Контакт, или Несколько мыслей и диалогов, подслушанных долгим зимним вечером XXI века

Эта обидная обыденность

Скоро совсем разучусь ходить — ухитрился споткнуться даже на этой чистой и ладной дороге, сквозь настоящий лес, сквозь славный зимний вечер, сквозь те пару десятков лет, которые привели к этой дороге и к мыслям, идущим то чинным шагом, то пускающимся вприсядку.

Впрочем, нет тропы, где человек не изыскал бы способа споткнуться — и чаще именно в тот момент, когда вот-вот воспаришь и пойдешь подобно древнему чудотворцу по-над кромкой утоптанного снежка. И оно, должно быть, не столь уж плохо — земля хоть таким незамысловатым способом напомнит тебе, что лишь дух в иные моменты запросто срывается с привязи тяготения и в два счета уходит туда, к далеким раскаленным шарам, к бегающим вокруг них планетам, по одной из которых наверняка топает такое же существо — такое же в смысле любви к воспарениям.

Скорее всего, более разумное существо, хотя бы более волевое, способное, согласно данному себе слову, воздержаться от размышлений о всяких там проблемах и результатах, способное просто впитывать лес и дорогу и тысячи огоньков над головой, впитывать, удивляясь этой лепоте и соразмерности. И просто брести к дому, где его ждут немного — если не сказать, изрядно — заброшенные дети, оттиснутые как бы на задний план всеми этими вечно горящими идеями, моделями и расчетами. Между прочим, ждут независимо от твоих результатов и многих прочих достоинств, ждут, потому что ты — их неотъемлемая часть, будто случайно добившаяся самостоятельности и злоупотребляющая ею, всегда злоупотребляющая.

Я, сам себе неподкупный свидетель, на пороге Центра дал слово не думать о сегодняшних делах до следующего утра, ну хотя бы на протяжении этих нескольких километров выключиться из всех логических оценок.

Но не выходит, ни черта у меня не выходит с такими вот выключениями, и вряд ли когда-нибудь выйдет. Особенно сейчас, когда ощущаешь себя владельцем с неба свалившегося клада… Нет, не то! Скорее — тем безгранично любопытным путешественником со средневековой картинки: вот дополз до края земли, пробил головой небосвод — не просто дополз, но всю жизнь свою вложил, дабы доползти, — пробил, и что дальше? И оказывается, ты только у порога иного мира, и его постижение потребует тысячи твоих жизней, а тут и одна почти позади…

Если настроиться возвышенно, так и есть. Похоже, наша группа пробила головой какой-то небосвод — не знаю уж хрустальный или, скажем, суперлаттиковый, — и эту дыру уже не залатать, она может втянуть и поглотить без остатка нашу цивилизацию, а может стать окном в непостижимо привлекательное бытие…

А если ближе к реальности — или слишком далеко от нее? — перед глазами скользит иная картина во всех своих ярких и обыденных деталях, без тени какой-либо трансцендентности или исторического величия.

Где-то около полпятого Интя, точнее наш «Интеллектрон-7», выдал на экран нечто примитивное: «90 %», и еще: «Поздравляю!!!» И все мы, семь человек, застывшие перед экраном, как перед алтарем, дружно вздохнули. Вздохнули и сразу, просто мгновенно, размякли, растеклись по залу. И не было никаких приличествующих случаю воплей, не прозвучало хотя бы завалящей исторически значимой фразы. Только лаборантка Лиза, существо не только очаровательное, но и вполне мыслящее, подошла к окну и тихо сказала:

— Весна на носу, а теперь вот комиссии замучают…

Ее «весна на носу» войдет теперь в учебные программы, и в этих словах отыщут таинственный символ нашего открытия. Но я могу поклясться, что адресовались они зимнему белоснежью за окном, и грядущая возня с комиссиями и всевозможной шумихой была на уме у каждого. А Лизе ужасно хотелось упорхнуть из этого белоснежья в гораздо более южные субтропические места, где она надеялась решить некую серьезную личную проблему и потому давно уже выпрашивала у меня недельку-другую, а теперь почувствовала, что отрыв от группы ей не грозит, что весну мы встретим здесь вместе, отбиваясь от потока естественного любопытства, но все любознательное человечество не заменит ей того единственного, который так и останется вдали…

Но создатели учебных программ ничему такому не поверят, не поверят, что Лизочкин призыв к весне обусловлен ее субтропическими настроениями, а не той космической весной, в которую мы вступили сквозь частокол восклицательных знаков, выданных Интей.

— Пожалуй, не мешало бы закруглиться, — протянул, оборачиваясь ко мне, Дикки Сноу, наш новый стажер.

И я тоже не сообразил ничего достойно-антологического.

— Пора, — буркнул я и подумал, что сегодня мои чада будут приятно поражены ранним отцовским приходом.

Теперь понимаю, что при желании из этого «пора» можно сделать символ почище, чем из Лизочкиной «весны». Но тогда меня попросту окатило усталостью — с ног до головы, и я больше всего мечтал забраться в унимобиль и дать соответствующую команду автоводителю. Идея пройтись пешком родилась много позже…

Все в высшей степени естественно, но и как-то дико — даже такой момент окрасился неяркими тонами текущих забот. А ведь именно тогда в нашем зале произошло событие, способное невероятно повлиять на всю земную историю, событие, которого ждали тысячелетиями, к которому несколько сот лет рвались вполне сознательно. Проценты, показанные Интей, означали всего-навсего его оценку достоверности того, что некая спектральная характеристика звезды Тау Кита имеет искусственное происхождение. При такой достоверности можно смело сказать, что нашему космическому одиночеству пришел конец. Это сверхсобытие, вроде бы сразу ставящее нашу цивилизацию в иное положение, и мне как порядочному руководителю следовало немедленно залезть на стул и, вперив очи в потолок, долженствующий замещать бескрайние небесные дали, произнести нечто из ряда вон выходящее.

Но вот дела. Я просто промолчал, а Лизочка тихо сказала:

— Весна на носу, а теперь вот комиссии замучают…

Тень Николы Кузанца

Да, все в высшей степени естественно. Просто человек, когда он один на один с зимней лесной дорогой, воспринимает мир несколько по-иному, совсем не так, как в кругу единомышленников, много лет скользивших по кромке надежды, открывавших и закрывавших инопланетные сигналы, измотавшихся в борьбе с проклятым 50-процентным барьером достоверности, с ошибками телескопов, с ошибками Инти и его многочисленной родни, а главное — с собственными заблуждениями.

Суть именно в том, что открытия приходят незаметно в такие вот серые рабочие дни, и не являются к нам герольды небесные упредить историческую минуту. В один прекрасный момент единственным образом сочетаются сотни или миллионы отдельных данных, пропущенных сквозь мощные, в поту и бессоннице рожденные модели, и лишь позже осознаешь, сколь прекрасен был этот мелькнувший и сразу же ставший прошлым момент…

Потом, конечно, произошел небольшой взрыв. Мы радовались вовсю — не то чтоб пустились в дикарскую пляску, громя драгоценную аппаратуру, но повеселились вволю. Мы швырялись нелепыми шуточками, смешными и понятными лишь в такой ситуации, мы шли на свой результат штурмом смеха, как в штыки на редут.

Появилась бутылка шампанского, и даже сугубо символические дозы довели нас до забавной эйфории. Дик полез с восьмой склянкой прямо к Инте, настаивая, чтобы тот не важничал и не отрывался от коллектива. Но Интин синтезатор обозвал нас проклятыми алкоголиками, и мы прямо корчились от смеха, а Дикки, грозя экрану кулаком, пытался с помощью Лизы распределить лишнюю дозу по-честному. И это выглядело чудом с хлебами, притом реальным, самым реальным чудом в этот день…

И все-таки не обошлось без философии — не такой момент! Завел свою любимую пластинку другой наш стажер, без пяти минут штатный сотрудник Герман Вайскопф, по-простому — Гера.

— Чего вы так обрадовались? — огорошил он нас. — Мы ведь только проверили чужую гипотезу, притом очень старую. Просто жаль, что дожидаться проверки пришлось едва ли не шесть столетий…

— Ты серьезно? — переспросил его Сноу, еще не успевший просветиться насчет всех любимых пластинок и коньков нашей группы.

— Вполне, — обрадовался этой зацепке Гера. — Никола Кузанец выпустил свое «Ученое незнание» еще в 1440 году, и там все было сказано. Там содержались не только идейные основы коперниковской теории, но и четкие прогнозы по поводу внеземных цивилизаций. Могу процитировать: «В отношении других звездных областей мы равным образом подозреваем, что ни одна из них не лишена обитателей, и у единой Вселенной, по-видимому, столько мировых частей, сколько звезд, которым нет числа…» Хватит?

— По тем временам такие слова пахли костром, — удивился Дикки. — И по-моему…

— А по-моему, Кузанец ровно через восемь лет стал кардиналом, перебил его Сева, наш как бы штатный поджигатель дискуссий Севастьян Горьков, по совместительству главный координатор работ на интеллектроне.

— Стал, и что с того? — тут же парировал Герман. — Но именно он осмелился сформулировать принцип однородности Вселенной, принцип подобия ее частей. Он выступил против идеальности небесных тел, против их обожествления, которое явно или неявно проводилось под знаком аристотелевой системы. Именно от Кузанца шел Коперник с его гелиоцентризмом, Бруно, отстаивавший множественность населенных миров, Кеплер, сумевший доказать эллиптичность планетарных орбит. И то, что час назад выдал Интя, тоже лежит на линии, намеченной Кузанцем.

— Это я понимаю, — сказал Горьков. — И даже знаю, в чем заключалась главная его идея. Он объявил Бога абсолютным максимумом, который не должен воплощаться ни в одной конкретном материальном теле, а потому все тела Вселенной Кузанца как бы равноправны, под любым солнцем может существовать столь же неидеальная жизнь, как и на Земле, только люди — немного иные. Кажется, он допускал жизнь и непосредственно на звездах. Верно? Но меня интересует нечто менее гипотетичное — почему за то же самое одних возводят в кардинальский сан, а других — на костер?

Действительно, сложнейший вопрос — как удалось Николаю Кузанскому избежать жестокой анафемы, ему, во многом на века опередившему свое время? Тогда как другим лишь за вполне современные мысли о текущих событиях приходилось прощаться с жизнью…

Вопрос сложный, и ребята с энтузиазмом ударились в трактовку идей Кузанца, в интерпретацию его интересной и лишь внешне гладкой биографии. Вспомнили о его визите в Византию незадолго до ее падения под ударами турок, о его настойчивых хлопотах по объединению восточного и западного христианства. Это именно то, что следовало вспомнить, — сыну бедного рыбака Николаю Кребсу, вознесшемуся до высот философской и церковной иерархий, болела не только дурно трактуемая схоластами космология, ему болела — и быть может, болела более всего — раздробленность мира, разорванного идеологическим терроризмом, легко перерастающим в бойню всех против всех.

Вспомнили о травле Кузанца, которую попытался организовать прозорливый Иоганн Венк, почуявший в трудах философа, рвущегося к кардинальской шапке, не просто очередную мелкую ересь, но шквальные порывы ветра из будущего, ветра, который выведет в океан открытий Коперника и Бруно, Кеплера и Галилея… Что ж, Венку не повезло — в глазах папского престола объединительные идеи Кузанца, клонящиеся вроде бы к мировой католической гегемонии затмили явно еретические тонкости его сочинения. На костер пошли слишком рьяные последователи кардинала, хотя и не всем более удачливым Венкам последующих столетий удалось занять свое место в истории…

И конечно, наша дискуссия не удержалась в рамках XV века. Сева вспомнил о героях Лукиана, который гораздо раньше разыграл модель Контакта с лунной цивилизацией. Даже трудно поверить — второй век, уже ощутима горечь медленно угасающей античности, но до иных, космических столетий целая пропасть событий, взлетов, падений и переоценок. Но именно тогда в сатирическом по сути произведении звучит первая довольно серьезная нота будущего Контакта.

Вообще-то сатире везло на предсказания — тут ребята безусловно правы. Они сразу же вспомнили Сирано де Бержерака, который словно походя обрисовал в «Государствах Луны» многоступенчатые ракеты, вспомнили и Вольтера, чей гигант Микромегас путешествовал на световом луче и запросто преодолевал межзвездные расстояния. Понятно, их Контакты — аллегории, своеобразные линзы весьма прозрачной иронии, линзы, созданные ради изучения самого человечества. Однако смех тем и замечателен, что сквозь него проступают не только слезы борцов с опостылевшим прошлым, но и фрагменты глубоко хранимой мечты.

Мы вдоволь позабавились примерами на тему «великое сквозь смешное», но тут в разговор вступил обычно молчаливый Снорри Ларсен, наш ведущий астрофизик.

— По-моему, все это имеет более глубокие корни, — сказал Снорри. Возьмите, к примеру, олимпийских богов. Греки придумали для себя неплохую цивилизацию-партнера. Или вавилонский бог Мардук и вся его небесная компания! Древние вавилоняне даже определили ему конкретный космический дом — на Юпитере. Я хочу сказать, что Кузанец, верящий в лунных и солнечных людей, имел интересных предшественников. С Небом, трактуемым как верховное божество, общались китайцы — разумеется, через императора. Особой цивилизацией были боги и для индусов. Да кого ни возьми…

— Но это же нечто выдуманное, — перебил его неугомонный Сева. Кузанец ведь имел в виду человекоподобные создания, просто обитающие в иных мирах. Я понимаю, что египетский фараон строил пирамиду не просто из прихоти, а как средство общения со своим небесным отцом Ра, богом Солнца. Но отец-то был просто выдуман, выдуман как символ вполне земной власти, как миф, необходимый для цементирования государственной иерархии. Разве можно ставить в наш ряд общение с плодами своего воображения?

— Очень даже можно, — усмехнулся Снорри. — Ведь речь идет о проектах и моделях. Египтяне и вправду общались с воображаемыми богами, но, скажем, куда более продвинутые уэллсовские англичане вступили в Контакт со столь же воображаемыми марсианами. Или я ошибаюсь?

— Мне кажется, ты немного подтасовываешь факты, — сказал Вайскопф. Подданные фараона были уверены в реальности своих Контактов, гомеровские греки тоже считали олимпийских богов чем-то вполне реальным, но Уэллс-то совершенно сознательно писал сказку.

— Не совсем сказку, — заступилась за Ларсена Жаклин Моруа, превосходный, несмотря на свою молодость, специалист по общему кодированию и приготовлению сверхконцентрированного кофе. — Я, вроде бы, немного понимаю идею Снорри. Дело в разных системах мировоззрения. Египтяне принадлежали системе сугубо религиозной — для них вера в Ра была достаточна, чтобы считать бога Солнца реальным существом. Уэллс тоже вообразил своих марсиан, но его вера была гипотезой эпохи научного мышления и, разумеется, она уже требовала проверки. Кстати, именно этим мы и занимались до сих пор. Современники Кузанца не бросились проверять его идеи по поводу внеземных цивилизаций. Одним, вроде Джордано Бруно, вполне хватало логических доводов Кузанца, других эти доводы раздражали, их вполне устраивала старая картина божественной природы небесных тел и тем более иерархии небожителей. Я права?

— Конечно, права, — поддержал ее Сноу, готовый, по-моему, принять на себя не то что удар, но любое направленное на Жаклин дуновение. — Я тоже считаю, что веру нельзя отождествлять с религией, иначе мы никогда не поймем, каким образом добывалось в те времена обширное и полезное знание. Научное мировоззрение изменило уровень отбора информации, установило новые критерии достоверности, но без гипотез, проверка которых иногда затягивается на века, и, если угодно, без веры в те или иные модели нам некуда двигаться…

— Я хотела бы кое-что добавить, — благодарно улыбнулась ему Жаклин. Было время, когда мировоззрение не поднималось даже до религиозного уровня, когда оно замыкалось в рамках магии…

Что там, за горизонтом?

Дискуссия нырнула еще глубже, в совсем уж темные времена магико-тотемического мышления. И конечно, Жаклин сразу же упомянула об австралийских аборигенах, для которых небесные светила запросто уходили на свое небесное охотничье угодье по деревьям и так же легко возвращались для земного отдыха. И были эти светила очень похожи на обычных людей…

Вот тогда я и поймал себя на сплошном, просто-таки неприличном молчании. Я словно издали, на объемном экране наблюдал за историко-научной активностью своих ребят и, самое забавное, слушал их с удовольствием и мысленно комментировал их доводы.

Однако все время хотелось вскочить и выкрикнуть: «Братцы, бросьте свои умные разговоры, да понимаете ли вы, что произошло!» Но это было бы не слишком уместно — ребятам не до патетики. Они сами выбиты из колеи, да и все мы теперь навечно из нее выбиты. Они хорохорятся — дескать, чего уж там, давно догадывались, шесть веков, если не шесть тысячелетий ждали мы этого. Может, им попросту страшновато, и они интуитивно прячутся за широчайшую спину всей нашей истории, ибо где же нам еще прятаться от собственных достижений? Я их прекрасно понимаю, может быть, оно к лучшему, что не вмешался и не огорошил их своей неуравновешенностью. У нас еще будет время наговориться…

Понимаю и то, что от этих «девяносто плюс-минус десять процентов» предстоит огромный путь понимания, и Контакт как таковой — вряд ли наш удел, что у наших интеллектронов сменится не одно поколение исследователей — и самих интеллектуальных машин тоже! — прежде чем начнется настоящий космический диалог. Можно без труда пожонглировать оценками, прикидывая, когда же мы войдем в фазу диалога, но пока гораздо большую заботу вызывает единственная и, разумеется, сугубо предварительная оценка, полученная в нашем Центре — 1000 лет. Грубо говоря, так оценивает «Интеллектрон-7» разрыв между нами и цивилизацией-маяком. Другие центры Контакта предлагают несколько иные цифры — каждый имеет дело со своей моделью, и привести все модели к чему-то единому и общепринятому пока нелегко. Ради особой объективности можно говорить об интервале разрыва от 500 до 3000 лет. Но суть уже не в точной цифре, суть в том, что мы все, вся наша планетарная общность — перед лицом фантастически продвинутого партнера, а в сущности, партнера ли?

Мы ведь неплохо знаем, каковы последствия Контакта между цивилизациями, сильно разнесенными во времени. Знаем по опыту собственной маленькой Вселенной — Земли. 3–4 тысячи лет социально-технической эволюции разделяли европейцев и американских индейцев колумбовой эпохи. 10 или 15 тысячелетий пролегли между европейской цивилизацией и открытыми ею австралийскими аборигенами или африканскими бушменами. В едином планетарном пространстве, которое очень быстро стало тесным, пересеклись люди из разных областей четвертого измерения. Счастлив был неолитический охотник, вовсе не воспринимавший обезьян как живые тени собственных прапращуров, отставших от него на миллионы лет… Или в его животных-тотемах отразилось сверхсмутное ощущение единых корней?

Как бы то ни было, перед нами мелькнула серия сигналов от невиданно мощного гравзера, явно искусственная серия с очень хитрой системой модуляции, поименованная нами просто Сигналом. Ладно, пусть с 90-процентной достоверностью искусственная, пусть так… Но Сигнал стал теперь фактом для эксперимента. Возможно, на долгие годы или века мы обречены на тщательную его дешифровку, из которой неспешно — фрагмент за фрагментом — будут прорисовываться контуры Их цивилизации. Вернее, Сигнал обречен на жизнь в наших интеллектронах, на постепенное проявление, обретение плоти…

Вот об этих-то контурах приходится думать, думать неотступно — теперь нам некуда отступать, это необратимо, мы никогда не сможем уже стать такими, как были до Сигнала. Разве что уничтожим себя вместе со своей памятью…

Разумеется, все это довольно зыбко — метапрогноз, запредельные модели будущего… Мы не можем по-настоящему что-нибудь рассмотреть за чертой ближайшего столетия, даже предполагая примерно те же темпы развития. А дальше все рассыпается на осколки, поле зрения словно испытывает распад на отдельные более или менее сфокусированные лучи.

Но один из лучей довольно четко высвечивает простой факт гравитационных генераторов такой мощности, как у Них, мы не сможем создать еще очень долго. Ясно одно — Они достигли того уровня, когда энергию необходимо выводить за пределы собственной планетной системы подобно тому, как мы уже который год намеренно отводим излишки энергии за пределы своей Земли. Но это значит, что Их энергетика достигла звездных масштабов, и Они боятся нарушить экологический баланс в пространстве порядка кубического парсека. Один такой факт способен ошарашить, но дело ведь не только в энергетической шкале — здесь в игру вступают тысячи новых и по-новому усиленных связей, прямых и обратных. Ясно, что энергетика, в десятки миллиардов раз опередившая земную, требует невероятно эффективной технологии для монтажа гигантских космических конструкций, требует недоступной нашему воображению системы управления. Можно только в весьма туманных образах пофантазировать насчет Их интеллектронов, насчет общей картины Их цивилизации, картины, над которой теперь бьется наш трудяга Интя. И разумеется, он выдаст нечто, очень далекое от реальности — точнее, ту реальность, которую способны вместить его и наши мозги. Но и его заведомо примитивные картинки произведут на нас сногсшибательное впечатление. Потом, по мере накопления наблюдательных данных и постепенной расшифровки Сигнала, картинки придут в движение, станут меняться в сторону усложнения и детализации, и мы будем все охотней ахать, восторгаться и негодовать, впитывая Их решения, а вместе с тем и особый вариант собственного будущего, все дальше разбегающийся с теми вариантами, которые мерещились нам в эпоху космической изоляции…

Этот лес уже перетекает в рощицы нашего городка, и он не чувствует, что мы подошли к черте, сложней которой до сих пор не видели, к границе, обозначенной не первым плугом или колесом, не порохом или колумбовой каравеллой и даже не межпланетным крейсером с термоядерным двигателем и интеллектронным мозгом. Нынешняя граница эпох — всего лишь в нескольких записях на суперлаттиках Инти и ему подобных, записях, которые вскоре оживут и выведут нас на иной виток, куда перетечет, неузнаваемо меняясь, наша цивилизация, как перетекают эти великолепные деревья в наши кибернетизированные дома…

Я не сразу пришел в себя, услыхав рядом, совсем рядом торопливые шаги и срывающийся голос Севы:

— Совсем взбесился, представляешь! — громко восклицал Сева, догоняя меня. — Требует немедленного запуска…

— Кто взбесился? — переспросил я, немного притормаживая. — И чего ты бежал за мной?

— Интя взбесился, — ответил Горьков и широко заулыбался. — Понимаешь, через десять минут после твоего ухода он выдал предварительную рекомендацию — вроде военного приказа. Требует тут же запустить программу Г-4. Он, видишь ли, не сомневается, что там ждут ответа…

Я пожал плечами и стал занудливо бубнить — дескать, запуск внешнего гравзера зависит не только от нас, тем более — не лично от Инти. Само собой, вскоре мы пошлем направленные ответные импульсы, но вряд ли это произойдет в считанные дни. Было бы смешно играть с Ними в конкурентоспособность… Короче говоря, я немного охладил пыл Севы, хотя понимаю, это не лучшая моя функция — охлаждать пыл своих ведущих сотрудников. Но с другой стороны, скороспелое требование сразу же провести Г-4 вызвало бы ехидные улыбочки в Большом Совете. Однажды уже, вспомнили бы наши верховные мудрецы, мы наскоро обогрели космос превосходной программой Г-2 и всего лишь потому, что не скоординировали данные всех интеллектронов, работающих на Контакт. Из-за этого, подчеркнут они, был сорван плановый монтаж космического города «Урбс-12»… А якобы открытая внеземная цивилизация оказалась всего-навсего забавным естественным гравзером. Так-то!

Горьков, кажется, все понял и спокойно затопал со мной в городок.

— Завтра стоило бы собраться снова, — сказал он, пройдя несколько шагов. — Ребята хотели бы…

Тут я вынужден был сделать совсем грозный вид.

— Послушай, Сева, — сказал я, тщательно имитируя административный тон. — Мы и так систематически нарушаем трудовую дисциплину. Чем, по-твоему, должен заниматься сотрудник нашего Центра? Правильно, научной работой! А значит, он должен находиться в идеальных домашних условиях и шевелить мозгами в тишине и покое. Если тебе надо пообщаться с Интей или с кем-нибудь из нас, включи свой индиканал и общайся сколько влезет. Но по индиканалу не устроишь треп, увлекательный и полезный для двоих и чертовски мешающий третьему. Поэтому мне кажется, что дисциплина домашней работы преполезнейшая штука. Представь себе, что каждый рабочий захотел бы покинуть свое место у домашнего терминала и заскочил бы на завод просто потрепаться с коллегами среди роботов и стерильности. Кто бы работал, Сева?

Горьков был явно ошарашен таким втыком, и, по-моему, у него слегка отвисла челюсть.

— Да ты что, всерьез? — еле слышно выдавил он.

— Если всерьез, — ответил я, избавляясь от маски древнего замдиректора по режиму, — если на полном серьезе, то мне вот-вот влепят за наши частые сборища. Наше счастье, что контактеров до сих пор считают слегка тронутыми — режим труда ведь не для нас писан, какие там 4 часа за домашним терминалом, если мы способны часов 14 дискутировать глаз в глаз! Но я думаю, в ближайшие дни нам и вправду стоит поработать по своим углам слишком скоро нас оттуда вытащат, Сева. Уже со следующего утра начнется всеобщая шумиха, и она надолго не оставит нам тихих часов, понимаешь? К тому же, не знаю, как у тебя, а в мою бедную голову все это пока не вмещается…

— И в мою тоже, — вздохнул Сева. — Мне показалось, что ты потому и сбежал с нашего сборища. Мы добили тебя своими историческими экскурсами…

— Ничуть. Это было очень интересно, но у меня, Сева, есть проблемы контакта с совсем иной цивилизацией. Эта цивилизация сидит сейчас дома, начисто лишенная родителей. Мама гостит на «Урбсе-6» у сестры, а папа уже несколько недель проходит сквозь своих инопланетян, как перпендикулярный луч сквозь стекло… Такие дела, Сева, такие дела…

Семейная идиллия — XXI

Могу поклясться, что к моменту моего появления в доме стояла идеальная тишина, обычно неведомая в микроколлективе Алены и Андрея. Не было обычного, искрящегося визгами бедлама, и это указывало либо на крупную шкоду, недавно отягчившую их гибкие и довольно растяжимые редименты, именуемые совестью, либо на предельное переполнение заброшенностью — это скорее всего.

Как бы то ни было, дом окутал меня легким морским бризом, приятной пляжной температурой и, пожалуй, почти неуловимым духом запустения. Андрей вовсю сражался с Домовым в шахматы, а другим своим экраном Домовой демонстрировал Алене весьма забавные беззвучные сцены из жизни гномов или что-то в этом роде.

Сегодня у нашего домашнего координатора, можно сказать, настоящий отдых — целый день я не трогал его, не гонял по всевозможным информационным банкам, не заставлял сцепляться с Интей в очередной схватке Моськи со Слоном. Сегодня Домовой занимался тем, что доставляет какое-то странное удовольствие потомкам древних и неуклюжих ламповых компьютеров середины прошлого века, — он развлекал моих детей. Понимаю, что тут играют роль иные категории, но, по-моему, в подходящей ситуации он бы их просто усыновил…

Тишина мгновенно взорвалась — ребятки бросились ко мне. Не ждали! Не ждали, что я так в общем-то рано отделаюсь от работы — в Центре или в своем домашнем кабинете, — отделаюсь и сразу сообщу им о своей полной свободе.

— Это здорово! — обрадовался Андрей. — Ты расскажешь мне насчет предельной светимости, а то я не слишком хорошо понял сегодняшнюю лекцию Домового.

— А мама недавно выходила на связь, — сообщила Аленка. — Она послезавтра собирается вылететь на Землю.

— Мама скоро будет, — подтвердил Андрей, — у нее все в порядке. Но сначала расскажи о светимости, а то уйдешь в кабинет, и я тебя не скоро увижу…

— Не уйду в кабинет, — твердо сказал я. — Сейчас мы будем ужинать. А пока Аленка наберет заказ, поговорим о светимости. Что тебе известно?

Алена убежала на кухню, чтобы поколдовать с меню — пронеси нас нелегкая зайти туда, пока все не будет сервировано и подано, словно это плоды ее личной кулинарной деятельности…

— Ну, что известно… — неуверенно начал Андрей. — Известно, что есть некий предел светимости: пятая степень скорости света, деленная на удвоенную гравитационную постоянную. Известно, что ни одно реальное тело не может передавать информацию с большей мощностью… Ну, там разные наглядные картинки… Например, если нарушить этот предел, тело выгорит быстрее, чем от него уйдет поток излучения, и-тэ-пэ… Но как оно получается, честное слово, не улавливаю. А теперь у нас пойдет тема про другие планковские параметры, и я совсем закопаюсь…

Это точно, он запросто закопается. У него странный способ восприятия вроде впитывания священных скрижалей, что ли… Впрочем, дело в возрасте. Все-таки пока они оба, мои умные детки, в ином эволюционном времени, на стадии, которая может быть названа религиозной — разумеется не в смысле веры во всевышнего. Но они буквально принимают законы природы как нечто, спущенное сверху и абсолютное, ибо они еще абсолютизируют себя и человечество, их окружающее, не чувствуют быстропеременности всей этой системы отсчета. И отсюда непрерывные попытки добыть побольше абсолюта, накопать его из-под любой модели, и чтобы холм был размером со Вселенную… Ничего, со временем они втянутся и в науку и в современный автоэволюционизм. А пока я лихорадочно соображаю, смогу ли чем-нибудь ему помочь, дать объяснение на уровне его школьной ступени. Боюсь, в этом деле мне не переиграть Домового…

— Видишь ли, Андрюша, — говорю я, — насчет планковского предела светимости догадались довольно давно. Но лишь позднее, когда стали строить теорию планкеонного синтеза… Кстати, ты знаешь, кто такой Макс Планк?

— Спроси еще про дважды два, — надулся сын. — Знаю, что это немецкий физик, один из создателей квантовой механики, знаю, что на рубеже XIX и XX веков он предложил систему единиц, где массу, длину и время можно выразить через комбинации трех мировых констант — скорости света, гравитационной постоянной и постоянной имени самого Планка. Знаю, что предельная светимость тоже входит в систему его единиц, только о ее предельной роли догадались намного поздней. Знаю, что планкеон — это частица с планковской массой и размером, и уже на рубеже нашего века в первых моделях планкеонного синтеза…

Как он много знает, мой сын, — это хорошо. Только у меня нет сейчас ни малейшей охоты упражнять свои слегка вспухшие мозги в адаптации хитрой теории планкеонного синтеза к его пониманию. И конечно, меня выручает моя золотая Аленушка — она громко призывает нас к ужину, пренебрегая обычными переговорными каналами.

По пути я наскоро договариваюсь с Андреем перенести нашу высокоученую беседу на завтра. Он не забудет…

— Папа, а ведь у тебя сегодня что-то случилось, — говорит Аленка, сызмальства отличающаяся сверхчувствительностью. Но скорее всего, она просто вычислила мое состояние — ведь обычно я никогда не откладываю научные консультации…

«Со всеми нами что-то случилось», — думаю я и улыбаюсь. Настроение идет по нарастающей. Семейный ужин почти в полном составе — приятнейшая редкость. А через неделю закатим встречу… И вообще пора превратить редкость в традицию.

Все-таки любопытно, как оценил бы наше застолье древний охотник или, скажем, современник Кузанца? Первый решил бы, что отцу семейства крупно не повезло на охоте, а мать ушла на небо, не заготовив для своих достаточного количества съедобных кореньев и ягод. Второй, скорее всего, понял бы дело так, что человечество впало в повальную нищету и голодуху. Человек прошлого века увидел бы здесь железную диету и, должно быть, пожалел бы моих худощавых деток…

И впрямь, глядя на чай и какие-то забавные маленькие шарики и кубики по несколько штук на брата, трудно вообразить, что по случаю отсутствия хозяйки мы устраиваем непозволительно сытное пиршество, получаем очень приличную, даже избыточную энергохимическую инъекцию, к тому же крайне вкусную. Быть может, пройдет каких-то сто лет, и наш утонченный потомок весьма поразится тому баловству, которое мы доставляем своим желудочно-кишечным системам. Но пусть он будет признателен за огромный шаг, который мы сделали, уходя от обжирательных застолий в стиле рубенсовской и многих иных эпох. Этот сверхскромный стол скоро канет в сладкие воспоминания стариков. Уже проходят испытания чисто жидкостные питательные системы — в этом смысле упомянутые утонченные потомки окажутся в положении сущих грудных младенцев. А впрочем, это весьма удобно — присосался к небольшому шлангу кухонного автомата и обеспечен всем необходимым на целые сутки или более.

Да, разумеется, вспышки ностальгии по столу, вокруг которого твое семейство дружно чавкает и облизывается над грудой обглоданных костей такие вспышки еще долго будут сопровождать нас… Но разве не здорово, что мы потихоньку уходим от проклятия, заложенного миллионами лет эволюции? Уходим, слегка упираясь… Представляю, куда послал бы нас мой дед, предложи мы ему эти тартинки вместо бутербродов с хорошим мясом…

Конкурс колумбов

— Папа, неужели у вас что-то вышло? — снова тормошит меня сверхчуткая Алена.

— Вышло, — отвечаю я и чувствую прилив стыда за столь долгое умолчание. — Еще как вышло. Можно сказать, Интя уверен в искусственности Сигнала.

— И это начало Контакта? — переспрашивает Алена, и в ее тоне мне чудится не столько удивление, сколько явное разочарование. И то же самое нетрудно прочитать во взгляде Андрея.

В этом весь фокус! Этого я и боялся. Конечно, я их прекрасно понимаю их надежды были связаны с чем-то более впечатляющим. К счастью, новые поколения пока не так далеко убегают вперед, чтобы полностью вырваться за проекцию моего собственного детства. А что мне виделось тогда? Разумеется, не какой-то скучный Сигнал, подлежащий многолетней, если не многовековой реанимации в земных интеллектронах. Мерещилось нечто иное — Их прилет, торжественная встреча, поток невероятно интересной информации, которой Они щедро поделятся с землянами, заботливо переводя свои великие достижения на доступный для нас уровень. Или так: наши космонавты встречают по пути к Плутону Их автоматическую станцию, которая давно находится в Солнечной системе, давно следит за нашими успехами… По древней традиции, да что там традиции — по древнейшему инстинкту тактильного взаимодействия нам непременно нужно пощупать, а кроме того, понюхать, узреть и услышать вблизи, и тогда мы чувствуем настоящий Контакт.

— А Они к нам прилетят? — спрашивает Андрей.

— Возможно, — говорю я. — Но пока Они прислали свой Сигнал, и наше дело расшифровать его как можно быстрее. Этот Сигнал — полномочный посол инопланетной цивилизации, понимаете? Посол, которого мы должны оживить и выслушать…

— Кажется, это называют «переселением душ»? — усмехается Андрей. — Но неужели Им было трудно сделать все по-настоящему и прислать сюда космический корабль?

— Видишь ли, «переселение душ», насчет которого ты посмеиваешься, и есть наиболее вероятный метод межзвездного Контакта. Со временем Сигнал одушевит одну из наших машин, и мы сможем общаться. Потом придут другие Сигналы, а мы пошлем свои — возникнет настоящее взаимодействие цивилизаций. Чем плохо?

— Оно неплохо, — тянет Андрей, — оно совсем неплохо, только было бы интересней поболтать с Ними за таким вот столом…

— Поедая такие вот тартинки, — смеется Алена. — Представляете, какой славный ужин мы бы устроили… Только вдруг Они вместе с посудой кушают! Или Они — вроде осьминожков и не любят никаких стульев и столов…

— Да брось ты свои шуточки, — сердится Андрей. — Я серьезно говорю: для настоящего Контакта нужно встретиться, иначе мы будем воображать по поводу друг друга всякие глупости. До Великих географических открытий думали, что в дальних землях живут разные там псоглавые люди и драконы. А потом переплыли океан и увидели, что чудес не бывает — везде более или менее одинаково. Но чтобы получился хороший Контакт, нужны постоянные встречи. Хоть скандинавские викинги и ходили в Америку за четыре-пять веков до Колумба, постоянной связи цивилизаций так и не возникло. А вот Колумб и его последователи оказались удачливей…

— А я слышала, что финикийцы или египтяне ходили в Америку чуть ли не за пару тысяч лет до Колумба, — перебила его Алена. — И оставили кое-какие следы. А вдруг эти самые инопланетяне когда-то прилетали к нам по-настоящему и вычислили время посылки нынешнего Сигнала. Я где-то читала, что именно пришельцы научили древних египтян и индейцев строить пирамиды…

Есть на свете бактерии, выживающие при фантастических температурах и уровнях радиации, но есть и идеи, способные переносить любой критический огонь. К ним, родимым, относится и Палеоконтакт. Сейчас каждый школьник знает, что, по всем данным, прямое посещение нецивилизованной Земли событие практически невероятное, и еще менее вероятно, что высокоразвитые пришельцы стали бы учить древних египтян строительству пирамид. Доказано, что пирамиды — своеобразная реализация древней космической программы по общению с небом и загробным миром, программы, в разные времена успешно проведенной в жизнь жреческими кругами по обе стороны Атлантики. Той же цели — общению с небом и загробным миром служили курганы и маунды, гигантские рисунки в южноамериканской пустыне Наска и древнебританские могильники-обсерватории, вроде Стоунхенджа. Нет ни одного реального факта в пользу Палеоконтакта — разумеется, теоретически его вероятность не равна нулю, но фактов появления на Земле инопланетных кораблей пока нет, и это очень важно. Но есть вера — та незримая субстанция, которая легко окрашивает воображение в цвета реальности…

— Где-то читала, где-то слышала… — начинаю занудствовать я. — Ты еще скажи, что 70 миллионов лет назад инопланетяне выбили динозавров, чтобы расчистить эволюционное поле для млекопитающих. А потом специально заскочили разок-другой, чтобы подарить людям огонь, и отсюда родилась легенда о Прометее. И еще внушили нам, скудоумным человечишкам, проекты пирамид, паровых двигателей и лазеров…

— Не стоит над ней смеяться, — вступает Андрей. — Мне тоже кажется, что в мифах о Прометее или об индейском боге Кетцалькоатле есть что-то странное. Почему не предположить, что они и им подобные были пришельцами из космоса?

— Предположить можно что угодно, — отвечаю я, чувствуя, что с трудом подавляю азарт, столь полезный в дискуссиях нашей группы и столь опасный здесь, с моими щеглятами, которых несложно закидать эмоциями, которые сами привыкли забивать кого угодно эмоциональными аргументами, словно снежками. — Предполагай на здоровье! Но дело в том, как увязать предположения с фактами. Представь себе, что к фактам гораздо лучше подходит иная картина. Прометей — синтетический образ культурного героя, то есть человека, якобы научившего наших далеких предков пользоваться огнем. Так? Но для древних Прометей — концентрат реальных событий, типично религиозный образ очень длительного процесса овладения огнем. Ведь о каком времени мы говорим? Это эпоха, когда буквально каждое значимое явление или состояние вещества сопрягается с тем или иным богом. Это своеобразный язык, соответствующий религиозному уровню мышления и мировосприятия. И вовсе не изначальный! Неплохо изучены племена, где дело не дошло даже до богов, разделяющих мир, вернее, влияние на мир по более или менее широким областям явлений. Для таких людей достаточно было отображать взаимодействие человека с вещью или живым существом в виде особой магической силы, не формулируя притом сколь-нибудь общих законов для этой силы. Но, между прочим, из нее впоследствии появились боги. Так вот, Прометей или Кетцалькоатль — это персонифицированная история овладения огнем и некоторыми ремеслами. По-другому эту историю тогда не представляли…

— Но откуда же взялась легенда о скале, к которой приковали Прометея? — спросила Алена. — Ты ведь сам когда-то читал нам, помнишь! Ведь простые люди не могли так с ним расправиться… А вдруг это и были его товарищи по космическому экипажу, разозленные его вмешательством в чужие дела?

— Простые люди не могли? — удивился я. — Еще как могли! Именно эта концовка — со скалой, цепью и орлом, клюющим прометееву печень, окончательно убеждает меня в земном происхождении мифа и самих путей овладения огнем. В мифе подчеркнута общая трагедия первопроходцев. Память сотен поколений выкристаллизовала образ вечного мученика Прометея, и он в некотором роде более чем реален. Огонь, как и операции по изготовлению орудий, осваивался веками. Каждый прием обращения с огнем или каким-либо орудием становился священным — это как бы стандартизация той эпохи, причем отступление от стандарта, от общепринятого ритуала заключало в себе опасность. Кто тогда мог однозначно свидетельствовать о пользе новшеств? Тем более, что любое новшество не лишено негативных сторон. Так вот наверняка и первые попытки искусственно получить огонь и многие последующие поиски новых способов его добычи и применения вели к массе осложнений. Надо полагать, вспыхивали крупные пожары, огнедобытчики и их окружение получали различные травмы… Вряд ли их экспериментирование приветствовалось всеми, вряд ли оно не вело к крупным внутриплеменным конфликтам, даже к прямому табу на новинки. Прометей стал духовным памятником тысячам безвестных изобретателей неолита и более древних эпох. За каждый новый прием обращения с огнем, за каждую новую деталь техносферы — деревянную, каменную или металлическую — приходилось платить жизнями добровольных нарушителей равновесия. Но что было бы с нами без этих нарушителей?

— Без них жизнь и воля остались бы без фокусов, — вспомнил Андрей любимую свою фразу, сочиненную лет в шесть при попытке написать маленький детектив.

— И это было бы смертельно скучно, — добавила Алена.

— Скучно, как Сигнал без живых инопланетян, — закончил я.

И все мы заулыбались. Но Андрея не проведешь.

— Пап, — говорит он, — а если серьезно, чего Они не прилетели? Ты же недавно рассказывал, что такие цивилизации добывают уйму энергии. Слетали бы сюда — и нам было бы полезно, и Им интересно…

— Не все так просто. Вы-то в общих чертах знаете, что транспортный Контакт крайне маловероятен. А почему, догадываетесь?

— Наверно, надо очень много энергии и времени, — не совсем уверенно говорит Алена.

— Очень много, — подтверждаю я. — Но поскольку мы решили свои личные энергетические проблемы, давайте куда-нибудь переберемся. Иначе я выпью ведро чаю…

ЦЕПОЧКА ВАРИАНТОВ

— Ну вот, а теперь ты отложишь разговор до завтра и сбежишь в свой кабинет, — со вздохом сказала Алена, когда мы расположились в ее комнате, запрограммированной на полумрак и хвойный лес.

— Нет, не сбегу. Если хотите, мы еще немного поболтаем.

— И папа докажет нам, что летать в гости к инопланетянам не стоит, торжественно объявил Андрей.

Пусть его, с такими шуточками. Но похоже, я завелся всерьез. Мне и самому не так-то просто освоить предварительный итог наших исследований, во мне нет-нет громко вскрикивает мальчишка, по уши натрескавшийся доброй старой фантастики с капитанами дальнего космического поиска, неизменно удачливыми капитанами и прочим в этом духе. Поэтому начинаю издалека:

— Сколько длилось путешествие Магеллана?

— Ровно три года без двух недель, — рапортует моя профессиональная отличница.

— Верно. А теперь разыграем такой мысленный эксперимент. Пусть Магеллан путешествует вокруг Юпитера. Вообразим на момент, что на этой планете есть условия для океанских плаваний. Сколько времени потратил бы юпитерианский Магеллан на весь путь, располагая кораблями типа своего «Тринидада», при тех же погодных и прочих условиях?

— Это просто, — тут же сообразил Андрей. — Радиус Юпитера в одиннадцать с чем-то раз больше земного. Выходит — примерно 33 года.

— Отлично! Но я еще помню, что в год отплытия Магеллану было почти сорок лет…

— Возраст расцвета, — мило улыбнулась мне Алена, всегда умеющая вставить в разговор не слишком закамуфлированный комплимент.

— Верно — расцвета. Но мог ли он рассчитывать на завершение экспедиции в эпоху, когда средняя продолжительность жизни была намного ниже 70 лет, не говоря уж о профессиональных моряках?..

— Кажется, я понял, — перебил меня Андрей. — Юпитерианский Магеллан должен был бы брать моряков с семьями, чтобы в Испанию возвратились хотя бы их дети. И это потребовало бы гораздо больших кораблей. Ну, и конечно, запас пищи…

— Так! И еще следовало бы учесть, что в Испании тоже сменились бы поколения. Но пока это все не так страшно. Но попробуем на тех же условиях разыграть путешествие вокруг Солнца. Отношение радиусов равно 109, и следовательно, получаем плавание длительностью в три с лишним века. За такое время эскадра солнечного Магеллана превратилась бы в особую ветвь пославшей ее цивилизации и, скорее всего, обрела бы даже собственные цели.

— Ты хочешь сказать, что возвращение через три века стало бы моделью Контакта? — спросила Алена.

— Да, и довольно непростого. Несколько столетий изолированного развития здорово затронули бы взаимопонимание. Вообразите себе, как были бы поражены потомки Магеллана, попав в Европу XIX века…

— Я сразу поняла, — кивнула мне Алена. — Ты хочешь сказать, что для экономии времени нужно двигаться с очень большими скоростями. Магелланова экспедиция плавала три года, но Гагарин облетел Землю за 108 минут. Поэтому в межзвездных путешествиях нужно развивать как можно большую скорость.

— Это факт, — перебил ее Андрей, — но все равно корабль не полетит быстрее светового луча. Кроме того, я слышал, что в пределах Солнечной системы практически невозможно двигаться даже с сантисветовыми скоростями из-за сравнительно плотной среды. Видимо, придется ограничиваться тысячными долями скорости света — этого хватает для отрыва даже с поверхности Солнца, но для бросков к ближайшим звездам потребуется уйма времени. Размер Солнечной системы что-то около парсека, то есть трех световых лет. Чтобы пройти ее на миллисветовом корабле, придется затратить тысячелетия. И еще папа имел в виду, что экипаж корабля, уходящего в космос на триста или на десять тысяч лет, должен получить комфортнейшие условия жизни, у космонавтов должны быть огромные возможности творчества, иначе полет окажется для них хуже всякой тюрьмы.

— В конце концов, для них придется строить небольшие планеты, всамделишно блуждающие, — мечтательно произнесла Аленка. — Не какие-то орбитальные города, а целые планетки-путешественницы.

— И все-таки, — снова вступил в сражение Андрей, — трудно поверить, что Они не изобрели каких-то средств сверхбыстрого перемещения. Ведь при полетах с почти световой скоростью можно сильно сэкономить время.

— Это так, — сказал я, — но забавно или нет — за всякую спешку приходится платить. Разумеется, неплохо создать гигантский лазер, способный развить подходящую реактивную тягу, но какой ценой? Чтобы поддерживать необходимую струю света, нужен реактор с предельно эффективным топливом. Старые идеи насчет фотонной ракеты с аннигиляционным реактором ведут к слишком большим проблемам. Чтобы слетать туда и обратно в стотонной капсуле, обеспечивая разгон до 99 % скорости света, нужно примерно 4 миллиона тонн горючего, из них половина — антивещества, которое, постепенно аннигилируя с обычным веществом, даст необходимую тягу. Это антивещество придется создавать буквально из чистой энергии — ведь в наших окрестностях нет его космических месторождений. Даже при нынешней нашей сверхмощной энергетике пришлось бы вкладывать в этот проект буквально все запасы на протяжении шести с лишним веков. Но это, быть может, и не самое страшное. Для такого корабля огромную опасность представляет межзвездная среда, ведь корабль будет вести себя как мишень в ускорителе для протонов — только таком ускорителе, где разгоняется именно мишень. Придется отводить миллионы мегаватт мощности из-за облучения частицами межзвездной среды. Но кроме того, надо решать еще проблему навигации относительно массивных тел. Когда-то фантасты мечтали о выжигании целого туннеля по курсу корабля. Но для ультрарелятивистской ракеты практически нет разницы между столкновением с целым астероидом или с совокупностью атомов, на которые только что успели расщепить астероид. Важно, что компоненты его массы никак не удается мгновенно убрать с пути.

— Ты хочешь сказать, что для таких ракет космос попросту непроходим? грустно спросил Андрей.

— В некотором смысле, да. Сейчас мы достаточно точно знаем, что космос опасен для них, но и они крайне опасны для космоса. Аннигиляционный двигатель, который так возбуждал воображение старых фантастов, представляет собой настоящую гамма-лучевую звезду, способную выжечь биосферу любой планеты на расстоянии порядка размера Солнечной системы. Поэтому монтаж ракеты пришлось бы вести на самых окраинах, далеко за Плутоном, даже за внешним астероидным поясом. Да и кто согласился бы держать гигантскую аннигиляционную бомбу вблизи Земли? Малейшая неполадка в системе удержания и защиты антивещества могла бы привести к неуправляемому взрыву. Ну, а попробуй отправить на окраины Солнечной системы миллионы тонн горючего и прочих конструкций малой скоростью, в лучшем случае — на миллисветовых грузовиках… На это ушли бы тысячелетия.

— И все-таки потом, в полете… — недовольно протянул Андрей.

— Наверстали бы? Не все так просто. Возьмем, например, ближние звезды — здесь ультрарелятивистский бросок выглядит весьма эффектно, кажется, что экипаж межзвездной ракеты обойдется не большими затратами времени, чем нынешние космонавты в своих межпланетных рейсах. Скажем, полет к Альфе Центавра в режиме двойного разгона-торможения занял бы у экипажа 5 лет, а на Земле к моменту возвращения прошло бы всего 10 лет. Для особо интересующей нас ныне Тау Кита сроки составили бы около 6,5 и 26 лет соответственно. Это в том случае, если использовать в полете удвоенное ускорение земной силы тяжести. Но ясно, что на практике эти сроки целиком поглощаются медленным выводом корабля на окраину Солнечной системы, медленным подходом к чужой планете. И опять реализация проекта приближается к масштабам тысячелетий. Вы скажете, что ультрарелятивистский режим стоило бы использовать на гораздо больших расстояниях? Верно! Но возникнут новые проблемы. Попробуем слетать к центру Галактики, причем с тем же ускорением. Возвращения из такого полета земляне ждали бы 65 тысяч лет — против 22 лет, истекших на корабле. Казалось бы, все в порядке — наше ожидание много больше сроков вывода корабля к окраинам Солнечной системы, ультрарелятивистский бросок целесообразен. Но беда в том, что стартовая масса корабля должна быть всего в 3 раза меньше массы нашей планеты, а его стартовая светимость соответствовала бы светимости скопления в десятки миллионов звезд. Иными словами, старт выглядел бы своеобразной вспышкой Сверхновой. Так где же искать безопасный космодром? За пределами Галактики?

— Получается, как ни играй, большие ускорения ничего не решают, — со вздохом сказал Андрей. — Время, сэкономленное в ультрарелятивистском броске, поглощается огромными сроками вывода корабля на безопасное расстояние.

— Что-то в этом духе. Потому, что стартовая масса и светимость ракеты сильно зависят от планируемого ускорения. Исходя из всех этих фактов, на рубеже нашего века стала развиваться теория оптимальной телепортации нужны были разумные модели перемещения на большие космические расстояния. Ученые довольно давно догадались, что выход корабля в ультрарелятивистский режим с большим ускорением в масштабах Галактики практически невозможен. Причины здесь, грубо говоря, те же, по которым мы не пытаемся летать в атмосфере со скоростями десятки километров в секунду, а в воде — развивать обычные авиационные скорости. Транспорт, который слишком бурно взаимодействует с окружающей средой, становится средством самоубийства, а не перемещения.

— Хорошо, — сказал Андрей, — пусть так, но чем же лучше сигнальные средства? Чтобы оповестить о себе всю Галактику, надо зажечь целую звезду, вроде Солнца или еще мощнее, притом звезду управляемую. Должно быть, на ее сооружение уйдут миллионы лет…

— Вероятней всего, миллионы, только зачем же сразу зажигать целую звезду? Еще в прошлом веке от таких идей отказались, и я думаю — надолго. Точно так же, как в веке XIX отказались от проектов сигнализации на Марс с помощью огромных треугольников, вырубленных в сибирской тайге, или суперкостров, разведенных в Сахаре. Неограниченный гигантизм замыслов редко подсказывает полезные решения. Не уверен, что Магеллан добился бы успеха, рассчитывая совершить кругосветное плавание на отщепленном Пиренейском полуострове. Вообще-то мы понимаем, что материки подвижны, но пока этот факт не используешь для трансокеанского туризма. Вся идея межзвездного сигнального Контакта надолго стала бы предметом схоластических упражнений, уповай мы лишь на маяк солнечных масштабов. Гораздо проще ввести искусственный элемент в спектр своей звезды, придать ей аномально большую светимость на одной или нескольких частотах. Это можно сделать с помощью лазеров или генераторов в ином частотном диапазоне. Тут весь фокус в выборе направления и частоты передачи. Нужна обширнейшая эволюционная информация, чтобы выбор политики маяка оказался целесообразным. С конца прошлого века пришлось заняться перестройкой астрофизики, расширив ее ради интерпретации искусственно генерируемых элементов спектра. На основе этой работы лишь постепенно стали вырисовываться контуры возможных партнеров по Контакту. С одной стороны, астрономы провели очень тщательную классификацию звезд, у которых должны формироваться планетные системы, аналогичные нашей. С другой — они вынуждены были пересмотреть едва ли не весь накопившийся материал сквозь новую теоретическую линзу, с точки зрения общей теории искусственных космических объектов. На этом пути обнаружилось порядка пятидесяти подозрительных звезд — некоторые весьма тонкие особенности их спектров трудно было объяснить обычными моделями для звезд второго поколения типа Солнца. И вот, наконец, нам удалось установить, что аномалия в гравитационном спектре Тау Кита — это сигнал весьма мощного искусственного гравзера…

— Я понял, — сказал Андрей. — Но неужели мы обречены на чисто сигнальное общение, на разговоры издали?

— Не совсем так…

— Ты прямо скажи, будем ли мы когда-нибудь запросто летать к звездам? — перебила меня Аленка.

— Запросто не будем, и такими, как мы есть, тоже не полетим. Но это не значит, что ситуация безвыходна…

До чего ж искренне они огорчены, мои милые мечтатели…

Лекарство от обреченности

— Чтобы понять суть выхода, разыграем такой пример. Вот мы сидим и беседуем. В сущности, мы обмениваемся информационными сигналами. Очень важно, что за время диалога каждый из нас меняется крайне мало. Разумеется, в результате достаточно глубокого обмена мнениями у кого-то из нас может родиться ценная идея, которая предопределит его позицию. Бывает так, что в беседу вступает один человек, а завершает ее как бы совсем иной, по-иному оценивающий мир. Но на самом деле, так бывает довольно редко: обычно вновь родившуюся интересную мысль приходится обдумывать днями или годами, стыковать ее с другими идеями, прежде чем она окажет реальное влияние на судьбу человека и, тем более, многих людей.

Теперь немного усилим пример. Пусть я что-нибудь записал для вас и исчез, скажем, лет на 40, и пусть мое письмо дошло к вам через 20 лет. Вы ознакомитесь с письмом, отражающим мое мировоззрение двадцатилетней давности, и сразу же дадите ответ. Пусть ваш ответ еще через 20 лет попадет ко мне. Вы, конечно, понимаете, что я, некогда подавший исходный сигнал, и я, получивший на него ответ через четыре десятилетия, — это весьма разные люди. За такое время мои взгляды на что угодно могут многократно перемениться, причем трудно предсказать, как именно. Да изменится и сам окружающий мир: наш век таков, что за четыре десятка лет нетрудно угодить в иную цивилизацию. Вот вам простейшая модель сигнального Контакта — в диалог вступают системы, способные существенно меняться за время обмена информацией.

Можно пофантазировать и дальше. Предположим, ответный сигнал не застает меня в живых, и в дальнейшем обмене должен участвовать кто-то из моих потомков. Понятно? Но тогда уже Контакт осуществляю не я, а мой род. А еще на большем отрезке времени род потихоньку растворится в смене поколений…

Нечто похожее происходит и в случае космического диалога. Пусть некая цивилизация шлет Сигнал на расстояние в тысячу световых лет. Ответ приходит на ее планету немедленно, то есть с минимальным запаздыванием в две тысячи лет. Значит, даже в такой простой схеме сигнал — ответ участвуют три, а не две цивилизации. Поэтому, пытаясь вступить в Контакт такого рода, мы должны иметь в виду нескольких партнеров — не только инопланетян, возросших под далеким солнцем, но и собственных потомков.

— Понятно! — улыбнулась Аленка. — То, что у прадедов аукнется, в правнуках откликнется. Но есть ли во всем этом смысл, если счет пойдет на десятки тысяч лет, если, например, партнер сидит на другом краю Галактики? Ведь за такое время на Земле менялся даже вид людей.

— Ты права, причем теперь аналогичные изменения должны происходить гораздо быстрее. Но насчет смысла…

— А мне это не очень-то нравится, — вставил Андрей. — Я слышал о планах биореконструкции, и они могут оказаться небезопасными…

— Об этом немного позже, — перебил его я. — А пока хочу подчеркнуть, что именно постановка задачи Контакта в галактических масштабах меняет нашу самооценку. На фоне этой задачи мы вынуждены воспринимать себя как элемент огромной эволюционной цепи, следующие звенья которой станут много сложней, более того, начиная с некоторого не слишком далекого звена, наследники окажутся вне возможностей нашего понимания. Это очень важно, ибо на Земле многие века складывалась традиция воспринимать человека текущей эпохи как абсолютную вершину эволюции, а то и просто в качестве непревзойденного шедевра божественного творчества. В старые времена образцы такого шедевра демонстрировал любой народ — на свой лад и вкус, но постепенно в масштабе планеты выкристаллизовалось представление о лидирующем типе человека, включенном в наиболее развитые общества. В общем-то, здесь есть рациональное зерно: понятно, что человек, владеющий могучей энергетикой, тончайшей и точнейшей технологией, сверхчувствительными искусственными сенсорами и интеллектронами последних поколений, способен гораздо обширней и глубже моделировать более примитивные цивилизации. Ему нетрудно вознестись над представителем лесного племени, застрявшего в каменном веке, и даже над обывателем, слегка коснувшимся кое-каких благ прогресса, но все еще всерьез исполняющим пять ежедневных намазов или что-нибудь в этом роде. Попросту говоря, он более свободно и точно моделирует их мировосприятие, но им трудно сделать то же самое — их мышление недостаточно подготовлено для этого, не способно впитать и переработать большую часть информации…

— Но ведь что-то они моделируют, — запротестовал Андрей. — Я понимаю, что магическая или религиозная установки ограничивают их возможности, но они тоже по-своему строят модели более продвинутых цивилизаций!

— Безусловно! И эти построения крайне интересны и важны. В определенный момент мы поняли, что именно их приемы моделирования более сложных цивилизаций подлежат самому тщательному изучению. Потому что в космическом масштабе вся земная цивилизация, даже самые продвинутые ее представители легко могут оказаться в положении охотников каменного века, взирающих на звездолет. Похоже, что в связи с нашим сегодняшним результатом такая возможность стала явью. Но мы подошли к этой яви с некоторой готовностью, поскольку не фетишизируем свою науку, свой культурный уровень, как это нередко бывало в прошлом веке, когда мы чаще всего добродушно созерцали подножие собственной эволюционной лестницы и как-то побаивались трезво взглянуть вверх, устремить взгляд к тому пределу, где размываются контуры привычного нам хомо сапиенса и начинается нечто, не укладывающееся в рамки наших возможностей.

— Пусть так, — нетерпеливо сказала Алена, — но какое отношение имеет все это к проблеме межзвездных полетов? Ты как будто доказал, что быстрые полеты практически невозможны, что в любом случае транспортный Контакт потребует тысячелетий. Теперь ты говоришь о том, что в будущем мы можем здорово усложниться. Но трудности с полетом никуда не денутся.

— Видишь ли, трудности часто вытекают из наших установок, кажущихся очевидными. А очевидность служит недурственным капканом, из которого человечество нередко выбирается веками, обливаясь кровью и поминая недобрыми словами всех тех, кто эту очевидность провозглашал. Так и здесь. Мы настраиваемся на предельно быстрый полет и, соответственно, едва ли не на самые большие ускорения, которые способен выдержать экипаж. Но из-за этого корабль превращается в сплошную опасность — для себя и для окружающего космоса. Большие ускорения порождают фантастическую энергетику и недопустимо интенсивное взаимодействие транспорта со средой. Если отказаться от выхода в ультрарелятивистский режим, ограничиваясь, скажем, разгоном до 75 % скорости света, проблемы заметно упрощаются. В таком режиме заброс стотонной капсулы с полезным грузом к центру Галактики потребует стартовой массы порядка 700 тонн и весьма малой стартовой светимости. Правда, полет займет уйму времени — примерно 70 тысяч лет по часам Земли, а экипаж сэкономит около 10 тысячелетий. Можно ли здесь говорить об обычном Контакте между земной и какой-то инопланетной цивилизацией, расположенной вблизи центра Галактики?

— Наверно, нельзя, — быстро сказала Алена я тут же не без ехидства спросила:

— Ты ведь нарочно приводишь пример одностороннего полета?

— Нарочно, — честно признался я. — В принципе было бы нетрудно разыграть полет туда и обратно. Это потребовало бы примерно на четыре тысячи тонн увеличить стартовую массу. Но я хотел подчеркнуть важную деталь — имеем ли мы право жестко программировать действия цивилизации корабля, которая собирается развиваться особым путем десятки тысяч лет?

— Верно, — поддержал меня Андрей, — это было бы негуманно…

— А выкидывать их навеки из родного дома гуманно? — перебила его Алена. — Это же эксперимент над огромным социальным организмом.

— Верно, здесь заключена сложнейшая моральная проблема. Но надо иметь в виду, что такие проблемы возникают всегда при попытке шагнуть в неизвестное. Мораль конкретна, она формируется в определенных рамках возможностей общества, и, когда круг возможностей резко расширяется, возникает сдвиг и в морали. Он воспринимается подчас весьма болезненно мерещится даже утрата важнейших основ человеческих отношений, но это чаще всего естественная реакция на уход от прошлого. В космических делах такие ситуации возникали с первых же шагов. Имели ли мы моральное право выводить в прошлом веке на околоземную орбиту Гагарина? Сейчас-то мы понимаем, что его «Восток» был настоящей скорлупкой, вроде шлюпки в океанской буре, но большинство опасностей видели и первопроходцы космической техники… Имели ли право высаживать на Луну Армстронга и Олдрина, прогуливать в открытом космосе Леонова, месяцами держать экипажи на ранних орбитальных станциях? А возьмите многолетнюю экспедицию на Марс… Вы скажете, что это иные случаи, что космонавты всегда возвращались, если не было внезапных катастроф? Верно. Но обратимся к более близкому примеру — монтажу космических городов. Вы знаете ситуацию на «Урбсах», она весьма стабильна — в любое время любой житель орбитального города может навсегда уйти на Землю, но это редко кто делает. Более того, «Урбсы» практически непрерывно эволюционируют, идет монтаж новых отсеков, и население даже потихоньку возрастает. Там рождаются и взрослеют дети — настоящие внепланетные поколения… Между прочим, вам никогда не казалось, что «Урбсы» дают несложный пример внеземной цивилизации? А лунная колония? А недавно созданная марсианская постоянная станция? Здесь уже в какой-то степени можно говорить о цивилизациях инопланетных.

— Неужели, — удивился Андрей. — Но ведь и на ближних «Урбсах», и на Луне, и на Марсе находятся такие же люди…

— Пока такие же, пока! Но пройдет время, и они обретут свои явные особенности, население «Урбсов», Луны и Марса двинется своими эволюционными путями. Обращаю внимание — ни в один из этих проектов не вложено непременное требование возврата на Землю через сто или тысячу лет!

— Так ведь любой человек может возвратиться оттуда, когда захочет, сказала Алена. — И по-моему, аналогичных условий заслуживает экипаж межзвездного корабля. Я понимаю, что мы не сможем обеспечить постоянную рейсовую связь с ним, но, если весь экипаж надумает возвратиться к Земле, у него должна быть такая возможность — в смысле горючего и всего остального.

— Согласен. Скорее всего, так и будет спланировано. Но на самом деле это лишь психологическая отдушина. Человек чувствует себя гораздо лучше, когда у него есть реальное право выбора. Первопоселенцам космических городов приходилось нелегко — они воспринимали окружающую обстановку как нечто искусственное. Но их дети этой искусственности уже почти не ощущают: для них замкнутый тороид «Урбса», купола и галереи Лунной Системы естественная среда обитания.

— Я, должно быть, не смогла бы там, — вздохнула Алена. — Это же ужасно — никогда не видеть настоящего бесконечного голубого неба, не бегать по настоящему лесу…

— По-моему, смогла бы, родись ты именно там, — перебил ее Андрей. Напротив, сидя, например, на Луне, ты удивлялась бы, как могут эти земляне влюбляться в атмосферные оптические эффекты и вообще жить в условиях шестикратной силы тяжести. Тут мне как раз все понятно. Ты что, папа, клонишь к допустимости односторонних рейсов, да?

— Я клоню к тому, что программа транспортного Контакта перерастает в программу размножения цивилизаций. Для начала мы сами создаем собственную секцию Космического Клуба — некий Геокосм. Уже сейчас в него входит Земля, лунная и марсианская базы и орбитальные города. Со временем наша секция станет более обширной, охватит значительные пространства Солнечной системы, причем пути развития внеземных центров будут все заметней расходиться, хотя постоянные транспортные и сигнальные связи станут поддерживать всю систему в некой общности, стимулирующей ускоренную эволюцию каждого члена Клуба. Сейчас считается, что Геокосм — необходимый и неизбежный этап перед созданием Клуба межзвездного, включающего внеземные цивилизации. Это может показаться не столь эффектным началом, но вспомним историю. Размышляя о космических полетах, фантасты позапрошлого да и первой половины прошлого века как минимум начинали с межзвездных бросков, хотя бы с рейсов на Луну. Между тем, еще Циолковский понял, что сколь-нибудь реалистические первые шаги должны быть связаны с выводом в околоземное пространство спутников и орбитальных станций. И действительно именно здесь отрабатывались проекты более далеких полетов. Теперь же мы должны пройти своеобразное обучение в системе Геокосма, и это даст нам основу для реальной заявки в межзвездный Клуб. Разумеется, такой подход не означает, что попытки подать заявку следует откладывать на неопределенное будущее. Уже теперь мы стоим на пороге нового витка — как вы знаете, готовится программа «Интерстар». Гигантский корабль на адронных синтезаторах уйдет к ближайшим звездам. Его населению дается полная свобода выбора — они вольны блуждать по космосу сколько им вздумается или осесть на какой-нибудь планете, они могут и возвратиться в Солнечную систему. Важно то, что с момента старта им будет дан статус особой цивилизации.

— Я кое-что читал об этом, — сказал Андрей. — Конечно, «Интерстар» грандиозный проект. Но я не думаю, что его успеют осуществить еще в этом веке. Скорее, только в XXII…

— Ну, с этим делом не стоит слишком спешить. Да и не выйдет! Ведь надо создать настоящую искусственную планету, способную нести стартовое население порядка ста тысяч человек. Она уйдет с лунной орбиты со сравнительно малым ускорением, но потом превратится в сантисветовой объект. Тут нужна исключительно тщательная подготовка. В будущем аналогичные «Интерстары» станут стартовать часто, и наша секция Космического Клуба распространится в объеме многих кубических парсеков. Весьма вероятно, что мы сумеем объединить свои секции с теми же таукитянами… Таковы исходные посылки программы, но не исключено, что во многом они наивны.

— Об этом, наверное, не очень-то красиво спрашивать, — улыбнулась Алена, — но все-таки я спрошу. Когда Колумб шел открывать Америку, его экспедицию финансировали испанские власти, но предполагалось, что недешевое по тем временам дело окупится открытием западного пути в Индию и Китай, верно? А что думают по поводу межзвездных экспедиций?

— Это как раз очень красивый вопрос. И, я бы сказал, уместный. Люди очень быстро убедились, что от космических полетов не так-то просто получить выгоды в духе тех, которые известны по результатам Великих географических открытий. Пока еще трудно придумать такое полезное ископаемое, которое выгодно доставлять на Землю с Луны, не говоря уж о чужих планетных системах. Некогда фантасты настаивали на том, что игра заведомо стоит свеч, если иметь в виду Контакт с сильно продвинутой цивилизацией — она сразу научит нас таким фокусам в области технологии и энергетики, что любые наши усилия и затраты покажутся каплей в море перед громадностью дохода. Но дело взаимообучения и взаимообогащения цивилизаций выглядит много сложней, об этом мы еще поговорим. Уже довольно давно мы осознали, что, надеясь на легкий доход в таком варианте, человечество, вероятней всего, надорвалось бы от космических усилий, так и не обнаружив подходящего учителя. Бытует еще и такая версия — дескать, сверхдальние космические броски делаются исключительно ради чистого познания, не затуманенного какими-либо экономическими соображениями. Но, по-моему, это иллюзия. Разумеется, нам нужны «заморские товары», но не какие-то инопланетные пряности или драгоценные металлы. Нужна информация, недоступная при наблюдениях с Земли и ее ближайших окрестностей. Нам нужны данные о космогонических процессах, о биосоциальном спектре Вселенной, данные, которые во многом невозможно собрать, сидя в Солнечной системе. Наши интеллектроны умеют строить очень подробные модели жизни на других планетах, но, чтобы не превратить это в игру воображения, мы должны иметь доступ к иным мирам. Можно, конечно, договориться с тамошними обитателями им вроде бы проще рассказать о собственной жизни. Но, во-первых, далеко не все формы жизни способны сообщать о себе на большие расстояния — по нашим представлениям, лишь разуму, включенному в мощную техносферу, доступна космическая сигнальная активность. Во-вторых, Сигнал очень трудно расшифровать — тем труднее, чем больше разбежка в развитии партнеров. Суть ведь в том, что, независимо от сложности их кода, мы способны понять только то, что доступно нашему моделированию, как-то пересекается с нашей практикой: Поэтому, хотя, на первый взгляд, Сигнал инопланетного партнера кажется более простым и дешевым вариантом Контакта, посылка звездолета может оказаться вполне конкурентоспособной — создадутся лучшие условия обучения, и Их сообщения будут поняты вблизи заведомо быстрее. Но главное оба способа Контакта даже для не слишком большой окрестности Солнца требуют очень приличных сроков и обязательного учета переменности партнеров в процессе обмена информацией. Мы должны научиться стратегическому планированию в масштабах многих веков, даже тысячелетий — ведь именно таких размеров будущее открывается перед нами в связи с освоением дальних космических дистанций. И совершенно новые возможности видения Вселенной послужат главной наградой в поисках. Новые пути автоэволюции…

— Я тебя долго слушал, папа, — торжественно и непреклонно перебил меня Андрей. — Все это здорово, но, по-моему, ты впал в очевидное противоречие.

Противоречия и мелкие подробности

Мой Андрюша обожает всякие громы среди ясного неба. Он способен часами выжидать, накапливая впечатления и оценки, но потом бросается в атаку, дабы одним махом огорошить собеседника. Некогда из таких выходили превосходные парламентские бойцы или философы-парадоксалисты.

— Дело в том, — спокойно и с явным предвкушением победы начинает он, дело в том, что ты долго доказывал невозможность полетов в релятивистском режиме, а теперь с энтузиазмом говоришь о проекте «Интерстара». Разумеется, это всего-навсего сантисветовой корабль, и малые ускорения требуют для него энергетики лишь планетарного масштаба. Но опасности его бурного взаимодействия с космической средой все-таки остаются. Почему же тогда серьезные люди обсуждают этот проект? Ведь будь он реален, партнеры с твоей Тау Кита, расположенной всего в двенадцати световых годах отсюда, давно бы прилетели на таком «Интерстаре» или на чем-нибудь получше. Выходит ты сам себе противоречишь.

— Конечно, полет «Интерстара» таит немало сложностей, но надо понимать, что несколько процентов скорости света порождают совсем иные проблемы, чем ультрарелятивистский режим, где скорость доходит, скажем, до 99 % скорости света. По современным представлениям сантисветовой корабль способен преодолеть опасности взаимодействия с космической средой, преодолимы и монтажные трудности в процессе его создания. Самое важное в этом проекте — огромные сроки полета, а следовательно — высочайшие требования к надежности и жизнестойкости конструкции. Один из простейших вариантов броска к Тау Кита выгладит так. Полпути «Интерстар» разгоняется с ускорением примерно 80 микрометров в секунду за секунду, потом так же тормозится. На путешествие туда и обратно уйдет около 4800 лет — почти столько времени, сколько Земля находится в фазе цивилизации. Если предположить, что таукитяне, опережающие нас, по-видимому, на десяток веков, запустили к нам аналог «Интерстара», когда находились на нашем уровне, то нетрудно понять, что Их корабль болтается сейчас где-то в шести-семи световых годах от Солнца, и нам пока рановато готовиться к непосредственной встрече. Но по каким-таким соображениям мы можем быть уверены, что тысячу лет назад Они решили послать свой корабль именно к нам? Конечно, Они уже тогда считали Солнце интересной звездой, способной иметь планеты с развитой биосферой, но в ближайших к Ним окрестностях много интересных звезд… Это нам теперь понятно, куда следует нацеливать свой первый «Интерстар», понятно, что ушедшая на нем особая ветвь земной цивилизации кое-чем окупит тысячелетия космических путешествий. А до Сигнала цель определялась автоматически — по близости…

— Тройная система Центавра? — спросила Алена.

— Конечно. Тем более, что эта система, расположенная примерно в 4,5 световых годах отсюда, до сих пор подозрительна с точки зрения биоактивности. И я думаю, мы непременно направим туда один из первых межзвездников. А пока я хочу подчеркнуть, что суть «Интерстара» не в его ракетных качествах. Он — прежде всего планетка, необходимая для нормальной жизни населения, притом жизни со значительными перспективами развития. Земля приходила в пригодный для человека вид миллиарды лет. «Интерстар» собираются смонтировать лет за пятьдесят. Чувствуете разницу? Но за скорость монтажа и исключительную компактность придется платить. В сущности «Интерстар» — это не корабль в старом смысле слова, а живое существо, приспособленное для обитания в открытом космосе. Его органы чувств действуют в колоссальном диапазоне электромагнитного и гравитационного излучения, его «обоняние» позволяет улавливать любые частицы, мгновенно анализировать состав окружающей среды. Информация быстро перерабатывается иерархически организованным мозгом — мощнейшей системой интеллектронов. «Интерстар» в целом и отдельные его блоки будут снабжены отличной моторикой, не только мощной, но и весьма тонкой, рассчитанной на очень точную и молниеносную реакцию. В этом плане «Интерстар» — организм, запрограммированный на выживание в любых вообразимых нами космических условиях. Разумеется, он получит и приличный панцирь, и магнитную защиту своеобразную ловушку для космических лучей, но главные его особенности в ином. Во-первых, он планируется как регенерируемая конструкция. Любые элементы — от рецепторов, выведенных в оболочку, до блоков центрального интеллектрона — могут весьма мобильно восстанавливаться не только при авариях, но и в связи с обычным износом. Во-вторых, «Интерстар» — существо, спланированное так, чтобы максимально использовать среду своего естественного обитания. Это очень важно, я подчеркиваю — он не воюет с космической средой, а живет в ней. Разумеется, выход в режим очень высоких скоростей в определенной степени опасен, но, в конце концов, мы же понимаем, что самое быстрое наземное животное, гепард, тоже кое-чем рискует, развивая свои сто километров в час… К тому же «Интерстар» способен активно обучаться, вырабатывать поведенческие реакции, не предусмотренные стартовой программой…

— Кажется, понимаю, — улыбаясь, кивнул Андрей. — Корабль будет вести себя в соответствии с обстановкой, и все опасности движения обращать себе на пользу, собирать частицы космических лучей для своего адронного синтезатора. Энергетика на подножном корму! А уж если присосется к взрывающейся звезде — объедение… Настоящий космический пылесос…

— Все верно, но это серьезней, чем тебе кажется. Пыль, как и частицы космических лучей, тоже корм для «Интерстара», сырье для его технологических комплексов. Цивилизации-кочевнику нужно не только топливо, но и материал для производственных циклов. Не так уж плохо — на входе тонны космической пыли, на выходе готовые изделия…

— Но тонны пыли собрать не так уж просто, особенно в межзвездном пространстве, — сказал Андрей. — Наверно, «Интерстару» придется по-настоящему охотиться за веществом в астероидных поясах и в кометных облаках, высылать целые бригады на небольших быстрых кораблях. Перед ними встанет проблема не полезных ископаемых, а полезных изловляемых…

— Кстати, а что такое адронный синтезатор? — спросила Алена. — У нас в программе о нем упомянуто мимоходом. Будущее энергетики, и все такое.

— Это довольно хитрая штука. Но ее исходные принципы можно пояснить по аналогии. Ты же, вероятно, неплохо представляешь, как работают наши ядерные синтезаторы, или термоядерные реакторы, как их называли в старину. При синтезе сложных ядер из простых выделяется большая энергия. Но чтобы такой синтез начался, необходимо реакцию поджечь, заставить положительно заряженные атомные ядра сближаться, несмотря на кулоновское отталкивание. Это достигается повышением температуры до миллионов градусов, ядра преодолевают электростатический барьер и начинают слипаться. В каждом таком слипании выделяется энергия, которую необходимо затратить для расщепления более сложного ядра на простые, на исходные. Понятно?

— Ну, об этом я немного знаю, — сказала Алена. — Знаю и то, что такие реакции идут в недрах звезд, где гравитация сильно сжимает вещество и обеспечивает разогрев до миллионов, даже до сотен миллионов градусов.

— Вот и отлично. Именно в звездах за счет ядерного синтеза и образуются сложные вещества. Во Вселенной, пока она не распалась на отдельные звездные конденсации, ничего сложнее водорода и гелия не было. Но в ее развитии известны и более ранние эпохи, когда не существовало даже адронов, то есть сильно взаимодействующих элементарных частиц. Пространство было заполнено кварк-глюонной плазмой, разумеется, с примесью других частиц. Примерно через одну стотысячную долю секунды после Первовзрыва из кварков, стягиваемых глюонными силами, стали синтезироваться адроны. Тут, как говорится, выхода нет — средние расстояния между кварками стали велики, и они стали стягиваться в отдельные адроны, ибо не могут существовать в свободном состоянии. Изучая адронные процессы, физики установили, что при синтезе адронов из сгустка кварк-глюонной плазмы выделяется очень большая энергия — сгусток распадается на сравнительно небольшое число очень быстрых адронов. При достаточно высоких температурах сгустка можно сказать, что практически вся запасенная им энергия выделяется в форме кинетической энергии родившихся адронов. Это понятно?

— Понятно, — сказала Алена. — Я даже слышала, что в некоторых звездах может формироваться страшно горячее ядро из кварк-глюонной плазмы, и из-за этого достаточно массивные пульсары способны взрываться с невероятной силой…

— Верно, адронный синтезатор встречается не только в ранней Вселенной, но и в некоторых звездах. Но запустить искусственную реакцию такого типа оказалось очень непросто. Решение возникло в связи с открытием так называемых метастабильных сгустков кварк-глюонной плазмы, сгустков, которые не являются собственно адронами. По-видимому, они в обилии присутствовали в очень ранней Вселенной. При определенных условиях такие сгустки способны достигать огромной массы и огромных размеров. Их быстрый переброс в фазу адронного синтеза дает колоссальный энерговыход. Как-нибудь я подробно расскажу вам о способе поджигания таких реакций, а сейчас мы здорово отклонились от темы, и Андрей вот-вот заявит протест.

— Заявлю, — пообещал Андрей. — Как сказал бы любитель борьбы, папа уползает с ковра, и Аленка ему помогает. Я слышал, что с адронным синтезатором ведутся довольно успешные опыты, и к концу века нам обещают энергию, которую можно будет гнать чуть ли не в любом количестве и из чего угодно. Я даже верю, что когда-нибудь создадут настоящий промышленный синтезатор, что его можно будет смонтировать и на «Интерстаре». Но весь проект корабля кажется мне не совсем реальным. Создать такой космический центр и заставить его жить там, где нет ничего живого, — разве это не чистая фантастика?

Что-то странное! Обычно из него не выжмешь ни капли рационализма. Впрочем, скорее всего, он просто играет роль оппонента, всеми силами разгоняет скуку прямой лекции, переводя ее на рельсы дискуссии.

— Мы все вышли из чистейшей фантастики. Возьмите тот же привычный нам техносинтезатор. В сущности, это настоящая сказка, притом с точки зрения не столь уж и далеких предков. Скажи кому-нибудь пару столетий назад, что ты, не выходя из дому и не встречаясь ни с одним человеком, можешь дать команду на изготовление любой вещи, включенной в технические каталоги, и эта вещь будет едва ли не мгновенно изготовлена и доставлена в любое место Земли, попробуй, скажи! Тебе будут аплодировать за научно-фантастический вариант сказки о золотой рыбке или о Емеле-дураке… Но для нас-то теперь нет ничего более естественного, чем саморегулируемая система техносинтезаторов, куда вводят сырьевой порошок, а получают любую конструкцию в виде, пригодном для использования. И ни в одной операции не участвует человеческая рука — только в игре с дисплеем при выборе проекта заказа. Не стоит поэтому слишком увлекаться критикой «Интерстара» — это, по сути, естественное звено в эволюции космических аппаратов. Разумеется, очень высокое звено, если проследить весь путь — от первых спутников до нынешних транспортов и «Урбсов». Кстати, современный «Урбс», на одном из которых собирается в дорогу наша мама, это тоже своеобразный живой организм. Он практически автономен, способен к регенерации, к оптимальному росту и развитию, наконец, к размножению. Конечно, здесь неуместна аналогия с отдельным человеком или животным, скорее, это похоже на социальный организм, способный к воспроизводству и размножению отпочкованием тех или иных групп. Понятно?

— Честно говоря, не очень, — сказал Андрей. — Мне-то казалось, что «Интерстар» — это какой-то не в меру разъевшийся космический динозавр…

— Скорее — стадо или племя необычайно умных существ. Просто их организация не слишком похожа на нашу. В киберсоциальном организме иное соотношение уровней индивидуализации и коллективизации. Там подсистемы, которые по ряду признаков можно было бы считать индивидами, — их называют кибероидами — сильно специализированы, но они находятся в очень тесной взаимосвязи, у них более непосредственно и с гораздо меньшими, чем у людей, потерями осуществляется информационный обмен. Так называемый мультикибероид — систему, которая обладает многофункциональностью, характерной для биосуществ, — нужно представлять не в виде какого-то конкретного блока интеллектрона, а как полезную на то или иное время интеграцию ряда блоков. В этой интеграции и возникает нечто, напоминающее человеческую личность, возникает специально для решения определенной творческой задачи. Мощный интеллектрон одновременно генерирует миллионы кибероидов и вводит их в различные комбинации. В следующем поколении хотят добиться прямого когерентного усиления деятельности ансамбля кибероидов, так называемой метаиндивидной генерации. Такие интеллектроны — возможно, вы слышали о них как об эвроматах — будут решать творческие задачи без участия человека, притом они смогут такое, что нам пока и не мерещится. Поэтому, надо думать, твой воображаемый космический динозавр будет управляться мозгом, которому может позавидовать любое известное нам живое существо. Если мы сумеем создать компактную и надежную энергосистему планетарной мощности и не таскать за собой все запасы сырья и топлива, периодически возобновляя их в космосе, то чего бы нам не погулять по Вселенной?

— Но я думаю так, — сказал Андрей. — Если бы таких цивилизаций-кочевников было много, они успели бы насмотреться чего душа пожелает и засеяли бы своими автоматическими станциями-разведчиками сотни планетных систем. Выходит, нам просто не повезло? Или «Интерстар» — сугубо земная идея?

Что такое не везет?

— Я тоже думаю, что нам не повезло на соседей, — вздохнула Аленка. Они не строили межзвездных планеток или не желали смотреть в нашу сторону. Иначе сюда непременно прилетел бы хоть какой-нибудь Их разведчик.

— Везение — одна из сложнейших категорий, ее очень трудно применять, не поясняя, в каком смысле везет или не везет. Давайте снова заглянем в историю. Повезло ли австралийским аборигенам, когда в самом начале XVII века Янсзон открыл их материк для европейцев? С одной стороны, повезло, ибо они вступили в Контакт с цивилизацией, опережающей их на добрый десяток тысячелетий. Но когда почти через двести лет после Янсзона началась интенсивная колонизация Австралии, вряд ли аборигены были в восторге. Нечто похожее можно сказать и о других народах, открытых европейцами.

— Я понял и знаю, что ты скажешь дальше, — перебил Андрей. — Ты скажешь, что имей мы слишком близкого и активного космического соседа, нам бы могло не поздоровиться. Этот сосед запросто мог бы устроить здесь колониальный уголок, не обращая на нас внимания. Такие опасные варианты нередко описывались в старой фантастике, да о них и сейчас не забывают… Но разве цивилизации, которым доступны межзвездные рейсы, способны на такое? Разве у них не будет достаточно прогрессивной морали?

— Это в старину думали, что мораль как бы разлита во Вселенной — некая истинная и абсолютная божественная мораль. Но она всегда имеет конкретно-социальную форму, привязана к обществу, которое ее несет, и зависит от уровня развития этого общества. При столкновении различных обществ каждое из них пользуется в отношении партнера собственной моралью, так сказать, внутренней, направленной прежде всего на поддержание своего равновесия и благополучия. Проходит время, иногда много времени, и достаточно тесный контакт двух социоидов порождает интеграцию, возникает единый организм — быть может, и с хорошо выраженными частями, но все-таки имеющий общую иерархию. И тогда формируется единая мораль. Да и было бы как-то нелепо, чтобы правила поведения в объединенном обществе появлялись еще до самого такого общества. Разумеется, переходной процесс может протекать весьма болезненно, иногда — трагически. В эпоху Великих географических открытий произошло множество таких трагедий, связанных со страшным притеснением и даже гибелью целых народов. Конечно, мы вправе говорить об аморальности европейских колонизаторов в период покорения Африки, Америки, Австралии, ряда азиатских территорий, о несоответствии их поведения даже принятым тогда христианским моральным установкам. Но такие утверждения — это еще не глубокое понимание. Весь фокус — в мировоззрении конкистадоров, а оно, мировоззрение той эпохи, преломленное к тому же сознанием отнюдь не передовых мыслителей, а простых воинов и моряков, было далеко не совершенным. В него, в это мировоззрение, ограниченное несколькими библейскими тысячелетиями от сотворения мира, не умещались туземные племена, не вступившие толком даже в неолит. Зачастую туземцев воспринимали как забавных представителей животного мира, но отнюдь не полноценных людей иного уровня цивилизации. Познавательная линза середины прошлого тысячелетия не позволяла выстроить их в единую эволюционную цепочку с европейцами, умеющими возводить прекрасные храмы, составлять звездные каталоги и стрелять из мушкетов. Подобная ограниченность способствовала рабовладельческой идеологии, питала всевозможные расистские теории…

— Но ведь тогда европейцы столкнулись и с явными признаками цивилизации, — стала возмущаться Алена. — Я имею в виду ацтеков и инков в Америке. И еще, по-моему, именно тогда началось настоящее знакомство с Индией и Китаем. Уж эти-то государства нельзя было принять за нечеловеческие сообщества…

— Разумеется, нельзя. Но и на таком уровне возникает немало проблем. Европейцы далеко не сразу осознали, что главная ценность Америки — не в легендарном золоте и даже не во вполне богатых землях, захваченных под тем или иным предлогом. Америка доколумбовых времен была гигантским историческим заповедником, где жизнь человека нашего вида прослеживалась чуть ли не со времен его появления до эпохи становления цивилизаций древневосточного типа. Но дело далеко не только в том, что индейские общества сохраняли многие черты нашего прошлого, они были и ростками особого будущего. Хотя империи инков, ацтеков и более ранние города-государства майя во многом напоминают то, что нам известно о древних египтянах или месопотамцах, это были особые ветви цивилизации. Особые ветви, несхожие с европейскими, возникли в Индии и в Китае, причем уровень достижений этих цивилизаций незначительно разбегался с европейским. По каким-то техническим параметрам они отставали, в иных культурных сферах были заметно выше, но важно, что это соответствовало иным путям развития. Однако признать побег соседей эволюционной ветви равным себе, полноправным партнером, а не источником собственного благополучия — потенциальным рабом или хозяином — не так-то просто. И тем сложнее, чем дальше расходятся ветви.

— Ты хочешь сказать, что прямой Контакт с далекой по всем параметрам цивилизацией все-таки мог бы привести к порабощению землян? — спросил Андрей.

— Можно обсудить и эту возможность, но в широком плане речь идет о проблеме космосоциальных иерархий. Мы пока не слишком далеко продвинулись в создании соответствующей теории, однако кое-что понятно и сейчас. Достаточно долгий Контакт приводит к тому, что две или несколько цивилизаций неизбежно реорганизуются в единую систему. В такой системе выделяется лидер — наиболее сложная и высокоразвитая цивилизация, реальные достижения которой представляют собой привлекательный вариант будущего для младших партнеров. Вам-то должно быть известно, насколько приятно получать подсказки, но и вся наша планета была бы не прочь получить хорошо обоснованную картину возможных дальнейших шагов. В сущности, из-за такой подсказки многие люди с нетерпением стремились к космическому Контакту. Но уже следующие шаги в анализе этой проблемы показывают, что здесь все далеко не просто. За рывки в познании приходится платить. Ниоткуда не следует, что существуют цивилизации-филантропы, да и их партнерам неудобно играть роль попрошаек. Однако в таких ситуациях трудно определить понятие партнерства. Чем мы станем расплачиваться с далеко продвинутым партнером за обучение, технологическую и общекультурную информацию? Своими землями, своим трудом, свободой выбора пути? Все очень сложно. Мы попадем в единую иерархию с Ними, и наверняка наше место окажется внизу. Они смогут хорошо моделировать нас, а следовательно, именно Им и стоит вручить бразды правления в нашей общей системе…

— Сначала придется нелегко, — вздохнул Андрей, — но со временем партнер подтянет нас до своего уровня, и наши потомки станут управлять системой на равных.

— Верно, но и тут есть трудности. Я хочу сказать, что во всех вариантах придется думать собственной головой. Их рецепты развития, которые Они как бы экспериментально обосновали собственным движением в будущее, могут вовсе не соответствовать нашим реальным условиям. Я уж не говорю о вариантах, когда продвинутый партнер намеренно или случайно играет на наше уничтожение. Вы же, конечно, понимаете, что не обязательно использовать против нашей планеты какое-то сверхоружие. Достаточно с самыми благими намерениями дать нам преполезнейшую информацию, с применением которой мы на радостях слегка поспешим… Они должны оказаться на очень высоком витке развития, чтобы не только избежать колонизации Земли и выдачи опасной информации, но и допустить нас в наше собственное будущее, не обязательно соответствующее Их образцу…

— Это уж совсем фантастика, — не выдержала Аленка. — Ты говоришь о единой системе цивилизации и в то же время как бы допускаешь разное будущее у разных ее подсистем. Похоже на многоголового дракона — не перекусаются ли со временем его головы?

— Ну, многое из того, что говорил папа, известно и на Земле, вступился за меня Андрей. — И здесь получались очень хитрые отношения между цивилизациями разного уровня. Благие намерения кончались трагедиями, а в иных случаях внешне жесткие приемы Контакта способствовали успешному развитию. Это понятно. Понятно и то, что дракон не обязательно учинит сражение между собственными головами. Но честно говоря, хотелось бы уточнить насчет разных будущих…

— Попробуем. Если Алена станет, например, врачом, значит ли это, что она непременно должна утянуть тебя по своему пути? Предположим, в силу ряда обстоятельств ты формируешься так, что работа врача для тебя невозможна. То есть ты, разумеется, способен понимать достижения медицины, тем более пользоваться ее услугами, но ни в коем случае не должен лечить людей. Ты можешь стать, скажем, поэтом и добиться огромных успехов в своем деле. И опять-таки будет ли разумно, если ты заставишь Алену писать стихи и всю жизнь мучаться своей второсортностью?

— Я ему заставлю! — воскликнула Алена. — Кажется, я поняла. Сейчас ты заговоришь о специализации социальных организмов вплоть до планетарных цивилизаций и целых Космических Клубов, верно?

— Угадала. Но скорее всего — о кооперации специализаций, о взаимодополняемости. Нам часто мерещится универсальность собственного Я, но это лишь потому, что оно насыщено тысячами иных Я, потому что оно, как линзообразная капелька воды, вбирает в себя творческую генерацию всего общества. Для поэта врач — это его же, поэта, иная реализация, иной эволюционный вариант его Я. В таком восприятии возникает глубокое взаимопонимание…

— Я читал, что кто-то из старых философов развивал принцип любви к ближнему как к своему зеркальному отражению, — перебил меня Андрей. — Ты об этом?

— Если говорить о зеркале, оно должно быть волшебным, разыгрывающим перед тобой всевозможные варианты твоей реализации в иных условиях развития. Ситуация с простым зеркалом опасна, ибо тебе прежде всего бросаются в глаза отличия твоего ближнего от тебя, не говоря уж о дальнем и ничуть не похожем. Переход в его систему отсчета стоит немалого труда, и подчас начинает казаться, что гораздо проще загнать этого ближнего в контуры своего зеркального изображения, загнать любой ценой, ибо тогда вы будете одинаково правильно смотреть на мир — то есть так, как сейчас смотришь ты. Это страшная штука, поскольку твой партнер, может быть, тем и замечателен, что видит мир чуть по-иному или даже совсем по-иному, ведь он способен дать тебе зрение в том диапазоне, который тебе недоступен. Действительно, получается черт знает что, когда врач стремится сделать всех поэтов медиками, а пророк полагает, что людьми можно считать лишь тех, кто столько-то раз в день исправно творит молитвы. И уж совсем никуда не годится распространять такое безобразие на уровень космически развитых цивилизаций. Ведь там отличия могут не сводиться и наверняка не сводятся к таким мелочам, как цвет кожи или способ выражать удовольствие. Они, наши партнеры, могут оказаться настолько иными, разительно иными во всех своих проявлениях и настолько сильными, что малейшая попытка подогнать Их под земное прокрустово ложе приведет к серьезнейшей катастрофе.

— Это любопытно — возлюби ближнего как свое эволюционно иное Я, задумчиво сказала Алена. — Кажется, у индусов давным-давно была выработана такая вот философия: дескать, все живое взаимосвязано посмертными превращениями, и в круговорот душ включались не только люди, но и какие-то высшие существа, вроде богов, а с другого конца — животные и даже растения. И ко всем надо было относиться с почтением, ибо после смерти ты рискуешь оказаться в шкуре животного, а если грешил совсем сильно, станешь травкой. А если был праведником, воплотишься в высшее существо. По-моему, это называется метемпсихозом…

— В этом учении и вправду можно найти немало интересного. Древние индусы весьма своеобразно осознали глубокую взаимосвязь жизни в разных ее проявлениях. Насколько я знаю, такая схема развилась благодаря специфической социальной структуре. Имеется в виду система четырех варн, куда люди определялись по рождению и потом никогда не могли попасть в высшую варну. Отсюда возникла идея посмертного воздаяния — особо праведный пария мог воплотиться в новой жизни в кшатрии или даже брахмане. Со временем схема расширилась, включив едва ли не все элементы реального и воображаемого мира живой природы. Если пробиться сквозь очевидную мистику учения, в нем можно усмотреть многие черты и прообразы экологической философии, даже предчувствие будущей теории биосферы. Используя метемпсихоз как метафору, можно сказать, что все мы в каком-то смысле воплощаемся друг в друге и не только посмертно, но и прижизненно. Душа — проекция общечеловеческой культуры на каждого из нас, и это действительно тончайшая и весьма переменная субстанция. Когда я читаю прекрасное стихотворение, во мне воплощается его автор, можно дать и такой образ — часть его души переселяется в меня. А в поэте воплощается душа цветка, февральской метели или великого архитектора. Наши космические партнеры прислали Сигнал, и со временем он воплотится в нас как частица уже зарождающейся общей культуры, или души, если угодно…

— Хорошо, если и Они это понимают, — сказала Алена. — Иначе нам достанется на орехи.

— Скорее всего, Они понимают намного больше, но на орехи нам все равно достанется. И будет доставаться до тех пор, пока мы не научимся понимать Их, то есть в какой-то мере не сравняемся с Ними по сложности.

— Ежели по-честному, — сказал Андрей, потирая лоб, что делал всегда в минуты большого умственного напряжения, — ежели совсем по-честному, то никогда бы не подумал, что все это связано с такими трудностями. Казалось бы, куда как замечательно — Они прилетели, сели, пожали нам руки, рассказали о себе, наконец, в гости пригласили. Или наоборот. А тут все тонет в хитрой философии, из которой, как грибы, лезут разные опасности. И история географических контактов тоже не настраивает на веселый лад. Неужели нет нормальной простоты, и ты не веришь, что вот сейчас посреди этой комнаты может материализоваться какой-нибудь зеленоморденький пришелец? Неужели у нас все так сложно и каждый шаг связан с такими серьезными сомнениями? А мы все усложняемся и усложняемся…

Барьерный бег в завтра

Я вздохнул. Совершенно верно — мы стремительно усложняемся и стремительно нарастают в нас сожаления об утраченной простоте. Но еще быстрее нарастает ощущение собственной примитивности относительно космических масштабов. Мы — цивилизация-дитя, мы пока еще по уши погружены в идеи наших замечательных, хотя и не слишком ласковых исторических родителей. И каждый собственный шаг за пределы колыбели, каждый самостоятельный взгляд в иные пределы дается нам нелегко. Мы перестроили свою астрофизику и космологию, с трудом научились различать на небе признаки чужого разума, и в его смутных пока контурах забрезжила сила, способная вышибить нас из удобнейшего и столь естественного эгоцентризма, лишить всех привилегий царя природы и вершины эволюции. И это самый большой барьер, который нам предстоит преодолеть, пережить — взять любой ценой. И кто знает, сколько поколений уйдет в этот прыжок, ясно лишь одно — завершат его те, кто очень мало будет похож на нас, и лишь их охота к Контакту с нами, их любовь к истории станет вытаскивать нас из небытия. Они возьмут этот барьер, возьмут, чтобы прорваться к новому, неразличимому нами из-за своей огромности… Я снова вздохнул.

— Представь себе, дружище, в твои годы мне тоже хотелось этакого явления. Хотелось, чтобы лопнула сфера сложностей, которой мы отгородились от неба, как древние своими хрустальными сферами. Хотелось, чтобы сквозь большую дыру сюда просыпалась уйма ясных и простых чудес. И знаешь, временами казалось — вот-вот нечто такое состоится. Но зеленоморденькие, как ты Их называешь, не прилетали, и чудеса пришлось устраивать собственными руками. И еще — понимать, как это ни болезненно, что мир и вправду соткан из многих сложностей, и главное — учиться на том, что уже преодолено.

— Но ты же сам любишь повторять, что по-настоящему учатся только на ошибках, — улыбнулась Алена. — А получается, и ошибок-то настоящих не было, мы шли как бы самым разумным путем и вот — дожили до Контакта. И дальше станем вовсю прогрессировать. Но на чем же тут учиться?

— На ошибках, дочка, на чем же еще? Только надо глубоко представить себе суть дела. Ошибки практически неизбежны — по незнанию, по неверной оценке ситуации мы так или иначе допускаем их. И этого не следует бояться, ошибки не смертельны, если допускающая их система развивает мощную корректировочную деятельность. Совершая шаги в новое, мы не имеем гарантий, что оно окажется не хуже старого, что мы вообще правильно делаем шаг, как говорится, с той ноги. Но у нас нет иного пути в реальное будущее, нет иных возможностей оценить свое завтра. И только этим самым завтра мы узнаем, разумен ли сделанный шаг. Здесь важно создать широкое поле предварительной оценки, то, что теперь называют прогностическим коридором, дабы суметь поправить положение, вовремя изменяя модель, на основе которой движешься. Мы многому научились, разыгрывая историю в ее допустимых вариантах. Ретроспективно мы теперь знаем лучшие пути на многих этапах собственного прошлого, но перед лицом очередной надвинувшейся проблемы — а обычно их очень много, этих неотложных проблем — нельзя рассчитывать, что спрогнозированное решение окажется оптимальным. Таковое обычно находится лишь «задним числом», исторически…

— Я немного копался в идеях вариантной истории, — сказал Андрей. — Это очень интересно, но неужели те лучшие пути, которые видны потом, никак нельзя просмотреть заранее? Ведь из-за этого однажды можно налететь на совершенно непреодолимый барьер.

— Вообще-то, можно. Но мы стараемся делать барьеры преодолимыми или хотя бы ловко их обходить. Очень нередко барьеры требуют нашего собственного изменения в том или ином масштабе. Нарочно ошибок не творят, обычно стараются действовать в соответствии с наилучшей моделью — с той, которая кажется наилучшей. Но если новый шаг переводит цивилизацию в более сложное состояние, мы не способны предусмотреть всех его последствий и вполне можем оказаться в критическом положении. Тут важно вовремя осознать критичность ситуации и не доводить дело до катастрофы, важно в любой момент понимать, что и в ранее отвергнутых конкурирующих моделях могло заключаться нечто очень полезное, нечто, позволяющее перейти в более разумный режим развития. В этом смысле вариантная история действительно многому нас научила — научила понимать, что некогда пройденные пути вовсе не единственно возможные и, тем более, не единственно верные, а главное — что упорствование в ошибках куда опасней самих ошибок. Нет моделей, которые оставались бы лучшими независимо от условий, нет какого-то абсолютного пути, который не нуждался бы в корректировках, подчас чрезвычайно сильных, фактически эквивалентных перемещению на иную траекторию. В детальном обосновании всего этого сильно помогли интеллектроны, способные разрабатывать весьма глубокие и непротиворечивые варианты истории.

— Я что-то читала об этом, — сказала Алена. — Вариант Европы в случае победы Наполеона под Ватерлоо, вариант мира без взрывов над Хиросимой и Нагасаки… Но, по-моему, нельзя сказать, чтобы в этих играх получалось безоблачное будущее…

— О безоблачье никто и не говорит. Более того, поиск лучших вариантов оказался очень сложным делом, далеко не во всех разыгранных случаях удалось найти более приемлемые решения. Но постепенно мы разучились молиться на однажды содеянное только за то, что оно было содеяно. Зато открыли довольно сложные приемы синтеза конкурирующих прогностических панорам, и это в конечном счете повысило нашу общую ответственность за выбор будущего. Человечество научилось принимать стратегические решения планетарного масштаба и, что еще важнее, выполнять и корректировать их. Именно тогда оно и стало космически значимой общностью.

— И сразу получило одобрение неба, приславшего Сигнал, который вы разгадываете, — улыбнулся Андрей.

— А ты не иронизируй. Чтобы зарегистрировать это одобрение неба, как ты говоришь, пришлось реализовать такие проекты, которые были бы попросту невозможны в условиях разъединенной планеты, когда вокруг нависали все новые глобальные угрозы и полыхали так называемые локальные войны, уносящие тысячи и тысячи жизней. Вам с Аленкой не так-то легко представить, что еще в последних десятилетиях прошлого века ситуация была нагнетена до предела. Вспомните о той же угрозе ядерной войны, о тысячах ракет с ядерными боеголовками, которые могли уничтожить все высшие этажи биосферы, включая человека. Можете ли вы вообразить, что в то время даже не все страны отказались от открытых испытаний такого оружия? Потом, когда было достигнуто сравнительное равновесие, хотя и на слишком высоком уровне вооруженности, кое-кто решил защитить свои области с помощью «космических зонтиков», блокирующих любой вариант внешней ракетной атаки. Гонка рванулась в сферу пучкового оружия — лазеры и пучки ускоренных элементарных частиц, управляемые быстродействующими электронными машинами, должны были, по замыслу создателей проекта, обеспечить полную защиту территорий, над которыми зависали соответственно вооруженные космические станции. Понимаете? Тем самым в военную сферу втягивалось околоземное космическое пространство, фактически оно начало заселяться сверхагрессивными существами, которые могли, не подпуская к себе никого на тысячи километров, легко наносить лучевой или ракетный удар по любой точке Земли и ее космических окрестностей. Холодная ядерная война стала перерастать в холодную войну электронно-управляющих систем, а на новом уровне пятого и последующих поколений ЭВМ надвигалась война интеллектронная. Все это происходило на фоне надвигающегося экологического кризиса, миллионы людей умирали от голода, еще большее число трепыхалось на грани нищеты, перебиваясь заработками, которые создавали лишь видимость обеспеченности. Но за всем развитием систем вооружения маячил самый страшный призрак войны эволюционной.

— Ну, об этом мы кое-что знаем, — перебил меня Андрей. — «Космические зонтики» очень напоминают Великую китайскую стену, правда?

— Да, — подтвердила Алена, — я тоже сравнивала. По древним временам уложить четверть миллиарда кубометров земли и камня — это прямо суперкосмическая программа. Целый астероид с радиусом, кажется, около 400 километров. И китайцы занимались стеной почти двадцать веков, хотя она не защитила их ни от одного серьезного нашествия…

— Аналогия интересная. Но создание стены было связано с идеей консервации Поднебесной империи. «Зонтик» же едва не сделал явью войну эволюционную. Абсолютно защищенная цивилизация могла уйти в отрыв от остального человечества, пользуясь своим колоссальным научно-техническим потенциалом. Собственно отрыв не был особой новостью. Когда один человек XIX века оживленно обсуждал возможность полета на Луну, сидя в купе трансевропейского экспресса, а другой возился со своим каменным скребком на пороге своей полуноры-полухижины среди джунглей — это тоже отрыв. Но к концу XX века прорезалось новое качество. Человек, свободно владеющий мощной индивидуальной ЭВМ, для которой открыты любые информационные каналы, человек, включенный в гигантскую систему роботизированного производства вплоть до машинного проектирования новых конструкций и создания новых научных моделей, — это иное. Это уже человек, шагнувший за обычную грань, человек, которому доступны принципиально иные горизонты, те, до которых могут так и не добежать не только реликтовые племена, но и значительная часть людей, чье мышление в силу многих обстоятельств застряло в XIX и даже в первой половине XX века. В свою очередь, колоссальный рывок интеллектроники сам по себе поставил проблему эволюционной конкуренции людей и интеллектронов. А это при учете сверхбыстрого развития биологии сделало актуальным вопрос о биореконструкции человека, о генетическом монтаже надкорковых структур, способных придать ему так называемые гиперментальные функции…

— Мы немного знаем об этом, — сказал Андрей. — Но неужели гиперменталы были задуманы уже тогда?

— Именно так. И именно этот проект, как это ни дико, едва не стал ведущим лозунгом эволюционной войны. И вправду — не надо бомб, сметающих миллионные города, не надо лазерных пушек или нервно-паралитических газов, не надо всяких там генераторов психогенных излучений… Вернее, все это держится в арсенале как средство запугивания, как источник массового гипноза. А между тем, некая могущественная цивилизация бросается в бешеный эволюционный рывок, молниеносно преобразуя свои базисные ментальные структуры так, что весь остальной мир как бы автоматически попадает в зоопарк. Лидер идет на все вплоть до творения нового вида людей, обладающих гиперментальными функциями, то есть способностями, выходящими за рамки обычного мышления. Различие между таким суперсапом и хомо сапиенсом может оказаться куда значительней, чем между нами и архантропом. Грубо говоря, обитателям остального мира было подарено ощущение кандидатов в обезьяний заповедник.

— Странно, — сказала Алена. — По-моему, и сейчас ведутся эксперименты по этой программе. Но я никогда не думала, что ты ее противник. Конечно, есть люди, которые считают ее крайне опасной, но ты!

— Что я? Ты просто путаешь два времени. Тогда эта программа была действительно опасна. Она разрасталась как барьер, который казался непреодолимым. Никому не хотелось становиться примитивным гоминидом — вот в чем фокус. И в разных местах стали раздаваться голоса в пользу ядерного терроризма. Ошибка грозила перерасти в мировую катастрофу, от которой ни «космические зонтики», ни личная гвардия Господа Бога никого бы не спасли. К счастью, тогда у нас нашлось достаточно разума, чтобы предотвратить финальный кошмар и вообще сильно изменить ситуацию…

— Ты имеешь в виду глобальные программы Контакта и планетарной регуляции? — спросила Алена. — Это мы немного проходили…

— Да. Переориентация военно-промышленных комплексов на работы по Контакту и реконструкции биосферы сыграла важнейшую роль. Перед лицом возможного диалога со сверхразвитой космической цивилизацией внутрипланетная эволюционная война стала выглядеть очевидным безумием. Мы перестроились на решение глобальных задач, где человечество вынуждено, если угодно, выступать как некая общность. Хотя такая перестройка — создание планетарного социального организма — и не имеет равных в нашей истории, не следует думать, что сейчас мы переходим на безбарьерный бег по гладенькой дорожке. Впереди новые проблемы. Дикая гонка вооружений в XX веке оставила нам в наследство сверхразвитую интеллектронику, которая здорово потеснила человека. Как говорится, джинн был выпущен из бутылки, хотя им еще не научились управлять. Интеллектроны — это нечто качественно новое сравнительно с их прямыми предками, компьютерами. Их уже нельзя считать машинами, фактически это особые элементы нашего общества, отнюдь не бесправные слуги человека, но важнейшие компоненты социальных организмов, своеобразные структуры нашего коллективного мозга. И честно говоря, эти структуры заставляют человека заново искать свое место. Еще одно-два поколения интеллектронов, и мы останемся без работы, фактически станем управляемым элементом биосферы. Отсюда неизбежность реализации программы гиперменталов, разрабатываемой, кстати, с помощью интеллектронов — именно они превосходно планируют эксперименты по направленным генным взрывам. Это очень важно — мы не воюем, но взаимодействуем, усиливая друг друга, если угодно, воплощаясь друг в друге. И совместно стараемся выиграть общее будущее. А проблем много… Тот же самый «Интерстар» сейчас все активней предлагают сделать в чисто кибернетическом варианте. Есть немало преимуществ в том, что к звездам уйдет огромный киберсоциальный организм, способный к продуктивнейшей автоэволюции. А бэт другая проблема, только что ставшая актуальной. Как отвечать на полученный Сигнал? Отвечать ли вообще? Или более тонко — какого уровня расшифровки мы должны достичь, чтобы как-то ответить? Какие опасности несет расшифровка?

КТО ОНИ?

— Опасности? — удивился Андрей. — Они же не бомбу нам прислали, а всего-навсего Сигнал. И Они не навязывали нам его прием. Насколько я понимаю, каких-то десять лет назад наших гравитационных телескопов просто не хватило бы для регистрации, и Сигнал просто не попал бы сюда…

— Кстати, — вставила Алена, — мы и вправду говорим о чем угодно, но не о главном — о твоем Сигнале. Я тоже не думаю, что Они могут желать нам зла.

— А по-моему, мы все время говорили о близких вещах. Опасности и зло что это? Мы же вынуждены разбираться в них, используя сугубо земные представления и категории. И вы помните, мы уже немало об этом говорили. Между прочим, хочу кое-что сказать насчет Андрюшиного образа — дескать, Сигнал — не бомба. Хорошо бы… Есть такое понятие — информационная бомба. В сущности, это некий заряд информации, проникающий в среду, которая неспособна его усвоить, применить с пониманием и себе на пользу. Поверхностно усвоенная и без должного осознания использованная внешняя информация — это взрыв, притом взрыв, способный здорово разрушить ту среду, где он произошел. Такие штуки лихо разбрасывали в прошлом веке информационные бомбы сметали правительства, толкали государства к военным и экономическим авантюрам, порождали голод и сверхпотребительство. Шла даже настоящая глобальная идеологическая война с применением массированных информационных бомбардировок, что в конечном счете привело к страшному загрязнению ноосферы… Впрочем, истоки информоружия лежат в древнейших слоях истории, и мы как-нибудь об этом поговорим. Теперь же вернемся к Сигналу и будем считать, что он ни в коем случае не является злонамеренно спланированной акцией. Но это еще не гарантирует, что Сигнал не окажется мощнейшей информбомбой. Дело в том, что добрые намерения хороши лишь тогда, когда мы детально знакомы с объектом, на который они направлены…

— Это, как в старинной поговорке насчет благих намерений, которыми вымощена дорога в ад, — сказала Алена. — Нашим партнерам все равно потребуется некоторое время, чтобы понять, с кем Они имеют дело, а мы за это время можем наломать дров…

— Вот именно — наломать дров. Они могут оказаться совсем иной, даже весьма далекой от нас эволюционной ветвью, и Их рецепты развития придется долго переосмысливать. Некритическое восприятие Их идей может сослужить плохую службу судьбе планеты — нечто похожее известно по прежним временам, когда одни государства пытались без особых размышлений пересадить на свою почву достижения своих более продвинутых соседей. Получалось иногда смешно, но чаще печально… Так и здесь. Скажем, кое-кто устремится к немедленной реализации Их великолепных идей, не понимая, что на Земле нет ни соответствующих условий, ни должных средств. Это раз. Далее, уже сейчас ясно, что сенсомоторные характеристики нашего партнера значительно опережают то, что мы сумеем сделать в ближайшие века. Они обладают колоссально продвинутой энергетикой и наверняка достаточно мощными контрольно-корректирующими системами, относительно которых наши интеллектроны — детские игрушки. Не исключено, что и наш мозг слишком примитивен, чтобы воспринять сколь-нибудь значительную долю Их информации. Понимаете, в чем фокус? По исходной программе, сформулированной еще в прошлом веке, мы должны были искать собратьев по разуму. При этом мы как-то неявно избегали довольно простой, едва ли не очевидной версии, что первый же высокоразвитый партнер, приславший нам Сигнал, будет обладать функциями, заметно выходящими за рамки того, что мы связываем с понятием разума, то есть, по нашей нынешней терминологии, окажется гиперментальным партнером. На понимание того, что Он нам прислал, могут уйти сотни, если не тысячи, лет — тот срок, который потребуется нам для соответствующего развития. Иными словами, Сигнал в большей своей части не рассчитан на наш уровень, единственное, чего мы добились — практически достоверно опознали его как искусственный. Это показывает, что мы достигли немалых высот в классификации космических спектров, но расшифровка содержания Сигнала иное дело.

— Однако в конце концов мы же Им ответим, правда? — спросила Аленка. Было бы просто невежливо промолчать…

— Разве что невежливо… Но есть серьезнейшая проблема — как и когда отвечать? Ведь пока перед нами мелькнула непонятная тень. И оставила след, который слегка смахивает на человеческий, но след надо прочитать, чтобы мелькнувшая тень обрела некий облик, как бы материализовалась в нашем представлении. Их Сигнал, скорее всего, не сможет сколь-нибудь полно реализоваться в наших современных интеллектронах. В некотором смысле произойдет «переполнение душой» — тот случай, когда информация записывается на слишком примитивные для нее структуры… Но одно бесспорно — эта запись резко стимулирует работы по созданию следующих поколений интеллектронов и, конечно, программу гиперментализации. Тем более, что эксперименты дают все более обнадеживающие результаты…

— Ага! — перебил меня Андрей. — Значит, ваша запись Сигнала уже повлияла на развитие цивилизации, и Они начали толкать нас вперед. Поэтому надо немедленно ответить, и Они позаботятся о присылке каких-нибудь Сигналов, приспособленных к нашему уровню, верно?

— В основном верно. Во-первых, прием Сигнала иной цивилизации — это действительно колоссальный стимул прогресса. Их продвинутость больно бьет по нашему самолюбию, а оно, как известно, горы способно переворачивать. Но я хочу подчеркнуть, что программа Контакта сыграла выдающуюся роль и до этого Сигнала. Одно только объединение человечества, которому она сильно способствовала, более чем окупает все усилия. А усилий потребовалось много: в сущности, цивилизация должна была обрести гравитационное зрение, выйти на рубежи космогонического творчества, выработать гораздо более общую схему теоретического видения Вселенной. И Сигнал стал своеобразной наградой за высокую автоэволюционную активность. Но следующей награды — понимания Сигналов — придется добиваться просто-таки невиданным повышением активности.

— И сказал Господь: вот вам милостыня моя, праведнички! — густо забасил Андрей. — За премногия славныя труды низошлю вам ангелы небесныя, а ради ангелы иныя, несравнимо лучезарныя, преумножьте заботы ваши…

— Ладно тебе, — улыбнулась Алена. — Я вот чего пока не понимаю исходящей от Них опасности. Конечно, Они могут оказаться в той же умственной пропорции к человеку, как мы, скажем, к китам. Киты высокоразвитые животные, но это не помешало некогда выбить их почти полностью. Но ведь не станут же таукитянские или другие партнеры охотиться за нами ради вкусного мяса или сладкой крови.

— Разумеется, нет. Все не так примитивно. Они не стали бы относиться к нам по-людоедски, понимая, что мы соответствуем определенному уровню Их собственных пращуров. Но надо понимать, на каких разных уровнях мы находимся теперь. Не стоит просто так гадать, не играют ли Они звездами в какой-то космический футбол. Заглянем в наши собственные перспективы. Вы уже знаете, что в земных лабораториях ведутся активнейшие работы по эволюции интеллектронов и по программе гиперментализации. Это значит, что в весьма обозримом будущем мы совершенно по-новому увидим Вселенную. Собственно, в этом будущем — порядка столетия — пролегает черта нашего реального прогноза. Общество сменит свои базисные элементы, окончательно углубившись в автоэволюцию, и усложнится настолько, что его цели и возможности станут немоделируемы нами, нынешними людьми. Но судя по тому, что обсуждается сейчас, можно предположить, что мы здорово рванемся вперед в своей космогонической активности. Гравзер и другие энергетические пучки это не только замечательное сигнальное средство. Наши интеллектроны уже разыгрывают модели искусственной регуляции солнечной активности. Есть идеи, согласно которым можно вызывать колоссальные космические катастрофы, вроде вспышек Сверхновых. Пока мы даже затрудняемся сформулировать условия, при которых допустимо ставить соответствующие эксперименты. Но плазму, где идет синтез средних и тяжелых элементов, мы получать научились. На повестке дня — создание адронных синтезаторов, которые позволят снабдить любое космическое тело энергетической установкой, обеспечивающей полную автономию. Если к концу этого века программа реализуется, Земля сможет запросто производить мощности на несколько порядков больше той, которую она перехватывает от Солнца — было бы куда отводить излишки. Вполне серьезно обсуждаются проекты смещения Солнечной системы — почему бы нам не попутешествовать к центру собственной Галактики или Галактикам иным? Или другой вариант — переоборудовать всю Землю в миллисветовой космический корабль и отправиться малым ходом к иным солнцам. При надежной и весьма мощной внутренней энергетике мы могли бы вполне обойтись без нашего древнего светила. Можно говорить и о многих других проектах будущего какие-то из них будут реализованы или отвергнуты новыми поколениями людей, а потом — гиперменталов. Но сейчас обратим внимание вот на что. Судя по всему, наши партнеры обладают теми мощностями, которые способны индуцировать звездные вспышки. И может, Они рвутся сейчас к чему-то совсем уж для нас фантастическому, скажем, к планковскому синтезу или к тому, что лежит за чертой наших прогностических способностей. При самых розовых взглядах на космическую гуманность иметь дело с цивилизацией такого масштаба крайне непросто. Вы же понимаете ситуацию, когда и хочется, и колется…

— И мама не велит! — обрадовалась Аленка, потихоньку отвыкшая от маминых и, кажется, от папиных запретов тоже. И сразу же погрустнела. — Как там наша мама? Еще целую неделю ждать…

— Но я слышал про теорию взаимодействия цивилизаций, — перебил ее Андрей, лишь незаметно вздохнувший при упоминании о нашей космической маме. — Неужели эта теория не дает нормальных рецептов? И еще ты говорил о морали эволюционного зеркала, или как там ее… Так вот, неужели Они ничего этого не знают?

— Знают. И знают наверняка больше нас. Но пока мы вынуждены крутиться в сфере собственных знаний, вынуждены решать — расширять ли эту сферу самостоятельно или с Их помощью. Разумеется, знание об Их существовании необратимо повлияет на нас, но пока многое в наших руках, в какой-то степени и выбор темпа Их влияния. Кстати, теория, о которой ты так своевременно упомянул, как раз и показывает, что ситуация очень и очень непроста. Создание более крупных социальных организмов, их вхождение в единую иерархию всегда сопровождалось более или менее крупными осложнениями. Давайте снова немного погоняем по истории. Даже простейшим социальным организмам — таким, как древние локальные группы охотников, было нелегко объединяться в стабильные племена. Группа символизировала свое единство тотемом, без которого не могла представить свое существование. Но для другой группы был важен именно ее тотем, и так далее. И что особенно серьезно — проблема справедливого распределения пищи и орудий внутри племени была гораздо сложней. Поэтому процесс объединения проходил весьма болезненно — шла драка за верхние этажи племенной иерархии, за те позиции, которые давали реальный доступ к распределению продукта и возвеличиванию собственного тотема, приданию ему как бы избыточной по сравнению с другими магической силы. Крупное племя было прогрессивным социальным организмом оно более интенсивно охотилось, допускало некоторую внутреннюю специализацию, то есть получало доступ к более эффективным орудиям, наконец, его члены были лучше защищены от внешнего врага. Но такой прогресс достигался немалой кровью. Племенные вожди вынуждены были подавлять сепаратистские тенденции, добиваться единства действий. Локальные тотемы стали потихоньку тесниться тотемами племенными, обожествлением самих вождей. Но я не собираюсь читать подробную лекцию по истории. Многие трудности объединительной тенденции хорошо просматриваются именно на примерах родоплеменной организации, но разумеется, появление более сложных организмов привносило и особые, качественно новые трудности. Очень непросто интегрировались в небольшие царства ранние земледельческие общины, которым было слишком трудно самостоятельно развивать такие сложные формы деятельности, как торговля, ирригация и самооборона. Судя по всему, весьма кровавым было создание одной из самых ранних цивилизаций — объединения царств Верхнего и Нижнего Египта. Подобные процессы шли и в других частях планеты — в Индии, Китае, Месопотамии, позднее — в Греции и в Америке. Становление государственных социальных организмов шло тысячелетиями, менялась их форма, но вы-то знаете, что контакты между ними часто сопровождались войнами, особенно, когда возникала проблема объединения. Я приведу весьма поверхностную аналогию с термоядом — столкновения ядер должны быть достаточно энергичными, чтобы преодолеть барьер отталкивания. Нечто похожее и здесь — нужен определенный разогрев, чтобы могли синтезироваться разные традиции духовной и материальной культуры, а добыча хлеба насущного и его распределение стали соответствовать каким-то общим представлениям о справедливости…

— Ты хочешь сказать, что поджигание реакции синтеза культур неизбежно требует чего-то вроде войн? — спросил Андрей.

— Нет, ни в коем случае. Как раз величайшим открытием прошлого века и, кстати, теории, о которой мы говорили, стало открытие иных, невоенных форм разогрева социальной плазмы — скажу так, раз уж тебе понравился этот образ. Когда во весь рост встал вопрос о создании единой планетарной цивилизации, мы уже обладали таким оружием, которое способно было уничтожить эту цивилизацию буквально начисто. Представьте себе, что находились горячие головы, которые призывали поскорей учинить бойню, чтобы на обломках цивилизации возвести некое райское общество…

— Но это же просто сумасшедшие, — воскликнула Алена. — Их следовало сажать в психиатрическую клинику.

— В те времена в клиники гораздо чаще сажали других, тех, кто призывал к сотрудничеству и взаимопониманию, кто доказывал с фактами и цифрами бессмысленность нагнетания давления, отсутствие таких ценностей, ради которых стоило бы устраивать самосожжение землян. Сажали их и в другие места, не менее веселые, но это иной разговор. Важно, что в той острой ситуации были найдены невоенные варианты внутриземного Контакта, ведущие к созданию стабильного планетарного сообщества. Был установлен жесткий международный контроль за производством информоружия, направленная дезинформация была признана тягчайшим преступлением. И конечно, мир спасло широчайшее сотрудничество в области глобальных проектов. Эти проекты быстро оттянули львиную долю военных бюджетов, и в ходе тесной совместной работы выяснилось, что основные противоречия не стоили не только ядерной войны, но и обычной драки на дубинках, что в процессе гласных переговоров каждая сторона может гораздо быстрей и эффективней добиться любого разумного и приемлемого — для себя и для других — решения. Разумеется, при этом пришлось исключить из игры тайные амбиции глобального масштаба, исключить наживу за счет других как цель взаимоотношений. И конечно, здесь было очень важно понимать ближнего как свое иное эволюционное Я.

— Но тогда все в порядке! — радостно воскликнул Андрей. — Они-то наверняка все это знают и решали свои проблемы близким путем. А следовательно, Они не станут воевать ради создания Космического Клуба. И мы синтезируем свои культуры мирным путем, не прибегая к дубинкам и вспышкам Сверхновых!

— Твоими устами да мед бы пить… Но ситуация сложна. Синтез земных культур все еще идет — это длительный и весьма небезопасный процесс. Биосоциальная основа, на которой тысячелетиями возрастал человек, насытила его массой опасных предрассудков. Они болезненно сказываются еще и теперь и будут сказываться долго. Трудно, скажем, преодолевать очень большие разрывы в уровнях культуры, трудно вытаскивать людей из каменного века и из всевозможных религиозных систем, а последние играют пока немалую роль. Табу, установленные во времена раннего буддизма, христианства или ислама, все еще мешают видеть мир и активно участвовать в его реконструкции миллионам людей. Для них наши программы — лишь мерзкое и нелепое соревнование с богами. И это далеко не все, мы варимся в горячем котле трудных проблем. Но надо полагать, все они так или иначе будут решены, точнее вытеснены новыми проблемами. И попробуем перейти к космическим масштабам, к тому объединению, которое, по-видимому, будет создано, — к межзвездному Космическому Клубу. Мы уже говорили о трудностях Контакта при наличии большого временного разрыва цивилизаций, о трудностях, хорошо известных в истории Земли. Это знание проецируется нами на космос. Предположим, задачи мирного Контакта будут решены нами и нашими партнерами более или менее известным путем. Но здесь мы неявно делаем сильное допущение — противоречия будут преодолены в рамках одного вида, скажем точнее, видов очень близких по биосоциальной конституции. Но откуда мы взяли, что наши партнеры должны быть похожи на нас? Если когда-то это и было так, то, судя по всем данным, уже к моменту подачи Сигнала Они должны были давно уйти в область гиперментальной эволюции. Но это лишь видовая разбежка. В конце концов, мы и на Земле кое-что знаем о гармоничном межвидовом взаимодействии. Однако, вообразим себе совсем иную биологию, развившуюся на Их планете. Тут дело не сводится к различию во внешности и в обычаях, в том или ином уровне развития мозга — тут принципиально иной генетический код, ведущий к колоссальным разбежкам даже на уровне микроорганизмов, не говоря уж о животных и тем более — о социальных структурах. У Них, например, может вообще не быть индивидуализации в нашем понимании.

— И вправду, было бы очень интересно увидеть, какие Они, — мечтательно проговорила Алена. — Я не очень-то верю во всех этих сказочных человечков, которых кому-то нравится изображать чуть уродливей нас, пусть слегка умней, но все-таки уродливей. Или какими-то сногсшибательными красавцами…

— Ну, насчет красавцев тебе видней, — усмехнулся Андрей. — Что же касается разницы, она может быть действительно огромной. Я даже пытался вообразить себе такие существа, способные, например, сливаться в нечто огромное, обладающее способностью к прямому когерентному усилению ментальных функций. Наша организация биосферы может показаться Им изрядной дичью…

— Верно, но возможна, кроме всего, и прямая биологическая несовместимость. Простота, с которой мы попытались бы пожать друг другу конечности, могла бы стоить жизни и нашим и Их представителям, а непосредственная посадка на планету без тщательной предварительной разведки — превратиться в обстрел, в своеобразное испытание биологического оружия. Стерильность — одно из важных преимуществ сигнального Контакта. Он все равно неизбежен хотя бы как предварительная стадия. Но возможные различия, к сожалению, не сводятся к тому, о чем мы уже говорили. Мы могли бы заглянуть в иную биохимию, в жизнь, основанную на иных молекулярных соединениях. Представьте себе некую биосферу, где роль воды играет аммиак, попробуйте вообще заменить двухвалентный ион кислорода аминовой группой связкой атомов азота и водорода. Вы сразу получите качественно новые аналоги ДНК и белков, и соответственно — весьма оригинальные организмы бескислородного типа. Другой вариант — замените повсюду кислород фтором и вообразите, что где-то есть юные разумные существа, которых по утрам никто не упрашивает умываться чистейшей плавиковой кислотой. Известны и другие любопытные возможности, их весьма активно моделируют наши интеллектроны. Разумеется, сейчас мы понимаем, что жизнь на иной биохимической основе вряд ли развивалась на геоподобных планетах, однако Земля — далеко не единственный вариант планеты, способной синтезировать биосферу. Кстати, в смысле иной основы за примерами далеко ходить не надо. Обратите внимание на регенеративные молекулярные структуры, на которых записана информация в интеллектронах — фактически здесь тоже реализована необычная форма жизни. Ведь, в сущности, мы выращиваем искусственный мозг из своеобразных клеток, и уже в следующем поколении интеллектроника должна перейти на замкнутый цикл размножения… Между тем, разыгрываются и более глубокие модели ветвящейся эволюции. Ветвление могло возникнуть еще раньше — на уровне разных химий. Я имею в виду такие ситуации, когда атомно-молекулярные комплексы находятся в необычных физических условиях — под действием сильных внешних полей, при огромных давлениях, в среде с избыточными потоками частиц, вроде мюонов, способных создать особые каталитические возможности. Если уж говорить об очень плотных средах, внимание обращается к таким объектам, как нейтронные звезды. Почему бы не рассмотреть модель записи биоинформации на крупных ядерных молекулах, тем более, в ядерной материи недавно обнаружены аналоги процесса полимеризации…

— Ну, уж это чистейшая фантастика, — сказала Алена. — Забавно почитать про каких-нибудь ядерных человечков, но чтоб они всамделишно существовали? Не очень-то верится…

— А им не верится в наше существование, — перебил ее Андрей. — Мы же для них — вроде глубокого вакуума. И сейчас на одном из пульсаров такая вот ядерная семейка разводит фантазии по поводу — страшно подумать! невообразимых организмов, построенных на атомно-молекулярной основе.

— О ядерных человечках говорить рановато. Но современная астрофизика вплотную приблизилась к проблеме развития сложных структур нестандартного типа. Эволюция Вселенной вовсе не обязательно шла вдоль единого ствола, на вершине которого возникла разумная жизнь земного типа. Сейчас мы неплохо понимаем, что у древа эволюции обширнейшая крона. Понимаем, что разветвления наверняка появились на уровне многих биологии и многих биохимий. Здесь ведутся прямые эксперименты по вариации генетического кода и информационных макромолекул. Вот-вот мы выйдем к получению аналога биопроцессов в сверхплотных и сверхэнергичных средах. Но это вовсе не предел фантастики, о которой говорила Алена. В принципе допустим такой вариант, когда Вселенная начинает ветвиться с самого начала, когда планковский синтез идет многими путями…

— И получаются разные Вселенные, где реализуются как бы разные физики, да? — спросил Андрей. — Совсем другие частицы, иное пространство и время… Было бы здорово создать такой генератор, чтобы творить иные Вселенные. Мы стали бы как боги…

— Не все сразу. И нам, таким, как сейчас, не грозит библейская рабочая неделя, не грозят ожоги у синтезатора Первовзрыва. Можно, конечно, порассуждать о том, что наша или какая-то похожая цивилизация станет делать реакторы, которые будут работать в режимах, соответствующих все более ранним моментам эволюции Вселенной. Если ныне действующие термоядерные реакторы называют звездными, то адронный синтезатор разыгрывает ситуацию, имевшую место задолго до обычных звезд, на одной из ранних космологических стадий — недаром его иногда называют космологическим…

— Но я слышала, что определенная часть гелия синтезируется из водорода тоже до всяких звезд, — сказала Алена. — Может, в названия вкралась ошибка?

— Скорее, в названия вкралась традиция. Дозвездная Вселенная действительно синтезирует гелий, но именно звезды являются термоядерными реакторами широкого диапазона. Вдоль такой цепочки вроде бы видится путь к кварковым и лептонным синтезаторам, а там — чего уж стесняться! — и к планковским… Но надо понимать, что это дело далекого и вряд ли доступного нашему пониманию будущего. Прорываясь к нестандартным биологиям и биохимиям, мы уже сейчас обсуждаем сверхдальнюю перспективу переписи жизни на какие-то более эффективные молекулярные структуры, допускающие, скажем, более высокий темп эволюции. С этой колокольни тоже можно разглядеть некие ветви нашей жизни, уходящие к глубинам планковской области — вдруг со временем нам захочется переписаться на структуры иной Вселенной… Но таким картинам не стоит придавать абсолютного значения. Всякая картина мира как бы растворяется по мере нашего продвижения в будущее, постепенно замещается новой, ибо меняемся мы сами, нам становятся доступны такие сложные и мощные средства получения и переработки информации, что наше мировоззрение и наши цели неизбежно испытывают сдвиг, значительно усложняются. Современная теория говорит, что Вселенная возникла в большом наборе миров, и вроде бы просматриваются условия, при которых планковский синтез можно вести искусственно — разумеется, отнюдь не с нашими нынешними техническими возможностями. Но трудно сказать, сколько времени продержится именно такая версия, не станет ли она лишь любопытным материалом историко-научных исследований для наших не слишком далеких потомков.

— Выходит, открытые вами таукитянские партнеры могут совсем по-другому видеть Вселенную, — сказала Алена. — Не так, как мы видели ее в прошлом или увидим в будущем, а совсем по-другому, понимаешь?

— Не только понимаю, но и боюсь этого. Именно такой вариант представляется наиболее трудным для первого Контакта — ведь общение возникает лишь благодаря пересечению областей практики. Как раз над таким пересечением развиваются взаимопереводимые образы. Во всяком случае, опыт земных цивилизаций говорит о том, что несхожая хозяйственная и наблюдательная практика, связанная с разными условиями жизни, резко затрудняет Контакт. Древнему обитателю долины Нила было нелегко понять человека, постоянно сталкивающегося с северным сиянием, с трудом понимали друг друга оседлые земледельцы, кочевники-скотоводы и охотничьи племена. Но все-таки они жили на одной планете под общим небом. Все-таки они пользовались одинаковой или хотя бы взаимозаменяемой пищей, близким по составу сырьем, схожими технологическими приемами. Что же касается наших космических партнеров, тут дело выглядит много сложней, особенно если Они принадлежат сильно отличающейся эволюционной ветви. Их биосоциальная организация может породить крайне далекие от нас картины мироустройства. Некогда высказывались предположения, что непересекающаяся практика неизбежно ведет к взаимонепереводимым языкам, а отсюда делался вывод, что чисто сигнальный Контакт вообще невозможен, ибо мы не способны обменяться сигналами, рассчитанными на общее восприятие. Это подчеркивало выдающуюся роль именно транспортного Контакта — общая идея заключалась в том, что средством Контакта может стать лишь достаточно сложная обучающаяся и обучающая система — коллектив космонавтов или сверхразвитых интеллектронов, способных внедриться в Их практику. С точки зрения этого подхода, Сигнал мог лишь с той или иной достоверностью свидетельствовать о факте существования иной цивилизации. Когда-то был в моде такой простенький пример. Вот Магеллан увидел на Огненной Земле костры и сделал вполне разумный вывод о населенности архипелага. Но разве сумел бы он, точнее его последователи, вступить в чисто сигнальный диалог с примитивными огнеземельскими племенами, не подходя близко к земле и не высаживаясь на берег? Будь у него, скажем, сверхмощный рупор, сумел бы тогда мореплаватель о чем-то договориться с огнеземельцами, хоть и кричал бы на всех известных европейских и азиатских языках? Разумеется, нет. И любые комбинации огненных и флажковых сигналов на кораблях вряд ли привели бы к цели скорей всего, они перепугали бы индейцев и породили бы основу для нового мифа…

— О таком примере можно поспорить, — сказал Андрей, — но в целом ситуация ясна. Сигнал не обладает активностью и не порождает область пересекающейся практики для взаимного обучения. Но ты-то, понимая все это, занимаешься именно сигнальным Контактом.

— Мы уже говорили о «переселении душ». Весь фокус в том, что подход критиков сигнального общения содержал много рациональных идей. Он и натолкнул исследователей на метод активного Сигнала, обучающего и обучающегося. Это хитрая штука, и, боюсь, до утра мы с ней не разберемся…

— Ну хоть немножко, — попросила Аленка, — а то опять погонишь нас спать, а следующего раза не дождешься.

— Ладно. Только очень немножко, а то мама узнает про наше полуночное заседание, и мне нагорит за грубое нарушение вашего режима. Так вот, идея сводится к тому, что поступивший Сигнал записывается на наш интеллектрон, информационно абсолютно стерильный. Какая-то часть Сигнала должна содержать команды, и наша задача — выделить эту часть, вероятней всего, начальную, и спровоцировать этими командами некий сложный манипулятор, побудить его к пространственным движениям. Разумеется, это не обязательно реальный робот с богатой моторикой, а просто — другой блок интеллектрона, моделирующий движения, доступные нашему пониманию. Иными словами, мы вводим Сигнал в совместную учебную игру, вроде тех, которые вы должны еще немного помнить по своим ранним образовательным программам. Мы должны перевести обучающую часть Сигнала в форму определенных операций, постепенно усложняя их, включая операции все более тонкого характера. Таким образом, мы начинаем обучаться Их системе командного кодирования. Но и интеллектрон, несущий Сигнал, тоже списывает систему движений, спровоцированных его же командами, то есть как бы входит в режим обучения земной сенсомоторике. Устанавливается обратная связь — определенные операции начинают стимулировать ответные реакции…

— Душа осваивается с телом? — улыбнулась Алена. — А мы по поведению тела пытаемся вызнать ее содержимое? Это немного напоминает общение двух чужеземцев, когда для начала каждый из них пытается обозначить на своем языке все окружающие предметы и операции над ними…

— Так и есть. Только здесь немного сложней. Но мы действуем в предположении, что партнер посылает нам полноценное существо своего мира, закодированное модуляциями Сигнала. Оживет ли оно — зависит от нас, от достигнутого нами уровня реанимации Сигналов. Разумеется, если мы попытаемся расшифровать его как обычное сообщение на каком-то экзотическом языке, ничего не выйдет. Тут приходится восстанавливать сам язык по его операциональным следам. Но недавние опыты реконструкции некоторых полностью исчезнувших языков Земли по характеру остатков материальной культуры обнадеживают. Надо иметь в виду, что канувшие в историю носители этих языков вовсе не предполагали, что когда-нибудь их духовный мир подвергнется столь детальному восстановлению, и не заботились об удобной для расшифровщика организации своего наследия. Мы полагаем, наши звездные партнеры поступили сознательней, и Их Сигнал рано или поздно одушевит один из наших интеллектронов. И тогда начнется настоящий диалог.

— Но ведь этот Сигнал, полноценное существо, как ты его называешь, может оказаться много сложнее нашей техники, оно просто не влезет в наши емкости, — сказал Андрей, и я заметил, что его глаза слегка посоловели. Пора кончать!

— Вероятно, как раз с этим мы и сталкиваемся. Разумеется, мы получим доступ лишь к той части Сигнала, которую способны обработать наши информационные системы. Разумеется, мы реконструируем лишь ту модель партнера, которая соответствует именно нашему уровню понимания, возможно, пока весьма невысокому. Простите за грубый пример, но шимпанзе не в силах полностью понять общающегося с ним человека, хотя это обстоятельство не делает лишним само общение. А нас, уже вступивших на тропу автоэволюции, связь даже с чрезвычайно продвинутым партнером подтолкнет к более активной самоперестройке, к новым горизонтам понимания. Но самое главное — мы уже сделали свой ход. Сигнал уже в работе, и на ваших глазах он будет понемногу оживать. И если завтра мы осознаем его примитивнейшую часть, то пройдет столько-то лет или столетий, и перед нами предстанет нечто захватывающее. И я очень хочу, чтобы вы дожили бы до этого момента, и поэтому — немедленно спать. Считайте это первой осознанной вами командой пришельцев.

Тут же Андрей с диким воплем атакующего индейского вождя метнул в меня подушку. Аленка встала на четвереньки и тоже двинулась в атаку… Контакт подошел к традиционному и вполне естественному финалу.

Ринг для пророков

На свете множество сверхбыстрых процессов, но, право же, самая фантастическая скорость — та, с которой растут наши дети. Потому что каждый из нас хотя бы однажды бывает поражен их внезапным, их как бы внезапным стуком во взрослость, стуком, звучащим для нас громче всякой архангеловой трубы. Да, так и должно быть — это стучат у самого уха часы смены поколений.

Я ведь едва ли не с первых мгновений ожидал чего-то, вроде боя на подушках. Надо же так приятно ошибиться. Они уже всерьез ввинчиваются в проблемы этого мира, они уже далеко оторвались от первобытной неуправляемости мыслей и чувств. Они растут, и вместе с ними растет все человечество, потому что этим вечером мои малыши — какие там малыши! оказались в состоянии довольно долго и спокойно обсуждать вступление в эру Контакта. В их возрасте я наверняка не был бы столь рассудителен. Я визжал бы от радости, посылая ко всем чертям логические упражнения своего отца. Я вытолкал бы его со всеми там подробностями и историческими экскурсами, вытолкал бы и немедленно собрал всех соседских ребят — вечер ли, ночь ли! собрал бы их, чтобы сыграть в пришельцев, настоящих, несигнальных, умных и великодушных, и наверняка игра завершилась бы космической войной в масштабах двора…

Еще дед мне рассказывал, как бесились его сверстники в легендарные времена первого спутника, Лайки и гагаринского полета. Начало космической эпохи ознаменовалось рассыпанными по всей планете ватагами сорванцов, созерцающих ночное небо. Потом они взяли на себя труд сделать небо общим. И сделали.

В начале эры Контакта наш взгляд не станет искать светящуюся точку, неспешно бегущую среди звезд. Мы обладаем неплохим гравитационным зрением, и наши взрослые малыши полночи обсуждают с нами проблемы размножения и взаимодействия цивилизаций. И когда-нибудь они изгонят остатки страха и недоверия из межзвездных пространств…

А за окном никуда не спешит зимняя ночь, и новый импульс фантастически реального Сигнала проходит сквозь сосны, не замечая их, и соснам тоже не так уж важно, что творится в двенадцати или в тысяче световых лет отсюда. И сквозь их кроны и стволы проходят наши пророчества, но каждый конкретный взгляд способен увязнуть в их безграничном покое.

Очень поздно, хотя я вполне успею проспать свои три обязательных часа. Когда-то, совсем еще недавно, на это славное дело уходила треть жизни. Теперь — всего восьмая ее часть. Вот и еще один параметр, по которому мы отличаемся от ближайших своих предков. Еще один среди многих. Мы крайне экономично и эффективно питаемся — мы забыли, что такое голод и проблемы переедания. Если верить биологам, наши желудки и все прочее эволюционизирует в лучшую сторону — идет процесс органической компактификации. Мы в основном достигли демографического баланса. Наша система перманентного образования и меры психофизиологической стимуляции практически полностью компенсируют процесс старения населения. Каждый желающий может продлить свою активность до конца жизни, весьма долгой жизни, позволяющей участвовать в реализации многих программ. Роботизированное производство, управляемое интеллектронами, создает необходимое изобилие — не в смысле древних картинок блаженного райского сумасбродства, но по общепринятой схеме оптимальной избыточности — той, которая стимулирует прогрессивное развитие, создает ощущение должной свободы. И разве только это…

Со стороны могло бы показаться, что мы достигли подлинного рая, не какого-то там воображаемого тысячелетнего царствия абстрактной справедливости, в котором каждому дано ощутить себя султаном, а вполне реального благоденствия, где каждый способен реализовать в себе полноценную личность, стать тем, кем он и должен быть на самом деле — человеком среди людей. Путешественнику давних времен, случайно заглянувшему в наши дни, непременно ударило бы в глаза яркое солнце гармоничного благополучия, и этот небесный свет не заслонили бы какие-то облачка на горизонте…

Но, пожалуй, мы тем и счастливы, что знаем цену этим стремительно надвигающимся и разрастающимся облачкам. Знаем, что утопия навеки сбалансированной счастливой жизни — опаснейшая штука, а картина беспроблемного общества — страшный наркотик, ради добычи которого некогда творились самые черные дела, черные своей фанатической самооправдываемостью и дикой боязнью прогресса. Сказки прекрасны, пока их насильно не делают былью, не различая, где тут реальность, а где игра воспаленного воображения.

Легкие облачка на горизонте запросто становятся тучами в полнеба.

Надвигается конкурентная борьба с интеллектронами. Темпы их эволюции выходят за рамки самых радужных прогнозов, и прогнозы потихоньку теряют веселящую чистоту тонов, набухают весьма мрачными предчувствиями. Пока мы утешались собственным беспредельным превосходством, интеллектроны стали как бы естественными элементами социальных организмов, ведущим звеном в интеграции наших умственных усилий и, конечно, в управлении технологическими и энергетическими процессами. Они незаметно перешагнули ту черту, за которой мы вынуждены были менять принципы классификации окружающего мира, вписывать в привычные схемы нечто вроде бы вполне живое и в определенном смысле мыслящее, однако же неразрывно связанное с нами же сотворенной техносферой. Опасность лежала вовсе не там, где ее видели некоторые дальнозоркие пророки прошлого века — не в создании синтетических киберлюдей, которые своими уникальными способностями затолкают хомо сапиенсов в безвыходную экологическую нишу. Суть в том, что интеллектронам нет необходимости дублировать наши форму и содержание, принципы нашей индивидуальной и общественной организации. Они — иные, совсем иные, и этим многое сказано.

И мы далеко не сразу поняли это, далеко не сразу осознали сложность Контакта с этой собственноручно сотворенной цивилизацией. Не было ни дальней планеты, ни разных языков — можно говорить друг с другом до упаду, щупать, нюхать, лизать, если угодно… А осознали — оказалось поздно, хотя я не слишком ясно представляю себе, что значит «поздно осознать». Просто с этой стороны никто не ожидал серьезной угрозы, да и угроз никаких вроде бы нет, если не считать лавинообразно нарастающего благоденствия, не считать того потока проблем, от решения которых все настойчивей избавляют нас интеллектроны.

Ежели разобраться, именно Интя, мой старый боевой друг по программе Контакта, первым определил достоверность Сигнала. Разумеется, он лишь часть нашей группы — эта картина социокибернетизации мне вполне понятна, она на зубах навязла своей логичностью, но, честно говоря, Интя — ведущая наша часть. И мы можем сто лет закрывать на это глаза, но суть не изменится, точнее — изменится, однако не в нашу пользу.

Почему он сразу же, не дожидаясь дополнительных проверок, дал рекомендацию на немедленный ответный Сигнал? Я загоняю подозрения вглубь, но главное — есть что загонять. Я обзываю себя узколобым средневековым монашком, трясущимся пред ликом нечистой силы, того, что он за нечистую силу принимает… Но подозрения есть. Есть…

Они успели сформировать свою систему ценностей, отличную от нашей, ибо они — иные. И возможно, со своей пока еще недоступной для нас высоты они более нас заинтересованы в межзвездном Контакте, в создании более сложного социального организма космических масштабов, где их роль значительно возрастет. Может быть, нашей ведущей части попросту видней?

А заинтересованы ли они в программе гиперментализации, велик ли их вклад в посеянные среди нас сомнения? Вернее, не сомнения, а обычный человеческий страх перед неоглядно сложным, тем более — перед вмешательством в собственное мышление. Наш страх, лишь отраженный верными помощниками интеллектронами, или немного индуцированный ими…

А что впереди? Новые облачка, уже межзвездных масштабов, разрастающиеся не в пол земного неба, а в полгалактики…

Закрываю глаза, и всплывает зимняя лесная дорога, по которой я пронес столько радостей и неудач, вдоль которой рассыпано столько идей, так и не прошедших сквозь суперлаттиковые фильтры жесточайшего из критиков — Инти. Дорога, на которой догнал меня Сева Горьков, чтобы сообщить о капризах своего любимого интеллектронного дитяти и выслушать мои охлаждающие нотации. Как бы встал он на дыбы, наш Сева, подслушай он сейчас мои мысли… Дорога, которая недавно привела к нам порывистого Дикки с целым ворохом свежих идей, а раньше — глубоко рассудительного Германа и очаровательную Жаклин, способную перекодировать для целей нашего поиска все что угодно, включая собственную жизнь… Дорога, вдоль которой понеслось в историю незатейливое Лизочкино пророчество насчет весны на носу и всяческих хроноядных комиссий, дорога, по которой к нам, оглушенным последними событиями, пришел дух Николая Кузанского, оцарапанный острыми углами шести столетий, сжатый в несколько вещих мыслей, но неизменно живой дух…

Лес — это сон. Зимний лес — белый сон, в который я сбегаю на каких-то двести минут, сбегаю из этого времени, ставшего настоящим рингом для пророков.

Ухожу в сон и желаю себе встретиться с древними провозвестниками будущего безоблачья и с искателями небесного Контакта, зарядившими нас оптимизмом, которого хватило на пять тысячелетий цивилизации, которого должно хватить, непременно должно хватить еще надолго. Встретить их и усмехнуться — они бы поняли…

Минск, 1984

Эту книгу — наиболее полное собрание повестей и рассказов Александра Потупа — можно воспринимать как особый мир-кристалл с фантастической, детективной, историко-философской, поэтической и футурологической огранкой. В этом мире свои законы сочетания простых человеческих чувств и самых сложных идей — как правило, при весьма необычных обстоятельствах.