Конечная остановка: Меркурий

1

Если вы созрели для какого-нибудь гнусного преступления, вроде разбоя или набега, то поторопитесь взять билет на Меркурий, на его ночную сторону. Здесь будут созданы все условия для проявления самых дурных ваших качеств.

Во-первых, атмосфера, особо располагающая к криминальным поступкам. Вместо солнца и даже луны на небе солетта (похожая на настоящее светило как канализация на канал). Плюс пыль столбом.

Во-вторых, ненавязчивая сила тяжести, благоприятствующая быстрому бегу, прыжкам, скачкам и броскам.

В-третьих, четыре милиции, каждая из которых кого-то любит, а кого-то лупит. Соответственно меркурианцы делят стражей порядка на “мою милицию” и “царскую охранку”.

Бьет копытом в стойле бравая ментура у научно-производственного объединения “Дубки” (собственность правительства), так называемая Военизированная Охрана. Казенным концерном “Вязы” тоже выпестована шеренга бойцов — триста тридцать три богатыря Службы Безопасности. В ассоциации частных старателей произрастают внушительные дядьки — шерифы. И, наконец, у властей префектуры имеется в загашнике какая-никакая милиция, имя которой полиция. На вид она пыльная, по части технического оснащения убогая, но зато с трехглавыми кокардными орлами, горящими во лбах.

Так что творите, урки, свое темное дело во мгле Меркурия, а натворивши кликайте СВОЮ милицию и кидайтесь ей на шею. Она и станет вас отбивать от “охранки”, которая в свою очередь будет стараться, чтобы вы немножко повисели на виселице или прогулялись на урановые рудники, где рентгенов — как комаров в таежном лесу. Своя же милиция, если отобьет, накажет вас любя, даст вам срок условно в виде перевода на нижеоплачиваемую работу. Поручит вам, например, отстреливать одичавших от неудачного программирования кибертараканов. Или расчленять домики из квазиживого полипептидного пластика, которые, еще нередко поглощают спящих своих жильцов и даже нападают на прохожих в глухих уголках города (где крики недолго мечутся среди слепых стен).

Но. Если, совершив разбой и отделавшись легким испугом, вы решили сорваться с солнечного (наполовину) Меркурия, вам придется несколько разочароваться. Ведь ваши денежные сбережения, образованные неустанным грабежом, и зажатые теперь в кулачке, будут посрамлены ценой на билет в космос. “Дубки” и “Вязы”, владеющие на пару космопортами, постарались, чтобы для очень многих Меркурий стал конечной остановкой.

Так что придется вам от неуемной тоски полностью истощить мошну где-нибудь в угарном Блудянске или орбитальном “санатории” Хунахуна (по-народному, шмаролете).

Что, конечно, поможет вам забыться. И сузить поле сознания. При удачном раскладе вы забудете даже, как вас зовут, и потом уже никогда не вспомните. А что вы хотите, после того как пара мечущих молнии мутанток займется вашим отдыхом. Длинные когти “кисок”, пропитанные зажигательными гормонами, воткнутся в вашу кровеносную систему. Сильные пальцы прижмут ваши артерии, чтобы организм стал выделять пептиды предсмертного кайфа. И вправду, радость может для вас оказаться последней на этом свете. А от возбудительных разрядов ваше срамное место станет напоминать яичницу с недожаренной колбаской.

Если же вы, уцелев после межсексуальных сражений, решили стать кристально честным образцовым гражданином и подумали, что “своя” милиция вам больше не понадобится — то как бы не пришлось раскаяться. Уже через недельку вы будете с плачем размазывать сопли по лицу и усиленно выделять бензол в сжатом пространстве тюремной камеры. Трудно на Меркурии не совершить чего-нибудь откровенно дурного.

Во-первых, люди здесь в огромном большинстве инкубаторские “номерки”, не знающие папско-мамской ласки. И вдобавок, как изящно выражаются в газетах — с модифицированной генетикой. “Номерков” присылает сюда своими путевками министерство кадров. Конечно, доведя вначале до периода половой зрелости в каком-нибудь из питомников на Марсе или Ганимеде и записав в одну из каст: воинов, то есть кшатриев, ученых-брахманов, техников или торгашей (старатели сюда тоже относятся). Само собой, чтобы угодить в брахманы-ученые надо очень постараться. Генов мудрости, увы и ах, так до сих пор никто не нашел и не синтезировал, но все же — большинство живчиков, впоследствии становящихся брахманами, вытаскивается за хвостик из холодильника с надписью “нобелевские лауреаты, в уборную не выливать”.

Сказанное, естественно, не означает, что “номерки” ничего не знают о хороших манерах — в некоторых питомниках хорошо дрессируют. Или, что выпускникам инкубатора некуда энергию девать. Скорее наоборот. Просто ребята не любят скучать, ковыряя в носу. Ну, и семейные связи их, естественно, не гнетут. Они мало кого в Космике гнетут. Производство молоди поставлено на конвейер. Ну, а секс с похотью? Это в Космике осталось, также как и деление на баб и мужиков — генные инженеры к проблеме пола еще только подбираются. Если ты боишься случайных дам, то не пожалей в магазине десять “толстых” имперок и получишь биороботессу марки НФ (Невеста Франкенштейна). Начинка у нее — кибернетическая, а обшивка — квазиживая органика, иногда кожно-жировой трансплантат с трупаков. Поет в любой тональности, танцует космодиско, рассказывает сплетни и сказки, а еще можно выбрать любую позу из двадцати, имеющихся в ее арсенале. Если ты собрался в поход и трактор у тебя маленький, то можно разделить ее на модули. И взять с собой только самый необходимый кусок.

Во-вторых, хватает на Меркурии стихийных мутантов (муташек, мутных), которые добираются до этой планеты-ловушки самоходом или зарождаются непосредственно здесь. А они люди, вернее нелюди, с прибабахом. Одному, для пополнения запаса гормонов, надо кровушки стакан, другому для хорошего пищеварения срочно требуется сырое человечье мясо, третьему, чтобы расти большим до трех метров, не хватает только супчика наваристого из чужих гипофизов.

Конечно, в отличие от обитавших на Земле в течение веков психомутантов-садистов наши муташки не получают от своих действий удовольствия, а лишь удовлетворяют потребности физиологии. Но вам от этого вряд ли легче будет, когда крепкие кривые зубы с хрустом вопьются в ваш затылок.

И в-последних, жизнь на Меркурии сложная насыщенная. Открыл не вовремя дверь шлюза и выдуло твоего товарища из сортира прямо в космос. Или ударил какую-нибудь малосимпатичную мордашку, а мордовладелец улетит со второй космической скоростью. Потом объясняй прокурору, что противник случайно поймал гравитационную волну, которую Солнце нам презентовало.

Еще Ярило поглаживает протонными протуберанцами, отчего по всем рудным жилам жуткие токи пробегают, а заряженная пыль облепливает тебя, превращая в живой мамаев курган. Заденешь ты какой-нибудь невзрачный камушек и вдруг зашарахают молнии, из-за которых публика вокруг превращается в фирменные котлеты.

А чего стоят старатели? Поедут, например, на пару копать минералы; вернется домой один и начнет рассказки травить про то, как попали они в аномальную зону. Дескать, все события там из ряда вон. Чайник на нагревателе студеным остается, кипит же почему-то аквариум с рыбками. Набиваешь ты, допустим, свой “черный ящик”, но в пузе по-прежнему голодно и тоскливо, а сытость, стул, понос и прочие последствия еды приходят вместо тебя к твоему товарищу. Даже бывает, садишься на табуретку и бьешься затылком оземь, потому что мебель эта на время меркнет и становится лишь виртуальной. Потом долго разыскиваемая табуретка, побыв в виртуальности, вдруг актуализируется и падает на голову твоего товарища. Ну и не всякая голова выдерживает. Даже если в каске.

Я иногда такому бормотанию смутно верю и отмазываю человека от статьи, дескать, улик не достает. Приходится, кстати, средневековыми методами дознания пользоваться, детектором лжи, наркотиками-расслабителями и само собой нутряным чутьем, позволяющим четко уяснить, где злой дух полтергейст накуролесил, а где урка-убивец сам наломал дров и теперь пытается лапшу на моих ушах развесить.

Ну ладно, настал черед мне собственную историю плести. Заранее только об одном известить хочу — будет круто.

2

Я — Терентий К123, место слияния родительских гамет, пре- и посленатального взращивания — инкубатор “Мамальфея”, Ганимед, префектура Юпитер. Шестнадцати годов натурализован кастой кшатриев (воинов). Обучался и дрессировался в полицейской академии, Рыньгород, префектура Марс. Служил в транспортной полиции префектуры Астероиды, отряд “борзые”. Три года тому как спроважен в префектурную полицию Меркурия — за чрезмерное “оборзение”. Дорос до зарубки “лейтенант”, но несмотря на протекцию карьерной машины (это компьютер, который ведет счет моим достижениям), распрямить коленки и сделаться повыше не удается. Приминает меня грузное начальство.

Атавизмов нет. Психопатологии, такие как политическая активность и тяга к абстрактному искусству, не замечены. К проявлениям стадных инстинктов, вроде участия в культовых движениях, требующих высшей справедливости, не склонен. Когда хорошее настроение, то верю, что космос — воплощение высшей разумной воли; выходит, близок я к космотеизму. Генетические модификации: тепловое зрение, электрорецепторы, система выведения радиоактивных изотопов из организма (вместе, пардон, с мочой). Кибернетическая вставка: стандартный черепной интерфейс типа Анима, отвечающий за контроль жизнедеятельности, телеметрию и преобразование мыслеусилий в оптоэлектронные сигналы, понятные техсистемами.

Жилищный узел или, как еще выражаются, квартира, в пятом блоке мобильного города Васино, столицы префектуры Меркурий. Для невежественных марсиан объясняю популярно — на нашей планете все живое старается двигаться, чтобы не попасть утром на солнышко. (Между закатом и восходом укладывается примерно девять базовых месяцев.) Платформы, на которых разместился город, трогаются в путь три раза за меркурианскую ночь. Таким образом движимость всего на Меркурии означает отсутствие недвижимости. Кроме того, когда город переползает с места на место, вы частенько падаете с койки и проливаете суп, если же в этот неспокойный период гуляете по улице, то чувствуете себя как вошь на гребешке.

В один из таких “гребешковых” дней мучительно шел я на службу, петляя между помойных бачков, из которых доносилось унылое чавканье дерьмоедов. Вяло подсвечивали путь тепловые панели. Наша меркурианская псевдолуна, та самая солетта, застряла на ремонте, поэтому золотистый колобок не пытался озарять дорогу сквозь плексигласовое городское небо.

Марсианам поясню: от нашего колобка куда больше толку, чем от ваших Фобосов с Деймосами. Псевдолуна — это растаявшая комета, покрытая пленкой, которая удерживает жидкость от расплескивания и заодно отражает солнечные лучи нам, простым васинцам, не избалованным загаром. Правда, бывает, что вода, прорвавшись из-за сильной конвекции или метеоритного удара, ледяным болидом шлепается на меркурианские головы. Еще в глубине этого летучего аквариума скрываются гидромутанты (человекорыбы — потомки строителей солетты), которые умеют метать большую красную икру.

Мой непутевый трудодень начался с битвы двух разновидностей васинских мутантов. Случилось это в центре сомнительных увеселений по имени “Свободу мутным”, неподалеку от мусорозавода, где муташки зарабатывают себе на пропитание и пропивание. Для затравки отличилась одна мелкая ворюга — оразумленная помесь обезьяны с крысой, так называемая “карманная сволочь”. Тварь юркая резкая и наркоманствующая. Полазала она по котомкам честных тружеников и высосала все запасы водки гемоглобиновки. Безвинно пострадавшие муташки надышались с горя аккумуляторной жидкости и пошли стенка на стенку на другую группу, которая перекололась от какого-то своего горя токсином ботулизма.

Взял я всю смену ОПОНа, десять ментов, построил их в шеренгу, поприветствовал: “Будь gesund.” — “Всегда gesund.” И стройной колонной направил на место происшествия. Там двести монстров мочат друг друга — в кабаке и на прилегающих улочках. Из-за пониженной силы тяжести ударенные тела и прочие туши летают, бьются об стекла и стены, как шмели-переростки.

Ну, что остается? Ать-два и вперед. И колонна шагнула в это месиво. Мои баллоны с отравляющими и прованивающими газами сразу были оторваны. Помню, еще на руки посмотрел — остались ли в суставах. И ментов своих я вскоре перестал различать. Электрошоковую дубинку размочалили об мою же спину — только антисиловой жилет спас от шока, комы и размозжения костей. Несмотря на все, рекомендую эту жилетку, она ладненькая: титановые пружинки толщиной в несколько атомов запечены в силиконовый поролон.

Затем я несколько раз взлетал вместе с мухами вверх и шмякался оземь, как кокосовый орех с пальмы, но ни разу не разбился (правда и не рассмеялся тоже). Когда я рухнул окончательно, эти слонопотамы стали меня радостно утаптывать. Жилет уже плохо помогал от побоев, приближался торжественный момент размазывания лейтенанта по мостовой, еще немного — и удалось бы спасти одни сапоги. (Их затем бы торжественно с салютом и оркестром похоронили в лавке вторсырья.) Да вдруг в эту петрушку угодило не с того ни с сего пяток фемок. FM (female-mutant), прогрессивных баб, которым такие гены в инкубаторе добавляют, что делаются они плоские, мужененавистницы, фригидины и какие-то жуткие. Не внешне, конечно. Рожицы и фигурки у них как раз аккуратные. Они тетки жуткие по своим умениям, которые сродни знаменитым меркурианским полтергейстам.

Кто-то из муташек, перебравших токсина ботулизма, завидев эту самую female-mutant, затрубил, что его длинная елда чешется на фемскую хилую пипиську и он ее немедля испробует. Едва мутный потянулся к прогресс-бабе своими граблями, как, ни с того ни с сего возникло четверо ее товарок. Похоже, из пневмопровода или канализации выскочили, внезапно, как выигрыш в лотерее. Не сгрудились фемки, а стали в некую комбинацию и пошли косить вражескую толпу. Эти девки так принялись кружиться, что бить их всегда было не с руки — они или с левого бока или сзади. Зато от каждого их тычка лишалось ума по пять мутных оболтусов. Что самое интересное — фемки-то никого конкретно не лупили, не напирали, скорее даже уклонялись. Однако мутные словно подставлялись под удар и выстраивались так, что валились кучей.

Остальные мутанты, заметив сваленных кучей своих товарищей, скопом — без деления на ботулистов и аккумуляторщиков — рванулись расправляться с фемками. Впрочем, от этого только возникла свалка и давка, а бой-бабы расчистили себе тропу, скосив всех противодействующих, и организованно покинули сцену в неизвестном направлении.

После чего дерущиеся сникли, пустив слюни и сопли, дали себя разогнать и даже частично загрузить в арестантские фургоны. Кряхтя от полученных побоев, но глядя орлом, я вернулся в контору. Едва собрался в баню, размягчить ионизированным паром повреждения, да не пускают. Известие нехорошее из штаб-квартиры концерна “Вязы” меня застопорило. Пропал без следа и вести член их совета директоров, некто Медб К845. Осталась в его апартаментах одна улика, а то и просто чистая символика.

Некий смерч вращался там между полом и потолком, однако при этом быстро усыхал, съеживался, превращался в слабенький сквознячок.

Эксперты, приехавшие со мной на место злоключения, эту улику весело анализировали своими спектрографами и сонарами. Получалось, что вихрь — неустойчивый по строению и даже элементному составу, с источником сильной гравитации где-то внутри, только быстро истощающимся. Еще немного удивленного галдежа исследователей и от улики осталась на память лишь слабая ионизация воздуха.

— У меня впечатление создалось,— признался мне один из посетителей,— что произошел маленький коллапс.

Но впечатление впечатлением, а мне полагается меры принять, соответствующие данному моменту.

Опросил я возможных свидетелей, проверил движение транспортных средств — вроде все чисто. Залез директор после обеда в свою конуру и будто испарился — окон там нет, через единственную дверь никто не выходил. Ну просто Бермудский треугольник в одной отдельно взятой квартире. Единственная зацепка — на потолке и стенах остались вмятины с контурами человека, будто директора швыряли и подбрасывали.

Надо было разбираться с тем, кому этот самый директор был выгоден, кому невыгоден, кого обидел, надул, задел своим руководством. Но тут мне “вязовская” милиция по рукам дала. И стало ясно, что Служба Безопасности концерна дружить со мной не собирается. Использовали меня в качестве клерка-регистратора, и привет. Дальше они сами в узкосемейном кругу разбираться будут. Оно и понятно, “Вязы” — контора таинственная. Концерн этот первым занялся добычей и переработкой меркурианских минералов, всерьез разросся, разжирел еще лет двадцать назад.

Но потом люди из центрального управления расследований (ЦУР) — только цурипопикам и удалось внедриться в “Вязы” — разоблачили концерн до полной срамоты. Выяснилось, что его руководство, состоящее сплошь из развратников и кибернаркоманов, транжирит казенные средства, предприятие же, если отбросить приписки, приносит не доход, а ущерб государству. В общем, кого надо прижали с треском к ногтю. Больше того, в противовес “Вязам” было запущено на Меркурий научно-производственное объединение “Дубки”. Только вот “Дубки” и “Вязы” не стали цивилизованно соревноваться, а занялись нескончаемой чередой сговоров и разборок. В “Дубки” пролезли агенты “Вязов”, в потемках “Вязов” завелись шпионы “Дубков”. Потом разведчиков-лазутчиков перевербовывали и переперевербовывали, отчего они, в конце концов, переставали соображать, на кого работают.

Эти агенты постоянно кого-то кончали, мочили, гасили. Не всегда того, кого надо, но очень квалифицированно — с помощью галстука-самодава, в желудке взрывающейся сосиски, дрессированных вирусов или настольной лампы гамма-излучения. Потом правительству (Совету Генеральных Уполномоченных) это все надоело и оно подняло шлагбаум для частных старателей, которые стали расторопно уводить самые лакомые кусочки из-под носов увальней-гигантов. Тогда к тихим “кабинетным” ликвидациям добавился яркий разговор на языке плазмобоев и лазерных резаков. Наконец, этот слишком густой коктейль был разбавлен префектурными органами власти, которые стали исполнять партию ингибитора.

Не успел я как следует обнюхать место умыкания директора и едва уложил в пакетик осколки с потолка, как меня уже стали выпроваживать — конечно, стилем, принятым в приличных домах, без пинков в зад. Униженный, но не оскорбленный, я отбыл в управление полиции, где собрался заняться электронным сыском, однако…

Из долины Вечного Отдыха с прииска, принадлежащего “Дубкам”, пробилась через спутниковый ретранслятор дурная весть. На караван тягачей, тянущих в Васино гафниевую руду с того самого прииска, налетели гангстеры-разбойники в юрких старательских вездеходах и увели прицепы с ценным минералом. Все водители и охранники стали бледными трупами с дырками посреди. Случилась воровство в самой долине на пол ста километров южнее прииска. В этой местности лишь старательские кибитки кочуют — считай, что Дикая Степь и Гуляй-Поле. Такие вот нерадостные сведения мне передал начальник отдела по борьбе с разбоями, Игнатий Зубов, то есть мой командир.

— Бери,— приказал он мне,— ОПОН, дюжину голов, и дуй туда на трех вездеходах.

— У нас же планетолеты есть, которыми можно и на разведку слетать, и всю группу в долину забросить.

— Уже слетали, сверху ничего не видно. Там повертеться надо, посовать нос, а вездеходы с помощью планетолетов мы забрасывать туда не будем, слишком жирно.

Он протянул мне список моих соратников.

— Кого вы мне, шеф, даете? Вот именно, дюжина “голов”, тут доходяги одни с побитым телом. Помяли их всех в последней драке. Им сейчас в попу клизму, в рот манную кашу, а не в поход на вражину.

— Ты людьми не разбрасывайся, Терентий. Номерки — все такие, из инкубаторов никого лучше не присылают. Однако, даже ты до лейтенанта дослужился. Знаю я вашего папу — какой-нибудь техник-онанист, который в “Мамальфее” холодильниками со спермой заведует.

Все ясно. Дело с разбоем в долине — темное и жареным пахнет. А номерки — это, в первую очередь, расходный материал.

— Когда? — мой голос устал общаться с неуважительным Зубовым.

— Час на сборы и отправка с пятого ангара.

Собирался я с резвостью воробья, выклевывающего зернышки еды из конской какашки, поэтому полчаса у меня в заначке осталось. Хотел было немного оттянуться напоследок с помощью какой-нибудь кайфовой мультпрограммки, вроде “Козла в огороде”. Уже залез в двигательный имитатор. Но собственноручно кайф сорвал.

В “Вязах” мне надели намордник и я убежал, поджав хвост, со смиренным скулением. Но что тогда делать со своими амбициями? Ведь мамальфейцы, как и прочие порождения Ганимеда, тем выгодно отличаются от других космиков, что не только за державу обижаются, но и за себя.

Осерчав, разбудил я свою кибернетическую оболочку, Тереху Малого, который возник на экранах хайратника так близко от сетчатки глаза, что показался совсем живым. Мы с ним вместе росли, вместе в Академии учились, так сказать, за одной партой, вместе расследованиями занимались. После Великой Санации, когда кибероболочки были лишены самостоятельности и права командовать, многие отказались от возни с ними, ну, а я привык к Терехе Малому, как к щенку. Оттого, что он есть у меня, стал я махровым индивидуалистом. Кстати, из-за “махровых” вроде меня, держава наша не выросла в тоталитарную страшилу, а сделалась просто четвертым Римом. (Действительно, зачем скромничать?) Ну, и полетели мы вместе с Терешкой по кибернетическим каналам. Он умело парил над информационными просторами. Я же усилиями своей воли, то есть мыслеусилиями — которые поступали в Сеть через интерфейс Анима уже в виде сигналов — делал выбор и принимал ответственные решения. “Вязы” предстали этакой неприступной крепостью, но Тереха высмотрел щель, в которую мы протиснулись и угодили прямо в файлы персоналий.

Все-таки застукали там сведения на умыкнутого Медб К845. Выяснилось по картотеке, что последние три месяца зарплату директору не выдавали, лишь пособие по болезни. Тут файлы прямо на глазах исказились, отчего получилось, что целые полгода валялся означенный директор на больничной койке с каким-то сверхвоспалением. Затем опять нашло марево обновлений и переделало К845-ому трудовую биографию. Получилось, уже год как кантовался он на пенсии, являясь лишь консультантом, а звание директор, стало быть, имело смысл почетного титула.

Заголосил зуммер, зовущий в ангар. Я был уверен, что когда вернусь обратно в Васино (если вернусь и гнилушка-голова еще станет чем-то интересоваться), Медб К845 информационно прекратит существовать или окажется лишь в числе полумифических отцов-основателей концерна “Вязы”. У нас в полиции этот дикий процесс называется “стиранием человека”. Но я не мог поручить Терехе Малому слежку и самостоятельную фиксацию событий — если он попадется за этим делом, то согласно закону о Санации его самого сотрут, а мне сунут срок.

Я, конечно, перед ангаром заглянул к Зубову, начал ворковать про “стирание”, но он только порадовался этому и, облаяв меня по-собачьи, обвыв по-волчьи да обкаркав по-птичьи, велел скрыться с глаз.

Что ж. Скафандр на мне, поверх его лежит антисиловой жилет для противодействия в разумных пределах буйной кинетике, вредному лучу и разгулявшейся плазме. Хайратник как всегда украшает драгоценным венцом мою тыкву. В нем заканчиваются визуальные и слуховые каналы от всяких локаторов. С ним я знаю, что делается впереди и сзади, сверху и снизу, куда идти и куда стрелять. Правда, все знания лежат в пределах проникающих способностей аппаратуры слежения. Анима успокоительно вещает, что пока с составом крови все более-менее, железы внутренней секреции знают меру, АТФки хватает и иммунный ответ адекватный.

Впрочем, при всех этих дружках-аппаратах, в пылевой подушке, окутывающей нашу ридну меркурианщину, остаешься как бы наедине с самим собой. Радиоволны не всегда ее пронизывают, ведь вихрят и пучат эту суку заряженную ветры электрические да магнитные. Атмосфера молчания очень угнетает, особенно когда под ногами почва бесится в солнечный отлив. Поэтому, если свершится с нами в походе что-то препротивное, управление полиции узнает про это и опубликует официальный некролог (“опять ушли от нас лучшие”), когда мы уже благополучно испаримся на солнечной стороне планеты. Вернее, сублимируемся во вполне питательный порошок — останется только развести нас в воде и добавить соли по вкусу.

Выбралось из ангара на меркурианскую землю три жуковидных вездехода с широкими-широкими колесами — почва та зело поганая, трухлявая и скользкая из-за того, что нагазирована гелием. Поэтому, если желаешь гулять пешком, надевай большие мокроступы. А у терминатора мать-земля становится коварна, как змея. Там много озер расплавленного свинца, слегка прикрытых корочками, бултыхающимися с боку на бок, как завещал великий Бенар. Долина Вечного Отдыха, между прочим, пришла с солнечной стороны всего месяц назад.

Зато на командирском вездеходе, то есть моем,— можно ванну принять в пузыре, у которого внутри вода, а снаружи управляемая пленка поверхностного натяжения. Правда, вода применяется на все помывки одна и та же. Впрочем, на то и фильтры, чтобы она слишком мутной не казалась. Как у поэта сказано по этому поводу: “Но часть моя большая, от мойки убежав, осталась грязной быть…”

Мы вначале путешествовали по плоскогорью Дивная Задница, которая действительно состояла из двух выпуклых половинок с расщелиной посредине.

Место-то вроде безопасное. Относительно безопасное — это самый большой комплимент для меркурианского места. Я восседал в средней машине, как и полагается командиру. Правым оком наблюдал за индикаторами работы бортовых систем, которые строили голубые, зеленые, карие глазки. Заодно смотрел тоскливые передачи, показываемые мониторами наружного обзора — за бортом вездехода было совсем неинтересно. Левой же зеницей участвовал в спасении принцессы, то бишь торчал от наркомпьютерного мультика.

Не обошлось, правда, без момента неопределенности, когда мы пересекли ту самую канавку, без которой имени “Дивная Задница” не существовало бы вовсе. Тут и мониторы наблюдения, и навигационные приборы зарябили-заколбасили. А показания лага-счислителя пути стали отличаться от данных ориентирования по карте сразу на десяток километров.

Ну, ладно — это, считай, Меркуша чихнул. Едем дальше, от забортного пейзажа сладостная дремота одолевает, и вдруг вездеход затрясло, забросало с бока на бок.

— Выпускайте “плавники”,— гаркнул я всем машинам. Насосы на каждом вездеходе быстренько отжали четыре стабилизатора с большими ластами на концах. — Мухин, ты у нас самый главный странник. Откуда сейчас солнечный отлив, если ему далеко не время? Отчего ему неймется?

— Может, это гравитационная волна,— предполагает сержант Мухин К765 (в инкубаторах частенько в поисках оригинального идентификатора путают имя с фамилией).

— Грамотный ответ. Это ты какому-нибудь марсианину порасскажи.

Тут перестала поступать телеметрия от первой машины. Никаких там сигналов тревоги, криков “SOS”, просто — раз и отрубило. Я мигом нырнул в скафандр, затем в шлюз и на мокроступах почесал к переднему вездеходу. А переднего-то и нет. То есть, сочного томатного цвета отливка — все, что осталось на память.

Четверым парням — моментальный карачун, а мне еще объяснительную надо мучительно сочинять для начальства. Напишу, наверное, что залетел сюда мощный электромагнитный вихрь с Солнца, навеял э.д.с. индукции в рудную жилу, и как наполз вездеход на нее брюхом, случился пробойный разряд плюс разогрев токами Фуко.

Ну, хорошо, а керамика под днищем толщиной в ладонь — на что? Да на то, чтобы ее расколошматило во время трясучки. Или, может, разряд случился какой-то нестандартный?.. Эх, на мое место какого-нибудь академика или хотя бы докторишку завалящего — было бы ему раздолье нести околесицу…

Прочитал я заупокойную молитву, принятую в нашем космотеизме, и решил возвращаться назад. Расстояния до второго вездехода было двадцать метров, но я отсчитал все тридцать шагов и ничего не нашел. Когда ж успела испариться командирская машина с бортовым номером 20321? Мать мою Мамальфею за ногу — никаких вмятин на грунте, одна первородная труха. А, чуть не забыл — следы своих геройских мокроступов я тоже перестал различать. Но позвольте.

Заторопился я дальше, туда, где должен топтаться третий вездеход. И опять пусто. Борт номер 81015 словно подвергся сухой возгонке. Плюс местность совершенно неузнаваемая, также как мордашки клонированных шлюшек из потемок Блудянска. Поземка, что ли, все выровняла? Какая к бесу поземка, даже мужик со шваброй не смог бы так чисто замести. Пожалуй, у местности нет общего рисунка, она словно выложена из одинаковых квадратиков. Словно там и сям стоят зеркала и плодят отражения. Похоже, влип я в аномалию…

“Словно”, “что ли”, “похоже” и прочие вероятия, от которых сейчас только тошнит. А если без них, напрямки, если все как есть? В этом случае жизнь моя закончится полным поражением через пару часов. Да, прокладка у скафандра знатная — органическая, квазиживая, заботится о постоянной температуре, будто ей самой это надо. Впрочем, ей самой по воле изобретателей, это тоже требуется. Заодно она газы и, пардон, жидкости поглощает, вернее питается ими. В общем мы с ней кооперируемся, взаимно удовлетворяя потребности.

Однако большую нужду в скафандре справлять запрещено, режим благоприятствования разве что поносу обеспечен. И кислорода у меня всего один жалкий бурдюк, кто же знал, что надо запасаться.

Попробовал связаться со спутником-ретранслятором. И удалось, удалось! Зубов на связи… Но плохой, вредный Зубов. Он как будто бредит или бормочет чепуху спросонья. Родной начальник говорит, что никого он в долину Вечного Отдыха не посылал и зачем такой-сякой разыгрываешь его без нужды!

После чего советует связаться с аварийной службой и отключается. Если это не происки предателя Зубова и не бред Зубова-наркомана, тогда надо признаться, что эфир занял Зубов не первой свежести, то есть минимум двухдневной давности (нисколько, кстати, не подозревая о своей ущербности).

Ну, а почему в аномалии Зубов должен быть нормальным?

Включил я автопроситель, SOSатель, на всякий пожарный, и собрался помирать именно так, как давно уже спланировал.

То есть, запустил наркомпьютерный мультик — самый забойный из имеющихся в нательной фильмотеке. Начинаются тут на сетчатках глаз торчковые приключения, причем, с моим участием. У меня по сюжету имеется палочка волшебной породы, благодаря которой яйца врагов сразу становятся куриными, а у распрекрасных принцесс даже на большом расстоянии появляются дети. Естественно, от меня.

Тем временем, фильтр-насос начинает подсасывать из меркушиной атмосферы инертные газы, постепенно замещая убывающий процент кислорода — так, чтобы в один, надеюсь, прекрасный момент, мой дыхательный центр просто отключился. Анима же потихоньку творит “отходную”, то есть стимулирует выпуск внутренних морфинов, от которых наступает предсмертный кайф-балдеж. Когда наступает, а когда и не очень — если биоинтерфейс плохо отрегулирован.

Потом я перестал понимать, крутится ли еще мультфильм или мое затухающее воображение рисует само. Да только я с некой принцесской Амалией, до которой долетела моя волшебная палочка, отправился верхом на белых воронах в далекий северный край, где большой, размером с полюс, простуженный колдун распускает на всю планету разумные ядовитые сопли. А потом они меня обложили со всех сторон и стали… Меня не стошнило лишь оттого, что принялся кто-то по моим щекам лупить. Тьфу, вовремя предсмертный бред оборвался.

Нашел себя уже внутри вездехода. Надо мной склонялся Мухин, жующий какую-то пенистую пасту. Изо рта его стайками выскакивали пузырьки.

— Слушай, Мухин, ты, во-первых, сполосни руки, прежде чем кого-то бить, а то жирные. Во-вторых, воли конечностям не давай, поскольку я твой вполне легитимный командир. В-третьих, где вы меня нашли и почему не торопились?

— Мы тебя и не искали, командир. В котелок, оставшийся от первого вездехода, лазали, но там только выпаренные наши ребята. Возле вихрился какой-то непонятный смерч. Побросали в него камушки, постреляли, потом разворачиваться стали и проезжать мимо, да чуть колесом на тебя не наехали. Твое тело ровно на месте этой крутящейся дрисни и лежало.

— Ты хоть слова подбирать научись.

— Виноват, господин лейтенант, не дрисни, а дива дивного. Мы все на колени попадали от благоговения.

Мне стало жарко и не только от счастливого воскрешения. Ведь тот вихрь, что обнаружился на месте директора — наверное, и есть Медб К845, подвергавшийся уничтожению прямо на наших глазах.

А со мной разве не капитальная беда приключилась? Рятуйте, люди добрые! В серьезную же переделку я попал, если мой внешний вид настолько утратил привлекательность. Вихрь, зараза такая, похоже, что втянул меня.

Может, вдобавок размазал, расчленил и вновь слепил?! А если при этом пара деталей стала лишней или наоборот появилось что-то новенькое. Тот ли я, что был ранее, или уже модифицированный?..

В любом случае, надо теперь за собой следить, шпионить, не доверять самому себе.

Однако, вскоре я от потрясения оправился. Потрясения долго пережевываются, если жизнь в целом спокойная. А на беспокойном Меркурии одно и то же переживание долго жевать не придется.

Впрочем, планетка Меркурий — вредная, но маленькая. Потому на следующий день мы уже вклинились в долину Вечного Отдыха с севера, въехали туда, где мало кто знаком с хорошими манерами. Здесь справа и слева по борту частенько оставались старатели с их кибитками. С их ржавыми, гнутыми и грязными добывающими установками, всякими там бурами и прочими замурзанными ковырялками, на которые тошно смотреть. Эти ребята поторопились сюда, едва долина выскочила с солнечной стороны, а уж за ними вынуждена была поспешить компания “Дубки”. Немногие старатели пользовались для получения энергии ядерными твердотопливными установками с двойным контуром, у большинства — неприличные одноконтурные реакторы с газовой активной зоной и турбиной прямого действия. Поэтому, то там, то сям вырывался ледяным гейзером урановый пар избыточного давления.

Так что радиация здесь имелась — будь нездоров. Впрочем, не было тут землян, что от каждого лишнего нейтрона обделываются со страху. Одни лишь крепкие ребята, которые, справляя малую нужду, всю радиацию из себя выводят.

А еще у них всех имелись плазмобои размером с пушку. Нелицензионные, конечно. Но чтобы наложить штраф, надо отнять пушку и добраться с ней до Васино. Причем, в живом виде. Сами понимаете, местная публика не была расположена к задушевным беседам с незнакомыми людьми.

Потом мы наткнулись на одного типа, которого местные признавали шерифом. Физиономия так называемого шерифа мне показалась знакомой, не пришлось даже его персон-карту в идентификатор запускать. Анима растормошила гормонами лежалые пласты длинномолекулярной памяти где-то в подкорке, и я все вспомнил.

У нас в Васино он в каталажке посидел за “большую тягу к справедливости” — запускал мыльные пузыри, которые, пока летели, вибрировали и звуковыми волнами костерили крупные концерны, обирающие и облупливающие мелких старателей. Кравец Т890 из касты техников.

Этот типчик тоже негостеприимный оказался. Заявил, что его интересуют только разборки между старателями, а на караваны от “Дубков” ему плевать и мочиться. Пришлось им заняться вплотную, обложить со всех сторон. Замерили мощность его реактора — выше допустимой. Схема радиационной защиты нестандартная и нелицензионная. Умелец Мухин еще подбросил Кравцу пару наркомультяшек запрещенных — в общем, взяли мы парня за рога.

— Если хочешь по-прежнему рыться в здешнем мусоре и гордиться своим шерифством, а по праздникам спускать все деньги в Блудянске и в прочих увеселительных точках, то стоит тебе с нами посотрудничать, Кравец. Ведь ты тоже своего рода полицейский.

Этот здоровяк поерзал, пожевал слюни и все-таки стал немного откровенничать. Мол, власть у него минимальнее некуда — следить, чтоб снабжение и запчасти не расхищались, чтобы старатели не лазали на чужие участки и не дрались, а если подерутся и убьют, то должен он превращать народную расправу в нормальное судилище. Так что хлопот ему и так хватает. А если кто занимается бандитизмом, то это — уголовники, у них свой авторитет имеется, пахан долины Вечного Отдыха, некто Михайло Потапыч, подлинный идентификатор неизвестен. В паханы же попадает тот, кто больше всего душ загубил и меньше всего намотал срока за это.

— Сведи меня с авторитетом, Кравец, надо с ним посудачить, коли уж от тебя толку никакого.

— Без меня обойдетесь,— стал хамить по-прежнему шериф. — Я и так неприятности от общения с вами поимею.

— Такой крутой парень, шкаф натуральный, а ссыкун, айяйяй. Мы-то обойдемся, только неприятности будешь от нас иметь. Мы тебе их устроим, мало не покажется. Промаринуем весь добывающий сезон в тюряге, выйдешь оттуда, гол как сокол, и почтешь за честь на мусорозавод поступить. Придется в говне ковыряться до конца забубенной жизни. Учти, в префектурной полиции откровенное жлобство не любят.

В общем, приперли мы его, сел он, злобный, на свой трактор и поехал договариваться с паханом. Изрядно прождали, три тайма сыграли в компьютерный футбол и еще в компьютерный гладиаторский бой полупцевались. Наконец, возвращается шериф и докладывает.

— Он тебя встретит, лейтенант. В своем логове у Братской Могилы… велел передать, чтобы ты один к нему заявился, без солдатиков. Иначе, никому из вас до дома не добраться. И никто в Васино по вам, воробушки, убиваться особенно не станет.

— Последняя фраза твоя или его?

— Это жизнь сказала, лейтенант.

— Значит, вот каков герой вашего времени. Соцвред, по которому намыленная веревка плачет. Ладно, я один поеду. Но если не вернусь, мои ребята тут все отутюжат. Всех в кандалы закуют и отправят на пердячем паре в Васино.

Да, последняя фраза прозвучала внушительно, однако мне представился хороший шанс заработать дырочку во лбу, стать чьим-то призом и суммой очков. Приятно, если не успею даже и охнуть. А если лишь скафандр порвется? Тогда дело — дерьмо.

Взял я в руки плазмобой, взвесил на руке — в обойме сорок боезарядов из металлического водорода, которые превратятся в снопы плазмы. На пояс повесил кобуру, туда сунул сквизер, тот самый, что человека превращает нейтронным пучком в квашню, на спину гразер пристроил, который неласковым гамма-излучением переводит любого меркурианца в свет и тепло. А за сапог сунул лазерный резак для ковыряния плоти. На шлеме закрепил ракетную установочку для пуляния самонаводящихся ракет.

Крутой дядя обитался на высоком месте, рядом с блоком жизнеобеспечения валялись обломки какой-то добывающей техники. Зато глиссер и вездеход были глянцево-новенькие, хорошей конструкции. Так называемый шериф у границ усадьбы развернулся и принялся накручивать спидометр обратно. Я оставил свой трактор чуть поодаль от кибитки — вдруг тут заминировано — стал обходить модуль жизнедеятельности и вдруг почувствовал напряжение в затылочной кости. Потом понял — ТОТ сзади. Но оборачиваться было поздно. Как я так опростоволосился? Да, не зря он удостоен паханского звания.

— Правильно ты подумал,— послышался противный голос в наушниках,— скидай весь свой арсенал. — Вряд ли он тебе еще понадобится.

Ну что ж, слушаю и повинуюсь, в противном случае шансов пообщаться вообще не останется.

— Кто такой? — гаркнули мне в уши.

— Неужто не знаешь, Михайло Потапыч. Шерифушка будто не сказал тебе. Представитель власти я. Лейтенант полиции из Васино, Терентий К123. За посягновение на жизнь и здоровье — расстрел.

— Расстрел соленым огурцом. Знаешь, сколько я уже закопал в меркурианский мусор сраных этих представителей власти. И ничего, сам не кашляю. Ладно, начальничек, пошли в дом.

— Уютно тут у тебя, не похоже на логовище злодея. — Внутри действительно было все чисто и справно как у какого-нибудь марсианского лавочника. Ни хабариков, приклеенных к потолку, ни пустых пакетов из-под спиртного, как у паханов прежних времен. Ясно, что здесь авторитет меня грохать не будет, поэтому можно расслабиться.

Хозяин плеснул отдающей гелием шипучки и мне, и себе, не забывая удерживать мой живот в поле зрения своего бластера. А когда алкогольные пузырьки зароились у меня в башке, он поинтересовался:

— Чего ищешь, легавенький, с шустротой достойной лучшего применения?

— Не догадываешься, дядя? Тех, кто раскурочил караван “Дубков” на твоей, кстати, охотничьей территории.

— А тебе-то какое дело, Терентий Инкубаторович? Побродил бы здесь, написал бы рапортик — и в кассу за зарплатой.

— Ты меня не за того принимаешь, бандитский папа. Я из “кротов”, то есть копаю, пока живу.

— Пока живешь. Ведь это можно поправить.

И тут поправку сделал я. Мы сидели друг напротив друга. Иного выхода не было, да и похоже дядька давно зазнался. Ударил его каблуком по волосатому торсу, прямо под косточку, ту, что посередке. Я применил силу после того, как немного выдвинулся вперед на стуле и понял, что дотянусь до оппонента в рывке с места — если крепко ухвачусь руками за сидение. А вторым каблуком сыграл по паханскому запястью, чтоб не захотелось ему воспользоваться пушчонкой. Потом подпрыгнул и сверху запаял торцом кулака в низкий лоб — блатной прием, но безотказный, если попасть. Пахан загремел назад, еще попробовал вскочить, но крепким апперкотом я свалил его с подметок. Затем поставил свой ботинок ему на волосатый кадык. Не пытки ради, а чтобы блатной руководитель не пробовал больше гарцевать.

— Покажи чистые ручки, дядя Миша,— он повиновался, я же быстренько соединил его кисть с радиатором кондиционера хорошими титановыми наручниками. — Теперь ты весь вечер танцуешь с этим радиатором.

Тут какая-то бестия попыталась мне прыгнуть на холку, да только я успел встретить ее локтем, перехватил рукой и шмякнул об стенку. Это кибернетика на меня напала, киберкрыса с зубами из нержавейки и мышцами из электрорезины. Едва стихло возмущенное верещанье, из шкафа полезла какая-то буйно-патлатая голова, которую я чуть не оторвал. Однако, вовремя сообразил, что со мной хочет познакомится роботесса типа “баба-раба”.

— Ты звал меня, господин? — томным, но заинтересованным голосом спросила она. — Какую из двадцати известных мне позиций должна занять я, твоя раба?

— Закройся,— гаркнул я. — Это самая лучшая позиция для тебя вместе с твоим сраным господином.

Она спряталась с недовольным ворчанием: “Я все-таки машина высокого уровня для интеллектуальных, нормальных, анальных и орогенитальных сношений”.

Бластер не годится для тонкой работы, поэтому я сходил в шлюз за сквизером, где оставил его хозяин, ныне ставший столь любезным.

— Так вот, паханушка, отбросить каблуки ты, наверное, не боишься. Но я поступлю не так как ты хочешь. Я частично превращу тебя вот этой штучкой в сопли, а затем покину навсегда. И ты увидишь, как обойдутся с тобой даже твои приспешники. Страшно, да?.. Нет, пожалуй, надо быть гуманнее. Я запрограммирую твою бабу-рабу на то, чтоб она интенсивно любила тебя до полного истощения аккумулятора. В общем, выбирай. Или любовь до гроба, или ты срочно делаешься простодушным, как младенец. И внушаешь себе, что лейтенант полиции — это главный друг человека.

Я достал “трубку гласности” и навел ее на зрачок пахана.

— Если соврешь хоть единой буквой, косматый, я это замечу по состоянию твоего бесстыжего глаза.

Дядя Миша после упоминания о любви до гроба явно занервничал.

— Какие-то крысятники застопорили караван, а ты шьешь это дело мне. Нехорошо, начальник,— грубо, но послушно стал изъясняться авторитет.

— Какие крысятники? Ты и твои подручные — все подряд разбойники, бесстыжие морды. Кому еще было выгодно грабануть караван и потом загнать гафний скупщикам краденого — не вам ли?

— Кому это было выгодно и кому не было… Да мои пацаны — невинные детки по сравнению с теми уродами, которые работают на “Дубки” и “Вязы”, по сравнению с этими бабами-мутантками, да и вообще с теми жутями, которые имеются на Меркурии… Сидишь там в Васино, задом стул обогреваешь, кабаки обхаживаешь и считаешь, что знаешь планетку. Не знаешь ты планетки-то, лейтенант.

— Давай не будем обсуждать мои знания, дядя Миша. Мы все учились понемногу,— я стал облупливать стенку сквизером, делая контур вокруг скованного разбойника. — Твои разбойнички — нормальные воры в законе, с каких это пор они стали брезговать гоп-стопом на большой дороге?

— У меня толковые пацаны, они имеют ровно столько масла в котелке, чтобы не связываться с “Дубками”. Несколько фраеров — не мои они, понял — кем-то были натасканы на мокрую работу с караваном. Кем — непонятно. Сам хотел докопаться, но двое из этой кодлы смылись невесть куда, еще трое отбросили мокроступы один за другим — людям вдруг не повезло. А еще один… — глава местных разбойников замялся, сообразив, что слишком резво раскалывается.

— Где он? Давай уж общаться красиво, дядя Миша. Я в отличие от тебя не испытываю удовольствия, играя на человеке как на пианино, но долг перед юриспруденцией люблю выполнять любой ценой.

— Тьфу, зараза, мусоревич. Этот парень хорошо затырился, но я выведал, где он. Неподалеку от терминатора. Если свернешь отсюда на запад, проедешь ущельем Дикого Брокера, потом через пылевое озеро имени Программистов-Маньяков, и по дороге Харона — приметишь ее по вдавленности в грунт — попадешь к нему в гости. То местечко лишь три дня как с солнечной стороны приплыло. Рисковые старатели любят напрыгнуть на горяченькое — там “бабки” под ногами лежат. Но и ошпарить задницу тоже можно.

Зрачок указывал на правдивость. Я стал собираться.

— Постой, легаш. Зачем обижаешь? Наручники как же?

— На-ка,— я швырнул ему напильник. — Довериться я тебе не имею права, поскольку ты, может, и есть самая главная меркурианская жуть. Но к тому времени, когда я удалюсь от тебя на приличную дистанцию, ты успеешь перегрызть то, что мешает тебе жить по-новому.

Потом я выпустил из шкафа роботессу и ввел коротенькую программу через сенсорную клавиатурку, которая у ней имелась на ягодице.

— Чтобы меня не обвиняли в ущемлении прав заключенных, она будет тебя любить весь день без перерыва на обед. Сейчас благодарить не надо, но с этим секс-марафоном я тебя, считай, пристроил в книгу Гиннесса.

— С огнем играешь,— рявкнул пахан.

— Огонь сейчас в глазах у твоей дамочки.

Я оставил собеседника в позе рабочего-многостаночника, которому надо одновременно выполнить план и спастись от сексуального нападения. Подобрал все оружие и поехал к своим. И вовремя вернулся, потому что они уже собрались загнать старателям запасную турбину и парочку, как им показалось, лишних аккумуляторов, взамен же получить какой-то веселящий газ. Я продавцов с покупателями шуганул и погнал свой ОПОН на поиски интересной персоны.

Терминатор уже сиял на горизонте золотыми волосами, когда мы поперлись через пылевое озеро в режиме глиссады, переходящей в борьбу за живучесть. Гелий пузырился и всходил бульбами, как будто в глубине что-то взрывалось.

— Бульба слева…

— Зыбь справа…

— Тонем… всю эту срань к звезде… — и в самом деле ведомый вездеход, колыхнувшись на пыльных волнах, вдруг нырнул носом, как линкор, получивший три торпеды.

Я заголосил, сгорая от адреналина.

— Трави трос!

Хорошо хоть шли в связке. Где-то на глубине в тридцать метров вездеход утопать перестал. Слабину у троса выбрали, стали в перетягивание играть с пылевым омутом, но вытащить утопленника не получалось. Видно застрял сердечный промеж глыб. Еще немного и лопнет связка, тогда ребятам там внизу — верная хана. Пожалел я их, заодно, свою репутацию, дал команду расстаться с трактором и в спасательной крот-капсуле по тросу выверчиваться наверх.

Вывернулись, молодцы. Ну, и, конечно, влезли в наш непросторный вездеход, в котором началась борьба за немногочисленные молекулы кислорода.

— Пора бы кому-нибудь пореже дышать,— предложил угрюмый Мухин.

— А кому-то реже попукивать,— огрызнулся один из гостей,— это не лучший способ для вентиляции помещения.

К тому же я замечаю, что и запасов еды на всех не хватит, придется пользоваться унитазом полного цикла, который фекалии превращает обратно в калорийную пищу, похожую на шоколадные батончики.

За озером обстановка стала еще более напряженной. Вот мы путешествуем по свежей покрытой трещинами запеканке, а внизу плещется свинцовая лава. Куски корочки плавают, бултыхаются и кренятся со стороны на сторону в такт подземным течениям расплавленного металла. Ой, как не хочется в плавильный тигель смайнать.

Но борткомпьютер худо-бедно следил за колебаниями зыбкой почвы и предупреждал, что вот-вот мы должны перевернуться. Правда, именно в такой момент, когда выруливать и закладывать виражи уже поздно. Однако расторопный Мухин выпускал на совсем худой конец гидравлические подпорки, похожие на гусиные лапы. Они отчаянно цеплялись за края плавающих глыб, отчего вездеход напоминал зверька, потешно сражающегося за свою непутевую жизнь. А потом мы заметили, что в этой канители участвует еще одна личность. Сквозь беспокойную пыль прорисовались смутные очертания трактора и даже пневмососала. Модуль жизнедеятельности разглядеть не удавалось, похоже он был спрятан где-то в более пользительном для здоровья месте.

— Правь туда, должно быть это наш очевидец,— скомандовал я Мухину, сидящему за пультом управления. И сержант резво стал орудовать мощностными приводами на колеса. Он у меня весьма дрессированный парень, один из немногих, кто может управляться всем хозяйством с помощью одних лишь мыслеусилий через биоинтерфейс “аниму”.

Очевидцу, однако, наше присутствие показалось назойливым, он забрался в свой трактор и, бросив остальное барахло, стал удирать по корочке. Увлекательная получилась погоня — от переспертого воздуха кровь в ушах заколотилась. Фильтры не справлялись с выхлопными газами человеческих организмов, но кондиционеру нельзя было лишнюю энергию отдать. А Мухин такое выкаблучивал, то колесами, то газовой подушкой, то “гусиными лапками”! Потом я заметил, что старатель недвусмысленно гнет в одну сторону, как будто заводит нас куда-то, и даже иногда притормаживает, чтоб мы не слишком большие крюки на виражах давали.

— Мухин, не старайся гнаться за ним нос к заду,— распорядился я. — Кажется, он каверзничает и в полынью заманивает.

Сержант сдал в сторону, а старатель, который все хотел нас в ловушку упечь, видно перестарался и, самого себя обхитрив, исчез с глаз долой вместе со своим трактором.

Мудрый Мухин стал аккуратно выруливать к месту пропадания, и вот мы замерли на краю трещины. Сама она не шибко заметная, словно с бортиками, так что порой выдает себя за холмик. На пять метров ниже обрыва еще одна корочка, совсем уже слабенькая, а в ней дрожащая застывающая полынья. Туда видно и отправился вертлявый тракторист.

— По правилам хорошего тона надо сказать “до свиданья”, помахать ручкой и идти домой,— строго посоветовал Мухин.

Я было согласился с ним, однако заметил парой метров ниже по склону легкий оползень. Как будто кто-то заскреб там башмаками.

— Ау, милок, не надоело тебе прятаться, как таракану? — подал голос я. — Вылезай, порадуй своим видом.

— Сейчас, сейчас вылезу,— отозвался уличенный в игре в прятки, которой цепко сидел в нише. — Встречайте с цветами.

Но вылезло из щели лишь дуло его плазмобоя. Оружие брызнуло огнем, отчего коп, который стоял справа от меня, брякнулся с дырой в антисиловом жилете, да и в скафандре само собой. Какое-то мгновение из нашего товарища летел красный порошок. Десять лет тому назад этот парень сразу бы стал мертвецом, сейчас же не все так просто. Конечно, плазма и космос изрядно попортили ему внутренности, но моментально сработали перетяжки скафандра рядом с пробоиной, квазиживая оболочка мигом затянула дыру и начала кропить на рану лекарствами. Впрочем, с такой близи получить огонь в живот — это вряд ли располагает к жизни. Вот и Анима сообщает о глубоком шоке.

Кто-то догадался нашлепнуть изувеченному коллеге внешний пластырь, а я скомандовал:

— Быстро из машины достать кибердоктора и подключить к раненому по первой категории сложности.

Разгневанный Мухин стал отцеплять от пояса гранату, чтобы угостить ей вероломную гниду.

— Стоп, мой простодушный сержант. Ты ведь не земной “барашек”, чтобы давать волю эмоциям. Мне эта паскуда тоже не нравится, но в дохлом виде совершенно будет бесполезна.

— Ну так и полезай к нему, командир, со своим сквизером.

— Я полезу к нему, но не так как ты думаешь, мой даровитый друг.

Оставив группу подчиненных, я поехал на тракторе вдоль трещины, выискал местечко, где пропасть была поуже, там уж разогнался и перемахнул на другую ее сторону. Следовательно, ничего не стоило подобраться к паскуднику с того бока, с которого он не ожидал увидеть врагов. Он меня, в конце концов, заметил, но большого ущерба, как ни скрежетал зубами, нанесть не мог. А вот я, уловивши в перекрестья прицела, как следует припечатал его из сквизера. Когда оглушенный полусознательный старатель стал вываливаться из своей щели, цепкий Мухин споймал его клейкой сетью из широкомолекулярных ниточек.

Можно сказать, что после этого удача скоропалительно повернулась ко мне задом. Когда я в обратную сторону через трещину сиганул, булькающая внизу огненная каша раздвинула вдруг края. Передними колесами я на корку попал, “гусиными лапками” успел зацепиться, а вот задние колеса зависли, отчего весь вездеход потянулся вниз. Я успел катапультироваться, но последнюю машину нашей экспедиции свинцовая каша со сладостным причмокиванием слопала.

Когда я вернулся к группе товарищей, собираясь рассказать им о превратностях судьбы, они чуть ли не в полный голос и хором называли меня скотиной. И другими неласковыми именами щедро одаривали. За то что остались мы не только без таблеток с надписями “завтрак”, “обед”, “ужин”, но и без супер-унитаза с его шоколадными батончиками. Однако люди поняли, успокоились, люди вошли в рабочий режим. Да и куда им было деваться от меня.

Мухин занялся связью с Васино, я же попытался что-нибудь выяснить у старателя, пока он не отправился гулять в мир теней. Запираться подранок особо не стал, наверное, был уверен, что вскоре протянет каблуки. Я его не разубеждал, хотя понимал, что мозги пленника набекрень пошли из-за чувства обреченности. В-общем, он хотел лишь последнего торчка в виде наркомультика, поэтому после укола нирванола забормотал искаженным голосом.

— …Появился один тип, звали его Нур С200. Такой мелкий фраер на катушках. Некоторые его знали — бывший старатель. Кое-кто встречался с ним в Блудянске. Он сказал, что “Дубки” нам стоят поперек горла, надо отвадить это гадье отсюда. Справедливо чирикал. Обещал, что деньгу хорошо зашибем, потому что у него есть надежные перекупщики для гафния. Аванс дал. Ну мы подловили караван, машины сожгли, гафний растащили по тайникам.

— А потом-то что? Кто за гафнием приехал? Кто шлепнул твоих подельников?

— Никто не приехал. И денежки — тю-тю. Зато всеобщий абзац настал. У кого реактор взорвался. Кто обдристался насмерть из-за жратвы нехорошей. Кто в утес впилился на вездеходе, а на него еще сверху десяток тонн упало. Ну, а кое-кто сам повесился. Такое распроблядство нередко случается, но почему только с моими корешками? Кто-то всех их убрал, сжевал, как конфетки.

— Ты-то почему уцелел?

— Уже не уцелел… Отдал свой гафний задармака пахану, он меня сюда направил, обещал никому не говорить. Не сдержал слова, сука. Ну все, включай мультфильм.

— Погоди. Как думаешь, на кого работал Нур? Не дурилка же он. Зачем все это ему понадобилось?

— Не знаю… — без всякого подвоха застонал раненный грабитель. — Отвяжись, какашка, вернее, включи наркомультик… Нур видел, что я видел. Он прилетел на коптере… планетолет был без опознавательных знаков… эти дешевые машины… лет пять назад их скупали “Вязы”, чтобы как можно меньше народа над Меркурием порхало и на орбиту поднималось. А потом дилерам запретили их продавать…

“Вязы”, “Вязы”, стало ими и здесь попахивать.

Грабитель тяжко захрипел. Я, все-таки не будучи полным садистом, включил ему мультик и вколол пару доз оттяжного суперморфина. Тем временем Мухин — человек везучий, за что и таскаю его с собой — сумел связаться через ретранслятор с управлением полиции, все-таки у терминатора запыленность поменьше. Управление пообещало нас спасти — если, конечно, не поднимется электропылевая буря, если мы не сдвинемся с места, не ухнем в какую-нибудь задницу. И на этом спасибо.

3

Выговор “с занесением” я, конечно, схлопотал. За потерю пяти бойцов и трех машин.

— Ты выглядишь обиженным,— ласково улыбнулся Зубов, когда я ознакомился и расписался.

— За этих пятерых меня, наверное, пороть электрическим кнутом надо или вообще шлепнуть из убийцера. Впрочем, вы, Игнатий Поликарпович, уже столько сотрудников потеряли, что и веснушек на носу вашей секретарши не хватит для подсчета числа. Значит, перед вами я не слишком провинился. Вот сдается мне, вы немножко суетитесь оттого, что концерн “Вязы” как-то макнул нос в это дело. Без вести пропавший директор Медб К845 как бы взывает к нам: самая большая аномалия прописалась в правлении концерна.

— Что ты такое говоришь? Окстись. Директор Медб — это твой сон. Запроси справочную службу концерна, и про снившуюся тебе персону услышишь только: не было и нет. Даже, если ты пролезешь в файлы концерна со своим кибердружком, результаты не порадуют тебя. А в префектурных картотеках “вязовцы” вообще не числятся. Уверен, если даже связаться со столичными банками данных, то окажется, что гражданин Медб К845 лет двадцать назад сыграл в ящик, поперхнувшись острым соусом, или бесследно исчез в кольце Сатурна, и с тех пор его никто не видел и не слышал.

— С таким прогнозом полностью согласен. Враг-то не дремлет. Да только нам как раз и следует распутывать такие узелки.

Вид у Зубова стал вялый, как у мокрого белья на веревке. Должно быть, пустил к себе в экраны хайратника какой-то мультик и потихоньку начал “отпадать”.

— Разборки в “Вязах”, да еще на таком уровне… Нам в них рога совать не стоит — обломаются. Вязовцы тебе на дверь уже указали — мало что ли? Надо, чтоб еще и с лестницы спустили? Полное и безоговорочное стирание директора означает, что они в нашей помощи не нуждаются. Сами обделались, сами подотрут. Да тебя воротить должно от этого гадючника.

Вялотекущие слова Зубова где-то застряли и совсем перестали поступать к народу. На какое-то время он переключился с меня на мультик, но когда я активно закашлял, слова снова зазвучали.

— Что же касается налета на караван, то запроса от “Дубков” мы пока что не дождались. Если они подозревают “Вязы”, то, скорее всего, начальства обоих заведений встретятся где-нибудь в Хунахуна и, натрахавшись с электробабами да накушавшись лягушек в шампанском, подпишут замирение. Мы же со своей стороны все необходимое предприняли и, как только твой старатель очухается, примерно выпорем его да упрячем в тюрягу на многие лета.

— Они трахнут электробаб, а мы в очередной раз сами себя. В социальном смысле, конечно… Есть же еще Нур. Который работает на “Вязы”. Его же мы допросить обязаны.

Начальник изнемогал от меня, как от вида лужи с блевотиной посреди банкетного зала, он хотел срочно от меня избавиться.

— Терентий, ты прямолинейный, будто столб, ты — схематик, мать твою Мамальфею за ногу. На Меркурии так нельзя. Тут нелинейные зависимости. Требуется как можно меньше ковырять носом чужой зад… Ну, попробуй, ну, пообщайся с этим самым Нуром. Только никаких санкций-шманций я тебе не дам.

Легко сказать — попробуй пообщаться. Предложение явно рассчитано на то, что я в своих бесполезных усилиях быстро дойду до изнеможения и откажусь от затеи. Концерн “Вязы” — это государство в государстве, причем очень непрогрессивное (или слишком прогрессивное). Никаких справок оно не дает. “Вязы” имеют помимо собственной милиции собственные деньги (“повязки”), магазины, больницы, жилища. Проникнуть туда можно только на манер иностранного шпиона. А нынче любой шпион начинает с дальней технической разведки.

Вызвал кибероболочку, малый Тереха явился на экран бодреньким Джинн Хоттабычем.

— Слушаю и повинуюсь.

— Кого ты слушаешься, чему повинуешься? Как же ты допустил, что бедный директор по имени Медб был стерт из памяти народной, будто он блоха какая-то?!

— Как у тебя обычно, вопрос не по адресу. Ты же знаешь, что я соцвред, кибернетический элемент. Поэтому кричать на меня не надо. Я ведь обязан пользоваться твоим кодом доступа, то есть, везде оставлять твою визитную карточку. Значит, ты бы мигом засыпался и по возвращении из славного похода тебя бы поджидал арестантский воронок. А стал бы я самостоятельно активничать, меня тут же бы стерли на всех информационных носителях.

— Хорошо, отнекиваться ты научился, будто не кибернетический вовсе, а самый что ни на есть белковый и настоящий. Я был о тебе лучшего мнения. Чего стоит этот треп про код доступа. Да с моей “визитной карточкой” любой дурак себя обезопасит…

— Ну-ну,— оборвал меня Тереха-малец. — Неужели у моего большого брата длинный язык и короткий ум?

— Помоги мне выволочь из гнезда на холодок сотрудника “Вязов” с имечком Нур. Мы отправимся вдвоем в информационную среду, но я воспользуюсь чужими, то есть ворованными кодами доступа, мне запечатлеваться нечего. Если все сложится удачно, я тебе прощу недисциплинированность и ссыкунство.

— Опять же ты неправ,— упирался Джинн Хотабыч, будто и вправду живой. — Персональная слежка напрочь запрещена.

— Чего-то я не слышал о таком. Я же следователь.

— А санкция на компьютерное дознание, господин старший брат? Ну, где она, где?

— Ты загоняешь меня в тупик и торчишь от этого, небось какой-нибудь модуль радости засверкал сейчас, как алмаз. Совесть ты имеешь, киберишка? Ведь если она есть у меня, у тебя она тоже должна проклевываться.

— У меня, у тебя. Вот именно. Не хочу я искать человека, зная, что это нанесет ущерб его здоровью.

— Да только Нур уже нанес непоправимый ущерб здоровью двух десятков людей.

— Это неочевидная истина. А то, что ты повредишь его здоровью — истина вполне очевидная.

— Так вот послушай меня, пучок дурных сигналов, крючкотвор, законник. Если ты не поможешь мне скоренько найти этого Нурдурдура, то я, как горячий парень, полезу на рожон. И это может плохо, даже летально для моего здоровья кончиться. Не забывай, ты ведь все-таки мой напарник.

— Ну, допустим. Лезть на него не стоит. Согласен принять с некоторыми оговорками.

— Не согласен, а “слушаю и повинуюсь”.

Малый Тереха — мой друг, по крайней мере такое впечатление иногда создается. Ведь последние десять лет он исправно кормится той же самой информацией, что и я. Те же две пятилетки я исправно делюсь с ним всеми своими выводами и догадками. Десять лет я объясняю ему, что для меня хорошо, а что плохо. Немудрено, если он стал подумывать о собственной пользе, почему нет. И уже сам может объяснить про хорошее и про плохое. С этим придется смириться. Потому что мне иногда — вернее, каждый день — недостает верных сведений, мне что-то кажется и память изменяет. А малому Терешке всего хватает, никогда не кажется и ни один орган его не подводит.

— Ладно уж, хоть надоело, но выручу тебя опять,— капризным тоном заявляет Тереха-малый. — При очередном запросе транспортной службы я включу Нура в список нарушителей правил парковки “клопа”, или в реестр водителей, пропустивших очередное переосвидетельствование. Сам понимаешь, есть правила, которые нарушить обязан каждый человек, находящийся в здравом рассудке. Отпираться ему не будет резона. Даже “Вязы” возражать не станут, когда твой Нур отправится в транспортную службу, чтобы избежать повестки в суд. А на выходе оттуда, ты сможешь познакомиться с ним поближе. Произойдет это не позже, чем завтра.

4

Тереха-малый поработал на славу. Подыскал живца, на которого интересная рыбка из темного пруда таки клюнула, и даже заблаговременно вручил мне Нурову фотокарточку для опознания. Я тоже кое-что предпринял по своей линии. Нашел приятеля с большим фингалом под глазом, того, что всегда не прочь выпить, побузить и потрахаться, особенно если общественность не наблюдает за ним бдительным оком. И когда Нур С200 выходил из транспортного управления на бульвар, любитель дурного отдыха, пройдясь мимо, отдавил “объекту” носок ботинка и ухватил в пригоршню изрядный кусок его куртки. Далее разговор сложился так.

ЗАДИРА. Если ты мне не извинишь то, что я наступил на твою ногу, я тебе голову оторву.

НУР. Да ладно, пустое. Пропустите.

ЗАДИРА. Как это пустое? Кто это пустой? Я — пустой?

НУР. Говорю же вам — пустяки. Я спешу.

ЗАДИРА. А я, значит, и спешить никуда не могу?! Я, выходит, мусор, меня и извинять не надо. Всячески показываешь, что от одного моего прикосновения ты из чистого ангела грязной свиньей стал? Намекаешь, что таких, как я, давить и топтать можно? Ну так ты жестоко просчитался.

НУР. Вы меня неверно поняли.

ЗАДИРА. А теперь закрой парашу.

И забияка нанес Нуру удар в пах, а потом в челюсть. Собрался провести еще прием джиу-джитсу, но, запутавшись с броском через плечо, нескладно рухнул сам.

Тут примчался я, сияя своей трехголовенькой кокардой и полицейским значком. Ткнул обоих электрошоковой дубинкой. Причем для наемного задиры заметно убавил силу тока, а вот Нура уложил в нокдаун.

Оперативно очухавшись, забияка вскочил и сделал ноги. Я как бы не смог догнать его, поскользнулся на чьем-то плевке и упал с матерным воем вослед удирающему. Затем вернулся к месту ристалища и стал разбираться с тем, что осталось. Конечно, потребовал документы у отправленного в нокдаун Нура, предварительно попортив мазером его персональную магнитную карту, когда та еще отдыхала в кармане. Вот теперь имелись все основания волочь его в участок.

Самое главное я все-таки учел. Каждый, кто работает на “Вязы”, имеет, возможно даже в животе, мощную рацию. Как только кровь у него перенасытится супрессантами или чем там еще, бдительная Анима врубит передатчик и тот пропикает сигналы СОС.

А мне предстояло еще прошмыгнуть несколько городских секций с этим поганцем на привязи. Я чуть не выбрал маршрут через жилой блок, но нутряное чутье подсказало, что в его тихих и укромных закоулках чьи-то заботливые руки могут запросто чиркнуть лазерной бритвой по моему горлу. Поэтому я и решил прогуляться через торговую секцию. Там, конечно, скажется другой минус — скромные ребята из вязовской Службы Безопасности вряд ли будут выделяться в толпе. Однако, издалека палить они в людном месте не станут, а вблизи я протокольную морду всегда замечу.

И если надо пошурую сквизером. Ведь когда такой штучкой орудуешь, публике не очень-то понятно, от чего вдруг поплохело тому или иному гражданину. На роже пострадавшего вряд ли будет написано, что он весь ионизировался внутри. И одежонка при этом деле почти не портится, пожалуй, только линяет немного.

“Вязы”, как и полагается, повели себя противно, вязко. Негодные хари эсбистов я еще на первом ярусе торгового центра приметил. Как ни странно, издалека — слишком уж заметные. Глаза у них были не мутные с поволокой, как у шатающихся тут старателей, а будто горящие фонарики, что контрастировало с неестественно вялыми телодвижениями.

Объективы моего хайратника высвечивают пару гадких рож и фигур в чрезмерно праздных позах у выхода с противоположной стороны торгового зала. Надо срочно подаваться на второй ярус. Там продают всякий инвентарь и не слишком тесно, в чем я убедился, утащив задержанного Нура вслед за собой по лестнице-колесу. Я запретил себе радоваться — и правильно. Вот там у отдела, где труженики меркурианских пустынь степенно разглядывают микробуры, виднеется вовсе не старательская физиономия. Мой пеленгатор фиксирует, что сексот еще ведет какие-то кодированные переговоры. Влип что ли я? Не туда и не сюда. Но есть еще в заначке идеи.

Свернул из торгового зала в боковой коридор, там Нура по шее угостил, чтоб не тянул куда не положено. Выискал туалетные комнатки, где решил через окно сыграть и со своим уловом попасть на аварийный трап, тот, что спускается по наружной стене.

Однако жизнь стала незамедлительно вносить поправки на манер какого-то дурного парламента. Несмотря на то, что призывно маячили двери с двойной надписью “М и ММ”, то есть “мужчины и мужчины-мутанты”, войти я туда не рискнул. Там кто-то засел и усиленно вел переговоры в УКВ-диапазоне — дебил какой-нибудь или, что вернее, неприятель. А вот за дверями с барельефом “Ж и ЖМ” было пока тихо.

— Сегодня нам туда,— погоняю я нарочито неповоротливого Нура.

А этот мелкий фраер тоном оскорбленной добродетели еще заявляет.

— Собственно, от кого вы убегаете? Ворваться в бабий туалет? Как бы не так. Фу, я порядочный человек.

— Рассказывай о своей порядочности младенцам, а мне не плети. Деру мы даем от твоих же сотоварищей, по которым тюрьма плачет. Ну-ка, шевели ногами, а не то отстрелю яйца и тогда тебе легче будет идти.

Нур решил, что яйца ему еще любы и совсем не мешают, поэтому послушно заторопился. Но уже в первой комнатке — с зеркалами и пепельницами — мы столкнулись с фемом. У меня во рту мигом пересохло, вот те на, женщина-мутант, да еще какая. Впрочем, физиономия фемки осталась каменной, а рука не потянулась к кобуре. Я же забормотал.

— Извините, мы тут проездом с Марса, мы сейчас выйдем, только с другой стороны… У нас совсем другие надписи на дверках. “Д”, то есть дамы и “Г”, считай, господа.

Тут на щеке у фемки забрезжило подобие улыбки, может даже одобрительной. И снова “вот те на”, путь неожиданно открылся — страшная мутантка отвернулась к зеркалу. Я потащил Нура в следующую комнатку, там подскочил к окну, раздвинул ставни. Остается вылезти, сделать шажок влево по карнизу и как раз трап. Но еще надо заставить выйти наружу моего подконвойного.

— Ну-ка, Нур-малыш, давай, как горный козел.

— У меня боязнь высоты! — нарочно стал истерировать он.

— По-моему, ты должен скорее ощущать боязнь дырки в голове.

И тут из другой комнаты, той, которую мы уже миновали, послышались звонкие голоса, свидетельствующие о препирательствах. Фем настоятельно требовала, чтобы какие-то мужики немедленно удалились, те же грубо упирали на исполнение закона. Я попытался запихнуть Нура в одну из кабинок, но тут дверь распахнулась и показался сексот собственной персоной. Будь под рукой гразер, я бы мигом срезал гада. Однако стрелял я из сквизера, при поражении этим оружием результат наступает лишь треть секунды спустя. В масштабах большого боя это — мелочи, ну, в нашем же случае вязовский человек успел разрядить бластер. Не в меня, а в Нура, и прожег ему грудную клетку. Правда, сам стрелявший, быстро загнувшись, вышел из игры.

Я видел, Нуру осталось немного. Поэтому, вытащив гразер и поливая жесткими лучами дверной проем, заодно превращал арестованного в хорошего человека. Шприц-пистолетом впрыснул ему крепкий кортизолин, который развязывает языки людям с сужающимся полем сознания, и налепил считыватель на горло. Слов уже не будет слышно, но приборчик распознает их по вибрациям. Я не знал, фемка все еще торчит неподалеку или давно убралась восвояси. Во всяком случае из соседней комнатки клубами валил дым, совершенно непроницаемый даже для СВЧ-излучения.

— Скажи, милок Нур, кто ж послал тебя нанимать старателей на разбой? Кому понадобился этот гоп-стоп? Не запирайся, я все знаю. Кто тебя погубил?

После небольшого затишья сквозь дым чиркнуло несколько бластерных трасс — одни отправились в окно, другие продырявили радиатор, откуда со змеиным шипением стал поступать горячий гелий. Потом из дыма чуть выше пола показался некто в шлеме и тут же схлопотал. Он слишком хорошо подставился в перекрестье прицелов моего гразера. Шлем превратился во что-то вроде котелка, из которого плеснуло паром, брызгами и светом. Если гразером сыграть в упор, ему мало что может противостоять, но, стоит отметить, пострадавшему мучиться не приходиться. Впрочем, уже следующий благородный луч мог избавить меня от жизненных мучений. Надо было срочно улепетывать, сигать в окно. Ну, Нур, ну! И Нур раз в жизни сделал благое дело, что, по большому счету, могло ему пригодится лишь на том свете.

— Нанял меня Дыня-мутант… выполняет разные поручения “Дубков”… заплатил… десять “толстых” имперок.

— Неужто в “Вязах” никто не узнал про такой сюжет?

— Директор Медб мог… он занимался слежкой за “Дубками”…

Плазменный шнур прошипел возле уха. Я сорвал считыватель и выскочил на карниз. Даже если Нур еще при жизни, ему быстро помогут свести с ней счеты.

Не промахнуться бы из-за такой нетерплячки, попасть бы ногами в кишку аварийного трапа. Вот он, наконец, конвульсивно сокращаясь, глотает мой организм, прокачивает полимерными мышцами и выбрасывает через свой “анус”. Соответствующее отхожее место встречает меня внизу — полусклад-полусвалка.

На одном из концов проулка выглядывают из-за угла люди, которые бьют по мне из плазмобоев и бластеров. Я ухожу в другую сторону, петляя меж ящиков, огрызаясь и весьма неслабо своим аппаратом. На экранах хайратника снуют сетки прицельных и и целеследящих координат, вот я резко совместил две системы линий, и гразер облегчается по моему мыслесигналу. На том конце проулка человек до пояса превращается в помесь фонтана и вспышки. Я никогда не кричу в таких случаях с азартной пеной у рта: “Попал-попал”. Еще не хватало испытывать половое возбуждение и социальный оптимизм при виде чьих-то испаряющихся внутренностей. А почему, собственно, не порадоваться? — поинтересуется какой-нибудь юный балбес.

А потому, что следующим могу оказаться я.

Кто-то догадался отправить в меня самонаводящуюся ракету, но я ей “выключил свет”. Пустил контрракету из своей ракетницы, это штуковина навелась на первый снаряд и сцапала его специальной зонтиковой сеткой. Свет погас с большим дымом и треском. Потому, воспользовавшись суматохой, я соскользнул в люк пневмопровода. Это такая тумбочка с крышкой наверху и аварийным клапаном внутри. Крышка поднимается, клапан — у которого кем-то уже была сбита заглушка — проворачивается, и я падаю вниз с предсмертным смехом, туда, где вечно ревет ураган. Поток подхватывает меня и быстро разгоняет.

Слишком быстро. Я так и не понял, куда пропал мой естественный страх перед трубопроводными ужасами, отчего я посмел в них нырнуть. Будто всадник (или пеший) без головы. Пневмосистемой, как следует, умеют пользоваться лишь фемы. Слишком уж крут и силен поток воздуха, а по дороге попадаются разные загогулины. Сразу напала жуть. Все тельце съежилось, стало тщедушным и заныло от страха. Одежда свистела, ее металлические детальки визжали, царапая металл трубы, и, совокупно с воем урагана, доводили меня до степени близкой к безумию и бешенству. Где люк, где фильтр, как среагировать, как не стать фаршем? По-моему, я так перенапрягся, что перестал соображать и даже расслабился. И, конечно же, Анима стимулировала насколько возможно выпуск размягчающих эндорфинов.

После чего полегчало во всех смыслах. Слушайте, марсианы, слушайте, что со мной приключилось.

Когда я от страха и ужаса перестал чувствовать тело от пяток до макушки, вернее, прежнее тело, то заимел новое. Будто заразившись движением, завертелось во мне что-то похожее на юлу. Завертелось вокруг оси, если точнее ПОЛЮСА. Полюс прыскал во все стороны напряжением. Напряжение разлеталось лучами, пучками и фронтами. Получалось в итоге вихревое, вращающееся и разбегающееся поле. Причем скорость его разбегания было куда большей, чем моя собственная.

А результат вот каков оказался. Пока моя взъерошенная тушка подлетит к очередной развилке, я уже успеваю ее прощупать своим вращающимся полем. Как так? Вот так — я получал ощущения в смешанном виде — царапание (как бы осязание), жужжание (как бы слух) и мелькание пятен с пузырями (как бы зрение). Я назвал бы такие каналы восприятия — ПУЛЬСАЦИЯМИ. Я в пульсациях быстро привык разбираться и вскоре стал понимать, в какую сторону надо разворачиваться, на какой бок перекатываться и куда закладывать тормозную ногу, чтобы выписать верный вираж.

Дело кончилось тем, что вращающееся поле разрослось на всю пневмосистему. Да так, что ее трубы стали еле заметной сеточкой дрожащих сосудов. В центре сеточки находился наблюдатель, то есть я. Кое-где сосуды были сокрыты какими-то неприглядными пятнами. Тогда я, как форменный народный богатырь, слегка поднатуживал свой полюс. Тот выбрасывал бурунчик огненной энергии — нечто горячее торопливое расширяющееся — которую я усилием своей богатырской воли направлял, куда положено. Пламенная сила, как ершик в унитазной трубе, счищала пятна и возвращала полную ясность.

Не надо понимать меня ни буквально ни фигурально. Во-первых, я, естественно, не полыхал натуральным огнем как пьяный Дракон Змеищенко, а во-вторых, не рассыпаю вам плоские метафоры. Я пытаюсь… О чем-то подобном — внутренних энергиях предматериального мира — лопотали не раз мистикофизики, то есть мизики. Они ввели в обиход словцо “протогены”, которым обозвали некоторые скопления, сгустки чистых виртуальных сил, влияющих резонансно на сложные объекты, включая человеческие организмы. Но мизики, во-первых, ничего не испытывали на собственном опыте так как я, а довольствовались методами структурного математического анализа. А во-вторых, им никто не верил и не верит. (Ох и вечен разрыв между думающими страдающими импотентами и безмозглыми бесчувственными потентами.) Я так увлекся ощущениями, что чуть не прошляпил момент, когда надо было сказать “до свиданья, мир чудесный”. Но все-таки безошибочно свернул в тот тоннель, где имелась заглушка колодца. С расстояния в сто метров начал размачивать ее пальбой из гразера, дальше были — дыра, шахта и мостовая. В вихре пыли и прочего дерьма я отстрелился на улицу, как некий грязный обшарпанный джинн.

Кажется, выгрузился в аграрной секции. Умеренно захламленная территория. Гидропонные ванны с зеленью картофеля, того самого, у которого клубни сами вылезают и ползут в овощехранилище. Вот закувыркался плодово-овощной вор — это такой мутант-червяк, который проглатывает картофелину или там апельсин и, отталкиваясь хвостиком, мирно катится к своему хозяину, человеку и вору.

Сверху и снизу — плетение проводов и трубок, снуют киберы-овощеведы. Глянув на одного из них с большой хорошо отполированной спиной, установил, что действительно похож на ершик, которым прочищают унитазы. Иди сюда, Малевич, и рисуй портрет. Однако отрадно, что по дороге ничего не потерял, ни коготка, ни члена тела. Пока я себя пристрастно изучал, появился охранник и наставил на меня пушечку.

— Эй, грязный, что тут делаешь?

— Упал в воздуходув, преследуя опасного преступника. Мы ж коллеги. — Я показал свое чудом сохранившееся полицейское удостоверение.

— Ну и как там, внизу, погодка? — смехотнул охранник.

— Осадки, мокро в штанах. А ты что тут делаешь?

— Охраняю компост из дерьма — это же Оранжерея Номер Пять. Вообще-то я первый раз слышу, чтобы полицейские пользовались услугами пневмопровода… Ты чего, командир?

— Гадский папа тебе командир… блин…

Да, в этот момент я всерьез обалдел. Потому что показалось, или оказалось, что тело мое многострадальное и заодно душа превратились в сеточку дрожащих сосудов, в центре которой разместился КТО-ТО. Я бы обозвал его Контроллером, хотя ясно было — достаточно одного его касания и возникнут дрожь, зубовный скрежет или там смех, радостное кипение. Я отчаянно напал на этого наблюдателя и попытался нахлобучить на него колпак, заэкранировать как-то.

Однако тот полюс, которым я успешно воспользовался чуть раньше, не помогал мне, а скорее наоборот. Сейчас не огненная пузырящаяся сила требовалась, а плотное, давящее на шпиона усилие. И полюс, источник такой энергии, нашелся! В том самом, бесплатно выданном, вертящемся теле-юле. Мне удалось заблокировать соглядатая, однако личность моя в итоге отключилась, запутавшись во всех своих телах, организмах, напряжениях и страхах.

Очнулся я уже в подсобке на топчане, лоб весь мокрый. На руке укол чувствуется. Неподалеку охранник прихлебывает чай, заедая таблетками сухого коньяка.

— Ну, что очухался, лейтенант? Навоевался, сам поедешь? Или карету тебе вызвать? Может пора сделать пересадку внутренностей или трепанацию черепа?

— По-моему, это тебе надо поменять череп на более маленький, а то пустого пространства много,— я, пошатываясь, как искусственная березка на искусственном ветру, двинул вперед и впилился лбом прямо в косяк двери.

5

В кабинете шефа помещался совсем другой человек. Капитан Рекс К502 раскинулся на стуле моего шефа Зубова и большими глотками употреблял чужой кофе из чужой чашки.

— По некоторым признакам можно предположить, что ты теперь и есть мой шеф,— обратился я.

— Не предположить, а зарубить на носу. Кто теперь твой шеф, ты очень скоро почувствуешь на своей шкуре. Соответственно ощутишь и тот научно установленный факт, что являешься моим подчиненным до тех пор, пока я тебя не уволил.

Я попытался придать своему голосу выражение незлобивое и наивное.

— Пожалуй, из тебя получился бы хороший зам по общим вопросам и ответам. Но все-таки, зачем тебя бросили на расследование разбоев и прочих грубостей? Если ты, отдавши столько чудесных лет полиции нравов, стал тонким специалистом в области растления и рукоблудия. Я вот, например, до сих пор не знаю, что такое рукоблудие. Это когда в присутствии дамы держишь руки в карманах, или наоборот? А к каким реактивным мутанткам ты водил меня по доброте душевной!

— Заткнись. Все равно тебе никто не поверит. У тебя на физиономии написано, что ты брехун.

— Если точнее, Рекс, на твоей физиономии имеются следы довольства, а на моей следы труда. Ладно, я брехло. Но сейчас я легко узнаю, каким красивым словом можно обозначить тебя. Приобщился ли ты к материалам дела по гоп-стопу каравана “Дубков” и к моей докладной записочке по стертому директору “Вязов”?.. Я читаю на твоем выразительном лице, что “да”. Я еще кое-чего раскопал. Старателей на это дело подбил и дал им на лапу Нур, работающий на “Вязы”. Но его-то нанял некий фрукт по имени Дыня, сотрудничающий с “Дубками”. Понимаешь, “Дубки” сами себя обчистили. Потрясающе. Давай, писай от восторга.

— Кто тебе сказал про Дыню? — несколько заинтересовался Рекс.

— Нур, перед тем как задвинуть кеды в угол.

И тут причина интереса мигом прояснилась.

— Ага, значит, это ты устроил бучу в торговом центре. Тебя уже разыскивают, Терентий,— выражение физиономии у него стало таким, словно я — это пойманная на лету муха.

— Ха-ха, меня разыскивают. Я могу вообще на них облаву устроить. Эти розыскники хреновы, агенты то ли “Дубков”, то ли “Вязов” подстрелили Нура, когда я его уже взял за хобот,— чтобы он не успел расколоться… Но он, между прочим, исповедался мне кое в чем. Запись имеется.

Рексова физиономия уже сделалось такой, будто вышеуловленная муха каким-то образом из его ладошки упорхнула. Но вскоре начальственная мудрость вернулась на самую значительную часть тела.

— Ладно, Терентий, никто никого разыскивать не будет. Я все утрясу. А ты с помощью собственной анимы снимешь свою агрессивность и прочее злобство, после чего прекратишь копать это дело. Не возражай… я тебе помогу принять такое решение, отправив в отпуск. Дружок, не морочь никому анус, кроме лиц, специально предназначенных для этого. Будем считать, что ты меч на орало перековал, остается только переправить орало на жевало и е…, ну, в общем, ты меня понимаешь. Съезди в Блудянск или лучше устремись на орбиту, в Хунахуна. Порезвись, помучайся в объятиях электробаб, поработай херцем… Э, зачем смотришь на меня, как пиранья, неужто считаешь наймитом врага?

Рекс заулыбался во все щеки, чтоб никто не мог его спутать с наймитом темной силы.

— Наймитом не считаю, но ты как масло, которое растекается по металлу, а я, как кислота, которая его проедает.

— Черепную крышку ты мне проедаешь. Пойми ты, мы никогда не распутаем дело с караваном. И нечего совать нос в выяснение отношений между “Вязами” и “Дубками”. А то ведь оторвут выдающийся твой шнобель вместе с лобной костью. Это тебе, наверное, и Зубов говорил, только не так настойчиво. Сколько в городе бандитизма, вооруженных расчленений и отчленений, они тебя не касаются, что ли? Зазнался, текучку запустил. Чтобы ты окончательно протрезвел, я тебе вот что объявлю…

— Еще воздухом надуйся, грудь вперед, задницу отклячь, чтобы попредставительнее видок был,— попытался урезонить я свежевылупившегося шефа, но тот не желал выходить из роли мэтра.

— Мы, лейтенант К123, существуем лишь в результате соглашения “Вязов” и “Дубков”. То есть, получаем зарплату, пока занимаемся посягновениями на частных лиц, набегами на кабаки и лабазы, ристалищами с участием алкашей и надравшихся муташек, да уголовкой, в которой засветились старатели и прочая вольница.

— Рекс, ну неужели тебе известно что-нибудь такое, чего не знаю я. В результате какого там совокупления мы появились — мне наплевать. Главное, что мы есть, и это заставляет нас не мочить штанишки. Когда всем пацанам из моей роты в “Мамальфее” стукнуло по пятнадцать, их выстроили на плацу и зачитали приказ: “С сегодняшнего дня всем заиметь собственное “я” и личное мнение.” Похоже, в вашем питомнике ничего подобного не случилось. В общем, через пять минут подам тебе большую просьбу об увольнении.

— С удовольствием приму после такого монументального заявления, достойного мемориальной доски. Но только через месяц. А сейчас марш в кассу за отпускными и премиальными, я туда уже звякнул, также как и в отдел кадров. Если будешь в Хунахуна, поцелуй от меня Электрическую Бабу в благодарность за мастерство — туда, куда она любит.

Через пять минут я стоял на улице с новой кредитной картой в кармане. Десять тысяч, десять “толстых” имперок — совсем неплохо, дерзай, не хочу. Бутылка водки “Язвенной” — три имперки. Симпампушка-мутанточка на пару палочек — пятнадцать монет. (Симпатичная она, конечно, если только снизу смотреть.) Но билет на межпланетный рейс — полста тысяч.

Несколько раз добросовестно пытался изъять Дыню из головы и проводить себя в турбюро “Интимные маршруты”. Не получилось. Вольно или невольно, в качестве временного решения направил себя в секцию развлечений, а именно в “Нарост”. Именно здесь мутанты и кучкуются. Судя по кличке, Дыня был именно из них.

Перед входом сунул в прорезь деньгомета кредит-карту и вынул из ящичка пятьсот имперок гафниевыми монетками. Затем сквозь противную — лохматую, сопливую, шестипалую — публику подобрался к стойке. В “Наросте” как всегда царило веселье. Звучал и разливался мажорный напев: “Черный ворон, что ты вьешься над моею головой, ты закуски не дождешься, скоро станешь сам едой…” На лица завсегдатаев было немножко тошно смотреть, от их пронзительных голосов немножко вяли уши.

Да, сюда не проползло бы разумное, доброе, вечное, впрочем, никто из присутствующих в этом не был бы виноват.

Бармен — ушастый тролль — даже не стал оборачиваться ко мне, чтобы получше слышать в шуме-гаме, а продолжал протирать бутылки со всякой забористой дрянью для муташки — гемоглобиновкой, кортизоловкой, полигормоновкой и тому подобным.

— Ау, земляк, Дыню тут не видел? — промяучил я в костлявую спину. — У него башка соответствующая, большая, гладкая. За хорошую память получишь полсотни имперок.

Бармен, слегка шевеля ушами, продолжал невозмутимо заниматься прежним нехитрым делом.

— Ага, локаторы работают, значит, понял меня. Ну да, как это естественно: пятидесяти монет стоит амнезия, а хорошая память — полную сотню.

Бармен разлепил уста и сказал “спиной”.

— Два дня тому компания послала его в долину Вечного Отдыха налаживать перевозку рудного полуфабриката. После того самого облома.

— Ты общительный дядька. — Я бросил на тарелку причитающиеся монеты.

— Именно туда мне и нужно подаваться. Не знаешь ли людей или почти-человеков, которые могли бы меня в это место проводить и были бы там своими? За озвученные твоим ртом знания — двести имперок.

Спина бармена оставалась безмолвной и безучастной.

— Да, пожалуй, за двести монет разве что протанцевать можно, а осмысленные звуки куда дороже стоят. Эй, четыреста имперок просятся из моего кармана наружу.

Бармен по-прежнему не отвлекался от своей работы.

— Понятно. Извини, старичок. Ну, плесни мне хотя бы на три пальца язвовки, только без гормонов и гемоглобина.

Я спрятался со стаканом в темный уголок, который показался наименее страшным, и, меняя увеличение объективов хайратника, наблюдал за местным сборищем, которое простодушный землянин назвал бы скопищем невообразимых уродов. А какой-нибудь средневековый деятель упал бы бесчувственной кучей, решив, что оказался на бесовском шабаше. И правильно. Чего стоят одни ВИДЮНЧИКИ — с выдвижными очами размером с тарелку — которые можно использовать вместо телескопов. Или РАСПАДНИКИ — у тех руки, да и некоторые другие члены тела могут, отделившись от остального организма, активно заниматься всяким непотребством. Отдельные руки некоторое время весьма преуспевали на душительском поприще. А сейчас, в основном, таскают выпивку и тырят мелочь из карманов. Отчленяемые же срамные органы, особенно летучие фаллосы (так называемые фаллолеты или вафельницы), немало отличились в статистике изнасилований. Были тут и СОПЛИВЦЫ-ПРОЗОРЛИВЦЫ или, как еще говорят, сопляки. Эти товарищи при помощи сморкания оставляют там и сям быстроразмножающиеся клеточные колонии, которые способны наблюдать за тем, что творится рядом, с помощью зрительных родопсиновых рецепторов. И в микроволновом диапазоне передавать подсмотренные картинки своему хозяину, отчего тот превращается в станцию раннего обнаружения.

Едва я поймал порхающий пузырь, полный дурман-сиропа и прилепился к своему стакану, как увидел фемку, направляющуюся в мой угол. Это не к добру. Похоже, сейчас скандал случится — может, я ее теплое местечко занял. Фемка однако замерла в шаге от меня. Непонятно было, чего она там задумала — врезать мне хочет или сперва потолковать. Само собой непонятно, куда бабомутант пялится — экраны хайратника скрывают половинку ее лица. Попробовать что ли разрядить обстановку?

— Здравствуй, девочка. Ты чего тут забыла? Хочешь, вместе поищем?

— Ты тот самый, которому нужен провожатый в долину Вечного Отдыха?

— Угадала милая. У тебя есть такой провожатый? Я полагаю, и ты, наверное, согласишься, что мое спасибо за проявленную тобой общительность, а также сотня имперок не повредят тебе.

(Жмотская тоска меня уже тронула, ведь двести еще должен бармену, это он навел.)

— Побереги свои денежки на лишний пузырь кислорода. Этот провожатый — я. Я была штурманом в наземных геологоразведках, когда работала в “Вязах” и три раза посетила интересующую тебя долину. Надо полагать, ты не валял дурака, когда трезвонил, что собираешься туда.

Вот так номер. Это я-то трезвонил? Впрочем, если доверюсь ей, тогда точно сваляю дурака. Ведь фемам никто не доверяет. Они всегда работают группами, в основном на “Вязы”, изредка на префектуру. Но и на себя, наверное, тоже. Среди старателей и прочих одиночек их не бывает. Люди считают, и, возможно, справедливо, что эти барышни — извращенки, что без коллективных оргий они тощают и дохнут. Есть мнение, что спят фемки целым взводом в одной кровати и с бока на бок переворачиваются по команде. Кроме того, невооруженным глазом видно, что они считают себя выше других. Они, действительно, выше нормальных баб. А во-вторых, всегда могут отлупить даже самых грубых мужиков. Как тут не зазнаться. Все их движения — четкие, умелые; чутье и моторика — будь здоров. Однако, я весьма сомневаюсь, что кто-нибудь из них слыхал про Баха с Бетховеном или Толстого с Достоевским. То есть, Бах с Толстым для них — мужицкая дребедень.

Меркурий один знает, какие у фемок генные модификации, какая, в конце концов, идеология, цель, светлый идеал (само собой, что он один на всех). Кто им коллективный дружок, кто коллективный вражина? Марсианцам обрисую их наружность — это рослые девахи с невыделяющимся бюстом и неброской мускулатурой. Физиономии носят нередко смазливые, но всегда совершенно каменные. Хотя наши мутанточки смахивают на тех дылд, что на Марсе демонстрируют наряды, тем не менее предпочитают робы и кованые башмачки. Родить ребеночка, по крайней мере естественным путем, эти сверхбабы не в состоянии, но интимные причандалы имеют. Были некогда меркурианские джентльмены, которые осмеливались трахать фемок, навалившись большой компанией. Были да сплыли. Любовь с фемками для отважных джентльменов кончались плачевно. Эти девушки отбили охоту проверять наличие у них пиписьки, потому что обязательно насильников уничтожали, устраивая целые облавы. Живут фемки кучно, на улице всякое общение с собой пресекают. Учтите, все господа мужики,— там, где ошивается одна из них, могут моментально возникнуть и другие подруженьки.

Вот такие странненькие девчонки. Эта фемка, что подвалила ко мне, была низковата для своих — с меня ростом, но голову ее украшал обычный для них ежик, а щечку — шрам. Головорезка, видать.

— Мы, нормальные люди, плохо осведомлены о ваших фемских повадках. Что тебя подкупило в моем предложении, милая моя?

— Меня зовут Шошана Ф903,— слегка скрипнув зубами, заявила фемка.

— Ладно, Шошана. Что, все-таки? У вас же своя игра, с посторонними вы не дружите.

— Никто с тобой дружить и не собирается. Если ты платишь за проводы, я тебя провожаю, причем такой дорогой, которой нынче можно добраться туда. Это тебе обойдется в три тысячи имперок.

Что эквивалентно тысяче бутылок “язвовки” — и представить страшно. Вместо такого количества прекрасной жидкости я заполучу одну большую “язву” по имени Шошана. Но я уже “влез под душ”, так что не “пустить воду” было бы постыдным делом.

— Если это не станет проводами в последний путь, тогда твое согласие, Шошана, можно считать доброй приметой. Правда, парочку мы будем представлять странную. Впрочем, размер твоего бюстгальтера позволяет тебе не выделяться на фоне мужчин, особенно пока ты в скафандре.

По-моему, она подавляла в себе обиду немалым усилием недюжинной воли. Получается, я нечаянно ее протестировал и выяснил, что есть обстоятельство, которое заставляет ее не реагировать на мои подначки. Она кем-то и чем-то психоподготовлена к общению со мной. Однако, не будем перегибать — иначе ее попустительство станет слишком нарочитым и фемы могут поменять всю тактику.

Между прочим, особенного выбора у меня нет. Допустим, Шошана — шпионка. Но кто гарантирует, что следующий провожатый не окажется вообще диверсантом? Кроме того, фемы, может статься, тайно дружат со мной. Ведь там, в торговом центре, одна из них, похоже, не только пособничала мне, но даже открыла второй фронт. Или, например, откуда взялись мои чудодейственные способности к перемещению в пневмопроводе, не сверхбабы ли занимались навигацией для меня? Кто, в конце концов, снял заглушку у клапана на приемном колодце? Не исключено даже, что во время драки между муташками, фемы как бы случайно оказались поблизости и уберегли меня от полного втаптывания в грязь.

Надо учесть и то, что вряд ли у девушки Ф903 есть задание перерезать мне глотку элегантным движением лазерной бритвы. Я слыхал (правда, забыл от кого), что фемы не злоупотребляют душегубством. Кстати, если Шошка будет усердно шпионить, то ясно прорисует мне, чем собственно интересуются фемы.

— Ладно, заметано. По рукам и ногам. Отправляемся в ближайшее время, если не возражаешь…

Я фразу не договорил, не условился еще, где и когда, как она уже резко крутанулась и пошла вон из кабака. Я попытался догнать ее, но поскользнулся на чьих-то зрячих соплях, едрить их налево, и залетел под стол, где здоровенный тараканомутант внаглую спер у меня ботинок.

6

Вечером забрался в ангар к Филимону — в Васино нет механика круче его. Некогда он благодаря мне год схлопотал, в смысле посадил я его. И с тех пор гражданин механик спасибо говорит за это. Засветился Филимон так. Скорешился он в свое время с мужиками, которые работали в “Вязах” — тем надоели внутризаводские денежки, “повязки”, и они решили разжиться более солидными купюрами. А решив, загнали Филимону досрочно списанные аккумуляторы. Ну, и Служба Безопасности концерна всех прихватила. Филимона она как бы отпустила, виноватых же мужиков по-быстрому изничтожила с помощью “несчастного случая” и затем стерла всякое упоминание о них из файлов. Больше того, Служба и Филимона приговорила. Наняла двух старателей, чтобы они сделали виноватому чик-чирик в подворотне. Пришлось мне Филимона срочно заарестовать, а тем старателям чик-чирик самим устроить. Так что Филимон продолжал кудесить в своей мастерской, замаскированной под гидропонический огородик, лишь благодаря мне. Ну, а кочаны капусты вырастали там с человеческую задницу — это так благотворно на них действовал не полностью отработанный уран-235, вылеживающийся в свинцовых бочках по углам.

— А-а, ага,— опознал меня Филимон, отрываясь от турбины-метаморфантки с самопрорастающими лопатками. — Пришел тот самый человек, который заставил меня в течение года дрессировать от скуки тараканов и кормить с ложечки клопов. Ну, чего еще тебе от меня надо?

— Верю, что тараканы и поныне на задних лапках ходят по твоей кухне, и клопы благодарят как умеют, то есть очень уважительно сосут твою кровь. Я рад, что ты им понравился. А мне понравится приличный вездеход, причем очень скоро.

— Двадцать “толстых” имперок. Старатели по два года на него колымят.

— Это ты брось. Рвач. Как насчет того, чтоб напрокат?

— Ты же угробишь машину — руки ведь у тебя крюки. Вижу, что выставили тебя из полиции и теперь будешь чего-то кому-то доказывать… Впрочем, есть у меня одна машина, которая сгодится. Рекомендую вечно-опытный образец. Он тебе отомстит за меня. Сделан, кстати, лейтенант, целиком из ворованных деталей. Так что всяким “дубкам” тебе лишний раз на глаза попадаться не резон.

В дальнем углу ангара-огорода за занавесочкой из винограда хранилось то, чем Филимон меня собирался одарить. Жуткий гибрид танка, снегохода и паука. Шесть колес, два трака, трое полозьев, семь шагающих-цепляющих конечностей. Основной двигатель — микрореактор с кипящей активной зоной и гранулированным расщепляющимся топливом. Как объяснил Филимон, система защиты у этого монстра хиленькая, поэтому — если хорошо поездил — на охлаждение не надейся, а не забудь слить радиоактивный натриевый кипяток. На случай отказа реактора есть аккумуляторы, скорее всего свинченные с ионной ракеты. Керамическая защита видно содрана с космического челнока. К турбине, вертящейся от нагретого гелия, помимо обычного генератора приделана еще и МГДэшка. Можно даже поглиссировать, выпуская пар под днище.

— Владей на здоровье, лейтенантик. Надеюсь, здоровье твое будет в прямой, а не в обратной зависимости от обладания сим средством транспортировки. Особо не дрейфь, циркониевый колпак ловит нейтрончики, что твой мухолов. В управлении, особенно рулежке, биоинтерфейсом-анимой пореже пользуйся, на мыслеусилия особо не полагайся, не то запутаешься. А “бабки” за прокат по возвращении отдашь, так что у тебя есть стимул не торопиться домой.

— В крайнем случае, на том свете рассчитаемся градусами Кельвина. Тем более, что геенна огненная — наша местная меркурианская достопримечательность.

Забрался я в кабину, проверил колесные и гусеничные приводы, борткомпьютер погонял, потестировал гидравлику, пневматику, синхронизацию конечностей. “У тебя, Филимон, не руки, а ковырялки и расхищалки — в первый раз хвалю за такое”,— передал я ему по радио, когда он закончил с наружным осмотром.

Затем мой транспортный аппарат прошагал в растопырку по грядке и, выбравшись наружу, спустился в тоннель для большегрузных средств. Поехал тихонько, на батарейках, в ангар моего жилого блока. Завтра еще реактор заряжать. Все вездеходы, кроме полицейских, получают расщепляющиеся материалы за городом. Поэтому связался я с заправочной станцией и заказал соответствующее топливо на завтрашнее утро. Кредитная карта с грустным шипением втянулась в считыватель городского телекоммуникатора (или, по-народному, горкома) и похудела на тысячу имперок.

Но перед путешествием я погрузился в сон и храп, предварительно засунув сигнализацию от вездехода прямо в среднее ухо. Всю ночь ворочался, потому что боялся мурашек, тех самых, которые металл грызут с синильной пеной на губах. Конвульсивно прекратил спать, когда услышал, что кто-то возится в прихожей. Я мигом скатился с постели, залег под койкой. Там нащупал плазмобой, быстро снял с предохранителя и занял огневую позицию. Дверь открывается и на прицеле появляется вчерашняя фемка с вещмешком, в скафандре — опытные люди всегда его одевают перед поездкой, чтобы меньше на себе тащить, а заодно проверить, все ли с этим “верхним бельишком” тип-топ.

— Я тебя вызывала по телекому,— сказала она скучным голосом, глядя куда-то в окно. — Но ты не отзывался. Нам ведь пора.

— На то и сигнализация в ухе, чтоб ничего не слышать.

Я вылез из-под койки. Странное это было зрелище — человек в скафандре и человек в трусах. Особенно для нее. Впервые на ее лице проявилось нечто столь же похожее на улыбку, как педальный автомобильчик на вездеход.

— Некая дисгармония присутствует,— заявил по такому случаю я. — По крайней мере, на картину Рембрандта эдакая сцена не просится. Может, и тебе немного разоблачится, ну хотя бы до трусиков.

— Для восстановления гармонии я в холле побуду,— милостиво соглашается моя валькирия.

Честно говоря, я еще собирался как следует заправить свой личный топливный бак, но ввиду недалекого присутствия такой энергичной фемки придется давиться обед-пастой и сыпать в пасть мясные и овощные таблетки на полном скаку.

Итак, собрал я манатки в ритме чечетки. Носки сунул в карман, зарядил обоймы плазмобоя, рассыпая патроны по полу, и поспешил в холл. По дороге понял, что все свое могу носить с собой (внимание, философская мысль), самое важное имущество хранится в мозгах в виде длинных молекул памяти (правда, особо залежалые инструкции и уставы можно лишь с помощью анимы растормошить), кое-что имеется в хайратнике с его фильмотекой, дискотекой и локаторами. Ну еще сменная пара трусов, квазиживая ползунья-мочалка, крем, съедающий бороду, но милующий лицо, и говорящий презерватив — мало ли что, вдруг пригодится.

Фемку застал в обычной для них позе фараона — руки на коленках, взгляд уперт в стенку, на которой никаких мультяшек и видюшек — расслабляется девушка в свободное от работы время. Мы спустились в ангар, и я подвел жутковатую спутницу к своему транспортному средству.

— Именно об этом вы грезили, Шошана, долгими бессонными ночами в общей кровати?

— Я и сейчас мечтаю о том, чтобы урановый кипяток не обварил до красноты вашу задницу.

— А вашему задку небольшой румянец даже пойдет. — Кажется, она все ж таки, преодолев рефлексы, заставила себя не дрыгаться от моих подколов.

Потом, гостеприимно отодвинув дверцу в сторону, нас впустил бортовой шлюз вездехода, где мы и разоблачились. По очереди, конечно. Скинув скафандр, я натянул свой обычный прикид — треники с пузырями на коленях. Она же нарядилась не в обычную для них робу-гимнастерку, а в довольно милый спортивный костюмчик с меняющимися картинками на спине.

У меня снова зароились под кепкой подозрения — фемка явно пытается быть обаятельнее, чем на самом деле. Однако созерцание внутренностей вездехода еще раз порадовало меня и я отвлекся от Шошаны. Рычаги управления мощностью двигателя, приводами колес и траков — с большими головками-колобашками в захват всей пригоршней. Манипуляторы шагающих конечностей смахивают на кнопочки аккордеона. А кресла будто вынесены из кабинета какого-нибудь старинного ученого с козлиной бородкой и ермолкой, защищающей мозг от испарения.

Проехали тоннелем для большегрузного транспорта и оказались на контрольно-пропускном пункте. Там уж не миновали один из боксов, где сидел офицер городской стражи, к сожалению, знакомый.

— По-моему, ты странно решил провести отпуск, Терентий,— заязвил он, изучив нашу пару со снисходительной улыбочкой.

— С каких это пор времяпрепровождение на лоне природы стало считаться странным? Свежая пыль, где-то за ней звездное небо, чудные пейзажи. Заметь, я вместо тебя рекламирую красоты Меркурия.

Офицерик чуть понизил голос.

— Твоя приятельница, судя по всему, фемка.

Я тоже не стал громогласничать.

— Вот это тебе уже показалось. Правда, у нее не выросли на гормонах такие пышные буфера, как у коровушек из Хунахуна или Блудянска-Распутянска, но она не более муташка, чем ты. Видишь, какой у нее прикид, фемы такое не носят, да и росточком она не вышла в сравнении с ними.

— Ну, ладненько. Не тужься, а то кака выйдет. Пусть будет так, как ты хочешь,— незлобиво приговорил офицер. — Ты, кстати, сдал фрагменты своих органов на производство трансплантатов? Вдруг вернешься без мозгов или, чего доброго, без одной важной штуки. Как говорил мой дедуля: “В битве хрен оторвали фашисты, но зато отомстил я врагу.”

— Если вернусь без своих мозгов, тогда возьму твои. А вообще я предпочитаю кибернетические замены.

— Я тоже,— подыграла “приятельница”. — Я заменила много вредных мужиков на полезных роботов.

Будем надеяться, отметил я про себя, что я не попаду в это вредное множество. Ну, а пока что городской шлюз открывается, пандус опускается, и вездеход съезжает на зыбкую землю Меркурия. До свиданья, Васино, запечатлей меня в бронзе, если что, а рядом с памятником посади грибочки — я ими всегда любил закусывать.

7

В долину Вечного Отдыха фемка предложила отправиться совсем не той проторенной дорогой, какую использовал штурман Мухин в первой вылазке.

Шошана подняла крышку планшета и прочертила такую партизанскую тропу по карте среднего масштаба своим лазерным карандашом, что я прибалдел и возмутился. Тем более, что аванс проводнику уже был уплачен.

— Ты, Шошана, упорно предлагаешь переться через плато Большой Гроб, потом мимо горы Череп, далее брассом и саженками по морю замерзшего натрия Старательские Слезы. Но такой, с позволения сказать, путь, куда длиннее и многократ опаснее. На мой примитивный взгляд, конечно. Но будь мы сейчас актеры на сцене, любой зритель в партере со мной бы согласился. Ориентиров-то на твоем пути раз-два и обчелся, мы и пеленгов взять не сможем, чтобы свериться с картой.

Да, тут явно с ее стороны присутствует какая-то заумь, если не откровенное предательство.

— На самом безопасном пути ты, господин лейтенант, потерял три машины и пол команды. И еще о чем-то разглагольствуешь. С чего ты взял, что тебя нынче меньше “ждут”, чем тогда?

— Ты меня не убедила, мы отправляемся старой дорогой — если, конечно, я еще командир.

— Только потом не придумывай того, что я говорила и того, о чем молчала,— огрызнулась она, демонстрируя явное презрение к моим умственным способностям.

— Послушай женщину и сделай наоборот, даже если она известна прогрессивной общественности как сверхвумэн и бой-баба. Курс — восемьдесят, склонение — пять. Мощность силовой установки — шестьдесят процентов. А теперь вперед.

Вначале я был уверен, что поступил правильно. Но к вечеру уже стал раскаиваться. Вернее, я просто-напросто пожалел, причем горько.

В ста километрах от Васино локаторы засекли быстро— и низколетящую цель — всего лишь за несколько секунд до того, как она на нас вышла (пыль есть пыль). Впрочем, можно было спокойно считать целью себя, а ее — охотником. Как этот охотник до нас добрался — вопрос немудреный, маршрут был известен и осталось только прочесать его. Шошана, между прочим, забеспокоилась минут за пять до того как. Стала вертеть крупномасштабные карты, а потом вдруг, но весьма настойчиво заявила:

— Сверни вон за тем камнем в ущелье.

— Создаешь атмосферу страха и ужаса? Не бойся, ведь я с тобой,— несерьезно отозвался я.

После чего я вылетел из водительского кресла и припечатался к палубе из-за очень серьезного удара в ухо. Ну, фемка, паскуда! Ботинок наступил на мою шею, дуло сквизера уставилось на мою башку, вызывая в ней не лучшие переживания и эмоции. Тем временем фемка свободной рукой, ногой и мыслеусилиями уверенно орудовала машиной. Я сразу почувствовал как вездеход сворачивает и идет под уклон.

Вдобавок я морально мучился, оттого что оказался безнадежен в умственном отношении. Ведь девчонка — настоящая кобра. Как же я так расслабился с ней? Надо было сразу опознать ее суть, едва она предложила свои вероломные услуги. Ведь фемы могут действовать только групповым способом. А на кой ляд я этой компашке сдался, разве, чтоб побыть пешкой в игре типа “поддавки”.

Или вторая версия. Прямо противоположная, но еще менее обнадеживающая. Это фемка, отбившаяся от своих, фем-расстрига, корова, исключенная из стада за какие-то проступки, то есть одичавшая и буйная. Только ловкость и мастерство у нее не коровьи.

Ну, влип. Так вот я распереживался, а тут к моральным мучениям добавились физические. Машину долбануло вбок, и все резко сместилось, палуба стала крышей, крыша палубой. Я из-под Шошанской ноги выскочил, чтобы прогромыхать костями по всем бортам, а потом все неприятное случилось еще раз. И снова безжалостное бросание костей собралось повториться, но машина, постояв на боку, вернулась в прежнее положение, очевидно фемка успела зацепиться “конечностями” за склон. Потом она резко “поддала газу”, я еще раз проехался по палубе, правда уже на пузе и горизонтально.

И тут меня осенило, что физические мучения полностью перечеркнули моральные. Не расстрига она, а я не пешка покамест. Она сейчас спасла меня и себя от превращения в трупный материал. Можно прислониться к борту и просипеть, разминая кадык:

— А хорошо все-таки, что ты поменяла свои башмаки с подковами и шипами на сравнительно мягкие кеды. Кстати, что это там прожужжало над нами?

— Парочка коптеров.

— Ну, что ж ты раньше про них не сказала? Или считаешь, что я усваиваю материал намного лучше после небольшой взбучки?

— А ты как считаешь, одного раза тебе хватит? — решила уточнить она.

— Пожалуй, да. Поехали путем истинным через Гроб, Череп, Кости и всю прочую жуть. Бомбу себе на холку я действительно заработать не желаю. Я вообще против бомбардировок, даже ковровых и миротворческих. Кстати, Шошана, ты знаешь тех, кто прилетал?

— Они прилетали за тобой, тебе лучше знать.

— Благодарю за находчивость. И все-таки, как это у тебя получилось, защитница?

— Что “это”, Терентий? — впервые по имени назвала.

— Узнать о том, чего тебе знать не положено. Ты хотя бы абстрактно расскажи, только словами, а не жестами.

— Абстрактно — пожалуйста. Это принесет тебе столько же пользы, сколь и сочинения Николая Кузанского… — ученый Коля по фамилии Кузанский у фемок очевидно служил обозначением бессмыслицы. — Мы все живем в системе симметрий. И если в неком месте становится больше, то в другом — меньше. Что-то, допустим, сдвигается вправо, тогда кое-что влево. В какой-то точке проклевывается “плюс”, а в другой точке обязательно появляется “минус”. Причем, и левое, и правое, и “плюс”, и “минус” — кусочки одного целого.

— Такое замечательное “одно целое”, как бы с ним познакомиться. Премного благодарен, что так замечательно ты все разжевала. Если бы дала еще и проглотить. А где центр этих вот симметрий?

— Ты, наверное, и сам бы догадался когда-нибудь, что центров таких много. И где главный, только Всезнатцу понятно. Но одним из является ядро Меркурия.

— Которое вам фемкам, наверное, вместо папы. Впрочем, мне нравится такая сказочка, она достаточно нестандартна… Кстати, когда я уже лежал на полу придавленный твоим башмачком, Золушка, меня пробрало необычайное волнение — однако не от страха за свое горло или твою подметку.

— С чем оно было связано, неужто с ядром планеты?

— С тем, что ударила ты меня все-таки нежно.

8

Плато Большой Гроб оказалось довольно милым местом. На нем лежала толстая пылевая подушка, слегка покачивающаяся под воздействием солнечных ветров, веющих из-за терминатора. Поэтому иногда казалось, что катишься по дну ленивого моря. На хорошей крейсерской скорости получалось три дня пути вместо планировавшихся полутора. Но зато здесь нас никто не видел и не слышал. Полное уединение.

— Слушай, Шошана, у тебя есть мнение о том, что приключилось с караваном “Дубков”? — справился я у малоразговорчивой попутчицы.

— Есть,— довольно вяло отозвалась она.

— Надеюсь, не слишком отличающееся от мнения всего дружного коллектива фемов.

Она не стала пикироваться, а продолжила по существу:

— Это не грабеж, потому что сдача гафния перекупщикам не увеличилась.

— Я рад, что данные полицейского отчета, оказывается, известны не только мне.

Она смерила меня взглядом, я бы сказал, довольно презрительным. Я же в ответ растворил таблетку “Туборга” и глотнул хорошего пивка.

— А коли так, лейтенант, то это сделали люди из “Вязов”, чтобы подорвать систему перевозок конкурента.

— Я рад, но уже умеренно. Ты, собственно, высказала первое, что приходит на слабоодаренный ум вроде моего. Какие еще есть версии?

— “Дубки” сами на себя напали, чтобы бросить густую тень на соперника и выколотить из правительства побольше монет на укрепление безопасности.

— Высказывание достойное аплодисментов. Я так тоже считаю, Шошана, но мне это объяснение кажется плоским, а не выпуклым. Мы ведь не должны бросаться на первую же приемлемую версию, как тощая рыбка на жирного червячка. Почему? Потому что рыболов, когда нанизывал на крючок этого червячка, как раз и был уверен, что мы им соблазнимся. Ну, давай же, проснись. Или, наоборот, засни. Ты ведь не просто две руки, две ноги, длинные, кстати, ладная фигурка и приятное личико. Ты — объединение, сверхорганизм, за тобой много рук, ног, фигурок, мозгов. Вспомни, лет сто назад за телом какой-нибудь шпионки клубилась мощь целого государства, которое подсказывало, когда надо стрелять, когда трахаться, когда ворковать “люблю”, когда шипеть “ненавижу”.

Я специально хотел позлить ее и надеялся на то, что злоба будет продуктивной. И я ее задел. Она бросила в рот “взрывной” леденец, тот, который несколько раз меняет вкус, а потом мгновенно разбухает кисло-сладкой пеной. Конфетки были, пожалуй, единственной ее слабостью, потому, наверное, что помогали расслабляться. Фемка от раздражения даже поперхнулась леденцовым взрывом, но потом решила объясниться.

— Мне не слишком нравится тон твоих разглагольствований, которые ты выдаешь за рассуждения. Кроме того, не стоит беспокоиться, что кто-то в ближайшее время скажет тебе слово “люблю”. Вот тебе мнение, хочешь, считай его личным, хочешь, групповым. Караванщики, или во время перехода, или до него, еще на прииске, увидели и поняли то, чего им не надо было видеть да понимать.

— Это уже версия, Шошана. Однако, смахивает на то, что по решению твоего начальства можно выдать мне, если я стану слишком приставать. Но твое личное окошко для выдачи правды-истины неплохо бы и пошире распахнуть.

Вот я перед тобой со всей своей подноготной, все у меня на физиономии написано. Если ты умеешь слегка ковыряться в мозгах, известно тебе, и что между строк нарисовано. Я всю жизнь страдал о том, как бы мне не перетрудиться и не переотдыхать, что там зафиксирует карьерная машина, которая ведет счет моим успехам и проколам. Имея в виде целей столь скучные примитивные вещи, я тем не менее участвовал в процессе космического масштаба. Искоренял порченных людишек, садюг, изнасильников и прочих жлобов, среди которых на мутантов приходился, кстати, вполне обычный процент. Тем самым крепилась мною наша космократия и я попадал в бесконечную шеренгу типичных космиков, имя которым — “благородный нолик”.

Но заодно я прощал частенько мелких жуликов, даже умеренных мерзопакостников и порой не отказывался от подмазываний в таких случаях. Почему нет, я же беру их грех на себя. Кроме того, я частенько залипал в наркомультики. И все потому, что я пылинка, нет у меня ни деда с баяном и орденом, ни мамки с кувшином молока, ни братана пьющего, ни сеструхи гулящей, ни жены скандальной, ни деревни, ни двора. Я, кстати, понимаю это в отличие от других “номерков”. За мной не стоит никакая организация, нет у меня высокого идеала. Я не верю ни в реальность, ни в нереальность, не знаю, в какую сторону погоняет лично меня Всезнатец. Но в каких-то бредовых снах Космика вкалывает на меня, а не наоборот.

Я на грани вылета из полиции. Я — сам по себе, ну так скажи мне, не как единый коллектив с соответствующими лажами и вывертами, а как человечек человечку, заглядывающему тебе прямо в глаза… Ну, Шошанка, ведь это трогательно.

Было заметно, что я ее несколько озадачил, потому что она казнила леденцы без устали. Я же успокоился и сунул в рот сигару хорошего орбитального табака, подведя поближе к себе трубу вытяжки.

— Ты и сам многое скрываешь, лейтенант,— наконец проскрипела она.

— Ничего подобного… меня только спроси. Я могу еще поведать, что все старатели, имевшие отношение к этому гоп-стопу, утратили румянец и стали упокойниками. Что местный пахан дозволения на такой бандитизм не давал. А его не слушаться, значит, себе вредить — не всякий решится. Что подбил их человек из “Вязов”, ныне неживой, его, в свою очередь, кто-то из “Дубков”, сбежавший — куда бы вы думали — на место преступления. Соответственно, живой он, но недоступный. Что явное отношение к этой петрушке имеет исчезновение и стирание из памяти народной одного из “вязовских” директоров — Медб К845.

Само собой, я понимал, что хорошо подставился своим рассказом об известном мне и интересующем меня. Если собеседница скорее неприятель, чем приятель, тогда я себе серьезно навредил. С другой стороны, встревать в серьезные дела на пару с личностью, которой ни на имперку не доверяешь, тоже не вариант. Я должен найти какую-то педаль, которая открывает этот черный ящик с надписью “Шошана”.

Фемка отвернулась, будто ей совсем обрыдла такого сорта беседа. Только было заметно, как ходят — при работе с леденцами — тонкие косточки ее челюстей. Потом она, будто вспомнив нечаянно, произнесла.

— Как тебе кажется, могут на Меркурии обитаться какие-нибудь живые твари помимо человека?

Хоть вопросом на вопрос, но уже ответ.

— Может, блоха в моем кармане? Или какие-то другие “неуловимые мстители”?

— Надеюсь, все-таки, что блохи и прочие порождения немытости не помешают нашему совместному проживанию. Я имею в виду не тех тварюшек, которых космонавты-переселенцы переселили на себе. А местную форму жизни, по крайней мере, неизвестную нам дотоле.

— И это ты называешь интересной темой, Шошана? Если бы, конечно, мы с тобой были два соавтора и кропали на пару фантастические романы — совсем другое дело… Правда, не знаю, как у тебя с литературным слогом. Ну, хорошо, заливай для развлечения про разумных крокодилов или какие-нибудь низконравственные, но хитрожопые кактусы, которых мы просмотрели за двадцать лет хозяйственного освоения Меркурия. Какая тут еще есть живность, что за зверье может посягнуть на наши вкусные потроха?

— Если бы кактусы и крокодилы. Такую тварь немудрено просмотреть, потому что это иная форма материи, скорее всего паразитирующая на нашей. С другой стороны ее жизнедеятельность — я не боюсь этого слова и ты не бойся — напоминает о грибах и некоторых микроорганизмах.

— Что за ахинейство, ахинеанство, ахинеизм. Да вы, фемки, я посмотрю, девчонки с фантазией…

И попутно с ухмылкой пробудился у меня мыслительный пласт. Товарищам ментам во время полицейской экспедиции отнюдь не показалось, что на моем месте очутился вихрь. Может, эта и была Шошанкина тварь, которая как-то попаразитировала на мне. И отпустила потом. А директор Медб К845? Он же влип каким-то схожим образом. Однако, если его использовали на полную катушку, то меня, получается, лишь “задержали для опознания личности”. А теперь стоп. Хватит бредить, башка. Пусть даже отличился какой-то “гриб”, распространяться об этом происшествии не стоит. Неизвестно, каким боком мне еще выйдет “пребывание во вражеском плену”? Надо забыть. Имейся таблетка амнезина, запамятовал бы крепко, так, что потом многокиловаттный детектор лжи ничего бы не раскопал.

— Похоже, лейтенант, что эта, как ты выразился, живность прорастает сквозь планету, причем по законам системы симметрий, о которой я тебе когда-то говорила. Именно поэтому мы… я ее чувствую.

— Этого, наверное, достаточно, чтобы ее поймать каким-нибудь сачком.

— Этого мало, Терентий. Мне ее никак не понять. И даже неясно, чем закончится для меня понимание. Этот, с позволения сказать “гриб”, не похож на нас, не пробуждает воспоминаний и ассоциаций. С ним связана иная математика, иная физика. Я его чувствую не в какой-то локальной симметрии, а в очень масштабной, выходящей далеко за пределы известного нам.

— И что из такой страшной фразы следует, Шошана?

— Что я не могу предсказать, по каким правилам играет эта тварь.

Пожалуй, Шошанины слова меня нервирует. Я — полицейский, а не зоолог. Меня интересует только одна тварь, которую пока что зовут homo sapiens. Я — мисс Марпл, а не Дуремар, охотник на пиявок… Однако, несмотря на свое антидуремарство, я все-таки считался с теми фокусами, которые проделываются в аномальных зонах.

— Ладно, в любом случае “грибы”, пусть самые противные, не в состоянии налететь на караван с молодецким посвистом. Хотя, не спорю, какая-то флора-фауна могла и поучаствовала в нагнетании напряженки. Все эти полеты на метле, появления ниоткуда, проваливания в никуда, удары невидимых кулаков по видимой морде и прочие полтергейсты в аномальных зонах… Может, как попал туда, так в скафандре расцветает плесень ядовитая, от которой мозги начинают гнить?

Шошана даже своим каменным лицом ухитрилась выразить презрение к моим словам.

— От плесени и слышу. Напрягись и представь себе макромир — надеюсь, тебе известно это слово — стоящий не на целочисленности и дискретности тел, а, например, на непрерывности. Пол чайника — это что? Чайник то появляется, то исчезает? Или его вообще не видно, лишь проявляются его свойства? А легко ли жить в многополюсном мире? И что такое пространство, вобравшее в себя время?

— Ну-ка, дай и я поиграю. Это, когда прошлое становится видимым и расстилается у нас за спиной. Конечно, и в многополюсном мире, если умеючи, прожить можно. Например, мой кулак имеет полюс “плюс”, тогда чья-то физиономия страдает “минусом”. Получается притяжение, а следовательно, и преступление. Но допустим, чей-то кулак, владеющий “плюсом”, движется к моей притягательной афише, а на ней вдруг вырастает еще больший “плюс”. И тогда вражеский кулачище отлетает, не обидев меня — преступление предотвращено. Эх, все-таки напишем мы с тобой. Если не роман, так трактат под названием “Сексуальное поведение в многополюсном мире”.

— Ты научись там хотя бы на горшок ходить.

Ничего, ничего, уважать себя заставим… Меня, кстати, как человековеда и психопатолога куда больше грибов и прочих поганок интересуют особые способности племени female-mutants.

— Значит, фемы проживают по законам симметрии, также как и некие подколодные твари, которые, хоть и не видны в упор, но якобы виноваты во всем. Возникает больной вопрос: может, фемы и устраивают эти самые аномалии с полтергейстами? Я имел честь наблюдать, как дерутся ваши девушки, и торжественно заявляю — такой мордобой никак не укладывался в законы нормальной житейской физики. А если невидимые меркурианские гады и существуют на этом свете, то приручить их смогут только всепонимающие фемы. Нам, “несимметричным”, на голову.

— Не устраивают ли фемы все сами… Так вот, директор Медб К845 была фемом.

— Баба? Ну и имечко. — Это еще круче, чем Мухин и Кравец.

— Фем, одна из лучших наших сестер.

Тут я понял и по тусклому пескоструйному голосу собеседницы, и как-то еще, что взаимосвязь у фемок действительно сильна, что злоключение с “сестрой” не просто запись в графе “невосполнимые потери”. Кроме того, враг не просто запрятал куда-то их “сестру”, но вдобавок “познал” ее. Отчего их уязвимость перед ним чрезвычайно увеличились. Дружный экипаж боевых девок получил пробоину, также как и я. Мы братья и сестры по несчастью…

Я протянул свою граблю и погладил Шошу по руке — фемка не отстранилась.

9

“Мы не просто попадем в долину Вечного Отдыха. Мы попадем туда с неожиданной стороны. Наше преимущество также в том, что мы будем спускаться с возвышенности и даже сквозь пыль поразглядываем, что там такое творится. Псевдолуна-то уже прибыла с ремонта и снова мерцает нам с орбиты… Ладно, пора прокладывать курс, два ориентира уже миновали, авось и третий встретим”.

“Почему ты, в конце концов, а не я? Почему ты никогда не устаешь, хотя делаешь баиньки всего три часа в сутки. Почему тебе никогда не хочется мужика, как мне, например, бабу? Отчего обходишься только парочкой витаминно-белковых пастилок в день, да медитационными леденцами? Ты что, берешь энергию из этой самой системы симметрий? Я ведь уже догадался, как ты с ее помощью подкрепляешься. Где-нибудь из буфета в Васино испаряются сосиски и тут же объявляются в твоем пузике, пардон, в животе, затратив на нуль-транспортировку лишь небольшую часть кетчупа…”

Стоп. Запись окончена. Это было сегодня утром. А получилось так, что мы перлись целый день невесть куда. В заданную точку не попали, ничего узнаваемого нет. Марсианам поясняю, что ваши пустыни — пример живописности по сравнению с нашими. Наши невыразительны как физиономии китайцев на взгляд белого человека или наоборот. В общем, заехали мы не на бережок моря Старательские Слезы, а в какую-то Тьмутаракань. Шошана, штурманка бесова, еще ковыряется как ни в чем не бывало в компьютере. Сейчас я ей скажу пару теплых… Нет, пока умолчу.

Меркурий — это как посудная лавка, в которой чашки и тарелки долго били, топтали и плавили, поди разберись, где тут севрский фарфор, а где ночной горшок. Система ориентации по спутникам мало кому из наземников пригождалась — попробуй установи связь сразу с двумя сателлитами. И по магнитному полю Меркурия хрен сориентируешься. Если даже не затесалась под ноги магнитная аномалия, солнце окатывает планетку, как из ведра, своими протонными вихрями. Единственная надежда у странников на счисление курса борткомпьютером. Но ежели возникает постоянная курсовая ошибка, то вездеход начинает упорно ползти в какую-то чертову задницу.

Впрочем, в борткомпьютере параллельно и независимо фурычат три системы счисления… Чтобы все они подгадили одинаково, тут требуется злое и преднамеренное вмешательство. Не рановато ли я доверился фемке и передал ей в безраздельное владение борткомпьютер, по-мужски взяв на себя кипящий и булькающий реактор. Да, я действительно люблю кипящие реакторы — с тех пор как в старшем классе детского питомника построил программируемый самогонный аппарат — но не до такой же степени, чтобы чихать и кашлять на все остальное. Вот если бы можно было сделать фемке укол раскрепостителя. Но как вначале совладать с этим монстром? поди, скрути зверюгу такую.

Машину стало бросать. Урчание, взвизги, даже хрюканье. Это несмотря на то, что поверхность ровная, рычаги мощности никто не дергает, а электроприводы, судя по датчикам, такую тягу дают на колеса, какую надо — исходя из сцепления с грунтом. Я пощелкал клавишами диагностики — генераторы, турбина, приводы — все в норме. Значит, с реактором нелады. Если он барахлит, то это моя вахта. И заняться им надо поскорее, пока не началась какая-нибудь катавасия, вроде электрической бури, от которой лучше улепетывать со всех колес.

Запустил слив натриевого кипятка из активной зоны, ввел туда замедлители нейтронов, напялил скафандр — тот в брюхе уже свободен мне стал, тощаю в отсутствие бацилльных харчей — и выбрался через шлюз. За бортом умеренное волнение пылевого моря. Тут мне подумалось, а что, если подружка сейчас рванет с места, скоро ли я стану малопривлекательным трупом? Кислорода-то немножко захватил, чтобы напялить тяжелый антирадиационный халат по прозвищу “презерватив Ильи Муромца”.

Когда проходил мимо холодильника-радиатора, померил тепловое излучение — перегрев налицо. Отпер ключом люк, на котором нарисован смеющийся мне череп, поднял циркониево-керамический колпак отражателя, затем торцевую крышку, повращал барабанами управления. Так и есть, спеклись урановые шарики, несмотря на пирографитовую упаковку. Опять же компьютер сплоховал при контроле подачи и вывода из активной зоны сраных этих шариков. Теперь придется самые вредные шматки клещами выкидывать на песочек, а остальное пропускать через сепаратор. Пока я колупался, в мою огорченную голову забрело, что эту заморочку можно устроить, подгадив через компьютер. А когда я ударно ворочал клещами, не раз мысль меня мучила, что за время моего неприсутствия Шошане очень удобно внести поправочку в счисление курса.

Когда я вернулся в кабину, фемка какая-то взъерошенная была, словно замела только-только следы своей бурной деятельности. Я промаршировал к компьютеру — ага, не успела убрать свою пачкотню из архивного журнала! Вот они — прежние контрольные точки и курсовые параметры. Для сравнения я рядышком по-быстрому разместил новые фемкины цифры. Не сходи-и-ится!

Едва все понял, как она влепила мгновенный фемский удар, ногой по среднему уровню, как раз в то место, куда собираешься двинуться. Но я и до этого вполглаза за ней присматривал. Поэтому не сплоховал…

Да как не сплоховал!

Я сделался весьма необычным, совсем не таким как всегда. Человеком-юлой. Нечто похожее я испытал на своей шкуре в пневмопроводе, только сейчас все произошло на реактивной скорости.

Мигом оживилось несколько полюсов, источников напряжения, каждый из которых высвободил свою собственную силу в виде вихревого поля. Появились поля едкие, наступательные, и менее подвижные, плотные, защитные — в общем, плюрализм был соблюден. Они смешивались друг с другом, образовывая множество пульсирующих струй, похожих на кровеносные сосуды. В итоге и слепилось что-то вроде кокона.

Уму — по крайней мере моему — не постижимо, почему я не очумел, запутавшись в новых ощущениях. Как будто у меня действительно имелся Контроллер, который все преображал в более-менее приемлемый и усваиваемый вид. Он же, по-моему, и дирижировал всем этим делом.

Один из полюсов еще поднапрягся и вдруг резко разрядился. Трах-тарарах, крик “я-а”. Кажется, орал лично я, а не полюс. В нескольких “сосудах” энергия забила, как психованная, словно собиралась вырваться фонтанами наружу. Из-за этого движение всех предметов и членов тела вокруг меня изменилось настолько, что башмак фемки впаялся в панель компьютера. Пинок был внушительным, нога утопла. Пока девушка забирала свой башмак обратно, я успел цапнуть с переборки огнетушитель и впаял им по стриженой голове. Вернее по тому месту, где недавно была цель — фемка согнулась с той же быстротой, с какой лопается бутылка с водой, выставленная на меркурианский холод. Вследствие этого ее башка вошла в мое брюхо. Я опрокинулся на пол и тут увидел подметку, опускающуюся мне на физиономию…

10

Я ощущал спиной палубу, даже сварной шов чувствовал — надо мной склонялось ненавистное лицо Шошаны. Прежде чем попробовать ударить ведьму, скосил глаза вбок, освежая знания об обстановке. Что за бурда-муда — панель компьютера цела! Я сел, сунул в рот сигарету — от дыма в голове немного прояснилось. Шошанка была матово-бледной, как пепельница, по ее пальцам гулял тремор.

— Погоди-ка, девушка, ты разве не расквасила ногой компьютер?

— А зачем?

— И мы с тобой не бились как Ослябя и Челебей?

Неужели все такое мне прибредилось, как недоноску, надышавшемуся аккумуляторной жидкости? Но Шошана несколько восстановила мою репутацию.

— Я еще не могу до конца все объяснить. Что-то подействовало из тебя и через тебя. Причем, вначале на машину. Ты разобрал реактор, но когда выключил сепаратор, началось, как ты выражаешься, ахинеанство.

На тебя что-то нашло — какое-то вихрящееся марево, видимое даже невооруженным глазом. Если точнее, это было вещество с весьма слабым, не фиксированным излучением, которое полностью заэкранировало тебя. Когда мне удалось прошибить этот экран, я немного разобралась с его возможностями. Он, чем-то напоминая тренажер, выдавал для тебя синтетический мирок. Крохотный, но вполне настоящий.

— Тренажер? — дурным голосом повторил я.

— Он резонировал со страхами в твоей башке. Ты действительно тренировался в чем-то. Эта морока, которую ты снабжал своей энергией, быстро разбухала. Подробности неясны. Однако, едва мне удалось перерезать каналы, подводящие твои силы к этому “тренажеру”, как экран мигом куда-то запропастился. Правда и встряска была для тебя достаточно основательной, отчего ты брякнулся в обморок.

Да, кто-то из нас “с тараканами”, а может уже оба.

— Весьма вдохновляет, что ты не ломала компьютер и не вжарила мне головой в живот, но свои страхи я уважаю… Делай со мной что хочешь, бей, принуждай к сожительству — против этого я меньше всего возражаю — но я не понимаю, как одновременно три системы счисления могут врать одинаково. Ведь ниоткуда взявшийся “тренажер” тут ни причем.

— Системы счисления не врут, врет пространство в котором мы движемся.

— Да, Колумб тоже ехал в Индию, а попал в Америку, но он-то не просыхал всю дорогу. В наших полужидких мозгах может быть вранье, в машинах разлад, однако пространство — извините, нечего на него поклеп возводить. Речь ведь идет не о каком-то плюгавеньком аномальненьком кусочке почвы. Еще понимаю, перлись бы мы через вселенную, сжирая парсек за парсеком, пролетая со свистом мимо черных дыр и жирных пятен… Я уважаю пространство и рассчитываю на ответное уважение с его стороны. По-крайней мере, на этой плюгавенькой планете.

Между прочим, я даже не знал, какое объяснение хочу от нее услышать. Первый раз в жизни такое, спина запотела из-за стрессовых гормонов. Пожалуй, мне сейчас больше всего хотелось лежать пьяной мордой в винегрете, где-нибудь в Васино.

— Тем не менее, девиация есть,— отчеканила неумолимая Шошана. — Несколько раз я пыталась в рамках системы симметрий подобрать такой курс, чтобы выбраться из нее. Но все без толку покамест. Оттого и не хотела тебя пугать. А теперь проверяй расчеты,— распечатка белой птицей пронеслась рядом с моим ухом. — Время, потраченное на движение, становится ничем, оно словно сжирается пространством, делается дополнительным его измерением!

Впервые я видел Шошану, искренне растерянной или, может, потерянной, отчего у нее появились крупицы женской привлекательности. Не побоюсь даже таких слов — звездинки сексуальности. Да, допекло ее подлое пространство.

— Ну, будет тебе, Шошка. Если я правильно тебя понял — что-что, а старость с маразмом и прочие нехорошие проявления времени нам здесь не угрожают корявой клюкой. Пространство их быстренько харчит. А вот на прежнем пути кто-то непременно с помощью бомбежек и артобстрелов довел бы нас не только до маразма, но и до летального исхода. Не дрейфь, с пространством как-нибудь разберемся. Может, чтобы двигаться вперед, надо, например, ехать влево.

— Разберешься с ним. Это означает изменение физики на каком-то очень глубоком уровне,— тон фемки стал совсем плаксивым.

— Глубже атомарного уровня?

— Не ерунди, мент.

— Я не мент, а страж порядка со слегка засохшим менталитетом. Ну так что, глубже элементарных частиц и волн?

— Само собой.

— И субнуклонов.

— Спрашиваешь, лейтенант. Это — ПРЕДМАТЕРИАЛЬНЫЙ уровень, понял. Мистикофизики называют его уровнем тонких энергий или протогенов. Оттуда прорастают все остальные уровни. И субнуклоновый, и атомарный, которые уже определяют свойства пространства-времени…

— Постой-ка, я кажется угадал. В здешних краях из-за некой херни на предматериальном уровне произрастает нечто вполне материальное, однако не наше, чуждое как простому человеку, так и простому булыжнику. Поэтому континуум и не балует нас знакомыми свойствами. И растет здесь та самая “грибница”, на которую ты намекала в прошлой просветительской беседе. В разных аномальных зонах она уже показывала фокусы — устраивала материализации, дематериализации и телекинез, а здесь решила поводить нас за длинные носы. Ай да Тереха, ай да Пушкин, сукин сын — расчухал постреленок всю гнусность. Ну, Шошанка, включай теперь на полную мощь всю вашу фемскую организацию, самое время. Тебе, фемка дорогая, сдается мне, будет раздолье. Неужто вам, хваленым симметристам, не управиться с какой-то бестолковой растительностью!

Шошана резко отвернулась, что было опять-таки по-женски. Ура. Нравится ли Шошане это или нет, но в ней затеплилось из-за неудач что-то, приходящееся мне по вкусу.

Меж тем в меркурианской мгле появилось голубоватое свечение. Похожее на множество выпущенных невесть кем голубеньких ниточек. Бахрома, что ли? Кажется, я угадал — это кто-то показывает себя в рекламном свете. Ладно, пусть даже меркурианская тварь. Согласен быть Дуремаром.

Некая игривость, возможно предсмертная шипучесть настроения объяснялась тем, что не было мне жутко от этой рекламы, напротив, хотелось поскорее двигаться вперед, туда, где ниточек будет больше. Даже сердце сжималось от сладостного предчувствия, в чем я, конечно, не собирался признаваться. Но я видел невооруженным глазом, Шошана боится этой голубизны. И это меня сковывало. Прямо как сладострастника, которого таинственно манит женская попка, но при том страшится он вездесущего исполнительного листа.

Представьте себе, нормальные люди,— дальномер вам показывает, что расстояние до горизонта уменьшилось вдвое и бодро продолжает укорачиваться. Причем даже локаторы улавливают, как стягиваются и сокращаются предметы, которые мы недавно миновали — глыбы и скалы. И настает момент, когда на горизонте замечаем самих себя, причем невероятно разбухших. Мы рассматриваем это “невесть что” словно через огромадное двояковыпуклое стекло. Вездеход, похожий на “столовую” гору, а рядом с ним две фигурятины, в переложении на нормальный счет — километров пяти в высоту.

— Это напоминает мне картину “Старцы, подсматривающие за Сусанной”,— высказал я свое убогое мнение. — Мы, не в бреду будет сказано, наблюдаем самих себя. Только той поры, когда выходили починять первое левое колесо. Пространство, действительно, съело время. Обжорством этим прирастилось, растянулось и стало напоминать горшок или стакан. Коим мы уловлены, как мухи. В-общем, мы теперь заэкранированы со всех четырех сторон.

Она опустила голову на панель управления, и плечи у нее задрожали от вполне бабьего плача — ну вот, прорезалось.

— Я понимаю, Шошана, что приятного в этом мало. Мы переводим топливо, растрачиваем запасы кислорода, в конце концов ползем в глотку какого-то демона, помогая ему сделать ньям-ньям. Но мы ведь вдвоем прокакали игру. И ты, и я. Вот если бы каждый из нас изведал это в одиночку, то было бы куда тягостнее жить и помирать. А так, ты жалеешь меня, я — тебя, и мы плачемся друг другу в жилетку.

Я опустил ладонь на ее зыбкое плечо, потом аккуратно перевел стриженную головушку с панели управления — еще нажмет там кнопку катапультирования — к себе на грудь. Затылок, ушки, тонкие косточки висков и челюстей, пульсирующие жилки — все это было такое не супервуменское, трогательное.

— Шошка, ты еще попробуй по законам симметрий связаться со своими.

— Планетное ядро, само собой, тоже заэкранировано. Сигналы не проходят. Симметрия замыкается в этой “глотке”,— пробубнила она у меня на груди, даже щекотно стало.

— Может тут что-нибудь взорвать, чтобы там, за пределами “стакана” аукнулось. Стенки бы у него задребезжали и сеструшки, фемянки твои, услыхали и прознали б про нашу беду. Совет предоставлен тебе в данных условиях бесплатно.

Она резко выдернула голову. Глаза у нее были само собой мокрые, влажные и теперь из-за проявленной слабости злые, как у зверька.

— Насколько я понял, Шошик, система симметрий универсальна. Если мы даже несколько не в том пространстве заплутали, то все происшедшее ЗДЕСЬ — если, конечно, бабахнуть как следует — будет иметь отдачу ТАМ.

— Ядерный мини-взрыв?

— Я люблю другое “мини”, но и это мне по вкусу. Двести тридцать пятого урана у нас не так уж много в граммах и процентах, зато не будет возни с субкритическими массами и обогащением топлива. Под лучом гразера все сработает при более скромном количестве и качестве материалов. Килотонну тротилового эквивалента как-нибудь устроим.

Как изготовить мини-атомную бомбу из подручных средств? Если не надо мучиться с обогащением урана, то плевое дело. Я когда-то читал соответствующее пособие и Анима быстро растормошила в голове необходимый пласт памяти. Хорошо, что в бортовом шкафчике покоился робот для слесарных работ. Я обдирал пирографит с урановых шариков, воскрешенный слесаришка укладывал их в брикеты, скреплял проволокой и обматывал отражателем для нейтронов. Потом я втиснул получившийся пакет в расщелину скалы, рядом поставил на треноге гразер, включил, нацелил и бросился наутек. Едва отъехали на пять километров и спрятались за глыбу, как шарахнуло, после чего вырос одуванчик мини-атомного взрыва. Однако не успел он еще подрасти, а уже стал разжижаться и рассопливливаться, будто кто-то тянул из него силенки. Мне даже показалось, что это я его выкручиваю, как мокрую тряпку. Раз — и забултыхалось вместо ядерного гриба что-то похожее на огромную драную простыню, потом куски ее стали утончаться, превращаться в полосы, те в нити — уже знакомого голубоватого оттенка — последние тоже потаяли. Не осталось ничего кроме длинноволнового излучения. Пространство опять-таки съело потраченное время и горизонт стал еще более тесным.

Шошана была совершенно пригвождена этим фактом, плакала безутешно и всерьез. Стала на время просто бабешкой. А я вроде даже обрадовался, будто собственноручно мини-ядерный взрыв придушил. Даже посвежевшим себя чувствовал, хотелось еще убивать взрывы, хотелось вперед — меня словно примагничивало к истоку чудесных сил. И самому себе было неудобно признаться — весело мне, скорей всего, оттого, что грустно Шошане, что беспомощным стало прославленное фемство. Ведь всего несколько дней назад ей было все известно, в отличие от меня. Я тогда не притворялся щенком, а полноценно являлся им. И самое постыдное — она запросто могла физически подавить меня, шутя вышибить мои “гнилушки”.

Но затем я все-таки устыдил себя — ведь фемка при всем желании не высадила мои мозги, напротив, даже заботу проявляла. Потому не хочу быть свиньей, которая радостно хрюкает от чужой беды. Или ганимедским хищным студнем, который весело чмокает.

Я сейчас чувствую центр притяжения, глотку демона, направление сил, значит, могу сыграть сам. Я должен помочь Шошке и своему делу.

Время, потраченное на движение, превращается в путь, ведущий к какому-то демону, которого мы раньше обзывали тварью, грибом. (Теперь подлец заслужил более горделивое имя.) А не потраченное время во что превратится? Может, оно станет путем выводящим. Не моче— и кало-, а человековыводящим.

Если проглот-демон жадно хавает любой импульс движения и только жиреет за счет него, мы не дадим ему этого импульса. Я не совсем понимаю свои мысли, но нутром, “юлой”, чую, что именно так произойдет перераспределение энергии.

У меня в голове такая картинка возникла. Вот мы — вроде паучка на стенке чашки. Он карабкается изо всех сил обратно на край сосуда, но от проявленных усилий только сползает вниз. Почему? Потому что он передает импульс движения поверхности — которая, такая-сякая, заполучив его, еще более искривляется, изгибается в сторону, совсем ненужную паучку. Короче, чашка только глубже делается. А не станет он передавать, глядишь — и спрямится поверхность. Или того больше — теряя энергию, выгибаться начнет в обратную сторону. И паучок, следовательно, благополучно скатится с нее, бяки-раскоряки, с поверхности этой, как с ледяной горки.

11

Мой растрепанный голос метался меж бортов и тонул в квазиживой мякоти подволоки — вместе со словами она впитывала углекислый газ и водяные пары.

— Чего мы собственно испугались? Да, прошлое замаячило на горизонте. Ну и что? Вот если бы будущее увидели. Вообще, чем прошлое отличается от настоящего? — только лишь отсутствием энергий.

— Это не факт,— Шошана лениво участвует в навязанной ей дискуссии.

— По крайней мере, не хватает энергии устойчивости, от которой рождаются гравитоны и силы тяготения. Так обстоит дело в привычной нам системе симметрий.

— Сам придумал, лейтенант?

— Ну, ладно, прочитал. Пофорсить умом не даешь. Так гласят книги мизиков… А вот если наоборот, если энергия устойчивости, получив соответствующие каналы, начинает спокойно гулять туда-сюда и, например, переливаться в прошлое? Тогда мертвые, нарастив мясо-жир, смело вылезут из гробов, по улицам примутся разъезжают конки и кабриолеты, а дамы наденут фижмы и кружевные панталоны. В общем, прошлое активно влезет в настоящее.

Об этом можно было покурлыкать, глядя, как голубенькие мерцающие ниточки тают, а над нами лениво проползает марево, искажающее показания приборов. Оно было похоже на время, которое, освобождаясь из вражеского плена, на радостях кушает растолстевшее пространство. А когда основательно обглодало его, голубые ниточки совсем погасли, вдобавок сквозь рассасывающееся марево проступили столь приятные ныне глазу очертания горы Череп. Оказались мы ровно на том месте, от которого двигались трое суток. Пока мы таким странным способом вырывались из дружеских объятий демона, меня выручали наркомультфильмы и джин с тоником (таблеток того и другого еще хватало). Шошана довольствовалась леденцами с медитацией, и, по-моему, была просто заторможена, даже подавлена той незавидной ролью, которую пришлось ей сыграть.

— Подумаешь, встретили одно-единственное чудище, которое к тому же быстро рассопливилось,— безрезультатно утешал я ее. — Настоящие серьезные монстры, наверное, треплют его по щекам и обзывают “щенком”.

Как надо себя вести, если в одно прекрасное утро ты просыпаешься усатым тараканом или, например, килькой в банке. Наверное, сообразно новым обстоятельствам. У меня это получалось лучше, чем у напарницы. В чем Космика преуспела более всего, так это в превращении человека в нолик, которому как-то до фени, живой он или уже “сморщился”. Исполнилась многовековая мечта всех йогов, факиров, монахов и прочих самоистребителей. Тот мужик, который инкубатор для выращивания космонавтов придумал, сделал для освоения космоса больше, чем все Циолковские, фон Брауны и Королевы вместе взятые.

Шошане тоже было до фени, целый ее организм или распался на составляющие. Но оттого, что ее фемство не сдюжило против аномалии, психика ее маленько треснула.

— Шошка, ау, по-моему нам пора тронуться. Только не в психическом смысле, а в физическом — туда, где мы еще сможем принести пользу державе. Мы сделали хороший крюк в сторону, едва не повисли на этом крючочке, но теперь пора выбираться на старую дорогу. Искренне надеюсь, что оппоненты уже посчитали нас без толку погибшими и перестали нам заботливо готовить всякие сюрпризы.

Шошана, хоть и насупилась, но безропотно стала искать перемычки между новым и старым путем. Все-таки у этих фемок особое чувство субординации, едва ощутила мое командирство и уже бестрепетно подчинилась.

Конечно, пришлось немного отмотать назад по новой дороге, потом попотеть мозгами, пытаясь вычислить, где на переходе к старой трассе мы всего лишь провалимся, а где — утопнем. В итоге определилось — перед горой Череп свернем налево, затем протиснемся по краюшку каньона Канон, и отважно рванем через низину Шабашкин Суп.

В той самой низине я чуть ли не треть пути перся впереди вездехода, как бурлак на Волге и на трогательной картине известного художника. Вернее, привязавшись к машине веревочкой, бежал на мокроступах впереди брони и определял собственным телом да прибором-почвовизором, где тут есть дорога, а где — жадная меркурианская трясина.

Когда мы с Шабашкиного Супа выбрались, я быстренько прописался в кабине, и со словами “друзья познаются в еде” накинулся на праздничный стол: цыпленок табака в пилюлях и борщ-порошок. Но не успел такой призрачный обед расщепиться в моем желудке, как нас попытался прооперировать лазером какой-то свинтус в вертком вездеходе — то ли очередной наймит наших прежних притеснителей-прижигателей, то ли вполне самостоятельный разбойник.

Я только успел крикнуть: “Мать его за ногу”, чем однако перешиб стресс и вместо супрессантов начал вырабатывать кортизол и прочие гормоны бесшабашности. (Чуткая Анима еще и простимулировала этот процесс.) А вот Шошана своим сверхсобачьим нюхом загодя учуяла готовящееся посягновение, вернее заметила искусственность в естественном пейзаже. Она вовремя поставила вездеход на задние паучьи лапки, поэтому иглы бешеного света прошили не нас, а пространство неподалеку от днища. Оправившись, я заметил, в какую сторону махнула головой фемка и застрочил по врагу из массивного бортового плазмобоя. Если точнее, мыслеусилием развернул ствол, и задал автоснайперу сектор битья.

Среди фонтанчиков — там выстреленная мной плазма испаряла камни — мелькнуло искусственное тело и юркнуло в какую-то трещину. Видимо “огневая точка” сочла себя подавленной и решила исчезнуть по-быстрому. Когда корпус нашей машины из вздыбленного положения опустился на грунт, то выяснилось весьма приятное обстоятельство — мы целеньки, все члены вместе, и охотники не будут делить наши тушки. И одно пренеприятное — нам подрезали одну “ногу” плюс вывели из строя приводы двух колес. Борт был проплавлен, и металл приводов разлетелся мелкими брызгами. Похоже, что обидчики заодно поковыряли в нашем вездеходе гразером.

— Надо признать, Шоша, что я отлично пострелял, правда не совсем туда, куда надо. Поэтому продолжение следует… С другой стороны трещины вероломные враги не появились. Значит, затихарились где-то в ней. Небось, думают, что мы побоимся их тронуть. Правильно думают, мы боимся. Да только если мы не снимем с их машины недостающие теперь приводы, то барахтаться нашему дружному экипажу осталось недолго. Подъезжать к ним поближе тоже не стоит, лучше прижаться к холмику. Если кто-то шарит взглядом по местности, то решит, что мы улепетнули, поджав хвост и жалобно скуля. А мы все-таки пойдем и лично пообщаемся с ними. Вернее, я пойду. Люблю слушать проникновенные разбойничьи рассказки, они порой вышибают из меня слезу.

— Ты что, не доверяешь мне после всего? — как бы между прочим уточнила Шошана.

— Электроприводы умею демонтировать только я. Кроме того, если один вляпается в историю, то должен быть другой, который придет ему на выручку. Об этом во всех романах напачкано. Согласна? — мне пришлось воспользоваться быстротой своей речи. Я скорость словесного поноса наработал, когда учился за три секунды произносить ритуальную фразу при задержании преступника: “С этого момента каждое ваше слово может быть использовано в интересах следствия”. (Надо ведь еще успеть выстрелить, если урка не захочет делиться словами со следствием.) Грунт здесь был по-особому дерьмовый. Даже в мокроступах нога утопала чуть ли не по колено, создавая впечатление, что шагаешь по овсяной каше. Раза три я плюхнулся в нее, вымазался, облип трухой, зато внешне почти слился с местностью. Наконец, добрался до трещины, а фактически до ущелья. Противоположный склон метрах в двадцати, хоть и бугристый он, ховаться там вездеходу негде. А все равно зуб даю на вырывание, что трактор где-то здесь. Ведь никто никуда по бесконечной равнине не удирал.

И тут башка сварила кое-что пригодное для потребления. У ущелья есть дно. У всех ущелий оно имеется. Только здесь дно закидано многометровым слоем густой трухи. Ужели или неужели, но сдается мне — совершив очередной разбой, вертлявые злодейчики ныряют на дно и ждут момента, когда можно снова вылезти и напаскудить.

Мой взгляд на вещи посвежел и заметил яму на поверхности трухи — там будто великан по нужде присел. Я принялся аккуратно спускаться по склону, что-то предвкушая. Тут из трухи, как раз в районе ямки, словно башка какого-то длинношеего монстра выбралась оптическая труба с загогулиной и стала обводить окрестности пристальным взором. Играть в гляделки я побоялся и выбрал самый сомнительный вариант.

Я скатился по склону вниз. Вполне бесшабашно. Думал, что замаскируюсь, спрячусь с головой в рыхлятине, но не забуду уцепиться за твердую поверхность склона. Однако, едва погрузился в труху, как ноги перестали держаться на тверди и носки соскользнули с камня. Я понял, что склон тут загибается в противоположную от меня сторону, зона трухлявости уходит под него, а также вниз, причем неизвестно на какую глубину. Заодно скала стала крошиться под моими пальцами. Не успел я чего-либо предпринять и что-то особенно мудрое сообразить, как сорвался с загогулины скального выступа. Меня потащило. Тащило немало, и вниз и вбок, не встречая моего особого сопротивления, все-таки непреодолимый форс-мажор. Наконец, я застрял в какой-то щели. Напоминающей ту скальную выемку, в которую древние закладывали уважаемые мумии больших начальников. Что и говорить, заживо погребен. Наверху скала, причем многометровая, где-то сбоку дыра, через которую меня втолкнуло в щель, а за ней толстой слой пыли. Теперь стало понятно, что я предвкушал.

Приплыли — Шошане даже и не догадаться будет, в каком месте мое тело нырнуло, не говоря уж о том, куда его утянуло. Впрочем, и знай она, где я похоронен, все равно выцарапать меня никаких возможностей не представится. А кислорода на два часа. А еды на двое суток. В принципе этот полезный газ мне даже на два часа не нужен, и через пару суток я вряд ли захочу кушать.

Но я решил еще с часок побороться со злом, не отключаться и не паниковать. Как-то же бандитский вездеход выбирался отсюда! Впрочем, не надо о вездеходе. Для начала лучше немного расслабиться, попробовать и в столь неприглядном месте улечься поудобнее, в позе трупа. Тьфу, опять труп. Лучше вспомнить кроватку в “Мамальфее”. Четвертушка века ухнула в прорву, а я отлично ее помню. Она нам маму заменяла. В пять лет уже было достаточно поводов для нервотрепки, хватало кулачных поединков, а заляжешь в нее, скуля от синяков и… Мягкий мерцающий свет, воздух с меняющимися травяными ароматами, легкое дрожание постели и голос ласковый, ласковый с земным акцентом. “Отдохни, птенчик, а то ведь намаялся…” и все такое. Мне с тех пор все голоса неласковыми кажутся.

Так. Прильнуть спиной к скальной породе, ладони прижать к камню, который сверху от меня — эти действа внутренний голос подсказал, может тот самый Контроллер напел. Очень кстати я мамку-кроватку вспомнил. Правда, на какое-то время дремота — очень сладкая дремота — чуть не поглотила меня. Но некий внутренний зуд (не спи, покойником станешь) удержал мое, с позволения сказать, сознание от усыпания. А потом внутри меня что-то зарезонировало с тихими колебаниям скалы. Я это не сразу понял. Вначале просто показалось, что по организму ползают стайки разнокалиберных, но все же мелких мурашек. Зудежно, щекотно.

Однако, немного погодя разобрался, что скала похожа на вибрирующий студень с ниточками пульсаций. А эти пульсы словно ниточки пробегают сквозь меня. Скала была куда живее, чем казалось на первый взгляд. В ней имелись всякие пульсации: и очень подвижные, готовые разорваться, и будто раздувающие ее, и похожие на мягкие переливы, и медленные вибрации долготерпения, которые как бы скрепляли камень, не давая ему стать трухой. Этим колебаниям стали отвечать и “подмахивать” мои полюса, которые, гудя вибрациями, все больше давали о себе знать. Я имел дело с иномирьем, миром, подстилающим нашему. Он был глубже молекул, атомов, субнуклонов. В этом иномирье, в какой-то бездне (безымянной, должно быть, или, может, с именем Тартарары), я состоял из того же, что и скала. Мы были как муж и жена в каком-то смысле. (Только не посчитайте меня за тех извращенцев, которые вступают в законный брак с предметами, даже такими эстетически законченными как роботессы.) Я тут уличил сам себя в подражании умничаньям мизиков и засмущался. Но внезапно подтвердилась древняя мудрость: чтобы хорошо жить, надо уметь вертеться.

Повторились крутящиеся поля из моего пневмопроводного кошмара. Я опять почувствовал себя человеком-юлой. Из полюсов вырвались (как выражались, лет триста назад — испражнились) и засвистали вихри. Вихри расплывались все больше и немного погодя стали быстро плывущими клубами напряженного тумана.

В результате такого крутого торчка я ощутил соколебания со скалой, и, увы,— мне стыдно и я горжусь своей стыдобой — некий вид соития с ней… Если выберусь, подумал я, обязательно сделаю детскую надпись на камне: “Терентий + Скала = любовь да траханье”. Она, как пылесос, ласково втянула меня, я распределился в ней, во всех ее внутренних и внешних изгибах. Что говорится, лучше нету того света.

Да, я мог уже сделать любовное признание. Скала была теперь для меня не тупой твердыней, даже не куском студня, а посекундно меняющей очертания зыбкой туманностью. Очень симпатичной туманностью с несколькими полюсами напряженности, которые так приятно щекотали меня со всех сторон. Несмотря на всю очевидную сексуальность моего совокупления со скалой, я не только культурно отдыхал, но и работал. В тумане нашего единения объявились совершенно посторонние малоприятные пульсации. Очень простенькие, почти механические. Кто их посмел источать? Инородное тело? Бандитский вездеход?

Крутя любовь со скалой, я заодно постарался усилить одно из своих полей — самое горячее и подвижное. Тонкие волокна моих пульсаций оплели чуждые вибрации. Я импульсивно, словно народ за вождями, устремился вдоль получившегося проводника, полетел как стрекоза на мерцающих крылышках. А в реальности, резво разгребая рыхлятину, пополз будто живчик вглубь скальной трещины, в противоположную сторону от дыры, через которую угодил в этот секс-погреб.

Проводник растрепался было на множество проводочков, я почти растерялся. Но потом оправился, потому что неприятные пульсации четко вели к соцветию пятен в туманности скалы, которые выделялись своей грубой жужжащей наэлектризованностью.

Там, в “зазеркалье”, мне даже казалось, что я по-хозяйски закрепился в центре, а туманность скалы прокручивается вокруг меня. Небось, многие праздные зеваки видали на карнавалах, как мальчики и девочки переступают ногами по внутренней поверхности здоровенных пластиковых пузырей, отчего те вращаются и катятся. У меня именно так и получилось, только без всяких денежных затрат.

Потом зрение мое переключилось из мира полюсов и пульсаций в наш обычный-сермяжный. Опаньки! Я уже в тоннеле, закороченном с двух сторон завалами из трухи и щебенки. В нем стоял вездеход, тот самый, бандитский. Значит, пока я там занимался пульсациями-фигациями тело мое ухитрилось протиснуться под скалой туда, куда надо, и добраться до полости, в которой устроили моторизованные урки свою малину.

Когда я по-пластунски уже стал пробираться к вездеходу, чтобы незаметно угостить его гранатой под колесо, он двинулся вперед, из туннеля. И вся куча трухи словно расстегнулась перед ним! Я вначале изумился, а потом врубился — из пещеры на поверхность планеты тянется кишка, наполненная металлорганическим гелем. В нужный момент под влиянием электромагнитного поля или субнуклонового импульса гель меняет свое аморфное, сопливое состояние на самое что ни на есть жесткое, отчего вялая кишка становится крепкой трубой.

Я осторожно потрусил следом. Однако, “прямая кишка” мигом затвердела, вездеход промчался по ней, выскочил из “ануса” и стал карабкаться на склон ущелья. Тут уж я рванулся с такой скоростью, будто у меня в штаны было наложено много динамита и кто-то поднес фитиль. Но по дороге сообразил, что не успею добраться до склона прежде чем кишка схлопнется. А запасе только ракетница с одной управляемой ракетой.

Я своевременно прочувствовал одну из пульсирующих нитей, которая связывала мой самый горячий полюс и жаркое расщепляющееся сердце вездехода, жужжащее сейчас как рой свирепых ос. Резкими мыслеусилиями я намалевал ее в виде линии на прицельном экране моего хайратника — теперь это траектория наведения ракеты. Оставалось только пустить реактивный снаряд.

О, чудесное мгновение! Подбитый вездеход вздрогнул и пустил дым из под днища. Он еще недолго пытался ползти, потом застыл на склоне, слегка шевеля лапками, как смертельно раненный таракан. Когда я подлетел поближе, рассчитывая положить гранату прямо на люк, отверстие разверзлось самостоятельно и оттуда вместе с клубами пара выпростался мужик. Я навел на него пустую ракетницу, он, искренне удивившись, выронил свой плазмобой, который мигом перекочевал ко мне.

— Вовремя ты нас застукал,— сипнул пленный в переговорник,— нас как раз сраный пробойный ток шарахнул.

— Это я вас шарахнул, только попробуй назвать меня сраным. Есть там в скорлупке кто-нибудь еще?

— Напарнику, его Людмилом звали — полный каюк. Переборка лопнула, и ему в спину влезла раскаленная арматура. Когда он уже околел, полился литиевый кипяток. Сейчас там настоящий суп.

Я подобрал пушку мужика-разбойника. Плазмобой, причем дорогой, с автоматическим улавливанием сразу дюжины целей, успевай только поворачивать ствол, чтобы совмещались на экране хайратника прицельный вектор и перекрестье, помечающее очередную жертву.

— Ты зачем стрелял по моему вездуходу, дурной? Персональный заказ имеешь на мою персону или всех так привечаешь? — решил уточнить я.

— Стал бы я из-за персонального заказа берлогу в столь негостеприимном краю рыть. Живу я этим, тут ведь регулярно кто-нибудь проезжает. Двух пропущу, третьего проработаю.

— В общем, честный разбойник. Целых двух из трех пропускает. А мог бы всех трех порешить, ведь любимая работа не утомляет. Прекрасный пример для юношества. Ладно, двигай, мне за автогеном пора, кое-какие излишества сниму с твоей колымаги. Она ведь тебе больше не понадобится. Так что, попрошу вперед, только без резких движений, они меня очень нервируют.

Захваченный в плен мастер скверных дел стал послушно карабкаться вверх. За ним с пыхтеньем — я. Когда до края обрыва оставалось меньше метра, он вдруг поскользнулся и поехал на животе вниз по склону. В тот момент, когда его сапог оказался — если прочертить нормаль к поверхности — на уровне моего шлема, пленник запаял мне каблуком по “чайнику”. Сообразно силе пинка, я был брошен в никуда. Руки оторвались от камня, тело выписало дугу большого круга градусов в двести. После чего я ухнул вниз по склону, но резко выкинув вперед раскоряченные пальцы, смог затормозить. Пока я этим занимался, разбойник выдирал оказавшийся у меня под боком плазмобой. Когда мне удалось привстать, упершись ногами в какой-то уступ — оружие закрепилось уже в руках счастливого пока что соперника. Ах, зачем я не захватил с собой лазерного ножика — думал, что помешает, а ведь помог бы.

Сопернику повредило лишь то, что он находился слишком близко от меня, причем в неустойчивой позе. Поэтому он не сразу развернул в мою сторону метровый ствол. Пока наводил, я поймал дуло рукой и опять-таки отвел в сторонку. А разбойный мужик по инерции мышления выстрелил, отчего был отдачей опрокинут на склон, по которому еще и съехал вниз. На этот раз его шлем оказался близко к моей руке, та случайно подхватила каменюгу — если точнее, кусок свинца — и сыграла им по забралу. Вообще-то эта стекляшка делается из очень прочного сплава, однако по моей руке как по шлангу пробежала пульсация от одного из полюсов. Она выжала из камня темную энергию, которая и влупила по стеклу… Короче, забрало треснуло и, следовательно, разлетелось.

Не в первый раз я видел как кончаются люди, столкнувшись один на один с разреженной атмосферой Меркурия. Как, налившись кровью, лопаются глаза, как сочится сукровица сквозь кожу, которая вскоре трескается, будто кожура гнилого фрукта. И пусть разбойник был гадом-скверноделом, я бы рискнул ему помочь, имейся хоть какая возможность. Ведь я не из тех, кто тащится от чужих неприятностей, вдобавок кодекс кшатрия рекомендует (но все-таки не обязывает) лишать врага жизни наиболее благородным образом. Но возможность отсутствовала. Впрочем пострадавший бандит почти мгновенно расстался с сознанием. Я и себе такого хочу. Это лучше, чем попасть на обед в виде блюда некоторым нашим муташкам, которые кушают своих сограждан именно живыми и недовольными. И не ради полового удовлетворения, как земные садюги — наши людоеды в этом отношении невинны. Им просто нужны гормоны и витамины, что имеются лишь в живой громко кричащей еде.

После такого неприятного инцидента я поспешил вверх по склону и, перевалившись через его край, почти бегом направился к родной машине — несмотря на нехватку кислорода, творящую звон в ушах и темные пузыри в уме-разуме. Влетаю в кабину, а Шошаны нет там. Ну и сюрприз — докатились! Я подвел вездеход поближе к ущелью, и хоть измочаленный весь, нацепил новый кислородный баллон и отправился ее искать. Лишь бы ей не сверзиться в эту труху. Я против этого голосую всеми руками и ногами.

Не упала ушлая Шошана, нашел я ее возле того мужика. У него, конечно, замерзшее месиво вместо лица, а она сидит рядышком.

— Шошка, уж не принимаешь ли ты его за меня? Я еще “не того”. И, конечно, не стану возражать, чтоб заупокойная молитва, предназначенная мне, досталась ему.

— У него даже Анима не откликается… А ты сволочь,— выговаривает она искренне, впервые с некоторым чувством,— поганка. Разве можно так надолго сваливать в туман. Пока я ждала тебя, у меня даже суп прокис.

Я тут вижу, печаль печалью, а автогеном она аккуратно уже два электропривода срезала. Ну, ладно чего с них, фемов, взять, они же машинообразные.

Когда мы тело невезучего разбойника, раскачав, предали трухе, и все дорогостоящее с его трактора сняли, и в виде трофея унесли, и замену электроприводов закончили, и вернулись в рубку, то так уютно стало, что я даже зажмурился. Растворил себе таблетку ирландского виски, из заначки достал сигару лучшего марсианского табака, затянулся. Шошанка села на палубу, облокотившись спиной на бортик моего кресла, а коленки обхватив руками — ну прямо семейная картинка. Тут я у нее все-таки поинтересовался.

— Ты от чего больше опечалилась-пригорюнилась? От моего плачевного, как тебе казалось, финала или от срыва в выполнения важного задания вышестоящих товарищей?

Заметно было, что у нее проблемы. Наверное, поэтому она призналась честно. (Или, наоборот, увильнула в сторону)

— Что-то со мной неладное после той аномальной зоны, Терентий. Ты после нее как-то окреп, а я по контрасту квелая стала. То, как я сейчас себя веду,— это не фемское поведение.

— Может и не типично-фемское, но зато почти-людское. Хоть иногда переключайся на общечеловеческое начало — оно тебе идет, к лицу, так сказать. Я не хочу знать, как там с любовью обстоит в вашем коллективе — мне, чувствую, такое знание не понравилось бы. Однако мы сейчас с тобой кукуем вдвоем или вернее ведем совместное хозяйство, как испокон веку, как сто и тысячу лет назад заведено было. Кстати, ты отлично готовишь, в смысле растворяешь пищевые пилюли. Ну, хотя бы притворись, что тебя это устраивает — ведь приятно же, когда можно на кого-то положиться. Шошана, положись на меня.

Я опустился рядом с ней на палубу и, чего-то вдруг осмелев, приобнял фемку за плечи. Нормально, есть контакт! Тогда еще один шажок вперед.

— Не бей меня, Шошана, пожалуйста, в челюсть после того, что я сейчас сделаю.

Для начала она промолчала. Полумрак скрадывал резкость ее черт, а может они мне уже не казались такими резкими. Я погладил ее стриженный затылок, волосы были жесткие, колючие — впечатление такое, что приголубил ежика — но в ладонь приходило тепло. И я рискнул — приложился, как следует, к ее губам. По краям они были жесткие, но в середке и вглубь мягкие, даже ласковые. Секунд через десять она меня отпихнула.

— В челюсть бить не буду, но по кадыку могу запаять, мужичок. На мой взгляд, все это — половое извращение.

— Не настолько это напоминает половое извращение, чтобы ломать Адамово яблоко. Вот недавно я сожительствовал со скалой — и то ничего. То, чем мы с тобой занимаемся, вполне легитимно. Так и было всегда, чтобы там ни плели фемы. Я испытываю к тебе того глубокого чувства, которые почему-то не называется любовью. Прошу считать это за признание.

Я просунул руку ей под куртку. Это был ответственный момент. Ситуация казалась практически смертельной. Я невольно вспомнил картинки из видеокнижки — мускулистые самочки разных насекомых: богомолов, скорпионов и прочих вредных тварей пожирают без зазрения совести своих хиленьких дружков. Иногда прямо после признания в любви. Одна моя рука была занята, другая прижата к боковушке кресла. Фемка же двумя своими (вполне свободными и умелыми) руками могла бы мне мигом свернуть голову, как куренку, или резким тычком расплескать живот. Действительно, на какой-то момент она напряглась, я почувствовал ее необъемистые, однако стальные мускулы, но потом напряжение ушло.

Шошана признала за мной право, у таких дев-воительниц это означает, что она посчитала себя проигравшей какое-то сражение. Кожа у нее была гладкая и прохладная, а известные выпуклости все же больше, чем казалось при наружном осмотре. Я, стараясь не делать резких движений, сволок с нее одежку. В общем выяснилось, когда я процесс ее разоблачения завершил, что она — ладная девчонка. Ножки-ножницы, как у куклы Барби, талию будто затянули изо всех сил невидимым ремешком. Пальчики Шошанины мне всегда в кайф были — длинные и узкие, такими не только душить, но и ласкать удобно. Даже обидно стало, что девчата фемки имеют головенки, забитые всякой коллективистской гадостью, и не хотят радовать ребят. Впрочем, понятно, что ребята у нас, в основном, мудаки. Она его приласкает, а он, освоившись, станет блевать на пол или там воздух портить, или заставит ее стирать свои задубевшие носки.

И в самом главном межполовом деле Шошана отчасти разбиралась — может, потому что хорошо знала анатомию. Однако проявляла она в этом деле известные принципы. Никакого излишнего разврата — так, наверное, ведут себя королевы и валькирии.

— Однако, как сказали бы синоптики, зафиксировано выпадение греха, годовой нормы для этой местности,— подытожил я.

После столь тесного времяпровождения я изрядно повеселел, а она, пожалуй, помрачнела.

— У тебя такой вид, Шоша, будто ты собираешься без устали посещать венерического доктора Пенисмана или уйти от своих фемов в декрет. Что касается первого, то я, как любой приличный полицейский, обхожусь без “зверюшек”. И от второго варианта не трепещи. Даже если мы заведем эмбриончика, его вырастят добрые дяди-аисты в пробирочке, когда мы, конечно, заплатим. Радуйся, я — твой. Теперь у нас немного больше привязанностей, чем полагается в “атомарном” мире нашей Космики.

Но она не сказала: “А я твоя”, она призналась совсем в другом.

— После той ловушки, в которую мы влипли за горой Череп, ты, Терентий, меня подавляешь, хуже не бывает.

Я взъерошил волосы и поправил ковбойский платок на шее.

— Значит, я парень хоть куда. Эта тема достойна пенья и танцеванья. Особенно со стороны девушек.

— Не суетись. Подавляешь отнюдь не физически и даже не умственно. Понимаешь, все фемы соединяются меж собой с помощью нескольких центров симметрии. Так вот одно важное соединение сейчас утрачено, и затухание синхронной пульсации — это такой канал связи — происходит именно из-за тебя.

— Тебе не надоели эти все соединения, единения, объединения? Подумаешь, одним соединением стало меньше. А вдруг это в тебе индивидуальность просыпается. Без твоих симметрий тоже жить можно, причем припеваючи. Если тебе покажут на дверь в твоем родном коллективе, придешь трудиться на пару со мной в полиции. Если меня, а заодно и тебя, выпрут без выходного пособия из полиции, переквалифицируемся в старатели. Поднакопим деньжат — по-моему, у нас это получится, если подрабатывать иногда на большой дороге — плюнем на этот сраный Меркурий и поселимся где-нибудь на Марсе, на худой конец, на Ганимеде. Знаешь, какие там пейзажи…

— Ты балбес непонятливый или артист, умело придуривающийся? Мне или на Меркурии жить, в системе всех необходимых мне симметрий, или нигде. Жрачка покрывает мои энергетические запросы только наполовину. Я уже сейчас пробавляюсь аккумулированными запасами.

— Ладно, Меркурий не сраный, а весьма милый, особенно в хорошую погоду. Он мне тоже очень нравится. Я его, между прочим, уважаю — он маленький да удаленький. Вернемся в Васино, найдем фемскую бабку-знахарку, она тебе все симметрии мигом наладит. Если даже не желаешь отрываться от своего коллектива, будем просто встречаться. Ходить вместе в кино на утренние сеансы, на елку, целоваться украдкой в темных дурно пахнущих углах вроде завода по производству протоплазмы.

Но ее не так-то просто было уломать, она даже перешла в наступление — рефлексы, наведенные здоровым коллективом, держали ее похлеще ручных и ножных кандалов.

Я сосал джин с тоником, а она стучала кулачком — я отлично знаю, какова его убойная сила — по переборке.

— После аномального зоны, Терентий, в тебе, именно в тебе поселилось или же возбудилось зло. Что-то внедрено в тебя, может быть спора, эмбрион той самой твари.

Стоп, парень. Не вздумай купиться на эти заклинания. Не дай себя опустить. Фемки может чего-то и умеют, но в первую очередь они — сектанты. А это, означает, неустанные поиски врага и параноидальный уклон. Я признаю странные явления в природе, на них можно кое-что списать, но не собираюсь превращаться в какое-то пугало. Если даже это для кого-то удобно.

— Ну здрасьте, приехали. Споры, эмбрионы… глисты, аскариды, да кого они должны волновать кроме меня. Я тебе подыгрывал, но пожалуй, хватит. С аномалиями пусть физики да мизики разбираются, а нам в полиции неважно, что там в заднице у преступника зудит. Нас интересует, где, когда и как он совершил преступление. На караван с гафнием не эмбрионы налетели, а народец, жадный на легкую поживу. Дыня с Нуром не споры, а просто некачественные людишки. Отнюдь не сперматозоиды сидели за штурвалами бомбардировщиков и разбойничьего вездехода.

Фемка, кажется, немножко паниковала, оттого что я не хотел укладываться в Прокрустову раскладушку ее объяснений.

— Но то, что внутри тебя, оно живет, фурычит. Его вибрации экранируют меня.

— Мне тоже чьи-то вибрации не нравятся, но я ж не стреляю без промаха в того, кто их пустил. По-моему, просто пробудилась от спячки колдовская наследственность, доставшаяся мне от дедушки-шамана.

Улыбка проползла по ее щеке, во второй раз за время нашего знакомства. А я продолжал наяривать.

— Какой бы там лапши вам ни вешали на политзанятиях, Шошана, но по-нашему, по-мужицки, зло — понятие относительное. Я ведь не стал злее по отношению к тебе. И, мне кажется, жизнь отдать готов за тебя, причем свою.

— Мы, уважаемый шаман, до семи лет живем в так называемых материнских камерах. Там многое происходит само собой. Когда нас выпускают оттуда, то все вокруг кажется большой дрянью. Причем очень долго кажется, до самой смерти.

12

— Вот она — долина Вечного Отдыха. Похожа на ложку. Только какое-то время назад эта ложка зачерпнула нехорошего дерьмового варева. Похоже, что нас нынче ждут — не дождутся с хлебом-солью, чего однако не было в прошлый раз, когда я приехал не с тобой, а с Мухиным и прочим ОПОНом. Но их с тобой и сравнивать смешно.

Несмотря на пылевую завесу я различаю заграждение — цепочку тракторов, которая протянулась поперек тракта. В любом случае придется с заград-отрядом поздороваться.

Цепь была настроена воинственно, даже с приличного расстояния проглядывались серебристые дула плазмобоев. А мы будем демонстративно миролюбивы. Я остановился метрах в десяти от ближайшей машины. Ни в одном диапазоне заград-отряд со мной общаться не захотел. Приглашают, значит, на выход. Я без особой охоты напялил скафандр, из оружия ничего кроме маленького лазерного ножика, да пары плоских гранат не взял. Если и пригодятся боеприпасы, то только незаметные. Когда я выбрался в сумерки, один из вездеходов, вернее прицепная кабинка, просигналил мне.

Внутри нее сидели трое господ в довольно скованных картинных позах и еще двое мужланов строго стояли со сквизерами. Эти двое хотели было отцепить у меня пушку, но я демонстративно развел руки и заулыбался, показывая, что дружелюбен и миролюбив. Среди встречающих был шериф Кравец, у которого теперь растекался синяк на оба глаза, но по счастью отсутствовал пахан дядя Миша, которого мне пришлось обидеть в прошлый раз. Физиономии присутствующих не вызывали бурного оптимизма, напротив, от них хотелось взгрустнуть.

— Ну, представь, меня, шериф, публике,— вздохнув тяжко, вступил я в игру.

— Пару недель назад этот тип был лейтенантом полиции из Васино. Кто он сейчас такой, я не знаю и знать не желаю.

Кравец, судя по широкой фигуре типа “шкаф”, родом из питомника “Берлога”, что на Титане. Как, впрочем, и Мухин. Там, во-первых, не умеют давать малькам приличные имена, а, во-вторых, накачивают их мускулатуру искусственной тяжестью. Оттого Мухин с Кравцом такие внушительные на вид. И негибкие умом.

— Фу, какой моветон. Шериф, так не принято в высшем свете,— напомнил я. — Это еще хуже, чем пускать ветры при дамах.

— Ты лучше молчи, пока не спросят. Это будет полезно для твоего здоровья. Давай-ка свою персональную карту,— устало сказал густоусый человек, находящийся во главе стола. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять — он тут главнокомандующий.

— А, мент, к тому же не при исполнении,— недружественным тоном произнес усатый командир, пропустив мою карточку через идентификатор.

— Если точнее, в отпуске. Кроме того, я не из “Дубков” или “Вязов”, а из префектурной полиции,— голос мой завял от безнадежности.

— Да все вы одной какашкой мазаны. “Дубки”, “Вязы”, префектура… — глубокомысленно произнес командир. — Думаешь, отпуском своим нам головы заморочишь. Не на тех нарвался, синьор помидор. Так вот, если в течение часа не уберешься отсюда, я тебя велю расстрелять.

— Мне почему-то всегда казалось, что меня велят повесить… Послушайте, генерал, я уважаю ваши решения, также законы и даже красивые старинные обычаи, но мне не хватит кислорода и воды на обратный путь. Я рассчитывал прикупить здесь.

— Значит, тебе не повезет. Ты не в магазин попал. Я все сказал.

Хоть садись в трактор и тарань всю эту шеренгу дураков в лоб.

— Почему ты не хочешь растолковать мне причину такого недружелюбия, командир? Я ведь пригодиться вам могу не только в виде высохшего трупа. Я поспешил сюда пару недель назад, потому что хотел вычистить все гадство из вашей долины. Так мне тут никто слова по-доброму не сказал. Своих покрывали, да? Мол, хоть и бяка, но своя.

Ну и кого покрыли? Эта история, в которую влипли ваши озорные и вороватые ребятки, не поперхнувшись сжевала их, как карамельки. Кому вы навредили, чудаки. Мне? Посмотрите в мои проницательные глаза… не отводите взор. Я единственный, кто может с этим мокрым делом разобраться. Потому что “Вязы” с “Дубками” здесь крупно порезвились, в том числе потанцевали и на старательских косточках.

— И “Вязы”, и “Дубки”? — Шериф даже привстал.

— Сядьте, Кравец, вы не на стадионе. Просто кому-то надо, чтобы Совет Уполномоченных, широкие и узкие народные массы не узнали о тайне долины раньше времени. Поэтому кто-то расследование мне перекрывает и на пути сюда пытается угрохать. Вначале налетают коптеры и хотят сделать из меня цыпленка табака своими бомбушками, когда же я выписываю огромный крюк и снова возвращаюсь на старую дорогу, то меня ковыряют стокиловаттным гразером. Посмотрите на заплаты моего трактора. Ну, неужели я только врагам нужен?

Общество над чем-то задумалось, возможно о сроках расстрела.

— Все-таки без кислорода и воды тебе хана, поэтому тебе есть резон красиво говорить,— проницательно, как ему показалось, заявил густоусый.

— Машину мне сделал механик Филимон — которого я в свое время спас от вязовской пули, безвинно заточив в тюрягу — у этого трактора мощность на треть выше среднестарательской — реактор-то кипящий. И вооружения у меня хватает. Так что, если припрет, я смогу одолжить у первого встречного — и кислород, и водород. Но я хотел бы пообщаться с парнем по имени Дыня. При умелом подходе он стал бы многословен, как Шахерезада, и просветил бы нас во многих вопросах.

— Скажи ему, командир,— неожиданно вмешался Кравец со своим протежированием,— скажи лейтенанту. Он, действительно, страдалец, потерял здесь три машины и угробил половину своих опоновцев. И, кстати, не такой гад, как все остальные в этой самой префектурной полиции.

“Не такой гад” в данных условиях выглядело почти комплиментом. Усатый, недолго пожевав волоса под носом, показал мне на стул.

— Садись уж, коли пришел. Действительно, видели тут одного наглого мутанта, с башкой-дыней, еще из себя расследователя корчил. Нет, пожалуй, ему бы подошла кличка Арбуз, он был зеленый, как человек полежавший недельку в пруду. После того как он здесь пофланировал, нам вообще невмоготу стало. Накрылись все наши экскаваторы, буры и прочая техника. В основном, усталостный износ и электрохимическая коррозия, но в каком-то диком виде. А потом гафния не стало. Только железо и калиевая соль. Например, вчера копали гафний, потом пробежались какие-то голубые огоньки и одна ржавчина под ногами лежит. Я где-то читал, что такое бывает от импульсов мощных субнуклоновых генераторов, которые атомы перепаивают, но тут же ничего подобного.

В этот момент лампочки внутри фургона замигали.

— Тьфу, опять электрогенератор скис,— сплюнул третий из сидящих за столом, коренастый и жилистый, как пенек. — Опять унитаз лишь от педалей работать будет.

— Все время заморочки с электрогенераторами, потому что в обмотках какой-то запирающий слой образуется и само собой начинается быстрый разогрев. Принялись было питаться от термопар, один кончик суем в реактор, другой на холодок. И опять не то — урановое топливо перестало тепловые нейтроны давать. Это уж вообще ни в какие ворота не лезет. Вместо нейтронов пфуканье и лучики света, от урана двести тридцать пятого (сто мозолистых имперок за грамм отдавали, кстати) свинец один остается, которому красная цена — тощая имперка за килограмм. Аккумуляторы разряжаются, будто какая-то пиявка несносная из них весь заряд выпивает. А на улице пробойный разряд так и норовит ударить тебя в пятку. Усек, легавый? И чем ближе к прииску “Дубков”, тем больше этой срани,— унылым голосом рассказал усатый, как будто даже удивляясь, зачем он вообще толчет воду в ступе невесть для кого.

— И вам, наконец, это надоело. “Доколе?” — воскликнули вы и, расправив плечи, отправились на прииски для крутой разборки. Разве не так было? — я решил проявить ментовскую прозорливость. — Я вас не знаю, что ли.

— Разобрались… Отправились туда кодлой в двадцать человек, думали разметаем все… Мы даже не добрались до прииска, и половина вообще домой не вернулась.

Тут уже все присутствующие не выдержали и заголосили разом.

— На хреновую карусель попали… Там еще такая голубая дымка была… Едешь в одно место, а попадаешь в другое… Назад уже тронули, а все равно из круговерти не выбраться… У кого мотор заглох, тот и выкарабкался, а кто очень старался, того и след простыл… Вот вам и Дыня…

— Цыц! — густоусый показал, кто тут хозяин.

— Знакомая песня. Прелести аномального движения мне как-нибудь известны,— поддержал выступающих я. — Тоже попался, только у лукоморья Старательских слез. Вывод напрашивается, господа старатели — кто-то умело этими аномалиями пользуется!.. Ладно, чувствую, что растопил ваши каменные сердца. Где можно остановиться?

Немного смутившись своим переходом от роли главаря расстрельной тройки к душевному собеседнику, чуть ли не собутыльнику, густопсовый забормотал.

— Чуть левее курса, по которому ты пилил, в пяти километрах отсюда есть скала по имени Две Титьки. За ней склад. На замке входного шлюза набираешь пароль “восход”. Диктую по буквам: Ваня, Озирис, Сарданапал, Хуй-Нэн…

— Принцип понял, дальше не надобно.

— Там возьмешь, что тебе нужно, только не забудь в кассовом аппарате след оставить… Ты — один?

Неприятный вопрос. Надеялся, что обойдется без него.

— Я с напарником.

— Давай его персон-карту.

— Это — фем,— решил предупредить я, словно был хозяином большой злой собаки или, скажем, полуручного удава.

— Только такого напарника нам не хватало,— выражение лица у всех присутствующих было сродни тому, что бывает при внезапном недержании мочи.

— Что делать, командир. Мы выбираем, нас выбирают,— пустился в уговоры я. — Однако, фемы на нашей стороне. Они отнюдь не в друзьях с этой голубой дрянью, которая всех нас в оборот взяла. Кроме того, они минимум три раза поспособствовали моему пребыванию в списках живых. Может, эти брутальные бабы и задумали что-нибудь нехорошее насчет мужиков; например, отобрать у нас все яйца и записать в свои ряды. Но сейчас без них с голубой заразой не управиться.

Командир с минуту казалось прогревал мыслительный аппарат под озабоченное сопенье остальных.

— Ну, ладно. Мы или крупно просрем с тобой, или крупно выиграем. Поезжай, с фемом, с кошкой, с крысой, с кем хочешь.

Я вернулся в свой трактор и сообщил довольно напряженной подружке.

— Расслабься, свои люди. Очень обрадовались.

Шошана поскребла меня “наждачным” взглядом.

— Это вы так долго обо мне говорили?

— Мы так долго о тебе мечтали.

Через полчаса склад, наконец, прорисовался на мониторе. Хотя Две Титьки скорее напоминали пару зубов. Впрочем, понятно, в какую сторону работает фантазия у обитателей долины.

— Шоша, я сейчас в пакгауз за баллонами. Лучше не откладывать это до утра, потому что, кто его знает… в общем, хватай, пока дают. А ты здесь посиди, у кассы, потому что не дамское дело баллоны таскать.

Я развернул машину бортом к складу. Место это не слишком понравилось

— многим известно, что я здесь побываю. Потому хотелось поскорее. Проскочил через бортовой шлюз, затем, проваливаясь и озираясь, почесал по насту к двери склада. Скоренько, но чин чином набрал код на замочке, преодолел один люк, затем другой. А когда уже сделал шаг навстречу припасам, какая-то дрянь набросилась на меня сверху и сзади. Что-то вроде мускулистой сетки или сплетения питонов. Локти были моментом прижаты к животу, ладошки к забралу, пятки к заднице, коленки к груди. Комочек какой-то из меня получился. Потом то, что напало, змеиный узел этот, пару раз шмякнул мной об пол. Когда я снова стал шевелить членами тела и мыслями головы, то сетки уже не было поблизости, но чувствовался раструб плазмобоя, приставленный к моему шлему в районе застежек.

При пальбе голова оторвется и горшок шлема можно будет снять вместе с содержимым. Да уж, стоило торопиться навстречу такой процедуре.

Свет неторопливо залил помещение и послышался голос вполне знакомый. Я вспоминал недолго. Это был пахан долины Вечного Отдыха, Михайло Потапыч.

— Я так и знал, что ты вертанешься,— начал он сладким голосом Серого Волка из мультфильма.

— Что это было? — выдавил я, страдая от сотрясения — электрорезиновая или квазиживая сетка?

— Это совесть твоя была.

Он уселся на табуретку, не снимая меня c прицела, мне же предложил под седалище достаточно удаленный ящик, до которого я еле добрался. Физиономия у него действительно переменилась. Не знаю, в добрую ли сторону. Но хищное выражение вместе с частью щечных морщин, каковые образуются от жевания, снялось.

— Уж я теперь тебя с мушки не спущу, знаю как-нибудь твои ухватки,— елейным голоском продолжал собеседник.

— Решил поквитаться, дядя Миша?

— Да, прилично ты меня отоварил в прошлый раз. Но я и раньше не был кровожадным. А теперь вообще завязал.

— Что случилось с твоим мировоззрением, Михайло Потапыч? От чего рассиропился пламенный мотор? Почему ты отказался даже от некрофильства?

Взгляд его стал еще менее цепким, даже начал таять в пространстве.

— Над Меркурием солнце всходит, Терешка. Иное солнце. Которое сеет семена Новой Жизни.

Видал я уже таких жлобов. Поживут они, так сказать, страстями, самыми что ни на есть грубыми, потом у них что-то заекает в прямой кишке или зазудит в носу, и бросаются они с прежним рвением, только не губить, а спасать душу. Чужую, конечно — своя душонка-то быстро превращается из дерьма в конфетку, едва они кончают пить с утра пораньше, сморкаться на пол и поминать чужую матушку сомнительным словом.

— Да ты в проповедники ударился, дядя Миша. Сладкие песни запел. Как там у поэта: “Вдруг у разбойника лютого совесть Господь пробудил”.

— Зачем мне рисовать красивые картинки, если и в тебя это семечко заброшено,— не обращая внимания на мои происки, поведал экс-пахан,— оно наверняка тебе уже помогает строить и жить. Но его проращивать еще надо, живой водичкой окроплять. А та фраерская кодла, которая тебя встретила в долине — просто булыжники, на них зерну не взойти.

Как бы мне выяснить, отчего он вслед за Шошаной мне про какое-то осеменение талдычит, фанат-сектант ли он бешеный или просто игрок? В первом случае Михайло Потапыч будет взахлеб декламировать свои дурацкие теории, а когда притомится, то пришьет меня. Во втором, покажет, какой наживкой удовлетворится.

— Складно историю травишь, дядя Миша, надеюсь, что подпишешься под всеми словами. Правда, на мой взгляд, живая вода — это то, что крепче девяноста семи градусов. Я только не понял, сколько у твоей Новой Жизни ручек, ножек и где она прописана. Кстати, почему она так пренебрегает булыжниками? Сгребла бы их в кучу, да как следует бы побрызгала живой водой. Глядишь и эти несносные каменюги будут облеплены Новой жизнью, как гнилой помидор плесенью.

Зубы я заговариваю, баки забиваю, а сам пошныриваю глазами и мускулами незаметно двигаю. Но пока нырнуть некуда, фанат ли он, игрок ли, а раскурочит меня на мелкие кусочки своим верным плазмобоем. Еще где-то в уголке зверская сетка своего момента дожидается. Но пока что этот позер меня вежливо просвещает.

— Новая жизнь может нас всех в два счета захоботать. Захочет и сразу подключит. Только от нас в таком случае мокренькое место останется, трупный материал, пшик один. К Новой жизни надобно добровольно приближаться, что говорится, без повестки, по зову сердца.

Кривая рожа его посветлела, значит, все-таки фанат-сектант.

— И останется только скомандовать “ать-два”.

— Новая Жизнь — не начальник большой, не вождь, она — сумма, то, что получается в итоге. Только она способна приручить косное подлое вещество. И камни, и скалы, и пыль, и твердь станут теплыми, живыми. Своими станут. Усек, парень, какая культурная Жизнь начнется?

Убедительно, ничего не скажешь. Это еще надо разобраться, почему демоны частенько воркуют о том же, что и ангелы.

— Будем считать, что ты меня сгоношил, что все, сказанное тобой, гнусная правда. Обязательно сяду на грядке и стану проращивать в себе семя, хотя это довольно противно звучит. Но, может, сейчас нужно что-нибудь оперативно совершить для пользы общего дела? Не требуется подложить мину под штаб старателей? Или свистнуть у них кассу-общак?

— Зачем шкодить по-мелкому, начальник? Да эти фраера с бурилками сами сгниют в тени нашего единения. Не это ты должен. Ты обязан сбагрить мне фемку.

Вот так номер. Сексуальный уклон.

— Да ты бесстыжий, Михайло Потапыч. Чутьем, достойным лучшего применения, почувствовал близость пиписьки. Решил потрахаться перед Междупланетным Днем Старателя, предварительно усыпив объект страсти снотворной пулей, чтоб он тебя не лишил мужского естества одним движением промежности. Вот какая в тебе Новая Жизнь играет, проповедник.

— Ошибаешься, начальник. У меня тут есть две профуры, одна мясная бабенка, другая кибернетическая, не чета твоим фемкам. Но раз уж ты довел фемку до полового созревания и приучил ее кувыркаться с тобой в походной койке, так уж и быть, одну из своих тебе подарю. В обмен на мутантку. Центряк? Тогда подписывайся.

Может и нет у нашего проповедника сексуального уклона, а просто хочется ему свести счеты с какой-нибудь фемкой.

— Странно. Я считал, что фемская шобла ближе других подступила к этой самой Новой Жизни. Ведь фемки умелые и они вместе.

— Да только живут по другому букварю. Думают, что им хватит законов симметрии. Никогда им вещества не оживить. А помешать они могут, потому что гордые слишком. Вот и надо, чтобы Новая жизнь раскумекала их, да жало им вырвала.

Михайло Потапыч заметно погрубел, когда заговорил о деле.

— Не буду я скармливать своих друзей Новой жизни, даже если она не чавкает за столом и вытирает рот салфеткой.

Собеседник посмотрел умудренно, как пес, пережравший требухи.

— Чудачок. У фемок — ни корешей, ни приятелей, у них только связи. Ты их еще не знаешь. В так называемые “друзья” у них лишь те попадают, из кого можно выжать что-нибудь…

— Твои слова особо наших фемок не порочат. А кто не выжимает друзей-товарищей?

— Наивный ты. Только на вид тертый-жеваный,— упрекнул Михайло Потапыч. — Твои мутантки сожительствуют с тошнотворной дрянью, генетическим монстром. Это их матка, второй по старшинству центр симметрии, по совместительству любовник, и много еще чего… Может, долетел до тебя звон про материнские камеры? Так это вовсе не кубрик в общаге, а просто емкость, большая параша, в которой, не вылезая, торчат маленькие фемы. В этих баках плещется жижа, она у фемок со всех сторон, в легких, в желудке, кишечнике, во всех дырках. И даже когда мутантки подрастают, им обязательно надо туда окунаться снова для большого оттяга. Бултыхаются, они там, тащатся, булькают от восторга. А ты фемкам понадобился лишь затем, чтобы узнать, как семечки Новой Жизни прорастают, чтобы подобрать к ней, в итоге, удавку.

Кажется, я про фемок поверил. По-крайней мере, поверил в то, что они и есть та самая мафия, которая насаждает Новую жизнь, а также водит меня за нос, используя всякие аномалии. Что я у фемок и “новожизневцев” как крыса в лабиринте.

Дядя Миша смотрелся незлобивым и довольным. Следующее его предложение показалось вполне милым:

— Давай-ка я тебя сейчас отпущу. Конечно, вместе с баллонами, радующими организм. Только, чур, без обид, лейтенант. Плазмобой и та сеточка пригодились лишь для того, чтобы ты послушал меня без всяких выкрутас. Большего сейчас и не требуется.

Он перестал уделять мне повышенное внимание. Я, навьючившись, напряженно зыркая глазами и вертя локаторами в поисках сеточки, приводящей приговор в исполнение, выбрался в шлюз. Ну, все, наружный люк открылся, а меня еще не задушили, не сделали “салазки”. Можно подойти к отсеку жизнеобеспечения своего трактора и вставить емкости в штатные места хранения. А теперь, пора в кабину.

Что за хреновина? Отсутствует компаньонка. Я пригляделся: стаканчик с кофе упал, на палубе следы каблуков — такие остаются, когда весьма бесчувственное тело тащат за руки. Украли тело, а вместе с ним Шошану. Да кто же смог совладать с бой-бабой? Вспомнилась чертова сеточка — эта может пересилить даже фемку. Я выскочил из трактора, вокруг скопище следов от колес и траков — но какие из них относятся к той машине, которая подъехала и уехала за время беседы? Эх, жаль, что на сраном Меркурии даже звуки не живут. Ну, а вдруг Шошка внутри пакгауза?

Я тут же, ощерясь гразером, поливая сквизером, ворвался в пакгауз и надо же — не то что фемки, нет там ни Михайло Потапыча, ни его невода, оба утекли. Ясно теперь, кто к этому похищению ручонки приложил. Поскольку на главную складскую дверь я непрерывно посматривал, значит, смылся участник похищения через запасной вход-выход. Давайте, ищите внимательные мои глазные палочки и колбочки.

Ну вот, обнаружился люк на подволоке, замаскирован плафоном. Поставил я ящики друг на дружку сообразно размерам — вылитый шимпанзе, если со стороны смотреть — взобрался и, отвернув два винта, вылез через крохотный шлюз на крышу, ближе к торцу. Отсюда хорошо были заметны следы на площадочке с другой стороны пакгауза. Там и дожидался трактор Михайло Потапыча.

Итак, поставили мне мат в два хода, сперли напарницу. Шошана, может, и была неискренней, ну, а, скорее всего, она просто выполняла задание, особо не вникая в планы своего генетического монстра или кто там у нее за начальника. Сейчас уж какой из нее член могучего коллектива — накрылась синхронизация через центр симметрий. Нынче она просто девчоночка-скороспелка, не более, чем двадцати годков, в которой все нормальное пробивается наружу, разбрасывая “усовершенствования”, как шелуху. Она выручала меня, я защищал ее — значит, не могли мы с Шошкой не прилепиться друг к дружке. А получилось так, что я ее почти сдал — совершил это мысленно, чего, однако, хватило.

А что, если в самом деле подсадили мне в организм наблюдателя, Контроллера какого-то? Новая Жизнь и подсадила. Угнездился он внутри и теперь знакомится со всеми мыслишками, которые по клеточкам моего мозга проскакивают. Что же это за фигня такая, Новая Жизнь? “Дубки” ли с “Вязами” ее придумали, или является она природной живностью? И в последнем случае опять вопрос — дикая она или прирученная мафией? Ну, хватит — я запретил себе зацикливаться на этой бредятине и принудил к нормальной розыскной работе.

Сперва обследовал площадку с противоположной стороны пакгауза. Один след от траков мне показался более свежим, чем остальные. Тем более, что он скруглялся не у самого домика, а чуть подальше, за холмиком — для пущей скрытности должно быть.

Я вернулся в свой трактор, включил галогеновые фары на полную мощь, поехал медленно и вкрадчиво, пытаясь не потерять полосы. Грунт вначале был мягкий, поэтому и след пропечатывался хорошо, однако, потом пошла гранитная щебенка. Кроме того, здесь изрядно покатались другие трактора. Заодно они погадили там и сям, где радиоактивными сбросами, где простыми фекашками.

Проехался еще немного и встал. Умственно и физически. Все, что ли, поискам капец? Я вылез из машины как будто покурить. Нет, легче не стало или…

Некая волна пробегает по мне, вначале довольно томительная, потом весьма приятная. Похожее я чувствовал, когда в пакгаузе принудительно высиживал рядом с опроповедившимся гангстером. Особенно, если соглашался с ним. Там, на складе, я старательно подавлял гадкое родственное чувство, а теперь, наоборот, приходилось его форсировать, отряхиваясь от ненужных шмоции-эмоции. Гнусное чувство превращалось в пульсирующий проводник, который куда-то манил. Как тянет винный магазин в субботний вечер через все естественные и искусственные преграды.

Отправился пешочком — так лучше нюх работал — а на тракторе включил режим автоматического сопровождения. Спокойно протопал с километр, затем попал в зону, где танцевало свое танго какое-то марево. Пульсация, которую я отслеживал, стала размываться, теряться. Но чутье подсказало: надо опуститься, уронить себя спиной на грунт, и отдыхать, глядя в сумерки над головой.

И действительно, вновь затрепетали мои полюса — крутящиеся поля, расплываясь и размазываясь, будто оживляли все вокруг. На арене человек-юла! Когда пыль, камни, глыбы и прочие мертвые вещества сделались куда подвижнее, путеводная пульсации вновь стала прощупываться. Но она была уже тоненьким ручейком в многослойном многоструйном потоке с заводями и быстринами, в который я непременно должен был нырнуть.

Там били не какие-нибудь ламинарные и турбулентные потоки, а струи рвущие и жгущие, струи распирающие и струи сжимающие, струи, дающие устойчивость, и струи, уносящие невесть куда. Все они откликались на полюса, которые имелись в моем распоряжении.

Что это за Река такая? Как называется? Может, я увидел иномирье, подноготную всех вещей, те корешки, из которых растет все живое, полудохлое и неживое.

Марсианин, прости меня за многословность, я знаю, ты этого не любишь. Кроме того ты уверен, что я неверно подбираю слова. Струи, волны, иномирье — еще куда не шло, просто худ.лит. Полюса, напряжения — это уже хуже, какое-то жалкое наукообразие, подражание мизикам. А пульсации — просто липа, абстракция, дрисня, размазанная по стене.

Раз так, перехожу к сути. Там в “зазеркалье” находилась порча — некая паразитическая структура, сокращенно гад-паразит. Он, как настоящий сутенер, жил за счет Реки, использовал ее и заодно отравлял. Он отличался от нее в первую очередь целеустремленностью и боевитостью. Путеводная пульсация имела прямое отношение к этой порче.

Гад-паразит выдавал превеликое множество пульсаций, они, как щупальца здоровенного спрута-активиста, извивались там и сям, бултыхались в струях, питались ими и набухали почками. Серьезно, я там видел почки, которые должны были распуститься уже в нашем самом обычном мире.

Помню, на Ганимеде тоже водилась одна препротивная тварь. Ученые ее называли просто полипептидным соединением. Но такое, с позволения сказать, “соединение” охотилось на людей. Вполне возможно, эта полипептидная штука не замышляла ничего дурного. Должно быть, она просто вступала в реакции разложения с окружающими веществами и специально общественную мораль не нарушала. Однако же, тем гражданам, кого она ловила для этих своих реакций, казалось, что их харчит огромный липкий слизень. И вряд ли их утешала мысль, что все проделывается не со зла.

Щупальце гада-паразита проводило меня в местность, где из земли повылезало много камней, отчего она напоминала зубастую пасть крокодила. А потом впечатление изменилось, потому что прущие из земли скалы выглядели расщепленными, они смахивали на тощие сталактиты и даже пучки волос. Судя по всему, шевелюра эта была металлической, хорошо хоть не заостренной. Вездеход застрял меж каких-то зубьев, запутался в волосне, и я не стал его вытаскивать, благоразумнее ему остаться там.

Я своим ходом перся через “волосы”, и те, подчиняясь грустному процессу облысения, падали. Наверное, потому что внутри них — в самой сердцевинке — сидела гниль, которая слушалась меня! Эта гниль произрастала не из нормальных благопристойных струй Реки, а из почек гада-паразита. И слово “гниль” не очень-то подходило. Скорее уж ткань, скопление упругих НИТЕЙ.

Я понял, что не стоит обходить даже самые крупные скалы, напротив, можно двигаться свободно и непринужденно. Достаточно мановения, мысленного толчка и огромная подгнившая каменюга превращается в труху. Я был просто поглощен своими успехами на поприще скалодробительства.

На это было бы приятно посмотреть со стороны. Ты надвигаешься лоб-в-лоб, еще немного, и врежешься в твердь. И вдруг эта неприступная твердь жалко расщепляется, истончается словно от страха перед тобой. Впечатление такое, что прочесывает ее здоровенная гребенка, в итоге скала становится толпой иголок, которая перед твоей грудью просто рассыпается в пух и прах. Может, гад-паразит не такое уж противное создание, раз природа теперь мне так покорна?

Пылевая подушка стала более разреженной, завиднелись звезды, из-за горизонта в одном месте проявился красноватой змеей мощный солнечный протуберанец. Батюшка-Меркурий был почти красив. Почти, причем своей хищною красой.

Наконец, прогулка закончилась, потому что дополняя пейзажную лирику промеж двух закаменевших всплесков металла, похожих на свежевылезшие рожки, показался переквалифицировавшийся пахан.

— Меня ищешь? Или тянет к Новой жизни, как стакан к бутылке водки? — стал глумиться он.

— А, ты про эту дрисню? Ничего, и с ней разберемся, подотрем. Узнаем даже, как ваша мафия ее использует. А теперь, ты, драный умыкатель женщин, отдавай мою фемку обратно. Не зли меня, я ведь импульсивный, сначала стреляю, а потом уже придумываю, как с начальством объяснится за очередную ликвидацию.

— Чего тебе злиться-то? Ты теперь сильный. Эта, как ты выражаешься, дрисня, тебе могущество дала. А взамен такую малость попросила — одну пчелку из фемского улья.

Кажется удивление, любопытство, сомнение, прочие высоконаучные чувства, даже страх отступили перед тем, что называется здоровой яростью. Я взял на мушку сквизера разбрехавшегося пса. Только бы суметь подранить его, а потом он мне все подробненько расскажет и покажет, это я ему могу гарантировать.

Аккуратно совместил сетку целеуказателя и прицельный вектор. Промашки вроде не должно быть — этот пес стоит картинно как мишень на стрельбах. Мыслеусилием нажал на спуск. Михайло Потапычу хоть хны. Я быстро поменял ствол в руке — сквизер уступил место гразеру, который проткнул бы даже субнуклоновые поля — но самочувствие фаната пучок гамма-лучей не ухудшил.

Подтверждая доброе здравие, дядя Миша хлопнул в ладоши. Между его рук родился разряд, который заторопился в мою сторону. Не настоящее это электричество, по крайней мере, не то, к чему привыкли наши физики и прочие эдисоны. Это все те же НИТИ, только очень напряженные. Возможно, такой липовый разряд и погубил мою машину во время первой ходки в долину Вечного Отдыха.

Ох и шарахнуло меня! По-моему, стало хуже чем на электрическом стуле, потому что не на чем было сидеть. Детская забава этот ваш электрический стул. Пришлось удариться оземь, кататься и корчиться на голой земле. Покорчился, но в итоге отрешился от страданий, почувствовал себя человеком-юлой.

И осенило меня. Чтобы одолеть молниеносца нужен боевой робот-трансформант. Вроде тех, что я видел на военных учениях. Громадный цельнометаллический аппарат без шарниров.

Я не безумен… Тот, кто сидит во мне, нашептывает, что я на многое способен. Он знает, что говорит, потому приходится родственником (сыном, отцом) гаду-паразиту. Контроллер тоже нитяной, его ниточки пасут сейчас мои нервные клетки. Я чувствую эти ласковые стебельки.

Как сделаться общественно-опасной движущейся махиной, от которой будут дрожать земля Меркурия и сердца врагов?

Вспомнились крылатые слова моего ротного командира: “Настоящий солдат даже из сапога чай заварит”. А я что? Ненастоящий, что ли, резиновый?

Гордо напоминая башенные орудия линкора, завращались мои поля, выстреливая самое большое напряжение. Я отчетливо видел Контроллера. Налип темным студнем на сплетения моих каналов-пульсаций и доит их. И с каждым глотком выбрасывает очередную порцию длинных подвижных шипящих нитей. Такое зрелище я бы не рекомендовал для просмотра детям моложе сорока лет.

Нити вытаскивают металл из почвы и наплавляют остов робота методом холодного литья…

Нити закаляют металл корпуса, насыщают молибденом и титаном грудь и плечи, широкие ступни, объемистые кулаки, мощный утюг головы.

Нити прокладывают энергетические трассы и устраивают слоистые сочленения из мягкого железа.

Нити прошивают кристаллические матрицы, которые запоминают тысячи жестов, поз, движений, приличных и неприличных.

И тем не менее, очень хотелось, чтоб никто меня не застукал за этим делом — особое чувство стыда, присущее меркурианским копам, сохранилось несмотря на все передряги.

На сцене с ревом возникает тиранозавр рекс — добро пожаловать из мезозоя. Как можно понять из имени — царь зверей, он же генсек животных, по сравнению с которым лев — просто секретарь райкома. Но лязг металла указывает на то, что наш тиранозавр к тому же и король машин.

Раскаленное сердце из расщепляющихся материалов, по сверхпроводящим жилам токи разбегаются по телу и приводят в движение железные мускулы. Ни одного шарнира — слои чистого металла легко скользят друг по дружке. Мускулы и суставы — сплошная кристаллическая и молекулярная механика. Кулаки — просто грубые кинетические снаряды, разгоняемые в соленоидах. Глаза — большие и красивые, и вдобавок гамма-лазерные. Изо рта пышет водородная плазма, нагретая огненным сердцем, заодно работает МГД-генератор, из носа летят молнии, в каждом ухе вертится по четыре локатора. И это все — я. Все адаптированно ко моей незаурядной личности. Кое-какие части нового тела я чувствую так, будто они обычные мои органы, остальные члены — агрегаты, чуткие к моим неумелым приказам, или вообще самоуправляемые.

— Похоже, ты занялся производством видеоклипов для горнорудных компаний,— уничижает голосом бандит-проповедник.

— Я, человек-гора, посоветовал бы тебе сделаться сейчас поделикатнее,— голос мой грохочет куда внушительнее.

Но тут причина неделикатности становится понятной и близкой.

Передо мной поднимается другая фигура — пятиконечная звезда из текучего металла. Немного погодя она преобразуется во что-то, смахивающее на гигантскую гориллу. Препротивную и, более того, откровенно мерзкую (это, конечно, на мой взгляд). Голова похожа на бульдозер и утоплена промеж холмистых плеч, кулаки свисают до земли, задница отклячена.

— Ну и хам. Эдакое мурло приятно ударить любому. Такого бессовестного урода оскорбила бы даже монашка. Если бы у меня был такой кошмарный вид, я бы спрятался со стыда в какой-нибудь сортир,— пытаюсь словом смутить соперника, но он, кажется, вполне доволен собой.

Тогда я решительно двинулся вперед, чтобы поскорее избить негодяя.

Легким напряжением пускаю луч из своих глаз прямо в горилловы гляделки, но монстр прикрывает их ладошкой. Я разбегаюсь, подпрыгиваю, и, слегка опершись на хвост, наношу двумя ногами удар в бюст, похожий на борт корабля. Горилла резко становится в пол-оборота, перехватывает правую мою ногу и хочет ее обломать. И только хвост спасает меня. Продолжая опираться на него, ловко переношу свою левую ногу через правую. Я теперь спиной к Кинг-Конгу, к немалому его разочарованию, но моя правая еще в захвате. Чуть подаюсь к сопернику, и, резко оттолкнувшись обеими задними лапами от его корпуса, вырываюсь. Кувырок через голову — и я снова в боевой стойке, вся аппаратура работает нормально.

И вот мы снова друг напротив друга. Теперь атакует Кинг-Конг, его кулак вылетает со скоростью двенадцать километров в секунду и хочет прямым ударом смахнуть мне голову. А она у меня не просто так, в ней, между прочим, несколько миллиардов органических молекул с непрочными двойными связями, в которых накоплена уйма информации. Я вовремя осознал тяжесть этого кулака. Нырнул вниз, выставив верхний блок. В итоге, макушку из-под удара увел.

И тут горилла второй рукой влепила мне апперкот, то есть, снизу врезала. Я ни сблокировать не успел как следует, ни увернуться. Только выдохнул от огорчения. Но когда кулачина мне в челюсть въехал, вместо хромированной стали он уже состоял из мяконького свинца. По-моему, при интенсивном выдохе сработал у меня субнуклоновый излучатель, который расколотил кучу гравитационных ячеек и вращающиеся заряды из них повылетали. (Надеюсь, ни один дотошный марсианин не забыл, что масса — это феномен вращения).

Но все равно, Кинг-Конг заработал немало очков — тьма молекул под моей черепной крышкой расщепилась, и знания унеслись в виде бесполезного пара. От помутнения в голове я основательно прибалдел и принялся срочно считывать запасные носители информации в спинном столбе — ферромагнетики и полупроводниковый пигмент. Этим воспользовалась горилла, ухватив меня руками за затылок и подбородок, чтобы вообще отвернуть башку, принялась заодно наводить двумя потенциалами мощные разогревающие токи. Я вклинил свои руки между двух вражеских домкратов-электродов, рывком отжал, но потом смирился с тем, что на верхние конечности эта тварь побольше направляет мощности. Пыхнул плазмой прямо ей в морду, а она равновеликой порцией мне ответила. Два снопа столкнулись и улетели вверх сияющим облачком.

Оставался последней шанс, субнуклоновым излучением я переслал много тяжести из груди в хвост, отчего выше пояса насытился титаном, а сзади свинцом. А потом рванул гориллу на себя, упираясь сначала одной, потом другой ногой ей в брюхо. И она стала-таки валиться на меня. Распластавшись спиной по земле, я как следует толкнул пятками проклятое многотонное брюхо. Огненный полюс разорвал множество химических и ядерных связей в силовых узлах. Освободившаяся энергия ринулась в конечности и распрямила там пружиноподобные мускулы-спирали из упругой стали.

И горилла полетела с хорошим моментом вращения. Весь мой прием соответствовал броску через голову в падении, принятому в вольной борьбе.

Кончилось тем, что гнусное обезьяновидное чудовище, перемахнув через меня, уткнулось в скалу. Осталось только с разбегу врезаться в него. Это уже был настоящий реслинг. Не выдержав такого наезда, скала и чудище усвистали с обрыва вниз.

Я просто услышал, как комментатор кричит: “Свирепый Тираннозавр одолел великолепную Гориллу. А какое замечательное зверство! Финальная агрессия приносит невыносимому монстру убедительную победу!”

Я, сотрясая почву и горделиво вздымая руки, обхожу трибуны под рев восхищенной публики и вдруг замечаю Михайло Потапыча в исходном белковом теле. Чуть было не забыл о нем после такого апперкота. Сейчас экс-пахан для меня какой-то непредставительный клоп.

— Где фемка? — впечатываю вопрос в мозг жалкого образования.

— Она у скалы Трон Кощея. Видишь, Новая жизнь даровала тебе победу, но лишь для того, чтобы показать, кому ты обязан силой.

Даже сейчас гад проклятый продолжает идеологические разговоры.

— Беседа окончена, мусор. Я никогда не был экологом, выступающим ввиду отсутствия слонов в защиту всяких насекомых.

Столб-нога опускается на дядю Мишу — не стоит и смотреть, что там осталось. Наверное, в моей откровенной жестокости виновата большая разница в размерах и силах. Я не виноват, что воспринял его, как клопа.

И, наверное, как следствие такого проступка, нити Контроллера выскочили из моего металлического роботячьего тела, которое мигом расползлось. Я был сброшен обратно в свой прежний поджаренный организм. Поднялся, стеная от изгибов ошпаренной кожи и растяжки обваренных мышц. Но все-таки жизнедеятельность еще продолжалась. На том месте, где недавно среди рожек дерзко маячил экс-пахан, виднелась лишь шапка из застывшего металла, которая прикрыла и рога, и подлеца.

Все, семя гада-паразита из меня вывалилось. Вместе с Контроллером, этим центром управления великими силами. Я, совершив пребольшие дела, теперь снова мелочь, опять таракашка и опять вполне человек. Кем лучше быть? История рассудит, а сейчас лучше улепетывать отсюда.

Скала Трон Кощея. Далеко ли? Я вывел на экраны хайратника карту местности. Час резвого верчения колесами. И тут что-то бултыхнулось в колодце моей памяти. Ах, да, солнечный отлив — он уже на подходе.

13

На Меркурии много чего нет, в том числе и ветров, там только электрические вихри раскачивают пылевую подушку. Я, потеряв почти всю осторожность, а, может быть, и разумность, гнал машину к Стульчаку Кощея. Семитонная машина перемахивала, как испуганная газель через трещины, которые так хотели зацапать ее, визжала бортами, задевая скалы. Едва удавалось выбраться на плоское место, я включал режим глиссирования и выдувал тучи и мглу из-под днища.

Я торопился, но и солнечный отлив не отставал. Поэтому мы поспевали к своей цели одновременно. Затем очутился я в местности, крепко сколоченной из гранитных пород. Это неприятно. При отливе такие не крошатся, а трескаются, разверзаясь в глубокие расселины и впадины. Шошана может оказаться в одной из них раньше, чем я ее замечу. А вот и Толчок Кощея — довольно широкая скала со срезанной верхушкой — разглядел ее где-то за полкилометра. Но едва она замаячила, как отлив подоспел и вступил в свои права.

Почва захрустела, будто разминали ее ноги какого-то циклопа, занимающегося чечеткой. То тут, то там расщеплялись скальные породы и раскрывались рты, иногда с зубами. Под все колеса услужливо подставлялись пропасти и бездны. Местность мгновенно испещрена была торосами и сталагмитами, словно стала она листиком бумаги, на котором почеркал юный дебил своим неуемным пером. Я юлил и лавировал, как сало на прыгающей сковороде, пытаясь проскочить по глыбе попрочнее. Пару раз меня тащило вниз, я едва успевал зацепиться “паучьими ножками”. Езда стала соответствовать правилам “русской рулетки”. Единственное, что было благим в этой катавасии — гад-паразит сейчас точно вобрал свои щупальца, спасаясь от природного катаклизма, который мог и ему накостылять.

Был момент, когда три колеса — два левых и одно правое — повисли в пустоте, поэтому “гузка” стала заваливаться в таинственное “может быть”. Тут я, рванув ручку, сбросил почти весь пар из силовой установки, отчего машину швырнуло вперед и она чуть не ухнула клювом в другую пропасть.

Скорость от этого решения уполовинилась, потому что генератор стал выдавать лишь треть мощности и даже приходилось добавлять энергии аккумуляторов. В общем, я не успел. Когда добрался до Кощеева Седалища, отлив уже был и ушел. Сам Трон потрескался, поэтому напоминал нынче разбитый унитаз. На Шошану нигде не было даже намеков. Горло сдавило словно тугим ошейником, хотя стольких людей я уже проводил “туда”, о своей драгоценных белках-жирах-углеводородах тоже не слишком заботился.

Но Шошка была той бабой, тепло которой очень запомнилось — потому что джоули добывались из нее совсем не просто. Раз так, я решил убедиться и удостовериться. Обшаривал местность до той поры, пока не заметил обрывок троса. В несколько прыжков через расселины покрыл разделяющую нас дистанцию. Оформилась мизансцена: слева каменная игла, на ней веревочный узел, справа — разверстая глотка типа “дай-дай”, обрывок веревки болтается как раз над ней, сволочью прожорливой.

Я посветил фонариком вниз, луч потерялся в темноте. Источник тепла в этой трещине тоже не удавалось засечь ни моими чувствительными глазами, ни даже инфравизором. Никакая Анима не барабанила сигналы “помоги”. Все равно буду спускаться вниз, и если я так решил, то слезу обязательно. Потом в ухе послышался голос Шошаны, тихий, на удивление прозрачный, слегка похожий на марево.

— Я под скалой, лейтенант К123. Вытащить меня не удастся. Это я тебе говорю. Я закупорена, даже веревка не протиснется, слишком узкая горлышко у “бутылки”. В общем, у тебя есть дела? Вот и займись ими.

— Главное мое дело — это ты. Поэтому сейчас смайнаю к тебе. Потерпи малость. Или лучше повторяй себе: “Терентий со мной.”

— Никаких терентиев и лейтенантов. Сверху меня прикрывает твердая скальная порода. С ней ничего ты не поделаешь, в лучшем случае поклюешь ее, как курица булыжник. Иди в задницу, понял!

— Понял тебя, иду. “Задница” — это понятие относительное. Это, практически — все, что нас нынче окружает. В данный момент я отправляюсь к трактору за тросом и отбойником.

— Самое лучшее для тебя сейчас, закрыть люк с той стороны и нажать на педаль газа. Я — фем, мутант, насколько тебе известно, одна из многих сотен сестер. Цели твои и фемов больше не совпадают. Если они сочтут нужным, то выцарапают меня отсюда. Если нет — то поводов для печали и тоски намного меньше, чем тебе кажется. Моя генетическая матрица; все, что есть в долговременной молекулярной памяти; переданная мной информация и такое прочее — от самого ценного до полной дряни — скопировано и хранится, где положено.

— В этой сраной “матке”?

— Прекрасно, если ты знаешь. Только не в “сраной” матке, а в материнском веществе.

— Ладно, мне плевать на сотни сестер и, при всем моем уважении, на материнское вещество, и уж, конечно, на то, что сочтет ненужным или нужным твоя организация. Ты мне требуешься, причем не только молекулярная память, информация, переданная в штаб, и генетическая матрица — хоть я рад буду посмотреть на ее фотокарточку — а вся нужна, целиком. Я привязчивый, хотя это в наших небесных краях редкое свойство.

— Не безумничай, ты же не поэтишка, а мент. Порода здесь очень изъеденная, неустойчивая. Меня не вытащишь, тебя же засыплет.

— И пускай засыплет. Будет двуспальная у нас могилка. И вообще, в ответственный момент вредно говорить ерунду, береги кислород. Я сейчас ненадолго в машину, может еще удастся высвистать на подмогу кого-нибудь из старателей. В любом случае, несколько минут — и я снова здесь.

Фемы умеют экономить кислород, ее Анима телеметрировала по моему запросу, что хватит еще на сорок минут. Да и дерготни не было в моих движениях, я крепко подавил вредное паникерство. Через минуту передатчик орал чуть ли не во всех диапазонах.

— Борт К123, срочно нуждаюсь в помощи для проведения аварийно-спасательных работ. Угроза человеческой жизни. Человек свалился в трещину в районе Трона Кощея. Борт К123 — экстренный вызов, прием.

Эфир действовал на нервы то своим молчком, то повизгиванием, то каким-то напряженным жеванием, будто все ответчики набили рот говном. Я еще пару раз отбил вызов, добавляя к каждой фразе по крепкому матерному окончанию. Я тщетно надеялся. Или пыль мешала, или кто-то не доверял моему вызову, принимая за разбойничье заманивание, или кто-то понимал, что все равно не успеть. Или гад-паразит вредничал.

— Чтоб вам, уроды, провалиться во все щели, какие только имеются, даже самые маленькие. — После такого доброго пожелания я зарядил рацию на бесконечный повтор аварийного вызова, а сам схватил моток троса и отбойник-вибратор. Если бы имелся у меня киберкрот, который смог бы просунуть в горлышко “бутылки” воздуходув, то я работал бы не спеша и основательно. Но есть ведь Закон Ситуации — самое необходимое в данный момент всегда отсутствует.

Я рванул обратно к трещине. Лишь бы отозвалась моя мутанточка. Пускай она меня потом и замечать не станет. А сейчас хочу, чтобы был контакт. И она мне все-таки ответила.

— Ты бы мог уже далеко укатиться отсюда, лейтенант. Тебе только показалось, что ты здесь чего-то потерял.

— Роскошь общения с фемкой, вот что потерял. Это почти цитата. Все, я лечу к тебе, голову береги.

Закрепил трос на том торосе, что показался мне наиболее приличным на вид. Сделал пару некогда морских, а ныне космических узлов, плюс прихватил их металлическими скобами. Сам пристегнулся к тросу самохватом и стал съезжать вниз. Действительно, стенки расселины не внушали доверия. Они были слоеные, как пирожок, и жалко крошились от малейшего прикосновения. Но мне и море было по колено, и пропасти по ребро, поэтому через пять минут я приехал в самый низ. У трещины имелось донышко, но Шошану там я не встретил. В пристальном свете фонарика дно оказалось фальшивым, всего лишь кучей щебенки, неизвестно как далеко простирающейся в глубину. Я стал оперативно разгребать кучу, пеленгуя аварийные сигналы фемкиной Анимы, которые непременно передавались при снижении до критического уровня какого-нибудь жизненного параметра. Уж биоинтерфейс отключить Шошана не могла при всем желании.

И вот прочистилось отверстие не больше кулака. Меж двух скальных глыб, в какой-то полости была законопачена, сдавлена стенками Шошана. А что оставалось мне? Судьба, демон, всеобщее гадство охотились на Шошану и, наконец, загнали ее жизнь в угол. И на Земле жизнь не являлась целью, и там она расходовалась бессмысленно, но была хотя бы ритуалом, чередованием обрядов рождения, совокупления, общественного одобрения, исчезновения, которые придавали даже самому распоследнему мудаку какую-то значительность. Здесь же, в Небесном Краю, толпа вроде осмысленно крутит большое космическое колесо, здесь прекратилось людское вырождение, но зато мы мало чем отличаемся от струек топлива. Механическое впрыскивание через форсунки, мгновение полета и сгорание — колесо получает еще один крохотный толчок. Мы все тут благородные нолики.

Я попробовал настроиться, ощутить силы и полюса, заделаться вновь человеком-юлой, как когда-то. Но сейчас — нулевой результат, все потуги были тщетными, проклятые гадские силы и Контроллер плюнули на меня. Осталось только стопроцентное мое ничтожество. Я — пустое место, однако кто-то или что-то хочет отделить масло от хлеба, избавить меня от Шошаны, ее от меня. Значит, в нашем бутерброде для кого-то или чего-то таится яд, тревога, опасность!

Или я просто цепляюсь за Шошану, чтобы показать значительность — мол, не такой, как все. Небось, именно по этой причине я никак не оставлю Шошану, чтобы она спокойно, в классическом стиле, могла дождаться своего “удаления с поля”. Я выбирая самое убийственное и самоубийственное, собираюсь орудовать отбойным молотком. Я претендую сейчас на нечто более крутое, чем благородная незначительность, словно меня лорнируют зрители. Я подаю заявку на масштабность своей личности — демону, гаду-паразиту, если они чего-то понимают, “Дубкам” и “Вязам”, если они за мной приглядывают, и, наверное, тому-кто-за-облаками.

Завизжал отбойник. С третьего угрызения трухлявая скальная порода принялась активно сыпаться на плечи и голову. Еще пару раз приложиться и меня засыплет окончательно и бесповоротно. Но тут зазвучали грозные слова:

— Немедленно прекратите долбать скалу… вы, тупица… с каждым тычком обваливается по кубометру породы.

И хотя голос замутили помехи, я понял, что принадлежит он фему. Только не Шошане.

Я, конечно, выключил свой отбойник и прислушался. А потом уже было к чему приглядываться. Сверху опускалась пневмоустановка, похожая на анаконду, жадно, но без кашля втягивая крошево. Вокруг меня заскакали столбики трухи, а потом и мою голову стало всасывать кое-куда. Я засопротивлялся, из-за сверху упала на тросе липучка змеиного типа. “Змея” навелась видеодатчиками на меня, затем, чмокнув, присосалась к скафандру и потащила без разговоров наверх.

А наверху хлопотало с десяток фемов. Юлили на газовых подушках какие-то установки, помигивающие спасительными огоньками. Чуть подальше, растопырив лыжи, расположился похожий на летучего крокодила планетолет.

Обилие фемов всегда вызывает оторопь. Несмотря на то, что к своей фемке Шошане я почти привык, эти новые вызвали у меня першение в горле.

Я обратился к той из них, которая казалась командиршей — то есть, была ростом поболе других, имела максимально горделивую осанку, а черты самые резкие и воинственные.

— Матушка-настоятельница, у моего товарища — у Шошаны — кислорода осталось не более чем на десять минут. Если вы не поторопитесь, я снова полез вниз.

Голос у командирши был обычный для начальственной публики — грубый, сварливый и отрывистый.

— Вам больше не надо заботиться о вашем “товарище”. Мы ее вытащим и без вашего участия. Уж не знаю, кто ее направил на работу с мужиком-олухом, с ее-то подготовкой. Безусловно, этот вопрос надо будет поднять на…

Как я не убеждал себя, что это типичное для “Вязов” и “Дубков” начальственное хамство — от которого я немного поотвык в криминальной полиции — все-таки не сдержался.

— Вам нечего стыдиться, уважаемая, подготовка у Шошанки отличная, раз на нее все демоны ополчились. Только вот за вами бы я в пропасть не полез, а, наоборот, бросился бы тикать со всех ног.

Я огрызнулся, предусмотрительно сжав зубы, и командирша, не различив последней фразы, просто отвернулась от меня с гадливым выражением на значительном лице. Тем временем, рядовые фемы поливали стены трещины по-быстрому твердеющей пеной, ставили распорки. Затем боевые девки скользнули по тросу вниз и начали орудовать мультилазерными прожигателями. Лазерные лучи, сходящие конусом, плавили камень, причем расплав мигом всасывался. Хрупнула, отваливаясь крупная плита, после чего разглядел я Шошану, похожую на скальный барельеф. Однако, нога ее была прижата какой-то подлючей глыбой. Я пытался связаться с ней, несмотря на неодобрительные поглядывания командирши, да только моя фемка не отзывалась. Впрочем, ее Анима через блок телеметрии докладывала, что организм еще жив, хотя мозговые ритмы сильно отличаются от нормальных. Наконец, появилась нога, которая в лучшем случае была вывихнута или сломана, в худшем — просто раздроблена. Я еще раз поразился самообладанию фемов. Ведь Шошана преспокойным голосом беседовала со мной, можно сказать, под пыткой. Тем временем спасатели подключили к ней воздуходув, переложили бесчувственное тело в люльку и мигом вытянули лебедкой наверх. Когда Шошану проносили мимо меня, я неожиданно столкнулся взглядом с ее распахнувшимися глазами. В них еще было что-то свое, но они быстро набирались чужеродного фемского выражения.

— Ну-ка, брысь, не путайся под ногами,— звонким гарканьем попросила меня вон командирша. Я в испуге отшатнулся, а Шошану быстро загрузили в раскоряку-планетолет. Фемы резво и даже элегантно втащили на борт свою технику, используя несколько аппарелей. Затем аппарели поднялись и превратились в задраенные люки, а планетолетчики, поддав газу, быстро свалили во мглу, оставив меня подле ямы. Я бы, наверное, отказался слинять вместе с ними, но они мне даже не предложили.

Впрочем, некоторую неловкость я успел почувствовать. И у них, и у себя тем более. Ведь я нарушил основной закон Космики — закон “непривязанности”, поскольку был отвратительно прилипчив и не хотел терять объект преступного чувства. Этот закон помог нашему державному райху выжить и расцвести, и до сих пор мало надежд, что он начнет тормозить движение космической родины вперед, к новым свершениям.

14

Заседание штаба Бдительных вел уже знакомый мне усач Серый. Так уважительно-ласкательно прозывали своего предводителя вольные пока еще старатели. Меня же после ликвидации пахана и полного пропадания подозрительной фемки, ласково именовали Терешкой, и уважительно — советником. Ассистировал народному вождю шериф Кравец. Сборище проходило в злополучном пакгаузе и официально являлось “конференцией самой бдительной и прогрессивной общественности долины Вечного отдыха”. Люди заседали на ящиках и на полках, в углу отдыхали сваленные грудой скафандры. Кондиционирование едва справлялось с напором выделений и народ изрядно парился.

Вечно-румяный командир, как я ему и присоветовал, начал с резюме.

— Эта махровая зараза пошла быть с прииска Вырванный Глаз. Мы узнали с чем ее едят, когда уже было поздно. Ее зовут то торжественно, демоном, то по-ученому, аномалией, то по-простому, гадом-паразитом или тварью. Кличек у нее много, пакости она устраивает разные, но суть одна. Гадина портит нам всем жизнь и трудодни. Хуже всего, что она незаметная, но может замариновать человека в какое-то облако и сделать ему подсадку, то есть инфицировать. А когда человек размаринуется, то начнет превращаться в куклу или ручного зверька. Мы покамест не поняли, изготовили ли эту тварь ученые паскудники в своих лабораториях. Или она самостоятельно выросла и расцвела на лоне природы, а уж позднее была надрессирована на вредные поступки. Но одно ясно, действует тварь по наущению очень злого ворья, матерой мафии, и хочет вольных старателей извести.

— Да уж никаким боком твоя зараза не имеет отношения к налету на “дубковский” караван,— выкрикнул кто-то из зала.

— Непосредственно может и нет, а вот мафия-сука, наверняка, да. Ведь те мужики с прииска, которые собирались оторваться вместе с караваном, хотели напеть обо всем неладном васинским властям.

— А что же Дыня? На прииск он уже с подсадкой заявился или нет? — встрял в гладкую речь командира Бдительных очередной обалдуй.

— Допустим, приехал этот тип еще без гадского семечка внутри,— стал популярно объяснять командир. — Но аномалия таких козлов живо в оборот берет. Раз-два и скурвился… И вот вам, братишки, отрицательное сальдо. Нынче ничем незапятнанных и незараженных бойцов осталось в долине вряд ли более пятидесяти голов. Если вообще их стоит по пустым головам считать.

— Откуда тебе знать, что среди твоих пятидесяти гвардейцев нет уже зараженных? Эти самые, инфицированные, с подсадками, может и здесь, среди нас, расселись, понимаешь, да ухмыляются в усы,— пробурчал Кравец, который после разговора со мной стал совершенно недоверчивый ко всем.

Тут поднялся и внес свою лепту старый жилистый старатель, откровенно похожий на пень. Его рука, не поймешь зачем протянутая вперед, напоминала узловатую клюку.

— Серега тут плел про какую-то безымянную мафию, которая науськивает на нас аномалию. Спорю на ящик “язвовки”, что он клюнул на крючок, который забросил директорат “Дубков”. Их хитрожопые эксперты и придумали эту лабуду про аномалию, которая нашего брата трахает, и ее гадские семеечки. Чтобы мы со страху дернули из долины задолго до окончания сезона, и компания хапнула бы наши участки, когда уже известно, где металл лежит, а где херня. Им надыбать чужое — самое милое дело.

— Пахомыч, мы ж с тобой вместе побывали в той круговерти с голубыми сполохами, где два плюс два не четыре, а хрен знает что. — настаивал на своем командир Бдительных.

— А гипноз и токсины, которые ты, Серега, мог сожрать с очередной порцией ветчины или водки, купленной на приисках? В чем эта ваша подсадка проявляется, в толк не возьму. Кто был гадом, тот гадом и остался. Если же кого-то трахнул некий блудливый демон, то это личное дело потерпевшего,— не унимался противный Пенек.

Но усатый Серега не собирался сдаваться и даже стал колобродить не по разработанному сценарию.

— Подсадка — такое же верное дело, как и то, что ее можно обнаружить с помощью прибора. Этот прибор у меня, между прочим, имеется, он сгодится, чтобы всех присутствующих здесь фраеров обшмонать. Тем более, нас тут всего тридцать. Поскольку вы меня доконали своей глупостью и мне стало тоскливо, сейчас я его вынесу,— командир вразвалку сходил в угол и вернулся оттуда со странной штуковиной, напоминающей радиотелескоп из детского конструктора. — Сам собирал, принцип устройства мне по радио сообщили.

— А что за принцип? — полюбопытствовал жилистый-узловатый Пахомыч. Пожалуй, не такой уж он и пенек.

— Эта штука чувствует подсадку, потому что от нее несет другими гравитационными волнами, чем от тех продуктов, из которых состоим мы.

— Уже интересно. Давай, включай свою машинку,— оживился Пенек,— сейчас тут прижучим кое-кого. Чувствую, кое-кто от страха быстро попросится в сортир. Вот уже душно стало.

Пока Пенек потягивал воздух ноздреватым носом, Серый подключил питание, и переложив устройство на тележку, стал подъезжать в прямом и переносном смысле, то к одному, то к другому старателю.

— Когда зажжется красная лампочка, тогда, считай, волна вредная пошла, ненужная в нашем коллективе. Значит, немедленно наваливайтесь на того, кого прибор засек, и хлоп ему колотушкой по балде. Если деру даст — хватайте. Или подножку хотя бы сделайте. Это для начала. А там видно будет,— командир давал ЦУ по ходу процесса. Однако даже через полчаса, когда обход закончился, прибор не показал ни одного одержимого бесами.

— Похоже, что принцип этого аппарата привиделся командиру с ба-а-льшого бодуна,— объявил Пенек Пахомыч и даже изобразил бухого развинченного Серегу.

Тут встрял я, и не потому, что понимал, как устроен прибор. Было лишь смутное ощущение — эта штуковина слишком грубо сляпана для того, чтобы для засечь те нити, которые выпускает спора демона. И все же…

— Надо вколоть людям успокоительное — это раз. Успокоившимся людям лечь на пол, причем на бочок. Особо одаренным напоминаю, бочок — это левая или правая сторона тела.

— Ты это не того… да кто это такой вообще… кто его спрашивал?.. — завозмущались старатели. Я понимал, что поддержит меня лишь командир Серега, который огорошен неудачей. Но на подмогу поспешили Кравец и Пенек.

— Парень знает, что говорит,— выразительно произнес шериф. Кравец единственный был здесь при оружии, что оказалось очень кстати.

— И, между прочим, шериф, тут не колотушка понадобится, а гразер,— обрадованный поддержкой, заявил я. — Поставь оружие на боевой взвод и положи палец на спусковой крючок, это не помешает.

Весомый вид шерифа и его гразера с мигающим индикатором боеготовности заставил всех поддаться на уговоры и расположиться поудобнее на полу. Пахомыч хаживал со шприц-пистолетом и прикладывал его к старательским рукам, оснащенным голографическими татуировками. На которых значились хорошо исполненные органы (женские, интимные) и сомнительные лозунги типа “Рожден для мук, в счастье не нуждаюсь” и СОС (спасите от сук).

— А ему? А Кравцу, а этому легавому? — забеспокоился кто-то.

— Не надо волноваться на чужой счет, больше чем на свой. Не то моча в голову ударит. Первые из тех, кто пройдет контроль и вколет себе возбудитель вивацин, произведут смену караула,— заявил я с хорошо сыгранной ответственностью в голосе.

Грозная тележка двинулась в поход. Первые десять человек пропущены были чисто, без претензий. Потом я сам почувствовал беспокойство. Не гравитационная волна на меня повоздействовала, а, не смотря на всеобщую лежку, нечто тревожно-ерзающее. У меня душа заныла от чужих вибраций страха, хотя никаких фоборецепторов в моей генетической карте нет. В общем, кто-то крупно дрейфил. Я легонько пихнул шерифа в спину и тот заметно напрягся — понял, что имеется в виду. Ненадолго блеснула красная лампочка, но тут же ослепла. Спора демона пытается втянуть ниточки, окуклиться, но она где-то здесь.

И все-таки, она, сука такая, не выдержала первой. Среди прочих отлеживался на полу один скромный паренек, нормальный номерок из “мамальфейской” колбы — я земляка по комплекции и значку с портретом козы всегда узнаю, на мне такой же. Пацан вдруг задергался, запрыгал прямо на боку, его забросало чуть ли не на полметра вверх — я так понял, что спора, которой запрещено сдаваться в плен, сейчас выбирается из него.

Кравец поднял свой карающий гразер, чтобы спалить парня.

— Стоп,— гаркнул я,— демон линяет из этого чувака. Все как в средневековье. Но будь на стреме, сейчас что-то скакнет.

“Что-то”! Даже я не знаю, будет это крокодил или Змей Горыныч.

Тут у парня разорвалась грудная клетка, брызнула фонтанчиками алая жидкость. И показались внутренности. “Что-то” скакнуло, да еще как — чутье меня не подвело. ОНО было заметно по искажению пространства и голубоватым светящимся нитям. Эта штука выглядела настолько размытой и нереальной, что Кравец приссал и сразу даже не смог сообразить, куда пальнуть. Я рывком навел его ствол — не прямо на искажение, а чуть в сторону. Мигом сообразил подкоркой, что видимая дрянь — всего лишь рисунок, проглядывающийся на поверхности сферы, вернее, какой-то объемной невидимой фигуры. Затем гавкнул, а может и тявкнул:

— Стреляй, балбес! — Но приссавший тугодум Кравец промедлил и лишь задел эту порхающую хреновину. Несколько голубых нитей оторвалось от нее и затрепыхалось в воздухе, на противоположной переборке склада возникло вздутие от прямого попадания луча. Сама бесовская муть засновала, как муха — будто набралась сил от Кравцовского выстрела. Шериф принялся очумело поливать из гразера разные места помещения — люди забивались в щели, взрывались и испарялись грузы, стулья, шкафы. Ну, попроси дурного. А быстрая пронзительная дрянь, прошив несколько ящиков — отчего те тоже рассыпались в прах — впилась в подволоку. Как тут не понять, гадина вот-вот прогрызет двойную обшивку и… Останется только сказать: “Я же предупреждал”.

— Полундра, тикаем в соседний отсек. Разгерметизация. — Вся шарага, хоть и сонно-вялая, но все же рванула на выход. Мы с Кравцом даже подхватили пробитого демоном паренька и потащили, оставляя кровяную дорожку. Едва за нами захлопнулся люк, как в первом отсеке бабахнуло и засвистел улепетывающий воздух. Бесовская сила, само собой, удрала первее воздуха.

Во втором трюме было совсем тесно, и климат установился соответствующий земным джунглям. Едва мы отдышались, как неугомонный Пенек Пахомыч громогласно заявил.

— Мы, между прочим, проверку еще не закончили.

Все обрадованные чудным избавлением, заметно приуныли, а кто-то заметил:

— Эта штука летает быстрее пука. Удирать-то куда теперь будем? Во двор, да? А вместо скафандров гондоны что ли использовать?

— Молчи, петушок,— сурово нахмурясь, процедил Кравец. — В шлюзе пара аварийных скафандров имеется, но они тебе уже не понадобятся.

— Перво-наперво,— напомнил я,— проверьте пострадавшего на наличие подсадки. Потом окажите, кто умеет, медицинскую помощь. В-третьих, наладьте кого-нибудь собирать скафандры. Уверен, что добрая их половина, выстрелясь из дыры, усеяла окрестные скалы.

Медбрат-общественник Пахомыч быстро обследовал раненого-изувеченного и кивнул: “Порядок, кома, полостной разрыв, но сердце на месте осталось. Я бы на его месте еще пожил”. После такого диагноза парня водрузили на стол в углу отсека. Бывший Пенек, а ныне народный умелец, распаковал медицинские аппараты, подсоединил кибердоктора, тот в свою очередь подключил искусственные легкие, похожие на скомканную туалетную бумагу, взмахнул капельницами и заработал сшивателями. А мы с шерифом собирали скафандры, вернее выковыривали их из дыры. Космические костюмчики, как выяснилось, по большей части слиплись в ком и, когда уже давление вылетающего воздуха понизилось, намертво запластырили пробоину.

Потом Бдительные вышли во двор и там “личный досмотр” продолжился, но ничего вредного откопать не удалось. То ли все были чисты, как ангелы, то ли бес приноровился к неуклюжему прибору и научился тихариться.

— Надо сниматься всем отсюда,— предложил я по завершению проверки,— и дуть в Васино.

— Ну и что там, в этом Васино, мы забыли? — резонно возразил Серега.

— Если туда много гадских семечек заброшено, то тамошняя публика — вы же знаете этих позорников — быстро покорится чертям. Как одержимые бесом васинцы станут нас привечать? Все поняли? — А потом и вовсе у командира нервишки не выдержали, чиркнул он себя по горлу ладонью. — Вот где у меня это Васино сидит.

— А у меня чуть пониже. На Васино власть однако не начинается и не заканчивается. Как-нибудь имеется еще правительство на Марсе,— столь же резонно сказал я. — А это значит…

— Это значит, что если оно на Марсе, нам до него добраться будет не проще чем до Альдебарана. Цены на билеты каковы? Плюс зажим со стороны “Вязов” и “Дубков”. Они уж постараются обидеть. А в итоге полный абзац,— совершенно справедливое замечание сделал шериф.

— Можно и корабль поиметь,— неожиданно предложил Пахомыч, но тут же, испугавшись самого себя, стух. — Впрочем я этим заниматься не собираюсь. Мне надо гафний копать.

— И мне… и нам… — выступил хор старателей.

— Пожалуй, стоит подумать над вашим заманчивым предложением,— заметил я Пеньку. — Действительно, не нужно нам переться толпой в Васино, привлекать недружественное внимание хоровыми выступлениями. Мы, то есть я и еще двое-трое из вашего дружного коллектива, вернемся в столицу сплоченной группой товарищей и попытаемся проведать, как далеко зашла бесовская сила. Или мафия, которая эту бесовскую силу применяет. Если не удастся ее прижать, будем прорываться на Марс. Итак, кто со мной?

— Не слишком это заманчиво, проверять на бесовство начальство “Дубков”, “Вязов” и префектуры, а потом угонять ракету,— издал стон нежелания один из старателей. Молчание затянулось, предложение действительно не подкупало. Я хмыкнул, я хмыкнул дважды, и тут Кравец поднял руку.

— Поскольку я тоже в какой-то степени легавый, то мне и ехать с лейтенантом. Тем более, что он, похоже, великий шаман. Нету у меня больше настроения копаться в здешнем мусоре. Выбирайте себе другого шерифа. Пахомыч наш, например, имеет четко выраженный правоохранительный инстинкт

— Кравец, символически сплюнув, передал Пеньку свою власть. — Вешайте на него мою шерифскую звезду. Он с ней будет похож на новогоднюю елку.

— Я думаю, общество не будет возражать против командировки Кравца, заодно и компенсирует ему часть утраченной прибыли. А также сохранит за ним звание шерифа,— решил Серый. И общество весело с ним согласилось. Я же почему-то подумал, что если удалые споры помимо толстозадых бюрократов проникнут в организацию фемов и поразят это самое “материнское вещество”, тогда вся наша Солнечная система дерьма не будет стоить.

— Надеюсь, джентльмены, мой отъезд вызовет столь же противоречивые чувства, как и приезд,— вежливо попрощался я с жителями долины.

15

За пятым жилым кварталом в Васино вовсю идет неорганизованная застройка. Дело проворачивается так: какой-нибудь ушлый кент закупает и присоединяет к мобильной столице нашего маленького отечества новую платформу — пятьдесят на сто метров. Потом уже у платформовладельца граждане побогаче и поблатнее за хорошие денежки приобретают квадратные метры поверхности в собственность, а более убогий люд за весьма скромную плату — кубометры надплатформенного пространства. Владелец поверхности устанавливает стояки — трубы с большими штырями, со встроенными линиями водопровода, канализации и электрификации, с оптоэлектронными кабельками. На эти штыри владельцы пространства цепляют кубики, шарики и такое прочее, то есть модули жизнеобеспечения.

Затем в эти клетушки и гнездышки загружаются мутанты, шлюхи, старатели, чумовые изобретатели и прочий малополезный сброд, для которых Меркурий — точно уж конечная остановка. Начинают там есть, жрать, хлебать, выделять, спариваться, ну и так далее.

Некоторые особо нетребовательные граждане вьют себе гнезда из квазиживого пластика. Квазиживые стены, пол и потолок поглощают углекислый газ (на свету), мочу, водяные пары, фекалии — если их не слишком много. И соответственно выделяют кислород, изредка белки. Часто сахар в виде патоки или меда где-нибудь в уголке. Иногда спирт — тут нужны особые контрабандные сорта пластика. Обитатели спиртовых домиков впрочем нередко меняются. Уйдет, например, такой гражданин в запой, заляжет, открыв рот, под алкогольную капель и забудет, например, включить свет. Соответственно квазиживому домику уже нельзя будет поглощать углекислый газ, и жилище непосредственно примется расщеплять своего пьяно бредящего хозяина. Через пару недель гражданина алканавта как языком слизало.

После пришпиливания всех жизнемодулей к стояку, получается эдакое “дерево”, меж листочков и плодочков которого (то бишь, квартир) ползают “жучки” и суетится “мошкара”. Я имею в виду обитателей бидонвилля, которые лазают по трапам, тросам, мосткам или с гудением проносятся на реактивных ранцах. Рядом цветет и пахнет еще одно “дерево” и так далее. В итоге, на платформе вырастает целая роща, в которой всем находится место, и жучкам, и паучкам.

Изобретатель, который сообщил принцип действия демонометра командиру Бдительных, затаился где-то здесь. Я изрядно побродил по бидонвиллю, пытаясь и следы замести, и модуль его найти. Названий блоков — кроме народных (Грязнулевка, Какашкино, Бздилино) — никаких, номера домов и квартир в этом скопище само собой отсутствуют, а Серега дал мне алгоритм поиска, бездарней некуда (видать, весь ум у командира в усы перебрался).

Один “пернатый” шибздик мне совсем не понравился — все время обдувал меня струей из своего реактивного ранца. Точно шпик, хотя может и попрошайка, с хорошей примесью генов какого-то летучего животного. Наконец, я прикурил, а вернее выстрелил из зажигалки с секретом и уцепил назойливого летуна за ножку тонкой и заодно широкомолекулярной нитью аркана. Так что стал назойливый мутант шмелем на веревочке, пока не впилился в какую-то стену. После этого шибздик, наверное от сотрясения, залился какой-то блевотиной, которая быстро затвердела и окуклила его, превратив в мешочек.

Ну, вот я и доискался своего изобретателя — его жизнесферка на верхушке одного из “деревьев” была залеплена двумя здоровенными модулями соседей — и застучал в люк каблуком. Когда я вошел и вышел из шлюза в квартиру, то повстречался с молодью — сопливо-чумазым пацаном, по которому ползали писклявые кибермышата. Как только не перекрывают на Меркурии детопроизводство, а оно все-таки не желает затухать. Мелкота появляется порой и, само собой, поголовно относится к разряду мутантов.

Следом я увидел главного специалиста по изготовлению муташки. Упитанную бабеху вот с такими буферами — столь похожую на фемов и прочих изящных дамочек, как бочонок на палку. В общем, я даже оторопел. Из соседнего отсека донесся по аудио надтреснутый мужской голос.

— Митька, кого там принесло, что-то монитор барахлит.

— Дядя, вы кто? — решил уточнить мальчонка.

— Я тот, кто принес твоему папе денег,— умело соврал я.

Мигом появился мужик в замурзанной майке поверх внушительного пуза, с шеей, опутанной ворохом проводов и с лазерным паяльником в руке.

— Вы от кого? — нервно спросил он.

— От того, кого надо,— успокоил я его.

Мальчишка тем временем погрузил голову в куб объем-визера, где бились насмерть команды “Спартак” (Марс) и наше меркурианское “Динамо”. Спортсмены звякали магнитными каблуками по стальной поверхности спутника, налетали и отскакивали от гибких стержней, воткнутых в пол и соединяющихся с потолком, молотили и дубасили друг друга. В общем, самоотверженно потешали публику.

— “Спартак” — параша, победа — наша,— воскликнул забавляющийся сопляк (в прямом смысле этого слова), когда очередной проход динамовца закончился попаданием тела в ворота, и возбужденно почесал шестипалой ручонкой в вихрастой голове. Я меж тем приступил к официальной части визита.

— Господин Викентий У018, я — от комитета Бдительных долины Вечного Отдыха, которую заедает еле видимый, или вообще незримый, но зато весьма злобный дух. Подставьте пельмень, пардон, ухо — я сообщу пароль.

Опознали мы друг друга успешно, после чего Викентий узнал, как отличился его прибор в долине и стал радостно почесывать свое неумытое брюхо.

— Я всегда вижу дальше, глубже других, и раньше, и сейчас. В данный момент я, например, конструирую прибор для охоты на сверхволновиков. Вам неймется узнать, что это такое? Отвечаю, это жители черных дыр, влачащие жалкое существование на сверхдлинных волнах. Все остальное — и поле, и вещество — у них отъела дыра. Естественно, что в поисках высокочастотной энергии они рано или поздно сунутся к нам.

Все-таки, по некоторым симптомам собеседник мне показался немножечко “с приветом”.

— Давайте оставим сверхволновиков на закуску, кем-то уважаемый мудрец. Итак, обитатель долины Вечного отдыха по имени Серега прислал вам весточку со слезной мольбой о помощи. Вы сразу извлекли суть из его бессвязного послания и построили прибор для опознания демона. Или, может, какой-нибудь большой меркурианский начальник уже предлагал вам познакомится с этой аномальной тварью и заняться ее приручением? — я стал “греть” подозреваемого по старой ментовской привычке.

Собеседник обиделся ненадолго, но быстро отомстил.

— Во-первых, лишь нехитрый ум мог посчитать, что наши начальники в состоянии приручить такого вот “демона”. Во-вторых, этой, как вы выразились, твари весело живется не только в долине Вечного отдыха… Послушайте, молодой человек, лет десять назад я был еще строен, как кипарис…

— Говорлив, как какаду… Вы уверены, что надо начинать с периода полового созревания?

— …Красив как новенький трактор и вдобавок работал в одной конторе оборонного профиля на Марсе, в “лавочке”, так сказать. Там я не только трудился, но и поглядывал по сторонам. И вот однажды наткнулся пытливым проницательным взором на материалы о действиях одной разведгруппы на Земле. Это сейчас у Космики с Шариком все тип-топ. Земляне у нас с руки едят, туристы туда-сюда снуют, слонов с крокодилами из Африки привозят, а тогда обходились мы без всяких сношений. Мы как раз отбились от кибероболочек-плутонов, а жители Земли еще были в их полной власти, которая закончилась много спустя Великой Санацией. Так вот, эта разведгруппа подобрала для высадки самую занюханную деревню, где вроде кибероболочками и не пахло. Но там космики наткнулись на кое-что похуже и позлее, чем даже плутоны. Это было некое существо, которое проглотив очередную порцию материи со всей ее информацией, то есть существо или предмет, принимало его обличие.

Викентий довольно вольно обращался с закрытой информацией. Непонятно, как такой балбес мог попасть когда-то в секретную контору. Или он уже после “лавочки” стал пофигистом первой степени? Впрочем, мое дело — не решение проблем Викентия (он имеет полное право быть смелым), а получение сведений, самых точных, и по-быстрому.

— Я рад, что вы любили подглядывать. Ну, господин изобретатель, какое-такое страшило встретилось нашим лазутчикам на Земле? Я понял, что это был хищный зверь, который умел имитировать внешний вид своих харчей. В общем, Змей Горыныч.

— Все же у вас очень много первобытного в голове. Процесс поглощения материи, который применял наш “зверь”, трудно назвать жрачкой. Он выдавливал материю из гравитационных ячеек, тех самых ячеек, что образуются субнуклонами-гравитонами. Мама-материя теряла привычную структуру и превращалась в массоэнергию, вибрирующую нитеплазму. Собственно из нитеплазмы этот “Змей Горыныч” и состоял.

Нити. НИТЕПЛАЗМА. Я почти о ней догадался. Неужели при всей своей первобытности Терентий К123 не такой дурак?

— Я чего-то припоминаю или мне кажется, досточтимый мудрец? Нитеплазма же — это самая ранняя форма существования материи. То, что получилось после Большого Взрыва.

— На этот раз вам не кажется. Нитеплазма получилась и никуда не исчезла, а протянула до наших дней, прогрессируя на свой лад, превращаясь во вполне живое, вполне паразитическое… и в каком-то смысле разумное существо. Наши разведчики прозвали Плазмонтом,— тут голос Викентия из вялого стал довольно бодреньким. — Я вижу у вас под курткой пузырится. Это одновременно радует и беспокоит меня.

Ничего у меня не пузырилось, однако бутылку с сияющей антистрессовкой я с собой прихватил. Пока бормотолог не заглотил пару стаканов, то помалкивал, давая полную свободу вопить очумелым фанатам меркурианского “Динамо”, которые казалось вырвутся из своего визера и в одно гнусное мгновение затопчут все в этой крохотной жизнесферке.

— Значит, господин ученый, если весь наш мир, включая нас самих, прилежно образуется из полей, атомов, молекул, целых тел, то этот отъявленный гад-паразит состоит только из нитеплазмы?.

— Верной дорогой идете, товарищ,— глубоко икнув, произнес Викентий, подобрал что-то непонятное, но шевелящееся с тарелки и засунул к себе в рот. — Наш микромир двухполюсный, макромир фактически однополюсной. А в предматериальном мире, как известно всем порядочным мизикам, четыре полюса, четыре основные энергии с хитрой системой взаимодействия и взаимного перехода. Так вот, судя по материалам разведки, нитеплазма обходится без четкого деления на микро-, макро— и предматериальный уровни. Это иная материя, понятно?

И фемки, выходит, не просто группа акробаток. Хоть и необщительны, но соображают в этих самых полюсах.

Кто-то чрезмерно подвижный с тарелки у Викентия побежал, не даваясь на закуску, но изобретатель проявил необыкновенную прыть и пригвоздил беглеца радиоуправляемой вилкой уже на самом краю стола. Еда, попискивая, лишилась одновременно свободы и жизни. Сломив сопротивление пищи, Викентий продолжил.

— Однако мои расчеты внушают мне — пока что одному — оптимизм. У устойчивой нитеплазмы пара полюсов остается в скрытом виде, и с нами взаимодействуют всего лишь два полюса, два знака заряда. Я их условно называю “левым” и “правым”. Правда, и этого тоже хватает для разных сюрпризов. Сдается мне, маги и волшебники кудесили именно с нитеплазмой. И всякая нечисть, от призраков до оборотней, похоже, была из нитеплазменного “теста”. А спора Плазмонта — это типичный бес, тошный дух, вселяющийся и соблазняющий разным могуществом.

Маги с волшебниками, оказывается, не просто козлобородые шоумэны. И призраков с оборотнями, и даже тошных духов, выходит, есть за что уважать — за крепкую физическую основу.

— Колдуны колдунами, откуда мне знать, какие у них генетические матрицы, может, они вообще инопланетяне — а нам-то, простым меркурианским балбесам, как эту нитеплазму распознавать? Как расчухать, что посредь атомов твоего собеседника заизвивалась пара ниточек. Их разве разглядишь в мелкоскоп? А, Викентий Инкубатькович?

— Субнуклоновый каскадный микроскоп может и засечет, как нитеплазма кушает атомы. Только надо знать, где смотреть. Да еще иметь такой микроскоп. Их, наверное, не более десятка наберется, а на Меркурии вообще ни одного.

— А ваш прибор? Мы его испробовали в долине Вечного Отдыха. Даже засекли одну нитеплазменную спору.

Изобретатель и рационализатор слегка попунцовел.

— То, что я передал в долину, это вовсе не прибор, отзывающийся на нитеплазму, а скорее датчик, который регистрирует взбудораженность нервной системы человека. И больше ничего. Я дико извиняюсь, ввиду острой нужды в деньгах несколько прибрехнул, когда загонял Сереге схему этой установочки. Надеюсь, мое признание останется между нами. Тем более, Сережке такое удовольствие обошлось в жалкие пятьсот имперок.

— Давайте стараться, чтобы между нами оставалось поменьше ваших шалостей,— невесело отозвался я. А изобретатель сразу переключился на более приятную тему.

— Допустим, в подозреваемом присутствует нитеплазменная спора и влияет на его ощущения. Поэтому “оспоренный” человек знает — у него не все в норме. Мой датчик и будет улавливать те изменения психомагнитного поля данного гражданина, которые характерны для тревоги. Лет десять назад многие кшатрии вместо таких датчиков пользовались собственными генными модификациями — психомагнитными рецепторами. Потом это дело прикрыли, потому что солдатики, вооруженные столь мощными рецепторами, запросто считывали весь эмоциональный спектр у своего начальства.

— Значит, в кое-каких направлениях мы не совсем прогрессируем. Это называется, наверное, прогрессивным параличом… Но погодите, тот паренек, на которого среагировал и зажегся датчик, мог быть просто невротиком, передрейфить, запаниковать.

— Конечно, он мог быть просто невротиком,— легко согласился безответственный изобретатель. — Но я полагаю, последующие события убедили вас, что в нем имелся нитеплазменный узелок.

И Викентий засосал стакан антистрессовки с чувством глубокого удовлетворения за свой талант, нисколько не обращая внимания на голографических спортсменов, что вертелись по комнате, и победные запахи, которые тоже производил визер.

— Да, пожалуй, нитеплазменный узелок себя проявил, Викентий Инкубаторович.

Даже сейчас, всего лишь вспоминаючи, невозможно было отделаться от гадких ощущений жути и беспомощности, вызванных той тварюшкой — дико скачущей и еле заметной.

— И, кстати, во второй раз с этим датчиком вам, скорее всего, и не повезет,— честно предупредил жуликоватый изобретатель. — Нитеплазма учтет ошибки и станет лучше следить за нервными центрами человека, или вовсе заменит их своими узелками.

— Такие вещи невзначай не говорят, напротив, фиксируют на них внимание!.. В общем, как можно уже догадаться, от вас требуется надежный прибор для вынюхивания нитеплазмы. Понимаете, надежный. Если мы ликвидируем совершенно безобидного гражданина, то мы потом ему не объясним, что у нас прибор немножко барахлит.

Волна самодовольства залила лоснящуюся физиономию полубезумного изобретателя. Похоже, он триумфировал сейчас и апогействовал.

— Я вас поздравляю, юноша. Вы оказались в нужном месте и в нужное время. И надеюсь, с нужной суммой. Поэтому вы получите то, что требуете.

Чему так буйно радуется мастер? Что дурашки хорошо клюют на его наживку? Или же он типичный “благородный нолик”, сидящий по уши в дерьме, но самоотверженно толкающий космическое колесо? И светлая радость оттого, что наконец подошла очередь спасать все человечество.

— А я надеюсь, что вы не собрались всучить очередной аппарат для определения страха по анализу свежести воздуха. Учтите, сортирные принадлежности я покупаю в магазине. — Мой голос был достаточно зловещ. — Теперь, когда у вас случился легкий стресс, хочу спросить: где, когда и сколько?

Викентий потер руки, я ожидал немыслимых цен и условий продажи.

— Во-первых, вы, гость дорогой, действительно не в магазине. Речь идет об уникальном достижении человеческого гения. Впрочем, мне почему-то хочется поскорее избавиться от него.

Полубезумный изобретатель ушел в соседний отсек, там чем-то громыхал, что-то отодвигал, бранился с женой, костерил мальчонку. Прибор, необходимый для спасения вселенной нашелся где-то за ночным горшком. Демонометр оказался куда компактнее, чем та пресловутая тележка. Напоминал он старинный револьвер типа “наган”, которым я любовался в музее на Марсе.

— Прибор ловит изменения в распределении субнуклонов-гравитонов, это такие мелкие-мелкие блошки. А искажения, будьте уверены, вокруг нитеплазмы непременно возникают. Вот здесь, в районе курка, есть экранчик, который цветовой гаммой и цифровыми индикаторами показывает любопытному глазу интенсивность этих самых изменений. Сейчас мы вставим новый источник питания, батарейку то есть, и начнем… раздемонизацию! С вас, как вы и просили.

Честно говоря, внутри меня заекало, когда он навел на меня свой “наган”. Тот психомагнитный датчик-тележка просто бы побагровел от моего страха. Даже захотелось, чтобы “наган” оказался игрушечным, а Викентий — обычным жуликом. Изобретатель с минуту просматривал меня, слегка цокая языком: “Так-так, интересно… И поучительно”. Наконец, я неприкрыто взвыл:

— Да что там такое? Именем меркурского городового отвечайте. Есть или нет?

— Есть.

Мамальфея, Мамальфея. Узнать, что ты — всего лишь гнездо и питательная среда для какой-то гадости, по сравнению с которой самый мерзкий червяк является милейшим обаятельнейшим существом!

— Но в остаточном виде,— продолжил изобретатель. — Просто следы, вряд ли способные к чему-либо. Похоже, что спора в вас погостила, но ушла.

Я перевел дыхание, я почти испустил дух от облегчения.

— Вот с этой самой последней фразы и надо было начинать, бессердечный вы человечище. Дайте-ка я вас тоже поанализирую, чтоб и вы подрейфили.

Но, как и ожидалось, ни в изобретателе, ни в его толстухе, ни в шестипалом карапузе, болеющем за “Динамо”, даже следа этой гадости не нашлось.

Этот обалдуй попросил всего тысячу имперок. Я больше и не дал, потому что даже гения могут деньги испортить. А напоследок кое-что решил выяснить.

— Послушайте, мудрый, а чего все-таки этой твари от нас надо? Съесть что ли хочет?

— Мы и сами не знаем, чего хотим. Схарчить всю вселенную Плазмонт, пожалуй, может, разумный он или дурак. И сделать из харчей новую вселенную, только уже нитеплазменную. Однако, не все так просто, как вам кажется. Он проявляет к нам большой интерес, конечно же, гастрономического характера. Этот бес, как хороший повар, жаждет готовить блюда поизысканнее. Для того и засевает в будущую еду свои споры.

— А фемы не могут ли быть самой плодоносной почвой для проращивания нитеплазменных семечек? — Ух, какой важный вопрос!

— Последний раз я встречался с фемами, когда они еще были формулами, рисунками и генетическими картами в техническом задании. Эти задорные девицы были придуманы как существа, связанные с планетным ядром и весьма стайные — оттого у них мощные рецепторы психомагнитных волн и центры синхронизации мозговых колебаний. Кроме того, они никогда не огорчают свою “маму”…

Полубезумный изобретатель неожиданно потерял всякий интерес к дальнейшей беседе и принялся с полным, я бы даже сказал несколько дебильным вниманием пересчитывать бабки.

16

Изобретателя я навестил, вернувшись из поездки, так сказать, на завтрак. На обед я решил выяснить, как идет служба в префектурной полиции.

И выяснилось, что начальник полиции в отпуске, но в отличие от меня проводит время в орбитальном шмаролете Хунахуна. Пока он там подвергается квалифицированному обслуживанию, его обязанности с большой радостью исполняет Рекс К502, как начальник самого главного отдела. Однако же в отделе после этого обалдуя старший по званию — уже я, лейтенант Терентий К123. Что-то в этом чувствуется таинственно манящее.

Ведь если Рексу куда-нибудь исчезнуть, то согласно полицейскому уставу (пункт 178-бис) за исполнение обязанностей командира Меркурианской полиции возьмусь я. Так уже было — целую неделю в прошлом году — когда самый важный начальник вместе с главой разбойного отдела улетали на полицейский съезд в Кузьмабург, префектура Луна. Я стану командовать столичным правопорядком, если хотя бы выпроводить господина К502 из Васино.

Но для начала надо провентилировать бывшего друга Рекса. Я его проверил на нитеплазменную инфекцию — он оказался вполне нашим человеком. Если и сидит в нем спора, то весьма окукленная. (Плазмонт ведь наверняка прознал про новый прибор “демонометр” и лишний раз маячить не станет.) Несмотря на все, бывший собутыльник и собабник приветствовал меня своеобразными словами:

— Все-таки ты поступил по своему. Надеюсь, уже написал рапорт об увольнении по собственному желанию? Или ты хочешь вылететь по служебному несоответствию?

— Хорошо ты меня встретил, шеф-повар. Тебя, накрученного врагами, кроме моего заявления больше ничего не интересует. Именно поэтому я его не дам. Придется увольнять меня собственным желанием. Однако, на такое дело у тебя кишечная палочка тонка.

— Тебе отсюда прямая дорога — сортир чистить,— посулил свежевылупившийся начальник.

— В это заведение направится твой приказ, после того как я обжалую его в судебной инстанции. У меня ведь приличный послужной список, не сомневайся, получше и почище, чем у тебя. Между прочим, учет достоинств и недостатков ведет равнодушная к нам всем карьерная машина. Можешь, конечно, сетовать на то, что я попадался ей на видео— и прочие датчики в моменты труда, а ты лишь в моменты отдыха. Я надеюсь, никто не будет сомневаться, что краснощекая морда образовалось у тебя совершенно случайно.

— Ну, ну, мне пока еще интересно, сколько времени продолжается словесный понос,— Рекс старался не показывать злобу, но щеки машинально прикрыл.

— Так вот, тебе придется по-жлобски катать на меня “телеги”, запускать в мой кабинет свою любимую голую секретаршу, подбрасывать компромат. На это требуется время и мозги, кстати. Видишь, как ты поторопился. Впрочем, я все понимаю, потому что тоже тороплюсь. Но ведь тебя подгоняет вовсе не личная ненависть — мы же в душе дружки закадычные — а некие персоны, которым не нравятся мои новые увлечения.

Рекс немного сник и уже более покладисто поинтересовался.

— А ты помнишь, у меня схема висела секретуткиного тела. С описанием того, что умеет делать каждая его часть. Так чем ты нынче так страстно увлечен?

— Вот это другой разговор — не мальчика, которого могут отлупцевать за нерасторопность, но мужа с большой буквы “Му”. Я увлечен не схемой секретаршиного тела, а тварью, которая слеплена совсем из другого теста, чем все мы — люди, растения, камни — однако может свободно принимать наш прекрасный облик. Впервые мы все вместе — от академика до червячка и булыжника — и выступаем под одними знаменами. У нас больше общего, чем различий, когда имеется такой враг. Рекс, эта тварь заинтриговала меня тем, что распускает по всей планете свои споры, которые попадают нам в самое нутро и начинают там успешно произрастать. Она и тебя очарует своей замечательной способностью схавать всю вселенную до последнего завалящего атома.

Я заметил, как у Рекса посветлело лицо и зажглись потухшие было фонарики глаз. Он потер вспотевшие руки и дрожащим от возбуждения голосом произнес.

— Прекрасная вспышка умственной активности в дурной голове. “Сожрет всю вселенную” — это вдохновляет. Я теперь знаю, за что тебя списать за борт — и никакой тут суд не поможет. Ты — законный псих. Запись нашей душевной беседы будет достаточным основанием для медэкспертизы, которая произведет тебя в знатные шизики и отправит на пересадку мозга. Поменяешься серым веществом с какой-нибудь разумненькой обезьянкой.

Да, он прав. Этого будет достаточно, чтобы погнать меня поганой метлой из полиции или замариновать в психушку. Там половину гнилушек-мозгов выкинут из головы, недостающие нейроны вырастят заново и накачают инструкциями, уставами и прочей лабудой. Если я сейчас просто так уйду из этого кабинета, приговор себе, считай, подписал. Следовательно, пора доставать из черного шкафа запасной вариант.

— Ладушки, начальник. Будем считать, что у меня энцефалограммы ползут вкривь и вкось, а у тебя идеальная прямая линия. Я накатаю заявление по собственному желанию. Это тебе понравится. Надень подгузники, а то, чего доброго, описаешься от восторга.

Наглая афиша Рекса действительно еще более подрумянилась от удовольствия. Я стал выводить слова, которые, автоматом снимаясь с полимерной бумаги, убегали прямо в компьютер. Впрочем, они автоматом вытрутся из машинной памяти, если в конце заявления не будет моей подписи, сверенной с той, что имеется в файле персоналий. Я чуть притормозил с писаниной и говорю:

— Рекс, посвети-ка командирским взглядом, все ли чин чином, давно таких заявок не рисовал. — Он встал правее и сзади меня, чтобы заглянуть в бумажку и тут я, как говорится, совершил поступок. Нанес вероломный удар вероломному человеку, локтем в солнечное сплетение. Подобное влечет подобное. Рекс вряд ли осознал эту истину, но сложился “уголком”. Как хорошо, что в нем не гнездилась могучая спора демона, поэтому достаточно было ткнуть основанием ладони в левую боковинку его затылка. “Уголок”, опрокинувшись, впилился в пол. Шприц-пистолет подлетел с моей помощью к его шее и, приложившись своим жалом, впрыснул супраэнцефалин.

Сейчас подсознание Рекса распахнет настежь ворота и будет готово к бесконтрольному восприятию, чуть погодя оттает и откроется для “ценных вложений” сознание. За эти пять минут я должен внедрить в Рекса программу

— от крупноблочных мотиваций до весьма подробного расписания конкретных поступков. Нас обучали этому в академии — так называемой “зомбификации”.

Аккуратное, но настойчивое нажатие подушечкой пальца на его глазное яблоко. Оно чуть-чуть выдавливается вперед, на меня, и в получившуюся щель можно просунуть первый электрод. По датчику слежу за его продвижением вдоль окологлазных костей. Вот есть непосредственное касание биоинтерфейса Анима в районе решетчатой косточки. Проводок смещается чуть правее и, наконец, я нащупываю контакт. Второй электрод протискивается через ноздрю, а потом по небной косточке — тут пришлось немного повозиться, прежде чем нашелся контакт. Наконец, я стал работать с Анимой Рекса напрямую, минуя блок обработки запросов.

Через подсоединенные проводки из моего карманного компьютера поступают коды для перепрограммирования подсознания. Анима Рекса преобразовывает их в нервные сигналы, те воспринимаются тельцами Шеффера и становятся молекулярными комплексами, которые отлагаются в темном сундуке мотивационной памяти.

Ну вот, теперь можно вынуть проводки, затолкать Рекса в кресло и вколоть ему пептидный препарат вивацин. Через минуту начальник разлепил веки, но зрачки пока еще были расширенными, мутными, голос деревянным. Ну, молодца, это скоро выправится.

— Значит так, милок Рекс, ты сейчас будешь отдыхать и заодно старательно вслушиваться. Пора тебе, оторвав задницу от стула, помчаться в Пыталово и Торчер-сити, чтобы провести архисвирепую инспекцию. В южном секторе мы дожили до критического момента, заедает бандитская свора. Сотня генных подсадок за один месяц, дюжина полных расчленений на органы, почти триста насильственных имплантаций. Города ворами переполнены и прочими интеллектуальными насильниками. С разбоем положение аховое — только разбойникам и весело…

Я выступил в стиле нашего мэтра, майора Леонтия, а зачарованный Рекс взял перо и резко положил несколько строк на все запоминающую бумажку, размашисто вывел подпись.

— Это, Терентий, приказ о назначении тебя вр.и.о. начальника полиции по Васинскому округу. Дня через три вернусь, так что в кабинете ничего не меняй. Вот когда старичка-шефа спровадят на пенсию, а меня на Марс, в полицию метрополии, ты, может, и угнездишься здесь. Если доживешь, конечно. Ха-ха.

Смех-то то, как у крокодила, если бы тот умел выражать радость звуками.

И Рекс отправился на хазу, собирать манатки в дорогу. Три дня, конечно, не густо, зато операцию по программированию провел я надежную. Можно таким способом даже закодировать мужика на то, что он — баба. А бабу на то, что она мужик. Мои мысли самостоятельно переключились на фемов. Надо бы выйти с ними на контакт. Но как?

В полицейские картотеки они попадали лишь свидетелями по некоторым делам, и это тоже редко. Не было случая, чтобы у какой-нибудь из “сестер” по-настоящему увязли коготки. Похоже, все желания эти девушки удовлетворяют совершенно особыми способами. Не числится на них даже подозрений на кражи, разбои и махинации. Известно, что фемки не терпят обид и с оскорбителей спрашивают сполна, но за последние несколько лет никого они не загасили, по-крайней мере так, чтобы попасться. Это могло означать не только излишнюю гуманность, но и разумное нежелание привлекать пристальное внимание к своей мощи.

Фемки не предложили подбросить меня из долины Вечного Отдыха домой, не стали вступать в сношения (дипломатические, разумеется) и здесь, в Васино. Значит, по какой-то причине утратили благожелательный интерес или решили ограничиться наблюдением. Возможно, потому что отнесли меркурианского демона к чистой зоологии.

Получается, что, как говаривал некогда ротный, между нами Обводной канал и баржа с гробами. Если точнее, единственный мостик — это Шошана. Ничего себе мостик — ищи его свищи. Однако в выискивании и высвистывании Шошаны есть немалый смысл. И уж если пооткровенничать с самим собой, я не прочь повидать ее просто так. Может, из-за этого скудные мысли мои и фокусируются все время на фемках. Шошка по логике вещей — которая, надеюсь, еще работает — должна лежать в больнице. Причем прочно. Однако, исходя из “амбарных” книг, у фемов ничего нет своего — ни госпиталей, ни клубов, ни спортплощадок.

Префектурные и частные клиники я быстренько проверил с помощью Терехи Малого сразу по нескольким параметрам моей пропавшей подружки (имя; отпечатки пальцев, которые я, естественно, снял во время совместной поездки; возраст; характер травмы). Хоть пронеслись мы с кибером на бреющем полете над холмами и долами картотек, да поныряли в ущелья банков данных, ничего похожего на Шошану не выискали. В справочные медсанчастей “Вязов” или “Дубков” тоже протиснулись, но и там зряшно порылись.

— Все, нету нигде твоей Шошанки,— бодро подытожил кибербратан.

— Если бы ты сейчас не шутил, я бы назвал тебя полным бездарем. Да и себя заодно, потому что я ответственен за твое образование.

— Называй как хочешь,— безразлично отозвался “братец”. — Да только я жениться собрался.

— Как! На ком? — я был искренне поражен. — Хрен-знает-что хочет жениться на хрен-знает-чем.

— Хрен знает,— мудро подтвердил Тереха и обнял пунцовую от счастья куколку. На экране, конечно. — Ее зовут Спецслужба. Мы соединим свои ассоциаторы. Обменяемся ключами к банкам данных. И, конечно же, ведомыми только нам способами, станем предаваться утехам любви.

— Все это хорошо, особенно любовные утехи. Единственный минус: ваш брачный союз — это уже конгломерат кибероболочек, за что я могу ответить по закону. И вообще, никакого мне прока от вашей любви.

— Что значит “никакого”. Обижаешь, старший брат. Даром, что ли, сочетаюсь я законным браком? Спецслужба — большая специалистка по работе с косвенными данными. Имплантат требовался твоей Шошанке? Наверняка. Ей же меняли косточку ноги. Надо проверить поставщиков и получателей искусственных костей. Давай, брат, полетели.

Спецслужба явилась в виде молодой симпатичной свинки в цветастом платьице. Эта парочка подхватила меня и понесла по сетевым каналам, открывая новые и новые просторы, усеянные данными — где честь принятия конечного решения принадлежала моей воле.

Поясняю для тех, кто не балуется симбиозом с киберами. Мой ум вырабатывал мыслеусилие — куда лететь в информационном пространстве, вправо, влево или, сделав посадку, хватать нужные сведения. Волевое усилие считывалось Анимой, прилепленной к моим окологлазным косточкам и, становясь оптоэлектронным сигналом, поступало в мою кибероболочку. То есть, в Тереху-младшего, который и проделывал всю черную работу на пару с невестой.

Наконец свинка откопала своим пятачком, что имплантат, необходимый моей Шошанке, завозился со склада товарищества “Органы и части тела” в лабораторию завода “Весна”, относящегося к НПО “Вязы”.

Итак, что мы имеем с этого гуся, вернее с “Весны”? Единственный способ туда попасть — это устроить санитарную инспекцию. Такие вещи случались, наверное, очень давно и вообще не на Меркурии. Даже Тереха-малый не помнил, чтобы полиция с санпроверкой приставала к “Вязам” или “Дубкам”. Ладно, если поднапрячься, можно ведь устроить воспоминание о будущем.

Час понадобился на подготовку визита. Вскоре, к немалому удивлению директора “Весны”, я шагал по его кабинету, пытаясь получше определиться со спорой. Нитеплазменное семечко в директоре изо всех сил маскировалась, но, наконец, далось мне и тогда замигал бодрый красный огонек на экранчике моего демонометра. Который, кстати, не раз поблескивал, пока я двигался по заводу.

— Я слышал, вы ненадолго стали вр.и.о. начальника Васинской полиции. Этим, наверное, и объясняется та прыть, с которой вы сюда явились,— запустила первый камушек директорская праща. — Не лучший способ отличиться вы выбрали.

— Я спокойно прожевал ваш острый выпад. Все мы гости на этом свете вообще и на отдельных местах в частности. Что и к вам в полной мере относится. Теперь перепалку закончим. Полиция по-прежнему не собирается вмешиваться в дела вашей фирмы, пока они имеют отношение только к вашей фирме. Однако то, что выбрасывается или вытекает с вашего предприятия — уже становится и нашим делом.

— Да, сантехника — это странное хобби,— меланхолично уколол директор.

— Итак, господин директор, перед вами данные свежих анализов. “Весна” наступает, микробушки на солнце погреться вылезают. Мы просто берем пробы рядышком с вашим передовым комбинатом. И там обнаруживаем многообразие и плюрализм. Патогенные Protozoa есть? Есть. Кокцидии и малярийный плазмодий в изобилии. Причем мутантные колонии. Сообщества амеб есть. Плесень болезнетворная грибковая — пожалуйста. Есть даже вирусы с весьма измененным по отношению к стандарту генетическим кодом. Эти тварюшки, само собой, являются большой неприятностью для жителей соседних жилых секторов и хором напевают о том, что вы — неслабый источник мутагенеза. Все вокруг вас просто цветет и пахнет.

Случайный собеседник сделал откровенно незаинтересованное лицо.

— А ведь, господин директор, борьба с мутагенезом — это общегосударственная обязанность должностных лиц, то есть, нас с вами. Смотри Основные Направления, три тысячи третья страница, вторая строчка сверху. Вам лучше ощутить поскорее максимальную симпатию ко мне, потому что я собираюсь, естественно, как друг и соратник, вкусить от всех источников загрязнения. Со мной заместитель главного санитарного врача префектуры Меркурий — Альфред Ле Дюк, он сейчас под дверью дожидается.

(Этот Ле Дюк, по прозвищу Поросенок, в свое время так запустил канализацию, что там глисты выросли до метровой длины и, обзаведясь глазами, стали по ночам нападать на посетителей туалетов. Ле Дюк едва не попал на судебный крюк, но я Альфредку отмазал — соответственно он был мне премного благодарен и в знак признательности избавил Васино от громадных слизневиков — колоний дизентерийных палочек-мутантов, которые проявляли признаки коллективного разума.) Директор отреагировал тупо на мое предложение сдружиться и даже просквозил меня оловянным презрительным взглядом. Этот человек-гнездо с нитеплазменной спорой внутри не мог взять в толк, что когда-нибудь и для его “весны” наступит осень.

— Я, лейтенант, сперва должен связаться с генеральным.

— Да пожалуйста.

По-моему, он запутался, что выбрать, ненависть или презрение, применительно ко мне. Небось, сравнивал мою личность с клопом, который мал, но особенно вонюч и поган в сравнении с Новой жизнью. Пожалуй, если бы директор успел полностью переродиться и имел ярлычок “100% нитеплазмы, стирать отдельно”, то вел бы себя поспокойнее. Он бы понимал, что Новая жизнь все равно победит.

Озаренный светлым будущим получеловек связался по телекому с начальством, не забывая окатывать меня волнами отвращения, старательно отчеканил про обстановку и принял указание.

— Генеральный дозволил вам осмотреть помещения с потенциальными источниками заражения и загрязнения. Разрешение не относится к информационной технике и лабораториям, не имеющим прямого сообщения с внешним миром. — Глаза его теперь излучали плотную суровость ко мне и одновременно довольство от четкого соответствия занимаемой должности.

— Расцелуйте от меня секретаршу генерального.

Значит, “Вязы” не видят в моем начинании серьезной угрозы, на которую надо тут же реагировать всей мощью. И не ожидают особо дерзких поступков. Впрочем, директор собственной неотлучной персоной увязался вслед за мной и поросенком Альфредкой.

Вначале мы съехали на пять ярусов вниз, делая по пути замеры и засасывая пробы в большой герметичный чемодан. Но дальше пути не было, хотя мой демонометр помигивал и манил-призывал вперед.

— Все, что там находится, совершенно секретно и не имеет каналов взаимодействия с окружающей средой,— пояснил директор, сочась превосходством высшего разума.

— Вы имеете в виду каналы, по которым что-то перемещается физически?

— До вас доходит? Полностью замкнутые циклы,— скупо отозвался директор.

— А каналы электропитания, а оптоэлектронные информационные линии?

— Естественно, такие есть. Но движение электронов и фотонов вряд ли может кому-то навредить.

Несмотря на откровенное зевание Поросенка, я, как говорится, настаивал.

— А какие-нибудь еще каналы могут туда-сюда пролегать?

Этот “осемененный” несколько всполошился. По крайней мере экранчик мигнул, а значит гадский папа-Плазмонт встрепенулся. Небось сообразил, что я намекаю на “ниточки”.

— Может, такие вопросы и полагается задавать по какой-нибудь вашей инструкции,— собравшись, отозвался директор. — Но я в самом деле не понимаю, о чем вы.

— Ладно, ни о чем, так, проверка связи. Поехали не вниз, а вбок, нас и там ждут великие дела.

И вдруг на третьем ярусе я увидел кибера явно медицинского назначения, вкатывающегося в одну из дверей.

— О, это любопытно. Здесь что, профилакторий, госпиталь? Или, может, лепрозорий?

Директорская спора показала помаргиванием демонометра, что весьма недовольна моим открытием.

— Небольшое экспериментально-клиническое отделение — для проверки некоторых препаратов и средств, разрабатываемых у нас.

— Во всяком случае, здесь после проверки могут спустить в клозет какую-нибудь вакцину с полудохленькими вирусами. А они отмоются, оклемаются и — за работу. При всем при том, ваше отделение не значится среди медицинских учреждений города. Хотя такая деятельность относится к числу требующих лицензий Министерства Здоровья — смотри Гражданский Кодекс, статья сто восьмая.

Пока директор не знал, как ему поступить, я поступок сделал, в дверь вошел. В первой палате все койки сиротливо пустовали. А в следующей пара коек была загружена занемогшими фемки. Одна из них оказалась Шошаной.

— Это, как я погляжу, фемская лечебница. Трогательно. Именно тут они поправляют свое здоровье, пошатнувшееся из-за неустанной борьбы за победу симметричности во всем мире. Директор, наше совместное обследование закончено на сегодня, я подпишу вам положительное заключение. Ты, Альфредушка, тоже дуй на выход, хорошо поработал. А я задержусь на пять коротких минут.

— По-моему, и вам пора,— злобно процедил директор. — Совершенно не понимаю, что вам требуется в нашей клинике. Полечить свою шизофрению вы и в другом месте можете.

— Дружба мне требуется. Ну что непонятного? Мой друг Шошана болеет тут потихоньку, а мне невдомек. Ни кокос с ананасом ей не принесть, ни потешить задорным словом. А вам, многоуважаемый, при нашей беседе как раз присутствовать не обязательно. Это было бы нескромно. Мы не в тюремном изоляторе, а вы не вертухай, надеюсь.

Спора покраснела, но удалилась вместе с директором, имеющим четкое выражение зубовной боли на лице. Все-таки эти “осемененные бесом” не слишком отличаются от сектантов и догматиков, столь порезвившихся на Земле, да и от наших “благородных ноликов”, которых в Космике пруд пруди. Таким типчикам, хоть в роли какашки, но обязательно надо прилепиться и примазаться к какому-нибудь большому могучему делу. (Единственная разница между Космикой и Землей в том, что у нас большие дела требуют большого количества мозгов.) Так вот, эти фанаты люто ненавидят любого нормального человека, который им напоминает, что они все-таки какашки и не более того.

Я сперва половил нитеплазму в лазарете — вроде было чисто здесь — а затем уж повернулся к подружке, что покамест смирно лежала под одеялом. Я бы не сказал, что на ее личике присутствовал хоть какой-нибудь намек на радость встречи.

— В любом случае я рад тебя, так сказать, видеть и все прочее,— преодолев некое смущение, обратился я. — Выйдем весело поболтать в соседнюю палату, чтобы не мешать положительными эмоциями — по крайней мере моими — твоему товарищу. Ходить-то можешь?

— Ходить могу. Я тебя провожу до двери, чтобы тебе легче было уйти отсюда.

Она откинула одеяло и встала. И оказалась в маечке и трусиках. Накинула коротенький халат. Затем оперлась на киберкостыль. Ножки у нее по-прежнему были ничего. Даже та, что угодила под скалу. Лишь парочка хоть длинных, но малозаметных шрамиков слегка портили ее. Или не портили вовсе, по крайней мере, на мой взгляд.

— Чего пялишься-то? — решила она узнать уже в соседнем помещении.

— А нравишься, вот чего. Ниже пояса в том числе.

Она взяла своими пальцами меня за кисть и слегка тряхнула. Тряхнула слегка, но моя рука едва не выскочила из сустава, такой глубокий толчок оказался.

— Больно, Шоша. Значит, я все-таки вызываю глубокие чувства.

— Забудь обо всем, Терентий. Меж нами там, в дороге, случилось недоразумение. Понял?

— Достаточно того, что забыла ты. Я ведь согласен — в половой сфере мы с тобой не отличились. У меня в Блудянске были куда хлеще эпизоды, не говоря уж об объятиях знойной Электрической Бабы после приличной дозы амфетаминов и оксицотина. Но там было потребление, а у нас… Как же из твоей головушки стриженой вылетело, что ты спасла меня, а я тебя. Что мы спиной к спине у мачты, против гадости вдвоем. Мы жертвовали собой друг друга ради, а не во имя и фамилия какого-то большого дела. Согласись, это редкий номер в нынешней программе. Значит, было у нас другое — то, что у нормальных людей любовью называется. Или ты притворялась, и твоя сердечная мышца выполняет только функцию мотора? Ты — ненастоящая, заводная, да?

Вид у нее стал, как у примерной ученицы, вдруг заработавшей кол.

— Я понимаю, Шоша, общение со мной сулит тебе одни неприятности, возможно даже крупные. Но ведь ты же привыкла рисковать — когда тебе прикажут. Безопасность твоей попке никто и раньше не обещал — явились сестры-товарки к Трону Кощея, лишь когда меня засыпало. Значит, не в страхе дело. Ты просто привыкла быть позвонком в длинном-длинном спинном хребте. Ну, а если этот позвоночник принадлежит какой-нибудь ядовитой гадине? Неужто и для тебя главное — притереться к чему-нибудь великому, пусть даже к великой херне. Ты ведь знаешь, как не желали земляне вылезать из кибероболочек, хотя сполна уже поняли, что те поражены информационными бесами. Но эти дурашки уже не могли, потому что каждый из них в отдельности был крошкой беспомощной.

Я видел, что она чуть ли не рычит, но звуки мечутся внутри нее.

— Я, белый шаман Меркурия — круто звучит, Шошка, да? — начинаю войну против демона Плазмонта и всего, что ему служит. Мы с тобой или победим вдвоем, или вдвоем проиграем. Но упрекнуть себя не в чем будет.

— Я даже не могу выбраться отсюда,— прокашляла она.

— Кто-такой сказал “не могу”. Если я могу, значит, и ты тоже. Я тебе, считай, заарестовал. Ты только подыгрывай мне.

Я накинул ей на плечи свой длинный санитарный халат и потянул за собой. В цехах никто пристального внимания на нас не обращал, но около выхода выстроился уже забор из старшего офицера службы безопасности и трех охранников. Я помахал своим полицейским удостоверением.

— Спокойно, коллеги. Обычное дело, я забираю эту даму.

— Как бы не так, беса лысого. Стоп, лейтенант,— твердо стоял на пути эсбист. — Что это еще за самоуправство, немедленно отпустите женщину.

— Не лейтенант, а господин начальник столичной полиции. С каких это пор полицейский лишился права задерживать женщин?

— Где санкция на арест, подписанная прокурором?

— Эта дама еще не арестована, а задержана для выяснения обстоятельств получения ею травмы на срок до двенадцати часов. Пункт двенадцать-прим Устава префектурной полиции.

— Там говорится о чрезвычайных обстоятельствах,— упорствовал эсбист и физиономия его напоминала пустое ведро. Ой, как хочется врезать. Тем более, что он не прав.

— На срок до шести часов — для выяснения подозрительной личности — можно задерживать без всяких чрезвычайных обстоятельств. Документов-то у нее нет и имплантат получен нелицензионный. Если уж читали Устав, то пробежали бы параграф до конца. А потом могу и объявить чрезвычайное положение на территории вашего завода. Потому что все его окрестности заросли патогенной микрофлорой. Кто занимается незаконной медицинской деятельностью? Я, что ли? И кто скрывает от проверок все помещения ниже пятого яруса? Может, там бюро интимных услуг?

По-моему, я переусердствовал с трепотней — воспитывая блатную публику, я привык нести околесицу — и коллега с ведром вместо башки принял меня за несерьезного жулика.

Итак, офицер безопасности окрасился багрянцем. Но демонометр не засек в нем споры, Плазмонту сеять в него, наверное, и не требовалось. Старший эсбист был просто благородным убожеством, которые свято блюло жлобские порядки “Вязов” и имело через это океан кайфа. Небось, еще считал, что кораблик по имени “Космика” именно благодаря ему образцово дует вперед. Наверное, человек с семечком демона поступил бы умнее, но этот недалекий мужичишка со словами матерного проклятия на устах стал поднимать свой плазмобой.

— Путч, блин, полицейский путч в Васино,— затрубил он.

— А с вашей стороны бунт, угроза оружием представителю власти. — Я скользнул вперед, падая на руки и подсекая ногами главного эсбиста. Он свалился на меня, и я из-под его “мышки” срезал бластером бойца охраны, который едва не попал из плазмобоя в мою башку — плазма впилась в пол возле левого глаза. Второй боец стал стрелять второпях, но лишь высек искры и брызги из жирной спины своего командира. Когда рядовой охранник добил старшего по чину, от того пошло столько пара и дыма, что я без труда замаскировался. При такой завесе легко было выключить бластером незадачливого стрелка. Кстати, третий эсбист стал меня поливать огнем одновременно со вторым, но Шошана, используя костыль, сыграла своей замечательной нетравмированной ножкой ему по уху. Ударенный в ухо пал и больше не мешал.

— Спасибо, ты очень добра ко мне,— поблагодарил я подружку.

— Я чувствую, ты готов злоупотребить моей добротой.

А со стороны улицы к нам навстречу уже бежала бригада эсбистов сапог в двадцать.

— Есть и другой выход. Может, успеем к нему раньше команды соперника.

— Шошана потянула меня за рукав и поскакала с помощью своего костыля, похлеще, чем горная коза. Привыкшие к благопристойности и порядку заводчане пока не чинили нам препятствий и вежливо уступали дорогу. Ввалившаяся через дверь бригада в свою очередь открыла бешеную пальбу, мигом посшибав все лампочки со стен. Рядышком со шпоканьем лопнула надувная эмблема завода “Весна” (картина “Грачи прилетели”), но мы уже влетали в лифт третьего яруса. А вот уже броня двери прикрыла наши спины и затылки от артобстрела. Однако вместо кнопок с номерами этажей в кабине имелся лишь небольшой сенсорный пультик для ввода кодов. Но Шошана, не растерявшись, лихо поцокала по нему пальцем и мы тронулись — явно вниз.

— Знаешь код?

— Просто запомнилась последовательность электрических сигналов — мы же, фемы, девушки с магниторецепторами… Ага, выскакиваем.

Восьмой ярус явно приходился на внутренности платформы. Здесь были коридоры, слабо “освещенные” теплоэлементами,— то есть, предназначенные лишь для зрителей инфракрасного диапазона. Все, как и положено в этом диапазоне, размытое и плывущее. И еще присутствие демона — всегда и везде.

— Ты здесь гуляла уже? — все-таки есть у меня робость перед бесконечными кишечными изгибами и загогулинами тоннелей, а вот на свету смерть хотя бы прекрасно очерчена и как следует видна.

— Тише идешь, дольше проживешь. Не напрягай мозги, лейтенант. Мне легче будет экранировать тебя,— лучше бы этого не говорила, сразу стала мерещиться шпионская нитеплазменная волосня, лезущая в рот, уши, ноздри, мозги.

А потом началась скачка среди вялых бордовых потоков, сочащихся из светильников-теплильников. В конце каких-то концов мы оказались в здоровенном цеху, на сплетении металлических мостков и трапов — десятью метрами ниже была странная ребристая и люкастая поверхность, наверное, крышка большой-пребольшой цистерны. И вдруг из нескольких щелей в стенах цеха показались фемы с плазмобоями в руках, числом пять.

— Стрелять они здесь не будут,— шепнула Шошана. — Но другие средства воздействия не исключены.

Это хорошо или плохо, что не будут? Пока я задавался таким вопросом, в подтверждение ее слов фемы сложили свои плазмобои на пол и стали продвигаться по мосткам сразу на нескольких уровнях.

— Неужели думают, что они нас месить ногами будут, а мы станем их обнимать. Дружить так дружить, а воевать так воевать. — Я стал наводить плазмобой на ближайшую амазонку. Тут Шошана выдернула обойму из моего оружия. Вот те на.

— Ты чего, сдать меня решила подружкам? Не смогла принципами поступиться?

— Просто здесь принято вести себя прилично. — Она скосила глаза на цистерну.

— Атомный реактор там, что ли?! — кажется, я уже стал немного истерировать. — Я и рукопашную люблю, но только под настроение.

Для подъема настроения выудил из кармана раздвижную электрошоковую трубу — этаким “телескопом” я уже не раз показывал кое-кому небо в алмазах. Когда надо, из нее выскакивает металлизированный тросик с шариком на конце. Чем не знаменитый японский цеп “кусари”?

Тут у меня в глазах еще больше потемнело, а вернее в мозгах — будто сыпанули на голову несколько ведер земли. Началась какая-то психическая атака. Еще немного — и я бы свалился вниз, да мордой об цистерну. Но почувствовал — есть страховка. Шошана меня поддерживает, не руками, чем-то другим. Эх, мне хотя бы не мешать ей, раз такой оборот. Раз я ничего не понимаю.

Нет, кое-что уже понимаю. Большая “колобашка”, состоящая из темной плотной силы, перла на меня. И никаких полезных сведений на этот счет, полная обреченность.

“Колобашка” собралась сыграть мне по голове, повышибать электроны из их гравитационных гнезд, превратить нейроны, заодно и мысли в кучу ионизированных соплей. Но кто-то вытряс из меня защитное вихревое поле. Показалось даже, что внутри турбина заработала. Это Шошана растормошила один из тех полюсов, что имелись у меня в бытность человеком-юлой. Только, пожалуй, послабее выброс получился, чем когда-то. Правда, тогда я был заражен спорой демона, и это немало умаляет радость от прошлых достижений.

Защитный кокон казался зыбким, как очищенное вареное яйцо. Однако, при взаимодействии с “колобашкой” яичко не разлетелось, а только начало вращаться, как безумное.

От этого возбудились и другие мои силы. По жужжанию, царапанию, мельканию пятен я стал ощущать свои полюса: движения и пространственные, устойчивости и синхронизации. Вихри, источаемые полюсами, сплетались в каналы-пульсации.

В прошлом я управлялся с пульсациями лишь благодаря споре-Контроллеру. А нынче совсем примитивный стал — просто инструмент, которым работает Шошана. Но я не гордый, лишь бы помогло от смерти. Вот опять атака, и теперь вражеская сила похожа на кусок броневого листа, летящий от взорвавшегося корабля — сейчас размозжит, и не только мозги. Но броня, едва коснувшись водянистого кокона, внезапно покрывается ржавчиной, и смертельная коррозия в мгновение ока превращает ее в труху.

Врагинюшки-фемки представляются плоскими тенями из моего кокона. Но вот они перстают скользить, вспучиваются, обретают объемность, угрозливо движутся на меня.

Я выстреливаю тросик и его кончик, вооруженный шариком, захлестывает балку, Оп и ля, с помощью своего “кусари” перебираюсь на другой мостик, ради того, чтоб отложить на попозже свидание с двумя девушками фемской национальности. Но я, видно, крепко приглянулся этим кудесницам. Они махают мне руками. Нет, не совсем так, они забрасывают на мой мостик веревочки из широкомолекулярных нитей, по которым резво без эквилибристики пробегаются. И прыг на меня — с двух сторон.

Огненная сила ударила в миофибриллы моих мышц и принесла им не только крепость, но и знание. Я сумел то, что явно выбивалось из диапазона моих возможностей. Прыгнул на руки, а нижней частью тела, которая стала теперь верхней, сделал “мельницу” в лучших традициях марсианского monkey-boxing. Две фемки были сметены как крошки со стола. Сорвавшись с мостика и просвистев положенные десять метров, барышни шлепнулись на цистерну. Ура, система симметрий сработала — они мне, я им.

Не дав порадоваться, еще одна фемка возникла рядом и в мгновение разлетелась стайкой пузырьков, которые шмыгнули слева, снизу, справа сверху от меня. Применив пространственное искажение, врагиня обогнула кокон и очутилась позади. Она не застала меня совсем врасплох, я оперативно согнулся, и выстреленный ею сапожок только задел мои волосы. Ну, monkey-boxing, выручай. Резко падаю на руки и выщелкиваю ноги назад. Когда обернулся, то фемка уже, вернее еще, поднималась с поверхности мостика — тут я и приложил ей к затылку свою “трубку мира”. Любя, конечно, не до вышибания мозгов.

Тем временем, до Шошаны добралась какая-то нехорошая девушка, прошмыгнув по потолку на колесном блоке. Моя подружка заблокировала удар ноги (утяжеленный плотной силой раз в двадцать) по своему серьезному лицу и даже перехватила противницу за щиколотку. Однако, неприятельница выскользнула из захвата, кувыркнувшись вперед. Потом пошла колесом назад, в конце курбета нанесла два боковых удара — ребром ладони по горлу и ногой по голени. Но Шошанка присела, одновременно подпрыгнув, иначе говоря, съежилась, поэтому целой осталась и даже запаяла сопернице пятерней в область солнечного сплетения. Я даже заметил канал, по которому проскочила ядовитая водянистая сила и все отравила в подвздошной области атакующей стороны. Фемка скорчилась, похоже, что от серьезного поражения нервных узлов, и вышла из игры.

Последняя противоборщица пронеслась по низу мостков на руках почище орангутана и выскочила с железякой-метаморфанткой, которая заострилась в клинок. А тот нацелился на шейку моей Шошаны.

Я с воплем оттолкнулся от балки, где только что сражался, и оказался на том мостке, где единоборствовали фемки. Не очень ловко всунулся со своим “телескопом” меж ними. Лезвие уже опускалось на мое мясо и кости. Но ни боли ни хруста, вместо того я ощутил резкое движение, организованное огненным полюсом. Столь быстрое, что показалось — внутри меня сидело десяток проглоченных пружин, которые вдруг все сработали.

Я изогнулся дугой назад, а когда клинок должен был вскрыть мне живот, совершил прыжок с переворотом, используя вместо оси этот самый меч-кладенец. В виде следствия ухватил в подмышку голову фемки и произвел бросок.

Когда все прояснилось, я сидел на мостке, выставив ноги вперед, как ребенок, который перекружился. Опупевая, поглядывал на свой распоротый мундир. Фемка же поднималась на четвереньки, недоверчиво уставясь на кладенец, который нынче напоминал леденец. А Шошана стояла над ней и тыкала тремя пальцами в место соединения шеи врага с головой врага. Недружественная фемка кашлянула и растянулась на мостке беспомощной тушкой.

— Убить не убили, но избили до полусмерти. Причем всех подряд, малой кровью и на чужой территории. Вот как надо работать,— расхвастался я, но Шошана уже подталкивала меня в сторону одной из дверок, через которую надо было поскорее слинять. Попутно она вставляла рожок в мой плазмобой. Я машинально глянул на демонометр — елки, ему активно не нравилось то, что помещалось внизу, в цистерне.

— Шошана, самая что ни на есть живая нитеплазма, то есть, спора, в цистерне. Зачем Плазмонту этот бочонок? Что там в нем хранится?

— Нет уж, брешет твой прибор,— чуть ли не по-девчоночьи завякала она.

Как будто там находилось что-то святое для нее. Примерно такие интонации должны быть у того, кому авторитетно сказали, что его папа не человек, а человекообразный жук.

— Это материнское вещество,— скорбно призналась напарница.

Значит, что-что, а матка у фемов есть. Бесформенный слизень, который является по совместительству коллективным родителем, вождем, всеобщим любовником. От такого монстра фемки получают все: гены, воспитание, радость. И отдают ему все, включая жизнь.

— Да-да. Это душа всех фемов. Центр симметрий,— как-то неуверенно, будто пытаясь усыпить себя, защебетала ритуальные фразы Шошана.

— И также как душа любого отдельного человека, она может быть захвачена демоном. Только последствия будут куда неприятнее. Контроль демона над всеми фемами — это же жуть невыносимая!

Что там в Шошке творилось секунд пять, не знаю. Потом она выхватила сквизер. Честно говоря, я не знал, кого она обработает, даже репа от страха зачесалась.

Для меня обошлось — она выстрелила в одну из трубок отходящих от цистерны. И я услышал, нет почувствовал, как там, внутри емкости, что-то заворочалось. Во мне это отозвалось, где-то под ложечкой, чего уж говорить о Шошанке. Она и виски сжала, и даже заурчала.

Я понял, Шошана стала — по своему мнению — чем-то вроде отцеубийцы, поэтому обхватил ее за плечи и потащил к двери, на которую показано было минуту назад. Та действительно представляла собой незапертый выход. А за ней имелся крохотный лифт.

— Нижнюю кнопку,— хрипнула она. Я нажал, что полагалось, и стал ждать. Это самое неприятное, когда ты нервничаешь, выделяется адреналин, а надо просто застыть и думать — перепилят “сестрички” несущий трос или нет? Кажется, что просто истлеваешь изнутри, как масляная тряпка, брошенная на плиту. Я точно истлел, когда мы добрались до самой нижней палубы, где среди плетения прочих труб и кабелей, змеился матовый блеск пневмопроводов. Мой двигательный импульс, как выяснился, совсем уже исчах, и только наличие беспомощной соратницы слегка возбуждало меня. Я прижал Шошку к груди, она тоже ухватилась, затем мы рухнули на аварийный клапан, который развернулся и втолкнул нас в воздухопровод. Хоть не впервой там летать, но ощущения все равно были, как у выстреленного из пушки.

17

— Ты что серьезно навредила ей… ему? — поинтересовался я, когда нас выплюнуло из колодца уже в одном из бидонвиллей.

Спросил из вежливости и ожидал проявления безутешного горя. Однако, с этими фемами ничего не поймешь, ответный голос был у Шошаны как сухой лед.

— Пожалуй, нет. Вызвала что-то вроде шока. Думаю, что поврежден коммуникативный узел и соответствующие структуры периферийной памяти. Полная реабилитация займет, может быть, неделю. ОНО будет жить только собой все это время. Материнскому веществу придется снова решать, зачем ему нужны люди.

— Извини за этот вопрос, а также последующие и предыдущие, потому что многие из них, конечно, бестактны. Вы все действительно вылупились из той самой цистерны?

— Материнское вещество задумывалось как некий универсальный инкубатор, в котором сочеталось бы хранение общего генофонда в виде октаэдрической матрицы, его контроль, а также наделение зародышей генотипом по определенным схемам. Но, само собой, инженеры не думали, не гадали, что материнское вещество всерьез займется усовершенствованием матрицы и врожденные свойства будет подбирать не по готовым схемам, а по смыслу. Своему смыслу.

— Шошана, ты рассуждаешь о матке, как о старой умной бабусе со степенью доктора наук, но ведь в лучшем случае она что-то вроде компьютера, намастачившегося в области социогенетики. Однажды он подыскал верный способ избавиться от назойливых программистов — с помощью своей продукции, то есть вас, сестрицы.

— Если даже паршивые конгломераты кибероболочек, когда над ними поработал эволюционный ветер, проявили разумность и эмоциональность… То что уж говорить о субстанции, которая зачинает нас, как мама, взращивает, как садовник, и общается с нашими душами, пардон, протогенами… как божество. Материнское вещество для нас… это божество.

Ага, это интересно.

— Вот сейчас мы тронули самую суть, Шошана. Смею предположить, что все вы, как мухи в киселе, в психической и даже физической зависимости от вашей полужидкой богини. Однако ты все-таки рискнула святотатственно обидеть ее. Что-то здесь не так. Твоя… явно ненормальная самостоятельность и такое прочее — извини уж за комплименты — это все тоже было запроектировано маткой?

— Хотя и не исключены случайные закидоны, скорее всего да. Поэтому-то я решилась причинить ущерб материнскому веществу. ОНО обязательно предвидело такую ситуацию.

— Не просто предвидело, Шоша, но и вылепило прелестное создание, которое в подходящий момент подгадит ему самому, отстранив от реальности.

Теперь понятно, почему “создание” Шошана не рехнулась, а успокоилась и вполне отбалансировала свою психику. И почему фемы не организовали массовой облавы на нас. По их мнению, сестра Шошана подняла руку на богиню-мать, разве что с ее попущения.

— Я охотно допускаю, “сестра”, что вы не числите чудес и откровений за вашей богиней, никого не режете в ее честь. Это вполне естественно, коли вам известно даже, как она устроена. Но вы же верите в нее. Причем, полезность этой веры можно испытать в любой миг. Как все-таки вы поклоняетесь ей? Отправляете ли некие ритуалы? Приносите ли жертвы в виде вкусненького или цветов? Вот, например, наша вера — космотеизм — ничего себе вера, говорю без всякого подхалимажа, ведь вблизи нет никакого начальства. У нас приняты молитвенные и медитативные формулы, обряды по поводу проводов на тот свет и посвящения в касту. Есть церемонии, в которых не обойтись без пресвитера. Например, в День Исхода — верховный духовник ударно благодарит Всезнатца за Божественный Ветер, который погнал Отцов прочь с грязнули Земли на чистые просторы Космоса.

Шошана помалкивала минуты три, наверное, соображала, что можно рассказать дураку вроде меня. Мы тем временем пробирались вдоль ржавой стены какого-то склада, почти скрытой гидропоническими лопухами.

— Благодаря настройке на материнское вещество не только выбирается верная линия поведения и соблюдается правильный энергообмен. Иногда, отделившись от всего необязательного, отрезав мир, мы подключаемся к НЕМУ для взаимопогружения и очищения. Устанавливаются такие каналы общения и такие фильтры, что мы испытываем радость от этой процедуры. И больше ничего. Для удобства назови ее ритуалом.

— Я назову ее оргией. Между прочим, я все прикидываю, намного ли вы ближе людям, чем граф Плазмонт. По крайней мере, ваши первичные стремления не попадают ни в какие человеческие рамки. Не больно похожи “сестры” на мужиков, которые из кожи и рожи лезут, чтобы запечатлеть себя в веках. То есть, не отмечены вы знаком “плюс”. Однако, не видно и знака “минус”. Ничего нет в вас от баб, которые искони питают древо мужицкой славы. А ведь на первичных мотивировках лежит все скопище жизненных целей и конкретных поступков. Так какими же вас слепила матка и чего она от вас требует?

— Даже генным инженерам, сотворившим материнское вещество, хотелось, чтоб из него родилась большая семья, чуть ли не Рой. Для таких как ты главное — это независимость, значимость, отличие от других. А вот несамостоятельность, подчиненность, функциональность считаешь ты недоразвитостью и убожеством. Что, наверное, правильно — для тебя. Но мы, фемы, иначе устроены, мы плаваем в едином балансовом поле с планетой, друг с другом. Мы не примазываемся к большим общим задачам, мы их решаем.

— Ладно, Шоша, а зачем вам граждане вроде меня? Они, небось, на ваш семейный взгляд какие-то несерьезные хухры-мухры, которыми можно попользоваться и спустить в унитаз.

— Наоборот, когда мы разберемся с большими-пребольшими задачами, попользуются этим не фемы, а люди. Мы, попросту, унавоживаем почву, на которой расти и расцветать станете вы. Фемы, считай, эдакие дождевые черви. Но, само собой, у нас с вами особой дружбы не будет.

— Конфликт червяков и цветов. Но хоть бы все там разорвало, лишь бы не было войны…

За таким милым разговором мы добрались до полицейской штаб-квартиры. Постовой у входа отдал мне честь — значит, пока что все близко к норме. Я вырулил прямо в свой новый кабинет и стал разбираться со сводками и прочим калом, который приплыл на сей момент. А изрядно притомившуюся Шошанку загнал медитировать на диванчик в соседней с кабинетом комнатке (интересно, кого там укладывал главный начальник и скрытый блудодей Леонтий?).

Из суда и прокуратуры пока ни ответа на привета. Майор тоже не прощупывался, видно потонул в объятиях электрических баб. И Рекс помалкивал, не гавкал. Можно подозревать, что нынче у него в голове бо-бо и пустота, отчего он преимущественно впитывает мультики в своем гостиничном номере.

Наплыла лишь обычная оперативная информация: расчлененки, воровство органов, насильственные мутации (лозунг космиканских бандюг: наша цель — человек) — хватило и десяти минут, чтобы дать все необходимые личному составу директивы. “Вязы” пока нешумно себя вели. Неужто простили? Однако я могу сильно пострадать, если оставлю следующий ход за ними. Ну, а если мне атаковать? Тогда уж, как слону Ганнибала — сокрушительно, с ревом.

За вооруженное противодействие властям, то есть мне, в виде прямо-таки целого бунта, Устав префектурной полиции просто обязывает накрыть “Весну” колпаком чрезвычайного положения.

Заслать туда ОПОН, взять под контроль, зашаховать-заматюгать, а также забрать в кутузку всех смутьянов. В случае же скудости сил обратиться к воякам, на их орбитальную базу, точнее к командующему меркурианской эскадрой, чтобы тот прислал батальон космической пехоты. Ни у кого не надо спрашивать дозволения — в Васино нет более высоких должностных лиц при исполнении и ни одного Генерального Уполномоченного. Ух, страшно и подумать — чего только я могу натворить. Однако же устав уставом, но если похерены негласные соглашения между префектурной полицией и концерном “Вязы”, мои действия могут быть признаны некомпетентными, злоупотребляющими служебным положением и несоответствующими занимаемой должности — опять же по уголовному кодексу Державы Космика.

И вдруг в разгар нелегких раздумий из приемной мне сообщают, что прибыл генеральный директор “Вязов” господин Николай Петров. Сам Петров! Не “номерок” какой-нибудь, а тот, кто еще на Земле был крутым начальником. Один из самых бойких участников Войны за Независимость, чья подпись стоит под Хартией Солнечной Системы, которая выбита золотыми буквами на стене Державного Музея в нашей столице, Рыньгороде. Он — ох и ах, а я — тьфу.

В кабинете оказался человек, слишком низенький для природного космика, в костюме-тройке, который увидеть можно разве в передаче с какого-нибудь важного бала-маскарада вроде Собрания Касты.

— Прежде, чем и вы, и я выступим с новыми еще более интересными номерами,— начал Петров,— предлагаю положить карты картинками вверх. Я навел справки, судя по ним, вы были ответственным, даже ревностным служакой. Отнюдь не смутьяном. Что вообще свойственно питомцам “Мамальфеи”. Были да сплыли. Ну так что же случилось?

Индикатор демонизма помалкивал. Это, однако, не давало гарантии. Впрочем, отчего ж не поднять забрало. Еще более опасным Петров вряд ли станет, ну, а вдруг у него просветление наступит. Кроме того, на наличие записывающих устройств генеральный уже был просвечен — в тот момент, когда важно шествовал под притолокой двери (весь этот кабинет я пораньше обшарил). Впрочем, и попытку записи с моей стороны большой начальник засечет наверняка.

— Господин Петров, воспитанники “Берлоги” тоже ревностные, но только они, в отличие от мамальфейцев, несколько прямолинейны, и лобная кость у них толстая… Вы, должно быть, имеете справку о том, что я занимался нападением на караван “Дубков” в долине Вечного Отдыха, вернее разбирательством этого плачевного случая. Почти все серьезные эксперты усиленно кивали в сторону вашего концерна. Но я избавился от этой шелудивой версии по ходу своего расследования, хотя мне вредили (притесняли, угнетали) с упорством достойным лучшего применения — и бомбой по макушке, и гразером по колесам. Вырисовалась сложная цепочка событий, приведших к гоп-стопу на большой караванной дороге. А привел в действие это тряхомудие некто Дыня, мутант, труженик “Дубков”.

Служащий компании устраивает с ведома своего руководства неприятности родимой фирме. Это должно что-нибудь означать?

Должно. А именно то, что фирма “Дубки” — двойной чемодан. Сверху навалено какое-то барахло, а под фальшивым дном — вся суть. Я много песка съел в долине Вечного Отдыха. Там, и не только там, под покровительством “Дубков” хорошо устроилась иная форма жизни и материи. Она, вместо наших белков-жиров, из нитеплазмы сделана, и вдобавок сулит всяческие гадости людям. Увы, я не могу описать ее на манер какого-нибудь мизика. В общем, это не какая-то бяка-раскоряка из детской страшилки, “иную форму” заметила еще десять лет назад на Земле наша разведгруппа и нарекла гордым именем Плазмонт. А потом материалы весьма опасных наблюдений были благополучно захоронены в секретных анналах — такое слово неизменно ассоциируется у меня с задницей — флотской разведки.

— Ну, это вопрос к Адмиралтейству. А что, лейтенант, вам все-таки понадобилось на комбинате “Весна”?

— Вначале ничего особенного. Я мастак искать и потому хотел найти свою добрую знакомую, с которой расследовал вместе караванное дело.

— И, обретя друг друга, устроили на радостях пальбу.

— Господин Петров, меня поразил уровень противодействия. На лицо, исполняющее обязанности начальника полиции, не задумываясь, поднял оружие офицер Службы Безопасности! А директор завода был вдобавок носителем споры Плазмонта. У меня ведь есть прибор для обнаружения нитеплазмы. И вообще я не могу понять, кто кого начал первым использовать, наши бюрократы нитеплазму или наоборот? Или они добровольно, ко взаимной радости, совокупились, и теперь благостно дополняют друг друга?

Господин Петров не стал рассеивать туман моего непонимания, скорее всего, он и сам пребывал в мгле. Однако выспросил кратко.

— Зачем вы сшиблись с фемами? Они ведь похоронят вас и вашу подружку.

— Ну, это бабушка надвое копала. Они, между прочим, мне ее и прислали, а вначале даже опекали мое благополучие. У фемов, кстати, ничего не происходит случайным образом. Вы слыхали о материнском веществе?

Господин генеральный директор еле заметно качнул своей знаменитой головой. Мне этого хватило, чтобы воодушевленно продолжить.

— В материнском веществе объявилась спора Плазмонта, потому, наверное, и переменилось отношение ко мне. Вы понимаете, что это означает, вселение демона в матку, если учесть мощь фемской организации.

— Очень многое, лейтенант. Если только ваши доводы и откровения не бред сивой кобылы.

— А директорша-фемка Медб К845, превратившаяся в вихрь, и потом “стертая из памяти” — это тоже бред сивого марсианского крокодила? Если нитеплазменный гад-паразит еще не успел вас обработать, то пора и вам, многоуважаемый с детства господин Петров, приоткрыть несколько карт.

— Ну, ладно,— генеральный слегка застопорился, а потом продолжил (он все-таки был решительный мужик, а вернее сущий деспот). — У нас и раньше приключалась какая-то мудистика. Человек, порой даже весомый человек, посреди всего трудового процесса несолидно пропадает, и нам остается только ставить галочки в графе “прогулы”. А разве ведущая компания Солнечной Системы имеет право выглядеть беспомощной? Этого компания позволить себе не может.

Я не удержался от подобострастного: “Ну, разумеется”, хотя из этой сраной напыщенности (компания видишь ли ведущая, не в гроб ли ведет?) мы в состоянии проморгать всю Солнечную Систему.

— Тем более, мы не исключали появления под видом без вести пропавшего сотрудника какого-нибудь чужака,— несуетливо продолжал великий Петров. — Однажды и впрямь он попробовал появиться, но фальшивку мы — слава Хартии родной — распознали. В общем, полное стирание казалось нам целесообразным. Вы будете осуждать меня за это? Я имею в виду, конечно, не моральное осуждение.

— Я тоже говорю лишь о деле. И да, и нет. Да — после “стирания” Плазмонт не мог уже вернуть на работу препарированного им человека. Нет — умыкая вашего сотрудника, демон сполна познавал его, а полиция ничего об этом не знала, не ведала. Вот и получается, если демон вначале служил ручным зверьком у каких-нибудь наших умельцев, то потом, насосавшись знаний, захотел вести собственную линию.

— Какая еще “полиция”? Всего лишь пару недель назад в вашем мозгу, лейтенант, что-то забрезжило, а до этого вы незатейливо бегали с электрической дубинкой. Не было слышно и других прозорливцев. Так что, может быть, ваше прозрение запоздало и префектура уже поехала вниз головой с трамплина. А заодно с ней вся Космика,— генеральный директор генерального концерна поднялся. — Я ухожу. Я стал отчасти понимать вас. Вы или крупно выиграете, или крупно прокакаете. Я пока что собираюсь держаться от вас подальше. Поэтому вы лучше не трогайте “Вязы”, иначе, шансы на вашу победу мигом улетучатся. Со своей стороны, обещаю вас не беспокоить по поводу “Весны”, какое-то время, конечно… и попробую выяснить, какие-такие умельцы могли приручать этого беса. Учтите, что своими утверждениями и действиями вы взяли на себя большую ответственность…

И генеральный значительно удалился. У меня так не получится, все эти повадки мелкой личности уже не вытравишь. Петров, объегоривший и обкрутивший сотни шибздиков вроде меня, ушел с моего горизонта до той поры, пока не выяснится, победил я или проиграл. Чтобы произвести первые поздравительные похлопывания по плечу или же сурово пригвоздить. “Он мне сразу не понравился, глазки такие торопливые. И вообще пора устроить проверку в этой самой Мамальфее. Наверняка там плохо моют пробирки.” Или. “Я горжусь тем, что у нас есть Мамальфея и ее питомцы. Как жаль, что я родился на свет обычным образом.”

Но в любом случае, разговор повернул направление моего главного удара на “Дубки”. Тем более, что есть кончик, за который я еще должен уцепиться. Дыня. Арбуз.

Теперь явись ко мне мой верный приспешник Тереха-мл. (Кому он там будет верный после меня? — наплевать. Так сильно наплевать, что после меня, наверное, случится потоп.) Вместе со своим кибер-шпионом я проник, как юркая крыса, в пещерные файлы городской стражи и напал там на след. Что-то похожее на Дыню намедни проследовало через васинский КПП обратно в город.

Значит, немедленно требуются санкции на его арест и шмон в его жилище. (Самое простое — разрезать автогеном жизнесферку пополам и вытряхнуть содержимое, чтобы потом кибер-ищейки порылись.) Прокурора умасливал с полчаса, уверял, что “Дубки” нежно люблю и просто хочу убрать от них вредителя. Я был убедителен и искренне взволнован, когда живописал блоху, пригревшуюся на груди великодушного НПО. Для большей доходчивости разъяснений мне пришлось незаметно пускать из кармана в сторону должностного лица аэрозольную струю “размягчителя мозгов” — вполне скромную, чтобы атмосферные датчики не всполошились и в газете не чиркнули про газовую атаку.

Обзавелся санкциями — и вперед. Тормозить нельзя — хронометр работает не на меня. Еще надо срочно высвистать Кравца и выписать на него документ, как на общественного помощника. Шериф должен сейчас загнивать где-то в недрах бара “Экстаз”.

Надену, пожалуй, парадную форму лейтенанта, в кобуру спрячу сквизер, за пазуху лазерный резак, и на этом остановлю гонку вооружений. Когда я уже сунулся в дверь, из прилежащей комнаты выскочила Шошана.

— А я как же?

— А ты болей. Я думаю, если твои друзья фемы повстречают меня с тобой в “Дубках”, то станут очень нервничать и даже постараются обидеть.

— Моя болезнь тебя почему-то не смутила в “Весне”… Так вот, среди “дубков” нет ни одного фема. Поэтому выписывай на меня документы, пока я тебе не впаяла промеж и по.

— Все понял. Ты хорошо объяснила, Шоша. Только оставь костыль здесь, возьми палочку. Чтобы меня не обвинили в использовании труда хворых и больных.

Кравец обнаружился довольно быстро. Кажется, ему собрались дружно обломать рога трое каких-то муташек. Или питекантропов. Когда появился я “при параде” и фемка со стальной клюкой, мутные мигом ретировались, отдавая честь.

— На этот раз вы кажется вовремя,— с еле скрываемым удовлетворением произнес шериф.

— Не мы, а ты. Придется поработать, уважаемый.

Хорошо, что он не наклюкался. По крайней мере, не сильно. Пока мы добрались до административного здания “Дубков”, он уже вполне утвердился на своих каблуках.

У служебного входа к нам стал приставать вохровец.

— Стоп. Куда? — Я ткнул ему в физиономию удостоверением и ордерами. Но он собрался помариновать нас и хотел было растрезвонить по телекому известие о появлении чужаков.

Тут последовал первый ход с нашей стороны: “е2” по “е4”. Шошана влупила ему — чем-то плотным и невидимым под дых. Ну, ведьма. И вохровец осел мирно на стул. Другие охранники, заметив, что старшой не противодействует, перечить ни в чем не стали. Следующим крестиком был помечен отдел контроля кадров.

Отдел на постукивания и позвякивания не откликался. Пришлось дверку лазером открывать — то есть, аккуратно срезать запорные штырьки. Раненая дверь бессильно распахнулась, а за ней нас встретил еще один бдительный вохровец со своим зорким плазмобоем. Хорошо, что Кравец соригинальничал, кувыркнулся через порог и, сделав ногами двустороннюю подсечку, уложил вторую помеху на татами. После чего явился тот, кто нам нужен, судя по ряхе — начальник отдела. Но как я ни тряс демонометр и ни менял батарейки, семечко демона в этом типе не давало о себе знать.

— Не умеют тут у вас встречать гостей,— сказал я как можно приветливее.

— Это господа из полиции,— объяснил кадровик лежащему охраннику, и я намекнул Кравцу, чтобы он прекратил своим увесистым коленом прижимать пострадавшего к ковру.

Кадровик не походил на своего собрата по несчастью (счастью?) — на “весеннего” директора. Тот испытывал гордость от приобщения и оказанного доверия, а этот будто уже приобщился, стал ласковый какой-то, резиновый, “летний”. “Весенний” и “летний” были, наверное, как социализм и коммунизм. Получается, демону даже не требуется упорно сидеть внутри человека! Достаточно произвести перенастройку организма и удаляйся с чувством глубокого удовлетворения за проделанную работу.

Физиономия начальника не выражала никаких отрицательных эмоций, казалось даже, что он одобряет наши поступки.

— Присаживайтесь. Но почему вы не договорились заранее с директором, а еще лучше с правлением компании? — поинтересовался собеседник с милой улыбкой, как будто минуту назад мы не размазывали его человека по ковру.

— Может, мне еще и объявления вешать на каждом углу, чем я собираюсь заниматься? А занимаюсь я парнем по кличке Дыня. Это хитрая бестия. Истинное ему имя — Атилла С456, вот санкции на арест и обыск. Я спрашиваю, где он? По-моему, вы тот начальник, который должен быть в курсе.

Кадровик, расцветя еще большой приветливостью, поклацал клавишами своего компьютера. А потом без запинок рапортовал.

— Он в производственном секторе. Это в квартале отсюда.

— Надеюсь, ваше высказывание не является неудачной шуткой. Свяжитесь с Дыней по аудиоканалу и попросите немедленно зайти сюда.

— Я попробую. Надеюсь быть вам полезным… мне только надо нажать три кнопочки.

Кадровик пообщался с кем-то на невнятном лунарско-украинском диалекте, характерном для уроженца Кузьмабурга и, просто лучась, доложил нам.

— Немедленно высвистать его нельзя. Он сидит внутри одной из тридцати панелей управления технологическим конвейером и ковыряется с оптоэлектронными каналами. А передавать через кого-то — ни у вас, ни у нас так не принято. Он может обо всем догадаться и просто сделать ноги.

— Не очень мне верится, что от вас кто-то может сделать ноги. Ну, ладно. Мы сами прогуляемся в производственный сектор. Только вам придется соблаговолить и проводить нас. — Я потихоньку от охранника показал должностному лицу тусклый глазок сквизера.

— Это уж чересчур. У меня просто нет слов.

Лицо кадровика чуть-чуть померкло, как у старого учителя, который только что хвалил своего ученика, а он вдруг стрельнул в него шпилькой из маленькой рогатки.

— Я вам одолжу парочку слов. Для Меркурия все вполне нормально. Вы, наверное, знаете — эта глазастая штука, что отдыхает в моей руке, даже когда работает, не портит костюм, и от нее практически не ухудшается внешний вид. За исключением случаев, когда кто-то благодаря ей сильно накладывает в штаны.

В итоге, мы вереницей — кадровик впереди, наша тройка опоясывающим лишаем по бокам и сзади — двинулась к производственному сектору. В административном корпусе конвейера не было, но впечатление создавалось, будто все работнички делают что-то на счет “раз-два-три”. От такого впечатления сразу тоскливо стало. Я сам не сторонник обильного просмотра мультяшек, курева, перешептываний с девушками и всякого пинг-понга в служебное время, но тут был какой-то театр кабуки.

Конвейер замечался даже первым попавшимся зрителем. Застывшие лица-маски — каменная веселость, вечный кайф, как у Емели на картинке, стылая грусть, как у Арлекино. Веселых работников видно похвалило начальство и сослуживцы прославили, печальных — недобро помянуло начальство и укоризненно окликнули сослуживцы. И хоть физиономии были восточно-славянские, улыбочки и поклончики какие-то азиатские.

Вообще, те сектора в Космике, где обитаются преимущественно русские, легко отличить, например, от немецко— или китайско— заселенных. У них там все вылизано и сияет, у нас же немало неприглядных местечек. Мы на мелочи не размениваемся, зато, если чем займемся, так уж размах и безоглядность будут, и “на ура”, и “даешь”. Поэтому никому кроме русских Меркурий не поддался бы. Учитывая это, верховное начальство шлет сюда “номерков”, в основном, с “Мамальфеи” (Ганимед) и “Берлоги” (Титан), где банк половых клеток набран в Сибири, а воспитательные машины запрограммированы выходцами из России. Вот почему в Айзенштадте (Ио) или Бейпине (Каллисто) все улыбаются двадцать четыре часа в сутки, даже в гроб такими ложатся, а в Васино (Меркурий) народ или хмурый ходит, или ржет так, что через улицу слышно.

Короче, на Меркурии, не только легче злодею орудовать, но и сложнее всякую правильную жизнь замаскировать. Сейчас такое впечатление создавалось, что поле нормального сознания у тутошних работников резко сузилось, или вовсе дошло до точки, а вместо этого в башке какое-то радио работает. Я вспомнил слова Шошаны про функциональных людей, так вот в этих товарищах ничего кроме спущенных сверху функций не осталось. Кажется, план по дрессировке здесь выполнен успешно… Кравец, кстати, совсем ошалел и тоже стал скалиться, будто дурак.

А производственным сектором кликался просторный домище — на вид половинка яйца, снесенного сверхдинозавром. Едва мы оказались внутри, как я преисполнился нехорошими ощущениями. Прямо шкурой чувствую — скользит что-то мимо меня. Не только скользит, но и лижет. Все это напоминает купание в сопливой реке. И даже в глазах какое-то струение, будто скорость у меня не пять, а пятьдесят пять километров в час. Я думал, демонометр загорится, чуть ли не дым пустит, а он совершенно спокоен. Опять я ничего не понимаю. Уловив мои треволнения, кадровик пояснил:

— Тут у нас своего рода оранжерея. Поэтому гуляют ионизированные ветерки.

Наша процессия остановилась в некотором сомнении перед бегущей дорожкой. Та торопилась вниз по скручивающейся спирали тоннеля.

— Дыня у вас на самом донышке хранится?

— Именно. Внизу работают самые сильные специалисты — так уж устроена оранжерея. — Кадровик одарил меня своей заводной (в смысле механической) улыбкой. — Да и вам экскурсия небезынтересна будет.

Индикатор демонизма поглядывал на меня незамутненным глазком. Нитеплазмы поблизости не было, поэтому мы всей группой вступили на скользкую (то есть скользящую) дорожку.

Напоминая об небезынтересности экскурсии, стены тоннеля украсились иллюминаторами, за ними открылась пупырчатая дырчатая площадка цеха, перегороженная чем-то похожим на мембраны и даже на паруса. В ячейках, размежеванных мембранными перепонками, то ли прорастали, то ли надувались бульбы, похожие на детали реакторов, турбин и прочие полезные вещи.

— И не надо никаких штампов или форм,— похвастал “гид”.

Если допустить, что бульбы эти из полимерной массы, тогда все в порядке. Мембраны-перепонки согласованным приложением сил (субнуклоновые импульсы?) лепят из пластика то, что необходимо многим людям. Причем наиболее дешевым и эффективным способом. Рапорта о досрочном выполнении правительственных заданий бодро летят на Марс.

Ниже ярусом, под “огородом”, мы, смирно стоя на той же тропке, обогнули “джунгли” — ажурные конструкции, по которым поднималось что-то похожее на мочало. Или на тонкие-претонкие лианы.

— Веники что ли выращивают? — хмыкнул не особо унывающий Кравец.

Я пригляделся, мочало появлялось из гнезд еле заметными нитями. Те наливались соком и цветом, дорастали благополучно до потолка, и судя по их прыти, попадали снизу на пупырчатую дырчатую поверхность “огорода”. Чтобы, в итоге, на верхнем ярусе образовывать разные полезные в хозяйстве вещи.

— А что за полимер? — попробовал выяснить я у сопровождающей нас неприятной персоны с приятным лицом.

— Широкомолекулярный, с поперечной гексагональностью. Но точнее сказать не могу, все-таки это секрет фирмы.

Мы сошли с дорожки — где-то очень глубоко — мне даже показалось, что “яйцо” не держалось на платформе, а было основательно утоплено в почву Меркурия. Потом гид воткнулся прямо в серую стену тоннеля. Она же перед ним вначале боязливо подалась назад, образовав пузырь, который аккуратно лопнул без шума, ошметок и брызг. Стена, значит, тоже полимерная, с чувствительными рецепторами и внутренними силовыми элементами. И нас она пропустила, кстати. Я слыхал, такие стеночки используются кое-где в психушках и тюрьмах.

Мы, оказавшись у подножья джунглей, протопали мимо прущей из дырок в полу полимерной массы, которая сразу прыгала на “ветки” и карабкалась вверх.

Путешествие продолжалось на лифте винтового типа, который опустил нас в цех, где там и сям торчали полупрозрачные стояки-колонны. Очевидно, через них полимерная масса и подавалась наверх, в “джунгли”.

Нырнули еще на уровень вниз. Тут имелось что-то вроде аквариума, где наглядно и зримо плавал исходный полимерный студень, вызывая тошноту и законное омерзение. По своему поведению выглядел он квазиживым, потому что активно двигался (крутился, танцевал?) и, похоже, был способен к жратве и выделению. Этим меня не удивишь, внутреннюю оболочку скафандра из подобной дряни и мастерят, она даже дырки умеет заштопывать. У меня, кстати, имеется квазиживая мочалка, которая усердно съедает телесную грязь без всякой воды. Сажаешь ее на тело и она самостоятельно тебя моет. Но если задремлешь некстати, то она может уползти на кухню, почуяв запах пирога, и там беспощадно его сожрать вместо грязи. Да еще оставит кучку дерьма где-нибудь в углу. Как говорит один известный биолог — наличие кала есть первый признак жизни. Или: больше кала — больше жизни.

Кадровик завел нас в боковой зальчик, а может и цех — там стояли аквариумы поменьше.

— Господа хорошие и дорогие, я думаю, небольшое развлечение нам всем не повредит. Смотрите сюда, оркестр — “туш”.

Напряженные лучи упали на нас троих, а также подсветили три больших сосуда. В них вовсю резвилась эта самая слизь, которая при виде нас стала еще хлеще кружить и извиваться, будто обрадовалась. Почувствовала гостей, что ли?

— Сейчас какая-то чуда случится,— предвестил Кравец. Я тоже ощутил, произойдет нечто большое и гнусное.

Взаправду, не прошло и жалкой минуты, как в аквариуме шустро навертелось то, что явно напоминало куски заспиртованных человеческих тел. То, что любят студенты-медики разглядывать. Одни члены еще не имели четкого образа, другие более-менее оформились. И продолжали оформлятся с каждой секундой все лучше. В результате какого-то художественного творчества первым делом получились большие безволосые головы с закрытыми глазами, которые стали кое-что напоминать…

А именно — нас. Присутствующих здесь, всех троих по отдельности.

И тошнота, естественно. И спазмы желудка, добегающие вплоть до прямой кишки.

— Какого хрена, сэр,— не удержался от воя Кравец, занося лазерный резак над головой кадровика.

— Не стоит беспокоиться. Это просто шутка, дружеский шарж,— по гадко-ласковой физиономии экскурсовода поплыло удовлетворение. — Наш, как вы выразились, полимер имеет способность к довольно глубокому копированию окружающих его предметов, в том числе и живых. Не обижайтесь, господа, на такое творчество, оно совершенно безыдейное и неконцептуальное. Считайте, что полимер просто приветствует вас.

— Я слыхал, один скульптор на Марсе, кажется по фамилии Мудодеев, тоже пользуется самокопирующими веществами,— пытаясь успокоиться, произнес я. — Но они принимают определенную форму, когда на них направляют лазерный свет, отраженный от копируемого предмета.

— Как вы смогли убедиться, мы убежали вперед от нашего времени. Поэтому нам достаточно обычного света,— похвалился провожатый.

Собравшись, со всей суровостью в голосе я напомнил ему о правилах хорошего поведения.

— В любом случае надо предупреждать и испрашивать согласия. Ведь среди нас могут оказаться нервные, вспыльчивые и даже больные люди.

— Да, я такой,— подтвердил Кравец,— один скульптор на Марсе вообще скульптуры из своего дерьма лепит. Чтобы они разноцветные получались, он всякие краски жрет, свеклу, синьку… Вот такое самовыражение через задницу.

— Я полагал, что все вы в первую очередь весьма любознательны. Кроме того, для вас экскурсия характерна бесплатностью. А в конце, между прочим, угощение за счет фирмы,— кадровик так искренне потешался, что даже не хотелось злиться. И вообще не до него стало.

Какого-то черта тот кусок в колбе, который был похож на меня, подрастал явно быстрее других. Вся наша тройка неприлично пялились на это срамное действо, будто попала в цирк.

И в самом деле. Оформлялись, переходя из состояния отростков в цивильный вид, руки, ноги, волосы. Причем не только внешний облик вырисовывался, но и внутренности. Подобия костей, мышц, сосудов вначале получались стекловидные, потом раскрашивались. Сплетались наружные ткани тела, они тоже наливались цветом и обрастали кожей. Определились и краски лица. Потом заимелась одежка. В сосуде образовался второй комплект моей парадной формы, совсем неотличимый от первого. Джинсура Кравца и Шошанин плащ (который, кстати, я ей подарил) куда хуже получились. Похоже, что на копирующий полимер я производил самое благоприятное и неотразимое впечатление.

В общем, немного погодя, в сосудах стояли наши дублики-двойнички, один к одному, только уже не крутящиеся, а совсем неподвижные.

— Все это действительно интересно, но где же обещанный Дыня?

— Да здесь же он,— радость кадровика была беспредельной. — Здесь он, мой кадр.

Свет залил еще один сосуд, в котором находился разыскиваемый Атилла-Дыня. Как бы находился.

— И это, надо полагать, скульптурный портрет. Однако, вы ошибаетесь, если посчитали, что мы торопились в художественную галерею. Ваши действия уже тянут на статеечку,— грозно напомнил я кадровику.

Проклятый чинуша — обставил так обставил. Сейчас мне придется бросать на кон очень многое.

— Я слишком нервничаю,— забормотал Кравец,— еще немного, сорвусь и все перекрушу. Давайте отсюда сматываться, девочки и мальчики.

— Вам нужен был Дыня, который Атилла. Вот он, и никакого обмана! — искренний голос “гида” звенел от обиды. — Причем тут скульптурный портрет?

Кадровик хлопнул в ладоши, после чего все четыре фигуры… разлепили глаза и произнесли что-то невразумительное.

— От зараза, они нам замену подготовили,— Кравец, не став мозговать, полоснул лазерным клинком своего двойника. Но сияющее лезвие странно провзаимодействовало со стенкой сосуда. Колыхнуло ее, а потом словно впиталось, разбегаясь затухающими огоньками. Скушалось. Никакая это не стенка, а силовой экран. Похоже, не субнуклоновый экранчик — тот просто отразил бы разъяренный лазерный свет,— а нитеплазменный. Это она умеет поглощать энергию.

Полундра! Да все же вокруг нитеплазменное! Только нитеплазма здесь мощная, нитеплазма макромира, умеющая притворяться и точно изображать свойства обычной материи, окатывающая вполне обычными гравиволнами мой демонометр.

Шериф Кравец совсем несолидно дернул из малоприятного места, как пробка из бутылки с бродилом. И мы с Шошаной естественно увязались за ним с позорной быстротой. Однако свободный вроде выход тоже оказался перекрыт силовым щитом. И светлица соответственно сделалась темницей.

— Нет, нам такой забор не одолеть,— подытожил Кравец,— но эту суку в ботах мы же можем взять в заложники.

Он аккуратно дотронулся до пиджачного лацкана кадровика — товарищ как раз сиял от высокого наслаждения. Еще бы, такая сцена.

— Вроде силовым колпаком не прикрыт,— шериф на радостях послал кулак, чтобы угостить в лоб беззащитного, как ему казалось, противника.

Но пока кулак летел, во лбу кадровика обосновалась дыра, то есть, его башка, сделав фокус-покус, превратилась в бублик. А потом весь чиновничек аккуратно расстегнулся — как плащ вдоль молнии — и из прорехи стали дружно вываливаться внутренности. “Плащ” этот расстелился на полу и пополз к выходу, оставляя мокрый след. Пришедшая в нормальный вид голова совершенно ненормально катилась впереди как футбольный мяч.

— Спалю слизняка-гада,— Кравец навел широкофокусный лазерный луч, но тут из плаща выскочило что-то, почти невидимое, голубоватое, и полетело как из пушки в нашего активиста. Тот успел рубануть прозрачный снаряд и, возможно, немного сверзил его в сторону. Однако Кравец получил свое, легковесно отлетел на несколько метров и грузно шлепнулся на пол.

Замочивший шерифа прозрачный снаряд вернулся в объятия плаща, который поднялся, и вобрав внутренности, склеился снова в нормального бюрократа. Затем прокашлялся и стал прощаться:

— Пожалуй, разговор зашел не туда, так сказать, вышел из конституционного поля. Поэтому я вынужден вас покинуть. Всего хорошего, товарищи-джентльмены. Как говорится у классика, красота спасет мир. Скоро все уродливое в ваших личностях растает как туман, а все прекрасное останется.

Он многозначительно кивнул на наших двойников и спокойно вышел вон — для него силового барьера как бы не существовало.

— Ну, влипли,— Кравец хоть и на полу, но заколотил кулаками и засучил ногами. — Через полчаса эти колобки, срисовавшие на себя нашу внешность, пойдут вместо нас в кабак со своими фальшивыми имперками, нас же уволокут крюками на колбасную фабрику.

— Не бойся, имперки они возьмут не фальшивые, а самые настоящие, из наших карманов,— выйдя из ступора, попытался успокоить я добровольного помощника. Вдвоем с Шошаной мы закрепили его на ногах.

— Разве эта кукла сравняется с таким крутым парнем, как ты,— убедительно сказал я Кравцу. — Стул и шкаф они могут заменить на двойников, а не тебя. Раз так, то просто попугают нас и выпустят — а мы и не струхнем.

Шериф, скрипнув толстыми подметками, сделал пару приседаний, прочистил носоглотку и опять стал хорохориться.

— Они думали, что Кравца можно уложить навек каким-то сраным снарядом, нет, этим его разве что раззадоришь.

— Колбасную фабрику… влипли… колобки,— залопотал вдруг двойник Кравца,— нет, этим меня только раззадоришь…

— Ты, посмотри,— обмяк шериф,— да это же натуральный попугай. И ты говоришь, что он не сможет изобразить меня. Я же не Эйнштейн, много слов не учил, бестолковые словари не читал, поэтому долго стараться не надо. У меня уже голова болит от этого всего.

— Оттого болит, что маленькая,— повторил чью-то шутку дубль Кравца.

— Похоже, они обучаются, слушая нас. Выходит, нам лучше молчать в тряпочку,— заметил я.

— Вам лучше молчать, причем в тряпочку,— повторил мой двойник. И обернулся к остальным дубликам, презрительно через плечо показывая на “оригиналы”. — Им пора помалкивать, а нам самое время общаться, дискутировать, декламировать.

“Да этот нитеплазменный колобок в курсе того, что имеется в моем багаже. Небось, изучил “литет мента”, паразит этакий”,— произнес я тираду, однако внутри себя.

— Паразитизм — тоже форма жизни, не хуже других,— квалифицированно оспорил мой двойник. — Это всегда вершина пищевой и социальной пирамиды.

— Ну, хватит мысли-то читать,— гаркнул я, но все равно стало зябко не по погоде.

— Какие там мысли. Снимают поверхностные почти-слова, то есть психомагнитные колебания,— заметила Шошана.

— Неправда,— опять возник мой дублик. — Лейтенанта мы досконально изучили. Мы его как словарь пролистали и запомнили. Мы теперь умеем думать, как он.

— Терентий, не расстраивайся. И в машину словарь умных слов всовывают,— возразила Шошана. — И киберсистемы умеет мало-мальски мозгами раскидывать. Главное в другом — о чем думать.

— Ладно, мальчики и девочки, хватит бодягу разводить, двинули отсюда,

— предложил дублик Кравца и уточнил у “оригинала”. — Ты к какой бабенке обычно шляешься?

Истинный Кравец в бессильной злобе запустил в двойника шляпу, которая благополучно пролетела сквозь кокон и была водружена на голову дубля.

И три фигуры — под прикрытием силовых экранов — спокойно покинули демонстрационный зал (цех, камеру пыток).

— Если они мне попадутся где-нибудь без коконов — я им таких бздей накидаю, что обратно в слизь превратятся с испуга. А твоему дублю, лейтенант, в самую первую очередь,— заскрежетал большими зубами шериф.

— Они рассчитывают никогда не попадаться тебе впредь,— охладил я компаньона.

Кравец сверкнул порозовевшими белками глаз.

— Еще неизвестно, что ты сам за фрукт. Почему это они тебя изучили, да еще досконально? На кого ты вообще работаешь?

— Прекратите свои мужицкие разборки,— встряла Шошана.

— Мой вопрос и к тебе относится, милашка, учитывая, что твоя двойница не проронила ни слова,— огрызнулся шериф.

— Ты страшен в страхе,— польстил я ему, одновременно нащупывая в кармане “трубку мира”. Вероятно, придется закатать Кравцу в лоб, если не устанет бузить.

— Я сейчас ударю, правда, не знаю кого, может даже себя,— продолжал свирепеть шериф.

Однако, уловив, что Шошана превратила свой взгляд в стальной штырь, Кравец переключился на новое направление работы.

— Я могу и с Дыней разобраться, Атиллой этим сраным в колбе. Я с кем угодно из этих говноидов в состоянии разобраться.

Он подошел к силовому кокону, прикрывающему улыбчивого Дыню, и принялся аккуратно подносить ладонь. Сантиметра за три до “поверхности” пальцы стали тормозить, даже вязнуть, а за сантиметр замерли и уже не пропихивались дальше. При дополнительном надавливании проскочила искра, рука шерифа была словно пружинами отброшена назад, да и сама отдернулась в страхе-ужасе.

— Как будто мы с ним одинаковые полюса магнита,— вздохнул Кравец, растирая и брезгливо разглядывая свои пальцы.

— Эта двуполюсность входит в сущность нитеплазмы,— проявил эрудицию я.

— Ой, какие мы догадливые. Теоретики прямо. — Кравец сплюнул и растер. — Прежде надо было котелком варить. Предупредил бы заранее, лейтенант, и мы захватили бы какую-нибудь бомбу для этой самой нитеплазмы. Хотя бы намекнул, что неладно тут, когда в джунгли эти сраные попали, а то: демонометр, демонометр…

Да, ясно пока одно, что Плазмонт объегорил нас вместе с нашим демонометром.

Я, пытаясь быть общественно полезным, стал машинально “копать” Дыню. Или псевдо-Дыню. Со своим дублером как-то не хотелось общаться.

— Ты нанимал старателей для нападения на караван? Или этим занимался тот прежний и настоящий Дыня?

— Вопрос поставлен в оскорбительной форме. Я и есть самый настоящий. Материалы, из которых состоит тело, не имеют никакого значения. Протогены, или душа, вне зависимости от вида телесности, принадлежат личности Аттилы К678.

— А если ты будешь сделан из дерьма, то личность у тебя все равно прежней останется? — стал задираться Кравец.

Дыня сделал вид, что плюет в него, даже угрожающе вытянул шею, но из кокона — ни на шаг. Затем любезно пояснил.

— Я мог бы переписаться даже в метаново-водородное тело, похожее на пузырь, с хромосомами, состоящими из льда, но остался бы прежним Атиллой С456. Имеющий разум, а не кашу в голове, меня поймет.

— Сука, она и в метаново-водородном виде, сукой останется,— проявил редкую сообразительность шериф.

Мне тоже пришлось согласиться с утверждениями Аттилы С456.

— Дыня, я охотно верю, что совсем неважно из чего ты сделан. Главное то, чего ты добиваешься. Люди, бежавшие с прииска, благодаря тебе не раззвенели всей Космике, чем занимается концерн “Дубки”, и флагман индустрии продолжил тихо-мирно зарастать нитеплазмой. Таков твой недавний подвиг, но ведь нитеплазма в производстве используется давно. Давно! Этим цехам не один месяц. И на прииске, сдается мне, не только гафний копали, но и нитеплазму, еще в прошлый сезон!

Ну и ну. В процессе вялого общения, вдруг проклюнулось зерно правды-истины. Можно будет поднять документы городской стражи и строительного управления и догадаться, в каких баночках импортировали нитеплазму в Васино, когда засевались все эти “джунгли” с “огородами”.

— Эти суки из директората завезли беса Плазмонта в Васино, чтобы ткать-лепить из него разные изделия для всей Космики да план народнохозяйственный перевыполнять! — завопил в приступе озарения Кравец.

— Вот именно, только прикрутите свой динамик. Директорат хотел, чтобы дрессированная Новая жизнь превращалась во все, от станков до роботов. Только не суки они, а вполне уважаемые люди. Вы же — грубиян,— пристыдил Дыня шерифа.

— Раз ты так словоохотствуешь, кукляк, значит, уверен, что мы отсюда уже не выберемся,— свирепо забурчал, наполняясь ясностью, шериф. — Раздавлю…

— Угомонись, Кравец, остынь. Адреналин так в тебе и бурлит, поэтому ты все хочешь кого-то проучить, наказать, а получается, сам видишь, наоборот,— стала увещевать дотоле пассивная Шошана.

— Значит, ты, умница, считаешь, что надо улечься, сложа ручки на пузике и зажав в зубах сигарету вместо свечи? Может, еще попросить этого колобка прочитать отходную молитву? — не хотел смиряться буйный шериф долины Вечного Отдыха.

Но когда она провела ладонью по плечу резкого парня, тот неожиданно стал стихать, будто на поверхность некоего волнующегося озерка было полито маслом. Шошана слегка похлопала и меня по спине, отчего мои иголки тоже перестали топорщится. Потом она взяла за руки нас с Кравцем и мы уселись на пол смирные, как три голубка. Я думал, это будет обычная релаксация. По крайней мере, она для начала разгладила мой умишко, прошлась как утюгом по мятым брюкам.

— Попрыскай еще водичкой,— оскалился я, а Шоша ответила спокойной усмешечкой. Сперва снялись внутренние, про себя проговариваемые четкие слова. Исчезли мыслезвуки, следом и прочие мысли были стерты, как пыль со шкафа. Я стал куда-то валиться, опять же психически, отчего появилось ненадолго тоскливое рвотное ощущение. Было слышно, что Кравец активно икает, словно с бодуна. А упав, я ощутил энергетические полюса и соответствующие им вихревые поля. Ура, на сцене снова человек-юла.

И чего только не увидишь, будучи человеком-юлой в предматериальном мире. На месте Дыни какой-то червяк, вставший по-циркачески на хвост, он же гриб, он же мутный фонтанчик. Наверное, это Дыня и есть.

Рядышком вспенилось буруном то, что, наверное, являлось Шошаной. Я сразу понял — могу поддержать ее. Причем не только добрым словом. Промеж нас забился разряд, вернее, заколотилась водянистая энергия, при каждом торможении словно вскипая и напрягаясь. Потом к нам подключился, если не ошибаюсь, Кравец. Наше общее произведение напоминало струну, которую усиленно щиплют в три руки. А еще оно смахивало на бандитское оружие — стальную пружину, запрятанную в резиновую трубу.

Гибкая дубинка на счет “раз-два-три” влепила червяку по имени Дыня и, “обслужив” его, вернулась обклеенная нитевидной дрянью.

От следующего удара Дынин фонтанчик не заткнулся, но стал напоминать рой потревоженных ос — того и гляди кинутся сволочи на нас. Скорее всего, это были нитеплазменные узелки.

Но Шошанка сработала на опережение, перестроив дубинку в настоящее кнутовище, она выписала им классную восьмерку и огрела “фонтан”, отчего… Мое зрение как поплавок выскочило на поверхность нормального мира. Дынина фигура уже расщепилась, превратилась в веник, который еще пытался слипнуться, срастись. Даже получилось что-то, но шибко неудачное. Жаба не жаба, а в общем гадина. Однако Шошана еще попорола-посекла ее чуток, и жаба-Дыня осел, превращаясь в слизняка, побулькивающего и рвотно пованивающего.

— Добей его теперь лазером-шмазером,— наставляет Шошана Кравца и он, радостно ошалев, с криком “есть”, окатывает интенсивными лучами бывшего сотрудника “Дубков”. Тот, шипя, становится облачком быстро пропадающего пара.

— Получилось,— заголосил Кравец. — Мать его за ногу, за ложноножку. Вышло у нас, а у него ни хрена.

— Если точнее: не у нас, а у Шошанки. Такое вот нитеплазменное чудище можно было ухайдакать лишь нитеплазменной дубинкой. Сегодня я снимаю перед Шошей не чужой скальп, а собственную шляпу. От кайфа и признательности.

Дерзкий Кравец на моих изумленных глазах наложил свои лапы на фемку, вставил в свои объятия и обслюнявил ей обе щеки. Я уж подготовился к тому, что она следующим тройным ударом превратит шерифа в жалкую метелку. Но обошлось. Я облегчился, в смысле выдохнул с протяжным свистом через щелочку рта.

— Я не смогла сделать нитеплазму, а просто ее украла,— пояснила Шошана, сминая что-то подвижное руками.

— Это ничего. Плазмонт не является юридическим лицом. Поэтому даже можешь повторить.

— Не надейся, Терентий. Просто сейчас у нитеплазмы был небольшой заряд подходящего знака.

Тут суматошный шериф испустил пламенный призыв.

— На приступ, граждане!

Шошана твердо встала напротив нитеплазменного забора. Ее руки взмыли, будто собралась она нырнуть в бассейн. Затем я, да и Кравец тоже, заметил еле видимые струи (голубенькие такие), которые вылетали из ее ладоней — ну, просто бьющая под напором вода. Впрочем, эта “вода” ничего не смачивала, потому что была на самом деле нитеплазмой. Концы струй загнулись в сторону нитеплазменной преграды, образовав что-то вроде большого таза или параболоида. Еще и касания не было, когда проскочил разряд, похожий на пробойный ток между двумя электродами. Осточертевший забор весь превратился в молнию, та шарахнула в центр “таза”, который серьезно пострадал, вернее мигом исчез. Шошану отшвырнуло, но она ухитрилась и с больной ногой открутить такое сальто, чтобы мягко приземлиться.

— За-а-бор нам боль-льше не ме-е-шает,— запинаясь, произнесла фемка.

— Видимо, так реагирует нитеплазма двух противоположных знаков при мощных зарядах.

— Еще десяток раз свалиться, улететь, расплющиться, получить по кочану — и мы станем крупные спецы по этим зарядам. — Я поежился, предчувствуя многочисленные побои.

Кравец тут опомнился и решил первым выскочить в коридор, он уже истошно завопил: “Даешь на грудь аквариум, а-а-а!”. Я едва успел ухватиться за клетчатую рубаху:

— Не делай этого, крутой парень. Иначе мы утонем в брызнувших оттуда соплях и ничего положительного о нашей кончине нельзя будет написать ни в прессе, ни на могилке. Отсюда нам лучше убраться по-тихому.

— Ну ты, пусти… — перестал контролировать себя Кравец и уже хотел зацепить мой нос своими пальцами, я же намеревался, поддав коленом в пах, переключить компаньона с войны на мир.

— Если будете вести себя как расхристанные дураки, я вас оставлю тут навсегда, нитеплазме на художества,— пригрозила несколько рассвирепевшая предводительница. Она аккуратно высунувшись из нашей комнаты, мазнула лучом сквизера по глазку видеокамеры — стекло объектива сразу перекристаллизовалось и стало показывать мульти-пульти.

— Это еще не все,— строго напомнила она. — Сама нитеплазма реагирует на нас. Не на слова и внешний вид, а на чувства и мысли. Поэтому будьте благоразумны. Я знаю, у вас это не принято. Но постарайтесь не будоражить себя. А еще лучше — полюбите поскорее Новую Жизнь, объединительницу всего прогрессивного человечества. Тогда, может, она примет вас за сотрудников “Дубков”.

— Да я лучше полюблю большого марсианского таракана и буду лизать ему задницу,— скрипнул зубами Кравец, но вредность его была уже на излете.

Шошана взяла нас за руки, как учительница неслухов и вывела в аквариумный зал. От рук ее шло расслабление, и мне пару раз показалось, что я нахожусь где-нибудь в солярии после хорошей дозы эндорфинового размягчителя. Не знаю, что там любил сейчас Кравец, я же на место Новой Жизни подставлял Шошку, отчего она (Новая Жизнь) становилась более-менее сносной.

— Нам таким бесхитростным образом отсюда не убраться,— не смог окончательно успокоиться Кравец. — Наверху мы встретимся с превосходящими силами противника, он нас зашахует и по-своему будет прав. Надо отработать хотя бы отвлекающий маневр.

— Прекрати бухтеть, если у тебя нет конкретного плана,— цыкнул я на него.

— У меня есть конкретный план в отличие от тебя,— презрительно отразил Кравец мой выпад. — Опустошаем обойму плазмобоя, складываем кучку из металловодородных боезарядов прямо здесь, на палубе, но в уголке. Затем направляем на них лазер-шмазер, то есть среднефокусированный луч максимальной мощности. Сами спрячемся. Секунд двадцать кучке на нагрев хватит, а потом она разбомбит палубу. Все аварийные и пожарные датчики завизжат, будто затраханные бабы.

— Не буду возражать, особенно против бабьего визга. Хотя, как известно, дамы стараются только в порнофильмах… Пожалуйста, не садись на эту кучу боезарядов и научись более уважительному отношению к женщине.

И Кравец принялся реализовывать безумный план Кравца. Мы уже бросились тикать, а он там еще что-то налаживал. Когда долбануло, я даже решил, что шерифа мы потеряли, накрыло беднягу. Сразу ошметки полетели, пар повалил вонючий, гарь от паленого пластика. И свист надрывный. Однако Кравец вынырнул из смрадного тумана, багровый, кашляющий и чихающий до треска в штанах.

— Будет еще хуже чем надо, я палубу всерьез расколупал. Разгерметизация получилась,— сумел сообщить шериф, растирая кровавые сопли кулаком.

Свист рывком перескочил на два тона ниже. И ветерок задул неслабый. Конечно же, зажглись аварийные панели и замигали лампочки. Значит, Кравец дыру проковырял до внутренней полости платформы, где давление воздуха куда ниже, чем наверху.

— Сейчас сюда хлынет уйма народа. Ховайтесь,— продолжал руководить Кравец. — И не забудьте, человека в скафандре надо бить под заднее крепление шлема, лучше железякой. В этом случае враг скоро не встанет.

Устраивая наше боевое счастье, на глаза попались створки встроенных в стены шкафов с пожарным оборудованием. В один из них запихнулись мы с Шошаной, в другом засел орлом дородный мужчина Кравец, напомнив напоследок, чтобы на все стуки в дверь мы отвечали “Занято”.

Первой таки на место происшествия ворвалась аварийная команда, а наши мучители опоздали. Наверное, посчитали, что мы уже благополучно растворены Новой Жизнью. А мы, нерастворенные, подсматривали сквозь щели створок. Приятно, что никто не стал ломиться к пожарному инвентарю. Вернее, один раз кто-то полез в наш шкаф, но мы держались крепко и ненастырный человек отстал со словами: “Блядские дверцы, опять заело.” А то бы сразу получил по чайнику.

Впрочем, из соседнего шкафа появилась рука Кравца, снабженная ломиком и все ж таки осенила этого аварийщика. Человек, тюкнутый в основание шлема, падал плашмя, но шериф его подхватил. В клубах пара и дыма свершился обряд снимания-одевания скафандра. Затем ритуал повторили мы с Шошаной. Никому из трех оголенных скорая смерть не угрожала, хотя из-за упавшего давления кровянка пошла носом, и у охотников, и у добычи. Кравец, благодаря своему природному нахальству, еще помогал аварийной команде нести пластырь. Он первый и заметил открытый люк в палубе.

Люк распахнули, чтобы аварийщики могли прошмыгнуть под палубой и поставить заплату на дырке еще снизу. Мы этим выходом воспользовались на равных правах с остальными. Только аварийщики побежали прямо, а мы налево. Внутри платформы в полный рост не распрямишься, поэтому пришлось следовать нос в попу. Причем я постарался занять место после фемки, не доверяя ее задок шерифу. Кругом ветвились трубы пневмопроводов, извивались шнурки электропроводов и лианы оптоэлектронных кабелей, стояли емкости для воды и всякого кала, который будет выброшен, когда город поползет из нынешнего местоположения в другое, более надежное. Мы искали аварийные внешние люки — есть и такие на случай большой катастрофы. Эти щели пригодятся васинскому населению, когда спасая от огня, лучей или химикалий свои мокрые кальсоны, оно бросится из города на твердую поверхность Меркурия. Вернее, на скользкий, рыхлый и нагазированный грунт, достойный каких-нибудь дебилов, а не приличных людей.

Самым сообразительным опять оказался Кравец. Есть такие ребята — вроде Ильи Муромца, которые просыпаются только с третьего удара говняным горшком по голове, но потом никто и ничто их унять не может.

— Есть, есть, я так и знал, что выходной люк будет под цистерной, полной дерьма. Назови меня лозоискателем, Тереха, а ты, женщина-мутант, расцелуй промеж усов.

И в самом деле едва мы сдвинули цистерну, как красный люк с пломбами стал ублажать взор. Кравец давай резво срывать и отстреливать пломбы, потом уже все кучно принялись крутить проржавевшие ручки. И вот люк поддался, поехал в сторону. Воздух рванулся наружу, как очумелый, Кравца он сшиб с ног и утащил в в образовавшуюся дыру. Когда устаканилось, я в разведывательных целях уронил свою голову вниз, предусмотрительно оставив тело внутри платформы.

— Кравец, если ты есть, то отзовись.

Он помолчал, оставаясь незаметным, и лишь когда его боты попали в поле моего зрения, откликнулся недовольным голосом.

— Есть, на попе шерсть. Я на поверхности Меркурия. Падайте ко мне.

Я добровольно упал вниз и сразу провалился по пояс. Жаль, что нет мокроступов. Хорошо, что Шошане не придется насмехаться, а надо будет отправиться вслед за нами.

Фемка отправилась, но не вслед. Она просочилась наружу гораздо умнее. Шошана сразу повисла на крючьях, оснащающих нижнюю поверхность платформы, потом закрыла люк — чтобы нас труднее было отловить.

Теперь нам предстояло путешествие под стальным небом, сложенным из донышек платформ. Там и сям спускалось на почву громадье колеса, покрышка шириной в два метра, всего колес в одной тележке — пятеро. Такие тележки имелись в центре платформы и по бокам. Меркурианскую землю от металлического “неба” отделяло пять метров. Соответственно впечатление создается, что находишься в какой-то бесконечной унылой пещере.

Однако, когда придет черед городу переезжать, платформы расцепятся, встанут гуськом или свиньей, включат свои моторы и потянутся на новое стойбище.

Ну это потом, а сейчас надо снова попасть в город. Естественно, через пропускной пункт. Но путь до него далек лежит, причем в весьма невнятной однообразной местности. А запасов дыхательной смеси в скафандре, снятом с аварийщика, имеется лишь на час.

Всего удобнее было путешествовать, переползая по самому “небу”. Под днищами тянулись монорельсы для удобства ремонтных работ, за них цеплялись подвижные крюки на колесиках. Вот на крюк и надо было набросить страховочный конец (Кравца это слово почему-то рассмешило) и двигаться как бы на перевернутых четвереньках, отталкиваясь руками и ногами от дна платформы.

До КПП мы добрались под завязку кислорода, хорошо хоть нигде с Плазмонтом и его холуями не повстречались. Вылезли из-под городского днища, как три опарыша. Проникли через входной пандус на приемную площадку для техники. Контрольные сканеры само собой не засекли у нас никаких расщепляющихся материалов, тех самых, что по правилам должны выгружаться из тракторных реакторов на загородной топливной станции. Поэтому мы смело присоединились к веренице граждан водителей, пропускаемых через боксы.

Офицер городской стражи, угрюмо сидящий в боксе, как паук в своих тенетах, приклеил к липким пальцам наши персон-карты. Потом неприветливо спросил:

— Откуда прибыли?

— Долина Вечного Отдыха.

Он погонял какую-то информацию по экрану терминала.

— У меня нет справки с топливной станции, что вы оставляли там расщепляющиеся материалы. Номер вашего вездехода?

— У нас уже нет никакого номера. Авария, господин офицер.

— Тоннаж и модель вашего транспорта? — не унимался страж ворот.

— Я же говорю, авария. Мы не за рулем. Без транспорта мы.

Брови офицерика взмыли волной.

— Вы хотите сказать, что прибыли в Васино пешком?

— Хотим и говорим. Оцените наш изможденный вид. Только не совсем пешком. Мы потеряли машину из-за гравитационного шторма в пятидесяти километрах от Васино. Пропало все нажитое непосильным трудом! Такое еще случается. Хорошо хоть кислородные баллоны успели спасти.

— Странно. Никаких извещений о шторме нам сюда не поступало.

— Извещения… Вы же знаете, как работает на Меркурии связная аппаратура. Оттого-то и не поступили, что был шторм. Хоть там мужиков и баб по воздуху носить станет, никто не узнает — потому что заряды пыли как из картечницы бьют и туда-сюда снуют очумелые МГД-волны.

— Да, я не подумал об этом,— честно признал офицер. Когда зазуммерил интерком у него в наушничках, я расслышал. И тут мне в черепушку будто молния хлопнула. Те двойники-конвертанты, что украли наш облик и наши манеры, могли под нашими звучными именами-фамилиями такого уже наколбасить! У офицера забубнил наушничек и сразу зрачки его глаз зыркнули на нас, потом на ящик стола. Там у него наверняка или сигнализация имелась, или оружие. Ну точно, накудесили наши оборотни.

Мне и сейчас неловко вспоминать об этом, но я прямо с того места, где стоял, врезал ногой офицерику под кадык. Сидел он удобно, поэтому кувыркнулся назад и, приложившись головой к стене, обмяк. Или притворился обмякшим, не желая больше участвовать в борьбе. Кравец еще бросал изумленные взоры, когда ушлая Шошана подскочила к двери и заперла ее, а я сорвал хайратник с отключившейся головы офицера и приложил к своему уху.

“…После подавления попытки путча бывший лейтенант Терентий К123, фем с неопределенным идентификатором и старатель, известный как Кравец, скрываются в окрестностях города, предположительно нижних. При первой же их попытке проникнуть в Васино, доложите в управление префектурной полиции и попытайтесь задержать до подхода ОПОН. Допустимо открытие огня на поражение. Начальник префектурной полиции майор Леонтий К300.”

— Все понял,— вежливо отозвался я, а потом пояснил сотоварищам, особенно пораженному столбняком Кравцу. — Что-то мы натворили серьезное. Если точнее, наши двойники — о которых мы, конечно, забыли, как о мелком пустяке. Короче, нас обвиняют в попытке путча и ставят вне закона. Из Хунахуна, точнее, из объятий Электрической Бабы, срочно вернулся к жизни начальник полиции Леонтий Мудрый. Что означает…

— Нас кокнут при первой же возможности, не дав времени на разъяснения, что мы на самом деле эти, а не те,— подхватил Кравец, до которого наконец дошло. — В общем, на Меркурии демоном все схвачено. А это означает…

— Что нам пора с Меркурия сматываться,— заключил я.

18

Васино — городок в общем-то небольшой. Однако из этого не следует, что в нем негде прятаться. Поймать одного не слишком заметного зайца на большом-пребольшом пароходе — уже затруднительно, а если таких пароходов десятки?… Вернее, десятки кораблей меркурианской пустыни. Бидонвилли, кстати, обеспечивают лишь кажущуюся интимность-приватность. Там слишком много подсматривающих и подглядывающих устройств — точечных, пылевых и пленочных датчиков. А также шпиков, в том числе мутантов, с их очами-тарелками на длинных стебельках, не говорю уж о дивно глазастых соплях.

Полости платформ мало подходящи для жизни, если вы, конечно, не плесень какая-нибудь. Но вот мусорозаводы, компрессорные станции, белковые комбинаты, канализационные, утилизационные и регенеративные системы, которые располагаются на специальных платформах — это самое то. Там издревле ютится муташка, из числа самой несоциальной, да вконец разорившиеся старатели, да беглые рабы из “Дубков” и “Вязов”. Власти там особо никого не донимают (по-принципу, не трожь фекалии…). Облавы редкостны, потому как начальство боится, что обиженная муташка и прочие асоциалы-маргиналы начнут устраивать диверсии на важных городских объектах.

Да и надо же бомжам где-то жить. Вот они и живут. Жрут всякое падло, включая друг друга, хлобыстают откровенную химию, проверяя рецепторы на чуткость, а прочие части тела на прочность, сношаются по-разному — физически и платонически — приторговывают органами-трансплантатами, отрезанными у ближнего своего, подыхают и отправляются в чаны-дезинтеграторы белкового производства.

Я видел эти чаны, лучше туда в живом виде не попадать. Похожи они на кишечник какой-то огромной змеюги. Их квазиживые полимерные стенки продавливают труп и орошают его расщепляющими кислотами. Через пару десятков метров покойник превращается в лужу слизи, вернее аминокислот, которые всасываются стенками и, пройдя через капилляры интегратора, становятся чавкающей белковой жижей. А еще немного погодя — хрустящими чипсами или там антрекотами с надписью “Съешь меня”.

В общем, против любого лишнего трупака производственники, гонящие план, не возражают. Здесь тоже встречаются юрко ползающие шпионские “жучки” и малоподвижные “глазки”, разбросанные в разведцелях полицией да милициями.

По счастью, пропускной пункт, через который мы пробивались с боем, располагался неподалеку от территории белкового комбината, известной под именем Мудодеевка. Мониторы, конечно, засекли наши физиономии, когда мы еще сидели в боксе. Однако, проломив двери и, оказавшись на городских улицах, мы опять напялили шлемы. Это нормально, многие старатели, пользовавшиеся дыхательной смесью с повышенным содержанием кислорода, не могут сразу перейти на Васинскую атмосферу с пониженным процентом полезного газа.

Мимо катился “клоп” — это наш вид общественного транспорта. Мы втиснулись кое-как в его тесненькую кабинку, и Шошана первым делом вырвала плату с регистратором маршрута — теперь он не сможет фиксировать нашу прогулку и отвечать на запросы управляющей станции. Правда, автоматическое движение к указанной точке прекратилось и управляли мы теперь “клопом” в четыре руки, прижимая заголенные проводки то к одной, то к другой клемме. Естественно, ползанье “клопа” запечатлевали дорожные датчики, однако догадаться в таком случае, что мы — это мы, было непростой задачкой.

Тем более, что на одном из перекрестков мы выскочили из кабинки, отправив “клопа” по прямой. Забор Мудодеевки был уже перед глазами, когда мы заметили прогуливающийся неподалеку от него полицейский патруль. Даже послышались сочные ментовские голоса. Заодно показался патруль и с другого конца улицы. Кравец занервничал, но мне показалось: те копы, что ошиваются у забора не без странностей — мерцают они, что ли? Или это у меня в глазах люрики?

— Похоже, что парни у забора, не парни, а всего лишь объемные мультяшки на жидкостной взвеси,— высказал я предположение.

— Скорее уж на прозрачной пленке,— поддержала и заодно возразила Шошана. — В этом случае легче поддерживать звуковое сопровождение. Один слой, допустим, у пленки тает, отчего распрямляются мембраны и колеблют воздух. А сейчас пленку плохо натянули, оттого и деформация картинки.

И мы прямиком направились к ненастоящему, как нам показалось, патрулю. Однако же, что за хрен, псевдоменты стали к нам поворачиваться, наводя свои пушки.

— Это все-таки пленка,— упорно повторила Шошана,— но с видеодатчиками и реагирующей программой, которая управляет изображением. Только стоит нам струхнуть и достать свои пушки, как тот настоящий патруль, что прохаживается сзади, начнет пальбу. Отчего наши задницы вскоре станут похожи на обгоревшие тряпки.

И вот передний патруль совсем рядом, лучи прожекторов отсвечивают от блях, кокард и болтающихся на поясе наручников-самохватов, дула сквизеров смотрят в упор на наши животы.

— Стой, документы,— гаркает передний коп.

Шошана тормозит, но мелким шажком продолжает двигаться вперед. Ой, опасная игра, если эти менты — из плоти и сала, сейчас будут поражать нас из оружия или набрасывать клейкие сети. Если же бесплотные и мы, демонстративно плюнув на них, отправимся к забору, тогда заплюет огнем патруль, который сзади.

Вот мы уже в полуметре от стволов, Шошана лезет в нагрудный карман и тут словно толчок в загривок. Я, она и Кравец прыгаем вперед — пробиваем пленку, которая лопается с прекрасным звуком, и валимся в небольшую канавку у самого забора. Тот патруль, заднепроходный, начинает садить из бластеров, но энергия летит поверх голов. Тем временем, Кравец, улегшись на спину, рубит лазерным клинком забор — однако пропороть электрошоковую проволоку до самого низу ему не удается.

Пора сигать на территорию комбината. Шошана поджигает пленку, дым теперь немного скрывает наши поступки. Кравец, оттолкнувшись от моей спины делает кувырок с переворотом на ту сторону — у меня чуть хребтина не трескается. После него Шошана показалась легкой обезьянкой. Потом шериф, притулившись к дыре в заборе, выставил вперед сложенные черпачком руки. Я с разбега воткнул башмак в “черпачок” и перемахнул через голову шерифа. Не очень ловко получилось, на планете с большей силой тяжести я бы просто воткнулся, как сбитая ракета, “боеголовкой” в землю. А на Меркурии удалось макушку сохранить. Ну что ж, добро пожаловать в Мудодеевку.

Затем были скачки через трансформаторные будки и трубы. Появился летучий киберглаз на маленьком пропеллере. Но мне удалось поймать его в перекрестье прицелов и шпокнуть. После меткого выстрела я поскользнулся на жиже явно физиологического происхождения и сильно извалялся в чьих-то отходах.

— Эта гадость может быть зрячей,— напомнила Шошана,— тогда ты стал видимым для обитателей здешних мест.

— Времени чиститься нет. Сейчас скину скафандр. Отвернитесь, я стеснительный.

— Не стоит трудов,— такие вот слова донеслись от одной из частей тела. Эта была рука, отделенная от неизвестного нам человека, с динамиком на браслете. Передвигалась она с помощью пальцев, оснащенных длинными острыми ногтями, и вообще-то изрядно напоминала паука. — Следуйте вдоль красной трубы до люка. Откройте его и спускайтесь вниз.

Рука помахала гибким указательным пальцем в нужную сторону. Имеющаяся публика переглянулась, а я подумал вслух:

— Кажется, мы по чистой случайности оказались в чужом поместье. Если так, нам лучше своевременно представится местному барину.

Из люка вниз вела веревочная лесенка. Она обрывалась, не доходя до пола метра четыре. Мы непринужденно спрыгнули в бункер, забросанный всяким тряпьем, но, как выяснилось уже внизу, с совершенно сплошными стенками из прочной стали.

— Похоже на ловушку типа “ведро”,— подытожил первые впечатления Кравец.

В ответ на его словесный выпад один из углов “ведра” осветился, явив нам человеческий образ. Я вначале подумал, что это объемное изображение, выданное крохотным лазерным проектором. Ведь человек имел металлическую руку, как бы по контрасту с той, мясной, что встретила нас наверху. На сгибах запястья и пальцев была хорошо заметна металлическая зернистость.

Однако, когда подошел черед здороваться, я понял, что никакой оптической иллюзии нет. И человек настоящий, и рука его подлинная, хоть его собственная, но металлическая.

Благодаря молекулярной и кристаллической механике мы имеем недурственные механизмы, которые спокойно обходятся без соединений, передач и шарниров, то есть цельные и гибкие одновременно. Чаще пластиковые, металлорганические, реже из чистых металлов. Турбина на Филимоновской машине как раз такая. По тому же принципу работает псевдобронзовый монумент “Космонавт прощается с девушкой” на центральной площади Васино, где герой космоса время от времени обнимает подругу. Но там требуется мощные энергетические воздействия извне. Например, какие-то проказники с субнуклоновым генератором заставили однажды космонавта совершить развратные действия в отношении девушки… Впрочем, нитеплазма тоже в силах управлять любой материей. Надо быть на стреме.

— Кажется, я вас знаю. — “обрадовал” человек с железякой. — Вы лейтенант полиции, который страшно набедокурил.

— Это набедокурил не я, а мой двойник,— с простотой придурка признался я.

— Металлический? — решил уточнить встречающий.

— Вроде вашей руки? Как, кстати, она действует?

— Пойдемте, я вам по дороге расскажу. — Он мановением своей железяки заставил одну из стенок бункера разверзнуться, мы благополучно шагнули в получившуюся дыру и оказались в большой грязной и, конечно же, вонючей трубе. А дыра за нами аккуратно сшилась.

— Лукавить не стану,— произнес незнакомец. — Иногда здесь проплывает мыло, а затем сточные воды — когда на фабрике чистят большие дезинтеграторы или капиллярные блоки, те самые, где синтезируется белок. Но это раз в неделю, поэтому не беспокойтесь, сейчас мы в уютной безопасности. Во время чистки безопасности поменьше, зато сытости поболе. Неплохие, кстати, кусочки здесь можно подцепить на обед. Хотя бывает приплывет из дезинтегратора нерасщепившийся каблук или презерватив, которые трудно употребить в пищу.

Все более-менее сносное мои повара прекрасно готовят — еда “тает в рот”, будто настоящая индейка или фаршированная рыба. Забредают, правда, в мои владения кулинары другого сорта, которые норовят недостающие им аминокислоты откусить прямо у вас с живого тела… То есть, потребляют их в сыром, самом полезном виде. Я вас познакомлю с одной девушкой. У нее был любимый, который частенько дарил ей искусно выращенные кристаллы-цианиды. Это было трогательно и все называли такую милую парочку — Ромео и Джульетта. Но девушка страдала постоянным аминокислотным дефицитом и поэтому очень хотела мяса. Понимаете, чем закончился роман для юноши. Теперь трудно разобраться, что являлось первичным для девушки, высокое чувство, может даже первая любовь, или гастрономическая страсть… Но ничего, найдет себе другого жениха, менее вкусного.

— Мы тоже пугать умеем,— сказал я, после чего издалека донесся рев, на который наложился отчаянный визг. Сразу стало неуютно.

Немного поплутав по стокам, добрались мы до фильтров. Возле них, отколупывая, процеживая и отжимая что-то, копошилась муташка, совершенно безобидная на вид, с длинными носами хоботком. Эти телесные орудия помогали отличать еще съедобные кусочки от откровенного говна.

— Работайте, дети мои,— напутствовал их владелец железяки. — Самое простое действие в нашем мире имеет отклики во всех иных мирах, куда доходят мембраны нашей души.

— Вы что, тоже проповедник? — решил уточнить я.

— Отчего ж. Это действительно мои дети. И не только они. Упомянутые выше любители сырых аминокислот тоже мои отпрыски. Я научился придавать своим ребятишкам те свойства, которые могут им пригодится в жизни — чтобы не полагаться на превратности обучения и воспитания. А ДНК, что ДНК? Всего лишь материальный отблеск протогенов.

Я пихнул локтем Шошану. Она должна понять. У нее была супермама, а этот тип — суперпапа, который тоже подбирает генетические коды своим наследникам.

— Если вы уж протогены упомянули, уважаемый хозяин, то, наверное, искусное владение металлической рукой как-то с ними связано.

— Со мной связано. Мне не нужно красть субнуклоновые генераторы. Потому что они сами образуются внутри меня, там где положено. Я сам придумываю себя и леплю, как скульптор. Возможно, протогены как-то влияют своими тихонькими пульсациями на перестройку моего тела. Но мне об этом думать не пристало.

Я мог бы полностью состоять из металла — если было б удобно — и производить металлических детишек. Тогда наследственность имела бы вид не молекулы ДНК, а например скопления ферромагнетиков. Мне ничего не стоит сделать металл собственным мясом и костями, на место нервов уложить полупроводники, на место мускулов — стержни и катушки… Я не мастак объяснять, ведь учился-то понемногу…

— Мы вас понимаем, потому что сами не блещем,— поскорее успокоил я местного барина. — Но давайте лучше о чем-нибудь более веселом. У вас, наверное, и жена есть?

— У меня много жен. — Хозяин-барин глянул на Шошану, даже замер, будто прислушавшись к ней. Потом огласил фемке свой вердикт. — Вы мне не годитесь, чувствуется рука другого настройщика.

— И это тоже правильно,— с облегчением выдохнул я.

Хозяин поместья проделали еще одну дыру, которая спешно срослась за нами, и мы оказались в емкости, чем-то напоминающей хлев. Только встретились там не коровы, а некие гнусные студни, дружно потянувшиеся к нам, едва мы появились.

— Амебные колонии, живой белок,— познакомил нас хозяин. — Амебки у нас передовые, усовершенствованные. Есть у колоний, например, нервные, а вернее, сигнальные столбы и другие специализированные клетки — это поработали человеческие гены. Поэтому наши амебки куда сообразительнее, чем их дикие собратья… Ну-ка, Дусь. — “животновод” покрошил на пол белкового порошка. И странная Дуся, чтобы скушать весь корм, растеклась, стала еле заметной слизью, простроченной ниточками нервных столбов. Хозяин достал кусочек сахара, и Дуся сползлась в столбик, даже встала “на задние лапки”, чтобы псевдоподиями слизнуть сладкое с руки.

— Кто-нибудь хочет поиграть с Дусей?

Не взирая на наш дружный отказ, хозяин гордо провозгласил:

— Вот оно пищевое будущее человечества!

С этими словами нельзя было не согласиться, я бы даже убрал из лозунга эпитет “пищевое”.

— Напрасно скоморошничаете, молодой человек,— уловил мои мысли владелец поместья,— у нас лишь благодаря этим студенькам поголовье еды превысило поголовье едоков и людоедство стало предметом осуждения на товарищеских судах. Поинтересуйтесь у Джульетты, как ее песочили и прорабатывали после позавчерашнего человекоедства.

— Я бы лучше спросил об этом по радио, чем в личной беседе,— отклик мой был несколько вяловат.

Следующая емкость оказалась чем-то вроде тронного зала. Там имелось кресло пилота, свинченное с какого-то разбившегося космического корабля. Человек заставил его подкатиться к себе и уселся в довольно величественной позе. По бокам встали сущие черти — тоже его детишки, наверное. На их головах и загривках не просто шевелились, а активно по-змеиному извивались хипповые волосы — кажется, это были кожные отростки со стрекательными клетками. Черти опирались на длинные руки, причем были заметны столбики разрядных батарей — а ля скат — на предплечьях. Иногда страшные личности для демонстрации своих способностей пропускали разряды между ладоней. Порой черти со звуком закипающего чайника сплевывали (извиняюсь) длинной подвижной слюной, которая уползала по-пластунски в темный угол. Наверное, она работала в разведке. Я дотронулся до одного ползающего плевка носком ботинка, который сразу зашипел, обгорая — и это несмотря на то, что был керамическим с металлической пропиткой. Едкие слюнки-то.

— Ну, так что двойники? — продолжил беседу барин, имеющий сейчас черты сходства с Вельзевулом.

Не отвечать в присутствии чертей было неудобно, только потянись мы к своему вооружению, они нас своими длинными руками, сильными разрядами да ядовитыми ползиками-плевками замочили бы в пять секунд.

— Дублей слепили в подвалах производственного сектора “Дубков” из нитеплазмы,— якобы охотно принялся объяснять я. — А это другой вид материи. Из невидимой же нитеплазмы состоит живое существо — Плазмонт. Оно прорастает сквозь планету, как грибница, а также сеет разумное, доброе, вечное — на свой взгляд. Нитеплазменное существо роняет споры в души людей, засевает эти самые протогены или что там еще. От него не найдешь спасу. В свое время Плазмонт поддался “Дубкам”, дал собой попользоваться, но потом полностью завладел фирмой.

— Здесь Плазмонта пока нет,— задумчиво произнес суперпапа. — Но если он, действительно, существует, то, наверное, хочет быть везде и во всем. Я его вполне понимаю, хотя вряд ли бы с ним ужился. Не зря же свершения в творческой области, попытки создать что-нибудь нетленное происходят по прямой нисходящей линии от желаний какого-нибудь вожака бабуинов, который хотел осеменить всех самочек и запечатлеться в массе маленьких обезьянок. Я вот лично куда ближе к этому обезьяньему вожаку, чем к нынешним творцам из сферы науки и искусства… Значит, папа Плазмонт собрался осеменить все и сделать весь мир своим продолжением. Ну что ж, его нельзя назвать неправым. Он прав.

— Но, по-своему,— испуганно напомнил я.

— Тоже верно. Меня ваш Плазмонт в ближайшее время не тронет. Если ему любы сотрудники “Дубков”, то я и мои ребятишки еще долго будут казаться ему неаппетитными. В общем, вам, чиновнику, фему и старателю — какое идеальное, прямо монументальное сочетание, просящееся в бронзу — надо выбираться отсюда. Я имею в виду не свои владения, пользуйтесь ими сколько влезет, а Меркурий.

— Но выбраться с него невозможно. Отсутствие денег, новых персон-карт, а также запечатленные в картотеках отпечатки пальцев и физиономий, все это страшно мешает преодолеть турникет, ведущий на стартовую площадку.

Барин усмехнулся. Потом стянул рукой свое усмехающееся лицо, в смысле снял маску, которая продолжала лыбиться, перекочевав на полку. Но заместо первой рожи у хозяина теперь потешно гримасничала вторая.

— Как вы теперь убедились, личина — дело вкуса. Я вам помогу во всем, пожалуй, кроме персон-карт. Этим не занимаюсь.

— Спасибо, хозяин. — А ничего старичок-то!

— Спасибо за “спасибо”. Но мне понадобиться кое-что еще. Я хочу сделать не вырезку как многие, а врезку. Подсадить вам ма-а-ленького симбиота. Это всего лишь скромный комочек нервной ткани, который, при проползании в вас нитеплазмы, свистнет мне кое о чем.

Вот блин! Но у нас ведь космократия. И каждый того стоит, чего он может придумать новенького. За это почет и уважение. Вот на Земле изобретатели и рационализаторы частенько попадали в разряд бесов. Но ведь оттого Земля и зачахла, и живет теперь на наше пособие.

Ничего тут не попишешь. Даже если симбиот станет из маленького большим и заменит мои мозги собой, если превратит меня в биоробота, который будет по команде сосредоточенно воровать белье из прачечной, все равно придется соглашаться. И мы единодушно согласились под недовольное ворчание Кравца.

На следующий день все было готово. В том числе маски для изменения наших физиономий, состряпанные из какой-то органики, квазиживой, а возможно снятой с трупов. При нас эти мерзкие рожи доставали из банок, где они прорастали на специальных рельефах, долго промывали и даже наводили макияж. Наконец их притерли к нашим лицам и мы стали похожи на представителей царства мертвых. Однако через Аниму на искусственную рожу вполне автоматически передавались кое-какие эмоции и она быстро приобрела среднедебильный вид. А на пальцы было наживлено полипептидное покрытие с чужими “отпечатками”. Еще хозяин подарил каждому по “ведьмацкому” браслету из металлопластика, который по одному мыслеусилию растекался в защитно-ударную рукавицу.

Мы прилежно упражнялись с новыми и интересными членами нашего тела, когда началась облава. Сверху посыпалась щебенка, затрясся воздух — кто-то направленными взрывами пробивался в убежище. Через продолбленные шурфы первым делом шмыгнули пузырьки. Уже в помещении основная их часть, совокупившись, родила три больших пузыря, на которых нарисовались изображения. Таким образом возникло три фигуры Леонтия Мудрого, которые стали вещать менторскими голосами посредством дрожащей мембраны пузырей:

— Всем оставаться на своих местах. Входы-выходы надежно перекрыты. Сейчас в тоннели будет подан усыпляющий газ. Ложитесь на бок или живот — во избежание удушения рвотными массами — и засыпайте. Но не вздумайте удирать. В противном случае мы будем вынуждены произвести бегущий вакуумный взрыв.

Появление тройного призрака майора оказалось весьма неприятной неожиданностью. Тем более, что тот строго заявил, обращаясь к местному предводителю.

— Учти, Петя Мутный, если ты станешь покрывать лейтенанта Терентия и его шоблу, тебе не поздоровится вместе со всей Мудодеевкой.

Конечно, ничего ужасного, просто отреагировали зрительные рецепторы — мембраны пузырей покрыты сыпью из таких глазков — и пленочные процессоры отработали алгоритм “прямого обращения”.

Однако ни меня, ни Кравца с Шошаною ушлый призрак не заметил — ведь мы как раз усиленно тренировались с маскировочными рожами.

Вслед за пузырьками в шурфы посыпался красный порошок.

— Я его узнал, полундра. Он ничем не смывается, он сигналы подает,— заголосил кто-то из возбужденных граждан Мудодеевки. И было отчего. От такого порошочка человек становился радио— и оптическим маяком. А следовательно, любой боеприпас с пеленгующим устройством на него пускай — хоть ракету, хоть киберпса, хоть биоробота-птеродактиля — не промахнешься.

Тут уж все присутствующие бросились врассыпную — тучи порошка стремились прилепиться к любому, кто обладал поверхностным электростатическим зарядом.

Мы, не забыв захватить все свои подарки, кинулись за каким-то карликом, попутно спалив бластером изрядное количество приставучего порошка. Увязаться за главарем Петей Мутным не было никакой возможности, потому что он, никого не приглашая с собой, разверз мыслеусилием стальной борт цистерны, шагнул вперед и тут же сомкнул его за собой. Карлик — кажется, оразумленная, или как еще говорят образумившаяся, за счет подсадки человеческих генов, крыса — не мог разверзать металл, но знал все щели. Что весьма пригодилось, потому что вместе с шариками, накачанными газом — который одновременно веселил и усыплял — в подземелье были брошены киберпауки. Те лихо ползали, наводились на тепло, запах и силуэт, и от их укусов человек околевал. Надеюсь, что не навсегда.

Впрочем, черти-стражники тоже не лыком шиты, отчаянно боролись с ними, поражая молниями и заплевывая едкой слюной. Но то — черти, а то — мы. Однако и на этих гвардейцев нашлась отмычка, или вернее удавка: биороботы-змеи из квазиживых полимеров. Ползучих гадов электрические разряды не брали, а ядовитые плевки уязвляли лишь слегка. К тому же эти робоаспиды сами кусались ядом. Все было похоже на картинку из букваря, где Лаокоон с парнями позорно проигрывает змеям.

Несмотря на напряженность атмосферы я вспомнил рекламу одного медучреждения: “Для лечения используются укусы пчел, в тяжелых случаях укусы змей, в безнадежных — укусы тигров.”

На моих глазах черт по имени Сережа лихими прыжками растоптал головы трем робоаспидам, а одного, уловив за хвост, раскрутил и сплющил ударом об пол. Но другая хитрая гадина, вовремя высунувшись из шпигата, зацепила ему ногу хвостом и подсекла. А когда боец свалился, застилавшие пол квазиживые пластиковые пиявки — товарищи змеероботов — дружно пустили кровь. Сережа еще недолго поплавал в красной луже, но вскоре замер.

Но вот и мне не повезло: королевская киберкобра откуда-то свалилась на мою голову. Змееборство складывалось неудачно. Пластиковые мускулы обернули тварь вокруг меня, причем крепко прихвачена была правая вооруженная рука, кольцо почти наложилось на шею, разинутая пасть уже наводилась на тепловое излучение лакомой яремной вены. Я едва успел перехватить врага за горло, но силы на неравную борьбу отсутствовали. И тут мой пытливый меркнущий взор приметил вентилятор. Я, резко крутанувшись, попытался сунуть змеюгу под лопасть. Она ослабила захват, чтобы завязаться узлом на решетке вентилятора, и моя выпроставшаяся рука чиркнула ей лазерным ножиком по тепловизорам. Гадина засуетилась в наступивших для нее потемках, я же окончательно вырвался из ее нелюбовных объятий и стал резво догонять своих.

Вначале трап повел меня наверх, туда, где проходила линия чанов-дезинтеграторов. Там несколько чертей, облепленных маячным порошком, боролось с неотступно преследовавшими их шестиногими кибершакалами (сокращенно, церберами). Люки чанов, словно приглашая куда-то, были призывно открыты. Церберы меня не тронули, но один из чертей почему-то увязался следом.

— Мне велено задержать тебя. — Я полуобернулся, желая прошмыгнуть мимо, но он схватил меня за запястья, причем сзади.

Вот так номер. Гипнотический газ видимо вызвал в отпрыске Пети Мутного большое доверие к словам Леонтия-призрака насчет лейтенанта и его шоблы. И если киберзвери не смогли меня опознать, то этот загипнотизированный хорошо знал, кто я такой, не взирая на маски.

— Я и сам собрался сдаваться с повинной, пусть меня перевоспитывают.

— Усыпив такими словами его бдительность, резко присел, как будто упал в обморок. Чертяка склонился, а я рванул свои руки вверх и, ухватив его за загривок, швырнул через себя вперед. Да так, что тот и плюнул ядовито, и разряд пустил, когда уже поздно было. Меня дернуло и ожгло, но мутант уже влетел башкой вперед в распахнутый люк чана. Мигом двое церберов жадно впились в задницу моего нечаянного противника, и он, рванувшись от позора, отправился прямиком в кишечник, называемый дезинтегратором. Производственный агрегат, само собой, радостно ухватившись полимерным ротком, сразу утянул нежданную добычу. А я многосаженными прыжками припустил в атмосфере страха по коридору, в конце которого было два хода — вверх и вниз. Я выбрал низ, но все равно чуть не потерялся. Лишь топот Кравцевских башмаков, затихающий в стороне фильтровальной станции, позволил мне спринтерским броском настичь улепетывающих товарищей.

Фильтры представляли из себя ребристые цилиндры, под которыми был аварийный проток с ныне раскрытыми клапанами. Едва мы сунулись в него и поползли по склизкой поверхности, как десяток киберпауков увязалось за нами с неприятным стрекочущим звуком. Ощущение ужаса в беззащитных лодыжках заставило меня избрать тактику “скачущего крокодила”, отчего я выбрался первым из протоки. Следом преодолела дистанцию Шошана. Кравец слишком активно отстреливался и чересчур медленно, из-за большого пуза, крался, отчего его и укусили. Но он, упорно продолжая ползти, успел выпростать голову из люка.

Но не больше. Испустив страшное древнемонгольское ругательство из трех букв, наш шериф дернулся и затих — ясно, что надолго. Наклонился я, протянул руку, чтобы ухватить его за шиворот, тут черный шестиногий гад и впился мне в кисть. Ага, не вышло — подвижная металлопластиковая кожура спасла меня — обломав злодею острые хелицеры, я вытащил Кравца из теснины. Вслед за ним выбежало еще трое паучков, на его спине выехал еще один гад, самый ленивый. Звери поскакали прямо на нас, и заодно по стенам, чтобы свалиться с потолка на беззащитную голову. Однако Шошана, мгновенно и точно все рассчитав, в три прыжка — со стены на стену — передавила трех охотников на человека. На четвертого я лично набросил ветошь и, сорвав его с многострадального тела шерифа, сладострастно смял каблуком. После чего можно было опустить поднятую крышку последнего клапана.

Все-таки Кравец еще ничего отделался. Стальные подметки башмаков и опять же металлопластиковые перчатки избавили его от нескольких неприятных укусов. Но два — в плечо и колено все-таки достали крутого парня. Анима Кравца сообщала — токсин пока распознать не удается, однако ясно, что на кору мозга и всякие там синапсы напало торможение. Я шерифу вколол шприц-пистолетом пару ампул гемоочистителя и стал ждать. Впрочем, когда еще Кравец очухается, если не подобрать правильный антитоксин. К тому же, воспользовавшись суматохой, опытный карлик смылся в совершенно неизвестном направлении. А еще кто-то упорно скребся с той стороны клапана на манер кибертысяченожки. Печальную диспозицию завершало то, что мы находились в грязной шелудивой цистерне, довольно глубокой, куда-то наверх вели редкие скобы, вделанные в стенку.

— Шуруй-ка по лесенке,— велел я Шошане,— разведай, куда ведет. А еще лучше тикай отсюда. Ты у нас самый ценный кадр. Я останусь тут с Кравцем. Авось, он очухается и мы выберемся.

— Шуруй-ка сам,— воспротивилась Шошана. — Ты и есть ценный кадр, тебе давать показания перед Советом Генеральных Уполномоченных.

Она отчасти права — коли взялся за большое дело, то умей бросать товарищей на произвол судьбы, когда это разумно. Но сама-то отказалась от такого варианта.

— Ладно, я побываю с разведывательными целями наверху и спущу какой-нибудь трос, если полезно будет поднять Кравца.

Я вскарабкался по скобам на несколько метров вверх, дальше поверхность преобразилась из отвесной в наклонную и уперлась, в конце концов, в люк. Тот был заперт снаружи, что само по себе неплохо, если б не начал он открываться без моего участия.

Я вовремя сместился в сторону, в распахнутый люк кто-то посмотрел, но меня не приметил, затем просунулось в цистерну дуло плазмобоя и сержант Мухин показал свою кочан. Тут по всем правилам драматургии вступил я:

— Ни с места… мой резак нацелился на твою шею. Зря ты ее предъявил. Раз — и умная голова укатится.

Я помигал узкофокусированным лучом, чтобы вызвать доверие к своим словам. Сержант не стал дергаться, но косил глаза, пытаясь опознать того, кто захватил его врасплох. Если он даже что-то разглядел, то опознать меня под новой образиной, конечно же, не смог. Я проверил его демонометром — споры (уже или еще) не было.

— Рожа незнакомая, но голос известный,— заскрипел пересохшей глоткой сержант. — Очередная проделка лейтенанта Терентия. Надеюсь, одна из последних.

— Ты чего так озлобился, Мухин? Мы что мало с тобой вместе говна съели?

— Ты лучше вспомни, как послал ребят на штурм “Вязов” и снял группу прикрытия. Семь трупаков — это тебе мало для злобы? А потом скрылся, прихватив всю кассу с наличностью.

— Мухин, разве я мог такое учудить? Зачем мне атаковать “Вязы”, если я сговорился с их генеральным директором не трогать друг друга? Ты же видел, что он, как миленький, явился в управление улаживать дела. Зачем мне было снимать группу прикрытия? Я что, воевать совсем не умею? И если бы спер я кассу, ты бы разве повстречал меня на этой помойке? Правильно?

— Когда уберешь свой резак, тогда будет правильно.

— Рано еще… Теперь попытайся не понять, это может быть сложно для тебя, а хотя бы поверить. Мы с Шошаной и Кравцем отправились в “Дубки” за Дыней и, что интересно, застукали его там. Но обратно вернулись уже не мы! А наши двойники, слепленные из особого теста, из нитеплазмы. — Наспех, в виде “краткого курса”, поведал я вынужденно внимающему Мухину про проделки демона. — …Этот гад-паразит — вор без закона. Он упрет у тебя и внешность, и энергию, и мысли из башки, а в конце просто сожрет без гарнира. Половина “дубков” и “вязов” уже либо полные оборотни-конвертанты, либо люди, трахнутые бесом и оплодотворенные его семенем.

— Мамальфею твою за ногу, даже если и так, у меня ноет шея. И едва станет полегче, я накину на тебя наручники.

— Меня, не доведя до суда, шлепнут “при попытке к бегству”, а нитеплазменный демон слопает всю Солнечную систему. Таков будет итог твоей исполнительности… Теперь после того, что я сказал, больше не стану угрожать твоей шее. Давай свои наручники, ты, погубитель рода человеческого.

Я отвел резак. Момент был ответственный, наручники-самохваты прыгают внезапно, чего доброго и не успею их поймать. Мухин, видимо, томился мучительным размышлением. Внезапно из-за его спины послышался топот и голос:

— Чего ты там закопался?

— Да ничего, просто тут киберпауки передрались, интересно стало,— после тяжелой паузы отозвался Мухин и вылез. Безымянные башмаки затопали дальше, а сержант снова забрался в цистерну и даже закрыл за собой люк.

— Действительно, этот, как ты говоришь, двойник, подозрительно себя вел,— забормотал Мухин. — Большинству невдомек, но я ведь с тобой неплохо знаком. Думал, какого-то токсина лейтенант объелся. Вот, например, до похода в “Дубки” ты со мной здоровался: “Привет, Мухин-Цокотухин”. А после того, вдруг: “Салям, Цеце-Мухин”. Стал приветствовать также, как перед отпуском. Что показалось странным, ты ведь никогда не повторялся, этого у тебя, подлеца, не отнимешь…

Я, воспользовавшись смятением бывшего коллеги, стал по-быстрому ковать железо.

— В общем, мне нужны три чистые персон-карты, две мужские и одна женская, чтоб рост в них был указан метр восемьдесят пять — метр девяносто.

— Ясное дело, лейтенант, хочешь умотать отсюда.

— Я доберусь до Марса, и если мы, люди, еще не просрали все окончательно, вернусь сюда с батальоном внутренних войск. Сам стану главой чрезвычайной администрации, ты — начальником полиции.

— Ничем тебе персон-карта не поможет. Если таковая сыщется, то разве что на какого-нибудь неучтенного покойника. В ней будут его отпечатки пальцев указаны и его внешние данные. Кроме того, мне пора вылезать отсюда, кроме опоновцев в облаве участвуют люди из “Вязов”.

— Вылезай и забудь об отпечатках и внешних данных. Это я беру на себя. Персон-карты оставь в тайничке, а именно в бачке туалета, того, что в салоне массажных дел “Перед и Зад”. Закрепи там получше клейкой лентой, чтоб не смыло.

— Ну, смотри. Если дуришь меня, лично вышибу тебе гнилушки из башки,

— рявкнул Муха.

— Не волнуйся, запасной кочан у меня тоже имеется.

— Через минут десять вылезайте из этой цистерны, сколько вас там, и по коридорчику дуйте налево до вентиляционной шахты — ее мы уже почистили,

— сержант стал выбираться из цистерны.

Елки… Кравец, извини, выскочил ты у меня из…

— Стой, Муха, чуть не забыл. Что помогает против укуса киберпаука? — сержант молча бросил мне ампулу и закрыл за собой крышку.

Все правильно, паук может цапнуть и полицейского, если тот, попавшись на пути, запоздает с ответом на запрос “свой-чужой”. Поэтому сегодня доблестному ОПОНу выдали антитоксин. Я заторопился вниз. С Шошаной было все в порядке, только неподалеку валялась расплавленная тысяченожка, которую девушка вежливо запустила в цистерну в ответ на скреб в дверь. Но Кравец был такой же бесполезный и бледный.

— Ты чем там занимался? — поинтересовалась Шошана.

— Да встретил приятеля, потолковали малость,— бесхитростно признался я. Потом зарядил мухинской ампулой шприц-пистолет и впрыснул инъекцию подлецу бесчувственному в шею. Через пару минут шериф стал возвращаться “из полета”, вначале открыл бестолковые глаза, потом с кряхтеньем и иканьем сел.

— Проснись, пока не обворовали,— предупредил я его.

— Произошло важное событие, только я забыл какое… — произнес он не слишком внятно. — …А где пауки? — наконец, вполне очухался соратник.

— Меньше бы им задницу подставлял,— сурово осудил я. — Через пару минут нам надо быть в вентиляционной шахте.

— Ой, мутит,— пожаловался Кравец,— как будто вчера засосал литр полимеровки.

— Ничего, тяжело в лечении, легко в гробу,— утешил я верного временами товарища.

19

Через шахту мы попали в бункер, где хранился испорченный белковый концентрат, и встретились с теми, кто уцелел после облавы. В частности, там была людоедка Джульетта, не слишком пострадавшая в результате последних событий. В руках у нее лежал пакет с фаршем, на лице блуждала тонкая улыбка. Мол, менты приходят и уходят, а кушать хочется всегда. Насколько можно было догадаться, Джульетте удалось спасти если не жизнь, так хотя бы плоть очередного возлюбленного.

Петя Мутный немного погодя тоже нашелся. В подвале среди ржавого лома, в виде цельнометаллической фигуры. Он полностью поменял свое исконное тело на протез, но очевидно из-за спешки и нервного расстройства опыт удался не полностью. Не только производить металлических детишек, но даже пошевелить членами (членом) эта статуя не умела. И лишь изредка испускала натужные звоны. Само собой, Петя Мутный не мог что-нибудь внятно потребовать от нас.

Я был самым неподходящим для вылазки, но мои товарищи вообще на это дело не годились. Поэтому я посоветовал им сидеть и ждать меня до полного протирания штанов. Заодно объяснил Джульетте, что употреблять в пищу можно только совершенно незнакомых людей. Затем полез наверх, используя дохлого змееробота вместо троса.

Выбраться мне из Мудодеевки оказалось проще, чем попасть. Осиротевшая автономная рука Пети Мутного увязалась за мной, вернее посоветовала увязаться за ней и вывела по какой-то трубе за территорию мусорозавода.

Но в городе я все равно чувствовал себя неуютно. Конечно, измененная внешность была моим плюсом (хотя и пакостная же рожа получилась). Но отсутствие персон-карты… первая проверка ксивы — и привет жизни и свободе. А во-вторых, я в Мухине не был уверен. Может, он полный конвертант, которого демонометр не воспринял.

Но вот уже завиднелась вывеска массажного салона — бутерброд из тел. В приемной мой больной вид встретил понимание — поэтому я сразу смог проскочить в туалет. Заветный бачок на месте, просовываю руку под крышку — есть пакет, не надрал меня Мухин. Вскоре я, развалясь на диване в холле, с тремя персон-картами в кармане, старательно разглядывал альбом с меняющимися объемными картинками. В нем на смену целомудренным изображениям медицинских процедур, то и дело являлись такие откровенные сценки в стиле “порнографити” с подвижными фигурками, что мне вскоре сделалось жарко и просто невмоготу. Не время, товарищ, сказал я себе и поднялся всем телом.

— Что-то совсем плохой стал, надо полежать-постонать,— извинился я перед служительницей с тугими ляжками, на которых тоже имелись татуировки-экраны. Они охотно показывали публике какой-нибудь вид интимного обслуживания с указанием цены, едва девушка заголяла их, закидывая ногу на ногу. Служительница помахала мне разноцветно мигающими ногтями, и я выкатился на улицу, чтобы зайти в соседний игровой салон. Там потихоньку сунул новую персон-карту в считыватель и ознакомился с полагающимися мне внешними данными. Ничего, подгадал Мухин, покойник был довольно похож. Поотращивал я немного на своем фальшивом лице нос и щеки, поднадул губы. Потом аккуратно с помощью Анимы изменил рисунок линий на тех органических накладках, что имелись у меня на пальцах. Все, теперь я почти человек, хотя и страшила.

Человеку-страшиле захотелось развлечься. Забрался я в двигательный имитатор большого игрового компьютера. Тот унес меня в мир животных, где стал я большим уссурийским тигром, который сбежал из зоопарка в небоскреб и кушал там всех подряд, с первого до последнего этажа. Утолив кровожадие, вызвал Тереху-малого. Тот явился в образе шакала. И секунд десять трусливо сновал вокруг, как бы принюхиваясь.

— Привет, малец, не узнаешь? — наконец окликнул я его.

— Узнаю, дядя. Я слышал, ты совсем ополоумел и попал на самое почетное место доски “их разыскивает полиция, они мешают нам жить”.

— Это был не я.

— Верю,— отозвался честный малый. — Я со своей супругой Спецслужбой проанализировал твое поведение и понял, что это не твое поведение. Тем более, что ты — то есть, твой двойник — ни разу не обратился ко мне за помощью. Вернее обращался, но очень странными мыслеусилиями, так что я побоялся придти.

— Скажи лучше, как мне выбраться с Меркурщины половчее, да еще с двумя дружками? С персон-картами вроде дело удалось утрясти.

— Без денег никакой ловкости не получится. На сколько билетов тебе хватает? — недоверчивым голосом поинтересовался Тереха.

— Если продам все, что можно украсть или снять с себя, то на пол билета наберется.

— Я уж подумал, что вы вконец обнаглели и решили проехаться космозайцами. Каждый отлетающий имеет право захватить девяносто килограммов багажа, что равно живой массе некрупного гражданина в легком скафандре и в чемодане. Кроме того, я от имени себя и моей супруги могу вам предложить гуманитарную помощь, то есть сумму еще на полтора билета. Денежки будут ждать тебя в банковском автомате на углу Колбасной-стрит и Неедякиного переулка по коду 3-0-18 через полтора часа после нашего разговора. Не промахнись со временем.

— Да откуда ж у тебя бабки?

— Вообще-то, вопрос невежливый. Но если ты продолжаешь корчить из себя мента, то знай. Эта сумма — есть погрешность в банковских вычислениях, которая сбрасывается на фиктивный счет в конце файла клиентов, а в конце дня уничтожается. Якобы уничтожается. Поэтому можешь считать, что ты линяешь на свободу с чистой совестью. Персон-карты вложи сейчас в считыватель, я постараюсь защитить их от тщательной проверки — если таковая падет на ваши задницы. Ну, пока, приятель. Конец связи.

Я был тронут. Какой-то пучок оптоэлектронных сигналов и вдруг — настоящий друг.

— Погодь, малый. Чтобы ты хотел от нашего стола вашему после окончательной победы?

— Невещественному почести нужны все-таки вещественные. Я хотел бы стать кибероболочкой лужайки, пусть даже будет она “псевдо” и “квази”, но с синтетравкой, синтежучками, синтептичками. В них я переселюсь, чтобы легко порхать и каркать хриплым голосом. И еще, поцелуй от меня свою девушку.

Мы расстались на слезливой ноте. На всякий случай я перебрался в другой игровой салон. Ближе к означенному Терешкой времени решил прогуляться. Плохо, что банковские автоматы украшали лишь приличные районы города. А там шлялись табуны полицейских и все было нашпиговано шпионящей аппаратурой. Наверняка кое-какие датчики были настроены на ловлю врагов по запаховому спектру. Поэтому я пару раз пробежался — употевший мужик менее различим для такого “носа”. Когда я вышел на нужный банкомет, то оказалось, что рядом с ним ошивается некто противный, напоминающий заурядного шпика. Если был перехвачен мой разговор с Терехой-малым, сексот сдохнет, но от своего поста не отклеится. Если нет — то, может быть, шпион у конкретного аппарата находится случайно и его можно спровадить подальше.

В метрах ста на той же улице висел второй банковский ящик. А если запустить к нему Мертвую Руку, чтобы она потыркала там клавиши? Ведь достаточно трижды набрать неверный код на клавиатуре аппарата и он начнет взывать о помощи дурным голосом.

Я как бы случайно уронил Руку в мусорный бачок неподалеку от второго аппарата. А сам зашагал к первому, пытаясь управлять автономной конечностью дистанционно. Ну, ползи, милая дохлятина, ползи. Мои мыслеусилия любезная Анима превращала в радиокоманды. Те, в свою очередь, добравшись до приемника, вделанного в Руку, становились нормальными нервными сигналами. И далее все по Павлову.

Впрочем, конкретика оказалась изнурительной. Едва я пошевелил третьей рукой, то понял, какую трудность она представляет для мозгов. Дополнительную конечность надо было основательно “встроить” в организм, чтобы голова воспринимала ее как свою. Ведь военных пилотов, вернее их мозги, много лет под гипнозом и наркозом натаскивают на обращение с двигателями и другими бортовыми системами как с собственными частями тела.

Несколько раз происходили сбои и мои основные руки делали не совсем приличные жесты, тогда я принимался насвистывать, изображая танцевальное настроение. Но все-таки пот пролился не зря. Третья конечность худо-бедно научилась повиноваться моим натужным мыслеусилиями и, наконец, использовала кнопку “вызов денег” на банкомете. Три раза. Денежный ящик жалобно забибикал во все стороны и сексот, уморительно гримасничая от предвкушения улова, на полном ходу пронесся мимо меня.

Я же сиганул молнией к давно желанному банкомету, заодно направляя Мертвую Руку в конспиративную щель на мостовой. И вот уже прекрасная валюта лежит на моей ладони. Семьдесят пять тысяч имперок, отстегнутых крупными купюрами. Благоговейный жар поднимается во мне от пяток к макушке.

Спустя сорок минут я снова в Мудодеевке, можно проводить совещание, расслабленно откинувшись на груду лежалого белкового концентрата. А в углах шуршат, дристая от несвежей пищи, меркурианские оранжевые крысы.

— Кому-то надо лететь багажом. И следовательно, кому-то пассажирами,— объявил я с приличествующей грустью на челе.

— Я все понял,— затрындел Кравец. — Вы полетите влюбленной парочкой на Марс, попивая джин с тоником, я тоже туда прибуду, но только в виде чемодана с мороженым мясом.

— Ну почему с мороженым мясом? — возмутился я. — Это неправда.

— Ладно, не с мороженным, а с тухлятиной. Не знаю уж, что веселее.

— Кравец прав,— заявила Шошана. — Он тянет со скафандром и чемоданом куда более установленных девяноста. И ты хоть поизящнее, но в упаковке тоже перевешиваешь установленную норму. Так что сунуть в чемодан надо меня. Тем более, если даже срезать с вас нужное количество шматов сала, все равно тяжеловато мне будет миновать контроль.

— Истинно говорит. Шошану узнают, несмотря на новую мордашку и отпечатки пальцев, если там будет околачиваться еще хоть одна фемка,— оживился Кравец. — Так что, не могу не уступить даме место в чемодане. Lady first. Я доподлинно знаю, никакого биологического контроля грузов в космопорте Меркурия нет, он уже проводится в пункте назначения. Сделаем нашей девушке укольчик для замедления жизнедеятельности. Покемарит она часика три, потом мы ее распакуем и возбудим.

— Подожди, а сканирование чемодана? — всполошился я.

— Почему ты не озадачился этим, когда пытался запихнуть в ящик мой будущий труп? — постарался обидеться шериф.

— Сканер дает визуальную картинку лишь металлических предметов да некоторых пластиков. Белки, жиры, углеводороды и прочие химические соединения показываются только цифрами. Так что, скажете, что везете колбасу в упаковке. — Шошана утрясла вопрос с обычной невозмутимостью, будто и в самом деле сыр-бор разгорелся из-за невинной колбаски.

— Но сумеем ли мы через три часа пролезть в багажный отсек, чтобы вызволить Шошку? И успеет ли корабль за это время отвалить с орбиты Меркурия с требуемой траекторией и скоростью? — все более обуревался сомнениями я. — Это ведь кораблик-неавтоном с зеркалами, разгоняемый лазерными лучами от внешних станций. Не нравятся мне такие лодочки-безмоторочки.

— Не нравится, не ешь. Тогда мы с Шошанкой обойдемся без тебя в нашем путешествии,— определился Кравец. — Не больно-то ты нам нужен…

— Да, это весомый аргумент,— вынужден был согласиться я.

20

— Отлетающим на Марс, космопорт Мерритаун, пройти регистрацию у стойки номер пять. Закончив оформление, немедленно следовать в терминальный шлюз.

Рожа Кравца имела откровенно злодейский вид из-за нависших бровей и излишне улыбалась всем, создавая впечатление, что шериф только-только хорошо поел человечинки. Он первым дефилировал к стойке номер пять знаменитым маршрутом, который хотели бы изведать тысячи меркурианцев.

— Ваш билет, персон-карту и приложите пальчик вот сюда,— проворковала служительница-киска в лучших традициях какого-нибудь земного космопорта. Впрочем, в непосредственной близи топтались, лениво пожевывая пузыристую жвачку, два бугая, выше наших метра девяноста на целую голову.

— Да пожалуйста, милая. — Кравец исполнил все, что требовалось, кажется, даже не соображая, какой ужас завис над ним.

— Порядок, счастливого пути,— киска пустила в Кравца интенсивную улыбку и он, сияя, как монетка в одну имперку, потопал вперед. Везет же балбесам.

Следующим был я. С билетом и персон-картой вроде все обошлось.

— Сударь, поставьте ваш багаж на конвейер сканера.

Чемодан неторопливо поплыл через просвечивающее устройство.

— Что там у вас? — голос девицы стал куда более режущим.

— Сударыня, это образцы белкового саморастущего корма, а я коммивояжер, хочу торгануть им на Марсе.

— Разумеется, но нам придется попросить вас открыть чемодан. Ваш корм слишком подвижен.

— Слушайте, девушка, какого хрена? Это не портфель, “открыл-закрыл”. Там герметическая упаковка. Если я ее вскрою, груз пропадет. А зачем мне везти на Марс тухлятину? Там, что ли, своей мало? Я же в Мерритауне со светлым лицом пойду на квалифицированный биологический контроль, ну а вам-то что за радость ерундой заниматься?

— А если какая-нибудь протоплазма расползется по всему кораблю? Я настаиваю на том, чтобы вы открыли чемодан. В противном случае ваш билет будет аннулирован и вы даже не получите назад свои денежки.

— Ладно, ладно. — Я понял, что игра вчистую прокакана. Сейчас беру свой чемодан и улепетываю, теряя билет. Не исключено, что меня в нескольких метрах отсюда задержит полиция и отправит на тщательный досмотр. Тем более, бугаи уже оживились и стали посверкивать глазками-бусинками в мою сторону.

Но в тот гадкий момент, когда я удрученно потянулся к ручке чемодана, лампы по всему залу зарябили, сканер стал жалобно пищать и выдавать отказ.

— Вот зараза,— пришел черед занервничать служительнице ворот. — Одурел аппарат, что ли? Ладно, проходите. Если чемодан и лопнет, то ваша гадость быстро околеет. Там, в багажном отсеке, температура будет немного отличаться от забортной. Но в следующий раз побеспокойтесь заморозить свой груз заранее.

— Конечно-конечно, рад услышать. До свиданьица.

Шошана поплыла вместе с чемоданом по магнитной дорожке — внутри соленоидной трубы, которая уводила прямо в багажный отсек взлетно-посадочного модуля корабля. А я вслед за счастливчиком Кравцем проследовал в пассажирский отсек второго класса того же модуля.

В первом классе — пассажиры посолиднее, в полукаютах. А во втором — общий кубрик, только санузел отдельный, вдоль бортов кресла-коечки стоят. Кравец привольно расположился, протянув свои столбики-ноги, через одно место от меня.

И вот уже ускорение стало прижимать мои соки к спинке кресла. Модуль покинул шлюз и стартовал, как обычный планетолет. С единственным отличием, что сперва для экономии топлива его разгоняла катапульта по взлетно-посадочной эстакаде и потому трясло не очень, хотя ускорение было минимум четыре “же”. Но потом, когда аппарат уже отделялся от эстакады, вовсю закряхтел жидкостно-реактивный двигатель и “живую массу” порядком забросало. Водила поддал газу, в моем желудке недовольно съежился завтрак, а в мочевом пузыре — стакан портвейна. Но все равно, как сладко было знать, что поганый шарик начинает мельчать и усыхать позади тебя. Хоть бы ты стал семечком арбуза, Меркурий. Ускорение вдавливает мысли куда-то в затылок, где самые древние центры мозга спят и видят мезозойскую эру.

Все, мы уже на орбите. Двигатели-то фурычили всего секунд двадцать, и сейчас невесомость просит тошноты. Поэтому завтрак хочет выйти из моего живота и поздороваться с остальными пассажирами. Взлетно-посадочный космолет тем временем наплывает на основной модуль корабля, давно уже разгоняющийся, чтобы вскоре сняться с рейдовой околопланетной орбиты и лечь на траекторию, уносящую в глубины гостеприимного космоса. Меня чуток бросает вперед, и все слегка плывет перед глазами — от перепада скоростей при состыковке. Опять чувствуется ускорение — начинаем все мощнее раскручиваться, набухая витками в сторону Марса — вернее, его будущего места на околосолнечной орбите, где мы с ним и свидимся. Если он, конечно, не свалится под какой-нибудь откос.

В отсеке меркнет свет. Остаются только маленькие светильнички “лучинки” у изголовья кресла-койки, впрочем тепловидящему и так все видно, хотя в несколько размытом виде. Однако, дамы могут спокойно разоблачаться, не боясь, что кто-то разглядит у них подробности и детали. В тепловом диапазоне порнографии не дождешься. Сейчас большинство пассажиров накушается транквилизаторов и окунется на пару суток в здоровый сон, другие нырнут в мультяшный балдеж, изливаемый через экраны хайратника корабельной фильмотекой. Когда-то в салоне первого класса ставили сплошные переборки между пассажирами, но потом выяснилось, что двух-трехнедельное одиночное проживание в ящике нередкого человека превращает в клаустрофоба и шизофреника. Сейчас там от четырех стенок остались только разделительные бортики, вроде тех, что имелись полвека назад в плацкартных вагонах, катавшихся по Земле.

Скоро пора придет выковыривать Шошану из багажного отсека. Должен же быть у экипажа кибер для таких срочных дел. Я убедительным ноющим голосом скажу стюардессе, что забыл в багажном отсеке лекарство, важное для поддержания во мне слабой жизни.

Тут произошла какая-то перемена. Я все-таки немало полетал по космосу и знаю в этом деле толк. Кажется, мы начали терять ускорение. Меж тем оно обязано нарастать непрерывно всю первую четверть полета — ведь корабль будет подставляться под разгонные лучи новых и новых лазерных станций. А вот несколько раз пихнули в бок маневровые двигатели. Значит, меняется траектория — похоже мы снова перебираемся на околопланетную орбиту. Это мне уже не нравится. Я подозвал стюардессу.

— Милочка, зачем мы вдруг тормозить стали? Я ведь столько лет копил имперочки честным трудом и опустил их в кассу за прибытие точно в срок.

— Не беспокойтесь,— отвечала ласково “милочка”. (Говорят, на межпланетных рейсах стюардесски дичают и охотно вступают в межполовые связи с пассажирами. Все-таки до Марса — две недели лету). — Сейчас я справлюсь у пилотов.

Она подвела микрофончик ко рту и о чем-то тихонько забормотала со своими дружками.

— Одна из разгонных станций забарахлила…

— Поэтому… — любезно вставил я.

— …Нам, чтобы серьезно не ошибиться со временем полета, придется пристыковаться ко спутнику “Меркурий-3”, двигающемуся по экваториальной орбите. После необходимой навигационной подготовки, пересчета полетного плана и прочего, начнем разгон по другой траектории,— заобъясняла она.

Я почувствовал как опять, слегка толкнув мои внутренние органы, включились маневровые ионные двигатели, которые помогут произвести сближение и стыковку. Только зачем? Ведь насколько я в курсе этих дел, при отказе той или иной лазерной разгонной станции, корабль переходит в специальный режим полета на ионных двигателях. Их мощности вполне хватает, чтобы дотянуть до следующей “разгонки”.

Сейчас мне просить, чтобы кибер слазал в багажный отсек за чемоданом — могут заподозрить в нечистых намерениях или, по крайней мере, предложат обождать до стыковки. Дескать, перетопчешься, не сдохнешь.

— Как хороши, как свежи были розы,— отчетливо пропел я и это стало сигналом тревоги для Кравца. Он начал тревожиться и вспоминать план чрезвычайных действий, а я приступил к реализации первого пункта. Живая Мертвая Рука по-паучьи заторопилась на своих острых пальчиках в переднюю часть салона, туда, где имелся шлюз штурманской рубки. Я весьма наловчился управлять третьей конечностью, так что из-за мыслеусилий уже не ломило голову и не сводило корчами тело. В итоге, Рука заняла почетное место ровно над шлюзовым люком — похожая на талисман или средневековый герб. Теперь надо было срочно выманить из рубки хоть одного вахтенного. Я нажал кнопку вызова стюардесски. Через минуту она сунула не слишком любезное личико в мои крохотные владения.

— У меня, сударыня, вопрос деликатного характера,— прокряхтел я и закатил глаза.

— У вас что-то болит?

— Вот именно. Болит и просит. Наклонитесь еще пониже, я стесняюсь.

Не дождавшись, когда она склонит свой вырез пониже, тяпнул ее за шейку — до чего они щуплые эти марсианочки — и утянул в свою койку-кресло. И, как следствие, принялся старательно шуровать у нее под юбкой. Там у нее, кстати, поддеты были кружавчики, я чуть не прибалдел, но вовремя очухался. Она как раз взвизгнула в микрофон. В ответ люк рубки распахнулся, выбросив одного из вахтенных офицеров. Соответственно его трепетная шея была моментально ухвачена сноровистой Рукой. Вахтенный обернулся, полагая, что обидчик сзади, одновременно потянул плазмобой из кобуры. Кравец, в одном прыжке настигнув космонавта, рывком забрал оружие себе. И молниеносно вернулся в свое оплаченное кресло. Вахтенный, окончательно ополоумев, кинулся назад в рубку, неся на своей шее медальон в виде Мертвой Руки. Люки закрылись, однако уже за “закрытыми дверями”, в рубке, Рука, повинуясь моей злой воле, сжала пальцы на сонной артерии и уложила бесчувственного космонавта на палубу. Зрительный датчик — перстень на пальце (вернее, Пальце) — показал, как над обмякшим товарищем склонилась озадаченная физия другого вахтенного. Незаметная дотоле Рука прыгнула ему на горло, когда он стал поворачивать напарника со спины на живот, высматривая увечья. Раз, и второй офицер примял своей тушей уже павшего товарища. Неутомимая Рука тем временем лезла уже по переборке к панели, которая заведовала шлюзом. И, достигнув цели, нажала две кнопки. “Отмена контроля допуска” и “Открыть”.

Снова пшикнули, распахиваясь, шлюзовые люки. В свою очередь, Кравец и я, подхватив стюардесску — она поджала ноги, но это не помогло — пронеслись мимо изумленных пассажиров в рубку. Только один сознательный гражданин — хвалю, я сам такой — попытался прыгнуть на нас, но шериф уложил его отвесным ударом в лоб. Само собой, что в салоне не было старателей или фемов, а лишь чиновники и купчики, командированные с Марса и возвращающиеся теперь назад. Иначе мы бы сразу проиграли матч, не помогли бы даже металлопластиковые рукавички.

Очутившись в рубке, пираты (в нашем лице) первым делом крепко-накрепко заперли мощные шлюзовые люки на аварийные замки. Затем сорвали с себя маски в прямом смысле этого слова. Я подобрал плазмобой второго вахтенного и поставил стюардесску личиком к борту, а круглой попкой к нам. Аппетитно, ничего не скажешь.

На вызволение Шошаны у нас оставалось не более получаса. Однако, нашлось и более срочное дело — менять курс, чтоб не уткнутся в спутник “Меркурий-3”. Заметив такой маневр, орбитальная администрация могла, конечно, накликать на наши головы военный корабль Меркурианской эскадры с мощным атомным двигателем и тогда верный капец. Но теплилась надежда, что администрация не захочет связываться с вояками. Ведь в этом случае нас сперва станет допрашивать контрразведка Флота и мы ей порасскажем.

Второй вахтенный оказался крепче. Он уже начал помаргивать глазами, чтобы украдкой глядеть на нас и заодно притворяться обморочным.

Я дал ему по толстой марсианской щеке.

— Хватит там подмигивать. Ты пилот или бортмеханик? Поторопись с ответом, иначе я удовлетворю свое любопытство с помощью вашей девушки.

— Пилот, мать вашу, и капитан. Ну, скоты,— обиженно протянул толстяк.

— Ах, ты сравнил меня и моего товарища со жвачными животными! — искренне возмутился я. — Не видал ты еще скотов, значит. И мамы у нас с товарищем разные. Ладно, сколько членов команды на борту и где они? Сколько пассажиров? Живей ворочай языком, кабан.

— Сам кабан. А то и просто свинья. Помимо нас еще четверо членов экипажа в своих каютах. Семь пассажиров в салоне первого класса, четырнадцать в салоне второго класса.

— Сколько остается до стыковки с “Меркурием-3”?

— Сорок минут.

— Отворачивай. Действуй аварийно-маневровыми двигателями, ложись на уходящий курс и разгоняйся до третьей космической скорости. Ионно-ртутной тяги вполне для этого хорошего дела хватит. И не вздумай дурить. Я, может, не слишком соображаю в вашей системе управления, но в навигации вполне петрю. Эта оранжевая точка на экране — “Меркурий-3” — должна смещаться влево. По дальномеру я стану проверять приближается ли миг свидания с ней, или наоборот — с соответствующими для тебя последствиями. Вот нашлись и курсовые показатели в полярных и прямых координатах, склонение — семь градусов. Так что, если ты не вырулишь в нужную нам сторону, я это заметить смогу. Тогда будешь наказан. А тот зеленый глаз — акселерометр — даст знать, когда перестанешь “жать на газ”. Тоже схлопочешь по чайнику. Ну, дергайся, пока я тебя не посадил голыми яйцами на кофеварку. Не сладко тебе будет гулять с вареными-то.

Кравец поднял капитана за шиворот и ткнул мордой в сторону пульта управления. Космонавт, злобным толстым хорьком озираясь на нас, все же взялся за дело. Пара пинков под ребра — и очнулся второй вахтенный — этот, оказавшись более покладистым, принялся резво наращивать мощность двигателей. Я же пристально, по-прокурорски, глядел на курсовые показатели и экраны локаторов, изредка упираясь глазами в стереоскоп — где изрядно огорчали меня серебристые очертания проклятого спутника.

— Это пиратство! Первый же корабль военно-космических сил вас настигнет,— тявкнул капитан.

— Что ты понимаешь в пиратстве, извозчик. А что касается взятия на абордаж, то у нас и заложники имеются, вроде тебя, пузатый. Мы тебе отрежем вначале карманы, потом пуговицы… потом, сам знаешь что.

Наконец, я “заложников” как следует застращал, заодно и корабль стал закладывать необходимую маневровую кривую.

— Как по-быстрому попасть в багажный отсек? Не темни, сука,— обратился я к более вежливому бортмеханику. “Сука” выпалил на едином дыхании.

— У нас нет прохода внутри корпуса корабля. Только по внешнему мостику. Багажка за топливными баками, перед зеркалами-приемниками лучей. Туда быстрее всего на ранцах реактивных добраться.

Настолько ли космонавт передрейфил, чтоб не брехать? Кравец живенько уже вынимает из шкафчика два скафандра, один бросает бортмеханику, берет еще запасной кислородный баллон.

— Ты тоже одевайся, на поводке побежишь,— грубо рявкает шериф смирному космонавту (сейчас такое откровенное жлобство стоит лишь поприветствовать). — Где реактивные ранцы?

— Вы что — козлы? — вспучился капитан. — Да на ранце без подготовки лететь, это все равно, что идти и плясать “Лебединое озеро”. А по мостику любой дурак пройдет… Впрочем, зачем мне какие-то предупреждения делать, усвистал бы этот “шкаф” в пространство, и то легче бы стало.

Насчет ранцев капитан прав, без тренировки можно быстренько стать метеоритом. Но и с мостиком рисковое дело. Бортмеханик, чего доброго, попробует словчить и по дороге как-нибудь спровадить “шкафа” Кравца вместе с Шошаной в открытый космос. Потом будет оправдываться: так уж получилось, мы же предупреждали…

— Слушай, ты, искрожопый,— пытаюсь облагородить я поведение механика,— ты идешь выручать человека, вдобавок женщину. И если что-нибудь случится, неважно по твоей вине или не по твоей, я всех превращу в пар и фарш. Ты станешь у меня вечным памятником крутиться вокруг планеты, то есть превратишься в “Меркурий-5”… А ты, Кравец, свой любимый страховочный конец не забудь.

Когда космонавт и шериф уже отправились через шлюз общаться с космическим пространством, в эфир влез со своими упреками спутник — заметил все-таки наш отворот в сторону.

— Рейс тринадцать. Вызывает “Меркурий-3”. Почему не выполняете команду диспетчера? Немедленно доложите причину отклонения от указанного курса.

Я прислонил микрофон к губе.

— “Меркурий-3”. Вызывает рейс 13. Как слышишь? Хорошо, надеюсь. Так вот, иди в сраку и не оборачивайся. Повторяю, иди в сраку вместе со своим диспетчером. Курс ты знаешь. Славный рейс тринадцать зачисляется в Межзвездный флот.

— Кто вы? Назовите себя,— все еще не унимался “Меркурий-3”.

— Адмирал Редькин. Прошу, обращаясь ко мне, не забывать слово “сэр”.

Капитан корабля сжал руками виски, будто испугался, что его голова сейчас лопнет, как перезревшая груша.

— Кошмарнавтика какая-то. Сколько вас, кретинов таких, на Меркурии? Я всегда говорил, что жить на этой планете нельзя. Солнце слишком близко, баламутит голову.

— Кончай балаболить, шеф-повар,— остановил я мутный поток измышлений. Кажется, все космонавты были достаточно деморализованы мной и я по-хозяйски раскинулся в кресле около переборки. — Срочно выведи на ближайший экран ту часть борта, по которой топают мой и твой товарищи.

Видеокамеры выхватили Кравца и бортмеханика, которые плыли-плелись словно жуки в киселе по мостику где-то в районе пупырчатых топливных баков. Шериф для скорости тыкал неповоротливого борт-механика дулом плазмобоя в копчик. Заодно приходилось продевать страховочный конец сквозь скобы, приваренные к мостику.

Компьютер показал, что наш корабль сейчас подставляется всем бортом станции “Меркурий-3” (продольная ось смотрит на “пятнадцать часов”).

— А порезвее нельзя ли развернуться, мастер? У меня ребра зудят от такой неудобной позы.

— Молодой человек, вы не в кровати. И вообще, вам раньше-то приходилось пилотировать космические корабли? — капитан вложил максимум ненависти и презрения в свой вопрос.

— Только меркурианские трактора.

— Ну так не гавкайте лишний раз. — При девушке-стюардессе капитан старался выглядеть бодрым, и я простил ему грубость.

— Я бы не зарычал ни разу, если бы вы учли наши общие теперь проблемы. Спутник угрожает нам, во-первых, крупнокалиберными плазмобоями, во-вторых, гамма-лазерными установками, в третьих, торпедными аппаратами. Если бы мы развернулись к “Меркурию-3” кормой, сделали какой-нибудь форсаж, да еще выбросили часть груза, который потянулся бы у нас в хвосте, первые две угрозы стали бы более жалкими.

— Они не станут стрелять по судну с пассажирами на борту, не дикари же,— с апломбом заявил капитан.

— Смешной ты, дядька,— оставалось сказать мне. — Срочно меняй продольную и поперечную ориентацию корпуса по отношению к курсу, чтобы площадь обстрела была минимальной.

Несколько бортовых толчков показали, что капитан все же послушался меня без зуботычин. И тут локатор отметил быструю точку, отделившуюся от пятна “Меркурия-3”. Значит, именно торпедой и сунули нам.

— Вот суки,— капитан произнес, наконец-то, правильное слово.

— Есть на борту пассивные или активные системы защиты? — вопросил я. Капитан замялся.

— Ну, давай же быстрее. Видишь, они не стали вызывать корабль военно-космических сил. Им надо побыстрее уничтожить нас, потому они не пожалели и вас, невинных. Ну что, похожи мы разве на обыкновенных уркаганов?.. Мне хоть девушку стало бы жалко, старый ты козел. Вон у нее какая попка. А ножки — поэзия…

— Скажите ему, Василий Лукич,— пискнула от борта стюардесска,— сделайте хоть что-нибудь.

Капитан сплюнул, он сплюнул дважды.

— Ну, есть, есть у любого гражданского судна кое-что оборонное согласно мобилизационному плану! — выкрикнул своей доброй душой капитан Лукич и набрал код на какой-то панели, которая с немелодичным писком откинулась и открыла тумблер — эту штуку бывший руководитель судна немедленно дернул. Из ниши выехал ящичек с кнопками, которыми капитан и стал орудовать.

Торпеда была уже видна без увеличения — похожая на огонек спички. В стереоскопе эта штука являлась черной безглазой колобашкой. Тут четыре искорки выскочили из нашего борта и, немного вихляя, понеслись по спиралевидной траектории навстречу вражескому фугасу. На какое-то мгновение мне показалось, что защитники пронеслись мимо него. Однако, что-то рвануло и полетело в разные стороны светящимися космами, которые опять-таки взорвались, там и сям, и совсем рядышком. Корпус тряхнуло. Интересно, задели нас заряды из кассетной боеголовки торпеды или нет? Впрочем, через секунду на экране все угомонилось — корабль вроде остался целеньким, бортовые системы не стращали нас чрезвычайными сведениями и предсмертными уведомлениями.

— Для гразерного луча у нас приличный отражатель припасен,— не удержался от хвастовства капитан, разворачивая паруса дефлектора. И тут я, отойдя от азартной игры в “промах-попадание”, заметил, чем закончилась для шерифа первая прогулка в космос. Он, борт-механик и Шошана свалились с покореженного мостка и беспризорно улетали в пространство. Наверное, каким-то шальным осколком перерезало и страховочный конец. Причем, если мужики елозили конечностями, то фемка после транквилизатора и кислородного голодания — возможно после контузии или ранения — вовсе не шевелилась. Единственное, в чем я был уверен — что она жива — хоть и не мог услышать через борт слабенькие сигналы ее Анимы.

— Если тебе и не жалко своего механика — я понимаю, много таких — то у меня народ ценный. Мне требуется аварийный робот! — зарычал я на капитана.

— Да не могу я заниматься одновременно и маневрированием, и ловлей “блох”,— как всегда засопротивлялся капитан Лукич. — Вон какое сложное управление у аварийщика.

Космонавт злобно ткнул пальцем в панель с множеством рычажков.

— Обойдемся без твоих занятий, ты, главное, рули.

И я взялся руководить аварийным роботом. Монитор показывал, как, слушаясь неловких моих команд, спасатель, выбирается из бортовой ниши, где стоял до поры-времени на манер статуи Аполлона. Где вы человекообразные роботы, про которых столько понапачкано фантастами? Красавчик этот оказался по внешности чем-то вроде радиолярии, с двигателями, толкающими в шести направлениях. Но и при достаточно удобном управлении отловить три одновременно разлетающихся объекта, казалось делом безнадежным. Одним глазом я пялился на экран общего обзора с координатной сеткой, другим — через окуляры самого робота, а ухом, наверное, приглядывал за капитаном и стюардесской, чтоб не стали самовольничать.

Вначале мало что получалось, я уж собирался переключиться на одну лишь Шошану. Но тут, как встарь, проклюнулся во мне пространственный полюс, который своими вихрями-вихрами быстренько обшарил окрестности. Должно быть, осознал я нужные симметрии, которые охватывали меня, этих трех беспризорников, парящих в ночи, робота, корабль, даже капитана и стюардессу.

Я стал работать на пределе. Без споры Плазмонта и Шошаниной подмоги. Однако, от страха возбудилось еще несколько полей. Разметавшись косматыми вихрями, они заставляли резонировать родственные энергии в трех летучих голландцах. Пульсации устойчивости, притяжения, отталкивания, пространственного искривления и всякий такой кал стали взаимодействующими кусками одного целого. Я даже попросил стюардессу пересесть в другое кресло, а как всегда вредничающего капитана несколько изменить продольную ориентацию корабля. В этих танцах участвовали все. А в итоге удалось так разветвить каналы-пульсации, что сложилась структура-ловушка.

Три живых предмета перестали разлетаться и даже потянулись друг к другу, словно были кучками мусора, которые я веником сметал в одну большую кучу. Первого, как ни противно, но пришлось цеплять бортмеханика. Стюардесска по моему приказу поманипулировала конечностями робота и довольно ловко зацепила своего товарища.

Потом еще более элегантно уловила Шошану и, наконец, бомбу-Кравца. Шериф даже вскинул руку, празднуя победу. Ну, можно отвлечься, робот на автопилоте дотащит этих трех везунчиков до бортового шлюза.

Теперь пора космическому зайцу проверить работу космического волка. Капитан вроде полностью отвернул от спутника, и мы летели прочь от “Меркурия-3”, только неизвестно куда.

— Ну, кэп, мы продемонстрировали друг другу обоюдное мастерство, так что будем взаимно вежливы и предупредительны.

— Мне, по крайней мере, ясно, что ты хитрая бестия — здорово заловил этих летучих мышей,— отозвался капитан,— но что тебе толку в моей вежливости. Все равно тебя распылят за пиратство.

— Если меня распылят, я попаду в Валгаллу. А вас всех сожрут живые нитеплазменные сопли. Еще узнаешь, что это такое.

Тут в рубке показались бортмеханик и Кравец с Шошаной на руках. Оба мужика выглядели неважнецки. Я выхватил фемку из рук шерифа, скинул шлем, расстегнул застежку скафандра.

Лицо у Шошаны белое, ни кровиночки. “Фем”,— ахает капитан, а стюардесса просто изумляется донельзя. Тут я понимаю, что не дышит подружка, и тело холодное, и зрачки на свет не реагируют. А ее Анима сообщает, что отсутствуют сердечные и мозговые ритмы. Я ведь все перекрушу, если Шошану оживить не удастся!

Стал делать искусственное дыхание, но от каждого примыкания к ее губам ужас продирает. От того, что ледышки они, и от мысли, чего Шошка натерпелась в багажном отсеке, когда и кислорода под завязку, и нормальный обогрев скафандра закончился, и даже не пошевелиться ей никак. Она же заживо похороненная была… пока я тут борова-капитана разгонял и ускорял.

Стюардесска человеком оказалась, мигом наладила кибердоктора, который, вколов реанимал, стал кровь через себя прокачивать, вводя в Шошану питание и кислород. Потом электроды прилепил. Только после второго удара током Шошанкина жизнь дала о себе знать. Была она похожа на несколько пульсов, которые уже порядком от ее тела удалились, словно паутинка, уносимая ветром. А я ухватился за них своими щупальцами-пульсациями, стал назад тянуть и укреплять, будто это рвущиеся ниточки. Наконец, сердце ее встрепенулось. Еще электростимуляция, укол реанимала. Возвращается жизнь в Шошанкино бренное — как это сейчас понимаешь — тело. Жизнь вышибает пробки из синапсов, впрыскивает горючее, АТФку, в ионные насосики мускульных волоконцев.

Сужаются зрачки у Шошаны, и вот уже расправляется гармошка легких, делая первый судорожный вдох и выдох с раскатистым кашлем.

— Есть тут одеяло с вибромассажем и подогревом? — окликаю я членов экипажа.

— Сейчас-сейчас,— с готовность отзывается стюардесска. Мы окончательно стаскиваем с Шошаны скафандр. Марсианочка заворачивает фема в теплую дрожащую ткань. Дивится она фемке, которая внешне как марсианская дамочка, показывающая модели, только выше на полголовы, стриженая, как зэка, и мышцы хоть и не бугрятся рельефами да барельефами, но зато туго накручены на тело. Впрочем, и стюардесска ничего оказалась девчонка, жалостливая — а какие у ней трусики с кружавчиками и гладкое пространство повыше чулок… Ну, в общем, понятно, о чем думаю я, о чем размышляет стюардесса; может, и в Кравце мысли вроде моих шевелятся. Бортмеханик ни о чем не размышляет, повалился на кресло, прижав шприц-пистолет к шее и зажмурив глаза. А капитан, скривившись, думает, наверное, что лучше бы мы передохли от дизентерийного поноса — столько ему боли головной устроили.

Я попытался разобраться с траекторией нашего удаления от Меркурия. Мы как раз выскочили на солнечную сторону планеты, обшивка разогрелась до нескольких сот градусов, и вовсю фурычила система охлаждения. Назойливый Ярило белым пятном загораживал большую часть экрана, дающего обзор с левого борта.

— Ты, капитан, по-моему, двигатели бережешь. Ты бы о себе побеспокоился, мы тебе больше неприятностей устроим, чем Солнце и все звезды вместе взятые,— стегнул я космонавта.

— Да какой с солнечной стороны разгон, световое давление мешает,— вяло огрызнулся капитан и сплюнул прямо на панель управления. — Забыл что ли, разбойничек, нет у меня ядерной установки — покапай в мозги фосфором, он, говорят, помогает от амнезии. Хочешь, чтобы вдобавок ко всему и эмиссионная камера гикнулась?

— Есть же резервы. Твой груз нам не ахти как нужен.

— А ну, не бузи,— испуганно рыкнул капитан. — У меня материальная ответственность в отличие от тебя. Шутка ли, десять тонн гафния и сто тонн ванадиевого концентрата… Ладно, злодейчики, от чего вы собственно драпаете?

Наверное, решил перевести разговор на другую тему. Однако, я сразу включился и вкратце поведал правду, особенно выделив то, что относилось к удвоению тел, случившемуся в подвале производственного сектора “Дубков”. Капитан выслушал с кислой физиономией и в качестве эпитафии сказал:

— И ты хочешь, чтобы я поверил в эту оглушительную чушь?

— Ну, а зачем нас хотели угробить вместе с твоей посудиной, даже не попытавшись вступить в переговоры-уговоры? Ты же видишь, с собой нет у нас каких-то ценных минералов, деталей сверхмощных компьютеров, пробирок с секретными растворами.

— Этого и не надо. Вы же путчисты-бунтовщики, анархисты, понимаешь. Ты же сам рассказал, чего там натворили ваши так называемые двойники — или это все-таки были вы сами?

— Это я-то анархист-путчист? Да я полжизни пробегал с электрошоковой дубинкой за всякими дуралеями…

И тут бортмеханик, имевший сейчас озадаченное, если не сказать глупое, лицо, что-то зашептал капитану:

— Объяснитесь, сударь, что происходит? Зачем вы шушукаетесь при посторонних, ведь это неприлично! — вклинился я в их бормотание.

— И этот наглый тип имеет дерзость рассуждать о приличиях… У нас неполадки с аварийно-маневровыми движками, которые из-за вашей очумелости использовались как маршевые ионные двигатели,— загундосил толстощекий капитан.

— Ну, что за неполадки, Лукич? Почему вас все время надо тянуть за язык? Я ведь могу и за нос дернуть.

— Вы же простой угонщик и ничего не понимаете в ионных двигателях. Их на тракторах не бывает… Ну, скажем так: падение тяги на сеточных электродах. А, значит, проблемы с формированием ионного пучка.

— Лукич, я надеюсь, что у вас действительно четыре двигателя, а не четыре сортира. Эти ионные электростатические — одни из самых надежных. Может, рабочее тело с примесями? И потому разрядная плазма фиговой получается? Ну, наморщите же лоб и лобные доли мозга заодно.

— Мы, товарищ пират, ртуть не на базаре покупали… В любом случае мы теряем ускорение.

Я тут, наконец, обратил внимание на акселерометр. Действительно, все сказанное капитаном — гнусная правда.

И вдруг впервые подала голос Шошана, завернутая в одеяло и распушившаяся трубками капельниц.

— Это ОН. Я чувствую его силу. Это — Плазмонт.

— Я весьма рад, что наша барышня опомнилась и желает вступить в беседу,— отозвался саркастически (как ему казалось) капитан.

— Это еще кто? — просыпался щебенкой сухой Шошанин голос.

— Господин капитан того самого судна, которому очень не повезло с нами. Или, наоборот, повезло. Во всяком случае, я пытаюсь обратить его в нашу веру.

Тут Лукич, несмотря на уважительное слово “господин”, снова заерзал.

— Обратил меня или не обратил, а все равно пират ты и разбойник. И будешь так называться, пока суд или правительство не обзовут тебя иначе. Во-первых, ты меня не убедил. А во-вторых, даже если ты меня и убедил, зачем мне все это надо? Зачем рисковать собой, грузом, пассажирами?

— Ты меня здорово задел. Да будь все нерискующими вроде тебя, старого бюрократа, отрубили бы мы от Космики дурную грязнулю Землю, одолели бы плутонов? Нет, мы бы сейчас сидели — дебилы дебилами — на поводке у кибероболочек, на привязи у Земли. Или вовсе отсутствовали бы на свете, а средства, благодаря которым мы появились в инкубаторах, Земля бы спустила на какую-нибудь шизофрению, вроде борьбы с эпидемией гонореи среди обезьян в районе Африканских Рогов или сексуально-освободительное движение некрофилов. А если бы после Войны за Независимость никто не рисковал, мы бы остались чингисхановой ордой…

Меня слегка понесло, это сказалась привычка к проработке арестантов, упеченных в камеры за всякие мелкие провинности.

— Мы, друг Лукич, создали общество, где, в отличие от землянских демокрутий и тоталитарий, ценится доблесть, у кого бы то ни было. У воина, ученого или купца-старателя…

— У трескуна вроде тебя,— покачал головой капитан,— особо ценится хреноплетство.

— Так вот,— упрямо долдонил я,— доблесть не определяется голосованием или указанием начальства. Поэтому мелкий недостойный люд не держится наверху — мы ведь все перед космосом как на ладошке, он нас всех через свои ситечки просеивает. Мы, природные космики, воюем не против того, у кого глаза поуже, чем у нас, или морда почернее. Даже не против того, у кого в кармане побольше звенит. Мы деремся с паразитом и хищником Плазмонтом. Знаешь, сколько вкусных, сочных и глупых граждан он уплел с наслаждением, а потом выдавил то, что получилось, из-под хвоста? И назвал эти фекашки Новой Жизнью.

— Заткнитесь вы все,— Шошана облокотилась на одну руку. — Где моя одежка? Не надо никаких приборов, чтобы сказать — ускоряемся мы теперь совсем в другую сторону, поэтому скоро вернемся на Меркурий.

— Она права? — уточнил я у капитана.

— На данный момент права,— пожал плечами тот,— ты мне своей блистательной речью не давал слова вымолвить.

— Действительно, переменилось как ни странно само рабочее тело,— наконец разобрался бортмех. — Это больше не ртуть, а что-то с намного меньшей атомной массой. Масса и сейчас продолжает уменьшаться.

— Тьфу, черт,— капитан выдохнул. — Как в цирке, ничего не скажешь.

Шошана учительственно пояснила ему.

— Масса — это лишь количество устойчивых зарядов, а представьте себе заряд не крутящимся облачком, а нитевидный, текучий. Мы валимся на Меркурий, потому что один его обитатель со звучным именем Плазмонт конвертирует материю в принципиально иной вид, нитеплазменный. И дело уже не в бывшей ртути — можете выключить примус, оставшийся от вашего ионного двигателя — просто масса корабля стекает в сторону планеты.

Значит щупальца Плазмонта накрепко прилепились и не оторвались от корабля, даже когда тот рванулся в космос.

— Ну зачем мне этот зоопарк… эти фемы… эти Плазмонты… — тяжело выдохнул космический волк. — Может, наша новая знакомая — от старых мы уже порядком приустали — поведает нам, когда и куда мы стечем или протечем?

Было видно, что и в самом неприятном сне капитан не оказывался в подобном положении. Ведь всю сознательную жизнь продрейфовал он на самых вялотекущих меркуро-марсианских рейсах.

— Вы мне разрешите воспользоваться вашим компьютером? — решила быть культурной Шошана.

— Да что теперь спрашивать. Ваши товарищи всем тут уже попользовались,— сказал грустно капитан, а Кравец приклеил взгляд к стюардесскиной попке. Девушка как раз суетилась, доставая пиво по его настойчивому требованию.

Шошана оторвала от себя все капельницы и, задрапировавшись одеялом, лишь изредка спотыкаясь, подошла к пульту.

— Вот так,— свистнул капитан,— клиническая смерть будто у меня приключилась, а вовсе не у этой большой девушки.

Шошана потыркала клавиши и невозмутимо произнесла, словно заговорила о насморке.

— Если ускорение — надеюсь, уже все усекли, в какую сторону оно направлено — будет меняться так же, как и сейчас, мы воткнемся в поверхность планеты через сорок восемь минут, где-то в районе моря Старательские Слезы. Причем с немалой вертикальной скоростью.

— Батюшки, Ньютон грозит костями из гроба… — всплеснул руками капитан.

— Ты нам Ньютоном не тычь. Слышь, отдели взлетно-посадочный модуль, выдай струю из его жидкостно-реактивного двигателя, сядь на нее и попробуй оторваться от Меркурия,— прогудел Кравец в красное капитанское ухо.

— У нас ракетного топлива какие-то капли остались,— развел руками бортмеханик.

— Все равно придется отделять взлетно-посадочный. А потом стараться выписать наиболее пологую траекторию снижения, чтоб посадка получилась хотя бы средней мягкости. Возьмите для расчетов мои параметры нитеплазменной тяги,— распорядилась боевая фемка. — Остальное вы и без меня знаете.

Она обернулась ко мне.

— Поблизости нет ничего, что попробовало бы взять нас на буксир?

— Мы гордо откажемся от любой помощи, разве что ее предложит корабль, подчиняющийся непосредственно Адмиралтейству. Впрочем, поблизости ничего такого, что могло бы искушать нас своими услугами.

Капитан Лукич, немного воспряв под Шошаниным взглядом, занялся баллистикой. Затем мужественным, как ему показалось, голосом проквакал по интеркому остальным членам экипажа об аварийной посадке, чтобы они быстренько перебрались из основного модуля во взлетно-посадочный. Члены экипажа пытались вякать, но начальник отключил прием жалоб. Стюардесса Люся ворковательно-развлекательным голоском оповестила пассажирские салоны, что из-за мелких неполадочек с лазерными станциями разгона придется на пару минуточек вернуться в Васинский космопорт.

Вскоре члены экипажа недовольно пробубнили, что заняли свои места во взлетно-посадочном модуле, а заодно попробовали выяснить, садится ли судно на Меркурий, потому что капитан захворал, или это космические пираты постарались?

— Попрошу не морочить мне задницу. С такими мозгами, как у вас, надо без помощи корабля летать,— отозвался Лукич. — Космические пираты не садятся на Меркурий, они с Меркурия драпают.

Стыковочные блоки просигналили, что взлетно-посадочный модуль отделился от основного. Впрочем, пагубное ускорение от этого не уменьшилось, а даже скакнуло.

— Гафний и ванадий возвращаются туда, откуда они взялись,— мрачно подытожил капитан.

— Как бы и нам не вернуться туда, откуда мы все взялись,— подыграл Кравец.

И тут меня осенило. Никто нас, конечно, на буксир не возьмет. А просто пообщаться с какими-нибудь приличными людьми, нельзя ли?

— Мастер, послушайте, с кем еще можно связаться, не считая постылых меркурианцев и околопланетных спутников. Вообще-то мне нужна метрополия; центральный департамент полиции, ведомство верховного прокурора, Адмиралтейство, на худой конец Совет Уполномоченных — правительство наше драгоценное.

— Нам только выделена линия дальней связи с управлением рейсовых перевозок нашей судоходной компании,— отозвался капитан. — Но там сочтут ваш печальный рассказ пиратским бредом и скоренько спустят его в сортир. А что касается ближней связи, то пробуйте сами, не мороча голову другим.

Лукич врубил автонастройку радиостанции с уровнем вызова “крайняя необходимость” и переключился на пилотирование, все более заливаясь потом. Да и тревожные глаза Шошаны получше индикаторов показывали, что вертикальная скорость становится донельзя грозной. Вдобавок мы рыскали и вихляли даже на таком скверном курсе, Плазмонт был как всегда щедр на подвохи.

Однако мне было покамест не до того. С тремя или четырьмя кораблями не получилось устойчивой связи, хотя один из них, судя по матерным требованиям убраться с частоты, был военным. И вдруг в секторе с полярными координатами 01-67-52 отозвалось грузовое судно какой-то занюханной компании, но зато фобосской приписки. Отозвавшийся был вахтенным штурманом, который лопотал мало того, что по-английски, вместо русского, еще и на прегадком австралийско-марсианском диалекте, где спасу не было от трифтонгов. Пришлось общаться без “аудио”, в режиме бегущей строки, что еще укорачивало оставшийся у меня лоскуток времени. Штурманишка на удивление спокойно воспринял мой казалось бы душещипательный словесный выброс, а когда связь уже стала теряться во мраке космической ночи, отстучал — спасибо за фантастический рассказ, вы изрядно поразвлекли меня в конце вахты. So funny и good bye.

Пока я там выступал в роли народного сказителя, компьютер сочувственно дал знать, что даже полумягкая посадка нам не светит. Плазмонт явно хотел всех поголовно угробить, чтобы члены экипажа вкупе с пассажирами не тарабарили о странностях Меркурия на всех углах Космики.

Сесть, вернее рухнуть, мы должны были в районе сто на сто километров, где-то на плато с говорящим именем Свинячья Шкура. Большей определенности посадочной траектории из баллистических программ выжать не удавалось. Борткомпьютер только бранился и требовал: “Установить постоянный курс… стабилизировать ориентацию корабля относительно курса… взять постоянные пеленги…” А потом и вовсе шизанулся вместе с остальными думающими устройствами. Капитан пытался, несмотря на нехватку топлива, сбавлять вертикальную скорость жидкостно-реактивными двигателями модуля, задирая нос и садясь на корму. Но вначале полыхнул один из ракетных двигателей (компьютер едва успел отключить подачу топлива), затем стал кашлять второй. Я чувствовал, что Шошана пытается защитить его, как самую распоследнюю нашу надежду — ведь в тщедушной атмосфере Меркурия не спланируешь.

Внизу уже была заметна торосистая местность, которую я опознал как Свинячью Шкуру собственной персоной. Дюзовые рули не откликались на команды, приборы несли всякую ахинею, покинула пазы только одна посадочная лыжа, в глазах и то потемнело. Лишь тупо устроенные тормозные бустеры исправно сработали.

— Ставлю на то, что нас будут соскребать бритвочкой со скал и затем измерять в погонных метрах,— гаркнул в каком-то раже Кравец и принялся молиться немыслимым святым, которых в космотеизме точно нет. Я тоже подумал о вере, отчего вдруг возникло убеждение, что “опупея” не должна так бестолково закончится, ведь кроме нас притормозить демона некому! Попутно левым глазом замечал, как на сигнальных панелях замельтешили огоньки, рапортуя о том, что от усталости расползается металл обшивки.

А потом меня словно взяли за шкирятник и встряхнули. Пробудившись, засочился силой полюс устойчивости. Мои пульсации стали развеваться, как волосы кудесницы Медузы Горгоны. И это даром не прошло, меня охватили самые вредные ощущения: что вместо шпангоутов трещат мои собственные кости и торосистая терка вместо корабельной обшивки шкрябает мою собственную шкуру.

Мы вдвоем — или втроем — стали своими пульсами скреплять рвущиеся энергетические жилы планетолета. Словно бы перебрасывать их вибрации в более устойчивые русла. Но вскоре стало не до такой благотворительности. Космолет забило-зашвыряло, мы сделались как картофелины в мешке, который волочет по брусчатке гоночный автомобиль. Особенно пожутчало, когда отвалилась последняя лыжа. У меня не то что потемнело в глазах — спасаясь от чумовой тряски, душа стала куда-то вылетать на стрекозиных крылышках.

Эта тряска длилась вечность плюс еще какой-то довесок времени. Но все-таки когда-то, в далеком будущем, мы остановились. Минуты три не было слышно ничего, кроме каких-то утробных урчаний и скрипов.

Потом стало ясно — бортмеханик хрипит оттого, что у него поломаны ребра. Капитан Лукич оглянулся разбитой физиономией, по которой стекала кровь. Шошана подала голос, чуть менее каменный, чем обычно:

— В пневмопроводах бывало и хуже.

— Глисте в канализации тоже несладко приходится,— поддержал я.

Прорезался голос и у Кравца, какой-то потончавший петушиный. Он выпустил полумертвую от переживаний пигалицу-стюардессу из своих горилльих объятий.

— Я сохранил ей жизнь, но так обнимал, что, кажется, у нас будет ребенок.

А изрядно помятая стюардесса Люся вдруг нашла возможность хихикнуть.

Интерком молчал, бортовые системы не давали о себе знать, за исключением автономного жизнеобеспечения рубки, питаемого аккумуляторами. Не было слышно жужжания даже аварийного генератора. Оставшиеся на ходу блоки компьютера грустно долдонили, что потеряна связь со всеми датчиками за пределами носовой части. Из всех навигационных и обзорных модулей остался только монитор, показывающий унылое пространство перед нами, прочие спали вечным сном.

Капитан Лукич протер влажной бактерицидной салфеткой свое раздрипанное лицо. Шошана наложила протекторы на сломанные ребра бортмеханика и вручную сделала уколы — кибердоктор разбился вдребезги. Стюардесса подтянула чулки, поправила юбку, сбившуюся из-за объятий Кравца, и причесалась. Мы с капитаном одели скафандры, нахлобучили шлемы, и, убедившись, что шлюз как таковой существует и, может, даже работает, вступили в него. Внутренний люк за нами закрылся, контрольный блок показал герметичность. Ну, пора. Открылся с некоторым скрипом внешний люк.

За ним ничего не было. Ни девятнадцати пассажиров, ни четырех членов экипажа. Остался только остов, ребра шпангоутов, куски обшивки, рваная волосня проводов, обломки аппаратуры. Все люди вылетели из салонов и кают вместе со своими креслами и были перетерты торосам в пюре. Впрочем, к этому моменту совершенно точно они являлись неживыми телами.

21

Обычное дело — связь не фурычила из-за поганой пыли. По траектории падения и линиям естественного магнитного поля мы вполне научно установили, что нашли пристанище (хорошо бы не последнее) на плато Свинячья Шкура. Где-то на куске территории в пятьдесят на пятьдесят километров. Впрочем, об этом можно было догадаться, просто оглянувшись на окружающую местность с мелкой щетиной острых камней. Когда среди корабельного мусора выискался октант, то благодаря слабо мутнеющему глазу нашей луны, удалось разобраться с долготой. Это вызвало недолгий интерес. В любом случае ближайшие прииски и стойбища старателей — далеко-далеко за горизонтом. Собственно, можно было порадоваться, что нет ни с кем никаких связей.

В Васино меня вместе с товарищами только одно ожидало — трибунал и виселица. Или в порядке помилования — мгновенная аннигиляция под милосердным лучом мощного гразера. Нет, такое “помилование” одному лишь Кравцу светит. Нам с Шошаной совсем другое улыбается — все-таки заставит нас Плазмонт помучиться. Кто-то из работников эшафота рассказывал мне, что, когда человек отходит в петле, у него почему-то случается эрекция. Выходит, не даром смертушка — женского рода.

В любом случае, от этой дамы лучше держаться подальше, поэтому нам нет резона высвистывать спасителей-погубителей. Можно, конечно, попытаться укрыться среди старателей, но без имперок, без вездехода мы будем слишком зависимы. Да никто и не захочет слишком усердствовать с опекой — зачем наживать лихо с властями, “Дубками” и “Вязами”? Даже в долине Вечного Отдыха. Если там кто-то и уцелел. В любом случае, нам туда не пробраться. Сплошной набор “но” и “если”.

Однако задача выбора упрощалась тем, что пока его и не было. Мы оказались заточенными в рубке, которая со всеми своими закоулками, нишами и шкафами, составляла собой одну не слишком большую комнатенку. Соответственно скандальность ее жильцов была повышенной, что могло кончиться плохо для кого-нибудь из них. И сексуальность в атмосфере праздности росла по параболе, кое у кого даже по экспоненте, что тоже предвещало дурное развитие сюжета. Это не касалось раненого бортмеханика, и пока что застрессованного капитана, но Кравец вскоре решил отличиться на сомнительном поприще. Тем более, что никаких лозунгов для укрепления гражданственности я не придумал ни к обеду, ни к ужину.

В первую ночь (по корабельному времени) шериф еще раскочегаривал аварийный электрогенератор, который должен был работать на остатках водородного геля, и чинил камеры кругового обзора. Но во вторую спальную смену у этого паршивца сильно зачесался “гондурас”. Шериф поднялся со своего места у пульта, около которого отдыхала вся тройка мужчин, глянул начальственным взором на обзорные мониторы — вокруг была тишь да гладь. Затем пристально посмотрел на встроенный шкаф, где на сваленных скафандрах богатырским сном почивала Шошанка, но решил не рисковать. И направился за импровизированную занавеску, где в нише из-под чисто выметенного кибердоктора находился будуарчик стюардессы Люськи. Кравец накануне ей это гнездышко на отшибе и устроил. Дескать, остальные люди тут грубые, перебьются без удобств, а Люси де Флориньяк (почти коньяк), марсианской француженке, комфорт и уют потребны больше, чем всякому быдлу. Видно и эта пигалица очаровалась нашим заботливым кабаном, потому что уже через пять минут после начала свидания послышались страстные девичьи вздохи.

— Да не наваливайся ты так. Cravets, Cravets, cesse tes brusqueries, salle cochon. (Кравец, отвяжись, Кравец, ты — форменная свинья.) И голос шерифа сквозь работу.

— Я не свинья. Я просто иначе не умею. Меня хорошим манерам не учили.

И снова девичье:

— Cochon, cochon… Ой, больше не могу, отстань…

Капитан нарочито захрапел и вздохи мигом сдохли, но потом, осмелев, вошли в прежнюю громкость. Через пару часов Кравец, домучив девушку, наконец угомонился. Сделал вид, что вернулся из сортирчика, где провел все это время, и как ни в чем не бывало улегся на свое холостяцкое место.

Наутро, само собой, капитан, возбудившийся из-за половых деяний Кравца, принялся бухтеть по-злому.

— Из-за трех болванов у нас уже отрицательное сальдо в двадцать три человека. Сколько вам еще требуется для самоутверждения, молодые люди?

— Слушай, папаша, не нервируй меня дополнительно,— выступил я с пламенной речью. — Мы на эти дела пошли и подставились под вражеские энергии не из-за своих прихотей. Тоже могли выжидать, авось пронесет мимо наших задниц, и радоваться жизни, каждый по-своему. И эти двадцать три, понимаешь, они — наши люди, пали за правое дело, пускай даже сами того не понимая… Что касается проявления низменных инстинктов со стороны некоторых наших общих знакомых… так ведь не секрет, чем ты сам, уважаемый, занимался после капитанских коктейлей с веселыми пассажирками. Уж тем более — куда ты заваливался в квартале Полного Кайфа где-нибудь в Мерритауне, там ведь каждая плитка на мостовой издает возбудительный всхлип. И это было, когда тот же Кравец жарил свое срамное место на газовом реакторе. Надеюсь, и наш доблестный шериф не воспримет мою защитную речь как призыв к дальнейшим свершениям… Ладно, я на разведку, хотя и здесь по идее неплохо — кислорода на три месяца, жрачки на четыре. Но вдруг пофартит, влезу кому-нибудь веселым попутчиком в вездеход или найду что-то вдохновляющее, пещерку благоустроенную, например. Может быть, все удобства в километре отсюда. Ну, кто отважно со мной?

— Я,— рапортовала справная девка Шошанка. Но затем наступило тягостное молчание.

— Куда мне бежать? — по-сиротски протянул капитанишка. — Ведь получится, что космолет упал, а пилот смылся, опасаясь порки.

— Ну, я, я,— сказал разочарованным голосом Кравец,— не оставаться же мне с этим занудой. — И он зарезал взглядом капитана.

— Молодец, шериф,— одобрил я. — Наконец ты стал различать пользу дела и пользу тела.

— Moi aussi,— неожиданно поддержала Кравца новая подружка. По-моему, она решила, что мы торопимся на ближайшую остановку общественного транспорта.

— Очень мило. Мы все уйдем, а эти космические волки запрутся и не впустят нас обратно… Поэтому, Шошана, ты исключаешься из состава разведгруппы, а ты, межзвездный скиталец, назначаешься,— обратился я к капитану Лукичу. — Кошмарнавты, вперед!

— Я не останусь,— сделала твердое заявление возмущенная Шошана. — Розыскники из Васино первым делом найдут эту драную металлическую птицу. И катись ты в попу со своими распоряжениями. Понял, мент?

— Сама ты мурка-наводчица… Да, дисциплина — именно то, чего нам порой не хватает. Хорошо, давайте решим полюбовно. Идут все, за исключением сломанного механика. Ему мы пропишем укол глубокого сна.

Само собой, я предполагал через пару часов отправить вечно бодрого Кравца и измотанных капитана со стюардесской назад — лишь бы донесли некоторые припасы до точки, где можно обустроить тайничок. Затем я намеревался вместе с Шошаной порыскать более основательно. Итак, механика, не испрашивая согласия, погрузили в глубокий целительный сон, а группа, состоящая из пяти человек (трое “своих”, двое “сомнительных”) выступила в поход. Кислорода и питания захватили столько, чтобы пятерым на сутки хватило, а двоим — на три дня. Естественно, по ходу дела девицу де Флориньяк от ноши пришлось освободить по причине хрупкости, да и жирняга капитан жидким оказался, поэтому основная тяжесть навьючилась на “своих”.

Космолет лежал в довольно глубокой впадине, метров по пятьсот в длину и ширину, поэтому мы карабкались вначале в гору. Когда поднялись, перед нами открылась долина куда большая, и малышка Люси вдруг заявила, тыкая пальчиком в низину, едва подсвеченную мутным глазом меркурианской луны:

— Je vois les maisons. Un grande ville, en realite. (Гляди-ка, дома, большой город, в натуре.)

— Ерунда, киса, здесь не может быть ничего такого. На худосочном Меркурии полностью отсутствуют секретные города и даже деревушки. Это вам не Марс,— выразился Кравец голосом солидного мужчины, покрывающего залипухи своей маленькой глупынди.

Однако я сразу засомневался. Это как раз на Меркурии не исключены любого сорта сюрпризы. Наши “Дубки” с “Вязами” или какая-нибудь богатая марсианская контора вполне могли отличиться и воздвигнуть тут что-нибудь для тайного величия, хотя бы общественную уборную или рюмочную-закусочную.

Спустились мы еще пониже, метров на сто. Теперь всякий видел скалистую гряду. А взбудораженная личность могла объявить эти скалы чем-то похожим на дома. Или на кучи великанского дерьма. Когда мы углубились в проход меж двух утесов, скалы были все-таки каменными глыбами. Однако, метров пятьдесят спустя, я не мог ручаться, что здесь не стоят оплавленные и потекшие от большой температуры постройки. А чуть погодя нельзя было с чистой совестью отпихнуть утверждение, что все вокруг — не вполне естественного происхождения. Хотя и в таком случае большим искусством тут не пахло.

Да, окрестности смахивали на исторический город. Вроде тех, что кое-как уцелели на Земле со времен царя Гороха. Демонометр, между прочим, не кивал на присутствие нитеплазмы. Конечно, на фабрике в Васино мы встретили много всякого кала из видимой нитеплазмы, на которую демонометр тоже не реагировал. Однако там все-таки изделия из нее лепили с помощью специального оборудования и куда в меньших масштабах.

А если “городище” это не плазмонтово, то чье тогда? По зубам ли такой секретный проект “Дубкам”, “Вязам”, кому бы то ни было? И зачем он?

Вот мы уже вступили на улочки подозрительного города. Стены “домов” были щербатые, какие-то невнятные, без всякой лепоты, будто очень древние, вместо окон — темные проемы а-ля глазищи черепа. Но пыль уже не стояла столбом, а, словно из почтения, висела пеленой чуть выше крыш. И хоть она казалась более плотной, чем раньше, мрак не сгустился, напротив, пространство меж “домов” было подмазано легким светом.

— Cette ville est construite par les anciens mercuriens (Город воздвигли древние меркурианцы, больше некому),— выдвинула “гипотезу” глупындя Люся.

— Это очень похоже на правду, учитывая, что через несколько месяцев он попадет на солнышко и пропечется до приятной температурки в тысячу градусов. А особо благоприятное воздействие на архитектурный стиль окажет солнечный прилив… — возразил я милым голосом, хотя собирался заорать “хрена с два”. — В любом случае, рано или поздно мы найдем какую-то ловушку или хитрость на свою задницу, поэтому бродить нам здесь бесперспективно. Давайте перенесем знакомство с достопримечательностями на другое время и другую планету.

— Все-то он знает,— хмыкнул в мой адрес седовласый капитан Лукич. — Может, городок этот из такого материала, что его ни жара, ни холод, ни прилив с отливом не берут.

— А кто тогда в нем жил-то, седовласка? Товарищи со стройным телом из керамики и огнеупорных сплавов? — отрубил я, но вспомнил Петю Мутного с его железными деталями.

— Чем дальше мы пробираемся, тем приличнее сохранились дома. Может, тут какое-то защитное поле до сих пор действует? — отразил выпад капитан.

— А раньше, допустим, оно не в пример мощнее было.

Я отколупнул несколько кусочков от стены и сунул их в походный анализатор — который убедительно показал, что строительный материал состоит из веществ, изобильно имеющихся на Меркурии: кремния, алюминия, и тугоплавких металлов, вроде титана.

— Как бы то ни было, нам лучше отсюда уматывать,— будучи ответственным лицом предложил я, впрочем, не слишком настойчиво.

Однако только Шошана меня поддержала. И то довольно слабо — она не чувствовала опасности.

Как известно, Меркурий — место для для множества параллельно действующих чудес. Вдруг здесь действительно постарались древние меркурианцы? Например, когда-то мы все давали зуб на вырывание в защиту тезиса о безжизненности Юпитера. А потом обнаружили там в атмосфере стада здоровенных живых пузырей из металлоорганики с четко просматриваемыми вожаками, мечущими молнии. Еще немного погодя зонды засекли на ледяных глыбах-материках что-то смахивающее на постройки. В них проживали — в отличие от своих диких, влекомых ветрами собратьев — тяжелые сплюснутые пузыри, которые общались друг с другом посредством разрядов. Часть “разрядных” слов удалось декодировать. И первой расшифрованной фразой была такая: “Чтоб завтра представил объяснительную (дословно: исполнил танец раскаяния), иначе шеф (испражняющий молнии) публично унизит тебя (наденет тебя на себя)”.

— Voila, voila, смотрите туда,— киска Люська потыкала пальчиком в промежность меж двух грубых стен, закрашенную более интенсивным светом.

Через эту щель виднелась улица, полная нормальных красок — которые впрочем несколько “плыли” в глазах наблюдателя — с красивыми домами, черепичными крышами и разноцветными стенами. Мы с минуту будто подсматривали в замочную скважину. Как-то бездумно стояли, с туманом в голове от ошеломления. Люся не выдержала первой, заторопилась к этой красоте, следом потрусил, потряхивая жирком, упитанный капитан, затем потянулся Кравец со своими баллонами.

Пришлось и нам с Шошаной перебежками, от стены к стене, почесать за ними. Вот граница между ночью и днем, шажок вперед, и я, последний из группы, оказался на настоящей земной улице. Старого, но хорошо законсервированного города. Меркурий остался позади в виде несуразного темного пятна меж двух домов.

Над головой царило голубое небо, мостовая была выложена брусчаткой, а дома-то трех-четырех этажные, изящного позднеготического стиля. Все это сейчас сверялось с образами, некогда перебравшимися в мою голову из видеокнижек и исторических мультиков, которыми нас усердно в воспитательных целях потчевали в “Мамальфее”. Именно из таких уютных городков торопились в неизведанные моря и джунгли рисковые парни, флибустьеры и конкистадоры, с которых нам, уроженцам питомника, предлагалось брать положительный пример.

Сделав еще шаг, я почувствовал тяжесть. Гравитация была побольше, чем та, которой мог похвастать Меркурий, и пробуждала дополнительные мысли о Земле.

— Анализатор шепчет, что вокруг нас настоящий воздух. Кислорода двадцать процентов, азота побольше, чем в Васино (земная норма), остальное

— инертные газы. Давление обычное для куполов, температура двадцать Цельсия,— дрожащим от возбуждения голосом сообщил Кравец. На его шлеме поднялся светофильтр и было видно озадаченную глуповатую и одновременно радостную физиономию. Мои подчиненные, может, за исключением Шошаны, поголовно воспринимали происходящее как подарок.

— Ну и что с того, обалдуи? Может, поскидаем скафандры и айда босиком? — попробовал я пристыдить недисциплинированных последователей.

— Скидать не скидать, а неплохо бы подышать через воздушный фильтр,— делово предложил Кравец,— вот я засосал воздух анализатором и вижу, что микроорганизмов нет. Яда с токсинами тоже. Даже пыль отсутствует. В общем, никакого говна.

— Ты бы ума где-нибудь засосал.

И все-таки этому анализу можно доверять. Стандартный атмосферный анализатор по очереди отфильтровывает частицы, которые превышают в размерах один микрон, одну десятую микрона и так далее. Командуй не командуй, а Кравец переключил свое дыхание на атмосферу и с песней двинулся вдоль улицы, заглядывая в узкие окна, за которыми пока ничего не проглядывалось. “Только пуля казака во степи догонит…”

— А дурости и догонять не надо. Она всегда при тебе.

Мне уже нехорошо от нашей простоватости, тут еще эта коза Люська заявляет:

— La temperature de l'air est normale. Я устала и хочу скинуть этот дурацкий скафандр.

Пока я до нее добирался, щелкнули, отстегиваясь, крепления шлема — контрольные блокировщики при таких параметрах атмосферы не стали мешать — и метелка рыжих волос с радужной подкраской на кончиках окунулась в сомнительный воздух подозрительного города.

Я хоть и добежал, но застыл от замешательства. Тут она, пользуясь моим остолбенением, берется за застежки — раз, два — и скафандр сползает к ее ногам. Она — разоблачилась! Зачем я только взял эту мамзельку? В итоге, на поверхности Меркурия появляется тело, в отличие от других тел изящное, легкое и голое. (Ведь не скажешь же про скалу, что она голая. Хотя как знать.) От обводов нового тела становится жарко где-то пониже пупка. Чертовщина. Правда, Люся быстренько из герморанца вытаскивает и напяливает на себя черный обтягивающий костюмчик — мы все прихватили запасные шмотки на случай ночевки под куполом. Ну, что с ней делать, не казнить же, подобрал я еще девушкин скафандр и стал поразительно похож на одногорбого верблюда.

Улицы делаются уже, дома выше, я же плетусь в конце странной неуправляемой процессии. Впереди вытанцовывает дамочка в обтягивающем стройности и выпуклости ткани, под которой ничего. Следом капитан Лукич, он тоже скинул скафандр и переодел свое толстомясое тело в трико, но хотя бы тащит личные манатки сам. За ним Кравец без шлема, зато в скафандре и с двумя кислородными баллонами. Потом Шошана, в шлеме, скафандре, с баллонами, но с открытым воздухозаборником. А вот и я, полностью экипированный, навьюченный, дышащий только из своих баллонов, выдыхающий только в регенератор.

От этого есть повод слегка сшибиться с катушек. А то и просто придти в буйное помешательство. Кто-то вбухал миллионы имперок и сделал город — воплощение картинок, которым радуется подрастающее поколение. Чтобы снимать здесь сочные исторические фильмы? Или отдыхать в свое пресыщенное удовольствие? Или?..

Люся отвлекла меня, притормозив у какого-то дома.

— Quelle jolie maison!

Красивый домишка, ничего не скажешь, удачно косит “под старину”. Верхние этажи нависают над нижними, витражные стекла хватают белый свет и бросают пятнистую радугу на разноцветье пола, составленного из мраморных плиточек. Рисунки витражей все время меняются — то пузатые кораблики, бегущие по волнам, то сельские лошадки, бредущие по пажити, а то и колбаски с окороками висящие на крючочках.

Пока я заглядывал внутрь, Люся-мерзавка-недисциплинированная заскочила в дверь, не спрашивая моего соизволения.

— Стой, кому говорю! Revien, Lucie!

Как же, ноль внимания. Ну, не стрелять же ей в изящную спинку из плазмобоя. Приходится тащиться следом. Вот кухня, утварь на полках и печь в изразцах, за железной дверкой бьется настоящий огонь. В печурке, конечно, не подлинные полешки, а ныне модные на Марсе стилизованные брикеты из какой-то высококалорийной химии, которая даже дыма не дает. Сияет большой чайник, в кастрюльках булькает кое-какая снедь, источая завлекательные запахи (Люся поводит носиком с упоением). Ничто не пригорело, плита, конечно, программная, хотя всякая автоматика совершенно незаметна. Таков уж современный дизайн, стиль “колдовская избушка”, который доселе на Меркурии можно было углядеть лишь в журнале “Бурда-муда”.

Вот “готическая” гостиная, дубовые стены, гобелены на них повисли и картины под старину, однако, в отличие от музейных экспонатов — со слегка “живым” изображением. У мужика на портрете лыбится рот и моргают хитрые глаза, а гобеленовые рыцари медленно поднимают на нас мечи. Птички, запечатленные на ковре, немного прыгают и слегка попикивают. Еще тут стулья с высокими спинками, сундуки резные и шкафчики в антикварном стиле. Только, в отличие от настоящих средневековых, они сами подставляются под зад и сами раскрываются, поймав твой взгляд. Значит, в них понатыкано будь здоров всяких рецепторов и электромагнитов на сверхпроводимости. Есть камелек с вечно тлеющими угольками, где то один, то другой вспыхивает — в самых приличных домах на Марсе именно такими балуются. Книжки здесь, ясное дело, пижонские, в какой-то свинячьей коже, изображающей древность. Только страницы не порвешь, сами перелистываются. В том месте, куда взор падает, буквы становятся больше и рельефнее. У меня дома такая книжулька лежит. Одной хватило: мелькающие страницы страшно на нервы действуют.

Следом коридор, за одной из высоких дверей спаленка а-ля “барокко”, которая и мне нравится. Там кровать под балдахином. Койка аккуратно заправлена, покрывалом прикрыта. Но когда Люська к ней подходит, ткань благодаря магнитным ниточкам складывается. Наша дуреха с продолжительным мурлыканьем растягивается под балдахином и всем видом показывает, что поход у нее закончен.

— Бунт на корабле, расстреляю,— грозным голосом говорю я.

— Ля-ля-ля, Терентий, ты — русский медведь. Причем шатун, с пробкой в заднице. Все, я устала гулять.

— Мы дальше брести уже не будем, только назад, домой.

— Не хочу в такой дом. Мне тут нравится. Monsieur Cravets, оставайтесь со мной. И пусть эти передовики прутся, куда хотят. Мы отдохнем и сами вернемся.

Попользоваться всем благолепием, да еще вместе с demoiselle de Florignac — неискушенный и неизбалованный красотами жизни Кравец даже покраснел и запыхтел.

— Это рискованно, Кравец-дружище,— честно предупредил я его. — Вдруг вся лепота — чистой воды надувательство или мухоловка? Можно заработать в любой момент пинок и очутится непосредственно голым задом на Свинячьей Шкуре.

Я собрался предупредить, что, даже если мы когда-нибудь еще свидимся, он у меня из доверия выйдет. Но передумал — кому я после этого путешествия смогу доверять, если мы действительно оказались в ловушке. Я сам уязвимей некуда, хоть напялю на себя все пять скафандров.

— Но не брошу же я Люську здесь,— торжественно заявил Кравец.

— Однако почему? Трудно бросить только самого себя.

— Я не мастак объяснять такие вещи. В смысле, у меня не густо со словами про всякие чувства. Короче, желаю быть рядом с ней. Кроме того, если вы сумеете выбраться отсюда, то и мы сумеем. А вообще я не тороплюсь на виселицу в Васино.

Я бросил Люсин скафандр на притягательную кровать и строгим оком оглядел присутствующих. Капитан, по-моему, тоже не прочь был здесь задержаться и как-нибудь пристроиться к любовничкам.

— Третий — лишний, пойдемте с нами, мастер,— потянул я его за рукав.

— Располагаются на отдых посреди всей катавасии одни дураки, а умные идут куда-нибудь. Мы-то кто с вами? Забыли, что ли? Попытаемся выбраться отсюда.

Поневоле “умному” капитану пришлось с прискорбием двинуться вперед. Вернее, назад, к базе. Напоследок я еще глянул в приоткрытую дверь спальни, на лежак. А там уже имелась широкая трудовая спина Кравца безо всякого скафандра и даже тельняшки. Из-под боков шерифа выглядывали и как бы шагали по тропе плотской любви тонкие ножки с маленькими розовыми пятками — стюардесскины. Недолго мужлан наш продержался. Впрочем, неизвестно долго ли нам всем осталось.

На улице гости странного города ознакомились с некоторыми свежими достопримечательностями. Я включил внешний микрофон — какое изобилие звуков, превеликое множество звуковых волн. Гомон, гогот, рев скотины, ржанье лошадей, бреханье собак. Трепотня о том о сем, приказы, грубости, в язык я, к сожалению, не врубился, остался он непонятным. В отсутствие живых людей звуки сами казались живыми. Они появлялись из ничего, как бы ниоткуда. Технические фокусы? Наверное.

Кто-то дал нам ласковое небо, воздух, приятное тепло, веселенькие домики, в точности скопировав одну из самых приятных сред для обитания. Кто-то достаточно прочувствовал наши запросы и готов услужать. Безусловно, ему требуется что-то взамен. Но “что” именно, у кого спросить?

Кто-то в состоянии обрушить на нас парочку домов и вмиг похоронить. Или угробить более экономичным способом.

Однако, вместо этого занимается ерундой — удивляет, поражает, пугает. Кто-то хочет нам понравится и приглянуться.

— Слушай мою команду,— замучившись непониманием, гаркнул я. — Как главарь банды — надеюсь, никто не станет возражать против такой должности, требую от всех: НИЧЕМ НЕ ВПЕЧАТЛЯТЬСЯ, НЕ ВОСХИЩАТЬСЯ, НЕ ОЧАРОВЫВАТЬСЯ.

— Даже я никогда не отдавал более глупого приказа,— ухмыльнулся баран-капитан. — Пальма первенства вам, товарищ главарь банды.

Мы в своем возвращении свернули за угол и вместо той улицы, по которой уже погуляли, оказались на пристани. Плескалась о сваи вода, солнце золотило свод небесный, подмазывало под импрессионистов рябь морскую. У пристани стояла бригантина, на которую были перекинуты сходни. На берегу, невзирая на отсутствие людей, громоздились мешки, корзины, бочки.

Капитан уставился мутным взором на неожиданное судно и вдруг мешки сдвинулись с места, бочки покатились, а на самой бригантине принялись подниматься паруса.

— Она слушается меня! Эх, зараза! — в один легкий прыжок тучный капитан перемахнул на борт корабля и заорал крайне возбужденным горлом. — Я только посмотрю, мне просто интересно.

Через минуту он уже был на мостике. Наверное, повинуясь его приказам, натянулся грот, затем и стакселя. А там и другие паруса, фамилий и имен которых я никогда не знал. Замелькали ручки штурвала, сходни съехали на берег и бригантина со скрипом начала отваливаться от пристани. Это судно напоминало некогда модные на Земле парусники типа “летучий голландец” для богатых причудников, нашпигованные роботами и сервомеханизмами, которые были хорошо замаскированы и не мешали иллюзии.

— Куда вы? — крикнул я капитану. — Вода — это же не ваша стихия.

— Я тут хозяин, потому не намерен отвечать на глупые вопросы,— окрысился капитан и отключился от нас.

Бригантина уходила в сине море. То ли показалось, то ли взаправду на баке различил я несколько фигур, которые будто конденсировались из тумана, одновременно теряя четкость из-за растущей дистанции. Или иллюзии дистанции. Все-таки слишком это зрелище напоминало мне павильонную сценку. Я обернулся к Шошане.

— Ты как думаешь, куда он собрался, наш полоумный моряк?

— Он полностью втянулся в этот мирок, где все его слушается. Где ты не давишь ему на мозги, где не висит над ним начальство из судоходной компании. Где не проводишь две трети жизни в коробке, свистящей через мерзлячую пустоту. И где какой-то бугай не уводит у него девушку, обожаемую всеми фибрами стареющей души.

Надо признать, были подобраны очень верные ключики к капитану. Да и во мне с Шошаной найдутся замочные скважины, после чего наша мораль кувыркнется вверх тормашками. Ведь потеть больше не требуется, все появляется само, силой одних мыслей и желаний. Сбылась вековечная мечта идиотов.

— Надеюсь, что этот податливый мирок, мирончик, миришка не является миром нашей мечты и мы вскоре распрощаемся с ним,— уверенность в моем голосе, конечно, была наигранной.

Шошана не плеснула ответным оптимизмом, впрочем она частенько отмалчивалась.

Ну, а если таковы проделки демона-Плазмонта? Вдруг ОН может имитировать все подряд, включая спектральные характеристики, атомарные и кристаллические структуры обычного вещества? И вот ударно постарался тут для нас.

Что, конечно, трудно объяснимо — ведь подобные фокусы требуют огромных энергозатрат. Надо не только уметь изображать атомы и молекулы, но вдобавок обладать массой сведений, которых не сыщешь на Меркурии, и даже, пожалуй, на Марсе.

Но все ж я не могу сейчас не думать о демоне. Гадать, мечтать, грезить. Если он так удружил нам, необходимо ли возражать и в этом случае? И снова голосовать за его уничтожение?

Я почти расслабился, захотелось гармонии с природой и разными тварями. Но что-то растормошило меня и заставило спорить с самим собой.

Вдруг демон подбирается к нам несколько с другой стороны, чем к васинским благородным ничтожествам? “Нолики” запросто покорялись в порядке содействия большому делу. От нас такого не дождешься, поэтому Плазмонт пробует другой вариант — завоевывает наши души. То есть проникает в наши протогены. Может, успех именно в этом деле — а не при поглощении тела — означает, что демон заберет нас к себе полностью и бесповоротно. Наверное, едва мы начинаем любить его подарки, то открываем каналы доступа к себе. В общем, если мои соображения не относятся к разряду бреда, Плазмонт соблазняет нас “вниманием”, как хитрый кавалер простодушную бабу, и добивается тем самым своих гнусных целей.

22

— Взглянем на нарисованную мной план-карту. Из нее ясно одно. Когда мы идем назад, то назад не попадаем. Что, впрочем, не должно бросать нас в дрожь и панику. Ведь какая-то система в этом всем имеется. Какая-то система всегда найдется.

Мы с Шошаной сидели под портиком древнегреческого стиля. Мы уже в своем “возвращении назад” (тут закавычено, потому что перлись мы невесть куда) прошли китайский город, где было много бумаги, картона, огоньков и изогнутых линий. Миновали и что-то крепко-русское: с теремами, резными наличниками, крылечками, коньками, золотыми луковками куполов. Скафандр снял даже я, уложив его в заплечный мешок — на блуждания в подсунутом нам мире никакого бы кислорода не хватило. Поэтому оставался сэкономленным один баллон, на тот случай, если удастся выбраться из этой петрушки.

— Ты-то сам хочешь вернуться? — резонно поинтересовалась Шошана. — Ведь прав был Кравец, в Васино нас в лучшем случае повесят или расстреляют, в худшем пустят живьем на передовые опыты по генетике. А здесь можно жить неограниченно долго и, по-моему, довольно счастливо — этакими волшебниками.

— И даже написать книгу по архитектуре. Правда, перо мы потеряли, но можем использовать вместо чернильницы собственный нос.

Сейчас и козел бы понял, что мы в объятиях Плазмонта. Да чего там козел — инфузория туфелька догадалась бы, что мы угодили в полностью обустроенный нитеплазменный иномир. Я с Шошаной тоже все осознал, ненамного опередив козла и инфузорию.

Заодно можно было понять, что гостеприимный наш хозяин существовал всегда, и вся история землян в нем. Своими соблазнами и чудесами он приобретал слабенькие душонки, за пучок пятачок, хотя какие-нибудь рыцари, монахи и колдуны активно сопротивлялись ему. Когда очередная цивилизация вроде Атлантиды пропадала в пучине инфляции, тотального дефицита и цунами, он скупал ее по дешевке оптом. Поэтому Плазмонта частенько принимали за Князя Тьмы. Ну и однажды кто-то неловкий провез спору в своем нутре прямо на Меркурий. Здесь Плазмонт начал расцветать и срывать охапками души наших “благородных ноликов”, умело пользуясь их недоразвитостью. И теперь готов откусывать жирные куски от самой планеты. Но с кое-кем ему еще придется повозиться. Надеюсь.

Демона может одолеть только демон. Вакансия победителя пока открыта.

Сегодня утром нам показалось, что мы знаем, как выбраться отсюда. Шошана долго мудрила по своей системе симметрий, разбираясь, каким образом чередуются знаки заряда у секторов нитеплазменного мира — где импульсу движения суждено быть поглощенным, а где скушанный импульс возвратится обратно. Мы уже замаршировали в нужном направлении. По совершенно свободной дороге, где вокруг такая лепота — города древних майя и ацтеков. Потом с удручением отметили, что всем известное трение покоя уже не помогает ногам топать вперед, они выматываются, будто вращают землю под собой.

А немного погодя, дорога начинает откидывать тебя назад — словно любимая жена нелюбимого мужа — попросту не дает поставить каблук с подошвой на свою поверхность. Ты долго ищешь, где меньше “отпружинивает”, наконец, утирая пот, прижимаешь ногу к земле. Ты все-таки идешь, но куда-то вбок, совсем в ненужную тебе сторону.

Любой на нашем месте очумел бы и стал заливаться безумным смехом. А мы с Шошаной если и сверзились с мозгов, то весьма незаметно. Мы даже проанализировали такой проклятый феномен, который на Земле явно прозывался “леший водит”.

Получилось, что нитеплазма, из которой состоит почва в этой местности, имеет “правый” (условное обозначение) заряд, так же как тела горемычных странников (вроде нас). Поэтому она брезгливо отбрасывает их ноги вместе с башмаками. И вообще, любой направленный в нее импульс движения немедленно отфутболивает обратно. Она неохотно пропустит путника лишь перпендикулярно к своим силовым линиям.

Оплодотворенные новыми знаниями, мы долго пробирались “боком”. Причем через какие-то джунгли, кружа и возвращаясь в прошедшее время-ставшее-пространством. Там порой встречали самих себя, только “несвежих”, часовой и трехчасовой давности, один раз даже пили кофе вместе с этими фантомами.

В итоге все-таки выбрались на мощеную дорогу. Где выяснилось, что мостовая под ногами может быть не только твердой, но и жидкой, настоящей топью. Насчет этого в “энциклопедии нечистой силы” наверняка статейка имеется. Как себя поверхность поведет, западло или не очень, зависит от того, сильно ли топаешь. Я в этой мостовой тонул и Шошану чуть не утопил, когда она полезла меня вытаскивать с какой-то палкой. Лишь, когда прекратил трепыхаться, то выкарабкался. Как из проруби — осторожно выверчиваясь и выкладываясь плашмя на близлежащий твердый участок.

Стало ясно, что по дороге, сильно заряженной “налево”, хаживать вообще не стоит, ведь она норовит поглотить тебя вместе с импульсами движения. А если уж приспичило, то не пытайся идти простым шагом, а расторопно скользи “как на лыжах”. (Ганимедовцы, каллистяне и прочие обитатели юпитерианской системы о лыжах осведомлены не понаслышке, все сдавали нормы ГТО по фторводородному снежку).

Плазмонт, кстати, пособил горю, припорошил сначала, а потом постарался и вовсю снега навалил.

Еще повстречали мы в зимнем лесу огромного ледяного мужика. Удирали от него, проваливаясь по колено в снег, а он сзади крушил деревья. Мы же, столкнувшись с каким-нибудь прутиком, отлетали с громким хлопком на несколько метров назад. Когда этот дядище настиг меня, я застыл, прощаясь с непутевой жизнью, и лишь машинально заслонился рукой от огромной ножищи — но великан усвистал от одного тычка как воздушный шарик.

Так что, граждане ученые, не только древние привидения, лешие, буйные духи с оборотнями, но и всякие переростки, циклопы с гигантами, тоже были нитеплазменные. Пригласили бы меня в темное Средневековье, я бы стал там лучом света, отличился бы на поприще борьбы с нечистой силой, отбирая лавры у клерикалов.

А великана я победил, потому что заряд мой был намного больше и, по счастью, оказался того же “правого” знака.

Отбившись от ледяного верзилы, я тяжело плюхнулся на пенек, в то время как Шошана аккуратно прислонилась к елке. Когда через пять минут собрался дальше в путь, то определил, что напрочь приклеился задницей к сидению. Сильно бился, устроил конвульсиум, но сняться не смог. Хотела мне Шошана пособить, но ее так стало притягивать, что я еле успел ее отогнать. Потом я уже похитрее сделался, пытался сняться с заколдованного пенька аккуратным кручением. И опять ничего радостного. Уже согласился с тем, что видно судьба мне исчахнуть на этой полешке. Лишь когда Шошана с почтительного расстояния уговорила меня расслабиться, дело моего спасения заладилось. Мирные пульсации угомонили мои напряженные мышцы, “правый” заряд тела упал до приемлемого уровня, и мне удалось сняться с вражеского “левого” пенька, не оставив на нем “бубенцы” и прочие интимные принадлежности. А что, разве столь страшный урон не терпели мужики, попадавшие в схожие переделки на Земле?

После этого я себе на носу зарубил. Общаясь даже с небольшими левозаряженными предметами, надо старательно понижать свой собственный правый заряд.

— Обними меня,— однажды напросилась Шошана,— пока это позволяют обстоятельства.

Мы как раз намучились с “левым” холмом, который надо было преодолевать по-змеиному: ползком, извиваясь и забирая вбок.

— Ты впервые сама предлагаешь половое сотрудничество. Как, Шошка, это уже не мерзость, что ли?

— Теория симметрий говорит, что мерзость — это понятие относительное. Как и сила.

Я понял, что со стороны Шошаны расправа мне теперь не угрожает. В самом деле, чем слабее и “травояднее” какой-нибудь вид животных, тем больше времени он уделяет любовным делам и меньше занимается выяснением отношений.

— Да, мы намного слабее, чем Плазмонт,— подтвердила Шоша. Чистые базовые энергии в нашем мире тратятся на мириады хитросплетений. В которых теряется почти вся мощь, хотя, конечно, при этом образовываются известные нам вещества и поля. Йоги, факиры и прочие фемы пользуются небольшими остатками базовых энергий, чего хватает лишь на мелкие фокусы с резонансами. А вот у Плазмонта все изначальные силы в полном распоряжении, потому что его энергетические каналы тянутся из колодцев предматериальности до самого макромира, никуда особо не впутываясь и не теряя мощности.

— Ты еще успеешь написать диссертацию,— оборвал надоевшую тему я, чтобы вернуться к более интересной.

Осторожно скрестил руки на Шошанкиной спине и привлек ее к себе, стараясь не ошибиться с импульсами движения.

Скромно отошли в сторонку империи и государства, планеты и звезды, коллективы и организации, даже гены и физиологии. Остались лишь сгустки мужской и женской энергии, “плюс” и “минус”, “лево” и “право”. Оголенные души, одни средь чужой бесконечности, боясь растормошить ее, облекали друг друга, наверное, как при самом первом слиянии мужских и женских гамет каких-то малярийных плазмодиев. Не было поз и выкрутас, нечего было показать зрителям — если бы таковые имелись — просто максимально возможное слипание. Собственно, и физические обстоятельства вынуждали быть ласковыми и деликатными.

23

Сэмпсон Брауни мог бы присягнуть на старинной святой книге с застежками, что более тяжкого рейса у него не случалось. Хотя шкипер был не зелен, отнюдь. О чем свидетельствовала седина, вернее большая проплешина. Красные прожилки на носу и в глазах тоже говорили о многом. Причем, не только о пристрастии к “Джонни Уокеру”.

Впрочем, начало рейса было самое заурядное. Шкипер Брауни забросил на Меркурий, вернее, на орбитальный комплекс “Меркурий-4” пятьсот тонн снабженческих грузов, принял навалом молибденовый полуфабрикат в чушках и платину в слитках. После окончания грузовых работ грамотно оформил приемо-сдаточные документы, получил от диспетчера полетное задание и мотнулся на “челноке” в орбитальный Хунахуна, чтобы отрешиться от трудов и скучного течения времени. Провел там трудную ночь в стальных и электрических — то есть индустриальных — объятиях двух мутанток. В триста трудовых мозолистых имперок обошелся сексуальный отдых (кто назвал это отдыхом?). На следующее утро, грустно разминая помятые кости, Сэмпсон выслушивал техника, оттестировавшего бортовые системы, и инженера по силовым установкам. Те нудно рассказывали, как всю ночь спасали погибающий из-за дефектов корабль своими аварийно-ремонтными работами. И шкиперу, невзирая на стремительно падающее настроение, оставалось только предоставить назойливым людям свою кредитную карточку.

Впрочем, он бы тогда весело потешался над этими мастерами, если бы знал, какая свирепая бяка притаилась впереди.

В отличие от рейсовых грузо-пассажирских судов трамповое корыто “Bloody Mary” не было приспособлено под извоз пассажиров. И, чтобы мотаться сюда и туда, где подворачивался удачный фрахт, имело маршевую двигательную установку, горячим сердцем которой был реактор типа “ядерная лампа” с газовой активной зоной.

Таможня разрешила выход в космос и, не медля, два буксира стали ускорять кровавую старушку “Mary” до третьей космической, выводя заодно на необходимую траекторию. Тем временем урановая плазма набирала требуемую температуру в 5000К, чем запрещено было заниматься в космопорте. Буксиры отцепились на скорости пятнадцать километров в секунду, далее ядерный двигатель должен был разогнать суденышко до тридцати километров в секунду и благополучно отключиться. Когда судно уже накрутило восемьдесят тысяч километров на пути от Меркурия, вышел на связь некто с рейса 13 судоходной компании “Клипперные гонки” и неожиданно понес ахинею. Когда странная связь наконец оборвалась, шкипер Брауни проверил свои навигационные и баллистические параметры, потом “Меркурий-4” прогудел ему своим мощным передатчиком, что судно, с которого поступила ахинея, находилось в пиратских руках и совсем недавно разбилось где-то на поверхности планеты.

Вот только после этого Сэмпсон вплотную задумался над пролившейся в эфире ерундой. Почему упал рейс 13? Пираты вряд ли жаждали посадки на Меркурий, уж скорее им хотелось как-нибудь оторваться на маневровых двигателях от планетного притяжения. Даже если по беспросветной тупости бандиты стали бы погонять судно в сторону планеты, автоматические пилотные системы не позволили бы ему свалиться вниз со стационарной околомеркурианской орбиты. Значит, рейс 13 был сбит или каким-то другим образом уничтожен властями Меркурия. В любом случае, прежде всяких ликвидаций, власти обязаны были связаться с Адмиралтейством или хотя бы базой Меркурианской эскадры. И вояки наверняка бы предложили куда более надежные и безопасные средства перехвата судна и обезвреживания пиратов. А так было не за здорово живешь угроблено двадцать восемь человек.

Но раз власти оказались столь заинтересованы в немедленном изничтожении пиратов, значит, те в натуре знали какую-то тайну. Тайну, способную подгадить меркурианской верхушке, в первую очередь самодурам-казнокрадам из “Дубков” и “Вязов”.

Как и всякий вольный капитан, Брауни давно невзлюбил эти две компании, потому что они редко нанимали мелких частников вроде него для перевозок своих грузов. А если и нанимали, то по-хамски ужимали сумму фрахта вполовину. И некуда было деться от этих соплистов-монополистов; если благородно откажешься, то полетишь обратно порожняком.

Мысленно выбранив подобное свинство, Сэмпсон Брауни решил сохранить основную и резервную записи своего разговора с рейсом 13, а по прибытии на Марс аккуратно приложить их к своим рапортам Адмиралтейству и Департаменту Торгового Флота.

Однако, едва он решился на такой поступок, стала подличать силовая установка. Нагло и беспричинно потянулась вверх температура в активной зоне реактора, примерно на сто градусов каждые десять минут. Это означало, что буферный газ аргон скоро перестанет защищать прозрачные стенки “ядерной лампы” и урановая плазма начнет, замутняя, лихо конденсироваться на них. Ох, лихо. А тепло, соответственно, уже не сможет излучаться и разогревать водород, пока что пышущий из дюз. В итоге… жутко подумать и даже зажмурить глаза — чертова “лампа” страшно бубухнет, из нее рванется на волю сто тысяч джиннов, и Сэмпсон сам превратится в плазму, размазывающуюся по просторам космоса…

Ближайшие станции и корабли сейчас за безднами тьмы и им не успеть со своей помощью.

Ничего не поделаешь и не попишешь, система аварийного сброса урановой плазмы на судах типа “Mary” не была предусмотрена, как впрочем и беспардонные прыжки температуры. Сэмпсон перекрыл клапана на системах подачи ядерного топлива, но это помогло слабо. Увеличил впрыскивание аргона, но урановая плазма уже пошла вовсю смешиваться с инертным газом, отчего буферный слой приказал долго жить.

Сэмпсон с тоской вспомнил свою верную подружку, стройную полинезийку Василису Абрамовну — почему она называла себя полинезийкой? Наверное, уже не сбыться их стародавней мечте устроить маленькую ферму на Каллисто под небом, полным Юпитера, и разводить полипептидных слизней на продажу.

От образа “небо с Юпитером” поплыло некоторое успокоение, которое развернуло метущийся шкиперский разум в странную сторону: а что, если раздолбать саму прозрачную кварцево-силиконовую стенку “ядерной лампы”?

Сэмпсон сперва испугался сам себя, потому что никто никогда даже не намекал, каким кайлом можно прошибить эту стенку. Испуг испугом, но либо попробуй раздолбать корабль самим кораблем, либо погано помирай.

Отделить передний отсек — тот самый, что с рубкой и системами жизнеобеспечения — потом перейти в основной отсек и вручную отработать с маршевым и маневровыми двигателями. Выписать, наращивая ускорение, такой крюк, чтобы в итоге впилиться в оставшийся на старой траектории передний отсек. Вот тогда, возможно, будет продавлена не только гармошка радиатора, но расколота сама “ядерная лампа”.

Но даже в случае победы, Сэмпсону затем добрые миллионы километров придется куковать на открытой палубе, имея вместо хвоста длинное облако горячей урановой плазмы. Однако, шкипер понятия не имел, о чем тут еще думать. Вообще Брауни не умел долго держать в напряжении мозговое вещество, его мимолетные мысли напоминали редкие очереди электрических разрядов. И шкипер стал кропать на скорую нитку.

Сперва Сэмпсон наспех рассчитал рабочий график: когда отделяться переднему модулю; когда врубаться и вырубаться вспомогательным двигателям, чтобы основной отсек выписал маневровую траекторию. Затем он испустил сигнал бедствия, вытащил штыри стыковочных блоков, напялил скафандр, прихватил дополнительные кислородные баллоны и аварийные комплекты питания, ну и отправился через шлюз наружу. Возле грузового трюма (что в основном отсеке) имелся запасной пульт, применявшийся на стоянках для тестирования. С него Сэмпсон и стал запускать один за другим жидкостно-реактивные маневровые двигатели. Есть расстыковка, есть маневр.

С вероятностью “фифти-фифти” реактор мог взорваться еще до пересечения с передним отсеком, или вообще не свидеться с ним в пространстве. Однако, на сей раз Сэмпсону повезло — так же как когда-то с Василисой Абрамовной — курс на столкновение оказался удачным. Может за минуту до того, как реактор обязан был рвануть, передний модуль впилился в обшивку основного отсека, промял радиатор, свинцовую и циркониевые оболочки двигателя — и “лампа” треснула. Из трещины брызнула ослепительная урановая плазма. Сэм, находившийся с другого борта, успел вползти в приемный шлюз грузового трюма, и какие-то двести градусов жары скафандр отлично стерпел. Однако тело схватило такую дозу радиации, что ионизировавшаяся жизнь начала быстро расползаться по швам.

Шкиперу почему-то все более мнилось, что после летального исхода он обязательно попадет на Юпитер и воплотится в металлорганическую медузу, для которой тамошний холод и бешеный ветрило являются весьма ласковой средой. Брауни даже казалось, что его душа отчасти переселилась в эту тварюшку. Наверное, приятный бред начался оттого, что Анима стала исполнять свою знаменитую “отходную”, принуждая железы выбрасывать все большие порции эндорфинов и прочих внутренних наркотиков.

Спустя три дня крейсер лунарской эскадры отцепил опухшего, как несвежая сметана, сизого, покрытого язвами Сэмпсона от разрушенных обезглавленных останков “Mary” и еще через три дня доставил на базу Кузьмабург, префектуры Луна. Шкиперу пофартило. Его лучевую хворь крутые космиканские доктора впервые полечили полной заменой костей, накопивших радиоактивные изотопы, на титано-керамические трубки, заполненные пробирочно выращенными кроветворными клетками. Получив из Кузьмабурга рапорт капитана Брауни, Адмиралтейство в течении четырех дней рассматривало его все пристальнее, а на шестой день высочайше повелело: расследовать официально, срочно направить в префектуру Меркурий адмирала Никодимова-Соларза. Итого, между катастрофой рейса 13 и прибытием крейсера с адмиралом был трехнедельный разрыв.

24

Вокруг чудной пейзаж, напоминающий момент пробуждения от сна к яви.

Окружающая среда, закончив радовать нас многообразием, скатилась к заурядному лабиринту. Совершенно не излучающие стенки, ничего не означающие направления. Совсем бестолковое движение, куда ни пойдешь, смещаешься к центру. Этот лабиринт хавает любой импульс твоего движения, говорит “спасибо”, и полученную энергию расходует на то, чтобы ты никуда не смылся. Что, конечно, весьма незаурядно. Плазмонт напоминает Косую, которой всякая прожитая тобой секунда идет на пользу. Хотя мы с Шошаной вроде были натренированы и опытом довольно богаты, но влипли еще хуже, чем в прошлый раз. Вернее, на данный момент, влип уже я один.

Относительно недавно (в прошлом веке, пять минут назад) один из коридоров показал фокус. Он размягчился и по нему лениво потекли продольные, поперечные, диагональные волны, перламутровые как шампунь. Наверное, это напоминало деятельность какого-то внутричеловеческого органа. Будь на моем месте хирург, он бы оценил. Тем не менее, действовал коридор завораживающим и даже успокаивающим образом. Я потратил много нервной энергии, чтобы насторожиться. Все-таки заставил себя и фемку напялить скафандры — а вдруг нам перекроют кислород. Затем Шошана вяло шагнула в сторону “шампуня”, коридор сделал глотательное движение и наполовину утянул ее.

Плазмонт нас унасекомил не столько изощренностью мухоловки, сколько тем, что осуществил заветные чаяния. Вот, например, у Шошаны этот батька заменил матку, сымитировав утраченный центр симметрий. Он даже переплюнул матку, приняв фемку обратно в утробу. Вот вам и роевая организация труда, и приобщение к большому делу. Боком вышли они фемке.

Однако, на какую-то секунду Шошанино лицо исказилось волевым противодействием. Я поспешил на выручку, но мгновение спустя выручать было уже некого, коридор окончательно заглотил фемку. Напоследок ее личико совершенно разгладилось, стало отрешенным и вполне “межпланетным”.

Мне, наверное, чуть полегчало лишь оттого, что я до конца не поверил в ее исчезновение. Ну все равно, что вашего знакомого съел Карабас-Барабас из мультфильма. Однако оставшегося у меня заряда хватило лишь на то, чтобы я затрубил как бесноватый:

— Ну, сволочь Плазмонт, выходи, проявись как-нибудь! Эй ты, куча соплей, слышишь меня? Мы, состоящие из атомов, молекул, тел, групп, мы, драчливые и скандальные, все равно разотрем тебя, дисциплинированного и отмобилизованного, по полу. Потому что мы сложнее тебя. Мы разнообразнее, в нас больше симметрий. В каждом из нас сидит весь космос, а кусок от тебя — просто кусок. Простое может попаразитировать на сложном, но одолеть — никогда!

И после такой пламенно-революционной речи я понял, что наступает светопреставление — пока что для меня лично, а не для атомно-молекулярной жизни. Плазмонт обиделся. Из-за какого-то поворота выскочил и помчался на меня клубок огненной нитеплазмы с ухораздирающим утробным ревом. Я отключил микрофоны и бросился наутек. Однако, как я ни увиливал и не маневрировал, клубок догнал и охватил меня. С головы до пяток. Затем протек вовнутрь скафандра. Кажется, больно не было, когда огненная нитеплазма расчленяла меня. Она сразу блокировала болевые центры, чтобы я не зашелся в коме, а присутствовал при собственном уничтожении.

Взгляд — его предстояло потерять последними — путешествовал по телу и наблюдал, как краснела и трескалась кожа, жир и кровь превращались в варево, обугливались и рассыпались в порошок кости. Фонтаном вырывались внутренности, на лету становясь дымом. Затрещала и лопнула, как перезревший арбуз, голова. Скафандр, надувшись, гейзером выпускал через клапана пар избыточного давления, будто кит. И вот свет погас.

Но какая-то точка, приютившая сознание, скиталась беспризорно среди тумана, в который превратился мой организм. Сколько такое блуждание продолжалось — не знаю. Время для меня — оставшегося без количества и размера — имело не больше значения, чем алгебра для таракана. Я ощущал, как наводится сияющий чернотой зев трубы и начинает втягивать оставшуюся крошку.

Я было решил, что накрылся, что ничего не осталось от моих полей и сил. И когда совсем уже расстроился, вдруг — обана! Откуда-то издалека, может от самого батюшки Юпитера — хвала громовержцу — пришла подсказка. Дескать, даже в той жалкой убогой точке, которой я сделался, имеется полный набор полюсов. И правда, в малюсенькой точке, в одном узелке, было ВСЕ! Ну, как шикарный магазин во тьме лесов и топи блат.

Есть полюс устойчивости, из него выдавливается малоподвижная плотная сила с просверками огня — все необходимое для образования камня. Хоть сейчас могу стать меркурианской скалой с вяло текущим временем в жилах. Вот начинает бурлить воздушная сила, придающая стройность, тянущая вширь и вверх. Этого достаточно, чтобы сделаться растением где-нибудь под куполом. Наконец, растормошил я полюс огня и почувствовал, что могу зашевелить своими членами, как животное. А потом стали расходится по телу водяные потоки, связывающие все силы, дающие формулу действия каждой пульсации.

Теперь я почти-человек, сгусток энергоинформации. Высокопарно изъясняясь, образ готовый к воплощению. Такими были граждане Адам и Ева прежде, чем выпасть сияющими яйцами из райского гнезда и начать свое прорастание в материи.

Не скушал меня еще Плазмонт целиком с протогенами, однако какие слабенькие у меня руки-ноги, какие хиленькие они по сравнению с нитеплазменным мешком, в котором я сижу.

Правильно я почувствовал, что в первый раз мы угодили в чашку переменной кривизны, а сейчас — в пузырь, где входное отверстие сразу исчезает за тобой. Чем больше мы суетились, ползали внутри, тем большее количество нашего движения превращалось в гравитационное искривление, в энергию устойчивости ловушки. Но все-таки пузырь был хиленьким, ему явно не хватало толщины стенок — демон очень постарался, выдувая его громадным. Пузырь едва был облачен в слабенький слой нитеплазмы. (Я его хилость заметил, еще когда капитан уплывал в никуда на своей бригантине.) Стенки тоненькие… мне бы прожечь их извержением огненного полюса, но я всего-лишь слабосильный призрак. Призраки любят действовать через кого-то, нашептывая и навевая. И тут необычайно мощная пульсация пролегла ко мне. Неужели, Юпитер? Он, он, гой еси! — ведь я родился под небом, наполовину состоящим из его красных и голубых красок. Я сразу попробовал сфокусировать собой эту силу, как линза солнечные лучи.

Трудно прикончить врага, который обложил со всех сторон. На меня обрушились сотни тонн грязи, в то же время она была плотной, мускулистой и кусачей. Спохватившаяся ловушка бросилась со всех сторон, пытаясь уплотнится и раздавить меня.

Перед тем, как она бы расплющила меня, я заметил в своей руке клинок, будто металлический, рассекающий, но и водянистый, текущий, но и огненный, рвущий. В нем, наверное, сочетались выбросы разных полюсов. И, кстати, хорошо, что такие мощные пульсации представились мне в виде меча, а не вилки, например.

Я сделал выпад без слов “защищайтесь, сударь”, а с воплем: “конец тебе, гондон”. Рубанул с оттягом и проворотом лезвия. На сей раз Плазмонт не смог отнять у меня импульс. Клинок сумел преодолеть разреженную нитеплазму под нужным углом и рассечь каналы устойчивости. Мускулистая грязь лопнула сразу, потому что напряглась. Визг и пук пробили уши. (Согласен, и это почудилось.) Через показавшуюся прореху вышеупомянутое яйцо, то есть мой нетривиальный образ, стал воспарять. Грязь внизу расходилась конвульсивными волнами, будто на нитеплазменном мешке расстегнулась молния. Я выскальзывал из ловушки, как леденец из разжавшихся челюстей. Оплывали и скатывались линии, сжимались стены, съеживались потолки, рассыпались в пепел портики и колонны, таяли дома с причудливо изогнутыми крышами, растекались сопельным образом дворцы, исчезали, как сигаретный дым, голубое небо и синяя вода.

Я уже увидел тропу, которая, преломляясь, как луч через слоеное стекло, уводила к Юпитеру и предлагала начать новую жизнь в его ласковых и теплых морях. Я был готов двинуться вперед, но сам нажал на тормоза. Все-таки не хочу оставлять Плазмонта наедине с Меркурием. Да и Юпитер-батюшка будто надоумил меня: вот распавшееся на точки твое тело, хватай, пока не поздно. Я прошел по стопам воплощения гражданина No1 Адама Эдемовича, одновременно сделался камнем, растением, животным и, наконец, самим собой. Это был своего рода большой и чудесно симметричный взрыв, когда двум половинкам мозга стали соответствовать две половины задницы, ну и так далее. (А может, все куда проще, Плазмонт вовсе и не спалил меня, а лишь поорудовал своими щупиками в моем зрительном центре.) Из всех, с кем я посетил заколдованный городок, этот жутковатый Диснейленд, нашлась одна Шошана, и потому лишь, что я, а если скромнее, мои пульсации еще отражались, еще бились в ней. Какая-то оплывающая стена выпустила ее. Клинком отсек я нитеплазменные усы (Плазмонт, наверное, все-таки самец), которые проникали в соратницу и что-то блудно ворошили там. Спешная проверка демонометром указала на то, что Плазмонт запаниковал и не успел отложить спору в Шошанке. Остатки нитей распадались или выползали из ее многострадального организма.

Я был донельзя истощен, от меня просто остался огрызок, когда мы с фемкой шлепнулись на торосистую поверхность Свинячьей Шкуры. От других членов разведгруппы — ни следов, ни плевка, ни задоринки. Кравец, капитан, безвинно потерпевшая мамзелька Люся — от всех них сохранились только памятники в моем сердце.

Шошана не совсем еще очухалась, а я слишком вымотался. Мы перевалили через косогор и стали съезжать чуть ли не на заднице в долину, где валялись обломки рейса 13. Тут напряжение пробежало по моему эпидермису. Такое случается, когда кто-то шарит по тебе неприятным взглядом. Да что там щекочущий взгляд, антирадар засек направленное на нас радиоизлучение. Почти со всех сторон. Я догадался, что если и имеется подходящий момент для бегства, то он уже явно в прошлом.

Когда мы спустились вниз еще метров на пятьдесят, на высотке позади нас закачала головками стайка бойцов. А на другой стороне долины образовалась еще одна цепь. Вдобавок из-под пуза планетолета вылез отрядик в десять штыков (двадцать каблуков). А во мгле над нами возник полицейский коптер и забил в глаза напряженными лучами прожекторов. Солидная облава — скооперировались ОПОНы чуть ли не со всей нашей планеты.

— Мы просто как артисты в театре, Шошанка. Полный аншлаг. Огни рампы, восхищенная публика, зрители едва ли не над головой висят.

— Недолго тебе позировать осталось,— прорезался голос старого друга Рекса. — Застыть на месте, никаких быстрых движений, не то мигом разнесем в пук и прах ваш дуэт.

— А, приветствую руководителя облавы.

Раскоряка-коптер плюхнулся неподалеку от нас. Из него сразу высыпала шобла. Бойцы с лазерными прицелами остались у борта, украсив наши лбы красными световыми пятнышками. Другие подскочили скопом и, вывернув наши верхние конечности, насколько это было возможно и даже больше, потащили к аппарели. Такой веселой кучей-малой мы с Шошаной попали в коптер, где с нас сдернули шлемы, скафандры, браслетики, подаренные Петей Мутным, даже хайратники отняли. После чего кинули нам какие-то драные робы и накрепко приковали к скамье. А вокруг плотно уселся десяток полицейских. Среди них был Мухин — значит, его не прихватили, чему весьма рад. Может, ему дядюшка Сатурн помогает.

— Ребята, вам не тесно? Парочка могла бы пройти вперед, парочка назад,— обратился я к бойцам для снятия некой напряженности.

Тут появился Рекс и впаял мне по физиономии открытой ладонью — для яркости красок на щеке. Вот так “снял” напряженность!

— Как ты думаешь, почему он такой грубый? — справился я у Шошаны. Моя подружка неожиданно пожалела Рекса.

— Просто его в детстве часто стегали по попе. Видишь, какая большая выросла.

Кто-то из полицейских гыкнул. Неджентльмен Рекс приготовился запаять и Шошане. Я неожиданно почувствовал полюс огня, который выбросил в сторону обидчика небольшую порцию острой энергии. Похожей на стрелу. Даже звон тетивы послышался. Рекс в ответ закачался, схватившись за виски, и упал на руки близь находящихся ментов. Его быстро уволокли, и путешествие в целом прошло спокойно. Мы с Шошаной даже смогли прислонится друг к дружке спинами.

В Васинском ангаре нас встречал двойной кордон полицейских и представители общественности — ясноглазые посланцы “Вязов” и “Дубков”. На выходе из ангара меня с Шошаной уже рассадили в разные “клопы”. Мы только успели соприкоснуться взглядами и послать друг другу “волну”. На мгновение мне показалось, что мы вдвоем плывем на лодочке по какому-то тихому озерку. Свидимся ли мы еще с тобой, подруга дней суровых, а если и встретимся, то в каком из миров?

Привезли меня не в префектурную тюрьму, а в управление полиции, где сунули в мрачный пещерного типа подвал — там даже головизер отсутствовал. Единственным развлечением были до поры до времени тараканы с генами земляники, которые в темноте сползались пожевать белковых сушек и были весьма приятны на вкус. (Знаю-знаю, марсианам такое развлечение не придется по нраву.) Но вскоре в подземелье показался человечек скромного, какого-то не меркурианского вида — наше население в общем-то отличается внушительными размерами.

— Вы, надо полагать, адвокат? — обратился я.

— Я — помощник прокурора,— с достоинством представился тщедушный. — Меня зовут Калл Марс.

— Ранее прокурору помогал господин с другим именем, менее звучным. Надо полагать, и прокурор сменился. Ну, да ладно. Сколько дней будет продолжаться следствие, когда суд?

Человечишка просеменил вдоль и поперек камеры.

— Об этом уже не надо беспокоиться. Вы должны меня правильно понять. На Меркурии в связи с обстоятельствами, которые вам известны, введено было чрезвычайное положение. И следствие и суд прошли для вас заочно. Осталось только одно — привести приговор в исполнение.

Некоторые от такого известия истерично смеются или производят дефекацию, то бишь обделываются. Или совмещают первое и второе. Некоторые, то есть я, побывав на том свете, у Плазмонта, иронически заявляют:

— Интересно, куда торопились? Судья опаздывал в уборную? Или, может, планета закрывается на ремонт?

— Как бывший работник правоохранительных органов вы должны понимать, что таковы законы чрезвычайного положения,— воззвал к к моим должностным чувствам маленький вшивенький Калл.

— Ну, и на что можно надеяться в результате исполнения приговора?

— На смертную казнь через повешение,— сказал человечек без всякого злорадства, но с чиновной щеголеватостью — дескать, чем я, простой таракашка, однако, занимаюсь. Плазмонту совсем не требовалось осеменять Марсика, он и так был готов услужить.

— Может, это и не положено, но шепните мне в порядке личного одолжения, господин Калл Марс, какое наказание определено Шошане.

— Смертная казнь через введение летальной дозы яда,— чтобы покрасоваться страшными словами, человеченька даже нарушил инструкцию, ту самую, которая запрещала передавать сведения о судьбе подельников.

— Я просто поражен гуманизмом. Когда все будет готово для изъятия из обращения моей жизни с помощью примитивной балки и грубой веревки?

— Я думаю, ждать недолго, господин Терентий К123. Но во всяком случае вам предоставлено время на то, чтобы подать прошение о помиловании главе чрезвычайной администрации майору Леонтию К300. Сделать это надо не позднее, чем завтра, а послезавтра вы уже получите ответ.

Я вспомнил майорские глазки, то бегающие, то смотрящие недвижно куда-то через твое плечо, заодно его слова, наполненные радением за отчетные показатели, а также его идеально черные башмаки. Фанат — это тот, кто ставит форму выше содержания (цитата). Майор был фанатичным борцом за эти самые идеальные башмаки, отчетные показатели и мир-дружбу с “Дубками” и “Вязами”. Вполне традиционный типчик, и опять же демону незачем расходовать на него заветное семечко.

— Человек, который жмотился мне выдать лишнюю премию, вряд ли расщедрится в своем ответе. Рассчитывать тут не на что и незачем. А у Шошаны?

— У нее такое же право. Есть ли у вас какие-нибудь просьбы ко мне? — больше ничего интересного для себя заявить Калл Марс не смог и решил закругляться.

— Так, последняя просьба должна быть чрезвычайно содержательна. Спойте мне, Калл. Пожалуйста.

— Я не умею,— по-моему, помпрокурора даже застеснялся своей певческой беспомощности.

— А вызвать космотеистского пресвитера можно?

— Такую услугу мы не оказываем.

— А как насчет того, чтобы мне радостно смотреть информационную программу меркурианского широковещания?

— Это пожалуйста. Головизер вам принесут.

В запасе осталось три дня, на большее чрезвычайники поскупились. Я был даже рад, что суматоха закончилась и мне уже не надо спасать меркурианских балбесов — чтоб их демон сожрал! да жевал побольнее. Для начала я решил почувствовать Шошану. Попробовал отключиться и разглядеть окрестности “из-под лобья”. Можно было убедиться лишний раз, что мои сверхспособности в значительной степени провоцировались Плазмонтом — я паразитировал на нем, так же как и он на мне. Теперь же я едва-едва растормошил пространственный полюс. Слабенький вихрь стал раскручиваться по спирали.

Вначале окрестности напоминали то, что наблюдается в темной комнате — некоторая рыхлая мгла, испещренная прожилками. Плазмонт уже вовсю присутствовал в городе, его скользкие и сосущие щупальца образовывали плетенье над моей головой. Однако среди прожилок затесалось одно волоконце, по которому приходило ко мне мягкое дружественное биение. Ну, вот и все, что мне осталось от Шошаны. Никогда бы раньше не подумал, что угрюмая фемка запустит свой каналец в погреб моей души. Может, и тут набаламутил закон каких-то симметрий? Проведя рукой по этому волоконцу, получил в ответ импульс, который разгладил меня изнутри, словно до того я был скомканным пакетом.

И тут очередной выпуск новостей удостоился моего пристального внимания. Вернулся снабженческий планетолет из Порт-Ананаса — летучий фургон спешно вывалил там груз и еле унес лыжи, набившись беженцами, как консервная банка горошком. Грунт возле Порт-Ананаса был похож на ленту, или даже на плод южного воображения сверхзмею Ананту, которая спирально вползала куда-то внутрь планеты. Причем мобильные платформы города, как ни карабкались упорно против течения, все равно неумолимо съезжали вниз. Однако, возле места происшествия не было замечено ни сейсмической активности, ни повышенной радиации, ни тепловыделения. В общем, никаких симптомов, а кончина близка. (Все как в анекдоте: больной перед смертью не потел — это хорошо).

Все-таки, чем отличается Космика от Земли — у нас нельзя скрывать серьезные природные происшествия от публики, потому что события разворачиваются слишком быстро. И если публика чего-то не узнала вовремя, то неожиданные события могут весьма отрицательно сказаться на ее здоровье.

И если пострадавшая публика частично все ж уцелеет, то она потом скрывальщиков важной информации живыми в стенку вобьет. Разгонится на тракторах или ракетах и — трах-тарарах. Ничем не остановишь.

Через полчаса передали с плато Блэк-энд-Уайт, что и там поверхность почла возможным заскользить по-змеиному. Заодно это смахивало на распускание лепестков какого-то цветка-переростка.

Еще пару сигарет спустя кибердикторы передали: орбитальные спутники отнаблюдали, что на ночной поверхности Меркурия нарисовалась хорошая язва. Между плато Блэк-энд-Уайт и Порт-Ананасом образовалась воронка непонятной глубины и диаметром километров в пятьдесят. Странная безмолвная воронка. Раскручивается с приличной скоростью, а не слышно ее — не окатывает сейсмическими волнами остальную планету.

Похоже, Плазмонт распоясался и собрался сожрать Меркурий, вернее вывернуть его наизнанку. Для сторонних же наблюдателей будет казаться, что планета как бы вымаралась из Солнечной системы, оставив лишь зону искажений, слабенько излучающую сверхдлинные волны и более ничего. А в вывернутом Меркурии, лишившемся атомов и молекул, в этой сверхколбе, Плазмонт устроит экспериментальный полигон для Новой Жизни.

Вот опять новости. Воронка на ночной стороне с чавканьем заглотила поселок 3-62. На солнечной половинке Меркурия проклюнулось еще одно жерло-жрало и тоже взялось за планету.

Но вот цензура-таки осела на доступном мне широковещании полным затмением — начальники решили рискнуть будущим здоровьем. Вместо сообщений с меркурианских полей кибердиктор заявил, что по просьбам трудящихся НПО “Дубки” скучные и малопонятные передачи заменены на интересные и развлекательные.

Тут же, радуя “дубков” своим искусством, закружили зарябили мастера народной песни и пляски с Марса. Стали с большим чувством исполнять “Прощание анабиозника” и прочее.

…Ой, мороз, мороз, заморозь меня, во жидкой азот положи коня…

Стало скучно. Поэтому ни много ни мало я попытался своими силами прощупать самочувствие бедного Меркурия. Для начала представил его маленьким теннисным мячиком, который стал катать в сфере действия своих полюсов без особой надежды на успех. Но планета, как бы сама откликнулась на мой зов, наверное, по причине своих страданий. Мячик разбух, сделался громадиной, чем-то геометрически невнятным, туманностью, составленной из тяжелых и легких вибраций разных полюсов. Был братишка Меркурий скреплен многообъемной гравитационной сетью, которая разбивала непрерывность истечения сил на устойчивые ячейки. Ячейки субнуклонов, атомов, молекул.

Какой-то зубастый гад прогрыз сеть в двух местах. Там пропали ячейки сети и безвольно хлобыстали наружу силы. Меркурий “истекал кровью”.

Я спроецировал туманность в свое любимое трехмерное пространство, планета стала напоминала пузырь, к которому присосался червяк сразу двумя своими концами. Пузырь худел, червяк быстро набухал как пиявка, усиленно занимающаяся кровососанием.

Тут, отрывая меня от наблюдения за печальной картиной, замок на двери защелкал и вошло двое унылых типов в униформах прокуратуры.

— Как, уже, что за нетерпляк? А право на испрошение помилования? — само собой, возмутился я.

— Мы просто должны перевезти вас в другое место для содержания под стражей вплоть до принятия решения главой чрезвычайной администрации или до времени исполнения приговора.

Нормальная дубовая фраза. Но почему-то раздражает. Сказали бы, например, что надо съездить на примерку галстука. Ладно, суть одна. Когда Леонтий станет выносить мудрое решение, я уже пару дней буду отдыхать в морге с дыркой между лопаток. И с биркой на шее “Ликвидирован при попытке к бегству”. Пара веселых санитаров будет сноровисто фасовать мои внутренности по пакетам, а умница-доктор займется опытами по пересадке моих мозгов киберу, занимающемуся уборкой мусора и освежением сортиров. А стайка студентов-медиков пробежится мимо со словами: “Ничего интересного. Никакой патологии.”

Когда меня выводили из здания, повстречалось трое опоновцев и Муха в том числе.

— Куда тебя, злодей? — не удержавшись, крикнул он. — Говорят, что ты только подал прошение о помиловании.

— Им кажется, что я потребляю слишком много кислорода.

Меня уже пинками запихивали в “воронок”, однако я, упираясь, как баран рогами, еще протрубил зычным голосом:

— Мне так жаль, что я не попаду здоровый и жизнерадостный демону в брюхо, не смогу доставить ему радость. А вы ребята посыпайте себя солью и перцем ради друга своего — ОН действительно дружит с теми, кто вкусен.

Тут меня угостили по затылку и я улетел в нутро “воронка”. Транспорт типа катафалк двинулся в последний мой путь-дорогу. Я уже рассчитал: сейчас свернут к мусорозаводу, там остановят, откроют дверцы, вышвырнут на мостовую — и пшик в спину из плазмобоя или чирик по шее лазерным резаком. Потом за руки за ноги (голову за нос) бросят труп обратно в машину и поедут отчитываться за работу. По дороге, наверное, и в пивнушку заглянут, запить это дело.

Мы стали взбираться почему-то в гору — раньше вроде никаких холмов не было, неужели Васино наклонился? — а потом и вовсе остановились, пожалуй, не добравшись до мусорной зоны. Вот как им невтерпеж, мясникам. Я стал хвататься за обрывки космотеистских молитв, которых не много уцелело во мне со времен “Мамальфеи”.

Моисей, Заратустра, Иисус, Мухаммед и Баха-Улла, я иду к Вам, встречайте.

Тут дверца открылась и первым делом показался сопровождающий, который наводил на меня плазмобой с гарканьем “Вылазь”. Он, наверное, ожидал, что будущий труп станет упираться, артачиться. Вместо этого я резво, боком кувыркнулся вперед. Струя плазмы шарахнула над ухом, но я успел целым припасть к мостовой. Сейчас-сейчас, в меня вопьется следующий выстрел, где ты успокоительное Шошанино волоконце?

Плазма снова пшикнула, но организм не пострадал! Вместо этого меня подняла за шиворот крепкая рука. Неужто решили убивать красиво, чтоб я, стоймя, с матюгами (“так умирает русский, пардон, меркурианский лейтенант Терентий”), встречал смертельный исход?

— Включайся скорее, Терентий,— вдруг стал уговаривать кто-то.

Я озираю окрестности. Вот так так, рядом сержант Мухин и еще двое полицейских, Митя и Алеша, оба мамальфейцы, наш клан. А мои сопроводители раньше меня переехали на тот свет, оставив на память свои невеселые трупы. Один валяется, прошитый плазмобоем, рядом с моим каблуком, второй, порезанный бластером — у открытой дверцы кабины, голова его укатилась в сторонку.

— Дывысь, яка кака! — пока копы бросают неживых сопроводителей в “воронок” и затворяют дверцы, я разглядел уклон почвы. Васино-то, хоть и усиленно вращает колесиками, заметно вибрируя своей палубой, все ж соскальзывает под откос. Значит, тоже собирается ухнуть в преисподнюю.

— Видеокамера, та, которая в “вороньем гнезде”, показывает, что горизонт все выше и выше становится,— пожаловался Мухин. — А потом он сделается таким тесным, что в него можно будет вставить пробку.

— Хвалю. Ты просто научился читать мои мысли. Не расстраивайся, мы окажемся у демона в пузе и в процессе пищеварения принесем ему немалую пользу. Сплошной альтруизм.

— Я так понял, ты стал теоретиком в кишечных делах, настоящим профессором глистоведения,— польстил мне Мухин. — Ты единственный, кто может нас как-то вытащить из этой передряги.

— Если бы ты не так понял, лежать мне уже с безвозвратно понижающейся температурой… Ладно, никого я выручать не стану, пока мне не достанете мою фемку Шошанку. Без нее я работать не могу. Там, где я едва понимаю, она все досконально знает. Шошана у меня — для ясности — как силовая установка и рубка у корабля. Хотя у нее тоже случаются остановы и отказы.

— Вот зараза,— непонятно в чей адрес выразился Мухин и длинно сплюнул. — Живо в машину. Ее уволокли сразу после тебя в госпиталь Скорой Помощи. Там видимо и собираются прикончить до наступления положенного срока.

Хорошо хоть мои доблестные спасатели использовали для догонялок не “клопа”, а куда более скоростной “таракан-патрол”. И госпиталь был всего в двух кварталах от места только что случившейся крутой разборки. В Васино все рядом. Въехав на первый этаж с главного пандуса, мы вломились в здание через один из боксов.

— Укромные местечки тут есть в подвале рядом с судебным моргом, куда ни врачи, ни больные, само собой, не ходят,— подсказал коп Алеша. — Была тут у меня знакомая медсестренка-миньетчица.

— Ну надо же, какие вредные вещи могут посодействовать спасательным работам.

— Конечно, вредные. У меня даже импотенция случилась, потому что там какой-то покойник-мутант зомбифицировался, поэтому то орал, то стучался из морга,— вспомнил Алеша свою страшную “лав стори”.

Около трупохранилища пришлось снять санитара — ударом электрошоковой дубинки по затылку. Я хоть и без демонометра, но чувствовал паутиновые объятия нитеплазмы там и сям. А пульс Шошанки пока не проклевывался. Плазмонт, если прознал, что мы здесь, мог и поторопить работничков эшафота. Впрочем, я, натрудив водяной полюс, творил помехи, мешающие опознанию наших намерений.

Мы пробежались табунчиком по моргу, мимо покойников в пластиковых гамаках, сделанных из охлаждающей пленки. В ней жмурики вылеживаются до той поры, пока не становится ясно, кому они еще понадобятся — производителям кормов или, например, при достаточной интеллигентности — фармацевтам. Какой-то зомби просунул руку из гамака и ухватил меня за воротник, а когда я выдрался, то завыл крайне обиженным недовольными голосом. Кстати, в отряд пролетариев-зомби попадают иногда вполне приличные люди, которым при жизни врачи-бандиты вживили пятую сигнальную систему. Вот и приходится даже после отлета души трудится биороботом где-нибудь за прилавком или кассой.

Пройдя гнусными закоулками трупохранилища, мы оказались в бетонном коридоре, который под ногами превратился в страшно цепкую слизь. Сотоварищи тут же стали биться, как мухи в паутине. Но меня этим не зачаруешь, не зря я сидел в плену у демона. Просто пол заряжен “налево”.

— Стоп, не надо рваться, это не какая-нибудь высокомолекулярная пленка, приученная к приклеиванию людей. Это иная физика. Нитеплазма прилипает прямо к вашим душам. Двигайтесь очень аккуратно, как бы скользя на лыжах, не отрывая подметок.

Ребята застыли, изумленно свесив нижнюю губу на подбородок. Но когда я умело заскользил, они тут же переняли мой стиль движения. Надо учитывать, что я, человек-юла, постегав их силовые коконы плеткой, сплетенной из своих пульсаций, выбил там, как пыль из матраса, слабенький левый заряд.

Потом коридор перегородила стена, совершенно глухая, тупиковая и перпендикулярная.

— Приплыли, что ли? Надо хоть попробовать подорвать ее,— предложил Мухин. — Я захватил парочку мин направленного действия.

— Рвать мы всегда успеем. Прильните к стене, как можно теснее, и перекатывайтесь влево.

Я понял, что сейчас опасно влияю на психику копов и надеялся лишь на то, что им поможет временное умопомрачение.

Тупик был нитеплазменной структурой со сферическим правым зарядом. Мы стали перекатываться вдоль стены под истеричные смешки Мити и Алеши, она, загибаясь, принялась накручиваться на нас. Далее будто вертушка сработала: все мы, потеряв поверхностный левый заряд (разрядившись, по-народному говоря), оказались в каком-то черном-черном коридоре с одной внушительной дверью в конце.

Я только успел предупредить копов, чтоб не топали ногами, а почти семенили на месте — пол так же, как и наши фигуры, был заряжен “направо”. Но Мухин уже замаршировал безрассудным шагом и, в итоге, совершил сальто мортале — я едва подстраховал сержанта, срочно выжав из него левый заряд. После этого Мухин стал почти ручной, совсем послушный и мы спокойно добрались до двери. Но ребята, как ни дергались, ничего с ней не могли поделать.

Но, демон, я тебя знаю, ты все-таки играешь по правилам. Дверь имеет слабенький левый заряд. А нам, значит, лучше несколько убавить свой правый.

— Слушай мою команду. Ничего не надо дергать. Вы не на работе. Просто положите ладони на дверь. Потом очень мягко, нежно, почти мысленным усилием потяните ладони на себя, как будто к ним прилип листик тонкой бумаги.

Сотоварищи просто очумели от всего этого, однако же в столь безвыходном для себя положении были безропотны. И мы успешно осилили очередной препон. Следующий коридор сворачивал за угол, белизной напоминая истинно-больничный. И тут… чу, кто-то переминается за углом. Я предупредил соратников посредством приложения ладони к нижней части лица.

За углом был выставлен охранник, спиной к какой-то двери. Не человек, а полный нитеплазменный конвертант. Значит, не переминался он за углом, я просто ощутил его энергоканалы. А когда выскочил из-за угла, то сразу осознал — видимая часть конвертанта ничего особого из себя не представляет. Его силовые линии, энергетическая канализация сходится в фокусе, который куда ближе ко мне, чем сама фигура.

Я выстрелил из Мухинского плазмобоя в этот узел напряжения, и охранник несколько расфокусировался, затрясся, растекся соплями. Ну, чистая сказка для детишек преклонного возраста. Узел уже пополз, когда конвертант мощным ударом языка вышиб плазмобой — нет, такой бокс нам не нужен. Взяв одной рукой меня за трепетную выю, соперник оторвал мое тело вместе с тапками от земли. Ай-яй-яй, такую сказку не надо делать былью. Голова мгновенно набухла, налилась тяжестью, стала как чугунный котел. Может за секунду до полной и окончательной отключки я укрепил волю; и через мой пространственный полюс, как через линзу проскочили большие силы. (Опять Юпитер-батюшка посодействовал!) Они ураганно обрушились на охранника, которому менять заряд было поздно, и, ворвались через поврежденный узел внутрь него.

Вражеская хватка ослабла, я обрушился на пол и сквозь потемки успел разглядеть, как противник конвульсирует, темнеет и надувается, а потом просто улетает, словно обрывок туалетной бумажки в аэроклозете.

— Как так? — не смог удержать изумление подскочивший Мухин.

— А вот так. Видимое не всегда реально. И наоборот. Прошу, господа. — Я еще покачивался от балдежа, вызванного удушением, но аккуратно потянул дверь, за которой уже ощущал пульс Шошаны. Живехонька.

Там за дверью было что-то вроде врачебного кабинета. Столик на колесиках со всякой медицинской снедью. Мужик в белом халате, вставляющий ампулу в шприц-пистолет. Наверное, врач-палач. Мужик в гимнастерке прокуратуры с киберблокнотом в руках — ему, должно быть, поручили засвидетельствовать летальный исход. Не похожи они на полных конвертантов. И им не требовалось быть конвертантами. А Шошанка в кресле, несколько смахивающем на гинекологическое, с мощными захватами на руках, ногах, шее и голове.

— Ну вот и ваш черед настал, голубчики,— удовлетворенно произнес я.

— Даже от любимой работы надо отдыхать.

Мужику из прокуратуры я просто вмазал ботинком по яйцам, отчего он упал с каблуков и крепко задумался о половых проблемах. Врачу-палачу закатал дубинкой по шее, поэтому он свалился на свой столик и покатился на нем в угол. Мухин же быстренько разомкнул захваты, держащие Шошану. Она хоть и была чем-то явно накачана, но, рванувшись, попала мне на шею.

— Впервой такую фемку вижу. И, наверное, в последний раз,— отметил Муха. После чего все двинулись вперед. Трое полицейских в форме, лейтенант-расстрига в полосатом костюмчике смертника и фем в рубашке на голое тело.

25

Чтобы поменьше плутать по коридорам, мы рванули Мухинской миной стену госпиталя. И уже по изрядно наклонившейся мостовой сыпанули, как горошек, к ангару полицейского управления. Там вначале меня встретили недобро, ощерясь аппаратами для умертвия, но Муха самоотверженно заорал:

— Нет такого поклепа, которого не возвели на этого парня. Но он — настоящий чудодей. Двадцать минут назад лейтенант проходил сквозь стены да закрытые двери и нас проводил вместе с собой. Кто гавкнет на него, будет иметь дело со мной, и всеми теми, кто за меня. Лейтенант все знает про эту гигантское хавало-хлебало, которое заглатывает город-герой Васино, и именно поэтому его хотели погасить даже раньше официального срока казни!

Там ментов стояло человек двадцать и еще с десяток прочих лиц. Среди прочих я увидел изобретателя нитеплазменного датчика Викентия с сынишкой, которым подмигнул. Да есть у него-таки чутье на верные ходы.

Не знаю, все ли Мухину поверили, но когда кое-кто в толпе подвинулся, освобождая дорогу, остальные не стали злостно упорствовать и расступились. Хотя, повторяю, к этому моменту нервы, аксоны и ганглии были у всех на взводе. Мы уже по дороге являлись свидетелями повального и безуспешного отвала из города, и, само собой, многие горожане не прочь были поиметь коптер. Так что полицейские успели разогреть свои плазмобои и кое-где валялись останки неудачливых беглецов. Однако почему копы сами не смылись до сих пор, имея в заначке столь подходящую технику? Я, конечно, с этим вопросом полез к первому же попавшемуся бойцу.

— Смывались… Одному коптеру каюк, взорвался в воздухе, другой по-быстрому вертанулся назад. Там наверху вроде сила тяжести увеличивается.

— А куда они летели?

— Куда — кошке под муда. Вверх по склону, хотели из воронки выбраться.

— Но известно только то, что тяжесть нарастает, когда пробиваешься именно в этом направлении? — продолжал выпытывать я.

— Не знаю, какой ты бандит, но ты чудак,— устало, хоть кол на голове чеши, отозвался боец. — Кому нужно другое направление? Прямо в преисподнюю, чертям на котлеты предлагаться, что ли?

— Черти тоже разные бывают…

И я, встав на ящик, провел импровизированный митинг.

— Братки, господа и товарищи. Посмотрите на меня, я не самоубийца и отнюдь не законченный придурок (надеюсь, не очень погрешил против истины). Однако я рискую, когда нет других вариантов. Мы все готовы рискнуть, если нам угрожает верная хана. Кстати, неверной ханы в Космике нет. Так вот, начинается Новая Жизнь, в которой все иначе. То, что сулило стопроцентный капец раньше, теперь может принести спасение. И наоборот. Вы все слыхали о том, что творилось в аномальных зонах. Так вот, это были лишь цветочки. Теперь аномальная зона — вся планета. Я и моя подружка — она красивая, правда? — мы единственные среди собравшихся, кто хоть немного пожевал собаку в этом деле. Все доверившиеся нам сейчас дружно лезут в эти два коптера и пробуют удрать отсюда по новому маршруту.

— Я за лейтенантом,— высказалось “доверенное лицо”, то есть Мухин, следом, в краткосрочном референдуме, посыпались новые “я”. В итоге, все почли за лучшее забраться в оставшиеся две машины.

Вот створки внешнего шлюза разошлись, и коптеры, похожие в этой воронке на парочку мух, стали взмывать вверх. Я сидел рядом с пилотом в первой машине. Шошана — во второй. И действительно, когда поднялись метров на триста, вертикальная скорость начала по-быстрому падать, хотя из моторов выжималась все большая мощность.

— Что ты думаешь по этому поводу, Шошана? — решил посоветоваться я с товарищем по несчастью и проблемам,— по-моему, жать на газ не стоит — двигатели надорвем, а то и похуже что-нибудь случится.

— Правильно, жать на газ не стоит. Это уже серьезно повредило здоровью наших предшественников. Определенная пульсация зовет меня лететь вдоль склона вниз.

Я этого еще не понимал, единственное, в чем был уверен — действовать надо от противного. Конечно, некую скважину ощущал и я. Но куда она ведет и зачем? Неужто можно безболезненно проскочить в эту глотку, затем беспроблемно преодолеть некий кишечник и выскочить из некой задницы? И в каком отхожем месте мы окажемся, даже благополучно завершив маршрут?

Нерассуждающий полубезумный пилот направил машину по новому курсу, как раз в ту сторону, куда и двигался город Васино. Несколько человек недовольно зароптало, но лично Мухин успокоил смутьянов.

— У вас есть предпочтительные варианты? Может, вы желаете обратно в Васино? Желающим выйти за борт могу предложить реактивные ранцы или простой пинок в гузку.

— Ладно, пусть этот бешеный лейтенант ведет,— заявил один коп, сам с безумными глазами проповедника. — Уж, по крайней мере, долго мучиться не придется. Так или иначе смерть всех трахнет. И тех, кто любил удовольствия, она трахнет особенно сильно. Поэтому спешно обращайтесь к покаянию, братки мои заблудшие.

Пока такие проповеди расслабляли, а вернее перенастраивали народ, линия горизонта стала напоминать горлышко опрокинутого кувшина. Коптеры уходили вдаль от него по какому-то тоннелю. Поверхность замкнулась со всех сторон, и с боков, и сверху. Причем это была не поверхность Меркурия, даже не стенки шахты, пробуренной к его центру. Спектральный анализатор пробубнил, что эта странная самозваная твердь ничего не излучает и не отражает, зато лихо поглощает волны во всех диапазонах.

— Оба борта, выключите двигатели,— скомандовала Шошана.

Правильно распорядилась. Скорость движения, вернее падения вдоль склона, резко превращалась в медленность и поэтому жечь топливо было бессмысленным, а может даже пагубным делом. Вскоре сделалась скорость никакой — вначале вертикальная, потом горизонтальная. То есть, мы зависли. Пейзаж вокруг был по-прежнему совершенно абстрактным, типа “черный мешок”. Только небольшое излучение в виде слабоэнергетических сверхдлинных волн слегка украшало его. За бортом имелся лишь почти стерильный вакуум. Нам было не до измерений гравитации, однако сила тяжести поубавилась весьма заметно. Мы висели в центре ничего и не видели никаких перспектив.

— Кажется, конечная остановка. Будем жить здесь, как тараканы в киселе,— отшутился Мухин, но вскоре сник. На лице Шошаны, которое я наблюдал по монитору, проступили бисеринки пота, как у рожающей женщины.

Наконец, она включилась.

— Терешка, запас энергии у нас накопился огромный. Ну, не у нас, а рядышком.

Я сразу заметил, что у нее открылось второе дыхание. В смысле, она нашла что-то вместо потерянного центра симметрий. И я вспомнил — именно сейчас, должно быть, материнское вещество приказывает долго жить и передает по наследству свое могущество.

Шошана правильно меня настропалила. На сей раз Меркурий трудно шел на контакт, потому что… был болен. И только когда пространственный полюс дошел до высшей точки напряжения, планета опустилась мне на руки раненым колобком.

На этот раз все было весьма человекообразно или, по-простому выражаясь, очень антропоморфно. Мои пульсации стали как пальцы, они бережно ощупывали раны колобка — колотые, резаные, выворачивающие — откуда хлестали потоки сил. Они устремлялись в воронку, где их встречали мириады сосущих ртов. Надо полагать, съедаемые энергии превращались в нитеплазму, из которой демон-паук усиленно ткал и прял Новый Мир, Новую Жизнь.

Наш с Шошанкой лозунг был ясен — держи, перехватывай, все равно пропадет. Мои пальцы-пульсации разошлись веером. Из всего потока требовалась лишь энергия, похожая на горячие жужжащие зерна. Я принялся выгребать их. Больно, красиво. Огненная рассыпчатая сила раздувала мой силовой кокон, срываясь с него вихрями, отшвыривала стенки тоннеля. Нитеплазма шипела от неудовольствия.

— Сдвинулись,— послышался далекий грохочущий голос Мухина. — Набираем ускорение.

И в самом деле, лихо тронулись — лишь десять минут потратилось на разгон до первой космической скорости. Частота, на которой излучали стенки тоннеля, скакала вверх, как лошадь по лестнице, а значит, жара все плотнее обкладывала нас. Однако, по-прежнему никаким спектрографом не удавалось засечь, из чего поганые стенки слеплены.

— Сами в печку летим,— продавил кто-то сквозь скрежет зубов.

— Никогда на вас не угодишь,— ворчливым голосом отозвался я.

— Да передайте же, стервецы, побольше мощности на охлаждение кабины.

Кто-то, пискнув, откинулся в долгосрочный обморок.

— И на реактивную струю,— Шошанин голос в аудиорежиме стал хриплым и блатным от помех.

— Ты что, Шоша, детка? — воскликнул опупевший Мухин,— мы и так словно черти на работу несемся.

Тут снова вклинился я.

— Еще раз повторяю для особо одаренных, здесь нечего лезть с законами Ньютона. Особенно не морочьте мне голову третьим законом этого человека. Пора избавляться от стереотипов.

— Ага, понятно. Очень понятно,— отозвался немного оскорбленный Мухин.

Но действительность Шошанины слова подтвердила. Едва ракетные двигатели зафурычили сильнее, как ускорение из-за этого принялось падать. Только в кабине не стало посвежее. Забортная жара не унималась, а все злее набрасывалась на наш утлый кораблик.

— Эй, командир, не уткнемся ли мы сейчас в расплавленное ядро планеты? — натужно подал голос один из копов, обливающийся, как и все прочие летуны, обильным потом от жары и ужаса. Хорошо, что за командира меня признает, но куда нас несет — это даже теоретические прикидки не слишком показывают.

Когда не знаешь, чего сказать, ори, что попало — таково первое правило хорошего оратора.

— Только чур воздух со страха не портить, уже будто в солдатской бане сидим. Соратники, если бы мы летели не в ТУ сторону, то давно бы уткнулись носом в ядро. Значит, все-таки в ТУ.

Подтверждая или опровергая мои слова, забортная жаркая мгла почти моментально налилась бешеным светом — фильтры обзорных мониторов едва успели сработать — и стенки туннеля перестали быть абстрактными и размытыми. Сработали спектральные анализаторы.

— Мы в бутылке из расплавленного свинца,— заражая всех стрессом, заорал тот, кто первым глянул на спектрограф.

— Тому, кто слишком волнуется, советую заснуть. Мы не в бутылке, а в воронке из расплавленного свинца. Все-таки какая-то определенность. К тому же впереди есть дырка,— “успокоил” я публику.

Мы пробивали сияющую плотную, адскую жару, и второй коптер был заметен лишь смутным пятном. Естественно, что слова радиообмена немедленно растерзывались забортными бесами — в наушниках гулял только рев плазмы. Надо придумывать все самому.

— Друзья,— обратился я к личному составу. — Кто-то может подумать, что мы оказались на Солнце. И он будет неправ. Мы — на солнечной стороне Меркурия, где имеется воронка, близняшка той, в которую влетели коптеры на ночной половинке планеты.

— Температура обшивки — уже сейчас пятьсот градусов. Это вас, лейтенант, не беспокоит? — заныл какой-то недоносок (а ведь если чудом уцелеем, он первый заорет, что был бесстрашен и весел.) — Хоть умираем, но не сдаемся… — воскликнул какой-то бодрячок. Проповедник же утешительно добавил. — Адовым огнем очищены будем от греха. Тоже польза.

— А почему никто не говорит “спасибо” за то, что мы вылетаем на второй космической скорости из этой печурки? — стал вносить дежурный оптимизм я.

Впрочем, мне не надо было втолковывать, что долго на солнечной стороне нам не протянуть. Хоть на обшивке слой керамики с титановой нитью. Может, обшивка и выдержит, в отличие от нас, с чем ее и поздравляю. Ну, а мы-то уподобимся сосискам в скороварке.

И сварились бы, не сумев никому поведать о чудесах природы, кабы непредвиденное никем обстоятельство не заслонило нас, спасая от загара на таком вредном неполезном Солнце.

Между нами и неуемным светилом пристроилась туша военного крейсера. От одной его тени стало прохладно и весело на душе. Распахнулись приемные шлюзы ангаров, и два коптера были втянуты на борт корабля как мухи пылесосом. Еще с полчаса нас аккуратно и умело охлаждали пенными струями. Но когда нам разрешили распахнуть люки и выпрыгнуть на палубу, где пены было по колено, потрескавшуюся обшивку коптеров не стоило трогать даже пальцем.

— Да здравствует Шошана, королевка Меркурия и ее верный пес Терентий… Салют, Терентий, идущие в буфет приветствуют тебя,— приятно было послушать здравицы, несмотря на неопределенность личной судьбы.

Тут дверь в ангар была отдраена, и появился некто в чине полковника космической пехоты, а с ним несколько дюжих парней в беретах, украшенных мерцающими трехглавыми орлами.

— Есть тут лейтенант Терентий К123?

— Ну, я. Ладно, пусть меня по-человечески приговорит трибунал и после принятия внутрь стопки “язвенной” распылит корабельный гразер.

— Вас ждет адмирал Никодимов-Соларз.

Значит, тюремная камера пока обойдется без меня. Выходит, есть о чем мне потолковать с космическим волком Никодимовым-Соларзом, который когда-то одолел плутонов, а еще раньше прикончил гордость землян — линкор “Забияку”.

Адмирал смахивал на внимательного доктора и в течение получаса я много узнал. О поменявшем кости Сэмпсоне Брауни. О расторопных ребятах из Адмиралтейства, которые выкопали из архивов безумные, как считалось, докладные записки завзятого психа Викентия, спроваженного на самую окраину империи. О Меркурии, который сохранился, но в весьма потрепанном виде — на месте его столицы и прилегающих поселений остался лишь кратер странного вида. Так что из двухсоттысячного населения куда-то потерялась чуть ли не четверть.

Узнал, что на подходе еще один крейсер и вскоре два корабля первого класса будут усердно патрулировать оба бока каверзной планеты. Порадовался тому, что слово “Плазмонт” уже печально известно и многие ждут от меня подробностей. Услышал довольным ухом, что мое уголовное дело скоро превратится в судебное преследование “Дубков” и “Вязов”. А мерой пресечения для меня установлена подписка о невылете из пределов Космики. Поскольку теперь ясно, что я не бандит и не брехун, то адмирал лично будет ходатайствовать о присвоении мне звания майор, минуя капитана, и о награждении орденом Юпитера-Громовержца первой степени.

— А как же Плазмонт? Его споры, наверное, разлетелись чуть ли не по всей Космике. — Я все-таки нашел силы забеспокоиться. — Ухитрились же они попасть с Земли на Меркурий.

— Не волнуйся так, сынок. Кибероболочки вообще на каждом гражданине висели, и то с ними управились. Помимо двух крейсеров на санацию планеты подряжаем всю меркурианскую эскадру. С твоей помощью определимся, как им выслеживать и сторожить эту бяку. На Марсе же сформируем мобильные подразделения, конечно, в составе Военно-космического флота — я добьюсь, чтобы ты их возглавил — и начнем бить гадость по всей Солнечной системе. До Земли тоже доберемся, не волнуйся. А то, что останется от Плазмонта, посадим в аквариум и будем кормить тухлыми тараканами… Ну ладно, вижу по глазам, хочешь перекусить, покурить, мордашку сполоснуть. Топай, только через полчаса, чтоб здесь был — проинструктируешь патрульные силы.

Я вышел в коридор. Надо, само собой, помыться для начала, но алчно раздувающиеся ноздри привели меня на корабельный камбуз. Там жадно питалось несколько беженцев с Меркурия, уже умытых и переодетых в матросские робы. У большего псевдоиллюминатора с видом на звезды, освежалась пивком Шошана — рядом с ней вился какой-то сержант космической пехоты, понятно, что не слыхавший о female-mutant. Заметив меня, он уважительно произнес.

— Все твое — твое, а все мое — твое,— после чего удалился.

— От фемов ничего не осталось,— итог подвела она вполне официальным голосом, но понятно, что внутри нее вулкан. — Я одна.

— А я? Если хочешь, я заменю тебе материнское вещество. Именно так, пусть даже послышится здоровый смех окружающих. А ты мне — всю организацию фемов. Впереди еще много драк, и мы должны научить имеющих мозг жить по новому, то есть спокойно обходится без Новой Жизни. Я думаю — не боюсь употребить столь крепкое слово — что матка предвидела и такой поворот. Поэтому в тебя было вложено многое и причем весьма неожиданное. Может, ты вообще стала вместо нее новым центром симметрий. Я не удивлюсь, если ты и есть ее венец, единственная по сути дочурка. Наберешь себе учениц и возьмешься за старое. Вообще ваша организация — не знаю, было так задумано или нет — напоминает мне какое-то яйцо, особенно сейчас. Яйцо раскололось, ты вылупилась. Пора взрослой становиться.

Я вижу, ты молчишь и соглашаешься. А раз взрослой становишься, пора выходить замуж — то есть, за меня. Пора носить длинные патлы вместо ежика этого колючего, чулки и юбки выше колена вместо парусиновых портков, туфельки взамен кованых башмаков.

Тут она почему-то не стала долго раздумывать.

— Я согласна. Только никогда не зови меня киской и рыбкой. Я ведь даже и туфелькой могу пришибить на месте.

— Знаю. Если что, на моей могиле высечешь: “Он пал за киску”.

Мы вдвоем обернулись к экрану “иллюминатора”, где некоторые небесные тела выглядели куда крупнее, чем положено на таком расстоянии. Красный глаз Юпитера мерцал устало и мудро.

— Это он? — вопросительно-утвердительно произнесла она. — Он удружил тебе?

— И тебе. Порой я даже чувствовал, как он презирает зарвавшегося слизняка Плазмонта. Юпитер — это не просто пузырь с газом и льдом, но и душа в виде распределительного щита, который раздает гордость и силу. В Космике может быть все… не исключено, что многие мамальфейцы должны звать его папой.