Коммунальный триптих

1. ГНОМЫ

Гулко печатая шаг, по коридору шли гномы. Маленькие, сантиметров тридцать в высоту, с противными зелеными рожами, как у соседа Кузякина из второй комнаты, когда он выходит на кухню пить воду по утру. Но после вчерашнего.

Гномов было штук восемь, они освещали себе путь крошечными до одури вонючими факелами, потому, что свет в коридоре все равно не горел из экономии и из-за бабки Дюдиковой, которая постоянно выкручивала лампочки и торговала ими на базаре.

Мадам Хнюпец, из восьмой комнаты, имевшая счастье наблюдать весь этот процесс рекогносцировки удивительных человечков в суверенно-общественном коридоре, громко сказала чарующим контральто, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Развели, сволочи, здесь всякую мерзость! Я давно говорила, что этот гадючник надо хорошенько протравить дустом, начиная с тараканов и кончая каждым жильцом в отдельности.

Выглянувший из четвертой комнаты на внезапно возникший ажиотаж поэт лирик-экстремист О.Бабец шумно потянул большим мясистым носом и грустно заметил:

— И в такой вонище должны прозябать потенциальные классики отечественной литературы…

— А ты, — вмешался, тоже выглянувший в коридор сосед Кузякин, который хоть и был на удивление относительно трезв в данную минуту, но как всегда выказывал безотносительную агрессивность. — Ты бы, рифмоплет чертов, лучше зашел бы хоть раз в гости: мы бы с тобой тяпнули по сто грамм — сразу зябнуть бы перестал, а о потенции и вовсе забыл!

— Богохульник! — крикнула из-за своей двери бабка Дюдикова, которая как всегда подслушивала и подсматривала, хотя клялась и божилась, что плохо видит и не черта не слышит при этом.

Мадам Хнюпец брезгливо поморщилась и пробормотала в сердцах:

— Вам бы кобелям только про потенции языком чесать, а как до дела дойдет — сразу начинаете торопиться на работу.

Мадам знала, что говорила. В прошлом году от нее сбежал шестой муж, красавец Гоги, уехавший на свою историческую родину поправлять пошатнувшееся здоровье мандаринами.

— И не говорите! — мрачно поддержала мадам Хнюпец из общественного душа Эльвира Кручик, в принципе, атлетически сложенная девица, непоколебимо уверенная, что жизнь таки дается человеку только один раз, и ее прожить надо так, чтоб другим тошно было.

— А почему вы, как всегда, молчите, Марк? — строго спросила мадам Хнюпец под дверью комнаты номер три.

— Я думаю, что сказать, за вас за всех, — негромко откликнулся Марк Абрамыч Зомбишвилли, молодой человек лет сорока, почти не лысый, но с иными неизгладимыми признаками ума на землистом лице, на котором крупными буквами было написано, что это лицо принадлежит инвалиду умственного труда, а точнее, писателю-фантасту, одним словом, по удивительному стечению обстоятельств, нечаянному коллеге по инструменту поэта О.Бабца.

— Если есть, что сказать, то зачем думать? — резонно возразила мадам Хнюпец.

— Если есть чем думать, то об этом надо сказать, — загадочно изрек сосед Кузякин.

— Пусть лучше скажет, кто у меня из-под стола пол-литровую банку стибрил! — подала противный голос бабка Дюдикова.

Сосед Кузякин хотел опять что-то прибавить, но не вспомнил что и лишь мрачно сплюнул в сторону бабкиной двери.

— Порой мы все ж не властны над словами! — со знанием дела продекламировал поэт О.Бабец. — А власть у слова безгранична! Мы щас печально лишь киваем головами. А раньше все хихикали столично!

— Талант! — сказал сосед Кузякин, ковыряя грязным пальцем в носу.

— Зануда, — прорвался сквозь плеск льющейся воды проникновенный голос Эльвиры Кручик.

Гномы потоптались в дальнем конце коридора и пошли обратно.

— Сволочи, — непонятно про кого сказала мадам Хнюпец. — Марк, ну почему вы опять молчите?!

— Он небось думает о том, как у меня еще одну банку стибрить! — басом сказала бабка Дюдикова.

— Не тибрил я ваших банок!!! — в отчаянии воскликнул из-за закрытых дверей Марк Абрамыч Зомбишвилли. — У меня, между прочим, творческий климакс! Мне и без ваших банок — забот по самые уши.

— Это точно! — подтвердила из душа Эльвира. — И про уши, и про климакс…

Гномы дошли до противоположной стены и… исчезли.

Мадам Хнюпец пожала плечами и скрылась в своих апартаментах.

Сосед Кузякин плюнул ей вслед и нырнул в свою берлогу.

Поэт О.Бабец прокрался к дверям душа и начал настойчиво в нее скрестись.

— Пошел ты!!! — донеслось из душа, и поэт тоже пошел.

Коридор вновь опустел и даже кажется при этом вздохнул облегченно.