Комбриг. Сентябрь 1939

Глава 2

…- Товарищ комбриг! Товарищ комбриг, Чуфаров докладывает — разведрота обстреляна пулеметно-пушечным огнём немцев, в засаде потеряны два бронеавтомобиля. Также подбит танк младшего лейтенанта Малютина — ответным огнём уничтожены три немецких орудия. Наши потери — три убитых и четверо раненых. Немцы также понесли потери…

Закончив доклад, крепкий мужик лет пятидесяти в гимнастерке защитного цвета, с тремя шпалами в петлицах и желтенькой эмблемой в виде танка БТ-5, на мгновение замялся. Лицом командир, кстати, прям вот похож на актёра Александра Коршунова, сыгравшего майора Гаврилова в культовой «Брестской крепости»… Впрочем, мгновение смятения было кратким. Собравшись с мыслями, полковник (три шпалы!) обратился ко мне чуть менее официально — и при этом очень проникновенно:

— Что делать-то будем, Пётр Семёнович?

Точно ко мне? Однако обернувшись назад, я никого за спиной не увидел — только редкие, хорошо просматривающиеся посадки… Зато рассмотрел собственную форму — точно такую же гимнастерку защитного цвета и синие командирские бриджи. Любопытный факт — на рукаве имеется шеврон в виде одной золотой «галки». Ну точно, комбриг…

И это точно не я.

В одно мгновение голова взорвалась воспоминаниями последних минут жизни — разговор с братом, обсуждение «внезапного» нападения Германии на СССР в июне 1941-го, затем авария… Острая, жгучая боль в груди — и быстро заполняемая водой кабина «Паджерика».

А ещё растерянное лицо Валерки, когда я просил пообещать мне, что сохранит ребёнка… Не помню, правда, что он ответил.

Но это и не столь важно — куда важнее было просто осознать тот страшный факт, что я умер! Умер, твою-то налево!!!

А как же Настька с девчонками⁈

Додумать я не успел — слово взял другой командир, плотный такой мужик с умными серыми глазами и глубокими складками, пролегшими от носа к губам. В петлицах также три шпалы — но на рукаве выше обшлага нашита красная звезда с серпом и молотом, единая для всех политработников.

Если не ошибаюсь, слово взял полковой комиссар, замерший справа от меня:

— Нужно срочно выходить на связь с немецким командованием. Очевидно, это ошибка — возможно, даже польская провокация…

— Какая, к хренам собачьим, провокация⁈

Точно, не я. Голос совсем другой — резкий, громкий, можно сказать, поставленный командирские рев! Но что это? Рай, ад? Да не особо похоже… Чистилище? Хотя у православных никакого чистилища нет, а я ведь православный… Впрочем, особо размышлять над ситуацией я не стал — ибо слова про немцев и провокацию в контексте «недавнего» разговора о 22 июня 1941-го сработали мощнейшим триггером:

— Какая, я спрашиваю, провокация⁈ Немцами обстреляны советские военнослужащие — вы слышали, товарищ полковой комиссар⁈ Это война — и враг нанёс первый удар!!! И разведчики правильно сделали, что открыли ответный огонь!

Полковой комиссар осекся при моем крике — и весь аж поменялся в лице, налившись красным от негодования. А вот второй командир, полковник, судя по наметившейся на его лице довольной улыбке, мою реакцию одобряет. Но тут же в глазах его зажглись обеспокоенные огоньки:

— Со стороны немцев действует передовой отряд 1-й горнострелковой дивизии, механизированная группа численностью до двух батальонов. Наших силенок против них вроде и должно хватить — но как только немцы получат подкрепления, ситуация наверняка осложнится. Запросить ли поддержку у Шарабурко, подтянуть танки Ермолаева? И что тогда с поляками? Продолжаем переговоры?

Шарабурко… Что-то отдалённо знакомое — но хоть убей, не могу сразу вспомнить, когда про него слышал… И причем тут поляки? Разве что речь о польских партизанах? Правда, в 1941-м не было — точнее, пока нет! — ни боевых бригад гвардии Людовой, ни армии Крайовой. Но какие-то отдельные партизанские отряда из числа не сложивших оружие солдат и офицеров «Войска Польского» все ещё могут действовать в непосредственной близости к границе… Ну, вроде танкового аса Романа Орлика, подбившего в 39-м тринадцать германских панцеров!

— Да, переговоры однозначно вести, пусть помогают — враг-то у нас один! А вообще, нужно их переподчинить, чтобы действовать под единым командованием. Моим командованием…

— Так точно… Тогда передаю приказ комбату-1 о выдвижении к городу?

Словно в подтверждение слов озадаченного моим ответом полковника — не иначе это кто-то из замов или сам начштаба — где-то в стороне справа грохнули орудия, чьи выстрелы так похожи на раскаты грома… А потом ещё и ещё. Повернув голову от офицеров (хотя стоп — какие ещё в 1941-м офицеры-то, только командиры доблестной РККА!) я проследил взглядом по хорошей шоссейной дороге в сторону гремящих выстрелов… И разглядел впереди симпатичный такой издали город с высокими пятиэтажными домами и шпилями столь далёких отсюда церквей.

Довольно крупный на вид город! Общее впечатление портят лишь поднимающиеся над ним дымы…

Но стоит ли выдвигаться в его сторону? В 1941-м наши практически не сражались за города, предпочитая оставлять их, дабы не допустить окружения армейских частей. С другой стороны, могу биться об заклад — на марше по этому самому добротному шоссе нас в три счета раздолбает вражеская авиация… Я наконец-то проследил взглядом в обратную сторону, рассмотрев в непосредственной близи от нас лёгкий пулеметный броневик БА-20 — а следом за ним и съехавшие с дороги танки-«бэтэшки», подкатившие к самым деревьям. Ну так себе маскировка, конечно… Следы гусениц прекрасно отпечатались на земле — да и посадки, повторюсь, довольно редкие.

Сколько всего у меня танков, пока непонятно — близкий поворот дороги скрыл бригадную колонну. Но вообще, если я реально стал «попаданцем» после физической смерти в своём времени, мне очень повезло — я ведь не просто рядовой боец, и очнулся не под вражеской бомбежкой!

А ещё мне известен «секрет» успеха Катукова с танковыми засадами… Хотя на самом деле, никакого секрета в нем и нет — последний приём наши реализовали ещё в 1937-м, отражая итальянское наступление под Гвадалахарой. Да и танкисты 22-й танковой дивизии под Брестом здорово шуганули Гудериана, находившегося в штабной машине в момент удары советских Т-26 из засады…

Впрочем, учитывая, что «быстроногий хайнц» тогда уцелел, засада в целом была малорезультативна.

Ну, и наконец, главное — танковые засады хороши, когда враг наступает танковыми частями. Нет, конечно и против механизированных колон мотострелков они весьма эффективны — но тут против нас действует какая-то горнострелковая часть… Пусть её наступление и возглавляет механизированная группа. Но самое главное — нет у меня опыта в организации подобных засад, только голая теория… Зато чуйка вовсю кричит, что рискни я разместить бригаду в засаде на данном участке дороги, в этих вот жиденьких посадках, её уничтожат с воздуха.

Тем более, что-то не вижу я на танках турелей с зенитными пулемётами…

С другой стороны, мне также известна тактика боев в городской застройке, выработанная «генералом-штурмом» Чуйковым. Включая и минимизацию потерь от ударов с воздуха…

— Да, выдвигаемся к городу. И товарищ полковник — сообщите мне численность находящихся в строю танков на момент времени.

Начальник штаба с лицом киношного Гаврилова (ставлю имеенно на начштаба!) вытянулся, словно на плацу — после чего браво отрапортовал:

— Из тридцати пяти танков, выдвинувшихся передовой группой ко Львову, два потеряно, итого в строю тридцать три. Из шести бронеавтомобилей БА-10 один потерян, еще два отправлены в восточном направлении установить связь с подходящими частями РККА. Связи с ними нет… Итого в настоящий момент в строю три машины. А также два бронеавтомобиля БА-20 — свой я отдал старшему лейтенанту Чуфарову.

Тут начштаба чуть почернел с лица:

— Как и говорил, зря.

Ага, тут полкан меня словно упрекнул — не иначе это было решение комбрига выделить штабную машину разведчикам… Но ведь прямое назначение лёгких броневиков — вести разведку и обеспечивать связь! А начштаба между тем, продолжил:

— Кроме того, нас поддерживают шестьсот кавалеристов комбрига Шарабурко в составе двух эскадронов.

М-да… Чей-то как-то совсем негусто. Нет, я понимаю, что тридцать с лишним машин для танковой бригады в 1941-м ещё не так и плохо. Мой родной Елец, например, в декабре 1941-го пыталась отбить 150-я танковая бригада в количестве аж двенадцати исправных танков! Хотя у них все же было три сильных тридцатьчетверки… Да и Кутуков вступил в бой с танкистами Гудериана под Мценском, имея в составе собственной бригады чуть менее пятидесяти боевых машин.

Но на то он и Катуков, знаменитый танковый гений! Воевал из продуманных засад — а в составе бригады хватало и «тридцатьчетверок», и «КВ»… Бэтэшку же бьёт хоть в борт, хоть в лоб любое противотанковое орудие фрицев. Нарвались на засаду — и привет… А мелких, приземистых 37-миллиметровых пушек, что так легко маскировать и в посадках, и в городской застройке, у гансов на дивизию порядка семидесяти с лишним штук.

Привет отечественной «сорокопятке», с немецких орудий и скопированной — с учётом модернизации, конечно…

Это не говоря уже про штук восемьдесят бронебойных ружей, вполне способных прошить противопульную броню БТ-7 в борт или корму… И как минимум, двадцатикратное численное превосходство пехотной дивизии гансов! Ну что там было пройти от границы до Львова, где поретять людей⁈

Понятно, что именно сейчас у врага нет численного и качественного превосходства. Но немцам подкрепление наверняка подойдёт — а вот о том, придёт ли уже мне подкрепление в виде дополнительных танков и кавалеристов, рассуждать не приходится. Не придёт, учитывая господство немцев в воздухе… Это какое-то чудо вообще, что «мои» бэтэшки добрались до Львова! Нет, решено, отступаем в поисках удобного места для засады, а там…

… — Но если действительно удастся переподчинить поляков, мы сможем перейти в наступление до подхода наших подкреплений.

Я прослушал часть доклада «начштаба» (нужно обязательно узнать, на какой все же должности служит этот командир!) — но последние слова его вызвали некий диссонанс:

— В наступление? Товарищ полковник — а напомните, какими силами располагают… Наши возможные союзники?

Полковник как-то странно на меня взглянул под глухое ворчание комиссара, но все же уточнил:

— По данным разведки в настоящий момент польский гарнизон Львова насчитывает одиннадцать батальонов пехоты, кавалерийский дивизион и пять артиллерийских батарей.

В первое мгновение я просто не поверил своим ушам. Одиннадцать батальонов пехоты? Пять артиллерийских батарей? Это же полнокровная пехотная дивизия, если брать состав из трех полков трехбатальонного состава… Точнее, даже больше!

Но таких сил у польских партизан отродясь не было — по крайней мере, сосредоточенных в одной точке. Все боевые бригады и партизанские отряды армии Крайовой до восстания в Варшаве составляли всего один процент от общей численности «армии». Да и те были созданы исключительно для того, чтобы как-то обозначить боевую активность и не растереть сторонников, реально желающих бороться с немцами. Популистический шаг в пику просоветской армии Людовой…

Да и что взять со пшеков из «Крайовой», если те сделали ставку на выживание⁈ И ведь так и выжидали, пока Красная армия не переломит хребет вермахту, начав наступление уже непосредственно в Польше… После чего пшеки жидко обгадились в ходе плохо продуманного и также плохо подготовленного Варшавского восстания.

Хотя задумка была хитра — дождаться, когда советские войска подойдут вплотную к столице, кратно ослабив вермахт и столичный гарнизон. После чего самостоятельно освободить Варшаву (особенно, если немцы начнут вывод войск!) — и пригласить в неё польское правительство в изгнании. То самое, что позорно бросило свою страну и свой народ в 1939-м… После чего объявить о независимости и фактическом возрождение Польской республики, в целом враждебной по отношению к СССР.

Наверняка ещё и в государственных границах на 1 сентября 1939-го…

Ладно, с «АК», все понятно. Но и все партизаны армии Людовой насчитывали как раз порядка десяти тысяч человек. Но и их никогда не сводили вместе в одной точке! И уж тем более в Советском Львове… Не говоря уже о том, что и «АК» и «АЛ» обрадовались в 1942-м — а подавляющая часть партизанских отрядов из военных, не сложивших оружия и не принявших капитуляцию, были разбиты к 1940-му. И если до того я мог допустить, что на связь с советским командованием вышел какой-то «недобиток» в сотню штыков максимум… То теперь я уже крепко сомневаюсь, что попал в 22-е июня 1941-го.

Последняя мысль вызвала у меня нервную дрожь — наконец-то вспомнил, на чем именно закончился наш с братом разговор о Великой Отечественной и в целом, о возможности переписать её истории! Боясь ошибиться, я решил уточить ситуацию наводящим вопросом (прямо спросить про текущую дату было бы уже совсем странно):

— Польской гарнизон представлен регулярной армией — или ополчением?

Немного даже растерявшийся начштаба неуверенно пожал плечами — но опережая его ответ, заговорил комиссар:

— В отличие от Варшавы, во Львове нет рабочих бригад обороны, организованных местными коммунистами! Там лишь полки пограничного корпуса, маршевые батальоны, сапёры, зенитчики, пограничная стража… Сборная солянка под началом офицеров, служивших под началом Пилсудского ещё австрийцам! С кем договариваться будете, товарищ комбриг⁈

Последнее замечание прозвучало крайне ядовито, на повышенных тонах. Но я уже услышал все, что хотел — и убедившись в своей догадке, внутренне возликовав. Серьёзно, осознание того, что после физической смерти меня забросило аж в сентябрь 1939-го (да ещё и в цельного комбрига!), что я получил шанс действительно изменить историю Великой Отечественной… Да меня просто эйфорией накрыло — эйфорией, притупившей боль от потери близких, с коими я, видно, уже никогда не встречусь…

Последняя мысль больно царапнула сердце — но выбора у меня нет никакого, верно? Рефлексию — на потом, когда останусь один, когда будет время все осмыслить. А пока действовать, действовать, нужно выиграть время! Чуть успокоившись, я твёрдо приказал — тоном, не терпящим никаких возражений:

— Срочно собрать командиров машин и пеших эскадронов! Связаться с Шарабурко, запросить подкрепление! И мне позарез нужен канал связи с командованием польского гарнизона…

— Есть связь!

Начальник штаба бодро порысил к броневику, что как кажется, оборудован мобильной радиостанцией. Но меня придержал за рукав комиссар, внимательно посмотрев в глаза. Он начал говорить не сразу — видно, что тщательно подбирает слова, но при этом не желает идти на прямой конфликт:

— Семёныч — ты у Голикова, конечно, в фаворе, орденоносец… Но сам хоть понимаешь, какую кашу завариваешь⁈ Ведь был же комиссаром в Испании — и не мне доводить тебе политику партии, сам все прекрасно знаешь… Есть приказ — с немцами в бой не вступать, на провокации не поддавасться! Ты же понимаешь, что это трибунал⁈ И если что, тебя даже командарм прикрыть не сможет!

Комиссар упрямо сверлит меня взглядом, не убирая руки с локтя — словно ищет в моих глазах следы безумия, помутнения рассудка… Аккуратно освободив локоть, я постарался ответить как можно более спокойно:

— Уничтожение трех советских боевых машин — это не провокация, а открытая агрессия врага, с которым в Испании мы и воевали. Послушай… Мы можем сколько угодно избегать драки с фашистами и не отвечать на удары врага — но это его лишь раззадорит. А руководство, что отдает приказы — уж извини, оно-то по земельке не ходит, нам же с земли видно получше будет. И пока наверху — для наглядности я задрал указательный палец в небо. — решатся на драку, у меня всю бригаду раздолбают! И вот тогда… Вот тогда уже никто не вспомнит, что был отдан негласный приказ не поддаваться на провокации и не открывать по фрицам огонь. Тогда с нас тобой — к слову обоих! — спросят за поражение в первом бою с немцами, спросят о наших действиях согласно устава! А по уставу мы должны ответить врагу на агрессию…

Комиссар заметно стушевался, не зная, что мне ответить. Ведь нутром же чует, что я прав! А я знаю, что прав — разве что знание это касается июня 1941-го. Тогда ведь сотни, тысячи советских командиров начали действовать на свой страх и риск, открыв по немцам огонь, несмотря на все негласные распоряжения «не поддаваться на провокации»… В Москве-то очухались сильно позже — когда война уже вовсю шла на границе несколько часов к ряду.

И все же политработник попробовал и далее гнуть свою линию:

— Не дури, Семёнович, договоримся мы с фрицами! Выйдем на связь, все обсудим…

Ну этого ещё не хватало! Так ведь действительно можем договориться о прекращении огня — как оно и было в реальной истории. Проблема только в том, что через два года враг нападет на СССР будучи примерно в два раза сильнее по всем позициям… И война нам, как ни крути, куда более выгодна именно сейчас!

— Я отдал боевой приказ — и вся ответственность на мне. Ты же, если хочешь, пиши рапорт, прикрой себе задницу!

— Ты за кого меня держишь⁈

Кажись, комиссар мужик все же неплохой — и судя по всему, с комбригом он был действительно дружен… А ведь в противном случае мог бы и оспорить мой приказ — в 39-м строевые командиры обязаны согласовывать свои действия с политсоставом, если мне память не изменяет… Впрочем, судя по интонациям, когда мой товарищ говорил о протекции командарма Голикова и про Испанию, к комбригу (то есть ко мне!) тот относится с большим пиететом и уважением. И возможно, не решился бы оспорить мое решение при любом раскладе.

Но в любом мне удалось посеять в душе его ростки сомнений, что стремительно взошли и дали свои плоды. В конце концов, одно дело попасть под раздачу за то, что сделал все необходимое на свой страх и риск! Насколько мне известно, товарищ Сталин мог и просить подобную удаль и оправдать спорные решения командиров… И совсем другое — получить по шапке за то, что не выполнил требования устава, испугавшись уже потерявших актуальность указаний! Причём в июне 1941-го за подобную нерешительность жёстко расправились с многими высшими командирами западного военного округа/фронта! Павлов, Оборин, Коробков… Список фамилий на самом деле весьма значительный, но иных я просто не помню.

Между тем, после недолгой заминки (и явно тяжёлых раздумий), политработник протянул мне руку:

— Ладно, Семеныч, я тебе верю. А если что… Значит, вместе и ответим.

Теперь понятно, почему комбриг был дружен с комиссаром… Но крепко пожав протянутую мне руку, я все же решил не рисковать:

— Спасибо тебе друг. И поверь — я знаю, что так будет лучше… Но у меня к тебе огромная просьба. Подкрепление нужно уже вчера, сам понимаешь. И от того, насколько быстро оно подойдёт, зависит исход первого, самого принципиального боя с немцами! Потому я прошу — возьми штабной броневик, я тебе ещё два пушечных выделю в сопровождение. Доберись до Шарабурко, ускорь подход наших!

Комиссар даже как-то облегчённо улыбнулся:

— Всё сделаю, как надо! И подкрепления обязательно будут… А в сопровождение мне и одного БА-10 достаточно.

Мне осталось только с чувством хлопнуть товарища по плечу (эх, знать бы ещё его имя!):

— Спасибо тебе, друг! Крепко выручишь, очень крепко!