Комбриг. Сентябрь 1939

Глава 19

…- Не обессудь, но твои танки, пушечные броневики и батарею «сорокапяток» мне придется раздербанить. ПТО прикроет высоту 374, «бэтэшки» и пушечные «БА-10» раскидаю с северного и западного направлений — по одной, самое большое две машины на батальон поляков. В резерве остается бронепоезд, оба моих полка — и химические танки по три штуки на полк. Сам понимаешь, лишними не будут! Против бронетехники вражеской слабы, сам говоришь, всего на тридцать пять метров струя бьет… Но ежели с живой силой доведется схватиться, то тут-то они фрицам покажут! Ну и моя артиллерия против пехоты в основном годна.

Шарабурко, присев на стул напротив, вещает короткими, рубленными фразами, активно жестикулируя так, словно рубит рукой воздух — настоящий конник, одно слово! Как оказалось, комбриг сумел дойти до Львова за прошедшую ночь — но не рискнул брать с собой уцелевшие «бэтэшки» моей бригады. Во-первых, само шоссе разбито, во-вторых, следуя в обход, по пересеченной местности (да еще и ночью, без света фар!) танки могли и не выдержать скорости всадников. Ну, а в-третьих, Голиков пока еще не сумел толком организовать тыл; подвезенный бензин запасают для машин 10-й танковой, вооруженной Т-28. А вот собственный танковый полк Шарабурко, приданный 5-й кавалерийской, безнадежно отстал на марше и только-только добрался до Тарнополя… И очередной марш-бросок тот бы просто не одолел.

Так что комбриг привел с собой два из трех оставшихся полков — хотя третий, в сущности, разделили между двумя первыми, закрыть потери после бомбежки немцев. Со слов Якова Сергеевича, на шоссе прошедшим днем творилась форменная мясорубка… Кроме того, красноармейцы 5-й кавалерийской пригнали двенадцать уцелевших «полковушек» на конной тяге. К слову сказать, Шарабурко не прав — бронебойные снаряды короткоствольных «полковушек» вполне себе годны и против имеющейся у немцев бронетехники… До тридцати миллиметров за полкилометра — не так и мало! Но в целом решение придержать «полковушки» в резерве абсолютно верно.

Кстати, Яков раскидал по своим полкам и всех приданных мне кавалеристов — уцелевших в прошедших боях.

— Сегодня заваруха намечается, будь здоров! Немцы вон, Сикорскому и Лангнеру ультиматум выдвинули — оставьте город или начнем штурм! Да еще красных выбивайте своими силами… Лангрен вроде даже заколебался. Но он как бы старший над всеми — однако, на самом деле никем не командует! Стоит во главе участка фронта, которого уже нет — и руководит войсками, что уже разбиты. Остался только Львов — но во главе Львовского гарнизона Сикорский!

Крепкий комбриг с оглушительным смехом хлопнул себя по колену — после чего добавил, широко улыбаясь:

— А Сикорский не дурак — понимает, что мои кавалеристы сей же миг его запасников разгонят, одной конной атаки хватит!

Тут Яков Сергеевич, бывший донбасский шахтер и ветеран еще Первой Мировой, приосанился — и с изрядным самодовольством огладил действительно потертую рукоять шашки. Что вызвало у меня невольную улыбку…

— Однако Сикорскому, что называется, «кинули леща» — наше командование предложило ему возглавить «польскую народную армию» в статусе верховного командующего. Ну, взамен бежавших генералов… В Кремле-то молодцы! Не чухаются, времени на экивоки не теряют — теперь всем польским военнопленным предоставят выбор: или идешь в народную армию, сражаться за родину с немцами. Или добро пожаловать в лагеря военнопленных! Холодно и голодно, зато не убьют — трусам самое оно… Ну, а коли смелый — винтарь в руки и в окопы, с германцами воевать.

Пожалуй, я перебил Шарабурко впервые за время нашего общения — шумный, энергичный и жизнерадостный кавалерист вещает без умолка:

— А что сам Сикорский, Яков Сергеевич? Предложение принял?

Комбриг самодовольно улыбнулся:

— Взял время подумать. Но уже по лицу было понятно, что рад — и явно не против примерить новенькие золотые погоны на плечи…

Я вновь невольно улыбнулся — ведь получилось же, ПОЛУЧИЛОСЬ! Война началась — теперь уже официально объявленная, де-факто и де-юре. И началась она в куда более худших для немцев условиях, чем 22-го июня 1941-го… А в «Кремле-то» действительно не чухаются — вон, как быстро выкатили предложение Сикорскому! Я мыслил в очевидно верном направлении, когда общался с бригадным генералом и «прикармливал» его различными посулами. Впрочем, ничего нового я не придумывал — ведь в схожих условиях в реальной истории начали формировать «армию Андерса», а потом и «народное войско польское». Единственное, что удивляет — это тот факт, что московское руководство даже не попыталось заключить договора с бежавшим польским правительством…

Хотя, возможно, его сейчас никак и не заключишь. Бежавшие политики еще не оформили «польского правительства в изгнании» — а ведь сам факт их бегства сделал возможным ввод РККА в восточную Польшу. По крайней мере, дал логическое обоснование… Ведь раз бежали — то утратили легитимность, верно? Ну и потом — как выйти на связь с беглецами, если те находятся то ли в Румынии, то ли уже держат путь во Францию… А «народную армию» нужно формировать уже сейчас — пока война с фрицами в Польше в самом разгаре.

Вопрос только один — как на это среагируют наглосаксы и следующие в кильватере Чемберлена французские политики? В реальной истории Черчилль вывел армию Андерса из СССР через Иран, чем здорово подгадил Сталину — ведь тогда шли тяжелейшие бои в Сталинграде. С другой стороны, тот же Черчилль утерся и запросто проглотил тот факт, что границы Польской республики крепко перекроили — и сама Польша стала «красной».

Но это в реальной истории — после разгрома Франции и битвы за Британию, после морской войны в Атлантике и коренного перелома на Восточном фронте. Наконец, после открытия «Второго фронта» союзниками… И во главе английского правительства стоял лидер партии войны с Германией — а не тот, кто вскормил ее Австрией, Чехословакией и Польшей, как дорогого и горячо любимого бойцовского пса…

От размышлений меня оторвал легкий хлопок по плечу:

— Да не куксись ты, Петруха! Считай, тебе крепко повезло — за твою «самодеятельность» ведь могли запросто и голову с плеч. И Голиков тебя уже снимал — а тут приказ из Москвы, оставить на бригаде, не двигать! Разве что я наконец-то до Львова добрался и принял командование сводной группой на себя — как изначально и было задумано Костенко… А в остальном — ведь ты, получается, был прав. Мы думали, немцы слово сдержат — а немцы вон как подло ударили!

Тон веселого комбрига переменился, взгляд стал тяжелым — а пальцы рефлекторно сжались в кулаки… Решившись чуть разрядить обстановку, я невесело усмехнулся, аккуратно поведя левым плечом:

— Да я бы не сказал, что легко отделался.

— Хах… Ну это война, Петруха — что тут скажешь? Война никого не щадит — и не спрашивает, кто там простой красноармеец, а кто бригады и дивизии в бой водит…

Словно в ответ на слова Шарабурко за окном вдруг взвыла сирена воздушной тревоги. Комбриг подскочил, словно ошпаренный:

— Ну, бывай Петруха. Пошел я кашу твою расхлебывать!

— Смотри не подавись!

Яков улыбнулся — и кивнул мне, на мгновение замерев в дверях. Спустя секунду за стеной послышались быстрые, торопливые шаги — а в палату заглянула медсестра, удивительно похожая на молодую актрису Магдалену Мельцаж из фильма «Тарас Бульба»:

— Пойдемте, пан генерал. Я помогу вам спуститься в бомбоубежище…

…- Господи помоги…

Как и многие молодые советские командиры, старший лейтенант Чуфаров был комсомольцем и кандидатом в партию. И естественно, он также был очень далек от религии, веры и Бога. Религия — это опиум для народа, а мы строим прекрасное светлое будущее! Этакое Царствие Божье на земле… Люди в городе в это искренне верили. А вот на деревне уже не особо — после коллективизации, «головокружения от успехов» и вспышек голода тридцатых годов. И на деревне все еще молились — в основном бабы, но бывало, что и мужики становились перед иконами.

Потому что голод — голод это страшно. И жить приходится не в «светлом, прекрасном будущем» — а здесь и сейчас, на земле. За счет которой молодое советское государство это самое будущее и строит — ударными темпами проводя индустриализацию и наращивая военную мощь!

Но это на уровне государства — а когда собственные дети увядают на глазах, поневоле встанешь к иконам и начнешь горячо молиться… Ну или за вилы схватишься, или обрез из-под полы достанешь, что еще с гражданской остался. Вот только крепка советская власть — так за горло схватить может, что никакой обрез не выручит! Одно только и остается — к иконам встать, уповая на Божью милость…

Сибиряк из уральского Кыштыма, Федор Чуфаров крепко верил в мудрость партии, а о перегибах коллективизации слышал лишь краем уха — реальной обстановки на деревне он не знал. Да и сами сибиряки больше лесом питаются, чем с худой земли — это же не белгородский чернозем! Зато в тайге и зверя добыть можно, и птицу дикую, и грибов с орехами в ней не счесть… Правда, в училище были деревенские ребята — но их политруки крепко держали в кулаке; попробуй лишнее слово сказать! А когда Федор служить начал, голод и перегибы на местах вроде бы сошли на нет, деревенским стало дышаться полегче, как-то вольнее… Зато какова теперь мощь танковых войск РККА? А сколько самолетов поднимается в небо⁈

Вот только сегодня в небе надо Львовом «Сталинских соколов» что-то не видать — зато «коршунов Геринга» так много, что сердце невольно сжимается от ужаса… На Львов обрушилась целая армада германских самолетов, бомбящих город с высоты — они сбросили уже тысячи тонн фугасных, осколочных бомб. Удары некоторых отдаются за километр с лишним, жестко встряхивая укрытую в капонире «бэтэшку»! А многострадальную «Кортумову гору», как кажется, сравняли с землей — заодно перепахав снарядами высоту у Збоища. Сильно взрывалось и в районе железнодорожного вокзала — не иначе нащупали стервятники смелый польский бронепоезд… И конечно, немцы вдоволь проутюжили позиции польских пехотных батальонов на севере города и с северо-запада, где ляхи прилично так нарыли окопов.

Теперь же город вовсю горит. К небу поднимаются столбы многочисленных пожаров — немцы сбросили на жилую застройку зажигательные бомбы. Местным еще относительно повезло, что у них не так много деревянных построек — в противном случае жилые кварталы охватил бы не просто пожар! Там закрутились бы огненные смерчи, уничтожая все живое на своем пути — как в 1937-м в Гернике басков, что на севере Испании… Но и так конечно, мало никому не показалось.

Зенитчики, к слову, стреляли до последнего — но армаду в сотню самолетов несколько зениток и крупнокалиберных пулеметов остановить, естественно, не смогли. Может, сбили пару-тройку бомберов — после чего смелых польских зенитчиков закидали бомбами… Как устоять против такой мощи, как спастись⁈ Только на чудо в такой ситуации уповаешь.

Вот и срываются сами собой с губ заветные слова известной, как кажется, каждому русскому человеку молитвенной формулы — «Господи, помоги». Срываются с губ убежденного атеиста, комсомольца и кандидата в партию… Впрочем, разве атеизм — это не та же самая вера? Вера, что Бога нет?

Знанием на этот счет все равно ведь никто не обладает…

Что там творится в городе, в городских парках, где комбриг Шарабурко попробовал замаскировать своих кавалеристов, старший лейтенант не знал и знать не мог. Дымно-пепельные «грибы» многочисленных взрывов подняли в воздух непроницаемую взвесь пыли и дыма… А его собственную боевую машину с поврежденным орудийным стволом бросили на восточную окраину в единственном числе — не сколько даже крепить оборону единственного (и неполного) польского батальона, сколько морально поддержать запасников, подбодрить их. Все равно ведь для боя с танками покалеченная машина не годится — а вот проредить вражескую пехоту пулеметным огнем из капонира она еще как может! Как ни крути, но это готовая огневая точка — бронированная, с полным поворотом на триста шестьдесят градусов; такая много крови попьет атакующему врагу… И это понимают как поляки, так и сам Чуфаров.

Старшему лейтенанту было немного обидно, что с ним обошлись столь… пренебрежительно, что ли? Все-таки командир отдельной разведроты — которая, впрочем, по факту представлена его единственной машиной. К тому же еще и не совсем исправной… То, что в прошедшем бою старший лейтенант увел танк из-под обстрела, ему в вину никто не вменял — Чуфаров лишь сменил позицию, надеясь хоть что-то сделать при прорыве немцев на правом фланге высоты. И у него было неисправное орудие — обстоятельство, позволяющее законно оставить подбитый танк… Он просто не мог вести бой, пока машины товарищей расстреливали немцы.

Однако у этого со всех сторон рационального и логичного поступка была и иная сторона — как ни крути, Чуфаров вывел экипаж из боя, когда его подчиненные и товарищи гибли в неравной артиллерийской дуэли. Мог ли он им помочь? Нет — но он выжил. Кто-то с горяча подумал бы, что командир просто сбежал… Хотя Федор был твердо намерен драться на неисправной машине. Драться при фланговом охвате горы немцами, коего не случилось благодаря польской контратаке… Но теперь старшего лейтенанта и его экипаж не покидало это противное, сосущее под лопаткой чувство.

Чувство вины, что выжили — когда товарищи сгорели в подбитых машинах…

В такой ситуации невольно хочешь отличиться, хочешь загладить вину перед соратниками и как-то проявить себя. А Чуфарова вместо этого бросили на второстепенный участок обороны… Даже, наверное, третьестепенный! Но когда армада немецких бомберов обрушила первые бомбы именно на северные позиции поляков, усиленные оставшимися в городе «бэтэшками», Федор испытал этакую подленькую радость… Стыдливое такое облегчение, что его машина сейчас находится столь далеко от утюжимых бомбами позиций.

И эти чувства лишь усилили душевные терзания старшего лейтенанта…

Конечно, немцы не преминули ударить и по восточной окраине Львова. Но здесь стервятники Геринга сбросили всего несколько «полусоток», в основном отработав из пулеметов… Очереди последних не особенно опасны замаскированному в капонире танку, что счастливо избежал бомбежки. А вот польских запасников, в большинстве своем не имеющих боевого опыта и бросившихся от страха во все стороны, покосило изрядно.

— Да на землю ложитесь! На землю падайте и ползите к окопам!

Федор наблюдал последние мгновения разыгравшейся на его глазах трагедии через панораму — и, наверное, не совсем даже осознавал, что его просто не слышат. Но даже если бы и услышали — то все равно ведь не не поняли, что им кричит красный командир… Когда у новичков от ужаса перед падающими вниз бомбами, от грохота разрывов и свиста осколков над головой, от воющих самолетов в небе отказывает разум и срабатывают инстинкты, они бегут — бегут, уже ничего не осознавая. Не осознавая, что именно бегущего куда быстрее догонят осколки и приложит взрывной волной… Не осознавая, что в бегущих проще попасть из пулеметов.

Впрочем, расстрел запасников длился не так уж и долго. Те, кто справился с собой, все же залегли — а у немцев или патроны к концу подошли, или топливо. Кроме того, главную свою цель — двухпушечную полубатарею польских трехдюймовок — они все же накрыли бомбами… Сделав прощальный круг над восточной окраиной и словно для острастки, дав еще парочку очередей из кормовых пулеметов, фрицы начали набирать высоту.

А немного пришедший в себя Чуфаров вдруг разглядел в панораму стремительно приближающихся с востока кавалеристов…

Сперва старший лейтенант даже обрадовался — всадники, да на шоссе Тарнополь-Львов! Ну, конечно же, наши! Но тут же походная колонна принялась стремительно разворачиваться в атакующие цепи… А впереди конных Федор разглядел и развернувшиеся тонкой цепочкой танки — всего восемь машин. Чуфаров мгновенно узнал германские «двойки», бодро катящие вперед — отчего по спине его обдало морозцем… Враг рискнул атаковать именно в конном строю, рассчитывая на стремительный рывок до польских позиций — и конечно, пушечные танки с их смертельно опасным для пехоты автоматическим орудием.

Все равно ведь бомберы уже накрыли единственную батарею, прикрывающую город с восточной стороны…

Старший лейтенант мучительно размышлял, что ему делать, с десяток секунд — после чего севшим от напряжения голосом приказал:

— Вася — вызови Шарабурко, передай: немцы обошли город и атакуют в конном строю с восточной стороны. У них «двойки», восемь машин… Михалыч, заводи — и сдавай понемногу назад: нужно успеть выбраться из капонира.

Старшина Григорий Михайлович Земин послушно дал малый газ, выводя танк из капонира. Как и в большинстве экипажей, мехвод был постарше, успел обзавестись семьей и в целом, не шибко лез на рожон. В душе он рассчитывал, что следующим приказом Чуфаров выведет танк с позиций и направит его в город — ну куда без пушки-то против германских панцеров?

Однако старший лейтенант все также глухо приказал:

— Михалыч, как только дам команду — давай полный газ и вперед! Обойдем немцев с левого фланга и зайдем с тыла. Если проскочим на скорости, то успеем врезать по кормовой броне «двоек» — а она у них слабая, всего сантиметр. С двухсот метров возьмем… Ты же, Василий, готовься быстро менять диски. Нам в этот раз потребуются все бронебойно-зажигательные патроны.

— Есть!

Молодой башнер ответил с удалой молодцеватостью в голосе; Чуфаров предлагал ему оставить машину и идти в резерв — нет, ни в какую. Филимонова угрызения совести мучили не меньше командира — да ведь и старшине было как-то не по себе… Однако сейчас Филимонов рад возможности проявить себя в драке — а Михалыч нет.

Но приказ есть приказ…

— Экипаж, к бою!

— Ну, твари германские…

Мехвод разжигал ненависть к немцам в собственном сердце, надеясь заглушить ею страх. На Германской погиб его дядя по отцовской линии и дед по матери — и именно в Германию продолжали гнать составы с зерном в начале тридцатых, когда в СССР уже наметился будущий голод… О чем Гриша по секрету рассказал надежный товарищ, работавший на железке. Тяжело давалась индустриализация в Советском союзе! Но разве можно было объяснить это молодому Земину, учившемуся на тракториста — и очень остро переживающему за семью в голодной деревне?

Нет, не объяснишь — и глухая ненависть к немцам становилась от того лишь сильнее…

Теперь она выплеснулась в стремительном и внезапном для врага рывке. Еще накануне Чуфаров принял смелое решение снять гусеницы, не задействуя поврежденное справа направляющее колесо. Гусеницы же развесили по всему корпусу, чуточку усилив защищенность машины… На голых катках с резиновыми бандажами танк идет заметно быстрее — чем и воспользовался мехвод, выжав максимум из четырехсотсильного движка! «Бэтэшка» Чуфарова вылетела вперед выпущенным из пращи камнем, стремительно сближаясь с линией «двоек»; появление советской машины немцы откровенно прозевали… Впрочем, ближний к танку старлея панцер уже начал доворачивать башню. Но Федор, приникший к панораме и уже поймавший германца в дергающееся на ходе перекрестье прицела, первым нажал на спуск.

— Жрите, твари!!!

Старлей не промахнулся — часть его трассеров уткнулась точно в лобовую броню немца; пули заплясали на ней яркими огоньками. Но конечно, патрон Б-32 калибра 7,62×54 не способен пробить 14,5 миллиметров крупповской стали… Однако же ударила очередь крепко, словно зубилом; возможно, какая из пуль смогла разбить оптику или залетела в смотровую щель — пуля ведь, как известно, дура… В любом случае, расходящийся пучок немецких трассеров стегнул с опозданием и резанул воздух уже за кормой. А «бэтэшка» Чуфарова, дав пару очередей в сторону всадников, проскочила мимо цепочки панцеров — и стремительно завернула к немцам в тыл. Никогда не гонявший мехвод на сей раз лихо завернул танк в крутом вираже, подняв за собой фонтан земли… И заодно сбил корпусом шарахнувшегося в сторону, но не успевшего увести коня от удара немца; удивительно мощный толчок сотряс машину одновременно с отчаянным вскриком, раздавшимся слева… А командир, досадливо дернув ушибленной при развороте щекой, отрывисто рявкнул:

— Михалыч, короткая!

Сцепив зубы от напряжения, Григорий судорожно оттормозил — а старлей резанул длинной точно по корме вражеского панцера. Их с «бэтэшкой» разделяло меньше ста метров — и очередь танкового «Дегтярева» вскрыла тонкий броневой лист, словно бумагу… И воспламенила бензин — отчего пламя вдруг с силой ударило вверх сквозь жалюзи над движком «двойки»!

Но следующая очередь — очередь бронебойных снарядов калибра двадцать миллиметров — ударила уже в «бэтэшку».

Земина спасла усиленная в лобовой проекции броня БТ-7 и полетевшие во все стороны гусеничные звенья, разбитые страшным ударом — но немного его погасившие. Однако башня с ее массивной танковой подушкой была развернута к врагу левым бортом; со ста метров немец насквозь прошил пятнадцать миллиметров советской брони… Раздался страшный шлепок о живое — и отчаянный, полный потустороннего ужаса вскрик; так кричат только смертельно раненые.

Сверху на танкошлем мехвода потекла парная кровь…

Михалыч, еще не пришедший в себя от ужаса после того, как ему прямо в лоб летел пучок смертельных трасов, так и не отважился спросить — остался ли кто живой, или нет. Мехвод про себя понял, что погибли оба его товарища… Хотя на деле подавшегося к пулемету Чуфарова закрыл казенник пушки. Старлея тоже ранило — но уже осколками смятого казенника; а вот короткую жизнь стоявшего слева башнера немцы все же забрали.

Земин судорожно сглотнул — он замер в нерешительности в остановившемся на месте танке ожидая, что немец его вот-вот добьет. Однако фрицы, зафиксировав попадание и убедившись в том, что странный «Микки Маус» больше не шевелится, уже покатили вперед, давить поляков… Потянулись вперед и австрийские кавалеристы, остановившие было атаку на этом участке — в 4-й «легкой» дивизии вермахта служат именно австрийцы бывшей «быстрой» дивизии.

Кто-то из них, впрочем, решил спешиться и осмотреть панцер большевиков на предмет трофеев…

Вот спешенные всадники и вывели мехвода из ступора. Григорий не рассчитывал, что его возьмут в плен после того, как экипаж положил несколько фрицев бронебойно-зажигательными пулями — и протаранил одного из конников. И ведь на сей раз животный ужас сам собой переродился в отчаянную ненависть к врагу; Михалыч уже похоронил себя вместе с товарищами, отчаянно жалея оставшихся без отца детей… Но в тоже время ему очень остро захотелось воздать немцам и за себя, и за экипаж.

— Врете гады, врете! Еще не вечер…

Опытный мехвод мгновенно запустил заглохший от удара движок, заставив шарахнуться в сторону любопытных фрицев — и рванул вдогонку подбившему его «бэтэшку» панцеру. Сколько там их разделяло — метров триста? Для разогнавшегося на катках БТ-7 не расстояние! Шарахнулись в сторону спешившиеся кавалеристы — но умело бросив машину в сторону, Григорий зацепил одного бортом, с удовлетворение доведя личный счет до двух гансов.

Расстояние до германской машины сократилось за считанные секунды…

— А-а-а-а! Получите, твари!!!

Немцы заметили опасность и принялись разворачивать башню в сторону вдруг ожившего «Микки Мауса» — но успели дать лишь короткую, неприцельную очередь. После чего разогнавшаяся до шестидесяти километров в час, четырнадцатитонная махина «быстрого танка» с оглушительным грохотом впечаталась в борт девятитонной «двойки» у самой кормы! Крупповскую броню вмяло, словно гигантским молотом, щедро плеснул бензин — а панцер швырнуло в сторону с такой силой, что он буквально перевернулся на бок и практически сразу задымил…

Мехвод не мог выжить при столь жестоком таране — да он и не пытался; а вот Чуфаров, успевший прийти в себя и осознать замысел Михалыча, только что и смог сжаться у задней стенки башни. При таране его безжалостно швырнуло вперед — но, закрыв голову предплечьями, словно боксерским блоком, старший лейтенант избежал летальных травм. Руки его были сломаны — но все же он уцелел, лишь потеряв сознание.