Комбриг. Сентябрь 1939

Глава 12

…- Братцы, все понимаю, страшно. Пикировщики когда на цель заходят, вой стоит — словно иерихонская труба! Но ведь когда немец на цель заходит, его и достать можно — особенно если поняли, куда бомбу метит. Пикирует «лаптежник» под углом градусов в шестьдесят, курс держит — вот тут-то его бронебойно-трассирующими и зажигательными встретить, посылая очереди встречным курсом! Второй момент — когда «юнкерс» бомбу сбросил, он из пикирования выходит и набирает высоту, подставив пузо. Секунд пять у вас есть — он ведь практически неподвижно зависает… Главное не теряться — а вести по врагу ответный огонь, мешая прицельно бомбы метать.

Бойцы, определенные в зенитчики, смотрят на меня собранно и сосредоточенно, внимательно слушают, согласно кивают. Но я вроде бы уже все рассказал, что когда-то сам слышал и читал:

— Ну, коли так, братцы — у кого еще есть вопросы по пулеметам немецким? Нет? Тогда получить оружие — и разойтись по огневым точкам!

— Вопросов нет, товарищ комбриг — и страха нет! Врежем немцам, долго нас помнить будут!

Ответил мне рослый белокурый малый в лихо заломленной кубанке — а остальные кавалеристы горячо поддержали товарища:

— Да!

— Петро верно говорит!

— Вломим фрицам, забудут сюда дорогу!

— Ну коли так — хвалю, орлы!

…Огневая точка зенитчиков — все та же стрелковая ячейка, соединенная с прочими траншеями ходами сообщений; была мысль оборудовать ее персональной «лисьей норой», но от этой идеи отказались. Уж слишком велик будет соблазн забиться в нее во время налета — вместо того, чтобы стрелять в самолеты, сбивая им курс! Нет, подразделение живо, пока оно воюет — а если перестают люди драться, все вместе выполняя единую боевую задачу, тогда уже гибель неминуема.

И для подразделения, и для самх бойцов…

Однако же польские зенитчики подали хорошую идею — разнести огневые точки моих пулеметчиков по позициям кавалеристов так, чтобы те прикрывали каждый свой сектор неба над высотой. Вроде разумно… Но как говорится — гладко было на бумаге, да забыли про овраги!

Посмотрим, как пойдет…

Вернувшись на КП, переоборудованный поляками из уцелевшего немецкого блиндажа, я тяжело, устало вздохнул; пока провозился с «машинегевером», пробуя зарядить ленту, снять с двухпозиционного предохранителя, поменять ствол, прошло куда больше времени, чем рассчитывал. В итоге поспать толком не удалось — и, покемарив с полчаса, я поднялся уже на рассвете, инструктировать зенитчиков.

Одновременно с тем вскрылась и другая, совершенно неожиданная для меня проблема. Как выяснилось, у моих бойцов не было с собой никакого НЗ — сухого пайка из стандартной тушенки, галет, концентрированных гороховых супов или пшенных каш. Какую-то еду мужики прихватили с собой из Тарнополя — хлеб, сухари, колбасы, но этой провизии хватило подкрепиться только утром прошлого дня, незадолго до боя на вокзале.

Вечером же подкреплялись трофеями: у немцев имелся какой-никакой остаток консервов и галет в ранцах — часть которых к тому же утекла к полякам… А я, провозившись на высоте и с ранеными, совершенно упустил из виду столь очевидный и необходимый для бойцов фактор, как элементарное питание, горячую пищу! И к своему стыду задумался об этом, лишь когда польский посыльный передал мне гостинец от Сикорского — пару бутербродов с мягким пшеничным хлебом, маслом и краковской колбасой, а также флягу с крепким таким, рьяным кофе. Последний, впрочем, густо посахарили — так что пить все же можно; пары глотков хватило, чтобы взбодриться, а вот бутерброды я отдал экипажу броневика, выручившего нас с оуновцами… Посыльного же мы с Акименко отправили назад с настоятельной просьбой к Сикорскому не жмотиться — и обеспечить наших людей горячим.

При этом, однако, у меня чуть от сердца отлегло — опытный комбат ведь тоже не вспомнил про питание людей после боя! Хотя, по совести сказать, ему простительно — капитан чудом уцелел в драке, потеряв большую часть роты, сгоревшей на его глазах… А сравнивать ожесточенную схватку за высоту со стычкой с оуновцами — ну просто некорректно.

— Несут поляки горячее. Вон, тянут уже полевую кухню.

Капитан указал на подножие склона высоты, откуда еще вчера начинался штурм «Кортумовой горы» — и, взяв бинокль, я действительно рассмотрел две полевые кухни. Вот только хватит ли двух штук и на танкистов, и на спешенную кавалерию?

— Товарищ комбриг, немцы!

— Товарищ старший лейтенант, немцы!

Федор Вячеславович Чуфаров, начавший было писать письмо родителям, быстро отложил в сторону химический карандаш и клочок бумаги, где только и успел вывести «Здравствуйте папка и мама!» — после чего встал к панораме. Востроглазый наблюдатель Васька Филимонов вовремя разглядел вражеский дозор — и довернув перископ, отправленный в боевое охранение разведчик и сам рассмотрел четыре мотоцикла, небольшой броневик с открытой башней, и полугусеничный бронетранспортер. В десантном отделение последнего старлей разглядел трубу миномета — самый ее верх, но Чуфаров итак понял немецкую задумку. Броневик радийный, задача экипажа передать доклад командованию о результатах разведки. Мотоциклисты — это и неплохое прикрытие с их пулеметами в колясках, и подобраться поближе могут, посмотреть, что к чему… А если обнаружат что подозрительное — так минометчики из БТР отстреляются, провоцируя противника открыть ответный огонь. Ну, или дымовую завесу поставят, прикрывая отступление.

— Михалыч, по моей команде — заводи машину! Вася, осколочный, на фугас!

Две «бэтэшки» Чуфарова (третью, обстрелянную вчера из противотанкового ружья, решили с собой не брать — еще неизвестно, как поведет себя ходовая) схоронились в небольшой, да и не сильно густой рощице чуть в стороне от северного склона «Кортумовой горы». Позиция наиболее подходящая, чтобы спрятать машины от воздушной разведки противника — но наземная разведка конечно же обнаружит танки… Однако в этом ведь и вся соль — ударить первыми, не дав врагу выявить замаскированные капониры с танками и батареи ПТО! К тому же немецкая разведка вроде не представляет советским танкистам значимой угрозы…

Старлей расчетливо подпустил уже свернувших с дороги и двинувших в сторону высоты фрицев метров на пятьсот; первая цель — радийный броневик. Его подбил — немец, считай, без связи остался! Но когда Чуфаров уже приготовился нажать на спусковую педаль (взяв небольшое упреждение на движение вражеской машины), немецкий наблюдатель, торчащий из открытой башни броневика, словно что-то почуял, принявшись внимательно всматриваться в сторону рощи из отличного цейсовского бинокля. А как только он заметил что-то подозрительное, тотчас дал сигнал — и германский бронеавтомобиль «хорьх» резко свернул в сторону.

Дал газку и водитель мотоцикла «цундапп», двинувшийся было в сторону засады — а теперь спешно разворачивающийся полукругом…

Одновременно с тем Чуфаров, опоздав всего на мгновение, нажал на педаль спуска — но его граната пролетела рядом, лишь задев броневик тугой волной сжатого воздуха, и рванула метрах в пятидесяти позади.

— Михалыч, давай!

Обе «бэтэшки» стремительно вылетели навстречу немцам — причем второй экипаж удачно вложил фугас буквально под люльку разворачивающегося мотоцикла! Взрыв подбросил оторванную люльку в воздух, разбросав посеченных осколками разведчиков в стороны… В ответ ударила автоматическая пушка «хорьха», хлестнув бронебойными по командирскому танку. Ударила из мелкой автоматической пушки KwK 38, за пятьсот метров способной взять лишь четырнадцать миллиметров брони — но очередь словно зубилом хлестнула по лобовой броне «бэтэшки», здорово тряхнув машину!

А экипаж БТР уже выпустил первый дымовой снаряд, рассчитывая поставить завесу на пути советских танкистов.

— Бежишь, тварь… Вася, давай еще фугас!

— Гусеницу порвало, командир!

Мехвод без команды остановил странно дернувшуюся в сторону машину, верно угадав разрыв трака. Башнер же, болезненно шипя от боли, загнал снаряд в звонко лязгнувший казенник орудия; лобовая броня танка выдержала удар с внешней стороны — но отскочивший изнутри осколок рассек лоб заряжающего… Что впрочем, только подстегнуло Чуфарова. Старший лейтенант мгновенно взял упреждение по курсу рванувшей назад машины; немецкий мехвод спешил увести броневик из-под огня, выжав максимум из семидесяти пяти лошадок германского движка! Но, уповая на скорость, уже побывавший под польским огнем и прекрасно знавший, что происходит с экипажем сгоревшей бронетехники, он пренебрег маневром — и гнал по прямой, не пытаясь вилять, пока офицер спешно вызывал штаб дивизии… Фугас старшего лейтенанта рванул под брюхом «хорьха», подбросив броневик в воздух и вырвав заднее левое колесо.

А следующий проломил тонкое днище толщиной всего в пяток миллиметров…

Вторую «бэтэшку» боевого охранения вел в бой младший лейтенант Малютин. Наводчик-снайпер, он за два дня принял уже третий экипаж; его предшественник во время боя на высоте стрелял в немцев из нагана, но и сам поймал случайную пулю в руку… Впрочем, дурная слава Малютина выровнялась тем фактом, что прежние экипажи, дравшиеся под его началом, уцелели в бою. Так что и новый принял его куда как радушнее — тем более ведь свой же, разведчик!

Теперь же танкист-снайпер упрямо погнал танк в обход, параллельно уходящей немецкой разведке — оставляя слева столбы быстро густеющего дыма. И пусть толщина брони на «бэтэшках» оставляет желать лучшего — но быстрый и маневренный танк вскоре догнал «ганомаг» с минометом в открытой рубке.

— Короткая!

БТ-7 младшего лейтенанта резко остановился на месте — но успевший вчера разбить нос Малютин устоял на ногах, разминувшись лицом с панорамой. Пара секунд доводки — и вот уже мамлей поймал в перекрестье прицела двери десантного отсека «ганомага».

— Выстрел!

Фугас ожидаемо проломил тонкую кормовую броню, рванув внутри рубки — а следом еще взрыв, яркая вспышка пламени! И дым, много дыма — сдетонировал боезапас миномета-восьмидесятки, не оставив экипажу ни единого шанса…

Мамлей уже не стал преследовать резво уходящих по дороге мотоциклистов. Те наверняка не успели рассмотреть расположение советских танков и батарей на высоте — а уж что она занята большевиками или поляками, никто из немцев итак не сомневался! Но Малютин видел, что танк командира не смог продолжить преследования — и решил подъехать посмотреть, требуется ли ему помощь.

Ведь если вскоре начнется вражеский авианалет, то обездвиженный советский танк будет буквально обречен…

Короткая схватка боевого охранения с вражеской разведкой оставил двоякие впечатления — с одной стороны, Чуфаров и Малютин неплохо выступили против немцев, сходу разбив две боевые машины. И собрать разведданные фрицы точно не успели… Но с другой, неожиданными были повреждения на танке Чуфарова, коий едва добрался до высоты, с трудом заехав в капонир. Бронебойные снаряды немецкой автоматической пушки калибра двадцать миллиметров не только гусеницу порвали, но и ведущее колесо танка повредили. А один из снарядов едва не влетел в смотровую щель мехвода… Выходит, мои танкисты вполне себе уязвимы в драке даже с немецкими «двойками» — особенно, если маневренный бой случится накоротке.

За недолгой схваткой я наблюдал в бинокль с небывалым напряжением — с высоты открывался отличный обзор, и какой-то частью себя я мог бы подумать даже, что смотрю очень правдоподобный фильм о войне. Еще бы не переживать так за «своих» по ходу «фильма»… Напряжение бешенное — а что будет, когда фрицы начнут полноценный штурм высоты⁈ Ведь не зря же разведка их сходу поперлась именно к «Кортумовой горе»…

Тем не менее, и танк Чуфарова успели загнать в капонир — и людей мы покормили. Я с аппетитом навернул теплой еще гороховой каши, приправленной мелкими кусочками растопленного сала и еще более мелкими кусочками мяса. Тем не менее, в моем котелке оно было — следовательно, имелось и в прочих солдатских котелках. Вполне себе съедобно, если не сказать вкусно — и точно очень нажористо.

Я отправился к «солдатской» полевой кухне по двум причинам — во-первых, реально очень хотелось есть! Во-вторых, когда командир делит с бойцами трапезу, ест с ними из одного котла, это как-то подбадривает подчиненных, сближает их с офицером. Хотя с другой стороны, прочим командирам ведь никто бутерброды не присылал, оставшиеся ротные также потянулись к котлам с кашей и чаем… Но ведь я мог отправить за кашей и посыльного, верно — как сделал Акименко? И вот когда по кружкам уже начали разливать сладкий крепкий чай, я вдруг услышал пока еще неясный гул моторов с севера — гул моторов в небе.

— Во-о-оз-дух!!!

Наблюдатели упредили родившийся в моей груди крик, уже готовый сорваться с губ — и я, выплеснув остатки чая на примятую траву, быстро оглянулся: до КП, расположенного ближе к южному скату высоты, осталось метров четыреста, а полевую кухню вывезли к самым траншеям. Осилю оставшееся до командного пункта расстояние прежде, чем налетят бомберы?

Ой, сомнительно…

— Не паниковать! Разойтись по окопам, занять огневые позиции! Пулеметчики, бронебойщики — по приближении самолетов противника открыть огонь по врагу! Остальным бойцам — залечь в «лисьих норах»!

Кричу я на пределе возможностей голосовых связок и собственно, легких; впрочем, как таковой, особой паники не наблюдается. Разве что польские солдаты с бледными от напряжения лицами принялись готовить полевую кухню к транспортировке, бестолково суетясь вокруг ее — на что я махнул тыловикам рукой:

— Не успеете бежать! Прячьтесь со всеми в окопах!

Поняли, закивали, поспешили к траншеям… К последним бодрой рысью устремились и кавалеристы, спеша занять закрепленные за каждым взводом позиции. Следом, быстрым шагом двинул и я, взволнованно поглядывая на небо… А потом сбившись, замер на месте, просто не веря своим глазам: на горизонте одна за другой проявляются стремительно приближающиеся точки, принимающие очертания самолетов. Не один, не два и не три — десятки! Как на картине В. Ф. Папко, «Даже не снилось. 22 июня 1941 года»… Я как та бабушка с ведром во дворе замер, с отчаянием наблюдая за тем, как идут в нашу сторону бомберы — не меньше полка.

Не знаю, сколько я так простоял — секунд десять, двадцать… минуту? Понимание того, что немцы такими силами не оставят на «Кортумовой горе» ничего живого, лишило меня всякой воли и душевных сил; польские тыловики, было спустившиеся в окопы, со всех ног побежали назад! За ними потянулись уже и первые бойцы — и по-человечески я их прекрасно понимаю: налет такими силами врага сродни десятиметровому цунами, неудержимо приближающемуся к берегу… Но ведь если цунами гарантированно смоет на берегу все живое без всяких шансов, и ничего ты ему не сделаешь, бессильно принимая конец — то в самолеты можно стрелять, их можно сбить! Хотя бы парочку, чтобы счет открыть, чтобы хоть как-то за себя отомстить…

Все равно ведь «лаптежники» долетят до высоты раньше, чем бойцы успеют эвакуироваться. А в траншеях хоть какие-то шансы, хоть кто-то уцелеет!

Вид начавших в панике бежать кавалеристов привел меня в чувство — и, рванув тэтэшник из кобуры, я трижды выстрелил в небо:

— Отставить бегство! На склоне вас из пулеметов посекут гарантированно, бомбами закидают без шансов! Занять позиции, по приближающемуся врагу — открыть огонь!

Пара трусов, потерявших способность трезво мыслить и совершенно переставших соображать, все равно пробежали мимо… Стрелять им в спины я не стал — просто не смог бы шмальнуть в своих. Только плюнул в след да громко выкрикнул:

— Трусов ждет трибунал! А все настоящие мужики будут за себя драться!

Как ни странно, мой крик остановил порыв большинства, бойцы чуть пришли в себя. Я же спустился в траншеи, мысленно похвалив себя за решение сходить к полевой кухне… И с удивлением отметил, что самолеты-то немецкие вроде как следуют мимо города, взяв курс на юго-восток — не иначе как в сторону шоссе Тарнополь-Львов.

И хотя я с ходу догадался, куда и зачем летит армада «юнкерсов», все же на сердце стало чуть легче — не нас, выходит, прямо сейчас будут без шансов равнять с землей. Не нас… Еще успел подумать, что перед каждым авианалетом немцы посылали вперед воздушный разведчик-«раму», а мы ничего такого в небе не замечали. Или «фокке-вульф» сто восемдесят девятый ещё не приняли на вооружение? Впрочем, все равно какой-нибудь другой разведчик появился бы в небе, тот же сорок пятый «хейнкель».

Однако в этот же миг от воздушной армады бомберов отделились два звена «лаптежников», двинувших в сторону нашей высоты — напрочь оборвав мои рассуждения.

Ох, рановато все же я расслабился…

— Бронебои, пулеметчики — к бою!