Комбриг. Сентябрь 1939

Глава 11

… — Швыдче, швыдче работайте! Время дорого, времени у нас в обрез!

На самом деле ляхи не нуждаются в моих понуканиях — запасники копают на совесть, оборудуя целую сеть разветвленных траншей с отсечными ходами, укрытиями в виде «лисьих нор», запасными позициями, спешно укрепляя деревом стенки окопов. Отдельные группы роют специальные танковые капониры — там, где кроны деревьев наиболее густо смыкаются над головой; чтобы спрятать крупную боевую машину по самую башню (а БТ-7 габаритами не сильно-то уступает «тридцатьчетверке»), необходимо вырыть довольно большую яму! Да ещё и оборудовать её спуском-аппарелью…

У меня осталось меньше половины танков — из которых свыше трети получили серьёзные повреждения. У комбата Акименко и в группе Чуфарова в общей сложности уцелело всего пять танков — из четырнадцати, начавших штурм высоты. Советские конструкторы хоть и усилили броню на БТ-7, но немцы расчетливо подпускали наши машины на близкую дистанцию — и били в упор, наверняка. Сказалась и насыщенность егерей пушками — каждую высоту защищало по восемь «колотушек» и два зенитных автомата. Плюс мины и некоторое число трофейных противотанковых ружей, кои сами поляки не успели толком освоить…

Увы, атака на высоту 324 «бескровной» также не получилась. Имея в своём распоряжение по взводу танков (три машины у Кругликова и две у Михайлова), а также два пушечных бронеавтомобиля и два старых польских «Рено», ротные потеряли в атаке ещё три «бэтэшки». Один танк сгорел с целиком накрывшимся экипажем, одна машина выбыла с напрочь разбитой ходовой — в ней погиб механ, но башнер и командир машины сумели вовремя потушить «бэтэшку»…

Третьей порвали гусеницы связкой гранат, повредив ведущее колесо — а обездвиженный танк поймал болванку в сочленение башни и корпуса! После чего башня перестала поворачиваться… Экипаж машины не иначе в рубашке родился: танк не сгорел после прямого попадания — и никто не добил обездвиженную машину. Более того, застрявшую болванку после удалось выбить кувалдой — а гусеницу натянуть за счёт траков с разбитых танков.

Увы, в отсутствие рембригады, худо-бедно удалось починить ещё лишь две машины — силами самих танкистов. То есть справились там, где ремонт ограничивался натяжением гусениц… А так, в драке за вторую высоту накрылся ещё один пушечный броневик и «реношка», неизвестное число польских танкеток. Уцелевшие машины с бронедрезин с пеной у рта забрал командир «Смелого»… Зато в качестве трофеев нам перешли три противотанковых пушки. Правда, только одна с уцелевшей панорамой — но целиться наши могут и через ствол, по трассеру… За отсутствием другого оружия «безлошадным» артиллеристам сгодятся и трофейные «колотушки».

И все же большую часть машин с разбитой ходовой и неисправным мотором можно использовать в качестве неподвижных огневых точек; мы отбуксировали их в капониры. Корпус скрыли землёй — а над поверхностью теперь торчит лишь башня, для верности обешанная мешками с грунтом… Такие огневые точки с башнями от Т-26 вовсю устанавливаются на старой границе, так называемой «линии Сталина». А мешки с землёй на танке — это ноу-хау янки, они так защищали свои «Шерманы» от фаустпатронов. У немцев куммулятивных снарядов пока вроде нет (слава Богу!) — но чуется мне, что такой мешочек все равно способен чуток погасить удар бронебойной болванки калибра 37 миллиметров.

А там и осколок авиабомбы остановит…

Так вот, неподвижных огневых точек мы оборудовали пять штук — четыре пулеметно-пушечных, и одну пулеметную (ствол танкового орудия на ней повредил крупный осколок). Плюс вырыли ещё десять капониров для исправных танков, оборудовали позиции взвода трофейных немецких ПТО — а заодно и для противотанковой батареи из шести шведских «бофорсов», что я выцыганил у поляков. С учётом же того, что капониры с танками и батареи ПТО на флангах мы максимально замаскировали (чему способствует парковая зона на «Кортумовой горе»), завтра, как я надеюсь, врага встретит двадцать четыре исправных орудия! Хорошо ещё, бронебойные болванки практически не растратили — хотя осколочных гранат к танковым «сорокапяткам» кот наплакал… Но плюс трофейные мины, уложенные с северного, танкоопасного направления, плюс с десяток противотанковых ружей, переданных моим кавалеристам. Есть, чем встретить панцеры!

Если такие появятся… Но по данным польской разведки, на Львов как раз идёт восемнадцатый армейский корпус, включая вторую танковую…

Кавалеристы и танкисты мои пока отдыхают — ночь, а на рассвете выйдут на подготовленные ляхами позиции. Помимо охраны временного госпиталя (один взвод кавалеристов и пушечный БА-10) и моего КП (ещё один взвод и экипаж геройского пулеметного броневика), высоту будет защищать порядка трехсот бойцов 5-й кавдивизии. Полноценный батальон — а там, при случае, на помощь подойдёт и резерв польской пехоты… По моему настоянию Сикорский сейчас также спешно крепит оборону второй высоты — так называемого «Взгорья». В свое время немцы довольно легко захватили обе высоты — ключевые над городом! — обороняемые незначительными силами ляхов. К примеру, на нашей, 374-й, дралась лишь рота солдат и пара орудий… Серьёзное упущение Сикорского!

Но именно защиту высот я постарался максимально обеспечить. Так, «Кортумову гору» заняли мои танкисты и кавалеристы, 324-ю — две полнокровные батареи модернизированные царских «трехдюймовок», взвод зениток «Бофорс» и два батальона польской пехоты. Оставили мы ляхам также и единственную трофейную гаубицу… Оборона наша построена таким образом, что гарнизон 374-й защищает поляков от прямого вражеского штурма — а их артиллерия прикрывает подступы к нашей обороне с севера. Для чего к нам проложена телефонная связь и приставлены корректировщики… Кроме того, обученная кадровая пехота польского пограничного корпуса выступает в качестве нашего резерва.

Наконец, в самом крайнем случае, остатки моего гарнизона могут отступить к 324-й — а отступление наше прикроет огонь «Смелого»…

Раненые. Я проводил в полевой госпиталь полковника Дубянского, радуясь тому, что наши раненые так быстро получат необходимую квалифицированную помощь. Когда-то читал, что достаточно высокий процент потерь Великой Отечественной — это раненые, слишком поздно получившие необходимую медицинскую помощь… А тут госпиталь — сразу после боя!

Реальность же оказалась довольно жёсткой — я сперва просто опешил, зайдя в тускло освещенное помещение (ну как же, светомаскировка), наполненнное криками, стонами, горячечным бредом… И стойким запахом медикаментов, все одно неспособным заглушить тяжёлые запахи крови, гноя, нечистот… Есть раненые в брюшную полость; я старался не смотреть на них — а потом уткнулся взглядом в какой-то бордовый цветок на ноге одного из бойцов. Крупный такой, насыщенного мясного цвета… Подумалось на мгновение, что кто-то из поваров так неудачно выложил мясо на ужин рядом с раненым.

И только потом понял, что это мясо есть рваная рана, оставленная парой крупных осколков… Неужели человек с такой раной ещё жив — и находится в сознании⁈

Честно скажу — раньше я думал, что стоек к виду крови, больше десяти раз сдавал её в качестве донора. Но тут меня откровенно замутило. Удержал на ногах лишь острый страх, пронзивший вдруг сознание — что обо мне подумают подчинённые, если я вот так вот грохнусь в обморок⁈ Мысль вроде иррациональная — но удержала на плаву.

Второй раз чуть ли не спекся, увидев обожженных танкистов. Там, где дикий жар коснулся тела раненых, комбезы их буквально вплавились в кожу. А одному танкисту пламя лизнуло лицо — и вместо привычных черт на нем застыла какая-то спекшаяся маска… И это все я! Я, своими руками толкнул этих людей в бой, погнал под пули и снаряды!

Зараза, после таких «экскурсий» можно в одночасье стать убежденным пацифистом — если психика не подведёт и с ходу умом не тронешься. Но мне «везёт», у меня послезнание — а там и трагедия на станция Лычково, где фрицы разбомбили эвакуационный поезд с детьми, и подвешенные на колючей проволоке младенцы, и раздавленные танками гражданские… Фотокарточки, врезавшиеся в память, что не дают теплохладно рассуждать о страшной стистике Великой Отечественной. Миллионы убитых, замученных, изнасилованных женщин и детей — такова цена германской оккупации.

И если началом войны в 39-м я сумею хотя бы на треть, на четверть — да даже на десятую часть сократить гражданские потери русского и прочих советских народов… Все это не зря — ведь и десять процентов от пятнадцати миллионов убитых немцами гражданских, это ещё целых полтора миллиона спасенных человеческих жизней.

И тогда любые жертвы простых бойцов и командиров не напрасны…

— Господин генерал! Я прошу вас обеспечить раненых красноармейцев и советских командиров квалифицированной медицинской помощью наравне с польскими солдатами и офицерами. Мои люди дрались вместе с вашими, плечом к плечу — и остаточный принцип оказания им помощи неприемлим! Однако, если моих раненых — всех, кого возможно — поставят на ноги, то это будет наиболее наглядный и показательный пример союзнической верности. И я гарантирую, что моё командование учтет этот факт при назначение нового командующего польской армии!

Я обратился к сопровождающему меня в госпитале Сикорскому через переводчика; лицо генерала осталось непроницаемым, но он согласно кивнул:

— Мы заверяем вас, что русским солдатам будет оказана соответствующая медицинская помощь — наравне с польскими воинами. Однако и вы, пан генерал, должны пройти перевязку.

— Да куда там! Вон какие тяжёлые, куда мне с моей царапиной!

Однако Сикорский уже подозвал одного из врачей; меня быстро, но довольно умело перевязали, заодно удалив из раны несколько нитей, вбитых пулей. А ведь остались бы, то и воспаление неминуемо накрыло бы — и как бороться с ним без пенециллина и прочих антибиотиков⁈ Впрочем, большинство моих раненых с этой проблемой ещё столкнуться…

Вместо обезболивающего дали кружку разбавленного медицинского спирта. Дома я честно не употреблял — алкоголь мне просто не нравился. К тому же я всесторонне разделся позицию Саши Шлеменко, прославленного русского рукопашника, убежденного в том, что русскую нацию сознательно спаивают. Однако теперь, в качестве анестезии, махнул не глядя — даже не почуяв градуса… И тут же встрепенулся, услышав в городе пару одиночных винтовочных выстрелов — а затем густые очереди вдруг замолотившего пулемёта.

— Не бойтесь, пан генерал. Мы учли ваше возмущение действиями украинских националистов в нашем тылу в период осады города — и приняли необходимые меры.

Тут лицо переводчика кровожадно скривилось — ну что же… Что сеете, то и пожнете, верно?

Вообще, как мне успели уже объяснить, польская жандармерия не так, чтобы совсем уж не ловила мух. И перед самой войной прошли масштабные аресты среди оуновцев — и сочувствующих «мазепинцам» (старый термин Первой Мировой — просто «бандеровцами» они ещё стать не успели). Однако жандармам не хватало ни людей, ни полномочий в условно мирное время — да и командование явно недооценивало угрозу со стороны местных национальналистов.

Что же, теперь оценили! Оказалось кстати, что это было не первое нападение, 14 сентября польских солдат уже разок обстреляли оуновцы, но из-за немцев не до них было… А тут у Сикорского появилось и время, и мотивация, и возможность выделить пару батальонов, чтобы раздавить «пятую колонну» — и на сей раз он её не упустил.

Хотя бы одной проблемой меньше — более всего я боялся, что оуновцы могут напасть на госпиталь с моими раненными. Охрану я все равно не убрал — мало ли что? Но на сердце стало спокойнее…

После госпиталя мы убыли на высоту — где я принялся «руководить» фортификационными работами. Без верного помощника в лице начальника штаба сперва даже растерялся — но быстро соориентировавшись, вызвал к себе обоих уцелевших ротных и комбата Акименко. С ними мы поделили сектора обороны, распределили уцелевшие машины между ротными, выбрали места для танковых капониров… Не знаю, удалось ли мне пройти по грани между «комбриг молодец, прислушивается к подчинённым, учитывает их мнение» и «комбриг ни хрена без нас не соображает и не может принять решения самостоятельно» — или я всё-таки уронил авторитет в глазах подчинённых. Но даже если и так, куда важнее было правильно выбрать позиции и грамотно распределить танки — чем продемонстрировать окружающим вопиющую некомпетентность начальника-самодура.

А комбата, кстати, я решил оставить на КП — без него бой мне просто не вытащить… Ничего, с оставшимся десятком исправных танков ротные как-нибудь справятся — а экипажи неподвижных огневых точек вообще сами по себе. Им, ежели что, из капониров уже не выехать, маневренный бой на встречных курсах с немцами не провести…

И вот я распоряжаюсь польскими запасниками, занимающимися саперными работами на высоте. Дико хочется спать, вновь начала ныть раненая рука — но малый запас спирта в фляжке лучше не транжирить… Одновременно с тем напряжение и ощущение того, что без моего контроля и догляда укрепления просто не будут готовы к утру, меня не покидают.

Есть и ещё одна важная проблема — вражеские пикировщики. Батарея зенитных «Бофорсов» и парочка крупнокалиберных зенитных пулеметов «гочкис» на высоте 324, это, конечно, очень хорошо. Они должны прикрыть нас, когда «юнкерсы» обрушаться на «Кортумову гору»… Но я абсолютно уверен в том, что как только с воздуха ударят по «Взгорью», ляхи будут защищать лишь себя.

Выход напрашивается один единственный — утром нужно будет срочно сформировать пулеметно-зенитные расчёты, выдав им трофейные МГ-34 и «Зброевки». Мы захватили одиннадцать пулеметов — семь «машмнегеверов» и четыре поделки братьев-славян. К МГ-34 нам досталась даже пара исправных станков с зенитными прицелами в комплекте… Надо только заранее снарядить ленты бронебойно-зажигательными и бронебойно-трассирующими пополам — ну, а заодно и разобраться с зарядкой и сменой стволов. А заодно и предохранителями…

Так-то в свое время я из голого любопытства смотрел ролики, как это все делалось. Кроме того, в армии довелось как-то зарядить, а там и пострелять с ПКМ… Осталось теперь только вспомнить, что к чему!

И конечно, в грядущем бою кавалеристы-зенитчики вряд ли кого смогут сбить. Но густой пучок трассеров прямо в лицо вполне способен напугать немецкого пилота, заставив уйти с курса при штурмовке, сбросить бомбы в стороне. А нам большего и не надо…

Ну вот, считай, занятие себе на остаток ночи нашёл. Ещё бы хоть пару часов урвать на сон перед рассветом, иначе завтра совсем никакой буду… Точнее, уже сегодня — потому вернее сказать просто «утром». До рассвета осталось всего-то около четырех часов…

Внезапная догадка вдруг осенила разум, заставив ненадолго взбодриться: нужно обязательно предупредить Сикорского, чтобы с госпиталя и прочих лазаретов сняли всякие указательные знаки и обозначения, вроде «красных крестов»! При бомбардировке Варшавы последние служили фрицам лишь в качестве целеуказателей, не оберегая раненых — а лишь обрекая их на мучения и смерть.

Уже рванув в сторону только-только оборудованного командного пункта, я успел мельком подумать ещё о двух вещах. Первое и печальное — похоже, Шарабурко так и не пришлёт мне подкреплений из Тарнополя, моих же танкистов. Хотя какие могут быть подкрепления командиру, проигнорировавшему приказ командующего армии освободить должность и приготовиться вывести личный состав из Львова⁈

Но вторая мысль оказалась ещё более грустной — я вдруг понял, что у меня совсем нет времени рефлексировать по семье. И вот сама эта мысль ожидаемо пронзила сердце острой болью…

Ладно, нужно скорее предупредить Сикорского — а затем ещё понять принцип действия трофейных пулеметов… И под занавес — хотя бы немного поспать. Как бы странно это не звучало — но если все пойдёт как надо, завтра нас ждёт очень тяжёлый бой.

А затем и ещё тяжелее!

Пока немцы не выбьют нас из Львова — или пока мы не разгромим все идущие к городу части восемнадцатого армейского корпуса…