Когда меня отпустит

Старенькая маршрутка уверенно ломилась сквозь пробку короткими рывками и постоянно перестраивалась, раз за разом обгоняя на корпус окружающие иномарки. Я трясся на заднем сидении и размышлял о том, что же помогает водителю двигаться быстрее остальных. То ли опыт, отточенный годами езды по одному маршруту, то ли чисто профессиональная смесь спокойствия и наглости, которой не хватает простым автолюбителям — либо спокойным, либо наглым, но по раздельности. Часы показывали без четверти девять, и я с грустью понял, что к девяти не успеваю, и есть шанс остаться за бортом. Но вскоре маршрутка выбралась на шоссе и быстро понеслась вперед. Судя по рекламным щитам, со всех сторон наперебой предлагавшим щебень, кирпич и теплицы, мы уже были сильно за городом. Я не заметил, как задремал. А когда вдруг очнулся, маршрутка стояла на обочине, в салоне осталось пассажиров всего трое, и все они сейчас хмуро смотрели на меня.

— Госпиталь кто спрашивал? — требовательно повторил водитель.

— Мне, мне! — спохватился я, зачем-то по-школьному вскинув руку, и кинулся к выходу.

Маршрутка уехала, а огляделся: передо мной тянулся бетонный забор с воротами и проходной будкой, а за забором виднелось белое пятиэтажное здание. У проходной на стуле грелась на солнце бабулька в цветастом платке и с книжкой в руках. Ее можно было принять за простую пенсионерку, если б не красная повязка на рукаве.

— Доброе утро, — поздоровался я. — Не подскажете, госпиталь НИИ ЦКГ… ВГ… длинное такое слово…

Бабулька оглядела меня с ног до головы строгим взглядом.

— А вы к кому? — хмуро спросила она. — У нас режимная территория.

— Студент, — объяснил я, — Доброволец, на эксперимент. Я созванивался, мне сказали сегодня в девять…

— В лабораторию что ли? К Бурко? — догадалась старушка и, не дожидаясь ответа, затараторила: — Мимо главного крыльца справа обойдешь здание, сбоку за автобусом будет железная дверь, по лестнице на последний этаж, там увидишь.

Действительно, сбоку у здания желтел корпус автобуса, а сразу за ним оказалась железная дверь. Я нажал кнопку звонка, и вскоре кто-то невидимый щелкнул замком, разрешая мне войти. Я поднялся на последний этаж. Здесь было почти пусто: вдоль стен коридора тянулись банкетки, и на одной из них сидела девушка. На ней была короткая кожаная юбочка и ярко-розовые гольфы, поднявшиеся выше коленок, в верхней губе блестело металлическое колечко, а на голове были здоровенные наушники в вязаном чехле. В руке она держала смартфон, куда уходили провода наушников, и тихо копалась в нем — то ли сидела в интернете, то ли искала следующий трек. Она слегка покачивала ногой, из наушников плыло громкое ритмичное цыканье и тонуло в тишине коридора. На мое появление девушка никак не отреагировала.

— Добрый день, — поприветствовал я. — Тоже на эксперимент?

Мне пришлось повторить дважды, прежде, чем девушка вскинула глаза и сняла наушник с одного уха.

— Чо? — спросила она, а затем кивнула: — Угу. Сказали ждать тут. А ты уже был? Чего они тут дают-то?

Я помотал головой:

— Не знаю. Увидел объявление, позвонил, сказали приезжать.

Девушка рассеянно кивнула и отвернулась.

— Меня зовут Паша, — представился я, садясь рядом на банкетку. — Я из медицинского. Кафедра хирургии. У нас объявление висело.

— Чего говоришь? — повернулась девушка, снова сдвинув наушник.

— Говорю: как тебя зовут?

— Меня зовут Дженни, — ответила она.

— А по-настоящему?

Девушка с презрением пожала плечами.

— А нафига тебе? Ну, Лена. И что?

— Ничего, просто спросил… А ты тоже в медицинском учишься?

— В стоматологическом, — ответила она и снова надвинула наушники.

Я понимающе кивнул:

— И у вас тоже объявление висело?

— На, читай… — Дженни сунула руку в карман кофты и вынула смятый листок.

Это был в точности такой же листок, который я сфоткал мобильником на доске объявлений кафедры:

Неожиданно открылась дверь, и в коридор выглянул седой бородач в белом халате. Он оглядел нас, затем посмотрел на часы и разочарованно спросил:

— Что, больше никого? Ну ладно, заходите…

Мы прошли в его кабинет. Больше всего он напоминал кабинет главврача: здесь стояла кушетка, напротив нее — монументальный стол, заваленный бумагами, а рядом столик с компьютером — судя по виду, очень древним. Бородач велел нам присесть на кушетку, а сам уселся за стол, нацепил очки и внимательно нас оглядел.

— Студенты? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Значит, вкратце рассказываю: меня зовут Бурко Данила Ильич, профессор медицинских наук, заведующий кафедрой психофармакологии. Препарат, который мы с вами будем испытывать — препарат нового поколения. Не токсичен. На животных проверку прошел, разрешение на эксперимент с добровольцами есть. Если кому интересно, можно посмотреть… — Данила Ильич поднял со стола лист бумаги, помахал им в воздухе и положил обратно.

Дженни подняла на него взгляд:

— А эта штука типа ЛСД будет?

— Все, что надо, расскажу, не перебивайте! — строго одернул ее профессор. — Теперь по процедуре. Эксперимент займет три дня. Все это время придется пробыть в госпитале в экспериментальной палате. Все удобства есть. Если нужна справка для института — дадим. Будем измерять давление, пульс, энцефалограмму снимать. Ну и записывать все ваши ощущения. Вам, как будущим медикам, должно быть интересно. Деньги получите по окончании. Деньги не бог весть какие, но уж какие есть. — Профессор развел руками, а затем внимательно оглядел нас поверх очков: — Теперь еще такой момент: вы читали табличку на воротах — госпиталь военный, ФСБ России. Эксперименты тоже секретные. Поэтому вместе с заявлением об участии в эксперименте каждый подпишет бумагу о неразглашении. Такой порядок. И сразу предупреждаю: неразглашение — это значит неразглашение. Чтоб никаких там «Фейсбуков» и прочего. Потому что если выплывет, то и мне будут неприятности, и вам — ответственность. С этим понятно?

Мы кивнули.

— Теперь к вам, товарищи студенты, вопрос в лоб: кто-то из вас пробовал наркотики?

Дженни нагло вскинула руку.

— А травка считается? — спросил я аккуратно.

— Все понятно, — кивнул профессор. — Значит, сразу объясняю: то, что мы испытываем здесь, это не наркотик. Это продукт нанотехнологий, который мы разрабатываем двенадцать лет. Мы его называем психоактивным препаратом обратного действия, потому что психику испытуемого он не изменяет.

— Да ну-у-у-у… — протянула Дженни. — Я тогда пошла отсюда.

— А вы что хотели, девушка? — возмутился профессор.

— Поколбаситься, — честно ответила Дженни, глядя ему в глаза.

— Колбаситься, девушка, — строго сказал профессор, — будете в своих клубах. Вам что, деньги не нужны?

— Три тысячи? — усмехнулась Дженни. — Нет, спасибо. Я думала, у вас тут что-то интересное…

— Типа как Кен Кизи и Тимоти Лири, — поддержал я. — Добровольцы для экспериментов с ЛСД.

Профессор смерил нас таким презрительным взглядом, что я смутился и опустил глаза.

— Без пяти минут медики, — укоризненно сказал он. — Как вам не стыдно? Вы молодые, здоровые, чего вам не хватает в жизни? Вам нравится состояние неадекватности? Хотите выглядеть дебилами в глазах окружающих? Вам нравится беспричинный смех, тупость, безумство, галлюцинации, потеря самоконтроля?

— Да, — кивнула Дженни с вызовом.

— Извините, этим мы здесь не занимаемся, — строго сказал профессор. — Мы здесь занимаемся абсолютно противоположными вещами. Мы создаем ингибитор обратного действия — препарат, который поможет человеку сохранять здравый рассудок даже в искаженной реальности. Это важно для лечения многих психических расстройств. Но это не наркотик. Его принцип обратный.

— Что-то не пойму вас, — сказал я. — А в чем его принцип?

— Принцип я вам не имею права раскрывать по понятным причинам, — отрезал профессор. — Но еще раз подчеркну, что принцип обратный, чем у наркотика: если изменения реальности происходят, то происходят они не с пациентом, а с самой реальностью.

Дженни заинтересовалась.

— То есть, все-таки происходят? — спросила она. — Изменения реальности будут?

— Это нам с вами и предстоит выяснить, — внушительно ответил профессор. — Я скажу вам честно: на людях мы этот препарат еще не тестировали.

Палата, располагавшаяся рядом с кабинетом профессора, оказалась как в пионерлагере — десять кроватей в ряд. «Мы думали, больше студентов откликнется», — признался профессор. Он представил нам свою ассистентку — толстую медсестру Ксению. Она измерила нам давление, взяла анализ крови из пальца, а затем выдала новенькие полосатые пижамы и закрытые резиновые тапки, напоминавшие галоши. Нашу одежду забрали. Пижамы были как в кино у заключенных — штаны и куртка в широкую вертикальную полоску ярко-синего цвета. Дженни долго крутилась у зеркала над рукомойником палаты, пытаясь рассмотреть себя со всех сторон, но осталась недовольна. А по мне — так ей очень даже шло. Я сказал ей об этом, но по-моему она не поверила.

Нам велели ждать. Долгое время ничего не происходило, а затем пришел почему-то охранник. Он был маленького роста и тощий, но бронежелет делал его фигуру внушительной. На нем был черный костюм с нашивкой «ведомственная охрана», а на плече висел потертый автомат с коротким стволом. Охранник прошел в дальний угол и сел на крайнюю койку. Ксения принесла нам на подпись какие-то бумаги, а затем профессор торжественно вынес два одноразовых стаканчика, держа их рукой в резиновой перчатке, долил в каждый воды из крана и протянул нам.

Вода в стаканчике казалась абсолютно прозрачной, но мне почудилось, что в глубине что-то клубится едва заметными штрихами, как бывает, когда в кипятке растворяется сахар. Или показалось? Я понюхал стакан, но вода ничем не пахла. Мне стало не по себе, и вся затея показалась идиотской и опасной. Не так я себе это представлял… Ну в самом деле, зачем я в это ввязался? Тоже мне, Кен Кизи.

— Скажите, а это точно безопасно? — спросил я, понимая, что вопрос звучит глупо.

Дженни без вопросов опрокинула свой стакан в рот, затем внимательно его осмотрела, слизнула языком капельку, оставшуюся на стенке, и вернула профессору.

Настала моя очередь. Вода по вкусу оказалась совсем обычной.

— В принципе должно быть безопасно, — ответил профессор на мой вопрос. — Вы пока располагайтесь, отдыхайте. Я буду приходить каждый час навещать вас.

— А сколько нам теперь ждать? — спросила Дженни.

— Когда что-то почувствуете — обращайтесь к Ксении, — ответил профессор. — Или к Рустаму.

— Рустам — это кто? — спросил я.

— Это я, — подал голос охранник.

Он разлегся на дальней кровати с карандашом, а перед ним была развернута газета.

— Наушники мне можно вернуть? — спросила Дженни.

Профессор покачал головой:

— Это будет вас отвлекать, нам нужны чистые впечатления добровольцев. Внимательно прислушивайтесь к своим внутренним ощущениям и обо всем, что вам покажется необычным, сразу сообщайте. Договорились?

— Договорились, — произнесли мы с Дженни хором.

И профессор вышел из палаты, оставив дверь открытой.

Дженни сразу легла на кровать, закинула руки за голову и уставилась в потолок, изучая трещины. Медсестра Ксения зачем-то мыла в рукомойнике наши стаканчики. Некоторое время все молчали.

— Мне кажется, — вдруг произнесла Дженни, не сводя взгляда с потолка, — у меня в глазах красные вспышки.

Медсестра недоверчиво на нее покосилась.

— Нет, ну правда! — сказала Дженни. — Если в потолок долго смотреть.

Я лег на кушетку рядом, тоже закинул руки за голову и начал смотреть в потолок. Потолок был неровный и пыльный, с него свисали пылевые сосульки, какие можно заметить только при ярком солнечном свете. Осветительные трубки были приделаны неровными рядами, кое-где не хватало ламп. Еще на потолке была конусный датчик с проводом. А через всю комнату по потолку шла трещина, словно он собирался развалиться над головой, и все ждал момента. Я представил себе эту картину, и мне вдруг стало страшно. Я решил об этом сообщить.

— Что-то мне страшно, — сказал я.

— Чего вдруг? — отозвалась медсестра.

— Не знаю, — Я сделал глубокий вдох. — Беспричинно.

Медсестра задумчиво цыкнула зубом и ничего не ответила.

— Вы бы записали это в журнал что ли, — предложил я.

— Я запомню, — пообещала Ксения.

Я снова уставился в потолок и смотрел так долго, что мне начало казаться, будто он плавно движется на меня как большое одеяло. Я хотел об этом сообщить, но не успел.

— Вот! — крикнула вдруг Дженни. — Опять вспышка!

И на этот раз я понял о чем она говорит.

— И у меня, и у меня! — закричал я. — Я тоже видел! Вот на том конусе, да?

— Точно! — откликнулась Дженни и радостно повернулась ко мне: — Ты правда видел, да?

Охранник Рустам звучно раскашлялся из своего угла, а затем произнес:

— Это датчик пожарный. Там сигнальный диод каждые десять секунд вспыхивает.

Мы замолчали. Мне снова показалось, что потолок начинает опускаться, но как-то говорить об этом уже не хотелось.

Я встал, подошел к распахнутому окну, облокотился на подоконник и стал глядеть на улицу с пятого этажа. Ярко светило солнце. Внизу под окном темнел битумный козырек парадного крыльца, на нем валялись битые бутылки и фантики. Перед входом виднелась асфальтовая площадка — справа и слева стояли скамейки, а над ними цвели кусты сирени. Вдали по шоссе неспешно катились грузовики. Из-под козырька появился, бодро перебирая костылями, какой-то парень в военной форме, доковылял до лавки и сел, выставив перед собой ногу в гипсе. Больше ничего интересного не происходило. Один раз на площадку вышли покурить две медсестры в белых халатах, они хихикали о чем-то своем. Парень в гипсе доковылял до медсестер, выпросил у них сигарету и заковылял к скамейке, но медсестры его схватили под руки, развернули и начали что-то строго выговаривать, показывая пальцем на скамейку. Через проходную вошла пожилая дама с авоськой и, прихрамывая, направилась к зданию, на ходу деловито вынимая из авоськи рентгеноснимок. Ничего интересного не происходило.

— Мягкая конструкция с вареными бобами, — вдруг пробасил за моей спиной охранник Рустам, — кто автор?

Я обернулся. Рустам все так же сидел в дальнем углу, почесывая лоб карандашом, словно и не он задал вопрос. Дженни все так же глядела в потолок. Медсестра Ксения сидела на стуле, рассматривая свои ногти.

— Вы что-то сказали или мне послышалось? — осторожно произнес я.

— Автор картины, — забубнил Рустам, — мягкая конструкция с вареными бобами.

— Сальвадор Дали, — вдруг сказала Дженни. — У него картина так называлась сумасшедшая. Там локти в пустыне стоят один на другом.

— Дали? — с интересом переспросил охранник. — Подходит, как раз четыре буквы… А тогда поэт, восемь букв, вторая «а»?

Ему никто не ответил.

— Бальзак, — наконец предположила медсестра Ксения.

— Не, — ответил Рустам, — мало букв.

— Ну, значит Бальмонт, — пожала плечами медсестра.

Рустам долго шевелил губами, а затем удовлетворенно кивнул и заскрипел карандашом. В палате снова воцарилась тишина.

— А кормить нас будут? — спросила Дженни.

— Конечно, — откликнулась Ксения. — Обед у нас в два. Еще три часа до обеда.

— А здесь какой-нибудь ларек есть, ну печенье купить? — спросил я.

— Нельзя покидать палату, — покачала головой медсестра. — А что, кому-то хочется есть?

— Нет, просто спросил.

— А может, какие-то другие симптомы? — с надеждой спросила медсестра. — Необычные ощущения? Искажения пространства? Ну или эти, как их…

— Галлюции, — подсказал Рустам.

Медсестра обернулась к нему:

— Галлюцинации, Рустам! Галлюцинации! Не галлюции! Ну ты даешь! Галлюции! — Она запрокинула голову, широко распахнула рот и оглушительно захохотала прямо в потолок. Она хохотала долго — минуту наверно.

Я посмотрел на Дженни. Дженни сидела на кровати, обняв колени, и тоже смотрела на медсестру настороженно.

— Скажите, а зачем нам здесь охранник с автоматом? — вдруг спросила Дженни, когда медсестра наконец замолчала.

— Рустам? — удивилась медсестра. — А он к эксперименту не относится.

— Но вот же он сидит, — Дженни раздраженно показала пальцем на крайнюю койку в углу.

— Он живет здесь, — ответила медсестра спокойно.

— В палате? — с ударением переспросила Дженни.

Медсестра хотела что-то ответить, но тут в раскрытую дверь заглянул профессор. На голове его теперь была каска с прозрачным забралом, поднятым вверх, а в руках он держал какую-то непонятную штуку — не то дрель, не то мясорубку.

— Ну? — бодро спросил он, оглядывая нас с Дженни. — Все нормально?

Мы покивали.

— Никаких новых ощущений? Ничего необычного?

Я пожал плечами. Дженни промолчала.

— Что-то они у нас бледные какие-то оба, — озабоченно сказал профессор, и повернулся к медсестре: — Ты им часика через два температуру померяй.

Медсестра кивнула.

— Вот и чудненько, — подытожил профессор. — Если что — я пока буду во дворе пилить.

И ушел. Вскоре со двора донесся пронзительный визг электропилы. Я вздрогнул.

— Вы тоже этот звук слышите? — спросил я.

— И я слышу! — подтвердила Дженни.

Медсестра Ксения лениво махнула рукой:

— Данила Ильич автобус свой пилит.

— Что?! — спросил я.

— Ну вы видели у входа желтый автобус? Списанный, без колес?

Дженни удивилась:

— А он разве без колес? Я как-то не разглядывала.

— У Данилы Ильича сейчас ремонт в доме, — с уважением пояснила Ксения. — А у него пациент — директор автопарка. Вот он взял по случаю списанный автобус и выпиливает окна: лоджии ими стеклить будет. Уже вторую неделю пилит. Три окна разбил по неаккуратности, и лобовое.

— Ясно… — пробормотал я.

— Если вам нужно, — доверительно продолжила Ксения, — вы у него потом спросите, может, у него лишние останутся.

— Окна? — испуганно спросила Дженни. — От автобуса?

Медсестра кивнула:

— Мне он тоже обещал одно выпилить. Я пока не знаю, куда его, может, на кухне повешу…

Мне на миг показалось, что у меня кружится голова. Я открыл рот и сделал несколько глубоких вдохов.

В этот момент во дворе послышался рассыпчатый стеклянный звон и глухая ругань. Пила смолкла. А вскоре на пороге палаты возник хмурый профессор, сжимая левую кисть носовым платком.

— Ксения! У нас есть зеленка?! — раздраженно рявкнул он, но вдруг увидел мои испуганные глаза и пояснил уже спокойным тоном: — Пустяки, царапина.

— Данила Ильич! — всплеснула руками Ксения. — Давайте ж я перевяжу!

Оба исчезли в коридоре.

Я посмотрел на Дженни, Дженни пожала плечами и покрутила пальцем у виска.

— Город на юге Москвы, — вдруг подал голос Рустам и с горечью прокомментировал: — Какие-то упоротые дебилы кроссворды сочиняют. Москва — она же сама и есть город!

— Может, пригород? — настороженно предположила Дженни. — Ну там, Зеленоград, Люберцы…

— Ага, при-го-род… — по слогам произнес Рустам и оживился: — Как раз восемь букв! — Он оглядел кроссворд и нахмурился: — Но тогда не Бальмонт… Если Бальмонт, то мягкий знак третий с конца. Чего вы там еще называли?

— Люберцы… — повторила Дженни.

— Подходит! И мягкий знак, где надо, — обрадовался охранник. — Теперь, значит, дальше у нас получается: морское животное семейства китообразных. Первая буква «ы». Вторая «и»…

Мы с Дженни снова переглянулись.

— Люберцы без мягкого знака пишется, — сухо сообщила Дженни.

— Подольск! — неожиданно осенило меня. — Подольск! Он как раз на юге от Москвы!

Рустам внимательно посмотрел на нас и одобрительно покивал.

— Ну, молодцы! Не зря вас там учат… Подольск подходит. Значит, морское животное семейства китоообразных, три буквы. Первая «к», вторая «и». Если Дали было правильно, то «и» вторая, да.

— Кит? — спросил я, упавшим голосом.

— Щас… — сосредоточился Рустам. — О, подходит!

За окном снова застрекотала пила, вгрызаясь в металл. Дженни решительно вскочила, подошла к Рустаму и заглянула в кроссворд. А затем тихо вернулась и прошептала мне на ухо:

— Слушай, у него там и правда кит в кроссворде. Реально пропечатан! Это какая-то шиза.

— Надо звать медсестру! — кивнул я. — С нами что-то не так.

— Дурак, это с ними не так! — прошептала Дженни.

— Ага, конечно, — усмехнулся я. — Приняли экспериментальный препарат мы, а не так — с ними?

— По-твоему, это у нас галлюцинации? — Дженни обвела рукой палату. — Здесь по-твоему что-то изменилось?

Палата и впрямь не изменилась. Хотя выглядела странно. По потолку змеилась трещина в рваных клочьях штукатурки. Из стен во множестве торчали какие-то старые трубы, давно отпиленные и замазанные краской. Из трех окон палаты одно было наполовину закрашено сверху белой краской, другое снаружи затянуто металлической сеткой-рабицей — грязной и в голубиных перья, и лишь третье окно открывалось и выглядело вменяемым. Впрочем, рукоятки у окон были зачем-то выдраны, и там зияли дырки.

Слева от входа на крашеной стене висела грязноватая раковина, зеркало над ней треснуло. И хотя вокруг было полно места, сама раковина располагалась именно здесь, и так неудачно, что край фаянсового бока выходил в дверной проем, и поэтому дверь в палату не могла закрыться до конца. Видно, ее не раз безуспешно пытались закрыть, но она неизменно стукалась о бортик раковины: в этом месте на двери виднелись зарубки, а на боку раковины — старый скол.

Это было так дико, что мне вдруг захотелось проверить, правда ли раковина не дает двери закрыться. Я подошел к двери и стал ее аккуратно закрывать, но дверь вдруг заклинилась, не дойдя даже до раковины. Я опустил взгляд: к линолеуму был небрежно прибит гвоздями крюк, как для полотенец, — он останавливал дверь на полпути.

— Дверь не закрывается, слепой что ли? — пробасил за моей спиной охранник Рустам.

Я обернулся на Дженни — глаза ее были круглые и растерянные.

— А… почему дверь не закрывается? — спросил я осторожно.

— А она никогда не закрывалась, — зевнул Рустам, — я тут двенадцать лет работаю. Вон упор специально прибит, чтоб такие, как вы, раковину не раздолбали. Река в Гибралтаре, три буквы, первая «н»?

— Нил, — хмуро сказала Дженни.

— Отлично, — кивнул Рустам.

Я глубоко вздохнул.

— Позовите медсестру, — попросил я. — У нас точно появились странные ощущения.

— А чего случилось? — нахмурился Рустам. — Да ты от двери-то отойди, не ломай.

— У меня ощущение нереальности происходящего, — сообщил я. — Мне все вокруг кажется диким и странным.

Охранник пожал плечами:

— Ну ляг, полежи. Она скоро придет. Во дворе наверно с профессором, слышь, автобус пилят?

Во дворе действительно надрывно скрежетала пила.

— И все-таки, позовите ее! — решительно попросил я.

Рустам поморщился, отложил кроссворд и неохотно поднялся, придерживая автомат. Он подошел к окну, высунулся по пояс, открыл рот и вдруг оглушительно заорал:

— Сука, для кого урна?!! Урна для кого?!! Я тебе говорил, на лавке не курить?!! — Он обернулся к нам с пылающим от гнева лицом и объяснил: — Козел, я убью его!!! На лавке курит, потом вокруг бычки валяются!!! А меня за них комендант дрючит!!! — Он снова высунулся в окно и заорал: — Ты чо, не понял?!!

Дженни бросилась к свободному окну, я кинулся за ней. Во дворе на лавке сидел парень в гипсе и что-то объяснял жестами Рустаму, а затем вдруг показал средний палец. В следующий миг послышался угрожающий лязг, а следом грохнул выстрел, и комната наполнилась едким пороховым дымом.

— Козел, ты кому это показал?! — орал Рустам, высунув из окна дуло своего автомата.

Грохнул второй выстрел. Мы с Дженни глянули в окно: по двору несся прыжками парень с загипсованной ногой, нелепо виляя и размахивая костылями.

Грохнул третий выстрел.

— Бежим отсюда!!! — шепнула Дженни, дернув меня за рукав.

Взявшись за руки, мы выскочили из палаты и понеслись вниз по лестнице. Железная дверь во двор была приоткрыта — через нее тянулся толстый электропровод. Мы выскочили наружу. В лицо ударил запах сирени и металлических стружек, в уши ворвался визг пилы. Автобус, стоявший рядом со входом, оказался и вправду без колес. Внутри копошились медсестра Ксения и профессор Данила Ильич. Он сжимал перебинтованной ладонью шлифовальную пилу. Край отрезного диска торчал из автобуса наружу, оставляя за собой длинную прорезь и осыпая все вокруг густыми оранжевыми искрами.

— Вперед! — толкнула меня Дженни, и мы ломанулись к проходной напрямик сквозь кусты.

Нас никто не преследовал. Бабки на проходной тоже не было. Мы выскочили за ворота, и как по команде остановились.

— Куда мы бежим? — спросил я растерянно.

— Не знаю, — тоже растерялась Дженни.

— Мы не можем никуда бежать из больницы! Мы же сейчас под действием препарата… У нас галлюцинации. Мы в пижамах, в конце-то концов! Нам надо вернуться в палату и дождаться, пока нас отпустит…

— Без меня, — уверенно сказала Дженни. — Я туда не пойду. Псих с автоматом, профессор, который распиливает автобус для лоджии, дверь эта не закрывающаяся… Без меня. Ты что, не понял, что они там все обдолбанные? Сидят свои препараты варят и проверяют на себе.

Я покачал головой.

— Он же объяснил, что это не наркотики.

— А что это тогда? — спросила Дженни. — Что? Ты вообще понял его объяснение, что это?

Я покачал головой:

— Он что-то говорил про нанотехнологии, и про то, что это обратная противоположность наркотикам. И сознание пациента не изменяет. А меняет саму реальность.

— Так я и говорю, — кивнула Дженни. — Препарат приняли мы, а обдолбанные — все они.

— Так не бывает, — возразил я. — Говорю, как будущий медик.

— Но он именно это нам и втолковывал! — возразила Дженни. — Что с нами будет все в порядке, а изменится реальность. Вот мы и оказались в обдолбанной больнице. Как ее название… — Дженни вдруг уставилась куда-то за мою спину, и глаза ее расширились.

Я испуганно обернулся, но вокруг ничего не происходило: светило весеннее солнце, а проходная была по-прежнему пустой. А на воротах сияла алая табличка с золотыми буквами. Я с изумлением прочел:

— Эта надпись была такой, когда ты сюда шел? — спросила Дженни шепотом.

— Табличка вроде была, — признался я. — А вот надпись я не читал…

Неожиданно сзади послышался треск веток, и мы резко обернулись. Из кустов сирени бочком выходила бабулька-вахтерша в цветастом платке — теперь я с ужасом заметил, что на ее платке нарисованы совокупляющиеся в разных позах Микки Маусы. Видимо, у меня на лице появилось изумление, но бабка истолковала его иначе:

— До корпуса далеко ходить, — объяснила она, кивнув на кусты, — когда тепло, и тут можно.

— Скажите, — спросила Дженни у бабки, — это госпиталь ФСБ святого Пантелеймона?

Бабка указала рукой на табличку:

— Читать умеете? Для кого написано-то?

— А какое отношение Пантелеймон имеет к ФСБ? — спросил я.

Бабка смерила меня презрительным взглядом — от воротника пижамы до резиновых тапочек.

— Святой Пантелеймон, когда был в вашем возрасте, — начала она назидательно, — нашел на улице мертвого ребенка, которого укусила ядовитая ехидна. Он стал молиться Господу, чтобы мальчик ожил, и чтобы ехидна взорвалась на куски. Господь выполнил обе эти просьбы, и с тех пор Пантелеймон стал врачом. Жития святых читать надо! — закончила старушка и кивнула на свой стул, где лежала книжка. — Ясно?

— Ясно… — сказали мы с Дженни, переглянувшись.

— А мученик Пантелеймон, — закончила бабка, — мучительную смерть принял: ему отсекли голову, а из раны потекло молоко.

Мы потрясенно молчали.

— А вы откуда такие полосатые? Матросы что ли? — Бабка указала пальцем на наши пижамы. — Матросы — это не к нам, у нас только сухопутные части лечатся.

— Но… — начал я, удивленно вскинув брови.

— Не пущу, — сурово покачала головой бабка. — У нас режимная территория. Идите отсюда, матросы, идите.

Мы сидели с Дженни на пустой автобусной остановке и глядели, как мимо прокатываются грузовики. На нас никто не обращал внимания.

— Вот я дура, — с чувством произнесла Дженни. — И зачем я вообще в это ввязалась?

Она качнула ногой, и резиновая галоша упала в песок. Ногти на ноге у Дженни оказались покрашены в ярко-красный цвет.

— А действительно, зачем ты в это ввязалась? — спросил я.

— А ты зачем? — с вызовом повернулась она.

— Ну… — я пожал плечами. — Знаешь, медики всегда на себе испытывали разные лекарства…

— Вот не надо только брехать, — перебила Дженни. — Скажи честно: увидел объявление и решил покушать психоактивных препаратов. На халяву, де еще за деньги.

Я поморщился.

— Не совсем так. Видишь ли, я читал Кена Кизи, Тимоти Лири, Макенну, Кастанеду… И…

— И? — требовательно спросила Дженни.

— И, в общем, ты права, — согласился я, наконец. — Увидел объявление, стало интересно, повелся… На хрена мне это было? Какой-то препарат, хрен знает какой вообще… Я ж раньше ничего толком не пробовал. Так, пару раз покурить друзья дали…

Дженни поддела галошу кончиками пальцев, ловко подкинула и надела на ногу.

— Я тоже кроме травки ничего не пробовала. Хотя нет, вру. Однажды мне подружка в клубе какую-то таблетку дала, но у меня уже было полстакана вискарика, так что я ничего не разобрала толком, только башка утром болела… Слушай, Пашка, а как ты думаешь, оно все три дня нас так плющить будет? Этот профессор сказал, три дня…

Я пожал плечами:

— Не знаю. Мне кажется, уже стало отпускать потихоньку.

— Это ты как определил? — усмехнулась Дженни.

— Ну, вроде уже давно сидим, а никакой дикости вокруг не видно…

— Дикости не видно? — изумилась Дженни. — А вон туда посмотри…

Я проследил за ее взглядом и увидел на той стороне шоссе здоровенный столб, на котором красовался рекламный плакат. Верхний угол плаката занимала толстая физиономия гаишника с рукой, важно поднимающей полосатую палку, а огромные буквы гласили: «ВОДИТЕЛИ! УВАЖАЙТЕ ТРУД ПЕШЕХОДОВ!»

Я закрыл лицо ладонями и помассировал. Затем прижал кулаки к закрытым векам и яростно тер глаза, пока передо мной не поплыли пятна самых ярких расцветок. Затем снова открыл глаза. Плакат никуда не исчез — он все так же маячил над дорогой. А за ним на бетонном заборе я теперь явственно разглядел длинный желтый транспарант, на котором черными буквами значилось без знаков препинания: «БАНИ ПЛИТКА НАДГРОБИЯ ДЕШЕВО», и стрелка указывала куда-то за угол, хотя угла у забора не было — он тянулся вдоль шоссе, сколько хватало глаз.

— Ну как? — ехидно поинтересовалась Дженни.

— Плохо, — признался я. — Ты тоже все это видишь, да? Плакат? И вот то, желтое?

— И еще мужика, который перед собой матрас толкает по обочине шоссе… — кивнула Дженни.

— Где? — изумился я. — Ой, точно… Слушай, а зачем он матрас по шоссе толкает? Грязно ведь, и порвется…

— Ты меня спрашиваешь? — возмутилась Дженни. — Он уже километра два прошел, пока мы тут болтаем, скоро до нас доползет, вот сам и спросишь.

Я только хотел сказать, что пора отсюда сваливать, но как раз к остановке подрулил старенький зеленый автобус с табличкой на лобовом стекле «ЗАКАЗНИК-2» и призывно открыл переднюю дверь. Мы вошли внутрь. В салоне сидели хмурые таджики в одинаковых строительных безрукавках оранжевого цвета, и каждый держал в руке черенок от лопаты.

— Курсанты, что ли? — звонко крикнул водитель, вглядываясь в наши лица.

— Студенты, — ответил я.

— А я сразу понял: полосатые, значит, матросы! — крикнул он, стараясь перекрыть шум мотора. — Вы на митинг тоже?

— В Москву, — сказала Дженни.

Водитель удовлетворенно кивнул.

— А что у вас за пассажиры? — спросила Дженни, настороженно покосившись на таджиков в оранжевых безрукавках.

— Это нелегалы! Асфальтщики! — охотно сообщил водитель, прижав ладонь ко рту — то ли для секретности, то ли чтобы перекричать шум: — Звонок помощника губернатора: всех оранжевых срочно на митинг. Собрались, поехали.

— А палки им зачем? — продолжала Дженни.

— Российский флаг нести дадут! — объяснил водитель.

— А для чего у вас на торпеде кочан капусты лежит? — не унималась Дженни.

Я перевел взгляд и остолбенел — действительно, прямо перед водителем, заслоняя обзор, лежал громадный кочан.

— Подарили! — с гордостью улыбнулся водитель, нежно похлопал кочан ладонью и пояснил со значением: — Женщина подарила.

Я ткнул Дженни в бок локтем и прошептал:

— Прошу тебя, не спрашивай больше ничего! Я не знаю, что мне делать с этой безумной информацией, у меня скоро башка от нее взорвется!

Но водителя было не остановить.

— У меня брат, — почему-то сообщил он не к месту, но гордо, — капусту возил на «Газели». Шесть раз в аварию влетал и переворачивался. В итоге без руки остался. А капуста в кузове цела. Вот вы, студенты, объясните, как такое бывает?

Я глубоко вздохнул, надув щеки. Водитель явно ждал ответа.

— Всякое бывает, — сказал я. — Вот у вас бывает состояние, когда все люди вокруг кажутся сумасшедшими? И вы слышите речь, но не понимаете смысла?

Дженни больно пихнула меня локтем.

— Смысл — он всегда есть, — философски заметил водитель. — Просто его увидеть надо. Смысл я вам объясню: с тех пор я перед собой всегда кочан вожу. Считай, мой талисман. Если он цел будет, то и со мной ничего не случится. — Водитель снова нежно посмотрел на кочан и доверительно пояснил: — Обычно у меня маленький. А этот — знакомая женщина подарила.

— А пристегиваться не пробовали? — не выдержала Дженни.

— Пробовал, — кивнул водитель, — и иконку Николая пробовал. Но кочан лучше.

— Пристегнитесь, пожалуйста? — попросила Дженни. И повторила, нежно вытягивая слова: — Пожа-а-алуйста.

Водитель внимательно на нее посмотрел, а затем пожал плечами, покрутил пальцем у виска и пристегнул ремень.

Вдоль шоссе проносились рекламные щиты. Я старался в них не вчитываться, но это не удавалось: глаза сами цеплялись и прочитывали каждый лозунг. Большинство из них оказывались просто абсурдным набором слов, было совсем непонятно, что там рекламируется. С одного плаката скалился неопрятного вида мужик, а надпись спрашивала «НЕ ХОЧЕШЬ ТАКОГО СОСЕДА?» На другом, совсем черном, виднелось жутковатое и лаконичное «ЖДЕТ РЫБА». Попадались плакаты довольно понятные — «ВЫХОД ВСЕГДА — СЕТЬ!» или просто «ЗАКУПИСЬ!», но неясным оставалось, к чему они призывают и что имелось в виду, потому что никакой другой информации там не было. Иногда слова на плакате отсутствовали вовсе — только фотография дома и длиннющее число, которое для цены выглядело слишком длинным и разнородным, а до телефонного номера не дотягивало по числу знаков. А иногда вместо слов появлялась откровенная тарабарщина — вроде того щита, где разноцветно сияли набросанные в полном беспорядке буквенные конструкции: «ВЫ — КАЧЕСТ — НАД — ГОДНО — ВЕННО — ЁЖНО». Если и попадались вполне разумные с виду заявления, то их смысл, если вдуматься, стремительно ускользал.

— Смотри, — обратился я к Дженни, — Вот что это имелось в виду: «СВАДЕБНЫЕ ПЛАТЬЯ — СУПЕРСКИДКИ. РАСПРОДАЖА ВЕСЕННЕЙ КОЛЕКЦИИ»?

Дженни пожала плечами:

— Поторопиться с женитьбой, пока есть дешевое платье.

— Нет, а что вообще такое «весенняя коллекция свадебных платьев»? Кто их коллекционирует? Почему весенняя?

Дженни поморщилась.

— Вопросы не по адресу, я тут сама обалдеваю, — ответила она, — Ты вот лучше на это посмотри…

Я глянул, куда она указывала пальчиком и увидел абсолютно черный щит с алыми строчками внизу: «ОПЯТЬ ПРОБЛЕМА С НАРКОТИКАМИ? ТЕПЕРЬ ДОСТАТОЧНО ПРОСТО ПОЗВОНИТЬ…» — и номер телефона.

— Предлагаешь позвонить? — усмехнулся я. — Вот только как понять, там лечат или продают?

— Или принимают доносы, — заметила Дженни.

Звучало логично.

— А вот смотри, — я показал ей магазин на обочине: — «Таможенный конфискат». Прикинь, сколько надо каждый день конфисковывать у пассажиров разной всячины, чтобы целые магазины открывать? — Я задумался. — Хотя если не у пассажиров, а у бизнесменов, и целыми вагонами… Все равно непонятно, откуда столько. Бизнесмены же не идиоты, постоянно на одни грабли наступать и нарушать закон, теряя свои вагоны.

Дженни пожала плечами.

— Это не конфискованное, а ворованное, все знают. Таможня просто ворует, а здесь продает.

— Абсурд, — сказал я. — И эта система так давно и открыто работает?

Неожиданно вмешался водитель.

— Да никакой это не конфискат! — сообщил он. — Врут они все! Я знаю эти магазины, они все на одном китайском складе в Клину закупаются. Просто название такое, чтоб народ шел.

Я опешил.

— Совсем бред получается! Выходит, магазин продает не ворованное, но специально обманывает, будто оно ворованное, потому, что ворованное люди покупают охотнее?!

— Пусть это будет сегодня нашей самой большой проблемой, — миролюбиво заключила Дженни.

Автобус свернул на лепесток и выехал на МКАД. Здесь оказалось на удивление свободно — МКАД был почти пуст. Водитель вдруг обернулся к нам почти всем корпусом и широко улыбнулся — мы с ужасом увидели, что все зубы в его рту стальные.

— Вот за что я люблю МКАД, — начал водитель, с азартом, — это за неожиданности! Никогда не знаешь…

— На дорогу смотри!!! — заорали мы с Дженни одновременно, вскидывая руки.

Водитель начал яростно тормозить, но было поздно — задница черного джипа продолжала лететь нам навстречу с бешеной скоростью.

Я схватил Дженни обеими руками и бросился на пол автобуса, стараясь прикрыть своим телом. Раздался оглушительный удар и звон, мир подпрыгнул, и обрушился на нас горой таджиков с черенками от лопат.

Таджики гортанно кричали, причем, казалось все сразу. Автобус стоял неподвижно, и мы рванулись наружу — кто-то из таджиков даже помог встать мне и Дженни.

Удивительно, но вроде никто не пострадал, даже водитель — он, матерясь, вылезал из кабины. У автобуса не было лобового стекла, а весь перед оказался смят. Досталось и джипу — здоровенная черная коробка превратилась сзади в гармошку. Из-за руля джипа вылезла лохматая дама в странном платье с вуалью и огромным пушистым воротником. Она принялась осматривать свой джип, ни на кого не обращая внимания.

— Эй! — заорал водитель. — Ты совсем долбанутая?! Зачем ты задом гонишь по МКАДу?!

Дама презрительно подняла на него взгляд, словно только что заметив.

— А твое какое дело? — визгливо ответила она, уперев руки в бока. — Хочу и гоню!

Водитель от возмущения открыл рот и снова закрыл.

— Ты больная что ли?! — снова заорал он. — Проехала поворот — езжай до следующего! Или аварийку включи и пяться медленно. Но кто ж задом так носится?!

— Это ты мне, сука, сказал? — прошипела дама, а затем вдруг бросилась, цокая каблуками, на середину проезжей части и истошно замахала руками: — Люди! Остановитесь все! Слышите? Я — Божена!!! Смотрите, что я сделаю, смотрите!

Она кинулась обратно, выхватила у одного из таджиков черенок, метнулась к автобусу и стала с истерическим визгом крушить стекло в двери кабины. От первого же удара на стекле появилась витиеватая трещина, но дальше оно на удивление крепко держалось, сколько дама ни старалась.

— Кто это? — спросила Дженни испуганным шепотом.

— Понятия не имею, — прошептал я. — Адская галлюцинация. Надо бежать отсюда, нас плющит просто ужасно!

— А куда бежать-то? — Дженни испуганно оглянулась. — У нас ни денег, ни документов, ни метро поблизости…

Машины невозмутимо катились по МКАДу, объезжая место аварии. За жестяным отбойником дороги начиналась странная местность: по бесконечному пустырю в зарослях прошлогоднего сухостоя валялись бетонные шпалы. Они были огромные — не грузовике такую не привезешь — и валялись в абсолютном беспорядке, словно кто-то рассыпал с неба гигантский коробок спичек. Далеко за полем торчали жилые высотки. Чуть по ходу у обочины вяло дымилась большая металлическая куча из обгорелых сетчатых ящиков. Приглядевшись, я понял, что это тележки из супермаркета, сваленные в груду. Кто их сюда привез в таком количестве, как ему удалось их поджечь и зачем — об этом я думать и не пытался. Бежать действительно было некуда.

В этот момент рядом притормозил второй автобус — точно такой же, только на лобовом стекле стояла табличка «ЗАКАЗНИК-1». Видимо он ехал за нами, потому что внутри сидели такие же оранжевые жилетки. Им, похоже, уже сообщили об аварии, потому что дверь призывно раскрылась и человек, высунувшийся оттуда, гортанно позвал всех внутрь. Таджики послушно набились в автобус, и мы тоже втиснулись последними.

Давка была такая, что нас прижало друг к другу, и мне пришлось обнять Дженни за талию — на ощупь через байковую пижаму она оказалась удивительно теплой и мягкой. Это было сейчас самое спокойное место посреди свихнувшегося мира. Похоже, Дженни тоже так думала.

— Куда мы теперь? — спросила она. — Мне как-то в общагу сейчас совсем не хочется.

— Поехали ко мне! — предложил я. — Поесть чего-нибудь приготовим…

— Поехали, — охотно согласилась Дженни.

В итоге автобус заехал на стоянку, забитую автобусами и людьми, и долго стоял с закрытыми дверями и выключенным двигателем. Наконец пришли какие-то парни с рулоном широкой ленты цвета российского флага. Всех выпустили из автобуса. Парни, вооружившись бритвенным лезвием, принялись прямо на асфальте резать ленту на флаги и раздавать таджикам. А таджики стали кусочками скотча привязывать полотнища к черенкам от лопат.

— Экономней отрезай, не хватит, — ругался один из парней.

— Да и так квадраты, — огрызался его напарник.

Дженни как зачарованная наблюдала за этой картиной.

— Ты видишь то же самое, что и я? — спросила она, тревожно сжав мою ладонь.

— Не знаю. — Я пожал плечами. — А что видишь ты?

— Это флаг Франции. У России в центре синяя.

— Пойдем отсюда скорее, — решительно сказал я.

Но уйти оказалось не просто. Все вокруг было обставлено металлическими заграждениями, за которыми стояли молодые скучающие полицейские. Толпа медленно вваливалась в проход, становясь все плотнее и плотнее, но куда все движутся, было неясно. Иногда толпа останавливалась, затем начинала двигаться снова. Прямо передо мной маячила оранжевая жилетка, от которой пронзительно пахло асфальтом. Я крепко взял Дженни за руку, чтоб не потеряться, и предложил выбираться из потока вправо.

Как только справа появлялось место сделать шаг, мы смещались туда, и вскоре оранжевые жилетки сменились на вполне гражданские куртки, рубашки и вязаные безрукавки. Пару раз я подпрыгнул, чтобы посмотреть, что происходит, но видел лишь море голов, над которыми мелькали воздушные шарики, транспаранты, обращенные к нам белой стороной, и флаги самых разных цветов — желтые, зеленые, оранжевые. Совсем недалеко от нас над головами хлопало даже старинное полковое знамя, напоминающее штору: выцветший от времени золотой серп и молот на темно-кровавом бархате, с золотой бахромой и кистями.

Толпа все это время гудела, но невнятно. Вдруг какой-то мужик за нашими спинами ожил и принялся выкрикивать речевку хрипло и возмущенно:

— Кто!!! Блять!!! Если не Путин!!! — скандировал он. — Кто!!! Блять!!! Если не Путин!!! Я спрашиваю вас!!! Ответьте мне, кто?!! Кто!!! Блять!!!

Толпа невнятно загудела, а затем стала нестройно подхватывать.

— Слушай, — спросила Дженни, — а это за или против?

— Ты меня спрашиваешь? Понятия не имею. Вроде и выборы сто лет как закончились.

— Скажите, а митинг за или против? — обратилась Дженни к пожилой женщине в роговых очках с дужками, обмотанными зачем-то мятой и неряшливой фольгой.

Та ничего не ответила, но посмотрела взглядом, полным ненависти и презрения. Стекла у ее очков оказались с невероятным увеличением, поэтому ненависть выглядела огромной.

— Давай срочно выбираться, — я потянул Дженни за руку и принялся грубо расталкивать людей плечами.

Дело пошло заметно быстрее. Вокруг стоял дикий шум, мельтешили лица, а один раз мы даже повалили штатив с огромной камерой «НТВ++», который внезапно вырос из толпы перед нами. Перед камерой стоял пузатый мужик в костюме клоуна с рыжей шевелюрой, накладным носом и выбеленным лицом. Похоже, ему было без разницы, с кем разговаривать, потому что, когда штатив упал, он на полуслове повернулся к нам и, не меняя интонации, продолжал говорить вслед, пока между нами не сомкнулась толпа: «…социальные льготы и пассионарность гражданского населения. Эта пассионарность сохранилась сегодня только в России как ответ на давление иностранных спецслужб. И здесь я хотел бы особо подчеркнуть два фактора, а именно…»

А потом толпа резко закончилась, и мы с размаху налетели на загородку, которую придерживал рукой здоровенный ушастый полицейский. На пальцах руки синела полустертая татуировка «ТУЛА».

— Куда прешь, — лениво пробасил он.

— Нам разрешено! — решительно сказал я.

— Матросы что ли? — недоверчиво спросил полицейский, оглядывая нас, а затем раздвинул перед нами загородки: — Идите, но обратно уже не пущу, — пригрозил он.

Оказавшись на свободе, мы нырнули в арку и оказались на параллельной улочке. Здесь было тихо, хотя шум толпы доносился и сюда. А потом толпа зашумела сильнее, а из далеких динамиков заиграла грустная песня. Динамики старательно гудели, наполняя воздух ностальгической мелодией, которую полностью перекрывал спокойный голос певца, словно в старых советских кинофильмах. Но слов было не разобрать. А затем ликующий рев толпы достиг предела, словно между нами не было этой кирпичной пятиэтажки, и вдруг над крышей поднялась разноцветная стая воздушных шаров. Следом поднялась огромная надувная голова и обвела окрестности добрыми нарисованными глазами. За головой вылезли плечи и туловище с надувными рукавами, изображавшее деловой пиджак со строгим галстуком. И гигантское воздушное чучело медленно поплыло в небо, покачивая подошвами исполинских ботинок.

— Что это было? — спросил я ошарашенно.

В ответ послышался далекий выстрел, а через секунду в небе расцвели гроздья праздничного салюта. Дженни вдруг уткнулась мне в грудь.

— Я не могу больше! — всхлипнула она. — Верните меня в нормальный мир! Отпустите меня!

— Пойдем, пойдем, — сказал я, обнимая ее за плечи. — Просто надо научиться вести себя так, будто все вокруг нормально. Пойдем спрячемся, скоро все пройдет.

Но ничего не проходило. Над головой грохотал салют, а мы шли по улицам, стараясь не смотреть на вывески и лица прохожих, в каждом из которых было свое безумие.

Из огромной фуры с надписью «ТРАНС» прямо посреди бульвара выгружали один за другим новенькие диваны в полиэтилене и ставили в два этажа.

Огромный пакет кефира на человеческих ножках кинулся нам наперерез, размахивая ручками и бумажной папкой. Изнутри тонкий девичий голосок, приглушенный слоями картона, предложил поучаствовать в социальном опросе всего на пять минут, и звонко выматерился нам вслед, когда мы прошли мимо, никак не реагируя.

Поперек дороги по земле тянулась здоровенная труба почти в человеческий рост, а через нее был выстроен деревянный переход с резными перилами и очень узкими ступеньками. Перед ним скапливалась очередь из прохожих. Какая-то бомжиха в дранной меховой шубе деловито срывала с трубы пласты стекловаты и запихивала в свою клетчатую сумку на колесиках.

Крепкие тетки в одинаковых серых халатах и белых косынках, вооружившись ломами, методично выкорчевывали кирпичи тротуарной плитки и небрежно скидывали прямо на проезжую часть. За ними плелись трое хмурых мужиков с тачкой и лопатами, и забрасывали освободившиеся дыры дымящимся асфальтом, разравнивая его сапогами.

Красная «Ауди» с тонированными стеклами, устав тащиться в пробке за троллейбусом, вдруг взревела двигателем, подпрыгнула и вкатилась на бульвар, гулко стукнув днищем о бордюр. Она унеслась вперед по дорожке, распугивая пешеходов и мамаш с колясками, а чуть дальше мы уже видели, как она гудит с тротуара и сигналит фарами, пытаясь снова вклиниться в поток, причем за тем же самым троллейбусом.

Остальные машины выглядели не лучше. Один «Жигуленок» ехал с открытым капотом, из-под которого валил черный дым. Когда капот открывался слишком высоко, водитель высовывался по пояс из бокового окна и рукой слегка прикрывал его. В стальном кузове самосвала были насквозь прорезаны электросваркой громадные буквы «БГ433», и через них на дорогу плоскими струйками непрерывно тек песок. Старенький, но вполне респектабельный джип вез на крыше обычный железный бак для мусора — грязный и подписанный масляной краской «ЯСЛИ 7». У маленькой «Дэу» нежно-салатового цвета из распахнутой горловины бензобака торчал заправочный пистолет с обрывком шланга. Старинная «Волга» несла на своем капоте трехметровую иглу антенны — она с оттяжкой стегала ветви каштанов, растущих вдоль дороги.

Припаркованные автомобили стояли совсем дико и в совершено неожиданных местах. Но особенно меня почему-то поразил оранжевый эвакуатор: он торчал посреди тротуара, занимая все пространство, а прохожие обходили его по проезжей части. Судя по спущенным колесам и мусору, накиданному на площадку, стоял он здесь с зимы.

— Вот тут и живу, — сказал я Дженни, когда мы свернули во дворы и подошли к подъезду бетонной башни. — Заходи. Нам на последний этаж, лифт сейчас не работает.

— Сейчас не работает? — на всякий случай с ударением переспросила Дженни.

— Ну да. Его в будни утром выключают, а в шесть вечера снова включают. — Я покосился на нее. — Только меня не спрашивай, зачем. Может, электричество для каких-нибудь окрестных цехов экономят. Я здесь третий год живу, всегда так было.

— Вот я и думаю, — вздохнула Дженни. — Если мы приняли препарат сегодня, то как же оно всегда так было?

Я пожал плечами.

— Ну вот смотри, — продолжала Дженни, бодро шлепая по ступенькам резиновыми галошами, — у тебя на входе в дом целых четыре двери подряд, одна за другой. Четыре! Подряд! Это всегда так было?

— Ну да. Сначала кодовый замок, на второй — домофон, третья обычная, ну и четвертая железная…

— Ладно, а вот это что? — Дженни бесцеремонно указала пальцем.

— Это дядя Коля, — объяснил я. — Здравствуйте, дядя Коля.

— Здоров, — кивнул он, не отрываясь от экрана.

— А почему он сидит на лестнице в одних трусах?

— Ему дома жена курить запрещает.

— И он всегда так сидит?

— Нет, конечно. Зимой — в свитере.

— Но все равно сидит здесь? С телевизором на коленях? — допытывалась Дженни.

— Ну да… Пришли, вот моя квартира. — Я распахнул электрощиток и вынул из тайника ключ.

Дженни с любопытством озиралась.

— Скажи, а вот эти все ведра и тазы… — начала она.

— Это не мое, — перебил я. — Это хозяйки. Она здесь почти не бывает. А моя комната вот тут.

— Нет, просто я никогда не видела столько ведер. Зачем они ей?

— Она домашнее мыло варит.

— Домашнее мыло? — отчетливо переспросила Дженни, внимательно глядя на меня. — Мыло? Домашнее?

Я пожал плечами.

— И это нормально? — подытожила Дженни.

— Вроде того.

Дженни долго смотрела на меня, а затем вдруг облегченно рассмеялась.

— Ну, слава богу. Я уж боялась, что все три дня будет плющить. А тебя, я вижу, уже отпускает потихоньку. Значит, скоро и меня отпустит.

— Что-то я не уверен, что меня отпускает, — пробормотал я, заглядывая в холодильник. — Слушай, еды нет, давай я в магазин спущусь?

— Я с тобой! — быстро сказала Дженни.

— Хочешь переодеться? — предложил я. — Майку и штаны найду, а вот с обувью не уверен…

— Зачем? — удивилась Дженни. — В пижамах и пойдем, полгорода уже прошагали.

— Ну теперь-то у нас есть во что переодеться.

— Так кругом же одни ебанутые, — возразила Дженни. — Чего мы будем выделяться?

— Тоже верно, — согласился я.

В магазинчике было немноголюдно, и мы с Дженни неспешно шли вдоль стеллажей. Я рассматривал ценники и этикетки, которые попадались по пути.

— Знаешь, нет, — сказал я, наконец. — Совсем меня не отпускает. Даже и не думает. Наоборот, все сильнее и сильнее накрывает.

— Ты уверен? — нахмурилась Дженни.

Я кивнул на коробку с кексиками:

— Вот это ты видишь, например?

Дженни присвистнула.

— Нет, ну может русский у них не родной, что они так фразы строят? — предположила она. — Хотя не до такой же степени: «коньячный спирт» без мягкого знака, а «пшеничная мука» — с мягким…

— Да это как раз ерунда, — отмахнулся я. — Ты на сам рисунок посмотри. Что они с осликом делают?

— Ой, бля… — не сдержалась Дженни и испуганно закрыла рот ладошкой.

— Ведь такое случайно не нарисуешь, верно?

Дженни кивнула, еще раз посмотрела на рисунок и покраснела.

— Давай возьмем, — сказала она решительно. — Покажем кому-нибудь. С кафедры психиатрии.

Мы пошли дальше, взяли сосисок, овощей и хлеб. Дженни остановилась у корзины с плюшевыми енотами, вынула одного и принялась рассматривать.

— Нравится? — с готовностью спросил я. — Берем, будет у тебя енот.

Дженни молча помотала головой.

— Если ты хочешь меня спросить, что делают плюшевые еноты в продуктовом магазине… — начал я.

— Почему у него из жопы белые ленты? — перебила Дженни. — Почему?

Я пригляделся. Действительно, прямо из задницы енота торчал целый пучок белых лент. Было их там три штуки — широкие, жесткие, длинные, чуть ли не полметра, покрытые нескончаемыми абзацами убористого текста на всех языках мира.

— Там написано, как стирать, — неуверенно объяснил я.

— Как люди научились стирать? — насмешливо переспросила Дженни. — Статьи из Википедии?

— Так всегда делают, — уверил я. — Вообще всегда. На всех игрушках мира. Не спрашивай меня, зачем.

— Вшивают в жопу? — уточнила Дженни. — Намертво? Их же никогда оттуда не выдрать. Смотри!

Она вдруг намотала ленты на руку и потянула изо всех сил. Ленты не оторвались, но задница енота вдруг треснула, и на пол посыпалась пенопластовая крошка.

Дженни испуганно запихнула енота в глубину ящика, отскочила в сторону и принялась делать вид, что рассматривает этажерку с вином. Даже сняла одну из бутылок.

— Возьмем? — предложил я. — Отметим знакомство.

— Что-то я боюсь, как оно на алкоголь ляжет, — нахмурилась Дженни. — Я же тебе рассказывала, как меня мутило от таблетки в клубе.

Вдруг послышался окрик.

— Молодые люди! Матросы! Я вам говорю! — раздраженно повторила кассирша, грозно приподнимаясь над своей кассой. — Положите обратно! Для кого объявление висит?

Дженни испугано вернула бутылку на место.

— В будни продажа алкоголя в Москве запрещена, — объяснила кассирша. — Только по выходным и праздникам. Не знаете, что ли?

Я покачал головой.

— Давно? — спросила Дженни тихо.

— С начала месяца, — ответила кассирша. — Вот приказ висит. Продажа любой продукции, содержащей алкоголь, в рабочие дни запрещена. Постановление правительства Москвы.

— Да мы и не собирались, — ответил я. — Просто смотрели.

— Просто смотреть вот сюда надо! — проворчала кассирша, снова указывая пальцем на ламинированные таблички, развешенные над кассой.

Мы подошли ближе и стали читать.

— А петрушка не продается вообще или тоже в рабочие дни? — аккуратно спросила Дженни кассиршу.

— Вообще, — процедила кассирша. — Там нашли наркотические вещества. Приказ главного санитарного врача Онищенко.

— Хорошо, а чеснок-то почему? — удивился я.

— Отравлений много было, — ответила кассирша и демонстративно отвернулась, качнув серьгами: в ее ушах на коротких серебряных цепочках висели маленькие пушистые мышата, изящно сшитые из какого-то породистого меха. Из попы каждого мышонка тянулся до плеча плоский белый ярлык с надписями на разных языках.

— А почему мобильными телефонами в торговом зале запрещено пользоваться? — спросила Дженни.

— Вам товар пробивать? Или вы мне нервы трепать будете? — вспыхнула кассирша. — Просто больные все какие-то… — с чувством добавила она, грозно махнув серьгами.

Я выложил перед кассой покупки. Кассирша ожесточенно тыкала в каждый предмет лазерным сканером, а затем всякий раз его откладывала и принималась набирать коды вручную. С пельменями она даже набрала код дважды.

— Марин! — вдруг заорала она в зал, поднимая голову. — Опять пельмени не пробиваются, посмотри код?

Ей никто не ответил.

— Не пробиваются, в базе нет, — сказала касирша и бросила пельмени в ящик на полу.

Там уже лежали две такие же пачки, только сильно раскисшие. Следом кассирша схватила коробку с кексами и привычным движением швырнула ее туда же.

— А это сейчас вообще нельзя, — пояснила она. — Вы на упаковку смотрели?

Дженни густо покраснела. А я набрался наглости и все-таки поднял на кассиршу вопросительный взгляд.

— Там в составе коньячный спирт, — объяснила кассирша. — С вас двести девяносто три семьдесят.

Дженни сидела в кресле, скрестив ноги. Перед ней лежал мой старенький ноутбук, она копалась в интернете.

— Слушай, вообще пиздец, — вдруг сказала она. — Извини, другого слова нет.

— Что там?

— Госдума обсуждает вопрос установки счетчиков на канализационных трубах! Хотя нет, стоп… Пресс-секретарь тыры-пыры такая-то… успокоила журналистов, объяснив, что… Ага, ну, слава богу: законопроект не коснется самих жилых помещений! Вот перечислено: только государственных учреждений, предприятий, офисов… — Дженни замолчала, продолжая шевелить губами. — Хотя, нет, коснется! А также санузлов, принадлежащих жилым помещениям в квартирах граждан.

— Это где такое? — спросил я устало.

— Да это везде! — Дженни подняла глаза. — Если конкретно — ленту новостей ИТАР-ТАСС читаю. Просто подряд. — Она снова уткнулась в экран: — В Кемерово неизвестные угнали тепловоз. Епископ брызнул в лицо журналистке расплавленным оловом. В Москве проезд по улице Обручева с сентября станет платным. Иран объявил… Ого! Иран объявил войну Египту и Венгрии! Командующий ВВС США заявил… — Дженни замерла с открытым ртом. — Стоп, это я вообще читать не буду. Вдруг оно от нашего внимания запускается? Так и нас с тобой разбомбят…

— За два дня не успеют, — возразил я. — Нам осталось-то два дня продержаться.

— Британские ученые обнаружили на орбите… — снова начала Дженни. — А нет, пустяки. Президент России подписал указ о повышении пенсионного возраста до семидесяти пяти… Тоже ерунда. В Павлово охранник госпиталя… Чушь собачья. Стоп! В Павлово охранник госпиталя ФСБ прострелил пациенту здоровую ногу из-за брошенного окурка.

— Чего? — насторожился я.

— Дело закрыто за отсутствием состава преступления. — Дженни подняла на меня глаза: — Слушай, я не могу больше! Не могу!

— Успокойся, — сказал я, присаживаясь рядом и обнимая ее. — Надо просто потерпеть. Понимаешь?

Дженни всхлипнула и кивнула.

— Все! — сказала Дженни, едва переступив порог, и со злостью швырнула сумку с тетрадями в темноту коридора.

Загремели падающие ведра.

— Ну ладно тебе… — Я обнял ее и поцеловал. — Что опять стряслось?

— Четвертый день! — всхлипнула Дженни. — Четвертый уже пошел! А оно только хуже!

— Где?

— Да везде! — Дженни топнула ножкой. — Везде! Ты не видишь?

— Вижу, но терплю, — вздохнул я. — Сегодня даже в институт не пошел. А у тебя что нового?

— Ничего особенного! — с вызовом сказала Дженни. — По закону божьему на нашем курсе будет не зачет, а курсовая. Выдавали сегодня темы, мне досталось «Мощи ли молочные зубы». Я не могу больше!!! Не могу!!!

Я решительно кивнул.

— Дженни, давай съездим в госпиталь? Ну, извинимся, что убежали, спросим, что делать. Одежду, опять же, может отдадут.

— Мобилку, — кивнула Дженни. — Мобилку особенно жалко. И наушники.

Госпиталь почти не изменился. Только перед зданием теперь стояли два автобуса: второй был зеленый — с расплющенной мордой и без лобового стекла, зато с уцелевшей табличкой «ЗАКАЗНИК—2». Профессор возился внутри, вывинчивая что-то из кабины. Он был хмур, наше появление его не удивило, но и не обрадовало.

— Вы за деньгами? — спросил он сходу. — Денег не будет. Вы убежали, мы так не договаривались.

— Послушайте… — начала Дженни.

— Не будет денег! — упрямо повторил профессор. — Нет у нас сейчас денег. Нету. Нам Рустама пришлось отмазывать, нет денег.

— Да не нужно нам ваших денег! — крикнул я с отчаянием. — Скажите просто, когда это кончится? Когда нас отпустит?!

Профессор удивленно посмотрел на нас.

— А я вас и не держу, — сказал он. — Зачем вы мне нужны? Поднимайтесь на пятый, Ксения вам одежду вернет. Ну и всего вам доброго.

— А препарат когда прекратит действовать? — спросила Дженни.

— Какой препарат? — удивился профессор. — А, вы про эксперимент что ли? А всё закончилось.

— Да не закончилось же! — закричали мы хором. — Он же не отпускает!

— Кто? — изумился профессор.

— Препарат!

— Вы с ума сошли? — Профессор отложил отвертку и вытер замасленные руки об халат. — Это плацебо.

— Что?!

Профессор заговорщицки подмигнул и сообщил доверительным шепотом:

— У нас нет никакого препарата. У нас и лаборатории уже давно нет. Просто есть проект, есть финансирование, и начальство требует отчетов. Так что мы пока проводим вторую половину эксперимента. Чтобы отчитаться хотя бы на пятьдесят процентов.

— Какую вторую половину? — не понял я.

— Контрольная группа, — объяснил профессор. — Вы ж медики, должны знать: в любом эксперименте половина испытуемых — контрольная группа. Они принимают не препарат, а просто воду. Вот это вы и были.

— Так значит… — опешил я, — не было никакого препарата?

— Не было, — подтвердил профессор. — Я ж вам сразу намекнул, что никакого действия на ваш организм не будет. Помните? Правду я вам не мог сказать, потому что какой же тогда эксперимент? Но воду-то в стаканчики я набирал прямо при вас из крана. Или вы не обратили внимания?

Я замолчал потрясенно. Дженни тоже молчала.

— Так что же это получается? — наконец произнесла она одними губами. — Нас теперь уже никогда не отпустит?

март 2012, Москва