Княжич Олекса. Сказ первый

ПРИСКАЗКА

Весеннее солнце неумолимо закатывалось за крыши резных теремов, озаряя последними багровыми отблесками деревянные мостовые Переяславля-Залесского. Торговцы, выстоявшие день на на оживленных городских улицах, собирали товар в тележки, уже предвкушая, как насытятся горячей мясной похлебкой и ломтем свежеиспеченного хлеба дома. Прохожие все убывали, торопясь оказаться до темноты под родным кровом, улочки пустели, а сумерки, как будто просачиваясь прямо сквозь щели мостовой, расползались по земле, постепенно разрастаясь вширь и в высоту, заполоняя все вокруг.

Когда же сумеречные тени стали выше человеческого роста и потянулись к кровлям теремов, по улицам — разгоняя редких прохожих со своего пути — пронеслись трое конных всадников. Двое из них были одеты как воины князя, а третий, огненно-рыжий, хоть и был одет просто, но шапка с собольей оторочкой выдавала в нем челядинца при богатом столе. Всадники двигались стремительно, будто их подгоняла нечистая сила, и вызывали страх у тех, кто попадался им на пути: ужели стряслось что-то страшное, пожар или какая другая беда нагрянула нежданно-негаданно?..

Отряд, разыскав нужную избу, остановил коней. Покинув седло, княжий гридник в собольей шапке шагнул было к воротам, собираясь загрохотать по ним кулаком — но те распахнулись пред ним сами. Навстречу ему вышла женщина, взирая на незваных гостей без страха. Невысокая, крепко сбитая, с острыми и гордыми чертами смуглого лица, она походила на женщин-горянок, коих изредка привозили с собой торговцы людьми.

— Это ли дом княжеского ратника Микулы Славича? — спросил гридник у нее.

— Он самый, — с достоинством ответила женщина. — Но если ищите его, то придется обождать, покуда он вернется. Третьего дня как на охоту ушел.

— Нам не Микула Славич нужен, а жена его — Миланья. Говорят, Микула с год назад взял ее из полонянок. Не ты ли?

Женщина тут же своенравно подбоченилась:

— Ну может и я. И что с этого?

— Говорят, ты хвори умеешь лечить и недуги заговаривать?

— Мало ли кто что балаболит! Больше сплетни старушечьи слушайте! — рассердилась вдруг та и вознамерилась уже закрыть дверь.

Однако княжий служитель схватил ворота и не позволил им захлопнуться перед ним.

— Ты погоди серчать! Али еще не поняла, кто мы? — спросил он важно. — Мы от князя Ярослава Всеволодовича. Коли знаешь ты как болезни исцелять, то велел он тебя в вотчину княжескую доставить побыстрее. Промедлишь — может поздно уже будет.

Миланья заговорила не сразу, хоть и поняла теперь, зачем они пожаловали. Как, неужто ее помощь самому князю понадобилась? Да, она и вправду ведала колдовские заговоры, в травах целебных разбиралась — и, случалось, помогала хворым избавиться от болезни — но также помнила Миланья, что таких, как она, и на вересковый костер могут возвести, несмотря на все добрые дела… Впрочем, откажешь князю — уж точно беды не миновать!

— Раз князь зовет — пойду, — проговорила Миланья решительно. — Только я не побегу рядом с твоим конем как собака. Посади на седло да и отвези меня в княжескую вотчину.

Мужчина в собольей шапке хмыкнул. Легко он заскочил в седло, подал ей руку и как пушинку закинул Миланью к себе. Резвые кони, грохоча копытами, стремительно рванулись в обратный путь, летя как ветер. Оказавшись в центральной части города, они миновали ров, питающийся водами от реки Трубеж и отделяющий княжескую вотчину от города, и поднялись на холм, насыпанный руками смердов еще во время правления первых князей. На холме этом, окруженный множеством хозяйственных построек, возвышался терем, чьи шпили на высоких башнях царапали чернеющее небо.

Княжеские служители остановили коней в дворе и спешились. Гридник провел Миланию в сени, а оттуда в богатую и ярко освещенную гридницу, где восседал на резном стольце князь Ярослав Всеволодович.

Миланье еще не доводилось видеть князя воочию. В народе сказывали, что он высок ростом и статен, что волосы и борода у него русые, как у батюшки его — Всеволода Большое Гнездо, что глаза серо-зеленые, как болотные омуты, ну а глас походит на медвежий рык. Глянув на князя, Миланья убедилась в правдивости людской молвы, а стоило ему заговорить, как она поежилась — действительно, медвежий рык!

— Кто такая? Чьего роду-племени?

— Жена твоего верного слуги, Микулы Славича, — Миланья отвесила князю земной поклон. — А раз жена становится единым телом с мужем своим, то я его роду-племени и принадлежу у русичам.

— Гладко говоришь, — князь окинул ее тяжелым взглядом. — Не желаешь, значит, назвать места, откуда прибыла?

— Не прибыла. Привезли меня силой. Мое родное селение сожгли татники, а меня взяли в полон. Микула Славич выкупил меня, за что я поклялась быть ему верной женой. Теперь здесь мой дом и мой супруг — мой род.

— Говорят, ты тайны целительства ведаешь? — продолжил князь, видимо, удовольствовавшись ее ответом.

— Ведаю, пресветлый князь, — она склонила голову.

— А роженице освободиться от бремени сумеешь помочь?

Миланья подняла взгляд на князя, и успела приметить мелькнувшую в его лице муку, которую он тотчас постарался скрыть. Ей стало ясно, для чего князь приказал доставить ее. Все в Переяславле-Залесском знали, что молодая жена Ярослава — княгиня Феодосия — на сносях и вот-вот должна родить.

— Сумею.

— Ежели справишься — щедро вознагражу, — сказал князь ей.

— Ведите меня к роженице, — ответила женщина спокойно.

Князь подал знак рукой и старуха, закутанная в черное, затопала больными ногами прочь из гридницы, указывая Миланье дорогу. Они поднялись наверх, в покои, расположенные в самой лучшей части терема. Еще не распахнулась дверь в горницу, а знахарка уже услышала тяжкие стоны, полные боли. За порогом она увидела столпившихся подле ложа старух-повитух, те облепили роженицу со всех сторон — двое из них заставляли княгиню глотать темный отвар из глубокой плошки, а прочие давили руками на живот, как бы желая выдавить плод из ее чрева. Княгиня — обнаженная и вся взмокшая — металась под их руками, обезумев от непереносимой боли.

— Как давно она пытается разродиться? — спросила Миланья свою проводницу.

— Со вчерашнего утра, — скрипуче отозвалась та.

— Прочь, дурехи! Не прикасайтесь к ней! — вскричала Миланья и, бросившись к ложу, принялась отталкивать повитух от роженицы.

— Кто тебя тут старшей сделал? — попробовала было возразить ей одна из них.

— Князь! — ответила знахарка резко, и не тратя времени более, принялась распоряжаться: — Пусть они выйдут прочь и больше носа сюда не суют! И пришлите мне шуструю девку в подмогу.

Повитухи покинули горницу, бросая на новоявленную врачевательницу злобные взгляды. Феодосия все стонала, закрыв глаза и беспомощно раскинувшись на широкой постели. Миланья, смочив тряпицу в чане с холодной водой, прижала ее к горящему лбу роженицы, про себя дивясь ее облику: несмотря на долгую родовую муку ее облик не утратил необыкновенной прелести, против которой не устояло бы никакое мужское сердце. Не мудрено, что Ярослав прятал свою жену в тереме и позволял ей казаться на глаза народу!

Миланья зашептала ей на ухо сокровенные слова, призывающие на помощь древние силы. Вскоре Феодосия перестала натужно стонать, вздохнула полной грудью воздух и открыла глаза, посмотрев на Миланью глубоким, осмысленным взором. Глаза у княгини были цвета темного липового меда.

— Кто ты? — прошептала Феодосия пересохшими губами.

— Миланьей меня зовут, — ласково проговорила женщина. — Я помогу тебе разродиться, светлая княгиня.

— Я страшилась, что помру прежде, чем рожу сына князю! Эти старухи хотели убить меня… До чего же больно, больно!..

— Не бойся. Я сделаю так, что ты родишь быстро. Только не кричи на меня и не сопротивляйся. Я положу руки тебе на живот и уговорю твоего сына родиться.

В горницу прибежала девка, присланная в подмогу. Миланья распорядилась приготовить чан с горячей водой и чистое полотно, после чего встать подле ложа и ожидать следующих приказаний. Знахарка, бормоча заклятия, возложила ладони на живот Феодосии.

— Твой сын очень упрям, княгинюшка, — заметила она с улыбкой, на миг прервав свой обряд. — Он хочет выйти не так, как все дети. Но я его уговорила — сейчас он перевернётся, и устроится как нужно. Переведи дух и потерпи.

И вновь Миланья забормотала слова на странном, чуждом языке. Феодосья вскрикнула, задрожала, ощущая, как дитя внутри нее начало двигаться. Выгнувшись от родовой муки, она, однако, чувствовала блаженство, ключом бьющееся в груди: ее сын наконец-то готов родиться! Прикрыв глаза, роженица утонула в голосе знахарки, доверившись ему — а открыв, услышала надрывный плач младенца.

— Твой сын, княгиня, — сказала Миланья, протянув ей младенца, уже завернутого в пуховой платок.

Благоговейно Феодосья прижала к груди младенца.

— Благодарю тебя! — прошептала княгиня, просветлев ликом. — Неужто я пережила эту ночь?.. Ты спасла меня и дитя! Благодарю тебя!

Миланья лишь улыбнулась ей. Вместе с девкой, она осторожно обмыла княгиню, расчесала ее длинные черные волосы и заплела их, затем прибрала постель, сменив запачканные простыни на свежие. Сделав такие приготовления, Миланья послала девку со счастливой вестью к князю; та со всех ног кинулась выполнять поручение сломя голову — ведь принесшему известие о рождении сына по обычаю полагалась щедрая награда.

— Кто научил тебя колдовать? — спросила княгиня, когда она и Миланья остались одни в горнице.

— Мать научила, а ее — бабка. Вот так-то, — ответствовала та просто.

— Какой же ты веры?

— Какая на то разница? Моя вера не мешает мне спасать человеческие души, а кто какому богу молится — меня не касается, — уклончиво отозвалась женщина.

— А я уж решила сегодня, что бог вознамерился меня наказать! Все повитухи вокруг шептались о том, что я грех совершила, став женой того, у кого уже жена законная имеется, — вздохнула Феодосия, поглаживая темные волосы на макушке сына. — Слышала я, как бормотали они, будто по божьим законам я и не жена Ярославу вовсе, а так — полюбовница, вот через то и заслужила мучительную кончину…

Такие сплетни действительно бродили по Перееславлю-Залесскому, Миланья не раз слышала болтовню торговок на базаре. Люд судачил, что князь сделал грех, женившись при живой жене, когда закон дозволяет жениться повторно только вдовому и тому, чья супруга приняла монашеский постриг. Первую жену — княгиню Ростиславу, дочь могущественного князя Мстислава Удалого — отнял у Ярослава сам тесть, покарав за развязанную Ярославом войну против родных братьев. Разбив войско Ярослава, пленив его, Мстислав приказал своим войнам увезти Ростиславу из Переяславля-Залесского и вернуть в отчий дом — разлучив ее не только с мужем, но с новорожденным сыном Федором, которого суровый Мстислав распорядился оставить на воспитание у отца. Князь Ярослав недолго ходил одиноким, посватавшись к дочери рязанского князя — Феодосии. Вскоре он ввел ее в свой дом как новую жену, ничуть не смущаясь укоров православного духовенства.

— Ты не полюбовница, ты жена — ведь князь назвал тебя своей женою, — молвила Миланья ободряюще. — А что до кары божьей… Ежели б господь желал тебя покарать, разве бы он позволил мне прийти к тебе? А раз я тут, выходит, нужно было мне спасти тебя и сына твоего.

Красивые губы княгини тронула мягкая улыбка после ее слов.

Дверь в горницу распахнулась. Князь Ярослав, войдя, словно бы заполнил собою все вокруг — столь сильным и властным он выглядел. Но его суровый облик переменился, едва он увидел жену, возлежащую на ложе с новорожденным у груди. Несколько порывистых шагов и Ярослав очутился подле Феодосии. В его взоре пылал огонь.

Миланья попятилась к выходу, чтобы не мешать князю и княгине.

— Стой! — окликнула ее Феодосия. — Ты моя спасительница и не должна уйти без награды.

— Проси всего, что захочешь, — сказал Ярослав с благосклонностью.

Миланья не смогла ничего произнести в ответ, ошеломленная внезапным видением, снизошедшим на нее при взгляде на князя и княгиню. Рок приоткрыл пред Миланьей завесу тайны и она увидела на краткий миг судьбу, предназначенную Феодосье: смерть уже поставила свое клеймо на ее молодое чело и дни ее были сочтены. Она умрет внезапно, сгорит в огне неведомой лихорадки! Никакие молитвы и колдовские заговоры, которым была Миланья научена, не смогут помещать року свершиться — так суждено… Феодосия оставит Ярослава вдовцом, и любовь к ней будет его терзать не хуже лютого волка до конца его дней. А их сын… Да, сын — Миланья увидела и его — он возмужает под отцовым крылом и…

— Чего желаешь, говори! — громко повторил меж тем Ярослав, удивленный ее молчанием.

— У меня есть всё для бабьего счастья: муж, дом, хозяйство, — вздрогнув, через силу проговорила та. — Моя награда в том, что я помогла княгине. Большего мне не нужно.

— Обычай запрещает отпускать тебя с пустыми руками. Возьми перстень с мой руки, раз уж так, — князь снял кольцо с крупным рубином и протянул ей. После того как Миланья с поклоном приняла его дар, он прибавил: — И ступай с богом. Гридник доставит тебя домой.

Земно кланяясь, женщина отвернулась и поспешила покинуть горницу.

Князь опустился на ложе подле нее и прижался к жене, ласково коснувшись сначала ее губ, а затем крохотного лобика их сына. Младенец, тепло укутанный, сладко дремал на материнской груди.

— Княже… Любый мой… — тихо проговорила Феодосья, сжав ладонь супруга.

Ярослав промолчал, но слезы, блеснувшие на его глазах были красноречивее всех слов на свете.