Книга судеб Российской Федерации

Пивная "Ячменный колос" славилась тем, что в ней все было "по-советски": неуютно как на вокзале, грязно как в хлеву, пахло дешевым пивом, селедкой холодного копчения и сырым луком. В зале стояло с десяток высоких столиков, уставленных пивными кружками, усыпанных рыбьими костями и облепленных посетителями как мухами. Столики освещались дневным светом сквозь давно не мытые стекла высоких окон. За стойкой властвовала Петровна, дородная женщина лет сорока пяти, хмурая и неприветливая, в грязном халате, именуемом "белый" и в грязном колпаке того же цвета. Она немилосердно не доливала пиво, заполняя кружки пеной, швыряла сдачу как подачку и бубнила себе под нос что-то неприветливое. Еще совсем недавно здесь вовсю разбавляли пиво водой, и только визит какой-то комиссии положил этому конец. Заходили сюда конченые алкоголики, бродяги, студенты, спившиеся интеллигенты и другие личности, коих государство наше поставило в самый низ социальной лестницы.

За столиками можно было наслушаться высокоученых бесед на вполне отвлеченные темы, споров о политике (здесь в два счета могли объяснить, почему нынешний президент плох для современной России), о гастрономии, о вкусной и здоровой пище и много-много других поучительных разговоров. Но оживленно в пивной становилось только через час после открытия, пока же собеседники вяло переговаривались, накачиваясь пивом. Среди прочих посетителей выделялся коренастый молодой человек, черный, бородатый, с длинными кудрявыми волосами, в кожаной курточке и линялых джинсах. Рядом с ним тянули пиво два бомжа затрапезного вида. Молодой человек явно кого-то ждал, поглядывал грозно, и бомжи не решались вступать в беседу.

И вот дверь открылась, и в пивную вошел низкорослый мужчина лет тридцати, бесцветный, непримечательный. Посмотришь на такого, отвернешься, и не сможешь вспомнить - ни каков он из себя, ни во что одет, ни что написано у него на лице. Он вошел бы совершенно незаметно, если бы черный молодой человек не начал махать руками и кричать: "Петя, Петя!" Петя заметил его, кивнул головой, подошел к стойке, подождал, пока Петровна наполнила пеной две кружки, и присоединился к приятелю. Бомжи с готовностью потеснились, с любопытством поглядывая на новенького.

- Ты здесь? - отрывисто произнес Петя, пожимая приятелю руку. - Давно?

- С открытия. Тебя жду.

- Да вот, прикинь, - Петя отхлебнул пива, поморщился. - До сих пор не выплатили гонорар за январскую статью.

Он заметил исступленно любопытные глаза одного из бомжей и отвернулся.

- Это про проституток-то? - спросил молодой человек.

- Да нет, - Петя поморщился. - Про проституток другая. За ту я получил, да и в другой газете совсем. Это про депутата одного.

- Компромат? - ахнул приятель.

- Ты что, родной, я компроматами не занимаюсь, это Витька Голубев, по его части. Легкий пиар, ненавязчиво так. Нет, ну обещали же!

Он стукнул кулаком по столу, кружки подпрыгнули и зазвенели. Бомжи глядели уважительно.

- Слушай, Леха, я на мели совсем, - принужденно произнес Петя, кося глазами. - Подкинул бы сотенку взаймы, а?

- Да не вопрос, старик, - Леха полез за бумажником, и на глазах у изумленных бомжей передал приятелю стодолларовую бумажку, которую тот тут же спрятал.

- Спасибо, дружище, - сказал Петр, конфузясь. - Я как только, так сразу.

Возникла неловкая пауза. Кто из нас не знает, каково это - просить взаймы, а также каково давать взаймы - оба чувствуют себя не в своей тарелке. Паузу неожиданно прервал маленький бомж с испитым лицом, носящем следы интеллекта:

- Я извиняюсь, молодые люди, - сказал он смущенно. - Можно вопрос?

- Ну? - хором отозвались приятели.

- Вот вы сто баксов ему заняли, извиняюсь, не знаю имени-отчества... - бродяга замолчал, ожидая, что ему представятся, но Алексей не назвал себя, и бродяга продолжал: - Это ж какие деньжищи! Мне бы на месяц хватило!

- Брось, отец! - брезгливо поморщился Алексей. - Это ты сейчас так говоришь, а получи сто баксов, пропьешь в три дня.

- Ну уж, в три дня! - засомневался бомж. Его товарищ тоже с сомнением покачал головой. - Но у меня не об этом вопрос. Вот для вас сто баксов, как в ранешние времена пятерка - занял приятелю до получки, и не страшно. А сколько пива можно было откушать на эту пятерку! Я к тому, что на сто долларов-то пива можно и поболе выпить. А? Да не здесь, а в хорошем баре. Я к тому - почему вы здесь?

- Нравится нам тут, отец, - ответил Алексей. - Не спрашивай - чем, объяснить не могу. Как-то здесь... располагает. Да и дешево. А сто баксов, они на другое пригодятся. Ты вот что, батя. У нас тут с товарищем дело, нам обговорить надо. Ты слушать слушай, только не мешай. Лады?

- Какой разговор! - бродяга всплеснул руками. - Какой разговор. Мы понимаем, что ж, не люди, что ль?

- Есть новостюшка одна, - сказал Алексей Петру. - У телецентра пикетик странный образовался. Стоят молча, с плакатами. У одного мегафон, он иногда речевки выкрикивает, но редко. Мент там у них для охраны. По всему - пикет санкционирован властями. Чинно, благородно.

- Что за плакаты? - заинтересовался Петр.

- Да дурдом какой-то! - Алексей смущенно почесал голову. - Перестаньте делать из нас идиотов. Это про телевидение, что ли?

- Интересно, интересно, - проговорил Петр. - Когда появились?

- Да сегодня только. Наши уж спускались, брали интервью. Сегодня в новостях сюжет будет, если выпускающий не выкинет ради чего-то стоящего.

- Вот что, отцы, - Петр повернулся к бомжам. - Вы бы отошли, а? Нам обговорить надо без свидетелей.

- Ну что мы, не понимаем, что ли! - бродяги ретировались, прихватив среди своих пустых кружек полную кружку Петра.

Тот не заметил.

- Знаю я этих грязнуль, - прошептал он Алексею. - Слушают, слушают, что по пивнушкам говорят, да несут в ФСБ. Или ментам. Это ты хорошую идейку подбросил. Репортаж изнутри. Что за акция, кто за ней стоит, кто финансирует. Статья получится что надо. Спасибо, друг. За мной должок.

- Свои, сочтемся, - довольно пробубнил Алексей, пряча глаза в кружке. - А ты что же, внедряться будешь?

- Ну да. Морду тяпкой, плакат какой-никакой намалюю вечером, и вперед. Что твои? Вышли, побазарили, поснимали, скажут пару слов в эфире - ни уму, ни сердцу. А я всю подноготную раскопаю. Только мне поглядеть на них надобно. Издалека, чтобы мордой не мелькать. Поехали?

Они вышли из пивной. На их место тут же стянулись знакомые нам бомжи, быстро слили остатки пива в свои кружки, и, довольные, остались допивать.

На площадке перед телевизионным центром стояли семь человек. В руках у них были самодельные плакаты из толстого ватмана. Маленький старичок в проволочных очках и с куцей бородкой, одетый в поношенный плащ мышиного цвета и мятую фетровую шляпу держал лист, на котором было написано: "Долой дьявольские сериалы!" Старичок поминутно шмыгал носом и сморкался в грязный платок неопределенного цвета. При этом он ставил лист на тротуар, от чего низ листа сделался черным от грязи. Другой старичок... Нет, этого старичком назвать никак было нельзя. Старик. Высокий, статный, широкий, с орлиным носом, одет хорошо, почти дорого. На нем была мягкая куртка явно не китайского происхождения, безукоризненно отглаженные брюки и ботинки на толстой рифленой подошве. Голову венчала шляпа пирожком. Эта шляпа портила впечатление. Все бы хорошо - вальяжный господин около семидесяти лет, в здравом уме и твердой памяти, с плакатом, призывающим телевидение не делать из нас идиотов, но... несолидная шляпа придавала старику несколько легкомысленный вид. Однако взгляд старика был твердым, даже жестким, он поглядывал на прохожих с этакой даже удалью, мол, мне палец в рот не клади, хоть я и пенсионер.

В двух шагах дальше стояла женщина с красным лицом, полная, крепкая, по ней сразу было видно, что она всю жизнь занималась перетаскиванием тяжестей - каких-нибудь шпал, бревен, или, не дай Бог, чугунных болванок. Одета она была бедно, в плащ на два размера меньший чем нужно, отчего он туго обтягивал мощное тело и топорщился где только можно. Под плащом, по случаю холодной погоды, было надето множество шерстяных вещей, в том числе самовязаный красный свитер, вылезающий во все щели. Голова покрывалась пуховой шалью, подделанной под Оренбург. На ногах женщина носила войлочные бахилы и толстые черные рейтузы. Держа в руках лист с надписью "Не дадим изуродовать наших детей!", женщина пританцовывала на месте, смотрела недружелюбно.

Дальше стояли молодые люди, он и она, лет по восемнадцати, худые, замерзшие, в тонких курточках, джинсах и высоких шнурованных ботинках, которые на молодежном жаргоне называются "говноступами". У них даже прически были одинаковыми, мальчишескими, и парня от девушки можно было отличить только по лицам. У девушки было очень одухотворенное лицо, романтическое, склонное к поэзии, разглядыванию луны теплыми летними вечерами, бесплодным мечтаниям, вздохам и ахам. Парень выглядел более практическим, зыркал глазами по сторонам, шипел от холода, периодически начинал прыгать, бегать на месте и вести бой с тенью, в то время как девушка, хоть и выглядела замерзшей, но попыток энергично согреться не предпринимала. Их плакаты требовали прекратить позор в виде телевизионных шоу, заполонивших экраны в последнее время.

Дальше стояла старушка, божий одуванчик, одетая в пальто, модное лет сорок назад, поеденное молью и временем, войлочные боты и какую-то шляпку, приколотую к седым волосам шпильками. Таких бабушек можно видеть в московских музеях, где они с позапрошлого века работают смотрителями. Своим плакатом старушка извещала, что требует вернуть нам наше старое телевидение.

И последним пикетчиком был молодой человек лет двадцати семи, высокий, сутулый, хмурый, с мегафоном на ремне через плечо. Несмотря на холод, куртка на нем была расстегнута. Он ходил перед пикетом, заложив руки за спину, иногда останавливался, и жестяным голосом кричал в мегафон тексты с плакатов. Вид у него при этом был недовольный, словно его принудили кричать под страхом увольнения со службы. Неподалеку стоял снедаемый тоской милиционер.

Что такое шесть градусов? Тепло это или холодно? Бегущие мимо прохожие могли с уверенностью сказать, что тепло, но пикетчикам так не казалось. Они стояли у здания телецентра уже два часа и успели основательно озябнуть. Высокий старик часто поглядывал на часы, видимо чего-то ожидая.

- Второй день стоим, - ни к кому не обращаясь, брюзгливо сказала женщина в плаще. - И что?

- Антоновна, сегодня обещали сюжет по телевизору, - сказал молодой человек с мегафоном.

- И что? - повторила Антоновна.

Молодой человек пожал плечами, презрительно посмотрел на двери телецентра и отошел.

- И ничего, - Антоновна заглянула одним глазом в свой плакат, сплюнула на тротуар. - Хоть бы одна сволочь вышла, поинтересовалась, чего нам нужно-то.

- А чего нам нужно? - спросила одухотворенная девушка.

- Но-но! - строго сказала Антоновна. - Мы знаем, чего нам нужно.

- Но никому не скажем! - хохотнул юноша, похожий на девушку.

Антоновна зыркнула на него, покачала головой.

- Етит твою мать! - сказала она через минуту. - Полтора часа до обеда.

У нее в руке невесть откуда появилась тонкая фляжка из нержавеющей стали, она отвинтила крышечку, что-то прошептала в воздух и отхлебнула.

- И-и, эх! - глаза у нее заслезились, она вытерла рот рукой и бережно спрятала фляжку за пазуху. Оглянулась на товарищей по акции и сурово молвила:- Вам не предлагаю, свое надо иметь.

В это время совершенно незаметно к пикету подошел знакомый уже нам Петр. Подмышкой у него был рулон бумаги. Он стал с краю, со стороны старичка в очках, быстро развернул рулон и закинул веревочку, прикрепленную к нему, на шею. Оказалось, что к бумаге были приделаны деревянные рейки, которые не давали листу сворачиваться, и его можно было не держать в руках. Это событие осталось совершенно незамеченным, и только через две минуты молодой человек с мегафоном наткнулся на Петра.

- Оба-на! - громко сказал он, раскрыв рот. - Это еще кто?

Пикетчики повернулись к Петру, тот жалко улыбнулся и пожал плечами.

- "Телевидение на мыло!" - прочитала Антоновна его плакат.

- Сочувствующий, - тихо произнес старичок в очках.

- Интеллигент? - грозно спросил высокий старик.

- Эээ, - промямлил Петр, - можно сказать, да.

- А можно сказать, и нет? - допытывался старик.

- Ну, собственно...

- Что вы мычите, молодой человек? - старик гордо вскинул голову, отчего его орлиный профиль четко проявился на затянутом серыми облаками небе. - Вы стыдитесь быть интеллигентом?

- Ну вот еще! - возмутился Петр, оглядывая каждого по очереди. - Горжусь этим.

- Потомственный? - продолжал пытать старик.

- Да что ты пристал, Михалыч, к человеку? - сказала Антоновна. Она подошла и стала рядом с Петром. Оказалось, что она одного с ним роста. Ткнула пальцем в плакат: - Что это у тебя? "На мыло". Ты что, на футбол пришел, что ли?

- Но у вас же то же самое... - робко ответил Петр.

- То же, да не то же, - Антоновна наставительно подняла палец. - Что значит - "на мыло"? Ну, судью там, это понятно - мясо, все-таки. А как ты телевидение на мыло переработаешь?

- Но это же фигурально!..

- И, милый, фигурально, оно тоже надо уметь. Да. Телевидение - это... это...

- Целое дело, - подсказал юноша, бодро притоптывая на месте.

- Во! Целое дело. Точно, птенчик! Целое дело. И как же его на мыло? Нет, голубчик, ты не прав. Надо что-то другое, покрепче, и чтоб рабочий и крестьянин понял. Нет, спору нет, он и про мыло поймет, не дурак ведь. Но, тут интеллигент может завыкобениваться, - Антоновна кивнула на старика, который тут же гордо отвернулся.

- Как скажете, - Петр перевернул плакат другой стороной, и стала видна надпись:

"Ударим пикетом по растлевающему влиянию телевидения!"

- Ага, - с сомнением произнесла Антоновна. Она обхватила подбородок рукой и разглядывала плакат Петра как картину в музее. - Про растлевающее влияние - это ты хорошо загнул. Прямо как в былые времена, ага. Тлетворное влияние запада, хе-хе! Короче так. Сегодня перепишешь. Слушай сюда, повторять не буду. "Долой тлетворное влияние телевидения!" Во! Ну чуешь же, чуешь, что я права?

Петр с готовностью кивнул головой.

- Меня зовут Аза Антоновна. Можно просто - Антоновна. А тебя как?

- Петр.

- Ага, Петруша. Очень, так сказать, приятно.

- И мне приятно.

- Ладно, не на балу у предводителя. Еще бы ножкой шаркнул! Вон мужик, видишь? Который тебя про интеллигента спрашивал? Это Семен Михайлович. Рядом снусмумрик стоит - Родионыч. Божий одуванчик - Оксана, между прочим, Арнольдовна. Это тебе не хухры-мухры. Вот кто потомственный интеллигент, гы-гы. Мама-папа, дедушка-бабушка, и так далее. И все были умные. Эти двое, молокососы, Ванька и Машка, а парень с матюгальником - это, значит, наш пионервожатый, гы-гы. Его Егором кличут. Бить врагов и комаров будь готов! Всегда готов! Вообще-то, откуда ты взялся, такой? Мы чужих так-то не принимаем.

- Да я вчера проходил мимо, увидел вас. Подумал - а ведь верно! Делает из нас телевидение полных идиотов, делает! Еще как! Я недавно поймал себя на мысли...

- А не надо, - перебила Антоновна. - Не надо себя ловить. Ловить тебя милиция будет, гы-гы. И лекцию о вреде ящика нам не надо читать, мы и так дюже грамотные. Сочувствуешь - стой. Место не купленное, еще сотню таких поставить можно. Стой, коли надумал. Холодно вот только. У тебя выпить есть? Что? Нету? Ну, паря, вижу я, одет ты не больно по погоде. Курточка тонкая, брючишки тоже. Гляди на меня - я вон как шар надутая, на мне как на капусте - одежек немерено, ан и я озябла. Если бы не водочка... - она достала фляжку, огляделась. - А ты не гляди так, не гляди. Свое надо иметь. Я тебя угощу, ты, значит, хлебнешь, и что останется? На донышке? Нет уж, дудки!

- Так ведь я ж взаймы, - удивился Петр. - Сбегаю в магазин и верну сполна.

- А, ну, коли так, то на, глотни. Э,э,э! Стоишь-то всего ничего, а присосался как пингвин! Ты, голубчик, совесть-то имей.

- А что это вы меня голубчиком называете?

- Во! А чего?

- Да ну. Как-то это... Голубчик... голубой...

- Ну вот! - вмешался в разговор Семен Михайлович, который внимательно прислушивался. - Вы, нынешние, совсем ума решились. У вас теперь и небо голубым назвать нельзя, сразу ассоциации с педерастами. Голубую рубашку наденешь, они смотрят косо и за спиной шушукаются. А голубые глаза куда девать будете? Другое слово подберете? Вон у Машеньки глазки голубые, - он слегка поклонился, Маша в ответ кокетливо наклонила голову. - И что теперь? Голубчик им не нравится! Повылазило педерастов, куда ни плюнь, обязательно в петуха попадешь. Вы даже гордиться стали тем, что не такие! Вас, говорят, десять процентов, а кругом одни педерасты!

Он плюнул всухую и отвернулся.

- А что вы на меня-то показываете? - возмутился Петр. - Я, что ли, педераст?

- Ладно, ладно, - командным голосом сказала Антоновна. - Правда, Михалыч, ты чего наезжаешь-то? Он, что ли, виноват?

- И он в том числе! - сказал Михалыч, правда уже тоном ниже.

- Нет, а я то в чем?.. - Петр даже задохнулся от возмущения. Он подумал минуту и сказал спокойно: - Ты, папаша, фильтруй базар, а то за педераста можешь и огрести.

- Что? - насмешливо произнес "папаша". - Огрести? Уж не от вас ли, молодой человек?

Петр снял плакат, передал его в руки Антоновны, которая заметно наслаждалась происходящим, подошел вплотную к Михалычу и, глядя снизу вверх, раздельно произнес:

- Еще раз намекнешь про педерастов, яйца оторву.

И он схватил Михалыча за яйца и крутанул. Старик охнул, присел, глаза у него выкатились.

- Ну, ты понял, да? - Петр отпустил старика, тот так и остался в согнутом состоянии.

- Что, Михалыч, больно? - участливо поинтересовалась Антоновна, с трудом сдерживая смех. - А сам виноват. Сколько раз я тебе говорила, что язык твой враг, а? А ведь и правда оторвет, с него станется. Куда ты потом, без мужских причиндалов-то? Только в богадельню, гы-гы.

Михалыч только злобно сверкнул глазами, но не на Петра, а на товарищей по пикету, которые радостно улыбались.

- Вообще-то, - подал голос старичок в очках. Голос оказался у него почти фальцетом. - Вообще-то насилие не есть лучший аргумент в споре.

- А что? - радостно подхватила Антоновна. - Что является лучшим аргументом в споре?

Она подняла кулак, обтянутый ветхой перчаткой, осмотрела его со всех сторон. Кулак был впору здоровому мужчине.

- Ну-ну, продолжай, Родионыч, что замолк-то? Как должен вести себя мужчина, который совсем не педераст, когда его в глаза почти назвали педерастом? А? Молчишь, Родионыч?

- Михалыч, ты извини, - сказал Иван, - но я тебя тоже не одобряю.

Егор поддакнул, кивнул головой.

- Во! - заорала Антоновна. - Во! А что наша красавица скажет?

Маша только стрельнула глазками и улыбнулась.

- А вы, Арнольдовна?

Старушка сильно вздрогнула, словно слова Антоновны ее разбудили.

- Видите ли, - сказала она хорошо поставленным голосом бывшей оперной певицы, - я не одобряю ни того, ни другого. Я поясню. Семен Михайлович был, конечно же, не прав, дав понять, что допускает принадлежность молодого человека к людям нетрадиционной сексуальной ориентации. А молодой человек был не прав в том, что возмутился и опустился не только до угроз применения физической силы, но и эту самую силу применил. В то время как нужно было ответить едко, остроумно, так сказать, бить словом, а не руками.

- Во! - обрадовалась Антоновна. - Вот Арнольдовна - человек. Вон как рассудила. Оба, значит, не правы. А мы с тобой, Петруша, значит, в луже сидим. Эх, мне бы только сказал кто, что я... ну, словом, это... - Она опять осмотрела свой кулак со всех сторон. - Ну, вы понимаете. Мокрого места не оставила бы, гы-гы. Погоди, погоди! Арнольдовна, а как бы вы ответили? Ну, так сказать, в пример нашей молодежи, чтоб руками поменьше махать.

Оксана Арнольдовна опять вздрогнула, подумала минуту и сказала:

- Примерно так: "Кто больше всех разглагольствует о гомосексуализме? Разве не сами гомосексуалисты?"

- Во! Во! - Антоновна взмахнула руками, отчего ее плакат слетел с шеи и упал на тротуар.

- Но, простите, - с достоинством отозвался Семен Михайлович. - В ваших словах нет правды. Откуда следует, что только гомосексуалисты говорят о гомосексуализме?

- А ниоткуда! - радостно закричала Антоновна. - Ниоткуда не следует. Но вот тебе, Михалыч, так ответили, и уже ты вынужден защищаться. Видал? - она повернулась к Петру. - Вон как надо было! А ты - за яйца.

Петр пожал плечами.

- Ну, я же говорю, Арнольдовна - человек. Умна, ох умна! Я бы вот ни за что не додумалась. А у нее - образование. Интеллигент. А мы чуть что - руками махать да по мордасам бить. Одно слово - чернь.

- Не принижайте себя, голубушка, - с достоинством сказала Оксана Арнольдовна.

- А я и не принижаю. Я правду говорю.

Разговор прервался. Все стояли молча, и только Егор расхаживал взад-вперед и оглашал окрестности механическим голосом из рупора. Петр с удовлетворением заметил, что он выкрикивает слова и с его плаката.

И тут на площадку перед телецентром, уставленную автомобилями, подъехал старый автобус, не то рыжего, не то желтого цвета, весь заляпанный грязью.

- О! - вскричала Антоновна. - Обед подоспел.

Пикетчики деловито свернули плакаты и залезли в автобус. Петр потоптался в нерешительности перед дверью, потом обратился к пожилому усатому водителю:

- А можно я у вас тут погреюсь?

- Конечно можно! - закричала из глубины Антоновна. - Залезай, Петруша!

Пикетчики расположились на потрепанных сиденьях. В руках у них были алюминиевые миски и ложки. Пожилой мужчина в офицерских сапогах, галифе и короткой белой курточке разливал густой красный борщ из фляги. Борщ был на дне, и флягу приходилось наклонять.

- А ты кто, болезный? - обратился он к Петру.

- Сочувствующий он, - встряла и тут Антоновна. - Ты бы, Тимофеич, налил парню пожрать.

- Не предусмотренный он у меня, - Тимофеич сокрушенно покачал головой. - На довольствии не стоит. Чем могу только - так хлебом. Хлеба женщины мало едят, а им полагается столько же, сколько мужчинам. Хочешь хлеба, болезный?

- Нет, не хочу. А чего это я болезный?

- Замерз сильно. Как цуцик.

- Никакой я не цуцик, - обиделся Петр. - Я в столовой пообедаю. Заодно и...

Он показал Антоновне знаками, как свинчивает крышечку и пьет из фляжки.

- Ага! - обрадовалась та, со страшной скоростью доедая борщ, в то время как остальные едва приступили. - Давай-давай. Хороший парень, я ж говорила.

Петр вышел из автобуса, поежился. Он не успел отогреться, но смотреть, как пикетчики с аппетитом едят армейский борщ, было невыносимо. Почему Петр решил, что борщ армейский, он не смог бы объяснить толком. У автобуса были вполне гражданские номера, водитель выглядел сугубо штатским, только галифе и сапоги кашевара могли настроить на милитаристский лад, но этого было недостаточно.

Петр свернул за угол, быстро достал трубку мобильного телефона, набрал номер.

- Алло, Леха? Слушай, старик, что хочешь делай, но к вечеру я должен знать, кому принадлежит автобус "ПАЗ", оранжевый, номер ЭН пятьсот семьдесят семь Вэ Ка. Старик, нужно позарез. Ты говорил, у тебя знакомые в ГАИ есть. Ну, постарайся, Леша, я тебя умоляю. Ну да, по тому делу. Спасибо, старик. Жду.

Петр пошел в кафе через квартал от телецентра. Кафе было с претензией на высший класс, поэтому дорогое. Здесь Петр, наконец, согрелся, тем более что заказал сто граммов водочки. С аппетитом отобедав, он посидел еще минут десять, потом нехотя встал, пробормотал что-то про тяжелую журналистскую долю, и поплелся к телецентру. По пути он зашел в гастроном, купил бутылку водки, спрятал за пазуху.

Автобуса уже не было. Пикетчики стояли подобревшие, поглядывали благожелательно, даже Семен Михайлович. Егор, очевидно, уехал с автобусом, остальные были на месте. Мегафон Егор оставил Антоновне, и та с удовольствием вопила, прислушиваясь к своему искаженному голосу. Милиционер морщился, но не вмешивался. Кстати, это был уже другой постовой.

- Во матюгальник! - радостно обратилась Антоновна к Петру. - Хочешь вякнуть что-нибудь? Не хочешь? Странный ты какой-то. Мне вот всегда интересно. Компьютер увижу - дай мне кнопочки потыкать, мышку за хвост подергать. Телефон сотовый - тоже. Матюгальник - дай поорать. А ты... Не скучно тебе жить-то?

- А что? В мире полно других вещей, которые мне интересны.

- Ну-ка, ну-ка. Каких это?

- Ну, - Петр неожиданно смутился. Действительно, каких? Произнес с досадой: - Да черт его знает, каких! Не до того как-то. Все работаешь, работаешь, некогда взгляд поднять, на звезды поглядеть.

Они поглядели на небо, все такое же серое и невеселое.

- На звезды, говоришь, - Антоновна вытянула толстые губы в трубочку, причмокнула. - Это хорошо, на звезды. А ты где работаешь, Петруша?

Вопрос был самый что ни на есть невинный и ожидаемый, но Петра он захватил врасплох. Он замешкался с ответом, отчего-то покраснел и промямлил:

- Да я в компьютерной фирме работаю.

У Антоновны на мгновение сделалось постное лицо, но тут же опять стало добродушным.

- Компьютеры починяешь, что ли? Или программист?

- Да и того, и другого понемножку, - ответил Петр. Он решил отвести огонь от себя. - А вы, как я понял, из одной конторы? Обедают вас, привозят-отвозят.

- Ну да, ну да, - согласилась Антоновна. - Из одной. И знаешь, как контора называется?

Она знаком велела Петру приблизиться и таинственно прогудела ему почти в ухо:

- Ке Ге Бе.

- Что, серьезно?! - ахнул Петр.

- А что, вполне, - значительно подмигивая, ответила Антоновна. - Сейчас и тебя завербуем, и будешь ты сексот, гы-гы. Причем к сексу это отношения не имеет, гы-гы-гы.

Петр невольно отодвинулся.

- Молодой человек, - с досадой сказал Родионыч, - не слушайте вы ее! Она нагородит вам с три короба, потом не разберете, где правда, где ложь.

- Как это нагородит! - возмутилась Антоновна. - Да как у тебя язык-то повернулся, такое ляпнуть?

- А так! - старичок раскраснелся, очки у него покосились, он поправил их пальцем, но не расчитал, перекосил в другую сторону, снова поправил. - Какое Ке Ге Бе? И запаха его нет!

- Да ты чего раздухарился-то так? - сказала Антоновна несколько даже испуганно. - Это я впервые вижу, чтоб Родионыч... Успокойся, родной, я ж пошутила.

- Вы пошутили, а молодой человек всерьез примет. И что тогда?

- Во! - подхватила Антоновна. - И что тогда?

Родионыч стушевался. Мало того, в его глазах мелькнул испуг. Он отвернулся, и постепенно переместился на другой край пикета, подальше от Антоновны.

- Да нет, - сказал Петр, наблюдая перемещения Родионыча. - Я шутки хорошо понимаю, с юмором у меня проблем нет.

- Это хорошо! - Антоновна повернулась к нему, заглянула в глаза. - А то есть такие, знаешь, ему скажешь, что снег черный, а он начинает доказывать, что нет, белый. А он на самом деле грязный, гы-гы.

Некоторое время стояли молча. Антоновна прикладывалась к мегафону, оглашала окрестности отсебятиной. Так, например, она сказала: "Долой тунеядцев от телевидения!" и "Даешь прошлое вместо будущего!" Молодые люди ворковали, и это сильно напоминало голубиные танцы. Ваня ходил вокруг Маши, заглядывал в глаза, что-то непрерывно говорил, что-то такое, смешное только двоим. Маша хихикала, стреляла глазами и жеманилась, как только могла. Оксана Арнольдовна, казалось, спала с открытыми глазами, потому что не шевелилась длительное время. Старики о чем-то тихо беседовали. Постовой куда-то подевался, возможно, отлучился в туалет. И тут у пикета оказались два новых действующих лица. Молодые парни, подвыпившие. Один, как водится, понаглее, другой более мирный, все время урезонивал приятеля. От них за версту несло дешевым крепким пивом.

- Ха! - сказал тот, что понаглее. - Вы чего это тут, - ик! - стоите? Чего это у вас тут понпи... понаписано? Вам что, телевидение наше не нравится? Гена, гляди, им телевидение наше не нравится.

- Да ладно, Паха, пойдем.

- Нет, погоди. Стоят тут, значит, с плакатами, протестут... проститут... - твою мать! - протестуют.

- Молодой человек, - с достоинством сказал Семен Михайлович. - Шли бы вы, проспались.

- Чего? - с готовностью заорал молодой человек, размахивая руками. - Чего ты сказал? Да ты кому это сказал?

- Паха, ну пойдем. Тут ментов полно, огребем по полной. Пошли.

- Да погоди ты! Он на меня прыгнул. Ты видал, он на меня прыгнул.

- Аза Антоновна, - сказала Оксана Арнольдовна, почти не разжимая губ. - По-моему, словами здесь ничего не добьешься.

- Это точно! - с готовностью отозвалась Аза Антоновна. - Эй, голубок!

- Ты кому это? - повернулся Паха. - Ты мне?

Петру показалось, что Антоновна слегка стукнула парню по груди согнутым пальцем, но тот вдруг задохнулся, выпучил глаза и буквально упал на руки приятелю, который глянул испуганно и потащил обессилевшее тело друга прочь от пикета.

- И где этот мент? - озабоченно спросила Антоновна, надевая плакат, который сняла перед этим.

- Тетя Аза из спецназа, - засмеялся Иван, а Машенька глупо хихикнула.

- Но-но! - строго сказала Антоновна, причмокивая толстыми губами.

Петр почувствовал, что перед ним открылась одна из тайн, которую ни в коем случае открывать не хотели. Он внутренне подобрался и осторожно сказал на ухо Антоновне:

- По этому поводу надо выпить, - и многозначительно похлопал себя по груди.

- Во! - обрадовалась та. - Это именно то, что сейчас нужно! Как в рекламе, помнишь? Ну, этот, Стиморол, ага. Я до сих пор гадаю, а что ему было нужно-то, парню, что он к девкам приставал? "Знаешь, что мне сейчас нужно?" "Не знаю, а что?" "А потрахаться". "Я так и думала, ну пойдем". Так, что ли? Короче, ежели бы он с самого начала Стиморолу нажевался, он бы ту, красивую, оприходовал, гы-гы. Жевала я этот Стиморол. Слюны - полон рот. Ну, сплюнула. Батюшки мои! А слюна-то синяя-синяя! Так эта ж синева мне вовнутрь шла! С тех пор не жую, нет. Пусть буржуи ее жуют, скорее сдохнут, гы-гы. А ты что стоишь, касатик? Как пень, прямо! Ты наливай, наливай!

И она сунула Петру свою пустую фляжку. Хорошо, что бутылка оказалась с дозатором, иначе Петру ни за что не налить в узкое горлышко ни капли. Он передал фляжку Антоновне, та запрокинула голову, и присосалась надолго. Петр, не долго думая, тоже стал пить из горла.

- Ии-эх! - крякнула Антоновна, умильно глядя на Петра. - Хороший ты парень! И зачем ты с нами связался? Сидел бы себе дома, смотрел телевизор... Погоди, погоди! Ты ж говорил, что работаешь в фирме одной. Ну? А, отпуск. Ну, понятно тогда. Нет, друг, отпуска так не проводят, нет. Отпуска проводят у теплого моря, с девками, да с винишком каким. А ты - в пикет.

Антоновна еще раз приложилась к фляжке, потом показала знаками, что надо бы долить. Петр долил, Антоновна бережно закрутила пробку, спрятала фляжку за пазуху и продолжала:

- В пикете ничего хорошего нет. Стоишь, стоишь, и ни одна сволочь тобой не интересуется. Выходили телевизионщики с камерой, ну я поорала, попенилась, и опять скука.

- А долго вы тут еще стоять будете?

- А партия прикажет, всю жизнь стоять будем.

- Партия?! - ахнул Петр.

- А ты думал, гы-гы. Ке Пе Эс Эс. Слыхал про такую?

- Так вы от коммунистов стоите? - с интересом и, в то же время, с некоторым разочарованием спросил Петр.

- От коммуняков, от них, проклятых! - неожиданно захныкала Антоновна. - За жратву работаем, чтоб им ни дна, ни покрышки!

- Антоновна! - укоризненно сказал Родионыч. - Опять вы лапшу вешаете...

- Во! Лапшу. Ну разве интеллигентный человек так скажет - лапшу? Интеллигентный человек скажет... Антоновна повернулась к Оксане Арнольдовне.

- Значения не имеет, - опять вздрогнув, произнесла старушка непонятную фразу.

Петр заметил, что после этих слов Родионыч заметно съежился и потух, а Антоновна, наоборот, оживилась.

- Вот видишь, Петруша, как говорит истинно интеллигентный человек! Коротко и ясно. Значения не имеет! Ни добавить, ни убавить.

- А что это значит? - тихо осведомился Петр.

- А то и значит, - так же тихо ответила Антоновна. - Мели, Емеля, твоя неделя.

- Вы вот все меня баснями кормите...

- И, касатик, ты ж не соловей. Отчего бы тебя баснями не покормить?

- КГБ, КПСС. Уж больно басни не смешные.

- Ну, это как посмотреть...

- Аббревиатуры сменились, а суть осталась, - неожиданно произнесла Оксана Арнольдовна.

- Неужели?

- А ты думал! - подхватила Антоновна. - Только я тебе скажу так: мы к данным конторам отношения не имеем.

- А к каким имеете?

- Ой, что-то ты любопытен не в меру! - Антоновна осуждающе покачала головой. - Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Слыхал?

- Меньше знаешь - лучше спишь, - Петр кивнул. - Слыхал. Скучно от этого - жуть.

- И, милый, все в жизни скучно. Весело только в аду, гы-гы.

Долго они так переговаривались, лениво, врастяжку. Между тем рабочий день закончился, и из здания телецентра повалил народ. Откуда ни возьмись, появился Егор, отобрал у Антоновны мегафон и принялся доказывать выходящим, что их деятельность вредна, гнусна и льет воду на мельницу мирового империализма. К милиционеру, который, к слову, появился почти сразу же после инцидента с молодыми подвыпившими людьми, прибавился второй. Люди подходили, читали надписи, спрашивали, кто это надоумил выйти с такими лозунгами, доказывали, что народ обожает телевидение, и никто не чувствует себя идиотом. Тут заговорила Оксана Арнольдовна.

- В сумасшедшем доме тоже никто не чувствует себя идиотом, - сказала она, слегка улыбнувшись. - Однако же, всех там от чего-нибудь да лечат. Любителей телевидения надобно лечить от телевидения.

Ее уже никто не слушал. Задавшие вопрос женщины ушли по своим делам, однако Оксана Арнольдовна продолжала:

- Посмотрите программу передач. Бесчисленные детективные сериалы про хорошую милицию и плохих жуликов, бесчисленные убийства. Наши аналитики подсчитали, что очень скоро количество телевизионных убийств превысит количество настоящих. Почему это никого не трогает? Почему никто не хочет признать, что он тупеет, смотря телевизор с утра до ночи? Да дело даже не в телевидении, если хотите знать! Возьмите радио. По радио годами крутят одни и те же песни. У ди-джеев имеется несколько дисков, которые они ставят в проигрыватель с утра до ночи. От текстов песен можно свихнуться! "Бьет по глазам адреналин, переживем, ну и черт с ним". Какой гений это сочинил? Уверяю вас, адреналин не может бить по глазам! И на метафору это ни в коем случае не похоже! Бред, полный бред! Особенно отличается Русское радио. Эти принципиально не включают ничего заграничного, а зря. В заграничных песнях хоть не все понимают тексты - мало кто может похвастаться знанием английского языка. Русское радио зациклилось на русской попсе - так, кажется, это называется, - и с усердием, достойным лучшего применения, кует идиотов из своих податливых слушателей. А вот это, недавнее? "Ху-ху-ху-е, я скучаю по тебе"? У кого-то это может вызвать улыбку, но мне не смешно. Мне грустно, мне жалко молодых людей, которые слушают это с удовольствием. Куда подевались радиоспектакли, передачи о живом русском языке, куда делась классическая музыка? Разве может считать себя всесторонне развитым молодой человек, ни разу в жизни не слышавший Брамса, Шуберта, Грига? Мало того, они и имен-то таких не знают!

Оксана Арнольдовна остановилась, очевидно, заметив, что волна работников телецентра схлынула, и ее никто не слушает, кроме пикетчиков.

- Хорошо сказала, как всегда, Арнольдовна! - похвалила Антоновна. - Умно, емко, веско! Эх, а вот я не умею так говорить! Погоди, а давай спросим у наших молодых, что они слушают по радио? Эй, Ваня! Ну-ну, иди сюда. Как тебе эта песенка: "Ху-ху-ху-е"?

- Да песенка как песенка, - сказал Иван. - Тупая, как три слоновьих зада, обтянутых брезентом.

- Во! - заорала Антоновна. - Вот глас народа, глас божий! Маша, а ты что скажешь?

- А что? - сказала Маша чистым и приятным голоском. - Мне нравится.

Все вдруг сконфузились, как будто Маша взяла и громко пукнула.

- Ну, ты, это, - забормотала Антоновна, - ты гляди, все-таки мы тут против этого протестуем.

- Мы протестуем против телевидения, - Маша тряхнула волосами, которые у нее были впору в рекламе шампуней показывать. - А это радио. Почувствуйте разницу, и наслаждайтесь.

- Гы-гы! - только и смогла сказать Антоновна.

Старый ловелас Семен Михайлович кокетливо улыбнулся девушке, та улыбнулась в ответ. Семен Михайлович перевел взгляд на Ивана, и стало видно, что старику очень хотелось, чтобы этого парня здесь не было, потому что он все время увивался вокруг Машеньки и не давал делать это ему, Семену Михайловичу. Петр, заметив это, только головой покачал. Возникла какая-то натянутость.

Между тем вечерело, на город опускались сумерки. Вскоре подъехал автобус. Все страшно оживились, даже Оксана Арнольдовна, стали сворачивать плакаты, грузиться в машину. Петр отошел в сторонку, тоже свернул свой плакат.

- Эй, Петруша, - позвала из салона Аза Антоновна. - Тебя подвезти? Денисыч подвезет. Тебе куда?

"А что, пусть подвезут, - подумал Петр. - Хоть на метро сэкономлю".

И он залез в салон. Автобус тронулся, натужно завывая раздолбанным мотором. Тут же у Петра зазвонил телефон. Он достал трубку, посмотрел. Это был Алексей.

- Старик, - сказал Алексей, - ты странный какой-то номер дал. Такого автобуса не существует.

- Как это? - пробормотал Петр, чувствуя, что в желудке становится очень холодно.

- А вот так. Был такой автобус, да. Принадлежал ПАП-3. Но разбился в автокатастрофе на Чеширском шоссе почти два года назад. Тогда еще десять человек погибло. Перевернулся, врезался в столб, короче - в лепешку. Восстановлению не подлежал, отправили на свалку.

- Да ты что? - слабым голосом произнес Петр, искоса поглядывая на Антоновну, сидящую рядом.

- Истинная правда. С тех пор этот номер свободен, в ГАИ никакая машина под этим номером не числится.

- Ну спасибо, старик, порадовал.

Петр спрятал трубку, посидел минуту, туго соображая.

- Что, плохие новости? - спросила Антоновна.

Она сняла платок, под ним оказались длинные темные волосы, стянутые в пучок черной резинкой.

- Да не то, чтобы плохие, - пожал плечами Петр. - Странные какие-то.

- Вот чем я люблю мобильные телефоны, так тем, что от них не спрячешься, и не отговоришься тем, что отсутствовал на рабочем месте из-за сильного поноса. Мобильник тебя и на горшке достанет, гы-гы. Нет, конечно, можно отключить, можно. Но тогда рискуешь профукать важный звонок.

- А куда мы едем? - тихо поинтересовался Петр, только сейчас вспомнив, что адреса своего водителю не называл. От этой мысли в желудке у него сделалось совсем нехорошо.

- И, голубчик! - махнула рукой Антоновна. - Сиди и не рыпайся. Привезут куда надо, высадят, и денег не спросят, гы-гы.

- Мне в Бригалево надо, - пробормотал Петр, пытаясь разглядеть что-нибудь за запотевшими стеклами.

- Так мы и едем в Бригалево! - закричала Антоновна. - То есть, мимо. Ты не горюй, касатик, все будет в лучшем виде. Расслабься и впитывай тепло. Ты целый день мерз, отогревайся.

Но расслабиться Петру не удавалось. Он с тоской думал, что его увезут сейчас черт знает куда, ограбят и бросят в кювет подыхать. Ищи потом автобус, сгинувший на свалке два года назад. Да, в кошельке всего сто долларов и пятьдесят рублей, но ведь убивали и за гораздо меньшие суммы.

- Что-то ты совсем приуныл, - сказала Антоновна. - Да не грузись, никто тебя грабить не станет, нужно больно. Ты, паря, попал гораздо крупнее, да.

Антоновна смотрела на Петра тяжелым взглядом, шевелила толстыми губами, и Петр поразился происшедшей в ней перемене. Взгляд пригибал его к земле, ему хотелось спрятаться под сиденье и позвать маму.

- Да, приятель, ты попал, или, как говорили раньше, влип как муха в мед, всеми лапками. Начать с того, что ни в какой компьютерной фирме ты, Петр Валентинович, не работаешь. Ты, собственно, нигде не работаешь постоянно. Ну-ну, не надо делать таких испуганных глазок, статью за тунеядство давно отменили, гы-гы. А работаешь ты на подхвате, в трех газетах и двух журналах. Перечислять не буду, хотя могу, да. Короче, ты шпион, Петруша, а знаешь, как поступают с шпионами по законам военного времени? - Антоновна сложила пальцы пистолетом и прищелкнула языком. - Вот как. Ну-ну, не надо трусить. Еще в штаны наложишь. Счастье твое, что время не военное, поэтому твою судьбу будут определять в верхах.

При этом она указала, почему-то, не вверх, а вниз. Автобус, между тем, остановился, заехав в закрытое помещение, может быть, гараж. Потом машину дернуло, как бывает в лифте, идущем вниз. Спускались долго. У Петра совсем упало сердце, он глядел затравленно, глаза бегали, как у человека, впавшего в отчаяние. Он вдруг бросился вперед, намереваясь выбить лобовое стекло всем телом и бежать, бежать. Но на него навалились, оттащили, водворили обратно на сиденье. Он обмяк.

- Не суетись, касатик, - тяжело дыша, сказала Антоновна. - Не поможет.

Она опять смотрела насмешливо, как прежде.

- Чего так испугался-то?

- На его месте любой испугался бы, - веско сказал Семен Михайлович. - Не умеете вы, Аза Антоновна, с людьми работать.

- Я мне не за это деньги плотят, - весело отозвалась Антоновна. - Охрана - вот мое дело, а с людями работать - это не по мне. Но, Петруша, раз уж я взяла тебя под крылышко, так мне тебя и тащить всю дорогу. У нас закон такой. Так что ты мой теперь с потрохами, гы-гы.

Водитель открыл двери, и все стали медленно выходить.

- Пошли, Петруша, пошли. Что ты, к сиденью приклеился, что ли? В штаны-таки наложил, да? Ну, вставай, вставай!

Петр поднялся на ватные ноги, кое-как вылез из автобуса. Они находились в небольшом металлическом ангаре, ровно такого размера, чтобы поместилась машина и остался проход для одного человека. Петр замешкался, его довольно невежливо подтолкнула Антоновна.

- Ну, не расклеивайся. Вряд ли тебя в расход пустят. Ты журналист, а такие нам нужны. Не горюй!

Петр вышел в дверь и невольно остановился. Он находился на решетчатом мостке под потолком огромного зала высотой с пятиэтажный дом и длиной с летное поле большого аэродрома. Сколько хватало глаз, всюду стояли рядами столы, на каждом светился компьютерный дисплей, а за ним сидел человек.

- Внушает? - гордо сказала Антоновна. - Наши аналитики.

- Что, все? - Петр вспомнил, что Оксана Арнольдовна в своей речи что-то говорила об аналитиках.

- А то. - Антоновна пожевала губами и нехотя созналась: - Да нет, вру. Не все, конечно. Тут и стратеги, тут и писари... Да кого тут только нет! Давай, спускайся.

- Писари?

- Много будешь знать, скоро состаришься. Оно тебе надо? Ну, давай, давай.

Они спустились вниз и сразу же вошли в дверь, оказавшись в длинном плохо освещенном коридоре.

- Черт, темно как, - словно извиняясь, буркнула Антоновна. - Электричество экономят, гы-гы.

Остальные, по-видимому, скрылись в другом направлении, потому что их не было видно. Петр пошел вдоль дверей, подталкиваемый нетерпеливой Антоновной. Наконец она втолкнула его в глухую и совершенно пустую комнату.

- Располагайся. Да не смотри так, удобства имеются. У нас тут автоматика, не то что у вас. Вот тут, видишь, пульт. Типа как у телевизора, ага. Нажимаешь сюда, выезжает кровать (кровать выехала из стены), сюда - стол со стульями (выехал складной стол со стульями, которые тут же сами собой развернулись в боевое положение). Ну а красная кнопка... Alarm! Тревога, гы-гы. Выдвижной сортир, или, по-нашему, горшок. Гляди, даже рулон туалетной бумаги есть, гы-гы. А теперь, фокус-покус, нервных просим покинуть зал. Выдвижной душ! Оп-ля! Что еще человеку нужно? А?

- Да, конечно, - с невыразимой тоской произнес Петр, пытаясь заглянуть в глаза Антоновне.

- Ты, касатик, на меня так не смотри, - Антоновна отвернулась. - Я тебя отпустить не могу, нету у меня таких полномочиев. Да не грусти ты! - нарочито громко крикнула она. - Наше начальство решает быстро. И пяти минут не пройдет, как принесут приговор.

- Приговор? - помертвевшими губами проговорил Петр.

- Эх, касатик! - Антоновна сняла плащ и платок, осталась в широкой юбке и свитере, уселась на стул, положила локти на стол и подперла голову полнокровным кулаком. - Я же говорила тебе, ты влип. По самые серые уши. Ага. Прикоснулся к государственной тайне. Я бы даже сказала, вляпался в нее, в тайну эту, чтоб ей неладно, по самую щиколотку, гы-гы. Живым останешься, вовек не отмоешься, будешь смердить.

- Послушайте! - не выдержал Петр. - По какому праву вы меня сюда привезли? Это арест? Я имею право на адвоката!..

- Ты, милый, не кричи, здесь тебе не государственная дума. Право на адвоката ты имеешь, конечно, кто ж спорить станет, только вот адвоката тут днем с огнем не сыщешь. Точнее, сыскать-то можно, только тебе такой адвокат не по нутру будет, гы-гы. Не рыпайся ты. Не арест это, а... Ой, я бы сказала, но не приучена материться при мужчинах.

- Тогда я имею право на телефонный звонок, - Петр выхватил мобильный телефон, но на дисплее светилась надпись "Поиск сети" и он медленно положил трубку обратно.

- Ой, утомил ты меня, Петруша, - вздохнула Антоновна. - Прямо изнурил донельзя.

И тут дверь открылась и в комнату заглянул Егор. Он подмигнул Петру, сказал:

- Вариант номер три, - и скрылся.

- Во! - закричала Антоновна. - Я же говорила, не пыхти! Все в ажуре, касатик, будешь жить. За это надо выпить. Черт, у меня нет. У тебя осталось? Ну вот, наливай!

Петр передал ей бутылку. Антоновна нажала еще одну кнопку на пульте, выехал шкафчик, набитый всякой посудой, она ловко подхватила два граненых стакана, налила по сто граммов.

- Ну, значит, за твое второе рождение, Петруша.

Махнула водку, занюхала рукавом. Петр нехотя выпил.

- Да, ты позвони, если есть кому, предупреди, что ночевать не придешь. Уж извини, тебя завтра отпустят. Сегодня уж поздно, на улицах хулиганы, а Антоновны рядом не будет.

- Как звонить-то? - угрюмо спросил Петр.

- Так у тебя же сотик в кармане!

Петр достал трубку. Телефон нашел сеть и показывал уверенный прием.

- Мы же под землей!

- Еще как под землей! Именно под землей.

- А как же телефон работает?

- Ну, ты же не в метро, у нас тут все передатчики есть.

- А как же он только что?..

- Эх, Петруша, я вижу, слаб ты на голову. До сих пор не понял, куда ты попал?

- В застенки КГБ?

Антоновна расхохоталась, схватилась за живот, хохотала долго, с повизгиваниями и всхлипываниями.

- КГБ давно уж нет, а ФСБ о нас даже и не знает, - с трудом выговорила сквозь смех. - Ладно. Сейчас пожрать принесут, заморим червячка, и я тебе все-все расскажу. Вариант номер три - это полная информация. Все равно потом забудешь, гы-гы.

- Как забудешь?

- И, не бери в голову.

Петр сидел совершенно обалделый, и не знал, радоваться или огорчаться. То, что его могли просто взять и убить за то, что он, по выражению Антоновны, вляпался по щиколотку в государственную тайну, казалось маловероятным с самого начала. Петр подозревал даже, что веселая женщина его просто пугала. Да и всегда остается надежда, что не убьют. То, что ему все расскажут после ужина, внушало здоровый оптимизм, однако смущало упоминание о том, что он все забудет. Зачем рассказывать, если все забудется? В общем, было много непонятного в его положении, а более всего фраза о том, что ФСБ даже не знает о существовании такого огромного подземного помещения, битком набитого каким-то непонятными аналитиками, стратегами и писцами. Во всяком случае, было интересно, и статья могла получиться большая... Стоп, какая статья? Кто даст ему написать статью, если все это - сверхсекретная государственная тайна? Однако Петр решил плюнуть пока на все размышления, и подождать. Тем более, что принесли ужин. Тот самый кашевар, который разливал суп и раскладывал по чашкам второе блюдо в автобусе, принес сначала один разнос с дымящимся гороховым супом и котлетой в картофельном пюре, а затем и второй.

- У тебя еще осталось? - таинственным шепотом спросила Антоновна, когда кашевар вышел.

Петр молча достал бутылку, в которой было уже на дне. Вышло граммов по пятьдесят.

- Ну, давай за третий вариант.

Они чокнулись и выпили.

- Послушайте, Антоновна, - сказал Петр, обжигаясь супом. - Сознайтесь, вы меня просто пугали?

- Это когда же я тебя пугала? - Антоновна говорила, не переставая с поразительной быстротой уплетать горяченный суп.

- Когда говорили, что меня могут убить.

Антоновна перестала есть, долгим взглядом посмотрела на Петра, тот смутился, опустил глаза.

- Ну, если тебе так нравится думать, то думай.

"Черт возьми, - с тоской подумал Петр, продолжая хлебать гороховую жижу, - а ведь и вправду могли шлепнуть".

- Ты вот что, Петруша, - задушевно сказала Антоновна, принимаясь за котлету, причем ложкой, так и не притронувшись к вилке. - Не бери в голову, бери в рот. Вон как медленно ешь. Надо поскорее, не в ресторане, чай. После ужина начнем твой ликбез. Чтобы ты проникся, значит, важностью дела.

- Зачем ликбез, если я потом все забуду?

- Это ты в сознании все забудешь. А есть у тебя еще и подсознание. Фрейда читал? Ну вот. А есть у тебя еще и бессознание, гы-гы. Вот там-то вся штука и останется, чтобы ты, значит, глупостей не наделал. А наделаешь, так - чпок! - сразу включится бессознание, и станешь ты, Петруша, полным идиотом, гы-гы. Ну, чего застыл? Не грузись, касатик. Все будет путем, если следовать букве закона. Главное ведь что? Жить по-прежнему, радоваться жизни, девок портить, и так далее, только глупостей не делать. И все! Живи, расти, наслаждайся. Давай, доедай, я тебе все объяснять буду. Доходчиво объясню, не сумлевайся. Уж это я умею. По простому, по рабоче-крестьянски, значит, - бац! - и в дамках, гы-гы.

Петр нехотя доел второе, запил невкусным компотом и приготовился слушать.

- Дело, значит, Петя, такое. Я тебе уже говорила, что ФСБ про нас не знает, теперь скажу, что и президент с правительством тоже не знают. В госдуме - ни-ни. В общем, про нас никто ни хрена не знает, гы-гы. Поэтому я и говорю про глупости. Болтать вредно. Смекаешь? Ну, опять же, есть у нас средства держать тебя в узде. Журналисты нам нужны, это наши руки и ноги, гы-гы. Ну, пойдем, Книгу тебе покажу, ага. Пойдем, пойдем. Да ты курточку-то оставь здесь, мы сюда вернемся, а она никуда не денется.

Антоновны вывела Петра в коридор, провела в самый дальний конец, где обнаружилась дверь лифта, они спустились на несколько этажей ниже, вышли в точно такой же коридор, как наверху, вошли в одну из дверей и очутились в библиотеке. Библиотека оказалась огромной, почти такой же как зал с аналитиками. Все помещение было перегорожено стеллажами, оставался только узкий центральный проход, казавшийся бесконечным. На полках стояли совершенно одинаковые книги - черные, пухлые. На каждой стояли литеры КСРФ и номер. Антоновна потащила Петра вглубь зала, сняла с полки фолиант, помеченный как КСРФ 778932.

- На, почитай. Нет, лучше в оглавление глянь.

Петр заглянул в оглавление и прочитал:

- Речь депутата Мириновского на заседании ГД... Погодите, тут обозначен будущий год...

- Во! - взревела Антоновна. - Как ты точно подметил! Будущий год!

- Это что же получается, - здесь уже эта речь записана?

- Во! Молодца! Прямо на лету подметки рвешь. Видишь, что на обложке написано? КСРФ. Это переводится как Книга судеб Российской Федерации. На пять лет вперед. Пятилетка, гы-гы.

Петр возбужденно водил пальцем по оглавлению, читал:

- Речь Г. Тюганова на митинге протеста против реформы ЖКХ. Послание президента Федеральному собранию... И это все правда? От первой до последней буквы? Черт! Если это все продать, какие же бабки можно нажить!

- Ну, продать! - сурово крикнула Антоновна. - Осади, парень!

- А кто будет следующим президентом? - глаза Петра горячечно блестели.

Антоновна хмыкнула, сделала знак следовать за ней, подвела к стеллажу в конце помещения, достала книгу под номером 1824985 и сунула Петру. Петр открыл, полистал.

- Этот?! Мать моя, роди меня обратно!

- Да ну, пустяки! - Антоновна отобрала книгу, положила на место. - Ничего страшного не произойдет. Все та же бодяга - ограбление народа, обогащение олигархов. Скучно, приелось уже. Я вот смотрю, ты весь загорелся, прямо сияешь, как медный таз. Поверил, что ли? Быстро, быстро. До тебя тут многонько народу побывало, никто так сразу не верил. Приходилось доказывать, телевизор включать. Ага, пальцами по книге водят, сверяют, если где какое расхождение, радуются, как дети малые. Смешно, ей-Богу! А ты, значит, сразу проникся. Ну, я же говорю, молодца!

- А что, бывают расхождения?

- Только в допустимых пределах. Это когда оратор стремится улучшить и углУбить, гы-гы. Так сказать, в верноподданническом экстазе. Не приветствуется, но допускается.

Петр выхватил с полки первую попавшуюся книгу, раскрыл. Читал долго, шевелил губами. Антоновна молча ждала.

- Верю, - вздохнул Петр, возвращая фолиант на место. - Отчего не поверить?

- Не, - сказала Антоновна с сомнением, - все равно, быстро как-то. Ты меня не надуть ли собрался, а? Ладно, ладно. Веришь, так хорошо.

- А почему это все в книгах, а не на дисках, например?

- Черт его знает, - Антоновна почесала затылок. - Пережиток, наверное. Может, и переведут когда. Ты прикинь, сколько тут всего. А людей не хватает. Ладно, пойдем в комнату к тебе, рассказывать буду.

Антоновна со вкусом расположилась на стуле, сняла толстый свитер, пригладила волосы, посмотрела благожелательно.

- Ну, стало быть, ты видел, что к чему. Аналитики анализируют, стратеги определяют стратегию, а писцы пишут Книгу.

- И что, всегда сбывается?

- Во! Хороший вопрос. А чтобы сбывалось, существуют исполнители, или, по научному, корректоры. С одним из корректоров ты водку кушал сегодня, гы-гы. Но корректоры бывают разные, Петруша. Такие как я действуют осознанно. А такие как ты действуют неосознанно. Тебя запрограммируют, ты выйдешь отсюда полным счастья, будешь жить, работать, в ус не дуть, пока до тебя не придет человечек и не скажет ключевые слова. Например "мама мыла раму". Не, и не думай, что ты сразу все вспомнишь, размечтался. Просто ты выполнишь то, что человек тебе прикажет. Бумагу передать, статью там тиснуть нужного содержания, или еще что. Ни-ни, никаких убийств, поджогов и взрывов! Это я тебе обещаю. Ты у нас на интеллектуальной работе будешь, а не на подрывной.

- А если я... откажусь?

- Да ради Бога! Сколько угодно. Отказывайся! Никто не неволит. Только разве ты не понял? Твоего согласия не тре-бу-ет-ся! И подписки мы не берем, чтобы тебя на крючке держать. Это методы спецслужб, мы так грубо не работаем.

- Да кто ж вы такие?!

- А никто, - засмеялась Антоновна. - Мы себя называем Орденом. Просто - Орден. Без затей.

- Так значит, это у вас вся власть? Значит, это вы во всем виноваты?

- В чем, Петруша? Разве только в том, что в шестьдесят втором году не дали войну ядерную начать?

- Ага, сначала до кризиса довели, а потом не дали. Хороши!

- Ну, парень, не тебе судить, да. Хороши ли, плохи, а мир до сих пор цел. Да, тогда мы так тесно с американским Орденом сотрудничали... Гм-гм! Не в этом дело. Ладно. То, что тебе полагается по штату знать, я тебе рассказала. Сейчас я уйду, а тебя программировать будут. Не бойся, это не больно, гы-гы.

И Антоновна вышла, притворив за собой дверь. Петр подскочил, подергал ручку. Дверь была крепко заперта. Он понажимал кнопки на пульте, выдвинул кровать и улегся, не раздеваясь. Лицо у него при этом было крепко задумчивое.

Петр Скорохлебов был корреспондентом уже давно. Он начинал еще в советские времена, когда можно было писать только о надоях, центнерах, трудовых успехах и всеобщем энтузиазме. Перед началом перестройки ему было двенадцать лет, он пописывал в школьную стенгазету и учителя находили, что у него весьма бойкое перо. Первая заметка в городской газете появилась почти одновременно с приходом к власти Михаила Горбачева. В заметке говорилось о нерадивых строителях, каким-то непонятным образом установивших в одной из квартир унитаз, который вместо низвержения отходов жизнедеятельности в канализацию извергал их на пол. Заметка была написана в юмористическом ключе и при прочтении вызывала животный смех. Ответственный секретарь газеты очень хвалил Петю, предрекал ему большое журналистское будущее, лавры, почет и уважение. Петя воспрял духом. Следующая заметка произвела фурор. Это была стилизация под детектив, в котором герои (все те же строители) построили переход между двумя зданиями и промахнулись на три метра. Детектив заключался в поисках виновных, которыми, как водится, не желал быть никто.

Когда перестройка грянула во всю свою разрушительную мощь, Петя закончил школу и поступил на факультет журналистики университета, который закончил, имея связи уже во многих центральных газетах. Как-то не вышло устроиться на постоянную работу, да и не было особого желания, и Петя стал корреспондентом на подхвате.

Рассвет капитализма Петя встретил с радостью. Писать можно было о чем угодно. Свобода слова - это было прекрасно. Но недолго. Очень скоро Петя почувствовал, что определенного рода материалы в газетах не берут, а если и берут, то платят и кладут под сукно. Свобода слова как-то быстро кончилась, хотя и декларировалась вовсю. Написать, например, что президент пил как бочка, было нельзя, хотя все это знали. Оказалось, что телефонное право никто не отменял, да и не хотел отменять. Журналистское перо было заказным, как везде и во все времена. Петя недолго горевал о кончине свободы слова. Он приспособился, и поставлял редакторам то, что они от него хотели. Поэтому свой кусок хлеба с маслом, а иногда и с икрой, он имел, и был доволен.

Был в его биографии неудачный эксперимент с женитьбой. Любовь прилетела, задела крылом, подняла на недосягаемую высоту и уронила. Пресловутая теща, так славно воспетая в анекдотах, отравила Петру жизнь за поразительно короткий срок - месяца за четыре. Она совала нос всюду, вплоть до ящика с грязным бельем. Она приходила, ворчала на зятя, преимущественно за то, что он нигде не работает, сидит на шее у жены и вообще - лоботряс, болван и никчемный человечишко. Самое печальное в этой истории было то, что Лиза, жена, Петю любила. Однако противостоять своей маме не смогла. Развод произошел к обоюдной радости сторон, не считая Лизы, которая в этой истории потеряла больше всех. Этот факт дал теще моральное право терроризировать бывшего зятя и после развода, до тех пор, пока Петя не вспылил и не послал ее по-русски, грубо и громко.

Больше жениться Петя не желал, ему было и так хорошо. Никто больше не ущемлял его свободу, не совал нос в его дела и не попрекал отсутствием постоянной работы. В его жизни были еще женщины, но он прогонял их сразу, как только понимал, что они положили на него глаз как на потенциального мужа.

Мы уже упоминали о том, что Петя был совершенно непримечателен внешне. Невыразительное лицо без особых примет, тусклые глаза, невысокий рост, неброская манера одеваться, все это делали Петра незаметным. На него не обращали внимания, когда он куда-то входил, и не замечали, когда выходил. Однако это не мешало ему приводить в квартиру одну подружку за другой. Вот парадокс личной жизни! Иной статен, красив, ярок, и мучается от недостатка женского внимания, а другой, такой как Петя, снимает все сливки. Дело в том, что Петя был необычайно обаятелен. Ему не нужно было мучительно думать, что бы такого умного сказать в обществе. И если его не замечали, то это были незнакомые ему люди. Среди знакомых же он пользовался неослабевающей популярностью.

С некоторых пор Петя заметил, что у него появилась какое-то странное чувство. Будто ему сделали операцию на груди, и, по рассеянности, забыли внутри какой-то предмет вроде хирургического зажима. Зажим лежал себе, вроде бы физического беспокойства не причинял, однако же, чувствовался. Если бы он был слева, то можно было сказать, что это сердце щемит, но в том-то и дело, что предмет находился справа, и это не поддавалось объяснению.

Вскоре случилась странная история, после которой Петя убедился, что с ним что-то не так. Он часто встречался с Алексеем Зубовничим, приятелем, с которым познакомился на какой-то вечеринке, и близко сошелся. Алексей давал ему кое-какую информацию. Слухи, намеки, витающие в разговорах, события, по какой-то причине прошедшие мимо Петра, всего этого у Алексея было в избытке. Иногда Петр оказывал подобную услугу Алексею. Они занимали друг у друга деньги, словом, были почти друзьями. Неизвестно как получилось, но встречались они всегда в пивной "Ячменный колос", несмотря на то, что там было грязно, посетители были с самого дна жизни, а пиво - самое дешевое.

В этот раз говорили ни о чем, Петр был рассеян, думал о своем, только поддакивал, чтобы не дать разговору утихнуть. Алексей не мог порадовать приятеля никакими сведениями, они уже собрались уходить, как вдруг Алексей сказал несколько слов, от которых у Петра вдруг закружилась голова, сердце испуганно забилось, он задышал часто-часто.

- Что? Что ты сказал? - выговорил он, вглядываясь в лицо приятеля.

- А что я сказал? - недоуменно уставился на него Алексей. - Да ничего такого я не говорил. Погоди, ты чего так взъерошился?

- Да нет, ничего, - Петр уже успокоился, недоумевая, что же привело его в такое возбуждение.

- Ладно, я пойду, - сказал Алексей, допивая пиво и оставляя глоток на дне, что было традицией в этой пивной - остатки сливали себе бомжи, у которых не было денег. - А, да, чуть не забыл.

Он достал из-за пазухи сложенные в трубку и мятые листы, протянул Петру, тот взял, не глядя, спрятал под курткой. Алексей ушел. Вскоре за ним последовал и Петр.

Петр шел по весенней улице, не глядя по сторонам. Почему-то "зажим в груди" давал о себе знать сильнее, чем обычно. На него нашло некое помрачнение - он не сознавал куда идет, сворачивал на какие-то улицы, шел переулками, два раза влез по щиколотку в лужу, и почти не заметил этого. Наконец очнулся, огляделся удивленно, с трудом сориентировался и пошел, недоумевая, о чем таком он мог задуматься, если в голове пусто, как в кармане перед получкой.

Потом ехал в метро, даже загляделся на какую-то девушку, старательно делавшую вид, что не замечает его пристального взгляда, шел по улице, раздумывая о том, что бы такого острого и интересного написать, чтобы охладевшие в последнее время к нему редакторы опять принялись зазывать его для сотрудничества. Ничего не шло в голову, да и Алексей ничем не смог помочь. Выходила неприятная штука - денег нет, и в обозримом будущем не предвидится.

В народе говорят, что есть три вида нехватки денег: денег нет, денег совсем нет, и "я очень скоро разбогатею". По всему выходило, что Петр находился между второй и третьей стадией, склоняясь к последней. Сто долларов, занятых недавно у Алексея (о, это-то Петр помнил, на свою беду, возможно), куда-то быстро улетучились, разменянные на мелочи, отдавать было нечем, словом, подкатывала легкая депрессия, или, как в таких случаях говорили, "депрессняк". О финансовом положении хозяина очень красноречиво говорил холодильник, в котором стояла банка недоеденного сливового джема, пакет скисшего неделю назад молока и затвердевший кусок сыра.

Когда Петр наклонился над холодильником, из-за пазухи выпали переданные Алексеем листы. Он поднял их, отнес в прихожую и положил на подзеркальный столик. Медленно снял куртку, долго разглядывал себя в зеркало, корчил рожи, мял лицо, и отошел, недовольный собой. Разглядывание повторилось в ванной, куда Петр зашел вымыть руки. От созерцания собственной физиономии его отвлек неожиданный звонок в дверь.

- Кто там? - спросил он недовольно.

Из-за двери что-то ответили, Петр не разобрал, что. Но опять забилось сердце, перехватило дыхание, и даже появилась испарина на лбу. На лестничной площадке стоял пожилой человек, абсолютно незнакомый, с растерянным выражением на лице. Человек протянул руку, но не для рукопожатия, а ладонью вверх, как будто хотел что-то получить, причем Петр успел заметить, что под довольно-таки потрепанным рукавом плаща мелькнул настоящий "Роллекс" на золотом браслете. Несколько мгновений Петр глядел на эту руку, потом спохватился, и вложил в нее листки Алексея. Человек пробормотал "Благодарю вас" и исчез. Петр захлопнул дверь, несколько секунд постоял, что-то соображая, не сообразил и пошел в кухню, куда его настойчиво звал голодный желудок.

Он лизнул сливовый джем, пожевал губами и решил, что джем вполне съедобен. Кислое молоко сошло за третьедневочный кефир, а сыр - он только тогда сыр, когда начал плесневеть. В общем, ужин получился скудным, но жаловаться было некому, и Петр решил, что и так сойдет. Он вышел в комнату, плюхнулся в кресло и включил телевизор. Парламентский час. Показывали Мириновского, который тыкал в кого-то пальцем и возбужденно кричал что-то в микрофон. Петр прислушался и поразился - он откуда-то знал, что говорил депутат. Причем не просто знал, а дословно, будто сам написал эту речь.

- Кха-кха! - сказал Петр. - Ваша фракция узурпировала власть в думе, но это не значит, что мы все будем плясать под вашу дудку.

Через несколько мгновений Мириновский повторил эти слова.

- Черт побери! - пробормотал Петр недовольно. - Что еще за глюки?

Вскоре он нашел приемлемое объяснение своей осведомленности. Очевидно, он уже слышал и запомнил эту речь, яркую и эмоциональную, как и все речи Мириновского. Так бывает. Ведь передачу просто повторяют. Петр переключил канал и отдал себя во власть голливудскому ширпотребу. Посмотрев на бессмысленную стрельбу, взрывы и мордобой несколько минут, он подумал, что телевидение упорно делает из него идиота (причем эта мысль вызвала у него какое-то смутное и непонятное чувство), он приглушил звук, и сделал несколько звонков знакомым из газетных кругов. Однако звонки не принесли ничего. Несмотря на то, что до летних каникул было довольно далеко, жизнь замерла, вокруг не происходило никаких более-менее заметных событий, а, стало быть, иссяк денежный ручеек, который питал Петра все время. Приходилось ограничивать запросы и переходить в полуголодное состояние. Осознав это, Петр принялся бродить по квартире. И каково же было его удивление, когда он на полу перед входной дверью обнаружил тысячерублевую ассигнацию!

- О! - только и сказал он, схватил куртку и побежал в магазин.

Вскоре он сидел на кухне как царь на именинах и поедал бутерброды с баклажанной икрой, сыром и копченой колбасой, запивал их томатным соком и чувствовал себя просто прекрасно. Ведь, в сущности, все беды человеческие происходят от голода, а когда желудок полон, человек становится если не счастлив, то хотя бы находится на полпути к счастью.

Наевшись, Петр растянулся на диване, и очень скоро заснул под бормотание телевизора.

Приснилась ему странная женщина, которую он где-то когда-то встречал, потому что лицо ее было до боли знакомым. Женщина была невысокая, плотная, коренастая, с толстыми губами и огромными кулаками.

- Не наделай глупостей! - повторяла она поминутно, и подносила к носу Петра кулак, от которого явственно пахло водкой. - А то станешь полным идиотом, гы-гы.

Петр косил глазами на кулак и молчал. Он был не в силах открыть рот и спросить, в чем именно заключаются глупости, которых он не должен был делать. Ему совсем не хотелось становиться полным идиотом, но он не знал, как этого избежать, а женщина во сне не объяснила.

Проснулся он с больной головой. Солнце только начало вставать, за окном оглушительно, словно на концерте по заявкам трудящихся, чирикали воробьи. Петр поморщился и поплелся принимать душ. После душа голова не прошла, и пришлось глотать зловредную таблетку цитрамона. Через полчаса боль отпустила, и Петр смог наконец осмыслить сон, который стоял перед ним, как сцена из спектакля, наблюдаемого из первого ряда партера. Сон почему-то вызывал нестерпимую тоску. Было в нем что-то загадочное, непостижимое, пугающее. Самое страшное, что он воспринял угрозы всерьез, и теперь боялся того, что он, не зная, каких глупостей не надо делать, именно их и наделает, и превратится в идиота. На память приходили кадры хроники, в которых показывали нацистские опыты над людьми по применению психотропных препаратов. Молодой человек, одетый в полосатую лагерную робу, с аппетитом ел траву... Петра передернуло, и, чтобы избавиться от дурных мыслей, он выбежал из дому.

Его встретило пасмурное утро, словно кто-то большой хмуро глянул с неба, затянутого тучами.

- Нет, ну полная же чушь, - говорил он себе. - Что это ты вообразил? Подумаешь, сон! Мало ли ты снов видел.

- Мало, - сам себе же и отвечал. - Таких - никогда. Вспомни, вспомни! Кулак. Как наяву. И спиртом разило. Когда это у тебя во сне спиртом разило, а?

- Нашел аргумент! Разило, не разило! Чушь одна! Нет, ну ты же образованный человек, кончил университет. Может, ты пойдешь, и сонник себе купишь?

- На кой хрен мне сонник? Когда угроза была такая настоящая.

- Ты вчера колбасы с баклажанами нажрался, вот и привиделось черт те что.

На Петра оглядывались. Все спешат на службу, а этот бредет себе по тротуару, сгорбившись, ни на кого не смотрит, что-то бормочет себе под нос. Одна девчонка даже покрутила пальцем у виска и хихикнула, а надутый "Мерседес" злобно рявкнул клаксоном на перекрестке. Петр шел без цели, не поднимая головы и не глядя по сторонам, а когда поднял, наконец, голову, остановился как вкопанный: перед ним была церковь.

- Ни хрена себе, - богохульно прошептал он. - Значит, надо зайти.

В церкви в этот час было тихо и малолюдно. Тенями ходили церковные служки, шелестели длинными юбками. Зачем зашел? Чувствовал себя, как в чужом краю - что делать, не знал, куда идти - не знал. Так и казалось, что святые смотрят с икон с осуждением. Он сообразил, наконец, перекреститься, прошел к прилавку со свечками, выбрал среднюю. Странно, подумалось ему, Христос гнал торгующих из храма, а они опять здесь. Продают церковное - иконки, душеспасительные брошюрки, крестики, свечи, но, однако же, деньги берут, и немалые. Интересно, как будет при втором пришествии, станет ли Христос так же гнать и этих торговцев?

Теперь вопрос - кому поставить свечку, и за что? Не за упокой, это ясно, не за здравие... Разве можно ставить за собственное здравие? А кто из святых покровительствовал газетчикам? Был ли такой вообще? А который из них Николай Чудотворец? Петр медленно пошел вдоль стены, на которой были развешены иконы и стояли золоченые подсвечники. Вот Никола Чудотворец! Ему и поставим.

Неуютно-то как! Нужно чаще бывать. А когда бывать, если повседневная суета заедает, давит к земле? Вот и сейчас - он не думал о церкви, о Боге, однако же, очутился перед храмом. Что это? Знамение? Призыв? И вообще - верует ли он в Бога?

Детство прошло в оголтелом атеизме, когда даже сама мысль зайти в церковь иначе, чем на экскурсию, казалась кощунственной. Мысль о том, что советские космонавты летали по небу, и никакого Бога не видели, крепко вбивалась в детские головы. Все были атеистами, потому что верили в науку, в ее чудеса, и в Ленина, мумия которого засыхала на центральной площади страны. Наука разочаровала. Вместо обещанного коммунизма и рая на земле принесла в жизнь искусственную пищу, синтетическую одежду, гадкую воду, задымленный воздух, новые болезни. Ленин разочаровал еще больше. Вместо божества оказался обыкновенным человеком, которому нужна была власть, власть любой ценой, который развязал невиданную гражданскую войну и привел Россию к упадку, что бы там ни говорили апологеты индустриализации и электрификации на человеческих костях.

Когда началась перестройка, люди вспомнили о Боге. Петр вместе со всеми пошел в церковь, осенял себя крестным знамением, ставил свечи, но постепенно понял, что уверовать в Бога по-настоящему ему не удалось. Слишком сильна была интоксикация атеизмом. Он перестал ходить в храм, и заметил, что волна веры в народе пошла на спад. На высших чиновников, которые посещали храмы и крестились, смотрел с усмешкой, потому, что никак не мог поверить в их искренность.

Вот и сейчас он чувствовал себя чужим здесь, и, хоть его никто отсюда никогда бы не прогнал, боялся, что кто-то подойдет и строго взыщет за его неверие, начнет стыдить, и ему действительно станет стыдно. Стыдно за себя, за коммунистов, за чиновников, за тех, кто поддался влиянию моды и использовал веру, а, скорее, неверие себе в прибыток...

Он смотрел, как горит свеча, и удивлялся, что она не оплывает, как должна бы. И здесь синтетика, решил он и вздохнул тяжело. Побеседовать бы с батюшкой, выговориться на исповеди, послушать, что скажет священник на его неверие. Но батюшки не было видно, а спросить Петр постеснялся.

Пробыв в церкви около четверти часа, Петр ушел неудовлетворенный. Никому он не был нужен там, в храме, служки обходили его точно так же, как подсвечник, батюшка отдыхал от трудов праведных, и Петр остался без утешения. Нет, он, конечно, не ратовал за то, чтобы к нему сбежались все, кому полагалось присутствовать в церкви, но хоть на толику внимания к себе он мог бы расчитывать? И здесь разочарование. Впору лезть в петлю. Но в том-то и дело, что Скорохлебов принадлежал к тому типу людей, которые ни за что не полезут в петлю, как бы им ни было плохо. И не потому, что у таких людей есть предубеждение против самоубийства, а потому, что они по натуре оптимисты. Как бы плохо им ни было, они верят, что это только временно, что все образуется, Фортуна повернется к ним передом, а к остальным - задом. И все именно так и происходит. Петр подсознательно верил в то, что вот он побродит по улицам, побормочет себе под нос, вызывая усмешки прохожих (а он знал, знал, что смешон, но не обращал на это внимания), а потом пойдет и займет у кого-нибудь сто долларов...

Подумав об этом, Петр даже остановился. Нет, ведь дело-то в этот раз вовсе не в том, что у него нет денег. Мир не без добрых людей, стоит сделать несколько телефонных звонков, и через полчаса заветная сотня будет лежать в кармане. А дело в том, что его гнетет что-то совсем другое, а что, он и сам не знает.

В этот момент Петр проходил мимо небольшого скверика со скамейками, и решил присесть, чтобы разобраться в самом себе. Сидеть было холодно, но он не обращал на это внимания, сунул руки в карманы куртки, нахохлился, спрятал лицо почти за пазухой и долго сидел, глядя в лужицу, покрытую тонкой корочкой льда. Нет, тетка из сна, конечно же, не выдерживает никакой разумной критики. Все это чушь и бестолковость. Это только одна из соломинок, которые сломали спину известного верблюда. Но основная масса соломинок находилась где-то за пределами сознания, что и угнетало больше всего.

Неисповедимы пути мысли человеческой! Через минуту Петр решил сбросить с себя непонятную тяжесть очень простым способом - переспать с женщиной. Он вытащил из заднего кармана пухлую записную книжку и принялся ее листать.

- Антонина... Гм, это какая же Антонина? Не помню. Гм. Ну-ка, ну-ка, какой образ приходит на ум при имени Антонина? Что-то такое большое, массивное, неуклюжее и громогласное. А, ну вспомнил! Ну конечно! Именно громогласное, на голову выше и полное отсутствие интеллекта. Не пойдет. Ага, Анастасия. Настенька из "Фаинького цветочка". "А привези ты мне, батюшка, цветочек аленькый" - проговорил Петр, подражая хорошо поставленному актерскому голосу. - Нет, со сказочной Настенькой ничего общего. Вздорная стерва, считающая себя шикарной женщиной. Именно считающая, а не шикарная, потому как за версту несет колхозом, вечерней дойкой и, опять же, отсутствием интеллекта. Эту нужно вести в дорогой ресторан, тратить бабки, а она будет хохотать невпопад и дурным голосом кричать: "Еще шампанского". Такой не скажешь: "Подруга, приходи, мне плохо". Она ответит: "Ну, станет хорошо, позвони". Погоди, а есть ли у меня такая в книжке? Чтоб бросила все и примчалась по первому зову? Галина... Это какая же Галина? Погоди, да тут их две! Чертовщина какая! И кто из них кто?

Он набрал номер первой и услышал голос электронной женщины: "Абонент временно заблокирован, или находится вне зоны действия сети". Вторая Галина ответила почти сразу.

- Дорогая Галина... эээ... не помню вашего отчества... - начал Петр.

- Петя, это ты, что ли?

У, вон какая это Галина! Жена одного приятеля. Нет, не подходит. Чужих жен Петр старался не трогать. Он кое-как скомкал разговор, попрощался и вычеркнул номер в книжке. И зачем когда-то записывал?

- Ага, Валентина. Помню, помню. Самовлюбленная дура. Но красивая, сволочь! С такой приятно поваляться в постели, но не более того. Через час ее нужно будет гнать взашей, иначе заговорит до смерти, о том, какая она хорошая, а остальные все, все до одного сволочи парнокопытные. Так, а тут кто? Ева. У, какое имя. Этакая жена Адама, из ребра его. Такой позвонишь, она решит, что ты напрашиваешься в мужья, и, чего доброго, прибежит в подвенечном платье. Так. Вот, к примеру, Клара. Та самая, что сперла кораллы. Умная, спору нет, можно даже найти, о чем поговорить. Но в постели ведет себя как чурбан, считает, что удовольствие от любви нужно только ей, а ты, значит, должен из кожи вывернуться, чтобы ей стало хорошо. Отпадает. Так, тут ничего интересного... О! Рыжик. Так и написано - Рыжик. Ха! Рыжая бестия, помню, как же. Эта, наоборот, вытворяет такое, что через час от нее устаешь, как от тупого ямокопания. Нет, нам бы что попроще, голову к кому приклонить. Так, а тут что? "Светлана. Позвонить обязательно". Ух ты! Написал же - обязательно. А какого ж черта не позвонил? Ну, помню я эту девочку, этакое небесное создание с чистыми глазами. Я с ней даже и не спал, так только, познакомился на улице. Вдруг то, что нужно?

И он набрал номер. Трубку сняли тут же, словно ждали звонка.

- Светлана? Здравствуйте, это Петр.

- Да-да, Петр, здравствуйте.

"Голосок какой, - подумал Петр, - ангелы такими голосами говорят. А по интонации - не помнит она меня".

- Вы меня не помните?

- Нет-нет, помню. Что вы хотели?

Петр подумал, подумал и брякнул напрямую:

- Мне плохо. Очень.

Светлана помолчала немного, а Петр гадал, что она сейчас скажет.

- Вы где? - наконец выговорила Светлана.

- Я? - он огляделся. Какая же это улица? - Я не знаю, какая это улица, я бродил, бродил, потом гляжу - скверик, а в нем скамейки, ну, я и сел... И сижу. А, погодите, вон на доме табличка... Улица Трубачева.

- Никуда не уходите, - сказала Светлана. - Я сейчас буду.

Петр озадаченно посмотрел на телефон. Вот. Она же не помнит его! И - буду. Он покачал головой и стал ждать. Разве он не этого хотел? Минут через десять к скверу подкатил красный "Вольво", из него вышла тоненькая девушка в черных брюках и белой курточке, тряхнула длинными светлыми волосами. "Какая красивая! - подумал Петр с неожиданной тоской, словно хотел продолжить: "... а связалась с таким, как я".

- Здравствуйте! - девушка подошла, села рядом, заглядывая в глаза.

Петр только кивнул головой, неожиданно для себя дав мысленно зарок не спать с ней.

- Поехали?

- Куда? - Петр посмотрел удивленно.

- Как куда? Давайте я отвезу вас домой.

- Не хочу домой. Что я там не видел? Одно и то же. А давайте просто в машине посидим? А то я... замерз тут.

Он передернул плечами. Он, действительно, замерз, и только сейчас заметил это.

Они сели в машину, где, как показалось Петру, было нестерпимо жарко. Скоро его начало трясти крупной дрожью. А потом случилось что-то непонятное. Он отключился от действительности, сидел, тупо смотрел под ноги, слышал, как Светлана что-то говорила, но никак не мог взять в толк - что именно, потом она тронула машину, поехала куда-то... Была какая-то лестница в подъезде, квартирная дверь, коридор, диван, горячий чай, плед.... Очнулся он к вечеру, с удивлением оглядел незнакомую комнату. Чувствовалось, что в этой комнате живет молодая женщина, незамужняя, добрая, у которой никак не может сложиться личная жизнь. Петр не смог бы ответить на вопрос, откуда он сделал такие выводы. Может быть, его настроила на такие мысли вся обстановка комнаты, которая приводила в недоумение: что это - гостиная или спальня? Если спальня, то зачем такой маленький диванчик, судя по всему, не раскладной? Если гостиная, то зачем трельяж, возле которого стоит фотография Евгения Евстигнеева в рамке? И книжный шкаф, за стеклами которых угадывались корешки старых книг. В комнате совсем не чувствовалось мужского духа. Да и не притащила бы она его сюда, если бы тут был мужчина, хотя бы наездами. Одна, одна!

Он услышал шум на кухне. Что-то скворчало в сковороде, лилась вода, звенела посуда. Петр вспомнил, что утром толком и не позавтракал, и ощутил в желудке такую пустоту, что ему захотелось завыть голодным волком.

Светлана стояла перед плитой в каком-то трогательном домашнем халатике и шлепанцах на босу ногу, волосы перехвачены сзади резинкой.

- А, это вы. Проснулись?

- Светлана, - глухо и смущенно пробормотал Петр. - Вы меня, ради Бога, извините, что я вот так ворвался, отключился. Знаете, я совсем не хотел вас обременять...

- Ну вот, обременять. Что вы такое говорите? Вы позвонили, я приехала.

- Но почему? Мы ведь с вами едва знакомы.

- Едва! - она задорно улыбнулась. - Я вам сознаюсь, что я и не помню вас совсем!

- Я знаю. Это-то и удивительно.

- А что удивительного? Вы же откуда-то знаете мой телефон? Значит, это я вам его дала. А раз давала, значит, надеялась, что вы позвоните. Вот вы и позвонили.

Петр только глазами захлопал от такой непосредственности. Дала телефон - значит надеялась. Хм, а для чего еще дают телефон? Разве для того только, чтобы отвязаться? Нет, для того, чтобы отвязаться, дают телефон какого-нибудь мебельного магазина. Что тут жеманиться и кокетничать? Сказала правду, как есть, вот и все.

- Знаете, я, пожалуй, пойду, - пролепетал Петр, не узнавая себя. Еще недавно он хотел переспать с кем-нибудь, а сейчас сама мысль об этом была страшна.

- Ну, вот еще! Я вас голодным не отпущу! Роскошного пира не обещаю, но яичницу с салом получите. Вы едите с салом?

- Обожаю шкварки! - Петр сглотнул и подумал о том, что желудок у него слипся стенками и совсем недалеко до голодной смерти.

Потом они ели яичницу и разговаривали. Светлана работала в какой-то фирме, что-то там делала на компьютере. Она не вдавалась в подробности, а Петр не расспрашивал. Сегодня как раз взяла отгул, хотела отоспаться, но вот звонок... Нет-нет, Петру не стоит беспокоиться и извиняться! Ее это совершенно не напрягает. Наоборот, приключение ведь! Знакомство. А вдруг из знакомства что-нибудь получится? При этих словах Петр непроизвольно напрягся. Что она имеет в виду? Да ничего особенного! Ну не думает же он, что после сегодняшнего дня они расстанутся навсегда и больше никогда не увидятся? Хотя бы теперь она его не забудет, и если он позвонит еще как-нибудь ей, или она ему, когда станет плохо, разве он или она не прибегут на помощь? Только это она и имела в виду.

Ну-ну, подумал Петр, знаем мы вас, вас хлебом не корми, дай только замуж выскочить. И куда потом деваются вот такие воздушные создания с ангельскими голосами? Со мной этот номер не пройдет, и не мечтай. Погоди, а вдруг правда? Вдруг не нужно ей замуж, может быть, она уже обожглась так же как он?

Он незаметно вздохнул. Она продолжала щебетать, а он разглядывал ее. Глаза голубые-голубые. Да, черт возьми, в последнее время со словом "голубые" нужно быть поосторожнее. Стоп! Где-то он уже это слышал, и совсем недавно. Но где и когда? Нет, никак не вспомнить...

- О чем вы думаете? - спросила Светлана и Петр вздрогнул, стряхивая с себя тяжелые мысли.

- Да так, ни о чем.

- А хотите вина?

Вот. Вот, начинается. Сейчас они подопьют, она станет хохотать, он будет бубнить не совсем приличные анекдоты, потом пойдут танцевать, - есть же в этом доме музыка? - и все кончится постелью. Черт возьми, как все предсказуемо и скучно!

- Нет, я не хочу вина! - почти крикнул он.

Светлана отшатнулась.

- Ну хорошо, не хотите, так не надо, я же только спросила.

Но Петр уже не слушал. Он вдруг вспомнил ночную тетку, как она твердила, чтобы он не наделал глупостей, и похолодел. А вдруг это знакомство и есть глупость? Он вскочил со стула, скомканно поблагодарил за еду и участие и метнулся к двери.

- Да что с вами?! - в отчаянии выкрикнула Света.

- Простите, я отнял у вас очень много времени, причинил беспокойство, - бормотал Петр, натягивая башмаки и пытаясь совладать со шнурками. - Мне пора, меня мама ждет, - соврал он зачем-то, выскочил в коридор и понесся по лестнице, не дожидаясь лифта.

Светлана сокрушенно покачала головой, заперла дверь и тут же подошла к телефону, который стоял на тумбочке в прихожей.

- Алло, это Пингвин, - сказала она.

- Ага, - произнесла трубка голосом Азы Антоновны. - Слушаю тебя, Пингвин, гы-гы.

- Контакт сорвался, - сообщила Светлана виновато. - Он убежал.

- Дура ты, Пингвин, - беззлобно сказала Антоновна. - Он же тебе звонил на сотовый? Ну так поройся у сотового в памяти, поройся. Да, мы его телефоны знаем, но он пока не должен знать, что мы знаем, гы-гы. Ты хоть что-нибудь поняла? Он у тебя что-нибудь забыл?

- Ннет, вроде бы ничего.

- И опять ты дура, Пингвин. А почему он у тебя ничего не забыл? Не догадалась ничего вытащить? Понадеялась на свою девичью неотразимость? Дескать, клиент никуда не денется, гы-гы. Короче, птичка! Делай что хочешь, но чтобы контакт был! Иначе уволю без выходного пособия, гы-гы.

Светлана положила трубку и нехорошо выругалась.

А Петр в это время почти бежал, не разбирая дороги, затравленно озираясь, словно боялся, что Светлана побежит следом. Наконец он немного успокоился, перешел на шаг и перевел дух.

- А что я, собственно, бегу? - спросил он себя. - Тетку эту - долой! Надо же, врезалась! Какие такие глупости? Как это я идиотом могу стать, спрашивается? Определенно, с ума схожу... Надо в руки себя...

Завибрировал телефон в кармане, и Петр вздрогнул.

- Алло, Петр, - послышался плачущий голос Светланы. - Что же вы так убежали? Как от прокаженной, что ли? Чем я вас так обидела?..

И она заревела в голос.

- Эээ, Светлана, что вы, что вы, - забормотал Петр, - я вовсе не хотел вас обидеть! Ну, перестаньте, я прошу вас.

- Не перестану. Не перестану, - кажется, она капризно топнула ножкой, или ему показалось? - Пока не придете и не извинитесь.

И она повесила трубку.

- Черт, видимо постели, все-таки, не миновать, - прошептал он и нехотя зашагал в обратную сторону.

И тут же телефон зазвонил опять.

- Петруха, бросай все и приезжай, - закричала трубка голосом Алексея. - Немедленно!

- Что за спешка, я сейчас не могу.

- Что значит "не могу", ты что опух? Есть возможность побывать на пресс-конференции президента. Мало того, тебе дадут задать ему вопрос!

Черт возьми, это была удача!

- А как ты... Как ты добился? И потом, я же ни к одной газете не приписан...

- Родной, если ты на пять минут опоздаешь, потом будешь грызть локти всю жизнь. Приезжай, живо! Деньги на такси есть? Ну, я заплачу! Паспорт с собой? Ну и славно! Давай, жду!

Петр бросился ловить машину.

Сидя на заднем сиденье потрепанного "Жигуленка", Петр вздумал было позвонить Светлане, но передумал, и вместо звонка отключил телефон. Что-то уж больно рьяно она пытается затащить его в постель. Подозрительно рьяно. Да, но и Алексей тоже учудил. Приятель приятелем, но делать такие подарки... Что происходит?

Дальше все происходило как во сне. Он подхватил Алексея, потом они пересели в какой-то лимузин, ехали куда-то. Кусок дороги выпал из памяти. Очнулся Петр уже в пресс-центре. Алексей критически оглядел его, пристегнул на грудь бэйджик, на котором он, Петр Скорохлебов, значился как корреспондент журнала "Новая жизнь". Странно, подумал Петр, разве есть такой журнал?

У них дважды проверили документы, сверялись с длинным списком, их прогнали через два металлоискателя, ощупали с ног до головы, даже рентгеном, кажется, просветили. Наконец их впустили в зал, напоминающий театральный, при аншлаге, где на возвышении сцены был установлен длинный стол с микрофонами. Алексей дал Петру какую-то бумажку.

- Что это?

- Это твой вопрос. Задашь после вон того очкарика, видишь, справа. Да-да, вон тот, возле рыжей девицы. Порядок такой. После того, как очкарик произнесет свой вопрос, а президент начнет отвечать, ты поднимаешь руку и сидишь так до тех пор, пока ведущий не покажет на тебя. Встаешь, представляешься... да не забудь, из какого ты журнала... говоришь вопрос. Ну, ты понял?

Петр опять как-то отключился от действительности, тупо смотрел, как появился ведущий, уселся, как через несколько минут стремительным шагом вошел президент, все встали, сели, президент начал говорить. И тут Петр понял, что знает от слова до слова, что он говорит. Более того, он знал и свой вопрос, хотя так и не заглянул в бумажку! И то, что ответит президент, ему тоже было известно! Смешно.

- Чему ты улыбаешься? - зашипел Алексей.

- Да так, не бери в голову. Настроение вдруг поднялось. Все будет тип-топ, не парься.

"А если прогнать дуру? - подумал Петр, внутренне веселясь. - Взять и задать другой вопрос? Просто так, для балды? Смешно будет!"

На самом деле, будет, конечно, не смешно. Карьера его как репортера и аналитика будет похоронена намертво, придется менять сферу деятельности, идти в дворники, если возьмут, конечно, ха-ха. И потом - тетка во сне. Если он так поступит, то уж точно, сделает глупость, а глупости делать было страшно. Дворником - еще куда ни шло, а вот идиотом - увольте.

Поэтому все прошло без сучка, без задоринки. Петр встал, громко и отчетливо произнес в микрофон свой вопрос, сел и вполуха слушал ответ, для видимости чиркая что-то в блокноте, который ему дали при входе. И тут ему пришла в голову мысль, заставившая его застыть от восторга. Ведь если он знает все речи, произносимые в государстве мало-мальски важными чиновниками, то этим можно неплохо воспользоваться! Речь еще только произносится, а он уже сдает ее в печать. А? Но мысль о тетке опять повергла его в уныние. А что, если это и есть именно глупость? Черт, черт, черт! Как же выкинуть эту тетку из головы?

- Ты почему не записываешь? - опять зашипел Алексей.

- Оказывается, у меня великолепная память, - так же шепотом ответил Петр. - Обнаружил на днях. Помню даже то, чего еще не было.

- Как это?

- А и сам не могу понять, - Петр понял, что проговорился. - Фигня какая-то.

На них зашикали, и пришлось замолчать. После пресс-конференции их опять везли на лимузине, высадили возле дома, где жил Алексей.

- Ладно, старик, пока, - как-то вяло проговорил тот, глядя мимо Петра, куда-то в угол двора, где догнивал старый "Запорожец".

- Слушай! - Петр схватил его за рукав, удержал. - Ты какими судьбами мне это устроил?

- Что - это? - сонным голосом спросил Алексей.

- Пресс-конференцию.

- А, пресс-конференцию. Какую? Слушай, старик, мне что-то не по себе. Устал чертовски. Не задавай дурацких вопросов, ладно?

Петр проводил Алексея долгим взглядом, вышел из подворотни и поплелся пешком. Идти далеко, но Петру было все равно. Он тоже ощущал усталость, но не физическую, а умственную, словно весь день решал сложные логические и математические задачи. Петр сунул руки в карманы, сгорбился и пошел домой. В кармане лежал какой-то предмет, он вытащил его. Это оказался выключенный мобильный телефон. Стоило ему включить аппарат, как тот тут же зазвонил.

- Это я, Света. Петр, ну куда же вы пропали? Я жду, жду, а вы не идете. И телефон выключили.

Петр мучительно долго соображал, что же ей нужно, этой девчонке. Неужто влюбилась? Тогда нужно драпать, драпать без оглядки!

- Ну, что же вы молчите? Вы меня хоть слушаете?

- Слушаю, - чужим и непослушным голосом проговорил Петр.

- Да что с вами?

- Света, я очень устал. У меня был тяжелый день...

- Ну, так приходите, я вам массаж сделаю. Покормлю вкусно. Я тут накупила всего, ужин приготовила. А?

Черт, как навязывается-то, а? И что с ней делать? Послать подальше? Так язык не поворачивается. Вот интересно - почему? Ведь знает же он, что именно так и завлекают в сети дураков-холостяков, а ничего не может поделать, летит, как моль на лампочку.

- Иду, - он отключил телефон, зашагал быстрее.

Собственно - почему нет? Послать ее всегда успеется. Надо вот что - сразу наговорить, что он не женится, чтоб иллюзий лишних не питала. А если сказать, что женат? Ну, для таких дамочек жена не помеха, наступят на голову, и не поморщатся. Черт, ну зачем он туда идет? Словно тянет что-то. Пришла дурацкая мысль о том, что вдруг это судьба, но Петр сразу же насмеялся над ней, загнал в угол сознания.

- Побольше цинизма, женщины это любят, - перефразировал он слова Остапа Бендера и остановился перед дверью в подъезд, запертый на кодовый замок. Пригляделся к кнопкам, и безошибочно набрал код. Поднялся на лифте, позвонил. Дверь тут же распахнулась.

- Ну, слава Богу! Я вас уж заждалась. Ужинать, ужинать! Нет, сначала руки мыть!

На столе в спальне-гостиной, сервированном по-ресторанному, стояла запотевшая бутылка водки. Петр выпил рюмку и немного оттаял. Исчезли куда-то колкости и несуразности сегодняшнего дня и дурацкая тетка с кулаком, стало тепло и покойно. Напротив сидит славная девушка, мило улыбается, глазки у нее блестят, она рада, что он все-таки пришел, ест салаты и курицу-гриль, пьет водку и постепенно меняется в лице. Хорошо ведь? Хорошо.

А что мы с вами на "вы"? А давайте-ка на брудершафт? Вот так. А теперь поцеловаться, поцеловаться. Нееет! В губы, в губы! Вот так. А музыка у тебя есть? Что-нибудь медленное, я хочу пригласить тебя на танец. Конечно мы на "ты", для чего же пили брудершафт? Включай, включай! А теперь - потанцуем. Что-то я не понял, когда мы целовались, ты не хотела, да? Я тебе противен? Тогда почему? Ах, ты хотела, хотела? И я хотел. У тебя прекрасные губы. Черт возьми, что я несу!

Естественно, дело закончилось постелью. И, когда под утро они, наконец, заснули, Петру не приснилась вчерашняя тетка, он спал без сновидений.

Он проснулся только в три часа пополудни. Светланы рядом не было. "На кухне, готовит завтрак", - подумал Петр и не ошибся. Светлана накормила его остатками вчерашней курицы, разогретой в микроволновой печи, бутербродами с маслом и сыром и напоила свежим чаем. "Прямо как заботливая супруга, - с неприязнью думал Петр, равнодушно глотая еду. - Вся светится, гляди. Почему ты не удираешь, парень?"

После завтрака он сослался на дела и ушел бродить по улицам. Зачем Алексей повел его на пресс-конференцию? Нужно написать какую-то статью? Хвалить президента, вот мол, какой он хороший, как складно отвечал, шутил впопад, все смеялись. Экспромты выдавал... Но никто статьи не заказал. Он достал трубку мобильного телефона, та была выключена. Петр чертыхнулся, включил, набрал номер Алексея.

- Леха?

- Мать твою, Петька, я тебя порву! - заорал Алексей. - Тебя ищет Загорный, он раз двадцать звонил. Сказал, если статьи к вечеру не будет, то тебя близко на порог не пустит.

- К вечеру? Так уж вечер...

- До семи часов время есть. Пиши. Нет, тебе деньги нужны или нет?

Петр отключил телефон, достал портмоне, в котором сиротливо лежала пятидесятирублевая купюра, чертыхнулся и бросился к ближайшей станции метро. Загорный был главным редактором весьма влиятельной и читаемой газеты. Петр прибежал домой, не раздеваясь, бросился к компьютеру и вдруг остановился, пораженный пришедшей мыслью. Дело в том, что он прекрасно помнил свою статью. Не нужно сидеть, вымучивать обороты речи, что-то выдумывать, статья практически была готова. Он засмеялся и включил компьютер. Пока шла загрузка, Петр снял куртку, вымыл руки, посмотрел на себя в зеркало, покорчил рожи. Подумалось вдруг: какого черта Загорный общается с Алексеем? Когда такое было, чтобы главный редактор уважаемой газеты с пеной у рта искал левого репортера для статьи о пресс-конференции президента? Да у кого? У телевизионщиков! Нет, воистину творилось что-то странное. Впрочем, как и всегда. Бардак в отечестве, бардак. Петр пожал плечами, подмигнул себе и пошел писать статью.

Вечером, возвращаясь из редакции, Петр шел медленно, потому что погода была удивительная - на город падал снег. Медленно кружились в воздухе снежинки, опускались на землю и тут же таяли. Петр поймал несколько снежинок ртом и засмеялся. Как в детстве, когда они с мамой шли в магазин. Он также ловил снежинки ртом, а мама беспокоилась о том, что он простудится...

Навстречу шел человек, лицо которого показалось Петру знакомым. Он был коренастый и пожилой, носил короткую кожаную куртку, порыжевшую и потертую в складках, у него росли густые седеющие усы. Они поравнялись, человек окинул Петра равнодушным взглядом и прошел мимо. Петр остановился и обернулся. Человек шел, чуть ссутулившись и заложив руки в карманы. Это тот самый водитель! - мелькнула неожиданная мысль. Что за водитель, и почему тот самый, Петр не смог бы объяснить, да и не задумался над этим, просто пошел следом. Он не смог бы сказать, зачем следит за "тем самым водителем", просто шел за ним.

"Водитель" зашел в универсам, и Петр остался на улице. Ждать пришлось довольно долго. Наконец, "водитель" вышел, в руках у него был большой пластиковый мешок с покупками. Они свернули с проспекта в боковую улочку, попетляли дворами, и "водитель" вскоре скрылся в подъезде старой пятиэтажки. Петр постоял немного под прикрытием детского грибочка, подумал. Становилось совсем темно, зажигались огни в окнах. Совсем рядом замигал и вспыхнул ртутный фонарь, бросив на Петра луч мертвого света. Петр медленно побрел прочь. Ну, выследил он "водителя". А дальше что? Тот здесь живет, по-видимому. Надо прийти сюда утром, пораньше, и проследить, куда он пойдет. Так можно выйти на след автобуса... Черт возьми, какого автобуса? На котором водитель работает. Петр покачал головой. Что-то непонятное происходит с ним, чего раньше никогда не бывало. То тетка, то водитель с таинственным автобусом... На кой черт ему сдался какой-то неизвестный автобус?

Но было что-то притягательное в мысли проследить "водителя" дальше. Мысль возвращалась снова и снова. Вот никогда же раньше не приходило на ум выслеживать кого-то, играть в шпионские игры, прятаться, подглядывать, а теперь вдруг пришло, да не просто пришло, а в виде навязчивой идеи. В таком случае идти в Светлане ни в коем случае нельзя. Во-первых, ранним утром не избежать объяснений, куда и зачем он собрался в такую рань, а, во-вторых, надо просто выспаться перед слежкой.

Но высыпаться Петр, почему-то, раздумал. Он пришел, с тоской заглянул в пустой холодильник, нашел кусок краковской колбасы, съел его, с отвращением подумал о курице-гриль и о том, что многие женщины совершенно не умеют готовить и пользуются полуфабрикатами для того, чтобы накормить любовника. Ну, и какой любовник после этого возьмет их замуж? Чтобы всю жизнь питаться магазинной едой?

Петр послонялся по квартире, подумал о том, что пора уже делать ремонт, и хорошо бы сделать дорогой ремонт, чтобы не начинать его снова и снова через год-два. Потом он сел за стол, раскрыл компьютер "ноутбук", помял пальцы, подумал немного, и начал писать. Что побудило его к этому, он не знал, наверное, подстегнула полная неизвестность - он не помнил содержания новой статьи, значит, ее еще не опубликовали. То есть, не опубликуют. Э, не все ли равно. Целый час он стучал по клавишам, задумывался, вскакивал, принимался бегать по комнате, снова садился и стучал. В результате появилась статья, которую он назвал "Закон для дураков". Перечитал, остался не очень доволен, но исправлять не стал. Вот полный текст этой статьи.

Петр Скорохлебов

Закон для дураков

Stultorum infinitus est numerus

Слова, вынесенные в эпиграф статьи, переводятся как "число глупцов бесконечно". Я взял эту строчку из Краткого словаря латинских крылатых слов, изданного в 1982 году. Там она дается со сноской: Библия, книга Екклизиаста, 1, 15. Но в указанном месте написано совсем другое: "Кривое не может сделаться прямым, и чего нет, того нельзя считать". В принципе, это тоже о дураках - дурака не сделаешь умным, и если ума нет, его не сочтешь. Мне строчка-эпиграф очень нравится, несмотря на то, что она входит в прямое противоречие с законом Старджона. Получается, что дураков значительно больше, чем девяносто процентов.

Моя статья о дураках. А поскольку их число бесконечно, то и мы с вами, дорогой читатель, тоже дураки. Поэтому, если вы считаете себя умным, можете с легким сердцем не читать.

Дураки народ стойкий в своем дурачестве. Они часто любят того, кого любить и не стоит совсем. Возьмем, к примеру, нашего горячо любимого президента. Его все так любят, так любят, просто отец народа, да и только, а ордена не вешают единственно потому, что был уже однажды с цацками большой конфуз. В то же время все стойко ненавидят правительство, которое грабит народ, продает Россию и вообще, ведет себя совсем не по-джентльменски. Что же получается? Дураки ненавидят правительство и любят его руководителя. А о том, что этоон и наруководил, и не задумываются. Ну и кто они после этого? Язык не поворачивается назвать их умными.

Лично мне президент очень нравится. Особенно я люблю смотреть его показательные выступления, когда он, с трудом удерживая на благодушном лице суровое выражение, по-отечески распекает нерадивых министров, которые одни и виноваты во всем безобразии, в стране происходящем. Эй, читатель, не спешите радоваться, хлопать в ладоши и кричать, что я тоже дурак. Дело в том, что я и правительство люблю, вот вам. Одобряю то, что оно с нами делает. А почему? А потому что так нам, дуракам, и надо.

Дураки очень любят экономить. Они считают любой день без малейшей экономий прожитым зря, и за него им мучительно больно в полном соответствии с каноническим текстом некоего пролетарского писателя. Дураки решили экономить электроэнергию. Благое дело, достойное всяческих похвал! Да, но при этом дураки с периодичностью два раза в год переводят часы то туда, то обратно. И что при этом происходит с живыми организмами, носителями разума, им глубоко плевать. Им плевать на то, что в это время обостряются хронические заболевания, учащаются сердечно-сосудистые кризы, мигрень, усиливается усталость и тому подобное. Их не интересует то, что как минимум две недели население страны спит по утрам на службе, и убытки от этого спанья превышают любую электрическую экономию. Но самое забавное в том, что дураки приводят убийственный аргумент: часы переводят почти во всем мире. О, об этот аргумент разбилось множество умных голов, которые пытались вразумить дураков! Это аргумент стоит как скала, его не берет ни динамит, ни ядреная бомба разума. И никогда не придет в голову дуракам, что во всем мире-то тоже ведь дураки! Не одни же мы славимся вселенским идиотизмом. По тому же закону (см. эпиграф) в других странах тоже полно дураков, которые вертят часы туда-сюда. А нашим, отечественным дуракам, вполне достаточно заявлений некоторых ученых, имен которых, кстати, никто не знает, что перевод времени абсолютно безвреден для здоровья.

Дураки имеют очень умный вид. Снаружи дурака не отличишь от умного. Мы же не говорим о дебилах и олигофренах, которые несут ложку мимо рта. Стандартный дурак выглядит вполне респектабельно, у него даже лицо иногда обезображено интеллектом! Да-да, такие случаи бывают! Это-то и обидно.

Уж сколько раз твердили миру, что антиалкогольная борьба бессмысленна. Но дуракам же закон не писан! Вспомним вскользь борьбу коммунистов во время перестройки. Дурость ведь? Дурость, это даже дураки признают. Не будем вспоминать об американском сухом законе, и о мафии, выросшей на продаже виски. Дураки ведь как рассуждают? Надо бороться? Надо, на. А как бороться? А запретить, на. Нет, ну запрещать же глупо, это же не решение проблемы, мы ее только загоним вглубь... А мы не все запретим, на. Мы только на улице запретим, на. И запрещают. Молодцы! Мо-лод-цы! Шайбу, шайбу! И сразу у нас пиво перестанут пить совсем. На! Не перестанут! Спрячутся в подъезды, подвалы, труднодоступные для милиции дворы, но пить будут. Принципиально! И показывать при этом дуракам фигу. Вот вам! А дураки так и не поймут, что прежде, чем запрещать пить пиво по улицам, нужно создать сеть кафе, забегаловок, где можно было бы посидеть совсем недорого. Даже создавать дуракам ничего не нужно, только поощрять. Само создастся, эх!

Это было о дураках высокопоставленных, а теперь о дураках пониже, никуда не поставленных. О нас с вами. Вот говорят, что радио и телевидение делают из нас дураков. Э, нет, мы сами себя делаем дураками! Мы словно в омут головой бросились в пучину идиотизма. Не мы ли орали: " Даешь русский сериал! Надоело смотреть на Марианну и Марию!"? Нате вам русский сериал! Жуйте, и смотрите, не подавитесь. Менты, менты, менты, одни менты на экране. Не те, так другие, не другие, так третьи. Детективы, детективы, детективы. Даша Васильева эта, Лампы всякие... Или "Секс в большом городе" О! Нате вам русский вариант! "Моя прекрасная няня"? Получите! Смотрите и тупейте, становитесь как можно более тупыми, чтобы дураки могли вами управлять без особых проблем. Вы же сами этого хотите! Рейтинг правит телевидением, а вы правите рейтингом. И вот когда мы это поймем... Да нет, ничего не изменится, если мы только поймем. А вот если начнем воспитывать своих детей в любви к прекрасному, а не к дешевке, может тогда что-нибудь... Но эта статья не дает рецептов. За рецептами - к доктору!

А теперь - о радио. О, это что-то! Эти фальшиво-бодрые голоса ди-джеев, эта музычка... Именно музычка, потому что назвать это музыкой может только дурак. Куда ни плюнь - все презрительно относятся к попсе. Смеются над текстами, над мелодиями, целиком взятыми из электронных синтезаторов японского производства. А почему же крутят-то? А потому, что нравится дуракам, нравится. Дураки заказывают поздравления дуракам, и просят поставить их любимую песенку, дураки передают приветы дуракам, взяв пример с дураков из "Поля чудес"...

Тут я позволю себе немного дистанцироваться от дураков и поразмышлять. Вот я, скажем, поехал на передачу. Ага, приехал, и, глядя в камеру бараньими глазами, начал передавать приветы жене, детям, маме, папе, друзьям, и "всем, кто меня знает". Нет, я на такое не способен. Я же скоро вернусь и сам все эти приветы передам, лично! Зачем мне телевидение для этого? Чтобы дураки сказали, глядя на меня: "О, гляди, еще один дурак"?

Но я отвлекся. Я ж о радио говорил! Десяток дисков, два-три ди-джея, и радиостанция готова к работе. Еще новости, сдутые из интернета, еще передачка типа "Дуракам о дураках", сдутая оттуда же. Все эфирное время занимает музыка. В это время ди-джеи лежат кверху пузом и тренируют мышцы, выдающие в эфир бодрые голоса. Музыка крутится годами одна и та же, а если что-то и меняется - появляется новый, так называемый хит, мало чем отличающийся от предыдущих, - то крутится он днями и ночами...

Люди, давайте устроим им бучу? Давайте заказывать Баха, Бетховена, Рахманинова, Грига, Прокофьева! Пусть ди-джеи дуреют, почему мы-то должны дуреть? Шнитке им закажем, а? Пусть пороются в дискотеках. Им ведь для этого на другой конец города придется ехать! Потому что под рукой нет. Давайте уроним рейтинг "Поля чудес", пусть Леонид отдохнет, он нам только спасибо скажет. Давайте уроним рейтинг сериала "Менты", он же стал совсем не таким, каким был раньше, там даже Дукалис стал от выпивки отказываться. Зашился, что ли? Ведь трезвые менты - совсем не то, что подвыпившие. На них смотреть скучно, как на восковые фигуры никому не известных придурков. Давайте забросаем первый канал письмами с просьбами показывать фильмы Тарковского и Феллини. На кой хрен нам этот Спилберг с его рисованными динозаврами? Давайте накачаем депутатов просьбами отменить вращение часов туда-сюда. Давайте хоть немного поумнеем. Возьмем и напишем закон для дураков, который может быть только один: не лезь, куда не следует.

Стоит ведь только захотеть.

PS. А если кто-то, на кого я тут прозрачно намекал, вздумает обидеться, то пусть наберет в рот говна и плюнет в меня. Я приму с радостью. Ибо сам дурак. А с дурака взятки гладки. На дураков, детей и зверей обижаются только дураки.

Петр перечитал еще раз, хмыкнул и закрыл компьютер. Откуда мысли-то такие взялись? Как из воздуха, право слово. Эх, что-то тут явно не так, есть какая-то подковыка... Хотя... Совсем недавно часы перевели на час вперед. Да не это главное. Откуда, скажем, он знает то, чего еще не было? Не хватало еще, чтобы у него дар такой обнаружился, это было бы просто смешно...

Зазвонил телефон. "Светлана", - с тоской подумал Петр и снял трубку.

- Петя, ну ты где?

Петр почти наяву увидел, как Светлана обиженно поджала губки, а в глазах у нее слезы. Он чертыхнулся в сторону и сказал, стараясь, чтобы голос был твердым:

- Света, я сегодня прийти не смогу. Дела, дорогая. Завтра рано вставать, мне нужно выспаться. Я уже в постели...

- Ну вот...

- Извини, извини, я спать хочу.

И Петр повесил трубку. Так с нею и надо. Чтоб не кисла и не пускала слезы, веками проверенное женское оружие.

Телефон зазвонил снова.

- А завтра придешь?

- Завтра будет завтра. А сегодня пока еще сегодня, - отчеканил Петр и выдернул телефонный шнур из розетки.

Вот так, побольше грома в голос, пусть не воображает, что он у нее поселится. Приходить, может, и будет, но давать отчет - дудки. Он отключил мобильный телефон, плюхнулся на диван, потянулся. Надо бы раздеться, постелить постель, выспаться в человеческих условиях, но лень, лень, да и спать хочется...

Но лучше бы он не спал, или спал с Светланой, потому что опять приснилась давешняя тетка. Она улыбалась и что-то говорила, но Петр не слышал. Он пытался понять по губам, но ему это никак не удавалось. Вот она что-то спросила у него, посмотрела выжидательно, он смолчал. Она повторила вопрос, он опять смолчал. Тогда она повернула голову и заорала куда-то в сторону:

- Да он же не слышит ни хрена! Добавьте звук, инженеры хреновы!

- Слышу, - слабым голосом произнес Петр.

Тетка повернула голову, причмокнула губами и матерински улыбнулась.

- Слышишь, а что ж не отвечаешь? Я говорю, ты завтра собираешься шофера нашего выслеживать?

- Я? Да... Нет... Собираюсь...

Петр растерялся так, как если бы его вытолкнули на стадион, полный зрителей, абсолютно голым, а те взревели от восторга.

- Да ты не парься, касатик, - сказала тетка. - Таможня дает добро.

- Ка... Какая таможня? - еле вымолвил Петр.

- Слепая да не мазанная. Кино не смотришь, что ли? Ну ты темный, касатик!

- Да, я темный, - сокрушенно согласился Петр, мучительно пытаясь понять, о каком кино идет речь. - А вы кто?

- Это хорошо, что ты не помнишь, - обрадованно залопотала тетка. - Это очень даже хорошо! Это нашим спецам большой плюс. Они ведь что утверждают, заразы? Что ты так и не вспомнишь, гы-гы. - Она вдруг посерьезнела и сурово продолжала: - Только я им не верю. Было уже однажды, лопухнулись. Отчего бы еще не лопухнуться, а?

- Обязательно лопухнутся, - Петр кивнул, преданно посмотрел на тетку.

- Погоди, - опешила та. - Это как же - обязательно?

- Закон есть такой. Закон Мерфи. Если неприятность может случиться, она обязательно случится.

- Во как, - протянула тетка, разглядывая его.

Только сейчас Петр понял, что видит только голову женщины, а все остальное теряется в вязком сером тумане.

- Скажите, - воспользовался паузой Петр, - а я глупостей еще не наделал?

Тетка расхохоталась, словно расплакалась, с всхлипом.

- Гы-гы! Нет, касатик, еще не наделал. А что, хочется?

- Так ведь это смотря что глупостью считать, - с готовностью подхватил Петр. - Если б я знал, какие глупости имеются в виду, то я их...

- Ну, понятно, понятно, можешь не продолжать. Я же говорила, умный парнишка, - сказала она кому-то в сторону. - Другой бы обделался, а он ничего, вопросы задает. Слышь, Егорка, ты бы обделался?

Петр не услышал, что ответил невидимый Егор, но тетка тут же сообщила:

- Во! Егорка обделался бы. Как пить дать. Так что ты молодец. Можешь купить себе пряник. Даже два, один от Егорки, он разрешает, гы-гы.