Кеннет Балмер Ключ к Айруниуму

1

Всю свою жизнь он смутно отдавал себе отчет в том, что вещи вокруг него исчезают без всякой причины. На его крещении, как ему рассказывали с дружеским хохотом, вода исчезла из купели. «Высохла в жаркую погоду, старик!» — таково было официальное объяснение, но все равно это было очень странно.

В школе его учителя-оставшиеся в его памяти безликим стадом — никогда не могли понять, почему книги, линейки, карандаши и другие несхожие предметы, принадлежащие Престину, должны были быть в ограниченном количестве, или почему школьные кабинеты, в которых он занимался, испытывали недостаток в наглядных пособиях. Но так как он проводил половину своего времени в Соединенных Штатах, а другую-в Англии, то он получал образование более на практическом опыте, чем по устойчивой академической системе.

Направляясь на ожидающий его в Лондонском аэропорту самолет, будучи уже взрослым человеком, имеющим работу, он знал, что это его никогда не волновало. Он не беспокоился. Он всегда знал, что он собирался делать: он собирался стать летчиком, как его отец.

Над Престином, естественно, безжалостно насмехались из-за его имени: Роберт Инфэми Престин [infamy — бесчестный]. Все, что можно было произвести из этого, доставалось ему. Инициалы на его дорожных сумках (написанные внутри) были R.I.P. [rip — распутник]. Любой авиатор превратил бы это в интригу, но это его тоже не беспокоило. Любая его мысль обретала крылья, уносила его прочь в открытую голубизну, проносилась с ним через эфирные небесные королевства. Он никогда особо не беспокоился о чем-то другом. Он никогда, к примеру, не интересовался девушками.

Поэтому, когда он увидел темноволосую девушку в короткой юбке, с длинными ногами, столь неосмотрительно поднимающуюся на борт самолета вместе с другими пассажирами, он — безусловно, единственный мужчина там, поступивший таким образом — больше заинтересовался Трайдентом с его тонким и мощным, элегантным хвостовым опереньем.

Неизбежно и без сознания потери времени Престин перепроверил свой ручной багаж, как только уселся. Опять-таки, без проявления удивления или его отсутствия он обнаружил, что все осталось при нем: портативная пишущая машинка, портфель, магнитофон, журналы. Он, возможно, потерял один или два листка, но это не имело большого значения. Он с сильным интересом ожидал предстоящую выставку в Риме. Италия всегда согревала его-физически, ментально и, если он сдержанно принимал ее, то и духовно.

Как авиационный журналист, он нашел себе нишу в летающем мире, который в ином случае из-за его не отвечающего требованиям зрения был бы навеки закрыт перед ним. Он никогда не забудет того всеобъемлющего ужаса, охватившего его после первого отказа. Королевским Военно-Воздушным Силам, как ему вежливо, но твердо объяснили, требовались молодые люди с безупречным зрением.

Все остальные тесты он прошел с легкостью.

Он нацепил на нос свои очки без оправы и вытряхнул бумаги, отыскивая «Флаинг Ревью». Он решил держаться настороже. Как раз сейчас он использовал журнал как прикрытие для реакции его тела на заработавший внизу реактивный двигатель.

Кто-то сел рядом с ним, и, не поднимая глаз, он автоматически подвинулся, хотя это было совершенно не нужно в сверх-роскошном салоне Трайдента.

В Риме ему будет хорошо. Там еще не слишком жарко, хотя он испытывал наслаждение от жары и долго носил свитера после того, как его более современные американские друзья одевались во что-то более легкое во время застывших волн Нью-Йоркского зноя. Напротив, он не обращал внимания на холод (хотя и предпочитал жару) и будет долго носить светлый плащ, после того как его английские друзья перейдут на толстые пальто и модные короткие шинели военного типа.

Но терпимость к климату не помогла ему и с ВВС США. Как и Королевским ВВС, им нужны были люди, которые могли видеть, куда они летят.

Престин уже свыкся с двойным отказом. Он писал хороший материал о полетах и летал в качестве пассажира при малейшей возможности. Но за исключением нескольких полетов на малой высоте на Тайгер Мот, нескольких кругов и воздушных ям, одиночного полета и билета летчика, он не совершил ни одного настоящего полета. Но, во всяком случае, полет на старом Мотыльке (moth-мотылек) дает тебе опыт, который не может дать ни один Лайтнинг или Фантом — так, по крайней мере, ему говорили. Он никогда не имел возможности сравнить.

Один из его журналов упал на мягкое ковровое покрытие пола. Нагнувшись, чтобы поднять его, он смутно заинтересовался белыми сетчатыми чулками, которые тянулись все выше и выше — он внезапно посмотрел вверх и покраснел, обнаружив, что он смотрит в темные карие глаза на круглом веселом лице, улыбающемся ему сверху. Он резко смутился и почувствовал себя полным дураком.

— Прямо беда какая-то с этими чертовыми юбками, — сказала она, извиваясь и дергаясь — без заметного эффекта — и позволила своей сумочке упасть, так что Престин был вынужден поднять и ее. — О, спасибо. Может, вы лучше подниметесь? У вас будет искривление позвоночника, если вы будете так горбиться.

Престин выпрямился, как марионетка. Еще один журнал упал. Он оставил его лежать. Он не найдет другой оговорки, если нагнется еще раз.

— Я… э… я прошу прощения… — начал он, не совсем понимая, что ему сказать.

— Ладно, альф, жизнь слишком коротка для бормотания извинений.

Трайдент невнятно заревел, заурчал и затем, задрав нос, рванулся в небо. Все в салоне люкс удобно устроились и расслабились. Боб Престин тоже устроился поудобнее, под осторожным взглядом сидящей рядом с ним девушки. Он не имел ни малейшего понятия о том, кто она; его смутные представления о манекенщицах, секретаршах, кинозвездах и фотомоделях наугад всплывали в его памяти. Казалось, что она летит одна. Это было бы неплохо. Он отвлек свои мысли чуть дальше от самолета. То, что он не интересовался девушками, не значило, что он не знал их предназначения; они просто низко фигурировали в списке его жизненных приоритетов.

Изучая ее украдкой, он решил, что небольшая смена приоритетов ему не повредит. В конце концов человек, родившийся в 1941 году, имеет некоторые привилегии.

Трайдент со свистом несся своим постоянным путем вдоль авиалиний, покинул Лондон, пролетел над Ла-Маншем и далее через всю Европу — первая посадка в Риме.

Что она имела ввиду, назвав его Альфом?

Престин часто посещал собрания хиппи в Лондоне; он знал жаргон и часто им пользовался; одевался он неплохо, лишь немного более степенно, чем большинство его друзей; он и был таким тихим малым — но он никогда не переходил этой границы. Альф. Никогда не поднимавшийся выше популярности Фреда. Никогда.

Стюардессы беспокоились о том, чтобы быть с ним вежливыми, но этот феномен не был чем-то необычным. Ему всегда казалось, что они смотрят на него с его шестифутовым бронзовым мускулистым телом, как на потерявшегося маленького мальчика. Они — от этой мысли его корчило, хотя он знал, что это так — они хотели усыновить его.

Если эта птичка, сидящая рядом с ним, хотела его усыновить, он будет на этот счет держаться непоколебимо.

— Ты был раньше в Риме? — спросила она, бросив на него взгляд из-под фиолетовых искусственных ресниц, которые довольно неплохо держались. Косметика была нанесена на ее лицо с необычайным вниманием к деталям, которые были сейчас в моде: сильно подчеркнутые глаза, ненапудренный нос, до блеска накрашенные губы, которые, во всяком случае по мнению Престина, выглядели омертвело.

— Да, — сказал он, быстро отведя взгляд от ее лица. Бедняжка, он почувствовал к ней жалость, ведь изумительный экземпляр, и что она делает со своим лицом? — О, да. Я был раньше в Риме.

— Это моя первая поездка в Рим. Я жду — о, ты не можешь понять, с каким нетерпением я жду своего прибытия туда.

— В самом деле? — вежливо ответил он, найдя забавной ее свежесть и беззастенчивую уверенность в себе. У нее был высокий и чистый, ровный голос.

На ней была короткая кожаная куртка темно-каштанового цвета, и сейчас она начала извиваться, чтобы снять ее, обнаружив сверкающее платье, свободно облегающее бедра, изящно сочетавшее в себе зеленый, серебристый и мерцающий розовый цвет. Престину оно понравилось.

Он помог ей снять куртку и подождал, пока она опять не устроилась удобно, удивляясь, почему она решила сесть рядом с ним. По ту сторону прохода он заметил еще одну девушку, довольно привлекательную блондинку, с такой-же эксцентричной косметикой на лице. Рядом с ней сидел смуглый человек в неприметном сером деловом костюме и толстых очках в роговой оправе, нацепленных на его тонкий нос. Престин никогда не обременял себя излишествами современного мира в любом виде или форме, если они не шли ему. Идея повесить на лицо массивные толстые очки, потому что теоретически это должно придать тебе важный и впечатляющий вид и поднять тебя на более высокий уровень, рассмешила его своим инфантильным идиотством. Униформы принадлежат серым умам. Он одел свой темно-серый дорожный костюм, потому что он ему нравился и был удобен. Эти малость неудачные очки измучают его в Риме.

Девушка обыскала всю свою сумку, наконец достав из нее пачку сигарет и маленькую, украшенную драгоценными камнями зажигалку. Она предложила сигарету Престину.

— Нет, спасибо, — отказался он, немного оскорбленный, — я бросил.

— Что ж, это все объясняет, — сказала она с колючей улыбкой.

— Объясняет что?

— Я думала, что ты американец — но потом я решила, что ошибаюсь, и ты англичанин. Итак…

— Найдя забавным то, что старая двусмысленность в разговоре с этой девушкой всплыла так быстро, Престин ответил:

— Я и тот и другой одновременно.

— Да? — сказала она, щелкнув зажигалкой. — Счастливчик.

— Да — согласился Престин, имея ввиду то, о чем они говорили.

— Я — Фритси Апджон. — То, как она это сказала, было формальным представлением, не более.

— Роберт Престин. — Он ответил тем же тоном.

Трайдент сделал поворот, и сила его тройных двигателей начала пробивать чистый курс через верхние слои атмосферы. Комфорт и роскошь салона наводили мысли на футуристское сравнение с имевшими поршневые двигатели старыми винтовыми самолетами, которые в свое время правили в небесах. Отец Престина как-то, показывая ему, как управлять полетом замечательного бензинового самолета, который они сделали вместе, сказал:

— Авиация развивается слишком быстро, Боб, и это может повредить ей же. К счастью для всех нас, нашлось несколько дальновидных и уравновешенных людей, и мы кое-как довели дело до конца. В будущем у нас может не быть такой возможности. Одна ошибка и — хлоп! — что означает конец третей планеты.

Уже тогда юный Престин знал, что он не из тех людей, что ослепляют себя реальностью или используют фантазию против страха и безумия. Когда он получил отказ Королевских ВВС, он напрямую столкнулся с этим. Но теперь эта девушка, Фритси Апджон, с длинными ногами и привлекательным лицом, испорченным косметикой — эта девушка представляла ту часть жизни, с которой, используя установившуюся практику, он столь долго избегал встречаться.

Полет продолжался, и он в своей твердой и щепетильной до мелочей манере разговаривал с Фритси. Она сказала, что она манекенщица, и эта ее работа и объясняла все эти «альф» и «гоун», «фэб» и все остальное. Ей не могло еще быть и двадцати, и жизнь била из нее ключом; тем не менее она держалась со звериной самоуверенностью и уравновешенностью хладнокровной и необычайно наблюдательной девушки. Престин почувствовал странный трепет, овладевающий его сознанием. Она грозила потрясти до основания все его понятия и представления.

Она и не пыталась пронзить его озабоченность; может, журналы заставили ее отказаться от этого намерения.

— Я всегда говорю, что три двигателя лучше, чем два, а четыре безопаснее, чем три. Но все же, я только платящий за проезд пассажир, и мои познания в техническом мире не идут в расчет.

Престин улыбнулся.

Я тоже всего лишь платящий за проезд пассажир. Я лично предпочитаю больше, чем два или три двигателя; но если парни, разбирающиеся в науке и технике, говорят нам, что с двумя гигантскими двигателями все в порядке, нам приходится верить им.

— У меня от этого мурашки по спине ползут. — Она поежилась; Престин счел это наиболее интересным и стоящим наблюдением. — Только подумай, сказала она, драматически вскинув свою слабую руку. — Четыре или пять сотен людей, втиснутых в сидения, как на втором этаже автобуса, и один из этих проклятых больших двигателей перестает работать или что-нибудь еще. На каком основании он… он…

— Войдет в штопор?

— Он разобьется! Альф, и это будет не смешно.

— Это будет далеко не смешно. Но они гарантируют двигатели.

— Я уверена, что они это делают. Я не хочу больше говорить о самолетах. Давай говорить о тебе или обо мне или вообще не разговаривать. — она откинулась на спинку сидения и закрыла глаза; ее ресницы плавно сомкнулись. Она выглядела столь юной и беззащитной, хотя Престин знал, что она лишь временно убрала когти.

Престину почти всегда нравились полеты. Когда стюардессы начали разносить подносы с едой, он с удовольствием приготовился к превосходному обеду и обрадовался, что Фритси открыла глаза, села и взяла себе поднос. Он знал, что она действительно спала, даже если бы она не спала, он примирился бы с такой женской уловкой против его нежелательного общества.

Он ел, не задумываясь о еде и полностью обратив свои мысли к девушке, немного ошеломленный и все еще веселый. Она ела с аппетитом, он мог ясно это видеть, не задумываясь, о чем он размышляет. Почему она должна это делать? Она летит в роскошных условиях беспосадочным перелетом в Рим, хорошо ест и пьет; пребывая в предвкушении ожидающих ее впереди приключений, она ни о ком более, кроме себя, не беспокоится. На него у нее пока не будет времени. Пока.

Возможно, после того как она покинет Чиампино-Вэст и познает Рим, ей потребуется друг, с которым можно было бы разделить эти новые для нее удовольствия. Роберт Инфэми Престин с сардоническим смехом обнаружил, в каком направлении движутся его мысли и что он все еще неспособен остановить это дурацкое движение одним шагом.

Скоро они будут, как положено, кружить над Чиампино-Вэст, и затем гладко и безопасно сядут, как обычно и садятся Трайденты. Только как ему сделать предложение держаться дальше вместе молодой девушке, о существовании которой он и не подозревал несколько часов назад. Отсутствие жизненной практики в этом отношении пугало Престина. Он должен будет что-то придумать и, подобно посадке Трайдента, действовать автоматически и безупречно. Пока он раздумывал, Фритси оставила свое место и пошла напудрить свой нос. Ненапудренный нос вызвал у него усмешку, и он решил подождать ее возвращения.

Блондинка высунулась в проход и оглянулась. Она слегка улыбнулась Престину.

— Я не видела, чтобы Фритси поднималась, — сказала она хриплым голосом. — Я слышала, как вы с ней разговаривали, — это не было объяснением, — но ведь скоро нам придется пристегнуться, не так ли?

— Не волнуйся, Сибил, — резко произнес субъект в толстых очках, — ты же знаешь, Фритси еще более сумасшедшая, чем мартовский заяц. Стюардесса выпроводит ее оттуда.

— Да уж, я надеюсь, — сказала Сибил. Она откинулась на спинку кресла и вытянула свои округлые ноги, которые вместе с ее нейлоновыми чулками и короткой юбкой заставили Престина вспомнить об инциденте с длинными и элегантными ногами Фритси; его теория, что она путешествует одна, и все его планы внезапно разлетелись в пух и прах.

Он наклонился вперед и бросил взгляд через проход на Сибил и мужчину на соседнем сидении. Он выглядел — да, это как раз подходящее слово отталкивающе. С высоким лбом, светлыми волосами и непонятно каким образом оказавшимся большим носом — мягким, как замазка — он смотрелся чересчур громоздким, раздутым. Его кожа была покрыта мелкими ямочками, как у апельсина. К тому же его лицо имело оранжевый оттенок. Престина никогда не интересовало, какого цвета у человека кожа, но этот странный цвет наводил на мысль о невоплотившихся стремлениях… он не смог отчетливо определить причину своего инстинктивного отвращения к этому человеку.

Фритси не вернулась на свое место.

— Где же она может быть? — забеспокоилась Сибил.

Престин находил это странным. В любую минуту их самолет пойдет на посадку, и тут без пристяжных ремней не обойтись. Фритси, конечно, поразила его, оказавшись чуждой условностей девушкой, немного сумасбродной, как они говорили, когда в моде последний раз были ультра-короткие юбки, и она могла делать все что угодно. Но это уже было очень серьезно.

Стюардесса, проходя мимо, бросила взгляд на пустое место, нахмурилась и вопросительно повернула голову к Сибил.

— Нет, — сказала Сибил. — Я так не думаю.

— Я проверю, — решительно произнесла стюардесса и, покачиваясь, ушла, и вслед за ней прошла волна успокоения.

Вскоре она вернулась, отрицательно качая головой.

— Ее там нет. Это очень странно. Я везде проверила — где же она еще может быть? — стюардесса, молодая, деловитая, чисто одетая и практичная, нашла эти непредвиденные осложнения более чем загадочными. — Я должна поговорить с капитаном. Он знает, что делать.

Когда самолет был уже рядом с Чиампино, капитан самолично появился в его кормовой части. Среднего роста, кряжистый, начинающий немного толстеть, с круглым, преданным своему делу лицом, он обыскал со стюардессой все возможные места. Люди вокруг начали оборачиваться. Всеобщая беседа стала похожа на частные теле-каналы «я говорю о тебе». Трайдент безмятежно свистел в воздухе, и ответы капитана становились все короче и короче.

— Люк не открывался. Двери прочно закрыты. Во всяком случае, как нам известно, давление воздуха в норме.

— Она должна где-то быть…

Странная, волнующая дрожь непрошенной тревоги неприятно защекотала Престина.

— Вы имеете в виду, — резко сказал он, — что она должна быть где-то на борту?

— Да, — ответила стюардесса, словно Престин был лунатиком. — Да, разумеется, сэр.

— Фритси не стала бы выпрыгивать из самолета! — вскрикнула Сибил, словно эта мысль оскорбила ее до глубины души. — Конечно, она не стала бы…

— Она не могла! — Капитан не хотел больше ничего слышать о пассажирах — его пассажирах — выпрыгивающих из самолета. — Она где-то на борту. И если это шутка, то когда я найду ее, я… я…

— Если, — не слишком громко добавил Престин, — если она еще на борту.

С этого момента и до тех пор, пока Трайдент с легким толчком, от которого на мгновенье погас свет, не коснулся запасной полосы, внутренности самолета были обысканы, обысканы второй раз и затем еще раз обысканы.

Фритси нигде не было.

Исчезла.

Пропала.

Больше не числилась в списке пассажиров.

— Но, — произнесла бледная как мел Сибил. — Не могла же она просто раствориться в воздухе!

— Не могла, — сказал Престин. — Но она растворилась!

Загрузка...