Виктор Жигунов Кляксы из непроливашки

Витьке Перекурову было скучно на уроке. Все пятиклашки слушали объяснения учителя, а Витька вертелся и хотел отмочить какую-нибудь штуку для веселья. Наконец, когда учитель стал писать на доске, Витька обернулся назад и, не зная, что сделать, ни с того ни с сего дунул в чужую непроливашку.

Штука вышла боком: чернила выскочили из непроливашки и украсили круглое лицо Перекурова пятнами. Соседка по парте прыснула. Он двинул её ногой. Ему до конца урока хватило утираться промокашкой и, шипя соседке: «Где ещё клякса?» — лизать палец и тереть запачканные места.

Однако до звонка он не успел навести чистоту. Пришлось на перемену не ходить, а пока все пробегали мимо, подпереть щёки кулаками и уткнуться в учебник, притворившись прилежным мальчиком. Когда в классе стало пусто, он, опасливо оглядываясь, продолжил умывание.

— Это боевая раскраска, — раздался голос рядом. — Индейская.

Витька вздрогнул и быстро повернулся за партой. Никого не было.

Ему стало не по себе, он согнулся пополам и проверил под сиденьями: кто там? Никого… Хлопая глазами и порядком струхнув, он вылез…

— Когда ты появляешься над столом, — доброжелательно добавил мужской голос, — похоже, будто красно солнышко восходит. Стол зелёный, как равнина. Жалко только, протуберанцы тебе состригли в парикмахерской… На солнце тоже пятна есть, — утешил невидимка.

Пятиклассник пристыл к месту и, если б мог, закричал бы изо всех сил.

— Чего боишься? — осведомился собеседник. — Меня ищешь? Могу показаться.

В воздухе перед Перекуровым нарисовалась тонкая зелёная окружность величиной с ученическую фуражку. Она стояла на ребре. Окружность была задёрнута туманом, показалась рука, разгонявшая пелену, и на Витьку глянул из круга остроносый старик с торчащими усами и с седой причёской ёжиком.

— Дыдваче, — сказал он. — Это моё имя.

Озорник молчал. Он был едва жив от страха.

— Да что ты дрожишь? Зовут тебя как?

Не дождавшись ответа, незнакомец куда-то девался на секунду, вместо него стала видна внутренность маленькой комнаты, часть белой стены с ходиками. Всё это висело в зелёном, горящем и потрескивающем кольце, а вокруг него остался прежний класс, позади кольца была коричневая доска с надписью мелом «На дом § 10».

Дыдваче возник снова и показал большую конфету в яркой обёртке.

— Хочешь?

Витька давно бы убежал, да ноги не двигались. Дыдваче положил конфету на нижний край кольца — словно в окошко передал. Подарок свалился на парту, скользнул по наклонной поверхности на колени Перекурову…

Это оказалась сигарета.

— Что получилось? — забеспокоился старик, заглядывая сквозь окружность вниз.

— Си… си…

— Сосиска?

— Си… гарета.

— Хм, — огорчился Дыдваче. — Ну ладно… Ты извини… У меня к тебе просьба. Я вижу, ты парень оригинальный. Экспериментатор. Никто бы не додумался дунуть в чернильницу, а ты — вот. Молодец! Я потому и открылся тебе. Мы оба научные работники, друг друга поймём. Одолжи мне тетрадку в клеточку.

Малолетний работник науки растерянно пошарил глазами по парте. Чистой тетради у него, естественно, не было, хотя и велят иметь запас. Он непослушной рукой взял начатую и вопросительно поднёс её к круглому окошечку.

— Годится! — обрадовался Дыдваче. — Давай скорей!

Он схватил тетрадку.

Но в его руках она стала жёлтым огурцом, тот каркнул и улетел куда-то, махая хвостиком.

Старик в светящемся обруче трагически помолчал. Перекурову всё это стало казаться интересным, он передохнул и уже не хотел сбежать. На всякий случай протёр глаза. Его коллега в круге не исчез — он мрачно размышлял. Школьник устроился поудобнее, ожидая дальнейшего.

— Ведь думал же… — произнёс старик и сердито стукнул себя по лбу. — Чувствовал: не выберусь!.. Слушай — сколько будет один и один?

— Два, — ответил Витька, осмелев.

— Точно? — Учёный с подозрением нахмурился. — А два и два?

— Четыре.

— Да как же четыре?! — закричал старик. — Три!!!

Ученик не успел удивиться: в коридоре затрещал звонок. На школьном крыльце затопотали ноги.

— Урок начинается? А мы ещё ничего не выяснили! — Учёный поспешно огляделся, будто ища выход. Его осенило: — Знаешь? Полезай сюда, а?

— Куда?

— В окошко. Пожалуйста!

Витька посидел в нерешительности и с опаской отодвинулся.

— Да-а… — сказал он. — Переколдуете меня в огурец…

Дыдваче замахал руками:

— С тобой ничего не будет! На тебя не действует. Ну, быстрей!



Перекуров заглянул в зелёный обруч поближе. Там была крохотная комнатушка со столом и стулом. Была также постель, для которой иного места не нашлось, кроме как под столом. И везде лежали бумаги. Витька приподнялся и провёл за кольцом рукой — там было пусто. И в то же время он видел комнатушку…

В конце концов, нечасто взрослый человек предлагает улизнуть с урока. Юный экспериментатор собрался с духом и сунул руку в кольцо.

Ничего. Он, расхрабрившись, сунул и вторую, потом встал на сиденье парты и пропихнул в обруч голову. Дыдваче отступил в сторонку и, ухватившись за окружность, стал растягивать её, чтобы гостю было не узко. Затем он принял школьника на руки и поставил на пол в комнатке.

Ученики, повалившие в класс, могли заметить лишь, как смыкается окружность: точно как в выключенном телевизоре моментально уменьшается кадр и остаётся только яркая точка, которая тоже постепенно гаснет. Но никто ничего не увидел, а если кому-нибудь и бросилась в глаза искра и он зазевался на миг, — бегущие позади толкнули его, и он устремился к своему месту, забыв о том, что померещилось.



Перекуров стоял посередине помещеньица с белёными стенами и с двумя окнами. Класс куда-то исчез, за одним окном простиралась унылая равнина с жёлто-бурой травой, садилось багровое солнце, к противоположному окну подступили торосы и сугробы, над ними тоже не то опускалось, не то поднималось солнце.

— Это бывает, — мимоходом заметил Дыдваче, видя, что его гость поворачивается то к одному окну, то к другому, таращась на два светила. — У меня всё наперекосяк.

— А как же я обратно попаду-у? — заныл было Перекуров.

— Попадёшь. Тут наложение пространств. Ты находишься в классе. И одновременно… — хозяин прищурился на равнину, — где-то под Оренбургом, возможно. А вон там — пожалуй, Арктика. Но это чепуха. Садись.

Он посадил школьника на стул, сам же открыл дверцу в стене.

— У меня тут холодильник, — пробормотал он. — Уж теперь-то я тебя угощу! На.

Он протянул Витьке эскимо. У самого Дыдваче оказалась в руках голая палочка, он посмотрел на неё с изумлением, но всё же поднёс ко рту. На ней возник кусок мороженого. Дыдваче сунулся было съесть его, но вместо этого на палочке появилась уже почти половина порции. Так он пытался откусить несколько раз, и кончилось тем, что мороженое стало целым, даже в обёртке. Учёный с недоумением повертел его и выкинул в мусорное ведро.

Его юный коллега внимательно пронаблюдал за невольным фокусом, покосился на своё эскимо и, поколебавшись, всё-таки решился его попробовать. У Перекурова всё обошлось благополучно, если не считать, что палочка затем поблагодарила его и самостоятельно ушла в мусор.

— Теперь к делу, — призвал старик. — Сколько, ты говоришь, будет два и два?

— Четыре.

Хозяин посмотрел на Витьку с укоризной.

— Не стыдно? Тебе угощение, гостеприимство. А ты неправду говоришь.

— Как неправду? — возмутился пятиклассник. — Четыре!

— Три!

Витька ошалело воззрился на Дыдваче. Тот был серьёзен и разволнован, даже покраснел. Видно, не подсмеивался над ребёнком.

— Четыре, — повторил Перекуров, но голос его дрогнул.

— Значит, и на детей нельзя положиться… — скорбно сказал сам себе старик. — Взрослые — понятно. Они столько знают, что и сами могут запутаться, и запутать их ничего не стоит. В ньютонову механику верили: годится, мол, на все случаи жизни. А она бац тебе! — при скоростях, соизмеримых со световой, отменяется! Теперь в Эйнштейна верят. Вот, по-твоему, какая самая большая скорость может быть?

Ученик растерянно подумал.

— Почему самая большая?.. Сколько хочешь может быть. Мотор надо посильней…

— Именно! Ньютонова наука — частный случай эйнштейновой. А эта — тоже не венец познания. Говорят, скорость света — предел! Верно — да только до поры, пока не открыты новые условия! В теплород верили, теперь в скорость света…

За окном послышался топот копыт. Оба повернулись туда. По равнине скакали свирепые всадники в мохнатых шапках и в халатах, на мохнатых же лошадях.

Двое недоумённо следили за ними. Дыдваче предположил:

— Татаро-монголы? В набег идут.

— Какие татаро-монголы? Которые в истории?

— Они. У меня тут всё может быть. За одним окном пятнадцатый век, за другим пятидесятый… У-у! — Старик погрозил костлявым кулаком. — Сейчас вам поддадут!

Один из всадников вдруг свернул с пути и покатился к окошку. Жеребчик под ним был низкорослый и жаркий, его будто отлили из твёрдой резины. Широкое и раскосое лицо склонилось к стеклу, захохотало, и завоеватель саданул по раме ятаганом.

Школьник, мало-помалу подававшийся назад, панически перелетел в другой конец помещения. А учёный стоял, опершись на стол, и смотрел на врага с интересом.

Кривая сабля всадника лопнула, кусок её вонзился в пыль. Воин оцепенел. Конь под ним храпел и вертелся. Седок выкрикнул непонятное ругательство и, наскакав снова, яростно ткнул в стекло обломком оружия.



Видимо, рука у него онемела от второго удара. Злобно проорав что-то, завоеватель припустился вдогонку за своими.

— Вернутся? — с дрожью спросил Перекуров, прижавшийся к стене.

— Пускай. Мы в другом времени. Он колотил не по стеклу, а по границе времён. Шестьсот лет назад замахнулся — нам-то что?

Позади школьника взревело и забулькало. Он отскочил в испуге. За другим окном оказались уже не снега и льды — а непроницаемая чернота, в которой двигались смутные светляки. Гигантская клешня вздымалась из-за подоконника, степное солнце, пронизав комнату, озарило клешню и подплывшую было морду с бездонной пастью и без глаз. Морда резко вильнула, показался боковой плавник — это была рыба. Она ушла во мрак. Клешня покачивалась, смыкаясь и раскрываясь.

— Дно моря, — прокомментировал Дыдваче. — Не трусь. Мы в безопасности.

Мальчишка уже, пожалуй, был перегружен впечатлениями. Он рисковал свихнуться. Поэтому учёный посоветовал:

— Не обращай внимания. У нас научный разговор. А это как бы кино.

Витька с большим трудом согласился принять ужасную клешню за кино… В другом же окне вместо всадника уже стоял искрящийся, пенный водопад, зажатый скалами. Струи и клочья не низвергались, а медленно поднимались из водоворота внизу, втекая в верхнее русло.

Хозяин неожиданно ткнул пальцем в белую стену.

— Глянь-ка на свой класс, — предложил он. — Для успокоения.

Там, куда он стукнул, в стене прорвалась круглая дырочка, обведённая зеленоватым сиянием. Учёный подвёл Витьку к ней.

Перекуров приложился лбом к извёстке и стал смотреть в отверстие одним глазом.

В классе было тихо. Стриженые затылки и девчоночьи бантики вытянулись ровными рядами. Пятиклашки решали примеры. По проходу расхаживала учительница, заглядывая в тетради и наступая на отражения электролампочек в крашеном полу.

— А Тамарке сдувать не у кого, — после молчания хихикнул Перекуров. — Она у меня всегда сдувала… Сучилкин делает самолётик, ему сейчас в дневник запишут.

— Хватит. — Хозяин отстранил его. — Заметят.

Он мазнул по извёстке ладонью, отверстие закрылось.

— Продолжим. Садись. Вода при какой температуре кипит?

— Сто градусов! — заявил школьник, гордясь своими познаниями.

— А если атмосферное давление изменится?

— Не знаю… При чём тут вода?

Старик остановился перед ним сердито. Минуту молчал, затем схватил бумажку и шлёпнул её на стол перед учеником:

— Пиши! Два… умножить… на два… получится…

Перекуров честно написал. Но когда он начал выводить четвёрку, из-под карандаша вдруг высунулись заячьи уши. Витька по инерции докончил цифру, и тогда из бумаги выбрался худой беляк. Он брыкнул задними лапами и соскочил со стола, оставив на листке жёсткие волосинки. Пятиклассник ошалело воззрился на кончик карандаша, на зверя…



— Вот, — торжествующе закричал учёный. — Дважды два — заяц! А ну, ещё раз!

Сбитый с толку Перекуров послушно изобразил на бумаге снова: 2 х 2… Он ставил дальше что следует… но непостижимым образом графит начертил: 3,1415926…

Дыдваче, видимо, устал. Он сел на пол, поскольку больше было не на что, и прислонился к стене. Позади его головы в окне качалась клешня.

Витька упрямо повторил эксперимент. На этот раз вышла живая картинка, на ней бегуны запрыгали через препятствия.

— Условия не те, — пояснил старик. — Вернее, нет никаких условий. Это в молодости, помню, — работал я, работал, а квартиры не дают. Соседи шумят, заниматься невозможно. Ни газа, ни водопровода. Денег нет. За электричество я не заплатил — отключили. Никаких жилищных условий. И экономических. Ах, думаю, так? Не нужно мне тогда вообще ничего! Окна щитами загородил — от света отказался. Гравитацию презрел. И прочее всё. Так что не стало у меня ничего, природы не стало, а значит, и законов природы. Теперь живу — ничем не связан. Ералаш!

Он зло стукнул кулаком по полу.

От сотрясения ходики на стене пришли в движение. Из окошечка, где бывает кукушка, высунулась почему-то книга с надписью «Философский словарь» и объявила:

— Балет «Спартак»! Музыка Хачатуряна. «Спартак» выигрывает!

Клешня за спиной Дыдваче отъехала в сторону, так и не предприняв ничего существенного. Во мраке забрезжило синеватое сияние. Медленно-медленно проявилась долина реки между песчаными холмами, над ней низко висели тучи, сея морось. Дул ветер, дождь колыхался серыми волнами.

Учёный почувствовал перемену позади себя и обернулся.

— Ничего предсказать нельзя, — с досадой продолжил он. — Причины, следствия — всё отменено. Спать ложусь — вместо этого варю картошку. Собираюсь её съесть — в руке вдруг откуда ни возьмись клюшка, и давай гонять ферзя по доске! Вот сейчас куда мы въехали? У меня ведь и расстояний не существует. Два километра плюс два километра — может быть ноль. Тысяча километров — иногда то же самое, что микрон.

Рассвет тихо разливался по долине. Шуршал, пересыпаясь, мокрый песок.

Река стала вспучиваться, по ней пошли тяжёлые волны. Они докатились до берега, захлопали…

— Доброе утро! — раздался гулкий голос за окном. — Приветствую вас в созвездии Близнецов!

Дыдваче оторопел. Пейзаж оставался безлюдным. Ушастая голова учёного торчала на тонкой шее над подоконником, старик несколько раз повернул её влево-вправо, ища источник звуков.

— Я — вторая планета нашей звезды, — доносилось снаружи. — Голос, который вы слышите, образован шумом волн, ветра, песка. Я создала его для общения с вами.

Витька потихоньку слез со стула и тоже сел на пол, струсив. Дыдваче быстро оправился от потрясения и вступил в разговор достойно:

— Земля приветствует вас! — Он поклонился, забыв встать, и стукнулся подбородком о подоконник.

— Не Земля, — поправил мощный голос. — Вы — создания её. Сама Земля общается со мной при помощи излучений.

— Как общается? — спросил старик довольно глупо.

— Мы разговариваем — две мыслящих планеты…

— «Мыслящих»…

— Да. Планет, которые не мыслят, нет. Движение есть мышление и созидание. Планеты вращаются вокруг солнц, самим полётом своим решая сложные уравнения взаимовлияний, центробежных и центростремительных сил… За вашим окном пересыпается песок на моих холмах — он ищет устойчивого положения. Готовы ли вы с помощью ваших формул и счётных машин указать каждой песчинке надёжное место?

— Долго заниматься…

— А природа решает такие задачи ежесекундно и с лёгкостью. Мой ветер, мои волны — это мои раздумья, как ваши раздумья — электрические импульсы в мозгу. Я рада была только что связаться с Землёй, с которой не общалась несколько миллионов лет, и расспросить её о вас, узнать ваш язык. Мы с Землёй давно разошлись в научных воззрениях. Я опираюсь в познании мира только на свои способности. Земля создала вас — как вы теперь изобретаете искусственный интеллект. Вы — её средство познания. Я считаю неверным этот путь, планета Земля заметно поглупела, простите, — так как люди нарушают её мысли, вмешиваясь в движение рек, почв, дождей, перемещая массы полезных ископаемых, засоряя поверхность планеты. Я против и создания вами машин: вы наделяете их замечательными способностями вместо того, чтобы развить эти способности в себе. Насколько умнее и здоровее было бы человечество, если бы каждый обладал силой трактора и памятью электронной машины!

Дыдваче хмыкнул. Но, поразмыслив, вежливо сообщил:

— Ваше мнение не лишено оснований. Как ваше имя — чтобы я мог передать его землянам… Если, конечно, вернусь в нормальный мир, — добавил он про себя.

— Комбинация излучений, по которой меня узнают другие планеты, невоспроизводима на человеческом языке. По праву первооткрывателя вы можете дать мне любое название. Как зовут вас?

— Дыдваче, — стыдливо сказал старик. — По-настоящему — Пантелеймон Фёдорович. Я взял псевдоним, когда занялся наукой.

— Я буду именоваться в честь первооткрывателя. Планета Пантелеймон Фёдорович!

Учёный смутился.

За окном совсем рассвело. Небо очистилось, оно оказалось зелёным. Два солнца — громадное синее и маленькое жёлтое — плыли над барханами по извилистым линиям: видимо планета решала особо сложную задачу — вращалась, покачиваясь.

Вдруг рванул ветер, стёкла задрожали и, кажется, прогнулись внутрь помещения. Комнатка с исследователями оторвалась от почвы, речная долина стремительно отдалилась. Вот уже и реки не видно… В окне — материк, похожий не то на пистолет, не то на Африку… Вот и целиком планета умещается в раме. Квадратное облако пролетело по краю диска вверх, вниз — планета Пантелеймон Фёдорович помахала на прощанье белым платочком… Затерялась среди звёзд.

Учёные сидели на полу. Помолчав, Витька сообщил:

— А меня зовут Перекуров. — Он вдруг вспомнил, что так и не представился.

— Будем знакомы, Пешеходов, — рассеянно согласился старик.

Надуватель чернильниц опять смолк. Обернулся к другому окну: там по-прежнему летел снизу вверх пенистый водопад. Надо полагать, время там текло в обратном направлении.

— Вот как, — заговорил Дыдваче, размышляя вслух. — Какие возможности у моего эксперимента… Найти условия, при которых какой-либо закон не выполняется! Я ведь не только назло кому-нибудь, не из-за жилья пошёл на это. Предполагал: всё будет возможно. Не надо ракет, достаточно найти условия, при которых световой год равен миллиметру, — и вот встречи с инопланетянами… Если двадцать плюс двадцать — опять же двадцать, то люди будут бессмертными: возраст не увеличивается. Можно даже молодеть: если двадцать плюс двадцать — всего лишь пятнадцать… Но я переборщил. Чтобы управлять миром, надо иметь опору, держаться какого-то закона. Если б я твёрдо знал, что дважды два — например, девяносто! Избавился бы от непредсказуемости! А то считаю ножки стола, сегодня получается три, вчера было семь! Приму ошибочную основу — такое начнётся… вселенная погибнет. Потому и сижу… вне мира…

Витька с жалостью придвинулся к нему. Хотел бы помочь, да не знал чем. Учёный искоса посмотрел на него и хмуро сказал:

— Брал я тетрадку у тебя, на ней таблица умножения. Да вот не удалось. Не мучайся, ничем не пособишь. Впрочем… — Он оживился. — Помню, когда начал я это всё, сберёг для страховки какую-то формулу. Здесь, в комнате, спрятана. Я всё перерыл — нету. Поищи! Может, свежим глазом…

Перекуров радостно вскочил. Бросился перекапывать кучи бумаг, исследовать стены: не нацарапано ли что-нибудь на них? Исполненный рвения, он взобрался на стул, снял с гвоздя ходики. Выдернул матрас из-под стола.

Старик следил за ним без надежды.

— Не так, — произнёс он надтреснутым голосом. — Эти вещи — сейчас есть, а час назад не было. Через минуту, может, бумаги станут помидорами. Нет, я как-то надёжнее спрятал…

Витька опустил руки.

— А что у меня надёжное, — продолжал рассуждать Дыдваче. — Даже сам я — не неизменный. То был толстый, то на правую ногу припадал, то облысел, то вдруг выросла древнекитайская косичка… Единственно, с ума вроде ещё не сошёл.

У Перекурова капнула слеза. Он отвернулся к окну с водопадом.

Но водопад уже сменился на заросшую малинником гору с чёрной дырой. В дыре что-то ворочалось и вздыхало. Кусты над ней зашевелились, из них вылетел камень и упал перед входом в пещеру. Сопение на секунду прекратилось, затем послышалась ещё более громкая возня, и на свет стремительно вырвался гигантский медведь с блестящей бурой шерстью. Он заревел и встал на задние лапы, устрашая врага.

Однако противник не показывался. Подождав и успокоившись, понюхав воздух, животное полезло по склону и стало объедать малину.

— Пещерный, — определил Дыдваче, поднимаясь, и тоже подошёл к окну.

Из кустов возле зверя вдруг выскочило несколько человек в шкурах, с рогатинами и с камнями на палках. Они пронзительно заверещали, бросаясь на медведя. Тот махнул лапой, один охотник покатился по откосу и сорвался в пропасть. Но другой уже сунул зверю копьё в бок, двое упёрлись в него рогатинами, ещё один обрушил на череп медведя острый камень…

— Предки наши, — шёпотом пробормотал учёный. — Кроманьонцы.

Зверь захрапел и распластался, подмяв кусты.

Тут же откуда-то сбоку появилось всё племя: женщины со спутанными волосами, тёмные от загара или от грязи дети. Кто-то нёс дымящую коробку из коры, другие — сучья. Племя втянулось в пещеру, там сейчас же запылал огонь, из входа полетели кости, мусор. Охотники на склоне разделывали тушу, и вскоре медведь проделал обратный путь в своё бывшее жильё, но теперь частями и не по собственной воле.

Дыдваче одобрил:

— Удобное жильё, не подступишься. Небось, вождь у них мудрец. Может, предок мой: с головой старикан, вроде меня.

— А мой предок? — осведомился Витька ревниво.

— Твой в пропасть улетел, — мрачно отозвался Дыдваче. — Тоже лез куда не надо, в чернильницы дул… Но может, и не так, герой он. Погибают-то — недотёпы и герои. В непроливашку стоит дунуть для пробы. Законы природы — те же непроливашки: вроде бы природа в них накрепко заключена, но вдруг необычное условие, дунул кто-нибудь, и выскакивают факты из границ. Или кляксы.

Перекуров вспомнил об украшениях на своём лице и стыдливо прикрыл щеку ладонью. Потом мечтательно заявил:

— Ружьё бы мне! Я бы предкам помог!

— Сквозь время не выстрелишь. Я уж смирился — такое повидал…

Хозяин сел за стол и подпёрся кулаком уныло. Откуда-то выбрался заяц, произведённый при вычислениях, встал на задние лапы под ходиками и отъел кусок гири. Сморщился и выплюнул, железка поскакала по полу. Затем расстегнул пуговицы на животе, снял зимнюю шкуру и, поёживаясь от холода, под мышкой понёс её куда-то прятать на лето.

— Ткни там в стену, — сказал Дыдваче. — Возвращайся в класс.

— А мы не отъехали куда-нибудь? — виновато и со страхом уточнил гость.

— Вашу школу построили на месте дома, в котором я когда-то жил. Моя комната выпала из вселенной, но стоит, где и прежде. Так что если нарушить её изоляцию, окажешься в твоём классе.

Витька поплёлся к стенке. Остановившись возле неё, он произнёс плачуще:

— Дважды два — четыре!

И, поскольку старик не отвечал, школьник повторил ещё раз, потом ещё.

— Не врёшь? — Учёный наконец тяжело повернулся к нему. — Учти, судьба вселенной зависит. Если я выйду отсюда с неверным законом — всё понесётся в тартарары!

— Честное-пречестное слово! Ей-богу! Чтоб я лопнул! — Витька поискал и добавил: — Век воли не видать!

Дыдваче с сомнением помолчал.

— Нет… Не решусь. Возможно, тебя обманули. Что-то странное в твоей формуле. А ну-ка повтори её.

Перекуров убедительно произнёс раз… другой… третий… Старик внимательно слушал.

Вдруг он подскочил и, глядя на Витьку расширенными глазами, сказал свистящим шёпотом:

— Нашёл! Нашёл знак! — Он неожиданно затопал, воздев руки в болтающихся рукавах. Вероятно, это означало пляску. — Дваж-дыдваче-тыре!

— Дыдваче! — радостно закричал Витька. — Тыре!

Они бросились друг другу в объятия.

— Вот где спрятано, — счастливо бормотал Пантелеймон Фёдорович. — Забыл совсем, старый чудак.

Успокоившись, он озабоченно задумался вслух:

— Могу возвратиться во вселенную. Но… Если моя комната вновь возникнет в мире… Здесь стоит школа. В одном участке пространства окажутся два материальных тела. Произойдёт взрыв!

Пятиклассник растерялся. Учёный тоже.

— Надо передвинуть мою комнату, — решил Пантелеймон Фёдорович. — Но как её передвинешь?.. Или школу перенести. Это проще.

— Я сейчас вылезу и скажу!

— Не согласятся…

— А давайте вместе вылезем и попросим!

— Мне покидать комнату нельзя: она потому только и существует… не существуя… что я здесь. Потом входа в неё не найдёшь. Может быть, лучше мне нарушить изоляцию не через стену, а через окно? Открыть окно, когда оно будет выходить куда-нибудь на пустырь.

— И окажетесь на другой планете!

— Да, опасно… Могу вынырнуть даже в другом веке… Вот что. Ты возвращайся в класс и попробуй убедить начальство, что школу надо передвинуть или разобрать. Если у тебя ничего не получится, я рискну.

Перекуров с готовностью подскочил к стенке.

— Постой! Дыру сделаем внизу, чтоб ты вылез из-под парты. Иначе перепугаешь всех: появится твоя голова в воздухе, из ничего.

Учёный наклонился и пальцем стал чертить по стене возле пола. На извёстке оставался зелёный светящийся след, и когда он замкнулся, вся фигура сделалась дымной. Пантелеймон Фёдорович дунул туда, дым заклубился и вышел наружу. Стал виден крашеный пол класса, нижняя перекладина парты.

— Лезь!

Витька встал на четвереньки и сунул голову в отверстие. Сбоку были Тамаркины ноги в толстых чулках и в ботинках. Витька продвинул в дыру плечи…

Под руку ему попалась сигарета — тогда ещё, на перемене, происшедшая из конфеты. Перекуров подобрал её и высунул голову между сиденьем и крышкой парты.

Завизжала Тамарка. Экспериментатор ткнул её локтем и выбрался весь, лицом к чернильнице, с которой всё началось.

— Пе-ре-ку-ров! — прозвучало над ним. — Ты сидел под партой?

Рядом с Витькой возвышалась учительница. Пятиклашки все повернулись к нему, в заднем конце класса вскакивали, глядя на попавшегося озорника.

— В каком ты виде! — ужаснулась учительница.

— А он дунул в чернилку и забрызгался, — наябедничала Тамарка, мстя за свой испуг.

— Так… От стыда под скамейку залез?

Витька был очень занят тем, что пытался повернуться за партой как следует. Было узко, ноги застревали.

— Нет, — пробормотал он, пытаясь освободиться.

— А почему же? Домашнюю работу не сделал?

— Сделал. Вот она…

Выбравшись наконец из тисков, он поискал на парте, потом в портфеле. Одноклассники, затаив дыхание, ждали развязки. Перекуров вдруг вспомнил:

— Тетрадку забрали. Она превратилась в огурец!

Тамарка хмыкнула.

— Старик забрал, — сердито сказал ей Витька. Ему трудно было подобрать слова: мало что понял из теории Дыдваче. — Он существует, не существуя. Дважды два, говорит, три.

— Несчастный мальчик, — встревожилась учительница. — У тебя жар!.. А это что? Сигарета! И дымом пахнет!

Дым вышел из отверстия в стене комнатки.

— Перекуров перекурил, — ехидно поддакнули сзади. Витька обернулся и стукнул подлизу по кумполу.

— Сядь! — приказала учительница. — Вот как действует никотин! После звонка подойдёшь ко мне.

Он понурился и сел. Тамарка противно хихикала. Он не обращал внимания. Достал дневник — диктовали домашнее задание, — угрюмо записал…

Вдруг кто-то дёрнул его за ногу. Витька откинул крышку парты: на полу лежал лист бумаги. Перекуров в недоумении поднял его и стал разбирать торопливый почерк.

«Пешеходов! Слышал, как тебя встретили. Лучше рискну. Много лет один. За окном ехал велосипедист, я крикнул — какой век? Он: двадцать пятый. По-моему, пошутил. Не буду ждать, редко появляется подходящее. Если эта записка у тебя не изменится, рискну!»

— Пантелеймон Фёдорович! — закричал Витька и с отчаянной быстротой провалился под парту. Стукнулся об дерево, загремел, ворочаясь в узком пространстве, и лихорадочно пополз вперёд, в отверстие.

Перед глазами у него стремительно сблизились два окна, в обоих сверкало по солнцу. Окна сшиблись, со звоном рассыпая искры, и под ослепительной вспышкой в небе принеслась откуда-то из времён мамонтов стрела, на лету оборачиваясь аэропланом, — и от молниеносно уменьшившейся Земли поплыла к звёздам решётчатая конструкция с огненным оперением позади. На одной стороне планеты встрёпанный человек оторвался от пульта ЭВМ, озадаченно глядя на результат вычислений. С другой стороны кавалер в парике и камзоле что-то крикнул ему, тот заулыбался и внёс исправление в перфокарту.

В лицо Витьке ударил космический холод, негромко хлопнуло что-то, отдавшись болью в ушах, и тысячи искр заслонили видение. Перекуров кинулся за ним…

Через минуту, пробравшись под сиденьями, среди чужих ног, он вылез из-под учительского стола…


Загрузка...