Клинок Богини, гость и раб

Глава 1

Далеко на северо-западе Этана раскинулся Пурпурный танаа́р Явву́зов. Один из двенадцати защитников Яса, громадной державы мореходов, тан Саби́р Яввуз по прозвищу Свирепый унаследовал свой надел восемь лет назад. Как и всякий ребенок из семьи танов, он не мог избрать в жизни иного пути, кроме сражений.

Чертог Яввузов, расположенный на вершине одного из холмов-отрогов Астахирского хребта, был огромен: крепостные стены из черного гладкого камня восьмиметровой высоты достигали почти четырех метров в толщину. Двенадцать округлых башен возвышались над природной насыпью почти на сорок метров, донжон – еще выше, а в диаметре знаменитая неприступная обитель Сабира Свирепого составляла тридцать метров. Между цитаделью и стенами раскинулся город с бесчисленными караулками, складами, оружейными, кузницами, охотничьими и рыболовецкими домами, промышлявшими сбытом дичи и морского урожая, рынками, амбарами с выращенными на окрестных малоплодородных полях пшеницей, ячменем и овсом; гончарными мастерскими, глину для которых доставляли из наделов одного из знаменосцев Яввузов, и много чего еще. С западной стороны донжона стоял местный храм Двуединства, где поклонялись Праматери-Иллане и Ее Достойному Брату-Владыке-Вод Акабу. Здесь же, рядом с храмом, находился семейный склеп пурпурных танов, а за ним, у северо-западных куртин, военная академия для обучения воинской элиты и командиров. За этой частью стены, почти в недосягаемом для врагов месте, находились осадные мастерские.

Загоны для выпаса скота и пастбища для лошадей оставались за пределами стен, хотя танские конюшни были в пределах города.

С восточной стороны цитадели внутри крепостных стен располагались легендарные на всем севере и во всей стране псарни с породой собак, выведенной от скрещивания волкодавов и волков. И по сей день раз в пять лет устраивалась грандиозная охота на волчью стаю с целью захватить молодняк и обогатить его кровью следующее поколение танаарских псов. Загоны для выведения такой породы были раскиданы в каждом из близлежащих к чертогу поселений – рослые мохнатые псы являлись отличным подспорьем против любого врага, а об их преданности и речи не шло. Недаром ведь столетия назад танский дом Яввузов выбрал своим гербом именно черного красноглазого волка посреди пурпурного полотнища. До сих пор хранит народная память предания о собаках, провожающих человека в залы Старухи-Нанданы-Смерти. Согласно легенде, четырехглазые псы с рубиновыми зрачками указывали умершему дорогу по крайним северным тропам, среди воющих ветров, в мир «по ту сторону».

С северо-восточной стороны крепости куртина отсутствовала – две смежные башни практически врезались в утес, с которого с диким грохотом срывались валы ледяной реки Тархи. Опасная, с десятками порогов, Тарха пересекала город с восточной стороны и с шумом несла осколки горных пород по скалистым отрогам, пока, наконец, петляя голубой лентой, не терялась в лугах. Где-то дальше, на юго-востоке Тарха впадала в реку Ашир, протекавшую во владениях соседа тана Маатхаса. По притокам полноводной, богатой рыбой Тархи на северо-востоке своих земель Яввузы выходили в Северное море.

До самого подножия Астахирских гор (включая сам хребет) тянулись селения суровых северян. Закаленные тяжелой борьбой с немилосердной природой и нещадным трудом в добывающих рудниках, взращенные у основания или в разлогах белоголовых астахирских круч, горцы – и мужчины, и женщины – следовали за силой и традицией, которые сами хранили пуще всех танаарских домов.

От чертога Яввузов каштаново-снежной змеей стекала тропа по склону отрога. В теплое время года по обе стороны от нее стелились луга подснежников, весенников и «славы снегов», а в мае-июне добавлялись фиолетово-синие пятна ирисов. За ними возвышались тяжелые хвойные леса халцедонового цвета, а немного южнее – смешанные. В этих землях располагались города и поселения, принадлежавшие непосредственно Яввузам и управляемые местными «законоведами» – лаванами, стоящими на следующей ступени в иерархии Яса после танов. Дальше лежали владения знаменосцев из числа тех же лаванов, представителей боковых ветвей и дальних родственников клана. И каждый из них знал, как грозен бывает тан Сабир Яввуз, когда, согласно девизу рода, оголяет оскал.

У белокурого и сероглазого тана Сабира было все: самый крупный в стране танаар, расположенный в сердце, кажется, бескрайнего севера; укрепленный чертог, военная академия для обучения офицеров, великолепная личная гвардия, преданные люди, верные братья-ахтанаты, хорошие отношения с соседями, сорокатысячное войско, добродетельная жена и даже любимый сын. Одного не было у него – законного наследника, ибо десятилетнего Ру́ссу, в котором Сабир души не чаял, родила дочь каменщика Рут. Богиня-Мать и Отец-Владыка-Вод Акаб не послали ему сестер, так что к этому времени Рут стала единственной женщиной, которую тан когда-либо любил, если не считать его собственной матери. Вдовствующая танша не ограничивала сына ни в его привязанности к простолюдинке, ни в иных утехах. Но вот минул год, как Сабир сел в танское кресло, потом второй, третий… Когда минуло шесть лет правления Сабира Грозного, мать настояла – женись. И, почтительный к воле родившей его женщины, Сабир женился на той, кого она посоветовала, – невысокой миловидной танин Эда́не Ниита́с, дочери Сиреневого танаара.

Вопреки сложившейся традиции, женившись, тан Сабир так и не обжился бессчетным множеством так называемых водных жен, дети которых признавались законными, но лишались права на наследство. Поэтому Эдана Ниитас, его земная жена, не имела соперниц, ибо дочь каменщика Рут скончалась от лихорадки за три месяца до свадьбы тана Сабира.

Яввуз относился к супруге уважительно – как-никак, только земную жену можно выбрать среди равного тебе сословия. Но уважать можно и врага – Сабир Свирепый знал не понаслышке. Жену же положено любить.

Он не любил Эдану Ниитас ни капли и не скрывал этого от всего Пурпурного танаара. Возможно, если бы она родила ему сына, он сумел бы проникнуться к ней приязнью, нередко размышлял тан два года спустя, наблюдая за женой, вынашивающей его ребенка. Вместе с тем Сабир боялся признаться себе, что, если Эдана родит ему законного первенца, этот ребенок станет главным соперником, а с годами, возможно, и врагом его Руссе. Да разве он сам одинаково относился бы к родным братьям и к братьям-бастардам, если бы они у него были? Нет… Сабир боялся, что, супротив отцовскому чувству, может возненавидеть и супругу, и родившегося ребенка, если это будет мальчик. И почему в свое время он не мог жениться на Рут?..

Восемь лет минуло с того дня, как Сабир занял кресло отца, и теперь он сидел в неприступном чертоге Яввузов, сцепив в замок упертые в колени руки. За закрытой дверью ближайшей комнаты рожала его жена.

Он упирался лбом в сплетенные пальцы и напряженно ждал. Здесь, у покоя Эданы Ниитас, как велел обычай: коль уж Владыка-Вод Акаб не мог воспроизводить жизнь сам, он всегда из уважения к Сестре-Жене Богине берег Ее покой, когда она создавала мир суши и неба.

Вдовствующая тану Бану́ни, мать Сабира, стояла рядом. Мучительные часы тянулись и тянулись…

Наконец раздался тонкий плач, и одна из повитух отворила дверь. Сабир почти не поменял позы, только оторвался от рук и повернул лицо к женщине.

– Кто? – спросил напряженно, вцепившись в ее лицо твердым и прямым взглядом.

– Девочка, тан.

Бануни ждала, что ответит ее сын, но Сабир молчал и молчал.

– Сынок? – осторожно спросила танша.

Сабир Грозный сипло, с облегчением, выдохнул, ощущая, как наконец сужается могучая грудная клетка, и опустил голову на руки. Закрыл на мгновение лицо ладонями, потом поднялся, выпрямившись во весь свой недюжинный рост, и сказал:

– Стало быть, дочка, – обернулся к матери. – Девочка, мам! – сказал совсем по-мальчишески.

Бануни мягко улыбнулась. Что ж, такова воля Праматери, думала она. В свое время танша произвела на свет трех сыновей, но так и не получила желанной малышки.

– Пойдем посмотрим.

Повитуха отворила им дверь, пропуская вперед и кланяясь.

Когда Сабир впервые взял девочку на руки, невольная улыбка расплылась по суровому лицу.

– Спасибо, – сказал он жене, даже не взглянув на Эдану.

– Как ты назовешь ее? – спросила Бануни. В целом у северян из Пурпурного танаара сложилась своя, совершенно особая традиция наречения детей – окончание имени ребенка должно было полностью совпадать с началом имени отца, а нередко имя и вовсе целиком собиралось из двух «родительских» начал. Поэтому выбор у Сабира был небольшим.

Тан посмотрел на мать.

– Бансабира, – выговорил он ясно и передал девочку своей матери.

Через несколько дней состоялось освящение ребенка в вере Матери Илланы и Отца Акаба, и Сабир сам держал девочку весь обряд. Когда настало время в знак новой жизни полить ее теплой водой, Сабир вытащил дочь из пеленок. Впервые он увидел ее без одежки и сразу приметил на алебастровой коже крохи еще более светлое, почти неестественно белое пятно на левом бедре. Отметина походила на след от стрелы. Тан знал: подобный знак на теле ребенка означает, что из прошлой жизни он ушел не своей смертью, – пятно всегда соответствует месту, куда была нанесена смертельная рана.

«Должно быть, копье, – подумал тан, глядя на маленькое существо в руках. – Это к лучшему, будет воительницей».

Где-то вокруг раздалось обрядовое троекратное «Пусть!». Будто поняв, о чем подумал отец, девочка посмотрела прямо на Сабира светло-зелеными глазками и улыбнулась, оголив розовые десны. В груди тана, под камнем, что-то дрогнуло.

Праздничные гуляния с играми и состязаниями, устроенные Сабиром по случаю рождения дочери, сменил угар пышных похорон. В семейный склеп опустили омытое и умасленное тело Бануни Яввуз, а на мраморной могильной плите – как делалось для всех погребенных здесь Яввузов – из волчьих клыков выложили голову хищника, которую тан по обряду полил красным вином.

Если у глубоко опечаленного Сабира была жена, которая, несмотря на агрессию мужа, помогала ему бороться с болью потери, то десятилетнего Руссу не утешал никто. И потому с кончиной бабушки в его жизни не осталось никаких других женщин и девочек, кроме новорожденной сестры. Он еще не знал, что такое «бастард», и не ведал, что не стать ему со временем таном вместо отца. Но уже тогда ясно понимал: они с Бансабирой одной крови.

Детство Бансабиры прошло под звон мечей – иначе и не могло быть в семье танов. Отец, брат, трое дядей, четверо кузенов, половина всех домашних мастеров по оружию, кораблям и лошадям – наставников маленькой Бану́ хватало, и девочка с радостью и готовностью постигала предложенный ей мир.

Когда Бансабире было три, отец приставил к ней личного охранника Дувала, чей сын Раду́ был приятелем Руссы. В их компании Бансабире и довелось единожды на своем веку застать Парад Планет. Было ли это связано с тем, что парад пришелся на срок Заклинателя Змей, неизвестно, но небо в тот день отливало густой зеленью. Правда, Бансабира никогда не смыслила в знаках, и уж тем более – в три года.

Когда девочке исполнилось четыре, Сабир подобрал ей учителя письма, чтения и исчисления. К этому времени мать Бану Эдана уже дважды зачинала, но выносить плод до надлежащего срока не смогла. А Сабира, кажется, и не беспокоило, что его наследник – девочка. Налицо в Ясе еще примеры, когда женщина стоит во главе танаара, и военная мощь этих наделов такова, что соседи остерегаются спорить с их хозяйками. Да и память северян хранит недалекое прошлое, когда женщина полноправно стояла во главе царства, не то что во главе танаара.

В пять лет Бансабира уже бесстрашно вскарабкивалась на самую норовистую лошадь и, цепляясь за гриву, как клещ, рассекала округу. Русса и Дувал всегда держались рядом. Хотя нередко бастард приходил к сестре во время какого-нибудь урока, забирал девочку, несмотря на протесты учителя, и, оседлав одну лошадь на двоих, увозил в холмы – любоваться снежным одеялом на скалистых отрогах или ранним цветением «славы снегов», покрывающей склоны вершины, на которой располагался фамильный чертог Яввузов…

В шесть впервые взяла в руку тяжелый короткий меч. И за считаные недели тренировок лицо ее преобразилось – теперь, стоило обычно веселой девочке ухватиться за оружие, светлые бровки сходились над переносицей, глазки становились грозными. Попервости очень уж потешным казалось это выражение на детском личике тану Сабиру, взявшемуся самостоятельно учить дочь. Но с тех пор как она впервые в пылу тренировочной схватки гневно крикнула отцу «Не смейся!» и заплакала, Сабир стал относиться к Бану еще серьезнее.

– Я никогда не посмеюсь над тобой, – пообещал он тогда и поцеловал в лоб.

Еще через полгода впервые не удержал собственную руку и случайно задел девочку клинком. В ужасе отпрянул тан Сабир от ребенка, который не понимал, почему папа остановился. Мужчина выронил меч, упал на колени и сгреб дочку.

После следующего поединка они сидели рядом и уже вместе, смеясь, подсчитывали царапины…

В семь впервые вышла в море на корабле брата. Семнадцатилетний Русса стал совсем взрослым. Рослый, крепкий, он был истинным северянином. В отличие от белокурой Бану, пошедшей по роду отца, Русса унаследовал черную вьющуюся гриву матери Рут. По примеру Сабира он тоже учил Бану владеть оружием, избрав для упражнения лук. Чем старше юноша становился, тем больше было у него поводов ревновать Сабира, как шептались некоторые. Русса знал эти сплетни и нередко думал: да, он мог бы ревновать отца к Бану, если бы Бану была мальчиком. Но сестра была сестрой, а он, Русса, к этому времени уже слишком хорошо понимал, что значит «бастард».

Сабир назначил второго из своих младших братьев, Тахби́ра, защитником крепости Сулавва́х на юго-восточных рубежах Пурпурного танаара. В конце июня того года, когда Бансабире было семь, там собрался весь многочисленный клан Яввузов с несколькими охранниками – больше тридцати человек. Даже самый младший из четырех братьев, Доно-Ранбир, прибыл сюда из Гавани Теней, столицы Яса, где, согласно закону, представлял свой род. И вовсе не от излишка времени и любопытства – посмотреть на работу Тахбира – собрались они здесь, а для того, чтобы стать свидетелями его бракосочетания с танин Маатхас, племянницей тана Махрана Маатхаса, защитника соседнего Лазурного танаара. Надел Маатхаса, одного из трех северных танов, располагался на северо-востоке страны. Сам тан не смог приехать на торжество, отправив сына – двадцатидвухлетнего темноволосого ахтаната Сагрома́ха с самыми смешливыми глазами из всех.

Дочь второго сына выходила за третьего сына – незамысловатое подспорье и без того негласному союзу северян. Три северных клана – Яввузы, Маатхасы и Каама́лы – всегда поддерживали друг друга, особенно с тех пор как почти сотню лет назад последними вошли в состав великодержавного Яса и по сей день, к недовольству его правительства, находились на особом положении…

Свадьба удалась на славу. Гуляли шесть дней. Дозорные проспали…

С того дня как север стал частью Яса, таны Шау́ты, Алый дом, умерили свой воинственный пыл в нападках на Маатхасов за владение рекой Ашир и торговыми возможностями, которые она давала. А теперь принялись за старое. Вбили себе в головы, что правители Яса – рама́н и раману́ – на их стороне.

Шауты ударили по ближайшему к границе двух северян укреплению. Расположенный там отряд погиб почти полностью – уцелели лишь отправленные еще до начала схватки вестники. Когда гонец из атакованного гарнизона прибыл с сообщением, все Маатхасы протрезвели вмиг. Моментально развернули деятельность по организации и сбору войск. Близлежащим отрядам Яввузов Сабир приказал тоже немедля выступать в сторону Лазурного танаара. Разослав вестников своим знаменосцам, Сабир дал Маатхасу слово помочь в войне. В намерении лично оценить ситуацию и переговорить с таном Махраном Сабир решил дождаться выделенных им подкреплений и во главе них отправиться вслед за Сагромахом. Но в первую очередь, едва доставили депешу, Сабир отослал обратно в фамильный чертог жену, детей и невестку – новоиспеченную жену Тахбира. Лидером отряда назначил Руссу. Дувал, как охранник семилетней танин Бансабиры, поехал с ними.

– Русса, – сказал Сабир в напутствие, – ты должен выжить и уберечь сестру, понял?

Бастард кивнул.

– Дай слово.

– Клянусь.

Тан ударил коня сына по крупу. Заскрипели повозки, везущие дам и маленькую девочку.

На этих тянущихся скарбах настояла Эдана Ниитас – Бану еще слишком маленькая, чтобы проделать такой громадный путь верхом. Не по силам детскому организму, к тому же девочке… Напрасно спорил с ней Сабир, отправляя в путь. И уж совсем бессмысленны были уговоры Руссы:

– Еще бастард не учил меня, как быть! – высокомерно отвергала женщина все его доводы.

Вражеский летучий отряд нагнал их через два дня. Дувала подстрелили первым. Он пал, выгнув спину, из которой крестообразным росчерком торчали две стрелы. Защитников тану и танин не хватало против сорока шаутских головорезов. В безумном хаосе и суматохе Русса сорвал с петель дверь повозки и заорал:

– Госпожа, быстрее, берите дочь и полезайте на коня! – Он держал поводья лошади одного из павших солдат.

– Брат, дай мне меч, я могу сражаться! – заявила девочка, взметнувшись из рук прижимавшей ее матери.

– Помолчи, Бану! – одернул бастард сестру.

Эдана медлила.

– Госпожа, умоляю, бегом!

Тану, пригнувшись, встала, таща за руку дочь. Но стоило ей высунуть голову из повозки, как просвистевшая в воздухе стрела вонзилась в горло. Конь под бастардом нервно дернулся. Русса обернулся в сторону атаковавшего – кто-то из своих кинулся на него.

– Мама! – заверещала Бану. Но захлебывающаяся кровью Эдана уже сползла на землю.

– Эй! – раздался голос одного из неприятелей. – Да это не лазурные ни разу! Это пурпурные!

– Тебе какая разница, – ответил ему кто-то, и вновь раздался лязг и крик.

– Госпожа, – позвал Русса сидевшую в повозке жену дяди Тахбира, о которой не вспомнил прежде, – полезайте на эту лошадь, скорее!

Молодая женщина покачала головой:

– Увози ее, Русса. Если хоть немного любишь сестру, увози ее домой! – Она усадила девочку Руссе в седло.

– Но, госпожа?.. – От такого решения юноша растерялся.

– Ну же! – раздался голос. – Шевелись!

Воины тана Сабира в схватке с врагом нещадно таяли.

Молодая женщина твердой рукой вытащила из-за кожаного пояса клинок.

– Да что ж вы делаете, танин?! – вскричал Русса.

– Увози сестру, дурень! – крикнула женщина и вогнала кинжал себе в сердце.

– Тетя! – позвала Бану.

Русса моргнул так, точно ослеп на мгновение. Потом приказал:

– Стоять до последнего!

Развернул коня и, накрыв содрогавшуюся сестренку собственной спиной, погнал скакуна, прижимаясь к гриве. Ужас расправы над последними сражающимися оставался позади. Шестеро мечников из алых погнались за Яввузами. В миле к западу от тракта начинался лес Цукхато. «Только бы дотянуть! – думал Русса, мча по бездорожью. – Только бы дотянуть!»

Враги нагоняли стремительно. Щелкнул кнут, и Русса – хвала Праматери! – успел разжать объятия, вылетая из седла.

– Русса! – обернулась девочка в седле, натягивая поводья и останавливая гнедого.

– Бану, спасайся! – велел брат. Но девочка вытащила один из двух ножей у себя на поясе и без промаха метнула во врага, державшего кнут. Нож не долетел и половины расстояния, но враг отвлекся на движение. Руссе хватило этой драгоценной секунды, чтобы перехватить инициативу.

– Бансабира!!! – заорал он неистово. – Я велел тебе спасаться!

Бастард в первую очередь рубил лошадей – пеший воин вдвое слабее конного. Девочка в седле, видя, как брат отбивается от врагов, отстегнула от седла лук и выпустила несколько стрел. Лишь один из скакунов громадным телом повалился на землю.

– Держи девчонку!

– Сестра, умоляю, СКОРЕЕ! За этим лесом на один дневной переход будет крепость Ширак, это знаменосцы отца! Ну же, СКАЧИ!

– БРАТ!

– БАНУ, ЖИВО!!!

И Бану машинально сдавила пятками бока коня, все еще на полном скаку оглядываясь на Руссу и крича:

– БРАТ! БРА-А-АТ!

На всю жизнь Бансабира запомнила страшную картину, когда четверо головорезов окружили Руссу стеной. И его надрывное «СЕСТРА!» тоже запомнила – бастард понял, что два неприятеля, которых они не успели лишить коней, погнались за девочкой.

На полном скаку закинула Бансабира за спину лук и отстегнутый колчан с десятком стрел. Влетела в лес. По тропкам, по недавним проталинам Бану петляла, уходя от преследователей, дышавших в спину. Наконец оторвалась от них и притаилась, уложив коня под раскидистыми ветвями, в высокой траве. Дождавшись, пока злодеев и след простынет, Бансабира выбралась из укрытия и помчалась назад, на помощь брату. Она летела сквозь лес, и ветки хлестали по лицу, заставляя закрывать глаза. Конь, казалось, обезумел.

«Богиня, Богиня-Мать, миленькая, прошу, умоляю, Праматерь, пожалуйста, помоги Руссе! Умоляю!» – только эта неустанная мысль билась в голове семилетней Бансабиры Яввуз, пока ветер свистел в ушах.

Добравшись до места недавней стычки, Бану почувствовала, как упало сердце: враг оставил за собой сплошной разгром. Бану мгновенно спешилась и, зовя брата, принялась выискивать Руссу среди убитых. Может, он все еще жив. Некоторые были убиты более человечно, другие – с какой-то чудовищной жестокостью, с раздробленными черепами, перерезанными лицами, обрубленными конечностями. Разобрать, кто где, было невозможно. Не выдержав, Бану упала на колени, опорожнив желудок. В этот момент перепуганный и оставленный на собственное попечительство конь, заржав, пустился прочь.

– Стой! – прокричала Бану, зная, что толку не будет.

Утерла рот рукавом. Откопав среди трупов пару ножей с рукоятками из волчьей кости, двинулась дальше.

Только чудом и вмешательством самой Всеединой Матери можно было объяснить, как семилетний ребенок выжил в одиночку в течение четырех месяцев. Весь ужас скитания познала Бану в этот срок. Спала вполглаза, в обнимку с ножами. Семейный кинжал старалась прятать – слишком приметный, из-за такого легко можно было расстаться с жизнью. Лук и колчан с десятком стрел снимала только на ночь. Выучилась двигаться тише, чем мыши, которых частенько доводилось есть. Приближалась зима, и оттого, что она не смогла за лето отыскать тракт, который привел бы ее домой, Бансабира решила на время покинуть север, где наверняка еще алела свежей кровью война. Девочка давно потеряла счет дням, но когда стало неуклонно холодать, пошла по теплому следу остывающей осени, надеясь, что, возможно, если Праматерь позволит, ей удастся однажды прийти в Сиреневый дом тана Ниитаса, своего деда, и переждать зиму у него.

Бану отощала. Недостаток сил у нее нередко граничил с обмороком. Когда по дороге попадались леса, она могла от души наесться ранета и поздних ягод, так что отвыкший от многой еды живот потом долго крутило. Охотилась на рябчиков. Найденные на побоище два ножа вскоре пропали: один, по случайности, упал в кювет (Бану побоялась лезть за ним), другой, используя в реке как гарпун, девочка, промахнувшись и не рассчитав, по неосторожности ткнула в камень. Тонкое лезвие погнулось до такой степени, что проку от него больше не было.

Иногда бывало совсем трудно, и Бану ухитрялась держаться из последних сил, денно и нощно, как молитву, повторяя: «Я от крови волка, во мне волчья кровь» или: «Русса бы смог, Русса бы сумел, Русса бы справился, Русса бы нашел выход…» И, как всякая волчица, мало-помалу Бансабира выучилась владеть клыками.

Избегала людей на дорогах и в лесах. В самом начале она однажды добралась до какого-то небольшого поселения, однако никто здесь не мог сказать, куда держать путь до Ниитасов. Ее гнали отовсюду. Говорить же местным, кем является, Бансабира не торопилась: внутренний голос с сомнением подсказывал, что в огромном мире за пределами фамильного чертога это совсем не обязательно кому-то знать.

Пару раз девочка натыкалась на берегу какой-нибудь речки на смертельно раненного бойца или измученного схваткой зверя. Последнего, если мясо было еще не загнившим, пыталась есть. Бойцов – раненых и уже мертвых – не гнушаясь, осматривала и обыскивала. У кого-то находила воду или мех с терпким вином, у кого-то запасы дорожных сухарей или монеты. «К чему они мне? – думала девочка. Их ведь не съешь. Будешь идти – будут звенеть в кармане снятой с какого-то убитого мальчишки одежонки». А ей быть бы тише воды ниже травы. Приди она даже с одной такой монеткой в город и попытайся что-то купить, все начнут трясти ее – где тощий семилетний ребенок достал деньги и оружие? Кто такая? Откуда? Зачем? А получив ответы, как знать – убьют или передадут Шаутам? Может, конечно, повезет, за выкуп отвезут отцу, но только Богиня-Мать знает наверняка…

Впрочем, большинство полумертвых или почивших путников, которых встречала Бансабира, были уже обобраны своими победителями.

Однажды на заре октября девочка наткнулась на такого же едва живого бродягу с побелевшими губами. Она полагала, что он уже мертв, когда осторожно склонилась над ним. Но молодой мужчина был еще жив.

– Научись дышать еще тише, – сказал он, с трудом разлепляя глаза.

Девочка отпрыгнула почти на метр, быстро схватившись за нож. Мужчина только усмехнулся. Бану не понимала его реакции и только сильнее сжимала рукоятку вспотевшей ладошкой.

– Я все равно умру, девочка. Так что буду признателен тебе, если поможешь, – закашлялся он ненадолго. – Я бы предложил тебе сердце – ты ведь помнишь, где сердце? – да доспех мешает. Вгони в шею слева, хорошо?

Бану ничего не говорила и не шевелилась.

– Только быстро. Не хочу мучиться дольше, чем уже промучился, – видя ее нерешительность, сердито прохрипел воин. – Ну же, чего стоишь? Сделай дело, угодное Старухе Нандане! Или ты не веришь в Праматерь?

– Верю, – невольно сорвалось с языка.

– Ну, так и будь хорошей девочкой, – мягче сказал раненый. – У меня осталось два золотых в кармане. В благодарность заберешь их и мой клинок.

– Почему, – спросила девочка, – их не забрал тот, кто нанес вам эти раны?

– Потому что он ранил меня, а я его убил. Одна беда – оружие тот червь смазал ядом. Ну, так что, поможешь мне?

Бансабира приблизилась.

– Храни тебя Мать, – с улыбкой простился смертник.

Бану выполнила последнюю волю умирающего. Из артерии, стихая, била горячая алая кровь. Совсем как знамя Шаутов, подумала девочка и потянулась за наградой. Стоило ей прикоснуться к мечу поблагодарившего ее воина, клинок с шумом упал на траву. Слишком тяжел. Ладно, Бану знала это, едва взглянула на меч.

Стрелы почти кончились, меча было не поднять. Вздохнув, девочка поудобнее расположила фамильный кинжал, вцепившись ладошкой в рукоять.

Развернулась, пошла дальше.

На исходе октября девочка столкнулась с опасностью, преодолеть которую было выше ее маленьких семилетних сил.

Она достигла очередного городка и попыталась узнать, в какой стороне Сиреневый дом. Вместо ответа скользкий, как уж, обыватель приблизился, зарясь на инкрустированную рукоятку кинжала, торчащего за потертым поясом.

– И откуда это у такой оборванки, как ты, такой клинок, а? – Бану молчала. – Поди, украла у кого, девочка?

– Я не украла! – с горячностью выпятила «не».

– Ах, не украла! – протянул мужчина. – Тогда откуда он?

– Это не ваше дело! – огрызнулась девочка. Вокруг них начала собираться толпа.

– Да что ты? Ты на земле лавана Яхмада… ты ведь знаешь, кто такие лаваны?

Он что думает, Бану совсем дура?

– Конечно, знаю! Законоведы!

– Верно, лаваны хранят закон. А если ты украла эту вещицу, то мы, как подданные нашего лавана, должны чтить закон – изъять кинжал и наказать тебя. Верно, друзья? – осклабился, облизнулся.

Несколько мужиков загоготали.

– Это мое оружие! – оттолкнула девочка приблизившуюся голову наглого гада. – Дай мне короткий меч и дерись, если не боишься!

Поднялся общий хохот.

– А ты дерзкая!

– А ты хам! – Зеленые глаза зло горели. – Дерись со мной или отпусти!

– Грязная девка! – Мужчина схватил ее за предплечье. – Дай сюда, дрянь!

– Держи! – Бансабира рванула из-за пояса кинжал и вогнала обидчику в руку. Взревев, тот свободной рукой со всей силы ударил девочку по лицу – раз, другой, третий… Носом пошла кровь, в глазах потемнело. Обессиленный, вымученный организм больше не желал бороться за эту никчемную жизнь.

– Сука! – Держась за руку, мужчина пнул Бану. Безвольное тело завозилось по земле, как мешок с тряпьем. – Сука! Су… – И упал навзничь со стрелой в горле.

– От девочки отойдите, – произнес чей-то спокойный голос со стальной хрипотцой. Мужики, лишенные веселья, возмущенно обернулись – дескать, кто это там такой смелый?

За зрителями на коне сидел молодой мужчина возрастом в четверть века. Его блестящие черные волосы до плеч оттеняли светлокожее лицо с глазами-льдинами. Густые брови стремительно разлетались от переносицы, как стрелы. Шерстяные штаны и короткий по здешнему обычаю кафтан – в блеклых пятнах дорожной пыли.

Аура исходившего от него ледяного спокойствия и силы внушала ужас. Манера, с которой незнакомец держался, напоминала гремучую змею, свернувшуюся восьмеркой перед броском и стрекочущую трещоткой. В серо-голубых глазах путника читалась какая-то уверенность в собственной богоизбранности. Наверное, он мог бы быть ангоратским жрецом из храма Богини Возмездия, но высокий светлый лоб был чист.

Путник нарочито медленно выудил из колчана еще одну стрелу, наблюдая, как щерятся жители городка.

– Шевельнитесь, – сказал мужчина на коне. – Дайте повод.

Мужчина проехал к лежащей девочке, рассекая скопившийся люд конем, как носом лодки озерную гладь. Убрал лук со стрелой, которую даже не пришлось прилаживать на тетиву. Спешиваться не стал.

– Подай ее мне, – сказал ближайшему горожанину. Тот поколебался, но подчинился. Всадник одной рукой подхватил девочку и перекинул через седло. Развернул скакуна, сделал движение головой, чтобы надоедливые зеваки расступились вновь, и покинул переулок.

Бансабира очнулась, лежа на шерстяном плаще на берегу какой-то речки в десяти верстах от покинутого города. Рядом разводил костер черноволосый незнакомец…

Девочка торопливо отползла от мужчины, сбивая ножками плащ. В глазах отражалась готовность бежать.

– А, очнулась, – взглянул он.

– Где мое оружие?

Незнакомец усмехнулся:

– А ты и впрямь дерзкая.

Девочка ничего не сказала.

– Твой кинжал и лук остались в том переулке.

Бансабира кивнула и вдруг, вспомнив происшедшее, схватилась ладошкой за нос. Мужчина с пониманием вздернул бровь:

– Кровь больше не идет. Я все вытер.

Бансабира молча отвела руку от лица и осмотрела ее. И впрямь чистая. Незнакомец хмыкнул.

– Вы кто? – опять зажала нос. Крови-то нет, а болит безбожно.

– Я? – переспросил мужчина. – У меня много имен, малышка. Ты можешь звать меня Гор.

Девочка промолчала. Мужчина поднялся у принявшегося костра, чувствуя, как в маленьком теле неподалеку вновь нарастает страх.

– Ну а ты, девочка? Как мне тебя звать?

– А вам зачем? – спросил ребенок, и Гор расхохотался, запрокинув голову.

– Не смейтесь надо мной! – Зеленые глазки сузились.

Гор, взглянув на это личико, зашелся пуще прежнего.

– Не смейтесь! – вскочила девочка на ножки. – Или дайте мне клинок, если не боитесь!

Все еще смеясь, Гор встал и вытащил из-за пояса кинжал.

– Держи, – протянул он ей, точно это была не смертоносная сталь, а тряпичная кукла. Девочка замешкалась, но под пристальным взглядом серых глаз выхватила оружие и заняла позицию, упираясь в землю крепкими для ее лет ногами.

– Ну? – спросил Гор, выпрямившись. – Чего ждешь?

– Вы не достали оружия.

– Я дам тебе фору, нападай.

Выбора не было. Разбежалась, замахнулась, почувствовала пальцы мужчины на запястье. Сориентировавшись, Бану поняла, что вплотную стоит спиной к Гору и вверенное ей острие направлено на ее собственное горло. Мужчина надавил сильнее, и кинжал выпал из дрожащей девичьей руки.

– Как же плохо ты держишь то, что так сильно просила, – усмехнулся Гор и отпустил девочку.

– Как? – спросила Бану, обернувшись и потирая ноющую кисть. Гор подобрал кинжал и засунул обратно за пояс.

– Хочешь тоже так научиться?

Бану кивнула не моргая.

– Зачем? – Гор посерьезнел.

Решимость Бансабиры дрогнула, она отвела глаза.

– Ну же, – убеждал он ее, нарочито выказывая легкое раздражение, – скажи мне, девочка, зачем ты хочешь научиться так?

Бану продолжала молчать. Гор вновь опустился на землю, чтобы хоть немного уравнять их высоту, и посмотрел девочке в лицо.

– Хочешь кому-то отомстить? – спросил сам, не дождавшись ответа.

Услышав нужное слово, Бану откликнулась:

– Да.

– Кому?

– Ша… Шаутам.

– О, Алый дом. И кого они убили?

– Маму и брата.

– Ты видела как? – спросил Гор, отходя от девочки. Приблизился к седельной сумке, начал что-то искать.

– Угу.

– То-то ты так легко добила того парня на берегу Бенры… – Гор достал завернутое в льняную ткань вяленое мясо, вернулся к девочке и протянул ей. – На, поешь.

Бансабира не шелохнулась.

– Что вы сейчас сказали?

– Что ты довольно легко отняла жизнь у мальчика, который пообещал тебе пару золотых и свой меч.

– Откуда вы знаете?

– Ну, учитывая, что именно я нанес ему те ранения, мне было интересно, как долго он протянет. Я тогда столкнулся с неизвестной мне змеей. Она походила на ядовитую, решил проверить – чего стоит ее яд, если я оказался прав. – Гор развернул ткань и принялся за еду. Глаза девочки хищно сверкнули при виде мяса. Проследив ее взгляд, мужчина почти незаметно улыбнулся. – Не стесняйся.

Бану сглотнула слюну, но к еде не притронулась.

– Вы не могли нанести ему тех ран. Воин сказал, что убил противника.

Сосредоточенно жуя, Гор пожал плечами:

– Иногда нужно уметь умирать для тех, кто хочет видеть нас мертвыми, и воскресать для тех, кто хочет, чтобы мы жили.

– Зачем? – не поняла Бану.

– Так ты узнаешь цену людям. И заодно избавляешься от тех, кто тебе до смерти надоел или просто не несет никакой ценности.

Бансабира протянула руку и взяла кусочек мяса. Она видимо напряглась, однако предпочла сначала дожевать, а потом спрашивать – вдруг придется бежать.

– Зачем вы стали преследовать меня? Вы тоже из Шаутов?

– Нет, девочка. Я не ясовец. Но, признаться, мне показалась занятной твоя живучесть. И твоя скорость – до сих пор помню, как ты отпрыгнула от того мальчика! – Он откупорил мех с разбавленным вином, отпил.

– И с тех пор вы шли за мной?

– Верно, смышленая моя. Или ты думала, я каждый день спасаю незнакомых девочек в переулках?

– Мм, – отрицательно покачала головой. – Но вы так и не сказали мне, зачем так поступили.

– Обещай, что ответишь на мои вопросы, если я отвечу на твой?

– Обещаю. – Она взяла еще мяса.

– Я – наставник Храма Даг, или, как его еще называют, Багрового храма. Слыхала о таком?

Детская память изыскала обрывки фраз из прошлого, брошенных кому-то ее отцом. Девочка кивнула.

– Слышала. Но не помню что.

Гор улыбнулся:

– Как наставник, я подумал, что мог бы многому научить такую, как ты. Каждый Клинок Богини ищет себе ученика, который его превзойдет. Глядя на тебя, я решил, что ты бы пришлась в Храме Даг к месту.

– И чему учат в вашем храме? Имейте в виду, писать и читать я уже умею.

«Слишком самоуверенна, чертовка», – подумал Гор, протягивая девочке мех. Она приняла питье.

– Убивать. Наказывать. Мстить.

Травянистого цвета глазенки вспыхнули. Победа была близка, Гор продолжил:

– У тебя хорошие задатки. Я мог бы сделать из тебя идеального воина. – «Убийцу», – сам себя поправил Гор мысленно. – Что скажешь?

Девочка задумалась, нахмурив лобик.

– Вы можете отвезти меня домой, если я попрошу? Вам хорошо заплатят.

Гор удивился, но виду не подал.

– Нет. У меня есть другие дела.

– Вам нужно найти в Ясе учеников?

Гор покачал головой:

– Нет. Ты встретилась мне случайно, но, как всякий Клинок Богини, я знаю, что случайностей не бывает.

– Далеко до этого вашего Храма Даг?

– За месяц доберемся.

– Я смогу уйти из него, когда захочу?

Мужчина опять покачал головой:

– Только когда станешь Клинком Богини.

– Кем?

– Воином.

– Хорошо. – Девочка встала, вернув закупоренный мех. Маленькая, семилетняя, тощая, она смотрела на открывавшуюся им реку так, будто была по меньшей мере хозяйкой танаара. – Я поеду с вами, Гор.

Мужчина мысленно хохотал, глядя на этого высокомерного ребенка. А казалось бы, еще час назад была оборванка оборванкой. Да, она приживется в храме…

– Если прежде ответишь мне на вопрос. У нас ведь был уговор, помнишь.

Девочка, обернувшись, кивнула:

– Спрашивайте.

– Так откуда у тебя был тот роскошный кинжал из мирасийской стали?

– Я не украла! – прошипела она с новым огнем, «заняв стойку», как ощетинившаяся волчица.

– Я и не говорил, что ты украла, – смеясь, поднялся и Гор. – Я просто спросил, где ты его взяла.

Девочка справлялась с гневом, за который поглубже прятала страх.

– До-дома, – пробормотала она.

– Дома, говоришь… – Гор потянулся и пошел убирать остатки еды и питья обратно в сумку. – Да продав тот клинок, деревню купить можно. Что же у тебя за дом такой?

«Ему совсем не нужно это знать! – настойчиво проскандировал нравоучение внутренний голос. – Совсем не нужно! Не смей рта открывать!»

Гор расхохотался во все горло:

– Ты бы сейчас свое лицо видела, крошка! Видит Мать, до чего потешно!

– Не смейтесь надо мной, Гор!

– Ну, малышка, не тебе мне указывать. – Гор засыпал костер землей (зря разводил: здесь, на юге страны, осенью не холодно, да и спутница не выглядела продрогшей). – Так что насчет дома?

Девочка вскинула на спасителя ясные глаза:

– Тан Сабир Яввуз мой отец.

Гор подхватил ребенка на руки, усадил в седло, сел следом, подмечая, как уверенно девочка сидит и как по-свойски вцепилась в луку. Тронув коня, он наконец позволил глазам расшириться, а бровям поползти вверх. Эка же шутка Кровавой Матери, танин Яввуз!..

Через два дня они пошли через лес. Коня Гор держал шагом. Бансабира услышала мужские голоса в чаще недалеко от тропинки.

– И не говори, та пурпурная шлюха знатно визжала! – загоготал один. Бану прислушалась.

– А то! – заржал еще кто-то. – Наш Юбо всем жеребцам жеребец!

– Эй, недоноски! Вы опять обсуждаете ту рыжую суку с пятном на лице? Хватит уже, жрите быстрее, и выдвигаемся!

Бансабира ловко выпрыгнула из седла и побежала на голоса.

– Яввуз! – негромко позвал ее Гор и развернул коня, осматриваясь. Нельзя же орать на весь лес – мало ли что тут. Бану исчезла в кустах. Не слыхать даже.

– Вот дура, – в сердцах выругался Гор и спешился. Топот копыт неприятели тоже наверняка услышат, а кто знает, сколько их там?

Через какое-то время до него донесся тот же голос, который велел всем есть.

– Эй, девочка! Тебе чего?

– Ого, – сказал еще кто-то, – страшная-то какая.

Четверо сидящих мужчин загоготали.

– У меня есть золотой, – проговорила Бансабира, – можно я у вас за него еды возьму?

– С какой стати? – огрызнулся главный в отряде.

– А золотой давай, – протянул тот, что сидел к Бану ближе всех. Он обернулся вполоборота, протягивая руку.

– Вот, держите. – Бану, приближаясь, протянула монету.

– Стой где стоишь, паскуда! – приказал командир отряда.

– Но он же сказал отдать ему золотой, – невинно пропела девочка и вложила металлический диск в грубую ладонь. Мужчина обернулся к своим (к Бану спиной), растекаясь в улыбке:

– Вот же дура, видали?

– Юбо! – вскинулись трое, но поздно – Бансабира уже вогнала ему нож промеж шейных позвонков. Вытащила и с черным смакованием всадила вновь. И еще, и еще. Зеленые глаза горели ненавистью.

– Тварь! – заорал лидер. – Держи малявку!

Мужчины повскакивали, кинулись на Бану. Вдруг блеснула сталь, и фонтаном вздыбилась горячая кровь убитого.

– А ты еще кто?!

Кто-то провернулся, чертыхнувшись на мешающий движению плащ, и прошелся острием по мягкому кожевенному доспеху. Удара хватило, чтобы и этот встречный пал. Третьего спаситель обошел сзади, колющим вогнал меч врагу в печень.

– Рука Праматери, – ответил Гор и четким движением довернул на себя левую руку, которой мгновение назад держал неприятеля за голову. – Во имя Матери, ты что творишь? – сердито посмотрел на девочку Гор.

Бансабира молчала, тяжело дыша. По беленьким детским ладошкам, одна из которых сжимала рукоять кинжала, каплями катилась кровь. Гор окинул ее взглядом со знанием дела.

– О ком они говорили?

– Тетя Фахруса, двоюродная сестра отца. Она одна была рыжей из всех Яввузов. И у нее на лице, под левым глазом, красный след от ожога. В семье ее называли «Поцелованная огнем», – ответила Бану, не сводя немигающих глаз с собственных рук. Гор кивнул:

– Откуда у тебя нож?

Девочка наконец подняла глаза и уставилась на мужчину:

– У тебя.

«Рука Праматери» помолчал с полминуты, потом изрек:

– В следующий раз предупреди меня, я помогу.

– Угу.

Когда двое вернулись к подвязанному коню, Гор бросил Бану тряпку, чтобы вытерла руки, и посоветовал привыкать носить перчатки. Когда вновь оказались в седле и вышли на сквозную через заросли тропу, девочка выговорила:

– Бансабира.

Вскоре Гор вместе с Бану поднимался по сходням корабля.

– Ты ведь ясовка и танин к тому же, – проговорил мужчина. – Моря не боишься?

Бану помотала головой:

– Я была в море, дважды, с братом.

– Плавать умеешь?

– Плавать все умеют, – авторитетно заявила девочка. Гор хмыкнул.

За четыре дня до восьмилетия Бану прибыла в Храм Даг. Перед тем как сойти на берег, Гор вновь спросил ее:

– Ты точно согласна стать моей ученицей, Бансабира? Хорошенько подумай, потому что в Багровый храм могут войти только трое: Клинок Богини, гость и раб.

Бану оглянулась – да, самое время сказать такое, когда вокруг сплошь океан. Ладно, в любом случае Гор ведь предлагает ей стать его ученицей, а значит, со временем Клинком Богини, так что терять нечего. Ради науки убивать поганых Шаутов она бы за этим Гором посреди зимы и к медведю в берлогу залезла.

Девочка кивнула:

– Я буду гостьей.

На одном из Бледных островов, расположенных посреди Великого моря, между Ясом на севере и Ласбарном на юге, среди лесов и покатых пустынных холмов высилась песочного цвета крепость Багрового храма о пяти круглых башнях шестиметровой высоты. Когда путники приблизились к ее высоким стенам, один из стражей на воротах склонился и громко произнес:

– У кого из вас есть право голоса?

– У того, кто служит Матери Сумерек, – так же громко ответил Гор, вскинув голову и улыбаясь.

– Как ты служишь Ей?

– Воздевая сталь!

– От кого ты получил свою?

– От того, кто известен в этих стенах как Мастер И́шли!

– Что ты возьмешь здесь?

– То, что отдам!

– Открыть ворота! – приказал страж.

Конь ввез всадников внутрь обособленного от всего мира городка.

Бану плохо запомнила обстановку за неприступными стенами. Обычный небольшой городок, показалось ей: военные склады, оружейни, пункты снабжения, как в комплексе главной крепости Пурпурного танаара. За ними обширный торговый квартал и без числа маленьких глиняных домиков. Солдатни и гарнизонных в этом районе поменьше, чем у главных ворот. Где-то с южной стороны мелькали, вздымаясь по холму, узкими полосками пашни. Наверняка и скот где-нибудь держат, подумала девочка.

Остров был крутобок: Бану все время чувствовала, как конь под ними то поднимается в горку, то идет под нее. Горожане – все равно, одеты они были как воины, купцы или ремесленники – смотрели на Гора с восхищением. Вежливо кланялись и здоровались и в целом выглядели дружелюбно. Но были и другие: в рубищах и отрепьях, со страшной крестообразной отметиной на левой щеке.

В центре острова высилась обширная по площади ступенчатая пирамида из четырех ярусов с высокими потолками. В каждом из этажей в стенах были сделаны стреловидные окна. Округлые люки в потолочном перекрытии в боковых коридорах напоминали глаза: порой были открыты, и в храм озорливо заглядывало солнце, делая очевидным все вокруг; порой смеживались, и храм погружался в ночь, теряя все очертания.

Чем глубже внутри пирамиды находились комнаты, тем хуже становилось освещение. Только в центре верхнего этажа царствовало сияние – то солнечное, то лунное, то звездное: громадный каменный люк в крыше управлялся тяжелыми рычагами, которые тянули закованные в цепи рабы. Когда люк открывали по случаю тренировок или испытаний для обучавшихся, арена под ним – большая зала с расставленными по периметру на разных уровнях скамьями для зрителей – казалась святилищем.

«Багровый храм», – поняла девочка, когда Гор остановил коня у парадного входа с небольшой лестницей. Мужчина снял девочку с седла и пошел внутрь здания, молча требуя следовать за ним. И едва та перешагнула порог, оказавшись в полумраке древнего, возведенного из крупных блоков помещения, как в глазах померкло.

«Пристанище», – пронеслось в голове, и ноги подкосились. Когда Гор обернулся, девчонка уже лежала без чувств.

Гор вздохнул, закинул ребенка на плечо, как мешок, и пошел в кабинет одного из старейшин храма.

– Мастер Ишли, да будет милостива к вам Мать Сумерек, можно? – спросил он мужчину, прожившего по меньшей мере полвека, с поседевшими висками, потрепанными нервами и ясными ореховыми глазами. Половина правого уха отсутствовала, нос был сломан уже дважды. Окликнутый мужчина обернулся к Гору, поднялся и произнес:

– А, Тигла́т, ты вернулся. Да будет Кровавая Мать Сумерек на твоей стороне, проходи. Все успешно?

– Все хорошо, я все сделал, – ответил Гор. Когда он проходил мимо Ишли, последний в очередной раз засмеялся:

– Слушай, это ты все еще растешь или я уже ссыхаюсь от старости? Прежде я доставал тебе почти до подбородка.

– Вы и сейчас достаете, – ответил Змей. – Мои не шалили?

– Нет, все смирно. Ими занимается Ирэн.

Гор, он же Тиглат, кивнул – хорошо.

– Новенький? – спросил Ишли, подбородком указав на ношу Гора.

– Да, подобрал в Ясе.

– Понятно. – Ишли обошел Гора, посматривая на Бану с разных углов. – Экий тощий мальчонка. Талантлив?

– Живучая и шустрая.

– Девица? А по ней и не скажешь.

– Точно. Куда поселить?

– В третьем подземелье еще есть свободные комнаты.

– Пойду отнесу, – взглядом указал на Бану. – Придется о ней позаботиться, пока не встанет. До начала обучения она считается гостем.

Бану открыла глаза через пару дней. Вокруг было довольно темно. С непривычки девочка с трудом различала очертания предметов.

– Где я? – спросила она у сидящего рядом Гора.

– Это твоя комната. Раз уж ты проснулась, поешь.

Комната напомнила Бансабире фамильный склеп Яввузов – мрачно, без света, немного сыро. Одна разница – залы в танском склепе огромны, а в ее комнатке едва можно развернуться. Кроме кровати здесь была тумба и два стула. Хотя второй явно был лишним.

Гор принес еды. В следующие семь дней он выхаживал Бану. Примерно тогда девочка поняла, что не за горами зимнее солнцестояние, а значит, ей уже восемь. За это время ни разу Гор не позволил девочке выйти из комнаты дальше, чем по нужде, и ни одного человека она не видела, кроме него.

«Да и слава богам», – думал ребенок. Кого ей еще надо, если наставник оказался не только прекрасным воином, но и заботливым опекуном? И к тому же есть кров над головой, какая-никакая одежда на тумбе и, главное, тушеная утка – в животике…

На восьмой день ее пребывания все изменилось.

Вместо любезного приветствия Гор, ворвавшись в комнату, проговорил:

– Да будет милостива к тебе Мать Сумерек! – с грохотом швырнул к подножию кровати железо. – Вставай!

Девочка сладко потянулась.

– Го-о-ор, – зевнула она.

– Я сказал встать! – рывком скинул он ее с кровати своей огромной лапой. Перепуганный ребенок вскинул глаза. – Бери! – велел. – Пошли.

Девочка, собравшись, встала на ноги, насупилась и уставилась на мужчину.

– Нет.

Гор, уже успевший отвернуться к двери, даже дар речи потерял. Он обернулся через плечо, молча спрашивая взглядом и отвисшей челюстью: «Что?»

Бансабира сглотнула ком ужаса.

– Не пойду, пока не скажешь, куда и зачем, – заявила она, стараясь выглядеть куда смелее, чем была.

Гор мысленно хмыкнул: неужели уважительное обращение на «вы» кончилось так быстро? Танская дочка – привыкла приказывать!

Спесь придется сбивать, порешил Гор. Подошел к девочке, навис над ней тенью судьбы, оценивающе ощупал девчонку взглядом. Потом сам наклонился за оружием, впихнул в руки Бану и за шиворот потащил к выходу.

– Это был последний раз, когда вместо исполнения приказа ты задала вопрос. Запомни.

Бану попыталась вывернуться – и тут же отхватила такой тяжелый подзатыльник, что зазвенело в голове.

Гор коротко скосил на ребенка взгляд: кажется, в растерянности. Оно и к лучшему, меньше будет болтать. Бансабира и впрямь притихла и, поскольку Гор прибавил шагу, тоже ускорилась, хотя нет-нет да немного ее вело.

– Куда мы идем, Гор? – спросила девочка, когда в тягостном молчании они миновали первый коридор.

Мужчина резко затормозил, выдохнул, обернулся:

– Неужели такая дура? Я говорю идти – ты идешь, а не спрашиваешь. – И, контролируя силу, с размаха ударил девочку по лицу. – Теперь стало яснее?

У Бану краснела щека и дрожали губы. Она растерянно глядела себе под ноги.

– Теперь стало яснее? – с нажимом повторил Гор.

Бану кивнула. Первый и последний раз ей пришлось объяснять дважды.

Они выбрались с третьего уровня подземелий и стали продвигаться по боковым коридорам и лестницам основного четырехступенчатого пирамидального здания. Чем выше они оказывались, тем громче становились доносившиеся отовсюду лязг и брань и тем тише были затяжные стоны.

Потеряв счет пролетам, так что ослабшие за дни беспамятства ноги успели заныть, девочка наконец осознала, что Гор привел ее в какое-то небольшое помещение со слабым освещением одного маленького круглого окна под потолком. Схватил грубо за светлую косу до лопаток и бросил в середину комнаты. Встав напротив, достал кинжал:

– Начнем с азов…

Через полчаса Бану едва держалась на ногах. Гор стоял напротив и улыбался:

– Чего дрожишь как осиновый лист? Ты сюда не за этим пришла! А еще говорила, что делала успехи, бестолочь…

– Я не бесто…

Подлетел и вновь ударил так, что девочка упала на пол:

– Я не задавал вопроса и не спрашивал твоего мнения.

– Мастер Тиглат, – в комнату вбежал долговязый темноволосый юноша, – в кузне готово все, просили передать.

– Спасибо, Астаро́ше.

Гор грубо схватил Бансабиру за руку и потащил за собой через длиннющие коридоры. Через какое-то время наставник завел ее в пристройку к зданию – кузницу. Здешние громадные мужчины кивнули в сторону двери. Гор вновь поймал Бану за шиворот, проволок и, захлопнув тяжелую старую дверь, бросил на пол небольшой коморки с камином. Из пляшущего огня торчал железный прут толщиной в палец.

– Раздевайся, – велел Гор.

Бану только судорожнее вцепилась в собственную сорочку. Гор взбеленился в своей бесстрастной манере – подошел вплотную и одним уверенным рывком разодрал рубаху. Дернул, пытаясь оголить левую руку ребенка.

– Живее выпутывайся! – прогремел он.

Почти голая девочка не заметила, как начала плакать. Схватив лежавшее поверх камина тряпье, Гор намотал его на руку и вынул железо из огня.

– Иди сюда!

Девочка отбежала в сторону.

– Я велел подойти, а не отойти, мелкая дура!

Гор настиг Бану в два громадных шага, схватил за правую руку, завалил на пол, придавил коленом и выжег клеймо на левом плече.

Девочка завизжала. В глазах опять потемнело, вопль стих…