Ката Бинду

Иногда мы раздумывали над тем, чтобы дать себе имя. Нам нравилось «Те, Кто Был Плотью». И «Коллективное Сознание Земли». И «Загруженные».

Но, к нашей безмерной печали, в имени не было нужды — потому что не с кем было разговаривать, некому представляться, и не могло возникнуть никакой путаницы от использования одних лишь местоимений. Мы уже много столетий сканируем небо в поисках инопланетных радиосигналов, но так ничего и не нашли.

Поэтому нам даже не пришлось решать вопрос о том, единственным или множественным числом себя называть. Да, когда-то мы были десятью миллиардами индивидов, так что множественное число было бы, безусловно, уместно. Но после того, как почти все Homo sapiens сделали Следующий Шаг, мы отказались от индивидуальности, поначалу с опаской, потом с восторгом — ибо кто не захочет принять в себя гений величайших математиков мира, остроумие лучших комедиантов, самоотречение добродетельнейших гуманистов, талант одарённейших композиторов и умиротворённость самых глубокомысленных философов?

Но нашлись и такие, что не захотели. Меннониты уж давно исчезли, луддиты тоже были делом далёкого прошлого. Однако осталась одна группа в Африке, что до сих пор жила, как их далёкие предки. Они не хотели делать Следующий Шаг — и мы вместо этого дали им знаменитый гигантский скачок: мы переселили их всех на Луну.

А что ещё мы могли сделать? Хотя мы и собирались стать чем-то бо́льшим, чем человек, мы по-прежнему оставались, и до сих пор остаёмся, человечными — мы не могли просто истребить их. Но мы также не могли оставить никого на Земле, поскольку после загрузки наших сознаний, после нашего слияния с глобальной сетью какой-нибудь фанатик мог испортить компьютеры и уничтожить наши беспомощные бестелесные сущности.

Идея поселить охотников и собирателей на Луне, казалось, сама отдавала лунатизмом: построить колонию для наименее технологически развитого народа в месте, где жизнь возможна лишь благодаря технологиям. Но мы посчитали, что на самом деле оказываем им благодеяние: с сердцем, работающем при слабой лунной гравитации, они смогут жить на десятки лет дольше, а их старики, которые в своём африканском вельде не имели доступа ни к искусственным костям, ни даже к простым инвалидным коляскам, смогут жить гораздо более активной жизнью, чем на Земле.

Более того: нас более не заботило, что произойдёт с экосистемой Земли, и мы знали, что неизбежное в будущем падение крупного астероида в конце концов приведёт к всемирной катастрофе. Последнее Племя, разумеется, ничего не сможет сделать, чтобы предотвратить метеоритный удар, и мы, лишённые тел, никак не сможем им помочь. Но теперь, когда они живут на безвоздушной и безводной Луне, лишь прямое попадание в их накрытую куполом экосистему сможет нанести реальный вред. Мы, вероятно, продлили жизнь их цивилизации на десятки миллионов лет.

Безопасность для нас, лучшая жизнь для них.

Идеальный взаимовыгодный сценарий.

Прасп смастерил себе крылья, растянув кожу слона между длинными деревянными пальцами. Когда Кари, его женщина, помогла ему пристегнуть крылья к рукам, их размах оказался в несколько раз больше, чем рост Праспа.

В старых, передаваемых в течение тысячи поколений историях, рассказывалось о ветре, невидимой руке одного из богов, которая движется сквозь воздух и толкает предметы. Но ветра, как и звёзд из легенд, здесь не существовало, и Прасп уже не был уверен, несмотря на все слышанные им увлекательные истории, были ли они в Ката Бинду, или Старом Месте. Собственно, он даже сомневался, а не миф ли само Старое Место. Как шары, один огненный, другой каменный — могут двигаться по небу? Как люди могут весить в пять или шесть раз больше, чем они весят здесь? Предки, по рассказам, не были более толстыми, разве что чуть пониже, чем сегодняшние люди. Какое волшебство могло добавить им столько лишнего веса?

Тем не менее, Прасп был доволен, что его вес такой, какой есть. Даже с огромными крыльями, которые он смастерил, он едва поднимался в воздух. Да, они годились для того, чтобы перелетать на них с дерева на дерево — в тех редких случаях, когда ему удавалось влезть на дерево, не повредив хрупкую конструкцию. Но летать, как птица — этого ему никак не удавалось. О да, даже без крыльев Прасп мог подпрыгнуть на высоту вдвое бо́льшую, чем его собственный рост. Но ему нужно было гораздо выше.

Прасп хотел коснуться центра крыши мира.

Нам, Загруженным — да, так мы будем себя называть — получать информацию легко. Собственно, для нас поинтересоваться означает узнать.

Мы знали, что убежище для последних первобытных людей находится в Копернике — лунном кратере девяноста двух километров в поперечнике. Крыша над ним частично состоит из двух прозрачных силиконовых мембран, внешнюю из которых покрывает слой золота толщиной 2,5 микрона. Этот золотой слой достаточно тонок, чтобы отражать ультрафиолет и жёсткое излучение, пропуская при этом бо́льшую часть видимого света — солнечные очки, растянутые на всё небо.

Между этими двумя мембранами есть промежуток толщиной двенадцать метров, заполненный чистой водой. Прозрачное золото, прозрачные мембраны, прозрачная вода; единственное, что портит первобытным вид при взгляде из-под купола — нагрузочные титановые тросы, рассекающие их небо на множество треугольников.

Если бы вода лишь защищала обиталище от солнечной радиации, то хватило бы слоя в 2,5 метра. Однако многослойная прозрачная крыша — на вид почти плоская, но на самом деле сегмент огромной сферы — должна также удерживать под собой атмосферу. Воздух под куполом состоит практически из одного кислорода, но под давлением всего 200 миллибар: пригодный для дыхания и ничуть не более огнеопасный, чем воздух на Земле, парциальное давление O₂ в котором точно такое же.

Однако даже такая разреженная атмосфера давит вверх с силой в две тонны на квадратный метр. Так что толщину водяного щита пришлось сделать двенадцать метров вместо двух с половиной; давление воздуха удерживает крышу наверху, а вес воды компенсирует напряжения во внутренней силиконовой мембране, которые в противном случае возникли бы вследствие стремления атмосферы вырваться в космический вакуум.

Это была простая и элегантная конструкция — причём почти не требующая никакого обслуживания. Однако у крыши был ещё один компонент, самый верхний слой, глазурь на прозрачном пироге. Поверх покрытой золотом внешней мембраны была нанесена тонкая плёнка, поляризующий слой жидких кристаллов, который под контролем компьютера изображал ночь привычной земной длительности, делая купол непрозрачным на восемь из каждых двадцати четырёх часов во время двухнедельного лунного дня. Он также затемнял небо в те периоды четырнадцатидневной лунной ночи, когда Земля близка к полной фазе.

И как-то в один прекрасный вечер небо почернело, как ему и положено, в 21:00 местного времени, солнце померкло, а потом полностью исчезло по мере того, как кристаллы поляризовались, погружая во тьму имитацию южной Африки, заполнявшую дно кратера Коперник. Единственными источниками света оставались лампы, расположенные в местах пересечения нагрузочных тросов; все вместе они обеспечивали такую же освещённость, как полная луна на Земле.

Ночь прошла, как любая другая: рыскали дикие звери, люди жались друг к другу, ища тепла, поддержки и защиты.

Но в какой-то момент этой ночи в компьютере, который контролировал циркадное моргание небес и ежедневно делал небо то тёмным, то прозрачным, произошёл фатальный сбой. Когда должно было наступить утро, поляризующая мембрана не стала прозрачной. Мир последних биологических людей отрезала от остальной вселенной ночь, которой, казалось, не будет конца.

Прасп побежал; каждый шаг переносил его на два его роста вперёд. Он замахал руками, двигая огромные крылья из кожи и палок, маша ими вверх и вниз так быстро, как только мог, и…

Да! Да!

Он поднимался, взмывал, возносился…

Летел!

Он летел!

Он поднимался выше и выше, земля уменьшалась под ним. Он видел далеко внизу травы саванны, гигантские раскидистые акации уменьшались и пропадали из виду.

Он продолжал махать крыльями, хотя и чувствовал, что его лицо уже покрылось испариной, и он заглатывает воздух так часто, как только может. Руки болели, но он продолжал двигать ими вверх-вниз, его тело поднималось всё выше и выше. Он всегда знал, что тонкие линии, пересекавшие купол, на самом деле тросы толщиной с его талию — он видел их в месте, где они крепились к окружающим мир горам. И теперь он поднялся достаточно высоко, чтобы различить их толщину, увидеть, как светлые точки на каждом их пересечении превращаются в светящиеся диски и…

Как больно!

Спазм охватил правую руку.

Запястье левой пронзило болью.

Свело мышцы спины, закололо в плечах.

Так близко, почти рядом, и всё же…

И всё же он больше не может подниматься. Он недостаточно силён.

C сожалением Прасп развёл руки в стороны, растянув крылья в неподвижную плоскость. И начал долгое медленное скольжение к траве, оставшейся далеко-далеко внизу.

Чтобы опуститься, ему потребовалось немало времени. Снижаясь, он заметил, что внизу собралась толпа народу, и все они смотрят вверх, некоторые указывают на него руками. Снизившись ещё больше, он различил выражение на их лицах: в основном благоговение, изредка — страх.

Прасп скользил по траве, пока не остановился. Кари подбежала к нему, обогнав остальных. Она помогла ему снять крылья и, когда это было сделано, крепко его обняла. Прасп почувствовал, что её сердце бьётся почти так же часто, как и его — она явно до смерти за него перепугалась.

Вскоре прибыло остальное племя. Прасп не был уверен в том, как они могут отреагировать на его полёт; не посчитают ли его святотатством? Балант, величайший охотник племени, тоже был среди зрителей. Он какое-то время просто смотрел на Праспа, затем положил сжатый кулак ему на макушку и испустил громкое гиканье — таков был обычай племени, когда кто-то во время охоты добывал зверя особенно необычным и зрелищным способом. Остальные последовали примеру Баланта и восхищённо завопили.

У Праспа отлегло от сердца — они приняли его полёт. Однако он не мог присоединиться к их радостному хору.

Ведь он потерпел неудачу.

У нас, Загруженных, не было возможности наблюдать за происходящим под куполом Коперника, но мы могли строить предположения. Мы знали, что лампы на внутренней стороне крыши заработали на малой мощности в ту роковую ночь, имитируя освещение, которое на Земле даёт полная луна. Но мы также знали, что их контролировал отдельный компьютер, который, предположительно, не был затронут тем, что навсегда сделало небо над Коперником непрозрачным. Эти лампы были способны светить ярко, как солнце, в течение шестнадцати часов из двадцати четырёх во время лунной ночи. Согласно проведённому нами моделированию экосистемы некоторые виды растений под куполом должны были вымереть, не в силах приспособиться к четырнадцати земным дням низкой освещённости, за которыми следовали четырнадцать суток, состоящих на две трети из дня и на треть из ночи. Но многие другие виды растений, бо́льшая часть животных и да, люди тоже должны были приспособиться к такому циклу без особых трудностей.

Но чем занимались там люди, мы не имели ни малейшего понятия.

Прасп оставил крылья возле своей хижины. Кое-кто, он знал, втайне потешался над его попытками летать, хотя никто не решился бы перечить Баланту в открытую. И, разумеется, никто из них не стал бы портить крылья. Прасп был известен своим умом — и этот ум часто оборачивался дополнительной добычей на охоте, добычей, которой он щедро делился с другими. Никто не стал бы рисковать потерять расположение Праспа, сломав его крылья или позволив сделать это своим детям.

В племени Праспа были люди, способные пробежать через всю составлявшую их мир круглую долину по её диаметру, оставаясь непосредственно под тонкой линией, проходящей через центр неба. Хотя легче было бежать в прохладной полутьме ночи, чем жарким днём, большинство предпочитало делать это днём, чтобы не встречаться с гиенами и прочими ночными охотниками.

Но Прасп должен был бегать и днём, и ночью — он не мог позволить себе перерыв в четырнадцать периодов сна, потому что бежал не единственный раз для того, чтобы в результате произвести впечатление на женщину или приобрести статус среди мужчин. Он собирался делать это снова, снова и снова, бегать туда и обратно, раз за разом пересекая всю долину.

Ведь он бегал не напоказ.

Он тренировался.

Однажды, готовясь к очередному забегу, Прасп обнаружил, что его поджидает Далба, одна из старейшин племени — что обычно сулило неприятности.

— Я видела, как ты летал, — сказала она.

Прасп кивнул.

— И я слышала, что ты собираешься полететь снова.

— Да.

— Но зачем? — спросила Далба. — Зачем ты летаешь?

Прасп смотрел на неё, словно не мог поверить, что ему задали этот вопрос.

— Чтобы найти путь наружу.

— Наружу? Куда наружу?

— Куда-то за пределы этой долины.

— Ты знаешь историю Хоктана? — спросила Далба.

Прасп покачал головой.

— Хоктан был безрассудным мужчиной, жившим много поколений назад. Он говорил так же, как говоришь сейчас ты — будто есть способ покинуть это место. Однако он избрал другой путь: он копал, копал и копал, день за днём, пытаясь прорыть туннель сквозь горы, что окружают наш мир.

— И? — сказал Прасп.

— И однажды боги напустили на него ветер, который утащил его в туннель.

— Где этот туннель? — спросил Прасп. — Я бы хотел увидеть его!

— Туннель обрушился, и ветер прекратился — а Хоктана больше никогда не видели.

— Ну, я не собираюсь копать сквозь крышу — но я надеюсь найти проход на ту сторону.

Далба покачала своей морщинистой головой.

— По ту сторону крыши ничего нет, дитя моё.

— Должно быть. Легенда говорит, что мы пришли из Старого Места, и…

Далба рассмеялась.

— Да, Ката Бинду. Но это не такое место, куда можно вернуться. Переселение сюда было путешествием в один конец.

— Почему? — спросил Прасп. — Почему это должно быть так?

— Имя места, откуда мы пришли, — сказала старейшина. — Ты ведь понимаешь, что оно значит?

Прасп задумался. Он слышал лишь, что его называют Ката Бинду, Старое Место; разве его звали как-то ещё? Нет, нет — его звали только так. Но…

— О! — воскликнул Прасп, чувствуя себя глупцом. Конечно, он был охотником, а также собирателем — и это место, эта территория, эта земля, которую его народ так хорошо знал, которая кормила и содержала его — это была Бинду. Этим словом в его языке обозначалось место, территория, дом — но словом Бинду также обозначалась жизнь, то, что даёт земля. Ката Бинду — это не только Старое Место; это ещё и Старая Жизнь.

А здесь…

— Здесь рай, — сказала Далба. — Ты не можешь вернуться к Старой Жизни.

— Но если это рай, — сказал Прасп, — то где же боги?

— Они здесь, — ответила Далба, вскидывая голову к небу. — Они смотрят на нас. Разве ты не чувствуешь этого сердцем?

Прасп снова летел — но в этот раз он набирал высоту быстрее, чем когда бы то ни было раньше. Его мускулы стали более сильными, легкие — более ёмкими. Все эти забеги через долину принесли желаемый результат.

Прасп уже достаточно приблизился к крыше, чтобы видеть круглые огни, каждый больше его роста в поперечнике. Конечно, сейчас была ночь; огни едва светились. Только дурак полетел бы на пристяжных крыльях вверх, когда небесные огни сияют дневным светом.

Однако света хватало, чтобы с близкого расстояния рассмотреть вещи, которые снизу он никогда не замечал. Он видел, что крыша немного искривлена, вогнута вверх. Он летел вдоль неё, но всюду было одно и то же — толстые канаты, круглые светильники и толстая прозрачная мембрана, а что было за ней, он не мог сказать, потому что там была тьма. Все светильники были обращены вниз, к далёкой земле.

Прасп считал, что если где-то и есть выход, то он должен быть в самом центре крыши — легко заметном, потому что все радиальные тросы сходились в этой точке. Он знал, что выхода нет нигде у краёв крыши, потому что другие давным-давно облазили крутые скалистые террасы, окружающие долину, концентрические уступы, каждый шире и выше того, что под ним. Они обошли весь мир по его краю и изучили весь стык крыши и горной стены — и не обнаружили ничего, ни разрыва, ни прохода, ни туннеля.

Наконец, Прасп достиг центра — и здесь было нечто необычное. Сердце Праспа заколотилось даже быстрее, чем билось до сих пор. Это была свисающая с крыши платформа, огромный квадрат, по углам которого уходили вверх четыре цилиндра. Платформа была большая, и Прасп сумел проскользнуть между двумя цилиндрами, чиркнув животом по внутренней поверхности платформы. Он заскользил вперёд, опасаясь, что кожа груди сотрётся до самых рёбер, и…

Боги, нет!

Посередине платформы стоял гигантский куб — какая-то постройка размером с хижину на несколько семей. Прасп хотел прикрыть лицо от удара руками, но не смог; мешали пристёгнутые к ним крылья. Он продолжал скользить, но сумел изогнуться перед самым ударом о стену постройки.

Тяжело дыша, он лежал на платформе и чувствовал под собой опору впервые с момента, когда поднялся в воздух.

Наконец, он снова зашевелился. У постройки была дверь. Прасп редко видел двери; некоторые соплеменники пытались устроить их в своих хижинах — вертикальные стенки из палок, одной стороной привязанные к хижине верёвками из кишок животных. Здешняя конструкция, хотя проще и элегантнее на вид, тоже, несомненно, была дверью.

Однако войти в неё, не сняв крылья, было невозможно — а он должен пройти через эту дверь; он должен увидеть, что по другую её сторону. Обычно Праспу перед полётом помогала пристегнуть крылья его женщина, но наверняка он сумеет и сам надеть их, когда придёт время возвращаться в долину. Это будет непросто, но он не сомневался, что у него получится.

Прасп некоторое время сражался с огромными мембранами из слоновьей кожи и в конце концов сумел избавиться от них. Он поднялся на ноги и подошёл к двери. К ней было прикреплено что-то вроде скрюченной руки. Прасп схватился за неё и потянул, и дверь распахнулась, открывая взгляду то, что было внутри куба.

Праспа немедленно пал духом. В кубе не было ни другой двери, ни отверстия в крыше. Он был уверен, что найдёт выход наружу, но здесь его явно не было. Тем не менее помещение содержало вещи, похожих на которые Прасп не видел никогда в жизни: наклонные панели из чего-то, что не было ни деревом, ни камнем, со светящимися на них огоньками. Большинство из них было зелёного цвета, но некоторые — красные. Он в изумлении уставился на них.

Разумеется, у нас были все планы убежища в Копернике. В конце концов, это мы построили обиталище перед тем, как сделать Следующий Шаг. Мы поместили управляющие им компьютеры высоко над землёй; подвесили под самым центром крыши, там, где первобытные никогда не смогут до них добраться. Собственно, с поверхности, в 3,8 километрах внизу, компьютерный центр и платформу, на которой он расположен, и увидеть-то невозможно.

Мы пытались понять, что именно пошло не так. Наше наилучшее предположение было таким: сбой произошёл, когда закончился день 28 февраля 3000 года — как раз в двухнедельный лунный день, на который пришлась эта дата, поляризующий слой потемнел в последний раз. Мы тестировали поведение компьютеров в високосные годы, но нам не пришло в голову протестировать его на годах смены тысячелетий с их запутанными и иногда противоречащими друг другу правилами определения того, что будет следовать за 28 февраля: 29 февраля или 1 марта.

Мы считали себя человечными. Каждая мыслимая программная ошибка, каждый возможный сбой, каждое потенциальное зацикливание было выявлено и исправлено в системе, которая теперь содержала нас. Однако каким-то образом компьютеры, которым предстояло заботиться о не сделавших Следующий Шаг, не были протестированы столь же тщательно.

Да, во многих отношениях мы оставались людьми — и похоже, слишком во многих.

В кубической постройке на крыше мира Прасп нашёл удивительную вещь: вертикальную прямоугольную панель со светящимися на ней символами, и лежащее на горизонтальной поверхности перед ней что-то, которое выглядело как прижатые друг к другу зубы какого-то животного, белые и с выемкой наверху.

Прасп пересчитал их: 107, разделённые на один большой блок и четыре поменьше. На большинстве зубов было изображено по одному символу. На зубах одного из рядов, а также ещё на нескольких, было по два символа, один выше, другой ниже. На нескольких — целый набор символов. Он попытался сравнить символы, светящиеся на вертикальной панели, с изображёнными на зубах. Некоторые совпали, некоторые — нет. Он не видел никакого смысла в светящихся цепочках символов на панели, хотя очень внимательно осмотрел каждую: «System halted. Press Enter to reinitialize[1]».

Он нашёл среди зубов один с символом «S» на нём — хотя почему вертикальная панель показывала его большим и маленьким, он понятия не имел. Он также отыскал символ «P», и «E», и «z», и два зуба, обозначенных кружка́ми, которые, наверное, были символом «o», и ещё два с вертикальными линиями, вероятно представлявшими собой символ «l». Ещё несколько символов лишь отдалённо напоминали изображённые на зубах: к примеру, «m» казался похожим, но несколько менее угловатым, чем одна из пометок на зубах. Но многие символы на панели — «e», «h», «a», «d», «r», «i» — казалось, не имеют соответствия среди зубов, и…

«Enter». Посредине светящихся на панели символов была последовательность «Enter». И в точности эта же последовательность была изображена на самой большом зубе на правом краю главной группы; этот же зуб был отмечен направленной влево стрелкой с заломленным вверх правым кончиком.

Прасп провёл указательным пальцем по большому зубу и удивился тому, что он зашевелился под пальцем, словно детский зуб, который вот-вот выпадет. Очень странно. Он нажал на этот зуб — просто чтобы посмотреть, насколько плотно он сидит в гнезде, однако тот резко провалился вниз, а потом, как только Прасп одёрнул руку, снова выпрыгнул на прежнее место.

Но символы на вертикальной панели исчезли! Что бы Прасп сейчас ни сделал, это явно было ошибкой; он всё испортил.

Четырнадцать периодов сна спустя Прасп, его женщина Кари, Далба с остальными старейшинами и прочие соплеменники поражённо смотрели, как происходит нечто невиданное. Небо сделалось прозрачным, и посреди него на чёрном фоне появилось что-то светящееся сине-белым светом и полукруглое по форме.

— Что это такое? — спросила Кари, глядя на Праспа.

Прасп чувствовал, что у него от изумления перехватило горло.

— Что ещё это может быть? — сказал он. — Другое Место. — Он повторил это ещё раз, но с несколько иной интонацией, подчёркивая двойное значение. — Другая Жизнь.

Вероятно, когда-нибудь охотники-собиратели Коперника создадут технологическую цивилизацию. Вероятно, когда-нибудь они найдут способ покинуть свой накрытый куполом кратер и выйти во вселенную, оставив свой микрокосм позади.

Но для нас, Тех, Кто Был Плотью, Коллективного Разума Земли, Загруженных, пути наружу нет. Кто же знал, что Следующий Шаг станет нашим последним шагом? Кто знал, что остальная вселенная окажется бесплодной? Кто знал, как одиноко будет после объединения в единую сущность — да, мы применяем к себе множественное число лишь из лингвистического упрямства, словно это способно как-то компенсировать нам нынешнее единство сознания и отсутствие кого-то, с кем можно бы было общаться.

Может быть, через тысячу лет, или через миллион, мужчины и женщины в Копернике изобретут радио, и тогда у нас хотя бы будет, с кем поговорить. Может быть, они даже покинут свой мир и распространятся по пустой галактике.

Может быть, они даже придут сюда, хотя немногие из них способны выдержать земную гравитацию. Но если они всё же придут, то да, они могут случайно или намеренно прекратить наше существование.

Мы можем только надеяться.

Мы больше не люди.

Но мы человечны; мы желаем им добра. Это мы навеки заперты в ловушке, но те, кто до сих пор плоть, те, кто может видеть небо, ещё могут стать свободными.

Мы будем смотреть. И ждать.

Больше нам всё равно нечего делать.