Касание Воды. Том 2

Пролог.

— Налей пива, корчмарь… — Голос чужеземца был холоднее стужи, которую тот пустил внутрь помещения вместе с собой.

Корчмарь, ничего не ответив, скрылся в чулане за прилавком. Завьюженный с приходом гостя снег уже осел у порога и тут же оказался утоптан следующим посетителем до этого полностью пустовавшей корчмы.

— Ну, чего расходились, а? Коровник вам тут или чего? — ворчала старая подавальщица и с недовольным выражением лица прижимала дверь, чтобы как можно плотнее закрыть ее. Лишь вьюга на улице попыталась что-то ответить через небольшую щель протяжным завыванием, но тут же умолкла, когда прогалина усилиями старухи все-таки исчезла.

— Холодно как в аду, — заключил тот, что вошел следом за первым и оперся на прилавок. Содержимое его носа тут же оказалось на полу усилием грузного выдоха — палец оставил влажный след на деревянном почерневшем дереве.

— Как в аду? — спросил первый, уставившись во что-то перед собой, видимое только ему. — Я слыхал, что там свирепствует пламя…

— Чепуха! Кто ж от жары-то больно изнемогает, а? Вот от холода… От холода и копыта откинуть можно, как пить дать! А тот, кто сказы эти про адское пламя выдумал, — пусть место себе одно там отморозит.

— Будь по-твоему. — Человек наконец повернулся и бросил взгляд из-под капюшона, показав два разных по цвету глаза — голубой и янтарный.

Неверующий расширил зенки, пошатнулся, а затем попятился к выходу, по пути спотыкаясь о расставленные в разных местах табуреты, по-видимому, мешавшие несколькими минутами ранее протирать полы. Дверь на улицу вновь распахнулась, запустив внутрь еще сотни снежинок, половина из которых растаяла еще прежде, чем долетела до пола. Подавальщица в который раз заворчала и принялась проделывать уже знакомое действие.

— Нет пива! — Корчмарь вышел из чулана и облокотился на прилавок. — Закончилось. Мёд есть. Надо?

Странник снял капюшон и вцепился взглядом в измученное морщинами лицо северянина.

— Неси. Я к огню сяду. Туда. — Он повернул голову в сторону стола, что стоял ближе остальных к очагу в центре зала.

Корчмарь пристально посмотрел в ответ, давая понять, что выпивку принесет, но путника здесь не жалуют и ему поскорее бы убраться восвояси. Гость едва заметно кивнул головой и двинулся к выбранному месту.

Еще на ходу странник снял успевший отсыреть плащ и, оказавшись возле стола, кинул его на самый край. Затем расстегнул ремень на груди, опустив ножны на кучу бесформенной сейчас мокрой ткани — из твердой кожи виднелась рукоять меча, что была в виде обнаженной девы, держащей над головой миниатюрное солнце.

Огонь трещал в очаге, подкидывая искры высоко вверх, а затем пытался дотянуться до каждого выброшенного ввысь чада, словно жалея о проделанном поступке. Игра, которую пламя, по обыкновению, затеяло само с собой, стала интересна и страннику. Он снял перчатки, и его ладони нависли над горящими поленьями, наполняя бегущую по венам кровь теплом.

Снаружи продолжала гудеть метель, не оставляя ни единого шанса на спасение заблудшим в эту непогоду путникам. Старая подавальщица не уставала шоркать ногами по плохо промытому полу, бродя по помещению с какой-то понятной только ей целью, а корчмарь уже собственноручно нес выпивку гостю.

Вся голова северянина была гладко выбрита, а из затылка к земле, достигая самого его пояса, тянулся длинный заплетенный хвост — сухие рыжие волосы вперемешку с седыми торчали из косы в разные стороны. Борода корчмаря пушилась на подбородке, а размерами он превосходил странника и в росте, и в ширине плеч.

— Три сетима, — буркнул он, поставив кубок перед гостем, и нахмурил брови.

Странник поднял взгляд с огня, достал монеты и положил на край стола.

— Тут еще сверху за хлопоты, — сказал он и потянулся обратно к очагу, принявшись вглядываться во что-то скрывающееся меж языков пламени.

— Ты это… — северянин замялся, убирая деньги в карман грязного фартука. — Не торопись, в общем. Чужаков тут не особо жалуют, это правда. К тому же… В свете последних событий… Но, как говорят, в такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит, — наконец уверенно произнес он и удалился.

Содержимое кубка странника таяло медленно, но верно под натиском немых мыслей Сарвилла и его затупленного о пламя взгляда. Когда кубок опустел вовсе, владелец заведения вернулся к столу с кувшином и еще одним кубком в руках.

— Можно?.. — Он дождался, когда гость сделает соответствующий жест, прежде чем сесть напротив. — Я Бернард.

Бернард наполнил оба сосуда до краев и поднял перед собой свой.

— Skål! — Он ударил своим кубком о кубок странника и жадно впился в сосуд губами.

Гость ответил на традицию и пригубил меда.

— Говорила ему… Говорила я ему… А он что? Эх… — подавальщица все время причитала, добравшись до табуретов и расставляя их по своим привычным местам. — Вечно не слушает… Вечно у себя на уме… Эх…

— Как звать? — наконец заговорил корчмарь, не обращая внимания на старушку.

— Зови медведем. — Глаза гостя блеснули разными цветами.

Поленья в очаге не переставали трещать, изнемогая под жадной хваткой пламени.

— В такую стужу у нас здесь путников не бывает. — Бернард бросил многозначительный взгляд на меч, тонувший в изгибах скомканной ткани. — Далеко же занесло тебя, медведь…

Сначала никто не хотел продолжать разговор. Лишь старуха, расставляющая табуреты, разбивала ледяную тишину все еще живого и теплого помещения, тонущего посреди бескрайних верст мертвого снега.

— Стечение обстоятельств, — наконец произнес странник, подавая кубок хозяину в немой просьбе освежить его.

— Не говори, если не следует. — Мед полился из кувшина, с каждым мгновением побеждая пустоту, царившую внутри чаши. — Я и сам, когда попал сюда, не с большой радостью историю свою рассказывал. Местный конунг живьем бы за нее с меня шкуру спустил. А сейчас… Сейчас, спустя… Сколько же лет прошло? Двадцать? В любом случае побоку уже всем стало, кто я и чем раньше занимался.

Глава 1

Дастгард праздновал. Ежегодный День Петуха нынче обещал стать самым грандиозным событием на всем материке. Даже в полдень в столицу продолжали стекаться потоки странников, наслышанных о грядущем восемьдесят первом дне Солнцестояния позднее остальных и прибывающих лишь к середине праздника.

Тысячи людей, по древней традиции прячущие свои лица за масками, совсем позабыли о манерах. Безликие дордонийцы пировали, галдели, танцевали, выкрикивали непристойности, опрокидывали бочки с вином и аплодировали каждому событию, происходящему в этот день. Одним словом, горожане и гости столицы веселились так, как испокон веков было принято веселиться в день, когда не имеющий ничего крестьянин волей случая мог обзавестись благородным титулом, женой благородных кровей или мешком королевского золота.

Сегодня по Штормплац расхаживали только мужчины и женщины, без деления на расы. Любую расовую принадлежность невозможно было с точностью определить за личиной разноцветных аксессуаров — в Дордонии хватало карликов, которых и в обычные дни можно было легко принять за гномов, а эльфы, выглядящие на старинных гобеленах изящно и грациозно, уже давно, еще с искоренением магии, познали физическую силу, а некоторые из них стались и вовсе здоровее людей, превосходя тех и в росте, и в плечах, скрывая сегодня свои уши под капюшонами и шляпами.

В самом центре площади мужчины сражались на кулаках, добиваясь лишь одного — забрать вложенные в ставку на себя же ситемы, удвоенные имуществом проигравшего; перетягивали канаты, прежде разбегаясь по площади и вербуя в свою команду наиболее здоровых и сильных мужей Дастгарда с единственной целью — не проиграть собственное достоинство; на спор поднимали булыжники, определяющие победителя — того, кто сможет поднять самого тяжелого из них — валунов. Малыши, снующие под ногами, на лету схватывали пример силы и воли своих отцов и вступали в бои друг с другом на деревянных палках, подражая рыцарям с турнира, который в это самое время проходил в Небесном квартале.

Женщины вели себя иначе. Ни одна из них не стремилась доказать кому бы то ни было свое превосходство и тем более тратить на это силы — любая горожанка была уверена в том, что именно она и есть самая прекрасная во всем городе, а стремление доказать это лишь опровергало бы саму очевидность непоколебимого факта. Гостьи столицы довольно быстро усвоили неписаное правило местных и вместе с остальными дамами расплывались по площади, стараясь укрыться в тени — там, где можно было потратить время с пользой и интересом.

Так, возле лавки с изящно расписанной тууринской посудой толпилась часть прекрасного населения столицы, другая небольшая группа светских дам вслушивалась в мелодию трубадура, нарочито играющего разные романтические композиции для привлечения оных, и лишь некоторые женщины ожидали, по-видимому, своих мужчин, наслаждаясь проявлением их мужского начала в забавах, о которых люди должны были бы забыть с появлением первого колеса, но почему-то до сих пор помнящих и получающих от них неизгладимое удовольствие.

Были и иные — мужчины на каблуках с вышитыми гербами на туниках, женщины в шляпках и веерами в руках — одним словом, те, которых даже за безликой маской можно было легко причислить к тому или иному сословию. Избалованные, они не могли решить, чем заняться, и, лишенные всякого покоя, суматошно разбредались по Штормплац, в надежде не упустить ничего интересного и остановиться именно у того развлечения, которое окажется по душе именно им.

Каждому горожанину и гостю столицы сегодня хотелось успеть получить все множество удовольствий, великодушно разрешенных Его Величеством королем Рогаром Вековечным в честь этого великого праздника. Только вот крысиные бега были не менее увлекательным зрелищем, чем представление труппы циркачей, прибывшей накануне и демонстрирующей разные чудеса, доселе невиданные в Дастгарде; а игра со стаканами, под одним из которых был спрятан камушек, не казалась слишком обыденной, чтобы ей предпочли рыцарский турнир, проходящий в Небесном квартале и с каждым часом оставляющий все меньше претендентов на победу, а соответственно, и руку вместе с сердцем баронессы из Тюруна. Штормплац захлебывалась потоками тысяч людей в масках, не в силах уместить всех желающих стать частью основного праздника, и выплевывала навидавшихся зрелищ в соседние районы, освобождая место для тех, кто только спохватился и прибыл на площадь.

Ноэми оказалась одной из безликих, чья очередь была втиснуться в море бродящих по площади зевак.

После того как чародейку вынесло на берег, ей удалось раздобыть плащ и найти маску, благо таких было разбросано по городу неимоверное количество. Сначала она не могла понять, в чем дело и почему все прохожие скрыли свои лица, но потом память пришла в себя и позволила сопоставить факты, известные о Дордонии и уходящем Солнцестоянии — теперь преследователям было практически невозможно выследить ее, такую похожую на тысячи других женщин в городе.

Ноэми решала, как поступить дальше, и, пока новый план не зрел в голове, оглядывалась по сторонам с целью найти что-то, что поможет ей определиться с действиями, которые будет правильно предпринять после побега из королевской темницы.

Она видела сотни бочек с вином, небрежно разливавших вокруг себя добрую треть содержимого, что сегодня принадлежало одновременно всем и никому; двух фехтовальщиков, скорее изображавших какой-то южный танец, а не сражающихся на самом деле; видела, как из одной клетки, накрытой темной накидкой, доносилось рычание, а хозяин того, что было внутри, утверждал, что за железными прутьями сидит самая что ни на есть настоящая Лунная Кошка, которая, по своему обыкновению, водится только в Сумеречной Пустоши, и он покажет ее только тогда, когда рядом с ним наберется достаточно людей, заплативших по одному ситему за столь невиданное зрелище; недалеко от эшафота, который ранее служил местом казни неверных, стоял мужчина, а на цепи, прикованная к нему, сидела абсолютно нагая женщина с татуировкой на лице и тех местах, которые люди со временем привыкли скрывать — охотник на дриад предлагал глянуть на лесную деву и орал, что рассмотрит даже возможность продать ее тому, кто ненавидит диких баб больше его самого; кучка гномов, толпящаяся у небольшой телеги, застланной разными реликвиями, предлагала за скромную плату глянуть на их находки, а за это один из гостей с крайнего севера великодушно обещал некоторые из представленных артефактов продать или даже отдать даром.