Какое оно, небо

Цивилизация, которая возникла на предпоследней планете яркого гиганта Сириуса, по праву считалась старейшей в Галактике.

Крон Фур был подлинным сыном Третьего яруса. Ему и общаться не приходилось с жителями первых двух ярусов, счастливчиками, которые знали, что такое вольный воздух, напоенный дыханием настоящей зелени.

Он в жизни не видел солнца, зная лишь искусственное освещение. И не мудрено. Третий ярус на много миль уходил под землю. За толстыми нейтритовыми плитами бушевала расплавленная магма. Плиты постоянно охлаждались жидким гелием, который день и ночь циркулировал по трубам, утопленным в торцы защитных блоков. Впрочем, понятия "день" и "ночь" носили в Третьем ярусе чисто условный характер. Сутки дозировались здесь машинами – правда, как говорят, в точном соответствии с тем, что происходило там, на поверхности.

Рано утром розовели панели. Пронзительный гонг разбивал вдребезги плотную тишину, какая бывает только глубоко под землей. Транспортные ленты, бегущие все в одном направлении, мгновенно переполнялись. Жители Третьего торопились. Их ждали ненасытные белковые идолы. Отдохнувшие за ночь, они требовали все новой и новой пищи, дать которую мог им только человек. В течение рабочего дня они будут поглощать информацию, накопившуюся за ночь в недрах мозговых клеток этих спешащих людей, все, как один, в синей пластиковой коже, с нездоровым загаром кирпичного оттенка от кварцевых панелей.

Пластиковая кожа, защищавшая от радиации, служила одеждой жителю Третьего со дня рождения и до самой смерти.

Крону вчера исполнилось четырнадцать. Об этом под большим секретом ему сказал Учитель.

Верховники полагали, что знать свой возраст, как и многое другое, жителям Третьего яруса ни к чему. В идеале они вообще ничего не должны знать – ни о себе, ни друг о друге.

В общем, это имело смысл. Чем меньше получит о себе информации подземник, тем лучше. Не для него, а для белкового воспитанника. "Подземник не принадлежит себе" – таков был девиз, вдалбливавшийся с младенческих лет в головы жителей Третьего яруса. Третьеяруснику не приходилось искать цель своей жизни – она была ясна с самого начала: воспитать своего биобрата, белковую копию, которая полетит на новые планеты, готовить их для будущих колонистов. Человек не выдержит огромных перепадов давления и температуры, магнитных бурь в миллионы эрстед, позитронных ливней – да мало ли чем еще может угостить его открытый космос. Манипуляторы тут мало помогут – нельзя же предусмотреть в них все случаи жизни. Да и обходятся они недешево. Иное дело – четырехметровые белковые идолы, выращенные в башнях синтеза. Хотя после полного курса воспитания они и походили во многом на человека, но слеплены были, конечно, совсем из другого теста. Сила и выносливость белковых во много раз превосходили человеческие.

В суровых условиях космоса гибли, конечно, и белковые, но, поскольку это не люди и даже не животные, ни одно из бесчисленных обществ по охране жизни не выражало протеста.

Гибель машины, даже самой совершенной и дорогостоящей, это, в конце концов, неизбежная вещь в таком деле, как освоение новой планеты.

Жители Третьего яруса были лишены личной жизни. Все было подчинено одному – воспитанию биобратьев. По ночам, когда люди забывались в беспокойном сне, их мозг с помощью гипнопедических аппаратов насыщался разнообразной информацией от документальных фильмов, рассказывающих о космических экспедициях, до инструкции по сварке металлов в вакууме.

Сны, сны, сны... Они составляли, наверно, самую яркую часть существования жителей Третьего яруса. И подчас им трудно было определить, где кончается сон и начинается действительность. Что поделаешь? Ученые давно доказали, что во сне человек усваивает информацию лучше и полнее.

Проходила очередная ночь, наступало утро, и информация, опосредствованная человеком, передавалась его биобрату.

Дело в том, что до определенного уровня биобратья не могли критически усваивать информацию, передаваемую им непосредственно, например с помощью микрофильмов. Они бы просто записали ее, запомнили, как магнитная лента "запоминает" мотив. А любой человек, даже самый ограниченный, не просто услышит и запомнит даже примитивную мелодию. Эта мелодия может понравиться ему или не понравиться, она неизбежно вызовет у него в душе более или менее сложную цепь ассоциаций, пусть неосознанных, пробудит какие-то воспоминания, навеет мысли веселые или грустные...

Это то, чего был лишен белковый и что мог дать ему только человек.

Подземники, как муравьи-трудяги, размельчали жвалами пищу для матки. Но сами подземники вряд ли об этом догадывались. Знали об этом верховники, обитавшие, по слухам, где-то наверху, подобно богам.

Отдав биобрату все, накопленное за ночь, подземник тут же забывал то, что еще час назад представало перед ним необычайно ярким и красочным видением. После того как биобрат в течение дня "переписывал" информацию подземника – своего воспитателя, мозг последнего снова становился чист, словно аспидная доска, с которой тряпкой стерли надпись. К вечеру его мозговые клетки можно было уподобить опорожненным стаканам.

Вечер незаметно переходил в ночь... Все начиналось сызнова.

По замыслу верховников, после дневного сеанса связи с биобратом человек должен был начисто забыть то, что увидел предшествовавшей ночью, иначе произошло бы смешение информации, что недопустимо. Белковый мог поглощать информацию только строго отмеренными, дозированными порциями – так уж он был устроен.

По той же причине подземник должен был как можно меньше знать что бы то ни было как о себе, так и о других. К чему? Он был всего-навсего переносчиком информации, и лишние данные только перегружали бы мозг, являясь ненужным балластом.

И потом, информацию о себе стереть труднее, она может остаться навсегда.

Подземники не запоминали друг друга, они не знали никаких родственных связей. Сплошная безликая масса, которая утром образовывала прилив, а вечером – отлив, растекаясь по стерильно чистым комнатам-сотам.

Удивительно, что с некоторых пор Крон Фур приметил. эту высокую сутуловатую фигуру. Было что-то в глазах этого человека, что обращало на себя внимание. Это не были пустые, лишенные выражения глаза подземников. Мальчик чувствовал, что человек чем-то его притягивает. А разве одно то, что он запомнил этого высокого старика, не было само по себе необычным?

Несколько дней подряд они встречались спозаранку на бегущей ленте, и однажды старик даже улыбнулся Крону и еле заметно подмигнул. Пластиковая кожа сидела на старике неловко, топорщилась, будто с чужого плеча, хотя это исключалось: защитная оболочка напрыскивалась на тело подземника.

Однажды руки их встретились на каучуковом перилебесконечной змее, лоснящейся в рассветном блеске панелей. Крон вздрогнул от прикосновения сухой ладони.

– После сеанса загляни ко мне, – прошептал старик, глядя куда-то в сторону. – Отсек 12, комната 626. Запомни: 626.

И он запомнил эти цифры – впервые в жизни он уходил от биобрата, что-то унося в своей памяти.

"Отсек 12, комната 626", – повторял Крон, переходя с ленты на ленту.

Старик открыл сразу, будто ждал его. Он усадил Крона в пластиковое кресло, тотчас удобно изменившее форму, а сам сел на странный треножник, стоявший в углу.

– Меня зовут... – начал мальчик. Он хотел выложить то единственное, что знал.

– Знаю: Крон Фур, – перебил старик. – Тебя это удивляет? Я знаю еще многое.

– Но как же ты...

– Запоминаю? Я научу тебя. Человек не может жить без памяти, иначе он превращается в робота.

В этот вечер они говорили недолго – старик все время тревожно поглядывал на дверь.

– Встретимся завтра, – сказал он, прощаясь.

– Скажи мне...

– Зови меня Учитель, – так тебе легче будет запомнить.

– Скажи, Учитель, как я тебя узнаю?

– Об этом не беспокойся. – Старик ласково потрепал его волосы. – Я сам разыщу тебя. Утром, на ленте. А потом, когда память у тебя окрепнет, ты сам запомнишь и номер моей комнаты, и многое другое.

– Но если я буду запоминать... Как же мой белковый?

– Прежде всего человек, а потом уже – белковый брат, сказал старик.

– Зачем они вообще – белковые братья? – спросил Крон.

– Я расскажу тебе завтра. А пока ступай.

Но они не встретились ни завтра, ни послезавтра. Крон позабыл Учителя, его лицо, руки и голос, он ощущал лишь глухую, неосознанную тоску. Ему все время казалось, что он что-то потерял, но что именно – мальчик не мог сказать.

Белковый вел себя беспокойно, капризничал. Сегодня он целый сеанс норовил схватить Крона. А ручищи у белкового будь здоров. Крон сам видел, как белковые, прошедшие курс обучения, по команде оператора послушно связывали в узел стальной рельс... Но жаловаться некому. Может быть, завтра гигант утихомирится.

– Вот ты где, малыш.

Крон вздрогнул. На его руку опустилась горячая ладонь. И воскрешение в памяти забытого лица Учителя было для мальчика радостней, чем для Колумба, вцепившегося в борт "Санта Марии", видение земли.

В этот раз они говорили долго.

Учитель, увлекшись, рассказывал о мироздании, о планетах и звездах. Крон напряженно ловил каждое слово, стараясь запомнить. Он чувствовал, будто с глаз его спала пелена и путы, сковывавшие память, распались.

– Каждая звезда – это огромное пылающее солнце, – сказал Учитель.

– Да, я вспоминаю... Мне снилось однажды... Корабль... Я – в капитанской рубке... И на обзорном экране – мохнатый огненный шар...

– Это солнце.

– Но я не помню. Ничего не могу вспомнить больше...

– Я верю, ты увидишь солнце.

– Кварцевое?

– Нет, настоящее.

– А ты видел солнце, Учитель?

– Видел... когда-то.

– Расскажи, – попросил Крон.

– Оно ласково греет. А смотреть на него больно – настолько оно яркое. Как расплавленное золото.

– Золото? Я видел расплавленное золото. Припоминаю... Мне снилась добыча тяжелых металлов, которые встречаются в коре планет. На солнце тоже есть люди?

– Нет, жизнь на солнце невозможна. Она может появиться лишь на планетах – небесных телах, которые обращаются вокруг материнского светила. Вот и мы, люди, живем на планете, которая называется Эльма.

– Эльма, – повторил Крон.

– Когда-то люди жили только на поверхности Эльмы. Теперь же их так много, что они обжили всю планету насквозь. Первый ярус находится над Эльмой, Второй – на ее поверхности, а Третий, в котором мы с тобой, – внутри планеты. Говорят, главный зал, который мы каждый день пересекаем, приходится как раз на центр Эльмы.

– Счастлив тот, кто может видеть солнце, – сказал Крон.

– Ты увидишь его, – повторил Учитель.

С течением времени Крон научился различать людей. Он с изумлением обнаружил, что все они разные. Он многое уже запомнил, но больше всего запал ему в душу рассказ Учителя о небе.

– Наша планета окутана атмосферной оболочкой, – рассказывал однажды Учитель. – Ты видел когда-нибудь небо? Снилось оно тебе?

– Небо? – повторил Крон. Он покачал головой. – Не знаю. Не помню. Какое оно, небо?

Учитель задумался. Вертикальная складка рассекла переносицу.

– Небо – это самое чудесное, что может представить себе человек. Когда смотришь вдаль, кажется, что небо смыкается с землей. И в то же время небо необъятно. Оно все время меняется-то хмурится, то улыбается...

– А какого оно цвета? – спросил мальчик.

– Голубого.

– Какой это цвет – голубой?

– Ты не знаешь голубого цвета, малыш, – сказал Учитель. – И потом, небо описать нельзя. Его надо увидеть.

– Я пробьюсь в Первый ярус! – сказал Крон. – И увижу небо. И солнце.

– Выйти из Третьего яруса трудно, – сказал Учитель. – Даже если тебе удастся миновать магнитную защиту... Едва ты появишься наверху, тебя узнают и схватят.

– Как меня узнают?

– Жители верхних отсеков не знают пластиковой кожи. Им не надо бояться радиации. И твой вид будет всем бросаться в глаза.

– Я сниму с себя пластик! – воскликнул Крон.

– Это не легче, чем содрать с себя собственную кожу, – сказал Учитель.

Мог ли знать Крон, что это был их последний разговор? После той встречи Учитель исчез. Когда на следующий день после дневного сеанса Крон подошел к знакомой двери и постучал условным стуком, из комнаты вышел незнакомый человек.

– Мне... Учитель, – растерялся Крон.

Улыбка на лице человека казалась приклеенной.

– Здесь жил... до вас... другой человек, – запинаясь, произнес Крон.

Человек безучастно смотрел в дальний конец до отчаянья ровного коридора. Он, казалось, не замечал Крона, и улыбка по-прежнему уродовала безучастное лицо, похожее на маску. "Да ведь он спит, – осенило вдруг Крона. – Ну да, уже уснул, наверно. И видит очередной сон, который завтра, передав своему белковому, забудет начисто. Почему же он поднялся на стук? Учитель объяснял как-то: гипнотический сон отличается от обычного. Учитель... Где он теперь? Что с ним сделали?"

Крон повернул человека, легонько подтолкнул, и тот, переставляя ноги, словно манекен, двинулся в глубь комнаты. Дверь захлопнулась.

Учитель намекал, что он тайком пробрался в Третий ярус, просмотрев информационные карточки нескольких подземников и среди них-карточку Крона. (Из нее-то он и узнал такие тайные вещи, как день рождения Крона.) "Я должен пробудить вас к человеческой жизни", – не совсем понятно сказал Учитель. И еще сказал, что если поймают – ему несдобровать.

Неужели Учителя выследили?

Крон медленно брел по отсеку, опустив голову. Рядом бежала лента, как всегда в эту пору, переполненная людьми. Это только кажется, что они одинаковые. Одеяния одинаковые, это верно. Но каждый из них – это целый мир собственных мыслей и чувств. Верно, уснувший мир. Но его нужно пробудить!

Может быть, Крон думал и не совсем такими словами. Возможно, мысли его были не такими четкими. Но общий их ход был именно таков.

Подходя к собственному жилью, как две капли воды похожему на комнату Учителя, Крон вспомнил бессмысленное лицо нового жильца, помещенного за дверью № 626. Неужто и он, Крон, раньше был таким? Нужно пробудить их от сна, всех, живущих в Третьем! Но в одиночку он ничего не сможет сделать. Нужно пробиться туда, наверх, и разыскать единомышленников Учителя. Они есть, должны быть! Возможно, они и не знают о своих братьях, лишенных памяти, которые томятся в Третьем ярусе, служа лишь воспитателями для белковых идолов.

А может, Учителя не схватили и он где-то здесь, нужно только поискать хорошенько?

Несколько дней Крон бегал по этажам и отсекам так, что сердце едва не выскочило из груди. Метания Крона не остались незамеченными. Фотоэлементы, вмонтированные в каждом перекрестке, зафиксировали необычную активность подростка. Еще два-три негласных замечания – и Крону пришлось бы несладко: для тех, чье поведение отклонялось от средней нормы, имелся особый отсек с бронированными стенами...

К счастью, Крон и сам понял, что поиски Учителя тщетны.

После этого наступил период упадка сил. Мальчик еле переставлял ноги, налитые свинцовой тяжестью. Усилием воли он заставлял себя быть таким, как все: ел по утрам прессованные брикеты хлореллы, торопился по утрам к ненасытному воспитаннику, ловко перескакивал с одной быстрой ленты на другую. По ночам же долго лежал без сна, сопротивляясь гипнозу. Но его белковый воспитанник, несмотря на то что Крон почти не видел снов, не мог пожаловаться на отсутствие информации:

Крон передавал белковому то, что рассказывал ему Учитель, и, похоже, воспитаннику это нравилось – до поры до времени.

Теперь, после того как исчез Учитель, одна мысль завладела Кроном: пробиться наверх, к солнцу и небу. Глядя на светящиеся панели, он не мог не думать о далеком солнце. Но чтобы увидеть его, нужно было преодолеть несколько тысяч миль подземного слоя.

Сначала необходимо было избавиться от пластиковой кожи.

Решившись, Крон сделал надрез на левой руке и попробовал содрать лоскут, но от резкой боли едва не потерял сознание. Однако после нескольких неудачных попыток дело наладилось. Крон умудрился с помощью скальпеля срезать тонкий слой на грани между пластиком и кожей. Наутро он подклеивал то, что содрал ночью, чтобы ничем не отличаться от своих многочисленных безликих – пока что! – коллег.

Наконец глубокой ночью Крон завершил свой мучительный труд. Он срезал последний кусок пластиковой кожи и отложил его в сторону. Дело шло к рассвету. Вотвот стены начнут наливаться утренним светом, и механическая рука протянет из ниши брикеты завтрака. Затем ударит гонг, знаменуя начало нового дневного цикла...

Крон аккуратно свернул старый вязаный шарф, подаренный Учителем. Учитель рассказывал, что счастливцы, обитающие в верхних ярусах, носят набедренные повязки. А другого материала, кроме шарфа, у Крона не было.

Когда после повелительного сигнала гонга Крон выскочил в коридор, здесь уже было полно спешащих людей. Бледные после гипнотического сна, они походили на безмолвных призраков. Даже кварцевый загар не скрашивал их лиц.

Невысокая фигура отделилась от общего потока и юркнула в узкий проход, протиснуться в который можно было только боком. Крону показалось, что сторожевой фотоэлемент изумленно мигнул, но раздумывать было некогда. Теперь одна надежда вырваться отсюда, пробиться наверх.

Худенький мальчик, пугливо оглядываясь, поправил набедренную повязку и шагнул в капсулу. В просторной капсуле было пусто, только плотный мужчина, пыхтя, возился у пульта.

– Поехали, что ли? – бросил он, не глядя. Крон что-то пробормотал.

– Ладно, ладно, уж и пошутить нельзя, – примирительно сказал мужчина. Он стер с панели несуществующее пятнышко. – Я, знаешь, когда опускаюсь в эту преисподнюю, становлюсь сам не свой. Так и жду, что меня кто-нибудь зацапает, напялит дурацкую пластиковую шкуру и превратит в одного из этих несчастных воспитателей. Понимаю, конечно, бояться нечего. Третий ярус давно заполнен, но ничего поделать с собой не могу. А тут еще ты подливаешь масла в огонь...

Крон сидел ни жив ни мертв. Он забился в изогнутую стенку, отделявшую заднее сиденье. Крон понимал, что лифтер принял его за кого-то другого, и с ужасом думал, что будет, когда обман откроется.

– Не хочешь отвечать – не надо, – сказал лифтер. – Включай антиграв!

Крон мигом сообразил, что сейчас они двинутся наверх и что речь идет о противоперегрузочном устройстве. Учитель рассказывал об опасных перегрузках, которые возникают при ускоренном движении. Да и сам Крон, когда его препарированная память начала понемногу восстанавливаться, часто припоминал сны, связанные с космическими полетами. В этих полетах значительное место занимала борьба с перегрузками. Люди перемещались по кораблю в манипуляторах, без которых были беспомощны, словно младенцы. Но даже хитроумные манипуляторы не спасали их от ужасной силы тяжести, если ускорение звездолета было слишком велико.

Что же ему делать сейчас?.. Как включается антиграв, Крон не знал. Но не обращаться же к лифтеру. Он сразу обнаружит ошибку, и тогда...

Пол дрогнул. По тому, как отяжелели руки, Крон понял, что капсула двинулась вверх.

В одном из фильмов-снов Крон видел запуски первых людей в околоземное пространство. Это были, конечно, не документальные кадры. По старинным рисункам и схемам были воспроизведены первые бустеры. Крону запомнилось, как пилоты пытались преодолеть перегрузки. Они старались лечь в направлении, перпендикулярном движению ракеты.

Этим опытом Крон воспользовался сейчас. Он вытянулся на узком шершавом сиденье. Пахло потревоженной пылью, нагретым металлом и почему-то старой кожей, хотя ее, конечно, и в помине не было в этом маленьком царстве синтетики.

Капсула стремительно набирала скорость – тело мальчика окаменело от тяжести. Рука затекла, но изменить ее положение было невероятно трудно.

Он дышал медленно и неглубоко. Кто-то невидимый накладывал на грудь одну за другой стальные пластины. И когда дышать стало совсем невмоготу, кто-то одним ударом сшиб все стальные пластины. Кровь прилила к голове, и Крон почувствовал, что лежит на мягчайшей перине: наступила невесомость. Он вовремя ухватился за подлокотник – иначе летать бы ему по всей капсуле, словно пылинке в прожекторном луче.

– Остановить на Среднем? – услышал Крон вопрос лифтера.

Крон промолчал – он боялся голосом выдать себя. Да и что он мог ответить?

– Хорошо уж. Остановимся. Я зла не помню. Только смотри недолго там любезничай – шеф к одиннадцати велел быть на месте, – добродушно проворчал толстый лифтер.

Крон изо всех сил вцепился в подлокотники, чтобы не взлететь к потолку капсулы. Подъемник качнулся и замер.

– Значит, догово... – лифтер поперхнулся. Глаза его округлились. Он смотрел на мальчика, словно на джинна, внезапно выскочившего из почтенной бутылки со стандартной невинной этикеткой.

Крон, не отрывая глаз от лифтера, сделал шаг к люку.

– Постой! Кто ты?..

Крон одним прыжком отскочил к люку и рывком открыл его. Выскакивая, он больно ушибся плечом. Рассеянный матовый свет ударил в глаза.

Сзади донесся вопль, от которого у Крона сжалось сердце. Расталкивая людей – часть их была, как Крон, в набедренных повязках, часть – в странных серебристых одеяниях, – Крон бросился к единственному знакомому предмету, который он успел увидеть, – это была бегущая лента, точь-в-точь такая же, как там, в Третьем ярусе. Минуя промежуточные ленты, Крон прыгнул на самую быструю. Одновременно он успел ухватиться за поручень. От рывка потемнело в глазах. И снова – переходы, туннели и стены, стены, стены...

И вдруг, словно по мановению волшебного жезла, стены исчезли. Это было похоже на чудо. Задохнувшийся от восторга Крон вертел головой во все стороны – стен не было. Потолка не было тоже.

Крон сошел с ленты и медленно побрел по упругому пластику. Пластик поглощал звуки. Здесь было безлюдно. Это и есть поверхность Земли, о которой рассказывал Учитель? Странно. Крон представлял ее совсем не такой. Огромные аппараты, упругая поверхность пола – явно искусственного происхождения. Где же птицы и зелень? Где небо и солнце? Где, наконец, люди?

Мальчик обрадовался, когда из-за кубического аппарата, плоскости которого, ежесекундно меняли цвет, отчего казалось, что они подмигивают, появилась согбенная человеческая фигура. Человек был стар, очень стар. Дрожащей рукой запахнул он тунику и поднял на Крона выцветшие глаза.

– Почему ты здесь? – спросил старик, когда мальчик остановился перед ним.

– Я искал путь наверх, – сказал Крон.

– Зачем?

– Увидеть солнце. И небо.

– Небо? Ну и как, видел ты его?

– Но вот же оно. – Крон указал вверх. – Над нами.

Старик прислонился к кубу.

– Какое же это небо, – сказал он. – Это просто пластиковый купол. С меняющейся окраской. И пластиковый пол. И прозрачные пластиковые стены, чтоб им пусто было.

– А это... Разве это не поверхность Земли?

– До поверхности, говорят, еще добрых два десятка миль. Я там не был. Всю жизнь провел в этой проклятой коробке. Знаменитый киберолог. В прошлом! А теперь я им уже не нужен, старик кивнул на окружающие автоматы. – Сами собой руководят, вот какая штука. Но куда я денусь? Здесь вся моя жизнь. Вот и брожу... без толку, конечно. – Старик махнул рукой. Он вздохнул и продолжал: – А я тоже слышал... Интересно, какое оно, небо?

– Почему же ты пытался пробиться к нему?

– Первый ярус. Как туда проникнешь?

– А это... Разве это не Первый ярус?

– Второй. Да кто ты такой? – спросил старик со вновь проснувшимся подозрением.

– Я... из Третьего яруса, – вырвалось у Крона, и он тут же пожалел о сказанном.

Но старик принял слова мальчика за шутку. Лицо его осветилось улыбкой, отчего неожиданно помолодело.

– Эге, да ты, я вижу, шутник, – сказал старик. Но улыбка тут же сбежала с его лица... – Третий... – медленно произнес он. – Тот, кто туда попал, уже не возвращается. Говорят, человека там лишают памяти... Да мало ли что еще выдумывают.

Старик, видимо, устал стоять. Он опустился на корточки, жестом пригласив Крона присесть рядом.

– У тебя, наверно, свободный день? – сказал словоохотливый старик. Крон промолчал, но старый киберолог, кажется, и не ждал ответа. – Любознательность – похвальная черта, продолжал он, – я сам когда-то был таким. Давно это было... Но смотри будь осторожен. Ты же знаешь, что никому не разрешается переступать границы своего отсека?

Крон кивнул.

– Хорошо, что тебя встретил я. А если бы это был механический страж? – Старик помолчал. – Слишком много нас, людей. И на Земле, и в космосе.

– Но новые планеты... – решился вставить Крон, с жадностью поглощавший каждое слово старика. Мозг мальчика, лишь недавно освободившийся от пут гипноза, был подобен сухой губке, которая впитывает каждую каплю влаги.

– А, новые планеты... – старик сделал пренебрежительный жест. – Когда-то на них очень надеялись. Но они не оправдали надежд. Слишком долго и трудно приходится обживать каждую.

– Даже с помощью белковых братьев?

– А ты откуда знаешь о белковых братьях? – старик даже привстал от удивления.

– Так... слышал... – смешался Крон.

У мальчика затекли ноги, но он не решался подняться и продолжать путь. Вдруг, только он встанет, старик поднимет тревогу и его схватят? Поэтому Крон продолжал выслушивать разглагольствования случайного собеседника, думая в то же время о далеком небе, ибо мечта, которая жила в нем, была сильнее всего на свете.

– Какой путь ведет на поверхность? – спросил Крон.

– Небо далеко... До него не добраться, поверь мне, малыш, – сказал старик. – Я тоже когда-то мечтал посмотреть на него. Раньше людей на Земле было мало. И они жили под открытым небом. И чувствовали себя счастливыми. Но болезнь развивалась...

– Какая болезнь?

– А, я не объяснил тебе. Сам я понял это давно. Видишь ли, малыш, жизнь сама по себе – это аномалия, понимаешь? Отклонение от нормы. Я бы сказал, что жизнь – это болезнь материи. Поначалу эта болезнь поразила лишь поверхность нашей планеты, но время шло, и болезнь развивалась вглубь. Теперь она глубоко въелась в грудь планеты, проела ее насквозь: ведь Земля теперь – это сплошной клубок жизни. Но мало этого – человек переселяется на другие планеты. Таков, видимо, закон этого странного и удивительного явления – жизни. Кто знает? Может быть, где-то и обитают более разумные существа. И более человечные. Не такие, как человек.

Крон мог бы возразить старику. Рассказать об Учителе, о его мечте – уничтожить позорный Третий ярус и вернуть людям их достоинство. Но Крон промолчал. Слишком большая ответственность – перед всеми, кто остался там, – легла на его хрупкие плечи, и он не имел права рисковать. Кажется, его собеседник – не тот человек, кто мог бы стать его единомышленником. Но такие люди, как Учитель, еще встретятся. Не могут не встретиться! Им он расскажет все, и они вместе решат, с чего начать.

Но сначала нужно увидеть небо. И солнце...

– Небо видят только избранные, – устало произнес старик.

– Но почему? Разве небо не принадлежит всем?

– Ты молод и глуп, – строго сказал старик. – Если человек увидит небо, разве захочет он жить под землей?

– Скажи, отец, есть же все-таки путь наверх?

– Ну, уж если тебе собственная жизнь не дорога...

И старик рассказал Крону о последнем кордоне, о ловушках и опасностях, подстерегающих отважного, который вздумал бы пробиться наверх.

– Но я не слышал о таких смельчаках, – грустно покачал головой старик. – Наверно, ловушки заржавели в бездействии. Нет. Нет теперь настоящих людей!..

...Крон, постигший азы науки бесстрашия, сумел преодолеть все. Возможно, его принимали за избранного – жителя Первого яруса, – настолько уверенно он держался. И вряд ли кто-нибудь догадывался, как отчаянно колотилось при этом маленькое сердце.

Огромные дома-утесы вблизи напоминали медовые соты. В воздухе носились летательные аппараты. Дома уступами сбегали вниз, и на каждом уступе копошились люди-муравьи, счастливые первоярусники.

Кто-то ласково коснулся его щек. "Ветер", – вспомнил Крон. Он поднял глаза. Ненавистного потолка над ним не было. Высоко, насколько хватало глаз, раскинулся ослепительный голубой шатер. Белые облака неторопливо шествовали к горизонту, иззубренному пиками домов Рассветный пожар пылал на востоке так же безмятежно и раскованно, как тысячу лет назад.

А Крон все смотрел, смотрел не отрываясь на синее переливающееся, бездонное... В этот миг он понял, что человек не может без неба.