К вопросу о природе семейного счастья

Шумил Павел ЖЕСТОКИЕ СКАЗКИ СКАЗКА N3 К ВОПРОСУ О ПРИРОДЕ СЕМЕЙНОГО СЧАСТЬЯ

… Бор вернулся из драйва, положил тяжелые кулаки на стол и сказал:

— Все! Я в эти игры не играю.

И тогда мне стало страшно. Потому что Бор был десантник от бога. Потому что, если он сломался, то что же с нами будет?

Тон хотел свести все на шутку.

— Куда же ты пойдешь? Ты ж кроме десанта ничего не знаешь.

— Отдохну, осмотрюсь. Баб трахать буду. Детей заведу. Я последний в роду. Мне род продолжать надо.

А Мета сказала:

— Я под тебя лягу и рожу тебе ребенка. Не уходи из десанта.

Все знали, что Бор и Мета терпеть друг друга не могли. Бор долго-долго на нее смотрел, а потом сказал:

— На что ты мне такая нужна? Нервы портить? Пройдешь психоформирование с импринтингом, с оптимизацией под мой психопрофиль, тогда подумаю.

— Пройду. Какой глубины?

— Ноль восемьдесят пять.

Люди нашей профессии всякого повидали, но тут наступила тишина. У нас в десанте имеется много разных штучек, о которых простым смертным лучше не знать. Психотроника — одна из таких игрушек. Согласиться на оптимизацию под чужой психопрофиль — это значит потерять себя. Стать новой личностью. А с импринтингом — это значит стать рабом. В данном случае — рабыней. Идеальной рабыней для Бора, имеющей лишь 15% свободы воли.

— Мета, прекрати, — неуверенно проговорил Тон.

— Я серьезно. Мало нас что-ли в драйвах гибнет. Считайте, что усохла в драйве. Если Бор вернется в десант, значит жила не зря. Всем понятно?

Мета заводная. Я смотрел на нее и думал, останется ли она такой же красивой, если Бор не отступит. Черт возьми, конечно останется. Ее красоту даже шрамы не портят. Напротив, загадочности придают. Хочется провести по ним пальцем, взять лицо в ладони… Тьфу! О чем я думаю! Бор должен отступить. Неужели он не понимает?..

Бор не отступил.

— Сниму психопрофиль. У тебя полчаса, — сказал он и вышел.

— Ты на фонтан села? — зло спросил Ген. — Тебе по голове настучать или по заднице? Я торможу Бора.

Апельсин врезался в дверь рядом с его головой. И разлетелся как снежок. Ген остановился, медленно развернулся и стер ладонью брызги с лица.

— От винта, Ген. Спасибо за заботу, но я уже в драйве. Парни, у кого есть, чем горло промочить?

Я достал из заднего кармана фляжку с коньяком, и оказался третьим. Мета обвела релаксационную взглядом, выдернула нож из ножен в голенище сапога и разрезала пять апельсинов пополам. Потом, взяв половинку, воткнула над вазой нож в мякоть, провернула, вырезав лунку.

— Чем не стаканы? Сом, наливай.

Мы разобрали импровизированную посуду.

— За Мету, — сказала она. — Славная была девчонка, хотя и стерва немалая. Если кому-то копыта отдавила, не держите на нее зла.

Я выпил коньяк и закусил апельсином. Пальцы стали липкими от сока. Вкуса не почувствовал. В голове две мысли: «Бор остается в десанте» и «Нельзя же так, в самом деле!»

— Проглоты! Какого черта посуду съели? Вам же хуже! Мне больше достанется, — обругала нас Мета и приложилась прямо к горлышку. — А помнишь, Ник, как ты нас с Геном вытаскивал?

Я кивнул. Вытаскивать — моя работа. Но, чтобы я смог вытащить, десантник должен дойти до круга возврата. Они не дошли до него пяти километров. Это предельная дистанция. Сфера захвата сжалась до полутора метров и скакала как поплавок на волнах. Она и на самом деле была поплавком, так как штормило, с океана накатывали на берег четырехметровые валы, и я никак не мог скомпенсировать гравитацию от перемещения водяных масс в полосе прибоя. Ни один компьютер не может справиться с такой задачей, потому что у него нет интуиции. Человек тоже не может. Ему не хватает скорости реакции. Но все же, я их вытащил. Мокрых, истекающих кровью. Сжавшихся, чтобы облегчить мне работу. Обнявших друг друга. Клубок рук и ног вокруг коробочки маяка. Вытащил… Двоих из четверых. Бывало и хуже. До двух оставшихся маяков было двадцать семь и сто девять километров. На удалении двадцать семь я мог бы вытащить муравья. Но не человека. И координаты маяков оставались неизменными. Пока не сели аккумуляторы. Усохли парни…

Хирурги предпочитают не знать близко того, кого режут. Это не мой стиль. Я хочу знать, кто там. Чтоб бороться не за абстрактного представителя высших приматов, а за живого, теплого человека. Чтоб живот охватывало холодом и дрожали руки. Потому что, если я ошибусь, то как раз зарежу. Разрежу пополам. Вытащу половину. Как было с Томом.

Том почти дошел. Пять тысяч двести метров до круга. Он полз из последних сил и волочил за собой ногу. Там была ночь, тихая и безветренная. Океан застыл как стекло. Я мог очень точно нацелить сферу. Но Том в нее не вмещался. Если б он подтянул ноги… Мы с медиками час ждали, но он не шевелился. Тогда я принял решение. Сжал сферу до метра и первым захватом вытащил ноги. На десять сантиметров выше колен, чтоб не изуродовать коленный сустав. Вторым захватом — тело и два центнера пропитанного кровью песка.

Медики пришили ему ноги, залатали остальные прорехи в шкуре, но в драйвы он больше не ходит. Дежурит за пультом, подменяет эндеров, пока маяки далеко от круга. И уже третий год в этот день ставит мне бутылку. Утверждает, что будь на финише кто другой, ковылять бы ему на протезах. Хотя, как я уже сказал, погода в тот день была тихая. Любой эндер бы справился…

Бор появился в дверном проеме, но входить не стал. Так и стоял, засунув руки в карманы, прислонившись к косяку.

— Я настроил аппаратуру. Осталось надеть шлем и нажать кнопку. Все в твоих руках, Мета.

— Ты не знаешь, какая я стерва, Бор. Шлем я надену, но кнопку нажмешь ты. Тебя будет мучить совесть и ночные кошмары до конца жизни.

— Твоими стараниями конец наступит быстро. Назови хоть одного из наших, дожившего до сорока пяти.

Мета протянула ему фляжку.

— Хлебни для храбрости.

— Спасибо. Я нажму кнопку, но по твоей команде. Вдруг передумаешь. Я не обижусь.

Так, препираясь, они ушли в «психушку».

А мы остались.

Каждый думал очень о многом. И боялся поднять глаза. Чтоб не встретиться с кем-то взглядом. Любой хотел бы очутиться на месте Бора. Мы все слегка сходили с ума по Мете. Но кто пробовал целовать глыбу сухого льда? Впечатление острое и своеобразное. Вот так отшивала нас Мета. А Бору она достанется мягкая и послушная. Или, наоборот, острая и жгучая как перец. Но именно такая, какая ему нужна. Оптимизированная под него. Кто бы не мечтал об этом? Но Мета была одной из нас. Боевым товарищем. И мы боялись поднять глаза.

— Ник здесь?

— Что случилось?

— Лань вне круга.

— Сколько до нее?

— Три восемьсот. Но штормит и у них, и у нас.

— Что с ней? — это я спросил уже на ходу.

— Видимо, флайкер ультразвуком глушанул.

Лань была славной девчонкой. Мы много раз были с ней близки. Я прикинул ситуацию. Три восемьсот — это хорошо. Сфера захвата больше трех метров. Нет, чуть меньше. А то, что штормит и тут, и там, очень плохо. Придется гасить наложение колебаний. А я выпил пятьдесят граммов коньяку. Зараза! В такой момент…

Последние десять тысяч метров — самые опасные. Потому что устал. Потому что голая как стол равнина. Ты на ней — мишень. Потому что боекомплект на исходе. А часто — на нулях. Остается одно — двигаться с максимальной скоростью. Десять тысяч. Тридцать пять минут. Этого рекорда пока никто не побил. Беда в том, что все смертоносные твари двигаются раз в восемь быстрее.

Мой пульт уже включили. Я размял руки, взялся за джойстики, вдел указательные пальцы в кольца. Кто-то из молодых встал рядом, готовый выполнить любую команду.

— Я в работе.

Сфера захвата перешла под мой контроль. Судя по тому, насколько четкая и подробная картинка была на мониторе, Лань пытались вытащить не менее четверти часа.

Все дело в том, что мы не знаем, что происходит ТАМ за пределами сферы захвата. Но комп лоцирует то, что внутри сферы. И, когда сфера мечется по всем трем осям, постепенно комп накапливает информацию о рельефе того места. Вроде того, как слепой ощупывает предметы пальцами. Неживая природа ведь, как правило, неподвижна. Если не считать волн. Океан, колыбель жизни, ети его…

Минуты две я просто присматриваюсь к мечущейся сфере на экране монитора. Пока не въезжаю в ритм. Все верно, наложение двух отнюдь не гармоничных колебаний. Левая рука сама по себе начинает подбирать ритм одного из них. Того, которое я условно назвал «вперед-назад». Указательный палец пока не использую. Это потом. Когда ритм зазвучал внутри, подключаю правую руку. Она гасит колебания «вправо-влево». Отлично. Теперь — подобраться к маяку. К телу. Лань лежит на спине, раскинув руки. Вот пакость! Броски сферы все еще составляют три метра. Теперь это беспорядочная вибрация. Ничего, перезимуем.

— Финиш-контакт, — командую я, и молодой вставляет мне в рот загубник с единственным контактом. Стоит сжать зубы, и произойдет захват. Почему зубы? Потому что от зубов до мозга путь короткий. Сигнал быстрей доходит.

Теперь я работаю не только джойстиками, но и кольцами. Сфера скачет, и я никак не могу ее стабилизировать. Мешает выпитый коньяк. Я вспоминаю, по какому поводу его выпил, и челюсти непроизвольно сводит. В последний момент успел рвануть сферу вниз и влево.

В приемный бассейн поступает полтора десятка кубометров сырого песка. Кажется, тело не задел.

Точно не задел. Теперь выждать пару минут, пока накопится энергия для следующего захвата, успокоить нервы и выяснить ситуацию.

Отлично! Грунт обвалился в каверну, которую я устроил, образовалась воронка, и Лань скатилась в нее. Головой вниз, но теперь она вдвое компактней. Можно работать. Ритм левой руки. Есть… Ритм правой руки…

Дьявольщина! Да что же это? Зыбучий песок?

И в ту же секунду я понимаю, что это. Воронку заливает. Еще две минуты, и Лань утонет. Скроется под водой, захлебнется. А я перестану видеть ее, видеть воронку. Останется плоская поверхность!

Холодный уж сворачивается в животе. Мне страшно. Руки живут своей жизнью. Сфера скачет как раскидай на резинке. Внезапно зубы сами собой сжимаются. Есть захват.

Закрываю глаза и расслабляюсь. Если не зарезал, одно из двух. Или она здесь, или там. Если там, у меня две минуты. На дозарядку. Если здесь, торопиться некуда. Если зарезал, тем более.

Крики. Радостные. Меня бьют по спине. Открываю глаза. Монитор уже погас, пульт отключен. Разжимаю сведенные челюсти, выплевываю финиш-контакт. Сколько народа вокруг. Все смеются, кричат. Зачем так громко? Кто-то рисует на доске схему. Сфера первого захвата на глубине трех метров, образование воронки, стрелочка показывает, как Лань сползает в воронку и складывается пополам. Сфера второго захвата. Оказывается, я изобрел новый прием. Компактор Ника. Никто не подумал, что Лань чуть не утонула.

— Тихо! — говорю я, и наступает тишина. — Никогда так не делайте. Это было глупо. Лань чуть не утонула. У меня не было времени на стабилизацию.

В зал входит Лань. Мокрая, грязная. Ее поддерживают под руки, а из носа идет кровь. И она еще не оправилась от ультразвукового удара.

— Кто меня тащил? — спрашивает она. Народ расступается, образуя живой коридор. Лань идет ко мне. Какой фортель сегодня выкинет?

Я тру ладонями лицо и вытягиваю вперед правую руку. Пальцы дрожат крупной дрожью. Лань встает на колени и целует их. Из носа прямо мне на ладонь падает капля крови. Лань смущенно улыбается и слизывает ее.

— Трудно было?

— Очень.

— Ты никогда так не говорил.

— Да. Тебе сказали, что ты последняя? Час назад вернулся Бор. И уже накуролесил. Остальные — еще раньше. Удачный драйв. Я пойду, отдохну.

Лани все наперебой предлагают просмотреть запись. Это штрих. Такого обычно не бывает. Вернулся десантник, не усох, не зарезали — значит, порядок. Чего там смотреть?

Возвращаюсь в релаксационную, смотрю на часы. Господи, всего двадцать минут прошло. Все взгляды устремляются на меня.

— Удачный драйв, — говорю я, беру со стола свою фляжку и трясу над ухом. Пусто. Сую в задний карман брюк. Попадаю не сразу.

— У кого крепкое осталось?

Тон протягивает фляжку.

— Ребята, договаривались же здесь не пить. Второй раз сегодня. Нельзя же так, — укоряет Кон.

— Нельзя?! — ору я. — А работать за кругом можно?! А ты хоть раз работал при параллельных штормах? — срываю крышку и пью крепкое как воду. Коньяк течет по подбородку и за шиворот. Фляга пустеет.

— Ну вот, на тебя наорал, сразу на душе легче стало, — пытаюсь загладить неловкость. Все улыбаются, будто сказал что-то очень смешное.

— Тяжелый был финиш?

— Обычный, — отвечаю я, усаживаясь в кресло. — Удачный драйв. Все на финише, и все на ногах.

Прикидываю, что психопрофилирование Меты займет часа четыре. Значит, можно ненадолго отрубиться. Завтра тоже день свободный. Удачный драйв. Такого удачного давно не было. Все четверо — и ни царапины.

Надолго отрубиться не удается. Прибегает отмытая дочиста, лохматая, непричесанная, восторженная Лань.

— Ну, мужики, такого еще не бывало. Диспетчерская как улей гудит. Ник, ты король эндеров. Парни, можете не верить, но я сегодня второй раз родилась. Представляете, меня на подходе флайкер притушил. Лежу как усохшая, ручки в стороны, ножки в стороны. До круга четыре тысячи, а я конечности на два с лишним раскинула. Тут штормит, там штормит! Угадайте, что Ник сделал. Ни за что не угадаете! Вот кассета, но я вам ее не дам! Только из моих рук! Это теперь семейная реликвия.

Кассета скользит в щель вьюера, на стене загорается экран, кто-то притушил свет. Лань села рядом, завладела моей рукой, гладит пальцы.

— Это меня салажата достать пытались, — комментирует она.

Не хочу смотреть на экран, но смотрю. Ошибки молодых видны невооруженным взглядом. Сфера скачет мячиком, комп постоянно теряет точку. Зря я смотрю на экран. Волнуюсь, словно все еще за пультом. Ловлю ритм волн. Сжимаю Лани руку так, что девушка вскрикивает. А ведь она сильнее меня.

Зря я боялся. Мои ошибки не видны. О них знаю только я. Все слишком быстро, на грани темпа восприятия. А результат удачный. В смысле — не летальный. То, что в этом изрядная доля удачи — так какой же эндер без удачи? Все, проехали.

Достаю расческу и вкладываю в ладонь девушки. Намек понят. Хорошие у Лани волосы. Длинные, гладкие, блестящие. Как она их под шлем прячет?

Загорается свет.

— Помните старого Гая? Он тоже захват с лета делал, — вспоминает кто-то. Начинаются воспоминания. Приятно, когда тебя сравнивают с Гаем. А как, скажите, ему еще оставалось захват делать, как не с лету? Таких пультов, как сейчас, тогда не было. На той технике — в круге, и то опасно было захват делать. Черт! Зря запись смотрел. Опять весь мокрый, и руки дрожат.

Лань, неестественно оживленная, порхает по релаксационной. Традиция у них такая. Вернулся целый, нужно хоть на пять минут зайти сюда, отметиться. Им бы в койку, а они наглотаются стимуляторов, и сюда. Сейчас порхает, а завтра пластом лежать будет. Красивая у нее фигура. Жаль, в десанте служит. Жениться на десантнице — себе дороже. Нервы сожжешь, пока она в драйве… А с другой стороны, не будь она в десанте, стала бы она на меня смотреть… С такой-то фигурой. Это здесь я уважаемый человек. А снаружи — кто меня знает? Мерзкая штука — жизнь.

— А где Бор? — замечает, наконец, Лань. Ей рассказывают. Почему-то, это не производит на нее особого впечатления.

— … Что такого? Повезло кобелю. Она тоже счастлива будет.

Бор не кобель. И никогда им не был. Это она со злости. Но я не знал, что он подонок. Или это свежеприобретенное?

— Но Бор и Мета на ножах!

— Это раньше. А теперь будут жить душа в душу.

— Ты бы пошла?

— Смотря с кем. С Ником — с радостью. Хоть сейчас. Я серьезно говорю.

— А со мной пойдешь? — Сом пристраивается сбоку и элегантно сгибает в локте руку.

— У тебя зубов лишних много?

— Лань, ты наглоталась стимуляторов, — говорит Ген, — тебе сейчас море по колено, вот и хорохоришься.

— Я наглоталась стимуляторов, мне море по колено, и поэтому я осмелилась при всех сказать, что если не подхожу Нику такая, как есть, то готова пройти «психушку».

Словно холодный еж в горле застрял. Слишком много всего для одного дня. Два финиша за два часа — уже перебор. Но такое! При всех. Кем же я теперь буду в их глазах?

— Лань, я никогда не женюсь на десантнице. Я тогда не смогу работать эндером, понимаешь?

— Но у меня контракт… Срок не кончился.

В дверях появляется Мета. Вовремя. Растерянная Мета. Редкое зрелище. Все взгляды — на ней, в глазах, естественно, вопрос.

— Вы на мне дырку протрете. Говорю сразу, все помню. Почему-то боялась, что всех вас перезабуду.

Лань уже рядом с ней, гладит по плечу.

— Тут, пока тебя не было, Ник новый прием изобрел, — сообщает Ген. Мете не до новых приемов. Хмурит брови, оглядывается, неуверенно дотрагивается кончиками пальцев до мебели. Все смотрят на нее, поэтому никто не замечает, как входит Бор.

— Как себя чувствуешь?

Мета, словно сомнамбула, идет к нему, берет за руку, прижимает его ладонь к своей щеке. Целует пальцы. Бор, похоже, удивлен.

— Разденься.

Мета стаскивает куртку и выжидающе замирает.

— Полностью.

Мета начинает раздеваться.

— Бор ты что! — восклицает Лань. — Это не ей, это тебе стыдно будет! — Но Бор поднимает предостерегающе руку, и девушка замолкает.

Мета уже стоит обнаженная. Весь правый бок и правая грудь в старых шрамах. Словно кто-то граблями провел. Бор поднимает руку и гладит пальцами искалеченную грудь.

— Подпорченный товар достался? Извини, какой есть, — говорит Мета. — Лактация нормальная.

Бор накидывает ей на плечи свою куртку.

— Отвернитесь, парни. Дайте человеку одеться.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я, изучая обои.

— Проверка, — отвечает Бор. — Иногда у сильных, волевых личностей психопрофиль не приживается. Тогда бы я получил правым в челюсть и сапогом по яйцам.

— Это и сейчас не поздно. Только попроси, — всхлипывает Мета. Оборачиваюсь. Она уже одета. Стоят обнявшись, и Бор гладит ее по волосам. Изменилась девушка.

Поднимаюсь и выхожу. Помещение для расслабления, мать твою! Лучше уж за пультом отдыхать.

Не пройдет и четверти минуты, как из релаксационной выйдет Лань. И отправится разыскивать меня. Именно в пультовую. Чтобы извинться. Поэтому сворачиваю в первую же дверь и машинально отсчитываю секунды. Привычка — вторая натура. Зажигаю свет. Это хранилище кассет. Все, что происходит в функциональных помещениях базы, фиксируется на случай аварии. И поступает сюда. Инструкции Флота. Не помню, чтоб на базе кто-то хоть раз воспользовался записью. Хотя, нет, было. В спортзале, во время эстафеты. Фотофиниш. По записи определяли, кто пришел вторым, кто третьим. Из моей каюты, кстати, тоже идет запись. Я — ценное имущество. Не салага какая-то. Почетно, но противно.

Еще от двери вижу, что на стеллаже с пустыми кассетами лежит одна. Встаю на цыпочки, нащупываю, снимаю. Недавно лежит, еще пылью не покрылась. Никаких пометок ни на футляре, ни на самой кассете. Чистая? Нет, индикатор показывает, на четверть заполнена. Видимо, поэтому и попала на шкаф. Оператор заметил непорядок и взял другую.

В коридоре процокали торопливые шаги. Лань пошла искать меня. Восемнадцать секунд. Не подвела интуиция. Что за эндер без интуиции.

Выхожу в коридор и иду в противоположную сторону. Кассету — в карман. Просмотрю на дежурстве. Все не так скучно.

Прошел мимо нее и лег на койку лицом вниз. Мой дом — моя крепость? Даже замок не поврежден. Разве может замок остановить десантницу?

— Глупый. Ничего не изменилось. — Села рядом и начала массировать мне спину. — Я дана тебе на радость, а не на горе.

— Думаешь, ты единственная моя проблема?

— Может, и нет, но я — самая животрепещущая. А как зовут другую?

— Бор. Мне теперь будет очень трудно его вытаскивать.

— Никакой проблемы. Бор всегда финиширует в кругу.

— А если…

— Никаких если. Ты просто вспомнишь, что он очень нужен Мете. И все будет хорошо. Представь, что рядом с ним — Мета. И вытаскивай двоих.

А потом мы занялись любовью.

— Ты мой якорь. Моя финишная ленточка, моя Белая Скала, — горячо шепчет Лань, терзая мою спину коротко подстриженными ногтями. Подстригание ногтей — это у нас обязательный ритуал. Очень уж она горячая в любви. Белая Скала — это что-то из фольклера десантников. Все забываю спросить.

Утром мы опять занялись любовью. Это больше смахивало на мазохизм. Действие стимуляторов кончилось, и у Лани болели все мышцы. Она стонала, и рычала, и требовала «еще!». Не знаю, получила ли удовольствие, но инициатива исходила от нее. Я никогда не подгребаю к десантнице первым. Ни одна десантница не откажет эндеру. Они считают, что близость с эндером устанавливает какой-то астральный контакт, который помогает ему в работе. Маразм. Ни в одной другой профессии нет такого числа примет и суеверий.

Потом я подал ей завтрак в постель и помассировал спинку. Наполнил ванну горячей водой, отнес туда девушку и оставил отмокать. Сам пошел проведать диспетчерскую.

— … опоздал к самому интересному.

— ???

— Бор сел на фонтан. И Мета села на фонтан. Никогда не ладили, чего им взбрело в голову жениться?

— Успокойся. Теперь они отлично ладят. Не могут не ладить.

— Ха! Они так ладят, что Бумер дважды из своей будки через стекло вылетал.

Это мне показалось интересным. Бумер сам был десантником, пока ногу не потерял. Теперь ходит на протезе, но по внешнему виду об этом не догадаешься. И с тех пор, как он сел в свое кресло, серьезных споров между десантом и администрацией не было. Я остановился и прислонил салагу к стенке.

— Рассказывай. Со всеми подробностями.

— А я что делаю? Утром Бор врывается и прет как лавовый поток прямо в будку Бумера. О чем говорят, конечно, не слышно, но видно, что на повышенных тонах. Потом вдруг Бумер делает сальто, и спиной вперед вылетает из будки вместе со стулом. Сбивает два стола, девочки визжат, а он встает как ни в чем не бывало и говорит: «Черт возьми, Бор, я не думал, что это для тебя так серьезно. Но какую формулировку я дам?» А Бор отвечает: «Выводится из десанта в связи с изменившимся семейным положением». Ну и дальше уже на обычных тонах идет торг типа кто нужней десанту: Бор или Мета. Бор уходит, техники ставят новое стекло, вдруг врывается Мета и летит прямо в будку. Не проходит и минуты, как Бумер вновь вылетает сквозь стекло, правда без стула. Тут появляется Бор и начинается интересная мизансцена. На Бумера никто внимания не обращает, они собачатся между собой.

— Ты ничего не путаешь?

— Что тут можно перепутать? Бор кричит, что Мета больше в драйв не идет, а Мета заявляет, что идет, причем вместе с ним. Лань переходит в группу Пана, а она, Мета, на ее место.

— И Бор уступил?

— Ты видел, чтоб Бор хоть раз отступал? Но тут я ничего не понял. Мета тянет из сапога ножик, приставляет к груди и говорит, что за ним восемьдесят пять, но за ней пятнадцать. И за эти пятнадцать она будет зубами держаться. Считает до трех, потом втыкает. А на блузке уже пятно крови расплывается. Вот тогда Бор и уступил. Бумер, красный как рак, вылезает из-под столов, орет на них матом, а они стоят и целуются.

— Очень интересный эффект. Конфликт главной и второстепенной установок, — размышляю я. Как оказалось, вслух.

— Ник, ты что-то знаешь! Расскажи!

— Знаю. Женишься, салага, таким же психом станешь! Так что мужайся, — увожу я мяч от ворот.

— Угу, — обиженно бормочет салажонок. — Сначала он мужался, а потом женился…

Славный парнишка. Голова на месте, и интуиция имеется. Со временем станет неплохим эндером.

Когда я вернулся, Лань все еще была в моей каюте. Сидела на койке, смешно скрестив ноги. Подумал, что медитирует, но по щекам пролегли две мокрые полоски.

— Ты домой хотя бы заходила?

— Чего я в своей каюте не видела? Четыре стены да вещмешок под койкой. Ник, у меня к тебе серьезный разговор.

Не люблю, когда женщина подгребает с серьезным разговором и с мокрыми полосками на щеках. Особенно, когда голос абсолютно спокоен.

— Перестань кукситься. Разговор не обо мне. Собственно, это тайна, и тебя не касается. Но я подумала, что тебе нужно знать.

— Может, не нужно?

— Ты же эндер!

Еще одно суеверие. Считается, что эндер должен знать все о тех, кого вытаскивает. Тогда сможет предугадать, как десантник поведет себя в критической ситуации. Зачем мне это знать? Если десантник может двигаться, он идет в круг. А если не может, лежит пластом. Ноги бы лучше подгибали, когда падают за кругом.

— Говори.

— У Меты не прижился психопрофиль. Понимаешь, она сама собой осталась. Во всем.

— Это кое-что объясняет… Сегодня в диспетчерской…

— Я знаю. Она рассказала.

— Как раз то, чего опасался Бор. Сильная личность может блокировать внешнее воздействие. Какого черта она тогда придуривается? Сделала все, что могла. Ну, не получилось…

— Глупый ты. Цель — не себя показать, а Бора в десанте удержать.

— Он же заметит.

— Не заметит. Мета сильная. Мы несколько простеньких приемов придумали. Задача в общем-то простая. Не портить друг другу нервы. Несколько раз, как только он сделает замечание — чуть демонстративно: «как скажешь, милый», «слушаюсь, милый», «будет сделано, милый». Он запомнит, и все будет тип-топ. Мужчины, как правило, легко поддаются дрессировке, если это не выпячивать.

— Зря ты мне это рассказала. Умножающий знание умножает печаль. Экклезиаст.

— И последняя новость. Я через неделю — в драйв.

— Отдохнуть не успеешь. Это вместо Меты?

— Ага.

Сижу за пультом, отлаживаю программу опознания местности под сферой. Свою собственную. Уникальную по замыслу и сулящую сказочные перспективы. Вплоть до полностью автоматического захвата и возврата десантника. Сейчас отличное время для отладки. Спокойное. Все четыре маяка удаляются. В первые сутки редко что случается. Ребята еще свежие, реакция хорошая, боезапаса полно. Вот на обратном пути… А мне для отладки много не надо. Только чтоб там хоть один маяк был, t-координату фиксировал.

Вот оно! Глупейшая ошибка. Для ускорения вызова процедуры засунул параметр в глобальные, а счетчик скорректировать забыл. И поплыл стек… Сейчас моя программулька пойдет… Кисонька, лапонька, звездочка моя ясная… Сейчас координаточки обсосет, и держать будет мертвой хваткой. Сейчас, только сферой захвата по местности поползает, территорию ощупает…

Зараза! Как же вертикаль стабилизировать???

В общем, ясно. Мордой об стол. Раза в два лучше старой, но привыкать к моей надо с нуля. Старые навыки удержания сферы не помогут. Скорее, даже наоборот. А вот глобальный мониторинг местности у меня намного лучше. Нужно будет мою программульку в режиме мониторинга на второй терминал пускать. Но это — для зрителей. Не для эндера. Чтоб лучше видели, как эндер десантника пополам режет.

Вот дерьмо!

Как и весь наш проект.

— Том, подежурь за меня. Надо мозги проветрить.

— Ты сегодня вернешься?

— Не знаю. Наверно, нет.

Разминаю затекшие мышцы и иду к выходу. В «лягушатнике» салажата тренируются в удержании сфер. Здесь собраны все виды пультов, придуманные эндерами. Вижу один новый. Сажусь, и моментально оказываюсь в центре внимания. Пульт оказывается детской поделкой. Икс и игрек на правой руке, а на левой только вертикаль и финиш-контакт. При параллельных штормах за таким пультом нечего делать. Одной рукой не компенсировать суперпозицию двух разнонаправленных волновых помех. Спрашиваю, кто его изобрел, сажаю парня рядом и подробно объясняю недостатки. Потом хвалю мягкий, плавный ход. Салажата смотрят мне в рот. Кажется, я становлюсь гуру.

Направляюсь в бассейн, по дороге вспоминаю шрамы на боку Меты. Никак не мог понять, почему она не признавала купальники бикини.

Техники сняли стенную панель и возятся с трубопроводами. Проходя мимо, уворачиваюсь от ударившей струи воды, левой рукой ловлю падающий сверху газовый ключ, а правой удерживаю от падения стремянку.

— Тебя, сам бог послал. Ну, блин, с меня бутылка, — слышу сверху. Протягиваю наверх ключ.

— А нахрена он мне теперь? Не видишь, мля, трубу прорвало. Стась, дуй на третий уровень, перекрывай холодную с пятой по восьмую. Это, блин, одна из них.

Второй техник убегает.

— Ты из десанта? Я, блин, сразу понял. Счас, думаю, лечу, и обязательно вниз.

Фонтан воды слабеет и на глазах утихает. Техник стучит ключом по трубе и слезает со стремянки.

— Видал, что делается, — жалуется техник. — Трубы, мля, насквозь прогнили. Ты их хоть изнутри, хоть снаружи парапластом обтяни, держать не будет. Ржа одна. Мля.

— А на складе?

— А что, мля, на складе? Новых-то никто не делает. Лет на пятьдесят хватит, потом надо снимать поле и выходить наружу. Успеете вы, не успеете, а запасам кранты. У нас еще ничего. В других службах хуже. Это вы в десанте как сыр в масле катаетесь.

Мы в десанте катаемся как сыр в масле… Не за себя обидно, за ребят. Подставляю ладонь под струйку и медленно декламирую:

Шесть сотен тысяч равных порций

Воды живой в одной горсти…

Но проживали черногорцы

Свой долгий век до тридцати.

И жены их водой помянут,

И спрячут их детей в горах

До той поры, пока не станут

Держать оружие в руках.

Дошло, мля. Понял, блин, на что я намекаю.

Помогаю техникам заменить двадцатиметровый кусок трубы. В самый неподходящий момент, когда сосу ободранный палец, сзади подходит Бумер.

— Ник? Какого черта ты здесь? Ты же дежуришь.

— Я сменился.

— Я из-за тебя график дежурств перепахал, а ты здесь? Кто за пультом?

— Том.

— Руку повредил? Влез в чужое дело и повредил руку. Забудь о премии.

— А ты забудь о том, что я работал в десанте. У меня переработки как раз до пенсии хватит.

— Да куда ты, на хрен, денешься? Лань до круга не дойдет, а ты смотреть будешь?

Садимся на поваленную стремянку и лениво переругиваемся. Бумер знает, что я не уйду из десанта, а я знаю, что премия от меня не убежит.

— Береги руки, дурилка картонная, — неожиданно заканчивает Бумер, поднимается и уходит.

— Блин, строго у вас! — с уважением комментирует Стась.

Ушли четверо, вернулись трое. Усох молодой парень, для которого это был пятый драйв. Лань дошла до круга, но вернулась с царапиной на щеке и разорванным пополам ухом, злая как мегера. И в одном ботинке. Ухо ей заштопали аккуратно, но шрам, конечно, остался. Две недели она пряталась от меня, пока врачи повязку не сняли. А я сутками пропадал за пультом и пытался довести свою программульку. Парень усох, но маяк его все еще давал сигнал. Больше мне ничего и не надо.

Мордой об стол. Каких только алгоритмов я не перепробовал. Математике эта задача не по зубам. Компьютер не может удержать сферу. Но я могу! Любой эндер может! Почему? Интуиция? Как загнать интуицию в машину?

— Ник, шел бы ты домой. Послезавтра группа Бора уходит.

— Я как огурчик, Бумер.

— Вижу. Позеленел и весь в пупырышках. Не идет?

— Нет, не идет. Знаешь, что обидно? Будь у нас реакция как у этих тварей кремнийорганических, что снаружи бегают, никакой автоматики вообще не надо было бы. На ручном бы все делали.

— Не обманывай себя. У компа реакция в тысячу раз выше твоей. А результат? Тут надо ПРЕДВИДЕТЬ! За секунду, за полсекунды, но ЗА, а не ПОСЛЕ. Ты не можешь научить комп предвидеть.

— Правильно говоришь. Я. Не могу. Научить. Туп, однако.

— Не придирайся к словам. Суть ты понял.

— Но мне в шторм реакции не хватает!

— А ты чаще молотком по пальцам бей.

— Теперь всю жизнь вспоминать будешь?

— Кстати, почему тот парень был такой мокрый?

— На фонтан… — я давлюсь смехом, — на фонтан сел! А ты не понял?

— Нет, — тоже начинает смеяться Бумер. — Как-то не так себе это представлял!

Успокаиваемся, но еще минут пять ни с того, ни с сего начинаем хихикать. Гашу компьютер, помогаю Бумеру отключить везде свет и обесточить помещение.

Шатаюсь из угла в угол своей каюты. Тоска. Пусто, одиноко. Внезапно в голову приходит мысль, от которой в животе становится холодно. Словно я за пультом, а снаружи параллельные шторма.

База все силы, все ресурсы бросила на проект. Отгородилась хронополем от внешнего мира и существует автономно. Включать поле только на время драйва мы не можем. Слишком много надо на это энергии. Гораздо дешевле удерживать его постоянно включенным. Но срок автономности ограничен. Если проект провалится, придется снять поле, возвести защиту от здешних милых созданий, развернуть промышленность. На все это надо ресурсы. А их хватит?

Открываю встроенный в стену секретер, включаю комп, начинаю шарить по каталогам складов. Моего допуска не хватает. Дерьмо!

Вызываю по связи Бумера. Он появляется на экране буквально через несколько секунд. В пиджаке и при галстуке.

— Бумер на связи. Ты? Что случилось?

— Новая идея. Но не могу рассчитать, реально это, или нет. Надо знать резерв энергоресурса, все ли есть на складах. Объяснять сейчас, или утром?

— Ага, значит, ты все-таки знаешь, какой сейчас час. — Бумер стягивает через голову пиджак и кидает его куда-то за пределы сектора обзора. Рубашка с галстуком оказываются бутафорией. Единое целое с пиджаком. Ловко!

— Понял. Утром, так утром, — говорю я. — Сейчас нужен твой допуск к информации.

— А персидскую наложницу в кровать тебе не нужно?

— Бумер, если не дашь, так и скажи. Я капитану проекта перезвоню. Он мне допуск даст.

— Ты что, на фонтан сел? Знаешь, что с котами делают, чтоб они по ночам не орали? Вот это он с тобой и сделает. А я помогу. Думаешь, эндеру все можно? Ошибаешься!

— Но попробовать надо.

— Шантажист. Мой пароль — киник. Пользуйся до утра. Утром сменю.

Удалось. Играть на чужих слабостях — это я мастер. Хорошо, что Бумер из десантников. Десантники интриговать не умеют. Прут напролом. Даже их хитрости какие-то прямолинейные.

Вхожу в комп под именем Бумера, ввожу пароль и регистрирую в системе заместителя Бумера, некоего Ларчика. Делегирую Ларчику все права Бумера. Больше мне пароль Бумера не нужен. Я — Ларчик. Только — тс-с… Птица Говорун отличается умом и сообразительностью. Умом и сообразительностью. (Боже, где я подхватил этот бред?)

Работаю до пяти утра.

Время еще есть. Минимум — пять лет, максимум — двадцать. Потом вариантов не будет. Или снимать поле, отказаться от проекта и развивать промышленность, или идти ва-банк, держаться проекта до конца. А не повезет — снимать поле и дичать. Назад, к природе. Только вот местная природа нас не очень-то любит… Даже на вкус. На зубок возьмет, пригубит чуть-чуть, и сразу понимает, что не любит. Только сначала попробует, а уж потом понимает.

К черту природу. Какие шансы у проекта? Да можно считать, никаких. Если за восемьдесят лет, за две тысячи драйвов один раз попали за триста лет до момента «ноль», и один раз — полторы тысячи лет после момента «ноль», то все идет по теории вероятности. А сколько народа положили! Восемьдесят лет назад надеялись, что смогут пристреляться, что каждый следующий старт будет точнее предыдущего. Но чудес-то не бывает. Чтобы точно отправиться в прошлое, нужно отвалить на пару светолет от всех гравитационных масс. А еще лучше — за пределы галактики. Вот там точность будет определяться точностью аппаратуры. А здесь любая паршивая комета может отбросить тебя на пару тысяч лет в любую сторону. А сколько этих комет было за два миллиона лет? Кто их считал? Они же, сволочи, массу теряют, орбиты меняют, с планетами сталкиваются.

Конечно, всегда есть крошечный шанс, что очередной десант высадится точно в момент «ноль». Тогда забегают люди, завоют на полной мощности генераторы базы… А я останусь без работы. Пойду в водопроводчики. Макс со Стасем протекцию окажут. Что же делать?

… стучусь в дверь каюты Лани.

— Ник? Ты думаешь, можешь припереться под утро к любой женщине, и она будет тебе рада?

Просачиваюсь в ее каюту.

— Лань, послушай, я всю ночь работал, очень устал и плохо соображаю, что делаю. Посмотри на эту распечатку.

— А до утра ты со своей распечаткой подождать не мог?

Тут я срываюсь.

— Мог! — ору я. — Конечно мог! И задницу ей подтереть мог! Дело терпит. Восемьдесят лет терпело, и еще пять потерпит! Тысячу человек положили, еще полсотни положим. Главное, все при деле! «Идите смело, дело твердо, когда под ним струится кровь!» Так? Вы — герои. Жизнью рискуете. Мы заняты Большим и Важным делом. Ночей не спим, технически обеспечиваем ваш героизм. Все при деле, так?! А ты хоть раз задумалась, кому он нужен, ваш героизм? У проекта шансов — ноль! Ноль целых, шиш десятых! Понимаешь, ноль! Круглый!

— Ну чего ты орешь? — совсем тихо говорит Лань. — Отоспись, утром спокойно поговорим.

— Вот-вот, утром! Потом! Когда-нибудь! Черт возьми, Лань, я же не в койку к тебе лезу! Я как к другу пришел! Мне двадцать семь, а я себя стариком чувствую. Вы все чокнутые, вы на смерть с сияющими рожами идете. У меня руки дрожат, а у тебя на старте рот до ушей! Вы привыкли к смерти, привыкли убивать. Забыли, что жизнь — она только раз! Другого не будет…

— Выспись, Ник. Утром серьезно поговорим. — Забирает у меня распечатку, не взглянув убирает в секретер. Тянет меня к кровати.

— К черту утро! Прощай! — вырываю руку и вылетаю, хлопнув дверью. Шагаю по темным коридорам базы. Сворачиваю на развилках куда глаза глядят. Забредаю в бассейн. Темное зеркало воды, пара тусклых зеленоватых дежурных светильников. Чуть слышное бормотание фильтровальной установки. Тишина. Никогда не был здесь ночью. Озеро под луной… В жизни не видел ни одного озера. Десантники, может, видели. Но им там не до прелестей природы.

Медленно обхожу бассейн, забираюсь на двенадцатиметровую вышку. Никогда здесь не был. Днем — если сюда влезешь, то надо прыгать. А я не десантник. Сейчас — другое дело. Красиво. С высоты бассейн смотрится совсем не так, как снизу. Он кажется огромным.

Неужели никто до меня не задумывался над цифрами? Или гордость не позволяла отказаться? Боялись, что за трусов примут. А потом Бор вернулся из драйва, сел за стол и сказал: «Я больше в эти игры не играю». А я подумал, что он сломался. Ему надоело ставить жизнь на кон ради ложной гордости. Ради женщины — другое дело. Но за просто так — это же глупо!

Хорошо, Бор десантник. Последнее звено в цепочке. Уйдет, никто от этого не погибнет. Стартовики уйдут, тоже никто не погибнет. Энергетики могут уйти. Обесточат старт, и уйдут. Но я-то эндер! Что будет с десантом, если эндеры уйдут? Возвращается десантник в круг, а за пультом эндера — никого. Или — еще хуже — салажонок. «Если эндера нет на своем посту, значит ты не заметил конца света» — поговорка такая у десантников. Какого черта я в эндеры поперся? Надо было в сантехники идти. Унитазы чистить.

Надо меньше думать, вот в чем дело. Сиди, делай, что умеешь, и поменьше задавай вопросов. И все будет нормально. Не лезь в самые-самые, и нервы будут целы. Работай в кругу. Ну, не дальше двух тысяч. У тебя же руки дрожат. Любой медик справку даст, что тебе вообще за пульт садиться нельзя. И все у тебя будет на высшем уровне. И бабы будут — из стажерок, самые молоденькие, самые сочные, нетронутые. Какая же баба эндеру откажет?

Тошно?

Тогда тащи свою лямку и не рыпайся. Середины-то нет, парень. Или строй свое маленькое счастье в отдельно взятой каюте, или потом и кровью… Тебе еще повезло. Пот твой, а вот кровь — не твоя. Твоих друзей, которых ты зарезал. В десант-то побоялся идти. За пульт от трусости сел. Как увидел, какими десантники возвращаются. А тут — чисто, аккуратно. День работаешь, три отдыхаешь. Уважают все. Ты ведь так думал.

А в сантехники и сейчас не поздно. Лань в драйв, а ты — в сантехники. В дерьме тебе самое место. Подобное к подобному.

Не заметил, как уснул. Проснулся, когда освещение уже переключилось на утреннее. Все волшебство исчезло. Серые стены, серый потолок. Вода какая-то линялая… Куда делись красота и загадочность ночного озера? Тело болит и ноет. Спать на бетоне — это же надо догадаться! Хорошо, что не скатился. Мимо бассейна. Никто бы не поверил, что случайно. В одежде на вышку просто так не лезут.

Подхожу к лесенке и лезу вниз. На половине спуска вижу, что дверь открывается и в зал входит Мета. Вот дерьмо!

Резко разворачиваюсь и лезу наверх. Если она сейчас не уйдет, придется прыгать. Солдатиком. По другому не умею.

— Ник!!! Постой!!! Два слова! — бежит и лезет по опоре с ловкостью обезьяны. На верхней площадке мы оказываемся одновременно. Теперь придется прыгать. Стягиваю через голову рубашку.

— Черт бы тебя побрал, Мета. Я без плавок. На мне трусы семейные, а тут ты приперлась.

— Господи, Ник, тебя вся база разыскивает! Лань ночью приперлась к Бумеру, вытащила его из постели. Мы всю базу дважды обшарили. Где ты был?

Бедный Бумер. Дважды за ночь! На меня нападает нервный смех. Стягиваю штаны, путаюсь в них и скачу на одной ноге по краю трамплина. Мета — словно львица, готовая к прыжку. Не спускает с меня глаз. Делаю десяток приседаний, пару раз отжимаюсь от пола.

— Отвернулась бы ты, в самом деле. Я солдатиком прыгать буду. Смотреть не на что. — Иду к трамплину и, не останавливаясь, шагаю вниз. Вода больно бьет по подошвам, локтям, обжигает холодом. Трусы рвутся по шву. Придерживая их рукой, вылезаю из воды. Руки горят, словно по ним ремнем отхлестали. А так — совсем не страшно. Совсем не так страшно. Полторы секунды невесомости.

Мета спускается с вышки с моей одеждой в руках. По лесенке. Я из-за нее прыгнул. На подвиг пошел, трусов лишился, а она — по лесенке! Нет в жизни справедливости. Зачем я Бумеру понадобился? Двух мнений быть не может. Из-за распечатки.

— Видишь, что из-за тебя сделал, — ворчу на Мету, демонстрируя разорванные трусы. — Нельзя в трусах с двенадцати метров прыгать.

Отбираю штаны, поворачиваюсь к ней спиной и натягиваю на мокрое тело. Иду в раздевалку, сушу волосы под струей горячего воздуха.

— Извини, — говорит Мета. — Не знала, что ты по утрам голышом с вышки сигаешь. Скажи, а орган об воду не отбиваешь?

— Ехидна ты. Правильно тебя Бор хотел через «психушку» провести.

Мета вдруг взрывается.

— Не смей о Боре плохо говорить! Он чуткий, добрый! Вы его не понимаете!

Я с удивлением замираю с расческой в руках.

— Думаешь, психопрофиль действует? Нету психопрофиля. Бор любит меня. Ни один из вас, мужиков, так любить не умеет. Он пылинки с меня сдувает, на руках носит. — Мета постепенно успокаивается. — В постель кофе подает. Можешь не верить, но только на третью ночь меня взял. В первую я бы сорвалась… Ты у нас начитанный. Шекспира читал? «Любовью за любовь»? Вот это со мной и произошло.

— Я тоже Лани кофе в постель подавал, — вздыхаю я. — Ладно, все это в прошлом.

Сижу в релаксационной и философствую. На темы Марсизма-Лунанизма, неправильных планет с неправильными животными, черных дырок и прочего. Ни Марса, ни Луны в глаза не видел, но философствовать это не мешает. Зато планета эта самая что ни на есть неправильная! Впервые ее открыла и исследовала беспилотная станция дальнего поиска. Будь у нее сознание, она бы с катушек съехала. А так — нечего. Прилетела, доложила…

Сенсация первая — на планете с кислородной атмосферой и очень приятным климатом — кремнийорганическая жизнь. Причем, нервные сигналы эти монстры передают электронами, а не ионами. Можно сказать, по проводам. А это на два порядка быстрее.

Сенсация вторая — пару миллионов лет назад на эту планету высаживалась экспедиция братьев по разуму. В зоне палеоконтакта остались неоспоримые свидетельства их разумности и высоких технологий.

Ученые всех мастей дружно взвыли от восторга и организовали экспедицию. А службы безопасности тут же засекретили все материалы. Зачем? У них спросите.

Как делается звездолет? Берется железоникелевый астероид, выгрызается изнутри, оснащается двигателями, эпсилон-деритринитатором — и порядок. Как проходит экспедиция? Звездолет разгоняется до субсветовой скорости, покидает Солнечную систему, удаляется от гравитационных масс и включает деритринитатор. Опасно? Да не опасней, чем на фотонной тяге. Разница лишь в том, что на фотонной тяге опасности растянуты на годы, а здесь — секунды. А как иначе, если от Солнца до ЕН 7031 полторы сотни парсеков. На такие расстояния еще ни один пилотируемый корабль не летал. Сам принцип деритринитации еще не до конца изучен. После прыжка звездолет тормозится и подлетает к цели на обычных двигателях. На обратном пути — то же самое. Простая, отлаженная схема. Погубившая уже десяток кораблей с экипажем и несколько сот беспилотных разведчиков. Уверен, что за десять-двадцать лет деритринитацию довели до ума, и полеты стали безопасней прогулки по лесу. Но нашим предкам не повезло. В чем сами виноваты. Не захотели ждать пару десятков лет. Как же — там следы братьев по разуму! Окаменевшие два миллиона лет назад. Глупо! Как и все в этой жизни.

Как мы теперь знаем, большинство пропавших кораблей не погибли. Они разделили нашу судьбу. Так говорят расчеты. Попадаются иногда в космосе планеты-шатуны. А может, это была маленькая черная дырочка. Все бы ничего, да эта пакость имела при себе гравитационное поле. А когда фокусы со скручиванием пространства производятся в гравитационном поле, результат вызывает слезы. Траектория искривляется еще в одном измерении — во времени. Короче, наши предки провалились в прошлое. Это дало богатый фактический материал по разработке единой теории многомерного пространства-времени. Теперь наши физики о времени знают все. Почти все. Кроме одного — как вернуться в СВОЕ время. Можно забросить физический объект в прошлое, но назад — только с естественной скоростью. Секунда в секунду. Час в час. Век в век. Или по микротуннелю хрономаяка, как мы вытаскиваем десантников. Но маяки держат микротуннель с момента старта. Можно сказать, десантник привязан ниточкой к родному времени. Порвись эта ниточка, и назад дороги не будет. Для нас дороги назад нет. Я умру от старости задолго до того, как в Египте построят первую пирамиду.

Вдобавок, из-за перегрузки сгорели силовые системы звездолета. Сгрели — не то слово. Испарились, расплавились, слились с исходным материалом астероида. Но машину спасли. Звездолет всего-навсего потерял ход. Правда, на борту остался планетолет. С огромным энергоресурсом. Этот планетолет я хорошо знаю. Я в нем живу. Теперь он называется базой.

Планетолет — хорошая машина. Но он не предназначен для межзвездных перелетов на полторы сотни парсеков. У него нет брони толщиной в километр для защиты от радиации. Ведь на субсветовых скоростях любое встретившееся тело, любая пылинка становится радиацией. Планетолет хорош для полетов на низких скоростях внутри системы.

Когда звездолет пролетал мимо цели, весь экипаж перешел на борт планетолета, лег в анабиоз, и автопилот быстренько, за месяц, на десяти-пятнадцати "g" погасил скорость. Из каждых десяти человек очнулись семь. Восьмиметровой толщины железный щит уберег анабиозные саркофаги от тяжелых ионов, жесткого гамма и всех прочих излучений, но не от запредельных перегрузок. Перед посадкой щит выбросили в космос.

Нечего говорить, что вся научная программа полетела кувырком. Одно дело — изучать мир с точки зрения экскурсанта в музее. Ах, какая интересная кремнийорганика! Ах, какой смешной, любопытный казус! И другое дело — жить с этой кремнийорганикой на одной планете.

После потери звездолета вся программа была урезана до одного пункта. Нащупать в прошлом пришельцев и просить у них помощи. Тогда, восемьдесят лет назад, это казалось реальным. Было создано подразделение хронодесанта.

И вот я сижу, положив ноги на стол, потягиваю апельсиновый сок, а через час в прошлое уходят Бор, Мета и еще двое, которых вы не знаете. В какое время они попадут, никто не знает. Могут провалиться на четыреста лет, а могут на четыре миллиона. Вот такой разброс. Пришельцы жили здесь около десяти лет. Возвели грандиозный город-завод, который продержался порядка тысячи лет. Есть гипотеза, что завод был оставлен для нас. Пришельцы получили наше послание и помогли, чем смогли. Но, за тысячу лет что-то разладилось, и у киберов началась гражданская война. Пышным цветом расцвела киберэволюция. И усохла триста тысяч лет спустя. Десантники не любят этот период. Двойная опасность. Живые монстры охотятся за людьми, а кибермонстры — за металлом. С металлом у них напряжонка. В ходе естественного отбора ненароком усушили всех рудокопов. Или забыли, как руду в металл переплавлять. Начали вырабатывать металл исключительно друг из друга, и довольно быстро вымерли. Как мамонты, как динозавры, как шерстистые носороги, как пещерные медведи. Продолжать?

Сижу в той же позе, но уже за пультом. Группу Бора сбросили пятнадцать минут назад. Пока они внутри круга. Осматриваются, производят необходимые анализы. Даже не знаю, какие. Меня это не касается. Поскольку они внутри круга, пульт меня тоже не волнует. Внутри круга их вытащат салажата. Вот когда они выйдут за круг, наступит мой черед поволноваться. Три часа дежурства. Пока они не отойдут от круга на десять километров. Не помню уже, когда последний раз работал в круге. Конечно, надо обучать молодых. Приучать к ответственности за жизнь человека. Но хотелось бы хоть изредка получать простой случай.

Когда десантники удалятся на десять километров, можно будет расслабиться. Уйти в релаксационную, например. Если что, позвать успеют. После двадцати километров можно идти домой.

Некоторые удивляются, почему в группе нет главного. Да потому что идут каждый сам по себе. Каждый десантник прокладывает свой собственный маршрут. Статистика говорит, так больше шансов выполнить задачу. А задача простая — приблизиться к зоне палеоконтакта, определиться во времени, оставить капсулу с посланием, вступить в контакт, или попытаться подчинить себе технику пришельцев — смотря в какое время высадился десант. На все — максимум двадцать дней. Потом сядет маяк. Двести пятьдесят километров в один конец. Обычно хватает недели. Бор, будучи стажером, часто укладывался в пять дней. Сейчас не торопится. Подбирает лишившихся маяка.

Скажете, нужно передвинуть базу ближе к зоне палеоконтакта? Нельзя! Уровень грунта и всего прочего менялся. Здесь, на побережье — уникальное место. Но — штормит. Предки об этом не подумали. Тогда не было такого понятия — финиш вне круга.

Возвращаюсь домой усталый, словно опять в тренировке десантников участвовал. Один раз попробовал — хватит. А ведь ничего не делал. Весь день просидел — руки в карманах, ноги на стол. Дежурство первого дня — вот как это называется. Старики называют — собачья вахта. Не знаю, почему. Но постепенно сам начинаю ботать по фене.

Врывается Лань. Без стука. Ведет себя как развязная девчонка. Словно между нами не было… м-м-м… разногласий. Включает громкую музыку. Интересно… Лань так себя не ведет. Обнимает меня, валит на койку, сует руку под подушку. Пока она меня целует, будто в охоте за ее ладонью, сую туда свою руку. Лань покорно разжимает пальцы и дает мне ощупать небольшую коробочку. Меньше зажигалки. Моим пальцем нажимает на кнопку.

И тут же становится официальной. Убирает руки, отодвигается на полметра, выпрямляет спину, будто жердь проглотила. Жаль. Я только вошел во вкус.

— Я здесь по поручению Бумера. Ночью хотела рассказать сама, но ты на фонтан сел. Сейчас ты вышел на такой уровень информированности, что должен знать все. Иначе начнешь делать глупости и натворишь бед. Десант преследует собственные цели во время проведения драйвов, проводит собственную политику. Совет об этой политике ничего не знает, и знать не должен.

— Здорово! Что же это за политика?

— Мы стараемся адаптировать планету под человека. Для этого необходимо заменить кремнийорганическую форму жизни нашей, углеродной. Желательно, земной.

— А почему совет об этом не должен знать?

— Потому что мы уничтожаем уникальное явление во вселенной. Планет с углеродной жизнью навалом. С кремнийорганической — только одна. Совет может решить, что восемь тысяч человеческих жизней стоят дешевле уникальной и очень перспективной биосферы.

— Лань, ты не считаешь, что нас здесь слишком мало, чтоб начинать политическую борьбу?

— Так и я об этом! Кто в совете? Люди они, конечно, хорошие. Гуманисты с большой буквы. Для них любая жизнь священна. А я этих монстров ненавижу! Ненавижу их синие шкуры. Ты не понимаешь, и нам, и им на планете места нет. Или — или. Я ставлю на нас. Хочу, чтоб мои дети небо над головой видели, а не потолки эти облезлые. Чтоб на воле жили, а не в бункерах бетонных. Пусть гуманистов из совета совесть не мучает. Пусть мои руки по локоть в крови будут. Придет время, снимем поле, правда все равно выплывет. Тогда я приму любое наказание. Ты что замолчал?

Я перемножаю цифры. Две тысячи драйвов. По четыре человека. Восемь тысяч человекодрайвов. Возьмем по среднему — по неделе. Приблизительно сто шестьдесят человеколет. Могут сто шестьдесят человек за год уничтожить всех живых существ на планете?

— Давно вы этим занимаетесь?

— Приблизительно, семьдесят лет.

— И совет ничего не заметил?

— В совете распространен абсолютно секретный документ, что нас якобы ищет вторая экспедиция. Наши десантники сплошь и рядом натыкаются на следы деятельности их десантных отрядов. Если найдем их действующий маяк, они всех нас вытащат.

— Они попались на откровенную лажу?

— В совете нет хронофизиков. Вернее, те, кто есть, на нашей стороне. В первые десять лет выплыло очень много надежно задокументированных странных фактов. Интерпретировать их можно по-разному. Мы запустили в совет нужную нам версию.

— А на самом деле?

— Десантники в драйве столкнулись с результатами деятельности наших же десантников в более раннем периоде.

— Следы нашли? Отпечаток кирзового сапога в окаменевшей глине?

— Нет. Развалины сооружений пришельцев выглядели совсем не так, как было зафиксировано предыдущей экспедицией.

— Не въехал.

— Ну, другие дома, на других местах, если по-простому. Хотя, может, это и не дома вовсе. Понимаешь, каждый наш визит в прошлое изменяет настоящее. Мы отгородились от внешнего мира хронополем, и этого не видим. Но, если его снять, то там совсем не то, что видели наши предки. Там новая формация.

Чего-то такого я и ждал. Иначе зачем хронополе? В мозгу еще пара квадратиков встали на свои места в мозаике. Но не все. Далеко не все.

— Не сходится. Представь, я лезу в прошлое и убиваю динозавра. В следующий драйв я лезу в прошлое на два года глубже и убиваю того же самого динозавра в молодости. Вопрос: кого я убил в первом драйве?

Лань делает жалобную гримаску.

— Ник, я в этом не разбираюсь. Я умею метко стрелять, быстро бегать, ловко прыгать. Но не выбивай из меня тонкости хронофизики. Под пыткой не скажу. Потому что не знаю.

— Двоешница! А чем вообще вы занимаетесь в драйве?

— Ты термин такой слышал — биоценоз? О пищевых цепочках имеешь понятие?

— Да.

— Зубрилка! Вот мы и рвем эти пищевые цепочки. Вся цепь не может быть крепче самого слабого звена. Мы выбиваем эти слабые звенья. Но в природе из этих цепочек сплетены такие канаты! Пока все нити в канате оборвешь…

— На пальцах объясни.

— Ну, какие там хищники, ты знаешь. Любому нашему сто очков форы дадут. А вот с одноклеточными наоборот. Наши более активные, более живучие. А одноклеточные — это фундамент, основа любой пищевой цепочки. Сине-зеленые водоросли, например. В борьбе с местными наши побеждают. Вытесняют, отодвигают на второй план, травят отходами жизнедеятельности. А как только закрепились одноклеточные, можно запускать тех, кто их кушает. И так далее. Постепенно, шаг за шагом, мы замещаем местную биосферу на земную.

— Лань, скажи честно, положа руку на… область желудка, что вы там делаете?

— В ручейки из склянок земных амеб выпускаем, мальков всяких, головастиков. Травку земную сажаем, мышек, хомячков из клеток выпускаем.

— И приживаются?

— Все зависит от того, в какое время мы попадаем. Заранее это неизвестно, поэтому берем все подряд. Если глубоко в прошлое уходим, то мышки, конечно, с голоду дохнут. А поближе к нашему времени очень даже неплохо живут. Растут, эволюционируют. В таких монстров превращаются! Ты шрамы у Меты видел?

— Да.

— Это ее саблезубый крыс в агонии два раза лапкой приласкал. Вообще-то он не крыс, а от хомячков произошел. Но одичал сильно.

— А местные хищники их не трогают?

— Они же взаимонесъедобны. Задерет одного-двух на пробу, от остальных нос воротит.

— Насколько далеко вы в этом продвинулись?

— Ну, я думаю, в принципе, жить можно. Понимаешь, сначала мы пробили брешь. На фоне кремнийорганической жизни появились монокультуры нашей, углеродной. Например, все их океаны были забиты нашей инфузорией туфелькой. Она отвоевала плацдарм и помогла укорениться сотне других видов. Сейчас мы с каждым драйвом расширяем количество земных видов, приближаем биосферу к земной. Тут такие парадоксы времени выплывают! Драйвы, которые раньше считались неудачными, неожиданно дают результат. Вот как с травоядными было. Высадили нескольких на острове. Они с голоду сдохли. Другая группа на этом же острове, только поглубже в прошлом, клевер с люцерной посеяла. Смотрим — а остров кишит кроликами! Пошел другой вариант истории, и они не сдохли! Сейчас таких отыгрышей с каждым драйвом становится все больше и больше. Они как снежный ком — нарастают и нарастают. Как только планктон в океанах прижился, так легко работать стало. Ты не поверишь, все приживается! Нам бы отодвинуть границу появления планктона пониже. Сейчас она приблизительно минус два и семь миллиона. То есть, каждый третий драйв, считай, впустую. Если отодвинем до минус трех с половиной, представляешь, что будет! — Лань с мечтательной улыбкой уставилась в потолок.

А я — в пол. Глупо, но я втрескался в десантницу. Чего всегда боялся. Из десанта она не уйдет, это ясно. Вот как глаза сияют. Придется взять в жены десантницу. Но сначала доходчиво объяснить, кто в доме хозяин. Раз — и на всю жизнь. Вы бы рискнули? Девушке, которая на пол головы выше вас и втрое сильнее? Для которой смертельный риск — профессия, норма жизни. Которая привыкла в любой ситуации рассчитывать только на себя, свою реакцию, силу мышц и меткость глаза.

Думаете, у меня ни одного шанса? А кто меня зубрилкой обозвал? Правда, это в ответ на двоешницу. Защитная реакция организма. Мда… Помоги мне, Господи…

— Ник, ты не уснул?

— С политикой десанта мы разобрались. Теперь я собираюсь как следует наказать одну предательницу. — Валю ее на койку.

— Когда это я тебя предала?

— Ночью! Я пришел поделиться сокровенным, а у тебя только койка на уме!

— Я как раз хотела объяснить, но ты на фонтан сел.

— Не оправдывайся. Это не отвратит наказание.

— Но ты же сам убежал!

— Могла бы догнать! Если хотела объяснить.

Лань мучают угрызения совести. Самый подходящий момент. Рвется материя, с треском отлетают пуговицы. Лань визжит и сопротивляется. К счастью, больше для вида. Иначе я бы вылетел сквозь гермопереборку. Как Бумер сквозь стекло. А так — добиваюсь победы, оголяю и наказываю предательницу. Лежим рядом в полном изнеможении. Слегка жжет спину. Забыл провести ритуал обрезания когтей хищника. Сам виноват. Но дело того стоило.

— Завтра переезжаешь в мою каюту.

— Слушаюсь, мой господин.

Приятно звучит. Но где-то я такое слышал… Вспомнил! Кажется, начался процесс дрессировки. Дрессируют меня…

— Запомни список правильных ответов на мои замечания: Да, милый. Слушаюсь, милый. Будет сделано, милый. Как скажешь, милый.

Лань тихо смеется и трется носом об мое плечо.

— Слушаюсь, милый. Ох, пропала моя бедная головушка. Говорила мне бабушка: «Не связывайся с эндером. С ним тебе век воли не видать».

Сижу за пультом, думаю, чем заняться. Делать абсолютно нечего. До маяков больше сотни километров. Если там что и случится, мы бессильны. Как же это по фене будет? У них — марш-бросок с полной выкладкой. А у нас?.. Старый Гай много раз повторял. Вспомнил! Солдат спит, служба идет!

Чем должен заниматься глава семьи в свободное от работы время? Жена — создавать уют. Пардон, я же на службе. Тружусь. Бремя несу. Которое — ответственности. Все-таки, удивительно, до чего все изменилось. Неделю назад хотелось с тоски на стену лезть. Или — головой об стену. Сейчас — словно в коридорах вдвое светлей стало. Ничего ведь не произошло. Склады по-прежнему пустуют, запасы — на исходе. Ребята по-прежнему из драйвов не возвращаются. Но снова хочется жить. Как в детстве. Потому что дома меня ждет Лань. А может, потому что снова в жизни есть цель. Наверно, со стороны я смотрюсь так же глупо, как Бор. Говорят, видели, как он прыгал по коридору на одной ножке. С Метой на руках. Сказал — тренируется.

Час спустя все еще продолжаю нести бремя ответственности. В поисках занятия обшариваю карманы и натыкаюсь на кассету. С трудом вспоминаю, что она там делает. Сую в щель вьюера, вдавливаю клавишу. На экране — «психушка». Включаю выборочный показ. Теперь на экран выводятся только те кадры, в которых что-то движется. Кто-то из техников проходит профилактический мониторинг. Включаю ускоренный показ. Суетливые человечки один за другим садятся в кресло, опускают на голову шлем, вскакивают, убегают. Асистент в белом халате мечется от стола к пульту. Несколько минут смотрю, потом надоедает. Надо подписать кассету, проставить даты начала и конца записи и вернуть в хранилище. Перематываю запись на конец и замираю с авторучкой в руке. На экране — Бор выходит из «психушки». Пускаю запись задом наперед. Бор спиной вперед врывается в комнату, достает отвертку, инструменты, снимает колпак со шлема, начинает там копаться. Интересно…

Отматываю запись назад. Просматриваю на обычной скорости. Потом — на замедленной. Останавливаю кадр. Увеличиваю изображение. Вызываю на экран компьютера схему и чертежи шлема. Очень хочется узнать, что за проводки отключил Бор.

Теперь я точно знаю, почему у Меты не прижился психопрофиль. НЕ БЫЛО ПСИХОПРОФИЛЯ! Бор отключил мнемоиндукторы. А, когда Мета ушла, снова подключил. Мета этого не знала и притворилась оптимизированной.

Бор — не подонок, а хитрый мужик, которому повезло. Потому что Мета на самом деле в него влюбилась. Только знает ли он это? Может, думает, что она до сих пор притворяется? А Мета до смерти боится, что он узнает про неприжившийся психопрофиль. Боится, что он ее бросит. Эти двое загнали друг друга в глупейшую ловушку. Но я — эндер! Вытаскивать десантников из дерьма — мое призвание! Жизнь прекрасна, черт побери! Прекрасна и удивительна! Как я мог в этом сомневаться, дурачок. Лань обрадуется…

Вынимаю кассету из вьюера, прячу в карман. Теперь это — реликвия. Закрываю глаза и фантазирую, как лучше это обыграть. Поэтому не сразу врубаюсь в сигнал тревоги. А когда врубаюсь, долго не могу поверить. Потому что такого просто не может быть. Бор — самый опытный. Он знает маршрут как свои пять, он всегда возвращался!

Подбегают люди, спрашивают, что произошло. Отматываю запись чуть назад, показываю всем. Коротко вякнув сигналом «SOS», маяк Бора замолчал навсегда. Так бывает, когда чьи-то челюсти смыкаются на корпусе маяка. Коробочка деформируется, контакт кнопки замыкается на корпус, и сквозь тысячелетия к нам летит последнее «прощай».

— Том, подежурь за меня. — расталкиваю людей и бреду к выходу. Что я скажу Мете? Как посмотрю ей в глаза? Обещал же вытащить живого или мертвого.

Иду домой и падаю на койку лицом вниз.

— Кто? — спрашивает Лань.

— Бор.

Лань рыдает и колотит кулаками по подушке. Она два года ходила с ним в драйвы.

Следующий день еще хуже. Теряет мобильность один из маяков. Новичка. Мета и второй стажер уже двигаются назад.

Вытаскиваю сначала стажера, потом, спустя два часа — Мету. Она, не умывшись, идет ко мне.

— Ник, я чувствую, я знаю, он жив. Сделай чудо, вытащи его. Ты же можешь. Ты все можешь, — она опускается передо мной на колени. — Пожалуйста, Ник! Я все для тебя сделаю, ты меня знаешь. Ноги тебе лизать буду, только вытащи его.

— Мета, ну что ты говоришь?

— Я знаю, бред несу, но он жив. Верь мне, эндер. Соверши чудо. Кроме тебя некому. Кого мне еще просить? Куда пойти? Я же…

Дальше — неразборчиво.

Иду за пульт. Щелкаю тумблерами, активирую систему. Привычным жестом вдеваю пальцы в кольца, сжимаю рукоятки джойстиков. Только затем, чтоб она успокоилась. Хоть на время.

Бывает, два десантника возвращаются по одному маяку. Один раз вернулись втроем. Но без маяка — никогда. Потерявший маяк прячется в скалах перед равниной и поджидает кого-нибудь из партнеров. Потом вдвоем идут через равнину. Радио в этом мире использовать нельзя. Из-за особенностей нервной системы, кремнийорганические твари его слышат. И летят выяснить, что это такое. Но можно использовать дымовые костры, надписи на скалах и другие простые сигналы.

Маяк погибшего парнишки по-прежнему там. Поэтому могу работать. Есть ли шанс вытащить Бора? Как в математике — бесконечно малая величина. Но я буду сидеть за пультом ради Меты. Чтоб ей не в чем было упрекнуть себя. Всего две недели. Пусть это будет моей данью памяти Бора. И у меня есть кое-что, чего не было раньше ни у кого. Моя программулька. Две недели смогу шарить сферой по равнине. Потом батарея маяка полностью сядет, и даже Мета согласится, что сделать ничего нельзя.

Объясняю, как вызвать на второй монитор программульку, и ощупываю сферой захвата круг возврата. На мониторе появляется четкий и устойчивый план местности. Расширяю зону поиска. Методично обшариваю сферой захвата сектор за сектором. Моя программулька дает настолько четкую картинку, что на ней в самом деле можно узнать человека. Только бы он не двигался секунд пять.

Через десять часов подзываю салажонка, сажаю в свое кресло и объясняю задачу. Лань приносит ужин и одеяло. Ем тут же, за пультом и ложусь на диван. Сплю часа четыре, потом сменяю салажонка. Мета еще не ложилась. Приказываю Тону сменить ее у монитора, а ей — лечь спать. Мета сопротивляется.

— Или ты слушаешься меня беспрекословно, или отключаю аппаратуру, — говорю я ей. Мета не на шутку пугается.

Работаю за пультом часов восемь, потом беру четырехчасовой перерыв. Еще восемь часов. Потом теряю чувство времени. Работаю, сплю, ем, снова работаю. Помощники меняются, но Мета и Лань всегда рядом. Стальные они, что-ли?

Кто-то принес в пультовую несколько коек. Спать стало уютней. Диванчик короткий, приходится ноги подгибать. Толком не выспишься.

Приблизительно на пятые сутки просыпаюсь от громких голосов. Отрываю голову от подушки. Какая-то комиссия. Обвожу комнату взглядом. Пять коек с мятым постельным бельем, на пультах грязные тарелки, стаканы. Пол такой, что на него даже плюнуть не хочется. Принес их черт!

— Почему посторонние в зале? — ору я так, что все вздрагивают и оборачиваются. — Сом, Лань, Мета! Убрать посторонних.

Сом пытается быть вежливым, но Лань и Мета просто выталкивают начальство за дверь. За дверью бухтят голоса. Что-то насчет черезвычайной ситуации, штаба по спасению, экстренных мер… Смотрю на часы и опускаю голову на подушку. Сволочи! На час раньше разбудили.

— Мастер Ник, назад, если можно.

Смотрю на второй монитор. На грунте что-то, напоминающее крокодила. Увеличиваю этот участок. Возвращаю в него сферу.

— Мета! Приемный бассейн готов?

Начинается тихая паника. Минута — и все на ногах. Мета уже у монитора. На мониторе — явно человек. Он ползет, поэтому пропорции искажены. До круга — четыре с половиной тысячи. Человек ползет. Медленно, но без остановки. Когда доползет до четырех тысяч, я его вытащу. Это или Бор, или стажер. Пятьдесят на пятьдесят.

Прошел почти час, прежде, чем я смог его вытащить. А затем я выкинул фортель. То ли уснул, то ли потерял сознание. В общем, выпал из кресла и растянулся на полу. Даже финиш-контакт не успел выплюнуть.

Это был Бор. Живой и здоровый, целый и невредимый. Но жутко голодный и чудовищно грязный. Я чуть не проспал самое интересное. Но Бор заявил, что ничего рассказывать не будет, пока я не проснусь. Я должен услышать первый.

Мне дали выспаться, потом на руках пронесли по всей базе. Словно знамя. Впереди музыканты, за ними, взявшись за руки Мета с Ланью и Бор. Потом — я, над толпой, а дальше — весь десант, в полном составе и много-много любопытных. Это было бы здорово, но сверху я увидел глаза матери невернувшегося парня. Своей смертью он спас Бора. Его маяк позволил мне работать. Он погиб, Бор проявил чудеса изобретательности и выносливости, а героем считают меня. Странная штука — жизнь.

— … Да, практически, стопроцентная безопасность. Я двигался несколько суток, и никто меня не тронул.

— А оружие?

Бор усмехнулся.

— Добровольно отдал металложоркам все металлические предметы. Слишком их было много, чтоб спорить. Мы угодили в самую гнусную эпоху. Две с половиной тысячи лет после палеоконтакта. Киберы уже одичали, но еще не расползлись по всему материку. Кучкуются вокруг руин завода в поисках металла. Численность монстров тоже еще не начала падать.

— Как же ты вернулся?

— Ползком! Все дело в темпе восприятия! У монстров он во много раз выше. Мы для них — улитки, медузы полудохлые. Думаете, они на нас нападали. Черта с два. Выдумали мы это. Я старинный фильм видел. Там ныряльщик играет с медузой. Медуза, конечно, пытается удрать. Думаете, ныряльщика это беспокоит? Вы видели когда-нибудь в парке стремительно удирающего дождевого червя? А молниеносно атакующего дождевого червя? Кто-нибудь из вас интересовался дохлым дождевым червем на дорожке? Брал его в руки? Мы для них — как медузы или червяки. На нас нет нужды охотиться. Можно спокойно подойти, встать рядом, потрогать. Это мы выдумываем, что они стремительно атакуют, наносят страшные удары, руки-ноги отрывают. Монстр, может, хотел человека рассмотреть получше, другим боком повернуть. Взял за руку, а рука оторвалась. Кто же знал, что она такая непрочная? Как у ныряльщика с медузой закончилось — порвал нечаянно медузе мантию и потерял всякий интерес. Я это давно подозревал, но повода проверить не было. Сейчас повод появился. Я сыграл роль мертвого червяка. Двигался с такой скоростью, что для них — все равно, что застыл. Одного боялся. Что наступит кто-то ненароком. Но они, видимо, тоже этого боялись. В смысле — вляпаться в меня, ноги испачкать.

Я сижу напротив Бора, обнимаю Лань за талию и никак не могу поверить, что все кончилось. Головой понимаю, но тело рвется туда, за пульт. Руки дергаются, ищут рукоятки джойстиков.

— Бор, скажи честно, на что ты рассчитывал, когда в круг шел?

— Не знаю, — сознается десантник. — Первые два дня надеялся кого-то перехватить. Потом понял, что безнадежно опаздываю. Осталась только привычка. Всегда возвращался в круг. Я как раз на эту тему думал, когда ты меня вытащил. Ник, я же первый без маяка вернулся, так? Скажи, ты на что надеялся всю эту неделю?

— Если эндера нет на своем посту… — начинает Бумер.

— … значит вы не заметили конца света! — дружно подхватывают все.

— Месяц назад тебя сам господь бог не вытащил бы, — говорю я. — Я испытывал на тебе новую систему мониторинга. Очень уж заманчивый случай был. И Мета на меня такими глазами смотрела… Не могу женщине отказать, когда она такими глазами смотрит.

— Какими это? — подозрительно интересуется Лань.

— Большими и круглыми!

Девушки дружно строят мне глазки. Все смеются.

— Бор, ты главного не знаешь! — восклицает Том. — Ник выставил из пультовой совет в полном составе! Честное слово, чтоб я сдох! Накричал на них, и выгнал.

Ой, мама… А чего я, собственно, волнуюсь? Как можно наказать эндера? В угол поставить? Работы лишить? Ха!

Бумера жалко…

Мы с Ланью и Бор с Метой решили официально зарегистрировать отношения в один день. Свадьба была грандиозная. Присутствовали даже представители совета. Но, с половины праздника мы, новобрачные, свидетели и самые близкие друзья (не больше десяти человек) ускользнули, уединились в релаксационной, и я прокрутил Бору с Метой выборочные места кассеты из «психушки». Пока шли кадры с моими комментариями, Лань пинала меня под столом и строила гримассы. В общем, жестами и мимикой объясняла, кто я такой, и куда должен деть эту кассету. Бор сказал, что никак не мог найти кассету, пожал руку, а Мета расцеловала в обе щеки. Она вообще очень изменилась. Расцвела. Смешно, правда? Они начали с обмана, а теперь жить друг без друга не могут.

А через полгода они не вернулись из драйва. Это была самая счастливая пара на базе. Лань долго плакала и неделю ходила сама не своя. Я очень боялся за нее. Ведь ей нельзя волноваться.

Произошло что-то невероятное. Сразу после старта порвалась связь со всеми четырьмя маяками. Как отрезало. Бор с Метой и двое молодых. Парень и девушка. За всю историю такое было только раз. Лет сорок назад.

А еще через полгода совет принял решение снять поле. Десант не возражал. Последние две группы из близкого прошлого сообщили, что завод переродился во что-то вовсе непонятное. Но — продержался больше миллиона лет, и все еще функционирует. Пришельцы сделали выводы из той информации, что мы им сообщали через капсулы и изобрели нечто принципиально новое. Вечное. С гарантией! Никаких каменных или металлических сооружений. Две полукилометровые воронки, наполненные клубящимся сизым туманом на расстоянии около ста километров. Из одной воронки в другую ведет самодвижущаяся дорога. Двигается она медленно — метра два-три в час. А по дороге сплошным потоком идут киберы. Самые разнообразные. Грузовые и пассажирские, строительные, транспортные, летающие. На гусеницах, на колесах, на воздушной или антигравитационной подушке. Идут непрерывным потоком, ряд за рядом, с минимальными интервалами. Из тумана выходят, в туман уходят… Сом прострелил колесо одной машине, та съехала с дороги и остановилась. Сом заменил колесо, но не сумел разобраться с управлением, загнал машину по оси в болото, там и оставил. Батарея в маяке садилась, нужно было срочно возвращаться. Остальные десантники стрелять по технике не решились. Считали, что важнее донести до базы информацию. Разобраться с управлением — это не проблема.

К тому времени у нас с Ланью уже родился сын. И мне становилось все труднее удерживать ее дома.

Мы стоим в пультовой и смотрим в черный прямоугольник экрана. Идет обратный отсчет. Точно так же замерли перед экранами люди по всей базе. Через минуту в бархатной черноте экрана появится наше будущее. Каким бы оно ни было, нам в нем жить.

Последние секунды.

— Три.

— Два.

— Один.

— Ноль!

Пол резко уходит из-под ног в сторону. Все падают. Вижу, как Лань, извернувшись, падает на спину, прижимая к груди нашего сына, подобрав ноги, отталкивает сапогами в стороны тех, кто падает на нее. Гаснет свет.

— Лань!!! Как Боренок?!

— Ну что ты орешь? Разбудил…

Зажигаются тусклые аварийные светильники. Пол вздрагивает, со всех сторон доносится затихающий грохот падающей мебели. Десантники вскакивают, бегут куда-то. Лань садится на пол и довольно смеется.

— Ник, теперь я знаю, зачем женщине такие буфера спереди. Нам совсем не больно, мы даже не заплакали.

На четвереньках подхожу к ним. Мы проснулись и встревожились, но если мама смеется, то плакать, видимо, нет причины. Умный парень! Интеллектом в меня пошел.

Возвращаются десантники с инструментами и мощными фонарями. Ставят один на стол, направив свет в потолок, проводят молниеносное совещание и разбегаются по базе. Я поднимаюсь с пола и привожу пультовую в жилой вид. Поднимаю опрокинутую мебель, возвращаю предметы на свои места. Лань кормит грудью Боренка. Год назад я поставил вопрос ребром: или мы заводим ребенка, или наш брак считается недействительным. Кто-нибудь отправлял в драйв беременного десантника? То-то.

Экраны зажигаются только через три часа. Снаружи — лес. До него километров пять, но как только оператор дает увеличение, мы видим, что лес ЗЕЛЕНЫЙ! Не синий, а зеленый! Земной лес! Десантники кричат, обнимаются, колотят друг друга по спинам, смеются и ликуют. Я им завидую. Они своего добились. А я — безработный. Уже три часа.

Невидимый оператор дает панораму, и мы видим невероятное! Деревню. Совсем такую, как в учебном фильме. Семь домов, сложенных из круглых стволов деревьев. Около домов ходят люди. Лань отдает Боренка подруге, влечет меня за руку в раздевалку десантников, сует в руки оружие — тяжелую, угловатую железяку, тащит по каким-то ржавым лестницам. Мы упираемся в запертый люк. Лань крутит штурвал на крышке, налегает плечом, но люк не поддается. Лань меняет рожок, передергивает затвор, прикидывает угол рикошета и выпускает очередь. Пули бьют по периметру люка и с визгом уносятся в темноту коридора.

— Порядок, — смеется она, — Боялась, выжигать придется.

Выскакиваем на лестницу СНАРУЖИ. Солнце бьет по глазам. Такой я жену еще не видел. И слава богу. Такой она бывает только в драйве. Понимаю, что я сейчас тоже в драйве. Вот дьявол! Еще не поздно вернуться на базу, но жена перестанет уважать. Она же думает, что облагодетельствовала. Влип, эндер? Прыгай с вышки…

Захлопываю за собой крышку люка, осматриваю оружие, вспоминая, где же тут предохранитель, переключаю на лазер, непрерывный разряд, и спешу по ступенькам за Ланью.

В трех метрах от земли лестница обрывается. Лань не обращает на это внимания. Как бежала, так и спрыгнула на песок, словно со стула. Как я в бассейне с двенадцати метров. В пяти шагах от лестницы прижалась спиной к посадочной опоре, в руках оружие, вертит головой вправо-влево. Меня прикрывает. Я на мгновение повисаю на нижней ступеньке на одной руке, и до земли остается всего метр.

— Держись со стороны моря, иди первым, — бросает Лань. Не спорю. С такой Ланью лучше не спорить. Но на ходу обдумываю, почему я должен идти первым. Наверное, потому что сзади от меня вообще не будет никакой пользы. Видеть все со всех сторон сразу я не умею. Поднимаю плоский камешек. В книге читал — люди блины по воде пускали. Блин — блин — блин — блин — бульк. Замахиваюсь — бульк… Блин! Непременно научусь. На секунду оглядываюсь на Лань, перенимаю ее манеру и повадки. Слегка сутулюсь, кладу палец на курок, иду скользящей походкой на чуть полусогнутых. Через километр убеждаюсь, что в десантники не гожусь. Ноги вязнут в песке, пот заливает глаза. Лань же откровенно наслаждается жизнью. По лицу бродит загадочная улыбка людоеда. Не прекращая сканировать местность, радостно подмигивает мне.

Навстречу идут три человека. Старик с коротко подстриженой седой бородой и два молодых парня. Вооружены… да, точно! Луками! Поскольку у двух из трех луки за спиной, здесь не очень опасно. В первый раз эту троицу вижу, но кого-то они напоминают.

— Глазам не верю! Ник, никак ты в десантники записался? — восклицает старик. Лань бросается ему на шею. Старик смеется, хлопает ее по спине.

— А кого же ты еще хотел увидеть в конце драйва? — говорит мой язык. — Мета жива?

— А что с ней станется? Жива моя ласточка. Бабы завсегда дольше мужиков жили, — отвечает Бор. — Знакомься, это мои сыновья. Запомните этот день, парни! Перед вами лучший эндер во вселенной. Какой на борту год, Ник?

— Все тот же. После твоего старта полгода прошло.

— А здесь — больше двадцати лет. Мы тут группу Михаэля встретили. Сам он уже умер, а внуки и правнуки живут. Да что мы стоим? Мета с невестками такой стол готовит!

— Бор, что произошло с маяками?

— С маяками — ничего! Это мы мелко прыгнули. База уже здесь стояла. Хронополе базы экранировало сигнал маяков. У Михаэля то же самое случилось.

Шагаю по желтому песку. Мы переписывали историю этого мира две тысячи раз. Что это? Преступление или подвиг? Наверно, я никогда не разберусь в этом.

Жмурясь, подставляю лицо теплому солнцу. Слушаю шум прибоя. Надо мной купол голубого неба. Это мой мир. Он сделан моими руками. В нем будет жить мой сын. К этому надо привыкнуть. Слишком он огромный. Невероятно огромный. В тысячи раз больше базы. Теперь я понимаю, почему Лань так рвалась сюда.

Бор всегда говорил, что в жизни сказок со счастливым концом не бывает. Счастливые концы приделывают сказкам люди. Чудак. А сам? Своей жизнью раз за разом опровергал это. Интересно, буду я через двадцать лет семейной жизни говорить о Лани «моя ласточка»?

Чем я буду заниматься? Моя профессия умерла три часа назад. К черту такую профессию! Что она мне дала, кроме седых волос? Двадцать восемь — не возраст. Чтоб в таком огромном мире не нашлось дела для парня с головой? Ха!

17.09.1997 — 28.09.1997