Испытательный срок

LV. Недомолвки

Лесок близ Березны был совсем не страшный — а может, Ира просто отвыкла бояться тёмных чащ. По пути из Вихоры доводилось забираться и поглубже, то прячась от вооружённых всадников, то срезая прихотливые извивы дороги. Здесь не водилось обширных ягодников, зато в изобилии попадались лисички и вольготно росла кислица; Ира уже научилась отличать её от других трав. Сквозь просветы между древесными стволами виднелся вдали мощный деревенский частокол.

— Гляди-кось, — Цветана склонилась к неприметным желтоватым метёлочкам, тянувшимся к свету посреди крохотной полянки. — Слезовица! Возьму, на зиму засушу, сгодится супротив лихорадки…

Она опустилась на колени, прошептала скороговоркой несколько молитвенных слов и принялась бережно срезать пушистые стебельки. Лёгким нравом и жизнелюбием девчонка напоминала Олю; позавчера отец, староста Березны, чихвостил её перед всей деревней и в наказание запер в чулане, а уже на следующее утро Цветана, как ни в чём не бывало, лезла знакомиться с чужеземной гостьей. С ней, несмотря на добрых семь лет разницы в возрасте, было удобно: непосредственная и говорливая девушка ни в чём Иру не подозревала, не намеревалась сдать каким-нибудь людоедам и не мучила расспросами, хоть порой и позволяла себе лишку. По правде говоря, Цветана принимала гостью за ровесницу; очевидно, взрослеют и старятся здесь скорее, чем по другую сторону границы.

— Бабке Забавке тоже отнесу, — деловито сообщила девушка, укладывая в плетёную корзинку солидный пучок поникшей травы. — Она, вишь, от грудной хвори зелье варить умеет.

— Она ведьма? — без задней мысли поинтересовалась Ира, просто чтобы поддержать разговор.

Цветана сделала страшные глаза и шикнула на неё:

— Что ж ты говоришь! Знахарка она!

Ира прикусила язык. Могла бы уже понять, что ведьм тут не очень любят; в конце концов, за что её саму сперва швырнули в вонючий сарай, а потом повезли в город, на казнь? Цветана огляделась по сторонам, без нужды отряхнула расшитый алыми узорами передник и спросила:

— А ты точно не храмовая? Знака не носишь, слова священного не говорила?

— Точно, — сдержав вздох, кивнула Ира. Единственное на ней, что можно назвать знаком, — сигнальный амулет, а священное слово ей вернули. — Не собираюсь ничего такого делать.

— Тогда слушай, — девчонка подобралась поближе, дотянулась до Ириного уха и проникновенно прошептала: — Я-то сама ведьма! Только не говори никому-никому, не то батюшка заругает.

— А что в этом плохого? — осторожно спросила Ира. — У нас… Там, откуда я родом… Там ведьм много, никто их не боится.

— Да и у нас много в самом-то деле, — доверительно сообщила Цветана, хитро улыбаясь. — Только все прячутся, потому как храмовники говорят, будто ведьмы злые. А бабка моя не была злая, она хвори лечила людские и коровьи, и знаки читать умела, и судьбу наперёд знала…

Она сделала несколько целеустремлённых шагов, тронула низко висящую ветку рябины и прибавила не без гордости:

— Дядька Влас-то глупый. Думает, я Премудрого по дурости звала, а я по умыслу! Бабка говорила, он нас бережёт; так оно и есть, чем хошь клянусь! Его потому храмовые и боятся…

Ира не без труда поняла, что речь об очередном местном боге. Их здесь хватало; все разные, у каждого — своя зона ответственности, сложный характер и непривычное уху имя. Впрочем, лишний раз звать покровителей по именам селяне избегали.

— Храмовые боятся бога? — переспросила Ира. — Почему?

— Так повелось, — важно произнесла Цветана. Её юное личико приобрело торжественное выражение. — Бабка говорила, до великой войны его пуще других почитали, потому как он в зиму луну стережёт, в самую тьму и холод. И ведьм тогда не боялись, и неживых тоже, и были ещё чародеи, и посильнее кто… А теперь храмовые всем твердят, что первая луна зимой — ничейная и что ведьмы только зла хотят. У вас не так?

— Не так, — Ира покачала головой и отвела от лица свесившийся с ветки широкий кленовый лист.

Значит, минусы когда-то в открытую уживались здесь с разномастным одарённым народом, а потом что-то сломалось. Какая же это война истребила тут магов, а колдунов загнала в глубокое подполье? А в родном мире что такого стряслось, что сообщество во главе с Управой до сих пор прячется по тёмным углам?

— Славно вам, сталбыть, — завистливо вздохнула Цветана. — А нас, вишь, только храмовые соколы от неживых и спасают… Да ещё вот вольные, как вы.

Ира промолчала. В этом мире слишком много непонятного. Кое-что она могла ещё выспросить, прикрываясь своим мнимым заморским происхождением, но только у женщин — заговаривать первой с мужчинами, равно как и проявлять непокорность, здесь считалось недопустимым. Расспрашивать без опаски можно было разве что Зарецкого, но тот за прошедшие дни едва перебросился с ней парой слов. Занят был налаживанием контакта с местными и держал конспирацию; хотелось в это верить.

— Почему ты мне всё рассказала? — невесело спросила Ира. Она успела уже привыкнуть, что разнокалиберные тайны от неё скорее прячут, чем выкладывают вот так вот запросто.

— Да вы такие же, как мы, — пожала плечами Цветана. — Не зря ж вас Премудрый тогда привёл! А храмовые что вас не любят, что нас. Они и вовсе никого не любят.

Здесь никто никого не любит. Себе дороже. Ира поправила на локте тяжёлую корзинку и расправила одолжённое у Цветаны платье; старостина дочь была миниатюрнее, белый лён туго тянул на плечах и в груди. Штаны и рубашка для тихой охоты подошли бы куда как лучше, но лучше уж путаться в подоле, перешагивая коряги, чем спорить с местными нравами.

Когда древесные кроны перестали заслонять небо, солнце уже миновало зенит. Цветана нервно выдохнула и сотворила обережный знак; встреча с полудницей не прошла для неё бесследно. Вытоптанная в лугах тропка, плавно огибая холмы, бежала к подножию частокола; напитавшаяся жарой дорожная пыль ощутимо грела даже сквозь подошвы кожаных башмаков. Цветана весело о чём-то щебетала; Ира честно вслушивалась, но понимала едва ли половину из её историй. Корзина мешала и немилосердно давила на руку. Вообще говоря, никто не принуждал Иру трудиться на благо хозяйской семьи, но, во-первых, она чувствовала себя обязанной приютившим её людям, а во-вторых — наедине с Цветаной было проще, чем среди любопытных деревенских жителей. Правда, общительная подружка всё норовила познакомить важную гостью со своей многолюдной компанией; Ира вчера видела в окно, как хозяйская дочь спешит к пёстрой гурьбе сверстников и уходит с ними куда-то за частокол. Мысль о том, чтобы строить из себя фальшивую иноземку перед столькими людьми сразу, внушала ужас.

Из-за ближайшего холма показались всадники в багряном. Ира испуганно замерла, потом, опомнившись, заставила себя шагать дальше; сомнение продлилось не дольше мгновения. Это мыслительное упражнение они с Зарецким уже проходили три-четыре дня назад. Воины просто куда-то едут, они не знают, кто перед ними, не ожидают увидеть здесь беглянку из чужого мира. А если вдруг знают… Ира осторожно потянулась к воротнику, будто бы ослабляя слишком туго завязанные тесёмки.

— Княжьи люди, — заметила Цветана, поудобнее перехватив корзинку. — Сталбыть, скоренько сам князь приедет. Надобно батюшке сказать…

Она остановилась в нескольких шагах от перекрёстка, почтительно склонив голову; Ира последовала её примеру. Конские копыта глухо топтали пыль. Двое всадников, предвестники прибытия князя, никуда не торопятся; должно быть, разведывают дорогу. Ничего страшного в этом нет…

— Доброй дороги, девоньки, — весело сказали над головой. Стук копыт смолк; сердито фыркнул конь. Ира не решалась поднять взгляд.

— Боги в помощь, добрые люди, — бойко отозвалась Цветана. Она, кажется, ничуть их не боится. Надо поднять голову, попробовать повторить её слова, интонации, говорок… К чему сейчас излишние расспросы?

— До Лисавы далече? — смеясь, спросил рыжеусый всадник. В его глазах нет ни угрозы, ни настороженности; он не охотится за ведьмами, никого не ищет. Поднявший было голову страх отступил без боя; странно и так легко…

— Да уж день пути будет, — Цветана указала куда-то между холмов. На запад. — Может, и меньше, ежли конь добрый.

— Наши-то добрые, не боись, — усмехнулся в усы второй, помоложе, с длинной и блестящей чёрной косой. — Хочешь — прокачу? Скажешь тогда, день ли, меньше ли…

Цветана хихикнула.

— И пошла бы, да батюшка не велит. До Вельгоровой-то ночки не след…

— Сами откуда будете? — спросил рыжий, одобрительно разглядывая Иру. Видимо, по его логике, раз напарник заприметил Цветану, её спутница должна достаться ему.

— С Березны, — лучезарно улыбаясь, сообщила Цветана и, как гром средь ясного неба, прибавила: — А на неё не глядите, она чужеземка! При господине странствует.

— Вон как, — со значением проговорил рыжеусый и выразительно воззрился на Ирины руки. — Ну, сталбыть, бывайте.

Он первым тронул коня; чернокосый послал напоследок Цветане лукавую улыбку и последовал за старшим. Всадники уехали, а смутное чувство гадливости осталось — не понять, от чего.

— Зачем ты им сказала? — укоризненно спросила Ира. Принято здесь брать на заметку иностранцев? До виз, само собой, додуматься ещё не успели, но вдруг тут какая-нибудь война, или цветёт пышным цветом ксенофобия, или другая напасть…

— А что ж, не след было? — всполошилась Цветана и тоже покосилась на Ирино запястье. — Я ж как лучше, чтоб рот на тебя не разевали… Ить сокол твой осерчает, нет разве?

— С чего… — недоумённо начала Ира и сообразила, что именно пришло в голову её спутнице. Знала бы Цветана, насколько смехотворны её предположения! — Да мы же не… Короче, ему всё равно. Не надо было им ничего говорить.

— Ох, прости мне! — Цветана расстроенно изломила светлые брови. — А я-то думаю, чего ты тесёмку не носишь… — она на миг задумалась и повеселела: — Тогда пойдёшь с нами у огней плясать! В Вельгорову ночку все пляшут, у кого дружка нету. У вас не так?

— Не так, — буркнула Ира. Зачем она вообще этот разговор завела… Вечно попадает впросак из-за какой-нибудь ерунды!

Набранные в лесу лисички пустили в дело сегодня же, к ужину. Староста Младан жил получше, чем прочие деревенские; его жена в полевых работах не участвовала, а дочери только по очереди носили братьям обед и по настроению помогали с жатвой. На семью работали несколько батраков, в том числе помощница по дому, но в кухню хозяйка чужих не допускала. За исключением Иры. Началось это как очередной конфуз: гостья, не знавшая заведённых здесь порядков и жаждавшая как-нибудь отплатить за кров и хлеб, полезла помогать с готовкой, а хозяйка из уважения не посмела её прогнать. Потом Младан похвалил сделанные по бабушкиной науке пирожки, и светлокосая Ждана теперь охотно принимала Ирину помощь. Приятно было в кои-то веки не чувствовать себя бесполезным балластом.

Сперва вернулись с поля Цветанины братья — трое рослых светловолосых парней, похожие друг на друга, как горошины из одного стручка. Старшему, женатому, молодая супруга поднесла льняное полотенце — смахнуть пот и вытереть с рук пыль и грязь. Двое других, перешучиваясь, дожидались не слишком расторопных сестёр. Эти вечерние встречи слишком смахивали на ритуал, и Ира не стремилась в них участвовать. Может быть, от неё ожидали чего-то подобного в отношении Зарецкого; тот не счёл нужным давать пояснения относительно местных обычаев. Легенда с бестолковой иностранкой была для него более чем удобна. Обозначая уважение к хозяевам, Ира поднялась с завалинки, на которой отдыхала после кухонных трудов.

— Батюшка! — Цветана, первой заметившая отца, подхватила вышитый рушник и со всех ног припустила к калитке, едва не сбив с ног попавшегося по пути работника. Следом помчалась младшая её сестра, Милица. — Батюшка, к нам князь едет!

— Нешто правда? — Младан прищёлкнул языком, взял у дочери полотенце и прижал к взмокшему на жаре лбу. Вернул тряпицу Цветане, обернулся через плечо: — Слыхал, Яр? Никак не наестся, морда медвежья… То зерна дай, то пеньки, то десять душ на войну…

— Может, не за данью, — предположил Зарецкий. Он вовсе не выглядел уставшим; необходимость сутками не спать отодвинулась на неделю, вместо мелких речушек и твёрдой земли к услугам гостей была баня и мягкие перины, а постоянное притворство, кажется, нисколько его не утомляло. — Времена нынче неспокойные.

— Да хоть какие, — сварливо отозвался староста. — Явился — сталбыть, потребует, чтоб ему пусто было. Говорит, мол, пора бы Агирланов и скинуть, а сам ить только и делает, что к ним в Саборан на поклон ездит. Так в нынешнее лето совсем с цепи сорвался…

Ярослав дипломатично промолчал. С Ирой он едва встретился взглядом; тихо счастлив, что на время сбыл с рук надоедливую и беспомощную обузу. Деревенские сразу нашли для него сотню дел, куда как более привычных: приструнить зарвавшегося домового, проверить ближние леса на предмет опасной нежити, подежурить в полдень в полях… Вышитая строгим ярко-синим узором рубаха как-то причудливо ему шла; если не знать, что он всего лишь виртуозно разыгрывает из себя местного — в жизни не догадаешься.

Без отца семейства за стол не садились. Сперва короткое хвалебное славословие всем богам сразу, затем — снятие пробы со всех кушаний хозяйской ложкой; первыми едят мужчины, потом дозволяется женщинам, в порядке старшинства. Не так уж сложно запомнить. Ире по праву почётной гостьи дозволялось запустить ложку в горшок сразу после хозяйки дома; к тому времени там оставалось ещё немало. В семьях победнее наверняка не так.

— Так я чего хотел-то, — крякнув, сказал Младан, словно продолжая прерванный разговор. — Про коров про тех. Мы с мужиками так думаем: колдунья гадит. Та, что в Волчьем лесу засела. Вишь, затеяла — Семаре служить, тьфу, тьфу…

— Проверю, — таким же тоном Зарецкий отвечал начальнику, излагавшему срочные поручения. — Покажешь, где последнюю нашли?

— Да вот хоть сейчас, как поедим, — заметно приободрившись, пообещал староста и кивнул старшему сыну: — Сведи, Лад.

— Если нежить, то сам справлюсь, — осторожно сказал Ярослав, задумчиво глядя на собеседника. — А если человек…

— Так мы ж с тобой пойдём, — с готовностью подхватил Младан. — Мы ить тоже не заячьи души, сами б давно сходили, когда б знали наверняка. Не дело оно — божьих людей без вины виноватить… Одно только — после Вельгоровой ночи. До того не след.

— Как ты скажешь, — Зарецкий смиренно склонил голову. Прятал недовольство. Ира заметила уже, что ему не по душе суеверность здешних обитателей, но вступать с ними в полемику на этот счёт он остерегался.

В тесноватой, но уютной каморке под самой крышей, которую выделили персонально Ире, стоял колоссальных размеров сундук, служивший, как здесь водится, и шкафом, и постелью, и изысканной декорацией, а ещё рядом, на грубо сработанном столе — витой металлический светец с зажатой в нём лучиной, кресало и кремень, пустая плошка и кувшин с водой. Крохотное окошко можно было прикрыть задвижкой, но, несмотря на ночную прохладу, Ира предпочитала держать его свободным от преград. Просто так, на всякий случай.

С наступлением темноты суетливая жизнь в Березне затихала, пряталась за бревенчатыми стенами домов, чтобы вновь очнуться с первыми лучами солнца. Ира выпуталась из складок платья, оставшись в нижней рубашке; задула теплившийся на кончике лучины огонёк, забралась под пахнущее полынью одеяло. Здесь даже по-своему уютно, если приноровиться к отсутствию водопровода. Такой своеобразный аутентичный курорт для жаждущих единения с природой. Поутих даже ставший привычным страх. У Георгия Ивановича, кто бы он ни был на самом деле, то ли не нашлось времени на беглянку, то ли кончились возможности до неё дотянуться. В «водяном зеркале» отражалась рутинная жизнь; бабушка трудилась на кухне и в саду, мама, с которой Ира так и не помирилась, спорила с папой или смотрела телевизор, Олька, каким-то образом оказавшаяся в Москве, ездила на метро и гуляла по улицам и паркам. Все целы и невредимы. Даже как будто не слишком огорчены её, Иры, отсутствием. Вроде бы и хорошо, но всё равно как-то по-детски обидно…

…Она бежала по лабиринту тёмных московских улиц. Макс как-то говорил, что знает центр как свои пять пальцев, но его рядом не было. Нарядный, сияющий плеядами цветных огней, совершенно пустой переулок сменился тускло освещённым тесным лазом между домами — тоже безлюдным. Вот здесь, за угловым зданием, увенчанным башенкой с колоннами, должен быть бульвар и спуск в метро — но на деле широкая улица монотонно стелется вперёд, словно сотню раз безыскусно откопированная с себя самой. Тонущий в тумане памятник непонятно кому, перегороженная сетчатым забором площадушка, разноцветные и разностильные особняки… Можно сколько угодно вопить и звать на помощь — отзовётся только ледяной пронизывающий ветер.

Тянущая боль в груди вырвала её из кошмара. Ира почти скатилась с сундука, прижимая ладонь к бешено колотящемуся сердцу. Не без труда откинула крышку сундука, волевым усилием заставила себя сосредоточиться на его содержимом. «Это проходит, но не быстро…» Она обещала рассказать, когда ей приснится плохой сон. Снова приснится. Почему бы и не рассказать, если взамен она получит живительное прикосновение и право на короткий разговор?.. За окном непроглядная темень; весь дом безмятежно спит, и Ярослав тоже наверняка отдыхает от нескончаемых трудов. Ладно, дурной сон подождёт до утра… Пытаясь унять головокружение, Ира высунулась по пояс в крохотное оконце; воздух вкусно пах свежестью, но от взгляда вниз, в те два-три метра мрака, что отделяли её от земли, начинало мутить. Сна ни в одном глазу; зудит дурацкая потребность куда-нибудь идти и что-нибудь делать, и надоедливая, хоть и ставшая привычной боль никуда не девается. В сундуке полно всякого тряпья, даже на вид ненужного; есть там и одёжки, щедро отданные Цветаной. Свежая ткань грубовато льнёт к коже, чуть царапает плечи выпуклой вышивкой и пахнет травами; приятные, насквозь жизненные ощущения…

Внизу царила темнота. Ира потянула на себя наглухо закрытую дверь в большую комнату, служившую для обедов и отделённую от входа в дом тесными сенями, и зажмурилась от неожиданного света. Не яркого, нет; большие лучины по углам давно потушены, горит лишь одна — в маленьком светце посреди пустого стола. У огня — двое, разговор их не громче случайного шороха. Неровный свет пламени очерчивает хмурое старостино лицо. Прости, хозяин, гостье сейчас нужнее…

— Яр, — тихо окликнула Ира, в последний миг нашарив в памяти правильное имя. — Можно… на пару слов?

Он обернулся, коротко кивнул ей.

— Извини, Младан, — высокая тень бесшумно поднялась над светцом, заслонив огонёк. — Днём договорим.

— Уж договорим, — усмехнулся староста. Он не тронулся с места; просто смотрел на Иру — по-доброму и даже, кажется, с сочувствием.

Ночная прохлада вновь дохнула в лицо. В очерченной резными столбами крыльца узкой рамке виднелся клочок пустынного двора; зрелище вдруг напомнило о другом доме, и о другом дворе, и о несбыточной надежде — на то, что теперь всё наладится. Не наладилось. Обидно до дурацких, стыдных слёз.

— Кошмар приснился? — тихо спросил Зарецкий, прикрыв за собой дверь. — Только не ври больше, пожалуйста.

Ира понуро дёрнула головой. Обернулась, привалилась спиной к столбику, днём разукрашенному во все цвета радуги, а сейчас бессмысленно-серому. Резные цветы отрезвляюще впились сквозь платье в кожу между лопатками. Она знала, что сейчас будет, и, что уж там, ждала с нетерпением, когда ласковое тепло прогонит поселившийся в жилах липкий холод. Этот сорт целительской магии у всех вызывает привыкание или у неё персональные сложности?

— Давно началось?

Ира кивнула, чувствуя себя проштрафившейся школьницей. Всё равно что признаваться врачу в запущенной болезни, ожидая заслуженного упрёка в легкомыслии. Зарецкий долго молчал; ночь грохотала стрёкотом сверчков, за частоколом что-то тоскливо выло на одной ноте — не то нежить, не то какое-нибудь дикое зверьё. Боль неохотно рассеивалась, обнажая тревогу, над которой волшба была не властна.

— А что именно снится? — осторожно, словно опасаясь, что она не ответит, спросил Ярослав.

— По-разному, — поспешно отозвалась Ира, втайне радуясь, что не получила выволочку. Наверное, у неё слишком несчастный вид. — Коридоры, или лес, или просто улицы… Иногда кто-нибудь зовёт. Как тогда. Я не отвечаю…

— Понятно, — в голосе Зарецкого явственно послышалось облегчение.

— Всё не так плохо?

— Бывает похуже, — он сдержанно усмехнулся и убрал руки от её висков; сквозняк тут же неприятно лизнул разгорячённую кожу. — Мне в своё время снилось, как тень убивает жертву.

Ира сдавленно охнула. Это, должно быть, очень больно, много хуже, чем просто разыгравшаяся мигрень. Зарецкий, кажется, удивился её реакции; не ожидал, что она поймёт?

— Пойдём, сядешь, — он кивнул в сторону застеленной плетёными ковриками завалинки. Дельное предложение. — Попробую утром договориться, чтобы тебе предоставили в распоряжение кухню. Сможешь сама сделать укрепляющее?

— Лучше не надо. Здесь не любят ведьм, — сумрачно отозвалась Ира. — Потерплю как-нибудь… Это всего лишь сны.

Она вытянула ноги и расправила юбку, на которую пустили чересчур много ткани. Ярко-зелёные складки распластались по пыльной земле. Сюда, в укромный уголок, спрятанный за высоким крыльцом, ветер не задувал, но всё равно было зябко.

— Почему, кстати, не любят? — тоскливо спросила Ира. — Не может быть, чтобы здесь все ведьмы поголовно вредили людям.

— Не может, — согласился Ярослав. Он рассеянно смотрел куда-то в звёздное небо. — Видишь ли, в этих краях в какой-то момент радикально сменилась власть. Не очень давно, лет восемьдесят как. Местное… так сказать, сообщество слишком ретиво сопротивлялось завоевателям, чтобы избежать репрессий. Наша третья статья — детский лепет по сравнению с тем, что здесь устроили.

— Но что-то же осталось, — пробормотала Ира. — Иначе нежить бы всех тут сожрала…

— Конечно, осталось. Одарённые сами по себе никуда не делись, — Зарецкий говорил тихо, словно опасался, что услышит кто-нибудь лишний. — Только теперь всё под строгим контролем духовной власти. Законопослушным дозволяют освоить самые элементарные приёмы, берут импровизированную клятву и отпускают бродить по городам и весям. Это называется «ас-скал» — или «сокол», на местный лад.

— Ага, — Ира сосредоточенно наморщила лоб. Ещё кусочек головоломки встал на место. Другое дело, что кусочек — не больше песчинки, а головоломка размером с целую вселенную. — А всех, кто не захотел, публично казнят на площадях.

— Примерно так.

Он вновь замолчал. Неужели и впрямь чувствует себя виноватым? Кому тут стыдиться, так это ей.

— Ты хорошо держишься, — вдруг сказал Зарецкий, по-прежнему не глядя на неё. — Я думал, будет хуже.

— Это всё тень, — Ира высказала догадку, в которой за прошедшее время утвердилась сама. — Я из-за неё как-то странно всё чувствую. Как будто это не со мной, а с кем-то, а я только со стороны смотрю…

Ярослав не ответил. Плохое, должно быть, оправдание в свете их памятного разговора — если можно назвать это разговором. Ира виновато вздохнула.

— Злишься, да?

Он удивлённо взглянул на неё.

— Злиться непрофессионально.

То есть, наверное, что-то вроде «Да, злюсь, но продолжу с тобой возиться, потому что иначе сработает какая-нибудь страшная клятва». Интересно, когда он их давал, задумывался всерьёз, на что себя обрекает? Никто в здравом уме не клянётся в том, чего не в состоянии исполнить…

— Эта полудница, — Ира нервно облизнула губы. Вопрос подспудно волновал её уже пару дней, только вот задать не было случая. — Она же… ну… не успела… с проклятием?

— Чего там успевать? — спокойно, почти небрежно сказал Зарецкий.

Вялый ветерок вдруг пробрал до костей.

— Что теперь делать? — севшим голосом спросила Ира.

— Что и всегда — жить дальше, — Ярослав пожал плечами, будто речь шла о какой-нибудь ерунде. — Проклятие — это всего лишь вероятностные чары, хоть и весьма вредоносные.

— А снять его можно?

— Есть способы. Но смысла особо нет.

Потому что проклятие криво наложено? Потому что оно не подействует? Или… Этот последний вариант лучше не обдумывать всерьёз. Ира закусила губу. Ей, в общем-то, плевать, что будет с Зарецким. Выбраться бы отсюда, а дальше — всё равно. В конце концов, он не похож на безвинную жертву обстоятельств; вовсе даже наоборот: сколько Ира его знала, он безжалостно гнул обстоятельства под свои нужды, не считаясь ни с чужими желаниями, ни с коварными вероятностями, ни со строгими законами сообщества. Выкрутится как-нибудь и на этот раз. А если и нет — ей какое дело?..

— Я так не думаю, — тихо сказала Ира.

Ей стало неуютно под его пристальным взглядом. Бедные нелегалы, как они вообще после интервью с этим человеком находят в себе силы сдавать аттестационные экзамены? Никакой дар ему не нужен, чтобы собеседник стушевался и побежал на задних лапках исполнять, что велено…

— Там видно будет.

Это было настолько не в духе Зарецкого, что Ира ни на миг не усомнилась в его неискренности. Он, безусловно, знает больше, чем говорит, и наверняка просчитал наперёд развитие событий, даже не один вариант. И ни один из этих вариантов ему не нравится. Можно легко предположить, почему: в худших раскладах Георгий Иванович и его подельники добиваются своего, в лучших дело кончается застенками безопасности. Да что уж там — застенками; за применение без санкции классической-то магии с определённой категории полагается казнь, а тут…

— Постарайся сосредоточиться на хороших эмоциях, — тоном психотерапевта посоветовал Ярослав. Должно быть, мрачные мысли сполна отразились на её лице. — И скажи, какие травы нужны для укрепляющего. Отправлю Тихона собирать…

Далёкий вой в полях рассыпался серией кашляющих всхлипов. Ира понятия не имела, что там за тварь. Она в родном-то мире не протянула бы долго вдали от родительской квартиры, общественного транспорта и круглосуточных супермаркетов. Зарецкий, за какую бы цену ни купил он эту науку, знал, что и как здесь делать. Какая, в конце концов, разница, в клятвах дело или в личных побуждениях? Может, и различий-то никаких нет. Клятву ведь и обойти можно.

— Спасибо, — искренне сказала Ира, без страха заглядывая в глаза Ярославу. Едва ли не впервые за всё время их знакомства.

— Не за что, — он с сожалением качнул головой. — Всё ещё не за что.