Исповедь Зеленого Пламени

ЧТО-ТО ВРОДЕ ПРОЛОГА…

…Она пришла в себя уже в коридоре. Все та же молоденькая медсестра с выражением профессиональной скуки на накрашенном лице похлопывала ее по щекам.

— Ну все уже, нечего, нечего, — приговаривала она, даже не пытаясь изобразить сочувствие. — А рожать как будешь? Еще больнее…

Она попыталась сесть. Получилось с трудом.

— Не ваше дело, — отчеканила она прямо в лицо медсестричке. — Если буду… У вас-то с этим никаких проблем нет — скольких вам можно, двоих или троих?

— Да как ты смеешь!.. Девчонка, соплячка…

Скрипнула дверь, из кабинета как-то бочком выбралась мать. Черты ее правильного лица словно присыпала пыль безнадежности.

— Одевайся, горе мое, — только и сказала она дочери, и та сразу поняла: шансов нет. Истаяла последняя надежда, и через год ее ждет неизбежная Операция.

Всю дорогу домой мать молчала. Она тоже молчала. Режущая боль между ногами была нестерпимой, но она уже привыкла к тому, что не заслуживает жалости. Очень хотелось плакать, она сама не понимала, что заставляет ее сдерживаться.

Уже в лифте мать повернулась к ней и бросила звенящим от слез голосом:

— Только попробуй теперь не кончить школу с медалью! Не поступишь в институт — отец тебя кормить не станет, можешь мне поверить!

Отец…

Дома она, дождавшись, пока мать скроется на кухне, а сестренки рассядутся перед телевизором смотреть очередной сериал, тихонько извлекла из стола, из-под груды старых писем и заранее заготовленных открыток, старую фотографию.

У припорошенного снегом парапета древней Плескавской крепости стоял, полуобернувшись к ней, молодой человек с сильно вьющимися волосами цвета меда, с неуловимой смешинкой в прищуренных золотых глазах. Голубая спортивная куртка, на шее цветной платок — так одевались лет пятнадцать тому назад… Мать прятала от отца эту фотографию — и не без оснований.

Отец… Кто ты и где ты, Лазор Угнелис, МОЙ настоящий отец? Меньше месяца длился этот головокружительный роман ее матери — ровно столько, на сколько была путевка в Гинтару. А через восемь месяцев, аккурат в день ее появления на свет, пришла телеграмма: «ABEМАРИЛЛИЯ ДЕВОЧКУ НАЗОВИ ЛИНДОЙ».

Откуда он знал, что это будет она, а не сын? Как угадал точный день — день святой Элеонор, хранительницы Гинтары?

В любом случае, папочка, кто бы ты ни был, хоть демон-хва из когурийской сказки — но отсутствие твоего генотипа в окружной поликлинике поломало твоей дочери всю жизнь. И так-то, как дочери неизвестного отца — не больше одного ребенка. А прибавить сюда телосложение — родилась-то на месяц раньше срока, вот всю жизнь и не хватало десяти процентов до минимальной нормы веса — да еще и болевой порог пониженный…

Никто и никогда не возьмет ее замуж. Кому нужна женщина, не способная дать жизнь детям?!

Из комнаты донесся дружный смех сестренок. Вот ужу кого не будет подобных проблем — все три прекрасные ругианские телочки, спортивные, с хорошей родословной и звучными кличками, взятыми все из тех же сериалов: Маэстина, Дзидра, Альдона… Леопольд Ковенски великолепно делает все, за что ни возьмется, в том числе и дочерей.

Другое дело — она, старшая. Угнела. Ни лыжи, ни велосипед, ни даже танцевальная студия… И кому нужна теперь ее хваленая красота, единственное, кроме имени, отцово наследство? Красота, уже год как ставшая несомненной и обещавшая развернуться в нечто большее…

А впрочем, известно, кому. Красивая женщина, любовь с которой не оставляет последствий…

За окном темнело. Она взяла со стола зеленую свечку в форме белки, символа этого года. Оглядываясь на дверь, коснулась пальцами фитиля — и тут же над свечкой вспыхнуло маленькое дрожащее пламя.

Угнела! Она гордилась этим и тем, что внешностью удалась в своего непонятного отца. И ни за что и никогда не променяла бы его имя на респектабельно звучащую фамилию Ковенска.

Она полезла на стул, желая поставить свечу повыше, — и снова резанула острая боль между ног.

— Ненавижу! — исступленно воскликнула она, стоя на стуле и держа свечу в протянутой руке. — Ненавижу этот гребаный Ругиланд! И президента Виторию ненавижу с ее проклятой программой сохранения генофонда! И все это благополучное семейство Ковенски тоже ненавижу! И ящик ваш с идиотскими сериалами, и институт, и вообще химию нашу наследственную, и весь этот мир!!! Господи, если ты действительно есть, скажи — неужели нигде в мироздании нет места, где я смогу жить так, как я, а не как надо им?! Хочу туда! Хочу!

(Тогда она еще очень легко бросалась этим словом — «ненавижу», ибо было ей лишь неполных семнадцать лет. Всем нам в этом счастливом возрасте хотелось умереть как можно более красиво и посмотреть, как наши близкие будут плакать над нашим гробом…)

Она резко дернула вниз руку со свечой — и вдруг замерла ошеломленно, глядя расширившимися глазами на повисшую перед ней в воздухе… трудно сказать, что это было. Словно комната, тонущая в полумраке, была всего лишь изображением на холсте, но кто-то полоснул по холсту ножом, и в разрезе проглянуло небо, сияние дня…

— Что это? — выговорила она растерянно. И словно отвечая на этот вопрос, перед ее мысленным взором нарисовалась картинка: лес, поляна у ручья, над которым склонились рябины с едва начавшими желтеть ягодами… а на траве у ручья сидит маленькая девочка с глазами в пол-лица и играет на флейте печальную песенку.

Она поставила свечу на стол. Еще раз оглянулась на дверь. «Лживая, коварная змея! Знай же — он мой и только мой!» — донесся истеричный женский вопль телевизора. Светлый разрез дрогнул, словно испугавшись, но никуда не делся, наоборот — вроде бы стал еще шире. Ей показалось, что туда можно протиснуться…

Она протянула руку к полке, сняла оттуда заветную тетрадку, на обложке которой большими корявыми буквами было нацарапано: «МОИ СТИХИ. ХИ-ХИ!» Вырвала последний чистый лист и торопливо вывела на нем: «Мама, я пошла погулять, постараюсь вернуться к ужину». Еще секунду помедлила, затем засунула тетрадь за ремень штанов, зажмурилась… и шагнула со стула.

Она не знала, что больше НИКОГДА не вернется в эту комнату, в которой после ее ухода ничего не изменилось. Вот только свеча погасла сразу же, как только за ушедшей по закону Истока затянулся разрыв ткани мироздания.

Стражи на лестнице, ведущей в Башню Теней, нервно поглядывали на восток — оттуда на Город надвигалась дождевая туча, а над лестницей не было ни навеса, ни магического щита. Не очень-то весело стоять в карауле, когда на тебя обрушиваются холодные потоки дождя, за две минуты выпивающие тепло тела…

Порыв ветра закрутил на асфальте высохшие чешуйки тополиных почек и хлестнул непонятно откуда взявшимся песком по щеке Дэлва.

— Пойдем, что ли, внутрь, — бросил он Гиару. — В конце-то концов, мы не почетный караул, а Стражи, встречающие гостей. А какие гости могут быть в дождь…

— Погодим еще, — отозвался Гиар. — Хлынет, тогда и спрячемся. Откуда ты знаешь, может, кто-то из них движется сюда за Именем, — он повел пленом в сторону нескольких торопящихся куда-то прохожих. — Например, она.

Гиар, как всегда, не ошибся. Девчонка лет восемнадцати, что на ходу откусывала попеременно от двух порций мороженого разных сортов, остановилась на нижней ступеньке лестницы, с вызовом глядя на Стражей. Ветер трепал за ее плечами плащ цвета ржавчины, который очень хотелось назвать занавеской.

— Это сюда надо входить за Истинным Именем? — неловко осведомилась она у Дэлва. Вид у нее при этом был наглый.

— Сюда, — ответил тот мрачно. Его раздражали розовые капли тающего мороженого, которые девчонка роняла на ступени лестницы и на свои башмаки, раздражали эти ее башмаки, не чищенные, вероятно, с момента покупки. — Только, ради всего святого, сначала доешь, а потом входи!

С той же удивительной смесью неловкости и наглости она уселась на ступеньку лестницы и принялась спешно долизывать свое мороженое.

— Что, очередной притон разогнали? — ядовито осведомился Гиар, глядя на нее.

— Хы о хем? — отозвалась та с полным ртом.

— Ну это ваше пристанище свободных странников, не желающих регистрироваться в Кругу Света, — пояснил Гиар. — Для новенькой ты слишком много выпендриваешься.

— Не понимаю, о чем ты, — девчонке наконец-то удалось проглотить то, что мешало ей говорить. — Я из ведьминской школы, меня наша Пэгги сюда пинками погнала. Впрочем, я и не противилась. Надо, значит, надо.

— Ну это еще ничего, — вздохнул Гиар. — Ладно, Цель ясна, Имени пока считай что нет, а вот Суть назови.

— Суть?

— Имеется в виду мир, из которого ты пришла.

— Одна из Сутей Города. Вы называете ее Тихая Пристань.

— Знак Тельца… — задумчиво протянул Дэлв. — Тогда понятно, откуда ты взялась такая… непричесанная. Не так уж часто к нам заносит людей оттуда…

— Редкая птица долетит до середины Реки, если она от истока летит, — девчонка покончила с мороженым и принялась облизывать свои тонкие пальцы.

— Если она летит по Закону Истока, — уточнил Дэлв. — Иди, регистрируйся, ведьма, — и уже в спину ей, взбегающей по лестнице: — Между прочим, серебряная помада тебе совсем не идет. У тебя ведь волосы с золотинкой…

Обернувшись, девчонка показала ему язык.

Зал был погружен в полумрак. Только в уголке желтела небольшая лампочка над столом, за которым сидела маленькая некрасивая женщина в строгом лиловом одеянии. На столе лежала громадная раскрытая книга в деревянном переплете с золотыми застежками. Рядом из чернильницы торчало перо неопознанной, но, судя по всему, очень красивой птицы.

А в центре зала на полу лежал Круг Света, падающего непонятно откуда, — сколько ни задирай голову, не увидишь его источника, нет там ни прожектора, ни окна в потолке.

Мистика… Как и все здесь.

Девушка в плаще цвета ржавчины остановилась у самой границы света и тени, с немым восхищением оглядывая пространство зала. Казалось, она вот-вот взлетит под потолок, туда, где уже кружил беспокойно ее неискушенный взгляд.

— Подойди сюда, — раздался за ее спиной голос женщины в лиловом. Девушка поспешно повиновалась.

— Меня зовут Ударда, я Хранительница Круга, — важно представилась маленькая женщина. — А как зовут тебя?

— Зовут Эленд, — тихо ответила девушка. — Паспортное имя — Линда-Элеонор Угнела, но паспорт не из этой Сути.

— Понятное дело. Откуда родом?

— Суть Тихая Пристань, версия Города, именуемая Дверис — столица Ругиланда.

— Точный срок, который ты уже мотаешься по мирам?

— Одиннадцать месяцев. За это время домой не возвращалась ни разу.

— Многовато, прямо скажем, для автономного странствия… У тебя что, есть какой-нибудь покровитель в Сутях?

— Да, Маргарита, княгиня Эсхарская, глава так называемой валлийской школы ведьм… А зачем вы все это спрашиваете, вы же ничего не записываете в книгу!

— Твой приход означен в небесах, — непонятно ответила Ударда. — Перед тем как войдешь в Круг, советую оставить снаружи те вещи, о потере которых ты пожалеешь, — ибо Круг переделает тебя по Изначальному Замыслу, и ничто не уцелеет в зеркальном водовороте.

— У меня вроде ничего такого нет, разве что пояс с деньгами… — девушка расстегнула упомянутую вещь и осторожно положила на книгу. — Ничего, если он тут полежит, пока я…

— Пусть лежит. Иди.

На мгновение она замерла у границы светового пятна, тронув его носком башмака. Ничего не случилось, но появилось странное ощущение яркого света и сильного ветра, бьющего в лицо. Протянула руку — пальцы словно налились серебром — и лишь тогда посмела ступить на освещенное пространство. Ярко вспыхнула в луче ее тонкая фигурка, освещенная со всех сторон, — но черный зрачок тени не перерезал радужку Круга Света. В этот миг она показалась Ударде стоящей на ладони Того, Кто сотворил свет и все мироздание, как бы его (или ее?) ни звали. Медленно, как на странной сцене, она опустилась на одно колено в центре Круга…

А потом…

Она подняла голову. Зала не было. Вместо этого вокруг нее плясал поток каких-то странных образов, словно она очутилась в зеркальном вращающемся колодце. Что-то неуловимо проносилось в окружающем ее изогнутом зеркале, и ей казалось, что она все видит и понимает, но только — вот беда! — нет в человеческом языке таких слов и понятий, чтобы адекватно об этом рассказать. Странные образы рождались в ее мозгу и тут же исчезали, как будто волны смывали их с кромки прибоя.

Случайно опустив глаза вниз, она увидела, что стоит на ковре из опавшей осенней листвы. Откуда, ведь сейчас май? Она опустила руки, желая коснуться этих странных листьев и убедиться, что они не иллюзия, не световой эффект. Почему-то это было очень важно.

И тогда зеркальная пляска-бред прекратилась так же внезапно, как и началась. Она увидела свое отражение… Свое?

Молодая женщина в зеркале была как минимум на шесть-семь лет старше стоящей в кругу, если вообще можно было говорить о ее возрасте. Темные волосы, стекающие ей на плечи, отливали сразу золотом и медью, а изумрудные глаза были ярче камней в головной повязке. Одета она была в темно-зеленое платье причудливого покроя, расшитое осенней листвой всех цветов по краям подола и выреза на груди. Тонкая, терпкая красота ее была подобна осенней горечи, запаху хризантем, вкусу изысканного вина… И та, что стояла и смотрела на это видение, поняла, что видит в ее лице свое собственное, но куда более изящно отделанное — всю свою жизнь она подсознательно хотела быть именно такой, но не знала, как. Она робко улыбнулась — и та, в зеркале, улыбнулась ей в ответ задорно и лукаво.

Осмелев, она волной подняла руки, повела плечами, изогнула тело в танцевальном движении — и прекрасное отражение с готовностью повторило то же самое, радостно сверкая глазами. Тогда она протянула руки вперед — и поняла, что не видит их. Невидимые руки коснулись зеркала… прошли сквозь него… и вот это уже ее руки… мои руки в зеленых рукавах, перетянутые у запястий тонкими золотыми цепочками.

«Кто ты?»

«Я — это ты».

«А кто я? Как меня зовут? Кто я такая?»

«Эленд!» — заметался меж зеркал звон колокольчика. «Эленд… Элен-дис, Элен-дис Ар-гиноль…» Мое Имя — Элендис Аргиноль, Эленд Крапива.

Улыбка из зеркала — золотой отсвет августовского заката. В ней непривычная, бешено веселая, бесстрашная сила: ну же!..

ДА — ЭТО Я…

И Она шагнула в меня… я шагнула прямо в стекло, в свою полноту, желая обрести ее отныне и вовеки, и вот это медное и зеленое уже не отражение, а я, я сама, с язычками зеленого пламени, вспыхнувшими на миг у меня над бровями…

«Не сейчас», — громко сказал где-то во мне внутренний голос. «Ты станешь ею, но до этого еще надо дожить. Только жизненный опыт увенчает тебя этой пламенной короной, а пока…»

А пока я стою за пределами Круга Света, та же, что пришла сюда с недоеденным мороженым, и бесконечно иная, словно ступила в Круг рисунком на стене, а вышла из него трехмерной и живой. И снова на мне совсем другие одежды — бледно-зеленые, светящиеся…

Я поворачиваюсь к столику с книгой и вижу вышедшую из-за него Ударду, чьи глаза как-то странно блестят в полумраке. Сейчас видно, что она сильно припадает на левый бок, словно одна нога у нее короче другой. И я угадываю по ее лицу, что она и сейчас видит на моей голове ту корону из зеленого пламени.

— Держи, — она с поклоном подает мне мой старый пояс с деньгами. — Теперь ты можешь назвать мне свое Имя.

— Мое Имя — Элендис Аргиноль, — говорю я и слышу, как изменился мой голос, как чисто и свободно он звучит…

Когда я выхожу на улицу, первые капли дождя как раз целуют разгоряченный асфальт. Те Стражи, что дразнили меня у входа, уже успели переместиться на верхнюю ступеньку лестницы, под крышу, но стоят все в той же торжественной стойке. Как только я оказываюсь между них, оба вскидывают мечи, салютуя мне. А я так переполнена торжеством — свершилось! — что принимаю это как должное.

Мое Имя — Элендис Аргиноль!..