Искатель, 2004 №9

До обеда осталось минут сорок. Семеро сокамерников по мере возможностей и в силу собственных интересов проводили отпущенный им час «свободного» времени: кто-то играл в волейбол на площадке тюремной прогулочной зоны, кто-то тягал железяки в импровизированном спортзале, а кое-кто в укромном уголке упоенно занимался онанизмом, мечтая о несбыточной встрече с тюремной поварихой Варей.

В тяжелой тишине опустевшей камеры остался лишь один человек. Он не спешил за скудными и бесцветными удовольствиями «свободного» времени, его не прельщали пышные, но дряблые Варины прелести, поэтому он просто сидел на нарах, прохладная жесткость которых уже давно сменила ему тепло и уют домашней постели.

Издали он казался похожим на утомленную, но от этого ничуть не менее грозную хищную птицу: подобно сложенным орлиным крыльям, могучие плечи его возвышались над опущенной головой, седину которой не смогла скрыть даже короткая зековская стрижка. Локти жилистых рук тяжело упирались в колени, пальцы со сбитыми во многих и многих кулачных сражениях костяшками образовали мощный замок, который время от времени непроизвольно сжимался, как сердце смертельно раненного и медленно умирающего зверя, чем выдавал тяжесть мыслей, обуревающих сидящего перед нами человека.

Его звали Егор Бесхмельницын, но если бы сейчас кто-то окликнул его по имени, то он вряд ли получил бы какой-нибудь ответ — за последние четырнадцать лет, одиннадцать месяцев и тридцать дней никто ни разу не назвал его по имени. Тюремщики называли его з/к 3381, сокамерники и другие зеки звали его Черным.

Никто, включая и его самого, не мог сказать, откуда взялась эта странная кличка, но, если бы спросить любого, кто знал его достаточно долго или же увидел впервые и заглянул в его холодные бездонные темно-карие глаза, то каждый нашел бы это слово наиболее подходящим для з/к 3381. При этом, скорее всего, никто не смог бы объяснить, почему он так думает. Сам же Черный считал это тем, что многие называют «перстом судьбы». Это она, милостивая или окаянная, оставила на нем свой несмываемый отпечаток, отделив от остальных таким вот загадочным и непонятным образом.

Впрочем, самого Черного это обстоятельство ничуть не смущало: хоть он и не слыл непререкаемым авторитетом, хоть и почти никогда не обращались к нему другие за помощью в решении специфических местных вопросов и споров, к его мнению всегда прислушивались и никогда между ним и другими не вставала стена отчуждения. Все знали: Черный — один из самых крутых, просто он никогда не стремился занять какое-нибудь положение ни в преступном мире, ни, тем более, в мире простых людей.

Все свои сорок шесть лет Черный жил по своим собственным законам, а точнее, по отсутствию таковых: что считал верным или необходимым — делал сам и помогал делать другим, что считал недопустимым — не позволял ни себе, ни кому бы то ни было.

Никогда не останавливался перед опасностью, грозившей лично ему, но, в силу врожденного чувства здравого смысла и полного отсутствия алчности, никогда не допускал неоправданного риска, поэтому в своих темных делах обычно преуспевал.

Тем не менее привычка не оглядываться назад и не заботиться о последствиях все же дала свой печальный результат: до того момента, когда он «откинется» уже третий раз в своей жизни, на сегодня оставался всего один день.

Черный прекрасно понимал: годы, которые должны были стать лучшими в его жизни или по крайней мере могли бы быть такими, оказались безвозвратно вычеркнутыми из этой самой жизни его собственной рукой. И если его первые две «посадки» были закономерной и предсказуемой расплатой за то, что он считал своим пониманием жизни, то последние почти уже пятнадцать лет он считал незаслуженным ударом своей капризной судьбы, хотя вслух никогда и никому в этом бы не признался.

С раннего детства Егор рос вольным и независимым ребенком. Отца не помнил, но уважал, благодаря рассказам матери, безумно любившей этого бесшабашного красавца-цыгана, погибшего в перестрелке с милицией при попытке ограбить сберкассу.

Невостребованная любовь матери досталась Егору. Когда пацан пошел в школу, мать начала готовиться к тому, чтобы ее ребенок по выходе в люди ни в чем не испытывал нужды. Неплохо зарабатывая в НИИ, где числилась старшим научным сотрудником, она взялась тайком вести бухгалтерские дела теневых цеховиков, друзей отца Егора, что приносило доход, втрое превышавший ее основную зарплату. Этот доход оседал на счетах в сберкассах, открытых на имя Егора, который, естественно, об этом и не подозревал.

Егор же, как обычно и бывает в таких случаях, рос абсолютным шалопаем: школа его интересовала гораздо меньше, чем секция бокса, где он готов был пропадать сутками, чем, собственно, говоря, он постоянно и успешно занимался. Если его и не выгоняли из школы, то только благодаря его способностям и стараниям матери, считавшей своим долгом каждое пропущенное сыном занятие отработать с ним дома. Мать Егор любил не меньше, чем она его, поэтому на материнское репетиторство соглашался беспрекословно.

Но, как говорится, у любого терпения есть свой предел. У молодого учителя физкультуры этот предел наступил, когда балбес Бесхмельницын на его очередной вопрос, почему он постоянно прогуливает уроки физкультуры, ответил, что ему такая физкультура не нужна на фиг и что сам он, драный козел, Егору тоже страшно надоел. В результате Егор был выставлен с урока со строгим наказом без матери в школе не появляться, что тот с успехом и выполнял в течение всей следующей недели.

Физкультурник решил оставаться принципиальным до конца и нанес визит матери Егора. Он оказался настолько поражен красотой представшей перед его бессовестными глазами женщины, что не отказался обсудить изложенную им проблему за совместным ужином. Невзирая на то, что редкие по тем временам деликатесы этот поборник справедливости поглощал со скоростью хорошего пылесоса, его позиция по отношению Егору упорно отказывалась меняться в положительную сторону — он собирался ходатайствовать об исключении из школы, и это за месяц до выпускных экзаменов в десятом классе! Не помогли даже солидные денежные посулы, которые, однако, не вызвали у этого принципиального правдоискателя ни праведного гнева, ни, хотя бы, тени удивления.

Впрочем, три рюмки коньяка довольно быстро выявили причину столь непримиримой принципиальности: правильно оценив, насколько мать желает помочь своему сыну, охмелевший наглец выставил единственно, по его мнению, возможную цену компромисса и не отступил от нее ни на шаг, как ни уговаривала его бедная мать Егора…

После тренировки Егор с товарищами хлопнули банку жигулевского пива и разошлись по домам. Поднявшись по лестнице и открыв дверь своим ключом, парень увидел следующую картину: мать с бледным от испуга лицом и растрепанными волосами на мгновение замирает, встретившись взглядом с сыном. На глаза ее наворачиваются слезы, и, резко развернувшись, она убегает в свою спальню, громко шлепая босыми ногами по паркету.

Физкультурник в одном носке спешно застегивает ремень. Затем, взглянув Егору в глаза и уже не спеша, надевает второй носок, подходит к столу, наливает себе коньяку и, довольный произведенным впечатлением, ехидно произносит:

— Ну что, сопляк, ты видишь — драный козел отодрал твою ма…

Все произошло мгновенно. Как он оказался рядом с этой сволочью, Егор не помнил. Ударил дважды. После первого удара правой в голову из ушей физкультурника закапала кровь. Затем — левой в печень. Гад харкнул кровью и мешком осел на пол. Криков матери Егор не слышал — злость и разочарование полностью отрезали его от внешнего мира. Он молча вышел из дома, стрельнул у кого-то папиросу и впервые в жизни закурил, не замечая, как дым с непривычки раздирает легкие.

Так как к моменту событий Егор уже перешагнул восемнадцатилетний рубеж, судили его по всей строгости советских законов. Благодаря успехам Егора в боксе, бывший физкультурник стал настоящим полным идиотом с очень больной печенью и сменил квартиру с молодой супругой на общество подобных ему элементов в дурдоме. Его счастливая половина в силу стараний Егоровой матери, собственной коммерческой хватки и податливой совести стала довольно состоятельной и абсолютно свободной дамой. Егор же, снова в силу стараний матери и, может быть, благодаря тому никому не известному факту, что пожилой судья городского суда тоже воспитывался без отца и в свое время имел подобные данному случаю встречи с кавалерами матери, на два года приобрел экстравагантное дополнение к своему гардеробу — элегантный полосатый костюм с номерными нашивками.

В зоне Егор освоился быстро, так как сразу понял: уважают здесь только силу, причем не только и не столько физическую, но и силу духа. Ни той ни другой наш герой обделен не был. В силу вольного характера драки, разборки и регулярные посещения карцера и камеры-одиночки стали для Егора привычной повседневностью на протяжении первых трех месяцев.

Но затем тюремное начальство, видя, что нового з/к нельзя завербовать в стукачи или сломать, плюнуло и оставило его в покое. А иначе что с ним делать: посадят в карцер, а он там по восемь часов без остановки ведет «бой с тенью». Заключенные тоже крайне быстро сообразили — новенького лучше иметь союзником, чем неприятелем. Для этого хватило пары-тройки сломанных носов да стольких же отбитых печенок-селезенок. И жизнь потекла более или менее спокойно, согласно жесткому и скучному, тягучему зоновскому распорядку.

Эта спокойная, если так можно говорить о жизни в зоне, размеренность неожиданно кончилась, когда срок Егора подбирался к двадцати одному месяцу. В зоне появилась новая личность — Черепок. Двухметровый лысый детина мотал второй срок где-то под Воркутой, за попытку побега получил добавку к своим шести годам и был переведен в зону, где сидел Егор.

Черепок явно искал способ добиться авторитета на новом месте — хамил охране, откровенно нарывался на драку с теми, кто «ниже ростом», изощренно глумился над петухом Коляной. Как только Черепок увидел Егора, маслянистые глаза его засверкали. Наведя справки, он был крайне удивлен: пацан мотает первый и, в общем-то, несерьезный срок, а держит себя на равных с прожженными уголовниками. И тут Черепок совершил роковую ошибку — выбрал Егора объектом для самоутверждения.

Он быстренько набрал себе команду из трех «шестерок» — людей того сорта, что готовы встать под любую сильную руку, так как сами из себя ничего не представляют.

Выждав удобный момент, когда никого из охраны не было рядом, он в окружении своей свиты подошел к Егору. Уверенный в собственной неуязвимости. Черепок держался нагло.

— Здравствуй, пацан! Как тебя зовут?

— Егор, если тебе интересно.

— Ты знаешь, Егор, когда меня к вам отправили, забыли прислать моих помощников. Так что радуйся, тебе повезло — я беру тебя в свой штат, ты будешь стирать мое белье.

Глаза Егора слегка прищурились, быстрый взгляд профессионально оценил Черепка в качестве противника и окружающую ситуацию в целом. Привлеченные нарочито громким голосом Черепка, вокруг начали собираться зеки.

— Поищи себе кого-нибудь попроще, иначе тебе придется сожрать свое белье и заодно, пожалуй, носки!

Такого ответа Черепок никак не ждал и на секунду опешил, но, быстро придя в себя, кивком скомандовал своим шестеркам. Те, глупые, двинулись к Егору сразу втроем.

Средний нападавший, получив жесткий и тяжелый удар в солнечное сплетение, сложил руки и ноги воланчиком и улетел в толпу зеков, прихватив с собой Черепка. Оставшиеся двое мигом сообразили, что им тут мало светит, но, в силу инерции, сразу остановиться не смогли, а когда поравнялись с Егором, тот схватил каждого за шею и абсолютно не по-боксерски стукнул их друг о друга лбами, отчего те вырубились раньше, чем упали на пол. Зрители шумно выразили недовольство — зрелище продолжалось не более трех секунд. Но тут на сцену вылезла прима-балерина — слегка помятый и запыленный Черепок с заточкой в руке, — и шум стих.

С криком «Сдохни, падла!» Черепок бросился в наступление, выбрасывая вперед руку со своим оружием. Егор, подождав, пока противник наберет инерцию, шагнул влево, уходя с линии удара, затем резко повернулся вокруг себя и, продолжая движение корпуса, рубанул ребром ладони по шее пролетавшего мимо него Черепка. Удар оказался настолько удачно просчитан, что Черепок перевернулся с ног на голову и под громкий хохот зрителей не меньше метра проехал собственной рожей по шершавому бетонному полу. Несмотря на разбитый нос, он быстро вскочил на ноги и снова полез в драку, но решил поменять тактику: рука с заточкой описала горизонтальную дугу, конечной точкой которой должно было стать сердце Егора. Но, не дойдя до цели сантиметров пятнадцать, она остановилась — Егор перехватил атакующую руку своей правой и, резко развернув корпус, рывком потянул ее на себя. Как только рука Черепка выпрямилась, Егор ударил открытой ладонью левой руки в локоть Черепка. Послышался противный сухой хруст ломающейся кости, рука Черепка выгнулась в обратную сторону, заточка выпала, а из глотки его вырвался истошный вопль. По опыту уличных боев Егор твердо знал — поворачиваться спиной к противнику можно только в том случае, если тот надежно лежит на земле, поэтому он, схватив Черепка за робу, поставил его ровно и приготовился к решающему нокаутирующему удару. Но тут за спиной послышался крик охранника:

— Немедленно прекратить безобразие! Всем разойтись!

Остановить Егора на этой стадии было физически невозможно. Молниеносный и тяжелый, классно поставленный профессиональный удар обрушился на челюсть Черепка. Глаза того заволокло туманом, он закачался, как тряпичная кукла, но, к своему несчастью, не упал.

Рука Егора снова заняла стартовое положение для прямого длинного. Охранник за спиной снова крикнул:

— Прекратить, буду стрелять!

Новый удар встряхнул обмякшее тело Черепка, ноги его подкосились, он упал на колени. Плечо Егора поднялось, чтобы нанести добивающий удар сверху, и тут сухо треснул пистолетный выстрел. Егора что-то толкнуло сзади, рука безвольно повисла, а у Черепка во лбу появилась новая дырка — пуля из пистолета охранника прошла через трапециевидную мышцу Егора, слегка зацепив ключицу, и благополучно остановилась где-то в отбитых мозгах Черепка.

Когда всех разогнали по камерам и утащили Черепка, двое зеков под присмотром охранника отвели Егора в медизолятор. Тюремный доктор обработал рану, наложил повязку и, сообщив, что Егору очень повезло, удалился, напоследок наказав продержать раненого в изоляторе неделю.

В помещении остались трое: Егор, зек по кличке Трофим, который попал сюда, приколотив гвоздем к нарам собственное яйцо — так ему не хотелось идти в мастерскую сколачивать ящики, и состоящий при изоляторе приговоренный к пятнадцати годам за убийство старый цыган, которого все в зоне уважительно называли Вещим.

Вещий пользовался всеобщим уважением по трем причинам. Во-первых, он непонятным образом ухитрялся воровать медикаменты, в том числе и слабые транквилизаторы, которые регулярно передавал обитателям зоны. Во-вторых, он слыл крайне рассудительным, справедливым и мудрым человеком. И, в-третьих, поговаривали, что старик обладает даром предвидения. Даже начальник зоны, пожилой подполковник, которого зеки крепко побаивались, иногда перед отбоем заходил в изолятор часок-другой пообщаться с Вещим.

Трофим куковал в изоляторе уже третью неделю, так как гвоздь попался явно не стерильный и началось какое-то воспаление. Он начал было донимать Егора расспросами что и как случилось, но Вещий цыкнул на него и, приказав заткнуться, выделил ему какой-то порошок, под действием которого Трофим мигом заснул, как ребенок поджав под себя ноги.

Вещий закурил папиросу, глубоко вздохнул и, предложив покурить и Егору, от чего тот, разумеется, не отказался, внимательно посмотрел Егору в глаза.

— Страшно не хотелось бы мне, Егорушка, встретиться с тобой вот здесь, да, знать, судьба моя такая…

Егор удивился такому началу разговора, но не пытался скрывать своего замешательства — Вещего не проведешь, поэтому он молча курил и ждал продолжения. Цыган продолжил:

— Прости, что не стал говорить с тобой раньше — было как-то неловко за себя, да и от тебя никак не ждал свидания в таком-то вот месте… Ты же хоть и хулиганил немножко на воле, но ведь беззлобно, не курил даже, спортом занимался, и маманю знаю что любишь…

Тут Егор не выдержал и перебил:

— Слышал я о тебе всякое, старик, но никогда не думал, что такое всерьез возможно. Расскажи, как ты это делаешь?

— А чо тут рассказывать? Твой батька, Ванька Волчок, цыган из рода Бесхмельницыных — мой старший сын, твоя мать дважды ко мне на свиданки приезжала и все про тебя рассказывала…

Тут Егор и вправду оторопел, аж папиросу изо рта выронил, а Вещий, довольный глупым Егоровым видом, продолжал своим булькающим голосом:

— Ну чо гляделки-то вылупил, залупи их скорее назад; а то потеряешь, как свою папиросу, внучок, твою мать… Не хотел я, чтоб ты знал, что дед у тебя такой, да зачем теперь скрываться, если и ты не лучше. Кроме того, люб ты мне, и на Ваньку здорово похож, хоть видом, хоть характером. Дай скорее обниму тебя, засранец!

Они крепко обнялись и почти всю ночь затем провели в разговорах. Егор всегда хотел больше знать о своем отце, а от матери слышал только, что он был добрый, красивый и сильный — да и что еще может сказать любящая женщина?

Дед рассказал об отце все, что только мог вспомнить, с самого его детства, и Егор еще больше зауважал отца, которого даже не видел. Но была во всем этом какая-то странность — говоря с Егором, Вещий то и дело как-то утайкой грустно поглядывал на обретенного внука. Егор спросил прямо:

— Послушай, Вещий. Нет, дед… А, какая разница! Короче, что ты так странно на меня зыркаешь?

— Спасибо, что спросил, Егорка! А то я уже не знал, как начать. Два камня у меня на душе. Первый — не долго мне осталось на тебя радоваться, скоро загнусь…

Егор пытался возразить, мол, ты чо, дед, мы, мол, еще повоюем, но Вещий жестом остановил его и, прокашлявшись, продолжал:

— Рак легких. Колеса, что я братве подбрасываю, это мое обезболивание, только мне оно ни к чему, боли я не чувствую.

Егор подавленно молчал, а Вещий продолжал спокойно и размеренно, не давая ему опомниться:

— Второй камень — это ты, Егор. На прошлой неделе я видел сон. Я долго живу, много видел всего, часто приходят ко мне такие сны, так что простые от непростых снов моих я отличаю сразу. Тот был непростой и был про тебя. Хоть ты и не злой, ждет тебя такая же черная судьба, как и батю твоего ждала. Но ты должен знать — за все своя расплата. Тебе за свою черноту судьба воздаст сполна. Я видел: три раза в тебя будут стрелять, и три раза не убьют. Сегодня — первый раз, значит, еще два у тебя в запасе…

Я тебе не судья и не воспитатель, но если не побрезгуешь советом старика — не пропадешь. Совет мой такой: выйдешь отсюда — назад не возвращайся, дела веди честные и от преступности откажись. Сможешь — проживешь долго. Ну все, Егорушка, устал я, пойду сцать.

И, оставив озадаченного Егора, Вещий улегся на кушетке и засопел. Посидев еще немного, выкурив пару папирос, Егор тоже лег и забылся крепким, без единого сновидения, сном.

На следующее утро он проснулся от диких криков Трофима. Тот встал чуть раньше, хотел выпросить у Вещего папироску и нашел того уже холодным.

Нельзя сказать, что Егор был убит горем, но потрясение было сильным — все-таки в течение суток он и обрел, и потерял близкого родственника. Пусть и недолгим было это родство, но за одну ночь между Егором и Вещим образовалась крепкая связь не только родственного, но и дружеского характера — встретились не просто дед и внук, здесь нашли друг друга очень близкие по духу люди.

Егор много думал о последних словах деда и нисколько не сомневался в их верности — он никогда и не собирался становиться на скользкий путь преступных деяний. В отличие от многих своих сверстников, он никогда не находил в этом никакой романтики.

К предсказанию Вещего, как бы фантастически оно ни звучала, Егор тоже отнесся серьезно, однако он считал, что ему оно не потребуется, и поэтому до самого своего выхода на свободу, а это случилось 16 апреля 1972 года, Егор о дедовом предсказании не вспоминал.

Друзей особых Егор в зоне не завел. Между тем собралось немало желающих пожать ему руку прежде, чем он выйдет на волю. Получив вещи и выслушав напутственное слово начальника зоны, бывший з/к 3381, а ныне свободный гражданин Егор Бесхмельницын прошел по длинному тоннелю из колючей проволоки и наконец ступил на вольную землю.

Не успев даже осмотреться за воротами зоны, он оказался в объятиях матери, которая ожидала у ворот с раннего утра. Минут десять она тискала и осматривала сына со всех сторон и в конце концов осталась почти довольна полученным результатом — ее мальчик не похудел, скорее даже наоборот, возмужал.

Только сейчас Егор заметил, что они с матерью не одни у зоновских ворот: неподалеку прогуливался щеголевато одетый парень, изредка поглядывавший в сторону обнимавшихся матери и сына. Егор сразу узнал упругую и легкую походку своего друга.

— Борька! Братан, ты что там прохлаждаешься? Быстро сюда!

Борька Епифанов был лучшим, если не единственным, другом Егора. Вместе прогуливали школу, вместе тренировались, даже за девчонками ухлестывали вместе, а в девятом классе одновременно влюбились в отличницу из соседней школы.

Друзья крепко обнялись. Борька был на голову выше Егора и в пору совместных занятий боксом на пятнадцать килограммов тяжелее, и все равно на ринге чуть-чуть уступал другу, имевшему несомненный боксерский талант. Однако в борьбе равных Борьке не было. Вот и сейчас он дружескими стальными тисками сдавил Егора и ехидно ухмылялся, ожидая мольбы о пощаде. Но не тут-то было — Егор так даванул Борькины бока, что пощада потребовалась сразу двоим: Борькина круглая физиономия от натуги стала густо красной, и он поверженно захлопал Егора по спине. Вторым, кто запоздало запросил пощады, был Егоров пиджак — шов на спине с треском разошелся, к тому же почти оторвался рукав.

— Силен, бродяга! — заключил Борька — Ну, здравствуй, здравствуй, друг Егор! Соскучился я по тебе, брат.

— А уж как я соскучился, не передать словами. Ну что тут говорить, пошли отсюда куда-нибудь подальше!

Егор бросил порванный пиджак прямо на газон перед воротами зоны, взял под руку мать, и троица отправилась по дороге, идущей через лес.

— Идем прямо на вокзал, — заявила мать, — как можно скорее хочется увезти тебя отсюда. Кроме того, я припасла для тебя сюрприз.

Егор не стал испытывать терпение матери, заглядывавшей в глаза в ожидании очевидного вопроса:

— Ну, не томи, мам, ты же знаешь, что мне ужасно интересно!

— Вот сядем в вагон, тогда и расскажу.

Как только не уговаривал Егор мать, на какие только хитрости не пускался, она твердо стояла на своем — только в вагоне. Борька хитро поглядывал на все это с усмешкой заговорщика — значит, знал, в чем тут дело. Егор накинулся на него, даже оторвал карман от его модного пиджака, но и эта крайняя мера не возымела желаемого результата — Егор заключил, что попал в компанию партизан.

Так, со смехом и шутками, через час они добрались до вокзала, где, купив пару бутылок водки и маломальскую закуску, благополучно погрузились в проходящий поезд, следующий в Тольятти.

Вагон был полупустой, и первое же купе оказалось свободным. Его и облюбовала наша компания. Как только тронулся поезд, на столе появились стаканы, предусмотрительно прихваченные матерью Егора, закуска, и дорожное застолье началось.

После первого тоста за освобождение Егора тот категорично заявил:

— Пока не расколетесь, что за сюрприз приготовили, пить больше не буду!

Мать, покопавшись в своем ридикюле, извлекла какие-то бумаги и провозгласила:

— Ты уже большой мальчик, Егорушка, тебе пора искать невесту, — тот аж сморщился, но мать возражать не давала, — так вот: чтобы твои ножки не устали бегать за девками, я дарю тебе колеса. Приедем в Тольятти, получим машину, и — своим ходом до дому. Борис будет за шофера, а мы будем наслаждаться видами.

Знатный подарок маманя справила! Чтобы не выдавать смущения, Егор налил всем по полстакана и молча выпил первым, а затем уже сказал:

— Умеешь ты огорошить, мамка! Не стоило, наверное, на хулигана так тратиться. Но ты не волнуйся, будь спокойна — уж от такого подарка я ни за что не откажусь! Жалко только, что права получить не успел, в школе на автодело-то я ведь отучился…

— А вот и не угадал! — вмешался Борька. — Когда нам права выдавали, я Семенычу пузырь сунул, он и твои оформил, — довольно закончил он и, покопавшись в тех карманах пиджака, которые не успел оторвать Егор, протянул ему новехонькие корочки водительского удостоверения: — Пройдешь медкомиссию и езжай!

Егор просмотрел бумаги, что достала мать, из них явствовало, что Егор Бесхмельницын имеет право получить от Волжского автомобильного завода автомобиль ВАЗ-2101. Все оплачено и оформлено в строгом порядке — мать полтора года стояла в очереди на машину в своем НИИ и как раз перед освобождением Егора подошла ее очередь.

Еще раз поблагодарив мать, Егор помог ей забраться на верхнюю полку, где она сразу же и уснула. Они же с Борькой почти всю дорогу до Тольятти провели в дружеских беседах и воспоминаниях под водочку с тамбовским окороком.

По прибытии в Тольятти они сразу отправились на АвтоВАЗ, где полдня пробегали по административным корпусам, собирая всякие печати и подписи. Наконец, пообедав в заводской столовой, сели в сверкающую, белоснежную, еще пахнущую сборочной линией «копейку» и выехали за заводские ворота.

Запасшись в ближайшем магазине провизией и спросив у скучающего гаишника дорогу на Пензу (маршрут до родного Воронежа Борька проложил через Пензу и Тамбов), они отправились в путь. Проехав километров сто пятьдесят, Борька, невзирая на протесты Егоровой матери, посадил за руль Егора. Сам же, слегка откинув спинку сиденья и наказав другу обойти Кузнецк слева по объездной, устроился вздремнуть.

Миновали Кузнецк. Немного освоившись с машиной, Егор попробовал ехать быстрее, но, когда стрелка спидометра подобралась к отметке 110 км/ч, он пришел к выводу, что чувствует себя за рулем не очень уверенно, и снизил скорость до семидесяти. В этот момент грязный и слегка помятый красный «жигуль» с четырьмя мужиками внутри обошел Егора на дикой скорости.

«Куда только его черти несут, небось, так только к своим похоронам приторопишься…» — подумал Егор. Но, оторвавшись метров на триста, «жигуленок» затормозил и остановился на обочине. Двое мужиков выскочили из машины и замахали Егору руками. Подумав, что у них что-то случилось с машиной, Егор объехал их «жигуль» и остановился прямо за ним, не глуша двигателя. Борька проснулся, но спросить, что случилось, не успел — Егор уже вышел из машины и шагал навстречу мужикам.

— Привет, братишка! — первым заговорил грузный мужик с грубыми чертами лица и явными следами вчерашней попойки. Второй, худой и длинный, как жердь, молча стоял за спиной говорящего и хмуро разглядывал Егора. — Куда путь держим?

— Да вот на Воронеж прем. А у вас что, случилось чего?

— Да нет, у нас все нормально. Это у вас кое-что случилось, братан, — влез в разговор длинный, выступая вперед.

Егор обернулся, бегло осмотрел машину — вроде бы все в порядке — и недоуменно спросил:

— Что-то не врублюсь, машина новая, не гудит, не стучит, все в порядке, по-моему…

— Это хорошо, что не стучит. А то наша что-то забрякала. Короче, давай, вытряхивай своего корифана и эту кикимору, дальше мы на твоей телеге поедем, а ты — нашу забирай, — командирским голосом заключил верзила.

При этих словах задние двери красного «Жигуля» распахнулись и наружу вылезли два небритых мордоворота. Краем глаза Егор заметил в руках одного из них автомат Калашникова.

Естественно, не было смысла тратить время на уговоры-разговоры.

Он резко и мощно саданул длинному в челюсть. Тот откинулся назад и свалил мужика с автоматом. От души пнув в пах того, который начал базар, Егор прыгнул в машину и с визгом шин рванул с места. Вдогонку пробабахал «Калашников».

Послышался треск бьющегося стекла и еще три пистолетных выстрела, которых Егор уже не слышал — сильный толчок бросил его на руль и черным цветком стремительно раскрылась в правой стороне груди невыносимо острая боль. Нога Егора соскользнула с педали акселератора, машина дернулась, потеряла скорость и, съехав в кювет, вспахала бампером откос и заглохла. Бандиты попрыгали в свой «жигуль» и скрылись за поворотом.

Сквозь застилавшую глаза розовую пелену Егор увидел, как из краешка рта неестественно спокойно сидящего друга тоненькой струйкой стекает кровь. Он попытался повернуться к матери, но боль резко усилилась и сознание погасло, как огонь догоревшей спички…

Первое, что увидел Егор, очнувшись, — сияющая белизна вокруг. Зажмурившись от неожиданности, он подумал с иронией: «Уж не в раю ли я?» Затем, проморгавшись и привыкнув к яркому свету, он обнаружил себя лежащим на больничной койке в окружении медицинской аппаратуры. К рукам, груди и шее Егора тянулись тоненькие проводки от мерно попискивавшего аппарата, во рту мешался загубник, напоминающий капу, от которого куда-то отходила толстая трубка.

Егор выплюнул трубку, но скоро обнаружил, что без нее дышать трудновато — мышцы диафрагмы отказывались трудиться в обычном порядке. Какой-то прибор жалобно заверещал, на его зов прибежал мужик в мятом белом халате, оказавшийся дежурным доктором, и грубо воткнул загубник на место.

— Не нужно плеваться тем, что поддерживает слабую еще жизнь в твоем сильном организме. Эта трубка снабжает твои легкие дополнительным кислородом. Сам ты еще дня три-четыре дышать не сможешь — пуля прошла через правое легкое и застряла в мышце диафрагмы. Тебе здорово повезло, дружок, что на ее пути оказалась спинка сиденья — она значительно погасила ее энергию. Иначе пуля прошла бы навылет, и прости-прощай, ты бы наверняка истек кровью. Хотя, честно говоря, никто из моих коллег все равно не понимает, как ты остался жив; нам сообщили о происшествии через полчаса: какой-то мужик шел пешком и нашел в кювете вашу машину, с дороги ее видно не было. Еще минут двадцать летела до вас «скорая» — от города далековато.

Доктор со «скорой» прямо там, на месте, откачал у тебя из легких едва ли не литр крови, и я здесь, в больнице, не меньше. По всем правилам ты просто обязан был захлебнуться, так нет, лежишь тут, хулиганишь, трубками плюешься…

Выслушав все это, Егор попробовал пошевелить руками — они слушались. Он вынул изо рта загубник и спросил:

— Что с матерью и Борисом?

Доктор вздохнул, немного помолчал, помялся в нерешительности и наконец сказал:

— Судя по документам, что нашли в бардачке, ты уже многое видел и парень крепкий. Но все равно мужайся. Они оба погибли. Мне очень жаль.

— И что, ничего нельзя было сделать?! Я-то ведь живой! — Сердце. Егора сжалось, и последние слова он почти прокричал, невзирая на боль в груди.

Врач снова заткнул Егору рот загубником с трубкой и пояснил:

— Ты — случай отдельный и непонятный. Тебя спасло, вероятно, то, что твой организм очень крепок. Других объяснений найти не могу. Твой друг и твоя мать погибли мгновенно: он получил две пули — в сердце и в правое легкое, а матери твоей пуля раздробила шейный позвонок и разорвала спинной мозг.

Доктор говорил что-то еще, но Егор его уже не слышал — раздавленно и тупо уставившись в потолок, он молча боролся со слезами и чудовищным усилием воли душил рвущийся наружу полный отчаяния звериный крик своей опасно раненной души.

Нервное напряжение незамедлительно дало о себе знать: давление и пульс резко вышли из нормы и прибор снова загнусавил. Доктор ввел Егору успокоительное. Приятная и теплая слабость распространилась от левой руки к сердцу, затем тоненькими струйками потекла по всему, телу и, наконец, достигла мозга. Егор погрузился в мягкий, пушистый и безмятежный сон.

В этом сне, как в старом немом кино, один за другим протекали сюжеты, связанные с погибшими матерью и другом. В конце этой эпопеи вдруг появился Вещий. Он внимательно и грустно посмотрел Егору в глаза и сказал всего три слова: «Еще один раз…» — после чего бесследно растворился.

Это было так неожиданно, что Егор проснулся. Кислородная трубка валялась на полу — вопреки прогнозу доктора, он дышал уже полностью самостоятельно. За окном была ночь, густая безмолвная темнота наполняла палату. Егор сел на кровати, отключил приборы и оторвал от себя датчики. Остаток ночи провел в тяжелых раздумьях.

Он думал о том, как жил раньше, и о том, как будет жить теперь. Первой целью, естественно, он поставил месть за смерть матери и Борьки, а это означало конец всем мечтам о праведной жизни, что, собственно говоря, теперь ничего не значило для Егора. Жизнь его опять перевернулась, и снова обрело актуальность предсказание деда, которому он почему-то безоговорочно верил. Егор решил даже отсчет своей жизни теперь вести не в годах, которые никогда не считал вехами личной истории, а в порциях свинца, которые отпустит для него его Черная Судьба.

Сначала Егор хотел потихоньку скрыться из больницы, но потом сообразил, что в этом случае выследить негодяев, убивших мать и друга, будет нелегко, да и забрать машину станет проблематично. Кроме того, у выхода из палаты дремал сержант милиции, он вряд ли стал бы махать платочком вслед уходящему Егору. Взвесив все так и эдак, Егор разбудил сержанта и объявил о своей готовности сотрудничать со следствием.

Оказалось, что двое угонщиков красного «жигуля» уже задержаны: машина на большой скорости вылетела с дороги и перевернулась, водитель и передний пассажир получили травмы средней тяжести и не смогли избежать встречи с представителями органов правопорядка, а посему были задержаны и сейчас под надзором милиции проходили курс интенсивной терапии, дабы в самое ближайшее время предстать перед судом. Свою причастность к убийству сначала полностью отрицали, но после очной ставки с Егором изменили показания: признали свою вину за угон машины, но заявили, что двоих других знать не знают, что посадить их в машину были принуждены оружием и всю дорогу ехали под дулом пистолета и выполняли чужие приказы.

Егору вернули вещи и машину, попросив пока не уезжать из Кузнецка. Он отдал машину в ремонт и устроился в номере второсортной гостиницы, предоставленном ему отделом внутренних дел города Кузнецка.

Егор легко подружился с майором, ведущим дело, и как-то за пивом тот проболтался о том, что подследственным через кого-то из охраны передают записки, сигареты и анашу. Дальше все было делом техники: понаблюдав неделю за работниками следственного изолятора, Егор вычислил нужного ему человека, который после пары ударов по физиономии в темном переулке выложил, от кого, где и когда получает передачи.

Продажный мент на следующий день уволился и уехал из города в неизвестном направлении, а убийц обнаружили на одной из заброшенных дач Кузнецка через неделю — у одного из них была сломана шея, другого же так ударили головой о стену, что лопнул череп и парень сразу потерял половину мозгов, от чего, собственно говоря, не успел сильно расстроиться — смерть наступила мгновенно.

Егора долго таскали по допросам, но доказать ничего не смогли, а потому отпустили. Причастность угонщиков к убийству так же осталась недоказанной — Егор не видел, кто стрелял, поэтому им дали по четыре года за угон и отправили в места не столь отдаленные.

По ходу дела Егор постоянно общался со следователем, который стал с ним очень осторожным и больше не принимал приглашений на пиво, но начальство в известность о своей болтливости не поставил из боязни потерять должность и звание. А Егору его расположение уже и не требовалось — он давно успел подглядеть адрес одного из угонщиков и, как только был отпущен, забрал машину из ремонта и рванул к его матери в Краснодар.

Представившись его приятелем Николаем, Егор попросил передать от него при свидании сто пачек «Примы», узнал, где тот отбывает наказание, и, спросив разрешения повторять подобные передачи, отчалил в родной Воронеж.

Мама Егора нашла свой последний приют на скромном и тихом старом кладбище близ Кузнецка, Бориса его родные похоронили около Воронежа, чтобы место упокоения сына было поближе. Вопрос отмщения оставшимся двум бандитам оказался отодвинутым на время их недоступности, поэтому всю дорогу домой Егор размышлял и внутренне готовился к новой жизни.

Приехав в родной город, он уже знал, что будет делать, и сразу принялся за осуществление своих планов. Вначале он поменял квартиру. Более или менее обустроив свое новое жилище, поступил автомехаником на станцию техобслуживания.

К технике Егор относился с уважением, автомобили же всегда были его страстью, разумеется, второй после спорта, поэтому он очень быстро стал на станции техобслуживания специалистом номер один.

Коллеги уважали молодого, но не по годам рассудительного парня за его способность молча, без комментариев выслушать любого, за его спокойную, не показную доброжелательность, начальство ценило его профессиональную педантичность и работоспособность. Весной семьдесят пятого года на станции появилась новая кассирша — красивая и озорная Катенька. Никто не удивился тому, как быстро они сошлись: раза два Егор проводил Катю до дома, затем они выехали на воскресный пикник, чтобы познакомиться поближе, и через неделю подали заявление в ЗАГС.

Егор завел с Катериной разговор о своем прошлом, на что та заявила: «Свое прошлое ты прожил без меня, и оно ничего не меняет. Я знаю, что ты сидел в тюрьме, для меня это не имеет никакого значения, ты мне нужен такой, какой ты есть, какой ты сейчас…» На том они порешили и больше никогда к этому не возвращались.

Свадьбу гуляли всем коллективом станции в самом шикарном ресторане Воронежа, и свадьба получилась чисто молодежная — у Егора родителей и их гостей, понятно, не было, Катя выросла без отца, который кроме фамилии и отчества не дал ей ничего, мать же ее была настолько занята очередным мужчиной, что даже не нашла времени появиться на свадьбе дочери, что, собственно говоря, праздника никому не испортило.

Осенью, полгода спустя, Егор получил первое и единственное порицание от начальства за то, что отправил лучшего кассира станции в декрет, а среди зимы семьдесят шестого на свет появился Алексей Егорович Бесхмельницын.

Все это время Егор ни на шаг не отступал от своего плана мести: дважды в год он ездил к матери одного из оставшихся бандитов и передавал передачи «от Николая», чтобы не пропустить момент его выхода на свободу. Выполнение плана осложнялось тем, что одного из бандитов выпустили на четыре месяца раньше срока за то, что он «настучал» о подготовке побега одного из своих тюремных братьев, и найти его представлялось возможным только через оставшегося подельника.

Даже такое обстоятельство, как рождение сына, не смогло остановить этот план, и, когда подошло время, Егор сослался на необходимость на два дня отлучиться по своим делам.

Вечером он приехал на место, устроился на ночь в небольшой гостинице, попросил портье разбудить его в шесть утра, чтобы пораньше приехать к зоне и как-то подготовиться, просмотрел карту окрестностей, купленную по пути, и лег спать.

Портье оказался неаккуратным в работе, и Егор с утра немого проспал. Всю дорогу к зоне он гнал машину как сумасшедший и успел точно вовремя, если не учитывать того факта, что времени осмотреться не осталось. Когда до тяжелых металлических ворот зоны осталось метров сто, Егор увидел прямо перед ними грузного, неопрятно одетого мужика, нетерпеливо жующего потухшую папиросу. Лица убийц врезались в память Егора, и он мгновенно узнал в этом человеке одного из них.

Мужик прищурился, пытаясь разглядеть приближающуюся машину. Егор затормозил, не желая быть узнанным раньше времени. Мужик шагнул в сторону машины, и Егор подумал, что сегодня дело может остаться незавершенным. Но тут в воротах открылась дверь, и на волю вышел тот, кого и ожидал увидеть Егор.

Первый мужик забыл про машину и обернулся к освобожденному. Они пожали друг другу руки, похлопали по плечам, закурили и заговорили, не спеша удаляясь от ворот. Егор быстро просчитал, что если они дойдут до леса, то его задача усложнится — нужно было разом достать обоих, иначе если хотя бы одному удастся уйти, то найти его станет крайне затруднительно, а может быть, и вообще невозможно.

Решение пришло мгновенно. Мотор машины Егора взревел. Пыль облаком поднялась из-под колес, машина превратилась в один огромный смертоносный снаряд, ведомый ненавистью Егора, и понеслась навстречу врагам.

Бандит, ожидавший у ворот, сразу сообразил, в чем дело, и крикнул второму. Они метнулись в одну сторону, в другую и, поняв, что бежать некуда, бросились назад к воротам и забарабанили по ним кулаками, вопя, чтобы их пустили внутрь.

Расстояние между ними и Егором стремительно сокращалось. За воротами послышались шаги, но ясно было, что дверь открыть уже не успеют — возмездие приближалось гораздо быстрее, чем иллюзорная помощь из-за ворот. Встречавший подельника уголовник выхватил пистолет и успел дважды выстрелить навскидку. Одна пуля ушла в небо, другая прошла через правое плечо Егора, но это никакого значения уже не имело: послышался тяжелый удар металла о металл…

Через час Егор пришел в себя. Страшно болела голова, к тому же вокруг здорово шумело, и то, на чем он лежал, как-то странно покачивалось — возникало ощущение, будто он находится в лодке. Рядом сидел вооруженный охранник. Заметив, что Егор очнулся, он с улыбкой пояснил:

— Не волнуйся, парень, ты еще не попал в ад, просто тебя на очень старом вертолете доставляют в больницу. У тебя тяжелое сотрясение мозга и сломано несколько ребер, обломок одного из них находится в опасной близости от сердца и нужна операция. Сначала тебя починят, а уже потом будут разбираться, что ты там натворил.

Операция прошла успешно. Еще две недели Егор провалялся в больнице под неусыпным контролем родной милиции. План возмездия был полностью выполнен и бежать от кого-то куда-то смысла не имело, так что охрана, в общем-то, была излишней предосторожностью. Каждый день приходил пожилой седовласый подполковник, ведущий следствие по делу Егора, которому тот сразу рассказал все как есть и подписал необходимые бумаги и протоколы. По просьбе Егора он сообщил о случившемся Катерине, но с маленьким Алексеем на руках она не могла приехать к Егору, поэтому написала длинное письмо, которое Егору принесли перед самым судом.

«…Не важно, что у тебя там случилось, — писала она, — я точно знаю: если ты это сделал, значит, по-другому просто не мог. Не волнуйся за нас с Алешкой, у нас все будет нормально. Жаль, что не могу сейчас быть рядом с тобой, ведь тебя теперь посадят, но как только будет можно — обязательно увидимся. Люблю, жду встречи!»

Получив это письмо, он впервые за последние две недели всю ночь проспал глубоко и спокойно — до этого в снах то и дело появлялся Вещий, грозящий крючковатым пальцем: «Все, внучок, больше у тебя запаса нет!» Кроме того, спать не давало неожиданно пришедшее понимание неудовлетворенности содеянным — несмотря на то, что месть свершилась и была полновесной, душа Егора не успокоилась, боль утраты, медленно утихавшая с годами, снова давала о себе знать, воспоминания огненными вихрями то и дело проносились в сознании…

До сих пор он пребывал в твердой уверенности, что идет абсолютно верным и потому единственно возможным для себя путем, теперь же в душе поселились тяжкие сомнения: вместо успокоения в конце этого пути его встретила боль, которая его в этот путь провожала, рука об руку с ней стояла разлука с любимой женщиной и сыном, едва увидевшим свет.

Приняв во внимание все обстоятельства данного дела, суд дал Егору много времени для раздумий и разрешения этих сомнений — семь лет с содержанием в колонии строгого режима…

Семь лет — немалый срок, но нельзя сказать, что для Егора это время тянулось невыносимо долго. Конечно, он очень ждал момента, когда вновь сможет быть рядом с Катей и Алексеем. За все это время свидания разрешили всего три раза, дважды Катя привозила Алешку, третий раз приехать не смогла. Душа Егора радостно трепетала, когда он видел сына, и каждый раз, когда они уезжали домой, он снова и снова понимал, чего лишился, решив отомстить любой ценой.

Эти годы кардинально перевернули Егорово понимание жизни. Его воспоминания о прошлом не вызывали ничего, кроме тихой спокойной грусти, но и жалеть о былом он причин не видел — не случись всего, что было раньше, он никогда не стал бы таким, как теперь.

Наконец наступил долгожданный момент. Егору выдали его вещи, и, вдохнув полной грудью бодрящий воздух свободы, в начале марта 1983 года он оставил позади ворота колонии и отправился домой в счастливом предвкушении предстоящей встречи с семьей.

Он стоял перед дверью собственного дома с букетом роз и волновался как мальчишка. Эта нерешительность не имела права быть долгой, он медленно протянул руку и нажал кнопку звонка.

Послышались шаги, дверь открылась. На пороге стояла Катерина. Она чуточку поправилась, но былой привлекательности не утратила. Егор хотел что-то сказать, протянул цветы, но тут из глубины квартиры донесся мужской голос:

— Кать, кто там?

Она стояла, не шевелясь, не говоря ни слова, в глазах ее читался страх. Ледяной холод окутал сердце Егора, но он остался спокойным. Взглянув на свой внезапно ставший нелепым букет, Егор вздохнул и сказал:

— Ну, приглашай!

— Проходи… — чуть слышно вымолвила она и посторонилась.

Едва Егор переступил порог, в прихожей появился слегка полноватый мужчина в трико и майке.

— Кто это, Катерина? А, кажется, догадываюсь — это твой уголовник! Ты что, так ему и не написала?

— Уже неважно, написала — не написала, — прервал неловкую паузу Егор. — Если мой сын здесь, дайте мне с ним повидаться и до свиданья.

Мужчина сделал серьезное лицо. Он подошел к Егору поближе и заявил:

— Запомните: никакого сына у вас здесь нет, не было и не будет. Убирайтесь отсюда и никогда больше не приходите!

Такой несправедливости Егор вынести не мог. Ничего не сказав, он двинул Катиному сожителю в челюсть, от чего тот свалился на пол. Собираясь объяснить ему, что никто и никогда не разделит Алексея и его отца, он шагнул к этому мешку с дерьмом. Катерина неверно поняла его движение и встала между ними. Она что-то пыталась сказать, но Егор не слушал. Он грубо оттолкнул ее от себя. Пытаясь удержать равновесие, Катерина шагнула назад, за что-то зацепилась ногой, не устояла и упала, ударившись виском об угол телефонного столика. Лежавший на полу мужчина не обратил на это никакого внимания — слишком сильно был занят собственной челюстью. Егор бросился к Кате. Она лежала в неестественно неудобной позе, по-прежнему красивые голубые глаза неподвижно смотрели в потолок. Он схватил ее голову своими большими мозолистыми ладонями, кричал, умоляя подняться, и ронял запоздалые слезы, но она не вняла его мольбам…

Учитывая две предыдущие судимости, его приговорили к пятнадцати годам лишения свободы, что не вызвало у него ни малейших эмоций — все равно то, чего он так ждал, мгновенно рухнуло в никуда…

Единственным, что связывало его с миром в течение этих пятнадцати лет, прошедших как одно бесконечно долгое серое тягостное забытье, было непреодолимое желание увидеть сына, хотя он и не знал, как посмотрит ему в глаза, что скажет при встрече и что услышит в ответ. Он пытался связаться с сыном, писал письма в школу-интернат, куда определили Алексея, но ответа не получил.

Все эти мысли и воспоминания вставали перед глазами Черного, вызывая неуверенность в завтрашнем дне и рождая неуловимые, скользкие, неприятно холодящие душу своей неопределенностью предчувствия.

Этот последний день в зоне все равно как-то надо было прожить, поэтому Черный поднялся с нар, встряхнул отяжелевшей головой и вышел из камеры.

На следующее утро он поднялся рано и после нестерпимо долгого ожидания наконец услышал заветную команду: «Заключенный 3381, с вещами — на выход!»

Пройдя все необходимые тюремные процедуры, он переоделся и шагнул за ворота. Калитка лязгнула за его спиной, и тут он увидел в двадцати шагах перед собой высокого, крепкого и странно знакомого парня. Егор сразу понял причину этого странного чувства — Алексей представлял собой несколько более худощавую копию своего отца. Егор на мгновение замер от неожиданности.

— Прощай, отец! — это было все, что сказал сын. В руке его блеснул ствол пистолета и раздался выстрел.

Последняя точка была поставлена твердой рукой — пуля вошла точно меж бровей, четкая линия отделила жизнь Егора Бесхмельницына от его рухнувшего на землю тела.

Всю эту картину безучастно наблюдал парящий в небе молодой сокол. Услышав эхо выстрела, он еще раз взглянул вниз, увидел там маленькие неподвижные фигурки двух таких разных и в то же время в чем-то удивительно похожих людей и взмыл еще выше.