Искатель, 2001 №7

— Нет! — твердо заявила Ксения Удалова. — За маленьким в садик я больше не ходок.

— Ну что за ворона вас клюнула в одно место, мама? — рассердилась ее невестка Маргарита, родом из Ставрополя. — Мне за вас даже немного стыдно, если не сказать, возмутительно.

Ксения громко вздохнула, пошла на кухню варить щи и плакать. Если слеза попадет в щи, получается крепче солянки.

— Рехнулась твоя мамаша, — сказала Маргарита своему мужу Максиму Корнелиевичу, или Максиму-старшему.

Максим разливал пиво. Он налил отцу.

Корнелий Иванович отхлебнул немного и сказал:

— В мое время было «Жигулевское», лучшее в мире, но не больше бутылки в одни руки.

— А вчера она на рынок не пошла, — сказала Маргарита. — Я ее по-человечески просила, вы же знаете, как я к маме-Ксене отношусь — ну как к родной! А она — ноль внимания. Отказываюсь ходить, грит, по Малой Краснопартизанской. Как будто всю предыдущую жизнь по ней не ходила!

— Возраст на маме сказывается, — заметил Максим. — Но лично я предпочитаю шестой номер «Балтики». Жалко, что в ларьке его не было.

Корнелий не вмешивался в разговор. Потому что был встревожен. Он свою жену знал лучше всех и понимал: с ней творится что-то неладное.

Почему пожилая женщина отказывается ходить по мирным улицам родного города? Нет, это не болезнь, это мания.

Максим, будучи человеком мирным и далеко не главным в семействе Удаловых, решил восстановить спокойствие и произнес:

— Ладно уж, я сам в садик схожу. А ты, мама, завтра в химчистку мой костюм отнеси, лады?

— Это в какую химчистку? — спросила Ксения.

— На бывшую Серафимовича, — сказала Маргарита. — И мой серый костюм захвати.

— На Серафимовича не могу, — крикнула Ксения из кухни.

И все замолчали.

Серафимовича была улицей почти соседской.

— Значит, не хочешь, ма? — спросил Максим.

— Значит, не желаете, мама? — спросила невестка.

— Не могу, видит бог, не могу, честное пионерское, — ответила Ксения с надрывом, без юмора.

— Но ведь ты еще на той неделе ходила, — вспомнила Маргарита.

— На той неделе я, можно сказать, еще на живого человека была похожа, — сообщила Ксения и громко шмыгнула носом.

В этот момент Корнелий поднялся и пошел наружу, на двор.

Никто, кроме Ксении, его ухода не заметил. С тех пор как Удалов вышел на пенсию, его многие перестали замечать, а в семье и подавно.

А Ксения подошла к окну, чтобы наблюдать, как он выйдет из дома и куда завернет.

Но Удалов не появился, значит, пошел на первый этаж, или к Губину, или к профессору Минцу.

Ксения слушала голоса сына и невестки; голоса были громкие и даже пронзительные, они произносили грубые и укоризненные слова, но Ксения не вдумывалась в их смысл. Она глядела на улицу, на увядающую, бурую из-за сухого лета, так не успевшую толком пожелтеть листву. Осень в этом году выдалась некрасивая, не золото, а сплошная грязь. И жизнь у Ксении не удалась. Она вообще-то была несчастной женщиной.

— Ты куда? — спросила Маргарита.

— Тебя не касается, — ответила свекровь.

Ксения спуталась по скрипучей, темной лестнице, легко продуваемой сквозь щели, — дом был старый, считай, барак тридцатых годов, давно пора бы сносить и дать им квартиру в пятиэтажке, улучшенного типа. Все, кто предшествовал Корнелию на посту директора стройконторы, и те, кто сменил его на том посту, — все построили себе виллы, коттеджи или хотя бы квартиры в элитном доме на Марксистской. Один Удалов так и остался в покосившемся доме № 16 по Пушкинской улице.

Ей сегодня все было не по душе. Даже запахи на лестнице уловила — застоявшиеся, почти древние, кухонные и другие. И стекло мухами засижено так, что света не видать. Давно пора бы вымыть, а кто возьмет на себя такой труд?

Ксения спустилась на первый этаж, остановилась перед дверью к профессору Минцу. Дверь была стандартная, все слышно, только Корнелий с Минцем стояли не у двери, а в комнате, и голоса их доносились не очень внятно.

— А ты давал основания? — это Минц говорит.

— Ну какие основания! Ты меня скоро тридцать лет знаешь. Ну какие могут быть основания в нашем городишке, где каждый каждого в лицо знает?

Он засмеялся, каким-то невнятным смехом. Минц тоже засмеялся.

— Не преувеличивай, Корнелий… Дыни желаешь? Мне одна женщина вчера принесла. Балует она меня.

Потом голоса отдалились и стали неразборчивыми. Ксения вздохнула.

— Смеются, — произнесла она вслух. — Ну ладно, досмеются.

Она вышла на Пушкинскую и направилась к центру.

Вышла было к площади Землепроходцев, но тут ее словно плетью по ногам стегнули.

Дальше ни шагу!

Она и замерла.

Впереди был виден Гостиный двор. Прямо перед глазами магазин «Все для сада-огорода».

Вот именно! Этот самый магазин. Зловещая дверь приоткрыта в тягостный полумрак, откуда — как орудия пыток — выглядывают грабли…

Ксения зажмурилась от ужаса и попятилась.

Так она и пятилась метров двести, пока сообразила развернуться. Пускай они смеются над ней и осыпают упреками и оскорблениями. Если у женщины нет способов отстоять свою честь на дуэли или в конном строю, может быть, демонстрация слабости окажется более убедительной, чем напор силы?

И Ксения направилась к профессору Минцу.

Перед его дверью она остановилась и некоторое время прислушивалась — не хотелось ей встретиться там с мужем.

Внутри царила тишина, а потом послышался негромкий голос профессора. Он напевал известную песню «Мани-мани-мани» о власти денег. Значит, он один.

Ксения стукнула в дверь костяшкой пальца.

— Заходи, Ксения, — откликнулся из-за двери профессор.

— Здравствуй, Лев Христофорович, — сказала Ксения. — Как ты догадался, что это я скребусь?

— Дедукция, мой друг, дедукция. Серые клетки моего головного мозга вычислили, что если в семье Удаловых зародилась проблема и побеседовать о ней ко мне пришел Корнелий Иванович, то неизбежно скоро заявится и другая сторона конфликта. Правда, я не думал, что так скоро. Садись, Ксения, рассказывай.

— А если он сознался, — ответила Ксения, но села в новое кресло, купленное в Швеции одним из почитателей профессора, который полагал, что Минц в последнее время меньше делает открытий, потому что старое кресло совсем протерлось — пружины наружу! — Если этот мерзавец признался, тогда я молчу.

— Он ни в чем не признался, — возразил Минц. — И боюсь, что Корнелию не в чем признаваться.

— Помолчи, Лев, — отрезала Ксения. — Иначе я и за тебя примусь. Позорно мужикам покрывать друг дружку.

Минц оробел.

Человек — существо многоплановое. Минц не прост, как хронометр. И потому не всегда последователен в своих поступках. Поставьте Льва Христофоровича на подиум в том зале, где дают Нобелевские премии, и предложите прочесть Нобелевскую речь без бумажки. Он это сделает спокойно. Его не смутят даже взгляды членов Шведской Академии или улыбка шведского короля. Но перед кассиршей в нашем гастрономе он теряется, как школьник, в домоуправление ходит с душевным трепетом, а Ксения Удалова способна довести его до дрожи в конечностях.

Он знал, что визит Ксении — дело решенное и близкое; он знал, что Ксения потребует от него защиты от мужа; он все предугадал и предусмотрел, но ответить отказом, что было единственно разумным действием с его стороны, не мог.

— Тогда рассказывай о симптомах, — вздохнул он. — Чаю хочешь?

— Я уже ничего не хочу.

— Говори.

— Не знаю, что здесь мой благоверный плел, но я тебе со всей ответственностью заявляю: седина в бороду, бес — в ребро. Ты меня понимаешь?

— Корнелий не производит такого впечатления.

— А ты не девица, чего тебе производить. А вот существо в юбке для него — хуже валерьянки для кота! Ах, что тут говорить! Удавлюсь!

— Вот это лишнее.

— Знаю, что лишнее. Лучше его удавить, но рука не поднимается.

— Ксения, не отвлекайся.

— Хорошо, не буду. Ты ихнюю бухгалтершу видел?

— В стройконторе?

— Вот именно. Не видел? Я тебе скажу — крокодил с острова Комодо. Сухопутная тварь.

Ксения просмотрела немало познавательных программ по телевизору, поэтому для нее драконы с острова Комодо были существами понятными и не чужими.

— Продолжай, — сказал Минц.

— Дальше — хуже. У нас в молочной продавщица — это раз, а на рынке в магазине «Все для огорода» такая татарка, хоть чадру надевай! Дальше перечислять?

— Это все подозреваемые пассии твоего Корнелия? — спросил Минц, хотя можно бы и не спрашивать — и так все понятно.

— Ты словами не раскидывайся, — попросила Ксения. В ее глазах накапливались слезы — вот-вот покатятся по алым щекам. — Ты пойми мое состояние. Он себе в детском садике одну отыскал. А ей всего-то лет шестнадцать-двадцать! Его же за развращение пора сажать. Хотя теперь эти Лолиты такие пошли, что пенсионера тащат в кровать и еще обкусывают.

— Что делают?

— Зубами по карманам шарят, — сказала Ксения. — Это так печально, чему их в школе обучают? А может быть, этому и обучают…

— Ксения, скажи, а ты не задумывалась: вдруг все эти женщины — плод твоего разгулявшегося воображения?

— Не повторяй его слова. Я покончу с ним и с собой. Лучше давай я тебе дальше перечислять буду. Вот ты думаешь, что Корнелий на рыбалку ездит? Это глупая наивность. Он удочки в лесу под кустом спрячет, а сам опушками на свободу несется, к одной молочнице.

— К молочнице?

— Ядреная такая, кровь с молоком, конечно, молочница. Я ее адрес знаю, скоро подожгу.

— Только не надо взрывать, — попросил Минц. — Все газеты напишут, что это терроризм, возьмут тебя и скажут, что ты — белая колготка.

— Окстись! У меня белых колготок в жизни не бывало!

Ксения чуть приподняла подол юбки — хотела показать, что ее колготки телесного, нормального цвета.

— А чего ты от меня хочешь? — спросил Минц.

— Спасения.

— Как я могу спасти тебя, Ксения?

— Со мною что-то происходит. Я выхожу на улицу, где детский сад расположен, и ноги у меня отнимаются. Не могу я ходить по Краснопартизанской. Убейте, не могу!

— Дальше, дальше! Это удивительный феномен.

— Ревность меня душит. Представляю, как он, этот старый развратник, шагает с ней в обнимку к детскому садику…

— Зачем?

— Зачем? Чтобы лобзаться в детский мертвый час. Детишки только закрыли глазенки, а он уж ее тискает в углу.

— Ох!

— Вот именно. Но когда выхожу я на площадь Первопроходцев — а это по нашей улице в другую сторону, — то вижу вывеску «Все для огорода». И понимаю — именно там он встречался со своей татаркой. Именно там обменивался с ней страстными взглядами исподтишка. Ты понимаешь?

— Патология, — сказал Минц.

— Для вас, может, и патология и матология, а мне умереть в самый раз. Ревность душит за это самое место.

— За какое? — удивился Минц.

— За горло, — просто ответила женщина. — Но если пойти мимо церкви Параскевы-Пятницы, то там остановка автобуса. Знаешь, зачем ее там устроили?

— Зачем?

— Чтобы моему мерзавцу удобнее было по утрам с бухгалтершей встречаться. Они встречаются, и сразу в автобус! Развратом заниматься.

— В автобусе?

— И в автобусе тоже.

— Сомнительно.

— Значит, ты, Лев Христофорович, недостаточно развратный. Не знаешь, на что способен некоторый самец!

— Ты о Корнелии?

— И черт меня дернул выйти за него замуж! — возопила Ксения так, что Корнелий, который как раз вышел покурить на лестничную площадку, сжался от этих слов, как ежик под лапой медведя.

— И давно это случилось? — спросил Минц не без ехидства.

— Сорок лет живу на краю смерти.

— Чего же раньше не разошлась?

— Раньше, пока демократы не развалили Советский Союз, всегда был партком, куда можно было пойти и прямо сказать: жить с таким извергом я больше не в состоянии. Немедленно разлучите его с этой девкой и верните в семью. А теперь мы все, бабы, сами по себе, без партийной зашиты и подмоги! Загибаемся.

Лев Христофорович достал из ящика стола план города Великий Гусляр и разложил его на столе.

— Посмотрим, — рассуждал он вслух. — Если нам надо на рынок и мы не можем ходить по Краснопартизанской, то нетрудно свернуть на Софью Перовскую…

— Ты с ума сошел! Еще двадцать лет назад он на той улице Маруське Эйнштейн подмигивал.

— Не родственница? — вдруг заинтересовался Минц.

— Ее из техникума за неграмотность вышибли. Вот и сидит она у окна и подмигивает. А мой чуть что — сразу ей в ответ подмигивает.

— Ты видала?

— Люди донесли.

— А может, за давностью лет вычеркнем улицу Софьи Перовской?

— А для меня события двадцатилетней давности кажутся совершенно живыми. Как сегодня! Не могу я на ту улицу зайти. Лучше умру.

— А как Зловонный переулок? — спросил Минц. — Он по краю идет, у реки.

— Нет, ты решил меня в могилу свести! — обиделась Ксения. — Ты что, забыл, что ли, кто там таится?

— А кто там таится?

— Она. Отравительница, Лукреция Борджиа, собственного мужа уморила и попала в историю.

— Вроде бы у нас в городе таких не было.

— А Зинка? Знаешь ли ты, наивный профессор, что эта Зинка в восьмидесятом, нет, в восемьдесят седьмом чуть было в Париж с Корнелием не укатила?

— Не может быть!

— А я тоже сначала не поверила, когда мне старуха Ложкина рассказала. Но потом по его глазам все раскусила. Так что и не мечтай — Зловонным переулком я никогда ходить не стану.

Разговор этот продолжался еще больше часа, и Минц по ходу его зачеркивал синим фломастером те улицы, по которым ревнивая Ксения не могла ходить, и те площади, на которых Удалов перекинулся взглядом со своей очередной жертвой. К ужасу Льва Христофоровича, на исходе этого часа обнаружилось, что и в самом деле эмоционально ущемленная Ксения Удалова уже не могла передвигаться по городу, потому что все время натыкалась на любовниц, знакомых или иных женщин Удалова, и внутреннее отвращение к этим развратницам и к мужу, который им способствовал, было столь велико, что Ксении лучше было бы запереться дома и доживать свой век в полной изоляции.

— И что же будем делать, доктор? — спросила Ксения с некоторым удовлетворением и даже гордостью в голосе, потому что картина получилась убийственная и уникальная.

— Может быть… — Профессор надолго задумался.

Через несколько минут его посетила конструктивная мысль.

— А как насчет крыльев? — спросил он. — Есть на это техническая возможность. Сделаем тебе крылья, моторчик на кобчик, и полетишь…

— Полечу? И грохнусь? И оставлю внуков без бабушки?

— Риск есть, но небольшой.

— Нет, — отрезала Ксения. — Потому что с неба я буду видеть все места его разврата, все дома его любовниц и ухажерок. Так я на них сразу и грохнусь!

— Так…

И Минц снова надолго замолчал.

Потом сказал:

— Придется поделиться с тобой, Ксения, великой космической тайной.

— Вот это мне больше нравится, — сказала женщина. — Делись.

— Наука только-только подходит к этому рубежу, — пояснил Минц. — Даже многие не верят.

— Меня это устраивает, если дело верное.

— Дело верное, ты уж поверь моему опыту.

— Выкладывай.

— Земля под нашими ногами с одной стороны — планета, а с другой стороны — пустота, — сказал Минц и дернул себя за ухо, потому что и самому было трудно поверить в свое гениальное открытие. — Любое материальное тело может пройти от точки «а» до точки «б», если оно получит прибор, скажем, ключ, к движению в условных туннелях, которые пронзают всю Вселенную. Это как бы туннели метрополитена, но в то же время они представляют собой совершенно невероятный лабиринт.

— То есть ты хочешь, чтобы я под землю полезла? — спросила Ксения, — Без света, в грязи, а потом из подвалов вылазить, так что ли?

— Я говорю тебе, женщина, — рассердился Минц, — что подземные ходы — это галактическая условность. Теоретически я тебе докажу это в два счета, но вот путешествовать таким образом еще не пробовал. И никто не пробовал.

— А я попробую и сгину.

— Ты можешь не углубляться, — сказал Минц. — Постой с краю. Привыкнешь. Я же тебя ни к чему не принуждаю… в конце концов!

— Не кричи на пожилую женщину. И как я буду ходить?

— Как и снаружи, — ответил Минц. — Расстояния те же, наземные объекты корреспондируют подземным коммуникациям.

— А другими словами? — спросила Ксения.

— Другими словами, от твоего дома до детского сада столько же, как поверху.

— Не понимаю, что же я из люка вылезу, да?

— Нет, ты по земле войдешь. Никто и не заметит.

— Что-то ты дуришь меня, старую, Христофорыч. Как же я под землей буду ходить, а наверх вылазить незаметно?

— Потому что ты будешь ходить не под землей, а под виртуальной землей. Если Вселенная это организм, то она пронизана тончайшими сосудами, и несть им числа! Они всегда в движении, всегда в пульсации, и в то же время они статичны и стабильны, именно от их стабильности зависит в большой степени стабильность Вселенной как системы.

— Значит, я влезу…

— И вылезешь где надо. Только никому ни слова — человечество пока не готово, а милитаристские силы сразу постараются использовать мое гениальное открытие для своих корыстных целей.

— Тогда покажи.

— Эх, — вздохнул Минц. — Хотел я сам сначала попутешествовать, чтобы понять, куда смогу проникнуть с помощью ключа… но если другу надо помочь, я себе другой ключ сделаю.

Сначала Ксения, конечно, опасалась и не стала лезть глубоко.

— Я во двор и обратно, — сказала она. — Только белье сниму.

Ключ был не просто ключом, а коробочкой, которую Минц повесил Ксении на шею на простой цепочке. Верх корбочки был стеклянным, на нем была нанесена карта Великого Гусляра. С помощью кнопки можно было установить стрелочку на нужной точке…

Ксения установила стрелку на улице в десяти метрах от ворот.

Потом зажмурилась.

И оказалась во внутренностях Земли.

Это были именно внутренности.

Внутренности Вселенной.

Бесконечные, запутанные сосуды и капилляры, вокруг ощущение влажности, нутряной теплоты и в то же время — сквозняки! Просто ужасно, какие сквозняки дуют в брюхе Вселенной.

Освещение в сосудах было тусклым, неверным и непонятно откуда исходящим.

Стенки и пол были упругими и чуть скользкими, не то чтобы мокрыми, но особенными.

А расстояния там были такими же, как снаружи. До химчистки от дома пять минут хода. Значит, тебе и по подземному ходу надо будет двигаться столько же минут. А это не всегда приятно. Ведь идешь снаружи, мимо домов проходишь, мимо магазинов, птиц видишь, дома и деревья. А внутри Вселенной — только стенки ходов, да непонятные звуки, хлюпы, всхлипы, будто за стенкой в другом проходе какое-то земноводное ползет на охоту за человеком.

— Так может быть? — спросила Ксения.

— Не может, — ответил Минц. — Ты с любым крокодилом, который туда невзначай угодил, находишься в другом измерении. Твой сосуд — это твой сосуд, ясно?

С тех пор Ксения ходила на рынок и в магазины по подземельям Вселенной.

Темновато, душновато, как в чреве кашалота. То-то Библия написала про Иону в чреве. Наверное, они знали об этих ходах.

Дошла до места, сразу свет вокруг — стоишь у химчистки, и никто не удивляется. Теперь часто люди исчезают и появляются — кому какое дело.

Зато проклятых домов и мест, где скапливались разлучницы, она теперь и в глаза не видела. Как будто их не существует. Конечно, утешение не окончательное, но существенное.

Дома установился если не мир, то перемирие. Ксения прекратила бунтовать. А в первый же день переделала в городе больше дел, чем за неделю раньше. С друзьями встречалась, со знакомыми, рассказывала о семье, и ей рассказывали.

Но человек устроен так, что полного счастья достичь не удается.

Спешила Ксения по тусклому проходу и переживала, воображая, что сейчас делает проклятый изменщик. Пользуется ее отсутствием на этом свете. Гуляет по набережной с какой-нибудь приезжей русалкой. А как его поймаешь?

Как бы проделать в этих подземельях дырки, чтобы выглядывать, проверять мужа? Нет, Минц подтвердил — физически нереально. И опасно — Вселенная может осерчать.

Может, телевизор поставить? Монитор, как в гастрономе, чтобы отбивные не воровали?

Не получится монитор. Нет связи между подземельями и поверхностью.

Ксения как бы смирилась, но все равно переживала. А когда приходила домой, то обнюхивала мужа, не пахнет ли от него чужой развратницей? И белье проверяла на нем — не надето ли наизнанку.

Как вы понимаете, положение изменилось к лучшему, но не принципиально.

«Пока останется любовь,

С ней рядом ревность угнездится!» — так сказал японский поэт XII века.

С такими мыслями топала домой Ксения, несла сумку с рынка.

И тут совсем рядом услышала какой-то смутный звук, будто человеческий голос, чего, по уверению Минца, быть не могло.

Раньше бы, неделю назад, когда Ксения еще только перешла на подземное движение, она бы перепугалась, а теперь уже чувствовала себя в капиллярах Вселенной почти как дома, так что лишь заинтересовалась и стала двигаться на голос, что не сразу удалось — это ведь как по лабиринту путешествовать.

Но добралась до источника звука.

Нет, не крокодил, и не привидение.

Существо неизвестного пола и национальности, и даже неизвестно, из какой звездной системы, схожее с оранжевым пауком и в то же время напоминающее кенгуру, стояло на цыпочках в подземном сосуде и втыкало в потолок железную палку. С потолка капало, и сыпались какие-то крошки.

— Вы что здесь делаете? — спросила Ксения, вовсе не испугавшись.

Существо оторвалось от своей деятельности и ответило Ксении телепатическим путем.

— Не отвлекайте меня, чудовище!

— Это я — чудовище?

— А кто же еще?

И существо снова принялось долбить потолок.

— Ничего не получится, — сказала Ксения, — мне Лев Христофорович сказал, что это виртуальный потолок, его, может, и не существует.

— Мне тоже говорили, — ответило существо. — Но я не могу больше терпеть.

— А что случилось? — спросила Ксения.

— Чует мое сердце, — ответило существо, похожее на кенгуриного паука или паучиного кенгуру, — что мой-то меня все равно обманывает. Пока я здесь передвигаюсь, он на свидания бегает.

— Ты — женщина? — спросила Ксения.

— Еще какая женщина! Даже мученица.

— А сюда как попала?

— Я так ревную, — сказала паучиная кенгуру, что не могу ходить по районам, в которых мой мерзавец встречался со своими развратницами.

— Неужели?

Ксения посмотрела на существо и нетактично спросила:

— И что он, на тебя похожий?

— Он не похожий, он — мужчина.

— Но в принципе?

— В принципе все люди одинаково устроены — восемь конечностей, одна сумка на животе, шесть пар глаз — обыкновенно.

— Не продолжай, я поняла. Я даже думаю, что его любовницы тоже с восемью конечностями.

— Разумеется.

— Тогда я беру свою мысль обратно.

— А какую, прости, мысль ты берешь обратно?

— Мысль о том, кому нужен такой урод, как твой благоверный?

— Мне, в первую очередь, — ответила паучиная кенгуру. — Потому я и хотела дырку пробить, чтобы подсматривать.

Странно, подумала Ксения. Ну еще меня можно понять. Мой хоть и немолодой, но мужик справный. А любовь к паучиному кенгуру кажется просто извращением и развратом. Но ведь жена не виновата?

— Где же вы обитаете? — спросила Ксения.

— Живем мы в центре Вселенной, — ответила паучиная кенгуру. — А ты как здесь оказалась?

— Оказалась я здесь по причине мужской неверности, — сказала Ксения.

Она вынула фотографию Удалова и показала новой знакомой.

Та непроизвольно зажмурилась, но совладала с собой и сказала:

— Что-то в нем есть. Хоть и непривлекателен.

— Это он морально непривлекателен, — заметила Ксения, — а физически — орел. Ты спешишь, подруга?

— Куда спешить! Видишь, из химчистки иду.

— Вот и я не спешу, может, поднимемся ко мне, чайку попьем?

Паучиная кенгуру быстро согласилась.

Ксения уже привыкла к этой несчастной самке. Уродство — штука субъективная. Бывает снаружи человек уродливый, а душа хрустальная. И наоборот.

Но далеко ревнивые супруги не ушли.

Стоило им пройти двадцать шагов, как из-за угла выползла сиреневая червячина длиной метра четыре. Она волокла за собой контейнер с головастиками.

При виде Ксении с паучиной кенгуру червячина свернулась кольцом вокруг контейнера и угрожающе зашипела.

Но Ксению она не испугала. Ксения уже поднакопила жизненного опыта.

— Простите, — спросила Ксения, — вы случайно не будете несчастной супругой одного развратника?

— Ах! — воскликнула червячина и зарыдала, как ребенок.

— Он оплодотворяет нашу икру неизвестно с кем! — взвыла она. — Я этого не вынесу.

А паучиная кенгуру на это сказала:

— Велика Вселенная, а нашей сестре везде плохо.

— Присоединяйся, — коротко произнесла Ксения.

И женщины пошли к ней пить чай втроем. Обманутым женам всегда есть о чем поговорить.