Инверсия

Вечер упоительно переливался волнами цикад, хоровод которых мог, пожалуй, показаться навязчивым, неестественно бурным — но только не целующейся парочке в автомобиле, ловко припаркованном на пригорке, метрах в двухстах от магистрали.

Небо клубилось лиловыми тучами и теплый ветерок трепал каштановые кудри в такт неспешному закатному танцу. Девушка оторвалась от губ спутника и заглянула ему в глаза.

— Джим… Я что-то чувствую…

Молодой человек самодовольно откинулся на удобную спинку сидения кабриолета. Возбуждение немного спало и уступило место традиционному, для самца в подобной ситуации, тестостероновому бахвальству.

Он изысканным ласковым движением поправил выбившийся витой локон сегодняшней визави и изобразил самый искренний взгляд, на который был способен ради нее.

— Я тоже, маленькая… Мы оба это чувствуем… Кстати… — Уверенная рука незаметно переместилась ниже, к чувствительной шейке. — …предлагаю, все-таки, перебраться назад. Они только кажутся тесными…

Девушка закаменела.

Блин, только не облом… Неужели заставишь поуговаривать… Совсем, ведь, не то настроение… нет, правда… красотка…

— Джимми… Ты ничего не чувствуешь?.. Странно все как-то… — Девчонка поежилась столь буквально, что пальцы ухажера ощутили пушок ее кожи, вставший жесткой щетинкой.

Ага, ага… быстро все как-то… я так не привыкла… нам нужно получше узнать друг друга… Давай-давай.

Настроение упало. А как сладко все начиналось…

— Да что ж странного-то… — Джим сделал попытку поцеловать девочку опять, но это было не так-то просто исполнить через широченную коробку передач. — Ты мне очень, очень нра-а-а-авишься…

Он погладил милашку по щеке.

— Джим, ты мне тоже нравишься, очень… — Красотка улыбнулась неожиданно искренне и чуть виновато. — Я не об этом сейчас… совсем… мне… нет, не страшно… неуютно, что ли… Давай уедем отсюда…

Джим разочарованно поджал губы. Целый час рулили… Самый романтичный вид, бля, куда можно доехать невнапряг…

— Ты только взгляни… как здесь красиво! — Ухажер шумно втянул ноздрями пряный воздух. Весна чудесная в этом году, и правда. Когда еще за город выберешься, хоть какая-то компенсация. — Ты когда-нибудь занималась любовью под открытым небом?..

Он игриво скосил взгляд.

Девчонка натурально дрожала всем телом и не обращала на сладкие речи никакого внимания.

— Джимми… У меня плохое предчувствие… Давай вернемся в город… — Она прошептала холодными губами и вздрогнула сильно, всем телом. — Ты слышал?!.. только что… ты слышал?..

Джим нахмурился. Вот дура, нагнала жути… Теперь самому страшно.

Окружающий милый весенний мир показался сейчас, от чего-то, напряженным и враждебным. Даже цикады верещали зловеще и навязчиво.

— Там кто-то… есть… — Девчушка запихала в рот пальцы вперемешку с волосами.

— Где?!.. — Джим врубил дальний и мощный луч прожектора раскроил надвое сгустившийся полумрак, вдаль, вплоть до стены дикого кустарника, темневшего метрах в ста от пригорка.

Сплетенная листва вспыхнула миллионом блесток — могло показаться, что растительная кутерьма украшена переливающейся гирляндой, яркие огоньки которой перемигивались и перекатывались четкой полосой вдоль земли.

— Что это… — Бедняжка до крови впилась ноготками в собственную ладошку. — Джимми, я тебя прошу… Давай уедем…

Джигит трясущимися руками нащупал клавишу запуска двигателя и трехсотсильный агрегат ожил ободряющей вибрацией.

Что за фигня здесь творится… Джим снял парковочный тормоз. Пожар начинается, что ли…

— Джимми, это глаза…

— Ты с ума сош… ла… — Парень поперхнулся слогом и с трудом отодрал пересохший язык от неба. Стая глаз неслась к пригорку с ужасающей скоростью, прочерчивая изгибы упругих меховых тел в угасающих лучах закатной зори.

— Волки!!! — Девчонка подавилась глухим визгом. Джим утопил педаль и машина пошла юзом с пригорка, пробуксовывая задним приводом. Пушечный удар в водительскую дверь сотряс автомобиль, а перед глазами перепуганного бедолаги-водителя щелкнула смрадная волчья пасть.

Соседнее сидение визжало, не переставая, усиливало ужас и Джим газовал напропалую, не разбирая дороги, но, кажется, сохранял колею, которая вела к шоссе.

Навстречу, наперерез и просто в лоб, со всех сторон неслась живая лавина взбесившихся разнокалиберных животных, ожесточенно нападавших на железного врага. Они были разными по размерам, величине и яркости окраса, рисунку бега. Единой была исключительная дикая ярость, прорисовавшаяся в тысяче острейших оскалов — ни одного дружелюбного, одомашненного.

Глухие удары сыпались во все борта. Джим, трясущимися занемевшими, до полного отчуждения, пальцами дернул рычажки стеклоподъемников и призрачная преграда ни грамма не добавила чувству защищенности, и без того отсутствующему сейчас в адреналиновой гамме эмоций.

Автомобиль больно прыгнул на ухабе и, дрифтуя, вывалился на шоссе. Едкий запах гари из-под шин немного отрезвил обезумевших от страха людишек.

— Джимми… Не молчи… Пожалуйста, не молчи… Джим! — Девчонка схватила защитника за руку, тот дернулся и машина потеряла курс, чудом миновав отбойник.

— Дура!! Сиди ровно и не шевелись!.. — Паренек панически выровнял ход, с большим трудом удержал авто от заноса и тут же попытался отвесить идиотке отрезвляющую плюху. Но лишь больно царапнул кончиками пальцев по бледной щеке — рука саданулась о торпеду и Джим проговорил в себя пару эпитетов, о которых юной девушке не стоит догадываться.

Видимость на шоссе была нулевая. Прозрачный вечерний воздух кишел непередаваемым количеством разнообразных насекомых, обтекавших мчавшееся авто по аэродинамической траектории, обгоняя (!) его. Это был натуральный ураган мельчайших комах, перемешанных с комьями покрупнее и отдельными, совсем уж монстровидными экземплярами, похожими скорее на механические проволочные изделия, чем творения живой природы. Вся эта круговерть почти не задевала задний бампер, проносилась над лобовым стеклом и уносилась вдаль впереди — мозг человека рисовал обманчивую иллюзию, что скорость падает, а спидометр врет про сто сорок миль.

Уводящий рукав эстакады проскочил в полуметре от бокового зеркала и Джим судорожно крутанул руль вправо. У него хватило ума выполнить нужное торможение, и спортивный рысак выскочил на городскую магистраль — только выбил искры задним левым крылом из угловой стойки ограждения.

Здесь было свободнее, гигантское бетонное поле распылило, рассосало тугой канат жалящей живности, который теперь плыл к городу сплошным редким туманом с облачками-уплотнениями по всему объему.

Салон наполнился мошкарой, какими-то мухами, люди закашлялись и метушливо замахали руками. Автомобиль швыряло по широкой простыне автострады, нетипично пустынной, как для летнего субботнего вечера.

Джим придавил руль коленями, закрыл сгибом локтя дыхательные пути и свободной рукой искал рычажок в районе зеркала заднего вида. Резкий звуковой сигнал известил о невозможности установить крышу при нынешней скорости. Бедолага соображал пару секунд, что стоило ему длинного заноса через четыре полосы к противоположному заграждению.

Выживалец схватил руль, закашлялся брызгами от хлынувшей в слизистые ползучей дряни, и начал притормаживать толчками, уже практически вслепую. Скорость быстро падала, и Джимми снова дерганул рычажок механизма крыши. Автомобиль откликнулся толчком приоткрывшегося багажника и бодрым жужжанием сервопривода, тянувшего кожаный верх на каркас автоматически поднявшихся боковых стекол. Джим дожал педаль тормоза и машина вкопалась в полотно, быстро и по-уставному.

Через десяток секунд крыша заняла штатное положение, паренек врубил обдув на полную, подставил лицо под очищающую струю и осознал способность совершать осмысленные действия.

Девчонка изгоняла насекомых сквозь приспущенное окно — сумочкой, как доской, наносила ожесточенные удары по комахам. Со стороны она выглядела окончательно двинувшейся и полезность ее действий усиливала это ощущение, некоторой сюрреалистичностью.

Не далее трех метров от бампера их автомобиля дымил остов свежесгоревшего грузовика. Джим испытал резкий позыв к мочеиспусканию от осознания чуда, позволившего ему нажать педаль тормоза на мгновение раньше, чем было бы получиться. Поодаль виднелось еще одно авто, вынесенное ударом на середину шоссе. Двери были распахнуты и из них вывалились тела.

Девчонка пронзительно завизжала. Джим не поверил глазам — две здоровенные росомахи терзали трупы, отрывали и пожирали тягучие кровавые куски. Паренек зажмурился и героически проглотил ком тошноты, задержал дыхание, боясь ощутить этот запах.

Врубил заднюю передачу.

— Что за дерьмо… Откуда зверья-то столько набежало… Отродясь таких стай не видал… — Он подбадривал себя, что, дескать, еще сохранил способность рассуждать, но пальцы были ледяные и не слушались. Ледяная истерика подавляла биение души, загоняла ее глубоко-глубоко, саму в себя.

Машина рванула мимо разбитой предшественницы, высоко подкинув неуклюжие росомашьи телеса. Одна из зверюг покатилась, скулящая, неестественно согнутая пополам.

Джим набирал скорость, огибал разбитые машины, быстро проскакивал горящие остовы бывших транспортных средств у ограждений по обеим сторонам магистрали. Он мчал в город, в убежище, в логово, где были только люди, и больше никакой иной фауны.

Зверей, меж тем, на шоссе прибавилось. Приходилось постоянно лавировать, чтобы не столкнуться с каким-нибудь оленем или бизоном, рысцой спешившими в мегаполис. Туда же трусили тигры и какие-то неопределенные кошачьи, кое-где виднелись характерные медвежьи горбы и узнаваемые силуэты волков.

Между большеразмерными тварями катилась река живности поменьше, состав которой сложно было идентифицировать. Кажется, среди прочего, там были змеи и другие пресмыкающиеся.

Хищники огрызались на едущий автомобиль, норовили достать когтистой лапой или поддеть клыком. Травоядные выставляли рога, пытались садануть по железяке копытами. Причем агрессия была явной, они кидались на машину издалека, в бешенстве, с ярко выраженным стремлением убить.

Девочка забилась на сидение с ногами, плотно закрыла глаза ладонями и агонировала крупной лихорадочной дрожью. Водитель стиснул белые губы и сдерживал рыдания, скорее боясь издать лишний звук, чем стесняясь спутницы.

Ночь опустилась на землю и фонари автострады отделили рукотворное от всего остального. Впереди, в зареве искусственного света, виднелись верхушки небоскребов — километров через десять начнется затяжной спуск и мегаполис предстанет во всей красе, там спасение…

Удар по крыше заложил уши тонким звоном. В зеркало Джим увидел разлетающиеся перья, а панораму впереди заполонили пикирующие камнем птицы. Могло показаться, что они охотятся за взбесившейся мошкарой — но, в общем движении, полчища пернатых стремились туда же, куда и остальное живое.

Удар повторился. Парень, с перепугу, принялся рулить змейкой, чтобы уклониться от невидимой угрозы. Следующий удар был ужасной силы, матерчатый потолок расползся полосой и сквозь заплетенное вспенившимися нитками отверстие стали видны пробегающие столбовые осветители.

— Взбесились… — Пробормотал беженец, не понятно, на кого указывая. Птицы участили кутерьму, выписывали кренделя, подобно истребителям и вообще вели себя нехарактерно размерам.

— Они нападают на нас… — Девчонка впервые произнесла что-то осознанное и Джим резко повернул к ней голову, чтоб рассмотреть неожиданный источник звука.

— Как по мне — зверье бежит от чего-то… Может… надвигается ураган… Или извержение вулкана… Странно, что на наших холмах… — Губы пересохли и было больно произносить слова.

— Нет. Они идут нас убить…

Подруга казалась вменяемой ввиду, исключительно, тихости, на самом деле у нее катушки коротнули окончательно.

Эта мысль была последней, успевшей полноценно пропечататься в мозгу парня. Молниеносный шлепок раскроил надорванный кожух над головой и пробил голову водителя в самую макушку. Брызнула кровь, перемешанная с волосами и перьями.

Птичья голова вошла по шею в зияющий провал на кумполе бедолаги, а крылья хлопали мертвые щеки, словно воздавали яростное отмщение — неистово и страшно.

Мертвый водитель сполз влево, по сидению, и придавил газ. Соскучившийся спорткар рванул мощью движка и педаль оказалась окончательно припечатанной навалившейся массой.

Птица затихала, ее хвост распускался и собирался в неуловимом предсмертном ритме. Автомобиль забирал влево. Девчонка опомнилась, рывком вышла из оцепенения. Отстегнула ремень, взгромоздилась на широкую полку коробки передач, легла животом на бывшего ухажера, распахнула водительскую дверь и толканула, что было сил, обеими ногами спутника за борт.

Здесь дорога почище, даже мошкары почти нет — видимо, удалось оторваться. Девчонка сжала руль левой рукой, правой размазывала косметику по лицу и все ускорялась, и ускорялась.

Убежать от надвигающейся опасности. В город, он защитит. Потому, что больше некуда.

Человек средних лет семенил вдоль заснеженной кромки оврага — ступал осторожно, как может только таежный обитатель, медленно тянул ноздрями пронзительный воздух и силился понять чтозанах. Привычный маршрут по знакомым, до дыр, местам почему-то тревожил таежного человека, натирал его ленивый ум непониманием непонимания.

Овраг уперся в стену деревьев, и мужик замер под разлапистыми ветвями, дал глазам время вновь приобрести остроту в потускневшем освещении. Он старался дышать очень медленно, чтобы пар дыхания не выдал девственной природе чужака.

Охотник скинул с плеча винтовку и потянул большим пальцем предохранитель. Тихо. Вразнобой поскрипывают деревья, то тут, то там, да снег осыпается шорохом повсюду. Такчтознанахтаки…

Силантьич, егерь от рождения, да и по сути своей, перекрестился. Отчего-то родные места сегодня не ощущались таковыми, а казались чужими, непривычными и даже опасными. Но почему — Силантьич понять не мог.

Воздух был свеж, как никогда и настолько прозрачен, что горы прочертились на горизонте четкой выверенной линией, несмотря на дальнее расстояние.

Силантьич оттолкнулся локтем от шершавой древесной коры, и хруст отломившейся чешуйки прозвучал в тишине выстрелом. Дядька вздрогнул. Елка скрипнула, сдавалось, над самым ухом и Силантьич крепче сжал цевье винтаря, чтобы унять дрожь.

Тихо. Снег между деревьями был свежим, словно выпал секунды назад. А надысь снега-то и не было. Вот дык так. И следов не видно.

Следов нет.

Силантьич сел от неожиданности. Как так — следов нет. На вчерашнем-то снегу…

Егерь сдвинул напарившую шапку и зачерпнул ладонью обжигающую холодом белизну. Мягкий… Странно…

Оба этих фактора, тишина и отсутствие следов на суточном снежном покрове — единомоментно сплелись комом в сознании таежника и наполнили тертого промысловика зловещим предчувствием. Силантьич снова перекрестился и прочитал отче наш, на всякий случай.

Он ощутил себя непривычно одиноким в этом запорошенном замерзшей водой мире, таким беспомощным и бессильным перед мертвым пространством вокруг, что зачесался волосатый живот и мигом промерзли пальцы, сквозь валенки и шерстяные носки. Ни-ко-го…

— Эй!!! Бля!!! АУ?!!!

Силантьич хотел услышать эхо, шорох всполошившихся птичек, любой живой звук в ответ…

Но сегодня подобная роскошь явно предусмотрена не была.

Пустота развернулась перед глазами стремительно, вычеркнула деревья и прочую геометрию из осознания, обнажила внутреннему взору, что из живности здесь, похоже — только сам Силантьич.

— А куда все подевались, нах… А где все?!!! а?…

Егерь встал на затекшие ноги и, ступая походкой зомби, устремился вглубь леса.

Он по-медвежьи вываливал ноги, ступал грузно и все прибавлял ход. Вскоре толстячок почти бежал и смешно размахивал руками, тряс винтовкой над головой и атукал сиплым голосом, как заведенный.

Силантьич был бы счастлив вылетевшему из-под снега тетереву, всполошившемуся воронью, затараторившей тревогу сойке, припустившему вдоль ложбинки зайцу, переполоху поднятых на крыло куропаток… Но ничего не было. Совершенно. Лес вымер исполинским мором, не пощадившим живых.

Егерь упал на колени и принялся с остервенением разгребать снег, пробиваясь сквозь пушистость вглубь наста до корки льда, и дальше — до матушки земли…

Что он пытался найти — спроси и не ответил бы…

Цилиндрическая прозрачная капсула была столь правильно высветлена светильниками, расположенными вдоль обода, что возникало нелогичное ощущение уюта. Наверное, еще и потому, что никакой звук из забортной темноты не пробивался, а внутри все молчали.

Человек с надменно-волевым взглядом, сидевший посередине длинной стороны овального стола положил обе ладони на приятную кожаную подкладку, которая была, кстати, исключительно у него, из десятка собравшихся, и усмехнулся.

— Так!.. Пусть против кто-то скажет. А то в ушах сладко, до приторности…

Он цепко пробежал насмешливым взглядом по присутствующим и удовлетворенно отметил, что болванчика исполнил каждый — никто не осмелился сидеть с прямой головой.

Только лысоватый мужичонка чиновничьего вида и купеческой холености, в парадоксальном, для него, мундире маршала, вскочил идиотом. И напрочь сломал идиллическое иллюзорное ощущение всемогущества, от которого Главный получал неизъяснимое удовольствие, и за которым — гонялся повсюду, никак не мог наесться до сыта.

— Осмелюсь доложить! С Вашего разрешения! — Большелобый чиновник вытянулся во фрунт, что выглядело крайне комично при его неловкости.

Главный поморщился.

— Я хотел оппонентов послушать… Вам, что, лень в оппозицию поиграть пять минут?.. — Предводитель уничижительно разглядывал колхоз.

Нах вы вообще нужны, все сам давно решаю… Ответственность хрен кто разделять желает. Только по принуждению.

— Так это… Я как оппонент и хотел… Нет, вообще, я поддерживаю, конечно… Но для дела нужно покритиковать — я готов! — Иуда, который первым ставил подпись под программой "Инверсия", сейчас был готов рвать ее зубами с не меньшим усердием.

— Ну-ну, забавно… Извольте, ваше постоянство…

Плешивый чинуша набрал полную грудь воздуха, будто собирался принять крепких сто граммов. Он бросил надменный взгляд на противоположный край стола, на галерку, где сгрудились несколько неуверенных в себе и наумняченных лиц.

— Программа "Инверсия" основывается на научных расчетах… А расчеты кто делал? То-то… Я бы им не доверял. Вы спросите, спросите у них… — Лоб картинно вознес ладонь в сторону галерки, которая ответила нервным ерзанием и безмолвными возгласами, выражаемыми в основном руками.

— И что именно в расчетах, предоставленных, научной коллегией, не нравится господину министру… — Пожилой ученый, похожий на Маркса белой бородой, набрался смелости обобщить мысли большинства. — Если уважаемому собранию будет угодно, мы можем провести перепроверку… Только зачем…

Дедуган опасливо покосился на главного, заметил в его глазах нотки смешливости и успокоился.

— Глубокоуважаемый министр обороны проявляет чудеса государственного мышления и осмотрительности… Перепроверять расчеты нет нужды, пожалуй… — Главный махнул министру, дескать, давай вниз, не заслоняй солнце. — Но ваше мнение об… успешности… мероприятия и сопутствующих рисках… нам бы, все-таки, хотелось услышать.

Пожилой ученый поднялся, неторопливо, с достоинством, промокнул губы платочком и сделал вид, что не замечает ехидство в глазах министра обороны.

— Расчеты точны, господин президент. Настолько, насколько может быть точна математика вообще… Но не в том дело… — Ученый цедил слова неторопливо и немного невнятно, разговаривал сам с собой, а остальных приглашал в наблюдатели. — Само по себе слово "точность" по отношению к программе "Инверсия" — несколько гиперболизированное понятие. Ведь достоверно и точно мы знаем только одно — в результате серии побудительных толчков, ударная волна устремится по земной мантии в указанном направлении и пройдет порядка десяти полных оборотов вокруг земного ядра. Воздействие на земную кору минимально… возможны, конечно, небольшие колебания в традиционном районе… ну, где разломы плит… Но не более двух-трех баллов… да и вдали от суши… Собственно, остальные параметры предстоящего испытания — не точны вовсе, несмотря на расчеты. Мы для того испытание и проводим, чтобы проверить математическую модель распределения динамических нагрузок в неоднородной среде мантии Земли. В смысле… ну, вы поняли…

Главный шумно выдохнул и оборвал сбивчивый самодиалог, пока туман не сгустился окончательно.

— Риски… Риски каковы, профессор…

— Да никаких. Взрывы сверхглубокие, происходят на нашей территории. Наружные разрушения минимальны. Ударная волна распространяется глубоко в среде мантии, до земной коры расстояние значительное. Потенциальный противник, конечно, сможет засечь колебания магнитного поля. Но они и так знают, разве нет?..

— Профессор, вы выходите за рамки забот, которые должны занимать ваш разум, согласно должностной инструкции. — Главный поморщился. Что за люди, кому-чего-когда говорить — вообще понятий не имеют.

— Да-да, простите, пожалуйста… — Смутился профессор. — Я к тому, что мы скорее всего зарегистрируем все внутренние волны и уплотнения в среде мантии, включая стоячие. Причем сделаем это в довольно большом временном диапазоне. Что позволит нам… уточнить математическую модель, о которой я говорил…

— Милейший… Я хотел бы вас попросить… Будьте добры, чтобы мы ничего не упустили… В письменном виде… Мы сейчас детали все равно не запомним. — Главный поднялся на ноги, профессор успел сесть быстрее. — "Инверсию" запускаем, сами понимаете. Возражения — в письменном виде до завтрашнего утра.

Напишет хоть кто-то? вряд ли… Сомневаюсь, что многие вникали в суть вопроса. Им-то зачем, живут себе, дети цветов… Головы засорять — дураков нет…

Переговорная капсула опустела со сверхзвуковой скоростью. Президент остался один в замкнутой прозрачности, точно букашка на препараторском стекле.

"Инверсия" — это волшебная палочка. Которая способна, в один момент, переиначить картину мира, изменить пирамиду существующего, унести в хаос закостенелую несправедливость бытия.

Программа тектонических вооружений — это протест человека, который достоин того, чтоб дышать воздухом свободы.

Подземный взрыв, верным образом устроенный и направленный — вызывает возмущения в жидкой магме Земли. Ударную волну можно усилить другими синхронизированными взрывами и направить так, как задумано. Разрушить половину вражеского континента, например. Или просто прогнать несколько раз под скорлупой литосферы, в статистических целях. Как собираемся, собственно, сейчас.

Главный не был идеалистом. Структура причинно-следственных закономерностей, существующая в цивилизации на самом деле, формирующая мир и события в нем — была знакома пожизненному президенту не понаслышке.

Несогласие с принципиальным устройством мира — есть умственная болезнь. Но только, если тебе нечего противопоставить прогнившей картине мироздания.

"Инверсия" — это джокер в бесконечной степени. Абсолютный козырь пятой масти, бьющей не только четыре предыдущих, но и все последующие.

Первый запуск "Инверсии" состоится завтра, при любой погоде. Главный самодовольно улыбнулся.

Интересно, все-таки… Зачем каждому из них… Двадцать совершенно разных людей имеют доступ к государственной тайне наивысшей категории секретности. И никто из них не получил к ней доступ после остальных. Каждая биография была просверлена в тысячах направлений, чтобы выявить малейший повод вычеркнуть счастливца из списка. Контроль над процессом работ — можно было вносить в учебники по организации структуры безопасности любой страны.

И все равно про "Инверсию" узнали.

Доказательств тому не было. Ни разу — ни через агентурные каналы, ни через любые возможные технические средства, не получили ни капли информации, которую можно было истолковать, как "враг знает про Инверсию". Извечный противник, тот, который через океан — судя по всему, почивал в неведении. Остальные дружеские, они же вражеские, они же шакалистые, страны — вряд ли догадывались о практической возможности столь масштабное оружие реализовать.

Но тайна перестала быть односторонней. Главный знал это совершенно точно.

Год назад в Давосе, на формализованной тусовке сливок человеческого общества, он увидел новые взгляды у старых участников кордебалета, другие, необычные, полные резкого испуга, скрытого ненавистью, чутка припорошенной вежливым дружелюбием. Именно у тех, кто был здесь не просто так.

И стало страшно. Мечты о протесте против этой малочисленной касты истинных тайных властителей (никто из которых никогда, на самом деле, лично не бывал на саммитах в Давосе), и война с ними на практике — оказались слегка разными, по эмоциональной наполненности, ощущениями.

И все равно я это делаю. Потому, что когда-то подобное должно было произойти. Кукловоды высшей касты, привыкли веками манипулировать остальным человечеством в угоду собственной… выгоде?… власти?… воле?.. Они давно перестали считать людей не то чтобы равными себе, а, сдается, и принадлежащими к одному, с ними, биологическому виду. Изощреннейшая система контроля над миром не оставила ни единого шанса на протест у безмолвного большинства, равно как ознакомленное меньшинство не имело ни единого желания противопоставить хоть что-то неизвестным безликим владыкам.

Но я — не они. Ни те, кто сверху, ни те, кто снизу.

Со мной двадцать человек, разношерстных, по-разному мотивированных, по-разному честных с собой и окружающими, не похожих друг на друга ничем, кроме бесконечного подчинения моей воле — способны изменить баланс сил. Точнее — дать нам неоспоримое преимущество. "Инверсия" это абсолютная разрушительная магия, это неприкосновенность. Это возможность впервые в истории диктовать условия и правила игры тем, кто узурпировал общемировую власть много веков назад и навязывают искусственную историю год за годом.

И тем скорее нужно запускать. Расчеты расчетами, но ощутить практический вес богатырской палицы — сейчас необходимо на уровне инстинкта животного выживания.

И только я могу заставить их изменить… мир?… судьбу?.. жизнь?… будущее?…

Володька открыл глаза и снова ощутил этот привкус во рту. Да елы ж едрить налево, ну где эта зараза опять. Весь этаж прочесал. И здесь был уже раза два…

Скорее всего, протопал мимо. Точно — тогда еще фикус волочил из главбуховского кабинета и, вообще, через мокрую тряпку дышал. Видать, где-то, сцуко, в одном из десяти средних менеджерских залов какая-то офисная падла растила кактусик. Возле жидкокристаллического монитора, от излучения защищалась, ага…

Всегда знал, что дед мороза нет на свете. Берегите природу… Защищайте леса. Цветочками пообставились… А зараза эта — вам нож в спину.

Поначалу этой дряни не было. Как пришли в город звери — от них было много смертей. Володька видел волков, раздирающих трупы на улице. И медведей. И вообще каких-то экзотических, как по дискавери. Эх, как давно это было… Обрыв телевещания произошел, похоже, везде, потому что спутниковая тарелка ловила только заставки некоторых каналов, большинство же выдавало или черное поле, или, вообще — рябь помех.

Видать, не только у нас херовая ситуация. В первые дни животного нашествия — шли какие-то истеричные репортажи с места событий, как стаи шакалов набрасываются на жителей городов в Южной Америке, да львы парализовали Кейптаун. Потом, на неделю, наверное, врубили по кругу какие-то старые развлекалки, порнухи много показывали. Хотя все стыдились чего-то…

Сколько же нас было… Человек сто, не меньше. Забаррикадировались на двадцатом этаже офисной башни. Выше зверье не пустили. Хотя оно все равно на остальные этажи просочилось, едрить. Но здесь, на семистах квадратных метрах приютилась сотня человек. Стальные противопожарные двери, перекрывающие крыло коридора — надежно защитили от убийц в зверином обличье.

Володька поморщился. Пока добирался сюда из парка — такого навидался. Обезглавленные тела с продранным до кости животом… В скверике видал, как здоровенный лось, с картинными такими рогами, по два метра на сторону, прижал какого-то дядьку в бейсболке к толстенному дереву и месил передними копытами, пока верхняя часть человека не превратилась в кашу. Прямо посреди перекрестка женщина закрывала руками живот и истошно кричала, заглушаемая воем стаи экзотических гиен, которая рвала бедняжку на части. Володьку хватанула какая-то рысь… как кошак, только здоровенный, в леопардовом окрасе и худой… Бывший спортсмен долго катался по земле, прижимал ее подбородок к груди, чтобы не хватанула выше, за горло. Через какое-то время по мохнатому телу побежали агонизирующие судороги и тварь забилась в неистовой ярости. Наверное — именно тогда ребро треснуло. Пока входил в здание — в ушах звенело, как в органном зале и боли не чувствовал.

Они нас просто на куски рвали, буквально… А собак сколько было… Даже сявка, карманная такая голая собачка, в ногу до кости впилась. Кто ж думал, что забава любовницы шефа окажется заодно с тем диким зверьем, которое поперло в столицу со всех окружающих сторон — убивать людей, не разбирая пола, возраста, национальности или веса. А птицы — те вообще, с неба — прямо в макушку, сразу наповал. И не жалко им себя… всегда знал, что пернатые самые опасные на земле.

Перед глазами стоит картинка. Всплывает, когда закрыты. Или просто задумаешься… Одна и та же… Бежал по лестнице… одна из фрамуг, матовых, пропускающих свет — выбита.

Володька замер тогда пораженный небывалым зрелищем — здоровенный город кипел. Он бурлил воздухом, наполненным золотистой взвесью, колышущейся на ветру. Он переливался нескончаемым потоком живности по мостовой и шоссе. Витрины лопались под давлением громадных млекопитающих, вламывающихся напропалую вслед за направлением собственного зрения. Из зияющих ниш первых этажей вылетало содержимое магазинчиков и бутиков, перемешанное с ошметками человеческих тел, которые красили асфальт причудливыми оттенками бурого.

Повсюду мчали животные, птицы, гады, насекомые… да вся живность, наверное, которую можно вообразить… Бешеный поток впивался в прохожих, переворачивал автомобили и выгрызал оттуда беспомощных людей. Агрессивная кислота вытравливала человечину повсюду, где могла найти. А искала она с непередаваемым проворством.

Володьку вырвало и он со всех ног припустил дальше, наверх, гонимый истеричным инстинктом самосохранения.

От насекомых поверхность небоскреба защищала, а внутреннюю вентиляцию здесь, на двадцатом, как-то перекрыли, сетки какие-то понатягивали.

Не так, как на пятом — когда от первых волн нападавших отбивались. Тогда крысы атаковали… никогда таких тьмущ не видал. И главное — хитрые твари… Первые бегут, отвлекают, а остальные — вдоль стеночки… Взбираются по тебе и начинают грызть в лицо. И два медведя, точно танки. Волчары какие-то сзади, в виде подкрепления.

Хорошо хоть начальник охраны дробовики в каптерке держал, старый хрен. А ведь прав оказался. Вся корпорация ржала — зачем этому идиоту арсенал в подсобке при личном кабинете, если охране офисной башни ничего, кроме резинострелов не положено. А генеральный глаза закрывал, сам охотник, видать. И нормалек — три дня отстреливались. Противопожарные двери до десятого этажа хлипкие… Вот зверье и проломилось. На четвертый день вообще какая-то бесовщина началась — твари поперли со всех сторон. И мошкара прорвалась, и птицы. Патронов почти не осталось — пришлось драпать.

Володька умным оказался, сразу рванул повыше. Как только первый пост, прикрывавший лестничный пролет смели в мгновение ока — так дожидаться не стал и двинул к вспомогательной пожарной лестнице.

Поэтому змеи, и прочие гады, миновали. Володька их издалека только увидел, гадюки прямо кодлами катились — сразу ружжо с двумя последними патронами бросил, дурак, и на десятый помелся. Там закрылись кое-как, но вентиляцию не учли, снова пришлось отходить. Рванул сразу на двадцатый — и не прогадал. Здесь ребята по уму перекрылись. Выше по этажам крики душу рвали еще дня три. А здесь — порядок, какие-то стотонные тела ломились в противопожарку, но та выдержала. И гады не проползли. Комаров, правда, было много поначалу, но кое-как и с ними справились.

А вот растения не учли. Когда все офисные цветочки-листочки начали травить отраву в воздух — так сразу и не понятно. Астма, удушье через вздох… И этот блядский привкус во рту. Два дня и половина стали трупами. Кто догадался маски сделать и стирать их в туалетах — с трудом, но держались на ногах.

Короче, про цветуечки поняли поздно, и когда, в панике, сгребли их все в кучу возле броневой двери и пытались сжечь, обливая ромом из бара в приемной — почти все кони и двинули. Пока Володька чего горючего искал по служебным подсобкам — трое удержались на ногах.

Володька потерял сознание, только притащил эмалированную двухлитровую канистру авиационного бензина, которую нашел у системщика.

Когда очнулся — понял, что остался один. Дверная краска полопалась от жара, но сталь выдержала. На прогоревшем полу лежал ровный слой пепла, перемешанного с керамикой. Еще через день — начался смрад от мертвых людей. Володьке пришлось перетаскивать тела в дальний кабинет и заклеивать скотчем все щели. Измотал рулоны, что нашел по офису, оставшиеся после уплотнения вентиляции. Вроде не воняет…

Всего за две недели человечества не стало. Иначе — почему по спутнику ни единой трансляции. Зверье повсюду, а растения добили тех, кто умудрился избежать новых хозяев земли.

Володьке вдруг показалось, что он вообще остался один, на всем белом свете. Запасы еды из буфета заканчивались — чипсов больше нет, хлопьев — пачки три. Да чай… Вода еще есть в пластиковых емкостях, в водопроводе уже нет. Электричество, тьфу-тьфу, пока блымает.

Все, конец…

Бывший охранник делового центра столицы медленно поднялся на ноги. Неимоверным усилием поднял бесполезный резинострел, в котором оставалось четыре патрона.

Просто так не сдамся. Еще посмотрим кто кого…

Вперед, нужно искать кактус.

На совещании было тихо. От стен веяло холодом — криогенные установки безостановочно нагнетали сжиженный воздух на стенки бункера. Только так можно было гарантировать полную стерильность периметра.

Сейчас, когда в атаку перешли бактерии, микробы и прочие одноклеточные — счет пошел на дни. А может быть — уже и на часы.

В надежном убежище, расположенном в теле скалистого утеса над шотландским равнинным озером, собрался, пожалуй, наивлиятельнейший совет в истории человечества.

Впрочем, каждый из собравшихся прекрасно осознавал, что статус совета и практическая способность влиять на ситуацию перестали быть тождественными. Тоже — едва ли не впервые с древних времен.

— Не может быть… — Нарушил тишину сгорбленный худой человек неопределенно старинного возраста, проявлявшегося исключительно сухостью кожи и осторожностью в сидячем положении. Черты его лица были столь породистыми, что отвергали эпитет «старик».

— Более того, тепловое сканирование со спутника подтверждает аналитические данные… Наибольшее количество выживших — в районах крайнего севера, в пустыне… а также, как бы парадоксально это ни звучало — на островах Океании. Там активность животных практически не изменилась. Зафиксирована крайне высокая агрессивность пресмыкающихся и птиц. Растения функционируют, как и прежде — никаких токсинов. Население справилось, хотя потери очень велики… — Седой бородатый дядька, смахивающий на известного экономического философа девятнадцатого века, тяжело вздохнул.

Прозрачная стена бункера, обращенная к океану была мутной от намерзшей корки низкотемпературного льда, генерируемого защитной установкой. Лица заседающих казались мягкими и добрыми в струящемся голубоватом свете, а печаль на харизматичных челах выглядела глубокой и отеческой. Впрочем, отеческих эмоций у самоназванных царей не было и в помине. Основную часть их сознания занимал животный страх.

— В центральной Европе, вплоть до Уральских гор — выживших не более пяти миллионов, в совокупности… — Бородатый глотнул спазм и продолжил, стоически борясь с першащими голосовыми связками. — В Африке выживших нет. Азия — порядка трех миллионов. Основная часть — в больших пустынях и катастрофически уменьшается от нехватки воды. Южная Америка — выживших не более полумиллиона, в основном на побережье. Это… сейчас уже очевидно — ненадолго… Океания — три миллиона, я уже говорил. Северная Америка — только Аляска уцелела… два миллиона…

— Шотландия?.. — тихо проскрипел лысый старик с орлиным носом. Его услышали мгновенно, согласно незримому ранжированию.

— Присутствующие, ваше преосвященство… и персонал базы… — Борода боялся встретиться взглядом с вопрошавшим.

Худой старец поставил трость вертикально и долго с ней боролся, прежде, чем сумел опереться и встал на ощутимо дрожавшие ноги.

Он переживал новые для себя чувства. Никогда прежде его избалованная величием душа не испытывала первобытного ужаса, связанного с борьбой за собственное выживание. Бессилие, невозможность влиять на ситуацию — никогда в течение не только его жизни, но и в жизни отцов, на пару поколений вглубь. А может — значительно больше.

— Это как же так… Зверей там всяких — их же на Земле меньше, чем людей… было… в смысле… — Дедуган отвернулся к окну, прижался к нему вплотную и не мог разглядеть ничего в переливающейся кристальной прозрачности. — Не могли же они за две недели сожрать восемь миллиардов тел… Да и просто убить… В конце-концов, у людей есть оружие… Это не инопланетное вторжение — простые земные твари… Не может быть…

Марксоподобный бородач покосился на главу собрания. Старик шел, своими доводами, по давно пройденному, но оттого не менее болезненному пути. Сколько раз придется снова и снова переживать ужас осознания… Наверное, до самой смерти. И, сдается, не такой уж и далекой.

Борода вздрогнул и, как-то совсем по-детски, шмыгнул носом.

— Нет, ваше преосвященство, не простые земные твари… — Он выдержал паузу, что заставило подняться и устремиться к нему все опущенные лица в зале.

Маркс опустил косматую седую голову на руки, упертые локтями в прозрачную столешню кольцевого стола. Сгреб пальцами жидкие волосы и проговорил медленно-медленно, нечеловечески отрешенным, потусторонним голосом:

— Земля… Пошла на нас войной. Вся планета. Твари, живущие на поверхности, над ней… или в глубине… Все, что растет… все, что имеет в своей структуре углеродную органику… Кроме человека. Даже одноклеточные выделяют токсины, поражающие гомосапиенс. Нас убивает собственная планета. И в этом наша вина, только наша…

— Вы утрируете, милейший… О настоящем виновнике совет догадывается без вашей подсказки… гораздо более конкретно… Давайте без драматических этюдов. — Худой не оборачивался. Его смокинг топорщился на плечах, что было нехарактерно для привычно идеального главы совета ордена.

— Как скажете, милорд. Мой доклада закончен, премногоуважаемый совет… — Философ замолк с облегчением. Сейчас, когда он проговорил вслух сегодняшние реалии — ему стало окончательно пофиг. Внутри, в душе, перегорели последние, самые главные предохранители и полная апатия к происходящему защитила от смертельного шока.

Лишь бы не больно и как можно позже.

— Вы, как ученый, можете описать… ваше видение факторов, повлекших…

Мастер продолжал стоять спиной у окна, не шевелясь. Голос его дрогнул.

— … ну, вы поняли…

Десять присутствующих засуетились оживленно, мужчина средних лет в безукоризненно кроеной ткани позволил себе экспрессивно воздеть обе ладони вверх, тыльными сторонами к соучастникам, что должно было выражать, по его мнению, праведность возмущения.

— Да не нужно мусолить! Доигрались! Излишняя свобода государственных образований кастомных людишек должна была чревато закончиться, рано или поздно! Они подземными экспериментами довели до… к катастрофе!! Мы это прекрасно понимаем. Как и вы, ваше преосвященство… Я правильно говорю?! Мы всегда говорили, что заигрывания с дикарями будут стоить нам руки по локоть! Вы должны помнить, милорд, слова моего отца… Тогда было не поздно уничтожить их, придавить совсем… Вообще! И система нормально функционировала бы…

Седой бородач наклонил голову вперед и вбок, чтоб видеть последнего безумца бывшей популяции и не привлекать внимание излишней любопытностью.

— Возможно, вы правы, достопочтеннейший брат мой… В любом случае, нам нужно успокоиться и выслушать мнение специалиста… — Мастер был мягок, но привычка слушаться любого его замечания была выработана на собраниях ордена задолго то того, как многие из нынешних участников родились.

Мужчина в идеальном костюме кивнул всем туловищем влево и воздел кверху одну ладонь, что, похоже, символизировало презрение к любому авторитету, независимо от ранга.

Наступила тишина. Зал заседаний, последний очаг цивилизации, представленный бывшей элитой элит, затих в ожидании слова белого бородача. Человека, чье происхождение, из кастомного государственного образования — как цинично они наловчились заменять более презрительное слово, обращенное, в бытность, на целые народы — не оставило бы ему шансов увидеть в жизни хоть кого-то из собравшихся. Если бы не гениальный ум истинного ученого.

— А я не знаю… — Борода продолжал сидеть с низко опущенной головой, провинившимся школьником.

Зал зашумел, насколько мог в подавленном эмоциональном состоянии. Мастер повернулся. Лицо его было белым, безжизненным, безучастным и безвольным.

Через полминуты зал умолк до мертвой тишины.

— Я не знаю, что именно привело к желанию планеты уничтожить нас, своих детей… Может быть, «Инверсия», о которой вы говорите… нацеленная на такое же испытание… как, скажем, «Элегия» — эксперименты с магнитным полем, предпринятые их коллегами, через океан, вам на утеху… Или «Вавилон»… опыты над ноосферой, санкционированные советом ордена в прошлом году… Или отравлявшие, столетиями, выбросы наших заводов… Наплевательское отношение, тщательно смешанное с самоуправством повсюду, куда можно добраться физически… Брезгливость ко всему, куда добраться не можем… Ядерные испытания, химические соединения, транспортные потоки… Мы сами довели до необратимого финала. Природа очистит себя от скверны…

Договорить бороде не дали. Десяток людей издал шум стада слонов, а наиболее активный, в хорошем пиджаке, вскочил на ноги и взял на себя право выразить мнение ордена, раз председатель молчит.

— Не неси ерунды! Лучше закрой свой поганый рот, кастом… Не суй свой нос, куда не дорос… «Элегия», ноосфера… «Вавилон»… все было в порядке, пока эти ничтожества не начали взрывать под землей… Засунь свою бороду в… коммунист поганый…

Бородач глядел на перепуганного владыку совершенно прямо, впервые в жизни. Перед смертью все равны, высокорожденный. Занялся бы молитвой, отпустил злобу…

Философ закрыл глаза и больше не пошевелился, до самого конца.

Силантьич забежал в избу возбужденный. Сразу, с порогу схватил из потаенного закутка, над полатями, тяжелый бутыль толстого стекла с мутной жидкостью и приложился прямо там, на печке, к пряной бражке.

Нормалек, налаживается все… птицы вернулись еще вчера… а сегодня лося видел — красавец такой, сохатый… А в перелеске — лежка медвежья, свежая…

А ведь совсем собрался ехать в район… Шутка ли — пятьсот километров тайгой гнать. А вона, все и обернулось, и мотор бить незачем. Месяца через два и поеду, как должно… Отчитаюсь о странностях природы. А мож не стоит…

Или привиделось мне. Так уж третью неделю ни-ни…

И бутыль, вона, полный…

24.02.2010