Инфекция

Часть первая Вирус

Жаркое лето, типичное для средней полосы России, где зима захватывает людей в свои суровые объятия хорошо, если в конце ноября, а не раньше, а весна торопится пригреть солнечными лучами не ранее чем в середине апреля. Вот таким было и то лето, когда градусник в тени показывал не меньше 38 градусов. Сухой ветер, который не приносил облегчения разгоряченной коже, обжигаемой нещадно палящим с неба солнцем, а напротив, лишь ухудшал самочувствие. В такую погоду хорошо сидеть под вентилятором или сплит-системой, наплевательски относясь к мысли, что это может привести к воспалению легких, с книжкой в руках. А еще лучше — уехать на природу и, под аккомпанемент музыки, доносящейся из открытой машины, укрывшись в тени раскидистого клена, а может и в обнимку с близким человеком, потягивать из банки холодное пиво, пытаясь растянуть удовольствие, мечтая о том, чтобы эти мгновения жизни никогда не заканчивались, не оставляя в памяти даже малейших воспоминаний. А может быть отправиться с друзьями на другой, «сельский», берег Волги, лежать на пляже и загорать, а затем, раскалившись на солнце, кинуться с разбегу в чертовски приятную для разгоряченного тела, прохладную воду великой русской реки и, раскинув руки, полежать на спине, чувствуя, как тебя слегка покачивает на волнах. Как было бы здорово, если бы так и было…

…Электронные часы на прикроватной тумбочке показали 6:32 утра. В этот момент мир перевернулся и перестал быть таким, каким его все знали. Но этого сначала никто не заметил, на это никто не обратил внимания… А затем стало слишком поздно…

Николай проснулся, потому что ему показалось, будто кто-то толкнул его в бок. Причем очень ощутимо. Он повернул голову влево, но жена спокойно продолжала спать. Даже во сне его мучила жуткая головная боль, а теперь с пробуждением она, казалось, только усилилась. Поворот головы в сторону жены вызвал новый приступ, и к головной боли прибавилась еще и тошнота. «Что же, черт возьми, мы вчера такое пили»? — подумал он. Да, вчера к ним заходили друзья, Анатолий со своей супругой. Все четверо были приблизительно ровесниками, им было по двадцать семь — двадцать восемь лет. И Николай, и Анатолий учились когда-то вместе в университете, где Николай и познакомился с Людмилой, своей нынешней женой. Однажды, еще учась на третьем курсе (она тогда училась на год младше), он подошел к симпатичной девушке и пригласил ее сходить в кино. Она ответила согласием, и с того момента их всегда видели вместе, что и привело абсолютно закономерно к свадьбе в прошлом году. Анатолий со своей Светланой познакомился через две недели после знакомства будущих супругов Томиных. Собственно именно Николай и Ирина познакомили их. Так уж получилось, что стрелы амура пронзили тех двоих также моментально, как и их друзей. А вчера Толик со Светой заявились к ним домой без всякого предупреждения. Они вчетвером просидели до глубокой ночи. И теперь Николай не мог понять, как же они ухитрились так напиться вчера вечером. Вот только в его голову пробивалась сквозь дикую боль навязчивая мысль, что он-то вечером ничего не пил, потому что отвозил друзей домой на их собственной машине. Приехали они сами, но Анатолий умудрился неплохо заложить за воротник, поэтому его жена запретила ему садиться за руль. У Толика были некоторые проблемы с выпивкой, и его друг естественно об этом знал, поэтому даже не попробовал дорогой ликер, который принесли друзья. А теперь у него голова раскалывалась на части, как будто он вчера безбожно напился. Он снова повернулся к жене, превозмогая боль, и попытался ее разбудить.

— Ира… — он удивился, потому что его голос был каким-то осипшим, и еще горло жестоко саднило. — Ирина!

— Ну чего ты толкаешься?! — его молодая красавица-жена открыла один глаз, который раздраженно на него посмотрел, второй глаз был скрыт в подушке. — Ты видел сколько времени?

— Около семи, — Николай посмотрел на свои наручные часы. Это были «Сейко», подаренные ему его отцом, когда он поступил в университет. С тех пор он никогда их не снимал. Цифры расплывались в глазах, но все же он смог сделать героическое усилие и сфокусировал взгляд на циферблате.

— А во сколько мы легли, ты помнишь? — Николай прекрасно знал, что сварливый тон его жены вовсе не говорил о ее скверном характере. Но она очень не любила, когда ее будили рано утром, особенно если было утро выходного дня, а накануне друзья устроили им небольшую вечеринку.

— Ну…

— Вот тебе и «ну». Чего не спится-то?

— Не знаю, Ир. Скажи, я ведь вчера совсем не пил?

Ирина приподнялась на локте и посмотрела на мужа. Сон постепенно уходил из ее глаз, и взгляд становился внимательным.

— Ну, если только ты, отвезя Толика со Светкой, где-нибудь не задержался, — в ее голосе прозвучало плохо скрываемое ехидство. — Ладно, шучу. Конечно, ты не пил. Я бы почувствовала, когда мы с тобой перед сном немного пошалили, — в глазах Ирины забегали озорные искорки. — Но запаха спиртного от тебя не было. А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю, — у него появилось ощущение, что за пару минут голос успел еще сильнее осипнуть. Боль в горле нарастала, как будто пытаясь соревноваться с головной. — У меня ощущение, что я заболел. Состояние какое-то дурацкое…

Искорки из глаз жены пропали, и в них появилась озабоченность. Она протянула руку и потрогала лоб Николая. Озабоченность тут же сменилась тревогой. Она вскочила на ноги и босиком подошла к мужу, присев на край двуспальной кровати, и снова приложила ладонь к его лбу.

— Коль, да у тебя жар.

— Что, серьезно, что ли? — он улыбнулся, пытаясь превратить все в шутку.

— Перестань лыбиться, муженек, а то схлопочешь по носу. У тебя правда жар. Подожди, я сейчас.

Она вышла из спальни, а Николай задумался. Как его могло угораздить простудиться? В том, что это простуда, он практически не сомневался. Несмотря на жуткую головную боль и непонятную слабость во всем теле, настроение его не слишком сильно испортилось, и ему не верилось, что в такое чудесное летнее утро у него может быть какое-то серьезное заболевание. Он даже попытался встать, но тут же с легким стоном рухнул обратно в постель как подкошенный. Похоже, организм все-таки решил сыграть с ним непонятную, но очень злую шутку.

Ирина через две минуты вернулась с градусником, снова усевшись рядом с ним. На ее лице была написана такая трогательная забота, что Николай поневоле улыбнулся. С того дня, как он предложил ей сходить в кино, ему не хотелось отрывать от нее взгляд. Она всегда смотрела на него с такой же надеждой и любовью. Только сейчас к любви примешивалась еще и тревога.

— Давай-ка померяем температуру, дорогой, — она поставила ему градусник подмышку, заставив его вздрогнуть от прикосновения неожиданно ледяного ртутного наконечника, и взглянула на часы на столике рядом с кроватью. — Подержи пять минут, потом посмотрим. И где только тебя угораздило?

— Если б я знал, зайка, — он всегда любил этим словом называть Ирину, хотя ей это все решительно не нравилось. Однако он умел так проникновенно шептать ей на ушко всевозможные эпитеты типа «зайки», «котенка» и тому подобного во время их занятий любовью, что она вскоре просто смирилась и махнула рукой. — Помню только, что попал под дождь вчера вечером, когда отвез Толяна с его женой на их машине домой. Обратно же я своим ходом возвращался. Гроза вроде бы была не самая слабая.

— Ну да, я помню грозу. Вот только не пойму, откуда она в это время года.

— Не знаю, солнышко. Но вроде бы в последние дни такая жара стояла. Рано или поздно это ведь должно было закончиться.

— Черт знает что, с нашим климатом! То жара, то гроза с ливневым дождем. Ладно, муженек, давай посмотрим твою температуру.

Николай вытащил градусник и, не взглянув, отдал его Ирине. Та посмотрела, а затем перевела взгляд на мужа. В глазах уже было не просто беспокойство. В них бился испуг.

— Дорогой… Сорок с небольшим… — она бросилась в соседнюю комнату.

— Ириш, куда ты?

— За жаропонижающим. А потом звонить в «скорую».

— Да ты совсем что ли? Не надо. Сами температуру собьем. Я в университете почти с такой же температурой в футбол играл.

Ирина, судя по звуку, не просто положила телефонную трубку на рычаг, а швырнула ее, потому что старенький телефонный аппарат (у Николая все руки не доходили сменить его на более новый или, как говорили современные подростки, более «навороченный») жалобно тренькнул. Она ворвалась в спальню, однако вспомнила, что ее мужу с такой высокой температурой нежелательно волноваться, и сменила гнев на милость.

— Но, дорогой, — она вновь присела на край кровати и ласково провела рукой по волосам Николая, — у тебя действительно слишком высокая температура. Да и возраст у тебя уже отнюдь не студенческий. А если сегодня будет такая же жара как в предыдущие дни?

— Принеси мне лучше таблетку жаропонижающего. Если температура не будет спадать, можно будет водкой растереться… Да ты сама все это прекрасно знаешь, зачем я тебе рассказываю…

Она ушла на кухню, пару минут гремела там выдвигаемыми и задвигаемыми обратно полками, а затем вернулась назад, протянув Николаю стакан воды и две белых таблетки.

— Это парацетамол, — пояснила она, видя вопросительный взгляд мужа. — Выпей сразу парочку. Уж страшного, я думаю, точно ничего не будет.

Он положил обе таблетки на язык и запил их водой из стакана, сморщившись от боли, сглатывая. Горло не просто саднило, каждая попытка сглотнуть вызывала жуткий приступ боли. Николаю это напомнило его детство. Ужасный приступ ангины в одиннадцатилетнем возрасте. Боль при сглатывании была просто адской. Когда врач прощупывал воспаленные лимфоузлы на шее, маленький Коля аж несколько раз подпрыгнул на кровати. Врач даже хотел предложить удалить гланды хирургическим путем, уж больно приступ ангины был тяжелым, но его остановило то, что этот приступ был первым. И к счастью для Николая оказался последним. Больше ангина его никогда не мучила. До сегодняшнего дня.

А вот теперь, когда Ирина наклонилась к нему и попыталась своими мягкими пальчиками, которые он всегда любил целовать, пощупать его шею, он опять закричал от слабого нажатия. Лимфоузлы реагировали приступами боли на малейшее прикосновение. Его жена тут же отдернула руки.

— Коль, покажи горло.

— Чего ты еще в нем не видела?

— Ну что ты как ребенок, в самом-то деле? Дай посмотрю.

Он открыл рот, и Ирина заглянула, сразу заметив, что горло ее мужа не просто красного, а чуть ли не бордового цвета. Миндалины сильно опухли, на них появился легкий белесый налет. Она мягким нажатием руки закрыла мужу рот и легонько поцеловала супруга.

— Ну и что ж ты там рассмотрела? — он подумал, что еще немного, и голос у него совсем пропадет.

— У тебя в детстве уже были приступы ангины?

— Ну да, мне было десять лет. Нет, вру, одиннадцать.

— Но гланды тебе тогда удалять не стали, — скорее это было утверждение с ее стороны, чем вопрос.

— Нет, не стали. К тому же больше ангина никогда не повторялась…

— Ага, пока не повторялась.

— Так ты думаешь, это опять ангина? — Николай настороженно уставился на свою жену, ожидая ответа.

— Не знаю, — Ирина медленно покачала головой. — Я ведь не врач. Похоже, что да. Основные симптомы, по крайней мере, налицо.

— Черт, — он стукнул сжатым кулаком по постели. — Вот мне только сейчас этого не хватало. На работе настоящий завал. Начальник меня растерзает.

— Решать проблемы надо по мере возникновения, — она встала с кровати. — К тому же сегодня все-таки выходной. Что тебе приготовить на завтрак?

— Ты же знаешь, что у меня ненормированный график работы. И выходных у меня по этой причине не бывает. А насчет завтрака… Ну, вряд ли я что-то осилю из мясного, с моим-то больным горлом. Воду и ту чертовски больно глотать.

— Я тебе манную кашу сварю, — Ирина уже отвернулась к двери, когда он поймал ее руку и поцеловал. Она хихикнула, но настороженный взгляд, которым она смотрела на мужа, никуда не исчез.

— Я люблю тебя, солнце мое. Ты это знаешь, правда?

— Конечно, дорогой. И я тебя люблю, — уже из коридора она послала ему воздушный поцелуй. — Вот только от перспективы есть на завтрак манную кашу ты все равно не отделаешься.

Николай откинулся на подушку и улыбнулся. Несмотря на сильную боль в горле и головную боль, буквально разламывающую его голову на части, настроение у него было не самым плохим. Да, он ненавидел болеть, но такая трогательная и нежная забота любящей жены очень ему нравилась. Да и разве могла забота любимой женщины не радовать любящего мужчину?

Ирина сварила манную кашу и двадцать минут спустя заглянула в спальню, с тарелкой в руках. Однако она увидела, что Николай спит — его грудь ровно вздымалась и опускалась под одеялом. Его лицо во сне казалось таким умиротворенным, что Ира почувствовала прилив нежности. Там во сне, она знала это, его не беспокоила никакая боль, ничто не нарушало его спокойный сон. Она подошла поближе, ласковым движением провела рукой по его волосам и вернулась на кухню. По-видимому, ей предстояло самой съесть приготовленную на завтрак манку. Чайник на плите начал мелодично насвистывать, сигнализируя хозяйке, что закипел, и Ирина повернула ручку на плите, выключая газ. Приготовив себе чашку своего любимого зеленого земляничного чая, она уселась за стол и в тишине позавтракала. Она очень любила принимать пищу за компанию с мужем, было здорово, когда он возвращался с работы вовремя, и они могли поужинать вместе. И ей совсем не нужны были никакие рестораны. Вполне достаточно было той романтической атмосферы, которая царила за этим скромным кухонным столом, за которым они вместе ужинали, делясь друг с другом информацией о том, как у них прошел день. И единственным, чего ей в этой жизни не хватало, был звонкий детский смех, который мог бы постоянно звучать в этой квартире. Но с этим у них пока не сложилось. Нельзя было сказать, что Николай не хотел ребенка. Очень хотел. Но пока что Господь не торопился одаривать их маленькую семью наследником. Может еще не пришло время.

Ирина довольно тяжело вздохнула и принялась убирать со стола. Помыв за собой тарелку и чашку, она тихо прошла в комнату и уселась в кресло перед телевизором. Включив его и побегав по разным каналам, в очередной раз убедившись, что телевидение по субботам утром не показывало ничего стоящего, она выключила его и взяла в руки книгу, попытавшись погрузиться в чтение. Что действительно могло ее заставить отключиться от всего на свете, это книги. Дарья Донцова, Татьяна Полякова, Татьяна Устинова, Александра Маринина… Книги этих женщин-писательниц стояли, каждый сборник на своей полке, и никогда не перемешивались друг с другом. В этом у нее всегда был образцовый порядок. Причем, книги она читала не по одному разу, а как истинная поклонница жанра иронического детектива перечитывала многие произведения раз за разом, стараясь в каждом из них найти с каждым новым прочтением что-то новое, какой-то новый нюанс. Николай всегда посмеивался над женой, точнее над этой ее влюбленностью в подобные книги. Она пробовала приучить и его, но он начал читать одну из книг, прочел несколько страниц, затем громко рассмеялся, убрал книгу на ее место на полке и больше к таким книгам не прикасался. Впрочем, страсть своей жены он понимал (у него была подобная страсть к спортивным журналам) и нередко сам покупал и приносил ей новинки, которые появлялись и множились на прилавках книжных магазинов с прямо-таки астрономической скоростью. Николая всегда удивляло, как люди могут писать так быстро. Он иногда даже шутил, что авторы таких книг делают их по шаблонам, меняя только даты, имена и местность, а иногда и только имена. Но он замолкал сразу, лишь увидев обиженное выражение на красивом лице супруги.

Ирина, в свою очередь, не понимала его страсти к спортивным изданиям и уж тем более не понимала его переживаний, когда он сидел перед телевизором и смотрел футбол (а может и хоккей, или баскетбол, или еще какой-нибудь -бол, означающий спортивные состязания). Наконец, у них была достигнута негласная договоренность, что они не подкалывают друг друга за свои пристрастия. Они были женаты неполных два года, и их брак еще не получил такой неотъемлемый атрибут, как семейные ссоры по любому поводу и без оного. Наверное, именно такую жизнь, как у них, называют «жить душа в душу». Если Николай задерживался на работе, он действительно задерживался на работе, и Ирина прекрасно знала об этом. Любовников не было ни у него, ни у нее. Они бы, наверное, удивились, если б узнали, что на вопросы друзей/подруг, почему он/она не заведут себе любовницу/любовника, оба могли бы ответить одинаково, что настоящий партнер, то есть муж/жена, достаточно устраивает в постели, чтоб искать отношений на стороне. А, кроме того, они безумно любили друг друга. С того самого дня, когда он впервые пригласил ее на свидание. Когда в тот день Николай провожал ее домой, и она шла по парку под руку с ним, мысли у них тоже были практически одинаковыми, но они друг другу в них не признавались, потому что оба не могли поверить своему счастью. Он спокойно шел, постоянно веселя ее какими-то забавными историями из жизни, но втайне (может, и от себя самого) гордился тем, что идет рука об руку с девушкой, к которой он решился подступиться словно во сне, заранее ожидая отказа, каких-нибудь слов вроде «ты себя в зеркало вообще видел». А Ирина смеялась без умолку своим звонким девичьим смехом, безумно счастливая от того, что идет с парнем, на которого заглядывались и по которому сохли многие девчата с ее (да и с его — она не сомневалась в этом) курса. И она в тот день, когда Николай ее пригласил, страстно хотела согласиться, но безумно боялась и думала, что как только согласится, парень рассмеется ей в лицо и скажет, что это была всего лишь шутка. Тем не менее, Ирина, в девичестве Зимовина, а теперь уже без малого два года Томина, отличалась довольно сильным характером, и поэтому, заранее смирившись со сценарием, который рисовало ей ее воображение, она согласилась. И вот они вдвоем брели по парку, и время потеряло для них всякий смысл. Николай закончил университет, устроился на хорошую работу, подождал пару лет, пока у них не установились полностью доверительные отношения, а затем как-то вечером просто пришел к ней с букетом цветов и сделал предложение, встав на одно колено. Родители ее, это она четко помнила, были в шоке, хотя прекрасно знали об их отношениях…

Ирина вдруг пришла в себя и обнаружила, что сидит на кресле с так и не раскрытой книгой на коленях и улыбается, вспоминая несколько прошлых лет. Это были безумно приятные воспоминания, которые она сохранила навсегда в своей душе, и которые всегда согревали ее. Когда у нее мелькала мысль, как бы сложилась ее жизнь, если б она не согласилась тогда пойти на свидание, она тут же вспоминала «вечер предложения руки и сердца». Они с мужем несколько раз вспоминали тот вечер, и однажды он в точности повторил все свои действия и слова, которые были тогда, встав на одно колено и протягивая ей воображаемый букет цветов. Закончился этот «вечер воспоминаний» в постели, и это было чудесно…

Ирина вдруг поняла, что снова погрузилась в мысли и буквально пропала из реальности, куда ее вернул кашель мужа. Она вскочила с кресла и отправилась в спальню. Николай лежал, на этот раз повернувшись на бок, и просто заходился в кашле. Лицо его стало пунцовым, а на глазах выступили слезы. Он резко вскочил с кровати, невзирая на высокую температуру, пошатнулся, схватился рукой за стену, чтобы не упасть, и так, держась за стену, прошел в ванную комнату. Через минуту он оттуда вышел, и кашель вроде бы отпустил.

— Уф, откашлялся, — выдохнул он и провел рукой по волосам. — Думал, все, конец мне пришел.

Ирина подскочила к нему и обняла, крепко прижавшись к нему, стараясь защитить от неясной еще угрозы и от всех болезней. Ей неожиданно сделалось очень страшно. Страшно от внезапно промелькнувшей в голове подобно искре мысли, что она может потерять своего мужа. Конечно, это могло показаться глупым, чтобы мужчина в полном расцвете сил умер от ангины. Но только мысль не уходила, продолжая терзать сознание женщины. Усилием воли Ирина загнала этот страх в глубины разума, но ей показалось, что он там просто затаился до поры до времени, ожидая момента, когда сможет выскочить заново, словно чертик из табакерки.

— Зайка, ты чего? — Николай посмотрел с улыбкой на жену. — Не волнуйся, все будет в порядке. Просто комок мокроты застрял, зараза, в дыхалке, и не туда, и не сюда. Еле откашлял его.

— Ты обещаешь, что все будет в порядке? — Ирина чуть отстранилась, чтоб взглянуть ему в лицо, и смахнула с глаз слезы.

— В полном, солнышко. Обещаю.

Им обоим было невдомек, что слова эти вскоре очень сильно разойдутся с действительностью. И не только у них.

Дениса разбудил плач их с Ольгой годовалой дочери. Девочка зашлась в крике, лежа в своей кроватке. Детский плач, наверное, уже долго бродил по коридорам его сна, пока, наконец, не разбудил. Он перевернулся с левого бока на правый и посмотрел, собирается ли что-то предпринять его жена. Ольга уже надевала халат, чтоб подойти к детской кроватке и посмотреть, что случилось с ребенком. Маленькая Лиза, не переставая, кричала, но теперь к ее плачу примешивался странный звук, согнавший с Дениса остатки сна. Он вскочил с кровати и подошел к жене, и они вместе склонились над Лизой. Глаза девочки были крепко зажмурены, все личико было залито слезами, оно с угрожающей быстротой начинало приобретать пунцовый цвет. Она на несколько мгновений прерывалась, чтоб сделать очень натужный вдох, а за этим следовал новый крик.

— Ден, что с ней такое? — в голосе Ольги отчетливо слышался ужас. Да не просто ужас, она близка была к панике.

— Не знаю.

Он протянул руки и вытащил дочку из ее кроватки. Теперь вблизи он чувствовал, как он ребенка шел жар. Как будто он взял на руки обогреватель.

— Оль, да у нее жуткий жар!

— Чтоооо?!

У его супруги в буквальном смысле глаза на лоб полезли. У Дениса мелькнула шальная мысль, что, если бы ребенка держала она, то она бы Лизу непременно уронила. Слишком ошарашенный вид у нее был в тот момент. Она притронулась рукой ко лбу дочери и отдернула руку, словно обжегшись. Затем Ольга встретилась взглядом с мужем, и он осознал, что она сильно испугана. Это не был страх в его стандартном понимании. Взрослые боятся, что ребенок может упасть и получить сильный ушиб. Боятся потерять работу. Боятся, что их супруги могут им изменять. Все эти страхи на поверхности и легко поддаются объяснению. У его жены сейчас в глазах был совсем не такой страх. Этот страх будто поднимался из глубин подсознания, расправляя свои черные крылья над ними обоими. Денис почувствовал, что пора брать инициативу в свои руки, чтоб не допустить паники.

— Быстро вызывай «скорую», — он даже слегка подтолкнул жену рукой, крепко держа другой рукой кричащую дочку. — Ольга! Ты оглохла?

Супруга медленно подняла на него глаза, и он ужаснулся. Она напоминала сейчас сумасшедшую. Не ту сумасшедшую, которая буйствует, и которую во избежание несчастных случаев привязывают к кровати за руки и за ноги, вкалывая ей успокоительное. Нет, такое сумасшествие, которое он сейчас видел в лице своей любимой жены, было значительно опаснее. Это была полная апатия, непонимание происходящего. И лекарство от этого было одно-единственное. Денис не был уверен, что оно подействует, но попробовать стоило. Он с размаху влепил супруге пощечину и возблагодарил Бога, когда увидел, что в ее взгляде появилась осмысленность. И хотя сердце его сжалось от жалости, когда он увидел красный след от своей ладони на любимом лице, нельзя было медлить.

— Оля, я тебя умоляю, быстро вызывай «скорую».

— Конечно, — она словно очнулась от летаргического сна и рванула к телефону, стоявшему в коридоре на полочке сразу на выходе со спальни, возблагодарим Бога за маленькие радости.

Денис видел, как дрожали Ольгины пальцы, когда она пыталась набрать телефонный номер «скорой помощи», всего лишь жалких две цифры, но у нее ничего не выходило. А плач ребенка все не умолкал. Скорее неосознанно он чуть приподнял ребенка и, оперев на свое плечо, легонько постучал по спине. Так делала мама сразу после кормления грудью, чтоб ребенок срыгнул. Похлопывая Лизу по спинке, он наблюдал за женой и увидел, как Ольга, наконец, попыталась взять себя в руки, несколько раз сжала и разжала пальцы и, наконец, когда дрожь в них утихла, набрала номер 03. Она продолжала держать трубку у уха, и Денис видел, как беспокойство в ее лице начало нарастать с новой силой.

— Там никто не отвечает. Господи, там никто не отвечает. НИКТО НЕ ОТВЕЧАЕТ НА ГРЕБАНЫЙ ТЕЛЕФОН!!!

— Успокойся немедленно! — Денис подумал, что еще немного, и он потеряет всякие остатки контроля над ситуацией.

Внезапно Лиза на его плече снова тяжело закашляла, а затем срыгнула на пол ощутимо большой комок слизи отвратительного зеленовато-желтого оттенка. Сразу вслед за этим ее кашель как по мановению волшебной палочки прекратился, и ребенок задышал ровнее. Денис уложил дочку обратно в кроватку, ее щечки по-прежнему были мокрыми от слез, и плач не думал прекращаться, только стал несколько тише. Потрогав лоб дочери, он убедился, что температура никуда не делась. Хотя вполне возможно чуть понизилась. А может это ему просто подсказывало взволнованное отцовское воображение.

Денис наклонился и посмотрел на отвратительного вида комок слизи, исторгнутый бронхами ребенка. Он, конечно, не был врачом, но сильно сомневался, что подобное могло сформироваться в дыхательных путях дочери. Да и не видел такого никогда. За его спиной Ольга швырнула трубку на рычаг, и телефон отозвался жалобным звоном. Она вышла из коридора и со спины подошла к мужу.

— Эти ублюдки словно вымерли все.

Он никогда не приветствовал, когда жена начинала выражаться не совсем цензурно, но что-то в ее словах, а может быть в интонациях, с которой эти слова были произнесены, сильно его напугало. От этих слов веяло жутью, словно от мрачного пророчества. Он выпрямился и посмотрел на жену.

— У нее очень высокая температура. Нам обязательно надо вызвать доктора. Поэтому звони, пока не дозвонишься. Иначе… — он мог не продолжать, Ольга прекрасно его поняла. С такой высокой температурой (а они не сомневались, что она ОЧЕНЬ высокая, хотя и не мерили) даже взрослый человек не смог мы очень долго прожить. А уж маленький ребенок и подавно. Впрочем, Денис старательно спорил с собственным здравомыслием, внушая себе как навязчивую идею мысль, что Бог охраняет маленьких детей. Ведь не следит же Он, в самом деле, только за дураками и пьяницами. Это было бы слишком несправедливо.

Разбудил его писк мобильного телефона. Мобильник вдруг резко начал трезвонить над его ухом, демонстрируя свое наплевательское отношение к тому, что Аркадий спал. Это продолжалось довольно долго, пока он, наконец, не оторвал голову от подушки и не посмотрел на сотовый. Тот тут же удовлетворенно смолк, словно его главной целью было только разбудить хозяина. Аркадий поплелся в ванную чистить зубы, проклиная все на свете, а свою работу особенно. Но едва он дошел до ванной комнаты, этот вредитель под названием «Моторола» снова запищал. Резко и пронзительно. Аркадий торопливо прополоскал рот от остатков зубной пасты и прошел в комнату, по дороге бросив взгляд на часы — они показывали только 6:37 утра. Ему даже в голову не могло прийти, что кто-то решится его побеспокоить в такую рань, да еще и учитывая, что была суббота. Заочно послав к чертям звонившего, Аркадий взял в руку свой телефон и вгляделся в номер. А вот это уже было плохо. Мрачное предчувствие тут же забило крыльями, словно птица в его грудной клетке. С этого номера вряд ли позвонили бы, чтоб пригласить на вечеринку. Звонил Стас. Стас, который дежурил на базе. И звонить он не должен был. А поэтому ничего хорошего от этого звонка ждать не приходилось. Поэтому Аркадий просто нажал кнопку приема вызова и прислонил мобильный к уху.

— Аркадий у нас неприятности.

— Серьезные?

— Серьезней некуда. Я бы не звонил тебе, если бы все было в порядке. Это случилось… — резкий приступ кашля прервал невидимого собеседника, затем из трубки послышалось восклицание, что-то вроде «о, господи». Аркадий не стал слушать и перебил собеседника, который вроде бы справился с приступом кашля и собирался продолжить.

— Как давно?

— В шесть часов, тридцать две минуты, — и снова приступ сухого кашля.

— Ты еще там?

— Нет, черт, я выбрался. Мне просто повезло. А вот человек пятнадцать остались там, — собеседник издал звук, похожий на истерический смешок. — Впрочем, им уже все равно. В остальном все под контролем.

— Ты уверен? — даже сейчас, в критической ситуации тон его был сухим и деловитым.

— Будь я проклят, если я хоть в чем-то теперь уверен. И будь мы все прокляты за то, что сотворили здесь.

— Успокойся, — в голосе Аркадия зазвучали металлические нотки.

— Не волнуйся, я спокоен. А скоро, чувствую, успокоюсь навсегда, — собеседник снова закашлялся. — Ты же ЭТО слышишь. Господи!

— Перестань паниковать! — ему пришлось со всей мощью, на которую был способен, рявкнуть в трубку. Утечки нет?

— Утечки? УТЕЧКИ? — снова жуткий кашель. — Двери были открыты, понимаешь? Открыты нараспашку. Они захлопнулись только за моей спиной. Автоматика плохо сработала. Боже, двери закрылись не ранее, чем в шесть тридцать семь. Они были открыты целых пять минут!..

— Еще кто-нибудь остался?

— Остался. Они все там остались. Все до единого. Думаю, что мне лучше было бы остаться там вместе с ними. Я просто не в состоянии сейчас сказать, как мне удалось выбраться. Повезло, наверное. Ты ведь знаешь, что я ориентируюсь на нашей базе великолепно. Но первые пару минут я слепо шарился по коридорам и просто не понимал, в какую сторону мне двигаться к выходу. Потом, наконец, сообразил и побежал. Ты знаешь, самым страшным было то, что двери должны были закрыться сразу — система обязана была сама обо всем позаботиться. Но они оставались открытыми. Я услышал лязг закрываемых стальных створок за спиной, когда убегал сломя голову. Может, все-таки есть шанс… — собеседник уже разговаривал сам с собой.

— Слушай меня. И слушай внимательно. Уходи оттуда. Просто уходи. Забудь, что ты знал то место.

— Ты хоть понимаешь, что произошло? Что смертность составит 99,9 процента? А при совсем неблагоприятных условиях и все 100 процентов? Ты понимаешь, что мы обречены?

— Я понимаю, что сейчас мы сделать ничего не сможем.

— Но завтра же…

— Завтра будет новый день. И о завтрашнем дне я предпочту подумать завтра. Хотя кто знает, может завтра и не наступит, — его самого испугала странная отрешенность, прозвучавшая в голосе.

— В таком случае прощай, Аркадий. Может тебе еще повезет…

— Прощай, друг мой.

В трубке зазвучали короткие гудки. Он посмотрел на телефон и затем просто отшвырнул его в сторону. Звонил ему Стас, тот самый Стас, с которым вместе они заканчивали Суворовское училище когда-то давным-давно. Его единственный друг, который полностью подходил под это определение. Не партнер по бизнесу, не сослуживец, а именно друг. Они росли вместе, ходили в одну школу, вместе поступили в Суворовское, которое оба с блестящими результатами и закончили. А теперь его друг был там, а он, Аркадий, был здесь. Хотя разницы, в сущности, не было никакой.

В мире много изобретений, которые не следовало придумывать. Человечество в своей гонке вооружений так увлеклось, что понапридумывало себе слишком опасных игрушек. Опасных не только для потенциального противника, но и для самих изобретателей. Вот и это изобретение было одним из таких. Ядовитый газ, не имеющий аналогов в целом мире по своей смертоносности. При самых благоприятных вариантах, смертность составляла 99,8 процента. При менее благоприятных… посчитать было нетрудно. Ему даже не успели дать название, он был изобретен совсем недавно. Свойствами ядовитый газ обладал просто фантастическими. Это была та фантастика, от которой бросало в дрожь. Газ зарин в сравнении с этим казался обычным ароматизатором. Обладал большими распылительными свойствами. Сравнительно небольшое количество газа могло даже в безветренную погоду распространиться на обширнейшие территории. Большой запас данного вещества окутал бы земной шар за три, максимум четыре дня проникнув в атмосферу и вступив в симбиоз со всеми остальными газами. А главное, что веществу требовался весьма продолжительный срок, чтобы раствориться. Был смертелен и в воздухе, и в воде. Не существовало никакого вещества для нейтрализации. Изучая его свойства, пару недель назад ученые пришли к выводу, что на человека газ будет действовать как вирусная инфекция дыхательных путей, в абсолютном большинстве случаев со смертельным исходом. Если находилось средство, способное бороться с вирусом, он просто мутировал в несколько отличную от исходника форму. И так до бесконечности. Ни иммунитет, ни антибиотики по этой причине не были способны справиться с инфекцией. Теоретически, если бы на Хиросиму сбросили бомбу, начиненную под завязку этим веществом, оно бы распространилось за считанные даже не дни, а часы по всему Северному полушарию. А вскоре и по Южному. В любом случае, человеческий вид уже давно прекратил бы свое существование на этой планете.

Аркадий бросил взгляд в угол, где валялся его телефон, теперь представлявший из себя лишь груду обломков. Он поймал себя на мысли, что всегда отдавал предпочтение этой старенькой «Мотороле», для которой даже термин «полифония» бы в диковинку. Даже когда по миру прокатился «мобильный бум», и модификации телефонов сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой, он все равно ходил с тем же стареньким аппаратом. А вот теперь оказалось, что старые телефоны так же хрупки, как и новые, и точно так же превращаются в груду бессмысленных обломков от удара об стену. Аркадий вскинул голову и расхохотался. Он, наверное, и не смог бы ответить в тот момент, если бы его спросили об истинных причинах смеха. Может ему смешно было, как разлетелся на куски его мобильный телефон, когда он швырнул его в стену. А может гораздо смешнее была мысль, что вскоре все творения человеческой цивилизации превратятся в такую же груду бесполезных обломков. Он смеялся, но его глаза были широко открыты, и в них застыло выражение ужаса.

Отсмеявшись (хотя смех ли это был, в самом деле), Аркадий подошел к своему столу. Это был красивый письменный стол, который ему когда-то очень давно, когда он только пошел в школу, купили родители. И воспоминания о школе уже практически исчезли из его памяти, и родителей уже давно не было в живых, а этот письменный стол все стоял, как молчаливый страж его одиночества. Иногда Аркадию казалось, что деревянный монстр ухмыляется ему в лицо, безмолвно задавая вопрос, кто же из них кого переживет.

Однако сейчас стол нужен ему был не для того, чтоб напоминать об этом споре или навевать какие-то детские воспоминания. Он подошел и выдвинул верхнюю полку и достал из нее свою «Беретту-92». Рукоятка пистолета была приятной на ощупь, и оружие легло в руку как влитое. Аркадий с чувством, похожим на любовь, провел пальцами по его стволу. Легкая улыбка озарила его лицо, испещренное довольно ранними морщинами.

Они все сели в лужу. Причем лужа эта была очень глубокой, и берегов ее было не видно. Он даже склонялся к мысли, что берегов на самом деле и не существует. Те, кто были ближе к произошедшей катастрофе, уже оплатили свой счет. Аркадий был офицером, а у офицера, как известно, один способ уйти, избежав позора за свою ошибку. Закрыв глаза, он резко откинул голову назад, одновременно вставив «Беретту» в рот, дулом направив прямо в небо, и мягко нажал на курок. Выстрел в пустой квартире прозвучал оглушительно громко. За стуком упавшего на пол безжизненного тела наступила тишина, в буквальном смысле мертвая.

Пригородный автобус, скрипя, пожалуй, всеми деталями, медленно подкатил к остановке. В салон поднялся по ступенькам, споткнувшись на последней и едва удержавшись на ногах, мужчина, лет сорока двух, одеждой явно не похожий на дачника, какие в-основном и ездили на таких вот пригородных автобусах. Уж галстук-то и белоснежная рубашка (вернее, бывшая когда-то белоснежной рубашка, сейчас она была серо-коричневой от придорожной пыли) точно не нужны были человеку, мирно возвращавшемуся с дачи. Да и крупная ссадина на лбу привлекала внимание. Впрочем, все, кто ехали в автобусе, быстро выбросили из головы странного попутчика. Однако через несколько минут тот снова напомнил о себе. Сначала кондуктор, весьма крупная (как и большинство кондукторов) женщина, обратила внимание, как сильно дрожали у мужчины руки, когда он расплачивался. Он даже выронил свой бумажник, но быстро нагнулся, схватившись за поручень, чтобы не упасть, и поднял его. Во время этого наклона за бумажником, мужчину ощутимо качнуло, но автобус в этот момент налетел на ухаб на дороге, потому это осталось без внимания. Возникало ощущение, что сей субъект был уже закоренелым алкоголиком и находился как раз в состоянии жесточайшего похмелья. Такие вот алкаши были кондуктору не в диковинку, потому она, получив деньги за проезд, вернулась на свое место и уже выбросила пассажира из головы, когда он вновь напомнил о себе. Мужчина вдруг резко закашлял. Этот приступ заставил его согнуться чуть ли не пополам. Кашель длился несколько минут, а затем вдруг резко сошел на нет. Мужчина медленно оглядел салон автобуса и отвернулся к окну. Если бы кто-нибудь увидел выражение его глаз, то испугался бы — глаза мужчины, севшего в автобус на прошлой остановке, были полны ужаса. Но темные очки с зеркальным эффектом надежно скрывали их от постороннего любопытства. Хотя сами по себе темные очки, когда за окнами автобуса уже были сумерки, вызывали, по меньшей мере, любопытство. И еще от мужчины шел пока неясный запах. Гнилостный запах, пока еще не удушающий, но уже ясно пробивавшийся сквозь аромат лосьона после бритья, которым, видимо, пользовался этот мужчина еще с утра. Что могло бы стать причиной такого неприятного амбре, никто в автобусе не мог бы сказать наверняка.

Позвонив своему другу и начальнику с экстренного номера, который должен был использоваться лишь в случаях чрезвычайной ситуации, Стас посмотрел на экран мобильника, а затем, размахнувшись, швырнул его подальше. Аппарат беззвучно упал куда-то в траву, не издав ни звука, а Стас бросился бежать. Он бежал по бездорожью, падал, поднимался и продолжал бежать, не разбирая, куда и с какой целью. Сейчас это представлялось ему неважным. Сейчас ему все казалось неважным. Они допустили ужасную ошибку, придумав ту жуть, которая теперь оказалась выпущена на волю. И теперь, когда это произошло, судьба всего мира повисла на волоске. Хотя, Стас в этом практически не сомневался, не было уже даже того самого тоненького волоска, который еще поддерживал человечество, не давая ему рухнуть в бездну. Просто катастрофа по своему протеканию была растянута на несколько дней.

Он упал в траву, не в силах отдышаться. В груди у него уже вовсю клокотало не столько от бега, сколько от жуткой инфекции, которую он подцепил в лаборатории, откуда чудом выбрался, благодаря сломавшейся автоматике, герметично закрывающей двери, блокирующей всю территорию секретной базы по изучению новых видов химического и биологического оружия, в том числе того самого не столь давно придуманного вируса.

Вот уж действительно была ирония судьбы. Стас смог выбраться, благодаря сломанной автоматике, не остался там, внутри, где уже царила паника, и был настоящий хаос. Но именно «благодаря» тому же самому весь мир теперь был под угрозой исчезновения. Закройся автоматические двери вовремя, не выпуская зараженный воздух, Стас остался бы внутри. Однако человечество, скорее всего, уцелело бы. А теперь в течение нескольких ближайших дней цивилизации предстояло пройти проверку на выживание.

А на территории базы, он отлично это знал, уже было все кончено. Не было больше ни малейшей паники — там просто не осталось никого, кто мог бы ее создать. Тела лежали повсюду вперемежку. В центральном пункте управления мужчина в форме с офицерскими погонами лежал на полу в позе эмбриона, скрючившись, вероятно, от невыносимой боли, которая терзала его перед тем как убить. Секретарша в соседнем кабинете полулежала за своим столом, остекленевшим взглядом уставившись в потолок, выставив напоказ красивые длинные ноги, практически не прикрытые короткой юбкой. Этими ногами больше никому не суждено было любоваться, и им больше не суждено было обхватывать мужчину. В столовой на базе грузный мужчина сидел за одним из столиков, уронив лицо в тарелку. Видимо он только-только принимался за свой ранний завтрак, когда инфекция убила его. Здесь на базе концентрация отравляющего вещества была просто чудовищной, едва не превышая содержание в воздухе кислорода и при этом успешно с ним смешиваясь. Человек не мучился с симптомами, одновременно напоминающими грипп, ангину и воспаление легких в течение нескольких дней. Тут все происходило практически моментально. Но очень мучительно. Впрочем, мужчина в лицом в тарелке, видимо, так был поглощен предстоящим завтраком, что не мучился долго. В блоке, предназначенном для жилья — был на базе, разумеется, и такой — тоже не было ни движения. Кто-то лежал прямо в коридоре, кто-то в душевой, еще кто-то едва встал с кровати, упал, сраженный жутким вирусом, и больше не поднялся. В спальне одного из начальников (другой лежал на полу в ЦПУ) в кровати под одеялом навсегда застыли два тела: начальник и Людмила — женщина-ученый, которая каждую ночь проводила здесь, что уже ни для кого в их окружении не было секретом, кроме, разумеется, жены. Теперь парочке было суждено упокоиться в этом помещении навечно.

А он вообще оказался на базе из-за нелепой случайности. Со дня на день предстояла проверка, и он специально в свой выходной день заехал проверить готовность персонала к предстоящей инспекции. Проверка эта заняла столько времени, что Стас просто не захотел ехать домой в ночь, а принял решение остаться на базе. Для таких целей на ее территории всегда было предусмотрено наличие комнат, в которых начальство могло заночевать, причем комнаты эти по уровню комфортности не уступали, а по большому счету даже превосходили, гостиничные номера в пятизвездочных отелях.

А рано утром на самом рассвете Стас проснулся от непонятного чувства тревоги. На первый взгляд вокруг все было в порядке: на вышке дежурил часовой, из близлежащего леска пару раз донеслись выстрелы — кто-то из персонала решил поохотиться или просто пострелять. Уже через минуту все изменилось, когда вдруг сирена хриплым звуком с надрывом заголосила, а через минуту повсюду стали появляться и тут же падать люди…

Все эти кадры пролетели перед мысленным взором Стаса, напомнив диафильм. Он с трудом поднялся на ноги, застонав от боли — все мышцы на теле, казалось, решили одновременно взбунтоваться, протестуя против малейших нагрузок. Не взирая на боль, он вновь направился, теперь не бегом — в любом случае уже поздно было бежать — в сторону трассы. База была секретная и, следовательно, находилась на приличном отдалении от населенных пунктов, но вот дорога была относительно близко, к вечеру Стас должен был до нее добраться. Он и направился к ней, ежеминутно спотыкаясь и несколько раз сгибаясь от сильных приступов кашля. У него уже сильно подскочила температура, он почти ничего не видел перед собой, пару раз падал, на второй раз пребольно приложившись лбом к торчавшему из земли корню дерева. В тот раз он долго лежал, стараясь прийти в себя, приложив платок к рассеченному лбу. Стасу оставалось только жалеть, что налетел на корень он своим весьма крепким лбом, а не чем-нибудь другим. А то, быть может, такая смерть была бы легче по сравнению с тем, что его ждало в течение ближайшего дня, может двух дней.

Своей одеждой Стас уже не напоминал российского офицера службы безопасности (особый отдел ФСБ, занимавшийся разработками бактериологического оружия): пиджак был уже в нескольких местах разорван, он выбросил его еще полчаса назад. Брюки, отутюженные с утра, теперь были измятыми, рубашка промокла от пота и была уже не белой, а грязно-серой. Даже стекло на циферблате часов оказалось разбито. Кроме того, если с утра было еще хоть немного прохладно, то спустя несколько часов воздух снова был раскаленным, и солнце безжалостно палило сверху. У Стаса то исчезал жар, то температура снова подскакивала. Он бредил: ему казалось, что он шел, а то слева, то справа от него стояли люди. Те самые люди со знакомыми лицами. Те, кого он оставил на базе, кто был обречен уже в первые минуты катастрофы, кому уже не суждено было никогда увидеть солнечного света. Неясные призрачные силуэты то появлялись недалеко от него, то снова исчезали. Их губы шевелились, словно они что-то говорили Стасу, но он не слышал. Да и не прислушивался. Ему было страшно, что они обвиняют его, все до единого, что в их глазах он видит укор. Они все говорили ему что-то, но в голове у Стаса был только гул. И он не мог понять гул этот из-за голосов или возник сам по себе.

А солнце продолжало нещадно палить. Он успел порадоваться сквозь бред, что успел вытащить темные очки из пиджака, перед тем как его выкинуть. Бумажник был у него всегда в кармане брюк, так что из-за отсутствия денег он мог не переживать. Оставалось только дойти до дороги и дождаться автобуса. А, в крайнем случае, можно было поймать попутку, если бы, конечно, нашлась таковая.

К вечеру Стасу вроде бы немного полегчало. Гул в ушах умолк, высокая температура спала, и взгляд прояснился. Он смог осмотреться и сделал вывод, что на пару километров отклонился от направления, в котором следовало идти, чтобы выйти к трассе. Пришлось сворачивать и идти напрямик, через пролесок, чтобы не делать крюк еще больше. И через два часа он, наконец, вышел к дороге. Серая асфальтированная лента тянулась, петляя, от Владимира прямиком к столице. В какую сторону лучше было бы направиться, Стас не знал, но ему было все равно. Необходимо было двигаться.

— Движение — жизнь, — тихо пробормотал он себе под нос и хрипло рассмеялся.

Звук его голоса его напугал. Он был хриплым и лишенным интонаций. Голос человека, которому за пятьдесят, хотя Стасу едва перевалило за сорок. Он прибавил шагу, высматривая автобусную остановку по обеим сторонам дороги, и вскоре наткнулся на искомое. Он перебежал дорогу, уселся на скамейку на остановке, достал из нагрудного кармана сигареты, прикурил и стал терпеливо ждать. А вокруг уже сгущались сумерки.

Автобус подъехал уже через пять минут, Стас едва успел докурить. Он вошел в нутро проржавевшего почти насквозь пригородного монстра и, расплатившись за проезд, отвернулся к окну. Ему не составило труда перехватить настороженный взгляд женщины-кондуктора. Впрочем, ему было наплевать. Через пару часов он уже должен был быть во Владимире. В среднем по российским меркам городе не так сложно было затеряться.

Стас обратил внимание, что через полчаса после его появления кто-то в конце салона кашлянул. Затем еще раз. Затем кашель донесся еще и с другого места. Это значило, что, если жуткая инфекция могла передаваться по воздуху, то от человека к человеку ей перейти было легче легкого. И это именно Стас принес инфекцию в салон автобуса, сократив до минимума шансы на выживание всех, кто находился рядом… Он лишь мрачно усмехнулся. В любом случае, уже поздно было что-то менять. И теперь за их ошибку должно было расплатиться человечество. С этой мрачной усмешкой он отвернулся к окну. Автобус катил в темноту, колеса пожирали серую ленту километр за километром. В салоне кашляли уже не менее семи человек, включая кондуктора…

Утро в деревне началось как обычно. Егора ни свет, ни заря разбудило мычание коровы в хлеву. Соседи давно завидовали им с бабой Лидой — во время кризиса, ударившего, прежде всего по сельскому хозяйству, у них была корова, несколько поросят бегали и резвились в сарае, пока их матка лежала спокойно в углу, дожидаясь очередного кормления, когда ее отпрыски, наконец, наиграются и снова подбегут все вместе к ней и уткнутся ей в бок, чтобы перекусить. Куры в курятнике исправно неслись, и у их маленькой семьи всегда были свежие яйца на завтрак.

Егор обожал свою нынешнюю жизнь в деревне, совсем небольшой, затерянной где-то во Владимирской области, в сотне-другой километров от Коврова. Конечно, молодому парню в двадцать три года абсолютно нечего было здесь делать, помогая по хозяйству. Ему стоило идти учиться, а точнее доучиваться в университете. Но ему безумно нравилось просыпаться рано утром, слыша, как его бабушка доит корову, одновременно что-то ей ласково приговаривая. Нравилась на первый взгляд бессмысленная суета курочек в курятнике или как единственный петух, гордо подбоченясь, вышагивал среди них, поглядывая из стороны в сторону. Нравилось слушать пронзительный визг поросят, этого недавнего приплода, принесенного свиноматкой, когда они устремлялись к кормушке, смешно отпихивая друг друга, когда каждый старался успеть первым. Ему нравился свежий воздух по утрам, воздух, не отравленный выхлопными газами, воздух, которым хотелось дышать и дышать, и невозможно было надышаться.

Рядом с деревней протекала небольшая речка, вода в которой к июлю нагревалась солнцем, доходя до температуры парного молока. Обычно, сделав всю работу по домашнему хозяйству, Егор бегом бежал на берег, по пути скидывая с себя одежду, и с разбега бросался в воду, с удовольствием ныряя, погружая пальцы в мягкий песок на дне. Речушка была совсем не глубокая, от силы метра три, но никогда не пересыхала, и в нее Егору всегда приятно было окунуться, спасаясь от летней жары.

Он вытянулся на постели и широко зевнул, улыбаясь во весь рот. В доме стояла привычная тишина. Все верно. Бабушка по утрам занималась хозяйством. Обычно Егор успевал позавтракать, прежде чем она возвращалась в дом и давала ему указания, что надо было сделать. Он встал с кровати, застелил ее и направился в крохотную кухоньку, находившуюся сразу за довольно большой прихожей. Разница в размерах объяснялась довольно просто. В прихожей стояла большая печь, которая зимой превосходно обогревала их не слишком большой дом. Стояла она так, что была как бы между прихожей и кухней, а дымоход проходил сквозь оба этажа дома почти по центру. В результате в морозы превосходно обогревался весь дом, а на кухне, на этой печке еще и можно было готовить.

На кухонном столе уже стояла крынка со свежим молоком, лежала буханка еще теплого деревенского хлеба, их соседка Агриппина Тихоновна сама пекла хлеб, и бабушка никогда не забывала с утра зайти к ней за свежей выпечкой. На тарелке, накрытые крышкой от сковороды обнаружилась внушительная гора котлет, видимо его бабушка успела уже с утра и у плиты постоять, и два яйца, сваренных вкрутую, как он любил. Неторопливо позавтракав, запив свою трапезу молоком, Егор, довольный своей жизнью, откинулся на спинку стула. Ему решительно нравилось жить в деревне. Не помешало бы, конечно, телевидение, но он уже свыкся с отсутствием данного признака цивилизации. Он иногда подумывал о том, что стоило вернуться в город, там ведь осталась его квартира, и восстановиться в университете. До получения диплома было каких-то три года.

Егор уже два с половиной года жил с бабушкой, после страшной автомобильной катастрофе, в которой он потерял и отца, и мать. Они поехали к друзьям, приглашенные на празднование нового года, а ближе к полудню первого января возвращались домой. Отец Егора был за рулем, в новогоднюю ночь он выпил вместе со всеми только фужер шампанского и этим ограничился. Воистину, Бог охранял только дураков и пьяниц. Видимо, полагал, что трезвые в состоянии сами уследить за собой… и за машиной. Но не в тот раз. Обычное в последние годы потепление на новый год в ночь сменилось резким похолоданием. Дорога была скользкой, и его отец не справился с управлением на повороте. Машина потеряла сцепление с дорогой и выскочила на полосу встречного движения прямо под колеса цистерны, перевозившей пропан. Что побудило водителя цистерны, полной под завязку везти газ именно в то время, никто бы не смог предположить. Он слишком поздно увидел выскочившую на встречную полосу машину и инстинктивно попытался вывернуть руль, чем только усугубил ситуацию. «Десятка» родителей Егора врезалась прямехонько в цистерну. От взрыва в домах по обеим сторонам улицы вылетели стекла. Водитель цистерны и родители погибли моментально. По крайней мере, Егору очень хотелось в это поверить. Поверить в то, что взрывная волна мгновенно убила их. Это было лучше, чем представлять, что они заживо сгорели в своей машине. Очень медленно и мучительно.

Егор праздновал со своими знакомыми и с девушкой. Когда ему позвонили на мобильный и сообщили о происшествии, телефон выпал из его дрожавшей руки. Он бы и сейчас не смог бы объяснить, по прошествии времени, что он чувствовал в тот момент. Родителей, то, что от них осталось, похоронили в закрытых гробах. Егору от родителей осталась трехкомнатная квартира практически в центре города и сравнительно неплохой счет в банке, который с помощью друга его родителей был переоформлен на него. Но жить в той квартире, где еще недавно раздавался звонкий смех матери или слышались выкрики отца, во время просмотра футбольного матча, он не мог. По крайней мере, пока не мог. Потому он снял немного денег с банковского счета и уехал в деревню, где у него, насколько он помнил, еще оставалась бабушка по отцовской линии. Она приняла Егора без всяких вопросов и без малейших колебаний. Разраженный мобильник он оставил дома, с девушкой поговорил и объяснил, что им следует расстаться. Ксения его поняла или сделала вид, что поняла. Он помнил, как она, несмотря на его просьбу, пришла на автовокзал проводить его, когда он уезжал в деревню. Помнил также и ее глаза, полные слез, когда она стояла и смотрела вслед уезжавшему автобусу. Егор зашел в университет и написал заявление на неограниченный академический отпуск. Зная его ситуацию, сам ректор дал на это свое согласие. Это значило, что он мог в любое время восстановиться и продолжить обучение. Но пока что ему это совсем не было нужно. Он оборвал все связи со своей прежней жизнью, с друзьями, с любимой девушкой. Лишь фотографии, ее и родителей, взятые им из городской квартиры, напоминали ему о прежней жизни. Иногда Егору и впрямь казалось, что это была не просто прежняя, а прошлая жизнь, и тот Егор был совсем другим человеком.

Он вдруг пришел в себя и обнаружил, что по-прежнему сидит за кухонным столом, сжав кулаки так, что костяшки пальцев побелели. На глазах его были слезы, которые он смахнул. Он не хотел, чтоб бабушка зашла сейчас в дом и увидела, что он плачет. Егор давно уже не плакал. Точнее никто давно уже не видел, чтобы он плакал. Работая, ходя на речку, общаясь с бабушкой и соседями, он всегда производил впечатление веселого, беззаботного паренька. Лишь долгими бессонными ночами, когда его заново настигали воспоминания, Егор с силой прижимал подушку к лицу и плакал, а подушка заглушала звуки рыданий и поглощала слезы.

У него вдруг мелькнула мысль, что бабушка уже давно в коровнике. Обычно она выходила оттуда и занималась прочей живностью, когда он завтракал — Егор всегда видел ее в окошко, как она созывала кур, рассыпая по земле зерна. Он поднялся из-за стола и вышел во двор. День обещал быть ужасно жарким. Даже сейчас, по сути, рано утром, солнце уже не просто пригревало, а палило с неба.

Войдя в хлев, где баба Лида держала корову, Егор сначала ничего не увидел, понадобилось несколько секунд, чтоб его глаза привыкли к легкому сумраку, царившему там. А когда глаза, наконец, привыкли, он увидел, что ведро валяется на боку, все молоко разлито по ровной утоптанной земле и уже практически впиталось, а бабушка лежит на спине, широко раскинув руки. Их корова Марта стояла рядом, нервно переступая с копыта на копыто, но похоже старушка успела ее подоить, и та вела себя спокойно. Егор не просто подбежал, он подлетел к своей бабушке и, упав перед ней на колени, наклонился к самому ее рту. Дыхание ее он почувствовал, но ему очень не понравились ее хрипы, вырывавшиеся вместе с выдохом из бронхов. Так мог дышать человек, у которого мог быть бронхит, а могло и воспаление легких. В ее возрасте для Лидии Афанасьевны такое заболевание могло стать серьезной угрозой жизни. Егор бросился наружу.

К счастью он почти сразу увидел Павла Степановича, который видимо, возвращался с рыбалки. Он неторопливо шел, насвистывая себе под нос какую-то мелодию. Старик этот, которого в деревне все звали просто Степанычем, был глухим на одно ухо и поэтому не сразу услышал, что Егор его зовет. Наконец, он увидел парня, перемахнувшего через плетень и бегущего к нему навстречу размахивая руками.

— А-а-а, Егорка. Привет тебе. Чем порадуешь старика?

— Павел Степанович… — Егор пытался отдышаться, — …помогите мне… пожалуйста.

— Что случилось? — приступ сухого кашля прервал старика, он отвернулся и несколько раз сильно кашлянул.

— Моя бабушка…

— Лида? Что случилось? Ладно, что тут стоять. Пойдем, по дороге расскажешь.

Они быстрым шагом направились к дому Егора. По пути он объяснил старику, что увидел свою бабку лежащей на полу без сознания. Вдвоем они вынесли ее под руки из коровника и внесли в дом, положив ее на кровать. Старик повернулся к Егору:

— Давай-ка, парень, дуй в дом заведующего. У него есть телефон. Позвони в райцентр, вызови врача.

— Павел Степанович, вы думаете, это что-то серьезное? — он словно врос в землю и не мог сойти с того места, где стоял.

— Откуда я знаю, милок? Я же не врач. В нашем возрасте все серьезно. Однако странно…

— Что странно?

Он внимательно посмотрел на старика. Тот уже хотел что-то сказать, но только снова закашлялся и жестами показал ему, чтобы он бежал скорее к завхозу. Егор выбежал из дома и сел на свой видавший виды велосипед. Он бешено крутил педали, несясь по сельской улице и распугивая гулявших гусей, которые со злым кряканьем кидались в разные стороны, пытаясь избежать его колес. К счастью дом завхоза находился совсем недалеко, и он скоро приехал. Это был довольно большой двухэтажный дом, напоминавший небольшой особняк и не шедший ни в какое сравнение с домом бабушки Егора. Дмитрий Пантелеевич Крылов гордо именовал себя главой администрации населенного пункта, которым заведовал, и у него даже был свой автомобиль, видавшая виды серая потертая «Волга». Кроме него, машина в деревне была только у участкового милиционера, Романа Квашнина, выглядевший еще более старым, чем «волга», «уазик» с надписью «милиция» на обоих бортах и сзади. Жил Роман довольно далеко, по деревенским меркам, конечно, но «уазик» его стоял перед домом Крылова. Неприятные мысли поползли в голову Егору. Он боялся, что что-то могло произойти в доме завхоза. Иначе, зачем здесь была машина милиции? Вскоре его опасения подтвердились. Открылась входная дверь, и Квашнин на руках вынес дочку Крылова, Аню. Это напоминало, как жених переносит свою невесту через порог дома, только происходило все в обратном направлении. И даже из-за забора, окружавшего дом завхоза, Егор видел, что что-то не так. Девушка буквально висела на руках участкового, ее голова далеко откинулась назад. Подойдя ближе, он поразился ее странной бледности. И еще эти страшные хрипы, которые доносились из ее груди. Это живо напомнило Егору о цели его приезда, и он рванулся к дому. С хозяином он столкнулся нос к носу, обежав машину. Крылов стоял, о чем-то тихо перешептываясь с участковым. Его дочь уже была усажена на переднее сиденье и пристегнута ремнем безопасности, но по-прежнему была без сознания.

— Егор? — парню показалось, что с их последней встречи с завхозом (а произошло это не далее как вчера) он сильно состарился. Буквально за одну ночь его глаза сильно запали в глазницах, а под глазами залегли глубокие тени. Такое ощущение, что человек провел бессонную ночь. А может, так оно и было на самом деле.

— Здравствуйте, Дмитрий Пантелеевич. Извините меня за ранний визит… А у вас все в порядке? — вопрос сорвался с его языка, хотя он явно собирался спросить совсем о другом. — Что с Анной?

— Не знаю, — Крылов на глазах помрачнел еще больше и махнул отъезжающему участковому. — Всю ночь была высокая температура, жуткий кашель, под утро она вообще стала бредить. Ее Ромка отвезет в райцентр, в больницу. Может там определят, что это за чертовщина такая… — и он закашлялся. Это было настолько неожиданно, что Егор отступил на шаг. — Так ты зачем пожаловал?

— Дмитрий Пантелеевич, можно мне от вас позвонить? У меня с бабушкой беда…

— С Лидией Афанасьевной? — завхоз изумленно взглянул на парня. — С ней-то что? Она ж крепкая женщина. Я всегда искренне полагал, что она еще всех нас переживет…

— Не знаю. Нашел ее в коровнике. Она лежала без сознания. Мы ее с дядей Пашей, с Павлом Степановичем, в дом занесли. Она дышит, но у нее такие хрипы… — он замолчал и посмотрел вслед уехавшей милицейской машине.

— Ясно, — и Крылов снова закашлял, при этом показывая Егору, чтобы он заходил в дом. — Ты звони, конечно. Пусть врача пришлют.

Завхоз удалился, продолжая кашлять. Этот звук уже безумно раздражал Егора. Но гораздо больше он его пугал. Так же как хрипы в дыхательных путях тех, с кем рядом он сегодня находился. Крылов кашлял, откуда-то из дома доносились похожие звуки, издаваемые, видимо, его супругой, их двадцатилетняя дочь, когда ее увозил Роман, была в плачевном состоянии и даже не приходила в себя, его бабка потеряла сознание в коровнике, и у нее он слышал те же хрипы, Степаныч кашлял… Впрочем, он мог кашлять по совершенно прозаической причине — уж слишком активно он курил, пачка «Примы» уходила в течение дня только так. И хорошо еще, если это была «Прима», а не какие-нибудь жутко вонявшие самокрутки, с которыми он по вечерам прогуливался по деревне, и аромат которых разносился далеко окрест. Однако чем-то Егора звуки кашля пугали все больше и больше.

Он не сразу дозвонился до районной больницы. Номер постоянно был занят. Но, наконец, услышал долгожданное «алло» в трубке.

— Доброе утро. Скажите, я могу вызвать врача? — он продиктовал адрес и объяснил, что случилось.

Его напугала необъяснимая напряженность в голосе диспетчера. Как будто это был далеко не первый звонок за это утро… Как будто похожие звонки и вызовы поступали ежеминутно.

— Первым делом успокойтесь, молодой человек…

— Скорее, пожалуйста.

— Как только доктор освободится. У нас тут подобных вызовов…

Дальше Егор слушать не стал, повесив трубку. Диспетчер пообещала, что врач приедет в течение дня. А еще сказала, что у них в райцентре тоже очень много вызовов. Что это все значило, представить было трудно. Он поблагодарил завхоза за телефон, на что тот ответил лишь усталым взмахом руки, и поехал обратно домой. Обернувшись на пороге дома Крылова, чтобы попрощаться с хозяином, он увидел странную картину, надолго запавшую ему в душу. Входная дверь дома завхоза оставалась открытой, но никто не выходил, чтобы ее закрыть. Прихожая дома тонула в сумраке. Неизвестно почему, на парня вдруг накатило ощущение непонятной, необъяснимой жути. Ему на секунду показалось, что в доме на самом деле уже нет никого живого, только призраки из прошлого. Он даже успел себе представить, как призрачная рука высовывается наружу, чтобы закрыть дверь и отгородиться от реальности, от мира живых. Егор отвернулся, чуть ли не припустив бегом по участку к своему велосипеду. Картинка намертво врезалась в его память, хотя он никогда больше не видел Крылова Дмитрия Пантелеевича или кого-либо еще из его семьи живым. А может именно поэтому.

Он вернулся домой и сразу отправился проверить, как там бабушка. Она лежала на своей кровати и уже пришла в себя. Степаныч сидел рядом с ней и молчал, уставившись в одну точку, задумавшись о чем-то своем. Лидия Афанасьевна сразу увидела Егора и сделала попытку приподняться с кровати ему навстречу.

— Нет, баба Лида, оставайся лежать. Врача я вызвал, сказали, что в течение дня приедет.

— Спасибо тебе, Егорка, — жутко осипший голос напоминал бабушкин лишь своей ласковой интонацией. К своему любимому внуку она всегда только так и обращалась.

Степаныч встал со стула, поставленного им рядом с кроватью, и посмотрел на парня:

— Ну, я пойду, Егор?

— Да, конечно, — Павел Степанович. — Спасибо вам огромное, что посидели с моей бабушкой.

— Да ладно, не стоит, — он снова закашлялся, и у Егора мелькнула мысль, что табакокурение сведет старика в могилу. — Нам, старикам, всегда есть, о чем поболтать. Вспомнить молодость. Он, не оглядываясь, вышел во двор, и тут его настиг следующий приступ кашля, который заставил его согнуться пополам. Егор обратил внимание, что теперь даже кашель у старика изменился, перестал быть сухим как у любого заядлого курильщика. Это подтвердил и сам Степаныч, мрачно сплюнув комочком мокроты и втоптав его в землю.

— Пойду я, наверное, прилягу, — даже голос старика странным образом изменился, став чуть более сиплым. — Эти летние простуды меня когда-нибудь доконают.

Егор долго смотрел ему вслед, даже когда его сгорбленная с годами спина исчезла за поворотом. В голове пульсировала одна мысль — «летняя простуда», выражаясь словами Степаныча, у него была, или нечто другое… Интересно, а могли ли сразу несколько человек подцепить простуду одновременно? Теоретически, конечно, возможно, но практически… У него были на этот счет большие сомнения. Но что-то явно происходило. И это было что-то неприятное. Червячок страха поселился у Егора в сознании и ждал подходящего момента, чтобы вылезти оттуда на солнечный свет. Он присел на краешек кровати и вгляделся в лицо своей бабушки. Она лежала с закрытыми глазами и вроде бы дышала относительно ровно. Однако теперь к хрипам в легких прибавился слабый кашель. Она открыла глаза и с ласковой улыбкой посмотрела на внука.

— Бабушка, как же тебя угораздило летом простудиться?

— Не знаю, Егорка. Я и простужалась-то в последний раз лет пятнадцать назад, когда мы с подружками весь день на масленицу гуляли, — она сделала попытку засмеяться, но смех сразу перерос в кашель, и она отвернула лицо к стенке. — А сегодня прямо с утра почувствовала странную слабость. Необъяснимо это все. Чтоб летом, в такую жару и простудиться…

— Тебе и вставать утром не надо было, — он потрогал лоб старушки. — У тебя, по-моему, сильный жар. Ничего, бабуля, скоро врач должен приехать.

— Надеюсь, что успеет. У меня в легких, такое ощущение, огонь развели. Горит все, спасу нет.

— Тебе что-нибудь принести?

— Если только стакан воды, а то что-то во рту пересохло все.

Егор чуть ли не бегом направился на кухню и налил в стакан колодезной воды, кувшин с которой всегда предусмотрительно стоял на столе. Вернувшись в комнату, он протянул его бабушке. Она попыталась выпить его, но уже на втором глотке поперхнулась и сильно закашлялась.

— Спасибо, Егорка, — она протянула ему стакан, и он отставил его на комод, — только пить тоже не могу. Глотать очень больно.

— Ты открой рот, бабуля, давай горло посмотрю.

— Да бесполезно, внучек. Я и так знаю, что оно красное. Да и когда воду пью, такое ощущение, что громадный булыжник проглотить пытаюсь.

— Может тебе молока разогреть? Вроде бы теплое молоко должно горлу помочь.

— Да не надо, спасибо. Ты у меня замечательный, внучек. Помню, когда ты приехал ко мне, — очередной приступ кашля прервал ее, — я очень рада была. Конечно, это было ужасно, то, что с родителями произошло, — она снова закашлялась, и Егор, пользуясь моментом, отвернулся, чтобы незаметно смахнуть выступившие слезы, — но я все равно очень рада была, что ты остался жить со мной. Все ж таки помощь старухе.

— Бабушка, не говори так, — Егор погладил ее по ставшим уже давно совершенно седыми волосам. — Это выглядит, как будто ты прощаешься. Не надо. Скоро врач приедет.

— Ладно, внучек. Ты ступай, я подремлю пока немного.

Он вышел во двор и присел на скамейку, спиной прислонившись к стене дома. Эту скамейку он сам сделал в прошлом году и очень любил на ней сидеть поздно вечером, если она не была занята старушками, обменивающимися сплетнями и просто новостями. Так здорово было сидеть здесь, запрокинув голову и любуясь звездами. Живя в городе, Егор никогда не видел столько звезд — городская иллюминация мешала. А вот впервые увидев звездное небо здесь в деревне, он навсегда запомнил это темное небесное покрывало, усыпанное мириадами светящихся точек. Было в их мерцании что-то магическое и притягательное…

В дальнем конце дороги в его поле зрения появилась, наконец, машина «скорой помощи» из райцентра. Она подъехала и остановилась напротив их дома. Доктор вылез из машины и направился к Егору. Это был мужчина, которому на лицо можно было дать лет сорок пять. А вот волосы под докторской шапочкой уже довольно сильно поседели. Можно было бы с большой долей вероятности предположить, что именно сегодня седины в волосах доктора существенно прибавилось. Он и сам сегодня производил впечатление больного человека.

— Где больная? — сиплым голосом спросил врач. Егор готов был дать руку на отсечение, что осипшим он стал только сегодня.

Они поднялись на крыльцо, но по пути резкий приступ кашля заставил доктора остановиться. Он пошатнулся и упал бы, если бы вовремя не схватился за поручень, а Егор не поддержал бы его сзади. Сухо поблагодарив его, врач поднялся в дом.

После залитого солнечным светом двора, им обоим показалось, что комнаты внутри тонули в полумраке. Егор жестом показал врачу направление, и они вдвоем вошли в комнату его бабушки. Доктор уселся на стул рядом с кроватью (он почему-то вспомнил, что совсем недавно на этом стуле сидел Степаныч, и эта картинка моментально всплыла в его памяти: старик, ссутулившийся на стуле) и положил ладонь на лоб бабушки. А затем он пальцев пощупал ее сонную артерию. Брови его удивленно взметнулись вверх, и врач резко поднялся со стула.

— Когда вы разговаривали в последний раз с больной? — вопрос естественно был обращен к Егору.

— Да совсем недавно, — он почувствовал, как в его груди рождается стон. — Минут десять назад. Она…

— Мертва, — врач подхватил с пола свой чемоданчик и собрался уходить. — Еще теплая, но скоро начнет остывать. Вы ее внук?

— Д-да, — еле выдавил из себя Егор. У него появилось ощущение, что он стоит на весьма неустойчивом плоту прямо посреди морской бури. — Этого не может быть…

— Я, молодой человек, начиная с сегодняшнего утра, перестал пользоваться выражением «не может быть». Слишком много в последние часы увидел того, чего раньше, по моему мнению, быть не могло.

— Что вы имеете в виду?

— У меня только с утра сегодня три смертных случая. Скажите, она болела чем-нибудь?

— Насчет хронических заболеваний я ничего не знаю, но сегодня я ее нашел в коровнике без сознания. Мы ее перенесли сюда, и она жаловалась на боль в горле…

— Вот-вот, боль в горле, высокая температура, затрудненное дыхание, кашель… — похоже, врач уже говорил сам с собой. — Очевидные симптомы какого-либо простудного заболевания. Но черт меня подери, если я знаю, почему простуда, или ОРЗ, или еще что-то в этом роде за несколько часов сводит человека в могилу.

— Что? — Егор не мог поверить своим ушам, по его мнению, доктор нес какую-то околесицу. Какая же простуда могла привести к смерти?

— Вы меня слышали, молодой человек. Сегодня с утра у меня уже три летальных исхода, а начиналось все одинаково: с кашля и высокой температуры, — они уже вышли во двор, и врач протянул руку, указывая Егору на машину, на которой приехал. — Посмотрите. Вот яркое подтверждение моих слов.

У машины стояли человек пятнадцать. Среди них были несколько соседей, их Егор узнал. Они стояли вокруг водителя, словно решили вдруг провести собрание. И больше всего его поразил их внешний вид. Кто-то закрывал рот платком, непрерывно кашляя, кто-то держал на руках громко плачущего ребенка и качал его, пытаясь успокоить, но безуспешно. Он увидел Степаныча, привалившегося боком к борту «скорой помощи», что видимо, удерживало его от падения на землю. И что-то говорило Егору, что старик вовсе не пьян. Вряд ли он успел бы напиться за такой короткий промежуток времени, ведь они только недавно попрощались.

— Вот видите? — доктор снова повернулся к нему. — А вы сами как себя чувствуете?

— Нормально, — Егор не врал, он действительно чувствовал себя превосходно, если, конечно, не брать во внимание его психологическое состояние — ведь он только что осознал, что остался абсолютно один. Последняя его родственница, баба Лида, отдала Богу душу. — Правда, нормально. Но вот это… — он махнул рукой в сторону людей. — Вы это можете как-то объяснить?

— Вряд ли, — врач снова закашлялся. — Вы знаете, молодой человек, я был в Афгане, видел много такого, о чем не станешь рассказывать вечером, сидя у теплого камина. Но такого даже я не упомню. Сегодня с утра к нам беспрерывно поступают звонки, люди вызывают на дом врача, и у всех одинаковые жалобы — высокая температура, кашель, боль в горле. И видимо, дети и старики подвержены риску заразиться в первую очередь. И я, врач с многолетним стажем работы, ничем не могу им помочь.

— Неужели вы ничего не можете сделать? — Егор снова указал в сторону машины «скорой помощи», в его голосе отчетливо прозвучала злость. — И вы называете себя врачом?

— Молодой человек, — голос врача звучал устало, он сам чувствовал себя не лучшим образом и не собирался спорить. — После того, что я сегодня с утра видел, видел, как у людей буквально мгновенно поднималась сумасшедшая температура, такая, что даже градусник не справлялся, и они за считанные часы буквально сгорали, я с уверенностью могу сказать, что врач здесь не нужен.

— А кто же нужен тогда? — он практически выкрикнул этот вопрос, однако врач снова не вышел за рамки спокойного, чуть усталого ответа.

— Священник, — он развернулся и пошел к машине, затем снова обернулся. — Мой вам совет: уезжайте.

Егор заметил Романа, стоявшего за плетнем и нервно курившего. Минуя стоявших возле машины «скорой помощи» соседей, он подошел к нему.

— Ты уже вернулся? Как дочка Крылова? Что сказали в больнице?

Квашнин повернул к нему свое лицо, и Егор поразился произошедшей с ним перемене. Еще утром он видел его садившимся за руль своего «уазика». В тот момент это был высокий крепкий парень, пышущий здоровьем. Сейчас тот здоровый парень напоминал лишь собственную тень. Глаза глубоко запали, и в них застыло выражение ужаса. Рука, державшая сигарету, так сильно дрожала, что поднося ее ко рту, он с трудом попадал. И еще он сильно сгорбился, словно под грузом тяжких забот. Даже легкая вымученная улыбка, с которой он повернулся к Егору, слабо напоминала таковую.

— Они мне ничего там не сказали. Да и что они могли сказать, — голос его дрожал так же сильно, как и руки. — Я ее не довез. Аня умерла в машине. Сейчас она в райцентре, в городском морге. Я к Павлу Степановичу не ходил. Не могу я ему об этом сказать, понимаешь? — он практически выкрикнул это в лицо Егору, в его голосе отчетливо слышались подступившие слезы. — Не могу!

Егор уже разворачивался, чтобы уйти, когда Квашнин вдруг схватил его за руку, останавливая.

— Мне кажется, я тоже заболел, Егор. Пытаюсь сглотнуть и чувствую боль, — он действительно сделал попытку сглотнуть накопившуюся во рту слюну и болезненно сморщился. — Что это может быть, Егор?

— Не знаю, Ром, не знаю.

— Как ты думаешь, может, все еще образуется? — в голосе участкового отчетливо прозвучала робкая, напоминающая детскую, надежда.

— Все может быть, Рома, — Егор развернулся и направился к дому. Ему вдруг остро захотелось, чтоб сегодняшнего утра не было, отмотать время вспять, во вчерашний день, когда бабушка была еще жива, и никто знать не знал о непонятном заболевании. Он уселся вновь на собственноручно сделанной скамейке и откинул голову назад, подставив лицо солнечному свету, закрыв глаза.

Иван бросил усталый взгляд на часы. Те самые часы, которые ему подарила на прошлый день рождения его Надя. Любимая девушка, которая предпочитала оставаться в чулках и мини-юбке, когда они занимались любовью. Теперь Иван сидел в своем магазине в предвкушении предстоящей ночи с подругой. Они уже созванивались с Надеждой, и она сказала, что ее родители уехали на дачу на выходные. А сегодня была только пятница. Это значило, что на ближайшие три дня, до вечера воскресенья, квартира была в полном распоряжении молодых людей. Иван как мог мысленно поторапливал время, отчего ему казалось, что оно тянется еще медленнее. Он не представлял, зачем вечером пятницы нужно было торчать в этом магазине до десяти вечера. Впрочем, через четверть часа уже можно было закрываться и со спокойной совестью идти к подруге. Впереди у них было много времени, две ночи точно. Две ночи любви и удовлетворения самых необузданных сексуальных фантазий.

С Надей Иван познакомился благодаря счастливому случаю. У него было два билета в кинотеатр, и в ожидании приятеля он стоял у входа, когда вдруг заметил симпатичную девушку в нескольких шагах от себя. Она нервно оглядывалась по сторонам и без конца теребила браслет часов на руке. Что его сподвигло на такой шаг, Иван не смог бы никогда уверенно сказать, но он уверенно подошел к ней и без фальшивых предисловий, как можно менее навязчиво, поинтересовался, не составит ли девушка ему компанию в кино. А она возьми и согласись. Так они и познакомились. Сам фильм они пропустили, потому что были слишком заняты друг другом, давая выход неожиданно захлестнувшей их страсти. Страсти, которая их поглотила и на всю следующую ночь, когда после кинотеатра Иван отправился в гости к Надежде, поскольку родителей ее дома не было. И вопреки опасениям их страсть вовсе не оказалась быстротечной. Они уже полтора года были вместе, и до сих пор мыслей о разрыве отношений не возникало ни у парня, ни у девушки. Они идеально подходили друг другу в постели, где Надежда удовлетворяла самые смелые его желания. И Иван искренне надеялся, что так будет и впредь.

Он уже снял кассовый отчет и вовсю предавался мыслям о предстоящей ночи, начиная возбуждаться, когда его внимание привлек скрип входной двери. Иван настороженно вгляделся в сумрак магазина. На фоне остаточного света, падавшего сквозь стеклянную витрину с улицы, он увидел силуэт мужчины. Вошедший в магазин был, как ему сначала показалось, мертвецки пьян. Незнакомец шатался, как на корабле при сильном шторме. Иван вышел из-за прилавка и подошел к нему. Мысль о том, что его хотят ограбить, даже не пришла продавцу в голову: слишком, по его мнению, пьян был посетитель. Поэтому он смело приблизился, пытаясь встать напротив незнакомца так, чтобы по возможности рассмотреть и запомнить черты его лица, и заговорил первым:

— Здравствуйте. Извините, но мы уже закрываемся. Вам лучше прийти завтра.

Мужчина поднял взгляд и внимательно всмотрелся в лицо молодому человеку. И даже в сумеречном свете Иван смог разглядеть, что в глазах незнакомца билось настоящее отчаяние. Внезапно он резко согнулся пополам в приступе кашля. Отдышавшись, он снова взглянул на Ивана.

— Завтра? — он снова прокашлялся, словно прочищая горло, и звуки этого кашля очень не понравились Ивану. — Не знаю — не знаю… Может быть и завтра… А может, и не будет больше никакого «завтра»… — последние слова он произнес хриплым шепотом, адресуя их, скорее, самому себе, и снова закашлялся.

Ивану вдруг стало очень страшно. Какой-то жутью веяло от странного посетителя. А еще от него шел какой-то непонятный, но очень мерзкий запах. И даже стоя рядом, парень чувствовал, как мужчину снедает жар. Высокая температура чувствовалась даже на расстоянии, и Иван непроизвольно сделал шаг назад. Однако весь здравый смысл восстал в его душе против непонятно откуда возникшего чувства страха, и он решил еще раз попытаться вежливо выставить мужчину за дверь:

— Мы закрываемся, — повторил он.

— Да-да, разумеется, — мужчина снова несколько раз тяжело, с надрывом кашлянул. — Мне только нужен атлас автомобильных дорог. Могу я его найти в вашем магазине? Обещаю, что после этого я сразу уйду.

— Конечно, — уже не заботясь о том, что со стороны отчетливо это было видно, Иван облегченно вздохнул, — второй стеллаж слева, вон там. Видите?

Мужчина двинулся к стеллажу, на который ему указал продавец и взял довольно объемный журнал с глянцевой обложкой, на котором крупными буквами было написано «Дороги России. Охотнику и туристу». Он долго смотрел на эту надпись бессмысленным взглядом, а затем протяну руку и взял карту, снова пошатнувшись и в попытке удержаться схватившись за стеллаж. Сам он на ногах устоял, а вот стеллаж зашатался и, не найдя опоры, рухнул на пол. Журналы разлетелись по полу.

— Не беспокойтесь, — он увидел, что мужчина с трудом нагнулся, чтобы собрать с пола разбросанный глянец, — я сам все уберу.

Ему хотелось лишь одного: чтобы странный посетитель покинул его магазин. Неизвестно почему, но его присутствие угнетало парня, у которого все мысли уже были заняты предстоящей встречей со своей девушкой.

Мужчина посмотрел на него ничего не выражающим взглядом, а затем молча протянул пятисотрублевую купюру.

— Этого хватит?

— Да, но… — продавец как-то потерянно оглянулся на кассу. Отчет был уже снят, и ему не хотелось его переделывать.

— Сдачи и чека не надо, — сказал мужчина, словно прочитав его мысли.

— Благодарю вас, — только и смог промямлить парень. Дополнительный заработок почти в три сотни был для него вовсе не лишним. А продажу он мог бы провести завтрашним днем.

Мужчина направился к выходу, но у самой двери вдруг обернулся, пошатнувшись от резкого движения и снова вгляделся в продавца:

— Уезжай отсюда, парень.

— Куда? — пораженный до глубины души Иван только и смог, что задать такой вопрос. Ничего другого ему в голову не пришло.

— Куда угодно, — мужчина покачал головой и поморщился, — хоть на Северный полюс. Хотя, не думаю, что там будет безопасно… Уже слишком поздно…

С этими словами мужчина вышел из магазина. А Иван еще минут пять стоял на месте и не шевелился, словно на него напал ступор. Лишь мысли возникали и исчезали с бешеной скоростью у него в голове. О чем говорил незнакомец? Что он имел ввиду?

Едва оцепенение сошло с Ивана, он чуть ли не бегом кинулся закрывать кассу. Пулей вылетев из магазина, он закрыл входную дверь и стремительно бросился в направлении остановки. Оглянись он в противоположную сторону, он смог бы увидеть, что неподалеку от магазина лежит тот самый мужчина, который заходил к нему в магазин. Маленький городок очень рано погружался в сон, поэтому пока что никто не обратил внимание на упавшего. Рядом с ним лежал так и не пригодившийся ему атлас автомобильных дорог. Легкий ветерок перебирал его страницы.

Иван поднял руку, останавливая маршрутное такси, самый, пожалуй, популярный вид городского транспорта в последнее время. Когда он уселся в салоне микроавтобуса и расплатился за проезд, в горле у него вдруг резко запершило. Он несколько раз кашлянул, пытаясь избавиться от неприятного ощущения в горле. Про кашель незнакомца он даже не вспомнил… Над горизонтом пропала последняя пурпурно-золотистая полоска солнечного света, и улицы города погрузились в темноту.

Как и всегда, в последние месяцы отношений, они достигли оргазма одновременно, и Надежда выгнулась дугой, застыв в такой позе, ловя каждую частичку наслаждения. Затем она поцеловала Ивана и легла рядом с ним, положив голову ему на грудь.

— Ну как, было сегодня что-нибудь интересное?

— Не считая того, что только что произошло? — он ухмыльнулся. — Да нет, пожалуй…

Ваня встал с постели, надел свои джинсы прямо на голое тело и направился на балкон покурить. Уже на балконе девушка присоединилась к нему, обхватив его руками, стоя за спиной.

— Так было что-нибудь, Вань? — ее голос начинал приобретать обиженные нотки. Так бывало всегда, если какой-нибудь ее вопрос оставался без ответа.

— Да ничего особенного, — Иван с наслаждением затянулся табачным дымом и расслабленно выдохнул. Сейчас он уже почти забыл про странного посетителя в магазине и не хотел про него вспоминать. Да и кашель куда-то пропал.

— Совсем-совсем ничего? — иногда Надя могла быть на редкость нудной.

— Ну, почти ничего. Ты знаешь… В-общем уже перед самым закрытием пришел в магазин какой-то странный субъект. Одежда на нем была рваная и грязная, словно он ходил в ней по болотам. И он производил впечатление простуженного — все время кашлял, да и жаром от него разило, прямо как от печки.

— И что он?

— А ничего. Купил атлас дорог, словно собирался куда-то поехать, и ушел. Другое дело, странные вещи он говорил…

— А что он говорил?

— Я так и не понял, — Иван решил соврать, точнее, не говорить всей правды. Правды о том, как жутко ему стало от слов незнакомца. — Говорил что-то про то, что следует срочно уезжать. Впрочем, он это, наверное, про себя говорил, или вообще просто бредил. Говорю же, у него явно была высокая температура… А может, и голова не в порядке…

— Ну ладно-ладно, милый, не заводись. Пойдем-ка лучше обратно в кроватку. Я тебе массажик сделаю, — ее руки медленно, но настойчиво теребили пуговицу на джинсах, а затем добрались и до ширинки.

Иван снова почувствовал возбуждение. Эта девушка умела творить чудеса. Он резко обернулся, схватил Надежду одной рукой и понес ее обратно в кровать. Он не обратил никакого внимания на сигарету, которую выронил из рук, и которая осталась лежать на полу. Ночью соседи вызвали пожарную команду и, взломав дверь и погасив пламя, пожарные обнаружили два обугленных тела в спальне. А потом уже стало не до этого происшествия, потому что настоящий кошмар только начинался.

— Господин президент…

Настроение с утра у него было препаршивое. Голова раскалывалась. Вчера засиделись с послом Германии на каком-то светском рауте. Ну и как водится, позволили себе немного лишнего. И этого «немного» оказалось даже очень много… В-общем, немецкого посла выносили с раута на руках его персональные телохранители. Сам он пребывал в практически бесчувственном состоянии, лишь изредка поднимая голову и во всеуслышанье начиная заявлять на ломаном русском, что с начала его следует транспортировать в туалет. В конце концов, служба безопасности вняла просьбам посла и его отнесли в уборную, где он благополучно распрощался со всем, что было им употреблено на рауте, но еще не успело перевариться.

Сам же президент, хоть и был под весьма хорошим градусом, не позволил себя транспортировать и добрался до заднего сиденья машины самостоятельно. Дала о себе знать военная выучка. Как-никак в отличие от предыдущего Главы государства, на которого в последние его годы жизни без слез взглянуть было нельзя, он был военным с многолетним стажем. Афганистан, затем Западная Группа Войск в последние годы ее существования, служба госбезопасности, контрразведка… Да и спортом он занимался, пока был молодым, весьма активно, что подтверждал черный пояс по одному из восточных единоборств.

Заняв пост президента страны, он не стал громко заявлять о мерах по улучшению жизни ее граждан, не стал и угрожать распустить кабинет министров, которые казались ему лишь стаей нахлебников, устроивших пир во время чумы. Однако тихой сапой пробивался к своим целям, постепенно окружая себя верными друзьями и просто преданными людьми. Уже и партия, которая его выдвигала в президенты, подумывала о скором покусывании локтей, потому что не он получился партийной марионеткой в отличие от предыдущего. Это партия, скорее, попала под его железную руку.

Он поймал себя на мысли, что сидит в своем кабинете, куда его, по его же распоряжению, отвез вчера водитель. Домой президент не поехал, позвонив жене и предупредив, чтоб она его не ожидала в скором времени. Супруга прекрасно его поняла и просто пожелала спокойной ночи. Вот уж о чем он никогда в жизни не пожалел, так это о том, что когда-то ему хватило смелости пригласить эту девушку на свидание. Он был простым курсантом военного училища, а она — дочкой какого-то известного деятеля. Однако она неожиданно для него согласилась. Уже через два месяца они поженились. А потом был Афган, где он провел без малого три года. И все эти три года получал письма от своей молодой супруги с обещанием дождаться и с заверениями в вечной любви. После Афгана он был переброшен в Восточную Германию, где успел стать свидетелем расформирования ЗГВ. Почти год они с женой прожили в Германской Демократической Республике, а потом вернулись на родину и обнаружили, что государства, из которого они когда-то уехали, больше нет, что некогда мощный союз пятнадцати республик превратился в пятнадцать разрозненных стран, каждая из которых считала себя преемником старого Союза и провозглашала себя как минимум державой, стремясь при этом еще и урвать для себя кусок от прежнего единого могущества. В это время будущему президенту удалось окунуться в политику. Годы шли, он поднимался по карьерной лестнице, ни разу не оступившись, и однажды прежний президент вызвал его к себе и сказал, что не будет досиживать свой срок и что хочет назначить его на свое место до очередных выборов. Так и случилось. А вскоре он выиграл выборы и избавился от приставки «исполняющий обязанности». Затем бывшего президента не стало, но к тому времени молодой президент уже смог обзавестись кругом преданных людей и не слишком переживал за свое местонахождение в президентском кресле.

Он очнулся от раздумий и покрутил головой. И в который раз уже обнаружил, что сидит в своем кабинете, а аппарат внутренней связи на столе разрывается от вызовов. Он брезгливо поморщился — у него иногда появлялось ощущение, что его ближайшие подчиненные вообще никогда не отдыхают и их первостепенной задачей является постоянное нарушение спокойствия президента, его постоянная загруженность работой. Он нажал на кнопку переговорного устройства:

— Арсений.

— Да, господин президент, — голос его помощника всегда был весел и бодр, а вот сегодня почему-то в нем присутствовала легкая хрипотца.

— Как себя чувствует немецкий посол?

— Мы связывались с посольством Германии с утра. Там сказали, что посол не вышел на работу, сославшись на плохое самочувствие. Он им сказал, что простудился, — легкий приступ кашля прервал слова помощника.

— Простудился он, — пробормотал президент чуть слышно, обращаясь скорее к себе, чем к невидимому собеседнику. — Пить меньше надо…

— Господин президент…

— Да, я слушаю.

— У нас появилась проблема.

— Что-то серьезное?

— Боюсь, что так, господин президент. С нами вышел на связь экстренный отдел службы безопасности…

— Что случилось? — президент весь внутренне напрягся. Эти ребята не стали бы выходить на связь просто, чтобы спросить о погоде. Вероятно, случилось что-то весьма плохое.

— Они не смогли связаться с базой во Владимирской области…. В течение двух дней…

Президент прекрасно знал, о какой именно базе идет речь. Она функционировала еще в советское время, в самую горячую пору гонки вооружений, когда великие умы двух супердержав были заняты придумыванием не только ядерного, но и бактериологического оружия. Вот и на этой базе не так уж давно по меркам мировой истории придумали какой-то чудовищный вирус, смертность от которого была практически стопроцентной. Эти мысли за долю секунды пронеслись у него над головой. Думал и реагировал он быстро.

— Группу зачистки уже направили?

— Вчера, господин президент. Там больше нечего зачищать…

— Черт! — он редко позволял себе ругаться в присутствии подчиненных, но сейчас был особый случай. — Моей жене звонили?

— Ваши жена и дети будут ждать вас в аэропорту. Ваш самолет уже готов к отлету.

— Хорошо, — президент выключил аппарат внутренней связи и прошептал, уже обращаясь к самому себе, — только есть ли смысл…

Он сложил руки под подбородком и стал смотреть в одну точку на стене. Маятник старинных часов в углу кабинета пробил десять часов утра.

Она очнулась на полу, дрожа всем телом то ли от холода, то ли от ужаса. Ей было страшно вспоминать вчерашний день, и уж тем более страшно было вспоминать последовавшую за этим ночь. А все потому, что Маринке просто захотелось пойти «потусить». Сходили. Теперь ее подруга была мертва, а она сама находилась непонятно где, лежала на полу с рукой, пристегнутой наручниками к батарее.

Вчерашний день начинался совсем неплохо. Она сидела дома перед компьютером, уйдя с головой в общение в одной из этих социальных сетей, что во множестве развелись в интернете в последние годы. Катя даже не сразу поняла, что мама зовет ее к телефону. Ее интернет-собеседником был молодой человек, с которым она еще даже не встречалась, но общалась с ним в сети уже пару месяцев. Ей очень нравилась его фотография, сделанная на пляже, где он позировал в одних плавках, демонстрируя объективу фотоаппарата свою красивую мускулистую загорелую фигуру и улыбку в тридцать два белоснежных зуба. Хотя подруги говорили ей, что, скорее всего ее приятель просто хорошо разбирается в фотошопе, либо взял себе чужую фотографию, Кате хотелось верить в то, что фото настоящее, что этот молодой человек, вовсе не выдумка профессионального фотошоп-дизайнера, а самый настоящий, и что ему также приятно общаться с ней, как и ей с ним. Она была полностью поглощена этим общением, когда в ее комнату тихо зашла мама.

— Катюша, тебя к телефону, — ее мама всегда ходила так тихо, что в этот раз звук голоса у нее над плечом заставил Катю подпрыгнуть на стуле от неожиданности.

— Мама! Что ж ты меня так пугаешь.

— Извини, дорогая. Так ты подойдешь к телефону?

— А кто там?

— Твоя Маринка.

Мама могла не продолжать. Опять ее подруге скучно, и она снова куда-нибудь собралась ее приглашать. Они часто проводили вечера выходных дней в ночных клубах, где Марина постоянно хотела подцепить себе парня. Впрочем, иногда ей это удавалось, однако вскоре она заявляла, что ее новый избранник вовсе ей не подходит, что у него только одно на уме, и все в таком же духе. Катя никогда не понимала этого стремления подруги заполучить себе жениха, посещая дискотеки в ночном клубе. Сама она была убеждена в том, что на таких «мероприятиях» сложно найти подходящую кандидатуру, и что туда, собственно говоря, и ходят только те, кому, выражаясь Маринкиными же словами, «нужно только одно». Но ведь они были подругами, и Екатерина не могла отказать Марине, а потому ходила на дискотеки вместе с ней, не получая, однако, того же удовольствия, что и подружка. А потому, стиснув зубы, посещала с ней ночные клубы, слушая эту, на ее взгляд, абсолютно бессмысленную музыку, которую она искренне считала «долбежкой по мозгам».

Но вчера все было по-другому. Они договорились с подругой пойти в очередной раз в ночной клуб на дискотеку, которая в результате Катю приятно удивила. Она была в стиле 80-х годов прошлого века и явно с романтической направленностью. Марина взяла им по коктейлю, и они, вдоволь натанцевавшись, сидели за своим столиком, когда к ним подошел симпатичный парень и пригласил Марину на медленный танец. У той был такой неожиданно обалдевший вид, что Катя громко рассмеялась, и ей прошлось притвориться, что она закашлялась. Когда танец закончился, парень проводил Марину до их столика, и подруга сказала Кате, что их пригласили на ночную прогулку по городу. В любой другой день она бы обязательно отказалась. В этот раз внутренний голос тоже советовал ей отказаться, но, неизвестно почему, она решила согласиться. Может всего лишь для того, чтоб сделать подруге приятное. Под конец дискотеки парень, пригласивший Марину на танец, представившийся Вадимом, и его друг, назвавшийся Кириллом, уже сидели за одним столиком с девушками и в два голоса разрисовывали девчатам прелести ночной прогулки. Те уже развесили уши (даже внутренний голос Екатерины умолк, вытесненный некоторым количеством алкоголя — Вадим явно расщедрился и успел к тому времени еще пару раз угостить девушек коктейлями) и не возражали. Звучало это все до безобразия романтично: и огни столицы, отражавшиеся в Москве-реке, и Воробьевы горы с их парком и беседками, казалось бы, созданными для того, чтобы уединяться там…

На деле все оказалось гораздо прозаичнее. До ужаса прозаично. Как только они вышли из клуба, подъехал большой черный «Мерседес», в который девушек буквально втолкнули. Прекрасные принцы моментально превратились в злобных троллей. Несмотря на жару, окна в машине были плотно закрыты и затемнены настолько, что даже изнутри практически ничего не было видно. Кроме двух их новых знакомых за рулем «Мерседеса» был еще один парень, но он всю дорогу молчал и представляться, видимо, не собирался. Машина ехала довольно долго, несколько раз поворачивала, может, меняя направление, а может, просто чтобы сбить девушек с толку, чтобы они не смогли определить, куда их везли.

Катя не смогла бы сказать, как ее подруге удалось на огромной скорости открыть дверцу машины и почти выпрыгнуть. Она вполне могла разбиться, выпрыгнув на такой скорости, но получилось еще хуже для нее. Вадим (а может быть, Кирилл — она запомнила только имена и не могла бы сказать, к кому из них какое относится) успел схватить девушку за лодыжку. Девушка неловко развернулась, пнув при этом парня каблуком. Ему еще повезло, что шпилька попала в лоб, а не в глаз. Но при этом Марина выпала из машины на скорости больше ста километров в час (намного больше) на дорогу вниз головой. Катя была практически уверена, что подруга разбилась насмерть. Это только в кино герои могли так выпрыгивать из машины и не получать даже ссадин от падения. Так она осталась в машине одна с тремя парнями. И для нее самое плохое только начиналось. Судя по всему, за МКАД они не выезжали, однако отъехали довольно далеко от центра. Один из парней попытался изнасиловать девушку уже в машине, но его приятель его остановил, что-то яростно прошептав на ухо. Тот как-то сразу осунулся и угомонился.

Когда они приехали, Вадим (наверное, это был все-таки он) помог Кате выбраться из машины, но сразу упер ей в бок пистолет, предупредив, что кричать не стоит. Самое обидное для нее было то, что со стороны все выглядело, будто три парня просто сняли где-то в городе девочку и ведут ее развлекаться.

Впрочем, они-то действительно развлекались, а вот для Екатерины ночь превратилась в сущий кошмар. Они поднялись в квартиру на четвертом этаже. Катя была в состоянии шока и ничего не запоминала. У нее не мелькнуло даже мысли, что ей это, быть может, пригодится. Она просто шла, покорно понурив голову, как на бойню.

В квартире для нее начался ад. Ее привели в комнату с одним окном, закрытым жалюзи, в которой не было никакой мебели, кроме торшера в углу и дырявой подстилки рядом с батареей. Ее насильно заставили сделать несколько глотков из бутылки водки. Кто-то из подонков даже пошутил под довольный гогот остальных, что так ей самой будет веселее. А затем эти звери насиловали ее. Они брали ее силой раз за разом то по-одному, то по двое, то сразу все втроем. Вещи с нее сорвали грубо, оставив только мини-юбку, которую она одела на дискотеку. Может, это их сильнее заводило. Все остальные ее вещи валялись в углу и явно больше не были пригодны к ношению.

А насилие продолжалось, и конца и края этому не было видно. А еще хуже было то, что один из них распускал руки, и вскоре у Кати был разбит нос, и в кровоподтеках было все лицо. Они брали ее прямо на полу, наплевав на средства индивидуальной защиты. Кате оставалось надеяться, что ее ангел-хранитель не совсем отвернулся от нее, и никто из троих ублюдков не был ВИЧ-инфицирован. Хотя и не удивилась бы, если бы оказалось и так. Впрочем, она уже мысленно простилась с жизнью, так как не сомневалась, что ее убьют. Она забыла, что была когда-то (прошлый вечер, ей казалось, был в прошлой жизни) прилежной студенткой, забыла о парне с красивым телом и белоснежной улыбкой, с которым она переписывалась, забыла обо всем, что было до сегодняшней ночи. Ей хотелось только, чтоб насилие поскорее закончилось. Ее рыдания и крики боли только еще больше распаляли парней, в тех местах, куда ее насиловали, уже была не просто боль, там царила настоящая агония, все горело огнем, но эти звери в человеческом обличье и не собирались останавливаться. Наконец, когда кровь у нее уже текла отовсюду, а не только из разбитого носа, они угомонились. Все трое вышли из комнаты и в замке дважды провернулся ключ. А Катя осталась лежать на полу, сотрясаемая рыданиями, пережившая зверское надругательство над собой и мечтавшая только о смерти, которая представлялась ей сейчас весьма милосердным финалом трагедии. Сама не заметив, она погрузилась в пучины забытья.

А сейчас она сидела на полу и не верила, что с ней могло произойти подобное. Да, в современных криминальных сериалах, которые она смотрела (не всегда ж смотреть только «Династию» или «Возвращение в Эдем»), были такие случаи, когда девушек ловили на улицах, запихивали в машины и потом этих несчастных жертв насилия находили где-нибудь в лесу сотрудники правоохранительных органах, занимавшиеся розыском пропавших девушек по заявлению родителей. Но чтобы это произошло именно с ней, в это она поверить не могла. Однако агония в промежности, сменившаяся тупой ноющей болью свидетельствовала о том, что прошлая ночь ей вовсе не привиделась. Кровотечение, правда, остановилось, видимо повреждения оказались не настолько серьезными, как Катя боялась, только придя в себя. Хоть один маленький плюс, вознесем хвалу Господу. Она мрачно усмехнулась, и осознание того, что она может улыбаться, пусть даже иронично, придало ей силы. Она уже хотела попытаться встать на ноги, но тут же со стоном рухнула обратно, пребольно ударившись плечом о батарею, и вспомнила, что она прикована к этой самой батарее наручниками. Катя прислушалась, но из-за двери не доносилось ни звука. Хотя нет, ей показалось, что кто-то кашлянул, словно поперхнувшись чем-то. Звук слышался словно издалека, и Катя решила, что стены ее комнаты со звукоизоляцией. А это значило только одно: все ее попытки закричать и позвать на помощь были заранее обречены на неудачу. Стоило сосредоточиться и подумать, что же в данной ситуации она сможет сделать. Внутренний голос ехидно пропищал у нее в сознании, что ничего она не сделает, и надо было слушать его прошлым вечером. Так нет же, им с Мариной захотелось «потусить». Вот какая замечательная «тусовка» получилась в результате. А все ее непоседливая подруга. Катя внезапно подумала о том, что никогда больше не сможет ни поговорить с Мариной, ни сходить с ней в кино, ни посидеть на диване, тесно прижавшись, практически обнявшись, смотря какой-нибудь фильм ужасов и чувствуя учащенное сердцебиение друг друга. Она подумала, что тело Марины может быть еще и не нашли, и оно так и лежит где-нибудь на дороге. Ей было невдомек, что, проснувшись незадолго до рассвета с ужасной головной болью и странно осипшим голосом, Вадим разбудил приятелей, и они съездили обратно, нашли тело Катиной подруги и отвезли его в лес, прикрыв опавшими листьями. Теперь только случайный грибник мог бы наткнуться на него, отправившись в лес за грибами и столкнувшись с такой страшной «находкой». Сначала у парней была мысль еще и Катю отвезти туда же, но что-то их остановило. Быть может, это была мысль, что они смогут продолжить свои «развлечения» с девушкой следующей ночью… Они разъехались по домам, чувствуя странную слабость во всем теле и боль в горле, и улеглись спать. Никому из них даже не пришло в голову, что каждый из них троих чувствует себя заболевшим, потому что ни у одного из них не было привычки рассказывать другим о своем самочувствии. А если бы они выяснили, что все трое чувствуют себя больными, наверняка у каждого мелькнула бы мысль, что это очень странно, что все трое заболели ОДНОВРЕМЕННО. И Москва была слишком большим городом, чтобы обращать внимание на машины «скорой помощи», периодически встречавшиеся им по пути.

Ребенок снова, не переставая, кричал. От натуги личико дочери Дениса снова было пунцовым. У него у самого от этого крика в ушах стоял постоянный звон. Он уже готов был лезть на стенку. Полтора часа назад Ольга все-таки сумела дозвониться доктору, и диспетчер обещал, что пришлет врача как можно быстрее. Этот период времени, в обычный день, пролетевший бы очень быстро, теперь тянулся издевательски медленно, секунда за секундой. Денис ходил из угла в угол и не находил себе места. Жену он полчаса назад чуть ли не силком уложил в постель — у Ольги вдруг тоже резко подскочила температура. Ее муж подумал, что это стало результатом волнения — маленький ребенок сильно болел, и со стороны молодой матери было вполне естественно сильно переживать, может и до повышения температуры. А вот сопоставить одно с другим он не мог. Все мысли Дениса были заняты предстоящим визитом врача. Что он мог сказать? А если врач скажет, что дочку необходимо госпитализировать?

У малыша тем временем мокрота отходила не переставая. Лизонька кашляла, не переставая, а когда не кашляла, кричала. Вся наволочка в детской кроватке была насквозь мокрой от слез. Денис просто метался по комнате, подходя к кроватке, задерживая взгляд полный жалости и испуга на дочери, а затем шел в противоположную сторону и смотрел на часы, на которых даже секундная стрелка, казалось, замерла на месте. У него в душе начало расти дикое желание подойти к часам, снять их со стены и об ту же стену с размаху расколошматить. Но, во-первых, он боялся напугать грохотом жену, а во-вторых, его внутренний голос, по крайней мере, его здравомыслящая часть, услужливо подсказывал ему, что это не приблизит приход врача ни на секунду. Если б было по-другому, он бы так и сделал, совершенно не задумываясь. С кровати донесся слабый стон, и внимание Дениса тут же переключилось на жену. Утром она выглядела несравненно лучше. Даже когда она стояла у телефона и терпеливо ждала, пока на другом конце соизволят снять трубку, она выглядела лучше. Теперь же лицо у нее было белее мела. А донесшийся до него с кровати голос жены он даже сразу не узнал, так сильно он осип.

— Денис, принеси, пожалуйста, стакан воды — в горле пересохло.

— Конечно, дорогая.

Он метнулся на кухню и, пока наполнял стакан водой из-под крана, обратил пристальное внимание, как сильно у него дрожат руки. Стакан в руке буквально ходил ходуном, как у старого алкаша, который такой же дрожащей рукой тянется к бутылке пива с утра, чтобы опохмелиться. Он поставил стакан на стол, поднес руку ближе к глазам и внимательно посмотрел. Действительно, и пальцы на руке, и сама ладонь дрожали мелкой дрожью. Денис решил, что это, скорее всего, тоже из-за нервов. Сначала маленькая дочка, теперь еще жена. Он подумал о том, что может произойти, если состояние обеих ухудшится, и по коже его пробежал озноб. Денис выбросил из головы мрачные мысли и со стаканом в руке подошел к жене, протянув ей его дрожащей рукой. Впрочем, в ее теперешнем состоянии она не обратила на это никакого внимания. Ольга попыталась приподняться, чтобы выпить воду, и со стоном рухнула обратно на подушку. Однако сделала над собой еще одно усилие, и на этот раз ей удалось подняться, а Денис моментально подоткнул ей вторую подушку под поясницу, чтоб удобно было сидеть. Она поднесла стакан к губам и попыталась отпить, однако на первом же глотке поперхнулась и закашлялась. Приступ кашля продолжался не меньше минуты. Наконец, ей удалось остановиться, и она протянула стакан мужу.

— Нет, Ден, спасибо. Не могу пить. Очень больно глотать.

— Потерпи, солнышко, скоро врач приедет, заодно и тебя посмотрит.

— А чего меня смотреть? Я вроде бы нормально себя чувствую, только горло болит, но это же не впервые в жизни, справлюсь, — она попыталась спустить ноги с кровати на пол, но так и не смогла на них встать, пошатнувшись и усевшись обратно. — Какая жуть. Голова кружится. Что со мной?! — вдруг выкрикнула она со слезами в голосе. — Я же с утра нормально себя чувствовала.

— Успокойся, родная, сейчас доктор приедет… — он не знал, что еще сказать, чтоб хотя бы попытаться успокоить свою супругу, поэтому не в первый раз уже просто сказал про доктора.

Он в который раз подошел к кроватке дочери и заглянул в нее. Он вдруг заметил, что детский плач смолк. Лиза мирно посапывала, видимо, организм девочки включил собственные защитные механизмы и погрузил своего крохотного обладателя в сон. Кашель во сне ее не мучил, но вот хрипела она довольно сильно, и хрипы эти шли уже практически из самых легких. Видимо, они с женой где-то недоглядели, и ребенка просто просквозило. Это было серьезно, но далеко не так опасно, как казалось рано утром, и Денис немного успокоился. А тут и из прихожей донеслась мелодичная трель дверного звонка.

Он, не глядя в глазок, распахнул входную дверь. На пороге, сжимая чемоданчик с красным крестом на боку, стоял довольно молодой мужчина, едва ли старше самого Дениса. Особенно подчеркивали его молодость элегантные тонкие усики, которые он, видимо, отращивал, преследуя абсолютно противоположную цель. А в остальном доктор заслуживал того, чтоб на него могли засмотреться некоторые (да чего уж там, многие) юные особы. Высокий, без тени сутулости, довольно широкий в плечах, с коротко стриженными, но густыми волосами. Денис поймал себя на мысли, что этому молодому врачу не хватает очков, как неизменного атрибута людей его специальности. Темные очки он видел, сейчас они немного оттопыривали карман докторского халата — он, вероятно, их снял, когда подошел к подъезду. Видимо очки для улучшения зрения молодому врачу еще не требовались.

— Вы меня впустите, — доктор слегка кашлянул, но это был кашель ради того, чтобы привлечь внимание, а не признак болезни, — или мне тут до вечера стоять? У меня достаточно вызовов и без вашего…

В его голосе не было ни капли злости, он был ровным и спокойным. Денис себя поймал на мысли, что этот доктор, вероятно, объявляет о смерти пациента родственникам умершего таким же ровным и спокойным голосом, без малейшего признака эмоций. Он посторонился, и врач, войдя в квартиру, сразу застыл в ожидании, когда хозяин запрет дверь и покажет ему, куда идти. Денис проводил его в комнату и показал на жену, вид которой, на его взгляд, еще больше ухудшился, и на детскую кроватку, где спокойно спала Лиза. Врач подошел к кроватке, глянул, осторожным движением, чтобы не разбудить ребенка, пощупал у девочки на шее лимфоузлы, а затем, достав из кармана блокнот, что-то туда записал своим традиционно неразборчивым медицинским почерком. Денис всегда был убежден, что врачей специально обучают такому непонятному почерку, чтобы пациенты не могли прочитать, что же им доктор написал. Затем молодой доктор переместился к кровати, на которой лежала Ольга, положил ей руку на лоб, определяя температуру, а затем так же, как и у ребенка, проверил лимфоузлы на шее. При этом прикосновении, Денис это видел, Ольга поморщилась, видимо, нажатие на воспаленный лимфоузел причиняло ей боль. Хотя он отлично видел, что врач наживал так же осторожно, как и перед этим, стоя у детской кроватки и стараясь не разбудить ребенка. Если от кроватки Лизы врач отошел с довольно мрачным видом, то теперь у него еще и брови сошлись к переносице, придав ему одновременно и забавный, и грозный вид. Учитывая, что забавного в данных обстоятельствах ничего не было, молодой отец семейства внутренне напрягся. Он снова достал свой блокнот и что-то там так же неразборчиво, как и прежде, накарябал. Денису надоело просто стоять над душой и молча переживать. Он приблизился к врачу.

— Доктор, ну что скажете?

Тот повернулся к нему, и Денис ужаснулся: в глазах молодого врача он прочел абсолютное непонимание ситуации. Это было хуже всего. Он просто не знал, в чем дело.

— Что вам сказать… — наконец, решился он. — Вы не поверите, но только за сегодняшний день у меня уже восьмой выезд по вызову, и у всех приблизительно одинаковые симптомы. Различия минимальны. Кто-то мучается кашлем, от которого его едва не выворачивает наизнанку. У кого-то очень резко подскакивает температура тела. У кого-то из легких доносятся жуткие звуки. И все непонятно каким образом заболели. На улице последнюю неделю стояла солнечная погода, да, черт возьми, настоящая жара. Я еще понимаю, что кого-то могло продуть под кондиционером. Но лишь у одного из пациентов я видел сплит-систему. Остальные непонятно где подцепили заразу. И все похожи в одном — все почувствовали себя плохо с утра.

— Но моя жена себя нормально с утра чувствовала, — Дениса начинала уже злить манера доктора начинать издалека. Ему-то нужно было руководство к действию, и чем быстрее, тем лучше. — Мы проснулись почти одновременно. Нас Лиза разбудила, она так жутко плакала…

— А вы себя как чувствуете? — от его внимания не укрылось, как внимательно посмотрел на него врач, словно именно его обвинял, непонятно в чем, и пытался его вывести на чистую воду. — Боль в горле? Головокружение? Затрудненное дыхание?

— Доктор, я чувствую себя так, будто смогу прямо сейчас добежать отсюда до Китайской стены и еще по ней пробежаться туда и обратно.

— Думаю, не стоит проверять на практике. Я поверю вам на слово.

— Так что с моими родными, доктор?

— Как вам сказать… Я, прежде всего не хочу, чтоб вы впадали в панику. У обеих воспаленное горло. У обеих температура очень высокая, и мне не надо ставить им градусник, для того чтобы проверить это. Достаточно потрогать лоб рукой. Думаю, если я их послушаю стетоскопом, получу примерно одинаковые результаты, а потому не хочу тратить ни ваше, ни мое время.

— Так что теперь делать?

— Прежде всего, не впадать в отчаяние. Есть два варианта, которые я вам могу предложить не для очистки совести, а из искреннего желания вам помочь. Я могу сейчас сделать укол вашей жене, чтобы понизить температуру и попытаться как-то сбить температуру у ребенка. Но если жар возобновится, далеко не факт, что вы успеете даже дозвониться нам, прежде чем их потеряете, — видя, как у Дениса округлились от ужаса глаза, врач поднял обе руки, словно сдаваясь в плен. — Я всего лишь пытаюсь отталкиваться от наихудшего варианта развития событий, чтоб, в случае чего, подобное не стало для вас шокирующим сюрпризом.

— Я понял, доктор, — Денис уже был в шоке и готов был согласиться на любое предложение врача, лишь бы спасти жену и ребенка. — Вы говорили о двух вариантах…

— Да. Сейчас мы забираем обеих с собой и везем их в городскую больницу. По крайней мере, там они будут под постоянным наблюдением врача. Учитывая обстоятельства… В-общем, мы не будем разделять ваших жену и дочь, а положим обеих в одной палате. У вас пять минут, чтоб собрать все необходимое. Я подожду вас здесь.

Денис рванулся к шкафу и стал собирать вещи своим родным в больницу. В первую очередь в пакет было упаковано постельное белье, за ними настала очередь одежды для жены и дочери. Вскоре большой капроновый мешок был наполнен под завязку. Денис подошел к жене:

— Солнышко, ты как?

— Вроде бы живая, — она открыла глаза и попыталась оглядеться. — Только горло сильно болит. Доктор был? Я, кажется, задремала…

— Доктор в прихожей, ждет нас.

— Зачем?

— Вас положат в больницу. Врач сказал, что так будет лучше.

— Что? В больницу? С Лизой что-то серьезное?

— Не знаю. Врач не говорит ничего конкретного. Но он посоветовал вас обеих госпитализировать, в клинике вы постоянно будете под присмотром медиков. Ты сама идти сможешь?

— Не знаю… Может быть, если ты меня поддержишь.

— Ладно, одевайся. Давай, я тебе помогу.

Через десять минут все четверо вышли из квартиры. Ольга медленно-медленно шла, словно по минному полю, поддерживаемая под руку молодым врачом. Следом шел Денис, неся на руках спящую Лизу. Дверь за ними закрылась, и в замке дважды повернулся ключ.

Ирина очнулась от странного дремотного состояния, в котором пребывала последние пару часов. Ей показалось, что она слышала стон из комнаты, где спал ее муж. Она долго бродили по коридорам своего бессмысленного сна, не понятно, что разыскивая. Или непонятно кого. Вокруг было темно, и Ирина вынуждена была двигаться, вытянув руки вперед, ожидая каждое мгновение наткнуться на невидимую преграду. Однако еще страшнее для нее было заблудиться и остаться здесь навсегда. В этих темных закоулках эхо далеко разносило звук ее шагов. Где-то вдалеке слышались стоны. Стонал явно мужчина, хотя эхо спокойно могло исказить и сам звук, да и расстояние, с которого звук мог дойти до ее слуха. Наконец, Ирина поняла, что звук этот вовсе не из ее сновидения. Кто-то стонал наяву. Она вскинула голову, сбрасывая с себя последние остатки дремотного состояния, в которое она погрузилась, перенервничав с утра, и обнаружила себя все в том же кресле в гостиной с так и не открытой книгой на коленях.

Стон доносился из спальни. Пару часов назад она проверяла состояние своего мужа. Николай спокойно спал, лежа на спине, температура у него немного, но понизилась, и его жене даже показалось, что хрипы из груди стали звучать немного тише. Преисполненная надежды, что, быть может, эта болезнь, кроме того, что она быстро начиналась, еще и быстро заканчивалась, Ирина тихо вышла из комнаты и устроилась в гостиной. Там всегда, она, правда, не знала, почему, было немного прохладнее. И очень часто проводила там время с книжкой в руках, погрузившись в страсти, бушующие на страницах ее любимых произведений…

Стон повторился. На Ирину повеяло неясной, и оттого еще более пугающей, жутью. Теперь она была уверена, что стонет ее муж. Однако она, словно оцепенела и не могла подняться с кресла, чтобы пойти в комнату. Страх сковал ее сердце ледяными когтями. Она ведь была несколько часов назад практически уверена, что его болезнь была краткосрочной и уже начала отпускать его, видя удивительно умиротворенное выражение, написанное на его лице. Однако Ирина все же смогла побороть свой непонятно откуда взявшийся страх, встала и медленно направилась в спальню.

Глазам ее предстало зрелище, от которого она пришла в еще больший ужас. Николай уже не лежал спокойно на постели. Тело его выгнулось дугой, а руками он сжимал собственное горло, как будто хотел вырвать причину своих страданий. Глаза его были широко открыты, и в них стоял ужас и еще отчаяние. Внезапно он выпрямился и воздел руки к потолку. Это выглядело ужасно. Ее муж словно взывал к кому-то там наверху, прося освободить его от ужасающей боли, сжигавшей его изнутри. Ирина уже готова была сорваться с места, чтобы схватить телефон и звонить в больницу, но что-то ее удержало на месте.

Наконец, руки Николая бессильно упали вдоль туловища, и он вроде бы успокоился. Со стороны это выглядело так, словно он снова заснул. Но страхи с новой силой захлестнули его жену. Она тихо подошла, практически подкралась к кровати и вгляделась в лицо Николая. Оно снова казалось спокойным, как лицо спящего человека. Она протянула к нему руку и потрогала лоб: он был горячим, но начинал остывать.

— Коля…

Ответа не было. Ирина схватила его за пугающе холодную руку и начала ее трясти. Реакции не было. Она уже чувствовала не просто страх. Ужас электрическим разрядом пронзил ее нервные окончания.

— Коля, проснись, пожалуйста.

Мужчина спокойно лежал на кровати без единого движения. Она перевела взгляд на его грудную клетку и не увидела, как она ритмично поднимается и опускается в такт его дыханию. Набравшись смелости, она положила указательный и средний пальцы на его сонную артерию — пульса не было. Николай был мертв.

— Коля… — ее поразил собственный шепот, как будто она боялась, что их разговор кто-то может подслушать. — ты же мне обещал…

Ее муж действительно несколько часов назад ей обещал, что все будет в порядке, что его болезнь — это обычная простуда, и не стоит уделять ей такое внимание. А теперь он лежал на своей кровати и не дышал, и пульса у него не было. Крепкий мужчина в расцвете лет. Можно даже сказать, еще совсем молодой парень. В двадцать восемь жизнь ведь только начиналась. Они уже подумывали о том, чтобы завести ребенка, чтоб их семья приняла, наконец, ту завершенную форму, когда есть любящие друг друга супруги, есть ребенок, есть друзья, которые могли бы их постоянно навещать. В будущем дружили бы и их дети, пошли бы в одну школу. Если бы и у тех, и у других были бы сыновья, может они бы напоминали самих Николая с его другом Толиком, какими они были в детстве. Такая дружба тоже была бы сродни преемственности поколений… Она вспоминала сейчас их совместное прошлое. Вспоминала, как в тот день, казалось, что это было в другой жизни, когда он пригласил ее в первый раз на свидание, она испугалась, думая, что это лишь издевка с его стороны. Вспомнила, как Николай пришел к ней домой с цветами и, встав на одно колено, сделал ей предложение, доведя этим ее родителей до полуобморочного состояния. Вспоминала день их с Николаем свадьбы, прекрасный солнечный день, когда Анатолий, бывший его свидетелем, раз за разом выпивал за здоровье молодых, но совсем не пьянел, словно алкоголь в тот день потерял для него свою силу. Вспоминала, как она сидела в кресле, погруженная в чтение очередного детектива, но при этом постоянно ловя себя на мысли, что прислушивается, не доносятся ли еще с лестничной клетки шаги ее любимого человека, возвращающегося с работы в ожидании объятий своей любимой жены. Вспоминала, как они с мужем иногда сидели в обнимку на ее любимом кресле и строили планы счастливой жизни. Особенно хорошо было так сидеть, когда за окном выл ветер, и ярилась метель. Им это все не мешало чувствовать себя самыми счастливыми супругами во всем мире. Им обоим было тепло от осознания того, что самый близкий человек рядом, сжат в объятиях, и ничто их не сможет разлучить, никогда. Вспоминала она также и о том, что в последние несколько месяцев они с Николаем уже несколько раз серьезно обсуждали идею завести ребенка, и он соглашался с ней, что это было бы просто чудесно.

Но теперь все мечты рассыпались, разбились как тонкий хрусталь, на тысячи, а может быть даже миллионы, мелких осколков. Оказались уничтожены непонятной болезнью с простудными симптомами, которая свела здорового и крепкого мужчину в могилу всего лишь за несколько часов.

Ирина закричала, вцепившись руками себе в волосы. Крик в пустой комнате звучал оглушительно громко, но она не останавливалась. Ей хотелось кричать, пока голосовые связки не лопнут, не выдержав нагрузки, кричать, пока она не сойдет с ума от боли, которая словно ржавая пила распиливала ее сердце на части. Крик вознесся к потолку комнаты и рухнул обратно, придавив ее осознанием случившегося. Она потеряла сознание и упала в обморок.

Ребенка в больницу доставить не успели. Хотя водитель «скорой» мчался, очень часто превышая скорость и игнорируя запрещающие сигналы светофора, включив сирену, лавируя между машинами с мастерством высококлассного гонщика «Формулы 1» (в такие минуты он и представлял себя за рулем болида, блистающего на солнце своей совершенной обтекаемой формой где-нибудь на трассе в Монако), они не успели. Маленькая Лиза проснулась, попыталась заплакать, но плач перешел в кашель. Она поперхнулась, сделала резкий вдох, ее грудная клетка поднялась, опустилась… и больше не поднималась. Врач посмотрел на нее, пощупал пульс и со вздохом накрыл маленькое тельце невинного ребенка белой простыней, сосредоточившись на матери. Денис сделал попытку приблизиться к дочери, но остановился, когда врач мрачно покачал головой. Тогда он отвернулся и часто задышал, борясь с подступившими слезами. Но слезы все-таки нашли выход и прочертили две сверкающие в свете медицинских аппаратов дорожки на его лице. Он не заметил, что жена пришла в себя, увидела укрытое с головой тельце своей дочурки, в котором уже не было жизни, попыталась приподняться, но упала обратно на кушетку и потеряла сознание. Врач обернулся к водителю и сказал тому немного сбавить скорость и выключить сирену. Состояние женщины у него не вызывало серьезных опасений в данный момент, а ребенка спасти не удалось. Он снова посмотрел на тело маленькой девочки. В глазах у него стояли слезы.

Антон Ковалев с детства хотел стать нейрохирургом. Чем-то его привлекала эта невероятно сложная профессия. Друзья и родители в один голос отговаривали его поступать в медицинский университет, но он принял решение и не отступался от него. Со школы у него была ярко выраженная склонность к иностранным языкам. В детстве с родителями они прожили несколько лет в Польше, когда отца перевели туда по делам фирмы, в которой он работал. Отец его превосходно разговаривал на английском, и в его работе на зарубежную фирму иных знаний не требовалось. Мать отказывалась учить польский и, посещая магазины, говорила на русском, благо в дружественной славянской стране русский язык был в ходу. А вот маленький Антон уже через месяц мог более или менее сносно говорить с поляками на их родном языке, а уже через два месяца практически свободно общался со своими польскими ровесниками. Не зря, видимо, по мнению лингвистов, мозг ребенка гораздо больше предрасположен к восприятию иностранных языков, нежели у взрослого человека. Уже через полгода, не зная грамматической структуры языка (благо, она не сильно отличалась от родной) Антон ничем не выделялся среди своих сверстников в Польше. И в школе его успеваемость была на том же уровне, как если бы он жил по-прежнему в России.

Они прожили в Польше четыре с половиной года. За это время его отец серьезно поднялся по службе и вернулся с семьей в Россию, став в своем городе главой филиала все той же компании. Антон еще наведывался несколько раз в страну, где прошли несколько лет его детской жизни, но потом вынужден был сосредоточиться на учебе. Делая серьезные успехи в «разгрызании» гранита науки, он особо выделялся в успеваемости по иностранным языкам, практически постоянно общаясь с отцом исключительно по-английски, что безмерно умиляло Петра Романовича. Семейная идиллия длилась до того момента, пока Антон не сказал родителям, что собирается поступать в медицинский. Скандала не было, но он изрядно наслушался от «старшего поколения» нотаций, посвященных тому, насколько сложный путь в жизни он выбирает. Отец его сразу спросил, не легче ли развиваться в том направлении, которое удается ему проще всего. Он имел в виду, естественно, иностранные языки. В-ответ Антон молча удалился в свою комнату, а когда родители уже решили, что он просто решил их проигнорировать, он вошел и так же молча протянул отцу дневник, открытый на последней странице, где выставлялись четвертные отметки. Это было за два года до окончания школы. Петр Романович посмотрел на результаты учебной деятельности сына, закрыл дневник, вернул ему его с улыбкой и больше в семье к вопросу о будущем Антона не возвращались. Отец убедился, что химия и биология у его сына на том же уровне, что и предметы, в которых он, как принято было считать, показывает наилучшую успеваемость. Потому сыну был дан полный карт-бланш на выбор своей дальнейшей специальности. Когда мать в тот вечер попробовала что-то высказать, отец мягко ее остановил, а затем ночью в постели ей рассказал о текущих результатах сына и сказал, что гордится им. Он никогда не хвалил Антона в лицо. Во-первых, считал, что это расхолаживает, и он может его перехвалить, а во-вторых, он был слишком занятым человеком, поднимаясь все выше и выше по карьерной лестнице, и не мог регулярно участвовать в семейной жизни. Антон все прекрасно понимал и не затаивал обиду на отца.

Спустя несколько лет, окончив школу, Ковалев-младший, как иногда с некоторой долей юмора в голосе, называл его отец, с блеском сдал вступительные экзамены в университет. Впоследствии по университету даже ходила байка о том, что сам декан факультета нейрохирургии присутствовал на последнем экзамене, наслушавшись об остальных его результатах. А после экзамена он поднялся из-за стола, за которым сидели экзаменаторы, подошел к Антону, крепко пожал ему руку и вышел из аудитории.

Так нынешний молодой врач «скорой помощи» стал студентом. Несмотря на то, что список поступивших, который вывешивался перед входом в университет, составлялся в алфавитном порядке, фамилия Ковалев была в нем на самом верху. Потому многие, увидев список, хотели с ним познакомиться, заранее представляя его себе этаким заумным парнем с кажущимися огромными за толстенными стеклами очков глазами, вечно не причесанной шевелюрой и в рубашке, застегнутой не на те пуговицы. В самом деле, каким же еще должен был быть, по их мнению, человек, сдавший все вступительные экзамены на «отлично»? В этом Антон их смог разочаровать. Когда на общем собрании факультета, в большой аудитории, где сидели больше ста человек (из которых к последнему курсу должно было остаться чуть больше половины — таковы были суровые условия выживания на невероятно сложном факультете) декан объявил его фамилию, и он поднялся с одного из задних рядом, практически у всех в аудитории было состояние, приближенное к шоковому. Высокий красивый юноша, одетый в обычные джинсы и белую футболку, с внимательным взглядом серых глаз из-под спадавшей на лоб аккуратной челки черных волос, с полным отсутствием заумного выражения на лице и без всяких очков, сразу привлек к себе внимание прекрасной половины факультета. Вскоре на него заглядывались не только его однокурсницы, но даже девушки со старших курсов. Парень с неплохой стройной фигурой, всегда спокойным голосом и пристальным открытым взглядом серых глаз мог заинтересовать кого угодно. Его товарищи по учебе (мужская их часть) очень часто его просто не понимали. По их мнению, он мог менять девушек как перчатки и каждый день появляться в компании новой красотки. Но Антон себе такого никогда не позволял. Он встречался со своей однокурсницей, рядом с которой случайно оказался, когда они несколькими группами отмечали посвящение в студенты. Так получилось в тот момент, что все сидели вперемежку, и, достав из кармана сигарету, Антон повернулся к девушке, сидевшей с ним по соседству, и просто спросил, не будет ли она против, если он закурит. Это было сделано без малейшей показушности, просто вежливый вопрос. Девушку звали Юля, и, когда она повернулась к нему, чтобы ответить, то поняла, что влюбилась. Моментально, с первого взгляда и, как ей тогда показалось, абсолютно для нее безнадежно. По ее мнению, такой парень никогда бы не обратил внимания на такую девушку, как она, обычная студентка, которую можно было назвать симпатичной, но не писаной красавицей. Впрочем, она ошибалась, и уже в тот вечер Антон проводил ее домой и, изрядно смутившись, робко поцеловал на прощанье. С того самого дня они практически не расставались. Их всюду видели вместе. Разве что когда Антон выходил на перемене покурить, он запрещал ей стоять рядом, и уж тем более речи не было о том, чтоб она тоже курила. А в остальных случаях их всегда видели стоявшими в обнимку или прогуливающимися под руку. Завистницы исходили желчью, спрашивая друг друга, что такой парень мог найти в этой девчонке. Даже его приятели его не понимали. Но Антон в ответ на все их вопросы на эту тему лишь пожимал плечами, давая понять, что тема закрыта.

Он никогда не был душой любой компании в прямом смысле этого слова, но и никогда не терялся, сидя где-нибудь в углу. Всегда мог дать в долг, и не требовал возврата сиюминутно. Несмотря на крепкие отношения с Юлей он дружески общался со многими другими девушками, но, ни словом, ни делом никогда не навлекал на себя ее подозрения в неверности. Всегда умел постоять за себя и за своих друзей. Когда однажды к их компании присоединились чьи-то подвыпившие друзья, и один из них довольно нагло стал клеиться к девушке его приятеля, который, непонятно, почему, ничего не предпринимал, чтоб это остановить и разве что в носу не ковырялся с задумчивым видом, Антон взял инициативу на себя. Он предложил нетрезвому парню выйти с ним на свежий воздух. Разговоры за столом стихли, и все в тот момент подумали, что впервые видят своего друга разозленным, ведь он всегда казался таким спокойным. Нетрезвый парень косо посмотрел на него и двинулся к выходу. Антон пошел за ним. Двое явно пьяных приятелей уже собирались последовать за ним, явно предвкушая развлечения, однако перед ними встали несколько человек из группы Антона и намекнули, что им не стоит вмешиваться. Когда через пять минут все-таки все решили выглянуть на улицу, то увидели Антона, стоявшего над поверженным обидчиком его друга. Из повреждений у него был только оторван карман на рубашке. Обидчик же смог подняться на ноги лишь при помощи двух своих приятелей и, злобно глядя на победителя схватки, удалился. А Антон, как ни в чем ни бывало, вернулся в бар, и за ним последовали все остальные. Это был единственный случай, когда его действительно вынудили демонстрировать силу.

С девушкой его они встречались до третьего курса, когда произошел несчастный случай. Юля с подругами и их друзьями отправлялась в кино и звала с собой Антона, но у него как раз случилась большая неприятность — в больницу с сердечным приступом попал его отец. О происшествии с девушкой он узнал, когда ему позвонили на мобильный. Они компанией возвращались из кинотеатра, когда на пешеходную часть вылетел какой-то видимо нетрезвый водитель на «Ниве». Он пытался вывернуть руль, чтоб не врезаться в студентов, но до конца ему этого сделать не удалось. Крылом он задел подругу Юли, та отделалась переломом двух ребер. А вот Юля оказалась как раз на траектории его неконтролируемого заноса. Ее машина сбила со страшной силой. Девушка скончалась на месте от черепно-мозговой травмы, не дождавшись приезда «скорой».

Антон очень долго корил себя за то, что не смог быть в тот вечер рядом с любимой девушкой. Ему не приходила в голову мысль, что и он вряд ли смог бы что-нибудь сделать. Дорога была скользкой, скорость машины была приличной — ничто бы не могло ее спасти, если бы, разве что, сам Господь Бог не решил вмешаться. Но он в том момент, видимо, был занят абсолютно другими делами.

Происшествие наложило на характер Антона серьезный отпечаток. Он стал тихим и замкнутым, после занятий, коротко попрощавшись с друзьями, спешил сразу уйти домой. И он не искал Юле замену. Поговаривали даже, что его несколько раз видели на ее могиле, когда он стоял на коленях у ее надгробия и плакал. Хотя, может быть, это были всего лишь слухи и сплетни.

Преподаватели знали об аварии, которая произошла с их студенткой. Все они без исключения тоже переживали. При этом их переживания были связаны не только с гибелью девушки. Конечно, это было ужасно, что Юля погибла в расцвете лет. Но для них не менее ужасным было потерять такого студента как Антон. Он, конечно, продолжал учиться, и результаты его были все теми же. Но он стал с того дня совсем другим. Он больше не спорил с преподавателями, своим спокойным рассудительным голосом доказывая им свою правоту. До того момента он не останавливался перед тем, чтобы показать какому-либо профессору, в чем тот заблуждается, не крича, при этом, до посинения, не стуча по столу кулаком, а лишь оперируя объективными данными. За эту его способность не просто спорить на пустом месте, а уметь доказать свою точку зрения, кто бы перед ним ни стоял, его уважали все, начиная от лаборантов и заканчивая деканом факультета. Но тот человек куда-то пропал. В случае спорной ситуации он начал просто спокойно соглашаться с мнениями преподавателей, вызывая этим первое время лишь недоуменные взгляды последних. Потом все привыкли, и все пошло своим чередом.

Чуть больше чем через год Антона ожидал новый удар. Второй сердечный приступ его отец не смог пережить. Они остались с матерью вдвоем. Надо было зарабатывать деньги, и он устроился на работу в «скорую помощь». В этом его решении сыграла роль еще и его потеря девушки и отца. Правда, вскоре его мама открыла в себе призвание к занятиям бизнесом, и в семье снова воцарился достаток, если не сказать больше, но Антон с работы не ушел, по-прежнему совмещая ее с учебой. Ему нравилось спешить по вызовам, нравилось помогать, когда вокруг больше никто не мог помочь, нравилось возвращать людей из царства мертвых обратно в мир живых. В глубине души он надеялся, что своей работой помогает людям выживать, не дает их родственникам почувствовать ту боль, с которой постоянно жил он сам, боль безвозвратной потери, чувство утраты, пустоты в душе, которую ничем невозможно было заполнить.

Но, начиная с сегодняшнего утра, ему стало казаться, что он заснул, а очнулся в кошмаре. Он слышал из-за стены, сидя в ординаторской, как телефон в больнице уже раскалился от постоянных звонков. Диспетчер, симпатичная женщина, на несколько лет старше его, только успевала записать данные больного, его адрес, пообещать приезд врача и повесить трубку, как телефон снова разражался звонками, и все начиналось по новой. У Антона выезд к Денису был сегодня уже далеко не первым, и что-то ему подсказывало, что он далеко не последний. И еще его изрядно пугала мысль, что он не знает причин болезни. Симптомы были налицо: явное простудное заболевание. Но он не мог поверить, что какая-либо простудная инфекция могла так быстро убить ребенка. Если верить отцу девочки (а у него не было причин ему не верить), ребенок почувствовал себя плохо рано утром. А в районе полудня он собственноручно накрыл маленькое тельце, в котором было не больше жизни, чем в сиденье в машине «скорой», на котором он сейчас сидел, простыней. Он уже несколько лет после окончания университета работал в «скорой помощи», все откладывая прохождение квалификации на нейрохирурга на более поздний срок, и у него уже было несколько случаев на этой работе, когда пациент умирал. В работе врача это случается сплошь и рядом. В работе врача бригады «скорой помощи» еще чаще. Очень часто бывало, что люди тянули с вызовов доктора до последнего. Естественно, случалось, что человек отправлялся в мир иной, даже не дождавшись медиков, выехавших по вызову. Так что Антон уже далеко не один раз видел людей, оплакивающих почивших родственников, заламывающих себе руки в бессильном горе, глотающих неудержимые слезы. Он знал врачей, из числа молодых специалистов, которых такие вещи психологически надламывали, но сам себя к таким не относил. Природа наградила его сильным характером, в этом он пошел в отца, и он был способен выразить соболезнования родным покойного без фальши в голосе, абсолютно искренне сопереживая им.

Но сейчас он не мог сдержать слез. Годовалый ребенок, невинная душа, еще не запятнанная жизнью в мрачной современной действительности, умер практически у него на руках. Мать ребенка, похоже, была больна тем же видом странной, пугающей его, образованного врача, болезни. И он бы не мог сказать, что будет с ней. Впрочем, он перевел взгляд чуть дальше на ее мужа, тому сейчас и не требовалось ответов на вопросы. Он никаких вопросов и не задавал, просто сидел, отвернувшись к задней дверце машины, и почти беззвучно плакал. Антону хотелось сделать для него что-нибудь, хотя бы успокаивающе похлопать по плечу, сказать, быть может, что-то ободряющее, но у него язык словно прилип к небу. Он не мог подобрать нужные слова. Если отец ребенка (вроде бы жена звала его Денисом, когда он стоял в прихожей и ждал, когда они соберутся) плакал от горя, в глазах Антона стояли, скорее, слезы бессилия. Он не только не смог что-нибудь сделать для ребенка, но даже ничего не мог сказать сейчас его безутешному отцу.

Машина начала сбавлять скорость и через минуту остановилась. Водитель повернулся к Антону. Это был мужчина лет пятидесяти, вечно носящий кепку, словно мэр столицы и курящий вонючие папиросы, старательно игнорируя полушутливые советы врача и санитаров бросать курить. Он так часто курил, что Антон очень удивился бы, если бы увидел его без папиросы. И конечно без его знаменитой кепки.

— Антон, приехали.

— Михалыч, помоги мне, а то я без санитаров, — он действительно поехал по вызову один, санитаров катастрофически не хватало, а ведь надо было выносить носилки с женщиной.

— Конечно, какой вопрос!

Они вдвоем вынесли Ольгу из машины. Она до сих пор была без сознания, но грудь ее мерно вздымалась и опадала, а значит, дыхание было в норме. Это немного обнадеживало. Правда Антона грызла навязчивая мысль, что это затишье совсем ненадолго, и глупо надеяться на улучшения. И эту мысль никак не возможно было прогнать. Он уже протянул руки, чтобы взять тело ребенка, но ему на плечо вдруг легла рука. Ее отец стоял позади него и протягивал руки. Слезы на глазах еще не высохли, но взгляд вроде бы стал более осмысленным. Это врача не могло не порадовать.

— Доктор, давайте я возьму Лизу.

Он с такой нежной и одновременно печальной улыбкой, с такой трогательной нежностью взял ребенка на руки, что Антон невольно закусил нижнюю губу, чтоб не пустить слезу. Денис обращался со своей дочерью совсем как с живой, даже сдернул простыню с ее головы и вглядывался в безжизненное личико, словно хотел в нем найти какие-то признаки того, что все еще можно повернуть вспять, что то, что произошло, на самом деле, не происходило наяву.

— Денис…

Тот оторвался от лица ребенка и взглянул в глаза врачу. Что-то в этом взгляде не понравилось Антону. В глазах мужчины было слишком мало от того человека, с которым он разговаривал в квартире, приехав по вызову. Сейчас в них была пустота и затаенная боль где-то в глубине.

— Вы мне, доктор?

— Да. Вас ведь, кажется, Денис зовут.

— Да, Денис.

— Пойдемте. Сейчас устроим вашу жену в палату, а потом я вас осмотрю, — он слегка подтолкнул его под руку в направлении входа. — Пойдемте.

Парень как-то отрешенно кивнул головой, словно сам в мыслях сейчас находился где-то очень далеко. «А может так оно и есть?» — мелькнула у врача мимолетная мысль. Они направились в больницу, причем Денис шел, напоминая заводную игрушку, и которой заканчивается завод. И парень не отводил взгляда от лица дочери. Он бы наверняка споткнулся на ступеньках, но Антон вовремя поддержал его под руку. Выбежавшие из больницы санитары подхватили каталку с женщиной и покатили ее дальше. Денис посмотрел на врача с немым вопросом на лице, и, если бы не печальная ситуация, он бы, наверное, рассмеялся. Выражением лица мужчина сам походил сейчас на маленького ребенка, спрашивая у взрослого, почему его незаслуженно обидели. Столько обиженной наивности было сейчас в его лице. Но в данной ситуации Антон счел нужным объяснить.

— Не волнуйтесь, Денис, о вашей жене позаботятся. Мы устроим ее в палату, и потом вы сможете ее навестить. Когда зайдем внутрь, присядьте, пожалуйста, в приемном покое. Я вас позову.

Они вошли в здание больницы, и врач сразу направился к стойке дежурной медсестры. От его внимания не укрылось, что в приемном покое сегодня как-то многолюдно. Когда он уезжал на вызов, практически никого здесь не было, хотя звонков с просьбами приехать было много уже с утра. Несколько человек здесь сидели, но в больнице всегда есть люди в приемном покое, которые пришли навестить родственников и теперь ожидают, когда им, наконец, разрешат повидаться с близкими. Но сегодня здесь находились сразу человек тридцать, и отовсюду слышались звуки кашля. У Антона появилось нехорошее предчувствие. Тем не менее, к Марине он подошел со стандартной приветливой улыбкой на лице.

— Привет, Мариш. У нас тут сегодня что, бесплатная раздача подарков? — он попытался пошутить, но сразу смутился, увидев ответный взгляд медсестры.

— Ох, Антон Петрович. Они меня осаждают с самого утра, — ее прервал телефонный звонок. — Да. Возраст? Адрес? Хорошо, я все записала. Ждите, мы вышлем вам машину, — она чуть ли не швырнула трубку на рычаг и снова повернулась к доктору. — Я больше так не могу. С самого утра бесконечные звонки. Все вызывают «скорую», а кто живет рядом приходят сами. Что происходит?

Антон обвел взглядом приемный покой. У всех, кто находился здесь, был болезненный вид. Санитары сновали между сидящими и стоящими людьми с ошарашенным видом. Одной старушке, судя по всему было совсем плохо. Она полулежала на кресле и тяжело дышала, а рядом с ней сидела на корточках женщина лет тридцати, вероятно дочь, а, может быть, просто кто-то из сердобольных граждан, оказавшихся неподалеку, и беспрерывно обмахивала ее платком, как будто это могло ей помочь. Неподалеку другая молодая женщина держала на руках плачущую девочку лет трех и качала ее, пытаясь успокоить. Вид плачущего ребенка напомнил ему о том, зачем он сюда подошел. Он подождал, пока медсестра договорит по телефону, аппарат действительно звонил, не прекращая, и снова обратился к ней:

— Марин, мы привезли женщину. Она в обмороке. Ее по-быстрому надо устроить в палату и под наблюдение врача.

— У нее, наверное, температура высокая, кашель, горло болит?

— С чего ты взяла?

— Антон Петрович, а вы посмотрите вокруг: у них у всех приблизительно одно и то же. Я сама болею — наверное, от кого-то из них заразилась. Что происходи-и-ит?!

Она во весь голос разрыдалась. Паники среди персонала Антон допустить не мог. Он перегнулся через стойку и несколько раз резко встряхнул медсестру. У нее в глазах отразилось изумление, но это помогло. Она немного успокоилась.

— Простите меня. Я совсем расклеилась, — она громко высморкалась в свой носовой платок, а затем тем же платком промокнула слезы на глазах, — Ужасно себя чувствую. И как видите, я совсем одна тут сижу. Вера позвонила и сказала, что не может прийти, — громкий приступ кашля, старательно прикрытый платком, — она говорит, что заболела и даже с кровати встать не может. А я, значит, могу. Я, значит, железная. Сучка! — неожиданно закончила она свою гневную тираду, и несколько человек с удивлением к ним обернулись.

— Ну-ка успокойся немедленно, — Антон подумал, что еще немного, и он сам начнет паниковать. — Пришли кого-нибудь к тому мужчине, у которого на руках ребенок, — он указал на Дениса. — Ребенка мы не смогли спасти, надо оформить в морг. Чертова документация! Где Иван Николаевич?

Ракитин Иван Николаевич был главным врачом в этой больнице. Обычно все его видели с улыбкой на лице и гадали, бывает ли у него плохое настроение. Но при этом Антон довольно хорошо знал его, потому что он являлся давним другом его отца и часто наведывался к ним в гости, когда Антон еще учился в школе. Собственно говоря, еще и по этой причине он устроился именно в больницу Ракитина, где главврач принял его без всяких вопросов. И Антон хорошо знал, что именно Ракитин мог бы разобраться в ситуации и предотвратить возможную панику. Потому что, если бы она началась, у него самого не хватило бы авторитета ее прервать.

— Он в своем кабинете.

— Хорошо. Я к нему, а ты не забудь про мужчину. И помягче с ним. Смерть дочери, по-моему, сильно на него подействовала. Он немного того, — он выразительно постучал себя по виску, постаравшись сделать это незаметно для окружающих.

— Хорошо, Антон Петрович, конечно. Сейчас найду санитара. Виталик! — закричала она рослому парню в белом халате.

Антон отвернулся и направился к лифту. Ему срочно надо было поговорить с главврачом. Может быть, Иван Николаевич мог бы ему что-то подсказать. У него самого уже голова разламывалась на части от мрачных мыслей. Подъехал служебный лифт. Он вошел в него, и двери за ним закрылись.

Он постучал в дверь и, услышав «войдите», сказанное неизменно бодрым голосом Ракитина, зашел в кабинет. Главврач уже выходил из-за стола, чтобы лично поприветствовать молодого врача крепким рукопожатием. Это был улыбчивый мужчина пятидесяти трех лет, всегда оптимистичный, приветливый со всем персоналом клиники, но при этом довольно строгий, любящий дисциплину и ненавидящий опоздания. Сам он тоже пунктуальным никогда не был, но предпочитал на назначенную встречу и на работу приходить намного раньше намеченного времени. Конечно, он никогда не был груб с провинившимся перед ним человеком, но был убежден, что существует множество способов, не связанных с грубостью и применением силы, заставить человека чувствовать свою вину, что он и доказывал с успехом на практике. Никто из обслуживающего персонала больницы не боялся главврача, но все без исключения его уважали.

Отец Антона и Иван Николаевич познакомились довольно буднично. Однажды в класс, в котором учился Петр Романович, бывший в школьном возрасте довольно задиристым юношей, хотя до звания школьного хулигана ему было далеко, пришел новый ученик, высокий и щуплый парень, который уселся за последнюю парту и сидел там тише воды и ниже травы. Нельзя сказать, что над новеньким в классе издевались — первое время его просто не замечали, он был словно тенью, переходившей вместе с классом из кабинета в кабинет. Однажды парень из параллельного класса, Семен Кривцов (вот уж кого смело можно было назвать отпетым хулиганом без боязни ошибиться), проходя мимо сидевшего на корточках Ивана, читавшего книгу, выхватил эту книгу у него из рук и выбросил ее в форточку. При этом он сделал такое невинное лицо, будто все произошло абсолютно случайно. Ракитин подошел к обидчику и не слишком ловко ударил его кулаком. Невинное выражение сошло с лица хулигана, и он схватился за разбитый (но, к счастью, не сломанный, иначе долго пришлось бы объясняться в кабинете директора) нос. Он махнул троим своим приятелям, и они стали подходить к парню. Однако тут, на его счастье, прозвенел звонок, и подошел учитель. Естественно, Кривцов со товарищи поспешили ретироваться, однако взгляд, брошенный им на новенького, не сулил тому ничего хорошего.

Вечером того же дня все четверо поджидали Ивана у выхода со школьного двора. Ему бы здорово досталось, если бы в тот момент мимо не проходил Ковалев, видевший сцену на перемене от начала и до конца. Он вступился за Ракитина, не допустив избиения, а друзья Кривцова не рискнули связываться с Петром. Тот обладал довольно большим авторитетом и в своем, и в параллельных, и даже в старших классах. Поэтому связаться с ним значило нажить себе кучу огромных проблем. В-одиночку Семен ничего из себя не представлял, и ему проблемы тоже были абсолютно ни к чему. Он в который раз потрогал свой несколько увеличившийся в размерах нос с коркой запекшейся крови под ним и с глазами, полными неудовлетворенной злобы, ушел. А на следующий день Ракитина вызвали к директору. Кривцов все-таки нажаловался своим родителям, а те, в свою очередь, рассказали о случившемся директору. Они были очень респектабельными людьми в городе, но не догадывались, что им просто очень не повезло с сыном, который для них был «замечательным мальчиком». Когда Иван подошел к кабинету директора, то, к своему удивлению, обнаружил ожидавшего его там Петра. Тот стоял, небрежно поглядывая по сторонам и сунув руки в карманы. Он сразу рассказал директору о сцене в коридоре, которая произошла во время перемены. И о том, что было после уроков. Естественно, Кривцов из незаслуженно обиженного превратился в виновника. Его характер был хорошо известен не только всем ученикам, но и многим учителям. Лишь своим родителям он казался славным ребенком. Но ведь на то они и родители. Кривцов-старший долго ругался в кабинете директора, грозил незамедлительно обратиться во все мыслимые и немыслимые инстанции, «навести порядок» в школе, в которой директор «очевидно не справляется со своими обязанностями», и «подвергает тем самым риску здоровье детей». Как бы то ни было, через несколько дней Семена перевели в другую школу.

С той поры Иван и Петр очень подружились. Ракитин неожиданно быстро влился в коллектив — видя отношение к нему их «идейного лидера», остальные тоже потянулись к парню. Он оказался вовсе не таким, каким представлялся всем в начале. Своим чувством юмора и неиссякаемым запасом оптимизма он заряжал буквально всех вокруг. Он был очень образованным для своих лет, но не казался заумным, не пытался выделяться и уж тем более не кичился своими знаниями. Охотно помогая одноклассникам, он делал это просто так, не прося ни о чем взамен. Ковалев заступился однажды за человека, с которым они стали закадычными друзьями.

Последний раз Антон видел Ивана Николаевича в нерабочей обстановке, когда он приходил несколько лет назад на похороны отца. В тот момент им с матерью было очень сложно осознать все произошедшее, и именно Ракитин был тем, кто протянул семье своего друга руку помощи, подставив дружеское плечо в трудную минуту, оказав моральную поддержку и вернув этим своему другу старый долг.

— Антон, — он вышел из-за стола и подошел к нему, — привет. Что-то ты хмурый сегодня…

— Да… — он неопределенно махнул рукой. — Сегодня у меня человек умер прямо в машине, не успели довезти, ребенок.

— Печально, друг мой, печально. Хотя это все издержки профессии. Ты вот, наверное, думаешь, — он неожиданно пристально посмотрел на Антона, — что я всегда такой веселый и беззаботный? Но в моей карьере было очень много смертельных случаев. Люди у меня на руках умирали. Тебе необходимо научиться самому главному в профессии врача: научись держаться чуть в стороне, — видя, что тот собирается возразить, он примирительно поднял руки. — Я прекрасно понимаю, что ты сейчас думаешь. Но я не советую тебе стать бесчувственной деревяшкой. Это просто здорово, что профессия не ожесточила тебя, что ты искренне желаешь людям добра. Но будь, все же, немного в стороне, не пропускай все это через себя. Иначе это тебя сломает, как сломало уже многих, особенно молодых ребят. Запомни это.

Антон медленно покивал головой. О том же самом говорил ему и декан факультета, когда он еще учился, но уже собирался подрабатывать врачом на «скорой», предупреждая обо всех возможных сложностях. Декан его тогда разубедить не смог. Ракитин же и не пытался его разубеждать, всего лишь пытался уберечь, научить тому, что умел сам.

Ну ладно, — Иван Николаевич кивнул, словно соглашаясь с какими-то ведомыми лишь ему мыслями, — ты только за этим приходил? Я тебе всегда говорил и еще раз скажу, что ты смело можешь приходить ко мне за советом и просто поговорить.

— Я знаю, Иван Николаевич. Спасибо большое. На самом деле хотел вас у спросить… Вы себя сегодня нормально чувствуете?

На лице у Ракитина появилась непонимающая улыбка. Однако от Антона не укрылось, что взгляд главврача стал острым и внимательным. Поэтому он продолжил:

— Ну, я имею в виду, не было ли у вас повышенной температуры? Или, может, кашля?..

— Или боли в горле и насморка? — перебил его Ракитин.

— Да.

— Я не знаю, что это такое, — он глубоко вздохнул, — но моя жена сегодня с утра почувствовала себя плохо. Сказала мне, что простудилась. Но где, во имя всего святого, она могла бы простудиться? Такая жара в последние дни…

— Как она сейчас себя чувствует?

— Я звонил перед твоим приходом, вроде бы, нормально. Только голос почти пропал, как будто она пела полдня на пару с Аллегровой, — он мрачно усмехнулся. — Причем Аллегрова была бэк-вокалистом. Я ей посоветовал поспать немного. Может быть, отпустит?

— Не знаю, Иван Николаевич. У нас внизу, в приемном покое, человек тридцать ожидают, когда их осмотрит врач. Все с похожими симптомами. У того ребенка, что мы не успели доставить в больницу, было то же самое. Ее мать я распорядился положить в палату, там те же проблемы…

— Что происходит, Антон?

— Если бы я знал… Что делать с остальными?

— Значит так, всех разместить по палатам. Дежурному врачу совершать осмотр не только утром и вечером, но еще и пару раз днем. Если люди будут еще поступать… — он вдруг сделал паузу, посмотрел на Антона, и тому показалось, что впервые главврач лишился присущего ему чувства юмора, — …задействуйте все отделения клиники. Скажешь, что это мое распоряжение. Действуй.

Ракитин вернулся за стол, схватил телефон и быстро набрал номер. Судя по скорости набора, он звонил домой. Ковалев вышел и закрыл за собой дверь. Надо было спуститься вниз и передать дежурной медсестре распоряжения доктора. И по-хорошему следовало вызывать все смены врачей на работу. Он не слишком сильно, но довольно чувствительно ударил кулаком по двери служебного лифта — что-то он все не вызывался — и плюнув на лифт, помчался вниз по лестнице.

Вадим проснулся поздно вечером и с громадным трудом смог разлепить веки. Голова его раскалывалась на части. В легких было ощущение, будто кто-то развел там огонь и поджаривает его изнутри. Во рту стоял привкус, словно там у нег ночевал целый табун лошадей, не найдя подходящей конюшни. Он крепко зажмурился и снова открыл глаза: действительность перед его взором расплывалась, и парень никак не мог сфокусироваться. Наконец, ему удалось собраться волю в кулак и встать с дивана, хотя он тут же уселся обратно, едва не рухнув на подушку. Головокружение было просто чудовищным. И еще ему казалось, что у него сильно повысилась температура. Голова была как чумная, в ушах стоял звон. Сначала Вадим обвел взглядом комнату, не понимая, где находится. Затем вспомнил, что сидит в своей комнате на своем диване, на который он свалился практически без чувств, когда Артем его привез. Но в тот момент он чувствовал себя слегка простуженным и немного уставшим. Вчерашняя девчонка оказалась довольно крепкой и почти всю ночь выдерживала все, что они с ней проделывали.

Это был далеко не первый случай, когда трое приятелей таким образом проводили свободное время. Обычно кто-то один, иногда двое отправлялись на «охоту», как они это называли, третий ждал в машине, когда его подельники выведут ни о чем не подозревающую будущую жертву их «развлечений» на улицу с дискотеки. Дальше все было просто: подъезжала машина, девушку (чаще одну, но иногда улов был несколько богаче) заталкивали внутрь и ехали на съемную квартиру, где несчастные девушки подвергались жестокому насилию. Больше всего Вадиму нравилось, как они, эти наивные простушки, верившие в сказки о прекрасных принцах, рыдали и умоляли остановиться. Его это заводило еще больше, и он снова чувствовал дикое возбуждение всего лишь от того, что мог обладать тем, что получалось брать только силой. Его всегда манила эта недоступность, женские крики, страх и боль, которые были в глазах насилуемых девушек. Конечно, у него было полно знакомых девчат, и даже парочка женщин, которые были на шесть-семь лет старше его. У него иногда возникало ощущение, что они сидят рядом с телефоном и ждут, когда же он соблаговолит им позвонить, чтоб можно было его пригласить к себе, накрыть стол, немного выпить и раздвинуть перед ним ноги. Вадиму уже давно осточертела эта дурацкая доступность, когда он получал все, что захочет, стоило ему лишь пошевелить мизинцем. Все эти «подружки» (особенно те самые две обеспеченные дамы, которые были замужем) готовы были запрыгнуть к нему в постель по первому даже не требованию, а намеку. И потому Вадиму все это давно перестало нравиться. Он больше не видел никакой прелести в том, что мог получить сразу и в большом объеме. Это навевало скуку. Гораздо веселее было наобещать очередной наивной девушке романтических изысков, а затем усадить ее в машину, привезти на квартиру и взять силой, грубо, слыша, как она умоляет его остановиться и отпустить ее.

Родилась у троих друзей идея подобного времяпрепровождения абсолютно случайно. Однажды они подцепили на улице молодую особу, и она, неожиданно для всех троих, когда приехали на съемную квартиру, сама предложила ублажить их всех сразу. Несколько часов подряд они пользовали ее то по очереди, то все вместе. Когда под утро все трое были весьма утомлены, девушка явно легкого поведения заикнулась о деньгах. Ей пригрозили пистолетом, поводив им у нее перед носом, и предложили убираться. И она, глотая слезы обиды (хотя сама была виновата), ушла. А Артем предложил друзьям идею, показавшуюся им всем на тот момент просто замечательной. И тогда парни начали свою жуткую «охоту». В-основном по вечерам пятницы они выходили на поиски, и никогда не случалось такого, чтоб никого не удавалось найти. И ведь подонки искали вовсе не проституток, либо по профессии, либо по мировоззрению. Нет, их устраивали только девушки из очевидно хороших семей, прилично одетые, поглядывающие на окружающих свысока. Они находили таких и превращали их жизнь в ад. Они не были убийцами, девушкам просто угрожали, и запуганные до полусмерти жертвы изнасилований держали язык за зубами. Парням везло, и еще ни одна из жертв действительно не пошла на них жаловаться в милицию, иначе они бы уже были за решеткой по весьма и весьма неприятной статье.

Вадим только не понимал Кирилла, который с недавнего времени еще и распускал руки. Ему самому было достаточно просто получить моральное удовлетворение от отчаянья жертвы, от ее боли и стонов, и физическое удовлетворение — непосредственно от полового акта. Приятель же его этим не ограничивался. Ему важно было не просто сломать девушку психологически и раздвинуть ей ноги. Его, похоже, возбуждал еще и вид крови. Вадим был практически уверен, что вчерашней девушке (да, точно, он вспомнил, ее звали Екатерина) он сломал нос. У нее кровь так и хлестала из носа, а он, не обращая внимания, раз за разом входил в нее, рыча как зверь.

Вадим помотал головой из стороны в сторону, прогоняя видение, оставшееся в его памяти со вчерашнего вечера, и тут же пожалел об этом. Головокружение, утихшее было ненадолго, возобновилось с новой силой. Он обхватил голову руками, пытаясь унять круговерть перед глазами, пока она не спровоцировала соответствующую реакцию желудка. А еще и эта вторая девушка. Марина, кажется… Как так могло получиться, что она вылетела из машины на дорогу? Ему от нее действительно досталось каблуком в лоб. Он потрогал большую царапину на лбу — ощущения были не из лучших. Зачем дуреха пыталась открыть дверцу, ведь они мчались на скорости под сто двадцать. И как ей удалось это сделать, ведь он всегда блокировал замки на дверях во избежание подобных случаев, садясь в машину последним… Ну все правильно. Вчера последним садился Кирилл. Этот идиот просто забыл как следует запереть двери. Кретин! Когда Вадим проснулся с утра самым первым, он сразу вспомнил про вылетевшую из машины девушку. Он разбудил друзей, и они все втроем съездили на то место, где это накануне произошло. Тело девушки по счастью еще не было обнаружено, они упаковали его в старое одеяло, благоразумно прихваченное из квартиры, и отвезли в лес, не став закапывать, а просто присыпав сверху прошлогодней листвой. Теперь ее вряд ли бы вскорости обнаружили. И дорога вечером была пустынной — их никто даже случайно не смог бы заметить, когда они пронеслись на своей машине мимо, а девушка осталась лежать на асфальте. Светофоров на том участке дороги не было, по краям дороги были лишь склады, жилых домов в радиусе пары километров не было. Потому видеть их было просто некому. Вадим поймал себя на том, что пытается самому себе внушить эту мысль. Что было вполне естественно с его стороны. Вчера они стали даже не косвенными, а самыми что ни на есть прямыми виновниками гибели девушки. А если к этому еще прибавить групповое изнасилование ее подруги и все прошлые случаи подобного надругательства, они втроем могли бы получить… ну, скажем, по два пожизненных срока каждый. И это еще было бы весьма гуманным решением суда. Вадим предпринял еще одну попытку подняться на ноги с дивана. Эта попытка увенчалась успехом, и он направился в ванную, держась обеими руками за стены. Там, поплескав себе холодной водой на лицо, вроде бы почувствовал себя немного лучше. Хотя было странное ощущение, что в бронхах засел большущий комок, ни откашлять, ни отхаркать он его не мог. Добился только того, что в легких появилась ноющая боль, пока еще не слишком сильная, но уже ощутимая, и при каждом выдохе из груди стали доноситься странные хрипы. Это было уже слишком. Вадим подбежал к своему мобильному, валявшемуся рядом с диваном на полу, и нашел в телефонной книжке телефон Кирилла. Он ждал пять гудков, затем десять, двадцать. Когда он уже хотел разъединять связь, из трубки донесся хриплый голос, в котором он с трудом признал голос приятеля.

— Алло… — сказано это было очень тихо, словно собеседник на другом конце линии осип.

— Кирилл? — Вадим не мог поверить, что это был голос его товарища.

— Я. А это кто? — не нужно было быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться, что Кирилл сейчас чувствовал себя еще хуже, чем он сам, тем не менее, Вадим не торопился прерывать разговор.

— Кир, это я, Вадим. Ты что, не узнал что ли?

— А-а-а, привет, Вадик. Как дела? — абсолютно равнодушная интонация. С такой интонацией можно было поинтересоваться у случайного прохожего, который час, перед тем, как оставить его без часов и кошелька.

— У меня так себе. Ты как себя чувствуешь, Кир?

В трубке повисло молчание, и он подумал, что приятель ему уже не ответит, когда внезапно до него донеслись звуки, в которых Вадим практически безошибочно распознал плач. Его друг, здоровый парень двадцати шести лет, мускулистый, широкоплечий, плакал как ребенок.

— Вадик, мне так плохо… Недавно проснулся, даже подняться с кровати не смог. Моя мама сегодня не работает, она сразу врача попыталась вызвать. А там ей говорят, что все врачи на выезде! Ты представляешь?

— Нет, Кир, извини, но я себе такого представить просто не могу, — он говорил истинную правду. — Что у нас в Москве, клиник что ли мало?

— Вот она их сейчас и обзванивает. Черт! — рядом с телефоном со стороны Кирилла явно что-то с жутким грохотом упало и разбилось. — Извини, я тут пробовал встать на ноги и свалил с тумбочки мамин графин. Теперь расстроится. Я чувствую, — без всякого перехода вдруг заговорил он, — что у меня очень высокая температура. Я уже выпил не меньше трех таблеток аспирина, но жар не спадает. Что это может быть, как ты думаешь?

— Не знаю, Кир, не знаю. Может, мы вдруг одновременно простудились?

— Ты что, тоже чувствуешь себя заболевшим?

— А то! У меня как будто черти внутри костер разожгли и хороводы водят теперь вокруг него. Голова кружится…

— Вот и у меня то же самое. Ладно, приятель, пойду я, пожалуй, прилягу. Что-то мне совсем нехорошо. Пока.

— Бывай, дружище, — сказал Вадим мобильнику, когда из него уже раздавались короткие гудки. Он бросил телефон на диван и сам уселся рядом. Взял в руки пульт от телевизора и попробовал его включить, но кинув взгляд в угол, увидел, что вилка валяется на полу, и надо вставать, чтоб воткнуть ее в розетку. А вставать очень не хотелось да и представляло некоторые трудности.

Он взбил себе подушку, улегся обратно на диван, пытаясь унять головокружение, и сон быстро сморил его. За окном на столицу упала ночь, и в небе замерцали первые звезды.

Она пришла в себя и обнаружила, что лежит на полу. Голова гудела, в ушах стоял звон. Затылок довольно сильно болел, вероятно, ушибла его при падении, хотя ковер немного смягчил удар. Приложись она так к паркету, и может быть уже не пришла бы в себя… Ирина мрачно усмехнулась — может, ей и не стоило приходить в себя. Ради чего? На кровати лежал любимый муж, в котором уже не было ни капли жизни. Ей больше и нечего было делать в этом мире. Она оторвала голову от пола, сделать это оказалось невероятно сложно, и огляделась. Лежала Ирина по-прежнему в спальне, стрелки на настенных часах сдвинулись по циферблату довольно сильно — часовая стрелка, судя по ее нынешнему положению, совершила не меньше трех полных оборотов. Это значило, что она несколько часов лежала без сознания, всего лишь в метре от кровати, на которой покоилось тело ее мужа. Ирина неожиданно почувствовала дурноту и поспешила подняться на ноги, превозмогая боль в ушибленном затылке и вызванное перемещением тела головокружение. Но это было далеко не все. В ее горле стало першить, она почувствовала это, попытавшись сглотнуть. И в груди свербело, вызывая у нее желание кашлянуть. Ирина сразу подумала о том, что ее муж за несколько часов до смерти тоже говорил, что чувствует себя простуженным.

Внезапно в коридоре пронзительно заверещал телефон. Придерживаясь рукой за стену, Ирина подошла и взглянула на аппарат. Звон чересчур громко раздавался в непривычно опустевшей квартире. Раньше она часто бывала одна дома, когда муж был на работе, но тогда повсюду были признаки его присутствия, словно он все время был рядом. А теперь, когда он умер, одиночество просто сводило ее с ума, а резкие звонки, издававшиеся телефоном, казались еще более пронзительными, чем было на самом деле. Лишь ради того, чтобы прервать этот звук, как нельзя более ясно символизирующий теперь ее одиночество («если кто-то думает, что одиночество это отсутствие в жизни душевного тепла, ночи в холодной постели и наспех приготовленный ужин, то они не правы, — решила она, — одиночество — это пронзительный телефонный звон в пустующей квартире»), Ирина подняла трубку и прижала ее к уху.

— Алло, — собственный голос ее напугал — с утра она так сильно не хрипела. Если уж быть совсем откровенной, то с утра она не хрипела вообще.

— Ирина, — раздавшийся в трубке голос ее подруги был не намного лучше, — это ты?

— Я. Привет, Светка. Что-то, судя по голосу, ты неважно себя чувствуешь…

— Неважно? У меня ощущение, что я просто помираю. Мы с утра с Толиком проснулись оба с забитыми носами, а теперь под вечер стало только хуже. Мы с ним сейчас дуэтом кашляем и сморкаемся. У него еще и температура резко подскочила, и я чувствую, что у меня тоже жар начинается.

— Сочувствую. Правда.

— Ты как? У вас все нормально?

Ирина хотела бросить трубку, когда услышала этот вопрос. Бросить трубку с такой силой, чтоб телефонный аппарат разлетелся вдребезги. Или сначала наорать на свою не самую умную подругу, наорать, послать ее ко всем чертям, заявить ей, что больше они не подруги, а потому уже трубку швырнуть. Но здраво рассудила, что ведь вовсе не Светлана виновата в том, что ее муж заболел и умер. И их с Анатолием тоже можно было пожалеть: они ведь тоже заболели. Поэтому трубку швырять она не стала.

— Света… Коля умер.

На другом конце провода повисло долгое молчание. Ирине нетрудно было сейчас представить выражение лица подруги. Она сейчас наверняка искала глазами, куда ей можно было бы присесть, чтобы не упасть, а на лице было выражение шока. Или она сразу подумала о том, что подружка ее просто разыгрывает. Вероятно, она так и думала, потому что она нарушила молчание, и в голосе ее отчетливо слышался укор:

— Ириш, такими вещами не шутят.

— Я не шучу. Несколько часов назад.

— Иришка, мне так жаль. А что случилось?

— Он заболел.

— Он за… что? — теперь в голосе подруги явственно послышался ужас.

— За-бо-лел, — отчетливо по слогам произнесла Ирина. — С утра почувствовал себя плохо, у него поднялась высокая температура… Через несколько часов он умер.

— О Господи! — на другом конце провода ужас сменился настоящей паникой. — Что же теперь делать?

— Вызывай «скорую», Света. И чем скорее, тем лучше. Мне очень жаль.

Она положила трубку обратно на рычаг, не став слушать, что ей в ответ скажет подруга. Впервые за сегодня она по-настоящему поняла, что осталась одна. Что Николай не придет с работы и не обнимет ее как всегда, спрашивая, как прошел ее день. И словно эта мысль побила какую-то заслонку в ее душе и Ирина разрыдалась. Она оплакивала свою жестокую судьбу, лишившую ее всех планов на чудесное будущее, надежд завести, наконец, ребенка и построить чудесную семью. Она стояла рядом с телефоном и оплакивала свое будущее, лишенное теперь своих главных составляющих — мужа, ребенка, семьи.

Выплакав из себя все слезы, какие только могли быть в ее организме, она вытерла глаза. «Хорошо еще, что не накрасилась с утра» — мрачно подумала она, и эта мысль вызвала на лице женщины в мрачную усмешку. Ирина направилась в ванную комнату и открыла кран с горячей водой, заткнув сливное отверстие пробкой. Подождав, пока ванна наберется, она выключила воду, и, задержав дыхание, улеглась в горячую воду. В этот единственный радостный миг женщина почувствовала себя на вершине блаженства и улыбнулась в первый раз за сегодняшний день. В глазах у нее засверкали озорные огоньки. Николай, знавший ее достаточно хорошо, сказал бы, что ей пришла в голову какая-то казавшаяся ей гениальной мысль. Но душа ее супруга была далеко. Впрочем, не так далеко, что ее еще нельзя было догнать, подумала Ирина. Все с той же улыбкой на лице, она повернулась к полочке, где хранились их с мужем зубные щетки, мыло, несколько пластиковых бутылочек с шампунем и прочие мелочи — привычный набор для ванных комнат в доме у каждого. И среди всех этих мелочей лежала старая бритва Николая. Он давно перешел на новую бритву, в которой достаточно было поменять кассету, и бритье вновь становилось гладким, но по-прежнему держал старую бритву рядом с новой, не желая выбрасывать. У этого бритвенного станка, чтобы заменить лезвие, необходимо было скрутить верхушку. Ирина так и сделала, но в ее мысли даже не входило что-то менять. Лезвие в станке было чуть ржавым, но по-прежнему острым, она в этом убедилась, проведя по нему пальцем. Из пореза немедленно закапала кровь. Но все это теперь казалось ей столь мелким и незначительным. Зажав лезвие двумя пальцами, она сморщилась в ожидании резкой боли, отвернулась, а затем, опустив руки под воду, резким движением перерезала себе вены сначала на одной руке, а потом на другой. С блаженной улыбкой на губах Ира откинула голову на край ванной. Затылок больше не болел, головокружение не казалось существенным, так и не начавшийся кашель не беспокоил. Волны забытья медленно уносили ее все дальше и дальше. Грудь ее медленно поднималась и опускалась под водой, пока она дышала. Но вот она поднялась в последний раз, опустилась… И больше не поднималась. Для Ирины Томиной, в девичестве Зимовиной, сеанс закончился. Стало тихо, и лишь вода, капавшая из плохо закрытого крана, нарушала абсолютную тишину. А заполнявшая ванну вода, медленно окрашивалась в красный цвет.

Сергей Тимофеевич Зимовин в свои шестьдесят пять не производил впечатления уставшего от жизни старика. Высокий, до сих пор не согбенный под грузом прожитых лет, с прекрасным чувством юмора и озорным взглядом, унаследованным его дочерью, всю жизнь проработал на металлургическом заводе, придя туда в далекие уже годы, когда все, от мала до велика, восстанавливали разрушенную за годы войны страну и осваивали новые целинные территории, в качестве подмастерья, через несколько лет он сам стал мастером, а вскоре и бригадиром. Свою Галину он встретил довольно поздно, когда ему было уже тридцать шесть, а ей всего лишь двадцать пять. Она только-только закончила педагогический институт и еще смотрела на жизнь взглядом из-под розовых очков. Она далеко не сразу обратила внимание на мужчину намного старше ее, хотя он практически не отрывал от нее взгляд. Ухаживания его были довольно долгими, в конце концов, он просто приехал к ее родителям, жившим в деревне, и по старому русскому обычаю попросил их благословить его брак с их дочерью. Вскоре Галина стала его женой. Ее навсегда перестала смущать разница в возрасте в одиннадцать лет. К тому же по тем временам ее муж весьма неплохо зарабатывал, и они могли себе позволить выбраться летом на море или съездить в санаторий.

А однажды она сказала ему, что он станет отцом. Известие было для Сергея Тимофеевича насколько неожиданным, настолько и приятным Он ведь был старше жены и не был уверен, что она захочет иметь от него детей. Но она захотела, и через девять месяцев у них родилась дочка, прелестной создание, которую назвали Ириной. Зимовин страстно любил своего ребенка и с самого юного возраста дочери разве что пылинки с нее не сдувал. Естественно каждый новый парень дочери проходил предварительную «проверку», общаясь с ним. Потому ему сразу понравился Николай Томин, симпатичный молодой человек, без ума, он это чувствовал, влюбленный в его дочь. Как показало время, Зимовин не ошибся с выбором пары для Ирины, одобрив кандидатуру возлюбленного дочери. Даже то, что он не торопил ее, дожидался, пока она получит образование, характеризовало его с самой лучшей стороны. Ну а то, что Николай приехал к родителям любимой девушки, пусть они и не жили как родители Галины в области, и почти открытым текстом попросил благословения, живо напомнило ему его собственное предложение. У молодых людей к тому же не было столь ощутимой разницы в возрасте, как у них с женой. Обнадеживало и отсутствие ссор и скандалов между молодыми супругами за два с лишним года совместной жизни.

Случалось, что Сергей Тимофеевич звонил по выходным своей дочери, часто беседовал с Николаем, все больше убеждаясь в их похожести. Иногда Томины сами звонили Ирининым родителям, делясь новостями. И так проходили неделя за неделей. Он надеялся, что именно так, в окружении близких людей, и встретит свою немощную старость, а затем и конец. И его это вполне устраивало.

Однако сегодня все шло как-то наперекосяк. Началось с того, что, проснувшись утром, Сергей Тимофеевич почувствовал, что простудился. Это было довольно странно, учитывая, какая погода стояла все последние дни. Разве что вчерашний ливень, под который он попал, прогуливаясь по парку, мог стать причиной нынешней простуды. В его возрасте необходимо было более внимательно относиться к своему здоровью. Он застелил свою половину постели, осторожно, чтоб не разбудить улыбавшуюся чему-то во сне супругу, и отправился в кухню. Чашка горячего чая принесла некоторое облегчение, однако не помогла избавиться от простуды совсем. Вскоре проснулась Галина, и выяснилось, что она чувствует себя так же, как и муж, хотя она не могла накануне попасть под дождь, так как сидела дома. Мрачное предчувствие всколыхнулось в душе Зимовина, но он не придал ему никакого значения. Попытался дозвониться дочери, но ответом ему были лишь короткие гудки. Сначала он подумал, что, скорее всего, Ирина просто висит на телефоне с кем-нибудь из подруг. Когда через полчаса было то же самое, он заметно помрачнел. Когда все повторилось и через два часа, Сергей Тимофеевич отправил трубку на аппарат и отправился собираться. Его сборы не могли укрыться от жены. Галина отвлеклась от вязания (хотя она чувствовала себя весьма плохо, вязание было тем немногим, от чего ей всегда становилось лучше — было что-то успокаивающее в накладывании одного ряда петель на другой) и вопросительно посмотрела на мужа.

— Ты куда дорогой?

— К дочери съезжу. Телефон все время занят.

— Но мало ли, почему он занят…

— Мне это не нравится, — когда Зимовин не мог на какой-то вопрос ответ, он всегда становился сварливым.

— Оставь ты свою дочь в покое, старый. Она достаточно взрослый человек. Может, кто-то из них просто неровно повесил трубку?

— Вот я и проверю.

— Странный ты человек. Да может они сами отключили телефон, чтобы их никто не отвлекал?

— От чего, интересно?

— Ох, старый, интересно, от чего ты можешь отвлечь мужа и жену? Ладно, езжай. Но когда они тебя выставят, мне не жалуйся.

— Не волнуйся, не буду. Он ласково поцеловал жену и ушел. В прихожей за ним довольно громко хлопнула входная дверь. Галина проводила супруга насмешливым взглядом, покачала головой и вернулась к своему вязанию. С самого утра процесс сотворения очередного шедевра с помощью спиц и мотка пряжи у нее не заладился. Руки непривычно сильно дрожали, перед глазами периодически все начинало расплываться, горло саднило, и глотать было больно. Но никогда не унывающая по пустякам (так ей в тот момент показалось), Галина ничего не сказала мужу и даже себе запретила об этом думать, продолжая нанизывать петли на спицы.

Тем временем, Зимовин вышел на улицу, поймал маршрутное такси и после получаса езды был у дома, в котором жили его дочь с мужем. На улице снова было очень жарко, и он весь взмок, пока добрался. Зайдя в подъезд и поднявшись на нужный этаж, он нажал на кнопку звонка. Из-за двери донесся мелодичный звон, но не было слышно, чтобы кто-то подходил к двери. Сергей Тимофеевич нажал снова, затем еще раз и держал, пока палец на кнопке не устал. Он так был поглощен мыслями о том, почему же никто не подходит к двери и не открывает, что вздрогнул от неожиданности, когда из-за спины вдруг раздался голос:

— Ой, Сергей Тимофеевич, здравствуйте, — по лестнице поднималась пожилая соседка его дочери, проживавшая через квартиру. — А я смотрю, вы это или не вы?

— Добрый день, Инна Юрьевна. Как ваше самочувствие? Не приболели, часом? — он кивнул на полупрозрачный пакет, в котором, видно было невооруженным взглядом, много места занимали лекарства. Соседка никогда не была человеком, впадавшим в панику от малейшего чиха, потому Зимовин и спросил.

— Ох, и не говорите, Сергей Тимофеевич, с утра отвратительно себя чувствую. Проснулась: нос забить, аж дышать трудно, в горле першит, голова болит ужасно и кружится, — в голосе женщины отчетливо послышались слезные нотки пожилого человека, которому очень хотелось бы, чтоб его хоть кто-нибудь пожалел. — вы не знаете, что бы это могло быть?

— Нет, Инна Юрьевна, я ж не врач. Сожалею, что не могу вам помочь…

— Да ладно, что вы, пустяки. И что это я все о себе? Как вы сами? Как супруга?

— Благодарю, с утра вроде бы неплохо.

— Вы к дочери?

— Ну да, с утра не могу до них с Николаем дозвониться. Только и слышу в ответ короткие гудки. Вот приехал, а дверь мне не открывают, даже не подходит никто с той стороны. А вы не замечали случайно, может они куда-нибудь уехали?

— Да вряд ли… — соседка довольно сильно закашлялась. — Вроде бы с утра дома были. Вчера видела, как Коля вернулся вечером, мокрый весь — под дождь, наверное, попал, он друзей отвозил, которые к ним в гости приезжали. Так вот с того времени никто из квартиры и не выходил, и никто больше туда не входил. Может я, конечно, отлучалась и что-нибудь пропустила…

«Ну конечно, старая лиса, — пронеслась у Зимовина мимолетная мысль в голове, — так ты и пропустишь что-нибудь мимо своего внимания. Сидишь, поди, целыми днями перед своей дверью, а чуть заслышав малейший шорох, сразу к глазку». Однако вслух он подобного говорить не стал, поблагодарил за информацию и, несмотря на нешуточное уже беспокойство, спустился вниз по лестнице и вышел на улицу.

Погода не менялась, жара и не думала спадать. На небе не наблюдалось ни облачка, да и само небо было цвета вылинявших джинсов. Птицы, укрывшись в кронах деревьев по краям дороги, вовсе не спешили услаждать слух прохожих звонким пением, а спасались там от жары. Зимовин поднял голову, посмотрел на окно квартиры своей дочери, покачал недовольно головой и направился к остановке. Пора было ехать домой. И хотя получасовая езда в маршрутном такси представлялась ему пыткой в условиях такого испепеляющего зноя, пешком он пришел бы домой к завтрашнему утру.

Внезапный приступ легкого головокружения заставил его поискать глазами опору, и он присел на скамейку у подъезда, ожидая, когда изображение перед глазами придет в норму и перестанет «плыть». Сергей Тимофеевич сразу подумал, что это из-за жары. Его утреннее недомогание с оттенком простудного заболевания почему-то не пришло ему в голову. Внезапная боль заставила его схватиться рукой за левую половину груди. «Надо же, как рано», — пронеслась у него в голове последняя мысль…

Стрелки на циферблате его дорогих командирских часов, подарок на шестидесятилетие, казалось, застыли на половине четвертого и не собирались продолжать свое постоянное движение по замкнутому кругу.

С наступлением вечера проходящие мимо скамейки люди, кашляющие, чихающие, полностью поглощенные своими собственными проблемами, не обращали ни малейшего внимания на сидящую на скамейке пожилого мужчину без малейших признаков жизни.

Антон еле пробился к регистрационной стойке. Народу в приемном покое не просто прибавилось — там буквально яблоку негде было упасть. Люди звонили в «скорую», а, не дозвонившись, приходили в клинику сами, те, кто мог передвигаться. И все чихали, кашляли, сморкались. Люди были близки к панике. Санитары в спешном порядке уносили кого-то на носилках, похоже, состояние человека ухудшилось на глазах. Дежурная медсестра была в отчаянии, у нее в глазах уже стояли слезы. Она непрерывно подносила ко рту платок и кашляла. Антон подумал, что ей самой уже нужна медицинская помощь. Он, наконец, прорвался к стойке и окликнул ее.

— Марина!

Медсестра повернулась к нему, и он увидел, что девушка уже еле держится на ногах. Под глазами залегли глубокие тени, а на лбу выступила испарина. Однако, судя по ее виду, она восприняла появление врача, словно сам Спаситель снизошел до нее. Она даже попыталась выдать некое подобие улыбки, но на улыбку эта гримаса боли была слабо похожа.

— Антон Петрович… Ну вот и вы, наконец. Я осмелилась самостоятельно дать распоряжение санитарам, класть в палаты тех, чье состояние совсем плохо. Я правильно поступила?

— Конечно, Мариша, молодец. Все правильно. Главный дал добро на то, чтобы всех больных клали в палаты. Даже если кто-то обратится с обычным насморком. Ты сама-то как себя чувствуешь?

— Пока держусь, — в этот раз ей даже удалось улыбнуться, получилась жалкая тень ее прежней улыбки.

— Ты обзвонила тех, кто сегодня выходной?

— Да, всех, кому смогла дозвониться. Игорь Сергеевич уже приехал. Он сейчас отправился осматривать тех, кого уже положили. Надо сказать, он тоже неважно выглядит. Что тут только что было…

Антон отвлекся от своих мыслей и посмотрел на нее. Во взгляде читалась настороженность.

— Что ты имеешь в виду?

— Санитар подошел к тому мужчине, про которого вы мне сказали, что привезли его жену, и что у него умер ребенок. Виталик попытался взять у него тело дочери, чтоб оформить в наш морг, но он отказался нам его отдавать. Начал кричать, что мы не посмеем отнять у него дочь, — она закашлялась, торопливо поднеся платок к губам, — потом заплакал. Ругался на нас, отталкивал. Тут как раз появился Игорь Сергеевич. Мужчина… он… встал на колени, когда нам удалось взять у него ребенка… — Марина едва не разрыдалась, но сделала над собой усилие и смогла удержать слезы, — …умолял, чтоб мы не забирали его дочь… Попытался броситься вдогонку за санитаром, но тот уже ушел. Тогда он повернулся к выходу и, расталкивая всех, кто встречался на его пути, вышел на улицу. Наверное, он и сейчас там…

Антон вышел на улицу. Там стояла машина «скорой помощи», рядом с которой в своей неизменной кепке стоял Михалыч, куривший свою неизменную папиросу. Были там также несколько небольших групп людей, видимо, кому не хватило места в приемном покое, и они вышли на улицу. Но Дениса среди них не было. Антон не поленился дойти до угла здания и заглянуть за него, там тоже никого не было, не считая совсем молоденькой медсестры, нервно курившей сигарету. Она спохватилась, поздоровалась и попыталась спрятать сигарету, но Ковалев лишь небрежно махнул на нее рукой и пошел обратно. Не хватало ему сейчас еще читать лекции молодым практиканткам с медицинского о вреде курения. Он вошел обратно в больницу и подошел к стойке.

— Марина, там никого нет. Вернее там, конечно, много народу, но Дениса среди них я не видел.

— Может, ушел… Он, кстати, как мне показалось, чувствовал себя вполне нормально…

— Ну, если не принимать во внимание, что он потерял дочь, а, кроме того, мы доставили сюда еще и его жену, то, может, ты и права. Он действительно чувствовал себя нормально.

— Антон Петрович, простите меня, — Марина явно смутилась, — сама не знаю, что такое говорю.

— Все нормально, Марин, все нормально. Всех больных размещайте по палатам. Насчет периодичности обходов я с Игорем Сергеевичем сам договорюсь. Всем, кому не дозвонилась, попробуй позвонить еще раз. Кто придет, сразу объясняй вкратце, что нужно делать. Подробностей не надо. Да, там за углом я сейчас медсестру-практикантку видел. Как придет, сажай ее на свое место, а сама отдохни немного, но будь поблизости от нее, чтоб не напортачила. Есть срочные вызовы?

Взяв у Марины несколько листков с записанными на них адресами, Антон направился к выходу. Его воодушевляла возможность раздавать распоряжения, но злоупотреблять этим все-таки не стоило. Пора было вспомнить о своих прямых обязанностях. Он вышел на улицу и подошел к водителю. Михалыч все с тем же невозмутимым видом курил уже неизвестно, какую по счету папиросу, распространяя вокруг себя удушливый аромат «казбечины», лишь взгляд его был внимательным и сосредоточенным.

— Ну что, едем, Антон? — он всех кроме главврача называл по имени, и никто на это не обращал внимания; вот и сейчас он задал вопрос, а сам, не дождавшись ответа, уже отбросил недокуренную папиросу и уселся за руль.

— Поехали, Михалыч, — Антон со вздохом протянул ему короткий список адресов (много адресов сразу смысла не было брать) и пристегнул ремень. — Может, кого из санитаров с собой возьмем?

— Да ладно, Антош, сами справимся. Он взглянул на самый первый адрес и повернул ключ в зажигании. — Поехали.

— Очень хотелось бы надеяться, что справимся, — пробормотал Ковалев, отвернувшись к окну. — Очень.

Прошла только половина дня, и Антону казалось, что эта была легкая его половина. Он поколдовал над магнитолой (подарок на день рождения водителю от коллектива клиники, Михалыч ей очень гордился), нашел радиоволну со спокойной музыкой и устало откинулся на своем сиденье. Что-то ему подсказывало, что сложности только начинаются.

Первый же адрес из списка подтвердил его худшие опасения. Мужчина был без сознания. На его лбу смело можно было поджаривать яичницу, настолько высокой была температура. Из легких и без стетоскопа слышались жуткие хрипы. И, по словам женщины, представившейся сестрой больного, выходило, что он сегодня рано утром позвонил ей и просил приехать, потому что жутко плохо себя чувствовал. Когда она приехала, то на звонки в дверь никто не отвечал. У нее был ключ от входной двери и, войдя в квартиру, она застала своего брата лежащим на диване и тихо стонущим. Естественно женщина сразу вызвала «скорую». Антону с первого взгляда все стало ясно — симптомы были теми же, что и у ребенка и матери, к которым он приезжал сегодня, а также и у других людей, у которых он был до того. И еще он четко помнил, что ребенка болезнь очень быстро убила. Врач сбегал вниз за водителем и носилками, и они вдвоем спустили мужчину по лестнице и положили в машину. Сестра его забралась туда же, а Антон сел на свое место впереди, строго-настрого наказав женщине сразу сообщить ему, если в состоянии больного наметятся какие-либо изменения.

Отвезя мужчину в больницу и сдав его на попечение врачей под бдительным надзором сестры, они поехали по следующему адресу. Здесь все было хуже. Входная дверь была чуть приоткрыта, видимо, хозяйка специально ее так оставила, ожидая приезда врачей. Скорее всего, она сама вызвала «скорую», пока состояние ей позволяло. Когда врач, наконец, приехал, вызова уже никто не ждал. Женщина лежала на кровати и не дышала. Рядом с кроватью на стуле сидела другая старушка, представившаяся ее соседкой. Она объяснила, что дверь действительно была открыта, она звонила-звонила, и потом решилась зайти, найдя свою знакомую уже в таком состоянии. Да и сама соседка выглядела не лучшим образом: постоянно кашляла и сморкалась в свой носовой платок. Антон послушал ее дыхание, померил давление и температуру и принял решение везти ее в больницу. Она сначала отказывалась, но, продемонстрировав на примере ее соседки, к чему может привести ее нежелание наблюдаться у врача, ее все-таки убедили поехать и следующие полчаса ожидали, пока она соберется и возьмет предметы первой необходимости.

Третий выезд по вызову тоже стал тяжелым. Молодая мама была в состоянии шока по поводу самочувствия ребенка, мальчика двенадцати лет, потому отвечала на вопросы врача невпопад, если вообще удостаивала их ответом. И мать, и сын были явно больны, достаточно было на них взглянуть, но мальчик, несмотря на тяжелое состояние, в отличие от матери сохранял способность к адекватному восприятию. В результате почти весь разговор велся с ним. В это же время его мать сидела в кресле, и впечатление было такое, что она даже не понимает, где находится. Обоих отвезли в клинику и положили в палату.

Игорь Сергеевич без устали сновал от пациента к пациенту, осведомляясь о самочувствии, делая пометки в больничной карте, беспрерывно измерял давление и температуру, хотя сам, это было довольно заметно, уже едва держался на ногах. Увидев Антона, он окликнул его и сам пошел в его направлении.

— Привет, Антон, как себя чувствуешь?

— Привет, Игорь, — они были почти ровесниками, Игорь Сергеевич был лишь на несколько лет старше. — Я нормально. А вот, глядя на тебя, я такого не могу сказать.

— Вот спасибо, — он сделал попытку улыбнуться, — утешил. Ничего, мы еще повоюем. Так ты как? Здоровье не пошаливает?

— Да нет, — Антон постучал по облицованной деревом стойке, чтоб не сглазить, — вроде бы с утра никаких жалоб не было.

— Вот это-то и странно… — пробормотал Игорь, обращаясь уже скорее к самому себе, нежели к собеседнику.

— Что ты имеешь в виду?

— Да так, ничего особенного. Странно просто все это…

— Что конкретно?

— Вот это, — он обвел рукой приемный покой, демонстрируя редкий даже для их клиники наплыв пациентов. — Ты не задумывался о том, почему, например, ты чувствуешь себя здоровым, не в обиду, пусть так и будет, а вот эти люди все вдруг с утра заболели? Я не нахожу объяснений.

— Я, если честно, об этом не думал.

— А я вот подумал. И выходит странная штука: все, кого я успел расспросить, говорят, что вчера все было нормально, они чувствовали себя превосходно. А сегодня утром вдруг проснулись с больным горлом. Нелогично это все.

— И что ты думаешь?

— Ничего, — Игорь неожиданно мрачно взглянул на Антона, — в том-то и дело, что я не знаю, что и думать. У меня не находится ни одного логического объяснения происходящему. И ни одного похожего случая в практике. Ты понимаешь, я и сам вчера превосходно провел время, познакомился с красоткой в баре, привел ее домой, и мы всю ночь устраивали бешеные скачки на моей кровати. Удивляюсь, как соседи от ее криков милицию не вызвали, — он задорно подмигнул коллеге. — А сегодня утром, когда проснулся, сразу понял, что заболел. Может, продуло, а может…

— Что?

— Да так, ничего… — Игорь производил впечатление человека, который жалел, что подвел разговор к выводам, потому что выводы напрашивались плачевные. — Антон, у меня чувство, что это все только начало.

— Типун тебе на язык, ты что!

— Пораскинь мозгами, доктор. Может тогда у тебя получится прийти к тем же выводам, к которым пришел я. Может, — он наклонился прямо к уху Антона и продолжал шепотом, — может это вовсе не та болезнь, с которой мы уже сталкивались? Может это все искусственное?

Антон посмотрел на него как на сумасшедшего. В ответ Игорь лишь мрачно покивал головой, словно ждал именно такой реакции.

— Я ведь никогда не был человеком, склонным ловить чертей у себя на пузе, ты ж это прекрасно знаешь. Но я не могу закрывать глаза на то, что кажется вполне очевидным в качестве более или менее разумного объяснения.

— Я не могу в это поверить! Игорь, может тебе стоит отдохнуть? Приляг в ординаторской.

— Я бы с радостью, но там уже занято — одной из наших медсестер резко стало плохо, она только успела прийти, как почти сразу упала в обморок. Да что там медсестра. Виталик, здоровый парень, и тот уже еле на ногах держится. К тому же, я, как видишь, работаю, кто-то же должен пациентов осматривать. А ты во что-то не можешь поверить…

— Но твоя теория просто чудовищна!

— Я такую твою реакцию и предполагал. Ладно, забудь. Береги себя.

Он отвернулся и отправился продолжать обход. Глядя на его удалявшуюся спину, Антон повторял про себя все, что сейчас от него услышал. Это звучало ужасно. Это казалось нелепым. К этому трудно было прислушаться, и в это трудно было поверить. Но в то же время это… казалось вполне логичным. Он тоже несколько раз ловил себя сегодня на мысли, что не может такое количество людей вдруг взять и заболеть. И ведь это были лишь те, кто мог самостоятельно прийти в больницу, если самочувствие позволяло, те, кому могли вызвать врача родственники, которые находились рядом и видели их состояние. А сколько могло быть таких, кто не мог самостоятельно даже подойти к телефону, чтобы вызвать себе врача, уже не говоря о том, чтобы прийти самим в клинику? Сколько таких сейчас лежали в кроватях у себя дома, ожидая, когда болезнь либо сама отступит, либо сведет их в могилу? Антон не мог себе этого представить не потому, что такого быть не могло, а потому, что число таких больных могло уже перевалить за тысячи. Может, стоило поговорить с врачом, связаться со столичными врачами, чтобы объявить эпидемию? Ему стало страшно от одной этой мысли. Всего полдня, а он уже думает о том, чтобы рассматривать возможность эпидемии. Что, во имя всего святого, могло произойти, чтоб болезнь валила людей с ног в таком количестве? В ушах его зазвучал голос Игоря, повторяющий раз за разом одну и ту же фразу, что это могло быть лишь началом. Антон вдруг почувствовал дурноту. Это напоминало страшный сон, когда пытаешься что-то сделать, но ничего не выходит. Вот и сейчас ему казалось, что он пытается убежать от неведомой, и оттого еще более пугающей, угрозы, но бежит на месте, а угроза эта, разрастаясь у него над головой подобно иссиня-черной грозовой туче, уже готова разразиться громом.

Кирилл чувствовал себя все хуже и хуже. Когда он проснулся, а вернее было бы сказать, выпал ненадолго из состояния бреда, было уже за полночь. Температура не спадала. Он уже выпил несколько таблеток аспирина, надеясь сбить жар, но все безрезультатно. Голова кружилась, глаза слезились, руки и ноги отзывались приступами ломоты при попытке пошевелиться. Чай с малиной в большом бокале, приготовленный заботливой матерью стоял почти нетронутый — слишком больно было глотать. Он смог сделать лишь пару глотков, чтобы запить жаропонижающее, и то через силу, скривившись от болезненных ощущений в воспаленном горле.

Иногда Кирилл не знал, бредит он или видим все наяву. В очередной раз открывая глаза, он видел сидевшую у него в ногах девушку, ту самую, которую они с друзьями поймали вчера. Хотя он уже не знал, вчера ли это было на самом деле или прошло уже гораздо больше времени. Ему казалось, что время застыло на месте. Лицо девушки, сидевшей недалеко от него, было залито кровью — конечно, ведь это именно он демонстрировал на ней свою силу в момент насильственного совокупления. Кирилл попытался приподняться на кровати и окликнуть незваную гостью, но из горла вырвался лишь бессильный стон, и она не откликнулась, просто молча сидела и смотрела на него. А его попытка принять сидячее положение отозвалась во всем теле новым приступом боли. Он зажмурился, как делают маленькие дети, чтобы не видеть кошмаров, а затем снова открыл глаза. Теперь на месте девушки сидела его мать, однако и порванная одежда и кровь на лице — все это никуда не делось. Затем картинки перед глазами стали сменять друг друга с калейдоскопической быстротой: снова вчерашняя жертва, снова его мать, затем лица прошлых жертв. Самым страшным был момент, когда ему показалось, что рядом сидит девушка, труп которой они с друзьями отвезли в лес и там спрятали. Но ведь ее не могло быть здесь, он же сам помогал забрасывать безжизненное тело листвой. А теперь она сидела на его диване и смотрела на него с легкой усмешкой. Это было уже слишком. Кирилл заплакал. Сейчас ему хотелось только одного: чтобы незваные гости оставили его в покое. А они продолжали являться ему, нарисованные воспаленным воображением, в том виде, какими он их видел в последний раз — изнасилованные, морально сломанные, со следами побоев на лицах. Он попытался закричать, но из горла снова вырвался лишь хрип.

Кирилл неожиданно пришел в себя, словно был схвачен сильными руками и выдернут из объятий бреда. Рядом с ним никого не было. На кровати он лежал абсолютно один. В доме было очень тихо, лишь в прихожей громко тикали настенные часы. В свете заглядывавшей в окно его комнаты полной луны, деревья отбрасывали на стену жуткие тени. Они напоминали Кириллу хищные пальцы, протягивающиеся к нему, чтобы схватить и увести туда, откуда не возвращаются. Он снова застонал, проклиная свое бессилие. Затем напрягся, чтобы дотянуться до кресла рядом с диваном и нашарить там мобильный телефон. Он помнил, что сам положил его уда, после того как поговорил с Вадимом. Сейчас ему казалось, что этот разговор состоялся в прошлой жизни, хотя прошло всего несколько часов. Он нашел в списке телефонных номеров номер Артема и нажал на кнопку посыла вызова. Ждал он долго, но, наконец, вызов приняли. Однако ответил ему незнакомый голос:

— Алло.

— Артем… — Кирилл собрал все силы, чтобы хотя бы разборчиво шептать в трубку, чтоб собеседник мог его расслышать и понять.

— Алло! Кто это?

— А с кем… я говорю?.. — он вдруг со всей очевидностью осознал, что сейчас ему скажут, что его друг мертв, что он отправился на тот свет, а туда звонить бесполезно.

— Это отец Артема. Кто звонит? — продолжением явился приступ кашля, и Кирилл отвел руку с телефоном подальше, словно боялся заразиться даже на расстоянии; кроме того, любой громкий звук отзывался в его голове новым приступом боли.

— Это… Кирилл… Позовите, пожалуйста, Артема.

— Я не могу его позвать. Он (умер) очень плохо себя чувствует. Нам еле удалось сбить у него высокую температуру, — снова кашель, — и теперь он (умер) спит. Вы его знакомый?

— Да, я… его друг… Передайте, пожалуйста, ему, когда он проснется (если проснется, конечно) что ему… звонил Кирилл.

— Хорошо. А впредь постарайтесь так поздно не звонить.

— Я…

— Молодой человек, — трубка снова кашлянула голосом его собеседника, но затем в голосе проступило нешуточное беспокойство, — вы себя нормально чувствуете? Молодой человек!

Кирилл уже не слышал, что ему говорил отец Артема. Телефон выпал из расслабленных пальцев, а глаза его закатились. Он медленно уплывал в забытье, даже не сознавая полостью того, что теряет сознание. Мобильник упал на паркет и разлетелся на несколько частей. Крышка его вместе с аккумулятором улетели под диван. Экран телефона слабо мигнул и тут же погас. В комнате снова наступила тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов в прихожей. Их стрелки совершали привычные обороты по циферблату, и их больше ничто не беспокоило.

Артем ушел ночью. Его родители весь вечер пытались сбить высокую температуру, скармливая парню жаропонижающее. Вернувшись с работы, его отец стал вспоминать старые народные средства, с помощью которых можно было понизить температуру. Они, например, натирали его водкой и затем обмахивали полотенцем. Наконец, ближе к девяти вечера жар спал, Артем пришел в себя и даже попросил родителей приготовить ему поесть. Он с аппетитом съел две тарелки картофельного супа-пюре с мелко нарубленными кусочками курицы. Родители с улыбкой наблюдали, как он ест, поторапливаясь, словно его морили голодом как минимум неделю. Затем он попросил добавки и съел ее так же быстро. Потом Артем откинулся на подушку и сказал, что очень устал и хочет спать. Он с улыбкой поделал спокойной ночи родителям и прямо как был, лежа на спине, погрузился в сон.

Когда зазвонил его телефон, отец подумал, что звонок обязательно разбудит сына, потому он взял мобильник к себе в комнату и разговаривал там. Ему не пришло в голову, что звонили довольно долго, но Артем не проснулся. Он лежал в том же положении что и несколько часов назад: на спине, голова покоилась на подушке, одна рука лежала вдоль туловища, другая — на груди. Выражение лица парня было умиротворенным, хотя это его отец мог себе только представить, так как в комнате было темно. По крайней мере, он на это очень надеялся. Звонил какой-то парень, представившийся другом Артема. И судя по всему, чувствовал себя тот друг явно отвратительно. Отец даже не мог сначала разобрать, парень звонил или девушка. Голос практически не было слышно, потому что звонивший разговаривал шепотом и ощутимо хрипел. Поговорив, он отнес телефон обратно в комнату сына и вернулся к себе в спальню. Он не заметил, что грудь Артема больше не поднимается, из чего следовало, что он уже не дышит. Но в темноте этого было не разглядеть. Отец вернулся в спальню и снова заснул. У него у самого был очень нелегкий день — он с утра чувствовал себя больным, а еще и начальству на работе вздумалось проверять работу их офиса. Болезнь сына, естественно, тоже не добавила ему положительных эмоций, поэтому думал он исключительно о том, чтоб скорее улечься на свою половину кровати, на одной половине которой уже давно забавно посапывала его супруга, коснуться головой подушки и погрузиться в сон. Он уснул практически сразу после того, как лег, и проспал без сновидений до самого утра.

Проснувшись, он сразу почувствовал, что состояние его только ухудшилось. В горле жестоко першило, нос был забит, головная боль словно ждала его пробуждения, чтобы вцепиться мертвой хваткой и начать с остервенелостью сумасшедшего, грызущего кость домино, буравить виски.

Григорий Алексеевич поднялся с кровати, удивившись тому, как много усилий для этого пришлось приложить. Проходя по коридору, он обратил внимание, что дверь в комнату сына прикрыта, хотя точно помнил, что оставил ее открытой ночью, возвращая в комнату мобильник Артема. Он прошел на кухню и мягко отстранился от жены, потянувшейся к нему с традиционным утренним поцелуем.

— Не надо, дорогая. Я, по-моему, заболел.

— Уверен? — она лукаво на него посмотрела, но даже этот озорной взгляд любимой жены, сохранившей в себе все очарование молодой девушки, с которой он когда-то познакомился, не смог поднять ему настроение — он ненавидел болеть, и это всегда портило ему настроение. — Ну как знаешь…

Она отвернулась к плите, что-то старательно помешивая в маленькой кастрюльке. Григорий, разумеется, знал, что его супруга всего лишь делает вид, что обижается. Обижаться она в принципе не умела. По молодости они, конечно, часто ссорились, доказывая друг другу свою правоту. Но любая ссора заканчивалась страстным примирением в постели, что вполне устраивало их обоих. Он приблизился к жене сзади, притянул ее к себе и нежно поцеловал за ухом. Она захихикала — там у нее была одна из тех самых женских зон, ласковое обращение с которыми, приводили ее в прекрасное расположение духа.

— Артем до сих пор спит?

— Да, я прикрыла дверь в его комнату, чтоб не разбудить, пока вожусь тут на кухне с приготовлением завтрака для моих любимых мужчин.

Его должно было обеспокоить, что сын до сих пор спал. Обычно он был ранней пташкой и вставал еще до родителей. А теперь на часах было уже около одиннадцати утра, а он еще не просыпался. Но его не обеспокоило. Слишком чудесно было стоять вот так, обняв сзади свою жену, чувствуя ее упругую и до сих пор пробуждавшую в нем огромное желание грудь, ловить на ощупь каждое ее движение. Он безумно ее любил и постоянно хотел. Сейчас это заставило его даже забыть на время о своей болезни. Он схватил супругу в охапку и, хихикающую понес в спальню.

— Дорогой, — она уже шептала, но все равно было слышно, что ее голос дрожит от возбуждения, — а если Артем проснется?

— Ничего страшного. Он уже взрослый.

— Гриша!

— Ну ладно, шучу. Мы закроем нашу дверь, — в замке спальни щелкнул ключ, — вот так. Девушка, скажите, а вы сегодня вечером свободны?

Ответом ему был тихий счастливый смех жены. Вскоре из-за закрытой двери доносились тихие стоны и характерный слабый скрип кровати. Все-таки утро начиналось вовсе не плохо.

Через сорок минут они снова сидели на кухне и пили чай. Григорий никогда не признавал обильного завтрака и перед работой обычно ограничивался чашкой чая или кофе с бутербродом. Вот и сейчас он уже заканчивал свое чаепитие, когда его словно громом поразила мысль, что из комнаты сына до сих пор не доносилось ни звука. Жена, рассказывающая какую-то забавную историю, осеклась на полуслове, только увидев выражение лица своего мужа. В ее глазах появилось беспокойство.

— Дорогой, что случилось?

— Артем… — он разве что не простонал эти слова. Воображение рисовало ему картины одну хуже другой.

Он рванулся в комнату сына. Там было тихо. Артем по-прежнему лежал на спине в той позе, в которой они его вчера оставили. Григорий потрогал лоб сына — он был холодным. Даже если высокая температура спала, он был слишком холодным. Отец положил пальцы на сонную артерию Артема, моля Бога, чтобы пульс прощупывался. Он застыл в таком положении на пару минут, а затем убрал руку в карман своих домашних джинсов так резко, словно боялся ее показать. В этот момент в комнату вошла его супруга. Григорий поднял на нее взгляд, полный слез.

— Ну и какие мы с тобой после этого родители?

Вопрос словно повис на миг в воздухе, но остался без ответа. Супруга его внезапно побледнела как мел, поднесла руку ко рту, словно пытаясь сдержать рвущийся наружу крик, и так и рухнула на пол в состоянии глубоко обморока.

Вадим чувствовал себя отвратительно и искренне жалел, что проснулся. Солнце нещадно било своими лучами прямо в лицо. Комната его была на солнечной стороне, и температура воздуха в квартире уже зашкаливала за сорок градусов. Да и внутри у него самочувствие было не намного лучше. Правда, головокружение, донимавшее его прошлым вечером, вроде бы прекратилось. Хоть одна хорошая новость. Посмотрев на экран мобильника, он выяснил, что пропущенных вызовов не было.

Медленно и осторожно поднявшись с дивана, Вадим прошел в кухню и налил себе прямо из-под крана стакан воды. Во рту было сухо, как будто он проспал всю ночь с памперсом во рту. Пить хотелось изрядно. Даже несмотря на сильную боль в горле, он выпил два стакана холодной воды, болезненно морщась. Стало немного полегче. Он взглянул на плиту и подумал насчет того, чтобы что-нибудь себе приготовить на завтрак, но, вспомнив, что глотать очень больно, выбросил эту идею из головы. Воду он еще кое-как, через боль, мог глотать. Чтобы проглотить кусок твердой пищи не могло быть и речи. Однако в холодильник он все же залез, вспомнив, что там давно уже стояла полупустая банка с медом. Его мать очень любила чай с медом пить, когда холода стояли. Вот с последних холодов та банка и стояла. Сам он мед на дух не переносил, но готов был пойти на безусловные жертвы ради спасения собственного здоровья. В такую жару горячий чай с медом был не совсем актуален, но зато был очень полезен. Потому Вадим, не размышляя особо, стоит или не стоит, поставил чайник на огонь и положил в большую чашку ложку меда. Ему очень хотелось верить, что процедура чаепития хоть немного улучшит его ощущения в горле. Вскоре на столе стоял бокал, над которым поднимался ароматный дымок. Вадим осторожно, маленькими глотками пил чай, стараясь не обжечься, проклиная тот момент, когда он мог подцепить заразу. Вот еще если бы он знал, где ее подцепил…

Бокал быстро опустел, и он посмотрел на чайник, думая, не стоит ли повторить. Горло и впрямь вроде бы ощущалось получше. Мед в соотношении с горячим чаем смог несколько смягчить боль, хоть и не сумев ликвидировать ее совсем. Зато теперь из разогретых дыхательных путей стала обильно отходить мокрота. Вадим несколько раз выходил в ванную, чтобы избавиться от слизи в трахее. Почувствовав некоторый прилив сил, он вернулся в свою комнату и включил телевизор, успев как раз к началу одиннадцатичасовых новостей. Они ничем не отличались от таких же новостей в другие дни. На такой-то дороге столкнулись иномарка и отечественный автомобиль, жертв столько-то, ведется расследование… Там-то вспыхнул жилой дом, пожарные приехали вовремя, чтобы локализовать очаг возгорания, а затем и потушить огонь. Причины возникновения пожара в настоящее время выясняются… Однако следующее сообщение появившегося на экране ведущего заставило его прибавить громкость и прислушаться. Мужчина-ведущий с обязательной наклеенной улыбкой на лице делал экстренное объявление:

— Как нам только что стало известно (неизменная фраза в таких ситуациях), уже в нескольких городах России появилась неизвестная форма заболевания, больше всего схожая по своим симптомам с ангиной или гриппом, а точнее напоминающая и то, и другое одновременно, — дальше он зачитал список городом, где уже зафиксированы случаи возникновения инфекции. — Как заявил нам министр здравоохранения России, причин для беспокойства и уж тем более для объявления эпидемии нет. Число заболевших еще даже не приблизилось к эпидемическому порогу, — дальше шло интервью с тем самым министром, заражавшим своей энергетикой, наверное, всех, кто имел счастье его в данный момент наблюдать. Вот только от внимания Вадима не укрылось, что у него был довольно болезненный вид, и он постоянно кашлял. — Работники сферы здравоохранения советуют всем, кто нас сейчас смотрит, не выходить из дома, пить побольше жидкости и вызывать врача. Нас просят не проявлять ни малейших признаков паники. По утверждению Министерства здравоохранения ситуация находится под контролем. Что ж, будем на это надеяться. Мы следим за развитием событий. Оставайтесь с нами.

Ведущий блока новостей исчез с экрана как по мановению волшебной палочки. Теперь шла реклама. Вадим брезгливо сморщился, наблюдая за счастливого вида домохозяйкой, подтверждающей слова человека с микрофоном, что данный стиральный порошок, гораздо лучше всех остальных и…

— И сделал мою футболку абсолютно белой, — закончил за нее Вадим. — Правда до стирки она была желтая в розовый цветочек.

Он выключил телевизор и стал собираться. У него появилась идея навестить своих дружков. Он помнил, что вчера Кирилл чувствовал себя, по его словам, ужасно, хотя и по голосу это было слышно. Проверив в последний раз, все ли электроприборы выключены, не зажжен ли газ на плите, и звякнув напоследок своей связкой ключей, Вадим вышел на лестничную площадку и захлопнул дверь. В двери щелкнул замок, и квартира погрузилась в тишину.

Город медленно просыпался, готовясь встретить новый день. Он еще не знал, что день этот ему несет. Пока что было лишь ясно, что день снова будет очень жарким — уже в шесть утра столбик термометра застыл на отметке в тридцать пять градусов. Солнце мертвой хваткой вцепилось в землю, раскаляя ее, высасывая из нее все соки. Ветви на деревьях безвольно поникли, словно каждая веточка стремилась укрыться в тени соседней. Если бы в городе не было столько деревьев, жители, наверное, уже задыхались бы от недостатка кислорода, выжигаемого солнечным светом из воздуха. Но под действием того же солнечного света деревья вырабатывали кислород восстанавливая его прежнюю концентрацию. Жизнь в городе сейчас всем представлялась адом. Явный недостаток зелени, непрерывные выхлопные газы, смок от заводов — все это угнетало и ломало психику. Хотелось либо засунуть голову в холодильник, а если повезет, целиком туда забраться, либо уехать куда-нибудь на природу, где жара чувствуется не так убийственно, где рядом с местом стоянки автомобиля обязательно обнаружится пусть неглубокая, но речушка с прохладной водой, в которую так тянет с разбега запрыгнуть, которая приятно охладит разгоряченную кожу, в которой так приятно будет полежать, чувствуя, как солнце на время потеряло свою власть и не может пробиться своей обжигающей яркостью и снова начать припекать. А еще больше хотелось найти речку поглубже и, нырнув в нее, сразу уйти на глубину, куда не доставал солнечный свет, где вода казалась не просто прохладной, но холодной, а бессильные солнечные лучи, преломленные водяным заслоном, отбрасывают на илистое дно причудливые тени. Да и само солнце из глубины казалось бы лишь сверкающей круглой бляшкой на небосводе. Это казалось чудесным. Это и было чудесным, но не было доступным для всех.

Максим сочувствовал людям, занятым в своих домах семейными делами, работой, повседневными заботами. Сам он был абсолютно свободен от каких бы то ни было дел. С тех пор как он уехал отсюда почти три года назад, став вольнонаемным рабочим, забот у него не было совсем. Работа находилась всегда, не в одном месте так в другом. Макс успел за эти неполные три года побыть кровельщиком, плиточником, маляром, строителем, а затем открыл в себе талант автомеханика, и почти полтора года вкалывал в автомастерской. Высшего образования у него не было, да он к нему особо и не стремился, разумно полагая, что, чтобы грамотно класть кирпич или смолить кровлю в многоэтажном доме, образование ему вовсе не нужно. А ведь когда-то все было по-другому.

Максим Климов показывал неплохие результаты по точным наукам в школе. Ему все советовали поступать в физико-математический. Однако все оказалось сложнее на деле, чем вырисовывалось на словах. Он не смог с первой попытки поступить в университет и отправился в армию по повестке. В армии он быстро освоил устройство автомобиля, стал разбираться в механике. Вернувшись домой, он сразу устроился в автосервис к своему знакомому. Однако уже через два месяца вынужден был оттуда уйти — поссорился с одним клиентом, который мало того, что приехал к ним в состоянии опьянения, так еще и права стал качать. Ну, Макс и ударил его пару раз… легонько. Клиент лишился нескольких зубов и подключил своих дружков. На его счастье первый раз по его душу они пришли, когда его самого не было в гараже. Второй раз могло так не повезти. Друг, он же хозяин мастерской, узнал о проблеме, ему удалось решить вопрос полюбовно, но Макса он сразу после этого выставил, сказав, что проблемы ему не нужны. Макс покивал головой, отвернулся и ушел.

Ему снова повезло, и он устроился в неплохую фирму водителем-экспедитором, помогли связи его отца, который за три месяца до того умер, все-таки возраст его к тому времени был уже преклонный. Максим работал, выполнял все поручения начальства, но однажды случайно узнал, что его шеф тайно перевозит вместе с грузами наркотики. И тогда он сглупил, отправившись к начальнику и заявив тому, что больше связываться с его темными делами не желает. И этими словами сам подписал себе приговор. Но, видимо, у него был хороший ангел-хранитель, который четко знал свои обязанности и никогда не отвлекался. Абсолютно случайно Макс в тот день задержался в баре, где полвечера только решал, стоит ли ему просадить все расчетные, выплаченные при увольнении или что-нибудь оставить на будущее. В не самом трезвом состоянии он отправился домой уже около полуночи и опять-таки случайно, подняв голову, увидел, что в его комнате горит свет. Он точно знал, что матери дома не было, он как раз отправил ее за несколько дней до этого в санаторий, да и в комнату его она сама никогда не заходила, если его не было дома. Значит, кто-то там был, и этот (а может, эти) ждал именно его. Макс развернулся и ушел на несколько лет, появившись снова перед своим домом лишь сегодня. Он помнил, что в тот день дошел до вокзала, купил билет на ближайший поезд и уехал очень далеко, надеясь, что его не найдут, и постоянно укоряя себя за свою словесную несдержанность. Он не мог сказать, зачем тогда отправился к начальнику. Мог бы спокойно рассчитаться, сославшись на какие-либо свои причины. А так ему пришлось звонить матери уже из другого города, по возможности ничего не объясняя. Она, конечно, расстроилась, но сделала вид, что все нормально, чтобы ее сын не чувствовал угрызений совести. А вот теперь Макс сидел в своей старенькой «девятке», купленной им у частника за тридевять земель от своего родного города, и вспоминал то время. Теперь ему казалось, что все было в прежней жизни.

Он очнулся оттого, что услышал, как кто-то легонько похлопал его по плечу. Он обернулся и увидел, что рядом с машиной стоит его мама, единственная женщина на свете, в которой он всегда был уверен. И единственная, которую он любил. Остальные его женщины, а их за три года накопилось предостаточно, были лишь временными отношениями, он успешно вешал им лапшу на уши, проводил с ними ночь и исчезал наутро. Хотя однажды одна подруга его чуть было не привязала к себе, заявив, что беременна. Тогда он сам сходил в аптеку, взял тест на беременность и заставил ее продемонстрировать ему результат. Естественно, беременность оказалась ложной. Она начала жалобно всхлипывать, бормотать что-то заикающимся голосом о любви, но он лишь отвесил ей оплеуху, вышел из ее квартиры и больше к ней не возвращался.

А вот в матери он всегда был уверен. Она бы его ни в чем не обманула. Макс чувствовал, разумеется, в глубине души те самые угрызения совести по поводу своего «отъезда», но думал, что уж родная мать его непременно простит. Да, он уехал непонятно куда, позвонил ей уже из другого города и, не объясняя причин, даже не захотел сказать, где находится. Вроде бы ничего особенного… «Подонок, — заговорил в нем внутренний голос, самый его надежный судья, голос совести, — ты сбежал от матери, когда ей было так тяжело, когда она незадолго до того потеряла мужа, и ты теперь думаешь, что она тебя просит?» Усилием воли, Максим заставил внутренний голос смолкнуть и улыбнулся матери. Та улыбнулась в ответ, но только ее улыбка вышла несколько натянутой и вовсе неприветливой, а взгляд оставался настороженным.

— Привет, ма, — улыбка его стала еще шире, в голосе появились елейные нотки. — Ты прекрасно выглядишь.

— Спасибо, Макс, — просто сухая благодарность, больше ничего. — Скажи, ты собираешься весь день сидеть в машине или все-таки мы пойдем в дом?

— Конечно, ма, — он вылез из машины, захлопнул дверь и поставил автомобиль на сигнализацию.

Они вошли в подъезд и поднялись на лифте на четвертый этаж. Все здесь было по-старому: стеклянная баночка полная окурков, бранные слова, написанные фломастерами на стенах, все те же три двери, выходящие на лестничную клетку. Их дверь была крайней справа. И только она оставалась деревянной, когда все соседи поставили себе железные. Они вошли в квартиру, и у Макса защемило в сердце, он и не думал, что ему так будет не хватать старого трюмо на пересечении коридора с поворотом на кухню, старой вешалки, на которой сейчас висела только мамина ветровка и небольшой пуфик на колесиках, на который он всегда садился, чтобы обуться. На глаза навернулись слезы ностальгии, и он отвернулся, чтобы в полумраке прихожей его волнение не так сильно бросалось в глаза.

— Ма, тебя когда-нибудь ограбят, — произнес он, наконец, с улыбкой, показывая, что это всего лишь шутка.

— Нечего у нас брать, чтоб грабить, — тон ее не был злым или сварливым, но все равно от такого тона хотелось провалиться под землю. Максим всегда с самого детства боялся такого тона. Не криков, не ругани, ничего, чем он мог бы получить по «мягкому месту», а именно такого усталого и немного расстроенного тона матери. Это было для него худшим из возможных наказаний.

— Ма, что-то случилось? — она подняла на него взгляд, в глазах у нее стояли слезы. Ма, ты что?

— Сынок, ты исчез на такой большой срок, на целых три года, даже не удосужившись мне объяснить, где ты, и что с тобой. Через два дня после твоего звонка ко мне пришли двое мужчин, судя по внешнему виду, явно бандиты. Расспрашивали меня, где ты можешь быть, не звонил ли… Я им, естественно, ничего не сказала. И не потому, что скрывала, а потому что не знала, где ты. Умудрился перейти кому-то дорогу?

— Ладно, ма, это в прошлом, — он беспечно махнул рукой.

— Хорошо, если так оно и есть. Ты отсутствуешь три года, а после этого заявляешься, как ни в чем не бывало, и спрашиваешь меня, что случилось? Мой непутевый сын вернулся, вот, что случилось, — она отвернулась и направилась к себе в комнату. — Пока ты там сидел, я тебе завтрак приготовила. Все уже на столе.

Макс догнал мать посреди коридора, обняв ее сзади, чувствуя, как ее слезы пропитывают рукав его шелковой рубашки.

— Прости меня, ма. Пожалуйста.

— Ладно, что уж там… Иди, завтракай. И так уже все остыло.

Он ушел на кухню, а из комнаты матери скоро донеслись какие-то крики и тоскливые завывания, явно не настоящие. Макс догадался, что мама смотрит очередной сериал. Раньше людям размягчали мозг мексиканскими сериалами, а теперь в игру вступил отечественный кинематограф. Он ненавидел этих бездарностей, которые снимались в сериалах. Жизнь, которую показывали на экране, была совсем другой. Он это знал, а потому не мог это смотреть. В кухню неожиданно вошла его мать. Ходила она почти бесшумно, и Макс вздрогнул, когда услышал из-за спины ее голос:

— Я через полчаса на работу. Можешь принять душ и лечь спать в твоей старой комнате. Я там кое-какие вещи держу, надеюсь, несколько коробок тебе не помешают. Постельное белье свежее, я только что поменяла.

— Спасибо, ма, — он поймал в воздухе ее руку и поцеловал, а затем вновь наклонился над тарелкой, буквально чувствуя спиной ее взгляд, немного рассеянный, будто она до сих пор не осознавала, что он действительно вернулся.

— Как у тебя с деньгами? Помощь нужна?

— Нет, ма, благодарю. У меня есть небольшие сбережения…

— Ну как знаешь. Из ребят, с которыми ты дружил, никого сейчас не найдешь. Поразъехались все. Только Женька все там же живет, — «Женька» был тем самым школьным приятелем, у которого в автомастерской когда-то работал Максим.

— Да, ладно. Я отосплюсь, а потом, наверное, прогуляюсь немного.

Он доел яичницу, приготовленную матерью, торопливыми глотками выпил чай, как будто спешил куда-то и заперся в ванной, включив воду и шаря по карманам в поисках сигарет. Раздался стук в дверь, и на пороге появилась его мама, держа в руках пепельницу. Этой пепельницей пользовался еще его отец.

— Даже не думай попытаться окурок смыть в раковину, как ты раньше делал.

— Хорошо, ма, — Макс едва сдержал смех. Его мать словно читала мысли на расстоянии еще до того, как они были высказаны вслух. А может, так оно и было…

Дверь в ванную закрылась, и вскоре громко хлопнула входная — мама ушла на работу. Макс докурил сигарету, затушил ее в пепельнице и влез под холодный душ. Он перед въездом в город останавливался у небольшой речушки, чтобы искупаться и смыть с себя отвратительный липкий пот — в «девятке» не предусмотрен был кондиционер, и он весь насквозь был мокрый. Ощущения становились еще хуже, когда пот высыхал на теле, покрывая его липким слоем. После довольно долгого периода времени, проведенного за рулем, безумно приятно было нырнуть в холодную речную воду, смывшую с него все заботы текущего дня. Однако одно другому не мешало, поэтому Макс влез под холодный душ и довольно долго стоял под ним, постанывая от удовольствия и отфыркиваясь. Затем не без некоторого разочарования он вылез из-под душа, надел свои джинсы, а вот рубашку не стал одевать, оставшись с голым торсом. Он прошел в комнату, где когда-то прошло его детство. Вроде бы на первый взгляд все было на своих местах, только прибавилось несколько коробок. Наверное, мама сложила какие-нибудь ненужные вещи.

Максим потянулся, чувствуя, как хрустят кости, уставшие от бессменного положения туловища за рулем. Потом он улегся на кровать и закрыл глаза. В этой комнате было прохладнее, чем в остальных, потому что ее окно выходило все-таки на теневую сторону. Усталость моментально напомнила Максу о себе, как только он смежил веки. Он широко зевнул, а затем провалился в забытье и спал без сновидений.

Вадим чувствовал, что его начинает охватывать паника. Он вышел из дома, прошелся немного по улице, когда вдруг почувствовал себя дурно. Голова закружилась, вызывая приступ тошноты. Он согнулся пополам, но желудок отозвался лишь отрыжкой — он был пуст, так как парень уже не меньше суток ничего не ел, а вода давно испарилась из него, так как озноб резко сменялся на ощущение жара. Пот лил с него градом. Вадим развернулся и пошел обратно домой. Никуда ему ни идти, ни, тем более, ехать уже не хотелось. Его вдруг бросило в жар, и появилось ощущение, что он сунул голову, под очень горячую струю воды. Он пошатнулся, устоял на ногах и стремительно бросился обратно в подъезд. Вернее, это ему показалось, что бросился он стремительно. На самом деле, Вадим передвигался медленно, словно стоял в воде и разгребал ногами волны. Войдя в подъезд, он равнодушно прошел мимо своей соседки, тети Нины, которая тяжело кашляла, держась за перила. Казалось, что Вадим ее даже не заметил. Через минуту он уже был в своей квартире, и дверь громко хлопнула, ограждая его от звуков хриплого кашля несколькими лестничными пролетами ниже.

Парень прошел в ванную и побрызгал себе холодной водой в лицо. Прикоснувшись к нему холодными ладонями, он испытал ощущения, сравнимые разве что с теми, что приобретаешь, схватываясь за нагретый утюг, и он в спешке их отдернул. Шатаясь как пьяный, он прошел в свою комнату. В доме царила тишина, которая стояла, еще когда он уходил. Сейчас Вадиму казалось, что прошло не меньше года с тех пор. На самом деле минутная стрелка на часах совершила свой круговой пробег по циферблату всего лишь несколько раз. Но он на это уже не обращал никакого внимания. Жар охватывал его все сильнее. Абсурдная мысль, что он так и не позавтракал, что можно было бы пожарить прямо на лбу яичницу, посетила его и тут же ушла, словно гость, который вдруг обнаружил, что ошибся адресом и тут же поспешил откланяться. Глаза Вадима слезились, а моргнуть, чтобы прогнать отвратительную соленую на вкус жидкость, у него не получалось — было больно даже моргать. Возникало ощущение, что прислоняешь к глазам что-то горячее. Он попытался глубоко вдохнуть, но лишь закашлялся. Этот приступ кашля был у него самым тяжелым. Горло рвалось от спазмов, Вадим упал на колени рядом с диваном, пытаясь снова вдохнуть, пока очередной приступ кашля не выгнал весь воздух из его легких. Прокашлявшись, он приподнялся и улегся на диван. Ему казалось, что он лежит вовсе не на своем диване, а на какой-то ужасно твердой скале, а вокруг скалы бушует настоящая буря. Ледяной ветер обдувал его, но не приносил никакого облегчения. Его снова трясло, словно от холода. Вновь начался озноб. Все тело болело, были ощущения, словно он разлегся на мелких камешках, которые теперь впивались в спину. Вадим попытался перевернуться на бок, но безуспешно. Он застонал, напоминая путника в пустыне, который знает, что скоро умрет, но все равно старается стонать, на крик-то сил уже не осталось, надеясь, что кого-нибудь привлечет своим стоном, и его спасут. И здесь, в пустой квартире, ответом ему было лишь чуть слышное тиканье часов на стене и тишина. Нет, даже не тишина. Безмолвие. Это слово для него сейчас символизировало значительно больше чем просто тишину. Оно выражало все сразу: молчание, бесшумное лицезрение стенами его мучений, нежелание и невозможность помочь. Все вокруг было бездушно: матовый экран выключенного телевизора, книги на полках, часы на стене, обломки мобильника на полу — все взирало на него с абсолютно нейтральной и оттого пугающей неприязнью, дожидаясь, пока душа покинет вытянувшегося в предсмертной агонии на своем диване молодого человека.

Последним, что Вадим увидел, перед тем как провалиться в черную пропасть забытья, были глаза несчастной девушки. Той самой, которая стала, видимо, последней жертвой «троицы». Глаза ее были полны слез отчаяния. Где-то на пределе слышимости звучал жестокий, бесчеловечный смех. Чей, интересно? Артема? Кирилла? Может его собственный? В последний миг перед его внутренним взором снова промелькнуло искаженное болью лицо девушки, ее полные слез глаза, раскрытый в бессильном отчаянном крике рот, и затем все померкло. Темнота захватила его в свои объятия. И они были ледяными.

Очнулся он, когда за окном уже было темно. В соседней комнате работал телевизор — это значило, что его мать вернулась с работы. Подушка под ним была насквозь мокрой от пота, а, может, от слез. Голова разламывалась на части. Неожиданно в его ушах раздался невообразимый шум. У него не было ни малейшего понятия, что могло издавать подобные звуки. Вдруг словно пелена спала с его сознания, и Вадим понял, что звонили в дверь. Из коридора донеслись шаркающие шаги. Наконец, из прихожей донеслись обрывки разговора. Ему ничего не удалось разобрать, потому что голова гудела, и этот гул затмевал все остальные звуки. Неожиданно мужской голос раздался над его головой. Вадим попытался открыть глаза, и эта попытка увенчалась успехом. Над ним навис человек, лицо которого было наполовину скрыто марлевой повязкой, но взгляд казался встревоженным. Он пощупал лимфоузлы на шее у парня, но Вадима, словно что-то сковало и не давало пошевелиться. Он не смог даже дернуться от боли, хотя прикосновение к его шее было весьма болезненным. Наконец, он смог уловить обрывок разговора. Было похоже, что рядом с ним находился врач. Вадим почувствовал, что ему в руку воткнулась игла, видимо врач сделал ему укол. До него даже донеслись обрывки слов доктора.

— … это не поможет, то его уже ничто не спасет.

О том, какой была фраза целиком, можно было даже не размышлять. Врач, безусловно, говорил, что если укол не подействует, и температура не спадет в течение следующих нескольких часов, он не жилец на этом свете. Печально, но факт. Словно в тумане он увидел, что врач подошел к его матери и стал слушать ее дыхание стетоскопом. Затем немного отстранился от нее и покачал головой, отвечая то ли на какой-то ее вопрос, то ли на свой собственный. Он еще что-то сказал, но этого Вадим уже не слышал. Ему это даже успело напомнить немое кино, он лишь подумал, что не хватает пианино, как показывали в фильмах, с помощью которого обеспечивалось звуковое сопровождение на первоначальном этапе развития кинематографа. Он даже успел удивиться, каким образом в его теперешнем состоянии у него в голове могут формулироваться такие умные мысли. И пока Вадим думал, как же ответить на этот свой немой вопрос, забытье захватило его снова, чтоб больше не выпускать из своих цепких объятий. Он словно медленно погрузился на дно, исчезли все звуки, запахи, ощущения. Грудь парня в последний раз опустилась на выдохе, чтобы больше не подняться. Для него сеанс жизни закончился.

Мать Вадима медленно подняла глаза и посмотрела на своего сына, а затем перевела взгляд на доктора. Тот снова подошел к молодому человеку, пощупал сонную артерию и со вздохом покачал головой. Мать поднесла руку ко рту, но не закричала. Лишь одинокая слезинка скатилась по ее щеке. Она медленно попятилась от врача в коридор, вошла в свою комнату и закрыла ее на ключ — доктор слышал отчетливый щелчок замка. Он переглянулся с санитаром, и они оба дружно направились к выходу. Врач задержался всего лишь на минуту. Он увидел лежащее на кресле рядом с диваном шерстяное одеяло, расправил его и накрыл им покойного. После этого они проследовали к входной двери и вышли с квартиры, старательно прикрыв дверь, чтобы она закрылась по возможности тихо.

Максим проснулся, когда уже стемнело. В окно заглядывала луна, и в ее тусклом свете все вокруг казалось призрачным и таинственным. Он повернулся на спину и положил руки под голову, задумчиво глядя в потолок. Его что-то разбудило, какой-то резкий громкий звук. Однако отголоски этого звука с пробуждением растаяли в коридорах сна мужчины.

И тут внезапно звук повторился из-за стены. Это был кашель, который доносился из комнаты матери. Сухой, омерзительный звук, словно разрывавший тишину. Макс поднялся с дивана и как был босиком прошел в комнату матери. Она лежала на боку, уставившись в телевизор, сделав звук на минимум, чтобы не потревожить спящего сына, и смотрела очередной сериал. На этот раз про бандитские разборки и героические попытки отечественной милиции навести в кои-то веки порядок. Она не сразу заметила вошедшего сына, потому что в очередной раз тяжело закашляла. Макс не включил свет в коридоре, и его силуэт в дверном проеме был практически невидим. Поэтому, когда из темноты раздался его голос, мама подпрыгнула от неожиданности.

— Ма, ты в порядке?

Она повернула голову и попыталась напрячь зрение, чтоб разглядеть его в полумраке квартиры, но затем просто махнула рукой.

— Да, все нормально.

— Ты с утра вроде бы нормально себя чувствовала…

— Да я и сейчас не жалуюсь, — голос вроде бы звучал с привычными равнодушными интонациями, но не убеждал.

— Что-то мне не верится, — он подошел к кровати матери и положил ей руку на лоб. — Температуры вроде бы нет…

— Макс, говорю тебе, все в порядке. Ну, простудилась немного, с кем не бывает… — она снова тяжело закашлялась. — Ты извини, я на ужин ничего не приготовила. Посмотри там что-нибудь в холодильнике.

— Хорошо. Ма, — он присел у изголовья кровати.

— Ну что? — раздражения в голосе не прозвучало, лишь привычное равнодушие.

— Ты точно себя нормально чувствуешь?

— Точно, не переживай. На ночь попью горячего чая, и все к завтрашнему дню пройдет. Иди, поужинай, — она снова закашлялась. — В холодильнике вряд ли найдется много еды, но, если ты не против, я тебя завтра отправлю в магазин.

— Я не против, — Макс наклонился к матери и поцеловал ее в лоб.

— Ну, вот и замечательно. Есть какие-то планы на вечер, или снова спать ляжешь?

— Пойду, наверное, прогуляюсь перед сном.

— Хорошо. Постарайся дверью громко не хлопать. Мне завтра на работу, и я хотела бы выспаться.

— Конечно, ма. Спокойной ночи, — он снова поцеловал ее в лоб, обратив внимание, что температура вроде бы немного повысилась. Решив, что ему показалось, Максим отправился на кухню.

В холодильнике, как и прогнозировалось, ничего особенного он не нашел, так что ужин получился весьма скромным. Быстро нарезав себе пару бутербродов с колбасой, Макс проглотил их в один миг, запил бокалом зеленого чая и, накинув рубашку, решив ее даже не застегивать, тихо вышел из квартиры, аккуратно закрыв за собой дверь. Спать вовсе не хотелось, он ведь и так проспал практически целый день. На приключения тоже особо не тянуло, поэтому он дошел до ближайшего киоска, купил бутылку пива, пачку сигарет (свои оставил дома) и, прикурив, уселся на скамейке в парке рядом с домом. Когда Макс выходил из дома, время было около десяти вечера. Сейчас соответственно оставалось где-то с полчаса до одиннадцати, и в парке особого оживления не наблюдалось. Лишь в полусотне метров, почти на другом конце парка, вокруг скамейки стояли человек семь-восемь парней с девушками студенческого возраста. Кто-то из них, видимо, рассказывал что-то забавное, потому что из компании периодически доносился то грубый мужской смех, то звонкое женское хихиканье. Однако иные звуки привлекли внимание Максима. Среди молодежи кто-то отчетливо кашлял, причем не один, а сразу два-три человека. Это напомнило ему о матери, и он, допив пиво и аккуратно опустив пустую бутылку на дно металлической урны, отправился домой. У него, конечно, возникла мысль пройтись до своего приятеля Женьки, но только последний раз, когда они виделись, общение проходило на повышенных тонах, и Макс логично решил, что визит старого знакомого в двенадцатом часу ночи явно не приведет приятеля в неописуемую радость. Оставалось идти домой и снова лечь спать.

Когда он по возможности тихо открыл входную дверь в квартиру, стараясь очень медленно проворачивать ключ в замке, чтоб он не щелкал слишком громко, и прихожая и коридор тонули в темноте. В квартире царила полная тишина, которая, неизвестно почему, сильно напугала Максима. Внутренний голос шептал ему, что все в порядке, мама просто спит, и телевизор выключен. Но воображение нипочем не желало мириться с голосом и рисовало ему картины, одна ужаснее другой. Макс пошарил рукой по стене, ища выключатель — он уже успел забыть, где он находится, как вдруг его рука застыла. Тишину вдруг нарушил слабый стон, донесшийся, как он безошибочно определил, из комнаты матери. Рванувшись туда в полной темноте, Макс буквально влетел в комнату, затормозив на самом пороге — стон доносился явно снизу, с пола. Протянув руку к боковой стенке, он моментально нащупал выключатель и нажал. Комнату залил нестерпимо яркий с непривычки свет, и парень инстинктивно зажмурился, но все же успел мельком увидеть, что его мама лежит на полу возле кровати. Привыкнув к свету, он шагнул вперед и наклонился над матерью. Ему не надо было быть врачом, чтоб определить, что у нее очень высокая температура. Это чувствовалось даже на небольшом расстоянии. Но женщина, слава Богу, была жива, хотя воздух и выходил из ее легких с ужасным хрипом. Внутри у нее клокотало, словно кипящая в чайнике вода.

— Ма? Мама!

Она открыла глаза и огляделась, словно не понимая, где находится. В глазах ее не было и намека на адекватность, женщина словно потерялась во времени и пространстве. Затем к ней вроде бы вернулось осмысленное выражение лица.

— Максим?

— Да, мама, это я, — он отвернулся, чтоб скрыть накатившие на него слезы облегчения. — Что случилось?

— Не знаю, сынок. Я посмотрела телевизор, — приступ кашля был болезненным и заставил ее скорчиться на полу, — потом легла спать. Однако мне не спалось, и я решила пойти на кухню, выпить чашку чая, и… Больше ничего не помню.

Максим подсунул руки под туловище матери и с небольшим усилием поднял ее обратно на кровать. Во время подъема она снова закашлялась, и Макса окатило волной неприятного запаха из ее рта. Он испуганно посмотрел на нее, а затем внимательно осмотрел шею — можно было и не прощупывать лимфатические узлы, чтоб понять, насколько сильно они распухли. Отечность распространилась уже по всей шее. При прикосновении мама только слабо простонала — похоже, кричать она уже не могла, не взирая на сильную боль. Да еще и этот запах изо рта… Было ощущение, что женщина просто сгнивает изнутри, следствием чего еще мог быть этот запах он не мог предположить.

Оставив на минуту больную, Максим подошел к телефону и набрал номер «скорой». Он ждал минуту, две, еще дольше, но не слышал ничего кроме длинных гудков. Швырнув в сердцах трубку на аппарат, он вернулся в спальню к матери и снова присел рядом с ней. Она словно почувствовала, что он рядом, потому что открыла глаза и внимательно посмотрела сыну в лицо. Несмотря на сжигающий ее жар, женщина тряслась от озноба. Макс принес из своей комнаты еще одно одеяло и накрыл ее, но даже лежа под тремя уже одеялами, несмотря на высокую температуру своего тела и жару в комнате, она продолжала мерзнуть.

Это продолжалось около получаса, пока женщина, наконец, не перестала дрожать. Максим не отходил ни на секунду. Он отошел лишь однажды, чтоб принести матери по ее просьбе стакан воды, но сразу вернулся. Однако воду она пить не стала, сказала, что слишком больно глотать. Она оставила лишь одно одеяло, в которое плотнее закуталась и, казалось, заснула.

Максим сидел на краю кровати, держа мать за руку и вглядываясь внимательно в ее черты лица, ища хоть какие-нибудь признаки улучшения. Однако все было тщетно. Она заснула, но судя по выражению лица, даже во сне ее мучила боль. Женщина даже во сне постоянно морщилась и слегка постанывала. Еще через полчаса прекратилось и это. Комната погрузилась в тишину, лишь тикали почти бесшумно висевшие на стене часы. Макс не отходил, продолжал смотреть, вглядываться в лицо матери, молясь про себя, чтоб все было в порядке, внушая себе, что его мать поправится, что все происходящее вообще не более чем страшный сон.

Минутная стрелка совершала круг за кругом по циферблату, один час сменял другой, а Максим все так же сидел у изголовья кровати, на которой спала его мама, и держал ее за руку. Для него время перестало существовать. Он словно застыл во времени, и ничто его не волновало. Он периодически клал ладонь на лоб матери, проверяя, не понизилась ли температура, но жар не спадал. Дыхание то становилось учащенным, и тогда хрипы усиливались, то замедлялось, и Макс наклонялся к матери, проверяя, не прекратит ли она дышать совсем.

Развязка наступила уже под утро, когда робкий рассвет заглянул уже в окно. Мать резко закашлялась, и Максим открыл глаза. Оказалось, что уже под утро он все-таки задремал в сидячем положении. В предрассветном сумраке, заметив, что она смотрит на него, он наклонился, словно боялся пропустить, если она что-то захочет сказать. Легкая улыбка озарила лицо женщины. Она заговорила очень тихо, словно говорила сама с собой. Макс наклонился еще ниже и, наконец, уловил слова. Однако это напугало его еще больше. Было очевидно, что она говорила, обращаясь к нему, но вместе с тем разговаривала явно не с ним.

— Дорогой, — шепот был хриплым, и было заметно, что женщина с трудом произносит каждое слово, что даже небольшое напряжение голосовых связок вызывает у нее боль, — мы ведь с тобой были так счастливы.

— Да, конечно, ма, — в этот момент Максим еще думал, что обращается она к нему.

— Дорогой, как там наш сынок? Я не слышу, как он плачет. Ведь ему уже пора завтракать.

— Он спит, — голос Макса задрожал, на глазах выступили слезы, и он поспешно отвернулся, скрывая их. — Я дал ему бутылочку, и он заснул.

— Ох, дорогой, какой у нас с тобой замечательный сынок.

— Конечно, дорогая, — он проглотил огромный комок в орле, который все никак не желал проваливаться, — у нас прекрасный сын.

— И он вырастет настоящим мужчиной. Он будет нашей опорой в старости. Закончит школу, университет, устроится на хорошую работу…

— Конечно, обязательно устроится. Как же иначе, — Макс уже готов был разрыдаться в полный голос. Вне всякого сомнения, мама говорила с его отцом. Вернее, видела на его месте отца. — Женится…

— У нас будут внуки, мы будем их нянчить, мы…

Улыбка на лице женщины медленно угасла, но все же не до конца. Максим чувствовал, что что-то происходит, но мог лишь смотреть, не имея сил хоть что-то сделать. Он с ужасом ждал, что его мать начнет биться в конвульсиях, начнет метаться в бреду на кровати, но все произошло гораздо спокойнее. Она в последний раз глубоко вздохнула, так что грудь ее высоко поднялась, а затем очень медленно выдохнула и больше не шевелилась. Легкие остатки улыбки сохранились на ее губах. Она умерла.

В этот момент психологические блокировки перестали действовать, и Макс разразился рыданиями. Он упал на колени возле кровати, на которой покоилось безжизненное тело его матери, и начал бить кулаками в бессильной ярости по простыне. Слезы заливали ему лицо, стон постепенно переходил в крик, крик, от которого начинало болеть горло, крик, выходивший из него вместе с болью. Первые солнечные лучи восходящего дневного светила упали на лицо покойной, придав ему даже некоторую жизненность. И это Максима подкосило. Он упал на пол и несколько раз сильно ударил по нему кулаком, разбивая костяшки пальцев в кровь, но не чувствуя боли. Затем крик, наконец, угас, но он по-прежнему лежал на полу в позе зародыша и трясся от рыданий. Эта истерика казалась бесконечной. Единственный на свете родной человек, самый родной человек, его покинул. Мама ушла спокойно, ему хотелось верить, без страданий, но легче от этого не становилось. Через несколько минут по всему телу у него прошла судорога, и истерика прекратилась. Он медленно поднялся с пола и только теперь перевел взгляд на свою разбитую руку. Теперь ощущение боли накатывало на него волнами. Похоже, одним из ударов он себе раздробил костяшку на кулаке. Макс прошел в ванную, включил холодную воду и долго держал руку под струей. Сначала было довольно больно, однако постепенно острая боль сменилась на тупую и ноющую. Он достал руку из-под воды и внимательно посмотрел на костяшку. Вроде бы она была целая, значит просто очень сильный ушиб. И на всем кулаке была свезена кожа от ударов об пол. Достав из аптечки в ванной пузырек с йодом, Макс шипя от боли, плеснул себе раствором на руку, а затем крепко перебинтовал кисть. По крайней мере, такая повязка могла сохранять пальцы в относительной неподвижности — шевелить ими было очень больно. Но теперь приходилось полагаться на левую руку, которой Макс пользоваться совсем не привык.

Он прошел на кухню, вскипятил чайник и медленно выпил бокал чая, избегая даже смотреть в сторону спальни, где на своей кровати, с тенью улыбки, оставшейся теперь на ее лице навсегда, вечным сном спала его мама. Он боялся лишний раз поворачивать голову в ту сторону, словно опасался, что его умершая мать оживет. Хотя что было в этом плохого? Неужели его мама могла бы ему хоть как-то причинить вред? Эта мысль вызвала новый приступ рыданий. Ему предстояло жить с этой болью потери.

Теперь настало время уходить. Макс не знал, куда ему направиться, но и в этом доме оставаться не намеревался больше чем нужно. У него оставалось еще одно дело. Он допил начавший уже остывать чай и, тихо ступая, словно опасаясь потревожить сон покойной, направился в спальню. Он постоял несколько минут, смотря печально на тело матери, а затем подошел к шкафу и достал с полки свежую простыню. Расстелив ее на диване, он, зайдя с другой стороны, перекатил тело матери на это простыню и накрыл его с другой стороны, а затем перекатил тело обратно. Теперь его мама покоилась на своей кровати, завернутая в простыню. Постояв еще немного над кроватью, словно перед надгробием, Максим вышел из квартиры и закрыл дверь на ключ.

Антона уже шатало от усталости. Он вторые сутки был на ногах. Весь вчерашний день он практически не вылезал из машины, носясь с Михалычем по городу, доставляя больных в клинику. Ребенок, умерший вчера утром по дороге в больницу, стал лишь первым. Еще двоих они не успели доставить — сначала старушку, затем молодого парня, отнюдь не пышашего здоровьем, судя по внешнему виду. Впрочем, по поводу парня у Антона сразу возникло стойкое подозрение, что он был болен вирусом иммунодефицита. Наркоманом он вряд ли был — «дорог» ни на руках, ни, как выяснилось позже во время беглого осмотра, на других частях тела не было. А вот подцепить заразу от какой-нибудь случайной «ночной подруги» вполне мог. Антон и сам был молодым человеком, и ничто человеческое ему было не чуждо. Однако он решительно отказывался понимать своих ровесников и тех, кто младше, по поводу «случайных связей».

В-общем, по словам матери парня, с которой врач разговорился по дороге в клинику, и которая к тому моменту вовсе не производила впечатления больной, он почувствовал себя заболевшим в районе полудня. «Скорая» приехала всего через два часа, вчера это можно было назвать рекордно быстрым реагированием, но молодой человек умер в машине. Он неожиданно резко напрягся на кушетке, голова его запрокинулась, и он издал жуткий крик, чуть ли не вой. Этот крик вдруг оборвался в высшей точке звучания, и голова парня завалилась на бок. Он не дышал. Его мать долго смотрела на тело сына, не произнося ни звука. А затем она в первый раз при Антоне кашлянула. В больницу ее привезли уже с высокой температурой. Ночью она скончалась.

Ковалев уже сошел бы с ума, если бы не был слишком уставшим, чтобы думать. К вечеру его напарник Игорь слег с жаром, и его положили в ординаторской (медсестра, занимавшая единственную кушетку в том кабинете, уже ее освободила — персонал клиники сократился на одну единицу). Антона выручило появление Евгения Марковича, еще одного врача, который задержался, как он сам сказал, потому что ездил в область к сестре. И все равно персонала катастрофически не хватало. Виталий, например, уже был помещен в одну из палат вместе с другими больными. Марину так же определили в палату — девушка была на грани, и Антон подумал, коря себя за эту мысль, что скоро одно из мест непременно освободится. Однако ее опередил Виталий, здоровый детина, которого жуткая болезнь просто сожгла изнутри. Впрочем, Марина вскоре последовала за ним. Антон в это время находился рядом с ней, держал за руку и смотрел, как женщина уходит, не имея возможности хоть что-то предпринять. К рассвету Игорь уже не реагировал, если с ним начинали разговаривать. Его бред все усиливался, термометр застрял на отметке в сорок один градус. Лишь под утро, казалось, наступило легкое улучшение. Игорь Сергеевич пришел в себя, позвал Антона и хриплым голосом попросил позвонить его родителям. Вместо ответа Антон протянул ему сотовый телефон, но его напарник лишь улыбнулся и покачал отрицательно головой — похоже, он уже не сомневался, что проведывать у него дома некого. Проникшие в окно ординаторской солнечные лучи осветили бездыханное тело Игоря Сергеевича. Еще один ушел, скончавшись от неизвестной, но жуткой болезни.

По телевизору, который стоял в ординаторской, и который Антон включил, чтоб узнать утренние новости, новость передавали только одну. Неизвестная болезнь убивала людей, и от нее не находилось лекарства. Шел второй день болезни, и заместитель министра здравоохранения (самого министра еще вечером госпитализировали) распорядился об объявлении эпидемии. Более того, корреспондент, сам державшийся на ногах, видимо, лишь за счет морально-волевых усилий, утверждал, что выезд из города закрыт сотрудниками органов правопорядка. Никто не мог из города выехать по основным дорогам. Спустя два часа (больного утреннего корреспондента сменил другой, выглядевший не намного лучше) стало ясно, что ситуация гораздо хуже, чем могло представляться поначалу. К милиции прибавились военизированные соединения. Дороги были забаррикадированы. По пытавшимся прорваться велся огонь на поражение, говоря это, корреспондент демонстрировал свою перебинтованную руку, видимо, след от огнестрельного ранения. На другом телеканале участок улицы за спиной корреспондента напоминал зону боевых действий. По его словам, группа подростков с утра блокировала здание мэрии, бросая в окна камни. А когда им попытались помешать сотрудники охраны, вслед за камнями в окна полетели бутылки с зажигательной смесью самодельного изготовления. Камера оператора переместилась к зданию мэрии, которое уже не напоминало внешним видом таковое. Из нескольких окон вырывались клубы дыма, стекол в оконных проемах уже практически нигде не было, у входа сгрудилась группа ОМОНа, ожидая, видимо, лишь приказа броситься на мятежников. Но даже на почтительном расстоянии от места развития событий было видно, что и сами омоновцы не могут держать строй. Несколько человек явно пошатывались, кто-то, камера четко зафиксировала этот момент, бросил свой щит и согнулся в приступе жестокого кашля. Тут же метко брошенная кем-то пустая бутылка попала ему точно в голову. Боец упал без движения, и это словно стало сигналом. Оставшиеся омоновцы, сведя щиты в одну линию, стали осторожно приближаться к нападавшим, оставшимся за кадром. Камера вдруг ушла вниз, картинка закачалась из стороны в сторону — там явно шла борьба. Видимо, кому-то не понравилось, что журналисты беспрепятственно снимают происходящее. Через секунду экран стал темным, а затем снова возникло болезненное лицо ведущего новостей, извинившегося за «временные технические неполадки».

— Что, в России, как всегда, запрещено правду показывать? — от звуков голоса, неожиданно раздавшегося из-за спины, Антон подпрыгнул на стуле и обернулся. Ракитин, собственной персоной, спустился из своего кабинета в ординаторскую. Сначала Ковалев подумал, что главный врач тоже уже приближается к крайней стадии болезни — он шатался довольно ощутимо. Но затем он уловил запах и понял причину шатания. Иван Николаевич был мертвецки пьян. Так, что еще мог стоять на ногах, но вот ровное вертикальное положение занять уже не мог. — Что передают?

— Ничего хорошего. Иван Николаевич, с вами все в порядке?

— Нет, Антош. И я сомневаюсь, что с кем-то в данный момент что-то в порядке, — он глупо хихикнул, и от этого звука у Антона мурашки побежали по коже — столько мрачного отчаяния в нем было. — Я ночью звонил своим знакомым в пару больниц… Люди мрут, как мухи…

— Иван Николаевич…

— Знаю, я пьяный. Чистый медицинский спирт, ощутимо помогает. Бьет в голову с точностью профессионального боксера и позволяет не задумываться о происходящем. У нас ведь тоже есть потери среди персонала?

— Да. Марина, Игорь, Виталик… — начал перечислять Антон, но главврач его перебил.

— Можешь не продолжать. Этот список вскоре станет больше. Гораздо больше…

— Может, вам лучше все-таки взять себя в руки? — в голосе против его желания прозвучала вовсе не злость, в нем сквозило отчаяние.

— А зачем? Я звонил домой. Трубку никто не берет. Моя дорогуша, — он снова издал смешок, — она всегда может подойти к телефону. В любое время, в любом самочувствии. А тут одни долгие гудки. Боюсь подумать, что случилось то же самое, что происходит, похоже, повсюду.

— Может, все не так плохо…

— Оставь, Антон! Болезнь, появившаяся ниоткуда, убивает людей, одного за другим! Мы, врачи, ничего не можем сделать! А ты говоришь, что все не так плохо! — он сделал паузу, посмотрел по сторонам, как будто что-то искал, потом снова повернулся к врачу. — Извини, Антон. Нервы совсем сдали. Пойду-ка я, наверное, у себя в кабинете прилягу…

— Иван Николаевич, что нам делать?

— Что хотите, — голос был сухой и безжизненный. — Я бы посоветовал бежать отсюда подальше, попытаться спастись, но судя по сегодняшним новостям, болезнь прогрессирует повсюду, поэтому бежать некуда. В кабинете я смотрел утренние новости. Говорят, в Европе и в Штатах все то же самое.

Лежавшая на кушетке без сознания медсестра, ее болезнь тоже зацепила под утро, заворочалась, пришла в себя и застонала. Ракитин долго смотрел на нее, затем мрачно усмехнулся и повернулся к Антону. На губах его была улыбка, но вот в глазах застыло выражение отчаяния вперемежку с ужасом.

— Вот и еще одна готовится отойти в лучший мир. А ведь совсем еще молоденькая…

— Думаете, шансов ни у кого нет?

— Думаю, ни у кого. Сегодня вроде бы только второй день, но ни про единого выздоровевшего я не слышал. Сплошь и рядом только смерть, — он закашлялся, и выражение ужаса в глазах стало доминирующим. — Похоже, я на очереди.

— Я не верю! Можно ведь что-то предпринять…

— Боюсь, еще два-три дня, и что-либо предпринимать будет уже некому. И не для кого. Я вот смотрю, ты еще держишься. Молодец. Дай Бог тебе здоровья. Хотя я бы на это сильно не рассчитывал…

После своего мрачного пророчества главный врач развернулся, пошатнувшись, и вышел из кабинета, провожаемый мрачным взглядом Антона. Мрачным не потому, что Ракитин был, по его мнению, не прав, или опустил руки, а как раз наоборот, он соглашался мысленно со всем, что сказал ему тут друг его покойного отца. И настроения ему это не улучшало. Совсем наоборот.

Антон приблизился к медсестре и с беспокойством посмотрел на ее искаженное страданием лицо. Видимо даже в этом полузабытьи ее мучила боль. Хрипы в легких были слышны с расстояния в несколько шагов. Тихо ступая, стараясь не потревожить больную (хотя он сильно сомневался, что ее чем-то потревожит, даже если приведет в ординаторскую целый симфонический оркестр), он вышел из кабинета и отправился на очередной обход. Ракитин был к несчастью прав, болезнь распространялась, устраняя все препятствия со своего пути, не помогали ни антибиотики, ни жаропонижающие средства. Однако Антон себя считал порядочным врачом и пытался этому званию соответствовать. А значит, ему предстояло делать все возможное для пациентов, пусть даже просто быть рядом с ними, провожая в последний путь, пока он не свалился бы от усталости, или болезнь не свалила бы его самого.

Он заметил в конце коридора женщину, державшуюся за стену, чтобы не упасть, и поспешил к ней. Подойдя поближе, Антон узнал ее. Это была мать той самой малютки, которая умерла у него в машине по дороге в больницу. Он вспомнил, что женщина и сама уже тогда болела. А еще вспомнил, что ее вроде бы звали Ольга. Он подошел поближе и взял женщину за руку.

— Оля, как вы себя чувствуете?

Она подняла на него взгляд, и Антон ужаснулся. Когда они с водителем вчера приехали к ним по вызову, женщина уже была больна, но еще сохраняла всю свою красоту (Ольга была очень красивой, он еще вчера это отметил). Сейчас на врача смотрела лишь жалкая согбенная тень красивой женщины. Глаза глубоко запали, кожа на лице довольно сильно провисла, взгляд был безумным. Однако, судя по всему, она еще сохраняла некоторую адекватность, потому что, когда она заговорила, голос ее был довольно ровным:

— Скажите, где мой муж? Он должен был ждать меня в приемном покое. Вы меня не проводите?

— Оля, вы помните, что случилось вчера?

— К несчастью, помню, — одинокая слеза скатилась по ее щеке, и Антон подумал, что гораздо лучше было бы, если бы молодая женщина сейчас забилась в истерике, чем вот так отрешенно прореагировала. — Бедная моя девочка…

— Может вам лучше вернуться в палату? — он продолжал держать женщину за руку, однако не тянул ее ни в одну, ни в другую сторону, предоставляя ей самой возможность выбора.

— Нет-нет. Проводите меня, пожалуйста, до приемного покоя. Мне нужно видеть моего мужа.

— Но его там нет.

Она неожиданно резко выпрямилась и посмотрела в глаза врачу. В этот момент она явно напомнила себя прежнюю, еще не изуродованную болезнью, и Антон вдруг подумал, что влюбился. Мысль была жуткой в данной ситуации, к тому же женщина все-таки была замужем, но удивительное чувство нежности, затопившее вдруг его душу никуда не делось, а стало усиливаться.

— Что значит «его там нет»? — глаза ее вдруг снова наполнились страхом. — Он что, тоже?.. Как моя дочурка?

— Нет, Оля, успокойтесь, пожалуйста. Просто нам вчера пришлось… приложить некоторые усилия, чтоб оформить вашу дочь в морг… простите. Он не хотел ее отдавать, скандалил… А потом просто ушел. Я вышел за ним на улицу, но уже нигде его не увидел. Вы не знаете, куда он мог уйти?

— Не знаю… — она ощутимо расслабилась и словно еще больше осунулась. — В таком случае проводите меня обратно в палату.

Полдня Антон провел у кровати Ольги. Они разговаривали обо всем подряд. В конце концов, ее взгляд, направленный на молодого врача стал значительно теплее чем утром. А самого его переполняло по-прежнему чувство нежности к этой молодой женщине, потерявшей ребенка, и чей муж исчез вчера в неизвестном направлении. Их разговор плавно перетекал от одной темы к другой, не останавливаясь ни на минуту. У медсестер, пару раз заглядывавших в палату, появилось даже ощущение, что Ольга стала выглядеть значительно лучше. Даже хрипота в голосе и в легких постепенно сошла на нет. Словно болезнь начала отпускать и само время повернуло вспять… Другие пациенты в этой палате тоже начинали чувствовать себя немного лучше. Такое бывает, если долго дышать затхлым, застоявшимся воздухом какого-либо помещения, и вдруг почувствовать, как в это помещение через открытое окно проникает свежий весенний воздух и заглядывает солнце. Антона так же оставило чувство усталости. Он потерял само ощущение времени. Словно жизнь застыла в одном прекрасном мгновении.

Но, к сожалению, такое возможно было бы лишь в красивой сказке. Часа в три пополудни Ольга снова почувствовала себя плохо, вернулся кашель, вновь подскочила температура. Речь ее стала бессвязной, мысли отрывочными, взгляд расфокусированным. Антон ни на миг не отходил от нее, и со слезами на глазах держал за руку, словно пытаясь удержать, не отпускать в последний путь. И ему надолго врезались в память последние мгновения ее жизни. Женщина сделала попытку приподняться по направлению к врачу. Видя, что ей это не удается, Антон сам наклонился и услышал ее шепот:

— Жаль, что все так быстро заканчивается… Спасибо те…

На последнем слове ее сердце остановилось, а глаза остекленели. Он еще вглядывался в это в один миг ставшее таким дорогим ему лицо, пытаясь найти в нем хоть малейшие признаки жизни. Но все было тщетно. Антон мог утешать себя мыслью, что Ольга ушла легко, без мучений, и что отчасти в этом была его заслуга. Но облегчения эта мысль не приносила, лишь горькое осознание бренности человеческой жизни. Он в последний раз наклонился к ее лицу, запечатлел у нее на лбу поцелуй и, отвернувшись, вышел из палаты.

Пройдя по коридору и выйдя в приемный покой, увидел Дениса, который стоял перед стойкой дежурной медсестры и озирался по сторонам. Увидев Ковалева, он резкой походкой направился к нему.

— Где моя жена? Хочу ее видеть! — тон был грубый и надменный, но Антона это уже не волновало.

— Денис, — голос его оставался спокойным, — ваша жена умерла несколько минут назад. Мне очень жаль.

На лице только что овдовевшего супруга отразилось сначала изумление, которое затем сменилось на гнев.

— Ты врешь! Где моя жена? Где Ольга?

— Мне жаль, — просто повторил Антон устало, голос его даже не дрогнул. — Ольга умерла. Если хотите забрать тело, вам надо будет заполнить некоторые бумаги…

Денис его даже не слушал. Он медленно пятился назад с выражением неописуемого ужаса, написанным на лице, пока не уперся спиной во входную дверь. Молниеносно развернувшись, он бросился наружу и исчез за углом. Антон лишь проводил его усталым взглядом — у него не было ни малейшего желания пытаться остановить мужчину или хотя бы попытаться его вернуть. Устало махнув рукой, адресуя этот жест в ответ на немой вопрос медсестры за стойкой, он направился обратно в ординаторскую. Ракитин, быть может сам того не желая, подсказал ему хороший способ унять острые ощущения в душе.

Медсестра на кушетке в ординаторской снова была без сознания, но грудь ее мерно вздымалась и опускалась в такт дыханию (возблагодарим Господа Бога Всемогущего за маленькие радости) Антон подошел к шкафчику с медикаментами сбоку от своего стола, достал оттуда бутыль с прозрачной жидкостью, стакан и заполнил его не меньше чем наполовину. Затем подумал и долил еще немного. А затем, зажмурившись, выпил залпом. После этого уселся за свой стол и налил себе еще полстакана, выпив так же залпом. В голове приятно загудело от такого щедрого «подношения», и вскоре чувство опьянения, действуя ненавязчиво, чуть ли не ласково, захватило его в свои объятия. Антон не возражал. Он налил себе еще немного, затем подумал, и убрал бутыль с остатками обратно в шкафчик. Стакан же поставил перед собой и сфокусировал взгляд на нем. Здравый смысл в нем возмутился, утверждая, что сейчас последнее дело — напиваться, когда персонал выбивается из сил, пытаясь помочь людям, а некоторые уже сделали все, что от них зависело, работая в буквальном смысле до последнего вздоха. Впрочем, здравому смыслу возражало ощущение неотвратимости происходящего. Антон все больше склонялся к точке зрения главврача, что все, что они делают, в данный момент абсолютно бессмысленно. В конце концов, последнее чувство победило здравый смысл, и он опрокинул в себя и третий стакан. Вот теперь он себя действительно чувствовал пьяным. Антон довольно усмехнулся, но усмешка быстро сползла с его губ, стоило ему подумать об Ольге. Он провел рядом с ней всего лишь несколько часов, но у него было чувство, что эти несколько часов были для него ценнее, чем многие более долгие периоды жизни. Ради даже таких краткосрочных моментов духовной близости, Он согласился бы пережить весь сегодняшний день заново. Он поймал свой взгляд в зеркале слева от стола и искренне улыбнулся отражению, не замечая, как слезы, одна за другой, скатываются по его щекам. С этой улыбкой он и потерял сознание, впечатавшись лбом в столешницу. На диване снова заворочалась и слабо застонала медсестра.

— Антон Петрович, очнитесь. Да очнитесь же! — кто-то ощутимо тряс его за плечо.

Странно, но голова совершенно не болела, ни во сне, ни наяву. И кашля тоже не было, хотя в данный момент было бы уже весьма неплохо, если бы он появился. Антону было уже все равно. Он поднял голову и попытался сквозь утренний полумрак разглядеть того, кто пытался его разбудить. Над ним стояла Женя Каменева, которую все в больнице звали просто Женькой, причем и больные и персонал, но она никогда и ни на кого не обижалась. Человека с большим запасом позитива сложно было бы отыскать на всем белом свете. Но сейчас и ее лицо было обеспокоенным.

— Антон Петрович, проснитесь, наконец! — она продолжала трясти молодого врача за плечо, стремясь привести его в чувство как можно быстрее.

— Ну все, все, Жень, — Антон стряхнул руку медсестры с плеча. — Что случилось? На нас напали инопланетяне?

— Шутки ваши здесь совсем не уместны, Антон Петрович, — Женька угрюмо посмотрела на доктора. — Учитывая нашу ситуацию…

— Учитывая нашу ситуацию, милая Евгения, мне уже просто наплевать на то, что еще может произойти с нами со всеми. Весь мир сошел с ума в течение вчерашнего дня, — он попытался налить в стакан, любезно оказавшийся рядом, еще спирта, но медсестра выхватила его у врача из рук.

— Перестаньте, пожалуйста, пить! — она была искренне возмущена.

— С чего вдруг? — интонации Антона даже ему самому показались противными.

— Вы единственный врач, оставшийся на ногах. Вы нам очень нужны…

— А остальные?

— Нет больше никого «остальных», Антон, — от волнения медсестра уже откинула всякую субординацию. — Мы вдвоем остались…

— Ты серьезно?

— Абсолютно. Под утро скончался Иван Николаевич. На несколько часов раньше — медсестра, которая была тут у вас на кушетке… Мы остались одни, Антон.

— А люди?

— Из тех, что были в палатах, уже практически никого нет. Немногие, оставшиеся в живых, находятся в крайне тяжелом состоянии.

— Санитары тоже все?

— Да. В морге несколько часов назад еще находился живой Сева, но этого парня, по-моему, никакая зараза не возьмет. Хотя и он выглядел не особо хорошо.

— Женя, пройди сейчас по всем палатам, где оставались живые люди, проверь, есть ли все еще кто живой.

Евгения, пошатываясь, ушла. Антон остался в кабинете один. Точнее, в компании с мертвецом. На кушетке так и лежала молодая медсестра, которая еще ночью была жива. На всякий случай, он подошел к кушетке и пощупал у девушки пульс. Сердцебиение отсутствовало. Антон вернулся за стол и все-таки налил себе еще один полный стакан спирта. Выпив его залпом и не почувствовав никакого вкуса, он сложил руки на столе, опустил голову и стал ждать… Ожидание показалось ему настолько томительным, что он снова налил себе спирта и выпил. А потом снова повторил все действия в том же порядке. Через несколько минут, Антон уже спокойно спал, уронив голову на стол.