Глава 2. Скорбящий ангел

Глава 2. Скорбящий ангел

И всё равно я ничего не понимал. Ну, не стыковалось всё одно к одному! Отсутствие логики в происходящем напрягало даже больше, чем так называемые пытки охранников.

Пытки. Начну с них. Меня пытали довольно изощрёнными, но гуманными способами, никакого средневекового варварства, никакой пародии на инквизицию. Правда, делали это почти без остановки, но менее гуманными от этого методы не становились. Из чего напрашивался вывод — меня берегли.

Да, кулаком по лицу больно. Да, таранный удар под дых то ещё удовольствие. И даже выкручивание рук с последующей обработкой болевых точек, от которой я орал благим матом — всё это плохо, больно, страшно… Но не фатально для организма.

Как потом выяснилось, провёл я в застенках три дня. Меня пытали, если учесть первую ночь в ледяной камере, почти непрерывно, отвлекаясь, чтобы отдохнуть (самим, а не чтобы дать отдохнуть мне, как могло бы показаться). За это время я не получил ни одной серьёзной травмы, ни одного вывиха или перелома. Даже еду давали! Да, постоянно прессовали, держали в напряжении, но я научился справляться и с этим, «уходить» от мучителей в нирвану в прямом смысле этого слова, не реагируя ни на что и не чувствуя боли. Это было беспамятство, тяжёлое, бредовое, на грани сумасшествия, но спасительное, а потому благословенное.

Своей нирваной я поставил в тупик брутального мачо Сантьяго, моего главного мучителя от мира гвардии, привыкшего повелевать теми, кто попадает в его руки, но этим же, однако, только ускорил лавину накатывающих событий. Впрочем, по порядку.

Это случилось, когда меня «топили». Есть такая изощренность, когда на лицо кладут тряпку, а затем льют на неё сверху воду. И ты тонешь, захлёбываешься в прямом смысле слова. Великолепные ощущения! В тот момент я «тонул» раз, наверное, в шестой. Бился в конвульсиях, пытаясь сделать глоток воздуха, намертво прикованный к стулу, превратившемуся на время пытки в горизонтальное кресло. Бился, бился… И в один миг мне стало всё равно.

Чего я, собственно, мучаюсь? Они ведь и хотят заставить мучиться, страдать. Убить не убьют, я нужен, искалечить не искалечат по той же причине, а боль — всего лишь боль. Боль — это страдание.

А страдание определяется желанием. «Если ты избавишься от желания, тебя покинет и страдание». Сиддхартха Гаутама, шестой век до нашей эры. «Достичь подобного можно лишь с помощью медитативного созерцания себя любимого…» Тоже оттуда.

Буддизм — красивая религия. Я изучал все пять мировых религий, было интересно, знаю разницу между классическим буддизмом, более похожим на философию, и веру апокалипсиса, в Священный Круг Жизни, вобравшую в себя слишком много от радикальных учений ислама и неохристианства, и более напоминающую агрессивную религию (если бывает агрессивное равнодушие, конечно). Но знать теоретическую базу одно, а использовать практические её достижения — совсем другое, в моих условиях трудновыполнимое. Нельзя просто так перестать желать дышать, когда твои легкие рвёт на части изнутри, когда ты бессильно пытаешься вдохнуть или выдохнуть, а в метре от себя ощущаешь презрение и ненависть со стороны мучителей. В таких условиях нирваны не достичь. Но я упрямо цеплялся и цеплялся за эту мысль, силой вгоняя себя в состояние презрения к жизни, и с каждым ведром воды спокойствие всё более и более овладевало моим сознанием, а конвульсии становились всё менее сильными. Это было много, но всё же недостаточно.

Я ждал паузу, просвет в графике. К счастью, ждать пришлось недолго, на тот день мучители уже выдохлись, они же тоже люди, и Феликс, и второй помощник. Им, как и всем, необходимо спать, питаться и справлять минимальные потребности организма. Второй тюремщик, их было двое, менялся, но сам сеньор Сантьяго оставался незаменим. Присутствовал всегда, что накладывало отпечаток на график истязаний. Я получил несколько минут отдыха, и этих драгоценных минут мне хватило.

Концентрация, сосредоточенность на одной мысли — вот чего не достает! Одной единственной, но яркой, забивающей все остальные, всепоглощающей! Она должна стать моим плотом, спасательным кругом, утянуть больное страдающее сознание из глубин реальности ввысь, к заоблачным далям безвременья и бессознания. Я должен выйти отсюда, из этой камеры! Но что может стать локомотивом?

В недолгой жизни я сталкивался лишь с одним явлением, вгонявшим меня в искусственную нирвану. Это была музыка. Причем не та «бла-бла-бла — тра-та-тарам» в лучших традициях Латинской Америки, основа основ любого популярного течения на планете, а другая, настоящая, от которой ноги не начинают прыгать, ведя тебя в огне ритма, но от которой в душе что-то переворачивается. От которой хочется смеяться и плакать, рыдать от горя и кричать от радости одновременно. Музыка средневековья, Золотого века.

Песня родилась сама собой. Я и слышал-то её всего пару раз, но запомнил. У неё был типичный непонятный для жанра текст, а мелодия напоминала скрип дверных петель, но вьюжная и тихая, она как нельзя более подходила моменту. Я слышал в ней тоску и печаль, радость и грусть, любовь и надежду на счастье, а ещё прощение — столп еще одной, иной, но тоже мировой религии.

Её текст как-то касался темы Севера, бескрайней природной пустыни на севере тогдашней России, суровой жизни тех краёв. И когда я слушал впервые, отчего-то представил себе собственную жизнь, будто это я, а не герой песни, бреду по белой беспросветной тундре в бесконечную полярную ночь в поисках чего-то. Иду, ищу и не нахожу. А вокруг вьюжит и метёт, я знаю, что могу заблудиться и не вернуться, но всё равно устало передвигаю ноги, шаг за шагом. Потому что где-то рядом мой собственный чум — место, где меня ждут и всегда будут рады. Если доживу, конечно, выберусь и не потеряюсь.

Когда Сантьяго с помощником отстегнули меня и привели в вертикальное положение, я был уже далеко. Они что-то кричали мне, угрожали, требовали, но вместо брани и угроз я слышал тихий шепот белых крупинок, а перед глазами простиралась даль бесконечной белой пустоши, в которой я, молодой и неопытный юнец, совсем запутался. Эта тундра и есть моя жизнь. В ней, где-то там, за горизонтом, к небу поднимается дым очага, моего места в этом прекрасном, несмотря на жестокость и непривлекательность, мире.

— Слышишь, твою мать! Отвечай!..

Феликс орал. Он видел моё состояние, чувствовал, что теряет меня, и понимал, ни черта не может сделать. Потом, кажется, бил. Не знаю, я больше не чувствовал боли, она проплывала как-то мимо. Ещё, кажется, мне давали нюхать аммиак. Опять-таки «кажется», потому что это не помогало им надолго. Да, я приходил в себя, природу и рефлексы не обманешь, но удержать меня в этом мире сеньор Сантьяго был не в состоянии.

Он бил меня, а я видел перед собой снег, чарующий танец вихрящихся снежинок. И тихий шелест ветра, хриплым баритоном со страшным древним акцентом ложащийся на душу медленной музыкой:

Если б знать, как любить тебя

Или петь, как лететь,

Был бы дальше и выше наш чум,

Был бы слаще наш дым…

Нирвана…

* * *

Когда очнулся, вокруг царила темнота. Я лежал на кушетке, вмурованной в стену, продрогший от холода. Лицо пылало. Избитое тело сигналило о том, что не горит желанием повиноваться. Во всяком случае, не в ближайшее время. Пошевелил руками и ногами. Вроде целые. Уже хорошо, остальное переживём. Закашлялся.

Итак, на мне всё ещё моя одежда, старый школьный костюм. Сухой, точнее высохший после последнего истязания, но за время обработки гвардией превратившийся в лохмотья. Обидно. Лежу я не в той холодной камере, другой, потеплее, и это здорово — в той уже заболел бы в мокрой одежде, а так просто кашель подхватил, да знобит чего-то. Ничего страшного, поправлюсь, главное — жив.

После оценки состояния мысли переключились в практическую плоскость. Меня не пытают, оставили в покое. Надзирателей рядом нет. Это сигнал? О чём? Гвардия больше не будет заниматься мной?

Феликс так и не смог вывести меня из нирваны, и этим проштрафился, как специалист. А с ним расписалась в бессилии и вся гвардия, не сумевшая на меня надавить. Значит, по логике, вашего покорного слугу должны передать иным, имеющим бОльшие возможности специалистам. Например, людям дона. Скорее всего, сейчас утрясаются формальности, как именно передать меня бойцам криминального авторитета без огласки, учитывая, что я нахожусь в застенках гвардии, и мне вроде как официально предъявлено обвинение. В последнем сомневаюсь, но это же не шарага, тюрьма нашей доблестной системы правопорядка, должно же быть у гвардейцев хоть что-то похожее на совесть? Не могут же они действовать НАСТОЛЬКО нагло?

Нет, не должны, всему есть предел, даже в таком продажном государстве, как наше. Но сомнений, что данная процедура у них давно отработана, пройдёт без сучка и задоринки, у меня не возникло ни на секунду. С этой стороны надежд нет.

Конечно, такой расклад имеет право на существование лишь случае, если я действительно нужен дону, и мой прессинг здесь — часть основного действа, а не вспомогательный эпизод. А в последнем сомневался.

Почему? Всё просто. Я — никто, звать меня «никак». Да, вокруг наблюдаются какие-то движения, мной интересуются разные службы, от ДБ и дворцовой стражи до корпуса телохранителей. Катарина вообще в упор стреляла в дружков Толстого, а самого его заставила делать не самые приятные вещи. Но по большому счёту это ерунда, временные следствия безобидных случайных причин, которые не могут усовершенствовать меня выше того уровня, на котором я нахожусь, уровня «парня с района». Я не причина, по которой некто захочет похитить или тем паче убрать сына одного из влиятельнейших людей на планете, не та весовая категория.

Хм-м-м. Даже если предположить, что я — тайный принц, наследник престола, это тоже ничего не изменит. Принца проще всего изолировать, если ему угрожает опасность, или ударить на упреждение. Не раскрывая его инкогнито и прочее. Похищать для этого человека? Тем более глупо приплетать к этому действу корпус. Тот при всей своей внешней нелогичности крайне логичная структура, никогда не позволит себе действовать, как захочет правая нога кого-то из его лидеров. Ангелы поступают так, как им надо, жёстко, решительно, кроваво, игнорируя всех вокруг, и похищать(!) при таких вводных данных сына криминального авторитета?..

Даже если на моём месте был бы принц крови, им проще завалить Бенито. И его, и папочку. А метящих на хлебное место команданте и других хефе поставить перед фактом, дескать, не с теми тягаетесь, ребята. Вот так должна работать подобная структура, и отдам руку на отсечение, так она и работает.

Но я не принц. Да, мод, возможно, уникальный (все моды в какой-то степени уникальны) и очень хотят меня заполучить, но им гораздо проще решить дело с тем же Кампосом полюбовно, тот грамотный человек и понимает, планета круглая и на ней не спрячешься.

Похищают людей те, кто слабее, кто неспособен ничего противопоставить противнику в открытом бою. Кто это может быть, применительно к криминальному дону? Конкуренты, другие хефе. Какие-нибудь главы «подшефных» банд, тяготящиеся его властной рукой. Мелкие кланы, с которыми он что-то не поделил. Те же силовики, ДБ, например, для своих закулисных игрищ. Да мало ли врагов у авторитета? Но почему он приказал заняться мной, одиночкой и неудачником, будто я могу на что-то повлиять в этой жизни?

Убрать или как-то наказать Бенито в качестве платы за моё вступление в их корпус? От этой версии хотелось рассмеяться комиссару в лицо, удержала только серьёзность окружающей обстановки. Чем-либо, чем могу «купить» их, чтобы они сделали для меня грязную работу на заказ (типа древнего артефакта, дарующего силу или бессмертие), я не владею. Что остается? Правильно, ничего.

Логики в происходящем нет. Значит, всё-таки банальная перестраховка. Виктор Кампос ведёт своё следствие, основное, главное, а я так, для успокоения совести, сижу в застенках гвардии, где вряд ли будут искать ангелочки, под присмотром его людей, и отдыхаю, меняя массажи на джакузи в ожидании его дальнейших распоряжений. Пытки — тоже перестраховка, но уже гвардии, дерущей задницу для своего хозяина, не дожидаясь его прямого приказа.

Эта версия была самой логичной и оптимистичной. Следуя ей, когда прояснится ситуация с Бенито и будут найдены настоящие виновные, меня выпустят. Или хотя бы позволят связаться с людьми, которые сделают это. С такой мыслью я уснул, не обращая внимания на боль и холод.

И оказался неправ. Когда я понял это, мне стало дурно от плохого предчувствия.

Для начала меня с утра пораньше препроводили в допросную к сеньору комиссару. Не пыточную, а нормальную допросную, с хорошим освещением и терминалом виртуального интерфейса перед столом следователя.

— Ничего не хочешь сказать, Шимановский? — бросил мне тот, входя в кабинет за моей спиной.

Я отрицательно покачал головой.

— Напрасно. У меня для тебя две новости, хорошая и очень хорошая. С какой начать?

— Мне всё равно.

Комиссар сел напротив, подался вперед, сцепив руки замком, выдавая волнение и триумф одновременно.

— Тогда начну с хорошей. С тебя снимают все обвинения. Пострадавший пришел в себя, состояние его оценивается, как удовлетворительное, фирма, на сотрудников которой ты напал, не захотела огласки и отзывает все заявления. Ты рад?

У меня внутри всё съежилось. Получается, это не перестраховка?

Получается, да. Нирвана сыграла злую шутку и меня передадут по инстанции. В то, что меня просто отпустят, дескать, всё разрешилось, ты не виноват, парнишка, не верилось сразу — не та рожа у комиссара. Он испытывал удовольствие от осознания того, что сбагривает меня с рук, а значит, сбагривает меня он тем, кто не настолько скован в методах, как гвардия. Скотина! Интересно, их изначально таких набирают, или уже здесь такими делают?

— А вторая новость, меня отпускают? — грустно усмехнулся я.

— Именно! — Комиссар расплылся в слащавой улыбке. — Через час ты выйдешь на свободу. Но не советую расслабляться, поверь, ты ещё захочешь к нам обратно. Поймёшь, мы — гуманные и тактичные люди, в отличие от некоторых других.

Даже вот как. Открытым текстом, в лицо, никого и ничего не стесняясь. Насколько же эта система прогнила?

— Я в этом не сомневаюсь, сеньор комиссар, — хмыкнул я. — Вы «гуманные». Но по честному, вы вообще не должны быть «гуманными»! Вы должны ловить «гуманных», сажать их за решётку, а не лизать им задницы за брошенную кость в виде жалких презренных центаво.

Комиссара покоробило. На лице проступило жгучее желание врезать мне напоследок. Останавливало лишь осознание того, что я — мелкая сошка, недостойная его высочайшего внимания и тем более оскорбления.

— До свидания, Шимановский! — прохрипел он, взяв себя в руки. — Очень надеюсь, что больше не увижу тебя.

Я приторно улыбнулся:

— А я же напротив, сеньор комиссар, очень надеюсь на нашу встречу. И горю желанием сделать так, чтобы вы её не пережили. Впрочем, это из области мечтаний, но всё равно, до свидания.

После чего с удовлетворением наблюдал, как меняется цвет лица сидящего напротив меня отморозка с пунцового до белоснежного. В итоге он всё же взял себя в руки, я был мухой, писклявой мухой, а разве подобает такому уважаемому человеку обращать внимание на писк? Показно игнорируя меня, он поднялся и вышел. Через минуту появились два громилы-надзиратели и повели обратно.

Итак, меня выпускают. Вполне официально, иначе бы не сообщали об этом вот так, а тихо провернули бы своё дело. Но за порогом меня вновь будут ждать, и на сей раз фокус с каменными шарами не сработает. Как это будет выглядеть? Успею ли я подать сигнал о помощи? Поспеет ли помощь, если они глушат сигналы «жучков»?

Всего этого я не знал, потому, привалившись к стенке, нырнул в привычное полузабытье. Это шанс, я попытаюсь бежать или грохнуть кого-то из сопровождающих. Вряд ли получится, но попытка не пытка. Я должен подать о себе знак!..

Глаза сами собой слиплись, и я окунулся в спасительный сон без сновидений.

О том, что эти сволочи придумали, чтобы безопасно передать мою персону бандитам, мне узнать не довелось. Буквально через полчаса меня снова выдернули из полусна, и повели в ту же допросную. При этом лица надзирателей были напряжены, а движения скованы. Они бросали в мою сторону опасливые взгляды, а я не знал, как на это реагировать. О причине их напряжения догадался лишь, когда стоял перед люком допросной и с меня снимали наручники. Грубейшее нарушение протокола, наручники с меня могли снять только внутри допросной. Но это произошло именно здесь, после чего меня грубо втолкнули в зев раскрывшегося люка, который следом автоматически встал на место.

— Привет, — сказал я, уже зная, кого, увижу внутри.

В кресле следователя, боком ко мне, закинув ногу на ногу, сидела черноволосая сеньора в белом парадном кителе. С её шеврона на меня гордо смотрел кондор, поднимающийся ввысь к самому солнцу.

— Привет, — обронила она, не отвлекаясь от чтения виртуальной планшетки. Моё личное дело. Местное. Я усмехнулся.

— Что-то долго ты!

— Она молча указала на стул напротив.

— Дела были.

Затем соизволила поднять глаза и окинуть меня довольным изучающим взглядом.

— А ты здесь не скучал!

Я сжал кулаки. Стерва.

* * *

— Ты можешь объяснить, что происходит? — я последовал приглашению и сел. — Почему вы до сих пор не вытащили меня отсюда? Вы же обещали защитить от дона хефе! Они что, глушат ваши «жучки»? И что это вообще за цирк такой насчет Бенито?

Она махнула головой, растрясая волосы по плечам, свернула планшетку в капсулу и презрительно бросила её на стол.

— С какого вопроса начать?

— По порядку.

— Хорошо. Тебе предъявили обвинение в нападении на людей с изъятием у них огнестрельного оружия. Довольно успешное нападение. Это серьёзная статья. Здесь тебе безопаснее всего. Снаружи большие разборки, и лучше оставаться под защитой гвардии. Даже такой защитой, — она кивнула на художества на моем лице. — «Жучки» глушат, но не все. На какое-то время мы тебя, было, потеряли, но сейчас ситуация под контролем. Несколько дней назад был похищен некто Бенито Кампос, сын известного криминального авторитета. Кто это сделал — неизвестно, но он достаточно грамотно подставил нас, из-за чего и возникли сложности. Это все вопросы?

Я открыл рот, но тут же его закрыл. А чего я, собственно, хотел? Каков вопрос, таков ответ!

— А можно сначала и подробнее?

Катарина деловито откинулась на спинку.

— Здесь не самое лучшее место для беседы. У меня работает свой глушитель, но я не могу гарантировать, что разговор не перехватят. Предлагаю переместиться в более спокойное место.

— Кто же против? — Я развёл руки в стороны.

Она улыбнулась, залезла во внутренний карман и протянула мне некую вещь.

— Но вначале ты расскажешь мне, кто тебя так уделал. Это важно.

Вещью оказался кинжал, точнее стилет. Небольшой архаичный трехгранный клинок, призванный не резать, а колоть, пробивать доспехи. Естественно, не современные композитные скафандры, а старые средневековые жестянки. Хорошая вещь, сработанная под антиквариат, и именно это вызвало недоумение, клинок был рабочим, никак не музейным экспонатом.

— Что это?

Моя собеседница нахмурилась.

— А ты не знаешь?

— Вообще-то нет. — Я деловито пожал плечами, рассматривая стилет с разных сторон.

— Это «скорбящий ангел». Знак. Вручение его какому-либо человеку означает, что Корона им недовольна. Если же Корона недовольна очень сильно…

Продолжения не требовалось.

Я перевернул клинок, внимательно рассмотрел выгравированный на ручке узор, и понял, почему «ангел», да еще «скорбящий». Рукоятка сделана из непонятного твёрдого белого материала, то ли кости, то ли экзотического пластика, и представляла собой ангелочка, сложившего руки перед грудью. Точнее, ангелицу, или как там её обозвать, чтоб звучало грамотно. Существо ярко выраженного женского пола. Крылья размашисто обвивали рукоятку, глаза опущены в землю. Скорбь и печаль. Умелая работа!

— Красиво! — потянул я и почувствовал, как заблестели глаза. Ну да, я же мужчина, а какому мужчине не нравятся подобные игрушки?

Катарина понимающе улыбнулась.

— Корона на простые вещи не разменивается. Ручная работа, штучная. Можно сказать, произведение искусства. Их нельзя подделать, каждый имеет собственную атомную сердцевину с уникальным номером, только Корона может «одаривать» такими. Одно жаль, люди, которых «одарили», очень часто не в состоянии по достоинству оценить красоты «подарка». — Она показно подняла глаза к небу.

Что-то такое я слышал краем уха. Еще одна феодальная традиция нашей доблестной династии, аналог «чёрной метки» у книжных пиратов. Атавизм с летальным исходом.

— А почему она скорбит? А не, например, наказывает? «Карающий ангел» — куда звучнее! Вложить меч в руку, сияние глаз, блеск…

— Потому, что её величество скорбит о каждом своём подданном, даже если тот сошел с праведного пути, — посерьёзнела Катарина. — Никогда не забывай об этом. Так должно быть, и пока это так, у Венеры есть будущее.

Я понятливо кивнул. Глубокая философия, весьма далёкая от обывателя. Да, в общем, и от самой Короны. Без которой, тем не менее, пошатнутся общественные устои.

— Так Корона решила, — я вернул шедевр оружейного искусства назад, — что гвардия?..

— Что гвардия взяла на себя слишком много. Всему есть предел и, в первую очередь, неуважению. Итак, это Феликс Сантьяго? Его работа? — Она вновь указала на синяки на моем лице. Могла не уточнять, раз «жучки» работают. Но с другой стороны мой кивок — вещь протокольная, несёт в себе аналог круглой печати на тексте приговора. Я вспомнил эмоции, пережитые благодаря этому человеку, и злорадно усмехнулся.

— Известный тип, да?

— Да. На него уже несколько раз заводили дела. Но до сей поры он уходил от ответственности. Слишком хорошие покровители. — Она нехорошо так оскалилась. Я бы на месте Сантьяго уже повесился. — Ты готов?

Я кивнул, не уточняя, к чему именно. Она нажала на кнопку вызова охраны, вполне себе реальную кнопку на столе, не имеющую к виртуалу никакого отношения. Через несколько мгновений люк поднялся и внутрь вошел «мой» следователь. На лице его была написана лёгкая растерянность. Видать, неожиданным гостем оказалась моя… Мучительница? Спасительница? Блин, как я сам-то к ней отношусь? Однако её появление не воспринималось им как трагедия, скорее досада, незапланированная неприятность. Комиссар не походил на дрожащего от страха кролика, у него были в запасе свои аргументы, которые, он был уверен, сработают.

— Я вас слушаю, сеньора? — вытянулся он, но с показной ленцой, не в струнку.

Я перевёл взгляд на его погоны. Капитан-лейтенант. Она же — майор, причём майор госбезопасности. Вот они, уставные уколы: для обывателя мелочи, а знающие люди поймут.

Катарина смерила его презрительным взглядом.

— Сеньор комиссар, я забираю задержанного. Вот документы о его переводе.

После чего протянула пластиковый пакет.

Комиссар бегло пролистал бумажные листы, иронично улыбнулся и вернул их обратно.

— Прошу прощения, сеньора, но боюсь, это невозможно.

— Простите? — Лицо Катарины вытянулось в удивленную мину.

— Я говорю, сеньора, эти бумаги не являются основанием для перевода подозреваемого. Во всяком случае, для меня. Гвардия не подчиняется ни вам, ни департаменту безопасности, основанием для перевода может являться только приказ моего собственного начальства, либо подпись королевы. Безусловно, у вас есть бумага с подписью королевы?

Катарина прошептала нечто нецензурное.

— Сеньор, мне кажется, кое-что не понимает. Эти бумаги ОБЯЗАТЕЛЬНЫ для исполнения. И для вас, и для вашего начальства. Для всех.

Ответом ей стала победная улыбка.

— Моё начальство — возможно. Спорить не буду. Но я — нет. Я исполню приказ о переводе подследственного тотчас же, как получу его, но получу от того, кто имеет право таковой мне отдавать. Прошу прощения.

Вот подонок! Нашёл лазейку. Тут я не выдержал:

— Позвольте, сеньор комиссар, ведь вы только что сказали, что меня вообще освобождают! Что фирма отзывает все заявления сотрудников!

Катарина посмотрела на меня с удивлением. Этого она не знала. Странно. Комиссар развёл руками.

— Прошу прощения, сеньор, они передумали. Дело будет заведено.

Я сжал от злости кулаки. Сволочи!

На лице Катарины застыло недоумение. Не трагедия, не растерянность, недоумение. То есть он в своём праве. Она найдёт управу, как же иначе, подключит всех, кого можно, однако этот раунд не за ней. Её растерянное лицо было мне как бальзам на душу, каюсь, но проблема имела и иную, более важную сторону: корпус не всесилен. Над этим стоило задуматься.

Я верил в обратное, знал, что это так. Может королева и марионетка в чьих-то руках, но в повседневной жизни страны, скованной вековыми цепями традиций, ей позволено многое. А всё, что позволено ей, можно и ангелочкам. Так я считал до сего дня, а вместе со мной и вся планета.

Тут же я пришёел к еще одному выводу. Какой-то вшивый офицер гвардии, следователь, капитан-лейтенант, ставит палки в колёса офицеру корпуса? Телохранителю королевы? Представителю пусть и не всемогущей, но находящейся над законом структуры, бойцам которой позволено почти всё? Не стоит недооценивать ангелочков, это чревато, и Виктор Кампос не может этого не понимать. То есть, за порогом этого заведения идёт самая настоящая война.

От последней мысли прошиб пот, я понял, почему здесь мне было эти дни безопаснее. Следователь куплен, как и его начальство и многие коллеги, но они не могут сделать всё СОВСЕМ не по закону. Они тоже скованы цепью, и, на сей раз, эта цепь сработала в мою пользу.

Озадачивало, насколько осмелел Виктор Кампос. Его «шестёрки» открыто фабрикуют уголовные дела, не опасаясь ни бога, ни чёрта, ни её величества, посылая подальше людей ранга Катарины. Потянет ли он войну с такой структурой?

Меня не отпустят. Теперь — не отпустят. Этот следак засветился, как и Феликс, их в итоге прижмут или завалят, но это произойдёт позже. Хефе пошел ва-банк, раскрывая козыри, и в этой ситуации передача меня в лапы Катарины — поражение. Как только Катюша покинет камеру, пусть даже на минуту, связаться со своими, я не дам за свою жизнь и ломаного центаво. Интересно, понимает ли она это? Должна понимать, не маленькая.

Да, понимает. Последняя моя мысль отразилась на её лице, стервочка ободряюще подмигнула.

В следующую секунду существо, сидящее напротив меня, молнией сорвалось со своего места навстречу ничего не ожидающему комиссару. Удар. Ещё удар.

— Ох йо, — выдал тот фразу на непереводимом испанском. Рука его выгнулась за спиной под очень большим, на грани фола, углом. — Ты что делаешь, сука! Это нападение на сотрудника гвардии! Ты еще пожалеешь об этом!

— Я? — Катарина плотоядно усмехнулась. — Пожалею? Ты уверен?

— Да! Ты! Даже на такую, как ты, есть управа! Быстро отпусти, иначе…

— Иначе что?

Пауза.

— Иначе худо будет.

Комиссар говорил серьёзно, абсолютно уверенный в своих словах и правоте. И в той силе, на которую рассчитывал, пытаясь угрожать. Но Катарина его чаяний не разделяла.

Рывок и толчок. Вновь вой комиссара, лоб которого с гулким «бумом» въехал в столешницу.

— А «худо» это как?

— Ах, ты ж… — Далее следовали непереводимые фольклорные обороты. Катарина довольно усмехнулась и, словно играя с ребенком, потрепала комиссара по головке.

— Мальчик, ты кое-чего не понял. Ты играл с огнём, но заигрался. Забыл, кто есть кто в этой жизни и своё в ней место. Оно ведь есть у тебя, место, несмотря на покровительство неких сильных мира сего, не так ли?

Ответом стало неразборчивое мычание.

Она наклонилась и зажала локтем его горло, нежно так приобняв. Раздался резкий щелчок, звук «тр-р-р», и из её запястий в стороны вылетели тоненькие полукруглые почти прозрачные пластины, которые наслаивались одна на другую, образуя нечто вроде веера. Благодаря сверхмалой толщине каждой пластины, всего в несколько атомов, общая толщина веера сравнима с шерстяной нитью, а значит, легко умещается внутри тела. «Бабочки».

Я читал о них. Главное в «бабочках» не толщина, а кибертехнологии, вживление управляющего контура непосредственно в нервную систему. Как происходит их активация и дезактивация не знаю, но операция по установке сложная и ответственная. Слышал только, что управлять ими достаточно трудно, делается это непосредственным сигналом нервной системы, как поворот руки или ноги.

Одно ловкое, но аккуратное движение, и горло комиссара обагрилось кровью, хлынувшей ручьём на столешницу, заодно заливая рукав моей старой знакомой. В глазах её плескалось удовлетворение и чувство глубокого превосходства, она держала «бабочки» перед глазами бледного, как смерть, комиссара, заставляя дергаться в конвульсиях.

— Ты прав, малыш, ты не обязан исполнять то, что написано в этих документах. Без прямого приказа начальства не обязан. Это называется «бюрократия», твоё поле битвы, и ты на нём выиграл. Но не учёл, что мы не играем по правилам. Я могу убить тебя в любой момент, просто так, потому что мне этого хочется. И мне ничего за это не будет. Не веришь?

Комиссар захрипел и дёрнулся, но вновь был прижат к столу.

— Я скажу, что ты напал на меня первый, а этот юноша, как единственный свидетель, мою версию подтвердит. И максимум, что сделает Лея, вернувшись, погрозит пальцем. Ты ведь подтвердишь эту версию? — обратилась она ко мне.

Мне было дурно от вида крови, но я держался. И чётко кивнул в ответ:

— Разумеется!

— Да не дергайся ты! — Она несильно ударила комиссара в спину, после чего подалась назад и отпустила.

— Ты всё понял?

Тот сплоз на колени и прижал к горлу ладони, одновременно зажимая подбородок, пытаясь как-то уменьшить горячий красный поток.

— Вы ещё пожалеете! Оба пожалеете!

С показной ленцой Катарина обошла стол, села на место и вытянула ноги.

— Ничего-то ты не понял. Ну да ладно, дело твоё. Рана неглубокая, и вообще не рана, ни одной жизненно важной артерии не задето. Сейчас кровь свернётся и… Всё. Это так, о текущем.

Ленивый вздох.

— Теперь к главному. Я забираю мальчишку. Любые ваши помехи буду расценивать, как агрессию, и реагировать адекватно. Поясню, если с той стороны шлюза меня встретят во всеоружии, это будет означать, что на тот свет, кроме тебя, отправится ещё несколько человек. Оставшихся же, кого не успею, добьют мои подруги, и поверь, эти ребята будут искренне сожалеть, что не погибли от моей руки.

Молчание.

— Это всё, пошел вон! — она пнула его ногой. — Да документы не забудь.

Я сидел с отвисшей челюстью минуты две. Она вновь активировала планшетку с моим досье, тактично ожидая, когда я выйду из ступора. Когда это удалось, бросила:

— Что на твой взгляд не так?

— Ты вся в крови, — только и смог сформулировать я.

Небрежное пожатие плеч.

— Переживу. Главное — результат. А он есть. Наш мальчик наложил в штаны.

— Но на выходе люди! Вооружённые люди!

— И что?

Интересный вопрос. Действительно, и что? Что они ей сделают?

— Но это гвардия! Не какие-то бандиты!

— Шимановский, ты ничего не понял? — она оторвалась от своего занятия и усмехнулась мне в лицо. — Всё, что я сказала, на самом деле так. Я убью этого сукиного сына, как и любого, кто посмеет заступить мне дорогу. И мне ничего за это не будет. Это знает и он, и его подельники. И насколько бы продажны они ни были, насколько ни преданы своему хозяину, дорогу мне никто не заступит.

— Потому что своя жизнь дороже любых денег хефе, — закончил я за неё. — А раз за тебя придут мстить, то они покойники в любом случае, вне зависимости от того, убьют тебя или нет.

Она довольно оскалилась, дескать, молодец, затем бросила капсулу и поднялась.

— Всё верно. Ну, ты как, готов?

Я тоже поднялся, ощущая, как коленки отбивают чечётку.

— А если найдётся хоть один идейный? Если заступит? И покажет этим нездоровый пример остальным? Геройство — заразная штука!

— Как ты думаешь, почему я в форме? — стала мне ответом её глубокомысленная фраза. Я не нашёлся с ответом.

В руке Катарины появился игольник, маломощный ручной игломёт, но большего в помещении и не требовалось.

— А это на всякий случай. Именно на такой, о котором ты сказал. Ну как, готов?

Я несмело кивнул.

Она нажала на сенсор управления шлюзом, гермозатвор плавно поехал вверх.

— Пошли.

Нас ожидало шесть человек с оружием, правда, огнестрельным, и без доспехов. Судя по лицам, никто не спешил лезть на рожон. Гвардейцы испугались, не каждый день к ним в гости заглядывает кровожадный ангел семьи Веласкес, не знали, как реагировать.

— Проблемы, мальчики? — усмехнулась им в лицо Катарина, показно убирая игольник за пояс. — Что-то не так?

Один из них, самый здоровый, перекрывающий спиной выход из помещения, опустил пистолет и посторонился.

— Никак нет, сеньора.

Остальные последовали его примеру, опуская оружие. Внутри у них клокотала природная, заложенная в гены любого представителя любой силовой службы планеты ненависть к «этим чёртовым шлюхам, которым слишком много позволяют», но дальше клокотания не пошло.

Моя спутница активировала перед лицом вихрь козырька с изображением карты тюрьмы и уверенно двинулась вперёд, мне с трудом удавалось поспевать за ней. Нам навстречу то и дело попадались люди, но, видя её форму, окровавленную руку и непрошибаемое лицо, шарахались прочь.

Петляя по лабиринту коридоров и тоннелей, мы вышли в помещение, которое я окрестил «камерой хранения», здесь у меня забрали личные вещи.

— Вещи сеньора Шимановского, пожалуйста, — обратилась Катарина к вмиг побелевшей служащей. Находящиеся в помещении два охранника предпочли убраться куда-нибудь в более спокойное место, оставив её на съедение кровожадной ангелице. — Да побыстрее!

— Номер… Пожалуйста… — выдавила та.

Катарина назвала цифры, номер, присвоенный мне, согласно заведённому здесь личному делу. Через минуту передо мной стояла большая пластиковая коробка.

— Вот, всё здесь, сеньор.

— Проверяй, — бросила Катарина. — И распишись. Всё, как полагается.

Я кивнул и проверил. Вроде всё. И навигатор, и браслет, и кое-что личное. Даже приснопамятная пластинка в сто империалов, оставленная мне девочкой с белыми волосами для откупа, да так у меня и забытая.

— Всё.

— Отлично. Тогда, — она развернулась к входящим в помещение новым действующим лицам, — мне нужен комиссар Феликс Сантьяго. И быстро.

На нас смотрели дула трёх винтовок в руках у одетых в лёгкую сине-желтую броню гвардии бойцов. Эти не собирались шарахаться и бежать, это именно бойцы, и лезть под пули — их работа.

— Катарина де ла Фуэнте, управление дворцовой стражи. Особые полномочия при исполнении. Опустите оружие. — Медленно, без резких движений, она извлекла из внутреннего кармана карточку и протянула одному из бойцов, ближайшему к ней. Тот аккуратно, также не делая резких движений, взял её, осмотрел и передал напарнику, держащемуся чуть сбоку.

С другой стороны, с противоположного выхода в помещение ввалилось ещё несколько закованных в броню гвардейцев, также взявших нас на мушку. Никак подарок «нашего» комиссара, напоследок. Вот мразь!

Взявший карточку аккуратно отстегнул от бедра терминал и вставил её в разъём, после чего долго всматривался в миниатюрный вихрь визора, появившийся в момент считывания данных.

— Прошу прощения, сеньора, — без подобострастия вытянулся он, опустив оружие, через несколько минут, и отдал честь. Бойцы с обеих сторон от нас последовали его примеру, но честь не отдали. — Ошибочка вышла.

— Понимаю, бывает, — кивнула Катарина. — И всё же, не могли бы вы по внутренней связи вызвать Феликса Сантьяго?

Сантьяго появился через несколько минут, как и «мой» следователь, придерживающий рукой повязку на шее. После того, как охрана признала в Катарине человека правомочного, все резко перестали нас шарахаться, наоборот, захотели поглазеть. Во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление. И, как я понял позднее, это было на руку Катарине — уж не поэтому ли она снизошла до того, чтобы порезать комиссара? Ради ажиотажа и зрителей?

— Ну? — Нагло обратился к ней детина. Теперь он стоял передо мной во всей своей красе. Я был без наручников, не связанный и ничем не скованный, но мысли о том, как буду рвать его по кусочкам, когда спадут оковы, вдруг в один миг куда-то испарились. Я смотрел на его лощенную ухмыляющуюся харю и физически не мог двинуться с места. Первобытный животный страх обуял меня, и я не знал, как с этим бороться.

Феликс, в отличие от комиссара, не боялся моей спутницы и зловещего ореола, образовавшегося вокруг её формы. Ему плевать на неё, и он всячески это демонстрировал. Катарина же была не из тех, кого такая реакция может поставить в тупик, в отличие от меня, она нагло шагнула вперёд, заставив сделать непроизвольный шаг назад тех, кто вошел после него.

— Сеньор Сантьяго, вы знаете, что это? — в её руке вновь оказался стилет, визитная карточка гнева Короны. Феликс узнал его, и на какую-то долю секунды испугался. Но всего на долю секунды.

— И что? — его лицо опять засияло наглой улыбкой. — Сеньора королевский телохранитель хочет напугать меня этим кинжалом? Ах, как мне страшно!

На Катарину его бравада не произвела впечатления. Она, словно робот, затвердила заученный текст:

— Сеньор Сантьяго! Её королевское величество Лея Первая Веласкес крайне недовольна работой гвардии, конкретно вашего управления и особенно вами. Она выносит вашему управлению порицание и предупреждение, а вам… — Пауза. — Вас за неоднократные нарушения закона, превышение полномочий и издевательство над задержанными, приговаривает к смертной казни.

Феликс не успел ничего сделать. У него хорошая реакция, хорошая скорость, сравнимая с моей, модифицированной, но Катарина буквально размазалась в воздухе — заметить, что она делает, никто из присутствующих не успел. Не говоря о том, чтобы помешать. Через секунду тело Сантьяго, словно куль с дерьмом, повалилось на пол. Из кадыка, погруженный на всю глубину лезвия, торчал «скорбящий ангел».

Тело бугая ещё хрипело, пару раз дёрнулось в конвульсиях, но исход был предрешён. Окружающие подались в стороны, словно отхлынув от нас, но ни одна рука не подняла оружие. Все смотрели на кинжал, недоумённо и ошарашено. Видать, нечасто её величество пользуется таким приёмом, тем более для того, чтобы наказать рядового, пусть и продажного офицера гвардии. В глазах «моего» комиссара я увидел особый ужас, от лоска того самоуверенного подонка, что свысока смотрел на допросах, не осталось и следа. Она сумела его удивить.

— Сеньоры, эта смерть — предупреждение всем вам, — обратилась Катарина к присутствующим. — Её величество недовольна коррупцией, захлестнувшей гвардию с головой. Некоторые ваши коллеги открыто кормятся с рук серых личностей и даже криминальных авторитетов. Знайте, терпение её величества не безгранично, и она в состоянии разрешить проблему одним махом вместе с интересующими её людьми. Благодарю за внимание.

Очнулся я от того, что вышел из помещения на свежий воздух. Оказывается, после её речи я впал в ступор, и она тянула меня за руку до самого выхода, как маленького мальчика.

— Ты как? — это мне, с участием. Вроде в голосе даже прорезались капли сострадания.

— Нормально. — Я попытался подобраться. — Подумаешь, труп увидел! Точнее, убийство.

Она усмехнулась.

— Убийство убийству рознь, малыш. Как и труп трупу. Через это все проходят. Сначала надо увидеть, потом убить самому, и только потом появится невозмутимость. Так что, можешь не храбриться, это нормальная реакция, ты молодец!

Кажется, она серьёзно.

— Спасибо. А закурить есть?

Она протянула пачку.

— Стой, зажигалка. Твоя. Серебряная. Они её не вернули — её не было в коробке.

Катарина развернулась и одарила провожающих нас взглядом вооруженных парней на входе «доброй-доброй» улыбкой.

Через пять минут мы сидели в припаркованной у входа розовой «Эсперансе», я смачно затягивался душистым табаком, в руке блестела серебряная зажигалка с гравировкой. Рядом заводила двигатели, одновременно прогревая дюзы, королевская телохранительница, по совместительству мой личный ангел-хранитель.

Загрузка...