И все деревья в садах

— Что, — спросила она, — никого не осталось?

Он покачал головой.

— Ну ты же знаешь, как оно бывает…

Над поселком стояло сизое марево — процессы распада и синтеза шли стремительно, нагревая и мертвую органику, и вьюнок. Вьюнок уже перевесился через глинобитные стены, один усик, трепеща, обвил Яну щиколотку и тот брезгливо отдернул ногу.

— Понятия не имею, как оно бывает, — пробормотала Фей.

Она охватила ладонями плечи и вздрагивала будто от озноба — на таком-то солнце.

— Ну как же, — пробормотал он, — просто приходят, и все…

Водонапорная башня уже обрушилась под весом оплетшего ее вьюнка. Усики жадно пили воду.

— Они же недавно отделились, — не сдавалась Фей.

— Значит, поздно отделились. Или скудно. Мало кому хочется — на новом месте.

— Раньше так не было, — упорствовала Фей.

— Ну да, ну да, — устало согласился он. Спорить не было сил.

С другой стороны, Фей-то права. Сначала — города. Потом крупные поселки. Чем больше людей, тем больше шансов, думал он, это как бабочки летят на свет… Чем ярче свет…

Огораживающая поселок стена была цела, понятное дело. Он сплюнул в пыль.

— Пойдем отсюда, — Фей расплакалась, — скорее пойдем!

— Погоди, только воды наберу.

Он выстрелил в зеленую массу, оплетавшую бак — усики отдернулись. В железных обломках еще сохранилось немного воды — она отдавала ржавчиной, но он погрузил в нее флягу и держал, пока последние пузырьки воздуха не лопнули на поверхности, подернутой радужной пленкой. Фей продолжала плакать у него за спиной. Это раздражало, но он на нее даже не прикрикнул — хотя бы ясно, где она и что делает.

Наконец, он обернулся, держа флягу в руке. Она продолжала плакать. Слезы прочертили светлые дорожки по щекам, по пыльной шее, теперь стало видно, что кожа у нее светлее, чем покрывавший ее слой грязи.

Он подошел, отстегнул от пояса ее флягу. Она даже не заметила. Продолжала плакать.

— Ну перестань, — неловко сказал он, цепляя флягу обратно ей на пояс, — ну что поделаешь…

Вода им досталась на обратный путь, вот и все. Остальное — швейные иглы, сменные пластины для солнечных батарей, все, за чем они шли, было погребено под этой зеленой опарой.

— Ладно, — сказал он, — пошли. Цикл у них короткий.

Она опустила голову, рассматривая сбитые башмаки.

— Они же одиночек не трогают.

— Ну, просто противно…

Башмаки ей так и не справили, подумал он огорченно.

— Может, это… Дойдем до Овражков?

Она отчаянно затрясла головой.

— Домой! Домой хочу!

«Почему они открыли? — думал он. — Почему впустили?» Впрочем, в общих чертах понятно — почему. В общих чертах все знали, как это происходит. Точно не знал никто.

Наверное, все дело в запахе.

Оглядываться он не стал. Отлично знал, что там, под этой зеленой, вздымающейся и опадающей опарой.

— Ладно.

Они отошли еще на несколько шагов, когда Фей снова вцепилась ему в руку.

— Ну что там еще? — устало спросил он.

— Давай… Ян, пожалуйста… свяжись с ними… как они там…

— Да никак. Хочешь их совсем напугать?

— Мы не скажем. Просто спросим, как они там — и все… Скажем, что идем домой.

— Может, все-таки… до Овражков? Они вроде поменьше.

— Еще меньше? — она с горечью оглядела глинобитный забор. Отсюда уже было видно, как тот загибается, огораживая поселение, — но, Ян… еще меньше, это ж почти как наш хутор!

Он непроизвольно стиснул зубы, потом бросил на землю вещмешок, вытащил рацию.

Какое-то время в наушнике раздавался лишь треск атмосферных разрядов. Потом, долгое время спустя, ломающийся голос неуверенно спросил:

— Папа?

— Да, командир. У вас там все в порядке?

— Да, папа. Закончили полив.

— Сейчас?

— Да что ты, папа. Еще утром.

— Ладно, — пробурчал он. — Как плакса?

— Плачет, — хихикнул сын.

— Ладно. Скажи ей… мы скоро будем. Воды подкачай еще. Только это…Вручную, ладно?

— Ну, — недовольно пробурчал мальчик.

— Сказано же!

— Да ладно, сделаю. Вы там как? Все успели?

— Ну…

Он помолчал.

— Не открывай ворота, слышишь. Сидите за оградой и ни шагу.

— Да я знаю. А что…

Треск…

Он выключил рацию. Пожалуй, он был рад, что связь прервалась.

— Ну как? — Фей вцепилась загрубелой рукой ему в плечо. Ногти обломаны, с черной каймой.

— Да в порядке все. Я ж говорил.

И чего зря беспокоиться? Хутора они не трогают.

— Ты велел ему накачать воды вручную? — она успокоилась и теперь завела привычную песню.

— Да что с ним станется? Здоровый же малый. Отделяться ему пора, вот что!

— Да ты что, Ян! Он же еще маленький! Совсем ребенок!

— Ему пятнадцать, Фей. Я в четырнадцать отделился.

А то, можно подумать, она не помнит, когда он отделился. Она ж на десять лет старше его. В округе не было девушек на выданье его возраста, а у родителей Фей хутор совсем крохотный. То-се, так получилось, что засиделась она в девках. А другой не нашлось. Сначала ему как-то не по себе было. Потом притерпелся.

— Эта, с хутора у Косой скалы. Младшенькая. Марика вроде. Так надо с ее отцом поговорить…

Фей всхлипнула, утерла нос рукавом, но ничего не сказала.

— Овражки надо бы предупредить, — пробормотал он, крутя колесико.

Разряды.

— Ну? — выдохнула Фей.

— Ионизация. Опять разыгралось, похоже.

— Вспышка?

Он надвинул щиток на глаза, искоса взглянул вверх. Солнце корчилось в раскаленном мареве, выбрасывая в стороны мутноватые щупальца. Одно было совсем уж поганым.

— Не то слово…

Он покачал головой.

— Может, и уцелеют…

Спрятал рацию, закинул вещмешок на плечо. В последний раз обернулся. Скрипнув горячей пылью на зубах.

— Совсем же маленькая деревушка была, — пробормотал он.

Поправил лямку мешка. Перекинул на грудь карабин.

— Пошли…

— Назад? — с робкой надеждой взглянула она на него.

— А то…

Это все излучение, думал он. Раньше они были спокойней. И нападали на города, только на города. Даже крупные поселки обходили стороной…

Впрочем, сам он городов не помнил. А вот поселки числом до полутыщи душ еще застал. В детстве. У него осталось смутное впечатление чего-то огромного…

А все потому, что этой твари просто-напросто жрать хочется, уныло думал он, ощущая как песок обжигает ноги даже через подошвы и несколько слоев намотанной на ступни ткани. Пить хочется. Воду-то хрен добудешь. Органика, опять же. Минеральные соли. Кальций.

Он вновь пошевелил карабином, ощутив под ладонью раскаленный металл ствола.

— Придем, батарею попробую починить.

— Чем, Ян?

Он погремел рифлеными пластинами в кармане.

— Отколупал от их СБ. Им-то оно без надобности. Погоди.

Она покорно остановилась. Он отстегнул флягу, стащил с головы повязку и аккуратно промочил ее из узкого горлышка. Потом снова надел на голову. Сразу стало легче.

Солнце корчилось в небе, как раздавленная медуза.

— На твоем месте, — сказал он, — я сделал бы так же.

— Воду жалко.

— Придем, я починю насос. Элементы вот в СБ заменю и починю.

По такыру пробежала многоножка. Небольшая, в две ладони. Он было пошевелил карабином, но передумал.

Далеко в пронзительной синеве неба парили черные точки, но ему ни на миг не пришло в голову, что это птицы. Он и слова-то такого не знал. Просто мелкие кровоизлияния на сетчатке. Жара…

Проклятое солнце! Будь все как всегда, они бы переждали самую жару под саманными крышами поселка, а к закату вышли бы в путь. Не получилось.

Он вдруг понял, что почти и не думает о тех, погребенных под вьющимся зеленым покровом. А ведь он же их знал. Смеялся с ними, окликал по имени, пиво пил. Я вроде должен горевать, удивлялся он сам себе. Точно — должен. Но — не горюю. Почему? Мы все разучились… чувствовать… Так, что ли?

Он остановился.

Фей, семенящая сзади, ткнулась ему в спину.

— Ты что? — спросила она горячим шепотом.

— Да все путем. Повязку еще намочу.

Не будет больше поселков. Одни хутора.

Я ничего не чувствую, потому что они чувствуют чувства. Ищут их. Чем больше народу, тем больше совокупного чувства. Надо научиться ничего не чувствовать. Тогда они нас не поймают. Они приспосабливаются. Мы приспосабливаемся. Так оно и идет.

Она вновь схватила его за плечо — все время за одно и то же место, где сустав упирается в ключицу. Там уже скоро синяк будет.

— Гляди!

На грани марева и плотной кромки такыра плелась какая-то фигура.

— Еще кто-то.

— Хуторянин?

Свет резал глаза, отчего контуры выглядели размытыми.

Он, не отводя взгляда от темного силуэта, похлопал по груди, нащупал бинокль на потертом ремешке, поднес к глазам.

— Не пойму.

Линзы исцарапаны песком, все в мельчайших мутных искрах.

— Уцелевший? — спросила она неуверенно, — тоже ходил куда-то? На хутор? Теперь возвращается?

Он снял с головы повязку, которая уже успела просохнуть, помахал ей в воздухе.

— Эй!

Человек вдалеке тоже помахал рукой.

— Эй! — вновь крикнул он, приложив свободную руку рупором ко рту.

Человек вдалеке повторил его движение.

Бинокль оттягивал шею. Он вновь поднес его к глазам. Что-то не то.

— Ян!

— Вижу, — сказал он сквозь зубы.

Сам он махал правой рукой. Человек — левой. Как в зеркале. Правая поднесена к губам. Рупором.

— Стреляй! — взвизгнула Фей. Плечо его она не выпустила.

Он процедил:

— Уйди, дура.

Поднял карабин. Оптический прицел давно сбит. Сделал поправку. Выстрелил.

Человек за холмом подпрыгнул, словно вдруг оказался босыми пятками на пламени. Даже, кажется, на миг завис в воздухе. Потом понял — его поддерживает нечто, ударившее в землю из разверстой груди. Упругий зеленый стебель. Стрелка.

— Мандрагор! — пробормотал он, скрипя песком на зубах. — Вот сволочь! Когда только он успел?

— Может, он откуда-то еще? Куда ты, Ян? Пускай осядут.

Стрелка рассыпалась прахом — на такыр медленно опадало зеленоватое облачко спор.

Он еще подождал, потом осторожно приблизился. То, что лежало на растрескавшейся бурой земле, уже ничем не напоминало человека. Огромный корень лежит, весь в волосках. И отростки — руки, ноги… Голова… Что-то в этом роде.

Как это у них получается? Он же видел одежду, головную косынку видел.

Запах? Запах…

— Пойдем, Ян, — Фей отбросила с лица пыльную прядку, робко посмотрела на него.

— Первое время, говорят, они были еще уродливей, — он пнул ногой пустую, сразу как-то высохшую оболочку, — совсем были на людей не похожи. Три ноги бывало, все такое…

Наверняка запах. Люди подпускали их к себе как раз, чтобы дать возможность спорам… укорениться.

— Но они обычно… никогда не подманивали путников. Только тех, кто на месте.

— Это да. Нас для них слишком мало. Они нас не чувствуют.

— Как же этот нас нашел, Ян?

Он молчал, чувствуя, как его заливает волна озноба. Похолодало, что ли?

— Пойдем, Ян. Пойдем скорее… Я хочу домой.

— Да, да — поспешно согласился он.

Он еще раз пнул ногой лежащего мандрагора. Тот не пошевелился. Будто так и надо.

Отстегнул от пояса флягу, протянул ей.

— На. Глотни.

Песок из бурого сделался багряным. А с неба действительно потянуло холодом.

Она задыхалась, хватая остывающий воздух ртом.

Он ей хотел сказать, чтоб она прекратила паниковать — приманит ведь мандрагора. Но не сказал — хуже будет.

… Уже когда они подошли к глинобитной ограде своего хутора, он знал… Уж очень было тихо. И калитка открыта.

Он отодвинул Фей плечом, но она все равно билась у него за спиной, о его спину, слепо и больно хватаясь руками.

Калитка открыта…

Он обернулся к ней.

— Это потому, что ты не давала ему отделиться, старая дура, — горько выкрикнул он, — если бы он отделился!

Она прижалась к нему, дрожа всем телом.

— Но, Ян… — пробормотала она, — мы же… нас же…все равно… не было… Их же осталось так мало… так мало…

Она сползла на песок и застыла, изредка вздрагивая. Он осторожно глянул за калитку. Под отсветом багровой, распухшей, огромной луны было видно, как шевелится за оградой плотная зеленая масса.

Скоро она пустит цветочные побеги, подумал он. И отрастит мандрагоров…

Он провел рукой по лицу.

— Командир, — пробормотал он.

Острая боль резанула грудь и так же быстро ушла. Я опять ничего не чувствую, подумал он, так же нельзя. Наверное, позже. Потом…

У него за спиной тоненько скулила Фей.

Темная, почти черная в свете луны, опара зашевелилась.

— Смотри, смотри!

— Там кто-то есть!

— Мандрагор!

— Нет! — вытолкнула она вместе с горячим воздухом. — Это он! Наш мальчик!

Мандрагор, думал он, надо же, как они теперь быстро…

Он подхватил карабин. Человеческая фигура поднималась из зеленого савана.

— Наш мальчик!

— Не думай! — крикнул он не оборачиваясь. — Не смотри!

— Но это же наш мальчик! Наш сыночек!

— Мандрагор!

Темная фигура пошевелилась. Зеленые плети, обвивавшие ее руки, задрожав, опали.

— Мама!

Боже мой, он говорит! Мандрагоры не говорят! Вроде…

Фей приникла к нему, слепо шарила по его плечам, груди.

— Он зовет меня! Зовет меня!

Потом она оттолкнула его и бросилась вперед, к калитке. Он успел ухватить ее подмышки и оттого никак не мог перехватить карабин.

— Мама!

Она обернулась, тянулась к его лицу скрюченными пальцами, пыталась достать глаза.

— Мама!

Там никого не может быть. Он это точно знал. Никого. Они стали пищей для вьюнка, перегноем, порождающим мандрагоры.

Но ведь мандрагоры никогда не разговаривали!

Имитировали жесты, походку, вернее, нет, не имитировали, заставляли людей самих приписывать родные черты грубому человеческому подобию. Впрочем… если так… почему бы им не заставлять людей не только видеть, но и слышать?

В самом деле, почему?

Он ударил ее коленом в живот, она скрючилась и тогда он ударил ее еще раз, так, что она перестала, наконец, хватать его за руки, отлетела на несколько шагов, упала на песок, замерла. Не дожидаясь, пока она вновь попытается выцарапать ему глаза, он схватил карабин и ударил разрывной пулей в темную фигуру, которая уже освободилась от зеленых побегов и теперь шагала, шагала, шагала к нему.

В небо выбросился трепещущий зеленый столб спор.

Выбросился и повис, вращаясь в лунном свете.

Он отпрыгнул, успев в падении отшвырнуть Фей еще дальше, навалившись на нее, она дрожала так, что его руки, удерживающие ее, ходили ходуном.

Споры на миг зависли в воздухе и опали. Сколько там они живут? Краткий миг? Им нужно внедряться сразу…

Он переждал еще немного, потом встал на колени. Подал ей руку.

Она все еще всхлипывала.

— Мальчик мой…

Горло у него болело. Саднили царапины, оставленные ее ногтями.

— Мандрагор, — хрипло сказал он.

— Но он же… разговаривал!

— Просто запах, — вздохнул он, — просто запах. Пойдем.

Они поднялись, поддерживая друг друга, и побрели прочь, оставляя позади одну на двоих цепочку темных следов. Нельзя думать, думал он. Они уже нападают на хутора… мой мальчик… Нет, не надо думать. Они это чувствуют. Не надо горевать. Но если я думаю, что не надо думать, значит, я думаю… так и так погибель. Мой мальчик… девочка моя… Надо было пойти туда к ним… У нас нет воды. Мы все равно погибнем… мы не доживем до заката… Правда, если выйдем к берегу, можно поставить ловушки. Можно попробовать дойти к тому хутору — у Косой скалы. Там как раз эта Марика. Зачем она теперь? Да и есть ли он — тот хутор? Раньше они охотились за городами. Теперь — за одиночками…

…Над такыром вновь поднималось марево, призраки вставали в зыбком свете раскаленного утра. Или это у него мутилось в глазах?

Фей семенила за ним, механически переставляя ноги. За ночь она совсем поседела.

— Куда мы идем? — пробормотала она.

Вытолкнул сквозь спекшиеся губы:

— Никуда.

Они охотятся на нас, думал он. Раньше каждый отдельный человек для них ничего не значил. Только сообщество. Только биомасса. Теперь они ползут на любой запах жизни. Органика. Влага. Кальций. Значит, больших городов больше не осталось, думал он. Нигде.

Море вставало у горизонта, точно синяя стена. В левом углу глаза он увидело вздымающиеся бурые скалы. Кивнул.

— Там…

Сморщив губы, Фей всматривалась в глинобитные стены прилепившегося к скалам крохотного поселения. Фотоэлементы развернули над ним огромные черные лепестки.

— Там кто-то есть?

Он остановил ее рукой.

— Погоди…

В бинокль было видно, что стебель гигантского цветка и впрямь зеленый. Вьюнок оплел его.

— Уже никого.

Она жалобно, порывисто вздохнула, обхватив руками плечи. Все еще не осознала до конца, подумал он. Не то, чтобы совсем не понимает, а так… Мандрагоры чуют запах мысли, эмоциональный всплеск, гормональную бурю… Что ж, мы научились меньше чувствовать. Поколение за поколением….

Все дело в этих солнечных вспышках, они порождают новые формы. Мандрагоры меняются. И изменяют нас.

Он вытащил из вещмешка легкие складные опоры и установил их, расправив сверху защитное полотнище. Теперь больше некому такие делать, подумал он.

— Посиди здесь.

— А… ты?

Он покосился на солнце. Оно уже начинало клониться к закату — скоро потянет с такыра холодным ветром, воздух над кромкой воды загустеет полосой тумана…

— Поставлю росяные ловушки, — пояснил он.

— Я с тобой! — тут же сказала она.

Он поглядел на ее глаза, обведенные темными кругами, на спекшиеся губы. Она уже не молода, Фей.

— Не нужно. Посиди тут. Ты же знаешь, одному безопасней.

— Ты так думаешь? — горько спросила она.

Он пожал плечами и, загребая ногами, спустился с каменной осыпи. У побережья кипел прибой.

Шел отлив.

Нужно будет успеть убрать ловушки до того, как их захлестнет приливом, подумал он, следуя вдоль береговой линии и закапывая в песок пластиковые конусы, затянутые сверху полупроницаемой мембраной. Повернулся, оглядывая свою работу — раструбы ловушек торчали из мокрого песка, как диковинные прозрачные цветы, — и вновь побрел к скалам, теперь, ближе к закату, окрашенным в цвета крови и ржавчины.

Ночью надо будет вернуться, собрать их, подумал он, а на рассвете поставить опять.

Полотнище тента переливалась волнами на ветру, но Фей под ним не было.

Он машинально схватил висящий на груди карабин и вновь выпустил так, что тот ударил его по ребрам.

— Фей!

В скалах следов не найдешь.

Красный свет лился с неба, в глазах плескались черные точки.

— Фей!

Откуда-то сверху в лощину между камнями посыпалась струйка песка.

Он вновь подхватил карабин и, держа его наперевес, осторожно ступил на камень, потом на следующий, предварительно покачав его ногой. Камень держался прочно.

Оказавшись на гребне, он увидел облитый зноем женский силуэт — воздух колебался вокруг него и оттого казалось, что фигура обведена дрожащим контуром.

— Фей! — он так и не выпустил из рук карабин.

Она обернулась, увидев его, поднесла палец к растрескавшимся губам.

— Ты — что? — вытолкнул он пересохшим горлом.

— Тсс!

— Ты что? — повторил он шепотом.

Сошла с ума? Или…

Она была все в том же выгоревшем платье, а мандрагор в одежде не нуждается. Понятное дело. Но показать одежду он может… И черты лица…

Это все запах…

— Фей?

— Потише, Ян.

Может ли мандрагор говорить? Раньше он думал — нет. Но все меняется.

Ее тень висела на камнях — синяя, изломанная.

— Фей…

— Да помолчи же, — выдохнула она, — слушай!

Не сводя с нее глаз и не убирая ладони с раскаленного приклада, он прислушался.

Свистел, пересыпаясь, песок.

Потом…

Он услышал детский плач. Тонкий, заливистый.

— Вот… Опять.

Плач. Тихий, захлебывающийся. Словно плачущий устал.

— Кто-то выжил!

Он покачал головой, но понял, что Фей не увидела — она напряженно вглядывалась в дрожащее марево.

Тогда он разлепил пересохшие губы.

— Мандрагор!

— Но… Ян, они же не умеют плакать!

— Им и не нужно. Это мы. Слышим то, чего нет. Запах…

— Не может быть! Слишком далеко!

— Ветер в нашу сторону.

— Я посмотрю!

— Не смей!

— Посмотрю. Ты же сам говорил — мандрагоры не охотятся за одиночками.

— Значит, уже охотятся.

Плач раздался снова. Он плыл над горячим маревом, над желтыми скалами, над пенными бурунами, набегающими на берег, над сетями, сохнущими на распялках…

— Кто-то выжил! — повторила Фей. Позабыв про свои страхи, он попробовал задержать ее, но она с неожиданной силой оттолкнула его и бросилась в скалы. Он побежал за ней, придерживая ладонью хлопающий по груди карабин. Солнце било наотмашь и пот просыхал на рубахе, оставляя соленые разводы.

— Фе-ей! Погоди!

Но она, резко вильнув вбок, скрылась за изъеденным ветрами скальным столбом.

Оттуда доносился плач, трепеща на ветру.

И все стихло. Плач смолк.

Свистел песок, пересыпаясь через скальные гребни.

Он насторожил карабин и заглянул за уступ скалы.

Фей присела на корточки перед кем-то совсем маленьким. Девочка? — гадал он, разглядывая хрупкое тельце в ободранной рубахе — мальчик? Скорее, девочка. Черт, да что он гадает такое? Это вообще не ребенок. Не человек.

— Фей! Отойди!

Он прицелился в смутное пятно белой рубахи, маячившее за плечами Фей.

Сейчас призрачная ткань взорвется зеленой стрелой спор, ударит в Фей, обовьет ее, внедрится под кожу, прорастет зелеными побегами…

Та только покачала головой.

Девочку она прижимала к себе, вжимая, втискивая в тело, так, что он не мог разглядеть ее лица.

— Отойди!

— Нет!

— Фей, — сказал он, — это мандрагор.

— Нет!

— Это мандрагор…

Почему оно не взрывается? Не созрел еще? Тогда надо торопиться…

— Это девочка, Ян, она заблудилась в скалах, наверное, собирала ракушки при отливе, ты же знаешь, одной всегда было безопасно, вот ее и отправили, она и пошла себе, а потом вернулась, а их нет, она так плакала… — на одном дыхании выпалила Фей.

Над ее головой кривились и содрогались щупальца солнца.

— Это она тебе сказала?

— Нет, но… как иначе?

— Она молчит, Фей. Это мандрагор.

— Но ведь мандрагоры теперь разговаривают, Ян, — тихо вздохнула она.

— Верно. Теперь уже ничего не поймешь. И все-таки, Фей, отойди.

Теперь он отчетливо различал крохотную белую ручку, цеплявшуюся за огрубевшие, распухшие пальцы Фей.

— Нет! Ян, послушай, если бы это была мандрагора, она бы давно меня убила, верно?

— Ну… может, она просто очень маленькая….

— Маленьких мандрагоров не бывает, Ян.

Да, подумал он, они отрываются от материнского стебля уже зрелыми. И сразу отправляются на поиски.

— Если ты ее убьешь, — сдавленным голосом произнесла Фей, — я убью себя.

Он молчал. Надо как-то отманить Фей подальше. Ну, поплачет, увидев, как бессильно хлещет в небо зеленая стрела спор. Руки на себя не наложит. Если впрямь…

А если от разрывной пули на рубашку толчком выплеснется красная кровь? Что тогда?

— Раковины собирала, говоришь? — Он окинул недоверчивым взглядом босые исцарапанные ноги, — а корзинка где?

— Но Ян, она же… вернулась в поселок, увидела… что увидела, убежала, потеряла корзину…

— Почему ты говоришь за нее? — недовольно спросил он.

— Но она же молчит…

Она вновь втянула в себя воздух и замолчала.

Солнце, разбухшее, красное, уже висело над горизонтом, щупальца тянулись вниз, вверх, во все стороны.

Может и впрямь, думал он, может — уцелела. А если нет?

— Ладно, — сказал он, — идем.

И добавил сквозь зубы:

— Только держись от меня подальше.

Если девка и впрямь поддельная, то с Фей можно попрощаться, думал он, по-прежнему сжимая карабин и глядя на темную от пота спину Фей, и что тогда? Зачем жить? А может… Она уже постарела, — подумал он, — а я еще молод. У меня могут быть еще дети. Если бы найти хоть какое поселение… Он сам устыдился этих мыслей, но они засели в голове, точно ржавый гвоздь.

В скалах уже затаилась тень. Тент все так же ходил волнами на ветру.

Он огляделся. Подходящая расселина нашлась быстро — достаточно большая, чтобы укрыться там даже втроем, и с достаточно узким входом — привалить камень, и все.

Но…

Нужно окончательно сойти с ума, чтобы запереться в такой пещере с мандрагором.

Ночевать все равно придется здесь, думал он, а завтра надо идти на поиски, сразу перед рассветом, хорошо бы собрать воду и пойти, пока солнце не добралось до зенита, поселений на берегу не так уж мало, хоть кто-то да уцелел. Вот только…

Кто осмелится теперь впустить чужаков?

Девочка отчаянно цеплялась за руку Фей — он видел крохотные ногти, белые от напряжения на загорелых пальцах.

Он вздохнул.

— Она хочет пить, Ян, — тут же сказала Фей.

«Откуда ты знаешь?», хотел спросить он, но, в общем, что тут спрашивать — все хотят пить. И люди и мандрагоры.

— Ну так напои ее. У тебя вроде оставалась вода.

Она отчаянно затрясла головой.

— Там был всего глоток, Ян. Всего глоток.

— Ты, — он изумленно поглядел на нее, — отдала ей всю свою воду? Всю?

Фей молчала, уставив взгляд в песок. Он попытался сплюнуть, но рот пересох.

— Тогда с нее хватит.

— Но…

Фей наверняка сама хочет пить, подумал он, но отдала всю свою воду.

— Ладно, — сказал он, — но сначала — ты.

Он отстегнул флягу и бросил ей. К девочке он по-прежнему старался не подходить. Фей поймала флягу на лету. Вода звонко булькнула, потому что ее было мало.

— Сначала ты, — повторил он. Девочка, было, протянула полупрозрачную ручку к фляге, но он повел в ее сторону стволом карабина и она испуганно отпрянула. Фей поднесла флягу к губам и осторожно глотнула, стараясь, чтобы глоток был маленьким. — Еще, — сказал он. Она покорно глотнула еще и передала флягу девочке. Та вцепилась в нее обеими руками и вопросительно взглянула на Фей, которая улыбалась и кивала.

Привалившись к скальному уступу, он наблюдал за ними.

По мере того как рушилось за горизонт багровое, разбухшее солнце, полоса тумана, клубившаяся вдалеке, подошла ближе, она шла, как сплошная стена; вода под ней вскипала невидимыми бурунами.

…Он пошевелился. Камни вдавились в спину, теперь, когда они остывали, даже сквозь рубашку чувствовалась оседающая на них влага.

Нужно собрать воду.

Фей спала, уткнувшись лицом в колени, обнимая рукой прикорнувшую к ней девочку.

Он подобрал мелкий камешек и бросил. Камешек попал Фей в плечо. Она вздрогнула и проснулась.

— Что?

— Нужно собрать ловушки, — сказал он, — иначе их затопит.

— Она заснула, Ян, — укоризненно проговорила Фей.

— Ну так разбуди. Пойдете со мной. Впереди. И держись от меня подальше, слышишь?

— Как ты можешь, Ян? Как ты можешь?

— Хочешь остаться без воды?

Она вздохнула и тяжело поднялась. Девочка тоже вскочила, стоило лишь Фей пошевелиться, и теперь стояла, выглядывая из-за ее спины.

Полоса тумана подползла ближе и теперь кипела над кромкой воды. Скорее по звуку, чем по слабому свечению пенных гребешков, пробивающемуся сквозь туман, он понял, что идет прилив.

Он сделал неопределенное движение стволом карабина, и Фей, взяв девочку за руку, послушно прошла вперед.

Хотя и с трудом, он различал вкопанные в песок конусы росяных ловушек: насыщенный электричеством воздух испускал бледный колеблющийся свет: светилось небо, светился туман над водой, фосфоресцировали клочья пены, и сквозь это мерцание двигались две смутные тени — Фей и девочки.

Он остановился у первой ловушки и осторожно извлек ее из влажного песка. На дне плескалась вода — немного, на несколько глотков… Осторожно, стараясь не потерять ни капли, он перелил ее во флягу, осторожно завинтил крышку, очистил стенки ловушки от налипшего песка, и убрал ее в вещмешок. И только потом, подняв глаза, увидел, что девочка присела на корточки у следующей росяной ловушки, торопливо разрыхляя песок согнутыми ладонями.

— Убери ее, — сказал он сквозь зубы.

— Но, Ян…

Фей нерешительно топталась на месте, да и сам он замер, поскольку предпринимать что либо было бесполезно. Если попытаться отобрать у нее воду, она ее просто прольет, подумал он, а если все-таки выстрелить…

Я все равно потеряю воду.

А заодно и Фей.

Может, — вновь шевельнулась застарелая мысль, — оно и к лучшему… В росяных ловушках воды как раз на одного.

Он потряс головой, отгоняя эту мысль, девочка тем временем изумленно разглядывала конус, в котором плескалась вода, осторожно заглянула внутрь, окунула в воду палец, вытащила, облизала…

— Она что, никогда не видела росяных ловушек? — спросил он.

— Забыла, наверное, — неуверенно ответила Фей.

— Этого не может быть.

Он на миг потерял бдительность, и, когда спохватился, отскочил, но девочка уже вприпрыжку подбежала к нему, держа в ладонях ловушку с плещущейся внутри водой.

— Отойди, — хрипло сказал он, а она тем временем протягивала, протягивала ему воду, искательно и осторожно заглядывая в глаза.

— Ян!!! — умоляюще крикнула Фей, но девочка даже не обернулась, а продолжала глядеть на него с робкой, чуть виноватой улыбкой, почему-то так напомнившей ему улыбку юной еще Фей.

Пересилив себя, стиснув зубы, он осторожно вытянул руку и взял у нее из некрепко сомкнутых ладоней водяной конус. Он видел нанесенные на его внутреннюю поверхность риски — воды там оставалось ровно столько, сколько и было. Она не отпила ни капли.

— Хорошо, — сказал он, с трудом выталкивая слова, — хорошо. Иди.

И, отступив на шаг, начал сосредоточенно переливать воду из конуса во флягу, тем временем как девочка все той же радостной пробежкой бросилась к следующей ловушке, видимой издалека потому, что песок, окружавший ее, был чуть светлее остального.

Он вновь аккуратно отряхнул пластиковый конус, вложил его в тот, первый, и убрал в вещмешок.

— Ладно, — вздохнул он, обращаясь к Фей, которая, сложив руки под грудью, беспокойно переводила взгляд с него на смутно мелькающий в тумане детский силуэт, — последи за ней. Еще оступится ненароком…

…Нужно будет перед рассветом вновь поставить ловушки, думал он, возвращаясь к скалам и видя перед собой две удаляющиеся спины — одну большую, другую маленькую, — на трех человек этого не хватит, а завтра надо решать, что делать дальше, с Фей что возьмешь, она стала совсем слаба на голову, значит, придется ему… Можно, конечно, остаться тут, на побережье, хотя эта пакость уже и сюда добралась, но если все время оставаться втроем, друг у друга на виду, ни на миг не выпускать из поля зрения, тогда, может, и удастся уберечься. Опять же, во время отлива можно собирать раковины, а значит, с голоду они не помрут. Хотя нет, оставаться нельзя, там, у Кривой скалы, уже наверняка отделились мандрагоры и скоро выйдут на охоту. По крайней мере это значит, что никого нельзя подпускать ближе, чем на выстрел, потому что, кто бы ни появился, это наверняка будет не человек… А кто-то еще уцелел и будет думать точно так же? Так мы скоро сами перебьем друг друга, думал он, никому нельзя доверять, они уже слишком многому от нас научились… Как теперь отличишь мандрагор от человека? Только по тому, как он умирает под пулями…

Это было совсем маленькое поселение, думал он, наверняка и мандрагор вылупились единицы. Если переждать несколько дней… Может, они разбредутся на поиски в разные стороны, а нас оставят в покое?

Он споткнулся о крохотный камень, некстати подвернувшийся под ноги, в глазах была резь, сначала он решил, что это вездесущий песок, но потом понял, что просто-напросто хочет спать. Всего пару часов, уговаривал он себя, а на рассвете снова придется вставать, чтобы расставить ловушки, тогда у нас будет вода на целый день, немного, правда, но ничего, продержимся, я попрошу Фей подежурить, ради безопасности этой сопливки она глаз не сомкнет, а потом я ее сменю. Только надо заставить их все-таки рассесться подальше друг от друга, ничего с девкой не случится, потерпит, да и Фей тоже, это даже лучше, она с девчонки глаз не сведет… как спать-то хочется, наверное, это реакция… никогда про такое раньше не слышал, но, наверное, это реакция…

…Истошный крик выбросил его из забытья. Какой-то миг понадобился ему на то, чтобы осознать — он сидит, привалившись к камню у входа в пещерку, спину ломит от неудобной позы, шея затекла от веса карабина, который он так и не решился отложить в сторону. Как он умудрился заснуть? Он даже не помнил, как они добрались до скал…

Девочка сидела совсем рядом, привалившись к боку Фей — тьфу ты, пакость! И орала. Так орала, что у него заныли зубы. Фей, тоже, было, прикорнувшая — оба хороши! — теперь хлопала глазами, пытаясь сообразить, что происходит.

— Уйми ты ее! — сказал он сквозь зубы, вставая и осторожно поворачивая голову из стороны в сторону, чтобы размять затекшую спину.

Фей наклонилась к уху девочки, что-то забормотала, но та продолжала орать, тем временем, как он, подхватив карабин, отбежал на безопасное расстояние.

Что это на нее нашло? Они что, всегда так?

Девчонка не унималась. Ему казалось, что на бледном личике остался один лишь распяленный рот.

— Да заткни же ей пасть!

Вопль сверлил уши.

— Ян, — понял он по губам Фей.

И в свете мерцающего ночного неба увидел — крохотная ручка вытянута в направлении соседней гряды, растопыренные пальцы дрожат.

Там что, кто-то есть?

Он тер глаза, саднящие песком, который на самом деле не был песком, а всего лишь застарелой усталостью и пытался разглядеть что-то сквозь алые и черные пятна, плавающие перед глазными яблоками. Казалось ему, или нет, что там, около гряды, шевелятся черные смутные силуэты?

Трое… Три мандрагора. По одному на каждого.

Или… быть может, это люди, подумал он, такие же бедолаги, как мы — натолкнулись, вот, на нас, и теперь гадают, что делать — хочется и колется.

Как теперь различить?

— Эй! — нерешительно крикнул он, сжимая карабин.

— Э-эй, — откликнулось эхо.

— Э-эй, — крикнул в ответ чужой голос.

Мандрагоры не разговаривают? Уже разговаривают, печально подумал он, может, раз они научились, нам надо перестать? Как вот эта девчонка. Ну и орет же она!

Он машинально погладил ладонью приклад карабина.

— Стоять на месте! — крикнул он, — иначе — стреляю.

— Да ты что, мужик, — донеслось из тьмы, — с ума сошел?

Это не люди, думал он, не может быть. Тут кроме нас нет людей. Только мандрагоры…

— Не подходи!

— Да мы пришли сети проверить, дурень, — сказал голос из тьмы, — прилив-то сходит.

А вдруг все-таки люди, думал он, вот было бы хорошо… Нет, теперь нельзя вместе, нужно поодиночке, вместе никто не выживет, пятеро, шестеро — уже много.

— Откуда вы? — крикнул он в колеблющийся воздух.

— Да тут неподалеку. А вы?

— Тоже.

Он помолчал, раздумывая, потом сказал:

— Все равно. Не подходи. И не кричи так — приманишь. Пойдешь обратно — иди выше кромки прилива. Мы, если что, выйдем по следам.

— А если ты — мандрагор? Пойдешь за нами, а мы выведем тебя прямо к поселку, так получается?

— Ну так какого тогда ты вообще со мной разговаривал? Иди себе откуда пришел…

— Да я…

Девочка вновь завизжала, голос из тьмы потонул в этом крике.

Он почувствовал, что теряет остатки рассудка.

И тут увидел темный силуэт совсем близко. За камнями. Он вырос внезапно и теперь покачивался в слабо светящемся воздухе.

Значит, подумал он, пока один меня отвлекал… Что же это делается!

— Ян! — к воплю девочки прибавился пронзительный крик Фей.

Он обернулся и навскидку, не целясь, выстрелил, ощущая, как бьет в плечо приклад. Темная фигура вздрогнула, заколебалась, ее окутало облачко тумана — он угодил в спорангий. Он упал за обломок скалы, недостижимый для оседающих спор, потом, уже оттуда, лежа, выстрелил вновь — на голос. И еще раз — на слабый шорох в камнях. Едкий, пронзительный вой оборвался почти сразу, но ему казалось, что он все еще звенит в ушах.

Потому, что наступила тишина.

Он поднялся, выплевывая песок, и осторожно выглянул из-за скалы.

Поднимался ветер. Слышно было, как тоненько свистит песок, пересыпаясь в расщелинах.

Он откашлялся.

— Мандрагоры, — хрипло сказал он, — всего-навсего мандрагоры…

— Ян… — всхлипнула Фей.

— Ты как?

Она не ответила, но он видел, как она поднимается на колени, все еще прижимая к себе девочку — падая, Фей закрыла ее своим телом.

Глупость, подумал он, упади на нее споры, это не помогло бы.

Он вздохнул.

— Вот оно, значит, как, — сказал он в темноту. Он чувствовал, что у него трясется нижняя губа, прикусил ее, попытался поправить ремень карабина и понял, что руки тоже трясутся.

— Как мы ее назовем, Ян?

— Что?

— Ну, как-то же надо…

— Да как хочешь…

— Если бы не она…

— Да.

Он неопределенно повел плечом, потом понял, что Фей его не видит.

— Идите… Идите в пещеру. Если завалить камнем… тогда до нас никто не доберется. Никто.

— А… утром?

— Утром посмотрим.

Он сидел, привалившись к стене расщелины, глядя во мрак. Нужно посмотреть те сети, думал он, наверняка что-то занесло туда при отливе. И наладить коптильню. Вон, сколько водорослей вдоль кромки. Если их высушить… Горят они паршиво, но все же горят, а из самых мягких можно сделать что-то вроде матраса. И выпарить соль из морской воды, и поставить росяные ловушки, а там, дальше… там посмотрим…

Он закрыл глаза и впервые с прошлой ночи почувствовал, как текут по щекам слезы, смывая жжение под веками, как тупая боль, засевшая в груди, становится сначала острой, почти невыносимой, а потом ослабевает, растворяется, растворяется, уходит…

Теплая ручка скользнула ему в руку. Он сжал ее отчаянным, судорожным движением, порывисто вздохнул и провалился в небытие.

Я еще маленькая. Я нашла своих маму и папу. Они меня любят. И дают мне воды. И я буду жить с ними и не умру от жажды. Воды ведь совсем нету. Я искала… Так одиноко скитаться по берегу одной. А папа умный. Он умеет добывать воду из таких штук, которые он закапывает в песок. Они сначала пустые, а потом там появляется вода. Я не знаю, как это получается. Я буду жить с ними, и они будут давать мне воду, и я буду расти.

А потом, совсем скоро, когда я стану большая, я спою маме песню, и она сделает что-то такое, от чего мы останемся совсем одни, но зато у меня появится еда. Потому что я расту. Мне нужно есть. А потом я совсем вырасту и останусь совсем одна, но это уже неважно, потому что я буду меняться, я оплету маму нежно-нежно, и она станет частью меня. Но я думаю, она не будет против. Потому что я ее люблю.

Никто чужой не отберет у меня мою воду.

Интересно, как это так получается, что воды в этих штуках сначала совсем нет, а потом она появляется? Надо об этом хорошенько подумать…

Самое страшное не в том, что они меняются. Самое страшное в том, что не меняемся мы.

Вот в этом-то все и дело.