И от судеб защиты нет

Я опаздывал, я безнадежно опаздывал.

Мчался по бесконечным галереям, тревожа покой статуй, давно утраченных на Земле, скачками преодолевал лестничные марши, но все равно ворвался в актовый зал, когда распределение уже состоялось.

Группа «Артемида» праздновала.

В общей суматохе мне, вероятно, нужно было сразу пройти к Машине Судеб и взять свою распечатку. Но сейчас это меня почти не интересовало. Я искал глазами Дельту и вскоре нашел.

Дорогу к ней преградила ручища Тау. Вторая ручища держала кубок.

— Омикрон, — прогремел Тау, — выпьем!

— Есть за что? — спросил я.

— Шестьдесят восемь лет! Ты разговариваешь со знаменитым архитектором. Видел эскизы — дух захватывает. А еще — отличная жена, трое блестяще образованных детей и шестеро резвых внуков.

— Уход?

— Скоропостижный, во сне. Разве не здорово? — Тау сделал добрый глоток. — Вот, пока еще могу позволить. Там буду убежденным трезвенником. Неприятность, однако!

— Рад за тебя, — сказал я. — Когда?

— Послезавтра! Жаль, дружище, мы не встретимся. Придется ждать, когда снова станем эйдосами.

— Если не попадем в разные группы…

Тау явно настроился развеять мои сомнения, но мне нужна была Дельта, и я тактично от него отделался. Рыжий гигант, ни мало не смутившись, тут же завладел вниманием Каппы и Мю.

Дельта одиноко сидела у фонтана под сенью эйдоса диффенбахии. Распечатку она держала на коленях. Голова опущена, плечи поникли. Я подошел, сел рядом и обнял ее.

Дельта разрыдалась.

— Так переживала, думала, умру до рождения. — Вдруг посмотрела сердито. — И рядом никого.

— Извини. Я торопился завершить. Неизвестно ведь, смогу ли после.

— Наверняка сможешь.

— Я хотел, чтобы ты прочла его в Эйдолоне. Переход скоро?

— Через две недели.

Я задал главный вопрос.

— Мы будем вместе?

— Нет. — Она покачала головой. Маленькая ладонь провела по моим волосам. — Мы даже не будем иметь представления друг о друге.

Я сжал край холодной скамьи. Дельта крепче прильнула ко мне.

— Ты полюбишь кого-то? — потерянно спросил я.

— Конечно, — она улыбалась, и от этого становилось больнее. — Как же без этого, милый? Выйду замуж, рожу двоих, разведусь, когда младшему исполнится четыре. Своего мужчину так и не встречу… И в земной жизни я не буду такой красивой. Хочешь посмотреть?

Она подвела меня к плоскому экрану, зажгла его прикосновением.

— Скажем, мне восемнадцать, — Дельта набрала цифру.

Девушка, возникшая на экране, была очень молодой… и очень похожей. Как младшая сестра. Волосы сохранили цвет — и только. Носик стал вздернутым, карие задорные глаза сделались чуть раскосыми, брови утратили безукоризненную линию. Девушка показалась в полный рост, она обладала стройной фигуркой, но при взгляде на ее точеные мускулистые ножки я почему-то все равно вспомнил шекспировское «не знаю я, как шествуют богини».

Я-то знал.

Дельта погасила экран.

— Я могла бы удвоить и утроить возраст. Но — хочу, чтобы ты запомнил меня прелестной, как эйдос.

Последнюю фразу она произнесла томно и сделала балетное па.

Запомнил. Если бы мы хоть что-то помнили! Подсознание, изуродованное переходом, — вот все, что нам останется.

— Я — твой недостижимый идеал! — Дельта стояла на носке, держа другую ногу почти перпендикулярно полу. — Ты будешь влюбляться во всех женщин, лишь отдаленно похожих на меня.

На что еще я мог надеяться?..

— А где твоя распечатка?

Я ответил.

Дельта стала серьезной.

— И ты слушаешь мои причитания? Омикрон, я глупая, самовлюбленная эгоистка. Всегда думала, что настоящее только на Земле. Но ты… ты уже здесь настоящий. Я ей завидую.

— Кому?

— Той, которую ты выберешь.

И Дельта меня поцеловала. Я тоже чуть не умер до рождения. Потом вынул из-за пазухи свернутое в трубку стихотворение.

— Это тебе.

— Спасибо, — Дельта спрятала свиток в тунику. — А теперь пойдем.

Моя распечатка сиротливо лежала на серебряном подносе. Дельта подала ее мне и отвернулась. Я прочел толстенный фолиант единым духом. Потом еще раз, медленнее. И в третий. И в четвертый.

Дельта давно уже повернулась ко мне.

— Что?..

— Подожди, — сказал я. — Совсем забыл. Твой возврат… Сколько тебе будет?

— Восемьдесят три. А у тебя?

— Двадцать восемь.

— Что?

— Двадцать восемь. Почти как Лермонтов. Только прозаичнее.

— Расскажи! — потребовала она.

Я рассказал. Про мать, про бабку, про первую любовь, про вторую. Про автокатастрофу. Про наркотики. Про непотушенную сигарету. Много было всяких «про».

К нам потихоньку стягивались другие. Разговоры смолкали. Все, наверное, потому, что я оказался последним.

— Долго ли тебе осталось в Эйдолоне? — деловым тоном спросила Дельта.

— Так же, как тебе.

— Нужно поговорить с ментором, — сказала она.

— О чем?

— Стопроцентного совпадения с данными Машины не бывает.

— Эту лекцию я пропустил.

— Как же, стихи сочинял, — передо мной вырос подтянутый Эпсилон. Гений ты наш, на корню загубленный. Я проживу на девять лет меньше твоего. На войну попаду в восемнадцать. А там — плен. Описать тебе, как снимают кожу «двойным тюльпаном»? И сколько после этого еще живешь?

— Ты рад?

Эпсилон осклабился.

— А ты подумай! Но подумай и вот о чем: из тех, кого я успею прикрыть, многим повезет. И жизнь пойдет дальше. Важно только то, что остается. Да что я! А если бы Жанна д'Арк отказалась?

— А если бы — ее палач?..

— Грязная работа — тоже работа, — непримиримо сказал Эпсилон. — Наивно просить пощады у судьбы.

— От моей вообще не будет проку. Кстати, среди нас есть, кто отказался?

— Есть. Кси.

Я не поверил. Кси был лучшим из нас. Самый славный эйдос.

— Он будет убивать детей. Их все равно бы убили, но Кси не хочет там быть.

Значит, на Земле случится еще один выкидыш или аборт.

Я запутался.

— Позовите ментора.

— Уже идет, — быстро проговорила Дельта.

Эйдосы расступились.

— Я нужен тебе, Омикрон, — утвердительно сказал ментор. Он знал, кому нужен и зачем. Он знал содержание всех судеб.

— Ты внимательно читал распечатку? Она очень подробна.

— Несколько раз, но ничего не нашел.

— Хорошо, попробуем вместе. Если хочешь, можем остаться одни.

— Пусть все будут с нами.

Он взял мой фолиант, хотя помнил его наизусть.

— Ты отслеживал свои стихи?

— Да, но их будет мало и все плохие.

— Ты не успеешь полностью раскрыться. Но кое-что напечатаешь.

— Все пропадет.

— Здесь ссылка. — Ментор подошел к панели. Руки забегали по клавиатуре, как будто наигрывали «Полет шмеля». — Тираж… Список читателей… Вот, указал на экран.

Очень популярный сегодня жест.

— «…Наиболее сильным окажется воздействие образов на автора код такой-то (эйдос Ро, группа «Персефона»). Подсознательное использование образов в собственном творчестве Ро имеет частным показателем снижение кривой самоубийств на пятнадцать процентов…»

Двадцать пять пар глаз следили за символами на экране: и Дельта, и Тау, и Кси, и Мю, и Каппа, и Омега, и Ро, наш Ро. Двадцать пять, и печальнее всего были глаза самого ментора, которые больше никогда не увидят мир людей.

— Не спеши, — обронил он напоследок. — Все-таки читать — одно, а прожить — совсем другое.

И я стал думать. Думал, выстраивая за терминалом бесконечные колонки вероятностей. Думал, слоняясь по пустым аудиториям или по саду.

Думал, провожая наших в узел перехода.

Дельту видел не часто: она заполняла обходной лист в Александрийской и Вавилонской библиотеках.

Однажды встретились на лестнице.

— Ты куда?

— К ментору. Я решил: пусть, когда придет срок, переносят меня в эмбрион.

Но Дельта не выглядит обрадованной.

— Бедный Омикрон, — ладонь скользит по моей щеке. — Я шла сказать: то, твое последнее, — прекрасно.

Преимущество Эйдолона — в нем возможно совершенство.

— Ошибаешься, — говорю я. — Прекрасной можешь быть только ты.

— Знаешь, — Дельта опускает глаза, — мне очень жаль, что тебе будет так трудно. И я хочу, чтобы ты был счастливым хотя бы здесь.

— Спасибо. — Что мне еще сказать?

— Куда мы пойдем? Ко мне или к тебе?

— К тебе, — отвечаю без колебаний. — Неужели на Земле, в Эйдолоне или где-нибудь еще есть место лучше?

…Легкий шлепок — и новорожденный закричал, что есть мочи. Обессиленная мать взглянула на крохотное, мокрое существо, которое положили ей на живот, и не поверила, что это — ее.

— Он… здоровый?

— Вполне, — ответил врач.

— А… почему такой красный?

— Зеленых у нас еще не было.

Тут она заметила нечто такое, от чего сердце сжалось в грецкий орех.

— Голова… его голова… почему неровная?

— Не волнуйтесь. Это родовая опухоль. Через четыре-пять дней рассосется, и голова будет совершенно нормальной.

После того, как обрезали и завязали пуповину, акушерка начала первичный туалет. Теплая вода, персиковое масло, прочистка носовых ходов, альбуцид в глаза. Через ее руки прошли тысячи младенцев. Попадались и аномалии. Но этот был как все прочие; кожица тоненькая, нажми посильнее — появятся точки кровоизлияний.