И на старой Смоленской дороге

Сергей ШВЕДОВ И НА СТАРОЙ СМОЛЕНСКОЙ ДОРОГЕ

Дед опустил ружьё — негоже стрелять, не видя добычи.

— Выходи, кто там прячется в кустах!

Снова затрещали сухие ветки. Дед взвёл курки на ружье, но стрелять не довелось. Чужак поднял руки и улыбнулся:

— Доброго здоровья, дед!

— Сам будь здрав! Скольких за собой привёл?

— Надеюсь, никого.

— Как сюда попал?

— Шёл, понимаешь, шёл себе и…

— Шёл, ну и иди себе дальше.

— Негоже так со странником. Гость в дом — бог в дом.

— Отвык я уже от обычаев дедов. За последние десять лет всего один раз незнакомого человека встретил, и тот от меня дёру дал. Дезертир, наверное.

— Кто, я?

— Нет, тот, кто дёру от меня дал. А ты не из бегунков?

— Из ходоков я.

— А это как понять прикажешь?

— По земле хожу, на людей смотрю.

— У нас зверья на двадцать вёрст вокруг больше, чем людей. Некого смотреть.

— Ну, вот тебя первого увидел. Хлебушком не угостишь?

— Нет у меня с собой харчей… А что у тебя за пазухой?

— Дружок.

— А ну покажь!

Чужак вытащил из–за пазухи дрожащего щенка.

— Мордатый… — раздумчиво сказал дед. — Лапы большие… С доброго телёнка вырастет, если раскормить.

— Дарю.

— Шутишь!

— Может, с кем и шучу, а с добрым человеком всерьёз говорю.

— Ладно, пошли накормлю. Я не бедный. И в баньке попаришься, сегодня суббота. Но сразу предупреждаю, пять девок у меня — чур, не баловать!

После баньки оба сидели в чистом домотканом белье в горенке за самоваром. Пришелец ел за четверых, словно месяц голодать пришлось.

— Да не давись ты так! Никто миску у тебя из–под носа не заберёт. Издалека путь держишь?

— Ох и издалека, дед! Тут без глобуса путь не покажешь.

— За кобелька–то спасибо. А то у меня три сучки на подросте остались, остальных волки растаскали. Да и то две сучонки от матери, которую волк приблудный обгулял. Мешанки. Может, твой кобелёк кровь вольёт в их потомство правильную. Сам понимаешь, в лесу живём, нам без собак хоть самим волком вой. А ты где им разжился?

— В Иваньковичах.

— Да там же всех пожгли, санацию им устроили!

— Ага, только этот чудик из пепелища ко мне и выбрался.

— А как ты на Иваньковичи набрёл?

— Да вот как на тебя. Хотел хлебушком разжиться.

— Двадцать лет войны уже как нет… нет, двадцать пять, а то и все двадцать восемь годков. А всё стреляют нашего брата.

— А ты за кого дед воевал?

— Нет тебе дела до меня. Я вообще в руку оружию не беру, окромя охоты.

— Духобор–толстовец?

— Не твоего ума забота. Ну, давай по последней, что ли, за мир во всем мире, как в старину говорили!

После тоста они долго молчали, а старик всё искоса посматривал на странника, словно выведывал его тайные мысли.

— Тебе, паря, надо переодеться во все посконное и сермяжное, чтобы от местных не отличаться. Одёжка на тебе заморская, издалека заметная, а над нами спутники висят, каждого русского на заметку берут. Но ты не бойсь! Если что, я тебя выдам за будущего зятя, ну, примака, что ли. Пять девок у меня, три на выданье. И приданого нет, и выдавать не за кого. Все парни за пятьдесят вёрст в округе — нам родня.

— Зато рабочих рук в хозяйстве вона сколько! Каждая из девок в день по три десятины сможет сжать. Зажил бы куркулём, если бы пустоши заброшенные поднял!

— А–а–а — всё пустое. Своим зерна не продашь, у них грошей нема. А чужие и за фук отберут, дорого не возьмут. Я столько ржи не засеваю.

— Так я поживу у тебя пока, батя?

— Живи, если ты не охоч девок портить.

Чужестранец вышел с хозяином во двор уже в мохнатом войлочном картузе, сермяжных штанах и рубахе. Обулся он в кожаные опорки с подвязанными онучами, как ходят местные. Дед показал ему нехитрый сельхозинвентарь — почти всё из дерева. Правда, вместо сохи он использовал колёсный плуг. Чужак подивился вывешенным на заборе ярёмам:

— На бычках пашешь. А лошади разве нет?

— Лошадей в наших топких местах не водют. Клешнятый бычок по любой грязи потянет. Зато лось у меня упряжной Борька — за двух лошадей потянет.

— А где его держишь?

— Пока что в лес отпустил. Гон у него вот–вот начнётся. Осенью с ним не сладишь, пока не перебесится. А потом опять домой вернётся. Худой — одни рёбры торчат.

— А с лосихами как?

— С теми полегше чуток. Три дойных лосихи у меня с подтёлками. Тоже в лесу держу с колокольцами на шее, чтоб чужим в глаза не бросались. На дойку только домой приходят. У меня, паря, хозяйство большое. Три коровы, бугаёк, свиньи, я про курей уже не говорю.

— Так бери меня в батраки.

— Черт тебя знает, какого ты роду–племени! Может, ты семь раз нерусский нехристь.

— Может, и нехристь. Я на попов, дед, не заморачиваюсь.

— Да худой ты больно для работника. Мои девки тебя подородней будут.

— А я не силой, а ловкостью беру.

На двор забежала десятилетняя девчонка в длинном сарафане, нарядных красных галошах и звонко крикнула:

— Батька, бугаёк с привязи утёк. Сюды бегить. Ховайтесь с дядькой у подвал!

Дед аж резко присел:

— Как это с цепи сорвался?.. Пошли–ка, паря, от греха подальше.

— Куда, дед?

— Да вон в погреб!

— Так бугаёк же у тебя небольшЕнький, — глянул за ворота чужак.

— Ага, прошлый раз стену в сарае рогами своротил. Пересидим под землёй. Он долго не лютует, кровь в глазах перекипит — опять смирный сделается… Ты куда, сумасшедший?

Чужак повернулся и очень медленно пошёл к разгорячившемуся бугайку, который отупело замер посреди двора.

— Быча–быча! Хороший мой, — позвал его чужак.

Тот сначала побежал навстречу человеку, потом остановился, загребая грязь передними копытами.

— Быча–быча, иди ко мне…

Бугай недоуменно уставился на чужака красными от крови глазами и хрипло промычал, роняя до земли липкую слюну. Чужак стал на его пути и протянул руку.

— Хороший, хороший мой!

Бугай сделал шаг и снова остановился. Чужак тоже сделал шаг, протянул руку к бычьей морде и взял его за ноздри. Бугай задрал хвост, повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую, напрягся в холке так, что мышцы под шкурой забегали, но вдруг как–то весь обмяк. Чужак наклонился и тепло подышал ему в глаза. Бугры мышц перестали ходить под шкурой быка.

— Куда его вести? — спросил чужак, крепко держа скотину за ноздри.

— В хлевок, где двери нараспашку. Вводи его осторожненько, а я дверь колом подопру.

Чужак медленно повёл упирающегося бычка к хлеву. У дверей отпустил ноздри и закрутил бугайку хвост так, что тому была одна дорога — в хлев. Задвинул деревянный засов, а дед подпёр дверь длинным поленом.

— Хлипкий у тебя хлевок, дед.

— А ты лучше построй.

— Может, и построю. А ты махорочку, часом, не сеешь? Или ты старовер?

Дед вытащил кисет с махоркой.

— Закуривай, паря. Махры бери сколько хошь, только бумажки отрывай поменьше. Я уже все книжки в доме, окромя церковных, скурил.

— Так погоди, батя!

Чужак забежал в летнюю стряпку, куда его определили на проживание, и выскочил со стопкой листовок.

— На вот тебе на раскурку, дед.

— Откуда столько? — подозрительно скосился на него хозяин.

— Вертолёт вокруг погорелых Иваньковичей разбросал.

— А что в них пишут?

— Сам почитай.

— Сам–то я грамотный, у меня другая беда — ни бабу, ни девчонок не смог выучить. Так бесписьменными и остались.

— А что так?

— Я, как тот бугаёк, вспыльчивый. Бесит меня бабская тупость, из себя просто выхожу, как их учить сажусь, а те — в слёзы. Вот и вся наука для них и от меня.

— Ну, это дело поправимое. Тут главное — терпение иметь. Выучу я твоих девок грамоте.

— Ты, паря, как бы дурному какую из них не научил.

— За это можешь быть спокойный. Целыми останутся твои девки.

Они сели перекурить на длинный тёсаный чурбан, служивший лавочкой под навесом крыши.

— Так что в листовках иноземцы пишут?

— Международные миротворцы просят доносить о любых подозрительных бродягах в ближайшую комендатуру.

— Погоди, сам прочитаю… Ага, вот… Дают за донос кирпич печёного хлеба, пачку кунжутовой халвы и банку орехового масла. А что это такое?

— Перетёртый в пасту арахис, орешки такие, растут как фасоль.

— Век мне этой гадости не пробовать!

— Ну, как сам знаешь. Тебе решать, а то мог бы за мой счёт и ореховым маслицем разжиться.

— А что с ним делают?

— На хлеб намазывают.

— Просчитались маленько наши иноземные хозяйва, паря. Никакой мне выгоды на тебя доносить. Хлеб мои бабы сами пекут, а абы што заморское я не ем. Вот если б они керосину для лампы пообещали… Ну, ладно, оставайся, у меня работы хватит, если только нас из–за тебя не спалят, как тот хутор в Иваньковичах.

— Да вроде не было за мной чужого глаза.

— А что ты умеешь делать, кроме как быкам хвосты крутить?

— Негоциант я.

— Негоциант… А это по какой части?

— Торговой.

— А с кем тут торговать? Две деревни, три села, и те за тридевять земель. Война же по этим местам прошлась.

— Я найду оптовиков.

— Кого–кого?

— Сбытчиков. Ты только кабанчиков годуй.

— Ага, а поросят где я возьму?

— Поросят они сами доставят. Ты только их рОсти.

— На окорока, колбасы или мясо?

— Только на сало дед. Они берут только сало.

— Не потяну я, — решительно замотал головой старик. — Кормить нечем.

— Две коровы и бугаёк — молока у тебя море. Картошка своя.

— А муки на запарку?

— Ты же говорил, у тебя пять девок холостуют. Засеем полоски ячменя и ржи. Можно и овса.

— Овсы у нас туго родют. Да и на семена где взять?

— Это дело моё, негоциантское.

Хозяин вприщур всмотрелся в гостя и буркнул в сторону:

— Ещё бы утей завесть, паря.

— А на кой?

— Зимой по трескучим морозам молочных поросят жирным бульоном выпаивать, чтоб падежа меньше было.

— Достанем тебе и утей, батя. Пруд же у тебя под боком.

— Пруд бы ещё и зарыбить. От пареной рыбы свинья быстрей толстеет.

— Мясо будет рыбой вонять, старик.

— Твоим оптовикам не мясо, а сало нужно, сам говорил. Оно рыбный дух не вбирает.

— Как скажешь, дед. Только вот ещё что. Диких кабанов у вас в округе много?

— Дык не знаешь, как от них огород огородить!

— Должно быть больше. Ты ведь, дед, не только свиновод знатный был когда–то, но и егерем числился не из последних.

— Откуда тебе это ведомо?

— Неважно. Оптовики просили, развести дикого кабана побольше. Ну, чтоб по зиме их бить на мясо.

— Тут их такая прорва, что нам с тобой их и в десять лет всех не перебить.

— Это не твоя забота, ты их подкармливай зимой, а бить сами оптовики будут.

— Ну ты и загнул! Это домашнюю свинью лёгка выгодовать, когда бабы в доме есть. А с диким кабаном возни много и расходу тож.

— А что там ему нужно? Желудей подсыпать да турнепсу с топинамбуром сотки две засадить.

— Там не сотки, а поля нужны не меньше двух гектаров. Подкормочную площадку сделать рядом с полем под навесом, куда сыпать зерно, картошку, кукурузу, яблоки, зерноотходы и всякие кабаньи фрукты.

— Вырастим, если надо. Нас же двое мужиков и пять баб.

— Шесть, если с моей старухой считать… Ладно, картошка кабану на кормёжку идёт самая бросовая, мелочь. Крупные клубни иногда замерзают так, что молодняк с трудом разгрызает их.

— Вот видишь — справимся.

— Тоннами там надо сыпать, дурья голова, а не килограммами! Кабанья утроба что та прорва. Солонцы опять же надо поставить, а где столько соли взять?

— С солью разберёмся. Думаю, и селитра пойдёт. Кормушки делать будем?

— Кабан берёт пищу только с земли, корм попросту вывалим под деревом. Опять же, кроме соли, нужны чухалки солярные.

— А это что ещё за штука?

— Высокий пень обливаешь солярой или маслом–обраткой, да откуда её в лесу–то взять?

— Не твоя забота. Оптовики–заказчики эту вонючку достанут.

— Ага, вот–вот, кабан любит о пахучий пень или комель почухаться после свинячьего перекуса… Только вот ещё что — в сильные морозы лучше подкармливать кормами, которые не замерзают.

— Чего–чего?

— Ну, жёлуди, кукуруза в початках, овёс в снопах, а овсы у нас поди–ка вырасти.

— У тебя шесть баб — справимся.

— А на кой это мне? — чуть не взорвался от негодования и отвернулся старик. — Не было печали — купила баба порося.

— Оптовики платить будут по любой цене, какую только назначишь.

Дед резко повернулся и внимательно всмотрелся в пришельца. Покачал головой, но промолчал.

— А зубры тут у вас похаживают? — спросил негоциант.

— Ну, уже с полсотни развелось после войны. С западу, видать, убежали от страха.

— И их будем кормить.

— Рука на зубра не поднимется.

— Оптовики сами отстреляют и мясо тушами заберут.

— Ох, чой–то ты, парень, не договариваешь! Кто эти, твои оптовики?

— Иногда, отец, лучше прикинуться, что не расслышал вопроса.

— И то верно.

Пять лет прожил чужак на хуторе. Зимой от работы в летнюю страду у всей большой семьи спину ломило, но поначалу десяток, потом аж двадцать пять свиней в год дед продавал заготовителям–оптовикам. Сам он этих заказчиков и в глаза не видел, торговлю вёл его работник–негоциант, а дед только изредка бросал взгляд вслед исчезающим в лесу подводам. Расплачивались заказчики с чужаком долларами, еврами и даже юанями. Настоящими, дед проверял у родичей за пятьдесят вёрст отсюда.

На каждые коляды после нового года дед с бабой на двуколке с двумя лосями, запряжёнными цугом, добирались аж до самых Малевичей, большого торгового села, где не было гарнизона иноземных санаторов. Всем девкам заготовили приданое, а вот женихов только не припасли. Старшие девки уже явно переспевали.

Как–то дед сказал работнику:

— Сколько у нас лозы, хмызняка и кустовья всякого! Столько коз можно прокормить.

— Ребятишек у тебя нету, некому коз пасти, а у нас забот и так полон рот.

— Дык ребятишки дело наживное. Тебе, паря, сорокатник уже накатил?

— Пока нет, но за этим дело не станет.

— Слухай сюды! Женись на любой из моих девок. Они ж все на тебя облизываются. Не приглянулась какая из них? Я на обычай не посмотрю и младшую смогу вперёд старшей выдать, если скажешь.

— Да я бы с радостью, но…

— Без попа не можешь? Привезу тебе попа.

— Да не в этом дело, — отвёл глаза чужак.

— Чо, гулять по бабам нравится? Так женись сразу на двух. У нас есть поп раскольный, венчальный батюшка прозывается, он и на двух, а то и на трёх сразу окрутит. Я бы пятёрых за тебя выдал, да две дочки ещё сцыкухи малолетние.

Чужак призадумался.

— Думай–думай, — поощрил его дед. — Пойдут у нас ребятишки, будут козы и овцы. Твои оптовики тебе только спасибо скажут. А мы вообще куркулями заживём. А то мои дочки так в девках и усохнут.

— В другое время я бы не прочь, батя, хоть на пяти сразу, но мы стоим на старой смоленской дороге.

— И что с того? Её, дороги этой, почитай что тридцать лет как нет. Некому шастать, места глухие, всё после войны запустело.

— Так–то оно так, дед. Только ведь сколько раз говорил тебе, что собираются наши заморские хозяева прокладывать трансантлантическую магистраль «Пасифик — Атлантик».

— А куда это и откудова?

— От Бреста до Владивостока.

— Ну и пусть себе ветку тянут, мне–то что.

— В эту магистраль вольётся и давно заросшая старая смоленская дорога, рядом с которой мы сейчас находимся.

— Ну и что?

— А то, что туристы в эти края навострят лыжи. Охотники всякие.

— Ну и пусть, зверьё у нас непуганое. От медведей в лесу уже продыху нет, как мы с тобой кабанов диких расплодили. Ещё и подзаработаем с туристами по егерской части. Только не верится мне, что в нашу глушь хоть кто–то заберётся.

— Доберутся до нас, дед, вот увидишь. И не туристы это будут — чистое зверьё, пожаднее медведя. Уходить нам всем отсюда нужно, вот что. Сколько раз тебе уже говорил.

— Говорил, — крякнул дед с досадой. — Только мне не верится.

— А зря!

Хозяин с подозрительной хитрецой прищурил глаза:

— Ты, что ли, для этого, паря, трёх лосят годовалых объездил и сёдла им пошил? Думаешь, бежать куда глаза глядят придётся?

— От беды, старик, не зарекайся.

— Кто тебе эту глупость в уши вдул? Я по своей родне с бабкой ездил, никто ни про какую магистраль и слыхом не слыхивал.

— Думай сам, дед, только нужно от свиней на всякий случай ещё до зимы избавиться.

— Кто в августе кабанчиков забивает? Сейчас для них самые тыквы пошли, лубен опять же созрел.

— Не захочешь того люпина, когда тебя вражины за задницу возьмут.

— Ну ты, паря и загнул! Уж пять лет как санаторы зачисток в волости не проводили. Они же теперь цивилизованные, вежливые то ись.

— Матка, шнель! Куры, млеко, яйки!

Турист в камуфляже наставил на бабу охотничий карабин с оптическим прицелом и начал что–то громко лопотать по–своему, словно ругался с ней.

— Он говорит, — перевёл деду работник, — что у русских исторический долг перед великой Германией. Мы когда–то их великого фюрера до самоубийства довели, два миллиона немок изнасиловали и тысячелетний рейх со столицей в Воронеже им на нашей земле построить не позволили. Говорит, исторический должок за нами.

Немцы–туристы почти что и не набедокурили, как деду показалось. Выпили молока и сырых яиц. Постреляли кур, уток и гусей, хлебнули шнапсу и укатили восвояси на диковинном болотоходе с огромными дутыми колёсами.

— Значит–ка, восстановили–таки немцы старую смоленскую дорогу, — почесал дед затылок под картузом.

— Говорил же тебе, что уходить пора, — ответил работник. — Ещё и сегодня не поздно. Собирайся!

— Давно ты у меня, парень, на дворе хозяином стал? — гаркнул на него дед. — Подумаешь, случайно раз в сто лет занесла нелёгкая к нам незваных гостей! Чего паниковать раньше времени?

Следующий туристский десант прикатил на дорогих внедорожниках оливкового цвета. Одеты туристы были во всё–тот же охотничий камуфляж, только куртки с запахом налево. А у бородатого главаря на высокой бараньей шапке была намотала белая шёлковая материя.

— А чего этот немец намотал себе на шапку занавеску? — шепнул хозяин на ухо работнику

— Это не немец, а турок, и не занавеска это, а чалма.

— А на кой она ему?

— Для спасения души, чтобы в рай к девкам–гуриям после смерти попасть.

— Ну и пусть в свой рай летит, а у нас басурманину что надо?

— Он говорит, что за русскими должок. Им должны были по исторической справедливости отойти земли татаро–монгольской Орды — Казанского, Астраханского, Крымского, Ногайского и Тобольского ханств, Рязанская и Тверская области, а также весь Кавказ. А мы, русские, им помешали великий тюрский каганат восстановить. Теперь вот мы должны расплачиваться за грехи прадедов.

— Чем?

— Мусульмане любят баранину.

— Да пусть хоть всех моих овец перестреляют. И козу с козлятами и козлом в придачу. Лишь поскорей бы к себе умотали, так и скажи.

И двух дней не прошло после визита басурман, как из леса, давя гусеницами мокрую землю, выполз грозовой вездеход с белыми орлами на бортах.

Щеголеватый охотник с ружьём под мышкой насмешливо натянул деду картуз на глаза:

— СмОленск — то есть польска земя.

— Так Смоленска уже полвека как нет. Вы же сами его и снесли на войне.

Молодой охотник хорошо говорил по–русски:

— Ты егерь? Устрой нам засадные вышки в лесу.

— Так стоят уже, пан!

— Мы заберёмся наверх, а ты подгони к нам под выстрел лосей и польных коров.

— Зубров, что ли? Дык немцы с турками ещё допрежь этого их далеко в лес загнали. Они, поди, уже в брянских дебрях.

— Тогда выгонишь нам под выстрел своих коров и телят.

— Сколько?

— Всех!

Когда туристы ломанулись назад через лес на своём гусеничном вездеходе, дед с работником сели перекурить. Руки ещё дрожали после погрузки в кузов тяжеленых коровьих туш.

— А что, в Смоленске и вправду поляки жили когда–то?

— Ага, оттяпали у русских и владели века с три.

— Ох, господи, кому мы ещё должны?

— Ты бы, дед, не охал, а снялся бы с места и укатил всей семьёй от греха подальше.

— Вот заладил! Скотина — дело наживное, главное — у нас все живы и здоровы. А там, дай бог, к холодам туристы уймутся. Иноземец мороза боится.

Элегантный серебристый дирижабль водило под лёгким ветерком на якоре, как малька–живца на крючке в тихой речке.

Работник нарубил дров, погрузил их на тележку и подвёз их к бане. У входа в баньку на приступках сидел хозяин. Руки его тряслись, неподвижные глаза подрагивали, а лицо было ярко–красного цвета.

— Что, отец, охотники тебя подпоили?

Старик ответил отрешённым голоском, каким говорят смертельно больные, отходящие в мир иной:

— Французы моих девок к себе в баню затащили.

— Силком?

— Не, девки сами к ним прыгнули.

— Ну–ка, пошли, старый! Тебе в таком состоянии тут опасно сидеть, да ещё топор у тебя под рукой.

Дед прошёл пару шагов, потом вырвался из рук чужака:

— Баню подпалю!

— Тиш–ш–ш! А то будет нам, как пять лет назад в Иваньковичах. Прости, старик, я тебя в подпол на время закрою. Для твоей же безопасности. Ты там выкушай литру самогонки и поспи. Пусть туристы улетят подобру–поздорову. А с девок какой спрос? Прости ты их по–отцовски, они ж у тебя до сих пор необгуленные.

— Не, баню всё равно подпалю! Хай мои девки вместе с французами горят!

— Кинь дурное дело! Не по–божески так… Французы — народ незамысловатый. Они тоже считают, что исторический должок остался за русскими. Мы их императора Наполеона на дикий остров в океане загнали, а лучшую в мире французскую гвардию перебили. Они по простоте своей считают, что когда–то несли нам свободу. Думают, если б не Кутузов, то демократическая Европа соединилась бы с демократической Азией под французским вертикальным триколором.

— А что это такое?

— Ну, флаг России, только вверх тормашками.

На следующее утро дед был ни в одном глазу даже после литры самогонки. И сила в нём проснулась недюжинная. Запыхавшийся работник едва успел повалить деда на землю. Выстрел жаканами из обоих стволов пришёлся в поленницу, а не попал в отлетающий дирижабль.

— С ума сошёл, старый идиот! А если бы в свою старуху попал?

Весёлые девчонки махали на прощание родителям платочками из открытой гондолы поднимающегося дирижабля, а бабка висела на выкидной лестнице и визжала из всех сил:

— Вернитесь, дочушки родненькие!

Работник силой развернул хозяина к себе и прижал его лицо к своей груди. Пальцы старухи занемели и она с высоты ста метров рухнула на родной двор.

Хуторское хозяйство осиротело и запустело. Ни мычания, ни хрюканья, ни кудахтанья не услышишь, только собачий брех. Совершенно седой старик с трясущимися руками часами сидел на крыльце и разговаривал сам с собой. Он даже и не заметил, как на выгон за домом опустился чёрный вертолёт с жёлтыми иероглифами.

Работник подошёл, потормошил его за плечо и указал на приближающихся охотников.

— Японцы? — вяло и отрешённо спросил старик.

— Китайцы.

— А на кого они охотятся?

— На всё, от дождевых червей, до болотных крыс и диких котов.

Здоровущий охотник, два метра роста на полтора центнера веса, что–то весело крикнул им на английском.

— Что он говорит?

— Он говорит, что Китаю принадлежит любая земля, которой касалось копыта лошади потомка Чингисхана.

— А смоленской земли чингисханово копыто касалось?

— Касалось, дед, — вздохнул работник.

— Тогда скажи им, пусть берут с этой земли всё, что им заблагорассудится, — безучастно ответил бывший хозяин своей земли.

Китайцы оказались самыми культурными и обходительными из всех туристов. Они ничего не тронули, не изгадили, только постреляли всех собак и котов. Сфотографировались с трофеями. Ободрали дичь и даже оставили шкуры хозяину на шапки. Щедро расплатились юанями и улетели, приветливо улыбаясь в иллюминаторы.

Хозяин как изваяние неподвижно стоял посреди двора. Работник молча подошёл к нему и взял деда за руку:

— Ну, старик, пора нам трогаться.

Дед поклонился могилке с крестом во дворе и неумело перекрестился.

— Прощай, бабка, не довелось нам с тобой повнучковаться.

На дворе догорал костёр из грубой деревенской мебели, одежды и всякой деревянной утвари. Чужак вытащил горящую головню из огня, поднёс к соломенной крыше и вопросительно посмотрел на деда.

Дед отрешено кивнул:

— Давай, чего уж там жалеть. Хай новым хозяйвам ничего не достанется.

Оба забрались на заранее осёдланных лосей.

— Куда тебя отвезти? — спросил работник.

— Теперь один путь — в лес.

— А говорил, дед, что не воевал.

— Не твоё дело это знать.

Когда доехали до кромки леса, старик остановил своего лося, обернулся на пылающую усадьбу и вздохнул:

— Патронов на зиму не хватит, паря.

— Можно позаимствовать на чек–пойнте «Змеище».

— А что такое чек–пойнт?

— Это у новых хозяев земли русской так контрольно–пропускной пункт называется.

— А кто там сидит?

— Кавказцы.

— Это бандюки, а не вояки. Их можно взять за фук. Только вот у них автоматы и пулемёты калибра 5.45. В лесу не годится. Нужно 7.62.

— А говоришь, что не воевал дед, — усмехнулся работник.

— Тебе этого знать не надо. Где ещё военные с оружием стоят?

— Есть блок–пост в Хмелёвке. Но он с пулемётной вышкой. Нужен подствольный гранатомёт.

— У меня пять выстрелов к нему есть.

— Хватит с избытком.

— А кто там засел?

— Раньше были немцы и, по–моему, латыши или голландцы. Сейчас, кажется, эстонцы.

— Не пойдёт, у них старые винтовки М-16, — сказал дед. — В лесу не морозе эти пукалки не стреляют.

Работник призадумался, прокладывая в уме маршрут. Потом оживился:

— Знаю, батя, где бандеровцы со старыми «калашами» торчат.

— Где?

— В Петровичах на мосту.

— Вот там и запасёмся патронами на всю зиму. Потом безопасней всего идти прямо на Сураж, там в лесах нас никто не достанет.

— Спятил, дед? Там зондер–команда карателей «Кастусь Калиновский» по всей округе свирепствует.

— Ляхи?

— Нет, полуляхи и недоляшки. От них живым не вырвешься. Зубами нас будут рвать.

— Тогда на полпути зимовье срубим, чтобы до весны продержаться.

— Ладно, дед. Пофантазировал и хватит. Никуда я тебя от себя уже не отпущу. Нам бы до места назначения ещё до морозов дойти бы, а там я тебя к делу приставлю.

— А куда?

— Чернолесьем и болотами мимо Орши до Крупок, а там уже бойцы бригады имени Константина Заслонова нас встретят.

Старик понурил голову и вздохнул:

— Вот уже не думал, что на старости лет снова воевать придётся.

— Воевать нам с тобой, дед, как раз–то и не придётся.

— А на кой мы идём в лес?

— Будем ставить лесные свинофермы и обустраивать охотничьи делянки с дикими кабанами. А ты будешь молодёжь учить этой хитрой науке.

— Без баб за поросятами ходить трудно.

— Баб нам найдут. Будем полоски ячменя сеять и жать да драть на круподёрке. И свиней годовать.

— Только на сало?

— Партизанам зимой в лесу без сала не выжить.

— Согласен, сынок.

— Ну, какой я тебе сынок?

— Так ты ж у меня один родной остался, — смахнул слезу дед. — Ты только доживи до победы. Мне не удастся, старый уже.

— Да, батя, партизанские войны не на один десяток лет растягиваются.

— Понятно, это ж такую землю от Бреста аж до самого Владивостока от вражин ослобонить… Но, пошёл, леший!

И в лесной тишине по болотистой почве зачмокали клешнятые копыта двух верховых лосей с молчаливыми всадниками в сёдлах. Третий лось шёл за ними на привязи с поклажей.

Конец