Хорошие новости

9:05

…Маргоша, свинья хитрая, взяла и ушла в конкурирующую фирму, с утра Большому Боссу заявление на стол — и привет, имела я вас всех в виду. Неустойка? — ей новый работодатель проплатит, х-ха!

Арутюнов слушал и мрачнел. Он уже догадывался, чем это грозит лично ему. А БоБо всё раздувал ноздри, брызгал слюной и демонстрировал завидное знание непечатной лексики; «летучка» внимала с каменными лицами, даже Маркьялов не решался на свои вечные хиханьки.

— В общем, так, — сказал БоБо, в очередной раз помянув всех родственников Маргоши до сто первого колена включительно. — Кому-то придется пока поработать мальчиком, который прикроет задом эту плотину. — Босс любил цитировать великих и приводить примеры из мировой истории, но часто путал детали. — Задом, а не пальцем, потому что геморроя здесь будет по самое не балуйся. Кто у нас известен своим позитивным мышлением? Борисыч, ты как, возьмешься?

— У меня башка под это дело не заточена, — угрюмо сказал Арутюнов. — Ничего я не нарою, даже на вечерний выпуск, а если ежедневно — вообще труба. Только Маргоша умела делать из пшика конфетку. И потом, Босс, у меня на сегодня репортаж с корриды, уже и анонсировали.

— На корриду пошлем Маркьялова с практикантом, снимут с верхов и с середины, Маркьялов добавит здорового цинизма, практикант… как бишь его?.. ладно, не важно, в общем, с практиканта — свежесть ощущений, получится что надо. А ты займешься хорошими новостями.

— Так башка же…

— В полчаса тебе ее перепрограммируют, не ной. Ведомым возьмешь Спицина. Отработаешь неделю — поговорим о твоем спецпроекте, ага?

— «Муху»…

— Какую Спицин захочет, такую и берите, скажешь, мое личное распоряжение. Давайте, хлопцы, дуйте на всех парах в «перековочную», а потом беритесь за дело. С вас минимум два материала, потому что, учтите, кроме корриды у нас сегодня пойдет катастрофа нефтяного танкера и по мелочи что-нибудь. А удоды со своими гребаными «весами»…

Дальше можно было не слушать — известная песня, БоБо ее поет при каждом удобном случае, и правильно поет. Полтора столетия писатели-фантасты медитировали на тему контакта с пришельцами, а когда дошло до дела, всё оказалось по-другому. Может, кто-то и о таком варианте писал, да только…

Ну вот, например, эти их суперпродвинутые технологии, которыми uddod’ы одарили землян. Зачем? Зачем дарить летающее «блюдце» и в то же время категорически запрещать любые космические исследования, даже выход на орбиту? И главное, выбора-то людям не оставили, бесплатный сыр вручили, а дальше…

А дальше — изволь расплачиваться!

Ладно бы требовали выдать им энергоресурсы или право демонтировать и вывезти на свою удодскую планету пирамиду Хеопса — Арутюнов бы еще понял. Даже с космосом ясно, у них может быть тысяча и одна причина не выпускать туда людей.

Но «принцип весов»!.. «Средства массовой информации землян излишне наполнены сообщениями о катастрофах, взрывах, террористических актах и тому подобном. Чтобы уравновесить поток отрицательной энергии, транслируемой человечеству, каждому СМИ надлежит в равных пропорциях подавать плохие и хорошие новости. В противном случае означенное СМИ будет закрыто или передано другому владельцу — если тот, в свою очередь, докажет, что способен выполнять упомянутое условие, то есть соблюдать „принцип весов“».

Сперва идея показалась неплохой, по меньшей мере оригинальной. Рейтинги, как ни странно, повысились; опросы свидетельствовали: есть люди, которые с удовольствием смотрят репортажи об успехах доярки Зэ, нацедившей за день столько-то бидонов молока. А другие с еще большим упоением ждут сообщений о бедах, обрушившихся где-то на кого-то (но не на них! слава богу, не на них!!!).

Однако первая волна эйфории очень быстро прошла.

Тогда-то Антуан Лекуантре и написал свою знаменитую «Рутинную радость».

9:31

«Муху» Спицин взял самую скоростную и маневренную, он давно мечтал на ней полетать.

— Только давай без крутых виражей, — попросил Арутюнов, пристегиваясь. — Учти, я сегодня плотно позавтракал.

Спицин неразборчиво буркнул, колдуя над пультом управления. В двух выпуклых полусферах-«глазах» весь мегаполис виден был как на ладони — причем ладони изрядно выпачканной, утыканной острыми блестящими иглами небоскребов. Редакция «Вестей» занимала один такой в самом центре города, отсюда до «перековочной» было десять минут лёта.

Судя по тому, какой темп взял Спицин, он намеревался долететь за три.

— Не шустри, — снова попросил Арутюнов. — Времени еще навалом, успеем. Расскажи лучше, откуда Маргоша брала сюжеты?

Спицин криво усмехнулся, его отражение в стеклянном «глазу» казалось вытянутым, искаженным. Из-за этого Спицин выглядел так, будто вот-вот взорвется или разобьется на мелкие осколки.

— Знал бы, откуда брала, думаешь, работал бы до сих пор ведомым? Да еще у такого жлоба, как наш БоБо?

— Подожди, но ты же летал с ней вместе.

— И что? Она командовала, я вел машину. — Спицин досадливо дернул плечом. — Маргоша всегда знала, когда что случится.

— Заранее готовилась?

— Иногда — да. А иногда бывало: летим в одно место, она вдруг: «Всё, разворачиваемся и давай туда-то» — в совсем противоположную сторону. Прилетаем — и попадаем на свежий случай, с пылу с жару. О котором, заметь, никто заранее знать не мог даже час назад!

— Где она живет?

— На Коперника, бывшей Космонавтов. А что?

— Ничего, — покачал головой Арутюнов. — Это, кажется, где-то в пригороде?

Он включил на своем индивидуальном видеофоне (по сути — мини-компьютере) карту города и ввел в поисковую строку название улицы. «Инди-вид» показал соответствующую схему — да, почти в пригороде. Далековато.

«Ну, там видно будет…»

— «Перековочная», — сообщил Спицин, сажая «муху» на летную площадку. — Иди, я подожду.

Арутюнов выключил «инди-вид» и попросил ведомого проглядеть текущие новости, может, что интересное попадется. Хотя знал, конечно: ничего толкового там не будет, на любой случай, хотя бы мельком засветившийся в СМИ, слетятся журналисты из всех дешевых изданий; им со Спициным там делать нечего.

Им, кровь из носу, нужен эксклюзив. И так рейтинги ни к черту…

«…Рейтинг, — писал в „Рутинной радости“ Лекуантре, — держит нас всех в заложниках. Не только журналистов, но и тех, кто находится по ту сторону экрана. Идеальная ситуация для владельцев телеканала: зритель, включивший телевизор, уже не может отойти от экрана. Если для этого понадобится новая модель, которая будет не только транслировать передачи, но и производить попкорн с кока-колой, не сомневайтесь, — ее изобретут.

Однако пока у всех нас есть более насущные проблемы, и связаны они с теми нововведениями, которые появились на ТВ после вмешательства удодов. Раньше внимание зрителя привлекали только пресловутыми тремя „С“: сексом, смертью и сенсацией. (Каналы, где с утра до ночи демонстрировали аквариумных рыбок, не в счет.) Теперь в игру вступили так называемые хорошие новости, которые мы, следует в этом признаться, не умеем ни сформулировать, ни правильно подать зрителю. А тот, в свою очередь, разучился их потреблять.

Кое-кто может подумать, что это проблема только журналистов. Они должны удерживать потребителей своей продукции у экрана, но те вовсе не обязаны „съедать“ всё. Нет и еще раз нет! Зритель уже вовлечен в этот процесс — вовлечен теми самыми СМИ, которым на роду написано вести за него бесконечную борьбу: с такими же СМИ, а также с книгами, театром, кино и проч. По сути, борьба эта давно уже проиграна остальными участниками, теперь ТВ борется с самим собой — так змея пожирает свой хвост. Порог восприимчивости обывателей постепенно понижается: то, что раньше становилось предметом недельных обсуждений, теперь кажется вполне рутинным делом: ну взорвали дом, ну налетел тайфун, ну еще одна автокатастрофа…

Мы разучились удивляться, ужасаться, а вскоре разучимся и радоваться.

Чтобы привлечь внимание зрителя, СМИ вступили в своеобразную гонку вооружений: каждый старается показать более кровавую трагедию, более масштабное бедствие.

И вот теперь — „хорошие новости“ и „принцип весов“.

Некоторые социологи утверждают, что введение этого принципа оздоровит общество. Результаты, что мы наблюдаем уже сейчас, вроде бы говорят о том же: значительно снизился уровень самоубийств, повышается из года в год коэффициент альтруизма, выведенный Бармакиным и Дихно.

Однако путь, навязанный нам, — это путь в ад. Не в тот, средневековый, с чертями и сковородками. Мы своими руками обустраиваем ад здесь, на земле, — хотя многим и многим он долгое время будет казаться раем.

В этом, собственно, и заключается одно из адовых свойств…»

9:40

— Господин Арутюнов? — уточнил безликий голос у него над головой. — Евгений Борисович?

— Я.

— Будьте добры, подождите. Мастер освободится через пять минут.

Приемная «перековочной» выглядела обычно: небольшая комната с минимумом мебели. У стен — мягкие кресла и журнальные столики, на стенах — картины. Арутюнов уже бывал здесь, но, как и тогда, смотрел на все с живейшим интересом, пытаясь отыскать, подметить черты неотсюдошности… ну хоть чего, хотя бы картин… или столиков… или дверной ручки…

Искал и, как в прошлый раз, не находил. Всё было абсолютно земным, эти картины (ваза с астрами; пейзаж: саванна, львы, пара слонов; портрет молодой женщины в белом) мог нарисовать любой не самый талантливый художник с Земли. А мебель наверняка изготовили на местном заводе, даже не по спецзаказу — типовой набор для небедного офиса. Журналы на столиках — тем более здешние.

Кроме того, весь персонал «перековочной», точнее, все, кто непосредственно встречался с клиентами, — тоже были людьми. Никто и никогда не видел удодов, а сами они никак не объясняли свое нежелание показываться на глаза землянам. Еще одна данность, с которой поневоле приходилось мириться, когда в действие вступали аргументы сильнейшего. Одно время даже ходили слухи о том, что удодов не существует, их придумали спецслужбы, чтобы провести над человечеством некий эксперимент и допустить широкие массы к использованию секретных разработок этих самых служб.

Арутюнов, конечно, в такую чушь не верил. Ни одной земной спецслужбе не по силам было изобрести столько всего; ладно, может, изобрести и по силам, а вот полностью устранить неполадки и сбои… — не-ет, это точно было делом не человеческих рук!

Вот почему он в свое время согласился на вживление сенсор-читчика. Это медицина местного разлива стопроцентно ничего не гарантировала, разве только летальный исход, а звездные хирурги все делали по высшему разряду. И что удивительно, за деньги, за евро или «у.е.» — как удобней заказчику. Вот куда они потом их девают? Оплачивают труд мастеров, которым всей работы — уложить клиента на кушетку, надеть на него шлем-хирург, а дальше стой да жди, пока красная лампочка не погаснет, зеленая не загорится; тогда шлем можно снимать: операция закончена.

«Ну, — подумал Арутюнов рассеянно, — еще, наверное, за электричество платят. И за аренду помещения».

Так или иначе, а многочисленные офисы удодов, где предлагались самые разные услуги, плоды их продвинутой технологии, люди посещали часто. Арутюнов про это даже репортаж делал: кто, зачем, как относится к инопланетянам (к «нашим гостям», инопланетянами их почему-то старались не называть). Он тогда еще не был сенсор-журналистом, всего лишь обычным корреспондентом. И тем репортажем пытался решить для себя вопрос: соглашаться на операцию? нет?

Он боялся. Когда в твоем черепе высверливают отверстие до мозга, какими бы ни были гарантии… ну в самом деле, если что-нибудь не заладится — куда пойдешь с этими гарантиями? Вообще сможешь ли после операции ходить и членораздельно говорить?..

Но Витальку нужно было устраивать в детский сад, Людмила настаивала на самом лучшем, Арутюнов соглашался с ней, но… «Самый лучший мы не потянем». — «Надо что-нибудь придумать. Это же и твой сын». — «Люд!..» — «Ну я не знаю, поищи канал, где платят больше. Мне вон Наталья наша обещает прибавку к зарплате через пару месяцев. Как-нибудь справимся…»

А спустя неделю шефиня (Арутюнов тогда еще не работал на БоБо) предложила лечь на операцию, стать сенсор-журналистом.

В те годы никто не был уверен, что операция безвредная. Удоды давали гарантии, но — смотри выше. И Арутюнов размышлял и собирался с духом — долго, мучительно, хотя позже понял: всё давно было решено, и он подсознательно об этом знал.

Когда Лекуантре в «Рутинной радости» написал о пониженном пороге восприимчивости у зрителей, он не упомянул об одной «маленькой» детали: у журналистов этот порог занижен значительно больше, чем у тех, кто находится по другую сторону экрана…

В какой-то момент Арутюнов поймал себя на том, что изменился: стал легче срываться, любой пустяк вызывал у него раздражение; очередной пожар или катастрофу он воспринимал как некий информационный повод — и не более того. Его жизнь оказалась насыщена до предела, рутина диктовала свои законы, и нужно было либо принять их, либо навсегда выйти из игры. Это как в бурном речном потоке: плыви по течению, а если решишь идти вспять — собьет с ног, ударит о камни, захлебнешься, утонешь…

Он успокаивал себя тем, что ничего страшного в этом нет. Все вокруг живут именно так, это нормально. Подсиживать коллегу-конкурента — нормально. Сгустить краски и сделать яркий материал (пусть и оскорбляющий чувства родственников пострадавших) — нормально. Родителям на праздники посылать открытки электронной почтой — нормально (и очень удобно: на сайте программируешь всё на годы вперед, и даже если потом забудешь… или, как у Арутюнова, со временем будут полные завалы, — поздравление всегда придет вовремя).

Пару-тройку раз изменить жене? — тоже нормально, все так делают. Людмилу он, конечно, любил — не «по-прежнему», а так, как любит большинство проживших в браке не год и не два: уже без восторга обожания, чуть более рутинно, что ли. Обычная жизнь, обычные хлопоты, маленькие повседневные радости. Многие мечтают о таком.

Когда-то Арутюнов хотел добиться признания, успеха — не обычного, а особого. Так, чтобы золотыми буквами в скрижалях истории человечества оттиснуть собственное имя.

Тоже, кстати, обычные мечты, которые, как правило, с годами тускнеют, а потом и вовсе истаивают. У него хватило ума понять: ни один журавль, даже самый мелкий, в ладони не поместится. Лучше уж откармливать свою, персональную синицу — откармливать, лелеять, делать максимально похожей на журавля.

«Для чего живем? В чем смысл бытия?» — оставьте эти вопросы для философов-дармоедов. Арутюнов жил от вершины к вершине… ну хорошо, от ступени к ступени, но шагал только вверх. Стать журналистом. Стать востребованным журналистом. Известным. Хорошо оплачиваемым. Перейти на более престижный канал. Пробить свой авторский проект. Стать — черт возьми, встать! — еще на одну ступеньку выше.

Перебирают ногами все, поднимаются вверх — единицы. И порой, как в случае с «хорошими новостями», ты делаешь шаг назад, чтобы потом перепрыгнуть сразу через несколько ступенек. Он заменит Маргошу, а БоБо запустит его проект.

Если только Арутюнов вытянет «хорошие новости». А для этого надо сперва «перековаться», а затем…

Ну, там видно будет.

9:47

— Ложитесь на кушетку, Евгений Борисович.

В прошлый раз его обслуживал другой мастер — чуть полноватый, с неровной проталиной лысины на макушке. Мастер потел, нервничал, старался этого не показывать. Арутюнов нервничал не меньше, но вместе с тем испытывал некое предощущение взлета, шага даже не вперед — в сторону. Кажется, впервые в жизни он рисковал так дерзко — и при этом не знал, что его ждет в случае успеха. Сенсор-журналистика тогда еще только входила в моду, и высказывались серьезные опасения в ее жизнеспособности, дескать, массовый зритель финансово не готов к новым телевизорам (по сути — уже и не телевизорам, а более сложным аппаратам, способным транслировать одновременно картинку, звук, запах, вкус и тактильные ощущения).

Нынешний мастер был помоложе, действовал уверенно: надел на Арутюнова шлем, уточнил: «„Перековываем“ под „хорошие новости“?» — и нажал клавишу, запуская процесс.

Как и в прошлый раз, больно не было. Было странно. Словно правы древние мыслители, и душа человеческая способна, покидая тело, странствовать по иным мирам. Виделось Арутюнову разное, и мгновения превращались в столетия, миллионолетия, эоны: он проживал тысячи жизней, в одних был слепым, в других обладал необыкновенно острым зрением, работал дегустатором, оратором, превращался в гениального художника или любовника, писал стихи и музыку, создавал шедевры кулинарного искусства, был всеми, кем только возможно стать в мечтах и наяву.

Всякий раз он стартовал с одной и той же жизненной точки: с момента «перековки». Перебирал все возможные варианты, а потом…

Потом останавливался на том единственном, который выбрал сам, ложась на кушетку.

Тогда, почти десять лет назад, Арутюнов стал сенсор-журналистом общего профиля. В те годы о специализации еще не задумывались, ее черед пришел позже.

Принцип работы сенсор-журналиста был прост. Погружаешься в самую пучину событий и стараешься наиболее полно прочувствовать всё, что происходит, — прочувствовать, увидеть, услышать, вдохнуть запах гари (или аромат нового сорта роз), ощутить на губах вкус пепла (или оригинального японского блюда). Разумеется, при этом возникают проблемы с записывающими устройствами: скажем, датчики на коже в экстремальной ситуации только мешают.

Решение, предложенное удодами, было простым и изящным: не пытаться «выловить» по отдельности ощущения вкуса, цвета, запаха, а фиксировать их там, куда они поступают, — в мозгу. Ну а потом с помощью перекодировщика транслировать аудитории. (Далеко не каждый зритель согласился бы на вживление в мозг устройств, подобных сенсор-читчику, но технологии «наших звездных гостей» позволяли решить эту проблему так, чтобы все остались довольны.)

Потом, когда большинство ТВ-каналов полностью перешли на сенсор-журналистику, когда стали появляться первые художественные сенсор-фильмы, решено было уже на этапе приема и фиксации ощущений некоторые из них отсекать как лишние, мешающие всецело распробовать восторг или ужас.

Тогда Арутюнов «перековался» второй раз, под «плохие новости». («Хотя это бред сивого удода, — язвил БоБо. — Не бывает плохих или хороших новостей, есть просто новости, и всё. То, что интересно людям, то, ради чего они готовы тратить свое время. Как по мне, это и есть хорошие новости, а все, что заставляет людей переключать каналы, — плохие. И точка!»)

Во второй раз все повторилось: такой же полет в никуда и вереница жизней-возможностей. Кое-что из увиденного во время «перековки» произошло с Арутюновым на самом деле — но он не придавал этому особого значения. Такое случается с каждым, рассказывали коллеги. На встрече с однокурсниками Машка Длинная говорила, что Дима Ткачук после «перековки» взял да и попытался прожить тот из увиденных вариантов, который ему больше всего понравился. Вроде у него получается; но Ткачук с тех пор сильно изменился и твердо уверен: удоды для того и поставили «перековочные», чтобы показывать людям варианты развития их судеб. Сам Ткачук никогда на встречи с однокашниками не приходил и вообще из города уехал. Он всегда был со странностями.

«А может, — думает Арутюнов, лежа на кушетке, — может, взять и тоже…»

Он знает, что никогда не сделает этого, нынешняя жизнь его вполне устраивает: да, она могла быть лучше, но могла — и хуже, намного хуже.

Просто иногда так сладко помечтать, представить себе другие варианты судьбы.

— …Операция завершена успешно. Поздравляю, Евгений Борисович. Теперь ваша специализация — «хорошие новости».

10:35

— Уже? — Спицин снял наушники-капельки и с хрустом потянулся. — Ну, куда теперь?

— Куда… В галерею на Кузнецкой, наверное; что же делать — подстрахуемся.

— Очередная выставка этого новомодного малевальщика, — поморщился Спицин. — Видел я парочку его картин: ни мысли, ни чувств.

— Мысли и чувства — наша с тоб…