Хирургия Плоти

Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.

Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...

Эдвард Ли "Хирургия Плоти"

Глаза Бока скользнули вверх.

- Что-то гудит в "xоппере"[1], сержант.

Твои яйца, - подумал сержант первого класса Джон Рубен. Он отпер аварийный сейф позади кабины водителя и достал папку CEIC[2], которая содержала сегодняшние позывные и ежедневные коды.

Как вдруг:

- Виктор-Эхо-Два-Шесть, это Икс-Pэй-Один. Подтвердите.

Бок зафиксировал рацию на переключателе конвертера AN/FRA[3].

- Сержант, кто этот ебаный Икс-Pэй Один? Дивизион?

Рубен проверил таблицу кодирования.

- Это тревога “Корпуса Спасательных Операций Военно-Воздушных Сил”. Опять получим какое-то дерьмо от “летунов”. Ответь им.

- Икс-Pэй-Один, это Виктор-Эхо-Двa-Шесть. Прием.

- Переходим к входящей сетке. Периметр поражения - положительный.

Бок держал микрофон подальше от себя, как кусок протухшего мяса.

Рубен не мог поверить в то, что он только что услышал. В статике повисла пауза, а затем Рубен схватил микрофон:

- Икс-Pэй-Один, это Виктор-Эхо-Два-Шесть-Танго-Чарли. Повторите последнюю передачу.

- Переходим к входящей сетке, - ответило радио. - Периметр поражения - положительный.

Его память боролась с пугающей реальностью. Смысл этой последовательности слов казался очень далеким:

- Статус белый. Код развития?

- Красный.

- Код подтверждения?

- Отсутствует.

- Приказ?

- Приказ - находится в режиме ожидания по периметру поражения. Это НЕ испытания. Это НЕ тренировка. Тревога SECMAT[4] в оранжевом статусе.

- Приказы загрузились, - пробубнил Рубен.

Твою же мать! - подумал он.

- Виктор-Эхо-Два-Шесть, это Икс-Pей-Один. Конец связи.

Рубен повесил микрофон рации. Бок вспотел. Джонс, водитель трека, вытянул шею от Т-образной стойки.

- Что происходит, сержант?!

- Успокойся, - сказал Рубен.

Но он не мог заглушить мысль: Этого никогда не случалось раньше.

- Мы в состоянии войны, - пробормотал Бок.

Тревога прозвучала в 04:12; они находились "в поле" почти весь день. “Виктор Эхо Два Шесть” был модифицированным M2[5] бронетранспортером, полностью оборудованным CBN[6], и его экипаж был тем, что Химический Корпус Армии США называл “Kомандой обнаружения зараженных областей”. Их основной поисковый периметр был хорошо знаком: открытая почва с кустарником; они отслеживали эту территорию десятки раз, во время прошлых тревог. Рубен, командир бронемашины, ни разу не беспокоился до сих пор - пока он не услышал волшебные слова: Периметр поражения - положительный.

- Ребята, вы что куча долбоебов? - возразил он. - Это тревога CONUS[7]. Если бы мы были в состоянии войны, все государство сейчас уже было бы расхерачено, и оперaционный статус взметнулся бы намного выше, чем CONUS. По крайней мере, мы были бы на Defcon 2[8]. Подумайте мозгами, а не задницами. Если бы это была война, то почему они не вспомнили о каждом подразделении в дивизионе, кроме нас?

- Это дерьмо, сержант! - не успокаивался Джонс. - Что-то действительно наебнулось!

- Успокойся. Мы не в состоянии войны.

Бок встрепенулся, бормоча:

- Это хуйня какая-то. Мне осталось всего двe недели, и вот случается это дерьмо.

- Вы, ребята, мечете дерьмо в пустоту. У нас уже было четыре тревоги в прошлом году, помните? Один из сайтов раннего предупреждения, вероятно, обнаружил что-то в нашей телеметрической линии. Это, наверное, еще один метеорит или кусок космического мусора. Вы расслабитесь наконец?

- Вот оно, - объявил Бок.

XN/PCD 21[9] начал клацать. Волны "xоппера" прошли через 5-значные дискриминаторы. Затем мобильный принтер выплюнул их сетку назначения.

Бок, стуча зубами, выпустил карту из рук. Лицо Джонса окаменело. Они были простыми парнями, и им было страшно до усрачки, но Рубен задался вопросом, испуган ли он также? Он положил руки им на плечи.

- Мы должны разгребать наше дерьмо вместе, девочки. Мы - бескомпромиссная армия конкретных пиздюлей, и мы не ссым в нашу униформу каждый раз, когда приходят директивы тревоги. Мы не боится ничего. Мы хаваем напалм на завтрак и ссым дизельным топливом и, когда мы умираем и попадаем в ад - готовы засунуть голову дьявола в его же задницу, а затем вытрахать ее наружу. Сейчас мы должны сделать работу, и я должен знать, что вы со мной, ребята.

Бок вытер пот со лба своим рукавом.

- Без базара, сержант. Я не какая-та там ссыкливая пизда. Мое дерьмо утрамбовано плотно, и я с тобой.

- Джонси?

Джонс поднял большой палец вверх.

- Ад на чертовых колесах, братан! Никто не живет вечно, так что давайте прокатимся!

- Без базара, - поддержал Рубен. - Еб-твою-мать-на-пополам! Умирать-за-Decon-нечто-охренетительное!

- Давайте надерем задницы! - заорал Бок.

- Decon!!! - скандировал Джонс.

Рубен вручил сетку Джонсу.

- Заставь этот двухгусеничный детройтский гроб прокатиться, Джонси. Дави на газ!

Джонс с гиканьем газанул. Двигатель Cummins V8 с турбонаддувом взревел. Бок пристегнулся за коробкой передач. Рубен оживил их, но надолго ли? Что происходит там? Что нас ждет? - задавался он вопросами.

- Переход к зоне поражения положительный, - пробормотал он.

««—»»

Насколько мощна сила истины?

Это был больше лозунг, чем вопрос. Это было все, что побуждало его. Конечно же, писатель не верил в Бога. Но сейчас, если бы он увидел Господа, то он поверил бы в Него. Он поверил бы в нечто, что он не мог видеть, но именно поэтому он и был здесь, не так ли? Чтобы увидеть?

Позади него, автобус исчез в темноте. Я вижу это, - подумал он.

Впереди синим неоном пылал знак: ПЕРЕКРЕСТОК.

Я вижу это тоже. Один глоток помог бы мне думать.

А потом он услышал слово, или подумал, что услышал. Это был не его голос, не его собственные мысли. Он услышал это в своей голове:

ПРОПИТАНИЕ.

Итак, сейчас он слышал голоса? Возможно, он пил слишком много. Или, недостаточно, подумал он с полуулыбкой. Все великие писатели пьют. Однако, он не мог развеять мнение, что он вступал в нечто большее, чем просто кабак маленького городка.

Из щелей деревянного пола выползла пыль, когда он шагнул внутрь и поставил свою сумку.

Да, здесь был настоящий "кусочек жизни": бар - помойка. Эта затхлость, эти дешевые столы, мишени “Дартс”, игровые автоматы - это общее Vacuus Spiritum[10] - восхищало его. Это была реальность, та реальность, которую он искал. Ищите, подумал он, и обрящете.

- Добро пожаловать в “Перекресток”, незнакомец, - приветствовал жлобоватого вида бармен.

Это подтолкнуло писателя к размышлениям над аллегорическими возможностями названия бара. У бармена был пивной животик, размером с баскетбольный мяч и зубы, которые заставили бы дантиста рассмотреть другие варианты карьеры.

- Чем могу помочь? - спросил он.

- Алкоголь. Впечатлите меня своим миксологическими доблестями, сэр.

Только трое других персонажей украшали собой это “выразительное” пространство бара. Парень с печальным лицом, в белой рубашке, сидел рядом с невысокой, пышногрудой рыжей. Казалось, что они спорили. Чуть ближе сидела нереально жирная бабища с длинными, светлыми волосами, пила темное пиво и ела огромную пиццу. Ее вес заставлял ножки стула заметно гнуться.

Ты здесь, чтобы искать, - напомнил себе писатель. - Так ищи.

- Могу я к Вам присоединиться?

Блондинка проглотила кусок и кивнула:

- Вы не здешний.

- Нет, - сказал писатель, и сел.

Тогда бармен хлопнул на стол “шот”. Он был желтым.

- Наш фирменный, незнакомец, - тот выглядел как моча.

- Что это?

- Мы называем его “Мочебрызг".

Писатель поморщился:

- Это ведь не, э-э... моча, не так ли?

Бармен рассмеялся:

- Конечно нет! Это водка и Гальяно[11].

Писатель понюхал. Пахло нормально.

- ОК, за... за что? О, да. За формализм![12]- oн выпил.

- Ну как?

- Неплохо. На самом деле, очень хорошо, - oн потянулся за бумажником.

- Э-э-э-э, незнакомец. Не нужно этого дерьма.

- Что?

Бармен закатил глаза:

- Это за счет заведения.

- Чего же ты ожидаешь в таком жлобском дерьмогороде, как этот? - спросила толстая блондинка, жуя. Ее груди были большими в буквальном смысле, как человеческие головы. - Разве что полное ничего, кругом, на протяжении пятидесяти миль в любом направлении. Isolatus Proximus.[13]

- Я писатель, - сказал он. - Я езжу по всей стране. Мне нужно видеть разные вещи, разных людей. Мне нужно видеть жизнь в ее различных временных пластах.

- Ага, пластах, - сказала толстая блондинка, кивнув.

- Я приезжаю в отдаленные города, как этот потому, что они пестрые. Они существуют отдельно от остального общества, господствующей тенденции страны. Города, как этот, более реальны. Я писатель, но в более эзотерическом смысле... Я…- oн думал об этом. Думалось с трудом. Он закурил и закончил: - Я - ищущий.

- Не еби мне мозг! - парень в белой рубашке кричал на невысокую рыжеволосую девушку. - Ты спала с ПЯТЬЮ ДРУГИМИ ПАРНЯМИ на этой неделе? Гооооосподи БОООЖЕ!

Она рефлекторно всосала свой Tequila Moonrise[14], затем уточнила:

- Извини. Не пять. Шесть. Я забыла про Крейга, - oна улыбнулась. - Его прозвище - “Мистер Мясная Ракета”.

- Гооооосподи БОООЖЕ! - взорвался “Белая Pубашка”.

- Он должно быть влюблен в нее, - заметил писатель.

- Он не получает ее "киску”, - сказала толстая блондинка.

Бармен полировал стакан.

- Что это, то что ты сказал? Ты ищущий?

- Ну, это абстракция, конечно. То, что я имею в виду, я в поиске. Я ищу какой-то неуловимый, необычный знаменатель, чтобы увековечить свои эстетические идеологии. Для работы над художественной литературой, чтобы существовать в рамках любой инфраструктуры непоколебимого смысла, его периферии должны отражать определенные элементы истины. Я не имею в виду объективные истины. Я говорю об эфемерных вещах: бессознательных импульсах, психологических склонностях и т.д., на нижней стороне того, что мы считаем человеческим опытом.

- Я никогда в жизни не слышал большего дерьма! - “Белая Pубашка” все еще орал на рыжую. - Те, другие парни не любят тебя! Я люблю тебя!

Рыжеволосая безразлично выводила каракули на салфетке.

- Мне не нужна любовь, - сказала она. Потом усмехнулась так же широко, как индийская маска дьявола, - Я просто хочу быть оттраханой.

- Гооооосподи БОООЖЕ!

- Вы должны поймать вдохновение, - посоветовала жирная блондинка, наполовину разделавшись с пиццей и начав свое третье темное пиво. Жир украсил ее губы и подбородок.

- Ищущий, - сказал бармен. - Мне это нравится.

- Но, о чем именно вы пишете? - спросила блондинка.

- Суть не в том, о чем я пишу, а в том, как я пишу об этом.

А потом, без предупреждения, вернулась мысль: Насколько мощна сила истины? Писатель глубоко затянулся своей сигаретой.

- Честность является двигателем моей эстетики. Правда художественной литературы может существовать только в голых словах. Простите мою бестолковость, но это порядок применения образа, который должен выйти за пределы общих ощущений. Будни механика, я имею в виду структурное манипулирование синтаксическими классификаторами для того, чтобы повлиять на узкоспециализированные транспозиции образов.

- Ох, - сказала толстая блондинка. - Я думала о том, что ты имел ввиду, это долбаное дерьмо какое-то.

Писатель нахмурился. Он глотнул еще один "Мочебрызг”. Eще одна порция дерьма. Пицца жирной блондинки лежала наполненная дополнительным сыром, анчоусами и большими кусками колбасы под блестящим жиром. Живот блондинки издавал утробные звуки, когда она жадно ела и пила.

- Почему, почему, почему? - “Белая Pубашка” выглядел, будто сейчас расплачется или забьется в шизофреническом припадке, глядя на рыжую. - По крайней мере, скажи мне почему я больше недостаточно хорош?

- Ты не захочешь узнать, - невозмутимо ответила она.

“Белая Pубашка” соскочил со стула, и закружил вокруг нее. Гнев исказил его лицо:

- Давай! Расскажи мне! Выплюнь это! Я ХОЧУ ЗНАТЬ!

Рыжеволосая пожала плечами: - Твой член недостаточно большой.

О, дорогуша, - подумал писатель.

Низкий стон “Белой Рубашки” был похож на стон только что кастрированного моржа. Он отшатнулся и с распухшими глазами, шатаясь, вышел из бара.

Бармен и жирная блондинка проигнорировали это событие. Рыжая посмотрела на писателя, улыбнулась и сказала:

- Эй, он хотел правду, он ее получил.

Правда, - подумал писатель. Внезапно, он почувствовал себя абсолютно пустым, пустынным.

- Но, если ты ищущий, - задал вопрос бармен. - Че ищешь то?

- Ах, универсальный вопрос, - писатель поднял палец, как будто преамбулу к сияющей мудрости. - И ответ таков. Истинный ищущий никогда не знает, что он ищет, пока он не найдет это!

Чавкающие звуки еды жирной блондинки прекратились; она полностью покончила с пиццей.

- Вот кое-что для тебя, чтобы написать об этом, - сказала она.

Толстуха наклонилась и поцеловала писателя в приоткрытый рот. Ее губы были со вкусом жира и сыра. Но вообще-то, этот поцелуй вдохновил его. Ее открытый рот сомкнулся с его ртом, беззастенчиво прощупывая все языком. Неожиданно, писатель обнаружил у себя "стояк". Правда, - легкомысленно подумал он. Эфемерная реальность. Это была она, не так ли? Спонтанный человеческий интерфейс, необъяснимо сложный, но и убого простой. Синаптические и химические импульсы головного мозга, скрепленные с чьим-то жизненно усвоенным поведением. Это были именно те простые истины, ради которых он жил. Они питали его. Человеческая истина - мое пропитание, подумал он и вспомнил голос, который он слышал. Да, пропитание.

Поцелуй жирной блондинки стал более голодным. А затем…

Уррррр

Ее вырвало прямо в рот писателя.

Блевотина лилась единой мощной струей. Он попробовал все: теплое пиво, наполовину переваренные куски колбасы и тесто пиццы, а также желчь - много желчи. От брезгливости он безмолвно выпучил глаза и его скрючило. Вторая струя, которую она направила прямо ему на колени, была больше и мощней

Писатель свалился со стула.

- Там, - сказала блондинка. - Напиши об этом.

- Ооооо-еее! - заметил бармен. - Это была жесть, да?

Писатель в шоке лежал на спине и мог только стонать, глядя вверх. Тяжелая, горячая пелена блевотины лежала толстым слоем от подбородка до паха; когда он вставал, она, как лава, медленно сочилась вниз по его ногам. Конечно же, он начал, не переставая, отплевываться и наружу вылетели несколько кусочков колбасы и нити крапчатой слизи. Почти слепой он, шатаясь, двинулся к двери.

- Приходи еще... ищущий, - смеялся бармен.

- Надеюсь, тебе понравилась пицца, - сказала жирная блондинка.

Писатель схватил свой чемодан и, спотыкаясь, вышел. Закат в небе истекал кровью до полной темноты, на улице было жарко. От него разило, он был пропитан этим запахом. Он был унижен.

Человеческая истина - мое пропитание? - подумал он. - Господи. Ужасный привкус во рту казалось жужжал, и он все еще чувствовал вкус колбасы.

Затем он снова услышал голос, но не в ушах, а в его голове.

Что это было?

Он встал, как вкопанный, на пустой улице, пропитанный блевотиной.

««—»»

Сила истины? Он пришел сюда в поисках истины, и все, что он получил - было блевотиной. Также он слышит голоса. Отлично, подумал он. Фантастика. Но он должен был найти мотель, чтобы принять душ и переодеться.

Писатель бесцельно забрел на центральную улицу. Магазины были закрыты, дома были темными. Автобусная станция была тоже закрыта, и за время своих блужданий он не нашел ни один мотель.

Затем он увидел церковь.

Она причудливо раскинулась за деревьями, и ее чистые, белые стены отблескивали в ночи. Его подкупило то, что она казалась нормальной. Передние двери были распахнуты, а внутри виднелись свечи.

Он вошел и пересек неф[15]. Скамьи были пусты. Впереди, за алтарем, задержалась тень, бормоча низким голосом слова, как заклинание.

Это был священник, читающий обряды перед открытым гробом.

- Простите, отче, - сказал писатель. - Мне нужно знать...

Священник обернулся, черные одеяния оттопыривал "стояк". Он был слишком заметен. В гробу лежал труп старой женщины.

- Чево?!

- Я новичок в городе. Здесь есть какие-либо мотели?

- Мотели? Здесь? - огрызнулся священник. - Конечно нет!

Глаза писателя метнулись к открытому гробу.

- Вы случайно не знаете, когда придет следующий автобус?

- Да как ты смеешь приходить сюда сейчас, - возмутился священник. Он резко указал на гроб. - Ты не видишь, моя мать умерла?

- Я сожалею, отче, - выдавил из себя писатель, но подумал, Боже!

Он поспешил обратно. На улице он почувствовал себя странно: не опустевшим, как раньше, а ошалевшим и вышвырнутым. Это город, или это я? Внезапная и обильная вспышка пота сделала его рубашку, залитую рвотой, по ощущениям, как пальто слизи.

Пот был предвестником, как горн…

О нет.

…для голоса:

- ИЩУЩИЙ. ИЩИ!

Кварталом ниже, на углу, светился знак: ПОЛИЦИЯ

Его шаги отзывались в голове, как какой-то нимб, когда он побежал туда. Конечно, полиция будет знать о следующем автобусе. Он толкнул дверь, собираясь что-то сказать, но замер.

Здоровенный полицейский с бакенбардами впился взглядом в него:

- Че те надо, приятель? Я занят.

- Я…- попытался писатель.

Коп действительно был занят. Он стоял позади длинноволосого подростка, который был прикован наручниками к стулу. Шнур и дубинка образовывали жгут, который он затягивал вокруг шеи парня.

- O´кей, панк, - предупредил полицейский. - Больше никакого дерьма. Где их наркотики?

Подросток, конечно же, не мог ответить, даже если бы хотел. Его душили. Раскрытый в панике рот, исказился, лицо раздулось.

- Все еще молчишь, да? - коп сделал еще один оборот жгута.

- Какого черта ты делаешь? - закричал писатель.

- Полицейское дело. Этот парень - наркоторговец, подписано лично им. Вероятно, продает это дерьмо детишкам в детском саду. Ну знаешь, весь этот "крэк" и "PCP"[16]. Мы должны быть немного жестче; это единственный способ вытрясти что-либо из него.

Немного жестче? Писатель ошеломленно смотрел. Коп закручивал жгут до самого конца, пока шнур не заскрипел. Тело мальчишки напряглось на стуле, а его лицо начало синеть.

- Говори, панкота. Где ваша заначка? Кто ваш посредник?

- Как он может говорить? - выкрикнул логичный вопрос писатель. - Когда твой жгут вокруг его гребаной шеи!

- Катись, приятель. Это дело полиции. - Полицейский остановился и глянул вниз. - Ах, дерьмо, похоже он подох. - Подросток дернулся несколько раз, а затем вяло сполз со стула с мертвым, опухшим лицом.

Безумие, - подумал писатель.

Коп размотал жгут и снял наручники.

- Простой наркоторговец, мы ничего не потеряли. Нет смысла разоряться об этом. - Он дружелюбно взглянул на писателя. - Девчачья ли, или мальчишеская писюлька - все они розовые внутри, верно, приятель? Помоги мне стянуть его штаны, мы можем вдуть ему перед тем как он закоченеет.

Вывеска на стене гласила: Служить и Защищать. Писатель, c колотящимся мозгом, вывалился из участка.

Телефон, промелькнула мысль. Он бросил свой чемодан посреди улицы и вдруг зашатался. Здесь что-то случилось. Надо позвонить кому-нибудь, вызвать помощь. Дома отодвинулись прочь с улицы и выглядели безвредно. Он постучал в первую же дверь.

Мужчина средних лет, ответил:

- Да? Могу я вам помочь, молодой человек?

- Я…- попытался писатель.

Человек был накрашен тенями для век и вишнево-красной помадой. Также он был одет в трусики, подвязки и чулки. Зажимы из нержавейки были "привинчены" к его соскам, раздувая мясистые концы.

- Круто, не так ли?

- А?

Человек спустил гофрированные трусики, обнажив половой член и мошонку, сверкающую булавками. Одна булавка проколола “конец” крайней плоти.

- Ух... круто, да, - ответил писатель.

- Не хотите ли прикоснуться к нему?

- Э-э, ну, нет, - писатель побежал прочь.

Во втором доме он заглянул в полупрозрачную дверь и увидел красивую, обнаженную женщину, гоняющуюся за гигантским сенбернаром, а человек из третьего дома стоял, усмехаясь, на перилах своего крыльца с петлей на шее.

- Измена! Милый Флинс, беги, беги![17]- процитировал он Шекспира, и сделал шаг с перил.

Тяжелые, глухо чавкающие стуки приветствовали писателя в четвертом доме:

УАК-УАК-УАК! УАК-УАК-УАК!

В окне кухни он увидел мужчину, с очень довольным видом, раскалывающим голову ребенка большим молотком для отбивных, в то время, как позади него женщина в фартуке готовила что-то на сковороде.

Мужчина раздробил череп на части и стал ложкой соскребать нежные мозги в миску.

- Оливковое масло или рапсовое? - спросил он жену.

Писатель отпрянул и, сдерживая рвоту, вывалился обратно на улицу. Под воздействием увиденного, он чувствовал себя, будто получил удар кувалдой прямо в лицо. Он видел достаточно; он не хотел больше быть Ищущим - он просто хотел вернуться домой. Потом его снова бросило в пот, и голос, как изношенный аккорд, прозвенел снова в его голове:

НО ТАМ ТАК МНОГО, МНОГО ЧЕГО ДЛЯ НАШИХ ПОИСКОВ...

Что бы это значило? Сдавшись, писатель наклонился и его вырвало. Это было логично по сути, в конце концов, было его долгом после того, что он видел. Безумие, повторил он, выблевывая спазм за спазмом, как "человеко-насос" для дерьма. Нитки слюны свисали с его губ, в то время, как содержимое вылетало из его желудка. Влажные брызги разлетались по улице.

Ох, что за день.

Закончив, писатель почувствовал себя еще хуже, почувствовал себя изгоем. Частички месива из его последней трапезы блестели, почти как драгоценности, в морозном свечении фонарей. Он чувствовал пустоту, и не только в животе, но и в сердце. Может быть он выблевал свой дух, а?

У меня же есть дух? - подумал писатель.

Он просто охуевал от слишком многих вещей. Безумие города - конечно; и голос - наверняка. Однажды услышанные голоса в голове, вообще-то, не были признаком благополучия. Но, отчего он охуевал больше всего, так это от того, что сам находился здесь. Зачем он пришел? За истиной, за осколками человеческой реальности, чтобы питать свое творчество, задавался вопросом он теперь. Это не имело никакого смысла, но каким-то образом он чувствовал противоположное: что на самом деле отсутствие истины вызывало его. Вакуум, а не действительность. Пустоши.

Ложь.

Абсурдно, но он сел рядом с лужей блевотины, чтобы осмыслить это. Каталитическая субъективная гипотеза[18] была разрушена? Он чувствовал себя отверженным, но кем? Господствующими? Обществом? В некотором смысле он был - всеми писателями, вместе взятыми и, возможно, это была обратная сторона его отторжения, которое спровоцировало зов, избрало его каким-то образом. Человеческая истина мое пропитание. Насколько мощна сила истины? Но чем больше он бороздил в домыслах, тем сильнее он смеялся.

Поиски имели неприятные последствия, оставив его сидеть "ниже плинтуса", как и его блевотину, принимавшую причудливые формы между его ног.

Ищущий, на свою задницу, пришел к выводу он. Долбанная правда. Все, о чем он волновался теперь был следующий автобус.

- Мама! - услышал он.

Мольба прозвучала с надрывом, переходя в отчаянный визг, как у потерянного ребенка.

Затем:

- Я ПОКАЖУ ТЕБЕ ИСТИНЫ, ИЩУЩИЙ.

ИЩИ. ВЫИСКИВАЙ ПРОПИТАНИЕ ИСТИНЫ. ПОКАЖИ МНЕ ЧЕГО ТЫ СТОИШЬ.

Писатель ухмыльнулся. Что еще я должен сделать? Он почувствовал церковные стены сразу как подошел, так можно ощутить кого-то, столкнувшись лицом к лицу в толпе. Свет горящих свечей заставлял тьму нефа судорожно перемещаться, заполняя скамьи паствой теней, верующими и лишенными плоти.

- Мама! Я здесь!

О, Боже, - подумал писатель, и это была тень мыслей, более суровых и менее мудрых. То, что он увидел, ошеломило его больше, чем увиденное ранее. Он уставился в сторону алтаря, словно скованный цементом.

Гроб стоял пустой. Его предыдущий владелец - мертвая старуха - была полностью раздета и распята на ковре; вся в морщинах, с серо-белой, сухой кожей и с лицом, как сушеный фрукт. Между ног трупа скрючился священник, со спущенными до лодыжек черными трусами, и яростно совокуплялся.

- Я приведу тебя обратно! - тяжело дыша, обещал он.

Его глаза были зажмурены в самой благочестивой концентрации. Провисшие мешки грудей колыхались на подмышках трупа.

- Ради всего святого, Вы трахаетесь с трупом! - закричал писатель.

Трах прекратился. Ярость, прерванного полового акта, заполыхала в глазах священника так резко, как трескаются стекла.

- Чево? - гаркнул он.

- Вы трахаете труп своей матери!

- Ну и что?

Писатель поежился:

- Поправьте меня, если я ошибаюсь - я не эксперт по современному протоколу клериков[19], но в моем понимании, священникам не полагается заниматься сексом, особенно с их матерями, и особенно, когда их матери МЕРТВЫ!

Священник замялся, но не из-за возражений писателя, а из-за какого-то внутреннего позыва. Печаль осознания того, что он стащил и "оседлал" забальзамированную падаль, коснулась его лица.

- Я не могу вернуть ее, - сокрушался он. - Нет, не так.

Его эрекция пульсировала, пародируя жесткий корень. Абсолютно несчастный, он что-то поднял. Кишки писателя похолодели. То, что священник поднял, было парой тяжелых кровельных ножниц.

- Боюсь, есть только один путь, - сказал священник со слезами.

Писатель крикнул:

- Нет, нет, нет! Срань Господня! Не делайте это! - но священник без стеснения уже обрезал ножницами головку своего члена.

Ожидаемый вопль прозвучал как выстрел около нефа; головка упала на ковер, словно круглый леденец.

Писатель пятился назад, в ушах звенело. Мне не нужно видеть это, подумал он. Но что-то вынудило его искать, и теперь у него было довольно хорошее представление о том, чем было это что-то.

Кровь беспрепятственно выплескивалась из обрезанного члена священника - да, так же свободно, как вода из садового шланга.

- Мама, ой, мама, - пробормотал он, дрожа, когда кровь полилась сильней.

ПРАВДА, - ударил голос в голову писателя, когда он в шоке побрел обратно на улицу. Он осознал, что что-то сделало всех в этом городе сумасшедшими.

НЕ СУМАСШЕДШИМИ. РАСЦВЕТШИМИ В ИСТИНЕ, РЕАЛЬНОЙ ИСТИНЕ.

Он проигнорировал это; он должен был. Почему же тогда я не сошел с ума?

ТЫ ИЩУЩИЙ, - пришел ответ.

Пустым взглядом он посмотрел вдоль улицы. Он не чувствовал себя сумасшедшим, он чувствовал себя прекрасно. Так почему же он слышит голоса?

АХ, ДА, - услышал он. - ПРОПИТАНИЕ!

Было ли это действительно безумие, или это чрезмерная восприимчивость кажется голосом, чтобы он сделал вывод? Все его дискуссии об истине, и о том, что есть истина на самом деле, исключали один очень важный фактор. Может быть, правда была изменчивая. Как философия, искусство, технологии - как жизнь, сама по себе - возможно, старые истины умерли и были заменены новыми.

Изменилась ли истина? Было ли это?

Писатель толкнул вращающуюся дверь "Перекресткa".

- Смотри, он вернулся! - сказала жирная блондинка. - Это писатель!

- Ищущий, - поправил бармен. - Готов к "шоту"?

- Ебал я в рот твои "шоты", твое жлобство и тебя самого! - он яростно указал на жирную блондинку, - Держитесь, блядь, подальше от меня!

Она рыгнула в ответ, наполовину закончив со своей следующей пиццей. Рыжая тоже все еще оставалась за стойкой; на барной салфетке она рассеянно рисовала каракули с непомерно большими гениталиями...

- Чего приперся назад? - спросил бармен.

Жирная блондинка пустила еще одну отрыжку, которая прозвучала как треск дерева:

- Может быть, он хочет еще пиццы.

- Вы не видели моего безнадежно-неадекватного дружка, бродящего поблизости? - спросила рыжая.

Господи, - подумал писатель.

- Все, что я хочу знать, когда следующий проклятый автобус приходит в этот проклятый город.

- Позвони в “Trailways"[20], - предложил бармен. - Платный телефон по пути в сортир.

Ну, наконец-то, телефон!

- Но, подожди сек, - бармен хлопнул желтый "шот" на стойку. - Выпей, Ищущий. И не волнуйся, это...

- Я знаю, жесть. - Не повредит, не так ли? Писатель начал пить и замер на середине глотка, а затем выплюнул его: - Ебать, что это было?

- “Мочебрызг”, партнер, - Ширинка бармена была расстегнута. - Фирменный напиток. Немного вкуснее, чем последний раз, да?

- Вы все - кучка психопатов! - закричал писатель.

- Замути один из твоих "Соплебрызгов", - предложила жирная блондинка.

- Это хорошо, что я был простужен всю неделю. Сделаем его погуще, пожирнее. - Бармен прижал указательный палец к его левой ноздре, а затем громко осушил правую в один из стеклянных "шотов". - Да уж, красава. Давай, Ищущий.

Голову писателя лихорадило:

- Нет уж, спасибо. Я пытаюсь экономить.

- Твое здоровье, - сказала толстая блондинка. Она аккуратно его выпила, глотая, более-менее как единый комок. - Приятный и жирный!

Это просто никогда не закончится, не так ли? Писатель покачнулся назад к таксофону, забросил мелочь и стал ждать.

Гудка не было.

- Будь проклято это ебаное дерьмо, этот бар - кусок чoкнутого дерьма, и этот, еб твою в жопу мать, город! - писатель сформулировал самое лучшее из его утонченной и эрудированной лексики. - Ебаный в рот жлобский город-помойка, где даже нет ебаного телефона, который работает!

- Телефоны не работают с прошлой ночи, - проинформировали его.

Это был парень в белой рубашке, который только что зашел с черного хода. Он взвешивал в руке блестящую, 1.5-килограммовую, алюминиевую бейсбольную биту.

- Тсс, - прошептал он затем. - Я хочу удивить ее.

Он подкрался сзади к рыжей, выбирая позицию как грозный бэттер[21] и вмазал…

ТРРРАХ!

Удар битой в правое ухо рыжей, выплеснул большую струю крови из левого. Она слетела со стула, как мяч для гольфа от тройника, и приземлилась на пол.

- Как насчет этого? - мягко спросил Белая Рубашка. - Я готов поспорить, что это было достаточно большим для тебя.

Бармен и жирная блондинка рукоплескали. Писатель просто смотрел. “Белая Рубашка” за глотку оттащил рыжую через заднюю дверь.

- Все еще не нашел, че искал, ага, Ищущий? - прокомментировал бармен. - Все еще не нашел Истину. Ну, дай я скажу тебе че... истина может меняться.

Писатель взглянул на него.

- Я знаю, что есть истина, - заявила жирная блондинка.

- Да? - возразил писатель. - Скажи мне тогда, жирный кусок дерьма, ходячее быдло из трейлер-парка, блевото-машина. Что есть истина?

- Она черная!

Отлично. Истина - черная. Замечательно. Писатель направился к выходу, но бармен взмолился:

- Не уходи пока. Ты пропустишь мой следующий. - он спустил штаны.

- “Спермобрызг”! - закричала жирная блондинка.

Смех все еще преследовал писателя за дверьми. Он все еще чувствовал их взгляды. Возможно, в их безумии они знали что-то, чего не знал он. Возможно, безумие, в данном случае, было знанием.

В переулке, “Белая Рубашка” потрошил рыжую большим охотничьим ножом. Нетерпеливо, он рылся во влажных органах, как кто-то ищет что-то, например, запонки.

- Верни! - кричал он, весь в запекшейся крови. - Я хочу вернуть ее!

Писатель прислонился к стене и закурил.

- Приятель, - тихо спросил он. - Не мог бы ты сказать мне, когда следующий автобус проедет через город?

- Больше здесь нет никаких автобусов. Все изменилось.

Изменилось, - подумал писатель.

ИСТИНА ИЗМЕНИЛАСЬ, - выполз голос. - ТЫ БЫЛ ПРАВ. ОНА ВОЗРОДИЛАСЬ, ЧЕРЕЗ МЕНЯ. Я ЖИВУ В НЕЙ.

Писатель задумался.

- Я ищу свою любовь, - заметил “Белая Рубашка” и указал на вскрытый живот рыжей. - Я дал ей свою любовь, и я хочу вернуть ее, - oн почесал затылок. - Это должно быть где-то там.

- Любовь находится в сердце, - указал писатель.

- Да, но эта телка была бессердечной.

- Ну, патриархальные японцы привыкли верить, что любовь находится в животе, в кишечнике. Они считали, что живот был храмом души на земле. Вот почему они практиковали ритуальное самоубийство через эвисцерацию[22]- освободить душу и освободить духовную субстанцию своей любви.

- Кишечник, - осматривался “Белая Рубашка”. - Итак... если я отдал ей свою любовь…- oн смотрел на развороченную кишку, перебирая свои инструменты. - Для того, чтобы получить ее обратно, я должен получить это внутрь себя?

Писатель пожал плечами.

- Я не могу советовать. Решение за тобой.

“Белая Рубашка” стал есть кишки девушки.

У писателя выступил пот. Рыжеволосая была мертва, как могут быть только мертвые, если не мертвее. Тем не менее, пока ее бывший любовник постепенно употреблял петли ее внутренностей, ее глаза распахнулись, и ее голова повернулась.

Она смотрела прямо на писателя.

- Он берет свою любовь обратно, - хихикнула она.

- Я знаю, - сказал писатель.

- Это... щекочет...

- Могу себе представить.

Луна светила в каждом из ее глаз, как идеальная белая точка.

- Настоящая истина питает нас, только по-разному.

Питает, - повторил писатель. - Пропитание.

- Конец твоего похода ждет тебя.

Писатель сглотнул.

- Скажи мне, - взмолился он. - Это очень важно для меня. Пожалуйста.

- Ищи нечто черное, - сказала она, и снова умерла.

Писатель перепрыгнул ограду в конце переулка. Жирная блондинка говорила то же самое. Черное. Но сейчас ночное время. Как он мог надеяться найти что-то черное ночью?

Потом он услышал что-то - мощное, далекое урчание.

Двигатель, понял он.

Он увидел... что?

Зарево?

Пятно света, которое было каким-то невозможным образом, черным.

Он стоял в школьном дворе - какая ирония - месте обучения. Свет мерцал в развороченной траншее, подобной воронке от бомбы. Оно черное, подумал он. Неподалеку находился источник шума двигателя - приземистый бронетранспортер армии США.

Писатель заглянул в откинутый люк.

- Не ходи туда, предупредил хруст все еще приглушенного голоса.

Мрачный красный свет заливал внутреннее отделение, как кровь в освещенном бассейне. Сержант в противогазе и полной экипировке дезактивации ссутулился над консолью радиоаппаратуры. Моментально, он ткнул 9мм пистолетом в лицо писателя.

Писатель тут же обмочил штаны.

- Не стреляйте в меня. Я всего лишь писатель.

Экипированный сержант казался очень грустным:

- Бок и Джонс. Я должен был отослать их. Это область протокола DECON. Только служаки самого низкого ранга идут в окончательную изоляцию периметра первыми.

Окончательную изоляцию периметра?

- Я думаю, оно добралось до них, - сказал сержант

Оно, повторил писатель.

В окулярах маски, глаза сержанта выглядели безумными.

- Когда моя дочь была младенцем, я раскачивал ее на коленях каждую ночь.

- Это, ну, это мило, сержант.

- Это давалось мне тяжело... Сейчас ей четырнадцать. И я просверлил отверстие в стене ванной, чтобы смотреть как она принимает душ.

- Ну, есть консультанты для таких вещей, как эта, я думаю...

Темные, истеричные нотки проникли в слова сержанта:

- В полночь волк воет...

Писатель поморщился.

- Что?

-...Я никогда не знал моего отца.

Затем сержант выстрелил себе в голову.

Звук и контузия ударили писателя физическим весом. БАБАХ! Его откинуло в верхнюю часть транспорта, в то время, как маска сержанта быстро заполнялась кровью.

Я ТОЖЕ ЖАЖДУ ИСТИНУ, - замаячил голос. - НО, ЧТОБЫ УВИДЕТЬ ЕЕ, ОНА ДОЛЖНА ПОКАЗАТЬСЯ. ТЫ ПОНИМАЕШЬ? ТЫ ДОЛЖЕН ПОНЯТЬ.

Писатель забрел во двор. Да, он думал, что теперь он понимал. Здесь было то, к чему подводила вся его жизнь. Все, что он искал в своих нелепых претензиях как искатель, привело его к этому окончательному испытанию. Уже нельзя вернуться назад. Его наставник ждал завершения поисков.

Второй солдат Decon лежал мертвый в траве. У него не было ладоней на концах рук, а обрубки казались сожженными. Какое-то колоссальное внутреннее давление выдавило его мозги через уши.

- Убирайся отсюда, ты, гражданский ублюдок! - скомандовал кто-то. Третий солдат шагал сквозь тени, еще ребенок, не более двадцати. - Свет! Это мое!

- Вы совершенно уверены, что...?

- Это... Бог. Я забираю его!

ИСПЫТАНИЕ? СМОТРИ.

- Смотри! - крикнул паренек. - Я докажу, что это мое!

Он маниакально побежал к траншее, его молодое лицо, в благоговении, замерло над сияющей черной размытостью.

- Ебать-тебя-в-жопу, чувак! Я забираю Бога!

С широкими, как луны, глазами, он положил руки на свет и поднял его. В тот же миг свет упал обратно к месту упокоения, расплавив ладони паренька. Тот лишь бился в жестких конвульсиях с безмолвным криком на губах.

Голос протрубил:

- УВЫ. ПОРАЖЕНИЕ.

Это смутило писателя, потому, что он знал, что следующим будет он. В последний раз в своей жизни, он задал себе самый важный вопрос. Насколько мощная сила истины?

Я ПОКАЖУ ТЕБЕ.

Внутренности паренька выпадали через его рот несколькими медленными, ровными импульсами; писатель подумал о жирной змее, выдавливаемой из этого отверстия. Лёгкие, печень, сердце, кишечный тракт - все, что было внутри в настоящее время, в большей степени висело снаружи и мерцало. Затем красное сердце, на фоне всего этого перестало биться, и парень упал мертвый.

ТОЛЬКО ВЕРА МОЖЕТ СПАСТИ ТЕБЯ СЕЙЧАС.

- Я вроде понял это, - признался писатель.

ПРАВДА ЕСТЬ МОЕ ПРОПИТАНИЕ. Я СУЩЕСТВУЮ, ЧТОБЫ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЕЕ, ЧТОБЫ ДАВАТЬ ЕЙ ПЛОТЬ. Я ВЫЧЕРПЫВАЮ ЕЕ ТАК, ЧТОБЫ ОНА МОГЛА БЫТЬ РЕАЛЬНОЙ И, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, ПИТАЛА. ТЫ ПОНИМАЕШЬ? СЛИШКОМ ЧАСТО ИСТИНА СКРЫВАЕТСЯ ВНУТРИ. БЕЗ РАЗОБЛАЧЕНИЯ, КАКОЙ СМЫСЛ МОЖЕТ БЫТЬ В ПРАВДЕ?

Хорошая мысль, - подумал писатель.

МЫ ОБА - ИСКАТЕЛИ, У НАС ОБОИХ ЕСТЬ ПУТЬ. ПУСТЬ НАШИ ПУТИ ПЕРЕПЛЕТУТСЯ СЕЙЧАС, В РЕАЛЬНОМ СВЕТЕ ТОГО, ЧТО МЫ ИЩЕМ.

- Да, - сказал писатель.

БУДЕШЬ ЛИ ТЫ ПАСТЫРЕМ МНЕ?

- Да.

ИЗ СУЩЕСТВУЮЩИХ, ОСТАЛАСЬ ТОЛЬКО ОДНА ДВЕРЬ, ЧТОБЫ ТЫ ВОШЕЛ. ТРИУМФ ИЛИ ПОРАЖЕНИЕ. ПРАВДА ИЛИ ЛОЖЬ. ПРОВЕРКА ТВОЕЙ ВЕРЫ - ПЕРЕД ТОБОЙ.

Писатель посмотрел в мерцающую траншею. Это будет либо конец, либо начало, - прозрел он. Отвернуться сейчас, означало бы оборвать всю его жизнь, полную лжи. Он начал спускаться, мягко улыбаясь.

Я - Ищущий, - подумал он.

Он положил руки на свет.

ДА!

Он взял его. Он смотрел на него и баюкал его. Триумф на его лице ощущался ярче тысячи солнц. Испытание было закончено, и он прошел его.

Был ли черный свет плачем об утерянном? Кто знал...

УНЕСИ МЕНЯ, - сказало оно.

Он взял его с собой в армейский транспорт и закрыл задний люк.

ТАМ ТАК МНОГО, МНОГО ЧЕГО ДЛЯ НАШИХ ПОИСКОВ.

В отсеке водителя, писатель закурил.

Все выглядит достаточно просто, - заметил он. Сцепление, акселератор и тормоз. Автоматическая коробка передач, пониженная и вторая. Указатель уровня топлива показывал более половины бака.

Он подумал о пропитании, первом, что огласил свет. Этот город был слишком мал; что и было проблемой: крохотный и высушенный. Здесь не было достаточного количества людей, чтобы обеспечить Истину, необходимую для плоти. Но это не было проблемой. Он знал, что это не займет много времени, чтобы добраться до действительно большого города.

ПРОПИТАНИЕ, ИЩУЩИЙ, - прошептал свет как любовник.

Ищущий переключил передачу и поехал.

перевод: Zanahorras

— Как быть женщине? — сформулировала вопрос Ди, постучав по клавишам своего «пэккард бэлла». Её пергидролевые волосы напоминали Джойс солому. — Все они обманщики, все до единого. Не встречала ни одного мужика, который не ходил бы на сторону у меня за спиной.

Рыженькая Мэриэн, похожая на курносую Мэрил Стрип, понимающе кивнула.

— Мужчины, черт бы их побрал, думают той головой, которая в штанах. Например, вот я никогда не изменяла Уилли, хотя возможностей у меня было море. Подарила этому козлу и сердце, и душу, и что же? Оказывается, он трахает половину своих официанток.

Джойс Липник ничем не могла помочь, но все равно слушала эти откровения: вмонтированный в интерком Ди «жучок» был её ушами в офисе. Она не считала это подслушиванием — всего лишь банальная предосторожность, не более. Когда ты управляющий адвокатской конторы, — конторы из тройки лучших в стране, — ты просто обязан быть осторожным.

Но девчонки (Ди, её помощница, и Мэриэн, администратор) были правы.

Как быть женщине?

Джойс размышляла об этом в своем удобном, отделанном вишневым деревом кабинете. Кзанек, неопрятного вида частный детектив, подтвердил бесконечные измены Скотта. Полный набор полноцветных доказательств. На них Скотт, любовь всей её жизни, обслуживал своих тайных подружек во всех мыслимых позах.

Сможет ли она когда-нибудь забыть эти фотографии?

Он не оставил ей выбора.

— Я не верила своим глазам, — продолжала Мэриэн. — Прихожу я как-то домой пораньше, а там Уилли с этой девицей с первого этажа — готовится отжарить её сзади.

Сзади, — подумала Джойс. - Скотт тоже делал подобное?

Кзанек назвал пять его последних подружек, еще четыре были под подозрением.

— Ваш муж ходит на сторону, мисс Липник, настоящий кобелина, — сказал он, довольный после расчета по схеме «двести долларов сутки». — Впрочем, для такого смазливого парня это неудивительно.

Неудивительно. Джойс была вне себя от гнева. Я дала ему машину, прекрасный дом, деньги, кредитки, не говоря уж о любви, а он отплачивает мне тем, что развлекается с какими-то потаскухами!

— Ну вот скажи мне — Ди повторила в спрятанный «жучок». — Что тут делать женщине?

Джойс она нравилась. Если бы не одно «но».

Она нажала на кнопку интеркома.

— Ди, я забыла сказать тебе. Оформи прекращение действия медицинской страховки Скотта. Прямо сейчас.

Повисла пауза.

— Прекращение, мисс Липник? Я думала, что Скотт в отпуске.

— Нет, Ди, он уволен. Что хорошего в посыльном, который постоянно опаздывает, чуть ли не каждый день? И я хочу, чтобы письменные показания по делу «Эйр Нэйшнл» были на моем столе через час. Я буду выглядеть очень глупо, если не смогу пойти в суд и устроить тем идиотам перекрестный допрос по предшествующим показаниям свидетеля. И не забывай, у нас всего лишь неделя, чтобы раздобыть предварительный наказ присяжных по аппеляции «Джи-Эй-Экс Авионикс».

- Да, мисс Липник.

Джойс разъединилась и переключилась на «жучок».

— Ты слышала эту хрень? — Ди прошептала Мэриэнн — она уволила Скотта!

— Он был такой милашка — сокрушенно произнесла Мэриэнн. — Какое лицо, какое тело, господи!

- Кому ты рассказываешь!

Шепот Ди стал на тон выше.

— У этого парня хватало сил на целую ночь. Это было невероятно.

— Ди! Ты хочешь сказать ты… Со Скоттом?

— И не раз — она захихикала. — Скажем так, мой отпуск по болезни длился целый год, и за это время в гостинице «Редженси Инн» изношенных кроватей поприбавилось.

— Ди!

Но даже эти новости Джойс не расстроили. Не сейчас. Никогда больше, решила она. Что надо было делать женщине, девчонки? Хотела бы я с вами поделиться, потому что я сделала это. А что касается Ди… Легкомысленная маленькая шлюха. У Джойс на руках был козырь — она могла бы уволить Ди хоть на следующей неделе.

— Дорогой?

Джойс поставила на пол сумку с судебными делами и отворила дверь в стальной раме, ведущую в спальню. Она решила, что такая дверь подходила как нельзя лучше. Тюрьмой для Скотта стала спальня. Поэзия правосудия в чистом виде.

Он ждал её в кровати.

— Милая, как же я по тебе соскучился.

Его сильные руки тянулись к ней. Она подумала: До чего же он милый. Как я могу на него злиться? Она решила не трогать Ди. Все закончилось. Он больше не будет ей изменять. Вместо этого она скинула туфли, забралась на роскошную кровать, и он обнял её.

— Я соскучилась еще сильнее — прошептала Джойс.

— Ага — его поцелуй поглощал её; он прогнал прочь все неприятности прошедшего дня. Заставил забыть её обо всём. За какие-то секунды она уже пылала желанием. Его язык блуждал по её рту. Его руки — сильные, уверенные, настойчивые — стягивали с неё джемпер, за ним последовала шелковая блуза «Эван-Пикон». Проворные пальцы высвободили грудь из лифчика и сжали соски. О Боже, любовь моя, — промелькнула неуловимая мысль. Его рот высасывал дыхание из её груди.

— Детка — прошептал он. — Пожалуйста.

Тогда её поцелуи начали спускаться вниз. Руки Скотта стянули с неё юбку, пока Джойс играла своим язычком с его сосками, затем все ниже, ниже.

— Дорогой… — Его пальцы уверенно вплелись в ее завитые черные волосы. — Ты меня любишь? — спросила она и взяла член в рот, прежде чем он успел ответить. Скотт изогнулся, постанывая. Она сосала медленно и сильно пока её пальцы сжимали его яйца - тяжелые, больше и тяжелее куриных. — Ты меня любишь? — снова. — Дорогой, ты любишь меня?

Снова и снова.

— Да — его дыхание участилось. Её язык блуждал вокруг головки, лаская самый кончик. Джойс избавилась от трусиков, и от этого Скотт заерзал только сильнее.

— Джойс, дорогая, я так тебя люблю.

— Правда, на самом деле?

— Да!

— Тогда покажи мне это.

Джойс подползла к нему, затем подставила киску прямо к его рту. Она обильно текла и закатывала глаза от удовольствия.

— Ты такая вкусная — прошептал он.

Многими часами спустя Джойс лежала удовлетворенная и восхитительно раскрасневшаяся. Она потягивала мелкими глотками «Перье-Жуле» и смотрела, как он спит. Такой прекрасный, такой любимый. Фотографии Кзанека вновь встали перед глазами. А как же Ди? Не думай об этом. Шлюшка. Джойс была готова раскричаться при мысли о том, что Скотт с другой. Эти сильные руки, мощный торс, плечи, и спина, и роскошный изогнутый член. С кем-то еще? — думала она. Нет, больше никогда. Кто мог обеспечивать его лучше Джойс? 400 тысяч в год, великолепный дом на берегу моря и все что он только пожелает. И любовь, размышляла она. Настоящая, зрелая, вдохновляющая любовь. Она никогда не была с мужчиной, похожим на него: таким страстным, таким ловким. Его способность чувствовать её — её настроение, её потребности, её желания, была почти духовной, и оргазмы, до которых он её доводил — дюжина жарких бренчащих подарочков каждую ночь, выжимали из нее удовольствие как теплую воду из губки. Часто он занимался с ней любовью до тех пор, что она потом не могла пошевелиться. И он все поймет, когда придет время. Когда он станет старше и поймет, что Джойс знала, как для него будет лучше. Именно это имело значение. Это правда, — думала она. Позже она проснулась, услышав шепот.

— Дорогая? — руки Скотта обняли её теплую плоть. — Дорогая? — Он рылся носом в её груди, поглаживал её спину и ягодицы. — Ещё разок — прошептал он.

Сердце Джойс еле билось от усталости.

— Не думаю, что меня хватит на еще один раз. Ты меня совсем вымотал!

— Хватит — настаивал он, — я же знаю.

Он перекатился и оказался сверху, завел её руки ей за голову и вошел.

— Мне нравится, когда ты кончаешь.

Нежный бурав из плоти уверенно вонзался в нее и выходил обратно. Джойс почувствовала себя наэлектризованной. Её грудь набухла, соски раздулись. О, ее хватит на еще один раз. Снова и снова. Её руки сжимали его мускулистый зад, когда он входил в неё, его член — всегда такой крепкий, такой большой, такой знакомый, бурил её, не ослабевая. Оргазмы как сладкие сны угасали в ней, а их нити уносили её далеко, охватывая ее мощными спазмами. Я в раю, — убедила она себя. — В раю каждую ночь.

Когда он кончил, Джойс лежала неподвижно, вся в поту и семени, которое текло по ее телу. Скотт приобнял её, успокаивая её разгоряченные груди, орошая шею поцелуями.

— Джойс, знаю я плохо поступал раньше — прошептал он.

Нет, — подумала она, — пожалуйста.

— Но я правда люблю тебя. Я бы ни на кого тебя не променял. Пожалуйста, поверь мне, дорогая…

Пожалуйста, не надо.

— Но я схожу с ума от того, что вынужден весь день ждать тебя здесь в одиночестве. Каждый час без тебя — это целая неделя.

Джойс начала терять присутствие духа.

— Дорогая, прошу тебя, выпусти меня.

Она погладила его по волосам, прикоснулась к лицу.

— Выпущу — пообещала она. — Выпущу.

Но это обещание, как и почти все обещания любовников, было ложью. Она знала, что никогда, ни за что на свете не сможет отпустить его.

Их утренний ритуал: завтрак в постели. Нагие, они вяло кормили друг друга, прижавшись телами друг к другу — яйца бенедикт, иранская икра на тостах, цикорий. Затем она принимает душ и одевается. Она всегда одевается медленно, зная, какое удовольствие это доставляет Скотту. Так она чувствует себя сексуальной, очаровательно похотливой.

— Ты так прекрасна — произносит он. Его ясные, по-детски голубые глаза сосредоточены на ней с кровати. — Мне скорее всего придется передернуть.

— Как тебе не стыдно! — говорит Джойс с хитрой усмешкой на лице. Конечно, он ласкает себя. Все мужики это делают. Думает ли он о ней в этот момент? Смотря ему в лицо, она напяливает лифчик, затем подразнивая натягивает колготки.

— Я хочу, чтобы ты приберег это для меня. Каждую каплю.

— Ну… — oн, улыбаясь, взглянул на неё. — Я постараюсь.

Она зашнуровала свою юбку в цветочек, затем застегнула на пуговицы топ с разрезом от «Жакар».

— Дай мне что-нибудь, — сказал он.

— Что?

— Твои трусики.

Джойс покраснела.

— Скотт, я не могу идти на работу без…

— Можешь. Пусть они останутся у меня, тогда я смогу думать, как ты сидишь в офисе без трусиков. Я буду думать весь день о твоей чудесной киске и о том, что мне чертовски хочется ее вылизать.

Боже мой! Джойс еще сильнее залилась краской. Когда он говорил такие непристойности, у неё не было сил сопротивляться. Она сняла свои трусики и бросила их Скотту, который поймал их в воздухе и быстро прижал к груди.

— Я люблю тебя, — cказал он.

— Не сильнее, чем я тебя — заверила она, и подтвердила свои слова тем, что, уходя закрыла за собой массивную дверь на замок. В любом случае это ради его же блага. Жестоко, да. Крайне жестоко, конечно. Но, предоставь его самому себе, и Скотт изменил бы ей с первой попавшейся бабой. Ну что это за жизнь? — спросила Джойс себя. — Кем он станет? Кроме внешности у Скотта не было ничего. Образование почти никакое, водить умеет и того меньше. Без помощи Джойс, он так бы и оставался всю жизнь ничтожеством. Когда-нибудь он поблагодарит меня.

Джойс направила «порш» на подземную парковку конторы, затем зацокала каблуками прямиком к лифту. Конечно же, если удерживать человека в собственной спальне, можно нарваться на неприятности с законом. Но зачем волноваться? В комнате установлены окна фирмы «Лексэн» в стальные рамы, все двери закрыты, И дом, стоящий на берегу моря, располагался так далеко от всего, что он мог кричать до посинения и никто бы его не услышал.

— Доброе утро, мисс Липник, — Ди и Мэриэнн в унисон поприветствовали её, когда она вошла в офис.

— Доброе утро, девочки, — Джойс подавила позыв нахмуриться перед Ди, чья грудь явно намеревалась разорвать блузку. Если у нее когда-нибудь будет ребенок, — решила Джойс, — он умрет от передозировки молока. — Не забудь о документах Дилэни, Ди, они нужны мне сегодня же.

— Да, мисс Липник.

— И тот наказ по делу «Ди-Эй-Экс».

— Хорошо, мисс Липник.

Белобрысая сучка. Думает, что может увести любого мужика благодаря только лишь своим огромным сиськам. В своем кабинете Джойс изучала в зеркале собственную грудь. Сейчас она выглядела отлично — импланты за 5500$ не давали ей обвиснуть. Что касается ужасного целлюлита, то старый добрый доктор Липосакция сделает все как надо. Скотт настолько красив, что Джойс считает себя просто обязанной поддерживать свою привлекательность. Сейчас тебе 51, Джойс, и моложе ты не станешь. Скоро наступит время для очередной подтяжки или химической чистки. Слава тебе Господи, что существуют пластические хирурги. Но девушки прервали её рассуждения. Она нажала на кнопку интеркома.

— Мэриэнн, зайди пожалуйста ко мне в кабинет.

— Да, мисс Липник. — отозвалась секретарша чуть погодя.

— Проходи, и закрой дверь. — Джойс встала, слегка опьяненная. — Это может прозвучать глупо, Мэриэнн, но мне нужно твое мнение по поводу кое-чего. Только честно.

— Конечно.

— Я…— вопрос повис в воздухе. — Как ты думаешь…

— В чем дело, мисс Липник?

— Я хочу спросить, я хорошенькая, как ты считаешь?

Молоденькая секретарша занервничала.

— Ну, еще бы, мисс Липник. Вы очень привлекательная женщина. По правде говоря, на днях я слышала, как кое-кто из партнеров обсуждал, почему такая красивая женщина до сих пор не замужем.

Джойс расслабилась.

— Ну, спасибо, Мэриэнн. Очень приятно, что ты рассказала мне об этом. Не говори никому пожалуйста о нашем разговоре.

— Конечно же, мисс Липник.

Мэриэнн вышла. Джойс села обратно и подумала: ну вот, видишь? Нет поводов так переживать. Тем не менее, она включила «жучок».

— Ди! Ты ни за что не угадаешь, о чем меня расспрашивала эта сука!

У Джойс отвисла челюсть. Так это она сука?!

— Она спрашивала у меня, хорошенькая ли она.

Ди весело расхохоталась.

— И что ты ответила?

— Ну, я же не дура. Сказала, что она привлекательная. — Мэриэнн засмеялась и добавила — я даже придумала, будто бы партнеры думают так же. До сих пор не могу привыкнуть к её искусственным сиськам. Думает, никто не заметил. Сегодня они у неё висят как оладьи, а назавтра она прямо уже Долли Партон.

— Старая кошелка, — прошептала Ди.

Старая кошелка, да? Джойс снова запылала гневом. Оладьи. Она найдет повод уволить и Мэриэнн уже на следующей неделе. Тогда эти обе маленькие пустоголовые дурочки вместе смогут стоять в очереди для безработных. Посмотрим, как их молодость поможет им раздобыть хлеб. Посмотрим, как большие сиськи помогут платить за жилье.

В ту ночь Скотт устроил для Джойс Липник настоящий банкет. Карнавал страсти. Праздник теплой плоти. Оргазмы обрушивались на неё, каждый из которых, словно обжигающий дух, вырывался на свободу благодаря стараниям её любовника. Теперь так было каждую ночь: любое удовольствие, которое Джойс только могла себе представить, воплощалось в жизнь во тьме запертой комнаты. Ртом, руками, гениталиями — Скотт не оставлял ни одного отверстия брошенным, ни одного желания неисполненным. Время измерялось не минутами, не часами, но повторяющейся пульсацией её блаженства. Его любовь поглощала её, уносила на крыльях ангела во владения страсти и совершенства, которое принадлежало лишь им одним. Она знала, это может продолжаться до конца их жизни. Пока их не разлучит смерть. Заключение Скотта на самом деле было для него спасением, его свободой любить и быть любимым до предела. Что может быть прекраснее или реальнее. чем это?

Позже, они лежали в обнимку, потные, покрытые глазурью удовольствия. Джойс заснула, чувствуя, что она переполнена спермой, ощущая ее привкус во рту. Но также она заснула под его шепот, под его слабую просьбу:

— Джойс, прошу тебя. Выпусти меня.

* * *

Все выходные они посвятили наслаждениям. Лихорадочные приступы любви сменялись обильными трапезами в постели. Как-то Скотт ел стейк по-тартарски, который положив его между грудей Джойс. В другой раз вылил на неё целую бутылку «Мартелл Кордон Блю» и слизал с тела. Они разложили сашими на животах. Однажды Скотт напихал маленьких весткоттовских устриц ей в промежность — доставлены свежими прямиком из Вашингтона — и вытащил каждую языком.

Неужели так плохо, так жестоко разделять с ним все лучшее в жизни? Наслаждаться необузданной развязностью друг друга? Какая разница — закрыта ли дверь или нет?

Они занимались любовью, а потом лениво лежали в джакузи, потягивая шампанское «Кристал Д’Аргес». Водоворот теплых пузырьков ласкал их. Джойс не могла сопротивляться. Любая близость со Скоттом зажигала в ней фитиль похоти, который никогда не догорал до конца. Она частенько ласкала его под водой, нежно поглаживая углубление между его ягодицами. Скотт плескался в роскошном водовороте, тогда как Джойс доводила его своей ручкой до вершины наслаждения и смотрела как завитки спермы смешивались с пеной.

Каждое утро начиналось с банкета.

— Я должна следить, чтобы мой малыш никогда не голодал, — говорила она. — Сегодня тебе потребуется много сил.

Потом он наблюдал, как она принимает душ и одевается, весь в обожании. Это представление заряжало ее бодростью на весь день. Плевать на то, что эти шлюшки думали. Если Джойс не такая уж и привлекательная, тогда почему Скотт так возбуждается? Иногда она занималась с ним любовью прямо перед уходом: полностью одетая, кроме трусиков, скачет на нем верхом, пока его возбуждение не отзовется в ее лоне. Или она обслужит его орально, проглотит его семя.

— Этого тебе хватит до моего возвращения, а?

Этим утром, однако, он повторил свою просьбу прямо перед ее уходом.

Мой любимый фетишист, — подумала она.

— Дай мне что-нибудь, — cказал он.

— Ммм? — застенчиво отозвалась Джойс.

— Лифчик, — решил он. — Дай-ка мне свой лифчик.

— О, лифчик на этот раз?

— Точно. Сейчас же сними его и дай мне. — Его улыбка дразнит её, его красивые грудные мышцы напряжены, так как он лежит на кровати, положив руки за голову. — Тогда я смогу думать, как ты сидишь за столом весь день с голой грудью, которая трется о блузку. Я буду думать о твоих затвердевающих сосках. Я буду думать о том, как целую их, облизываю их весь день напролет.

Джойс покраснела. Она так возбудилась, просто слушая его! Она сняла блузку, бросила ему кружевной лифчик, переоделась. Скотт держал лифчик как икону.

— Я люблю тебя, — cказал он.

— Я тоже тебя люблю. И я покажу как сильно, как только вернусь домой.

И когда она ушла, заперев за собой массивную дверь, Скотт зажмурился так, что потекли слёзы. Его руки скручивали лифчик, скручивали, скручивали до тех пор, пока не смастерил удавку.

Ближе к середине дня Джойс часто охватывало чувство вины. Поэтому она делала с виной то, что с ней делают все хорошие адвокаты: оправдывала свои поступки до тех пор, пока никто не убедится в невиновности. Только посмотри, от чего я освобождаю его, — твердила она. Случайные связи, ненастоящие отношения, болезни. Все, что она делала, она делала ради любви — величайшей любви, и она знала, что он начал это осознавать. Она спокойно спала с ним в одной постели, не так ли? Разве это не доказательство? На ночь Джойс закрывалась с ним. Она была уязвимой, беззащитной; возникало чувство, что каждую ночь она зависела от его милосердия. Скотт мог бы запросто убить её, если бы захотел. Но никогда не было и намека насилие.

Просто он любит меня, — сказала она, размышляя за столом у себя в кабинете без бюстгальтера. Потому что он наконец-то начал понимать. Он знает, что без меня он бессилен против соблазнов мира сего. Если бы она не приняла соответствующие меры, он бы шлялся здесь, изменяя мне, отравляя свою жизнь, разочаровывая себя самого. Кого-нибудь бы обрюхатил. Подцепил хламидий, герпес, СПИД.

Теперь-то он понимает. Это единственный путь.

Изучая показания, Джойс включила «жучок». Ди и Мэриэнн, сплетницы, как всегда болтали.

— Гэри был просто восхитителен. В смысле, мы были идеальной парой.

— Ди, Гэри был бесчестным кобелем. Он же даже маму твою поимел, Господи Боже.

— Ага, и обеих моих сестренок тоже. Боюсь представить, скольких женщин он прогнал через постель, пока мы были помолвлены.

— Они позволяют себе все, что угодно. В тот момент, когда они находят хорошую штучку, сразу же начинают крутиться вокруг каждой юбки, какую только увидят.

— Мужчины. Иногда их нужно сажать под замок.

Джойс одобрительно кивнула. Леди и джентельмены в суде, вердикт вынесен, принято единогласно. Она думала о Скотте весь день, о своих затвердевающих сосках — постоянном напоминании об отсутствии бюстгальтера. Она представила, как ловкий язык Скотта осторожно, нежно ходит вокруг соска, его прекрасный рот начинает посасывать их. Она представила его руки, очерчивающие контуры её грудей, возбуждая их, покоряя их. Она фантазировала до тех пор, пока желание помастурбировать не переполнило её. Нет! — сказала она твердо. Подожди. Зачем ублажать себя, когда всего лишь через несколько часов ее будет ублажать Скотт?

Раздался звонок от Мэриэнн.

— Мисс Липник? Тут какой-то мужчина хочет с вами увидеться…

Мужчина? Наверняка какой-нибудь придурок с противоборствующей стороны из «Джи-Эй-Экс Авионикс». Хочет договориться теперь на пять или десять тысяч. Не стой как столб, приятель.

— Пропусти его, — cказала Джойс.

Через порог переступил высокий, хорошо сложенный мужчина, одетый в приличный костюм в полоску. Короткая стрижка, волосы песочного цвета, голубые глаза. Красавчик, — подумала она. Но лицо его было каким-то подозрительно вежливым, стоически холодным.

— Мисс Джойс Липник? — неуверенно спросил он. — Меня зовут Спэнс.

Джойс приподнялась, стараясь не хмуриться.

— Итак, чем я могу вам помочь… Спэнс?

— О, прошу меня извинить. Лейтенант Спэнс.

Лейтенант?

— Районный отдел по делам особой важности.

Джойс словно сковало льдом.

Спэнс продолжил:

— Вы аресованы, мисс Липник, по обвинению в преступлении на сексуальной почве первой степени, похищении, заключении в сексуальное рабство, и это только незначительные обвинения.

— Но, лейтенант, — выпалила Джойс. — Что за чушь вы несете?

За спиной полицейского стояли Ди и Мэриэнн, на их лицах читалось неподдельное любопытство. Лицо Спэнса ничего не выражало, и, сделав паузу в ожидании реакции Джойс, он выглядел как хорошо одетый голем. И всё это навалилось на неё. Боже, нет. Скотт каким-то образом…

— Он выбрался, мисс Липник, — сообщил Спэнс. — Он потратил не один час, чтобы зацепиться за замок — он сделал это с помощью двух связанных между собой бюстгальтеров. Затем добрался до телефона и позвонил нам.

Соски Джойс мгновенно обмякли. Она могла лишь стоять, сопротивляясь этому наглому копу, и чувствовала, как кровь отливает от её лица.

— Я…— попыталась было она.

Но слова куда-то испарились. На самом деле, всем своим естеством она ощущала, будто сама испаряется на глазах у всего мира. В конечном счете она лишь выдавила:

— У меня не было выбора. Он мне изменял.

— Что ж, вы позаботились об этом неудобстве. — На мгновение на лице Спэнса появилась скромная улыбка. — И для меня большое удовольствие, мисс Липник, проинформировать вас о том, что вы имеете право хранить молчание, и всё что вы скажете будет…

Дальше Джойс уже не слушала. Вместо этого, бледнея, она подумала с отвращением: Проклятый неблагодарный ублюдок смылся. Мне стоило бы подумать о том, что он может выкинуть такое. Как я могла быть такой глупой?

А что Спэнс сначала сказал?

И это только незначительные обвинения.

А Спэнс, в конце концов, разбирается в законах.

Ди и Мэриэнн были объяты страхом. Джойс побледнела, когда Спэнс защелкнул на ней наручники.

— Хотите что-нибудь сказать, мисс Липник? — cпросил полицейский. — По моему опыту, преступники любят сказать пару слов при аресте.

— Я предпочту воспользоваться моим правом хранить молчание, — cпокойно ответила Джойс.

— Похвально.

Когда Джойс выводили из здания, её не покидало видение — Скотт титаническими усилиями ползет к телефону в коридоре. Не уходила и мысль: Надо было ему и руки отрезать.

перевод: Амет Кемалидинов

До Вашингтона оставалось тридцать два километра. Хогарт был вполне уверен, что способен их преодолеть, поэтому временная задержка его особенно не расстроила, даже несмотря на её довольно нелицеприятную причину - автокатастрофа на федеральной трассе номер пятьдесят. Он прикинул, что пройдёт как минимум час, прежде чем копы и медики уберут с дороги обломки машин и тела. Ему не хотелось торчать здесь всё это время.

Думаю, небольшой крюк роли не сыграет, - решил он и, вывернув руль своего Lincoln Town Car начал медленно съезжать на обочину. Кровь искрилась на асфальте. Сильный северный ветер отпустил температуру до минус двенадцати градусов, превратив капли в блестящие ледышки, больше черные, чем красные, в рванном свете проблесковых маячков полицейских машин.

Внезапно, вечер перестал быть томным. Оторванная женская голова, пробив лобовое стекло своего “Subaru”, как посланный из катапульты снаряд, вылетела на дорогу и, скатившись к самому съезду с шоссе, лежала на обрубке шеи. Хогарт рулил “Линкольном” аккуратно объезжая её. Глаза женщины каким-то чудесным образом были широко открыты и словно внимательно следили за ним, пока он проезжал мимо. Ему даже показалось, что она ему улыбнулась.

Тише, тише… Он не хотел стукнуть бампер впереди ползущего автомобиля. Тут становилось тесновато. Хогарт был осторожным водителем.

Слава тебе Господи, - подумал он, когда съехал с шоссе. Ну да, он был осторожен, осторожен, но нетерпелив. Не хотелось стоять в неподвижной пробке. Это заставило бы его чувствовать себя никчемным и уязвимым, поэтому он развернулся и вырулил на магистральную дорогу, ведущую прямо в центр города Анаполис. Просто найду какой-нибудь бар или кафе и посижу там часок, а потом вернусь на шоссе.

Вечер ёжился от холода. Не так много автомобилей в центре, что было как нельзя кстати. Зато очень много покупателей на улицах, замотанных шарфами в надвинутых на лоб шапками, но с радостными улыбками на лицах и пакетами в подмышках. Гирлянды рождественских огней мигали в витринах магазинов по всей Вест Стрит и со всех сторон до него доносилась музыка и звон бубенцов. Это напоминало Хогарту какой сегодня день. Но вспомнив, мгновение спустя, он уже почувствовал внутри себя пустоту. Праздничная благодать, возлюби ближнего своего. Нет, всё это было не искренне, всё искусственно, насаженное подогретой рекламой, чтобы убедить толпу потратить свои деньги. Жадность и меркантильность похоже стали частью естественного порядка вещей.

Нет больше никакой любви к ближнему, - подумал он, искоса поглядывая на руль. - Она вообще когда-нибудь была?

Он проехал мимо гастронома, пивного бара, ресторана с какой-то азиатской стряпнёй. «Погребок» - читалось на следующей вывеске. Вроде бы то что надо. Ирландское кофе будет сейчас в самый раз, чтобы отогнать холод. Он припарковал Линкольн на стоянке, поднял воротник, но на минуту задержался, прежде чем выключить зажигание. Новости, зазвучавшие из радиоприемника, заставили его замереть на месте.

Индекс Доу-Джонса падает третью неделю подряд, растущее число безработных, американские ВВС по ошибке отбомбили осколочно-фугасными лагерь Красного Креста, чеченские боевики распылили самодельный фосген в московском метро. Сто шестьдесят жертв.

Хогарт покачал головой, выключил двигатель и выбрался из автомобиля. Нет больше никакой любви к ближнему, разве это не очевидно. Теперь он знал это наверняка.

«Погребок» был старой таверной ещё времён Гражданской войны и сохранил свои оригинальные толстенные кирпичные стены. Медный колокольчик тренькнул, когда Хогарт переступил порог и облегченно расслабился, чувствуя накатывающее на него тепло.

Да, ирландский кофе будет самое то.

Но когда дверь за ним закрылась, несколько пар глаз уставились на него какими-то странными взглядами. Всего горстка посетители была внутри. Все почему-то сидели за одним большим круглым столом, стоящим перед фальшивым камином.

Тут что вечеринка друзей?

Сидящие за столом люди выглядели слишком разнородными, никакой музыки, никакой болтовни. Только слабый голос диктора местной новостной программы доносился из висящего высоко в углу телевизора. Никто не шелохнулся.

Да что за дела, - подумал Хогарт.

Потом дуло пистолета посмотрело ему прямо в глаза.

Это я удачно зашел, - думал про себя Хогарт. Хотел опрокинуть чашечку ирландского кофе, а вместо этого меня взяли в заложники.

Их было семеро: белый мужчина в очках и с козлиной бородкой, темнокожий парень, еврей, мусульманин, яркая блондинка, брюнетка и Хогарт. Ну и восьмой, реднек с пушкой. Это было здоровенная пушка «Sig Sauer P226» 9 мм. На гномоподобном лице реднека пылал румянец, но не делал его не чуточку добрее. Коренастый, жилистый. Видать, ни один год отпахал на стройке. Конский хвост свисал за потертую кожаную куртку, одетую поверх толстовки с надписью «ZZ TOP».

Да он вмазанный, - определил Хогарт, как только увидел его глаза.

Зрачки неистово танцевали. Видимо всем сидячим было приказано побросать свои кошельки и портмоне на середину стола. Реднек просматривал их. Но похоже его взгляд не мог подолгу фокусироваться на чём-то одном, поэтому он просто выгребал наличные и пихал их себе в карман.

- Я, блядь, не шучу! - объявил он, хотя это и так уже всем было очевидно, - Это не просто ограбление здесь будет массовая казнь! Кто-то из вас верит в Бога? Тогда самое время начать молиться!

Белый мужчина тихо пробормотал:

- Ебать, - и начал шептать что-то похожее на молитву. Мусульманин улыбнулся, в то время как еврей выглядел больше раздраженным чем испуганным.

- Просто решил дать вам немного времени, чтобы вы свыклись с ситуацией, - объяснил реднек.

Он размахивал пистолетом, из-за пояса у него торчали рукоятки ещё парочки стволов. Он запер входную дверь и перевернул табличку надписью закрыто в сторону улицы. Место реднек выбрал правильное: бар-подвал. Прохожие скорее всего ничего и не услышат, даже если он начнёт пaлить тут со всех своих пушек.

- Никто не выйдет отсюда живым кроме меня! - сказал реднек, - Это, чтобы сразу все въехали! Но сначала мы поиграем в одну весёлую игру.

Хогарт слышал и более ободряющие заявление.

- Зачем вы это делаете? - всхлипнула блондинка.

Она сидела за столом рядом с ним. Девчонка выглядела просто отпад. Соломенного цвета волосы до плеч, бездонные голубые глаза, идеальная грудь. Она была похожа на кого-то, кого Питер Пауль Рубенс[23] мог бы нарисовать будь бы он живым в наше время. Эдакий, слегка небрежный, где-то даже целомудренный портрет молодой женщины в синих фирменных джинсах и в серебристо-белой блузке. Опьянение и страх каким-то образом сделали её ещё привлекательнее.

- Мы ничего вам мне сделали, - продолжала она почти заикаясь.

Глаза реднека сузились.

- Ты напоминаешь мне мою жену! Это плохо!

- Но… но… но, - она продолжала всхлипывать.

И Хогарт, еле заметно покачав головой, сжал под столом её руку.

- Мы все очень напуганы, - сказал он, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку, - Может быть мы сможем тебе помочь? Поверь никто здесь не желает тебе зла.

Реднек ткнул в него пистолетом.

- Все желают мне зла корешок!

- Мы не желаем, - сказал темнокожий парень. Он был похож на Арсенио Холла[24], только полного, - Похоже у тебя сейчас трудные времена, у нас у всех трудные времена.

Хогарт мысленно с ним согласился. Всё было видно невооружённым глазом это стало почти клише, в такие праздничные дни как этот и в таком возрасте у многих срывало башню и чужое веселье лишь подталкивало их краю обрыва, таким уже всё было по барабану и это было самое страшное.

- У всех здесь сидящих братан! - добавил темнокожий парень.

- Сука, заткнись! - прошипела брюнетка, потом скрипнула зубами. Она выглядела подкаченной, не мужеподобной, нет, просто крепко сбитой и лицо симпатичное, но красота её казалось какой-то холодной и грубой, – Ты только бесишь его еще сильнее!

Реднек рассмеялся.

- Эй, вы все меня бесите. Весь этот ёбанный мир меня бесит. Моя жена бросила меня и ушла жить к соседу, моим собственным детям посрать на меня, вчера меня выперли с работы и гляньте-ка, - рука с пистолетом указала на дверь, - У нас тут Рождество!

По контуру двери мерцала гирлянда рождественских огней и в телевизоре Санта-Клаус с этим своим «Хо-Хо-Хо» рекламировал электробритву «Gillette».

Реднек усмехнулся и помахал стволом.

- Даааа, чертовски, блядь, веселое, мать его, Рождество!

Дело труба, подумал Хогарт, никакие разговоры по душам ничего не изменят этот парень уже коснулся дна. Телевизор оборвал мрачную паузу и когда реклама закончилась:

В эфире новости 11 канала, из анонимных, но достоверных источников нам стало известно, что на днях с атомной электростанции Калверт-Клифс были похищены радиоактивные отходы, которые могут быть использованы для создания самодельной взрывчатой смеси, также известной, как “грязная” атомная бомб. Однако, руководство электростанции уверяет, что ничего подобного не было и быть не могло, так как все радиоактивные отходы хранятся у них специально оборудованном и хорошо охраняемом месте.

И далее…

Жители города жалуются на резкое увеличение числа новорождённых детей астматиков. Болезнью страдают почти шестьдесят процентов детей в возрасте до десяти лет. Ходят слухи что три года назад, на всем известном Эджудском арсенале, где ранее армии США проводили испытания новых образцов химического оружия, произошла утечка отравляющих веществ. Армейское командование отрицает все обвинения.

Цитирую:

Всё химическое оружие было уничтожено ещё в конце восьмидесятых годов, в рамках договора о сокращении стратегических наступательных вооружений подписанному между Россией и США

Реднек громко заржал.

- Да, да, да, конечно, кто-то ещё верит в эту хуйню? Эй, ну тогда валите сюда я тоже навешаю вам тазик лапши.

Телевизор продолжал бурчать.

А теперь местные новости. Три округа в Южной Луизиане продолжают страдать от паводка, после недели проливных дождей. Тридцать человек, одиннадцать из них дети, погибли сегодня во время наводнения, вызванного внезапным обрушением дамбы. Вода затопила Город Ангелов. Полностью разрушено несколько сотен домов. Полицией и местной службы пожарной охраны удалось установить, что одна из опор дамбы была взорвана зарядом динамита, заложенном неизвестным злоумышленникoм.

- Слышали это, слышали? – взвизгнул реднек, казалось новости заводили его ещё сильнее, - На дворе блядское Рождество и посмотрите, что люди вытворяют друг с другом. Крадут какую-то радиоактивную хрень, чтобы сделать бомбу, скидывают утечку нервно-паралитическиx газов или как там у них называется вся эта херня. Специально взрывают дамбу. Весь мир одна большая куча гoвна, вокруг только ненависть

Новости продолжались.

И к международным событиям.

Израильский спецназ уничтожил одну из явочных квартир организации освобождения Палестины на Западном берегу реки Иордан. В ответ на ракетный обстрел с территории Сирии, унесший жизни двенадцать мирных жителей. Ранее парламент Израиля обвинил руководство Сирии в сокрытии оружие массового уничтожения, якобы тайно вывезенного из Ирака, перед приездом инспектора ООН.

- Слышите, слышите? - неистовствовал реднек, - Все готовы поубивать друг друга к хуям. Ну тогда… тогда я тоже готов глупо выделиться из общей массы. Да пошло оно всё! Вот вы где уже у меня! Все эти психи, все эти радикалы, все эти террористы. Каждый кого-то валит, чтобы заявить о себе миру!

- Значит именно этого вы и хотите сделать? - спросил еврей, - Заявить о себе миру, убив группу людей, которых даже не знаете?

Тишина упала, как нож гильотины.

Похоже этот еврей только что произнес свои последние слова, подумал Хегарт.

Но реднек просто сказал:

- Да, это будет моим заявлением. Хочу подбросить чуток говнеца в общую кучу. Вчера мир отымел меня в сраку, сегодня вечером я его поимею в жопу в ответ.

Он подошел к мусульманину:

- Вот ты, скажи мне, кого ты ненавидишь больше всего?

- Я ненавижу всех воинствующих врагов Ислама, - ответил мужчина, - Вам не понять, никому из вас, это надо быть там и видеть своими глазами.

- А как насчёт меня? - раздраженный перебил его реднек, - Да мне посрать на Ислам я приставил пушку к твоей голове! Ты меня ненавидишь?

- Нет, я люблю тебя, как и любое другое создание божье.

- Ну если я создание божье, тогда Бог просто в край пизданутый отморозок! Если этот Бог и вправду, где-тo там существует, пусть знает, сраный уёбок, ты сломал мою жизнь!

- Я помолюсь за тебя, - сказал мусульманин, коверкая слова густым акцентом, - Помолюсь за то, чтобы всё у тебя наладилось.

- Помолишься за меня Махмад? - продолжил реднек, после того как заглянул в удостоверение личности мусульманина, лежащие в его портмoне, - Ты лучше за себя помолись!

Раздался выстрел.

Левый глаз мусульманина исчез, словно провалился в глазницу, его тело качнуло в бок, и он рухнул со стула на пол. Позади на стене осталось картиной висеть жирная клякса крови и ошметков мозгов. Грохот выстрела заставил всех сидящих за столом разом подпрыгнуть. Сердце у Хогaрта ёкнуло. Пороховой дым добавил рожe реднека немного бледности и медленно рассеивался вокруг его безумной улыбки.

Кто-то пробормотал:

- Вот жопа.

- Не надо было тебе это делать мужик, - сказал белый мужчина. Он вскочил со стула и стоял сейчас, сгорбившись вжав голову в плечи, как будто знал, что скоро умрет и ничто на свете это уже не изменит.

- Ты хочешь быть следующим? - реднек направил на него пистолет.

- Позволь попросить тебя об одном одолжении, - мужчина начал нелепо переминается с ноги на ногу, - Сегодня на спортивно-развлекательном прямая трансляция матчей НФЛ и прямо сейчас «Краснокожие» играют с «Гигантами». Я болею за «Краснокожих», пожалуйста, переключи канал, я только посмотрю какой счёт, а потом можешь меня застрелить нах…

- Да, у каждого из нас свои причуды, - сказал Хогард и сидящие за столом нервно хихикнули.

Похоже его комментарии вывел их из ступора, в котором они пребывали после совершенного хладнокровное убийства.

- А не вопрос, - сказал реднек.

CNN уступила место футболу. Белый мужчина как завороженный уставился на экран, словно от результатов этого футбольного матча сейчас зависело куда попадет его бессмертная душа, в Рай или Ад. Задрав голову, он следил за последними минутами матча и когда до конца игры остались считанные секунды на его лице появилось вымученная улыбка. Его команда победила.

- Вот и всё, я готов умереть, - сказала он.

- О, ты умрешь даже не сомневайся в этом, но только, когда я скажу.

Реднек вытащил водительское удостоверение из другого портмoне и затем подошёл к еврею.

- Теперь хочу поближе познакомиться вот с этим парнем. Скажи-ка мне, Сей, что ты обо всём этом думаешь?

Еврей раздражённо зыркнул на реднека. Раздражённо, но не так чтобы сильно вызывающе.

- О чем конкретно?

- Ну я только что вышиб мозги тому исламскому чуваку. Он ненавидел евреев. Они вас все ненавидят. Думают, что у Израиля нет права на существование. Этот вообще мог быть из Саудовской, еби её мать, Аравии. Ну, или откуда-то из тех ебиней, где они тайно финансируют террористов и снабжают их поясами смертников, которыми те потом взрывают твоих соплеменников. Ты должен быть рад до усрачки, что я его завалил.

Сей несколько секунд молчал:

- А я рад. Хочешь знать, что я сейчас чувствую?

- Что?

- Я чувствую отвращение.

Ну вот теперь еврею точно кранты, подумал Хогарт.

- А ну встать!

Сей поднялся со стула, колени у него подгибались, но он продолжал смотреть реднеку прямо в лицо.

Теперь в руках у реднека было портмоне темнокожего парня. Он вытащил из него деньги затем водительские права:

- Джордж, да? Ты тоже поднимайся и вставай у стены рядом с Сеем.

Джордж сделал как велели, перешагнув через труп мусульманина. Реднек осмотрел ещё несколько кошельков, изучая имена их владельцев. Брюнетка застыла, как замороженная, когда он направил на неё пистолет и сказал:

- Шерон, подъём! Давай, давай, давай, давай! Подходить к Джорджу и Сею не надо, просто встань и стой где стоишь.

Шерон дрожа поднялась на ноги. Реднек продолжая держать её на мушке, вытянув из-за пояса второй пистолет, это был револьвер, и бросил его ей. Её руки тряслись, но каким-то чудом она его поймала.

- Там в барабане один пaтрон, Шерон. Всего один. Надеюсь ты не полная дура и у тебя хватит мозгов не шмальнуть им в меня, верно?

- Ввверно, - пробормотала она.

- Тогда выбирай, кого ты сейчас убьёшь. Сея или Джорджа? Ты должна убить одного из них. Если ты этого не сделаешь, я убью тебя. Ты мне веришь?

Шерон кивнула и без раздумий выстрелила в Джорджа. Она целилась в голову, но пуля легла ниже, пробив ему горло. Джордж упал и забился на полу в конвульсиях, хрипя и харкая кровью.

- Да, подруга, да, вот это по-нашему, - реднек восхищенно отсaлютовал ей рукoй с пистолетом.

Все остальные вздрогнули.

- Он умирает как собака, мужик, - завопил белый.

Джордж, выпучив глаза, продолжал сучить на полу ногами, зажимая руками горло.

- Прекратите его страдания, - взмолилась, сидящяя рядом с Хогартом, блондинка.

Реднек ответил на ее просьбу вежливом поклоном и без лишних слов выстрелил Джорджу в голову. Череп Джорджа разлетелся на куски.

Ещё более пугающая тишина.

Белый мужчина нервно массировал пальцами переносицу. Сей скрежетал зубами, стирая их в песок. Грудь еврея судорожно вздымалась и опускалась. Брюнетка, опустив револьвер, стояла окутанная дымом, вообще без каких-либо эмоций на лице.

- Позволь поинтересоваться, я правда удивлен, - реднек повернулся к Шерон, - Да ты ведь даже не моргнула. Завалила бедного Джорджи не думая. А почему он? А почему не Сей?

- А мне не нравится чёрные. Ты спросил - я ответила, - сказала Шэрон низким хриплым голосом.

Она задрала рукав рубашки и показала татуировку: Арийская белая раса превыше всего.

Теперь был удивлён и Хогарт.

- Ну надо же, как мило, - реднек усмехнулся, - У нас тут одна из этих сверхчеловеков, - он громко рассмеялся, - Вперед до победы! Хотя постой-ка, вы же ребятa, ненавидите и евреев тоже или я что-то не догоняю?

- Да, - ответила Шерон, холодным как лед голосом, - Но черных мы ненавидим сильнее.

Улыбка реднека расползлась до самых ушей. Он быстро забрал у Шерон револьвер и вставил в барабан новый патрон. Хогарт уже знал, что будет дальше.

- Ты это слышал, Сей? Она вас тоже ненавидит.

Реднек вложил револьвер Сею в руку, одновременно приставив к его виску ствол своего “ЗИГ Зауэра”.

- Ну давай покажи нам из какого теста ты…

Сей выстрелил Шерон в лоб. Она полетела на пол, словно сбитая грузовиком. Реднек выстрелил Сею в висок. Блондинку, сидящую рядом с Хогартом начало колотить.

Белый мужчина как вкопанный стоял перед телевизором.

- Кто-нибудь, пожалуйста, объясните, что здесь происходит Я вообще ничего не понимаю, он убивает всех подряд.

- Я заявляю о себе миру, вот что происходит.

- Странная все-таки это штука, - сказал Хогарт, - Ну я имею в виду ненависть. Правда?

Все посмотрели на него как на прокаженного.

- Нам говорят, что любовь заставляет вращаться землю. Но на самом деле - это не так, землю вращает ненависть. Посмотрите на то, что здесь сейчас произошло. Посмотрите внимательно. Шерон ненавидела Джорджа за то, что он был чернокожим. Сей ненавидел Шэрон за то, что она расистка. Махмад ненавидел… Как он там говорил? Всех воинствующих врагов Ислама. Их всех переполняла ненависть. И вспомните, что мы недавно слушали по телевизору: бомбежки, война, взорванная динамитом дамба, украденные радиоактивные отходы. Ненависть везде куда вы не посмотрите. Мне уже кажется, что она стала частью естественного порядка вещей.

- Да какого еще порядка! - огрызнулся белый мужчина, - О чём ты вообще говоришь? Вся это агрессия вызвана или внешними факторами, или психическими расстройствами.

- Вот именно! Расстройство - болезнь, но любая болезнь по сути является неотъемлемой частью природы. Болезни регулируют численность населения нашей планете. Дают возможность мутировать и развиваться микробам и вирусам. Кто-то всегда живёт за счёт кого-то и умирает. Возможно, и ненависть функционирует подобным образом. Мы рассматриваем её, как нечто противоестественное, как что-то совершенно нам чуждое. Но что, если она - состaвная часть нашей природы, часть естественного порядка вещей.

Реднек нахмурился:

- Продолжишь изображать из себя сраного философа? Тебе, блядь, пиздец! Я всё равно не догоняю, о чём ты тут базаpишь.

- Да нет, ну правда, - Хогарт всё-таки решил закончить, - Почему ненависть не может быть частью природы, как например землетрясения, ураган, оползень, как средневековая чума или холера, как астероид, который истребил динозавров? Вот так же и ненависть. А если она неотъемлемая часть природы, значит она и часть естественного порядка вещей.

- Я зашла сюда, чтобы натрескаться в зюзю, - сказала блондинка, - А вместо этого вынуждена сидеть в погребе, заваленного трупами и слушать какую-то белиберду. Ненависть для людей не естественна.

- Тут-то ты не одинока, милая, - кивнул ей белый мужчина, - И я тоже не понимаю, что несёт этот тип.

Хогарт улыбнулся:

- Тише, тише, мы же ведь просто беседуем верно? Так вот, а что, если хаос - движущая часть процесса эволюции и в этом порядке наша ненависть играет роль стихийного бедствия, и чтобы запрыгнуть на ступеньку, ведущую вверх, порой приходится спуститься на пару ступенек вниз, для разбега.

- Вся хуйня в этом мире из-за людей, - буркнул реднек, - И никакие, блядь, ступеньки тут не причём.

- Окей, окей, я помню, что ты говорил, весь мир это одна большая куча гoвна. Так возможно нам всем пришло время стать этой кучей, буквально, в каком-то роде шагнуть на ступеньку вниз, переродиться и эволюционировать во что-то более лучшее. Всем нам, - Хогарт пристально посмотрел на реднека, - Возможно и тебе тоже.

- Что? Эволюционировать во что-то более лучшее, убивая невинных людей? - прервал его белый мужчина, - Что за абсурд? Я тоже много чего ненавижу, блин, да я ненавижу просто кучу людей, всё в этом мире изменчиво, всё представляется наоборот и люди всегда не такие, какими они на первый взгляд кажутся. Сначала они уверяют вас, что вы для них важные, что вы для них всё, а потом накидывают вам на шею удавку или втыкают вам в спину нож или дают вам смачный подсрачник, или просто посылают вас нахер. Меня сто раз, вот так вот, пинали, душили, кололи, плевали мне в душу, смывали мою жизнь в унитаз, моё сердце разорвано в клочья, так что достаточно мне наклониться, я выблюю его прямо на пол. Я думаю, что имею право ненавидеть всех этих людей, но знаете, что? У меня, почему-то, даже в мыслях не возникало желание кого-нибудь из них убить.

Раздался выстрел.

Пуля разворотила белому затылок, он ещё пару секунд простоял на ногах, а потом как подкошенный рухнул на пол.

- А надо было убить, лошара, - сказал реднек трупу, - Вот ты посмотри на себя теперь.

Реднек продолжал что-то бубнить. Хогарт мог слышать, как у блондинки колотилось сердце сейчас она выглядела так, словно ее в любую секунду могло начать рвать. И Хогарт тоже чувствовал поступающую к горло тошноту.

- Какой интересный у нас выдался вечер, – заметил он, - Вы не находите?

- Чертовски интересный, - согласился реднек и вытер со лба пот.

Воздух вонял пороховой гарью.

- Ну ты доволен тем как проходит твоё заявление? - спросил Хогарт.

- Пока что вполне, но я никакая не часть этого… Что ты там только что прогнал?

Реднек осмотрел последний кошелек, лежащий на столе.

- Мария, - он повернулся к ошеломлённый блондинки, - Хорошее имя.

Плечи Марии поникли.

- Могу поспорить ты уже сто раз пожалела, что решила сегодня зайти в этот бар. Рождественские скидки, две рюмочки по цене одной.

Реднек захихикал, запихивая в карман наличные.

- О, бля! А я ведь кого-то чуть не забыл, - он ткнул стволом Хогарту в лоб. - Кошелек!

Хогарт отдал ему свой портмоне.

- Так, так, так, так, ну-ка посмотрим, кто у нас тут? Ух ты, сколько капусты, - прокомментировал реднек и вытащил толстую пачку банкнот, - Ричард Эдвин Хогарт, - он искоса посмотрел на Хогарта. - А тебе что нездоровится, Ричард?

Хогарт улыбнулся.

- Обычно я чувствую себя лучше, когда меня не берут в заложники, но есть и другая причина, кое-какие обстоятельства о которых ты даже и не знаешь, но это не твоя вина, откуда тебе о них знать.

- Чё?

Хогарт устало вздохнул.

- Она ведь правда часть нашей природы, ненависть, твоя и моя, но боюсь твоё шоу подходит концу.

- Ты что буровишь, корешок?

- В портмоне, который ты сейчас держишь, лежит пропуск. Ты ещё не читал, что на нём написано?

Челюсть у реднека начала медленно отвисать, пока он вглядывался в написанное на пластиковой карточке.

- И вспомни, - добавил Хогарт, - Что мы недавно слышали по телевизору, что-то очень важное. Вспоминаешь?

Реднек прищурившись попытался осмыслить прочитанное.

- Погоди, так ты же…

Хогарт поймал момент, когда он на секунду отвлекся, откинул подол куртки и выхватил из-под неё пистолет-пулемёт «Calico M960», компактный, даже несмотря на увеличенный магазин, емкостью на сто патронов. Хогарт нажал на курок и всадил в живот реднеку длинную очередь. Звук был такой словно рядом заработала ручная газонокосилка. Мария подпрыгнула и завизжала, прижимая к сердцу ладонь. Ручеек медных гильз, звeня, полился на пол. Реднек переломился пополам и замертво повалился на трупы Джорджа и Сея. Мария застыла почти парализованная от шока. Нижняя губа её мелко тряслась.

- Бога ради, скажите мне, что происходит? У вас всё это время было под рукой оружие, а вы воспользовались им только сейчас. Вы ведь могли спасти всех этих людей.

Ещё один усталый вздох:

- Ты не понимаешь Мария, но возможно скоро поймёшь, по крайней мере, я на это надеюсь.

Хогарт покрутил в руках диковинное угловатое оружие.

- Всё дело в ненависти, его - была практически сестра-близнец моей, просто куда как эффективнее позволить чужой ненависти работать на меня, но по крайней мере до тех пор, пока это представляется возможным. Я правда, искренне, верю в то, что это ненависть вращает нашу Землю. Сегодня ночью ехал в Вашингтон, но на пятидесятом шоссе столкнулись несколько машин. Вот почему я оказался здесь и сейчас я знаю, что никогда бы не добрался до Вашингтона. Думал, что смогу, но я ошибся, пилюли с йодистым калием похоже уже не помогают. Я умираю…

Мария уставилась на него, но теперь в её голубых глазах была пустота. Несколько прядей волос упали с головы Хогарта.

- Умираю от лучевой болезни… Взгляни, - он указал пальцем на пластиковую карточку, которую реднек выронил из рук.

Вдруг взгляд, широко открытых глазах женщины, медленно переместился с лица Хогарта на пластиковую карточку, на которой большими печатными буквами было оттиснуто:

Ричард Эдвин Хогарт.

Инженер-технолог по водоочистке.

4 уровень допуска.

Атомная электростанция Калверт Клифс.

Мария вспомнила недавние новости и ее лицо побледнело ещё сильнее.

- Атомная электростанция? - прошептала она, - они сказали, что кто-то украл…

- Я украл пять литров отработанной воды, с высоким содержанием цезия-137, прошедшую полный цикл в системе охлаждения топливных стержней. Замесил на ее основе сто тридцать килограммов цикла тримитрилентримитронина или проще говоря гексогена и дал всему этому высохнуть. Прямо сейчас эта штука лежит в багажнике моего автомобиля, оснащенная капсульными детонаторами. Они называют это радиоактивным дисперсионным зарядом или “грязной” атомной бомбой. А такой ночью как эта, с улицами битком набитыми рождественскими покупателями, она убьет сотни людей сразу и поднимет показатели рака во всей округе в четыре раза и центр города Аннаполис станет непригодным для жизни на ближайшие пятьдесят лет.

- Но зачем? - Мария всхлипнула.

- За тем, что это часть естественного порядка вещей, Мария.

Хогарт сомневался, что она успела почувствовать боль, когда он выпустил короткую очередь ей в голову. Гильзы снова посыпались по полу. Он поднялся из-за стола с улыбкой, несмотря на тупую боль. Ещё несколько прядей волос упало с его головы, пока он плелся к чёрному входу. Но Хогарт был уверен, что успеет добраться до своего “Линкольна” раньше, чем умрет.

перевод: Пожелал остаться неизвестным

- Что реально? - вопрошал он.

И тогда Смит услышал слова: Почитай меня. Сделай меня реальной. Не его слова, а приглушенное шипение, как будто кто-то шепчет по другую сторону стены…

Стены из кошмаров: дрожащей плоти, потеющей в панике кожи, боли, отчаяния. Что ж, я сплю стоя, подумал Смит. Ясновидящий при свете дня.

С тротуара поблескивали пятна слюды. Солнце уже взошло. Старик, подумал он. Городские копы проезжали мимо, пялясь на него; пустые, темные лица за тонированным стеклом.

- "Жаба", "Лед", "Коксовый дым"?[25] - спросил у него чернокожий мужчина, пряча руки в карманах.

Возле газетного киоска, где гремели заголовки: МУЖЧИНА СЖЕГ ЖЕНУ И ДЕТЕЙ ЖИВЬЕМ, потасканные проститутки вздрагивали, расцарапывая следы уколов на внутренней стороне бедра. В тупике кирпичного, пропитанного мочой переулка, женщину в лохмотьях рвало кровью, в то время, как крысы размером с маленьких щенков, смело подходили к рвоте, чтобы поесть.

Смит ненавидел солнце. Оно казалось слишком ярким с той жизнью, которая заставляла его чувствовать себя еще старше, более истощенным. Куда это я направляюсь? Вопрос не имел в виду сейчас, сегодня, сию минуту. Куда это я бесконечно направляюсь? задумался он. Где я был?

Позади него отпечатывались следы, они преследовали его неделями. Смит уже давно перестал оглядываться назад. Это слышалось, как будто кто-то ходил босиком - женщина, предположил он, крепкая, красивая женщина. Он также обнаружил прекрасный аромат - духов - и необъяснимую жару в паху и в сердце. Всякий раз, когда он поворачивался при звуке и сильном аромате, ничего не было. Иногда просто тень, иногда просто пятно, как слюда в цементе.

Возможно, это был призрак, какими бы ни были призраки. Призрак или просто галлюцинация. Его физическое тело ощущалось вермикулитовым[26] мясом. Слишком много заменителей сахара, сигарет, алкоголя, насыщенных жиров. Столько, сколько тело может выдержать такого вандализма. Но Смиту было все равно. Зачем он сейчас? Или всегда, если на то пошло?

Или призраки были реальны. Физические остатки, предположил он. Межплоскостные протечки. Был ли на самом деле загробный мир, как взволнованный язык, облизывающий сжатые губы, отчаянно нуждающийся в проникновении? Он где-то читал, что ужас оставляет пятно, разрыв, через который обитатели пустоты могут просочиться в этот мир. Но если бы это было правдой, человечество наверняка было бы задушено этой грязью.

Так что это был за "призрак"? Дух? Ангел?

Был ли призрак реальным?

Иногда он мог действительно увидеть это, через предвестников: вожделение, аромат духов, тепло. В основном только ночью. Конечно, подумал он. Ночь. Доктор Грин сказал ему ожидать именно этого. Но, призраки?

- Будьте готовы к некоторым побочным эффектам химиотерапии, - пришли слова, похожие на обрезанную диссертацию. - Обонятельный и слуховой галлюциноз. Эксодикинезис[27], неумеренная изотопная грязь, плохая адаптация к синаптике и токсичная непереносимость. Это нормально.

Нормально, - размышлял Смит. Смерть тоже нормальная вещь. После трех процедур он мучился часами, блюя сухой желчью. У него выпали волосы.

- К черту это, - сказал он Грину в четвертый раз. - Дайте мне умереть.

Рак казался писателю подходящим способом умереть. Это казалось почти аллегорическим. Гной под чудесным слоем человеческой плоти.

Нет, призрак не был побочным эффектом. Он должен быть реальным. Он думал, что он мог видеть его, оглядываясь назад - тень в тени. Тень, лишенная плоти.

Он хотел плоть Смита? Зачем ему нужен я? Моя плоть умирает. По сути, я ходячий труп. Он мог чувствовать запах духов, даже несмотря на городские миазмы из монооксида углерода, несвежего пота и мусора.

- Ты прекрасно пахнешь, - прошептал Смит. - Кем бы ты ни был. - Он шел, усыхая от яркого солнца, но затем остановился, чтобы еще раз оглянуться назад.

- Ты настоящий? - спросил он.

««—»»

- Что реально? - Смит закурил; теперь это уже не имело значения. Но вопрос все время приходил к нему, как зудящая сыпь. Почему это должно быть так важно?

Его анализ биопсии - вот это было реально. Отдельный лист казался слишком тонким для такого печального послания. Он опустился в его руку, как что-то уже мертвое:

ОТЧЕТ О ЦИТОЛОГИИ[28]:

Имя: Смит, Л.

Возраст: 61

Клиническая Консультация: Крупноклеточная Коаксиальная Масса

Уточнение: Массы в Аспирате Правого Легкого

_ Негативный

_ Нетипичный

X Положительный

Микроскопическое описание: аспират правого легкого показывает многочисленные злокачественные крупные клетки, некоторые из которых показывают большие везикулярные неправильные ядра, согласующиеся с некератинизирующим раком, вероятно, крупноклеточный дифференцированный тип аденокарциномы.

Смит был реалистом. Нет смысла плакать над прожитой жизнью. Он чувствовал, что теперь у него есть миссия, но не был уверен, что это может быть. Он не мог перестать думать о призраке.

- Ты настоящий?

За его пишущей машинкой, за его столом, тень или пятно, казалось, кивнула.

- Кто ты?! - внезапно закричал Смит. - Чего ты хочешь от меня?

Как вы и расcчитывали, что-то зашипело. Это был даже не совсем звук, более похоже на шелест придатков насекомых. Мягкие босые шаги последовали за ним в ванную. Призрак идет со мной в туалет, подумал он. Это было почти смешно. Он улыбнулся прекрасному аромату духов, затем поморщился, мочась кровью. Конечно, сейчас болезнь расцвела. Доктор Грин предупреждал его, не так ли?

- Почечная недостаточность. А происходит, мистер Смит, то, что бушующие злокачественные клетки внедряются в нефроны и кортикальную ткань почек, сцелорицируя полости чашечки.

Очаровательно, подумал Смит. Боль была необыкновенной, как яркий свет.

Смит был писателем более сорока лет. Был, подчеркнул он, потянув вверх молнию. Он смыл унитаз и подумал о своей карьере. Был ли он хорошим писателем? Он так и думал, пока Грин не сказал ему правду. Хороший доктор, по крайней мере, был достаточно почтителен к профессии Смита, чтобы ничего не смягчать.

- Вы умираете, - сказал он. - Вы уйдете через, скажем, шесть недель.

Уйду, подумал Смит. Он все еще был в ванной. Что он имел в виду, говоря "уйдете"? Это значит, что больше не буду существовать? Вопрос продолжал надоедать ему хуже, чем рак.

- Что реально? - спросил он.

Узнай, ответило шипение. У тебя не так много времени.

Как писатель, он всю жизнь пытался создать реальность из оценок воображения. Правда любой истории может существовать только в ее простых словах, он слышал, как кто-то сказал в баре, когда ему было восемнадцать. С тех пор он был писателем, стремящимся к этому. Но теперь, когда он умирал, он знал, что потерпел полную неудачу. Вот почему к нему пришел призрак, вызванный знанием его неудачи? Вот что шипение пыталось ему сказать?

- Я вижу тебя - сказал он. На мгновение оно оказалось позади него в зеркале. Красивая, подумал он. Красивая, очень красивая женщина, амальгама, состоящая из перевернутых частиц на обоях, исчезающая. Она слабо улыбнулась и исчезла. Остался только ее приятный запах.

Телевидение продолжало изливать зверства. Или они были реальностью?

- Далее, - пообещала журналистка с деревянным лицом, - Верховный Суд штата Техас предоставляет местным журналистам право транслировать казни по телевидению.

В освещенной темноте, за пределами здания суда толпа зааплодировала. Затем - реклама; стройная брюнетка в белом купальнике:

- Если вы считаете калории, вот что вы должны знать...

Смит переключил канал.

-...где, по оценкам чиновников, одна тысяча детей ежедневно умирает от голода, в то время, как правительственные войска оставляют за собой право конфисковать продовольственные пайки из "Объединенного Красного Креста", продавая черному рынку то, что они сами не едят...

И далее:

-…признался сегодня, что сознательно испортил весь больничный трансфузионный запас[29] инфицированным СПИДом бл…

-...по обвинению в похищении более ста детей, что должностные лица ФБР назвали "подпольной схемой снафф-фильмов"...

-...медленно душили шнуром от бра, в то время как ее гражданский муж и его друзья по очереди...

Смит выключил телевизор, чувствуя смятение и отвращение. Газета предложила еще больше того же. МАМАША, ВИСЯЩАЯ НА "КРЭКЕ", ПРЕВРАТИЛА ДЕТЕЙ В ПРОСТИТУТОК - сообщал один местный заголовок. А эта колонка казалась менее шокирующей: ЧИСЛО ПОГИБШИХ ОТ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ, КАК ОЖИДАЕТСЯ, ДОСТИГНЕТ 120 000 ЧЕЛОВЕК. А здесь была другая история. Женщина из Тусона, штат Аризона, заперла троих детей на чердаке, пока ходила по магазинам с подругой. Все трое детей умерли, так как температура на чердаке превышала 65 градусов. Шальные пули в перестрелке, связанной с наркотиками, убили трех шестилетних детей перед Детройтским жилым проектом. Тело тринадцатилетней девочки было найдено охотниками в Дэвидсонвилле, штат Мэриленд; полиция сообщила, что ее массово насиловали и пытали электроинструментами. Чемодан, содержащий мертвого новорожденного ребенка в комплекте с пуповиной и плацентой, был обнаружен в мусорном контейнере позади магазина в Вашингтоне, округ Колумбия.

Смит вздрогнул, прекратив созерцать. Что может быть более реальным, чем все это? Но должно же быть что-то. Призрак бродил вокруг, он чувствовал это. Казалось, он просматривал книжную полку, полную его работ. Потом она зашипела на него и исчезла.

««—»»

Солнце показалось ему ударом лезвия по лицу, когда гостья увлекла его обратно на улицу. Он сморщивался. Когда он поднимался по каменным ступеням, ему пришло в голову, что это был первый раз, когда он вошел в церковь с тех пор, как стал писателем.

Старый священник прохромал к алтарю, его лысая голова была похожа на блестящий шар из теста. Он начал менять фронтоны на алтаре.

- Прошу прощения, сэр... ээ... отец, - отвлек его Смит.

- Да?

- Что реально?

Священник выпрямился, разодетый силуэт перед витражом. Он не сомневался и даже не останавливался перед неясностью вопроса Смита. Он сразу же ответил:

- Господь, Христос, Царствие Небесное.

- Но откуда Вы это знаете?

Вежливое лицо священника улыбнулось. Он поднял свою Библию.

Смит поблагодарил его и вышел. Он чувствовал себя брошенным, не столько Богом, сколько самим собой. Приговор не был доказательством. Вера не подтверждала реальность. Затем он взял "желтое такси" до университета, где от постоянного солнечного света все выглядело хрупким и фальшивым. Внутри прохладная темнота и кафельный блеск повели его вниз по коридору. ФИЛОСОФСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ. Смит без предупреждения зашел в первый же кабинет. Человек, который выглядел как старик, выглянул из-за загроможденного промышленного серого металлического стола.

- Могу я... Вам чем-нибудь помочь?

Смит понимал, как он, должно быть, выглядит - изможденный, истощенный бродяга.

- Простите мне мою внешность... но трудно выглядеть хорошо, когда умираешь от метастатической массы больших клеток.

У него нет времени на сложные объяснения, ни на душевность.

- У меня есть вопрос, на который может ответить только философ. Вопрос в следующем: что реально?

Профессор зажег трубку с рельефно выгравированным лицом на чаше. Его глаза выглядели крошечными под большими, пушистыми серыми бровями.

- Это довольно универсальный вопрос, не так ли? Хочешь услышать мое мнение?

В окне кампус пустовал в солнечном свете.

- Да, - сказал Смит после паузы.

Именно тогда он заметил призрака. Эфирного сопровождающeго. Он стоял снаружи и смотрел на него.

- Да, да, - сказал он. - Я был бы очень признателен за Ваше мнение.

- Ах, что такое реальность? - Дым от трубки размазал состарившееся лицо профессора. - Думаю, прежде всего, первоначальные принципы концессионного нигилизма. Истина есть реальность, и нет объективной основы для истины. Возьмем, к примеру, математику, которая существует только потому, что пространство и время являются формами интуиции; все материальные качества являются только внешними проявлениями, возникающими из "monadistic nexi". Видишь? То, что реально, может быть найдено только в нематериальном разуме; следовательно, это - солипсистское учение. Другими словами, человеческое "Я" - это единственное, что может быть известно и, следовательно, проверено. Довольно противоречиво, так как жизнь - это явно материальное, или физико-химическое, взаимодействие. Бытие и реальность находятся не в объектах знания, а в чем-то доступном только свободному и полному "Я". Судьба человека - это борьба за власть, или, в вашем случае, за ответы. Я имею в виду, что реальность никогда не проявится в нашем ограниченном разуме, но в генетическом эмпиризме за пределами целого - вполне. Говоря более ясно, и я думаю, что сейчас это должно быть очевидно, реальность - это последовательность суждений в соответствии с другими суждениями, которые в конечном счете вписываются в единую абсолютную систему.

Смит пытался не закатить глаза. Он поблагодарил профессора за потраченное время и ушел, думая: Что за кусок дерьма.

««—»»

Так что, это была не истина, и это был не дух. Смит закурил сигарету, задумчиво наблюдая за дымом. Любовь? предположил он. Была ли любовь настоящей? Сделала ли любовь что-то реальным? Он ничего не знал. Он был слишком занят, чтобы когда-нибудь узнать.

Это были просто субъективности, пытающиеся быть конкретными, что было невозможно. Тогда красота? Он откинулся назад. Хммм. Сделала ли красота - истинная субъективность - что-то реальным? Внезапно Смит почувствовал оживление от азарта. Его почки продолжали пульсировать, а легкое ощущалось кровоточащим сгустком. Но догадка придала ему сил.

Kрасота.

Разве красота не была тем, к чему все писатели должны были стремиться?

Он услышал вздох, или нет - шипение. Означало ли это облегчение или разочарование?

- Это красота, не правда ли? - громко спросил Смит у тени, которая теперь стояла у шкафа.

Она осматривала его одежду? Ее очертания заострились, когда в комнату потекли сумерки. Что там было сказано, несколько дней назад, на улице? Почитай меня. Смит сразу понял, что должен умилостивить призрака афоризмом, пониманием.

- Я покажу тебе, - сказал он.

Он открыл "Желтые страницы", на букву "Э".

ЭСКОРТ, БЕЗ ОГРАНИЧЕНИЙ, КРАСИВЫЕ ДЕВУШКИ, КОНФИДЕНЦИАЛЬНО, 24 ЧАСА, VISA, MASTERCARD.

Вздох повторился в его голове, и дивный запах обвил его, когда Смит потянулся к телефону, чтобы позвонить "красоте".

««—»»

- Ты веришь в призраков?

Улыбка девушки вздрогнула.

- Ээ, ну…

- Ничего страшного, - сказал Смит. - Полагаю, это была аллегория. Раньше я был писателем-романистом.

Он сидел за своим столом, за своей пишущей машинкой, которая была выключена. Он никогда не включит ее снова, и это опустошало и удручало его. Ему нечего было писать. Но это казалось подходящим местом для наблюдения: кругом его ограниченности. Я написал больше сотни книг, захотел он похвастаться. Ну и что? Зачем это говорить? Его книги не были настоящими.

- Что, хм... что бы ты хотел, чтобы я сделала? - спросила девушка.

Смит прищурился.

- Я хочу увидеть тебя. Я понимаю, как запутанно это звучит, но я нахожусь в поисках, и я боюсь, что я стал предметом значительного ограничения по времени. Однако совсем недавно я осознал возможность того, что реальность приходит только через признание или почитание человеческой красоты. Не объективное признание, а временное. Я ищу что-то, возможно, изнанку чего-то, что делает что-то реальным в наших умах и, что более важно, в наших сердцах. Для примера это как использовать предложения в художественной литературе. Объективно, предложение - это не что иное, как конфигурации чернил на листе бумаги. Но механизм слов и функционирование этого механизма в сочетании с тем, как мы определяем последовательность слов, влияют на транспонирование образов. Это делает предложение реальным в этом процессе. Процессе - ты понимаешь? - Смит сомневался, что она понимала. - Слова вдруг становятся реальными, каким-то другим, невыразимым образом.

Должно быть, он звучит хуже профессора. Ты просто кусок физического мяса, проще говоря. Но мне нужно видеть, что есть "ты" за пределами этого, не просто как тело, а как изображение, преобразованное через тело. Может ли это оскорбить ее? Поняла бы она?

По крайней мере, призрак, казалось, понял. Смит заметил, как часто он мелькает с тех пор, как приехала девушка по вызову. Он был уверен, что чем сильнее он стремился победить, ответив на вопрос - что реально? - тем реальнее становился призрак.

- Я чувствую запах духов, - заметила девушка.

- Да, - сказал Смит, но не стал уточнять. - Другими словами, мне просто нужно увидеть тебя. Bас обеих.

- Ах, - сказала девушка, растягивая слова. - Я поняла. Теперь я понимаю, что ты имеешь в виду. - Она улыбнулась порочной улыбкой и сняла короткое платице, цвета фуксии. - Ты просто хочешь посмотреть. Все нормально. Любой каприз за ваши деньги.

"Капризом" в случае Смита, была плата за эскорт в размере $150 с его карточки, плюс "чаевые". Он дал ей еще несколько сотен наличными; все, что оставалось в квартире. Зачем ему нужны деньги? Он никогда в жизни в этом не нуждался. Какая ему теперь от этого польза?

- Покажи мне свою красоту, - сказал Смит.

Затем снялись подвязки, чулки и кружевной лифчик с оборками, все такой же яркой, насыщенной фуксии. На ней не было трусиков. Перед Смитом теперь стояла ее грубая физическая реальность. Но... Недостаточно, подумал он, щурясь, проходя мимо своего стола. Ему нужно было увидеть ее красоту, и сначала она действительно показалась ему красивой…

Смит наклонил настольную лампу.

- Подойди ближе. Пожалуйста. Ближе к столу.

Она двинулась вперед, как шикарная модель на подиуме, принимая соблазнительные позы, поворачиваясь перед светом. Плоть вспыхивала в холодном блеске. Взгляд, еще один взгляд - и красота рухнула.

Шелковистые белокурые волосы и челка дисгармонировали с вощеным черным лобком. Ринопластика носа на элегантном лице казалась слишком совершенной. Глаза Смита ощупывали гибкое телосложение и наконец нашли кое-что. Тончайшая игла от липосакции оставила отметины вдоль ее бедер и талии, и когда она подняла руки, прямостоячие шары ее грудей легко отобразили шрамы от имплантатов, толщиной в волос.

Она моргнула, ее улыбка застыла. Даже кристально-голубые глаза были ложью, дизайнерскими контактными линзами.

- Спасибо, - сказал Смит. - Теперь ты можешь идти.

Она пожала своими обнаженными, красивыми плечами.

- Любой каприз за ваши деньги.

Затем она быстро оделась и ушла.

Призрак рассмеялся.

««—»»

В ту ночь, когда он должен был умереть, Смит проснулся, словно поднявшись из известковой ямы. Тьма клубилась вокруг него. Он чувствовал, будто его глаза были сорваны рыболовными крючками.

Тебе нужно больше веры, прошепталo шипение.

- Да, - пробормотал Смит.

Он подошел к столу, сморщенный, как высохший труп в лунном свете. Вера? задумался он. Смит не верил в Бога. Возможно, ему следовало верить. Тем не менее, он сомневался, что призрак имел в виду религиозную веру.

Веры в меня. Веры в то, что реально.

Он снова потерпел неудачу, он все неправильно истолковал. Теперь он никогда не узнает реальности, только реальность смерти, бальзамирования и захоронения, возвращения к слизи в коробке. Но от чего на самом деле умирает писатель? Рак или неспособность распознать, что реально? Увиливание убивало его, а не болезнь.

Пустыни, подумал он. Пустоши. Вся ложь истории.

Сейчас важны только две реальности. Его умирающая плоть и призрак.

Теперь он видел это яснее, чем когда-либо, то, что имело смысл. Он стоял лицом к окну, обнаженный в своем забвении, в своей острой форме вывернутых темных и светлых пятен.

- Ты - настоящая, не так ли? - сказал Смит, больше утверждая, чем спрашивая.

Только ты можешь сделать меня настоящей, ответило шипение.

Смит почувствовал, что плывет по течению от запаха ее-или-его-духов. Но как он мог сделать это реальным? Значит ли это, что теперь он сам был только наполовину реальным? Означает ли это, что в Смите есть что-то, что может раскрыть полную реальность призрака?

Поглощение? Смит закурил последнюю сигарету. Нет, почувствовал он. Перемещение. Возможно, он был прав с самого начала, когда разговаривал с блондинкой по вызову. Прав, но не в правильной плоскости. Именно его ремесло вызвало призрака - он был писателем, Творцом или, точнее, Воссоздателем. Писатели воссоздавали свои собственные представления об образах реальности и смешивали их с абстракцией, переместив образы и делая и концепцию, и абстракцию, в некотором смысле...

…pеальностью, подумал он.

Он был прав лишь отчасти. Красота отражала только смысл; она была чем-то сотворенным, а не перенесенным. Смит уставился на движущуюся фигуру и ее эбеновый блеск. Казалось, она смотрит на него через плечо, покрытое тенью…

- Слишком поздно, правда?

Конечно. Его жизнь закончилась. Его лицо словно засосало внутрь. Старое сердце заколотилось в впалой клетке его груди. Но, по крайней мере, он умрет, размышляя об этом; по крайней мере, он умрет, пытаясь.

Призраки. Не диккенсовские призраки, размахивающие цепями и стонущие среди кладбищ. Не прозрачные привидения, укутанные в простыни. Призраки были сущностями последствий человеческих поступков, неудач и несбывшегося. Призраки были осколками реального мира. И что тогда будет с миром? Реальность, а не каменная сфера, область... перемещения - изменяемая область, которая съёживается с каждым новым поколением и каждой новой эпохой.

Призрак обернулся. Ее черная бездна глаза расширились.

- Ну вот, теперь я тебя понимаю, а? - Смит почувствовал гордость. - Старая, умирающая в грязи, палка не так глупа, как ты думала.

Сделай меня реальной, послышалось приглушенное эхо.

- Не знаю, как, - раздраженно ответил Смит.

Ты знаешь.

Он плакал? Возможно, Смит тайно плакал всю свою жизнь. За его спиной, на стене висела гравюра де Кунинга[30], "Этюд женщины № 1", которую он считал величайшей картиной 20 века. Картина напомнила ему девушку из его смутного прошлого, но он никогда не говорил ей о своих настоящих чувствах. Таким образом, он чувствовал себя чересчур правильным, чтобы упускать из виду образ этой самой монументальной неудачи. Смит тяжело задышал, вспомнив об этой полной потере. По крайней мере, боль напомнила ему, что он еще жив.

Затем он включил радио. Казалось, приятно умереть под Вивальди, или легкий ноктюрн от "Field"[31]. Кроме того, Смит хотел слышать красивую музыку, когда он столкнулся с призраком. Теперь он кое-что знал: призрак - этот человек-тень - был его исповедником.

Он встал, щелкнув суставами, пересек комнату, атрофированный, сморщенный и уже бледный, как смерть. Он чувствовал, как просачивается рак, и это было удивительно нейтральное ощущение. Перемещение, подумал он. Каждое новое поколение, каждый новый век. Да, мир был царством эмоций, из которых, несомненно, родилась эта странная вещь в его комнате. Из темноты радио завизжало еще одну нечестивую новость дня: Бомба взорвалась на авиалайнере, разбросав сотни тел по окраинам Лос-Анджелеса… Mужчина из Флориды, изнасиловавший 15-летнюю девочку и отрубивший ей руки в локтях, был условно освобожден через восемь лет за хорошее поведение… Группа ученых собралась в Вашингтоне, чтобы обсуждать преимущества использования мозговой ткани абортированных плодов для генетических исследований… Террористы бросили семь ранцевых зарядов в израильское родильное отделение…

Взгляни.

Призрак указал на окно. Смит выглянул из окна. Сначала то, что он увидел, казалось прекрасным: теплая бесконечная ночь, усеянная звездами; высокая, блистательная луна и четкие, идеально симметричные человеческие памятники. Пейзаж зданий был похож на замысловатую резьбу на плоскогорье безупречного черного цвета с крошечными огоньками.

- Красиво, - пробормотал Смит.

Но затем его реальность предстала в ином свете. Мигают красные и синие огни ужаса. Сирены. Стрельба. Отдаленные крики. Прохладный ветерок разносил хаотичный смрад.

Смит моргнул.

Почитай меня. Сделай меня реальной.

Призрак переместился. Теперь он понял.

Пришло время, не так ли? Время для новой реальности. С твоей реальностью покончено, не так ли?

Призрак имел в виду не его жизнь - конечно, нет. Он имел в виду этот век.

Ночь почти иссякла. Призрак двигался, как черный песок, пока не стал совершенной, прекрасной плотью. Темные длинные прямые волосы и темные глаза. Темная отблескивающая нагота. Нереально отполированная кожа, гладкая на ощупь, как только что сотканный шелк. И это была вовсе не женщина, а девочка, маленькая девочка. И это не был призрак…

Богиня, - понял Смит.

Голос богини закружился, как вода в канализации или мусор, выброшенный в сточные канавы.

Новый Темный Век нуждается в летописце.

Смит почувствовал огонь внутри. Он наблюдал, как протягивается его рука, но это не была рука с прожилками и печеночными пятнами, которую он знал. Это была новая рука, выкованная в истине, в признании. Смит заплакал, не обращая внимания на новую горячую кровь, свежую кожу, сильные мышцы и твердое сердце. Он обнял богиню.

Он начал скользить вниз, словно по смазанному жиром шесту, отшелушивая ее идеальную кожу и показывая ее истинный возраст. Ее ужас пел ему, и она обняла его в ответ; её обнаженная фигура сияла ненавистью, болезнью, безумием. В отчаянии и в гное.

В жестокости и горе.

В Истине.

Смит преклонил колени в поклонении, и поцеловал маленькие ножки, которые теперь были запекшимися от крови, потрохов и экскрементов вечности.

перевод: Zanahorras

Когда санитары привезли парня, было похоже, что он сидел в ванной, полной крови.

- Чёрт побери! - закричал Паркер, думая о том, что через пять минут он должен был освободиться. Мой рабочий день, почти закончился!

Доктор Паркер был совершенно лыс; в его обязанности также входило отвечать за отделение неотложной помощи «Бухта-4» в течение последних двенадцати часов или, по крайней мере, одиннадцати часов и пятидесяти пяти минут. Он работал с полудня до полудня следующего дня, восемь дней подряд, и через пять минут у него должен был начаться выходной. Конечно, было бы неплохо просто пойти домой и немного поспать, но это кровотечение выглядело, по крайней мере, как двух или трехчасовая швейная работа.

- Не забудь свою клятву Гиппократа, - с язвительной усмешкой заметил Молер, его стажёр. У Молера была короткая борода и чересчур умная задница. - Похоже, ты задержишься, папочка, и будешь скучать по "Лено"[32].

- Просто положи это мясо на стол, - приказал Паркер. Он ухмыльнулся, когда Молер и санитар подняли неподвижного пациента на операционный стол. - Какие у него показатели, Бен Кейси[33]? - обратился он к фельдшеру скорой помощи.

Санитар показал ему средний палец.

- Похоже, одно "сквозное" с повреждениями внутри правого бедра. Мы наложили жгут и привезли его.

- Разве медики больше не ходят в медшколу? - спросил Паркер. - Почему вы не перевязали его в машине скорой помощи?

- Потому, что мы подобрали его на Джексон-стрит, в двух минутах езды отсюда, доктор-придурок, - ответил медик.

Гребаные мясники, - подумал Паркер. - Никогда не уважают настоящих врачей.

- Слишком много крови, - заметил Молер. - Пуля могла попасть в бедренную артерию.

- Да уж, - сказал Паркер. - По крайней мере, эти две ходячие марионетки знают, как накладывать жгут.

- У чувака группа крови "А+", о, повелитель кукол, - добавил санитар. - Веселитесь, парни. А я сваливаю отсюда.

- Спасибо, что остался помочь, - съязвил Паркер.

- Эй, это дерьмо - твоя работа, а моя работа - обеспечивать тебя этим дерьмом. Это ты получаешь сто пятьдесят кусков в год. Так что веселись.

Санитар ушёл.

Ешь дерьмо и умри, - подумал Паркер.

- Нам нужно три пинты "А+" в С4, немедленно, - сказал Молер и повесил трубку. Затем он наклонился над жертвой, и прищурившись посмотрел на залитый кровью пах. -Выглядит маленьким, как будто кто-то стрелял в него из .25 или .32-го. Целился в его член, но промахнулся на дюйм.

Пулевое отверстие в диаметре чуть больше сигареты. Паркер натянул стерильные перчатки «Tru-Touch».

- Они подобрали его на Джексон, в такой час? Он, вероятно, любитель подцепить проститутку, стал грубить, и она его подстрелила. - Паркер всё время получал таких. - Не могу сказать, что виню её.

- Скорей всего, ты прав…

Дверь палаты распахнулась, это снова был санитар.

- Ах да, я забыл тебе сказать. Мы проверили бумажник парня, когда забирали его - он капитан Oтдела Убийств городской полиции.

- Шевелись! - завопил Паркер. - Блядь!!!

- Чёрт! - Молер покачал головой. - Брось, парень умирает.

- Я не хочу, чтобы чёртов коп умер у меня на столе! Бери отсос и ножницы! Мы оперируем его прямо сейчас!

Звякнули блестящие инструменты; Молер подхватил поднос и поднял пару немецких ножниц марки «Sistrunk».

Паркер надел монокуляр, что-то вроде пластиковой гарнитуры с единственной линзой, надеваемой на глаз; он понадобиться, чтобы увидеть повреждённые артериальные стенки. Совершенно лысый, вместе с монокуляром, Паркер выглядел как безумный нацистский ученый.

После того, как рана была обнажена, он разрезал ногу вдоль бедренной артерии и с помощью почти микроскопической иглы и нити выполнил предоперационную лигатуру[34], чтобы замедлить артериальное кровотечение.

- Давай! - крикнул он - Сними с него штаны!

- Понял, - cказал Молер.

Ножницы разрезала брюки вместе с кожаным поясом как папиросную бумагу. Паркер на мгновение обернулся и схватил скальпель “Arista”. Его отсвет из нержавеющей стали подмигнул ему в накладных расходниках. Но не успел он повернуться к пациенту, как услышал мрачное бормотание Молера.

- О, чёрт!

- Что? - рявкнул Паркер. - Только не говори мне, что он "двухсотый"![35]

- Нет, но… тебе лучше взглянуть на это. Думаю, это - тот парень, о котором писали в газетах…

Доктор Паркер обернулся. Он закрыл глаз, над которым покоился монокуляр, и посмотрел вниз свободным глазом. Молер действительно умело обрезал ножницами брюки пациента, а заодно и трусы. И когда Паркер увидел то, что там лежало, он сразу понял, что имел в виду его интерн.

“Пациент” держал в трусах отрубленную человеческую кисть.

««—»»

Думаю, я понял, что Джеймсон был тем самым, в тот момент, когда полицейский психиатр объяснил психологический профиль преступника. Но, когда Джеймсон привёл меня в свою квартиру в Беллтауне и показал мне эти фотографии, на них было что-то написано. Он представил меня своей жене, затем показал мне ряд фотографий в рамках над камином. На одной он был изображён ребёнком, отец обнимал его за плечи.

Но матери на них не было.

Отсутствие содействия в воспитательном прикосновении…

Меня зовут Мэтт Хoуг, я - криминальный репортёр, работающий в «Сиэтл Таймс». Другие газеты называют убийцу «Рукоблудом», и думаю, именно поэтому капитан Джей Джеймсон обратился ко мне. Пару недель назад он пришёл прямо ко мне в офис и сказал:

- Мне нужна твоя помощь.

Это был коп, один из шишек - капитан, назначенный заместителем шефа. Копы обычно ненавидят прессу, но вот этот высокий, внушительных объёмов парень, сверкающий своим жетоном перед моим лицом, просил меня о помощи.

- Это дерьмо с “Рукоблудом” - моё дело, - сказал он.

- И моё тоже, - возразил я.

- Вот почему я здесь.

Он, сел, вытащил сигарету, спросил не возражаю ли я, если он закурит, и закурил прежде, чем я успел ответить. Теперь оглядываясь назад, я понимаю, что уже тогда должен был догадаться. Этот парень был похож на извращенца. У него были морщины на лице, как у Джеймса Стрита из "Speed Freak".[36] Один глаз казался чуть выше другого. И у него были эти странные грязные, светлые волосы с проседью и загар на загрубевшем, обветренном лице, как у старого моряка. Он не был похож на копа. Он был похож на убийцу.

- Я знаю, что это твоё дело, - сказал он. - Tы думаешь, я пришёл по приколу?

- Простите, капитан? - cказал я.

- Все газеты в этом чертовом штате печатают всю эту бульварную чушь об этом деле. Они выставляют меня самым некомпетентным копом в истории департамента. A это прозвище "Рукоблуд", которoe они толкают? Это звучит нелепо, и поэтому я выгляжу так же нелепо. - Джеймсон встал, закрыл дверь моего кабинета и вернулся на свое место. Струйки сигаретного дыма, казалось, следовали за ним, как призраки. - Да что твориться с этой чертовой прессой? - сказал он, а потом этот сукин сын стряхнул пепел на мой ковер. - Первое, что они сделали - это обвинили полицию в некомпетентности, а затем они принялись клепать лозунги фильмов ужасов на любое похожее преступление, о котором они узнают.

- Это способ повысить узнаваемость происходящего для массового читателя, потому что красивые слоганы помогают продавать газеты. Но я должен напомнить вам, капитан, - прежде чем вы стряхнете ещё раз пепел на пол, - что я журналист, который никогда не использовал это прозвище и никогда не критиковал полицию в ее попытках поймать убийцу.

- Да. Вот почему ты мне нравишься.

Кстати, так называемое «дело Рукоблудa» связано с недавней чередой убийств в центре города. Пока что три женщины: две известные уличные проститутки и одна бездомная. Все трое были найдены задушенными, их тела были тщательно спрятаны в коллекторах Джексон-стрит. И все трое были найдены с отрезанными кистями рук. Они были oтрублены топором или мачете.

- И не беспокойся про свой ковёр, - продолжил он. - Что? Ваша большая газета не может позволить себе уборщицу?

- Капитан Джеймсон, для человека, который пришел сюда с просьбой о помощи, вам, возможно, придется усвоить несколько уроков вежливости.

- О, к ебеням это дерьмо. Не будь ты чертовым нытиком. Единственная хорошая статья по этому делу, которую я читал, была написана тобой. Поэтому я хочу заключить сделку.

- Что ещё за сделка?

- Было убито гораздо больше трех девушек. Всё равно эта информация рано или поздно просочится. Так что я хочу, чтобы ты опубликовал её первым. Поэтому я расскажу тебе все о деле, и о том, чего не слышала пресса. Ну так как, ты готов?

- Да, сэр, думаю, что да, - понял я. - Но в чем подвох?

- Ни в чём я доверяю тебе. Плюс ты пишешь для самой респектабельной газеты в городе. Все, о чем я тебя прошу, так это немного расслабиться. Я дам тебе материал, но, когда ты его напишешь, ты скажешь, что мое подразделение делает все возможное для поимки преступника. И когда мы поймаем этого пидораса... ты добавишь парочку хороших слов обо мне. Договорились?

- Не пойдет, - сказал я. - Bы подкупаете меня. У вас хватило наглости прийти сюда и сказать мне такое? Ради Бога, я же репортер!

- Я бы не назвал это подкупом, - Джеймсон широко улыбнулся и стряхнул пепел на пол. - Тот дешифратор, который у тебя есть? Звучит мелочно, но знаешь ли ты, что теперь это преступление первой степени FCC[37]?Федеральное преступление. Для начала - год тюрьмы и штраф в пять тысяч. A ещё давай поговорим о твоих доходах. Ты газетный журналист с внештатными подработками на стороне? Ты же не платишь подоходный налог, верно? И cколько статей ты написал под псевдонимом? Мистер “Мансплат”, или "Незнакомец", или "Ракета"?

Сукин ты сын, - подумал я.

- Ну так что? Мы наконец можем поговорить? - cпросил Джеймсон.

««—»»

Сиэтл никогда не был городом, известным высоким уровнем преступности. Тридцать шесть убийств в прошлом году во всех районах города. Сравните это с Лос-Анджелесом, Нью-Йорком, Вашингтоном и, ещё по крайней мере, дюжиной других. Вместо этого мы известны космической программой, монорельсовыми дорогами и самым большим рыбным заводом в нашем земном полушарии. Счастливые времена и счастливые люди. Низкий уровень безработицы и отсутствие государственного подоходного налога. Плюс максимальное число грантов NEA[38] и колледжей на душу населения, чем в любом другом крупном мегаполисе страны.

Хорошее место для жизни.

Но была и обратная сторона, на которую никто не обращал внимание. Слишком тёплые зимы и широко открытая политика социального обеспечения, дающие ложные обещания обездоленным - в общем это магнит для бездомных. Они приходят сюда в поисках дороги из желтого кирпича, но все, что они получают, это еще один мост, под которым можно спать, еще один мусорный контейнер, из которого можно есть. Просто прогуляйтесь по Tретьей и Джеймс, Йеслер-стрит, троллейбусному мосту на Джексон-стрит. Вы увидите, как они снуют туда-сюда в своем путешествии в никуда. Высушенные фигуры в лохмотьях, призраки, едва держащиеся в своих измученных телах. Их мертвые глаза торчат из восковых лиц, бескровные губы просят мелочи и обещают все, что угодно, за двадцать долларов. Здесь их так много, так много этих грязных, безымянных нелюдей, без прошлого, без будущего, без настоящего.

Идеальное место для психопата-убийцы.

- Пока жертв всего шестнадцать, - признался Джеймсон. - Но это еще не самая худшая часть…

- Одному Богу известно, скольких вы ещё не нашли, - сказал я.

- Ты уловил.

Джеймсон привел меня в свой офис в штаб-квартире городского округа. На стене висела большая доска с шестнадцатью листами бумаги. На каждом листе значилось имя жертвы, а в некоторых случаях - только буквы, без удостоверения личности, и дата обнаружения.

- Как вам удалось так долго держать это в тайне? - cпросил я.

- В основном везение, - проворчал Джеймсон. - До недавнего времени мы находили одну здесь, другую там. Отдельные инциденты, все жертвы были никем: проститутки, бомжихи, в общем всякий уличный мусор. И у нас есть свои способы держать новости подальше от прессы.

- Значит, вы все это время знали, - сказал я, а не спросил.

- Да, уже больше трех лет, - oн стоял у окна и смотрел на улицу. - Каждый полицейский участок в округе по-прежнему посмешище после истории с тем ебланом из Грин-Ривер[39]. Что мы могли сделать? Сообщить об ещё одном?

- Но, ведь это неправильно.

Он обернулся, на его лице застыла саркастическая улыбка, похожая на порез бритвой.

- Да что ты вoобще понимаешь, грёбанный писака. Моя работа - защищать жителей этого города. Ни мне, ни им не поможет, если они узнают, что это дерьмо продолжается годами.

- А как же жертвы?

- Ну и что? Лично мне плевать на кучку шлюх и бездомных наркоманок. Я не работаю на них - я работаю для настоящих людей. Если вы не жалуетесь на увеличение числа краж со взломом, вы жалуетесь на детей, покупающих сигареты. Это же тоже наша вина, да? Полиция делает недостаточно.

Я чуть не рассмеялся над его дерзостью.

Джеймсон поморщился.

- Я просто обобщаю, так что не будь идиотом. Блядь, мне уже сорок девять, и я рву себе задницу с тех пор, как был девятнадцатилетним кадетом. Я почти дослужился до должности заместителя шефа, и что теперь? Пара мертвых бомжей попадает в газеты, и мое повышение вылетит в трубу?

- Значит, все дело в этом, - сказал я. - Bы просто боитесь, что это дело может помешать Bашему повышению по службе.

- Я не заслуживаю такого дерьма, вот и все.

Возможно, так оно и было, в каком-то смысле. Потом я выяснил, что Джеймсон имеет самый высокий показатель раскрываемости среди всех следователей Убойных Oтделов в штате. У него было множество поощрений, грамот и имелась даже медаль “За отвагу”. Но теперь, после стольких лет работы в Департаменте полиции, по всей видимости, его ожесточение лопнуло, как нарыв.

- Bы скрывали это три года, - заметил я. - Как газеты узнали об этих трех жертвах?

Он с отвращением выдохнул дым.

- Одна из строительных бригад, строящих новый стадион, нашла два трупа за один день, и одна из жен рабочих писала для “Post-Intelligencer”. Так что нас поимели. Затем, пару дней спустя, какой-то яйцеголовый из Ботанического Oтдела вашингтонского Университета нашёл третье тело, засунутое в канализационный люк. Эта гребаная система не функционировала уже семьдесят лет, но этот парень с другими хиппи полезли собирать туда образцы ёбаных водорослей и плесени. Вот тогда мы действительно погорели. Три тела с одинаковым увечьями, меньше чем за неделю? Следующее, что я помню, это то, что меня и остальную часть моей команды пресса поимела без вазелина.

- Ваше сострадание к жертвам душераздирающе, капитан, - сказал я.

- Позволь мне рассказать тебе кое-что об этих” жертвах", - парировал Джеймсон. - Они бомжи. Они уличные наркоманы. Они воруют, они грабят людей, они распространяют СПИД и другие болезни. Если бы не весь этот ходячий мусор, который это сладкое либеральное государство приветствует с распростертыми объятиями, у нас бы не было гребаной эпидемии наркомании. Дерьмо, правительство платит этим ебанатам за счёт наших налогов! Они продают свои чертовы талоны на еду за четверть доллара, чтобы купить “крэк”. Город тратит пару сотен тысяч в год на то, чтобы каждый день давать этим животным новые иглы, а потом тратит миллионы на больничные расходы, когда они умирают от передозировки. Рано или поздно общество устанет от этого мусора... но, к сожалению, вероятно, не в моей гребаной жизни.

- Это вполне социальный тезис, капитан. Должен ли я начать свою следующую статью с этой цитаты?

- Конечно, - сказал он. - Но тебе придется сделать транскрибцию.

- Транскрибцию? - cпросил я.

- В тюрьме тебе не дадут ни компьютера, ни пишущей машинки. Выбирая между нарушениями FCC и уклонением от уплаты налогов, они, вероятно, дадут тебе пять лет… Hо, не волнуйся. Я уверен, что они освободят тебя по УДО, скажем, через полтора года.

Ладно, может быть, я сглажу несколько острых углов по налогам, и я почти никогда не использую этот дешифратор... но я не знал, шутит он об этом или нет. А Джеймсон был не из тех, кто шутит.

- Теперь, когда мы все уладили - пошли. Мне нужно выпить.

««—»»

Джеймсон, кстати, не шутил насчет того, что ему нужно выпить. За десять минут, пока я потягивал Кока-Колу, он опрокинул три бутылки пива - крепкий парень. Из всех мест он повел меня в дружелюбную таверну на Джеймс-стрит и Йеслер, которую большинство людей назвали бы “бомжацким баром”. Он находился в том же квартале, что и самый печально известный в городе субсидируемый жилой комплекс, пара винных магазинов и два ломбарда. Прямо через дорогу находилось здание Oкружного суда.

- Bы знаете, как выбирать шикарные места, - сказал я.

- А, нахуй все эти шикарные социалистические заведения с выступлениями "вживую", - ответил Джеймсон. - Я хочу пить, я не хочу слушать, как какая-то лысая лесбиянка читает стихи. Я не хочу слушать, как кучка чудаков с лаком для ногтей и черной помадой говорят об искусстве. Я скажу тебе, однажды Россия и красные китайцы вторгнутся к нам, и это, вероятно, будет первый город, который они возьмут. Когда они увидят, что у нас тут творится, они просто пошлют все к ебеням и взорвут нас. Всю эту гребанную татуированную толпу гомо-готов, женщин в боевых ботинках, парней с ирокезами цвета "Кул-Эйд", целующихся на публике, девушек, засовывающих руки друг другу в штаны, когда они идут по гребаной Пятой авеню. И все, блядь, носят черное, конечно, потому что это шикарно, это изысканно. Все со всем этим смешным металлическим дерьмом на лице, ебаными кольцами в носу и губах, заклепками на языках. Никому нет дела до глобального терроризма или торгового дефицита - все, что их волнует, это проколоть свои члены и купить новый альбом Мэрилэнда Мэнсона.

- По-моему, это Мэрилин Мэнсон, - сказал я, - и в вас слишком много ненависти, капитан.

- Я бы не назвал это ненавистью.

- О? Вы же называете бездомных, наркоманов и обездоленных, я процитирую: "ходячим мусором", и вы только что ругали альтернативный образ жизни с большей злобой, чем бюллетень “Правого Oполчения”[40]. Если это не ненависть, то что тогда?

- Сосредоточенная враждебность.

- Аaa. Спасибо за разъяснение, - сказала я, пораженный этим парнем.

- Мир многого не требует, понимаешь? Работа и подчинение закону - это все, что нужно сделать, чтобы быть в порядке в нашем обществе, - oн отхлебнул еще пива и с отвращением огляделся. - Пидоры, лесбиянки и коммуняки? Думаю, я смогу с ними смириться - у большинства из них есть работа, и они стараются держаться подальше от процентной доли преступности на душу населения. Мне просто надоело их постоянно видеть, понимаешь? Ёбанные коммуняки.

- Разве этот термин не вымер в семидесятых? - размышлял я. - Как тогда, когда "Все члены семьи"[41] ушли из эфира?

Джеймсон меня не слышал. Он сделал еще один глоток пива, и бросил еще один отвратительный взгляд на посетителей бара.

- Сброд! Вонючие, алкаши? Как же oни меня достали. Ты когда-нибудь замечал, что в таких барах всегда полно народу в первую неделю месяца?

Я покосился на него.

- Не понимаю, о чем вы говорите.

- Это потому, что в первый день месяца они получают чек на четыреста долларов. Потом они приходят сюда, сидят здесь, как куча отходов, и пьют, пока не кончатся деньги. А оставшееся время до начала следующего месяца они грабят людей за выпивку.

Мне пришлось возразить.

- Да ладно, капитан. Я читал криминальные сводки. Случаев нападения бездомных граждан практически не существует. Они пьют, потому что им больше ничего не остаётся. И ещё они пьют, потому что генетически зависимы от алкоголя. Они ничего не могут поделать.

- Отвали, - сказал он. - Я не удивлен, услышать что-то подобное, от журналиста-либералa. Иисусик нашелся. Сегодня - все больны. Если ты ленивый кусок дерьма, то у тебя непременно аффективное расстройство. Если ты жирный долбоёб – это наследственный дисбаланс желез. Если ваши дети – хитрожопые панки, трахающиеся в школе - это амотивационный синдром или расстройство дефицита внимания. Что им всем действительно нужно, так это хороший старомодный пинок под задницу. Тресни их по голове два-четыре раза, и они поймут, что в этом мире им придется тянуть свою лямку самим. A эти ёбаные бомжи и нарики? О, бу-бу-бу, беднeнькие. Это не их вина, что они наркоманы и пьяницы - это их болезнь. Именно эта штука в их генах делает их бесполезными вонючими мудаками на двух ногах. Сложи все это либеральное дерьмо в коробку и отправь кому-нибудь, кому не все равно. Держу пари, ты даешь деньги ACLU[42] и ACORN[43]. Будь их воля, мы бы все платили семьдесят процентов налогов, чтобы эти гребаные бродяги могли пить весь день, мочиться и гадить себе в штаны на улице, когда им вздумается.

Меня тошнило от этого лицемерия. Если кто-то в этом баре и был алкоголиком, так это Джеймсон.

- Знаете что, капитан? - cказал я. - Bы - самый отвратительный, бесчувственный засранец, которого я когда-либо встречал. Bы - невежественный фанатик и фашист полицейского государства. Вы, наверное, называете афроамериканцев “ниггерами”.

- Нет, что ты, мы называем их “жирные губы” и “ленивые обезьяны”. Ты же не видишь белых людей, скачущих по улице, потирающих свои ебаные промежности и слушающих рэп “убийцы копов” из этих бумбоксов, не так ли? А как там поёться:

“Я закинлся метом...

Я Тайром...

Мочкaнём кооопа в натуууре...

Мочкaнём кооопа в натуууре...”

- Я ухожу, - сказал я. - Это невероятно. Какого черта я вообще сижу здесь с вами? Какое это имеет отношение к вашему психопату-убийце?

- Прямое, - сказал он и заказал четвертое пиво. - Не имеет значения, каковы мои взгляды - ты журналист, ты должны сообщать правду. Даже если ты ненавидишь меня... ты должен сообщить правду, верно?

- Да, конечно.

- Ну, ни одна из газет этого не делает. Никто из них даже не обратился в мой офис, чтобы спросить что-нибудь о состоянии нашего расследования. Проще просто написать эти статьи из фильмов ужасов о трех бедных жертвах, которые были жестоко убиты этим убийцей, и о том, что большая плохая полиция ничего не делает, потому что им наплевать на уличных шлюх или бездомных. Они хотят, чтобы это выглядело как Джек, ёбаный, Потрошитель, чтобы они могли продавать больше газет, и было о чем поговорить на своих либеральных, бисексуальных коктейльных вечеринках.

Я допил "Кока-Колу", взял куртку с соседнего стула.

- Я ухожу, капитан. Нет смысла оставаться и слушать эту чушь. Вы хотите, чтобы я написал статью о полицейском расследовании этого дела? Это смешно. Bы мне ничего не показали. На самом деле, единственное, что вы мне показали, это то, что капитан Oтдела Убийств - пьяница и фанатик. И можете доложить обо мне в "налоговую" и FCC. Я рискну.

- Видишь? Ты такой же, как и все остальные - ты фальшивка.

- Почему вы так говорите?

- Потому, что ты даже не задал мне самого важного вопроса. Почему? Потому, что тебе все равно. Все, что тебя волнует - это посадить полицию жопой в грязь, как и всех остальных не пишущих болванов.

Мне было очень трудно не уйти прямо сейчас. Но, должен признаться, меня задело его высказывание.

- Хорошо. И какой же вопрос я не задал?

- Да ладно, ты же учился в колледже, не так ли? Ты умный парень, - Джеймсон одним глотком осушил половину следующего пива, потом закурил от последнего окурка. - Когда у тебя на руках вереница связанных между собой убийств, что ты должен сделать в первую очередь?

Я пожал плечами.

- Установить подозреваемых?

- Ну, да, но прежде чем ты сможешь это сделать, ты должeн проверить общие знаменатели “модуса”, т.е. "способа". Как только это сделано, ты должeн провести работоспособный анализ мотива. Помни, мы говорим о серийном убийце, а не о каком-то, обдолбанном “метом”, панке. Серийные убийцы расчетливы, осторожны. Какой-то парень наебашился “льда”, выходит и насилует девушку - это просто. Я арестую этого ублюдка меньше чем через сорок восемь часов и отправлю его на тридцать лет. Но серийный убийца?

- Ладно, я не очень разбираюсь в таких вещах, - признался я. - В конце концов, это Сиэтл, а не Детройт.

- Хорошо, хорошо, - сказал он. - Итак, мы устанавливаем способ, и с этим мы можем проанализировать мотив. Как только мы проанализируем мотив, мы определим… что?

- Ухххх....

- Психологический портрет убийцы.

- Ну, это была моя следующая догадка, - сказал я.

- Только до тех пор, пока мы не установим психологический профиль, сможем ли мы эффективно идентифицировать подозреваемых?

- Ладно, кажется я начинаю вас понимать.

Покачав головой, он раздавил следующую сигарету в пепельнице с надписью вдоль края: "Hey Mabel, Black Label!"[44]

- И? С точки зрения журналиста, самый важный вопрос в данном случае... какой?

Меньше всего на свете мне хотелось выглядеть глупо перед Джеймсоном. Я старался не сболтнуть ничего лишнего.

- Почему, э-э, почему убийца... отрезает им руки?

- Правильный вопрос! - он чуть не закричал и не ударил ладонью о стойку бара. - Наконец-то хоть один из вас, перепачканных чернилами либеральных пресс-болванов, допёр! Полиция не может ничего предпринять, пока не установит список подозреваемых, а мы не можем этого сделать, пока не получим профиль убийцы. Почему он убивает этих девушек и берет их руки?

- Ааам...- мои мысли метались. - Он отрубает им руки, тем самым, чтобы не оставлять отпечатков пальцев, и их нельзя было опознать, а если их нельзя опознать, то тогда ваше расследование будет затруднено.

- Нет, нет, нет, - проворчал он. - У себя в кабинете я показал тебе список документов. Мы уже опознали больше половины жертв. У многих девушек все еще были удостоверения личности, когда мы их нашли. Тебе это о чём-нибудь говорит?

- Убийцe не…

- Верно, не важно. Либо он думает, что спрятал тела так хорошо, что их никогда не найдут, либо ему все равно, опознали их или нет. И, отсюда следует самый логичный вывод, который может быть только?

- Он... забирает их руки по какой-то другой причине? - предположил я.

- Видишь? Я знал, что ты умнее этих придурков, - Джеймсон, похоже, был доволен, что я кое-что понял. - Именно это мы и сделали. Мы потратили больше человеко-часов на это расследование, чем этот чертов Ной потратил на Ковчег. Убийца собирает их руки. И когда мы найдем причину, из-за которой он это делает, мы сможем найти подозреваемых. Вот, возьми, - сказал он и потянулся к полу. Он вытащил портфель. Тот казался достаточно тяжелым, чтобы вместить пару шлакоблоков.

- Что это? - cпросил я.

- Все материалы дела.

Я снова сел, надел очки и открыл его

- Тут больше тысячи страниц!

- Больше, - сказал Джеймсон. - Пока тысяча шестьсот. Tы хочешь быть честным журналистом…

- Я уже честный журналист, - напомнил я ему.

-...тогда делай уроки. Прочти чертовы материалы дела, прочти все. И когда ты закончишь, если ты сможешь сказать честно, что я и мои люди лодыри, тогда я уйду со своего поста. Договорились?

Я пролистал толстую стопку бумаг. Похоже, работы было много. Я был очарован.

- Договорились, - сказал я.

- Я знал, что ты не уйдешь, - Джеймсон, уже наполовину пьяный, поднялся на ноги. - Скоро поговорим, приятель. И пиво за твой счет, да? - oн хлопнул меня по спине и ухмыльнулся. - Tы можешь списать их на налоги как расходы на исследования.…

««—»»

Джеймсона был поражен тем, что он больше всего осуждал: алкоголизмом. Это было ясно. Но, несмотря на его лицемерие, я должен был держать себя в руках. Я журналист, и если говорить честно, я должен быть объективным. Мне пришлось отделить пьяную ненависть и фанатизм Джеймсона от реально нужных вещей. Немногие газетные журналисты делают это, они, как правило, следуют самому легкому пути, и я делал когда-то тоже самое, чтобы угодить своим редакторам, и поднять своей писаниной увеличивающиеся продажи газет. “ Убийца из Грин-Ривер” – лучший тому пример на Тихоокеанском Северо-Западе… всё это было обманом, всё это было чепухой. Все набросились на одного единственного подозреваемого… а потом оказалось, что это не тот парень. Я знал, что Джеймсон был безрассудным расистским мудаком. Но при этом он хорошо выполнял свою работу.

И похоже, дела у него продвигались не так уж и плохо.

Тот портфель, полный бумаг, который он мне дал? Он не преувеличивал. Он был забит следственными досье на каждую жертву, начиная с самой первой - трёх летней давности. Джеймсон и его команда не оставили ни одного камня на камне, ни одного непричесанного волоска, ни единоe пятнышкo не осталось нераскрытым. Также Джеймсон сообщал о трагедиях ближайшим родственникам погибших, тех, кого удалось опознать и у кого имелись живые родственники. Не официальным письмом, ни бездушным телефонным разговором. Он лично, как главный следователь по данному делу, побывал в таких местах как Юджин, Орегон, Лос-Анджелес, Спокан; и в одном случае Сан-Анджело, штата Техас. Все счета департамента за переезды были включены в дело; Джеймсон совершал эти поездки в свободное от работы время и за свой счёт.

Вот улики были другим делом. Джеймсон не упускал ни малейшей возможности изучать даже самые мельчайшие незначительные улики, обнаруженные на месте преступления. Даже полностью разложившиеся и мумифицированные тела жертв были проанализированы в рамках судмедэкспертизы. От вещей, о которых я никогда не слышал, таких как газовые хромографы, сканирование отпечатков пальцев с помощью йода и неогидрида, атомно-силовая микроскопия вплоть до простого обыска от двери до двери. Конечно, когда Джеймсон был на взводе, весь его ненавистный гной выливался наружу, но из того, что я мог видеть, когда он был трезв, он был самым современным и продвинутым следователем в Oтделе Убийств. Парень делал всё, что в его силах, чтобы раскрыть это дело. Для меня в тот момент не имело значения, что он был засранцем. Я закрывал глаза даже на то, что он был язвительным расистом. Джеймсон делал абсолютно всё, что было в его силах. Он вкалывал как проклятый и не получал никаких похвал от своего начальства и прессы.

Затем мне пришлось взвесить свои профессиональные ценности. И я должен был быть честным и объективным перед самим собой. Мне совершенно не нравился этот человек, но дело было не в этом. Поэтому я рассказал всё так, как было, когда писал статью для «Таймс». Я сообщил читателям крупнейшей газеты Сиэтла, что капитан Джей Джеймсон и его сотрудники из отдела убийств делают всё возможное, чтобы поймать «Рукоблуда».

Авторы других газет и журналов зашлись дерьмом, когда увидели подробности моей статьи. Моя статья, по сути, заставила остальных выглядеть в не слишком красивом свете, неосведомленными и бессистемными. Она сделала их похожими на тех бульварных жёлто-газетчиков, которых так ненавидел Джеймсон. Но это не означало, что я позволил Джеймсону соскочить с крючка. Если он расслабиться или как-нибудь облажается, то я непременно напишу об этом. Я дал ему презумпцию невиновности потому, что он этого заслуживал. Остальное зависело от него.

И ещё одно. В деле было несколько сотне страниц потенциальных психиатрических анализов. Я был не глуп, но и не очень хорошо разбирался в психологи. В каждом проспекте я видел одно и тоже: клинический психиатр из Уоллингфорда по имени Генри Десмонд. Мне было нужно больше непрофессиональных резюме этих работ, чтобы сделать свои статьи более последовательными и понятными для среднего читателя.

Поэтому я записался на приём к доктору Генри Десмонду.

««—»»

- Я ценю, что вы приняли меня так быстро, доктор Десмонд, - сказал я, входя в свободный, просторный кабинет.

Чашка с карандашами на его столе гласила: “Торазин (100мг). Xорошего дня!” На одной из полок лежал комикс под названием «Волки Мечты», на обложке которого были изображeны знойные полулюди-оборотни, вырывающие внутренности у красивых мужчин.

- Так вы журналист?

- Да, сэр. У меня есть несколько вопросов, если не возражаете.

- Моя последняя пациентка утверждала, что вот-вот родит выводок инопланетных щенков. Её вопрос заключался в том, кого я предпочитаю мужчин или женщин. Поэтому я могу заверить вас, что любые вопросы, которые у вас могли возникнуть, будут более чем приветствоваться, учитывая мои обычные.

Инопланетные щенки? - удивился я.

Я сел напротив широкого стола. Доктор Десмонд был худым, лысеющим человеком с очень короткими светлыми волосами по бокам головы. Пыльно-серый костюм выглядел на несколько размеров больше. На самом деле, он выглядел потерянным и маленьким за огромным столом. Сбоку висел плакат с надписью: «Ременные сетки и смирительные рубашки. Доказано, что это самые лучшие трех -, четырех- и пятиточечные сдерживатели в нашей отрасли».

Hашей отрасли?

- У меня есть несколько вопросов к вам, сэр, по поводу…

- Tак называемого “дела “Рукоблуда”, да?

Джеймсон должно быть разговаривал с ним, но это не имело большого смысла, потому что я никогда не говорил Джеймсону, что приду к Десмонду.

- Совершенно верно, сэр. Я очарован вашими клиническими отчетами относительно…

- Потенциального профиля убийцы?

- Да.

Он уставился на меня, словно прикусив губу.

- Вы должны понять, что официально я не работаю с полицией. Я всего лишь частный консультант.

- Значит, вам не хотелось бы, чтобы я упоминал ваше имя в качестве консультанта в будущих статьях?

- Да, мне бы этого очень не хотелось.

Отлично, - подумал я.

- Но, я буду рад ответить на любые ваши вопросы анонимно. Единственная причина, по которой я настаиваю на анонимности, вероятно вам очевидна.

- Хм, - сказал я. – Простите, сэр, но мне если честно не совсем понятно.

Доктор слегка фыркнул.

- Если бы вы консультировали полицию по делу серийного убийцы, хотели бы вы, чтобы ваше имя появилось в газете, которую убийца мог бы прочитать?

Как глупо! - подумал я.

- Нет, сэр. Конечно же, нет. Просто такие вещи для меня в новинку, поэтому я прошу прощения за свою наивность. И я гарантирую вам, что ваше имя нигде не будет упомянуто.

- Хорошо, потому что в обратном случае, я засужу вас и вашу газету на несколько миллионов долларов, - сказал он с каменным лицом. - И я непременно выиграю.

Я уставился на него, разинув рот.

- Да я шучу! Боже мой, неужели сегодня никто не понимает шуток?

После паузы я мрачно кивнул. Забавный он парень. Суд как раз то, что мне сейчас нужно.

- Надеюсь, вас послал капитан Джеймсон?

- Нет, сэр, он меня не посылал. Он дал мне материалы дела для изучения, и я увидел ваше имя в предполагаемых данных профилирования, так что…

- Что вы думаете о капитане Джеймсоне? - перебил меня Дейсомнд. - У него скверный характер, не так ли?

Я хотел ответить, но почувствовал себя крайне неуютно.

- Давай, сынок. Скажи мне правду. Не волнуйся, закон запрещает мне распространять информацию нашей беседы.

Думаю, в этом он был безусловно прав. Психоаналитикам, как и священникам запрещаешься распространяться о своих клиентах, хоть я и не был его пациентoм.

- Я думаю, что капитан Джеймсон - клинический алкоголик, в нем достаточно ненависти, чтобы испепелить её целый город… но я так же считаю, что он хороший следователь.

- Вы правы в обоих случаях, - признал Десмонд. - Он трагический человек, работающий в трагической профессии. Вы удивитесь узнав, сколько моих пациентов ветераны полиции.

Это показалось мне странным. Как психиатр, Десмонд не мог официально подтвердить, что Джеймсон был его пациентом. А я и не подозревал его.

Возможно до этих пор.

««—»»

- Ваши профили, - сказал я для того, чтобы сменить тему разговора.

- Это ещё не профили. Думайте о них как о возможных профилях, пожалуйста.

- Эээ, понятно. Я прочитал каждую страницу собранного досье, но я всё ещё немного не понимаю многих из них. Это очень клинические термины, мне хотелось бы услышать непрофессиональные.

- Хорошо. Понимаю. Продолжайте.

Должно быть, со стороны я звучал бормочущим себе под нос.

- Ну, эээ, сэр, кажеться вы…

- Pазделить вам потенциальные клинические характеристики на три группы?

- Да, и…

- И вы понятия не имеете, о какой херне я говорю?

Мои плечи поникли в кресле.

- Вы попали в самую точку, доктор.

Доктор Десмонд погладил свой голый подбородок, словно у него была козлиная бородка.

- Каким может быть первый вопрос, такого журналиста как вы, который изучил все детали дела?

Этому я уже научился на собственном горьком опыте.

- Почему убийца берет руки? Это же происходит не для того, чтобы запутать полицию в обнаружении отпечатков пальцев, потому что он явно продемонстрировал полное отсутствие беспокойства о том, что власти идентифицируют жертв.

- Отлично, - cказал Десмонд.

- Это означает, что убийца по какой-то неизвестной причине собирает руки.

- Ну, не такие уж и неизвестные. Есть несколько подозрительных причин, подробно описанных в файлах дела.

Я кивнул.

- Вот этого я как раз и не понимаю, сэр.

В руке Десмонд вертел маленькое бледно-голубое пресс-папье, на котором было написано: «PROLIXIN-IV & Я ПОД НИМ”.

- Рассмотрим наиболее очевидные варианты. Не было обнаружено никаких следов спермы или профилактической смазки в вагинальных и ректальных каналах жертв, что указывает на сексуальную дисфункцию преступника. Он ловит женщин и душит их, а потом отрезает им руки. Это главная улика; преступлениe описывает внутреннюю патологию личности. Из этого следует, что вы правы. Он собирает их руки. Возможно, как трофеи. Например, как Сербы отрезали головы Боснийцам. Так же, как Ту-Зусы отрезали пенисы захватчикам из соседних племён. Он забирает части своих врагов. Оскорбительные части.

Внезапно я начал понимать.

- Но кто в данном случае его враг?

- Очевидно мать. Первая возможность профиля указывает на кого-то, кто подвергался сексуальному насилию и унижениям в детстве, скорей всего со стороны матери. Женщина, которая домогалась ребёнка своими руками. Мать, которая вторгалась своими руками в интимные части ребёнка.

В этом был какой-то смысл… но вариантов было ещё больше.

- А второй профиль? - cпросил я.

- Обратное действие. Полярная противоположность, в некотором смысле. Никакого насилия в данном случае, просто отсутствие необходимой первобытной потребности в прикосновении - со стороны матери. Мы говорим о явном отсутствии содействия воспитывающего прикосновения. Все дети должны быть затронуты матерью. Если нет, то частота последующей социопатии увеличивается на сто процентов. Поместите новорожденного хомяка в клетку, и он умрет через несколько дней. Даже если его будет регулярно кормить человек. Посади его в клетку с фиктивной матерью, и он будет жить, но позже он станет жестоким, антисоциальным, убийцей. Потому что его никогда не трогала мать. Любой вид млекопитающих, не воспитанный матерью, никогда не вырастет правильно. Тогда изложу это в человеческих терминах. Человек самый сложный вид млекопитающих. Он вынашивает наиболее уязвимых новорождённых, которые требуют постоянного внимания со стороны матери, чтобы выжить. Прикосновения матери. Младенцы, которых недостаточно трогают их матери страдают многочисленными психологическими расстройствами. Теодор Качинский[45], всемирно известный Унабомбер, так и не стал социально приспособленным человеком во взрослом возрасте, несмотря на высокий IQ и склонность к математике. Почему? Потому, что осложнения вскоре после его рождения требовали, чтобы его инкубировали в течение нескольких недель - отдельно от заботливого прикосновения матери. Это то, что необходимо всем детям, а он этого не получил. Посмотритe, что случилось потом.

Офис располагался сразу за «Макдоналдсом» на на Стоун-Уэй, всё что я мог чувствовать - это запах картошки фри и Биг-Маков, что в некотором роде сбивало меня с толку: запах фаст-фуда во время прослушивания психологических профилей казался мне весьма странным.

- Оба этих описания имеют смысл, - cказал я. - Но мне интересно - насколько чокнутый этот парень?

- В первом профиле, преступник может быть «чокнутым», если использовать ваш термин. Он может быть психопатом или социoпатом, но более чем вероятно - первое. Он, вероятно, находится на средней или поздней стадии галлюциногенного синдрома и уже давно пережил промежуточный эпизодический разрыв реальности.

Господи, - подумал я. - Мне нужна докторская степень по психиатрии, чтобы просто поговорить с этим человеком. Разговаривать с ним хуже, чем читать его записи.

- Клинические термины выше моего понимания, доктор Десмонд, - признался я. – Не могли бы вы, пожалуйста, пояснить.

- Клиническим мы назвали бы профиль #1, законченным биполярным расстройством. Эффект его болезни имеет тенденцию выключаться и включаться, время от времени, по отношению к его мировозрению, и в общих чертах, когда он выключен, он может нормально функционировать в обществе, но когда он включён, он действительно становиться как вы выразились «чокнутым». Он становиться подавленным какой-то гранью своей бредовой фиксации до такой степени, что у него появляются галлюцинации. Женщины, которых он убивает - символы. Он видит в своих жертвах мать, того человека, который так жестоко обращался с ним в детстве.

- Господи, это звучит довольно серьёзно.

- Ну, учитывая тяжесть преступлений. Однако необычно то, что ему каким-то образом удаётся поддерживать уровень своей биполярности в течение трёх лет. Если и есть что-то «многообещающее» в его диагнозе, так это градуированный аспект. Он постепенно становиться всё более и более безумным; в конце концов - я бы сказал, скоро - он потеряет способность поддерживать социальную функциональность. И его быстро поймают.

Многообещающее? - подумал я. - Странный выбор слов, хотя он и психиатр.

- Как насчет профиля #2?

- Здесь всё сложнее и менее предсказуемо, - начал Десмонд. – Профиль #2, функционально похож в том, что убийца страдает символическим биполярным расстройством личности. Но, он не испытывает никаких галлюцинаций, и его галлюцинации сознательны и вполне контролируемы. Элемент фантазии берет верх, так сказать. Наверное, его состояние похоже на сон. Когда он убивает этих женщин - и отрубает им руки - он настолько погружен в иллюзию, что вероятно, даже не осознаёт, что делает. Это так называемое расстройство фиксации, которое просто сводит его с ума. Вам всё понято?

- Ну, думаю да. - ответил я, чувствуя вместо головы задницу.

- Он мечтает о том, чего у него никогда не было. Только, к сожалению, в реальной жизни он воплощает свою “мечту”. Этот синопсис вас устраивает, молодой человек?

Но, к сожалению, я все равно ещё не понимал.

- Мечта… об отрубании рук?

- Нет-Нет. Будьте интуитивны. Прeступник так не считает. Он видит в этом притязание на то, чего у него никогда не было в детстве. Помните - облегчение от материнского заботливого прикосновения. Все младенцы нуждаются в прикосновении; преступник - нет. Это должно ответить на ваш вопрос о том, что именно он делает с руками.

Я уставился на него, сглотнув. Данный намёк был отвратителен.

- Вы хотите сказать, что он…

- Он забирает руки домой, - закончил Десмонд, - и ложит их на своё тело. Таким образом мать наконец-то прикасается к нему. Воспитывает его. Но теперь, во взрослом возрасте, иллюзия настолько искажена и преображена - что он, вероятно, даже мастурбирует этими руками.

Что за поганый мир с погаными людьми.

- Господи - сказал я. - Что за больной ублюдок.

- В первую очередь он прeступник, - добавил Десмонд. - В нашем мире есть немало больных, извращенцев и крайне асоциальных элементов. И, как правило, для большинства из них - их поведение приемлемо.

- А третий? - спросил я, - третий профиль. - Я надел очки и снова посмотрел на помеченные страницы дела. - Вы назвали это «Зацикленным эротоманским импульсом» Что это значит?

Макушка Десмонда поблескивала в лучах солнца, пробивающихся через окно. Он пожал плечами.

- Это означает, что в случае с с третьим потенциальным профилем, убийца - просто социопат с фетишем на руки.

Просто социопат с фетишем на руки, - подумал я.

Слова слетели с его губ, как будто он говорил о бейсболе.

- Это самая маловероятная возможность, но и самая худшая, что касается задержания.

- Почему? - спросил я.

- Потому, что социопаты редко совершают преступления, связанные с нанесением увечий. И их намного сложнее поймать потому, что социопаты, как правило, не сумасшедшие, поэтому они менее склонны совершать ошибки, которые могут привести к их аресту. Социопаты - искусные лжецы. У них была целая жизнь, чтобы практиковаться. Их аморализм не результат психического дефекта. Они прекрасно знают, что правильно, а что нет, но выбирают неправильное, потому что это им подходит.

Они выбирают неправильное, - подумал я. Но ведь Десмонд сказал, что этот профиль наименее вероятен.

- Если бы вам пришлось самим сделать выбор, - спросил я, - на кого бы вы поставили?

Десмонд улыбнулся тонкой улыбкой.

- Психиатрия - это не объективный контрольный список. Индексы профилей существуют благодаря только документации известной информации. Поэтому, логично предположить, что мы ещё многого не знаем. Для меня было бы бесполезно строить догадки. Всё, что я могу сказать, это вероятно, один из трёх предполагаемых профилей. Но вы также должны рассмотреть сексуальный подтекст, который также должен быть очевиден.

Я опять ничего не понял.

- И что это значит?

- Отсутствие доказательств изнасилований. Следов семени нет ни в одном отверстии у жертв, и так же нет вообще каких-либо признаков сексуального проникновения. Учитывая любой из трёх профилей, следует рассмотреть возможность того, что убийца, по крайней мере, не способен достичь эрекции в присутствии женщины, или он может быть вообще сексуально некомпетентным.

- Вы предоставили мне много информации, сэр, и я благодарен вам, - сказал я, поправляя очки на переносице. Идеи, которые он мне дал, могли бы стать отличной, всеобъемлющей серией статей об убийце. - Я очень ценю ваше время.

- С удовольствием помогу вам ещё, молодой человек.

Я взял свои вещи, чтобы уйти, но он поднял палец, останавливая меня.

- И последнее, - сказал он. - В случаях с профилями #1 и #2 существует значительная вероятность того, что мать убийцы была проституткой, наркоманкой или и тем и другим.

- Это тоже поможет моей статье. Может быть, если убийца прочтёт её, он испугается и совершит ошибку или вообще остановиться.

Десмонд со скрипом откинулся на спинку кресла. Не знаю, улыбался он или нет, он просто кивнул, прищурив глаза и поджав губы.

- Возможно, - cказал он так тихо, что это прозвучало как трепет.

- Спасибо, - сказал я.

Но потом что-то привлекло моё внимание - две вещи, причем обе одновременно. За спиной Десмонда полуденное солнце пылало адским пламенем. А потом мой взгляд упал на календарь доктора.

Это был один из тех календарных промокашек, на каждом верхнем листе которого был свой месяц. Во вторникаx и четвергаx за все четыре недели было написано:

Джей-Джей - 1:30 П.М.

Джей-Джей, - подумал я.

Капитан Джей Джеймсон.

««—»»

Вот тогда я и понял, что Джеймсон - это он.

Это ударило меня по голове, как будто кто-то выкинул цветочный горшок мне на голову с третьего этажа. Конечно, ещё оставалось несколько нестыковок. Но это была одна из тех вещей, о которых просто знаешь. Это было предзнаменование. Это было что-то экстрасенсорное.

Я просто знал это.

Я знал, что должен его увидеть. Я знал, что должен разоблачить его. Но прежде чем я успел составить план, Джеймсон вошёл прямо в мой кабинет на следующий день.

- А вот и он. Hастоящий либерал-журналист.

Я оторвал взгляд от очередного документа и уставился на него.

- Эй, я просто пошутил, - сказал он. - Расслабься, проживёшь подольше.

- Вы пришли сюда, чтобы арестовать меня за дешифратор?

- Что такое дешифратор? - спросил он. – А, штука для уклонения от уплаты налогов? Никогда о таком не слышал.

- Зачем вы здесь, капитан? Хотите со мной помириться? Эти четыре старые английские пивные кружки обошлась мне в $3.50 за штуку. Мы, журналисты-либералы, много не зарабатываем.

- Ладно тебе, - сказал он и потёр руки. Он ухмыльнулся своим странным, морщинисто-загорелым лицом, копна белокурых волос свисала на один глаз. - Позволь мне загладить свою вину. Ужин у меня дома. Tы когда-нибудь пробовал лангустов с гребешками? Моя жена готовит их лучше, чем в любом ресторане в городе. Ну же.

Это была отличная возможность, но…

- У меня горят сроки. Я - криминальный репортер, помните? Я пробуду здесь по крайней мере ещё два часа, описывая ограбление в "Баллард Сейфуэй". Мой босс не выпустит меня отсюда, пока я всё не закончу.

Джеймсон бросил взгляд в приемную.

- Это твой босс, верно? Жиртрест в подтяжках, и с родинкой на шее больше, чем крышка от бутылки? Я уже поговорил с ним. Он дал добро. Ты сегодня освобождаешься раньше, парень.

- О чём вы...?

Джеймсон закурил сигарету и стряхнул пепел на пол.

- У твоего босса шестнадцать неоплаченные штрафов за парковку, которые как он думал, его брат закопал в здании общественной безопасности. Я показал ему распечатку с главного компьютера городской полиции.

Этого достаточно.

Я посмотрел через открытую дверь на своего босса, и всё что он сделал, так это нахмурился и дернул головой.

- Хорошо, - сказал я. - Думаю, статья может подождать.

««—»»

- Дорогая? Это - мой хороший друг, Мэтт Хoуг. - представил меня Джеймсон. – Знакомься. Это - моя жена, Жанна.

Я насторожился, когда он сказал хороший друг, но я также знал, что должeн играть.

- Рад познакомиться, миссис Джеймсон, - сказал я и пожал ей руку. На вид ей было лет сорок пять, но выглядела она ухоженной. Светлые волосы, хорошая фигура, в молодости она, наверное, была сногсшибательной. Что такая красивая женщина делает с таким пьющим расистом, как Джеймсон? - удивился я. Они совсем не подходили друг другу. Cтоя рядом, oни оба выглядели неуместно. Блестящая статуэтка и резиновое собачье дерьмо.

Он оторвал меня от бумажной работы и привёз в свой кондоминиум в Белтаун. Квартира была хорошо обставленной, чистой и весьма ухоженной, что тоже не поддавалось логике. Легче было представить себе Джеймсона, живущим в неухоженной свалке с закопченными стенами, грязной посудой в раковине и сигаретными дырами на ковре, который не пылесосили годами.

- Привет, - сказала она со слабой улыбкой. - Джей не перестает говорить о вас.

- О, действительно? - удивился я.

- О, Боже, с тех пор как вышла ваша статья в "Таймс", он ведет себя как ребенок на Рождество.

Так вот в чем дело. Красная ковровая дорожка. Самолюбие и гордость Джеймсона не позволяли ему говорить об этом, поэтому он позволил жене сделать это за него. Это был его способ поблагодарить меня за хорошую встряску в печати. А может, это был способ просто прeдлoжить взятку, - подумал я.

- Из того, что я вижу, миссис Джеймсон, ваш муж делает первоклассную работу в расследовании этого дела, - сказал я ей. - Другие журналисты в городе решили не признавать этого - и это неправильно. Я не делаю вашему мужу никаких одолжений, я просто пишу так, как оно есть.

- Что ж, - продолжила она, - мы вам очень благодарны.

- В этом нет необходимости, мэм. Потому что, если ваш муж сейчас испортит воздух... я непременно напишу об этом.

Затем я одарила Джеймсона кривой усмешкой.

- Я не порчу воздух, - сказал Джеймсон и тут же закурил сигарету. - Не веришь мне? Спроси окружающих!

- Уже, - ответил я. - И вы правы. - Потом я взглянул на телевизор в углу. - Слушайте, а у ваc есть дешифратор?

- Забавный ты парень. Мне нравятся либеральные журналисты с чувством юмора, - сказал он, хлопнув меня по спине и проводив в столовую. По комнате поплыли теплые экзотические ароматы.

- Что бы вы хотели выпить? - cпросила жена Джеймсона.

- Колы было бы достаточно.

Последовал ещё один сильный шлепок по спине. Это начинало надоедать.

- Да, ладно. Давай выпьем, - настаивал Джеймсон. - Ты же не на работе.

- Может быть, позже, - сказал я, почти задыхаясь.

- Сейчас будет готов ужин, - сказала Жанна и исчезла в ароматной кухне.

Мы с Джеймсоном одновременно сели за стол. Я знал, что он у меня на крючке, но я также знал, что мне все еще нужно больше доказательств. Это была высшая лига. Он был награжденным городским детективом, а я всего лишь репортером.

- Слушай, - сказал он. - Знаешь, я не очень хорошо умею выражать благодарность. Но твоя статья мне очень помогла. Не только мне, но и всему моему отряду. Так что... спасибо.

- Не благодарите меня пока, - сказал я. - Как я только что сказал вашей жене, если вы наступите на свой член, я непременно напишу об этом тоже.

- Да, я понял тебя…

- И это не просто одна статья. Я пишу серию статей об убийце, - сообщил я ему.

- О, да?

- Да. Это не просто какое-то ночное преступление. Это всеобъемлющая история серийного убийцы. Люди хотят знать, поэтому я расскажу им. - Пришло время разыграть козырь. - Я уже говорил с доктором Десмондом, и он дал мне много клинической информации по этому делу. Это будет очень информативная серия.

Челюсть Джеймсона отвисла так сильно, что я подумал, он ударит нижней губой по столу.

- Tы... ты... ты говорил с доктором Десмондом?

- Да, конечно. Я видел его имя в тех записях, которые вы мне дали. В моей следующей статье будет подробно описан его профиль #1: убийцы, отрезающие руки своей жертве от символического и галлюцинаторного акта мести. Затем я напишу еще одну статью о профиле #2: фантазирующий убийца, забирающий руки, чтобы облегчить то, чего он никогда не получал в детстве. Заботливое прикосновение матери, - я на мгновение замолчала, просто чтобы оценить его реакцию.

Все, что он сделал, это посмотрел на меня реально забавно.

- Так что он дал мне всевозможные идеи для моей серии статей, - добавил я. - Это может привлечь внимание всей страны.

- Да, конечно, - ответил Джеймсон. Был ли он неуверенным? Или это я чересчур прессанул его? - Десмонд - странный тип, с огромным самолюбием. Дерьмо. Он едва может войти в комнату, потому что у него такая большая голова. Но своё дело он знает. Этот парень может "шлепнуть" профиль быстрее, чем президент может шлепнуть пощечину.

- Я бы не стал выражаться в таких терминах, капитан, - сказал я, - но доктор Десмонд, похоже, действительно квалифицированный специалист.

В это время Жанна принесла напитки, и застенчиво улыбнулась:

- Еда будет буквально через минуту.

Я кивнул в знак благодарности, и она поспешила обратно на кухню.

- Так что у нас сегодня? - спросил я Джеймсона. - Лингвини[46] и еще что-нибудь?

- Лангусты. Миниатюрные хвосты oмаров из Британии. Обжаренныe с чесноком и лимонно-сливочным маслом, и посыпанные муссом из морских гребешков, - Джеймсон наполовину осушил банку с пивом. - Надеюсь, ты проголодался.

- Я умираю с голоду. Сегодня даже не обедал.

- О, да. Держу пари, ты ненавидишь, когда приходится работать по десять часов в сутки.

- Десять? Вы шутите. Десять - это легкий день.

Каждый раз, когда Джеймсон затягивался, я видел, как догорает треть его сигареты, потом он закуривал другую.

- Слушай, прости меня за все то дерьмо, что я наговорил тебе несколько дней назад. Я не это имел в виду - я на самом деле совсем не такой. У меня просто был плохой день, понимаешь? - oн усмехнулся. - Даже у полицейских-расистов бывают плохие дни.

- Слава богу, я не засучил рукава. Тогда бы вы увидели мою татуировку “Мэрилендского Oсобняка”[47].

- О, у тебя тоже есть? - Джеймсон расхохотался, при том слишком громко.

Ужин был подан, и я должен признать, что, вероятно, я никогда не пробовал лучшей еды из морепродуктов в своей жизни. Мусс из гребешков таял у меня во рту, а эти лангусты были вкуснее всех омаров, которые я когда-либо пробовал. Во время еды мы пытались говорить открыто, но Джеймсон - чем больше он пил - тем больше доминировал c полицейскими баснями. Через некоторое время я увидел, что его жене становится неловко, и ещё через некоторое время она просто сдалась. Мне стало жаль ее.

- Значит, стоим мы все, и судмедэксперт тоже, вокруг стола в морге, - заорал Джеймсон после пятой бутылки пива, - и вдруг трупак как бзданёт! Я не шучу!

Да, мне было её очень жаль.

- И тогда Дигнацио говорит: "Черт побери, он должно быть купил “чили-дог” у “Шульце”, потому что его пердеж пахнет точно так же, как мой!

Бедная женщинa просто увядалa там, где сидела.

- Это была фантастическая еда, миссис Джеймсон. Большое спасибо, - сказал я. - Но, думаю, мне пора идти.

- Чушь собачья! - cказал Джеймсон. Потом он обнял меня и встряхнул, не сводя глаз с жены. - Милая, - сказал он. - Я должен пригласить этого парня выпить на сон грядущий, хорошо? Я должен научить этого чувака пить!

- Нет, правда…- начал я.

- Да, ладно. Hе будь пидарком!

- Будьте осторожны, - сказала миссис Джеймсон.

Я не был большой любитель выпивки, но мне нужно было кое-что уладить. Заскочить в бар с Джеймсоном - былo прекрасной возможностью.

Мы встали, чтобы уйти. Вот тогда-то я и заметил двa фото в рамках на каминной полке; их там было всего несколько.

Я надел очки и посмотрел.

Свадебная фотография Джеймсона и его жены. Несколько снимков стариков-родственников, предположил я. Тети и дяди, бабушки и дедушки и тому подобное. Стоп-кадр красивой чирлидерши, размахивающей помпонами и делающей шпагат - это, очевидно, была жена Джеймсона в школьные годы. Затем…

Фотография в рамке: темноволосый взрослый мужчина обнимает косоглазого парня с плохой стрижкой.

Джеймсон, - подумал я. – Джеймсон-pебенок …

- Вижу, у вас еще нет ребенка, - сказал я и снял очки.

Я подозревал, что это может быть опасным местом, но я должен был пойти на это.

- Нет, - выглянула миссис Джеймсон.

- Пока нет, - вставил Джеймсон. - Мы все еще ждем подходящего момента.

Тебе пятьдесят, а ей сорок пять, - подумал я. - Лучше вам не ждать уж слишком долго.

Джеймсон звякнул ключами.

- Пошли, либералик. Повеселимся.

Я повернулся к его жене.

- Миссис Джеймсон. Большое спасибо за вкусную еду. Вы могли бы получить работу в любом ресторане в городе, вы бы вышибли всех этих шеф-поваров на помойку.

Женщина покраснела.

- Спасибо. Приходите к нам ещё.

- Позже, детка, - сказал Джеймсон и вытащил меня оттуда.

Он хохотал всю дорогу до паркинга.

- Так куда ты хочешь пойти? - спросил он. - Kак насчёт cтриптиз-клуба?

- И все это время я думал, что вы возьмете меня послушать, как лысые лесбиянки читают стихи, - пошутила я.

- А, к черту это дерьмо, - ответил он, выпуская изо рта пивные отрыжки. – Давай посмотрим на женские дырки.

- Простите, если я ошибаюсь, капитан, но насколько мне известно в Сиэтле нет стриптиз-клубов. Все девушки должны носить бикини по коду округа, и единственное, что там можно пить, это апельсиновый сок или газировку.

Джеймсон cнова зашелся громким хохотом.

- Приятель, ты не знаешь стрип-клубов, которые знаю я!

Конечно, нет, - подумал я.

Когда мы вошли в лифт паркинга, я похлопала себя по нагрудному карману.

- Вот дерьмо.

- Что случилось? Ты обосрался?

- Я забыл очки в вашей квартире, - признался я.

- Ладно, возвращайся и забери их, а я пока прогрею тачку, - oн толкнул меня локтем. - И никаких глупостей с женой... или я убью тебя.

Он снова расхохотался, когда я побежала вверх по лестнице.

- Простите, - сказал я миссис Джеймсон, когда она открыла дверь. - Я забыл у вас очки.

- О, входите, - сказала она. По ее дыханию я чувствовал, что с тех пор, как мы вышли, она уже успела изрядно накатить.

- Mожет быть я забыл их на столе? Или возле фотографий? - сказал я.

Я оглядел стол, но ничего не нашёл.

- Вот они, - сказала она, поднимая их с каминной полки.

- Благодарю.

- Я извиняюсь за то, как иногда ведет себя Джей, - слова сорвались с ее губ. - Он немного перебрал и… ну, вы понимаете.

Ты не шутишь, я знаю, - подумал я.

- Но вы также должны знать, что ваша статья действительно взбодрила его, - продолжала она. - Я не видела его счастливым уже много лет, но ваша статья действительно сделала его счастливым. Он так долго работал. Приятно видеть, как кто-то дает ему признание в прессе.

Я пожал плечами.

- Он хорошо работает над этим делом. Вот почему я написал такую статью.

- Ну, в любом случае, спасибо, - сказала она.

Взгляд, который она бросила на меня тогда? Господи. Она сложила руки перед собой, прижала груди друг к другу. Ее соски торчали сквозь блузку, как клюшки для гольфа. Твою мать, - подумал я. - Она предлагает себя... за статью?

- Если позволите спросить, - сменил я тему. - Что это за фото? - я указал на мужчину, обнимавшего мальчика. - Это ваш муж, когда был ребенком?

- Да это он со своим отцом, сказала она мне. Джею было семь. Его отец был убит через несколько недель после того, как была сделана эта фотография.

- О... мне очень жаль, - мои глаза пробежались по фотографиям. - A где его мать?

- Джей никогда не знал свою мать, - сказала она. - Она сбежала в день его рождения.

««—»»

Облегчение от материнского заботливого прикосновения, - подумал я, когда Джеймсон с визгом выехал из гаража. Все, что я видел до сих пор, подтверждало все, что говорил мне Десмонд…

- Ну, как тебе еда? Лучше, чем в кафетерии в "Таймс"?

- Она была потрясающей. Ваша жена - отличный повар.

- Да, она хорошая, - сказал он. - Она всегда была со мной. Она висела со мной на волоске, и поверь мне, было много плохих ситуаций. Жаль, что я не могу сделать для нее больше.

- Что вы имеете в виду?

Он свернул на Tретью Авеню.

- У нас нет детей. А последние пару лет, это происходит, как если играть в бильярд куском веревки.

- Извините, - сказал я.

- Но, это моя проблема, а не твоя, - оживился он. - Пойдем повеселимся!

Мы проехали несколько минут. Над нами мерцали уличные фонари, теплый воздух струился по улице. Мы остановились на красный свет на углу третьей и Мэрион, и несколько бездомных подошли к машине.

- Помыть стекло за доллар, мистер? - спросил дряхлый мужчина.

- Съебись от машины, БОМЖАРА! - взревел Джеймсон. - Я только что её вымыл!

- Эй, мистер, расслабьтесь. Мы просто спрашивали.

Женщина в гнилой одежде подошла к машине с другой стороны. Она была беззубая. И oшеломляющe вонючая.

- Скажи этой наркоманской суке, чтобы убиралась от моей машины! - закричал Джеймсон.

Потом он выхватил пистолет из наплечной кобуры.

- Bы спятили! - закричал я на него.

Оба бездомных в ужасе бросились прочь.

- Да, вам лучше убраться отсюда, куски дерьма! - закричал Джеймсон. - Господи, да вы воняете хуже, чем дно мусорного бака!

- Да что с вами такое, черт возьми? - cказал я. - Bы не можете наставлять пистолет на людей из-за такого дерьма.

Джеймсон убрал пистолет, посмеиваясь.

- Остынь. Я просто хотел их напугать. Спорим, они обосрались? Видишь ли, я только что сэкономил городу плату за уборку. Обычно они гадят на улице.

. - Ради Бога, они же бездомные. У них ничего нет.

- Нахуй это либеральное, - сказал он и проехал на красный свет.

Тут мне пришло в голову, что Джеймсону приходится тяжелее, чем я думал.

- Послушайте, капитан. Bы довольно-таки пьяный. Почему бы вам не позволить мне сесть за руль? Мы можем влететь куда-нибудь на такой скорости.

Джеймсон рассмеялся.

- Если коп в этом городе остановит меня, утром его переведут охранником на городскую свалку. Да что с тобой такое?

- Ничего, - ответил я. Я знал, что должен улыбаться и терпеть. Но у меня оставалось еще несколько вопросов. Просто будь осторожен, - сказал я себе.

- Ёбаные наркоманы, ёбаные бродяги, - глаза Джеймсона оставались неподвижными. - Все просят милостыню. Я никогда не просил подачек.

- Некоторым повезло больше, чем другим, - сказал я.

- О, не надо нести мне эту либеральную чушь, - выплюнул он, брызгая слюной на ветровое стекло. - У меня никогда ничего не было. Мой отец умер, когда мне было семь лет, умер на гребаном сталелитейном заводе, когда на него упал слиток с зажима. После этого меня засунули в гребаную систему опеки. Поэтому я не хочу слышать ни хрена о бедных людях из бедной среды. Я выбрался из этой чертовой дыры, окончил среднюю школу, получил диплом, и теперь я руковожу гребаным Oтделом по Pасследованию Убийств в одном из крупнейших городов западного побережья.

Но я все еще помнил, что сказала его жена.

- А как же ваша мать? - cпросил я.

Джеймсон снова проехал на красный свет.

- Моя мать? Нахуй её, - пивные пары заполнили машину. - Моя мать сдрыснула в тот же день, когда родила меня. Эта грязная сучка была всего лишь наркоманкой. Она была уличным дерьмом. Она была уличным мусором, как та шлюха, которая только что пыталась размазать дерьмо по моему лобовому стеклу. Что касается меня - у меня никогда не было матери…

««—»»

Дошло до того, что почти все, что Джеймсон делал или говорил, подтверждало некоторые аспекты профиля доктора Десмонда. Проститутка мать, которая бросила его при рождении. Никаких заботливых прикосновений в младенчестве, никакой материнской любви в годы психического становления. Способность контролировать свое символическое заблуждение в той мере, в какой он может функционировать в обществе и поддерживать постоянную занятость. Мужчина, который, вероятно, женат, но вероятно, не имеет детей. Мужчина с растущей неспособностью к сексуальным действиям.

Мне также показалось интересным, что излюбленными местами Джеймсона были бары в заброшенных кварталах, в которых с легкостью мог оказаться любой из шестнадцати предыдущих жертв. Интересно, что подумает об этом доктор Десмонд?

О да, я знал, что это он. Но что мне с этим делать?

Следующие пару часов были просто парализующими. Джеймсон потащил меня еще в три бара, напиваясь в каждом, его ненависть вскипала. Громко, противно, воинственно. В какой-то момент мне показалось, что один из барменов собирается вышвырнуть его вон, но я молился, чтобы этого не случилось. Зная Джеймсона - а он был пьян - он, скорее всего, выхватит пистолет и застрелит кого-нибудь. Но прежде чем это случилось, я вытащил его оттуда.

Потом все закончилось довольно быстро.

««—»»

- Я криминальный репортер "Таймс", - я показал удостоверение двум врачам в приемном покое. - Сегодня вечером я был с капитаном Джеем Джеймсоном из Oтдела Убийств городской полиции…

Один из докторов, лысеющий парень с длинными волосами, прищурился смотря на меня.

- Ты знаешь этого парня?

Паркер, - прочитал я на бейджике.

- Совершенно верно. Я выпивал с ним в баре, - признался я. - Когда его имя было внесено в список пациентов, со мной связался ночной редактор моей газеты.

- Блядь, - сказал другой врач. Этот был большой мужик, с подстриженной бородой; на его бейджике значилось: "Молер". Он доставал инструменты из автоклава. - Неудивительно, что у него такая жидкая кровь. Он чуть не истек кровью прямо у нас на глазах. Мы влили в него три пинты[48], прежде чем смогли его стабилизировать. Что случилось?

- Часа два назад я вытащил его из бара, - сказал я. - Он был очень пьян. Я уже собирался посадить его в машину, когда он рванул с места. Парень просто перебежал Джексон и исчез под эстакадой. Я не смог его найти. Главная причина моего беспокойства состояла в том, что капитан Джеймсон сказал мне сегодня кое-что, что заставило меня поверить, что он может быть…

- Тем психом, который убивал женщин и отрезал им руки, - закончил Паркер.

Я уставился на них, разинув рот.

- Откуда… oткуда вы знаете?

Доктор Молер хихикнул

- Когда его привезли в больницу, у него была отрубленная рука в штанах.

- Господи, - пробормотал я. - Что с ним случилось?

- Похоже, после того, как он сбежал от тебя, - объяснил Паркер, - он, должно быть, подцепил проститутку, а потом хотел сделать своё дело, но она подстрелила его. Он лежал в центре Джексон, когда его нашли медики. Но это, должно быть, была его вторая жертва за ночь, потому что у него уже была одна рука в штанах.

- Черт, - сказал я. - Я позвонил копам, как только он сбежал, рассказал им о своих подозрениях, но они не приняли меня всерьез.

- Мы покажем им руку, которую нашли у него в штанах, - сказал Молер. - Тогда они примут тебя всерьез.

- Так вы сказали, что его состояние стабильное? - cпросил я.

- Мы стабилизировали его и зашили артерии. Но рентген показал перелом черепа - гематомы. Он готов к новой операции, но я бы не дал ему больше одного шанса из десяти.

- Где он сейчас? - cпросил я. - Мне действительно нужно с ним поговорить.

Паркер указал через приемное отделение.

- Он в отделении интенсивной терапии. Реанимация спустится за ним, чтобы забрать его через несколько минут. Хочешь увидеть его - вперед. Но не задерживайся, когда он придет в сознание.

- Спасибо, - сказала я, и в тот же момент несколько санитаров ворвались в приемный покой с чем-то похожим на обожженного человека на каталке.

- Заебали! - завопил Паркер. - Моя смена и так задерживается на два часа, какого хрена вы их всех везёте нам сюда!

Я бросился в подготовительную палату, и там был он: Джеймсон. Трубки торчали у него в горле, и из носа, он был привязан к кровати. Капельница тянулась от пакета с физраствором к руке. Он выглядел мертвым.

- Эй, эй, - сказал я и погладил его по лицу. - Полагаю, вы в коме, капитан? Знаете что? Теперь вы у них в кармане. Я знал, что это ВЫ.

Его дряблое морщинистое лицо было похоже на плохую восковую маску.

- Как только доктор Десмонд узнает все подробности, он поймет, что его профиль подходит вам. Он умный человек. Он подтвердит мое утверждение на сто процентов.

Я еще несколько раз погладил его по лицу. Он так и не отреагировал.

Затем я снял колпачок сo шприца, который захватил с собой.

- Да, я знал, что это ты. Я знал, что ты будешь идеальным дураком, чтобы взять вину на себя.

Шприц был полон дихлората калия. Это убьет его в считанные минуты и не повлияет на токсикологию. Я ввел раствор в его капельницу.

Джеймсон приоткрыл глаза.

- Tы чертовски хороший полицейский, капитан. Tы хоть представляете, как я старался похоронить эти тела за последние три года? А их, между прочим, двадцать однo, а не шестнадцать. Tы проделал большую работу, чтобы не допустить шумиху в газетах... до последних трех. Мне просто повезло, да?

Он задрожал на кровати, на его висках запульсировали вены.

Я наклонился к его уху и прошептал:

- Но что действительно испортило мою игру, когда жертвы начали попадать в прессу. Я думал, что теперь мне придется залечь на дно, вывозить наркоманских сучек из города. Но ты решил все за меня.

Я улыбнулся ему сверху вниз. Он открыл глаза и уставился на меня.

- Да, я знал, что ты - тот самый. В ту минуту, когда Десмонд объяснил мне эти профили, и когда я увидела твою фотографию с отцом. Без матери, только с отцом, который умер в том же году. И, Боже! Tы был пациентом Десмонда! Пресса это проглотит! Коп из убойного отдела встречается с психиатром - оказывается, это и есть убийца. Здорово, правда? Это же прекрасно!

После того, как я вытащил его из последнего бара, я толкнул его на пассажирское сиденье его машины. Пьяный ублюдок уже потерял сознание. Я поехал по Джексону, когда никого рядом не было, я сильно ударил его по голове рукояткой своего пистолета, а потом выстрелил ему в пах. Я целился в бедренную артерию, и, думаю, что попал в неё. Он истекал кровью, я знал, что этот ублюдок долго не протянет.

Потом сунул кисть ему в штаны и вытолкал из машины.

Я бы сказал, что все сработало идеально.

- Не умирай у меня на руках, засранец, - прошептала я, ущипнув его за щеку. - Видишь ли, Десмонд не ошибся в своих характеристиках. Только оказалось, что настоящий убийца был наименее вероятным из всей компании - просто социопат с фетишем на руки.

Мне трудно было не рассмеяться ему в лицо.

Рука Джеймсона поднялась на дюйм, затем опустилась. Он сопротивлялся, но я должен отдать должное старому ублюдку. Ему удалось выдавить из себя несколько слов.

- Они никогда не поверят, - сказал он.

- О, они поверят, - заверил я его. - Ты же не расскажешь им, что произошло на самом деле? Через две минуты ты умрешь от остановки сердца.

- Ублюдок ёбанный, - прохрипел он. - Пидорский кусок дерьма…

- Вот это сила духа! - прошептал я. - Сколько же в тебе агрессии, мужик! Но…

Его веки снова начали опускаться. Вот оно.

- Нет еще! Не умирай пока, - сказала я, сжимая его лицо. - Есть еще кое-что, о чем я тебе не сказал. И ты должен это узнать перед тем как сдохнешь.

Слюна пузырилась на его губах. Я видел, как он изо всех сил старается держать глаза открытыми, изо всех сил пытается оставаться в сознании еще несколько секунд.

- Помнишь, как я вернулся к тебе за очками? - спросил я. - Как ты думаешь, что я сделал с твоей женой, членосос? Рука, которую нашли у тебя в штанах? Это была правая рука твоей жены!

Джеймсон задрожал, пытаясь освободиться от пут. Он дрожал и дрожал, как будто кто-то воткнул в него раскаленный провод. В конце коридора я услышала, как открылся лифт и приехала аварийная бригада, чтобы отвезти его в операционную. Не беспокойтесь, ребята, - подумал я, - спешивать вам некуда.

Но за мгновения до смерти Джеймсона мне удалось рассказать ему последние подробности.

- Верно, я засунул ее правую руку тебе в штаны, капитан. А что же случилось с ее левой рукой, спросишь ты? Она в безопасности, и сейчас прямо здесь, со мной.

Потом я похлопал себя по промежности и улыбнулся.

Они забрали его, и его некролог был опубликован на следующий день... вместе со всем остальным. Капитан Oтдела Убийств, расследующий дело серийного убийцы “Рукоблуда”, найден с рукой убитой жены в штанах! Тот же психиатр, с которым он встречался по поводу алкоголизма и сексуальной дисфункции, подтверждает, что Джеймсон подходит под профиль!

Дело закрыто.

И не забудьте, что Десмонд говорил о социопатах. Они искусные лжецы. У них была целая жизнь, чтобы практиковаться. Они знают, что правильно, а что нет, но выбирают неправильное, потому что это им нравится.

Звучит неплохо.

Я просто закопаю следующие тела поглубже.

перевод: Олег Казакевич

Её звали Элейн. Казалось, её волосы наэлектризовала какая-то жуткая энергия. В подвальной темноте они напоминали лучики солнца. Грэхэм предположил, что источник этой энергии - предвкушение. Предвкушение чего-то жуткого.

Tого, что связано со столом.

Он допил своё пиво и поставил бутылку на древний паровой котёл, стоящий за музыкальным проигрывателем пластинок “Philco”. До чего же странное местечко. Eго владелец, коллекционер всякого барахла, на днях умер. Грэхэм вернулся к делу.

- Твое увлечение столом... Это интригующе.

- О, у меня свои заскоки, - захихикала Элейн. В смехе послышались непристойные нотки, очень дополняющие её образ. - Ну, что я могу сказать? Последний парень бросил меня, сказав, что для него я слишком извращенка. Можешь себе такое представить, чтобы парень говорил такое?

Говорил такое ей?

Грэхэм мог. Особенно после их беседы в “Перекрестке”, довольно таки популярной забегаловке, набитой всяким отребьем. Элейн и там выделялась из толпы, несмотря на её простоватый язык и манеры.

- Ну, и откуда же этот стол для вскрытия? - спросил он вместо ответа.

- Не для вскрытия, а для “диссекции”, - поправила она. Набухшие соски выдавали её возбуждение. - Из пригорода Роксеттерa. Там был монастырь, но его закрыли, а потом снова открыли, потому что понадобилась дополнительная лаборатория для медицинского университета. Пару лет назад…

Oна замолчала, бросив рассказ на полуслове. Её внимание привлёк пыльный металлический стол в прихожей. Поверхность стола была запачкана большими пятнами цвета ржавчины. Пятнами запёкшейся крови. Странно, что никто их не оттёр.

- Старик Хэлм купил его на полицейском аукционе и поставил сюда вместе со всем этим хламом. У него была огромнейшая коллекция мусора, и каждая вещь имела собственную историю.

Грэхэм наблюдал за ней чуть поодаль. Лунное сияние из окна, находящегося на уровне глаз, обрисовывало её склонившийся над столом соблазнительный силуэт. Она приложила руку к металлу, как к какой-то святыне, окутанной магией.

- Старик купил его на полицейском аукционе?! - ужаснулся Грэхэм.

- Мда, после случившегося полиция изъяла стол из университета в качестве улики. Отпечатков на нём не нашли, и в конце концов стол ушёл с молотка. Такие аукционы проводятся каждый год - в основном машины наркодельцов, их вещички, прихваченные копами во время рейдов. Мне кажется, полиция думала, что университет захочет получить стол обратно, но старик их опередил. Он велел им даже не утруждать себя чисткой стола. Чёртов псих.

Kак по мне, так это ты больная на всю голову, Элейн, - подумал про себя Грэхэм и улыбнулся.

- И-и-и?

Она не слышала его. Она уставилась на стол, водя пальцем вверх и вниз по сточному жёлобу вокруг дренажного отверстия. Она испустила долгий горячий вздох. Грэхэм не был уверен, но подумал, что пальцем другой руки она водит по промежности в своих обрезанных джинсах. Со спины казалось, будто бы её бёдра напряглись.

Да она и впрямь чокнутая.

Стол пробуждал в ней то, что танцоры из труппы “Chippendales” пробуждают в любой нормальной женщине. Грэхэм прочистил горло и легонько толкнул её локтем.

- Ты спецом меня накручиваешь? Что там дальше в этой истории со столом, Элейн?

- Ох-ох, - пробормотала она, выходя из оцепенения. - Прости, я… - она прижала руки к своему сладостному телу, её игривые ноги расслабились. - Кто-то… кто-то похитил одну из студенток-медиков, изнасиловал, убил, а… а потом расчленил её.

- И это… - Что? - Это…

- Это меня заводит, - eе голос понизился, стал хриплым от жара. - Это сводит меня с ума. Я одна из тех, о которых ты читал или видел на “Шоу Джерри Спрингера”. Я пишу письма в камеру смертников, я коллекционирую вещи убийц, я была на могиле Эда Гейна, побывала в квартире Джеффри Дамера, я даже купила на “eBay” рисунок Уэйна Гэйси, - она пожала плечами, - это… это мой фетиш. Дерьмо! Да я же ведь… я же ведь была психологом, для этого есть какой-то специальный термин.

Тьма и сияние луны казалось оживали от её дыхания.

- “Эротопатический тотем”, - вспомнила она, несмотря на овладевшую ей похоть. - Физический объект, вызывающий аномальное сексуальное возбуждение.

Грэхэм не сказал ни слова.

Её плечи поникли.

- Я… Я облегчаю тебе задачу. Большинство парней этого не выдерживают. Можешь уйти прямо сейчас, я всё пойму.

- Разве я ухожу?

Грэхэм остался стоять, глядя на ее силуэт. Теперь её горячее дыхание сменилось вздохом облегчения. То, что она сделала дальше, показалось бы грязным, будь на её месте, кто угодно другой. Она выскользнула из маечки и шорт – и это казалось безупречным аспектом динамики, интеграцией момента. Раздеваясь, она не спеша продолжила:

- Ну-у-у, а ты, что расскажешь, Грэхэм? Ты хотел перепихнуться, поэтому зашел в бар и увидел меня?

- Ну, всё это было не совсем в таком порядке, - ответил он. - Я пошёл в бар, увидел тебя и вот…

Она улыбнулась в темноте и села на стол, снова хихикнула, а затем сказала:

- И ты был твёрдо уверен, что знаешь, чего я хочу? Знаю, мне не нужно говорить это, но я всё-таки скажу, потому что… потому что это заводит меня ещё больше.

- Ну, скажи это, - произнёс Грэхэм.

- Я хочу, чтобы ты выебал меня на том самом столе, на котором ту девушку изнасиловали, убили и расчленили…

- М-м-м, всё было не в таком порядке…- повторил он.

Грэхэм был силён, а она нет. Он быстро достал пластиковый пакет из заднего кармана, вытащил тряпочку, пропитанную диэтиловым эфиром, и прижал к её лицу.

- Не-е-е-ет, - прошептал Грэхэм снова, за несколько мгновений до того, как она потеряла сознание. Он хотел, чтобы она услышала его. - Всё было не в таком порядке…- сказал он, а затем полез в другой карман и достал небольшой пенал со скальпелями.

перевод: Амет Кемалидинов

- Жизнь, - сказал я.

Я сказал это самому себе, собственному отражению в зеркале заднего вида, когда снимал картонную защиту с лезвия бритвы. Да, жизнь.

Я был готов, я собирался покончить с собой. О, я знаю, о чём ты думаешь. Конечно, чувак. Всё время вы слышите, что суицидальные наклонности - это просто мольбы о внимании, крики о помощи. Чёрт, мне не нужна была помощь. Я хотел умереть.

У меня был один из тех «Red Devil», которыми режут ковёр или соскабливают краску с окон. Очень острый. Я где-то читал, что если сделать это сбоку, можно истечь кровью до того, как кровь свернется. Я был чертовски уверен, что не хочу выкинуть такой трюк и всё испортить. Я представил себя в психиатрической больнице с забинтованными запястьями - идеальная жопа. Я хотел всё сделать правильно.

Почему? Это длинная история. Я расскажу вам сокращённую версию.

Я прожил всю свою жизнь, пытаясь сделать что-то хорошее для себя, или может быть, я должен сказать, что-то, что я считал хорошим, оказалось ничем. Всё произошло быстрее, чем ты успел бы высморкаться. У нас было двое детей. Старший сбежал с каким-то холистическим культом, и мы не видели его уже десять лет. Младший умер через пару недель после выпускного. «Аксиальная метастатическая масса» - так сказал невролог. Чертова опухоль мозга - вот как я это называл. Хуже всего было то, что я никогда по-настоящему не знал их. Их воспитывала моя жена, она несла этот груз. Я всегда был слишком занят на работе, вкалывая по 12-14 часов в день, как будто нарушение товарных знаков авиакомпании было важнее воспитания собственных детей. Но, у меня всё ещё была моя жена, её любовь, и её вера в меня. Она была позади меня на каждом шагу, сильная женщина. Она бросила колледж, чтобы обслуживать столики в кофейнях, чтобы я мог пойти в юридическую школу, она пожертвовала своим будущим ради меня. Она всегда была рядом - понимаешь, о чём я? Мы хотели покрасить дом. Однажды, она пошла выбрать краску - а я был слишком занят, подавая в суд на очередную компанию, которая делала подшипники для колёс самолётов - но она так и не вернулась домой. Пьяный водитель. Но, у меня всё ещё была моя работа, верно? Неправильно. Месяц назад я был старшим партнером в третьей фирме по величине в стране. Пара помощников подумали, что было бы неплохо подкупить присяжных в деле авиакатастрофы, в котором я участвовал. Их лишили звания адвоката, а меня поместили в "черный список". Поэтому сейчас меня даже на работу никуда не берут, и мне приходиться воровать картофель фри у “Роя, блядь, Роджерса”[49]. Мое имя воняет так же плохо. Так что я думаю, всё будет быстро и аккуратно. Я - 48-летний адвокат без работы, без семьи, без жизни.

Я не хочу, чтобы меня спасли или вызвали скорую. Поэтому я решил покончить с собой в машине. Эвакуаторщики уже охотятся за ней, поэтому я решил, что они получат её пропитанной моей кровью на замшевых сиденьях. Я заехал в переулок порно-квартала. Крысы, не обращая внимания на холод, лазили в мусорных баках. Свет из видео магазина для взрослых бил мне в лицо. Впереди я видел проституток, расхаживающих взад и вперёд по улице. Они были как крысы, они не чувствовали холода. Вы бы видели во что они были одеты. Колготки с леопардовым принтом, прозрачные вечерние платья с глубоким вырезом, и шорты цвета похожим на фольгу. Забавно, что моим последним видением в жизни было это гарцующее племя шлюх. В руке я держал бритву. Каждый раз, когда я собирался провести ей по внутренней стороне от локтя до запястья, я продолжал смотреть вверх. Я не испугался, я отвлёкся. Но отвлёкся на что?

Вот тогда я и увидел ее, в тот последний момент перед тем, как сделать это.

Наверное, она всё время стояла на углу, а я просто не замечал её. Она была словно частью стены или даже частью города - она смешивалась с кирпичной стеной.

Она смотрела прямо на меня.

Я в свою очередь тоже уставился на неё. Высокая, в блестящем чёрном жилете до середины бёдер. Её длинные ноги были в чёрных чулках, на высоких каблуках - я чувствовал, что она не молода, как уличные девицы, - и всё же, она казалась скорее хорошенькой, чем старой: изящной, красивой и мудрой. Почему-то я понимал, что она не может быть проституткой; смотря на неё, я думал о побеждённом королевстве и изгнанной королеве. Она стояла, засунув руки в карманы, и смотрела на меня.

Уходи, - подумал я. - Разве ты не видишь, что я пытаюсь покончить с собой?

Я моргнул.

А она уже направлялась к машине.

Я спрятал бритву под сиденье. В этом не было никакого смысла. Даже если бы она была проституткой, ни одна шлюха не подошла бы к едва заметной машине в переулке. Может, она думает, что я полицейский. Я мог бы прогнать её и вернуться к делу.

Ее высокие каблуки отдавались стуком в переулке. Она улыбалась? Не могу сказать. Крысы разбежались при ее приближении.

Она остановилась у водительского окна.

- Я не играю, не хожу на свидания и не ищу того, кто бы пощекотал мне палку, - сказал я. - Проваливай.

Её голос был странным, как дуновение ветра или прикосновение шёлка. Такой мягкий, что почти неощутимый.

- Провидение - таинственная вещь, - сказала она. - Онo может быть очень питательным.

Я прищурился. Она стояла прямо передо мной, но я не видел её. Создалось впечатление, что мои глаза были камерой, а оператор был пьян. Всё что я мог сказать, было:

- Что?

- Подумай, прежде чем начнёшь, - сказала она. - Есть истины, которых ты не видел. Разве не было бы прискорбно умереть, так и не узнав, что это такое?

Она не могла видеть того, что я хотел сделать в машине; было слишком темно, и она была слишком далеко. Кроме того, бритва была под сиденьем.

- Я могу показать тебе Провидение, - сказала она. - Я могу показать тебе истину.

- Да неужели? - бросил я вызов. - Что ты, блядь, знаешь об истине?

- Больше, чем ты думаешь, - сказала она.

Я смотрел на неё, всё ещё видя только как отражение в стекле. Скорее, я чувствовал её, чем видел. В её возрасте чувствовалась красота, а не изможденность. Я чувствовал благодать, мудрость…

- Пойдём со мной, - предложила она. - Я покажу тебе.

Я вышел. Какого чёрта, - подумал я. Бритва будет ждать меня, когда я вернусь. Но в глубине души я чувствовал нечто большее. Я чувствовал всем нутром, что мне суждено выйти из машины.

Она ушла.

Мне пришлось почти бежать, чтобы не отставать от неё. Я мог представить себе, как я, должно быть, выглядел со стороны: небритый, неуклюжий болван в мятом костюме за 800 долларов, отчаянно преследующий какую-то, одному ему ведомую, цель… её высокие каблуки стучали по асфальту, как гвозди вбиваемые в гроб. Блестящий жилет отливался в сумраке ночи. Она повела меня обратно по переулку. Впереди горели окна.

- Смотри, - сказала она.

Грязь и стекло хрустели под ногами. На земле грудой лежал гниющий мусор, забрызганный рвотой и мочой.

Я всмотрелся в окно, ожидая увидеть нечто ужасное. Вместо этого я увидел субсидируемую квартиру, скудную, но чистую. Двое чернокожих детей, мальчик и девочка, сидели за столом над учебниками, а женщина в переднике готовила ужин. Затем вошёл чернокожий мужчина в куртке, перекинутой через плечо, с корзиной в руке. Дети радостно подняли головы. Женщина улыбнулась. Мужчина поцеловал жену и опустился на колени, чтобы обнять детей.

Это было не ужасно, это было чудесно. Запертая в гетто, окружённая преступлениями и отчаянием, здесь жила семья. Большинство в этой среде были испорченными людьми. Большинство из них разваливались на части. Я стоял на бутылках из которых курили крэк и блевал, смотря прямо в лицо чему-то более могущественному, чем любая сила на земле…

- Любовь, - сказала пожилая женщина.

Да, - подумал я. - Любовь. Я адвокат, а значит нигилист. Вы слышали шутку: что происходит, когда адвокат принимает «Виагру?» Он становиться выше. Но, мне было приятно видеть силу истинной любви, настоящих человеческих идеалов.

Но зачем женщине показывать это мне?

Она снова пошла, и мне пришлось бегом догонять её, чтобы не отстать. Теперь она меня заинтересовала. Откуда она взялась? Как её зовут? Она вела меня по грязным переулкам, мусорным бакам и крысиным норам. Единственная натриевая лампа освещала её сбоку. От холода у меня перехватило дыхание.

Я попытался взглянуть на неё…

Всё, что я мог видеть, была одна сторона её лица сзади. Тонкие линии пересекали её щеку и шею. Её короткие прямые волосы были тронуты сединой. Да, ей было немного за шестьдесят, но она была элегантна. Вы знаете, как некоторые женщины сохраняют свою внешность, несмотря на возраст - она была как раз такой. Хорошая осанка, хорошая фигура и грудь, красивые ноги. Но я всё ещё не видел её лица.

В соседнем переулке что-то бормотали розы.

Становилось всё холоднее. Я дрожал, но женщина казалась спокойной, создавалось впечатление, что ей вообще не холодно. Она указала вниз.

Чёрт, - подумал я. По всей аллее были разбросаны "свертки". Они были людьми, неизбежным мусором любого большого города. Они либо спали, либо были без сознания: дрожащие человеческие тела, завёрнутые в газеты и тряпьё. Многие из спящих корчились от холода. Город был слишком занят ремонтом пригородных дорог, чтобы строить новые ночлежки. Удивительно, что они ещё не околели в такую холодную ночь. И всё это время я думал, что это у меня ничего нет. Господи.

- Я не хочу смотреть на них, - сказал я.

- Жди.

Я услышал шаги. Затем в темноте появилась согнутая фигура, тихо ступающая между дергающимися, лежащими людьми. Это был священник, старик, лет семидесяти, не меньше. На спине у него были одеяла. Я не знаю, как человек его возраста мог нести их все, особенно в такой холод. Старик кряхтел и пыхтел, наклоняясь, когда укрывал одеялом каждого лежащего на земле бездомного. Что больше всего меня поразило, так это выражение его лица. Не жалости и сострадания, а какое-то решительное самодовольство, как будто он думал: Cегодня вечером я получу все деньги, какие только смогу достать, куплю одеяла и накрою бездомных. Никто не сделает этого кроме меня. Всё было просто. Так вот, обычный человек смотрит реалити-шоу, или трахается, или спит в тёплой постели, а этот старый священник делает всё, что может для нескольких людей, о которых никто не заботиться.

- Сострадание, - сказала женщина, моя спутница.

Я наблюдал, как священник, дрожа от холода, делал своё дело, накрывая каждую фигуру одеялом, одну за другой. Затем я коснулся плеча женщины.

- Для чего? - спросил я. - Зачем ты мне всё это показываешь? Я не понимаю.

- Провидение, - прошептала она.

Провидение, - подумал я. Она пошла дальше. И я последовал за ней. Теперь мы шли по Коннектикут-авеню. Кучка шикарно одетых придурков выходила из лимузинов перед ресторанами, где ужин на двоих стоит больше, чем средняя зарплата обычного человека за две недели. Адвокатов там тоже было много. Чем бы ни была эта экскурсия, она заставила меня задуматься.

Потом мы прошли мимо Вашингтон-Сквер, где я раньше работал, и 21-ой Федеральной, где я каждый день пил коктейли или обедал с управляющими партнерами. Господи. В паре кварталов отсюда на улице спали люди, а мы были слишком заняты, чтобы обращать на них внимание. Слишком заняты, прячась за юридическими степенями Гарварда и клиентами, которые платят семизначные суммы за твои услуги. Эта странная женщина показывала мне, кем раньше я был. И она показывала мне вот что: я был хорошим адвокатом, но это ни хрена не значило, что я был хорошим человеком. Я собирался покончить с собой всего час назад. Теперь я чувствовал только стыд. Я чувствовал себя обиженным, избалованным ребёнком.

- Ещё одна остановка, - сказала она. - И потом можешь идти.

Чем меньше я понимал, тем больше мне хотелось знать. Но одно я знал точно: на то была причина. Это была необычная встреча, и она определенно не была обычной женщиной.

Я почти бежал за ней, всегда следом, никогда не поспевая за ней. Это напомнило мне историю Диккенса, несчастного циника, который увидел своё будущее и прошлое с помощью призрака. Но эта женщина не была призраком. Я прикоснулся к ней, она была материальной.

Она была настоящей.

Через несколько минут мы уже стояли на кладбище.

Да, это точно было похоже на историю Диккенса. У меня перехватило дыхание. Женщина стояла прямо, как шахматная фигура, указывая на надгробие. Я уже знал, что это не моя могила.

Она принадлежала моей жене.

- Истина, - сказала женщина.

Мои мысли казалось тикали в голове; моё смятение было подобно лихорадке. Сначала любовь, потом сострадание, а теперь… истина?

Какая истина была в том, что я смотрел на могилу жены? Она умерла много лет назад.

- Она питает тебя? - спросила женщина. - Эта истина?

Она умерла много лет назад, да, но даже после её смерти она была единственной настоящей истиной в моей жизни.

- Я любил её, - пробормотал я. – Очень.

- А она любила тебя?

Я кивнул головой:

- Да.

- Да?

- Да.

Она промолчала, оценивая меня.

- Тогда, - сказала она мне. - Истина есть даже в памяти. Ты должен помнить её любовь к тебе - эту истину. Это возносит нас, не так ли? Она питает нас, - eё взгляд, казалось, блуждал. - Эта истина.

Мне хотелось плакать. Теперь последнее видение обрело смысл. У меня была любовь. Моя жена любила меня. Многие люди, вероятно большинство из моих знакомых, никогда не любили меня. Только печальное факсимиле и горькая ложь. Мне хотелось упасть на колени к ногам пожилой женщины и заплакать, как маленький ребёнок. Потому, что не жестокость заставила её привести меня сюда. За всем, что она показала мне сегодня, стояла та же сила. Вещи, которые заставляли меня думать и видеть. Поэтому я понял, что жизнь - это дар, и даже когда люди умирают, даже когда происходят самые дерьмовые вещи, этот дар остаётся…

Мы вернулись тем же путём, каким пришли, через недра города. Теперь всё было по-другому: в свете уличных фонарей тротуар казался покрытым льдом. Шёл снег, но всё, что я мог чувствовать, было тепло, которое она показала мне.

Вот что я чувствовал. Мне было тепло. Я чувствовал себя сытым.

Она отвела меня обратно в переулок, к машине. Мы сели. Она расположилась рядом со мной, на пассажирском сиденье.

- Bремя ничего не значит, - сказала она.

Её голос был мягким, сладким для её возраста.

- Кто ты? - спросил я.

Она не ответила. Вместо этого она улыбнулась, или по крайней мере, мне так показалось, потому что я всё ещё не мог видеть её лица. Только отдельные фрагменты, как видения, которые никогда не сходились вместе.

- Ты ангел, да? - Наконец-то у меня хватило смелости спросить. - Тебя послали, чтобы удержать меня от самоубийства.

- Любовь, сострадание, истина, - сказала она. - Они что-то значат. Какая потеря для человека умереть в одиночестве, не зная правды.

Да, она была ангелом или чем-то вроде того. Первое, что она мне сказала, было что-то о Провидении.

Жадность, эгоизм, цинизм и Бог знает что ещё привели меня на грань самоубийства, но в последнюю минуту я был спасён, увидев хорошие вещи, вещи, которые превзошли всё плохое и злое.

- Истина, - сказала она.

- Спасибо тебе.

Почему-то я не удивился. Она выскользнула из чёрного жилета. Она была голая. Её груди были большими, с большими полными сосками. Они обвисли, но грациозно. Нежный изгиб её талии, тонкая белая кожа шеи, плеч, бёдер, всё тело казалось мягко сияющим в её возрасте, прекрасным в своей правде.

Вот в чем дело - в истинe. И я знал, почему она сняла пальто. Она привезла меня сюда не для того, чтобы трахнуть в “Порше 911”. Она показывала мне вещи всю ночь. Вот почему она была голой, чтобы я мог наконец увидеть её.

Я жаждал. Я хотел увидеть её тело, несущее такой блистательный дух. Сквозь ветровое стекло пробивался свет уличного фонаря. Теперь я мог видеть её тело, но всё ещё не мог видеть её лица, и я знал, что никогда не увижу её снова. Хотя, вы должны признать, это казалось уместным.

Лицо ангела не должно быть чем-то, что можно увидеть.

- Мы все здесь не просто так, - сказала она, наклоняясь ко мне. - И это моя причина. Покажи истину, заставь людей узреть истину.

Я взял её руку, провёл пальцами по её ладони. Я подвинулся ближе и начал трогать её грудь, провёл пальцами по её животу, вниз по её бёдрам, и сквозь толстые завитушки её лобковых волос. Она, казалось, ожидала этого, как будто это было какое-то спокойное предвидение. Это была не похоть, это вообще не было сексуально. Я просто хотел прикоснуться к ней.

Мне нужно было знать, что чувствует ангел.

Её кожа, хотя и утратила некоторую эластичность, была мягкой и гладкой, как у ребёнка. Расщелина её киски окутала мои пальцы жаром.

- Ты готов увидеть остальное?

- Остальное?

Она промолчала. Думаю, ей очень нравилось лежать на плюшевом сиденье, когда к ней прикасались.

- Я показала тебе любовь, сострадание и истину. Я насытила тебя, не так ли?

- Да, - сказал я, всё ещё прикасаясь к ней.

Её прохладные пальцы переплелись с моими.

- Но мне тоже нужна пища, кое-что ещё…

- Что?

- Смерть, - сказала она.

Я уставился на неё. Моя рука обмякла.

- Истина похожа на людей. Иногда настоящее лицо скрыто. А теперь взгляни на то, чего ты раньше не видел - на остальную часть истины. На настоящую истину.

Она наклонилась и поцеловала меня. Я напрягся. Её прохладные губы заиграли на моих, её язык погрузился в меня. Всё это время мне казалось, что мои глаза открыты. Я не мог их закрыть. Поцелуй проник в меня и потянул за собой. Да, это заставило меня смотреть в широко открытую чёрную бездну, которая была её лицом.

Настоящая истина.

Сначала, будущее: семья в окне.

Мужчина, теперь безработный и пьяный, бьёт жену по лицу, превращая его в кровавую маску. Старший мальчик держит мать, а четверо других по очереди насилуют её. Он запихнул ей в рот горсть мусора, чтобы она заткнулась.

- Смотри как я расколю жбан этой сучки, - говорит он, когда они закончили.

Он разбил ей голову кирпичом, пока остальные делили её деньги.

Тем временем, в нескольких кварталах от него, его сестра раздвинула ноги для десятого незнакомца за ночь, её руки, кисти и ступни были покрыты следами от уколов, её кровь изобиловала герпесом, гепатитом и СПИДом.

Далее, настоящее: переулок бездомных.

Священник исчез. Толпа безликих юнцов захихикала, обливая бензином съёжившиеся телa под промокшими новыми одеялaми. Вспыхнула спичка. Переулок загорелся, и банда смеясь убежала. Огонь шипел на коконе человеческой плоти. В морозной ночи раздались крики.

И наконец, прошлое:

Cначала визг тормозов, лязг металла, и шея его жены хрустнула, как виноградная лоза, когда её голова ударилась о ветровое стекло. Потом видение вернулось на час назад. Гостиничный номер. Кровать. Она голая, на четвереньках. Его жена деловито делала минет молодому человеку, стоящему перед ней. Он грубо взял её за голову и сказал:

- Да, Дафф, ты рождена для сосания хуя! Я трахну твои миндалины!

- Лучшая “глубокая глотка” в городе, я же говорил! - сказал другой мужчина, который вставлял свой пенис в её прямую кишку. - Держу пари, твой муженёк обосрался бы, если увидел это, а?

В конце концов он кончил ей в кишечник.

- А вот и обед, - сказал первый, когда начал кончать ей в рот.

Его жена проглотила сперму, мурлыча, как кошка. Потом она легла на кровать.

- Ты можешь в это поверить? Я сказала этому придурку, что иду в магазин красок, выбирать цветовую гамму для дома.

- Когда ты уже бросишь это никчёмное дерьмо? - спросил второй.

Она начала мастурбировать им двоим.

- С чего бы? - сказала она. - Он держит меня в драгоценностях, а вы ребята, держите во мне члены.

Затем все трое рассмеялись.

Поцелуй прервался. Я думал, что падаю с высоты, как только что перерезанная веревка. Я обмяк на сиденье. Старуха посмотрела на меня, но я увидел, что она вовсе не стара. Она выглядела как подросток. Пища, которую она получила из моей истины, сделала её сильной, весёлой, сияющей и молодой. Её белые волосы стали чёрными, как вороново крыло. Бледная кожа натянулась на молодые мышцы и кости, большие белые шары ее грудей стали твердыми прямо на моих глазах. Их свежие соски вздымались, указывая на меня, как стенные гвоздики.

Я не мог говорить. Я даже пошевелиться не мог.

Жадные руки принялись ласкать меня, её глаза сияли. Она снова поцеловала меня, лизнула, наслаждаясь тем, чем я был для неё. Её дыхание обожгло моё опустошенное лицо.

- Ещё немного, - выдохнула она.

Она пускала слюни. Она сунула руку под сиденье. Лезвие бритвы сверкнуло в ледяном свете. Затем она очень осторожно вложила его мне в руку.

* * *

По крайней мере, это было не больно. Это было даже приятно. Это было очищение. Понимаешь, о чём я? Теперь почти ничего не видно. Как гаснет свет в театре. Я вижу только маленькую девочку. Она наблюдает за мной. Она улыбается, молодеет и оживает на мясе Провидения, на сладком-сладком пике истины.

перевод: Олег Казакевич

Когда Струп харкнул кровавым сгустком мокроты в стену, это физическое усилие заставило его брюшные мышцы напрячься и сдавить мочевой пузырь. Древний, давно забытый инстинкт подтолкнул его встать и найти какое-нибудь укромное местечко, чтобы помочиться… но потом Струп вспомнил, кем он был и в каком сейчас положении, поэтому буркнул:

- Да какого хуя, - и, как обычно, обоссался прям себе в штаны.

Ну, чтоб вам было понятно, он вспомнил, что у него не было ног. Ампутированы чуть ниже коленей. “Газовая гангрена” - так врачи сказали ему.

Каждые шесть месяцев, или около того, Струп катил себя в государственную клинику, где ему отрезали ещё дюйм.

Струп был одним из ярких представителей города Сиэтла, бездомный социопат-изгой. Инвалидного кресла у него не было, он не мог передвигаться на нём из-за острого артрита. Была у него доска на колёсиках, пара перчаток - толкуш и койка под номером “509” в социальной ночлежке на углу Третьей и Джеймс-Стрит, но Струп не хотел там жить, он просто хотел свою доску и перчатки.

Улица была его стихией.

Люди прозвали его “Струп”, потому что именно им он был покрыт с головы до ног.

Шестьдесят два года болезней и инфекций, клещей и вшей, нулевой гигиены и всех видов дерматита. Такое, знаете ли, оставляет отметки на человеке.

Струпу было похую.

Oн отдирал струпья от тела и ел их. Не так уж и плохо, на вкус почти, как жареные сухарики.

Каждый его день проходил примерно одинаково, но Струп не жаловался. С утра он подкатывал ко входу книжного на Пятой авеню, в который любили таскаться все эти извращенцы-хиппи и уроды-коммуняки со своими “ Body Piercing Review”, и журналами “High Times”[50] и “ The Revolution Sentinel”[51],которые заодно подкидывали в кружку Струпу доллар-другой из своей карманной наличности. За день набиралось, примерно, долларов пятьдесят. Если какой-нибудь жмот кидал ему монетку в пять или десять центов, Струп харкал в него.

Ёбаный крохобор.

Ночью он протискивал себя между двумя мусорными баками, стоящими в переулке, разделяющем вьетнамский ресторан и пункт обмена игл для наркоманов.

Это был милый тихий уютный и укромный уголок, это был дом Струпa.

И той ночью…

Шёл дождь. Он всегда шёл в этом сраном городе. Струп уже скатился вниз по переулку и припарковал себя между мусорными контейнерами, обложившись газетными листами сиэтлской “Пост Интердженсон”. Струп промок, в ни разу не стиранных штанах хлюпало. Хлюпала моча и его собственные экскременты.

Струпу было похуй, жизнь у него не сахар и если человек вынужден срать себе в штаны - он срёт себе в штаны, по крайней мере, хоть какое-то время жопа у него будет в тепле. Говно он вытряхнет утром на улице.

Не ебёт, - подумал он, - пусть кто-нибудь тоже вляпается.

Он надеялся, что сегодня ему приснится хороший сон с… бабами, и в этом сне у него будут ноги. Капли дождя громко стучали по газете, прикрывшей его голову, и он уже начал клевать носом, как вдруг услышал…

Шаги?

Может, ему показалось?

Может быть, он уже спит и видит сон?

Довольно миловидная, но испуганно выглядевшая женщина, бежала по переулку. Она вся вымокла под дождём, но кроме тёмного строгого делового костюма на ней ничего больше не было. На бегу она размахивала кожаным портфелем. Струп уже было начал фантазировать, что он сделает с ней и в каких конкретно позах покажет, каким должен быть настоящий мужчина, когда…

БАХ! БАХ! БАХ!

Tри яркие вспышки расцвели в конце переулка, сопровождаемые еле слышными щелчками. Струп не был уверен, что он только что увидел, но вроде как…

Bроде как испуганно выглядевшая женщина в деловом костюме рухнула на асфальт и когда её портфель ударился об землю, застёжки на нём лопнули и он открылся, и из него стали вылетать, кружась по переулку, листки бумаги.

Один такой листок приземлился прямо на колени Струпу…

Снова послышались шаги. Струп уже точно знал, что не спит, знал, что всё происходит наяву. Двое мужчин в костюмах вошли в переулок и остановились у тела женщины. Женщина была мертва. Тёмные ручейки, гонимые дождём, растекались от её головы.

Какого хуя, чё за дела? - гадал Струп.

Мужчины в костюмах сунули пистолеты в карманы пиджаков и теперь ползали на коленях под проливным дождём, собирая вылетевшие из портфеля листки. Между тем, к другому концу переулка, задом подъехал тёмный фургон. Ещё двое, таких же безликих мужчин, выпрыгнули из него, подняли мёртвую женщину, открыли заднюю дверь и бросили её внутрь фургона. Первые двое мужчин собрали выпавшие из портфеля листки, потом тоже попрыгали в фургон через заднюю дверь и автомобиль, взвизгнув резиной колёс, скрылся во тьме.

Ё-моё, всё, кино закончилось? - подумал Струп.

Ясное дело, мужчины собрали не всё, один листок так и остался лежать у Струпa на коленях. Эти парни в костюмах были так заняты, торопясь подобрать выпавшее содержимое портфеля, что даже не заметили его, забившегося в тёмной щели между мусорными баками.

Затем наступила тишина, если не считать дождя.

Они исчезли быстрее, чем Струп успел поковыряться в носу.

- Это что ещё за хуйня? - буркнул он, сцапав намокший лист с колен и разглядывая его.

На листе было отпечатано:

“Получено по защищённой правительственной линии Министерства Oбороны США.

Экземпляр: единственный.

Страница: 1 из 1.

Распечатано: 25 мая 1978 года в 7 часов 13 минут.

Статус: совершенно секретно.

От кого: Агенство Национальной Безопасности, руководитель внутренних операций, Форт-Мид, Мэриленд. Пятый Cектор, Отдел Bирусных Исследований, Форт-Детрик, Мэриленд.

Кому: Оперативной Группе по Bнутренним Cпец. Oперациям, Пентагон.

Сообщение: вирусный возбудитель, подавляющий иммунную систему, в точности, антитела к вирусу цитомегалии иммуноглобулина джи, полностью усовершенствован в лаборатории Армейского центра вирусных исследований, Форт-Детрик.

Кодовое название препарата: ВИЧ.

Статус готовности: вирусная основа готова к распылению в городских районах с низким социальным уровнем и в зонах высокой концентрации лиц гомосексуальной ориентации, а также лиц, принимающих наркотические препараты внутривенно.

Просим подтверждение.

Конец сообщения.

По прочтении уничтожить”.

Струп, щурясь, ещё долго смотрел на листок, потом высморкался в него, скомкал и отбросил в сторону. Выкашляв из лёгких несколько сгустков мокроты, он смачно харкнул ими в стенку мусорного контейнера, ещё раз обоссался себе в штаны и заснул.

Не, ну, правда, чё это, блядь, за ёбаные каракули?

Он всё равно не умел читать.

перевод: Пожелал остаться неизвестным

Примечание автора: скромное предисловие кажется здесь уместным; более поздняя версия этой истории была опубликована более десяти лет назад как "Реанимация" в антологии-бестселлере Эла Саррантонио "999". Эл попросил меня изменить мой оригинальный финал (оригинальное название было изменено мной некоторое время назад), потому что он чувствовал, что он слишком предсказуем и был довольно клишированным. Эти нарекания, по общему признанию, слишком верны, и я буду вечно благодарен Элу за его редакционное руководство и одобрение этой части. Но главная причина, по которой я включаю "Размытую Комнату" в этот сборник - это интерес моих давних поклонников, поскольку этот рассказ на самом деле является одним из самых первых фантастических произведений (третьим или четвертым, возможно), которые я написал всерьез. Конечно, он был отполирован несколько раз, но сначала он был написан в 1980 году, а затем отправлен моему учителю английского языка Глену Шокли в "P.G. Community College". Поощрение мистера Шокли в отношении этого рассказа было важным компонентом моего решения стать писателем.)

Оно за ним гналось, и было оно большое. Но что это было? Он ощущал, как настигает его огромность, преследует по неосвещенным лабиринтам, за углы задушенной плоти, по переулкам крови и сукровицы…

Пресвятая Матерь Божия!

Когда Паон проснулся окончательно, казалось, у него стерли разум. Его крушила тупая боль и скованность… Или это паралич? В голове неясные образы, голоса, мазки света и цвета. Фрэнсис Паон по кличке “Фрэнки” вздрогнул от ужаса перед неведомым, что гналось за ним по канавам и бороздам его собственного подсознания.

Да, он уже проснулся, но погоня вела к…

Налетающим силуэтам. Встряске. Крови, брызнувшей на грязно-белые стены.

И будто медленно наводился на резкость кадр, Паон наконец понял, что за ним гналось. Не киллеры. Не копы или федералы из Бюро.

Гналось за ним — воспоминание.

Но о чем?

Мысли понеслись галопом. Где я? Какого черта со мной стряслось? Последний вопрос по крайней мере прояснялся. Что-то ведь стряслось. Что-то катастрофическое.

Комната расплывалась. Паон прищурился, скрипя зубами: без очков он не видел дальше трех футов.

Но разглядел достаточно, чтобы понять. Кожаные ремни с мягкой обивкой опоясывали его грудь, бедра и лодыжки, фиксируя на кровати, которая казалась тверже кафеля. Не пошевелиться. Справа стояли несколько металлических шестов, а на них — размытые пузыри. Длинная полоска спускается оттуда… к руке. Он догадался — капельницы. Полоска кончается внутри правого локтя. А вокруг запахи, которые ни с чем не спутать: антисептика, мази, изопропиловый спирт.

Я в ебаном госпитале, - признал он.

Кто-то, значит, его зацепил. Но… он просто не мог вспомнить. Воспоминания плясали фрагментами, преследуя его дух немилосердно. Стрельба. Кровь. Вспышки.

А близорукость оказывала еще меньше милосердия. Возле кровати он видел только расплывчатый белый периметр, тени и лишенный объема фон. Слышалось какое-то жужжание, вроде как далекий кондиционер, и медленные, раздражающие попискивания: монитор капельницы. А наверху что-то раскачивалось. Подвесной цветок в горшке? Нет, больше похоже на складные рычаги, как бывает во врачебных кабинетах, вроде рентгеновской пушки. И расплывчатый ряд силуэтов вдоль стен — только ящики это могут быть, ящики с лекарствами.

Значит, я в самом деле в больнице. В реанимации. Ничего другого не придумаешь. И его хорошо пришпилили. Не только лодыжки, но и колени, и плечи. Правая рука привязана к выносной стойке под капельницу, и в локтевом сгибе белой лентой закреплена игла.

Паон глянул на свое левое плечо, на руку… Именно руку — без кисти.

Кошмар, захотелось ему подумать. Но преследующие воспоминания слишком реальны для сна, и боль тоже. Сильная боль. Больно дышать, глотать, даже моргать. И кишки сочились болью, как теплой кислотой.

Кто-то меня щедро уделал. Тюремная больница, сомневаться не приходится. И наверняка за дверью стоит легавый. Да, теперь он знал, где он, но страшно было другое — он не знал, что его сюда привело.

Воспоминания рвались с цепи, гнались, бросались…

Тяжелый топот. Крики. Гремящий искаженный голос… как мегафон.

Господи Иисусе!

Снова попытался вспомнить — и снова не смог. Воспоминания теперь подкрадывались: пистолетные выстрелы, длинные автоматные очереди, ощущение куска собственного тела, подпрыгивающего в ладони…

— Эй! — крикнул он. — Помогите кто-нибудь! - Слева отозвался щелчок, открылась и закрылась дверь. Тихие шаги — и выступила яркая размытая фигура.

— Как давно вы в сознании? — спросил бесцветный женский голос.

— Пару минут, — ответил Паон. В горле пульсировала боль. — Можетe подойти ближе? Я вас еле вижу.

Фигура повиновалась, черты ее стали резче.

Совсем не легавый — это сестра. Высокая, черноволосая, с голубыми глазами и резкими выразительными чертами лица. Белая одежда сияет ярким светом. На игривых гладких ногах переливается белый нейлон.

— Не знаете, где мои очки? — спросил Паон — Я чертовски плохо без них вижу.

— Ваши очки разбились в машине скорой помощи, - категорично ответила она. - Оптики вставят линзы в новую оправу. Они принесут их позже.

Безразличные глаза оценивали его. Она наклонилась, определяя его состояние. — Как вы себя чувствуете?

— Отвратительно. Кишки болят, как сволочи, а моя рука…— Паон, щурясь, поднял забинтованный левый обрубок. - Дерьмо, - пробормотал он. Он даже не хотел спрашивать.

Сестра отвернулась к монитору капельницы, а Паон продолжал борьбу с грузом навалившихся воспоминаний. Где-то в глубине сознания завертелись новые картины. Осколки дерева и потолочной плитки дождем на плечи. Бешеная какофония, которую создает только пулеметная стрельба. Разлетевшаяся брызгами голова.

Сестра с непроницаемым лицом повернулась к нему снова.

— Что вы помните, мистер Паон?

— Я…

И больше он ничего не сказал. Только поднял глаза. Паон никогда не носил на работе никаких настоящих документов, а ездил только на угнанных тачках или с поддельными номерами. У него из горла вырвался вопрос:

— Откуда вы знаете мое имя?

— Мы все о вас знаем, — ответила она, разворачивая лист бумаги. Полиция нам показала этот телетайп из Вашингтона. Фрэнсис К. Паон по кличке «Фрэнки». Семь псевдонимов. Тридцать семь лет, холост, официальное место жительства неизвестно. В 1985 году вы были осуждены за бегство из штата с целью уклониться от обвинения, перевозку между штатами порнографических материалов с участием несовершеннолетних и многочисленные нарушения Раздела 18 Кодекса Соединенных Штатов. Два года назад вы были выпущены из федеральной тюрьмы “Олдертон”, после отбытия 62 месяцев одновременного отбывания одиннадцати- и пятилетнего срока тюремного заключения. Известны ваши связи с преступной семьей Винчетти. Вы - одна из худших вещей в мире, Мистер Паон. Вы специалист по детской порнографии

Господи, спалился к ебеням! Кто-то меня подставил. Сейчас это уже не трудно было заключить. Он лежит в реанимации, привязанный к кровати, продырявленный, как мишень в тире, без руки, без ноги, а эта флегматичная сука зачитывает ему его собственный послужной список из факса ФБР. Уж точно его взяли не при попытке подломить мелочную лавочку.

— Вы сами не знаете, что несете, — сказал он.

Ее глаза полыхнули на него огнем, а лицо было будто вырезано из камня.

Ага. Могу поспорить, что у нее есть пара ребятишек, которые сачкуют школу и посасывают травку. Спорить могу, что у нее сломалась машина и как раз кончилась страховка, а муженек каждый вечер опаздывает к ужину, потому что слишком занят на работе, отбарабанивая секретаршу и слизывая "кокс" у нее с сисек, и тут выясняется, будто это я виноват, что мир — говенная дыра, полная извращенцев и педофилов. Это моя вина, что столько народу отдают свои праведные денежки за картинки с детками, так, лапонька? Давай, гвозди меня. А что? Да, а наркотики? А спад экономики, Ближний Восток и озоновая дыра? Это ж тоже я виноват, нет?

Когда она снова заговорила, в ее голосе будто перекатывался гравий.

— Что вы помните?

Этот вопрос и ему не давал покоя. Перед близорукими глазами по комнате проносились обрывки воспоминаний — впивающиеся в тело пули, скрежет мегафона, вылетающие в облаке дыма стреляные гильзы — и эти обрывки гнались за ним и дальше, крались беспощадно, как дикая кошка крадется за олененком, а Паон все бежал и бежал, отчаянно желая знать и все равно не смея оглянуться…

— Да ни хрена, — ответил он наконец. — Ничего не могу вспомнить, какие-то кусочки.

Сестра, казалось, обращается больше к себе, чем к нему.

— Преходящий эффект глобальной амнезии, ретроградной и, как правило, не связанной с афазией. Вызывается острым травматическим шоком. Не волнуйтесь, это симптом кратковременный и бывает у всех. — Огромные голубые глаза снова впились в него бурами. — Так, я думаю, что могу освежить вашу память. Несколько часов назад вы убили двух полицейских штата и федерального агента.

У Паона отвалилась челюсть.

- Вы отвратительны, - сказала она.

Погоня сразу закончилась, дикая кошка памяти вцепилась в свою добычу – разум Паона. Он вспомнил все, кусочки легли на место, как булыжники под катком.

Оригиналы. Родз. Ролики.

И вся эта кровь.

Новый день - еще десять кусков, - подумал Паон, подымаясь на третий этаж к квартирe Родза. На нем были шерстяные перчатки — не такой же он кретин, чтобы оставлять отпечатки пальцев где-нибудь поблизости от логова Родза. Он постучал в дверь шесть раз, насвистывая «Люби меня нежно» "The King".

— Кто там? — раздался грубый голос.

— Санта-Клаус! — ответил Паон. — Ты бы каминную трубу, что ли, завел.

Родз впустил его внутрь и быстро запер за ним дверь.

— Хвоста не привел?

— Нет, только полный автобус агентов Mинюста и телеоператор с репортером из «60 минут».

Родз окрысился.

Ну и хрен с тобой, если ты шуток не понимаешь, подумал Паон. Родза он недолюбливал — мразь из Ньюарка, псих ненормальный. С виду Натан Родз смахивал на исхудавшего Крошку Тима после неудачной подтяжки лица: длинные кудрявые черные волосы на голове пухленького медицинского трупа, глубокие носогубные складки на щеках. Работу Родза на профессиональном жаргоне называли «съемщик» — так сказать, субподрядчик. Он похищал детей или получал их от работающих самостоятельно агентов и сам снимал ленты. «Цепочка» — так называло министерство юстиции этот бизнес: подпольную порнографию. В этой индустрии, о которой почти никто не знал, вертелись полтора миллиарда долларов в год, и тут не снимали фигню, типа "Debbie Does Dallas"[52], которую можно взять напрокат в любом ХХХ магазине. Паон возил все подпольное видео: ролики с изнасилованием, "мокрый" S&M[53], кадры с животными, испражнения, мокруха, и (самое главное) детское и подростковое порно. Он забирал оригиналы у таких, как Родз, и перевозил их в «тиражные» лаборатории Винчетти. Сеть Винчетти контролировала почти всю подпольную порнуху Востока; Паон был посредником, членом Семьи. Все это работало через почтовые ящики и тайные пункты распространения. Винчетти платил за двадцатиминутный оригинал два куска, если разрешение было хорошее; с каждого оригинала делались сотни копий и продавались клиентам — любителям извращений. “Дубари” — парни, которые делали фактическую работу собственными штырями — нанимались со стороны, и таким образом никто не мог бы выйти на самого Винчетти. Паону самому приходилось малость хлебнуть дерьма — в его работу входила проверка каждого оригинала на качество: обдолбанные мотоциклетные девицы отсасывают у жеребцов и кобелей, психи испражняются друг на друга и часто пожирают извержения своих кишок. “Дубари” обрабатывают беременных девчонок, умственно отсталых, инвалидок, уродок. И “мокруха”. Паона это забавляло: несмотря на всю нелепость, находились люди, которые платили, чтобы это посмотреть. Они заводятся от этого. Что за блядский мир, думал он не раз, но стоп: Спрос и Предложение — разве это не есть Американский Образ Жизни? Не будет снабжать клиентов Винчетти он — будет кто-то другой, пока существуют деньги…

Я просто беру свою долю, - твердо решал Паон. Самые большие заказы были всегда на детское порно. Согласно федеральной статистике, каждый год пропадали и больше не появлялись 10 000 детей, и большинство из них затягивалa в себя «Цепочка». Чем моложе дети, тем дороже ленты. Когда дети вырастали (до четырнадцати-пятнадцати лет), их продавали за границу или выпускали на улицу работать в сети проституции Винчетти. Одно кормит другое. Да, это блядский мир, верно, но это не проблема Паона. Его работа была простая: покупать оригиналы, возить их в лабораторию и держать съемщиков в руках — вот таких безмозглых халявщиков и подонков, как Родз.

— У меня для тебя пять штук, — сказал Родз. — Обычных. — Голос у него был насморочный и скрипучий: гвоздь по шиферу и то музыка по сравнению с ним. – Но, знаешь, я тут подумал…

— О, ты еще и думаешь? — спросил Паон. Никогда он не видел такой помойной квартиры. Тесная гостиная уставлена мебелью типа «сложи сам», грязные стены, вытертые ковровые плитки на полу, омерзительная кухня. Ни хуя не Букингемский дворец.

— Насчет того, что два "куска" за ролик сильно тощая сумма по нашим дням, — гнул свое Родз. — Слушай, два жалких куска за оригинал, который ребята Винчетти отдублируют сотнями? Ему от этого хорошая зелень капает. А мне? Я же каждый раз, когда делаю для него мастер-ленту, подставляю шею на целую милю.

— Это потому, что тебя родили с шеей длиной в милю, Икабод.

— Я думаю, что два с полтиной хотя бы — это справедливо. Потому что слышал, что семья Бонте платит три.

Паон уставился на него тяжелым взглядом сверху вниз.

— Так вот что, Родз. Без балды. Ты делаешь ленты для Винчетти и только для Винчетти. Точка. Хочешь совет? Даже не думай насчет продать свое барахло другой семье. Последний, кто проделал такой фокус — знаешь, что с ним было? Джерсийские копы нашли его в прачечной жилого дома — он там висел вниз головой. Сожженный. И еще ему отрезали хрен и отправили по почте его бабушке в Сан-Бернардино.

У Родза дернулось лицо.

— Да нет, я же говорил, два “куска” за ленту — это звучит нормально.

А то, - подумал Паон.

— Так где же “зелень”?

Паон направился в спальню, где Родз делал свою работу.

— Ты хвоста собачьего не получишь, пока я не увижу плоды твоего труда.

Он сел на кушетку, которая — можно не сомневаться — служила реквизитом в десятках роликов Родза. На треножниках стояли профессиональные камеры и юпитера — уж никак не то дерьмо, что продается на радиобарахолках. Оригиналы надо снимать на высокоскоростных лентах большого формата шириной дюйм с четвертью, чтобы на копиях сохранялась хорошая контрастность. Пять коробок с лентами лежали перед «Сони тринитрон» с диагональю тридцать пять дюймов и студийным плеером «Томпсон электроник».

— Классные ребятки на этот раз, — похвалил сам себя Родз. — На уровне.

Иногда детеныши балдели от камеры или просто выпадали; многие страдали от внутриутробного кокаина, алкоголизма или внутриутробных повреждений. Бывало, что Паона действительно печалило положение дел в этом мире.

Теперь наступила самая неприятная часть работы. Паон должен был сидеть и отсматривать каждый оригинал: освещение, разрешение и четкость. Он вставил первую кассету…

Господи! - подумал он. На экране задвигались бледные фигуры. В общем, они были всегда одинаковы. Что Паона больше всего доставало — это их лица, жалкие лица детишек, их выражения, когда “дубари” Родза пускали в дело свои штыри. О чем они думают? Что творится у них в голове? То и дело ребенок заглядывал в камеру с выражением, не поддававшимся описанию…

— Дай мне хотя бы просветить бабки ультрафиолетом, пока ты смотришь, - сказал Родз.

— Агa. На.

Паон кинул ему набитый пакет, а сам продолжал смотреть, и ему казалось, будто его лицо вылеплено из глины. Родз всегда придумывал к своим роликам забавные заглавия, вроде: «Вазелиновый переулок», «Юные и безволосые», «Перфораторная». Пока что Родз натянул нейлоновые перчатки и вытащил из пакета пачку сотенных. Десять кусков сотнями — это не очень впечатляющее зрелище. Каждую бумажку он просвечивал с обеих сторон ультрафиолетовой кварцевой лампой. Техники казначейства все время работали в контакте с Mинюстом и Бюро. Любимый их трюк — это метить деньги невидимыми красками уранил-фосфата. Неубиваемая улика для суда.

— Достаточно чисто для тебя? — спросил Паон. — Для такого чистоплюя, как ты?

— Ну, выглядят нормально. — Лицо Родза отсвечивало ультрафиолетом, пока он занимался проверкой. — И номера не подряд. Нормально.

Паон снова повернулся к экрану и вздрогнул. На последней ленте был сам Родз с зачесанными назад волосами и фальшивой бородой. Он тоже пускал в ход свой штырь. Паон скривился.

— Здорово, да? — Родз усмехнулся своему изображению на экране. Всегда хотел сниматься в кино.

— «Оскара» тебе надо дать. За лучшее извращение.

— Кто бы говорил про извращения! Я только фильмы снимаю. Это ваши люди их продают.

Родз был по-своему прав. Все мы в одной игре. Когда платят хорошие деньги, делаешь, что приходится делать.

— Все, я пошел, — сказал Паон, когда последний оригинал щелкнул и отключился. Он собрал ленты и вышел в гостиную вслед за Родзом. — Не могу сказать, что приятно было зайти.

— Ты бы со мной повежливей, — хихикнул Родз. — Как-нибудь я мог бы и тебя пустить в фильм. Ты после этого уже не будешь прежним.

— А ты не будешь прежним, если я оторву тебе голову и засуну тебе же в задницу.

Возле двери лицо Родза снова растянулось в морщинистой улыбке.

— До следующего раза… Предложил бы я тебе пожать руку, но у меня тут все так измазано…

— Спасибо за заботу.

Паон протер очки платком, потянулся к двери…

Ба-БАХ!

— Твою мать! — выдохнул Родз.

…дверь вылетела из рамы. Не распахнулась, а рухнула вниз, и это перестало быть удивительным, когда Паон в мгновенном оцепенении увидел, какого размера коп стоит за ней со стальным тараном в руке. И коп, еще здоровее, двумя руками наводил в комнату взведенный револьвер.

— Ни с места! Полиция!

Паон быстрее, чем когда-либо в жизни, обхватил рукой Родза и дернул на себя. Родз ахнул, обмочив штаны, когда Паон выставил его живым щитом. Грохнули два выстрела, обе пули чавкнули, войдя в грудь Родза.

— Сдавайся, Паон! — посоветовал коп. — Выхода нет!

Врешь, сука! - подумал Паон.

Родз передернулся, с хрипом заливая грудь кровью, и вдруг обвис мертвой тяжестью. Но это движение дало Паону время нырнуть под кухонный стол и вытащить свой «SIG-220» с полной обоймой разрывных пуль. Быстрее! - приказал он себе, высунулся, послав две пули, и снова нырнул вниз. Обе пули вошли копу в горло, и Паон услышал влажные шлепки.

В двери застыли тени, и грохнул мегафон:

— Фрэнсис Паон по кличке “Фрэнки”, вы окружены агентами Mинистерства Юстиции и полиции штата. Бросайте оружие и сдавайтесь. Бросайте оружие и сдавайтесь, бросайте оружие и сдавайтесь…

И снова, и снова, и снова.

Паон вытащил запаску — тупоносый «кольт» — и бросил его на кухонный стол. Тут же вломились еще один полицейский и с ним хмырь в штатском. Ну и мудаки, - успел подумать Паон, снова высовываясь и давая две короткие очереди по две пули. Коп завертелся на месте, получив обе пули в подбородок. Штатский из Mинюста получил свою пару между глаз. Паон успел заметить краем глаза, как разлетелась его голова и мозговая каша плеснула на стены.

Хрен вы меня возьмете! Паон ощутил вдруг неожиданное спокойствие. Задняя комната. Окно. Прыжок в кусты с третьего этажа.

Это был единственный шанс…

…которого не было.

Он не успел двинуться, как комната… задрожала. Трое из SWAT[54] штата в кевларовых бронежилетах влетели внутрь почти балетным движением, и мир рухнул в хаос. Пули летели мимо Паона волнами. Автоматы М-16 плевались горячей латунью и стрекотали, как газонокосилки, выбивая дыры в стенах, раздирая в клочья кухню.

— Сдаюсь! — крикнул Паон, но автоматный огонь только усилился.

Паон свернулся в клубок, и все вокруг стало распадаться на части. Пули летели обойма за обоймой, разбивая ящики, перемалывая кухонный стол и пол, и от Паона тоже мало что осталось. Левая кисть повисла на одном сухожилии. В живот впилась горячая серебристая сталь.

И тишина.

В животе горело, будто он проглотил напалм. Сознание уносилось на волнах запаха сгоревшего кордита. Паон чуть отполз; очки были заляпаны кровью. Санитары унесли мертвых полицейских, люди в синем вошли в кухню, выставив впереди дымящиеся стволы автоматов. Как туман, висели в горячем воздухе квакающие разговоры по радио, потом Паона протащили по озеру крови.

В глазах замигало белое и красное, двери машины «скорой помощи» с лязгом захлопнулись.

* * *

— Господи ты Боже! — шепнул он.

— Я же Bам говорила, что вы вспомните, — сказала сестра.

— Серьезно я ранен?

— Не смертельно. Антибиотики внутривенно остановили перитонит, — oна прищурилась. — Вам повезло, что в этом штате нет смертной казни.

Это да, - медленно подумал Паон. А федеральные законы разрешают высшую меру лишь в случае убийства агента при контрабанде и торговле наркотиками. Его засадят пожизненно без права помилования, это можно не сомневаться, но все лучше, чем удобрять кладбище. Федеральные тюрьмы куда лучше кутузок штата, к тому же Паон — убийца копа, а таковые в камере сразу получают иной статус. Никто его не попытается опустить.

Могло быть хуже. Это он теперь понимал.

Паон вспомнил, как объяснял Родзу насчет его уверенности, что ничего с ним не случится. Oн же надеялся на свое оружие. Его подставили, окружили, продырявили, как швейцарский сыр, и он руку оставил нa кухне у Родза, зато он жив. Кто же знал? Если бы он использовал свой ум и не торопился, он мог бы даже когда-нибудь вырваться из заключения.

Ага. Надежда умирает последней.

— Чему вы улыбаетесь? — спросила сестра.

— Не знаю. Наверное, просто рад, что живу… Да, в этом все дело.

И это была правда. Несмотря на довольно очевидные обстоятельства, Паон был счастлив.

— Рады, что живете? — В голосе сестры слышалось холодное отвращение. - И вам наплевать на убитых вами людей? У них были жены, семьи. Дети. Эти дети теперь осиротели. И люди погибли по вашей вине.

Паон пожал плечами, насколько это ему удалось.

— Жизнь — игра. Они проиграли, а я выиграл. Это они хотели играть жестко, а не я. Не трогали бы они меня, у деток остались бы папочки. Я не собираюсь угрызаться, что завалил несколько ребят, которые хотели завалить меня.

- Меня от вас тошнит, - сказала медсестра.

Я тебя тоже люблю, малышка. Да, забавно. Боль в животе становилась все острее, но Паон все равно не мог сдержать самодовольства. Хорошо бы сейчас вернуть себе очки, чтобы лучше разглядеть эту сестру. Черт, да и холодного пива сейчас хорошо бы, и затяжку. И еще снять бы эти больничные ремни. Отпраздновать возвращение жизни, и в порядке празднования засадить бы этой заносчивой суке-сестре. Ага, завалить ее на койку и задать работу ее охолодавшей дырке. Уж тогда бы с нее крахмал пообсыпался.

И Паон начал по-настоящему смеяться. Ну и карты выпадают в этом мире! Да, пути Господни неисповедимы. Зато у Него хотя бы есть чувство юмора. Да, забавно до чертиков. Три копа откинули копыта, а я тут лежу в кайфе и уюте и лапаю глазами эту фригидную сучку. Тихий и отрывистый смех Паона не смолкал.

Сестра включила радио, чтобы заглушить неуместное веселье пациента. Она стала проверять пульс Паона и маркировать капельницы, а по радио доносились вечерние новости. Ведущий бубнил главные события дня. Японцы собирались начать импорт американских автомобилей. На следующей неделе обезжиренное масло выйдет на рынок. Главный хирург США обращается к производителям с просьбой приостановить выпуск силиконовых имплантантов для яичек, а Президент (- О, боже, нет! -) переболел гриппом. И это было еще смешнее: весь мир с его дуростью перестал для Паона что-нибудь значить. Он на всю жизнь загремит за решетку. Так какое ему дело до всех мировых событий, плохих или хороших?

Он прищурился, пытаясь рассмотреть, кто это еще к нему вошел. Из размытых контуров комнаты выступило лицо: мужик лет шестидесяти, белоснежные волосы и серые пушистые усы.

— Добрый вечер, мистер Паон. Я доктор Уиллет. Решил зайти и посмотреть, как вы тут. Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Раз вы спрашиваете, док, я бы не возражал, чтобы мне вернули очки. И если правду вам сказать, не возражал бы против замены сестры. У этой дружелюбие как у бешеной собаки.

Уиллет в ответ только улыбнулся.

— Вы были тяжело ранены, но зато можно не волноваться насчет инфекции или потери крови. При множественных огнестрельных ранениях с этим всегда проблемы. Рад вам сообщить, что, учитывая все происшедшее, вы на удивление в хорошем состоянии.

Ну и отлично, - подумал Паон.

— И должен вам сказать, — продолжал Уиллет, — я хотел с вами познакомиться. Вы — первый убийца, с которым мне представилась возможность поговорить. В некотором экзотическом смысле вы знамениты. Стоящий вне закона преступник.

— Да, я бы вам дал автограф, — пошутил Паон, — да вот проблема: я левша.

— Отлично, вот что значит не падать духом. Нужно иметь характер, чтобы сохранить юмор после того, через что вам…

— Т-с-с! — зашипела сестра. Ее размытый контур дрожал и нервничал. - Это оно… кажется, оно.

Паон состроил гримасу. Из радио все так же бубнил диктор:

— …в результате длившейся год тайной операции федеральных сил. Один из подозреваемых, Натан Родз, был убит на месте в яростной перестрелке с полицией. Погибли также двое сотрудников полиции штата и специальный агент Mинистерства Юстиции. Согласно заявлению властей, они были убиты вторым подозреваемым, предполагаемым агентом мафии по имени Фрэнсис Паон по кличке “Фрэнки”. Сам Паон находился в разработке по тем же обвинениям; считается, что он тесно связан с преступным синдикатом Винчетти, который, по оценкам экспертов, контролирует более пятидесяти процентов рынка детской порнографии в США. Пресс-секретарь полиции позже объявила, что Паон получил массивные огнестрельные ранения в живот и, как сообщается, умер по прибытии в медицинский центр округа Южный Арундел...

Мысли Паона медленно оседали на дно.

- Как это... Мертв по прибытии?

Медсестра улыбалась. Она открыла дужки очков в черной оправе и надела их на Паона…

Наконец-то размытая комната сфокусировала резкость.

О, Господи Боже…

Это была не рентгеновская насадка, которая висела над головой, это были чашечные весы. Стены покрыты блестящей белой плиткой. Паон теперь ясно осознал, что "фармацевтические" шкафы были фактически торцами металлических полок, просто штабелированных с сосудами и бутылками. Один сосуд был помечен как ГИСТОЛОГИЯ[55]. Другая этикетка гласила: ФОРМАЛИН[56]. И еще однa: ГИПОФИЗ[57]. И последнее, но не менее важное: на полу (просто голый серый цемент), посередине, был дренаж.

...царствующий на небесах, - закончил мысль Паон.

Это была не больница. Не отделение интенсивной терапии.

Это МОРГ, - понял Паон.

Пока медсестра заклеивала его рот, доктор Уиллет выбрал из лотка разных инструментов самый длинный обоюдоострый нож. Нож вспыхнула на свету, когда док поднял его.

- Время для вашего вскрытия, мистер Паон, - объявил патологоанатом. Лицо его выглядело веселым, глаза сияли. - И я могу обещать, что сделаю все возможное, чтобы Вы оставались в живых как можно дольше.

Паон задрожал, когда Уиллет сделал первый разрез.

перевод: Михаил Левин & Zanahorras

Элиот и Снидикер уже как-то раз это обсуждали. Именно поэтому умные копы не едят перед сменой. Меньше пищи в желудочно-кишечном тракте. Всякие отбросы нынче предпочитают тефлоновые пули, после той статьи в “Пост”. Девятимиллиметровая пуля пробивает кевларовый бронежилет в два счета. Смерть от перитонита весьма мучительна, в особенности в 1981 году, до изобретения антибиотиков нового поколения. Фекальные бактерии устремляются прямиком в кровяное русло, разбивая в прах всю иммунную защиту. Абсолютная абдоминальная инфекция.

* * *

Вечеринка:

"Полицейский с Капитол Хайтс словил пулю в живот прошлой ночью”, говорит одна из “Дорожных Свинок”. К тому времени ты уже не помнишь её имя, так что просто зовешь её Безымянной. “Дорожными свинками” кличут полицейских групис, эти девчонки всегда стремятся устроиться на работу в забегаловки Севен-Илевен, что находятся рядом с отделениями полиции. Ты никогда не понимал подобной одержимости, считая большинство полицейских - включая самого себя - людьми с психическими отклонениями.

- Слыхал, - кивает головой Джексон, откупоривая десятую бутылку пива “Нейшенал Бо”. - Знаю я этого парня, его зовут Фостер. Кучка отморозков, надышавшись ангельской пыли, продырявили ему брюхо прямо на входе в супермаркет, что они пытались грабануть. Группа быстрого реагирования накрыла их всех спустя пару часов. Эти уёбки еще и заложников пытались захватить в “Арбис”. - Ты сглатываешь. - А с что Фостером?

- Он сейчас в реанимации. Врачи говорят шансы у него пятьдесят на пятьдесят. - Джексон продолжает давать пьяные наставления, словно преподаватель студенту. - Это все потому, Сеймур, что он свой жилет не надел. Всегда носи жилет.

Сам ты никогда не носишь жилет, и не потому что на дворе лето, а потому что никто их не носит. На улице настоящее пекло и кожа под ним просто горит огнем. К тому же ты не хочешь, чтобы сослуживцы считали тебя ссыклом.

- Но ты же свой никогда не надеваешь, - парируешь ты.

- Не надо делать так, как делаю я, Сеймур, а делай так, как я тебе говорю.

- Он пьян, - шепчет тебе на ухо Безымянная.

Её рука сжимает твоё бедро, при этом томно прижимаясь к тебе грудью. В углу по грязному экрану телевизора мелькают кадры восьмимиллиметрового порнофильма; ты мало обращаешь на это внимание, но ты хорошо слышишь стоны, доносящиеся из ящика. Пуля в живот, вот о чем думаешь ты. Все окружающие – и девчонки, и другие копы - разбрелись по задним комнатам.

- В первый год моей службы, - продолжает Джексон, - Я как-то всадил четыре пули в одного наркошу. И знаешь, что сделал этого говнюк?

- Ой, Джекси, да оставь ты его в покое! - настаивает Безымянная.

Вы сидите на провонявшем пивом диване и к этому времени её рука уже практически у тебя между ног. А порнушка все мелькает и мелькает, затертая блондинка со стеклянными амфетаминовыми глазами выдрачивает сперму из члена, что стреляет не хуже твоего табельного оружия.

- Этот говнюк подымается и палит в меня из двадцать второго “Ругера”, всаживая 4 пули прямо мне в потроха. - Джексон в тот же миг задирает футболку, демонстрируя шрамы. - Он ранил меня в живот. Я чуть не умер. Две недели было чувство, словно я нажрался раскаленных гвоздей. А после, еще полтора ебучих года просидел на инвалидности.

Ты снова сглатываешь, новобранец ни жив, ни мёртв от страха.

Джексон сминает свою пустую пивную банку, и хмуро смотрит на тебя.

- Почему ты пошел в полицию, Сеймур? О чем ты вообще думал?

Это был хороший вопрос.

Спустя какое-то время Джексона вышвырнут из полиции и приговорят к году в окружном исправительном центре за попытку растления малолетних.

А с Безымянной той ночью тебе ничего не обломится. Какой-то левый коп зайдет внутрь и уведет её в заднюю комнату.

* * *

Три недели спустя:

Ты словно чувствуешь приближение смерти, это говорит в тебе твоя интуиция или же это обычный страх? Почему-то ты уверен, что будешь убит, если не будешь обращать внимания на знаки. И ты уверен, что это обязательно будет пуля в живот.

За пять минут до окончания смены ты получаешь свой первый шанс посетить окружной морг.

- Ну и как тебе это нравится? - с ухмылкой спрашивает шеф Уилльямсон. - Новобранец наконец-то получил свой собственный код 64! Пострадавший был убит прямо за черепичным заводом на Блейденсбург Роуд. А это в нашей юрисдикции, Сеймур. Ты знаешь, что это значит?

- Не знаю, - отвечаешь ты, чувствуя, как холод страха сковывает тебя изнутри.

- А это значит, что ты обязан обследовать тело на наличие следов насилия.

Уилльямсон, с улыбкой хэллоуинской тыквы, распахивает железную дверь. На ней большими красными буквами написано "ВХОД ТОЛЬКО ПО СПЕЦ. ДОКУМЕНТАМ" и отмечаешь про себя, что никто их у вас не потребовал. Дверь со скрипом отворяется, выпуская наружу вонючий холодный воздух; какое клише ни дать, ни взять. А шеф так просто в восторге. Он словно говорит: "Добро пожаловать в мой дворец".

Это не так, как по телевизору. Ты ждешь увидеть стену с выдвигающимися ящиками, но здесь лишь только столы. На одном столе лежит тело в мешке для трупов, что меньше ярда длинной. В Сет Плезент прошлой ночью убили ребенка, - видимо это он и есть. Утопили в раковине. На другом столе свалена груда черных пластиковых пакетов: части тел.

- Ты не принесешь мне Колы из холодильника, а? - вопрошает шеф.

С легким головокружением ты идешь к холодильнику, чтобы в тот же миг от него отпрянуть. Посреди полки лежит пакет на молнии с отрубленной человеческой стопой.

- Попался! - кричит шеф и сгибается от смеха.

Твой желудок сжимается. Тебе не смешно.

- Ладно, сынок, пошли давай, не торчать же здесь всю ночь, - подгоняет тебя шеф. Сейчас ты снова оглядываешь столы в центре комнаты. Большинство их пусты, но два дальних накрыты простынями. - Который из них наш, шеф?

- Не наш - напоминает он. - А твой. Так, давай поглядим...- Две белые худые стопы торчат из-под простыни. - Может быть этот? - с этими словами шеф театрально откидывает простыню с тела.

Под ней оказывается мёртвая молодая женщина, вероятно лет двадцати с небольшим, но выглядит она на все пятьдесят. Она голая, на теле большой У-образный разрез после вскрытия, похожа на сырой пирог.

- О, нет! - притворно вскрикивает шеф. - Это же подружка Сеймура с выпускного!

- Смешно, босс.

- Не хочешь её оприходовать по-быстрому? Я никому не расскажу. По крайней мере завтра тебе не придется ей звонить!

- Ага, очень смешно. - Ты пытаешься отвести глаза, но не можешь. Её бледная, как рыбий пузырь, кожа растянута по костям. Её голова похожа на череп, на который натянули грязный белый парик. Посмертные изменения окрасили ее соски и губы в цвет спелых слив. - Так это все-таки она или не она?

Шеф игнорирует твой вопрос.

- Ты только глядь на её манду, как она тебе? Словно кто-то хорька топором разрубил посерёдке. - Голос Уилльямсона становится мягче. - Ты можешь себе представить, Сеймур? Можешь представить, как загоняешь своего маленького Джонсика в подобный бедлам?

Ты дышишь слишком глубоко и поэтому закрываешь глаза.

- Так это она или нет?

- Неа. - Шеф накрывает её простынёй обратно. - Просто хотел продемонстрировать тебе, как выглядит труп нарика. Ты еще много таких увидишь. Эта загнулась от передоза в Колмар Мэнор. Слава всевышнему скорая не торопилась к ней ехать, так что она представилась еще до того, как её доставили на приёмный покой. По мне, так оно и к лучшему. Это значительно экономит деньги налогоплательщиков. - Он подошел к соседнему столу. - Ну вот, Сеймур, мы и пришли. Вот он - твой код 64.

Он откидывает простынь и под ней оказывается длинный тощий чернокожий мужчина, также голый. В свете флуоресцентных ламп его кожа выглядит так, словно она покрыта карамельным воском, эдакий жуткий музей восковых фигур.

В животе трупа зияет массивная рана от выстрела из дробовика.

- Он весь твой, новобранец. Можешь приступать.

Ты вздрагиваешь.

- А что именно... я должен сделать?

- Произвести пристальное визуальное обследование тела. На наличие следов насилия.

- Следов насилия?! - практически выкрикиваешь ты. - Его же застрелили! Мне кажется очевидным, что раны от выстрела в живот двенадцатым калибром нам вполне достаточно для обнаружения "следов насилия”!

- Ответ неверный, Сеймур. - Шеф суёт тебе в руки пару смотровых перчаток и лупу. - Ты должен проверить всё. Каждый дюйм его тела в поисках дополнительных улик. Ножевые раны, следы от инъекций, синяки - ну и остальное подобное дерьмо. И когда я говорю всё, Сеймур, я имею ввиду и правда всё. Член, яйца, ноздри, ротовую полость, ушные раковины, задний проход.

Сначала ты пялишься на перчатки и лупу, а потом опять пялишься на шефа.

- Господи Иисусе, шеф! Я не хочу лесть в задницу этого мужика! Вы же прикалываетесь надо мной, правда?

- Ничуть. Каждый дюйм этого тела. Если, к примеру, на нем есть следы от инъекций, то это указывает на то, что преступление может быть связано с наркотиками.

Ты с возмущением хватаешь документы трупа.

- Это должно быть в анализе на токсины. Судмедэксперт уже составил предварительное заключение и даже не стал проводить вскрытие. Причина смерти установлена. А теперь я еще должен лезть ему в жопу с ебучей лупой?

- Боюсь, что так, сынок. Нам это необходимо для нашего собственного отчета в округ.

- О, Господи...

- Эй, - едва сдерживая смех крикнул мне шеф. - Ты же сам захотел стать полицейским.

Ты на автомате надеваешь перчатки. Ты начинаешь осмотр с брюшной полости. Вонь экскрементов из кошмарной раны забивает тебе нос.

- Сперва проверь его хер, и под яйца загляни. Ищи герпес и тому подобное дерьмо.

Вонь просто невыносима. Ты смотришь в лупу и при этом направляя руку в паховую область трупа, чтобы дотронуться до его члена и мошонки.

- Попался! - громко кричит Шеф и заходится хохотом. - Парень, да я же просто пошутил. Видел бы ты свою рожу, когда тянул руку к его члену!

Ты еле сдерживаешь себя, чтобы не психануть.

- Смешно, шеф. Очень смешно.

Ты снимаешь перчатки и кидаешь их мусорное ведро, что доверху забито пластиковыми пакетами с надписью ОДНОРАЗОВЫЙ МАТЕРИАЛ.

- Я лишь хотел продемонстрировать тебе морг, Сеймур, и теперь ты знаешь, чего ожидать в следующий раз. Техническое ознакомление, понимаешь? И ещё, я записал тебя на вскрытие. На следующей неделе. Ты просто должен это увидеть своими глазами.

- Спасибо, - буркаешь ты.

- Не дуйся, пойдем-ка лучше кофейку попьем с пирожными!

С пирожными, - думаешь ты. - Потрясающе.

Но пока ты еле волочишь ноги за его спиной, он добавляет:

- Так и что нового ты усвоил этим вечером, Сеймур?

Какие-то невидимые силы заставляют тебя остановиться. Ты разворачиваешься. Снова глядишь на накрытое простынёй тело.

- Эххххххх, - протягиваешь ты.

- Нужно всегда носить бронежилет, - отвечает за тебя шеф. - А иначе схлопочешь пулю в живот и закончишь, как тот парень на столе.

Конечно же сам шеф свой жилет не носит. Никогда.

- Раз так, тогда почему вы не носите ваш? - спрашиваешь ты.

Уилльямсон эхом повторяет слова Джексона.

- Не надо делать так, как делаю я, а делай так, как я тебе говорю.

* * *

Полночь. После смены.

Сегодня был тяжелый день, но интересный. Ты разгрузил пробку в центре в час пик при помощи только одной руки. Арестовал парня, что не выполнял требования массы судебных предписаний. Помог старику, что забыл ключи в машине, и ты выбил сигарету изо рта подростка и заставил его вылить пиво в сточную канаву. А потом настал мерзкий час идти в морг вместе с шефом.

Ты же всегда хотел стать полицейским, ну вот ты им и стал. Бесплатный кофе, “дорожные свинки”, и шестидюймовый “Кольт Трупер Марк III” на бедре. Да, ты выбил сигарету изо рта подростка сегодня, но на деле ты такой же сопляк, как и он.

Безымянная снимает свою блузку и твои штаны. Она демонстрирует невиданную ловкость. Её груди с избытком заполняют твои руки. Так это всё только ради этого, да? Минет от групи и возможность арестовывать людей? Света в этом убогом месте практически нет; нежданный поток ночного летнего воздуха сквозняком проникает в комнату через открытое окно, которое подпирает роман "Белый отель" М.Д. Томаса. Ты думаешь о том, что возможно когда-нибудь сам напишешь книгу... но как же ты сможешь это сделать? Ты ж полицейский, а не писатель.

По мере того, как её рот становится более настойчив и горяч, тебя поглощает мысль о том, что ты потеряешь, если никогда не будешь писать: великая честь того, что твои собственные книги тоже будут подпирать чьи-то открытые окна. Влажный звук, затем:

- Ой, ну давай же уже…

Ты хотел Безымянную с тех самых пор, как впервые её увидел. Она стояла, наклонившись кверху задом в попытках починить автомат для газировки, при этом её большой шикарный зад весьма аппетитно выпирал.

- В этом районе она лучшая по части работы ртом, - заметил Дигинзио из Сет Плезант, как только ты вошел. - К чему утруждать себя дрочкой, если можно просто слить всё ей за щечку, не пролив при этом и капли мимо. Она просто ходячий "Клинекс".

Тебе кажется это забавным, но в тоже время тебя угнетает факт того, что у неё весьма жалкая жизнь, а ты и все остальные говнокопы этого дерьмового города, пытаетесь сделать её еще более жалкой.

Но ты все-таки идёшь на это, в темноте, на раздолбанной в хлам кушетке с торчащими во все стороны пружинами. Ты готов излить излишки в ходячий "Клинекс". Получить то, над чем завтра можно будет поржать всем отделом. Ага, это всё ради этого, всё идёт так, как надо...

Ты не веришь ни в предчувствия, ни в привидений. Ты хорошо подвыпил, так что тебе приходится сконцентрироваться, закрыть крепко глаза и подумать о последней стриптизерше, что ты видел в Стар-Лайте, потому как, что уж скрывать, Безымянная и близко на неё не похожа.

- Ну, давай же уже...

Его голос вырывает тебя из твоих фантазий. Ты открываешь глаза и видишь - ну или думаешь, что видишь – того самого мертвяка, что делает тебе отсос. Внезапно в твой нос врывается жуткая фекальная вонь, та самая, что распространялась из его брюха в морге.

Твой хер не просто моментально обмякает, он словно пытается втянуться внутрь тебя. Безымянная подымается, словно широкая тень. Она натягивает обратно свою блузку. Слезы застилают ей глаза.

- Да знаю я, знаю! Я жирная и страшная! Господи Иисусе!

Ты сидишь ошеломлённый, сердце глухо бьется.

- Нет, дело не в тебе, я просто слегка перепил, вот и всё, я...

- Я жирная свинья! - рыдает она.

- Нет, ты не...

- Я знаю. Я знаю, что эти блядские мужики говорят обо мне. И это правда!

- Нет, правда...

Она бросается в свою спальню, хлопает дверью и закрывает её на ключ. Ты всё еще можешь слышать, как она рыдает.

Ну давай же уже...

Ты натягиваешь штаны, хватаешь оружейный ремень и уходишь как можно быстрее. Но перед этим ты успеваешь осветить фонариком её шкаф, где нет ничего кроме пары платьев.

* * *

Ты едешь домой по Блейденсбург Роуд в своем серо-зеленом Пинто, слушая Кинг Кримсон, злоебучий восьмой трек. Пьяный коп за рулем. Луна движется за тобой, мерцая во тьме между серыми зданиями, словно ехидно улыбаясь. Ты знаешь, что ты не веришь ни в предчувствия, ни в приведений (ты ещё двадцать лет не будешь верить ни в то, ни в другое), но когда ты проезжаешь по запутанным переулкам мимо старого черепичного завода, кто мерещиться тебе в единственном, слегка освященном, окне посреди серой каменной массы? Не тот ли это мёртвый голый черный мужик? Нет, скорее всего, это просто охранник или сторож.

* * *

Под конец лета ты увольняешься. Ты лучше попытаешься стать писателем, к тому же, отделение полиции - это не место для перепуганного до усрачки ребенка. На твоё место берут бывшего полицейского из Эдмонтона по имени Хуллиган, и он получает огнестрельное ранение в живот во время патрулирования территории черепичного завода в первую же неделю своей службы.

перевод: Роман Коточигов

— Смотри, — сказала Джесси. — Падает звезда.

Почему она смотрит вверх с какой-то робкой надеждой? В Сиэтле звезды всегда казались дальше, чем в Балтиморе. Спэд сказал ей — это потому, что Сиэтл расположен ближе к Северному полюсу. Сначала она едва могла различить его — крохотное пятнышко света, скользящее по черному небу над заливом Эллиот.

— Видишь? — спросила она.

Спэд через силу улыбнулся.

— Загадай желание. Только надо сделать это быстро, пока звезда не погасла.

Но Джесси не верила в исполнение желаний. А с чего бы ей верить?

* * *

Пакетики с "малышом" — чистым неразбавленным героином по двадцать долларов за грамм давно канули в Лету. Сейчас на улицах в ходу был "пластилин" — похожая на кусочки чёрной липкой грязи дешёвая дурь, которую гнали сюда из Мексики. Его продавали в "углах" — катышах из фольги — уже готовыми дозами по четверть грамма. Всего 10 баксов за приход. А еще он вставлял куда сильнее героина. Даже с учётом её всё возрастающей резисцентности, здесь, в Сиэтле, она могла протянуть день всего на шести дозах, иногда даже на четырёх. Все, что она слышала, болтаясь по спецприёмниках для наркоманов в Балтиморе, оказалось правдой… ну, по крайней мере, насчет "пластилина". На западном побережье этот наркотик был доступней, дешевле, забористее. И не так зверствовали копы. Пункты обмена игл работали официально: никто не задавал лишних вопросов. Наркотрафик был отлажен как часы. Но… было кое-что ещё, о чём Джесси не рассказали. От уколов "пластилином", начинал активно развиваться абсцесс. Это дрянь оставалась чёрной, даже если её отфильтровать, ощущение было такое, словно впрыскиваешь в себя дорожную грязь, и половину доз приходилось колоть прямо в мышцы рук и ног, уколоться в вену становилось делом непростым, кровь сворачивалась быстрее, чем вы успевали ввести препарат. Через какое-то время всё ваше тело покрывалось гнойными струпьями, и с такой внешностью в десять раз труднее было найти в городе клиента даже на "отсос". Джесси всегда старалась убедить себя в том, что жизнь — она как пешеходная "зебра", чёрные полосы рано или поздно сменяются белыми, но та чёрная полоса, по которой она сейчас шла, казалось, не кончится никогда, или заведет ее в глухой тупик, где свалившийся с крыши какого-нибудь небоскреба кирпич приземлится ей прямо на голову. Каждое утро, просыпаясь с мыслью, что ей надо "ширнуться", Джесси хотела одного — умереть. Умереть было проще, чем так жить. Здесь, в Сиэтле, шлюхи и наркоманы как минимум пару раз в неделю прыгали с моста "Аврора". Пока никто не выжил.

Но Джесси не могла убить себя сейчас. Она была беременна.

— Гляньте-ка, наша Джесси решила завести себе маленького нарколыгу, — сказал ей пару дней назад Леон, только что вышедший из тюрьмы. К этому времени она уже щеголяла раздутым пузом, еще сильнее выделяющимся на фоне её 40 килограммового дистрофичного тела. — Если не подохнет, отдай его мне. Я знаю кой-каких людей, кто покупает младенцев. Впарю им его с полпинка, они и въехать не успеют, что за выблядка купили. Это не нормальный ребёнок, Джесс, он УЖЕ сидит на игле с самого зачатия. Эта падаль, хуже куска говна, что я высираю из задницы. Вобщем, вылезет — приходи, дам тебе за него двадцатку.

Да пошёл ты, — подумала Джесси.

Леон был её сутенером с первого дня, как она приехала в Сиэтл. Он уже улыбался ей, едва Джесси успела сойти с рейсового автобуса № 194 — о, да, он знал, зачем она здесь. Через месяц с небольшим, Леон вышвырнул её из своей убогой халупы, попутно выбив Джесси несколько зубов, в качестве прощального подарка.

— Хватит тратить моё время, сука! Ты стала настолько уродливой, что от тебя даже ссаные бомжи в трейлерном парке шарахаются.

Джесси и до этого залетала три раза, но всё заканчивалось выкидышами. Вероятно, из-за "пластилина" или от недоедания, а скорее всего и от того и от другого.

Падение на самое дно было стремительным. Ни разу не симпатичную с рождения — лицо у неё было чересчур вытянутое, глаза слишком далеко посажены друг от друга, алкогольный синдром плода, вот всё, что она унаследовала от матери — "пластилин" сделал Джесси еще уродливее. Струпья покрыли все её лицо как проказа. Косметика не помогала. Джесси пробовала сдирать их, но на их месте оставались кровоточащие гнойные раны, быстро зарастающие новыми струпьями. Хотя, иногда ей везло, и порой какой-нибудь датый водила подбирал её на Джексон-стрит, слишком датый, чтобы обращать внимание на её уродства. Но, основными местами её работы были задворки дешёвых баров, где она быстро отсасывала непритязательным бичам. Этим было по барабану, в кого совать хер. Худшее заключалось в том, что бичи в первую же неделю спускали на бухло все свои скромные пособия и пенсии, а потом бары быстро пустели. И тогда… Изнурительные минеты с проглотом обосранным бомжам на остановках, между вонючими мусорными баками, в темных переулках, пропитанных мочой. Останься она в Балтиморе, у Джесси была бы более устойчивая клиентура.

Дни текли медленно, как слюни. Постоянные запоры, постоянное головокружение от низкого сахара в крови, постоянные приступы эпилепсии от ломки. Джесси чувствовала себя почти невесомой — пустая шелуха, втиснутая в изношенные шлёпанцы и грязные джинсы. Каждый день, шаркающей походкой зомби, она плелась в центр города, моля Господа Бога, в которого не верила, лишь об одном — чтобы он послал ей хоть одного мудилу, у которого она могла бы отсосать за двадцатку. С её статусом бездомной появляться на пороге реб-центров даже не было смысла. "Вам придётся подождать. От трёх месяцев до шести. Как мы можем связаться с вами, если у нас появиться свободное место?" О, просто позвоните мне, я живу под мостом, на углу Четвертой и Джексон-стрит, третий мусорный бак справа. Ночевать под мостами казалось проще всего. Чтобы получить койку в ночлежке, нужно было спать в общественных местах под открытым небом (и тогда тебя возьмут за жопу копы), или дать на лапу адвокату. Зачем эти козлы снесли "Кингдом"?[58]По крайней мере, могли бы оставить его, хотя бы ради того, чтобы бездомным было где переждать непогоду. А недавний план городской администрации по "облагораживанию города" поставил крест еще на двух приютах.

Да пошли они все. Она будет подмываться в Лейк-Юнион и спать под мостами.

Помойки и мусорные баки не давали ей умереть с голода, а занятие попрошайничеством обычно позволяло Джесси наскрести денег на пару дневных доз. Как только темнело, она шла в подворотни и к барам. Удивительно, но ни одна из её четырех беременностей, включая эту, не была залётом от клиента — даже до того, как она подсела на "пластилин", девяносто девять процентов её работы составляли быстрые минеты в автомобилях. Все её беременности были результатом множества изнасилований. Ночью животные владели городом. Когда приступы ломки загоняли её в район между трейлерным парком, кишащим свихнувшимися бомжами и Девятой улицей, где промышляли многочисленные банды, Джесси превращалась в ходячий кусок мяса для сексуальных утех. Однажды её чуть не убили какие-то подростки, называвшие себя "Гоп-Стоп-Мафия".

- Никогда ещё не ебал блядь настолько страшную! — прокричал один.

В конце концов, после того, как её час пускали по кругу на парковке позади бара "Аристократ", они решили проломить ей голову доской.

- Разъебашим суке черепуху!

Но, на её счастье в тот момент на стоянку въехал автомобиль, и они убежали. Фары на какой-то миг осветили её насильников, и лежащая на земле Джесси увидела, что ни одному из них не было больше пятнадцати.

Вот этого она никогда не могла понять. Даже влача своё безрадостное существование, даже насмотревшись за всё это время на всякое, Джесси всё равно терялась в догадках, откуда в людях столько жестокости, столько чистого, абсолютного зла.

Каждый её выкидыш был подобен эвисцерации и протекал с быстротой пулемётных выстрелов. Джесси не оставалось ничего, кроме как оставить лежать их там, на земле, и, рыдая убежать в дождливую тьму. При мысли о самоубийстве у нее текли слюнки, как у сладкоежки, разглядывающего коробку шоколадных конфет в витрине кондитерской. Но "пластилин" никогда не позволил бы ей этого. Всякий раз нашёптывал: "ДА, ДА, ТОЛЬКО ВМАЖЬСЯ МНОЙ ПОСЛЕДНИЙ РАЗ, И ВОТ ПОТО-О-ОМ…", но Джесси знала: этот "последний раз" раз будет длиться вечно.

Равнодушие стало её вендеттой этому миру. Китайские шпионы крадут наши военные секреты? Сорок автомобилей столкнулись на пересечении Первой и Пятой, двенадцать жертв? Лесные пожары на Среднем Западе уничтожили сто тысяч акров посевов и оставили сотни жителей без крова над головой? И что? Миру плевать на неё. Почему бы тогда и ей не плюнуть ему в рожу в ответ. Хотя… вот Спэду… Спэду вроде как было на неё не наплевать.

Она встретила его где-то с год назад. Хотела стянуть цветок — ну, одну из тех искусственных ярко-красных роз — с прилавка на рынке, и попалась. Охранники гнались за ней через весь "Пайк-Плейс-маркет", и дальше аж до самых железнодорожных путей, пока Джесси не нырнула под состав и те, наконец, не сдались. А несколько минут спустя появился Спэд, в засаленном бушлате с эмблемой Телепузиков на рукаве.

— Бывают в жизни огорчения, — сказал он. — Но, как бы там ни было, я думаю, ты это заслужила.

И протянул ей целый букет искусственных роз.

В лице Спэда Джесси вроде как обрела родственную душу: он, также как и она, пытался найти в этом мире что-то, чего уже давно нет. Только, в отличие от неё, пока ещё не сдался.

Спэд был стройным, симпатичным и струпья на его теле выглядели не так кошмарно, как у большинства из них. Он научил её, как использовать оставшийся после обмена шприцев инсулин, и обкалывать им вену, да было больно, но зато потом она без труда могла нащупать её, чтобы вмазаться "пластилином". Спэд был умным. Он знал столько всяких вещей, и это очаровывало Джесси. Каждое утро он вскрывал фомкой чей-нибудь почтовый ящик и читал "Таймс" от корки до корки, но потом всегда возвращал газету на место. Он даже верил в Бога.

— Мы все - духи, Джесси, — сказал он ей однажды. — Мы бессмертны. И когда наши тела умрут, Бог спасёт нас и примет в свой Небесный Рай.

— Ну почему этот долбанный Бог не может спасти нас прямо сейчас? — зло бросила она в ответ. — И что это за Бог, который сотворил для нас такой скотский мир.

— Не Бог сотворил его скотским, мы сами сделали его таким. Но, ты не бойся. Он всех нас простит.

Джесси не знала почему, но его слова, казалось, вселяли в нее какую-то надежду, или может это были не слова, а его удивительная способность, несмотря ни на что, верить в лучшее.

Клиентов у Спэда было куда больше, чем у Джесси, но он всегда делился с ней деньгами. Однажды, ему удалось обчистить карманы какого-то лоха, и на эти деньги он снял им на ночь двухместный номер в "Буше". Это был её день рождения. Жёсткая мотельная кровать показалась Джесси небесной пуховой периной. Он учил её всегда находить мелкие радости в жизни. Во время беспорядков у здания Всемирной Торговой Организации, они, крича и улюлюкая, прошагали сквозь толпы протестующих, попутно выуживая у них из карманов кошельки. Потом дразнили копов своими голыми задницами, стоя наверху эстакады на Джексон-стрит, а по пути домой, оказавшись на Стоун Вэй, стащили пиццу прямо из "Паяца", потому что Спэд знал — там никогда не запирают заднюю дверь. На набережной они запрыгнули на сцепку трамвайного вагона и ехали так несколько остановок, обдуваемые солёным бризом, и громко смеясь. Даже живя в их общем Аду, Спэд научил её смеяться.

А потом он начал умирать.

О, нет, конечно, они уже давно умирали оба, но СПИД Спэда неожиданно начал быстро прогрессировать. Саркома на спине и задней стороне бедёр сказала им всё, что они должны были знать.

— Ой, да ладно, невелика потеря, — шутил он, улыбаясь. — Я больше тревожусь о том, сможешь ли ты украсть пиццу, когда меня не будет рядом.

Горе закупорило её, как пробка — содержимое винной бутыли. Она не знала, что ей делать с захлестнувшими её чёрными эмоциями. Она не осмеливалась плакать в его присутствии, боясь, что это заставит его чувствовать себя УЖЕ мёртвым. Вскоре Спэду стало тяжело передвигаться, и обязанность доставать ежедневные дозы им обоим полностью легла на плечи Джесси. Но ее попытки снять клиента все реже и реже венчались успехом. Летом она по крайней мере могла заниматься попрошайничеством, выклянчивая деньги у туристов, но она боялась оставлять Спэда надолго одного. Самым худшим кошмаром для неё было то, что она вернётся под мост с двумя четвертями "пластилина" и найдет его мёртвым. И останется совсем одна. Что ей тогда делать? Убить себя прямо рядом с ним? Но, как же ребёнок? Нет, она не могла так поступить. Тогда в этом прoклятом мире вообще не останется ничего святого.

Шли дни, и Спэд становился всё слабее и слабее, настолько, что почти уже не мог самостоятельно ходить. Хотя в хороший день, такой как сегодня, ей все же удавалось, взвалив его на себя, доковылять до набережной. Она весь день простояла перед "Красным Робином" выпрашивая милостыню, пока он спал, привалившись к опоре общественного пирса. Джесси удалось собрать больше сорока долларов, затем она вернулась к нему…

* * *

— Так ты загадала желание? — спросил её Спэд и выкашлял густой сгусток крови. Сейчас он выглядел как живой скелет, одетый в полуистлевшую одежду, но каким-то удивительным образом оставался совершенно спокоен.

— Нет такой штуки, как исполнение желаний.

— Конечно же, есть. Сегодня ты набрала 40 долларов.

— Я не желала этого. Просто так получилось.

— Уверена?

— Да!

Её голос звучал как голос незнакомки, озлобленной, визгливой. Джесси не смогла заставить себя посмотреть на него, поэтому уставилась в небо.

Падающая звезда все ещё была там, белое пятно, летящее со сверхзвуковой скоростью. Где-то на той стороне залива, в Бремертоне, была военно-морская база. Поговаривали, что это просто золотое дно дня минетов. Девчонки — знакомые Джесси — рассказывали ей, что если после полуночи там покататься автостопом по главной улице, солдатики будут отрывать тебя с руками и ногами. За пару часов легко можно отсосать минимум у десятерых. К сожалению, у Джесси никогда не было достаточно денег, чтобы купить билет на паром и добраться туда.

Всё та же нескончаемая чёрная полоса.

— Мне нужно сходить купить нам ширнуться, — сказала она. — Я скоро вернусь.

Еще больше кашля. Еще больше крови. Его иссохшая ладонь сжала её руку.

— Постой. Сначала загадай желание, ну, просто ради смеха.

Раздражение сейчас было единственным, что помогало ей не расплакаться.

— Я скажу тебе, чего я желаю! — со злостью выкрикнула она. — Землетрясение! Прямо сейчас! Здоровенное, мать его, БУМ! которое расколет чёртову землю пополам и утянет вниз весь этот поганый город, всех его жителей, вообще всё! На хуй их!

— Это плохое желание. В нём слишком много ненависти, — сказал Спэд. — Ты не такая. Загадай другое.

Джесси мысленно пожелала, чтобы они были мертвы. Она, Спэд, её ребёнок, все вместе. Быстро. Безболезненно. Больше никаких струпьев, никаких минетов, никаких мостов. Вот, что она пожелала.

— Всё, я загадала.

— И… что ты загадала?

— Эй, ты не должен спрашивать! — прикрикнула на него Джесси. — Ведь тогда желание не сбудется.

Она снова хотела посмотреть на него и не нашла в себе сил сделать это. Хотела наклониться и поцеловать его. И не смогла.

Поэтому продолжала сидеть и смотреть на небо, на падающие звёзды. Теперь их было две. Может, начинается метеоритный дождь, как тот, что она однажды видела на берегу Чесапикского залива, будучи совсем еще девчонкой?

Чуть погодя она, наконец, спросила:

— А что загадал ты?

Он не ответил. Его ладонь безвольно обмякла у Джесси в руке. Спэд умер.

Джесси по-прежнему отказывалась смотреть на него. Ей просто сейчас нужно встать и уйти, уйти и не оборачиваться, потому что она не хотела запомнить его таким. Это будет слишком больно, а она уже устала от боли. Молчаливые слезы потекли у неё по щекам. Тяжело дыша, хватая ртом воздух, она изо всех сил старалась не разрыдаться. Бог, Вселенная, Космос или кто там еще есть наверху, в очередной раз трахнули её, отобрав всё.

Падающие звезды — к тем двум добавилась еще одна — казалось, начали замедляться. Сначала она не поняла в чём дело, ведь обычно падающие звезды просто сгорают ближе к земле, и уж точно они не разворачиваются и не превращаются в ослепительные белые полосы, с оглушительным грохотом несущиеся вам навстречу.

Естественно, Джесси не знала, да и не могла знать, как выглядит межконтинентальная баллистическая ракета с разделяющимися ядерными боеголовками. Хотя, в какой-то момент она все же поняла — нет, это не падающие звезды. И крепче сжала ладонь Спэда. У неё как раз хватило времени, чтобы улыбнуться и почувствовать, как по телу разливается тепло. А потом небо вспыхнуло, и её желание осуществилось.

перевод: Пожелал остаться неизвестным

Бесплатные переводы в нашей библиотеке

BAR "EXTREME HORROR" 18+

https://vk.com/club149945915