Горячее лето 42-го

Глава 15

' Почему меня не разбудили?', - я летел как на крыльях, надеясь все же, успеть повидаться с Аней до ее отъезда. С другой стороны — это хорошо, что Зиновьев дал нам отдохнуть, как следует. Даже тех нескольких часов сна, лично мне, хватило для полного восстановления сил и теперь, я мчался, не обращая внимания ни на что по дороге, лишь бы успеть. Других мыслей в голове не было. Хотя, вру. Зрение фиксировало все различия по сравнению с днем вчерашним и постепенно до меня начало доходить, что затевается действительно что-то серьезное. Войск в лесу прибавилось и весьма существенно.

Добравшись, наконец, до того места где еще вчера располагалась наша кухня, я остановился и с недоумением стал осматриваться по сторонам, ничего не понимая. Место, вроде бы то же самое, но полевой кухни на месте не оказалось. Столы с навесами остались, землянки Ухватова и Лидии Ивановны тоже, но ни девчат, ни усатого старшины, и вообще, ни одного знакомого лица я здесь не увидел. Хотя, народу тут хватало. Вокруг сновали взад и вперед бойцы, таскали какие-то ящики, копали капониры голые по пояс красноармейцы, блестя на солнце вспотевшими спинами. Невдалеке, в лесочке, стояли замаскированные орудия, судя по всему, довольно крупного калибра.

Я сунулся, было, к землянке Лидии Ивановны, в надежде, что может быть остался кто-то, из личного состава нашей кухни. Но путь мне преградил старший лейтенант, как раз, выходивший из землянки:

— Кто такой? Какой части? Чего шатаешься тут без дела?

— Товарищ старший лейтенант! Разрешите обратиться?

— Представьтесь, для начала. Кто вы такой и что здесь делаете?

Напористый, какой лейтенант! Да, выходит не зря меня Тимофеев проинструктировал на дорогу. Хотел, было, доложиться по всей форме, но тут из землянки раздался чей-то властный голос:

— Макаров! Что там у тебя?

Лейтенант, не сводя с меня глаз, отозвался:

— Да, тут, товарищ майор, какой-то неизвестный боец пытается к вам прорваться!

— Давай его сюда! — крикнул майор. — Сейчас разберемся.

Пришлось подчиниться. Вошли в землянку и сидящий за столом свежевыбритый командир, задал мне те же вопросы, что и лейтенант на входе. Доложился майору:

— Красноармеец Калмыков! 300-я стрелковая дивизия, 355-я отдельная разведрота, взвод пешей разведки. Выполняю приказ сержанта Тимофеева. Он меня на кухню послал, а кухня наша, я смотрю, переехала куда-то.

— Документы имеются? — спросил майор.

Да, с документами у нас неважно. Блин! Могли же нам сегодня утром, хотя бы книжки красноармейские выписать. А то вот так влипнешь, ненароком, в историю, потом хлопот не оберешься. Оправдывайся теперь!

— Да, тут такое дело. Понимаете, товарищ майор, — я слегка замялся, — мы, только сегодня утром присягу приняли и документы нам, начальник штаба, обещал вечером выдать.

Майор посмотрел на меня недоверчиво, потом перевел взгляд на лейтенанта и сказал:

— Что он тут мне сказки рассказывает. Значит так, Макаров, арестовать его, до выяснения личности. Шастает в расположении без документов. Кухню какую-то выдумал. А может ты лазутчик вражеский? Присягу они, только утром приняли! Может ты дезертир, и. от фронта бежишь, куда глаза глядят. Откуда мне знать?

Вот тебе и сходил за хлебушком! Этого мне еще не хватало! Очень хотелось возмутиться и наговорить всяких глупостей, но взяв себя в руки, я попытался 'разрулить' ситуацию мирным путем:

— Товарищ майор! Какой же из меня лазутчик? Вы позвоните в штаб нашего батальона, майору Харину, он вам подтвердит мою личность. Или командиру моего взвода, лейтенанту Александрову. На худой конец, старшего лейтенанта Страхова запросите. Он у нас особым отделом заведует.

Заметив, что телефон на столе у майора отсутствует, я понял, что, скорее всего меня сейчас точно арестуют и посадят 'до выяснения'. А в мои планы это не входило. Но что делать-то?

А дело уже завертелось. На редкость исполнительный лейтенант уже звал кого-то:

— Кузьмин! Ко мне!

Буквально через секунду, влетевший в землянку Кузьмин, уже тыкал мне в спину стволом автомата и строго предупреждал:

— А ну, давай на выход! Финку давай сюда, и без глупостей! Не вздумай бежать, пристрелю на месте!

Снял с пояса ножичек и передал его суровому автоматчику, тот, не спуская с меня глаз и автомата, сунул мою финку в ножнах за голенище сапога, выпрямился и снова взялся за свое:

— Кому сказано? Шевелись! Давай на выход!

Час от часу не легче! Влип, очкарик! Но я, все же, не терял надежды мирно уладить эту ситуацию:

— Товарищ майор, меня ждут во взводе и будут искать, если я не вернусь вовремя.

Майор, недолго думая, 'отфутболил' меня в другое ведомство:

— Складно, ты мне тут, заливаешь! Вот, прикажу сейчас, сопроводить тебя в особый отдел, пусть там с тобой разбираются. Посмотрим, что ты им поведаешь, они второй день носятся как угорелые, все диверсантов каких-то ловят. Вот мы им и пособим, немного. Глядишь, они нам потом спасибо скажут. Давай, Макаров, отправляй этого субчика в особый отдел. Некогда мне тут всякой ерундой заниматься!

Автоматчик опять ткнул меня стволом в спину, и я понял, что разговор окончен. Вот же, елки зеленые! Угораздило меня налететь на этих службистов супербдительных! Если эти артиллеристы из 124-й дивизии, мне придется попотеть, доказывая, что я не дезертир и не лазутчик вражеский. Да и кто, еще, там у них в особом отделе сидит, ведь приказ-то, 227-й, уже в войсках и начинает действовать. Так что, если особист дуболом попадется, запросто может мне военный трибунал организовать, без вариантов. Все это, пронеслось в моей голове, пока боец Кузьмин выводил меня из землянки негостеприимного майора. Понурив взор, побрел я под конвоем в сторону леса. Попробовал оглянуться назад, пытаясь разговорить моего провожатого, спросил, только, из какой они дивизии, но бдительный Кузьмин был начеку, и в корне пресек всяческие попытки переговоров:

— Молчать! Шагай, давай, и вперед смотри, не оборачивайся! Со мной такие штуки не пройдут, не на того напал!

Да, действительно, ничего не выходит. Придется, просто, спокойно пережить эту неприятную ситуацию и постараться не расстраиваться понапрасну. Сейчас, все на нервах, оступишься или поведет тебя случайно в сторону, а боец этот, возьмет да и нажмет, с перепугу, на курок. И поминай, как звали. Нет, будем вести себя спокойно и уверенно. Из особого отдела позвонят в наш штаб, и все выяснится. В конце-то концов, никакой я не шпион и не дезертир, а то, что документы отсутствуют, так опять же, это не моя вина. Хотя, что там майор говорил о диверсантах? Что их особый отдел с ног сбился, второй день кого-то ловят, никак поймать не могут? Если это 124-я дивизия, так они только что прибыли сюда и, следовательно, никак не могут здесь второй день искать диверсантов. Вот я олух! Эти артиллеристы, скорее всего, из нашей 300-й дивизии, просто ни я их, ни они меня знать не обязаны, не пересекались мы с ними нигде. Одно странно, почему ни майор, ни лейтенант, не отреагировали, когда я называл часть, где служу, и фамилии моих командиров? Если они из 300-й, то ближайший особист у них здесь один. Неужели меня к Страхову ведут? Так это же здорово! Уж он-то, меня знает и, несомненно, во всем разобравшись, тут же отпустит. Хотя, ведут меня, почему-то в другую сторону, землянка особиста совсем в другой стороне. Ладно, посмотрим, что дальше будет происходить.

А дальше шли молча. Конвоир сосредоточенно сопел за спиной, я же, не менее сосредоточенно думал о том, что случилось со мной и как из этого всего теперь выбираться. Между прочим, шагая, внимательно осматривал знакомую местность и автоматически отмечал в уме, что же изменилось здесь со вчерашнего дня.

Внимание мое привлек немецкий самолет-разведчик, который в нескольких километрах к югу, от того места, где мы находились в данный момент, что-то бомбил. Через небольшой промежуток времени, мы услыхали, вдалеке, глухие разрывы авиабомб. Затем, где-то через минуту, в той стороне над лесом, стал подниматься в небо черный столб дыма. 'Попал, все-таки, зараза!', - с досадой подумал я, — ' Где же наши соколы краснозвездные?'.

За третий день пребывания здесь, мне не довелось увидеть ни одного нашего самолета. Но, более или менее хорошо ход этой войны, и Сталинградской битвы в частности, особо удивляться данному факту не приходилось. Просто было обидно, что немцы безнаказанно хозяйничают в этом бескрайнем, родном русском небе и не получают, пока, должного отпора со стороны нашей авиации. Хотя, опираясь, опять же, на знание истории, немного успокаивало то, что эти разбойники свое получат. За все и сполна.

— Красноярский бомбят, что-ли? — я снова попытался завязать разговор с Кузьминым. — Вот сволочи!

— Да, похоже, что Красноярский, — отозвался конвоир.

Но, тут же, спохватившись, повысил голос и строго добавил:

— Шагай, давай! Не разговаривай!

Ну, шагай, так шагай. Однако какой суровый мне достался провожатый. И хотя тревога в душе осталась, но надежда на благополучный исход все же перевешивала мои сомнения, и я постепенно успокоился.

Жара стояла несусветная. Вернее духота. Ни ветерка, ни облачка на небе. Солнце палило беспощадно. Мы пересекли луг, заросший кулигами густого кустарника, и вступили под сень леса. Дышать стало легче, здесь было немного прохладнее.

Навстречу нам, по дороге, двигалось отделение автоматчиков, во главе с молодым лейтенантом. Я, сначала, не мог понять, что меня смущает в их внешнем виде, потом дошло — фуражки. Они были зеленого цвета. Пограничники! Но, что они здесь делают? Хотя, мало ли…

Строй уже миновал нас, и тут я услышал знакомый голос:

— Здорово, Кузьмин! Ты куда его ведешь?

Это был тот голос, услышать который, я сейчас хотел бы больше всего на свете. 'Зиновьев! Вот здорово!' — радости моей не было предела.

Позади строя, действительно шагал сержант Зиновьев и какой-то, незнакомый мне, старший лейтенант. Но, в отличие от пограничников, фуражка у него была не с зеленым, а с малиновым околышем. Глаза серые, с прищуром. Смотрит на меня спокойно, изучающе. И вообще, от него исходило чувство силы и власти, я это как-то сразу почувствовал.

— Тихонов! — негромко позвал старший лейтенант. — Привал.

Лейтенант Тихонов остановил отделение, и в свою очередь скомандовал:

— Отделение, стой! Десять минут привал. Можно перекурить и оправиться, — он тут же посмотрел на старшего лейтенанта. Мол, правильно все? Тот спокойно кивнул и Тихонов спокойно занялся своими делами. Значит, этот дядька, у них тут действительно старший, и не только потому, что у него звание выше.

— Кузьмин, в чем дело? — принялся за моего провожатого Зиновьев. Ты куда его гонишь, как пленного фрица?

— Да я, это… — смутился вначале мой конвоир.

Но, затем, взяв себя в руки, доложил более твердым голосом:

— Выполняю приказ майора Задорожного. Сопровождаю задержанного в расположении части неизвестного, без документов, в особый отдел. И вообще, хоть ты и сержант, Зиновьев, — добавил он, — я перед тобой отчитываться не обязан. Ступайте своей дорогой.

— Ага, понятно, — ответил, нисколько не смутившись, Зиновьев.

Потом, вытащил из кармана несколько красноармейских книжек, полистал их и, выбрав одну, показал ее Кузьмину:

— Какой же это неизвестный? Вот его документы. Это боец из моего взвода, Калмыков Андрей. И он, мне сейчас, нужен позарез. Понимаешь, о чем я толкую?

Молчавший, до этого момента старший лейтенант, вступил в разговор. И, первым делом представился, чем обрадовал меня, а на исполнительного Кузьмина, слегка нагнал жути:

— Старший лейтенант Владимиров! Возглавляю оперативную группу особого отдела фронта. Данной мне властью, я забираю у вас этого бойца. Он проходит свидетелем по одному, весьма важному, делу. На это есть распоряжение особого отдела 21-й Армии. Вот, — он расстегнул командирскую сумку, висевшую на боку и, достав оттуда какую-то бумагу, протянул ее Кузьмину, — ознакомьтесь.

Но, Кузьмин, протестующе замотал головой:

— Товарищ старший лейтенант! Войдите в мое положение, я ведь приказ выполняю! Если я не доставлю задержанного куда надо, мне майор Задорожный голову оторвет! Вы уж, как-нибудь сами с ним договаривайтесь, раз такое дело.

— Ладно, — согласился с его доводами Владимиров. — Поступим так: вы, с нами вместе, вернетесь назад, и мы постараемся уладить этот вопрос с вашим командиром, как положено.

Зиновьев подмигнул мне и кивнув головой в сторону старшего лейтенанта, тайком показал большой палец, мол, не переживай, теперь все будет в полном порядке.

Такой расклад устраивал всех. Поэтому, подняв отделение, лейтенант повел его дальше, а мы вчетвером: я, Кузьмин, Зиновьев и старший лейтенант Владимиров, поспешили за ними вслед.

Назад добрались гораздо быстрее, минут за десять, и пока лейтенант с пограничниками устраивались в тени кустарника, мы, опять же вчетвером, посетили майора-артиллериста.

Это был артполк нашей, 300-й дивизии и Зиновьева, как я убедился, майор Задорожный знал в лицо. Поэтому, ознакомившись с красноармейской книжкой и документами, предоставленными ему Владимировым, он отменил свой приказ о моем задержании. И, со спокойной совестью, передал меня старшему лейтенанту. На прощанье сказал, обращаясь почему-то к Зиновьеву:

— Вот, месяц назад, такой же случай был. Помнишь, сержант?

Михаил, молча, кивнул, подтверждая слова Задорожного. А тот продолжал:

— Отступали мы, но с боями. Бои жестокие были. И как-то, объявляется у нас в расположении боец незнакомый. Доказывает нам, чуть не со слезами на глазах, что отстал, мол, от части, и все такое подобное. Там, на Осколе, действительно, такая неразбериха была, не понять где свои, где чужие. Сверху, авиация нас гвоздит, впереди танки, пехота. Обходят нас все время, только успевай позиции менять. Снарядов — кот наплакал. Эх, мать! — разгорячившись, махнул рукой майор.

Потом закурил и продолжил:

— Мы его, вот так же, сдали в особый отдел. Ну а я, присутствовал при допросе. Там его, как положено, спрашивают: ' — Кто такой? Откуда?'. Смотрят — документы, вроде бы, в порядке. Соседней, 304-й дивизии, такого-то артполка боец. Вот. И фамилии всех командиров знает — от зубов отскакивают! Не подкопаешься. Но промашка у него, все же вышла. Называет он, между прочим, фамилию одного лейтенанта, своего командира батареи. А лейтенант этот, моим двоюродным братом оказался. Мы, с ним, одно училище заканчивали, только я четырьмя годами раньше, а он, перед самой войной. Так вот, этот задержанный, когда его прижали, как следует, клянется и божится, что неделю назад они стояли в обороне там-то и там-то. Да, действительно, стоял с нами по соседству этот полк и эта батарея. Так вот, этот сукин сын, пытался доказать нашему уполномоченному, что он, еще неделю назад, под командованием моего двоюродного брата-комбата, героически сдерживал натиск немецких танков.

И, повысив голос, зло закончил:

— А я, понимаешь, своими собственными глазами видел, что осталось от КП той самой батареи, после того, как в него угодила бомба! Ни х… Ничего не осталось. Комбат, когда кончились снаряды, и танки стали обходить их позицию, раненный бросился под танк с последней гранатой! Ему Героя в пору давать! Четыре человека осталось их всего, со всей батареи, да и тех, подобрали после боя израненных. И случилось это, за неделю до того момента, когда этот гад, якобы находился в части! Понимаешь, лейтенант? — спросил майор у Владимирова.

— Слышал я об этом деле, — ответил, не сводя глаз с Задорожного, старший лейтенант. — Было такое. Боец этот, как оказалось впоследствии, добровольно перешел на сторону немцев, завербован органами Абвера и отправлен через линию фронта в наш тыл. Для совершения диверсионных и террористических актов, а так же с целью сеять панические слухи и пораженческое настроение среди военнослужащих РККА. Ну и попутно, чтобы вести агитацию среди морально неустойчивых бойцов, склоняя их к переходу на сторону врага. Кстати, он выдал трех человек из его группы. Всех удалось задержать. А служил он, действительно, в той самой части и документы его, поэтому, были в полном порядке. Только, в плен он сдался раньше, чем погиб его комбат. Такая вот промашка у него вышла.

— Что с ним, потом, стало? — спросил майор.

Владимиров ответил вопросом на вопрос:

— А вы разве не знаете, что бывает с изменниками Родины?

— Понятно, — почему-то устало вздохнул Задорожный. — А то, что бойца вашего задержал, так вы меня тоже, поймите правильно. Вламывается, ко мне на КП, неизвестный боец, без документов, без оружия, с одним ножом на поясе. Что, по-вашему, я должен с ним делать? Приказал задержать и доставить в особый отдел, для разбирательства и установления личности.

— Вы все правильно сделали, товарищ майор, — поспешил успокоить его Зиновьев. — Это наш недочет. Они, правда, только сегодня утром приняли присягу, но начальник штаба, в связи с огромной загруженностью, документы подписал всего лишь час назад. Я, как раз, возвращался во взвод, хотел вручить им красноармейские книжки, но немного не успел. Парень он боевой, товарищ майор, это мы с ним, вчера, пытались диверсантов задержать.

— Да? — удивился Задорожный и внимательно посмотрел на меня.

Потом сказал, довольно миролюбивым тоном:

— Ты, боец, на меня зла не держи. Знаешь сам, наверное, какое сейчас положение вокруг. Как говорится — доверяй, но проверяй! По-другому нынче нельзя.

— Нет, это вы меня извините, товарищ майор! — пришла моя очередь оправдываться. — Полетел, сломя голову, исполнять приказ. Не подумал как-то о последствиях. А оно, вон как все обернулось.

— Одно скажи, — поинтересовался у меня Владимиров, — почему без оружия был? Ведь, если ты запомнил в лицо вчерашних незваных гостей, то и они, несомненно, могли запомнить твою физиономию. А им, свидетели, которые могут их опознать, совершенно без надобности. И если, они находятся где-то поблизости, то при удобном случае, обязательно постараются вас убрать. Тебя, его, — он указал на Михаила Зиновьева, — и Шмакова. События прошлой ночи подтверждают, что действуют они уверенно и дерзко, можно даже сказать — нагло. Своих дружков, они уже отправили на тот свет, вы — следующие на очереди. Так что, передвигаться без оружия, где бы то ни было, я вам категорически запрещаю! Надеюсь, это понятно?

— Все ясно, товарищ старший лейтенант! — поспешил я заверить Владимирова, а про себя подумал, что он действительно прав.

Нужно в любой миг, быть готовым ко всяким неожиданностям. Поэтому, вслух я пообещал:

— Больше такого не повторится!

— Надеюсь, — сказал Владимиров и поспешил распрощаться с майором-артиллеристом. — Так, значит, мы его забираем? Всего доброго, товарищ майор и отдельное спасибо за бдительность!

— Может чайку? — подобревшим голосом спросил Задорожный. — Я сейчас ординарцу прикажу, он мигом все организует!

— Нет, спасибо! — вежливо отказался старший лейтенант. — Как нибудь в другой раз, непременно, а сейчас извините, мы очень спешим.

— Ну, в другой, так в другой! — согласился майор.

И пожелал, напоследок:

— До встречи. Желаю вам удачи.

Мы покинули гостеприимного майора Задорожного, и тем же составом: отделение погранцов, лейтенант Тихонов, Владимиров, Зиновьев и я, но уже без Кузьмина, отправились в сторону штаба батальона.

В штабе батальона царила жуткая суета. Мы, втроем: старший лейтенант, сержант Зиновьев и я, сунулись поначалу в блиндаж, успокоив по пути, весьма ретивого часового. Удостоверение Владимирова просто чудеса творило: прочитав, что в нем написано, боец взял под козырек и, без всяких дальнейших препятствий, пропустил нас внутрь. Как я понял, он вообще был не из нашей дивизии, что-то изменилось вокруг, а что, я пока никак не мог понять.

В блиндаже и яблоку негде было упасть. Шло какое-то совещание, на котором присутствовало множество незнакомых нам командиров и, судя по недовольным взглядам некоторых из них, мы тут были явно лишними. Наш старший лейтенант, достаточно быстро угомонил одного, довольно рьяно бросившегося исполнять свои обязанности, молодого лейтенанта-адъютанта, который, намеревался вытолкать нас взашей из блиндажа. Но, после того как Владимиров предъявил свои документы и шепнул пару слов адъютанту на ухо, тот слегка покраснел, извинился и окончательно успокоился. Меня немного напрягало наше положение: занятые делом люди, решают весьма важные задачи, а мы тут торчим как три тополя на Плющихе. Зиновьеву, смотрю, тоже было слегка не по себе. Он вертел головой во все стороны, пытаясь отыскать знакомые лица, и все время поправлял гимнастерку. Владимиров сам выпроводил нас, с Михаилом, на улицу, велев обождать его на свежем воздухе и ни в коем случае никуда не уходить.

Присели сначала на какие-то ящики, укрытые брезентом, но с них, нас тут же согнал строгий часовой, появившийся, откуда ни возьмись, словно из-под земли. Перебрались поближе к пограничникам, которые расположились в тени деревьев, метрах в двадцати от штабного блиндажа. Кто курил, кто проверял оружие, некоторые, пользуясь короткой передышкой, что-то жевали. Кстати, вооружены они все, включая и лейтенанта, были автоматами. Имелся в наличии даже ручной пулемет. Серьезные ребята, и собрались явно не на прогулку. Двое, подложив под головы вещмешки, даже умудрялись дремать, не выпуская, однако, оружия из рук. Лейтенант Тихонов, положив на колено свою командирскую сумку, что-то записывал в потрепанную тетрадку. Вид у него был задумчиво-лирический, и это, как-то не соответствовало, той обстановке, в которой мы находились. Странно видеть человека, с таким выражением лица на войне. Стихами, что ли, он балуется в свободное время?

По всему судя, назревало что-то серьезное, что-то вроде внезапно пришедшего приказа о наступлении. Вокруг штабного блиндажа продолжалась необычная суета. Приходили и прибегали незнакомые командиры и бойцы, форма у всех была новее, чем наша, и так же быстро куда-то убегали. Офицеры связи или посыльные? В сторону реки проходили быстрым шагом целые подразделения: пехота, минометчики, связисты тянули провода в разные стороны. Саперы, с топорами, пилами и лопатами, рота ПТР, даже две 'сорокапятки', мимо нас, прокатили вручную их расчеты, все они шли к Дону, одни мы, сидели в сторонке и ожидали неизвестно чего.

Михаилу надоело праздно созерцать все это движение и он, достав из кармана, вручил мне красноармейскую книжку, со словами:

— Держи, боец Калмыков, и больше не теряйся!

Затем, посмотрел внимательно на меня и спросил:

— А теперь, расскажи-ка мне, друг любезный, что ты делал на территории, теперь уже бывшей, нашей кухни? Чей это ты приказ там исполнял? Вот, пошли бы мы по другой дороге, тебя самого с собаками пришлось бы разыскивать. Девушку свою искал?

— Догадливый вы, товарищ сержант! Все оно, конечно, так, да немного не так. Вообще-то, меня Тимофеев послал на розыски Шмакова. Тот, похоже, опять у старшины застрял. Тимофеев с лейтенантом нашим поспорил даже, насчет Игоря. Сам себе на шею приключения ищет. Нагорит, теперь, Шмакову от командира взвода, как пить дать.

— Не нагорит, — почему-то убежденно заверил меня Михаил. — Тут дельце одно нашлось, как раз для него.

— Какое еще дельце? — попытался я выудить хоть что-то из Зиновьева.

— Не спеши, сам все узнаешь, в свое время. Оно, дело это, и тебя касается тоже.

— Товарищ сержант! А насчет кухни как? Куда они переехали, не слышали часом?

— Вот ты любопытный! У голодной куме, одно на уме. Всех гражданских отправили в тыл, кухню нашу расформировали, кормиться будем теперь в 124-й дивизии. Еще вопросы есть?

У меня, от таких новостей, просто челюсть отвисла. Как же так? И вид у меня был, скорее всего, до того глупый, что Зиновьев сжалился надо мной и разъяснил все подробно:

— В общем, пока вы спали, тут небольшие перемены произошли. Вернее, перемены большие, но обо всем по порядку. Постараюсь тебя сейчас в курс дела ввести. Во-первых: штаб и управление нашей дивизии убывают на переформировку. Сержантский и рядовой личный состав, саперный батальон, артиллеристы и часть техники вливаются в 124-ю стрелковую дивизию. Немцы перебрасывают большие резервы в южном направлении, хотят, видимо, отрезать часть 62-й армии, находящуюся на западном берегу Дона от основных сил. Но, я так думаю, что на Сталинград они нацелились. Командованием, на завтра, намечается наступление, а перед наступлением, как полагается — разведка, в которой участвует и наш взвод, совместно с разведчиками 406-го стрелкового полка 124-й дивизии. Предполагается, перебросить на тот берег два усиленных стрелковых батальона, с этого берега, их поддержат минометчики и артиллеристы. Наши саперы обеспечивают переправу. Как стемнеет, вперед пойдут разведчики, а батальоны должны переправиться во второй половине ночи, ближе к утру. Но, желательно, пока не рассветет. Такая вот петрушка получается. Ясно?

— Ясно. А вы откуда все это знаете?

' — Чего же тут неясного?'. Наступать, это конечно хорошо, но зная о результатах наступления, и последующих попытках наступать на данном участке, мне стало как-то грустно. ' — А про ситуацию на фронте, дорогой ты мой, товарищ сержант, я тебе могу поведать такое, о чем даже в Ставке Верховного Главнокомандующего не догадываются! Но как?'.

— Откуда? Оттуда! Пока вы почивать изволили, у нас побывали и комдив, и два начальника разведки. Старый и новый. С ними, другие командиры, всякие. Мне, Александров, потом все рассказал, что к чему и почему. Кстати, нашего комдива, полковника Меркулова, назначили командовать соседней, 304-й стрелковой дивизией. Она находится на правом фланге и обороняет Серафимович. У нас новый комдив — полковник Белов. Слева, 278-я стрелковая. Наступать будем вместе. Вот так вот. Но, ты особо не спеши, шашкой-то махать. А то, смотрю, глаза загорелись! Для нас, с тобой, отдельное задание будет.

— Секретное хотя бы?

— Да уж куда! Секретнее не бывает. Короче говоря, я, ты и Шмаков поступаем в распоряжение старшего лейтенанта Владимирова. Будем участвовать в розыске, наших с тобой, давешних знакомых. Нас включили в оперативную группу. Так что, давай-ка, разыщем для начала Шмакова, а потом я вас отдельно проинструктирую, чем будем заниматься конкретно.

— А как же ребята мои?

Зиновьев, сурово посмотрел мне прямо в глаза и сказал, как отрезал:

— С сегодняшнего утра, это не твои ребята, а бойцы Красной армии, и пойдут они туда, куда прикажут. Ясно?

Вот это новость так новость! Но тут, похоже, ничего изменить уже нельзя, решение принято 'наверху' и от нас теперь ничего не зависит. Поэтому, я ответил сержанту:

— Ясно.

— Ну, а раз ясно, для начала смотайся к старшине, проверь, там ли Шмаков. Если там, доставь его сюда, да поживее. Не ровен час, старший лейтенант выйдет, а мы все никак вместе не соберемся. Тебя же Шмакова послали искать? Вот и выполняй приказ.

Я хотел было рвануть, с места в карьер, но посмотрев в ту сторону, где находилась землянка старшины, выполнил приказ, не сходя с места.

— Товарищ сержант! Ваше приказание выполнено! Чего его искать-то. На ловца и зверь бежит. Вот он, Шмаков, собственной персоной.

Зиновьев обернулся назад и действительно, увидел Игоря Шмакова, который, как ни в чем не бывало, шагал неспешно в нашем направлении. Походка его была твердой, и шел по тропинке он, весьма уверенно. Что в корне опровергало первоначальные предположения сержанта Тимофеева о том, что боец Шмаков помчался к старшине для того, чтобы водку пить. Но Зиновьев, видимо, слишком хорошо знал своего подчиненного, чтобы взять и просто поверить своим глазам. Он решил еще, и проверить его. Так. На всякий случай.

— Шмаков! — крикнул сержант. И вроде негромко шумнул, но Игорь остановился и начал вертеть головой по сторонам. — А ну-ка, сюда иди! Чего встал, как вкопанный?

Тот, наконец, заметил нас и так же, не спеша, продолжил свой путь, как ни в чем не бывало. Странный он какой-то стал. Или думу, какую думает, или уже набрался до остекленения. Одно из двух, третьего не дано. Зиновьев, смотрю, тоже удивился и внимательно смотрел на приближающегося Шмакова. А тот, подойдя к нам, доложил, как положено:

— Товарищ сержант! Боец Шмаков по вашему приказанию прибыл!

— А ну дыхни!

— Товарищ сержант! Разрешите обратиться?

— Дыхни, я тебе говорю!

Шмаков, с поразительной невозмутимостью, дыхнул прямо в лицо Зиновьеву и снова повторил:

— Разрешите обратиться?

Михаил пожал плечами. Было видно, что он весьма озадачен таким оборотом:

— Странно. Вроде трезвый. А вид у тебя, какой-то нездоровый. Игорь, ты часом не заболел? Чего хотел-то, говори.

Шмаков передернул плечами, словно от озноба. Полез в карман, достал оттуда какую-то бумагу, свернутую вчетверо, развернул и, протягивая ее Зиновьеву, сказал тихо:

— Я рапорт написал. Вот.

Сержант недоуменно посмотрел сначала на него, затем на бумагу, взял протянутый листок в руки, быстро пробежал глазами содержание и, опять взглянув на Шмакова, спросил:

— Что это?

— Рапорт, — спокойно ответил Игорь.

Но Зиновьев, почему-то, нервно переспросил его:

— Я тебя еще раз спрашиваю: что это такое?

И помахал 'рапортом' перед лицом Шмакова. Но тот, пожав плечами, опустил голову и повторил опять:

— Рапорт.

— Рапорт? — переспросил Михаил. — Детский сад какой-то! Хочу, не хочу. Буду, не буду. Ты забыл, где находишься? Забыл, что война идет? На, забери свою бумажку и будем считать, что я ее не видел! Тоже мне, нашел время подходящее, когда рапорты такие писать.

— Я не к теще на блины прошусь! — твердым голосом возразил ему Шмаков. — Так что, товарищ сержант, настоятельно прошу вас, рапорт мой рассмотреть!

— Нет, Андрей! Ты видал, каков артист! Рассмотрим, обязательно. И резолюцию наложим. Только, — он повернулся к Шмакову и усмехнулся ему в лицо, — я тебя сразу предупреждаю, она тебе не понравится. Что случилось, Игорь? Давай присядем, и ты мне спокойно расскажешь, что у тебя произошло.

Мы присели на бревнышко, закурили и Шмаков поведал нам, что его подвигло к написанию злополучного 'рапорта'. Говорил он спокойно, но столько горечи было в его словах, что я слушал его рассказ и удивлялся, насколько часто мы ошибаемся в оценке людей, окружающих нас, судя о них, исключительно по внешнему виду. Не стремясь понять и принять того, что на самом деле творится у них в душе. Оказывается, он написал рапорт о переводе его в простое стрелковое подразделение, в надежде на то, что его отправят на передовую, и он сможет, не сдерживая себя: '…давить проклятых фрицев!'.

Но, Зиновьев быстро развеял радужные мечты Шмакова, наставил его на 'путь истинный' и, возвращая рапорт, клятвенно заверил, что ему еще представится случай поквитаться с врагами. И для этого не обязательно идти в пехоту, а будет намного лучше, если он соберется, выбросит всякие глупости из головы. И поможет отыскать тех самых 'проклятых фрицев', которые, не далее чем вчера, убили наших товарищей.

— Ты пойми, Игорь, вся штука в том, что шпионов этих видели только мы трое: я, Андрей и ты. Куда они направились и что могут еще натворить, никому не известно. Андрей и я, столкнулись с первой группой, и тех двух диверсантов, которым удалось уйти, запомнили очень хорошо. При встрече опознать сможем. Ты, по видимому, столкнулся вчера со второй частью этой группы. Хоть и в сумерках, но ты их видел, слышал их голоса и, наверняка, тоже сможешь узнать этих гадов. И, поверь мне, от этого будет намного больше пользы чем, если ты просто сложишь свою голову на той стороне Дона. Это всегда успеется. Лично я, на тот свет не тороплюсь, и вам не советую.

Сержант притоптал окурок, посмотрел на часы и продолжил:

— Теперь, слушайте меня оба, очень внимательно, и запоминайте. Пошел уже третий час, как мы входим в состав оперативной группы, занимающейся розыском вчерашних диверсантов. Возглавляет ее старший лейтенант Владимиров, и подчиняемся мы непосредственно ему. Все его приказы, необходимо исполнять беспрекословно и быстро. Он, хоть и добрый человек, насколько мне известно, но дурацких шуток не понимает, и при необходимости, спросить может по всей строгости. Это я к вопросу о дисциплине. Андрей! Ты меня слышишь? Тебя это тоже касается. Никаких отлучек, без моего ведома, и без разрешения старшего лейтенанта. Кто и чем будет заниматься, доведет до вас сам Владимиров. Шмаков! У тебя вещмешок где? Во взводе? Очень хорошо! А у тебя Андрей? Там же? Просто замечательно! Да ты у нас еще и не вооружен. Придется кому-то во взвод скакать, причем рысью, и я даже догадываюсь кому.

' — Шутник, однако! Смотрит-то на меня. Теперь я тоже знаю, кто поскачет во взвод. Туда налегке, а вот обратно: с автоматом и двумя вещмешками на горбу. Даже, может быть, что и с тремя. У самого сержанта, я что-то сидора не наблюдаю. Так что, скорее всего, с тремя вещмешками скакать придется. Благо расстояние не очень большое, дотащу уж как нибудь'.

— Андрей! — обратился ко мне Зиновьев. — Ну, в общем, ты понял. И, еще. Мой вещмешок, тоже прихвати. Пожалуйста, не в службу, а в дружбу. Неизвестно ведь, где и, главное, сколько, мы будем находиться. Я, вчера еще, как знал, запасся кое-чем. На всякий случай. Но, этот вопрос, мы с Владимировым согласуем, обязательно. Мы теперь без его приказа и шагу ступить не можем. Такие, брат, дела. Ничего не попишешь.

— Это понятно, — успокоил я сержанта. — Сказано будет, пойду и принесу, все что нужно. Меня сейчас другой вопрос интересует. Как же так вышло, что Анна уехала и даже адреса своего не оставила?

— Хватит тебе, ерундой всякой, голову забивать! — почему-то недовольно пробурчал Зиновьев. — Война идет, и некогда нам отвлекаться по пустякам. Нужно о деле думать, в первую очередь, а потом, уже про все остальное, если время останется.

Я хотел было пригорюниться, от таких его слов, но не успел, потому что из штабного блиндажа вышел старший лейтенант Владимиров, с ним двое незнакомых мне командиров и пошло — поехало:

— Становись! — подал команду Зиновьев.

Мы дружно вскочили, заправились и приготовились внимательно слушать нашего нового командира в оба уха.

Командир пограничников, лейтенант Тихонов, тоже подошел к нам. Владимиров сдвинул фуражку на затылок и сообщил следующее:

— Думаю, сержант Зиновьев успел сообщить вам, кто я такой и какие у меня полномочия. На данный момент я назначен старшим оперативной группы по розыску вражеских агентов, проникших в наш тыл. Сержант Зиновьев, бойцы Калмыков и Шмаков, поступают в мое распоряжение, вплоть до окончания розыскных мероприятий. В группу, так же входит отделение 7-й заставы 98-го погранполка войск по охране тыла фронта. Командует им лейтенант Тихонов. Вы трое, — он обратился к нам, — пройдите для получения документов, удостоверяющих вашу личность. Вот: начальник оперативного отдела — капитан Недбаев и уполномоченный особого отдела 622-го стрелкового полка — старший лейтенант Храпов, снабдят вас всеми необходимыми бумагами. Так как, вы уже не являетесь бойцами 300-й стрелковой дивизии, а временно будете зачислены в разведроту 622-го полка 124-й дивизии. Вопросы есть? Вопросов нет. Далее. Вам, также, выдаются удостоверения бойцов оперативной группы особого отдела НКВД 21-й Армии. Документ это серьезный и дает вам особые полномочия, но подробно об этом, чуть позже. Теперь, главное. После получения документов, Калмыков, в сопровождении автоматчика, доставишь приказ о вашем зачислении в оперативную группу, своему непосредственному начальнику. Затем, с оружием и вещами, ждешь нас здесь. Сержант Зиновьев и боец Шмаков, отправляются с лейтенантом Тихоновым к месту вчерашнего боестолкновения с диверсантами. Ваша задача: обследовать там все как следует, по возможности установить пути отхода вражеских агентов. Я, со старшим лейтенантом Страховым, займусь осмотром трупов. Сбор здесь, — он посмотрел на часы, — ровно через три часа, то есть, в семнадцать ноль-ноль. У меня все.

Да. Вопросов ни у кого не возникло. Владимиров вручил нам удостоверения бойцов оперативной группы, которые, при ближайшем рассмотрении, оказались обыкновенными листками бумаги. Я сунул свое в карман, не разглядывая, потом как нибудь посмотрим, что там у нас за особые полномочия. Затем, буквально за десять минут, нам выдали новые красноармейские книжки и какие-то бумаги от особого отдела 622-го стрелкового полка. Снабдили нас, что и говорить, основательно. Теперь никаких недоразумений не могло возникнуть в принципе.

Когда мы вышли из блиндажа, Владимирова уже и след простыл. Тихонов выделил, для моего сопровождения или охраны, среднего возраста, огненно-рыжего пограничника-автоматчика, а сам, вместе с Зиновьевым и Шмаковым, повел свой отряд на проческу местности.

— Ну, будем знакомы. Шумков Константин, — рыжий красноармеец, приветливо глядя, протянул мне руку.

— Калмыков Андрей, — представился я. — Двинули что-ли? По дороге поговорим.

А сам подумал: 'Хорошо, что его мне выделили. Поможет мне вещмешки тащить'. И мы поспешили в разведвзвод. В кармане лежали новые документы, приказ для Александрова, переданный мне Владимировым, а на душе скребли кошки. Что теперь будет с моими друзьями? Мы по лесам будем шарить, в поисках диверсантов, а мужики завтра в наступление пойдут. Может мы их и не найдем, шпионов этих, а ребята мои могут голову сложить на той стороне. От этих мыслей стало совсем тошно. Что я без них делать буду? Впервые в жизни я понял, как они мне дороги.

Шумков, глядя на меня, видимо понял, что я немного не в себе и спросил, добродушно улыбаясь:

— Что с тобой? На тебе лица нет.

Я, прогоняя мрачные мысли, тряхнул головой и улыбнувшись ему в ответ, сказал, как можно веселее:

— Ничего, Костя! Все будет в порядке.

Дошли довольно быстро. Первым делом решил посетить командира взвода. Сунулся в землянку и слегка обалдел от увиденного. Народу там набралось — яблоку упасть негде, Александров проводил не то инструктаж, не то общее собрание. Присутствовал весь личный состав, брат с Витькой сидели в правом углу за столом, рядом с ними лейтенант Смирнов и сержант Тимофеев, остальные бойцы расположились кто где. Александров и старший политрук Семенов стояли посредине землянки, возле стола, на котором горела керосиновая лампа. Политрук держал в руках листок бумаги и видимо, что-то читал красноармейцам. Командир взвода, посмотрев на нас, приложил палец к губам и махнул рукой, мол, вы тоже присаживайтесь и послушайте. Ну, если недолго, послушаем, хотя, судя по серьезным лицам разведчиков, я догадался, что именно читает им Семенов.

'Враг бросает все новые силы и, не считаясь с большими для него потерями, лезет вперед, рвется вглубь Советского Союза, захватывает новые районы, опустошает и разоряет наши города и села, насилует, грабит и убивает советское население. Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге и у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге и хотят любой ценой захватить Кубань, Северный Кавказ с их нефтяными и хлебными богатствами. Враг уже захватил Ворошиловград, Старобельск, Россошь, Купянск, Валуйки, Новочеркасск, Ростов-на-Дону, половину Воронежа. Части войск Южного фронта, идя за паникерами, оставили Ростов и Новочеркасск без серьезного сопротивления и без приказа Москвы, покрыв свои знамена позором.

Население нашей страны, с любовью и уважением относившееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию. А многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама бежит на восток.

…Мы потеряли более 70 млн. населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет теперь уже преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину…

Из этого следует, что пора кончить отступление.

Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв. Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый кусочек советской земли и отстаивать его до последней возможности.

Не хватает порядка, дисциплины в ротах, батальонах, полках, дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях. В этом теперь наш главный недостаток.

Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять Родину.

…Паникеры и трусы должны истребляться на месте.

Отныне железным законом для каждого командира, красноармейца, политработника должно являться требование — ни шагу назад без приказа высшего командования.

Командиры роты, батальона, полка, дивизии, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевой позиции без приказа свыше, являются предателями Родины. С такими командирами и политработниками и поступать надо как с предателями Родины…

Верховное Главнокомандование Красной Армии приказывает:

1. Военным советам фронтов, и прежде всего командующим фронтами:

а) безусловно, ликвидировать отступательные настроения в войсках и железной рукой пресекать пропаганду о том, что мы можем и должны якобы отступать и дальше на восток, что от такого отступления не будет якобы вреда;

б) безусловно, снимать с поста и направлять в Ставку для привлечения к военному суду командующих армиями, допустивших самовольный отход войск с занимаемых позиций без приказа командования фронта;

в) сформировать в пределах фронта от одного до трех (смотря по обстановке) штрафных батальонов (по 800 человек), куда направлять средних и старших командиров и соответствующих политработников всех родов войск, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на более трудные участки фронта, чтобы дать им возможность искупить свои преступления против Родины.

2. Военным советам армий и прежде всего командующим армиями:

а) безусловно, снимать с постов командиров и комиссаров корпусов и дивизий, допустивших самовольный отход войск с занимаемых позиций без приказа командования армии, и направлять их в военный совет фронта для предания военному суду;

б) сформировать в пределах армии 3–5 хорошо вооруженных заградительных отрядов (по 200 человек в каждом), поставить их в непосредственном тылу неустойчивых дивизий и обязать их в случае паники и беспорядочного отхода частей дивизии расстреливать на месте паникеров и трусов и тем помочь честным бойцам дивизий выполнить свой долг перед Родиной;

в) сформировать в пределах армии от пяти до десяти (смотря по обстановке) штрафных рот (от 150 до 200 человек в каждой), куда направлять рядовых бойцов и младших командиров, провинившихся в нарушении дисциплины по трусости или неустойчивости, и поставить их на трудные участки армии, чтобы дать им возможность искупить кровью свои преступления перед Родиной.

3. Командирам и комиссарам корпусов и дивизий:

а) безусловно, снимать с постов командиров и комиссаров полков и батальонов, допустивших самовольный отход частей без приказа командира корпуса или дивизии, отбирать у них ордена и медали и направлять их в военные советы фронта для предания военному суду;

б) оказывать всяческую помощь и поддержку заградительным отрядам армии в деле укрепления порядка и дисциплины в частях.

Приказ прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях, эскадрильях, командах, штабах.

Народный комиссар обороны И. Сталин'.

Когда Семенов закончил читать, стало так тихо, что было слышно, как сумасшедшая муха жужжит вокруг лампы и глухо бьется о стекло. Приказ № 227 произвел сильное впечатление на всех, кто находился в землянке.

Молчание нарушил политрук:

— Товарищи! Над нашей страной нависла смертельная опасность, и в этот грозный час мы должны, повинуясь приказу товарища Сталина, все, как один, встать на защиту Социалистического Отечества! Каждую секунду быть готовыми, отдать свои жизни за свободу и независимость нашей Родины!

И так далее, и тому подобное. Минут десять мы, с пограничником Костей и все кто были в землянке, внимательно выслушивали 'пламенные речи' политрука, затем, я вспомнил о приказе, который нужно было передать командиру взвода. Этот замполит может полдня ораторствовать без перекура, а нам нужно пошевеливаться, однако.

— Товарищ старший политрук, — перебил я Семенова. — Разрешите обратиться к лейтенанту Александрову?

Он так взглянул, будто хотел испепелить меня своим взглядом, но ответил все же вежливо, хотя, и не без доли ехидства:

— Если вам не интересен приказ Народного комиссара обороны товарища Сталина, что же, обращайтесь, но учтите, что с вами лично, у меня будет отдельный разговор!

Брат мой Колька, за спиной Семенова, приставил указательный палец к виску и несколько раз покрутил. Мол, ' ты совсем не в себе что ли, с политруком спорить в такой момент'. Да, неуважение к товарищу Сталину, в данный момент, может быть чревато последствиями. Но время поджимало, и я решил, не портя отношений с замполитом и Наркомом обороны, как-то вежливо извиниться и сделать то, зачем я был послан сюда:

— Мне очень интересен приказ товарища Сталина. Прошу прощения за то, что перебил вас, но у меня приказ из штаба армии для лейтенанта Александрова, который я должен вручить ему, как можно скорее.

— Товарищ политрук, продолжайте, пожалуйста, — вовремя вмешался командир взвода. — Мы выйдем на свежий воздух, чтобы не мешать вам.

Семенов, видимо, был удовлетворен моими извинениями не совсем, потому что смотрел на меня по-прежнему — 'как Ленин на буржуазию'. Я понял, что этого случая он мне не забудет. Ну и ладно, как нибудь переживем.

Когда мы вышли из землянки, Александров, первым делом, сказал мне примерно следующее:

— Ты куда пропал? Мне уже два раза насчет вас, со Шмаковым, звонили из штаба. Давай свой приказ, сейчас Смирнов его перепишет для отчетности, я распишусь в обоих экземплярах, и можешь двигать дальше. С политруком ты зря в полемику вступил. Он так-то мужик не плохой, в смысле не злопамятный. Но память у него очень хорошая. Это на будущее, для твоей же пользы: постарайся с ним не спорить. Я так понимаю, что забирают вас, вместе с Зиновьевым. Смотрите там, будьте внимательны. Может, еще свидимся.

Последняя его фраза мне не понравилась. Какой-то безысходной тоской от нее веяло, как будто он знал наперед, что мы можем больше не встретиться. И глаза у него были усталые и грустные. Я поспешил успокоить его, сказав, что мы тут же вернемся назад, выполнив все необходимое. Но он, похоже, что-то предчувствовал, потому как сказал мне буквально следующее:

— Мы ночью на ту сторону уходим. Всем взводом. И ребята твои тоже. Так что, если хочешь попрощаться, я сейчас их позову. Ничего, — усмехнулся он. — Думаю, политрук поймет. А если не поймет, я ему потом отдельно объясню.

Александров вернулся в землянку, а мы с пограничником Костей остались ждать снаружи. Через пару минут к нам выскочили Витька с Николаем, и сразу же набросились на меня с расспросами. Первым делом я познакомил их с Константином, потом вкратце поведал им обо всем, что со мной приключилось за последнее время. Затем, они мне рассказали о своей поездке в хуторок Красноярский. О немецкой бомбежке, сгоревшей полуторке, и еще о том, какого хорошего парня они переманили в разведку. Звали парня, как и меня, Андреем, а фамилия, по-моему, Брыкин или Быркин. Они перебивали друг друга, спеша передать мне, по их мнению, очень важную информацию: как они получали на складе пулеметы, что завтра, возможно, они пойдут в разведку, что Тимофеев научил брата обращаться с ручным пулеметом, а Витьке больше немецкий пулемет понравился, но к нему мало боеприпасов и нет сменных стволов. А я смотрел на них, на этих восторженных балбесов и думал: неужели они до сих пор не понимают, куда мы попали и чем все это для нас может закончиться? Нужно постараться как-то привести в чувство этих неисправимых романтиков, иначе, с таким настроением, ухлопают их, к едрене бабушке, в первом же бою. Хотя, кто его знает, говорят: дуракам везет. Поживем — увидим. Гляжу, и Костя-пограничник, смотрит на них как-то странно, словно на совсем больных товарищей.

— Ладно, понятно с вами все! — тем не менее, сказал я им как можно веселее. — Пойдемте, я вещи заберу. Свой сидор, Шмакова, да еще и Зиновьева, в придачу. Мне еще необходимо автомат у Тимофеева получить. Времени у нас не так уж и много, назад нужно вернуться как можно быстрей. Не буду уговаривать вас не совать свои головы, куда не надо, лишь об одном прошу — постарайтесь остаться в живых. Очень вас прошу.

Смотрю — стихли, призадумались. Видать стали соображать, что не в турпоход им ночью придется идти. Витька вдруг спросил, ни к селу, ни к городу:

— Думаешь, убьют нас завтра?

— Ничего я не думаю, — надо было успокоить и слегка подбодрить своих товарищей. С таким настроением в бой идти нельзя. — Просто смотрите, не геройствуйте особо. Пока не вернусь, помирать даже не думайте! Нам еще с вами до Берлина дойти нужно. Если вас убьют, кто же Гитлера в плен будет брать?

Ну, подействовало, кажется, заулыбались. Николай даже пошутил:

— А если он сам застрелится, когда мы до Берлина дойдем?

— Если сам застрелится, я лично расстраиваться не буду. Собаке — собачья смерть, туда ему и дорога. Ладно, Костя, подожди меня здесь. Если лейтенант выйдет, скажешь ему, что я сейчас подойду, вещи только захвачу. Я мигом.

Быстренько сбегал во вторую землянку, и когда вышел с тремя вещмешками на свет божий, то свет этот едва не померк в моих глазах, оттого, что я увидел. Рядом с моими товарищами стояли — медсестра Серафима и моя Аня. Обе в военной форме, у обеих через плечо сумки с красным крестом, с вещмешками и карабинами. Не может быть! В конце концов, что происходит?

Сердце мое заколотилось в груди, ноги сделались ватными, но это продолжалось буквально несколько секунд. Взяв себя в руки, подошел и поздоровался:

— Здравия желаем, девушки! Вы к нам в гости или проездом?

В это время из землянки начали выходить бойцы, значит, собрание закончилось. К нам приближались лейтенанты Александров и Смирнов, вместе со старшим политруком. За ними, поспешал сержант Тимофеев с моим автоматом. Серафима, заметив подходящих командиров, сделала несколько шагов им навстречу, вскинула ладонь к пилотке и четко доложила командиру взвода:

— Товарищ лейтенант! Младший сержант Матвеева и красноармеец Быстрова прибыли в ваше распоряжение!

Александров, ничуть не удивившись их появлению здесь и сейчас, сказал:

— Здравствуйте, девушки! Прибыли, значит. Вот и хорошо. Проходите в землянку, я освобожусь, и мы с вами побеседуем.

Только сейчас обратил внимание, что у Серафимы на петлицах защитного цвета, защитного же цвета эмалевые треугольники, по одному на каждой петлице. У моей любимой петлицы были девственно чистыми, не считая эмблемы медиков. Мне так хотелось поговорить с ней, расспросить ее хорошенько обо всем, что произошло за время прошедшее с нашей последней встречи. Но они проследовали в землянку, и я решил отложить наш разговор на потом.

Тимофеев вернул мне автомат, Смирнов отдал приказ, с росписями в получении, а Александров отвел меня в сторону и сказал:

— Мы завтра на ту сторону переправляемся, я сам еще толком не знаю, что нам предстоит. То ли разведка боем, то ли в тыл к немцам пробираться придется. Вот, медиков нам выделили, радиста с рацией, так что не знаю, свидимся ли еще.

И замолчал. Потом, собравшись с духом, попросил:

— Ты передай там письмо, если будешь в тылу. Написал, понимаешь, девушке одной. Сколько ходил в разведку, а не припомню случая, чтобы настроение такое паршивое было. Нет, это не страх, а вот тут, — он стукнул себя кулаком в грудь, — в самой середке что-то ноет и ноет. Но это ничего, это пройдет. Как управитесь, догоняйте нас. За твоими ребятами я присмотрю…

— Товарищ лейтенант! — перебил я Александрова. — Я вас тоже хотел попросить. За ребятами присматривать не надо, они уже не маленькие, сами как-нибудь обойдутся. Прошу, присмотрите лучше за санинструктором новым. За Быстровой Анной. Я с ней давеча разговаривал, так она непременно в бой рвется, фашистов, то есть, бить собирается. Горячая девушка, будет вперед лезть обязательно, так вы ее придерживайте, если можно. Как она в санинструкторы попала, ума не приложу.

— Как попала? Она, оказывается, курсы медсестер окончить успела. Поэтому, когда стали кухонный персонал в тыл отправлять, она такой концерт закатила! Обещала до командующего армии дойти, но тут как раз комдив появился. Она к нему, так, мол, и так: ' — Товарищ полковник, я окончила курсы медицинских сестер, а меня в армию не берут! Мне уже восемнадцать исполнилось!' И все такое. Это ты точно подметил — огонь девка! Даже не знаю, как я ее придерживать буду.

Он, улыбнулся, и таким светом загорелись его глаза, что я невольно улыбнулся ему в ответ. А потом подумал: как бы лейтенант не отбил у меня Анну. Вон, глазищами своими цыганскими как сверкает. С него станется. И погрустнел от таких мыслей, но Александров был парень догадливый. Дураков в разведке не держат, вернее они там сами не приживаются. Заметив, что я переменился в лице, он хлопнул меня по плечу и, засмеявшись так, что на нас, обернувшись, недоуменно посмотрел политрук Семенов, сказал:

— Не переживай! Я не по этой части!

И добавил уже серьезно:

— За санинструктором Быстровой присмотрю, не сомневайся. Иди, попрощайся и бегом к штабу батальона. Опять звонили, просили поторопить вас. Там Владимиров нашел что-то. Мы переезжать будем сейчас, так что ищите нас где-то в районе переправы или на той стороне. Прощай, Андрей! — он крепко пожал мне руку. — Живы будем, встретимся. Обязательно!

Я тоже крепко сжал руку лейтенанта и пообещал:

— Встретимся, товарищ лейтенант. Непременно встретимся!

Спустился в землянку, где кроме девушек никого не было, не считая связиста дежурившего у аппарата. Серафима тут же набросилась на меня с расспросами о Зиновьеве. Значит, они не виделись после того раза, иначе Михаил сам бы все ей рассказал. Пришлось успокоить ее, насчет нашего совместного задания. Мол, прикомандировали нас к пограничникам, ничего тут страшного нет. Поможем им лес прочесать и, скорее всего к вечеру, максимум к завтрашнему утру, вернемся во взвод. Как-то так, примерно. Диверсанты эти, наверное, уже давно тю-тю. Переживать за нас особо не стоит, дело плевое — раз, два, и мы уже дома. Смотрю, вроде бы успокоилась.

Взглянул на Анюту и сердце опять, предательски заколотилось в груди. Как ей шла форма! Но что-то в ней изменилось, я сразу это понял. Волосы подрезала? Нет, не то. Дело было не во внешнем виде. Она смотрела на меня как-то по-другому, спокойно и внимательно. Серафима, догадавшись, что сейчас она здесь лишняя, дипломатично удалилась. А мы все стояли и смотрели друг на друга, не в силах сказать прощальные слова.

Расставание ускорил связист, ответивший на вызов по телефону. Зажав мембрану ладонью, он спросил:

— Слышишь, браток! Тут из штаба спрашивают про какого-то Калмыкова. Ты, часом, не знаешь, ушел он или нет?

— А кто спрашивает?

— Старший лейтенант Страхов. Из особого отдела.

— Скажи ему, что ушел Калмыков. Скоро будет.

Вот и все. Этот звонок вернул меня к действительности, и я понял, что мне лучше поторопиться, во избежание нагоняя от начальства. Поэтому, я первый шагнул к Ане и сказал совсем не то, что собирался:

— Мне нужно идти. Может, вечером встретимся, тогда и поговорим обо всем.

Она не ответила, лишь прижалась ко мне и склонила голову мне на грудь.

— Анюта, солнце мое! Береги себя! — прошептал я, и осторожно взяв ее лицо в ладони, поцеловал на прощанье, такие грустные, в тяжелый час разлуки, но необыкновенно любимые, зеленые глаза. Глаза, полные горьких слез, блестевших как два озера, вот-вот готовые расплескаться и выйти из берегов. Только подумал, гляжу — потекли по щекам два тоненьких ручейка. Ну вот, только этого нам не хватало!

— Успокойся Анечка!

Не действует.

— Санинструктор Быстрова, отставить слезы! Вот, когда вернусь, будем вместе воевать, до самой победы, а пока — прекрати, сейчас же, это слезокапство.

Анна несколько раз шмыгнула носом и притихла, потом посмотрела на меня и неожиданно улыбнулась. Я вытирал ладонями следы слез на ее лице, а она говорила мне, торопясь, словно боясь не успеть:

— Ты только обязательно возвращайся. Вас же не насовсем забирают? Я очень буду ждать тебя, а за меня не волнуйся. Я курсы медсестер закончила и из винтовки стреляю хорошо. Так что ты за меня не переживай. Мы с Симой, то есть, с сержантом Матвеевой, недавно познакомились, но уже успели подружиться. И знаешь, как она любит твоего Михаила! То есть, сержанта Зиновьева…

— Мне пора. До свидания, Анечка!

— До свидания! — сказала она на прощанье. — Только возвращайтесь скорее, Андрей. Я буду ждать тебя, сколько нужно.

Развернувшись к выходу, быстро зашагал прочь. Как удавкой перехватило горло. Все слова, что хотел сказать ей, но так и не сказал, крутились в голове. Выскочил из землянки как пуля и, схватив сразу два вещмешка, мотнул головой Косте: пошли, мол. Ну, а все остальные, похоже, восприняли этот жест как прощание. Брат и Витька помахали рукой, провожая нас с пограничником.

Честно признаться, я был не особо уверен, что к вечеру снова окажусь в родном взводе. Но сейчас, нужно поторапливаться, иначе выговор с занесением гарантирован. Поэтому, добавим скорости, и чем быстрее управимся с Владимировым, тем быстрее вернемся назад. Что же они там обнаружили? Неужели очередной труп?

— Константин! Шире шаг! — неожиданно для себя самого раскомандовался я.

И, как бы извиняясь за свою наглость, пояснил:

— Опять из штаба звонили. Про нас спрашивали. Приказано: как можно быстрее прибыть к штабу батальона. Так что? Может, бегом приударим?

Костя с недоумением покосился на меня. А я засмеялся и успокоил его:

— Да не смотри ты на меня так! Пошутил я, насчет бегом. А насчет всего остального — истинная правда! Так что, шире шаг, Костя! Шире шаг!