Город Хэллоуин

Город Хэллоуин

Это рассказ о Клайде Ормулу, о женщине из ивовых зарослей и о небольшом провинциальном городке под названием Хэллоуин, расположившемся на дне извилистого Шилконского ущелья — такого узкого, что в погожие дни небо здесь выглядит просто голубоватой жилкой горной породы, которая зигзагом пересекает гранитные утесы на высоте нескольких сотен футов от земли. Впрочем, небо местные жители видят только зимой, когда лес, растущий вдоль ущелья высоко наверху, теряет листву. Во все остальное время кроны деревьев так плотно смыкаются над Шилконом, что сквозь них не могут пробиться даже лучи стоящего в зените солнца, и хэллоуинцам, если они хотят увидеть нормальный дневной свет, приходится больше мили плыть в лодках по протекающей вдоль ущелья реке. Проблема еще и в том, что у самого дна ущелье намного шире, чем вверху; его наклоненные к центру и слегка вогнутые стены образуют над городком своего рода сводчатую крышу, сквозь которую во многих местах проросли корни дубов, вязов, пекановых деревьев и боярышника, из которых, главным образом, и состоят леса наверху. Извилистые, красновато-коричневые древесные корни свисают со свода длинными бородами или спускаются по каменистым уступам, оплетая стены ущелья, словно варикозные вены.

Река, текущая через городок, называется Моссбах, и хотя в верхней части ущелья она настолько узка, что даже мальчишка может без труда перебросить через нее камень, местные жители на полном серьезе считают ее большой. Это вовсе не удивительно, если учесть постоянную ограниченность их поля зрения. Свободного места в городке совсем мало, и дома без фундаментов крепятся скобами непосредственно к стенам ущелья. Комнаты в них редко имеют в длину больше десятка футов, да и сами дома напоминают конструкции из детских кубиков, небрежно поставленных один на другой. Чтобы перейти из комнаты в комнату, жителям приходится пользоваться наружными лестницами, шаткими лесами и примитивными подъемниками, приводимыми в движение ручными лебедками, благодаря чему в городе нет необходимости в фитнес-клубах. Самые маленькие дома имеют в высоту всего сорок футов, а большие двойные «башни», сложенные из все тех же кубиков-комнат и накрытые общей двускатной крышей, достигают восьмидесяти и более футов. Два семейства могут породниться, и тогда их дома соединяются мостками-переходами или даже состоящими из проходных комнат крытыми галереями, которые тянутся горизонтально на уровне второго, третьего и четвертого этажей, благодаря чему некоторые постройки в городке напоминают гигантские кроссворды, нарисованные прямо на стенах ущелья. В случае ссоры или развода эти дополнительные комнаты можно легко разобрать. Только общественные здания — такие как таверна «О'Маллой инн» или ночной клуб «Даунлау» — расширяются за счет помещений, вырубленных прямо в скале.

На первый взгляд, Хэллоуин с его необычной архитектурой, вечным полумраком и частыми ночными туманами напоминает колонию каких-нибудь разумных голубей, однако на самом деле примет того, что здесь живут люди, в городке достаточно. Например, берега реки выложены плитами из желтого песчаника, а над водой нависают причалы из мореного дуба, освещенные газовыми фонарями или даже электрическими лампочками, которые служат также в качестве навигационных сигналов для движущихся по реке плоскодонных гондол — единственного вида городского транспорта. Изредка на причале можно заметить девушку с белой как луна кожей (девушка может быть и темнокожей, однако болезненная бледность кожных покровов — общее свойство местных жителей), которая сидит под лампой и, задумчиво глядя на темную речную воду, где словно огромные светляки плавно перемещаются таинственные мерцающие рыбы, ждет, когда из вечного сумрака появится ее возлюбленный на украшенной цветами гондоле.

В сорок один год Клайд Ормулу обладал поджарым, крепким телом строительного рабочего (каковым, собственно говоря, он и был до недавнего времени) и пытливым, гибким умом французского философа, озабоченного вопросами субъективной ценности бытия (с некоторых пор эти проблемы действительно стали ему близки). Его изрезанное морщинами лицо и выпуклый череп, поросший короткой и жесткой, как щетка, черной щетиной длиной в полдюйма, были на редкость некрасивы, однако, как известно, немало женщин предпочитают мужчин брутальной наружности, чтобы использовать в качестве оправы, оттеняющей бриллиант их собственной красоты. Женщин у Клайда и вправду было немало, но ни одна из них не сумела удержаться надолго, ибо всех их неизменно пугали или приводили в замешательство безошибочная интуиция и сверхъестественная проницательность Клайда.

Эти свойства он приобрел три года назад, на стройке в Бивер-Фоллз в Пенсильвании (в родном городе Клайда, где появился на свет знаменитый трехчетвертной Национальной футбольной лиги Джо Немет), когда ему на голову упал с лесов тяжелый крепежный костыль.

Удар пришелся по касательной; он не убил и не искалечил Клайда (в больнице, где его осматривали, он провел всего один день), однако последствия инцидента оказались значительно более серьезными, чем содранная кожа и небольшая шишка. После этого случая Клайд, фигурально выражаясь, начал видеть людей насквозь. И если раньше он любил выпить пива и был не прочь ущипнуть за попку зазевавшуюся официантку, то теперь этому пришел конец. Из обыкновенного работяги, бонвивана и жуира он превратился в человека, которому достаточно просто посмотреть в глаза женщины (или мужчины, не важно), чтобы разглядеть в них яркие вспышки жадности, похоти, непоследовательности и страха, которые наглядно подтверждают избитую мысль о том, что все люди, в сущности, одинаковы. Это, в свою очередь, заставило его отдалиться от старых друзей, которых Клайд перестал узнавать. Точнее, он понял, что на самом деле никогда не знал их как следует и что на самом деле ему были знакомы лишь разновидности социально узаконенного безумия, которое владело тем или иным его приятелем или собутыльником. Время от времени Клайд, сам того не желая, задавал вопросы, которые заставляли собеседников чувствовать себя неловко, или отпускал замечания, которые те не понимали или принимали за оскорбления.

Дальше — больше. Женщины, с которыми Клайд когда-то общался, старались его не замечать; стоило ему приблизиться, как они отворачивались, а на их лицах отражался испуг: они больше не узнавали Клайда Ормулу, с которым еще недавно были достаточно близко знакомы. Мужчины вели себя еще более прямолинейно. Многие из них порвали с ним всякие отношения, предпочитая его обществу компанию себе подобных — обычных людей, которыми владели обычные страсти.

«Рано или поздно, — сказал по этому поводу один из врачей, к которому Клайд обратился со своей проблемой, — каждый человек приходит к заключению, что окружающие — просто мешки с дерьмом, которыми движут самые примитивные инстинкты и низменные побуждения. Вы привыкнете».

Увы, никто из врачей так и не смог объяснить, откуда взялись эти его странные способности. Предположение Клайда, будто возросшие интуиция и проницательность могли быть следствием травмы головы, вызывало у них серьезные сомнения, однако сам он довольно скоро перестал сомневаться в своих выводах. Клайд был уверен: способность видеть то, что скрыто глубоко внутри человека — под его, так сказать, внешней оболочкой, он получил в результате удара костылем, который пришелся как раз в то место, где расположены зрительные зоны коры головного мозга. Его зрение каким-то образом изменилось, и в результате он стал видеть то, что большинству оставалось недоступным. Факт, что количество поступающей в мозг информации как-то связано с видимым светом, подтверждался еще и тем, что в кинотеатрах, рок-клубах и других плохо освещенных местах его новые способности почти не проявлялись, и он чувствовал себя совершенно нормально. Впрочем, большинство фильмов, которые представляли собой не что иное, как чередование световых пятен различной интенсивности и формы, начали казаться, ему примитивными, способными вызывать в человеке лишь элементарные павловские рефлексы, так что со временем он вовсе перестал посещать массовые кинотеатры и начал ходить в небольшие залы, где демонстрировали некоммерческие, авторские ленты. При этом, правда, ему приходилось прятать лицо под козырьком низко надвинутой шапочки для гольфа, чтобы не быть узнанным.

«Попробуйте носить солнечные очки», — посоветовал ему другой врач.

Клайд попробовал. Кое-какое облегчение эта мера принесла, но, увы, — зима в Бивер-Фоллз выдалась ненастная и хмурая, небо постоянно скрывалось под плотными облаками, и Клайд, вынужденный днями напролет носить очки с затемненными стеклами, чувствовал себя крайне неловко. Конечно, можно было бы перебраться во Флориду, но Клайд понимал, что это будет обычный паллиатив, не имеющий никакого отношения к реальному решению проблемы.

Единственной страстью, которую он сохранил с прошлых, счастливых времен (и не важно, что его прежняя жизнь оказалась лишь иллюзией), оставалась любовь к футболу. Какое-то время Клайд даже думал, что футбол способен его спасти. Каждый вечер он проводил перед телевизором по нескольку часов, смотря матчи по спортивным каналам ЭСПН и «Национальная лига». Вот игра, думал Клайд, в которой наглядно воплотилось все разочарование современного человека в ограничениях, налагаемых на личность принятыми в обществе Порядками и правилами. Именно в этом, казалось ему, и кроется секрет популярности футбола. Правда, каждый раз, когда судьи (а в судейскую коллегию, что было достаточно показательно, входили главным образом высокооплачиваемые специалисты — адвокаты, бухгалтеры, страховщики и иные представители механизма общественного управления) выбрасывали желтые флаги или дули в серебряные свистки, не позволяя трехсотфунтовому нападающему размазать по траве неопытного, юного защитника, они как бы напоминали миллионам зрителей, что каждый член общества вправе рассчитывать лишь на частичное удовлетворение собственных желаний. Это, однако, вовсе не лишало их единодушной поддержки самых широких масс, которые, болея за своих или «гостей», одевались в соответствующие цвета, подтверждая подобным поведением тот простой, хотя и не самый очевидный, факт, что на самом деле они выступают на одной стороне — на стороне тех, кто впаривает им бейсболки и свитера с эмблемами любимых команд. Таким образом, даже футбол превратился в инструмент корпоративной олигархии, с помощью которого последняя заставляла наемных работников не просто смиряться с положением потребляющего большинства, но и относиться к своей участи с энтузиазмом. Поняв это, Клайд охладел и к футболу. В конце концов — избегающий яркого света, один в целом мире, в котором одиночество не только не приветствуется, но и считается едва ли не главнейшим признаком серьезной социальной патологии, — он обратился к властям Хэллоуина с просьбой разрешить ему переселиться в этот небольшой городок.

Население Хэллоуина колеблется между тремя — тремя с половиной тысячами человек. За тем, чтобы количество жителей не выходило за эти границы, внимательно следит Городской совет. Когда Клайд обратился в Совет со своим заявлением, население городка составляло примерно три тысячи двести человек и о превышении квоты не шло и речи. Возможно, именно поэтому окончательное решение об отказе или, наоборот, удовлетворении его просьбы Совет принимал не на расширенной сессии. Вопросом о предоставлении Клайду разрешения на переезд занимался специальный комитет, состоявший из трех человек — Спуза, Кармина и Брада и заседавший вовсе не в мэрии, а в кафе «Подземелье», которое и в самом деле было вырублено в гранитном дне ущелья. Над входом в кафе горела укрепленная прямо на каменной стене неоновая вывеска. Индиговые буквы то гасли, то снова вспыхивали, и по поверхности протекающей буквально у самого порога реки бежали бледные сполохи голубоватого света. Обстановка кафе, впрочем, мало чем отличалась от баров в Бивер-Фоллз — те же пивные рекламы, те же пыльные рождественские гирлянды, та же записанная на магнитофон музыка (когда Клайд вошел, из колонок доносились композиции «Погз»), те же телевизоры на кронштейнах и кленовые панели на стенах, те же приглушенный свет, фотографии знаменитых клиентов, столики, изогнутая подковой барная стойка, официантки в голубых футболках и неистребимый, въевшийся в дерево и ледерин запах пива. Посетители у стойки о чем-то неспешно беседовали, и звук их голосов делал атмосферу кафе почти по-домашнему уютной.

Двое из трех членов комитета уже сидели за столиком в глубине. Заметив Клайда, они замахали ему руками, приглашая подойти. Это были Кармин и Спуз. Они оказались двоюродными братьями, но Клайд, как ни старался, не заметил в их чертах никакого семейного сходства. Спуз был общительным толстяком с круглыми розовыми щечками, лет тридцати пяти, не больше, но уже начинающий лысеть. Кармин — лет на пять или шесть моложе брата — был болезненно худ, а его хрящеватое, хитрое, как у лисицы, лицо имело нездоровый, землисто-желтый оттенок, к тому же он не выпускал изо рта зубочистку, которую энергично жевал. Третий член комитета — Брад, который, как вскоре выяснилось, ненадолго отходил к группе собравшихся у игровых автоматов горожан, — был высоким (не меньше шести с половиной футов), атлетически сложенным негром с широкой, приветливой улыбкой. Вернувшись к столу, он принес Клайду бокал пива и собственноручно придвинул гостю стул.

Выпив за встречу, гость и члены комитета некоторое время болтали о всяких пустяках, потом Клайд кивнул на экраны на стенах и спросил, есть ли в городе кабельное телевидение.

— Нет, черт побери!.. — довольно резко сказал Кармин, а Спуз добавил, что пока кабельная и спутниковая компании «дерутся за территорию», город остается вдали от благ цивилизации.

— Кабель сюда не очень-то протянешь, — сказал Спуз. — Дорого. Ну а спутниковое телевидение здесь все равно работать не будет.

— Как же вы обходитесь? — вежливо поинтересовался Клайд, которому объяснения Спуза показались несколько натянутыми.

— Мы заключили договор с одной фирмой, которая записывает новые программы и телепередачи на DVD, а потом присылает их сюда. Так что, как видишь, наш городок — захолустье в квадрате, поскольку даже новости мы узнаем с опозданием на один день!

— Ормулу, кажется, французская фамилия? — вступил в разговор Брад. — Насколько я помню, она означает «специалист по золочению» или что-то в этом роде?..

— Понятия не имею. — Клайд залпом допил свой бокал и сделал знак официантке принести еще пива. — Мой папаша, если вам это интересно, был тем самым парнем, который основал коммуну хиппи в Орегоне. И он Совершенно официально изменил свои имя и фамилию на Слон Ормулу. Когда мама вышла за него замуж, она тоже стала Ормулу, Тихуана Ормулу, а когда развелась — вернула себе прежнее имя: Мэри Блейр. Мне она сказала, что я могу выбрать между Блейром и Ормулу. Я, десятилетний пацан, тогда очень злился на маму за то, что она ушла от папы, хотя, по правде сказать, он от нее погуливал. Так я стал Клайдом Ормулу. Впрочем… — Клайд сел на стуле поудобнее, — не думаю, чтобы мой отец задумывался над тем, что его фамилия звучит как французская. Он же был хиппи старой закалки и постоянно покупал в магазине для наркоманов разные индуистские картинки с синекожими богинями, слоноголовыми мужиками и прочим. Они ему здорово нравились, и полагаю — он считал, что фамилия Ормулу звучит как сакральное индийское имя.

Последовала непродолжительная пауза, потом из колонок стереосистемы грянули «Претендерз». Кармин энергичным движением перебросил зубочистку в противоположный угол рта и качнул головой.

— Ты всегда отвечаешь так подробно, приятель?

— Мне казалось, — сухо возразил Клайд, — это вы хотели получше со мной познакомиться.

— Не обижайся, — добродушно сказал Брад, а Спуз добавил примирительным тоном: — Мы действительно хотим узнать тебя получше, но для этого понадобится куда больше времени, верно?

Клайд на всякий случай промолчал. Никакого особенного желания узнать о нем всю подноготную члены комитета не проявляли, и он решил, что разумнее будет держать язык за зубами.

Спуз тем временем достал из кармана какую-то изрядно помятую бумагу и расстелил ее на столе, небрежно разгладив ладонями и прижав сверху и снизу пустыми бокалами. При ближайшем рассмотрении это оказалось поданное Клайдом прошение.

— На наш взгляд, Клифф, — сказал Спуз, — у тебя действительно есть веские причины, чтобы переселиться в наш город.

— Меня зовут Клайд, а не Клифф, — поправил он. Спуз, прищурившись, заглянул в бумагу.

— Ах да… верно.

Официантка принесла еще пива и, поставив бокалы на стол, с размаху опустилась на соседний с Клайдом стул. Это была крупная, сексуально привлекательная девица с гривой крашеных розовых волосу большой грудью, массивными бедрами и округлым, наливным задом. Внешне она напоминала героинь комиксов Р.Крамба, разве что улыбка у нее была поприятнее.

— Хочешь посидеть с нами, Джоунни? — спросил Брад.

— Не вижу, почему бы нет? — Джоунни подмигнула Клайду. — Всех денег все равно не заработаешь.

— Мне казалось, — медленно начал Клайд, почувствовав, что обстановка с каждой минутой становится все менее и менее официальной, — вы собрались здесь, чтобы принять решение насчет меня. Может, кто-то хочет высказаться?

— Так уж устроена демократия, приятель, — лицемерно вздохнул Кармин. — Или в той части страны, откуда ты родом, дела делаются по-другому?

— Наверное, он просто не любит девушек. — Джоунни капризно надула губы.

— Я люблю девушек, — возразил Клайд. — Просто… просто… — Он набрал в грудь побольше воздуха. — Просто для меня это по-настоящему важно! — выпалил он. — А сейчас мне кажется, что вы подходите к делу не… не слишком серьезно. Вы не знаете толком, как меня зовут, никто из вас не задает никаких вопросов, а мое заявление выглядит так, словно его только что вытащили из мусорной корзины. Вот почему мне кажется, что для вас все происходящее — просто еще одно развлечение…

— Если хочешь, чтобы я свалила, — сказала Джоунни, — о'кей. Я свалю.

— Я вовсе не хочу, чтобы кто-то куда-то сваливал, — возразил Клайд. — Я только хочу, чтобы это собеседование было настоящим, а вы превращаете его в чертову комедию!

Кармин окинул его неприязненным взглядом.

— А ты, значит, думаешь, что эта встреча ненастоящая?

— Тогда почему она проходит в баре, а не в городском муниципалитете?

— То есть ты хочешь сказать, что собеседование становится настоящим, только если оно проходит в некоем подобии Капитолия? — Кармин сплюнул на пол, и Джоунни немедленно толкнула его локтем.

— Эй, а убирать кто будет?

— Это кафе и есть городской муниципалитет, — заявил Кармин.

— Ну да, конечно. — Клайд усмехнулся.

Брад легонько похлопал его по плечу, стремясь предотвратить назревающую ссору.

— Это правда, приятель. У нас попросту: где собирается комитет, там и мэрия!

Кармин картинно зевнул и хрустнул костяшками пальцев.

— Наверное, в твоих родных местах это тоже делается иначе?

— Вообще-то, да. — Клайд взглянул на него с откровенной неприязнью. — За одним исключением: в моем родном городе никто не доверяет важные решения мелким мерзавцам.

— Ну хватит вам! — вмешался Спуз. — Успокойтесь, и давайте поговорим разумно. Наш гость хочет, чтобы мы его расспрашивали… У кого есть вопросы?

— У меня нет вопросов, — сварливо сказал Кармин. Брад, казалось, о чем-то задумался, но молчал.

— А чем ты занимаешься? — спросила Джоунни.

Клайд собирался сказать, что об этом тоже написано в его заявлении, которое, похоже, никто не читал, однако в глубине души он был благодарен даже за такой вопрос, поэтому ответил:

— Я строитель: умею управлять многими видами тяжелой техники, класть кирпич, штукатурить, плотничать, стелить крышу и так далее. Приходилось мне и проводку делать, хотя в этом я не великий специалист. Иными словами, мне по плечу все, что необходимо для постройки нормального дома… — Он бросил быстрый взгляд на Кармина. — Что, я опять отвечаю слишком подробно?

В ответ Кармин вытянул руку ладонью вниз и помахал ею, как бы показывая, что Клайд довольно близко подошел к границам допустимого, но пока их не пересек.

— У нас, насколько я помню, сейчас ничего не строится, — сказал Брад. — Но Клайд мог бы работать на Блюдцах.

Спуз согласно кивнул, и Клайд уже собирался спросить, что это за Блюдца такие и где они находятся, когда Джоунни неожиданно спросила, есть ли у него подружка.

— Эй, мы же решили, что это будет серьезное собеседование! — прикрикнул на нее Спуз.

— Я и говорю серьезно! — возразила девушка.

— Нет, — сказал Клайд. — Сейчас у меня нет девушки, но я принимаю заявления от желающих.

Джоунни игриво замахнулась на него карточкой меню.

Потом Брад спросил, имеет ли он какой-нибудь опыт в производстве мебели, а Спуз и Джоунни поинтересовались его долгосрочными планами (ничего определенного), наличием судимостей (никаких проблем с законом, если не считать мелочи типа штрафов за неправильную парковку), состоянием здоровья (все в порядке, насколько Клайду было известно). Были у них и другие вопросы, на которые он отвечал с полной откровенностью. Постепенно Клайд начал успокаиваться, решив, что производит в целом неплохое впечатление; Джоунни и Брад явно были на его стороне, да и Спуз, пожалуй, тоже. Правда, он приходился Кармину родственником, но у Клайда сложилось впечатление, что эти двое не особенно близки. Пожалуй, подумалось ему, его вопрос будет решен положительно, если только он не совершит какого-нибудь грубого промаха.

Атмосфера за столом постепенно становилась все более непринужденной. Компания выпила еще по нескольку бокалов пива, и в конце концов Спуз сказал:

— Что ж, сдается мне — мы слышали достаточно. Вам не кажется? Джоунни и Брад согласно закивали, и Клайд спросил, не нужно ли ему удалиться, чтобы они могли переговорить друг с другом без помех.

«В этом нет необходимости», — ответили ему, и тут Кармин внезапно спросил:

— Как ты относишься к «Ковбоям»?

Это было так неожиданно, что Клайд слегка растерялся.

— Вы имеете в виду «Далласских ковбоев»?.. — переспросил он. Кармин кивнул, и Клайд, решив, что ответ на этот вопрос вряд ли может иметь какое-то значение, сказал:

— К черту «Ковбоев»! Я болею за «Питтсбургских сталеваров».

При этих словах Брад, который сидел, опершись локтями на столешницу, резко откинулся назад. Джоунни на мгновение застыла, потом, не глядя на Клайда, принялась собирать со стола грязную посуду. Спуз молча смотрел в пол, причем лицо у него было такое, словно ответ Клайда его чем-то глубоко огорчил, тогда как его кузен лишь хитро улыбнулся и принялся как ни в чем не бывало разглядывать свои ногти.

— Вы что, дурачите меня?! — не выдержал Клайд. — Какая разница, за какую команду я болею?

Брад, покачав головой, спросил, сколько времени, и Спуз, поглядев на часы, ответил — половина седьмого.

— Эй!.. — Клайд слегка повысил голос. — Если вам нужно, чтобы я болел за «Ковбоев» — пожалуйста, буду болеть за «Ковбоев», за «Сталеваров», за «Пингвинов» — за кого скажете. Потому что на самом деле футбол мне до лампочки!

Это заявление, похоже, привело его собеседников в ужас.

— Ну чего еще вы от меня хотите?! — в отчаянии воскликнул Клайд. — Чтобы я каждое воскресенье раскрашивал себя в серебристо-голубые цвета? Я готов!

— Каждый понедельник, — поправил Брад. — Мы получаем записи игр с опозданием на сутки.

Суровое выражение лица Спуза превратилось в довольную ухмылку.

— Нет, не могу больше! — он расхохотался. — Наши поздравления, Клайд!..

— Что? — удивился тот. — Какие поздравления? С чем? О чем вы говорите?!

— Это был розыгрыш. Ну, не совсем розыгрыш — что-то типа посвящения, инициации… На самом деле твоя просьба давно удовлетворена, Совет дал «добро» еще на прошлой неделе.

— Собственно говоря, в течение ближайших шести месяцев ты будешь на испытательном сроке, — уточнила Джоунни. — Но по большому счету, это формальность, так что, начиная с сегодняшнего дня, можешь считать себя одним из нас.

Потом Брад и Спуз по очереди пожали ему руки, а Джоунни обняла и крепко поцеловала. От барной стойки подошли еще несколько человек, чтобы поздравить новоиспеченного горожанина. Они наперебой хлопали его по плечу, а Клайд был так рад, что мог только бессвязно бормотать:

— Даже не верится, что все это время вы просто валяли дурака. Здорово вы меня провели! Отличный розыгрыш, ребята!..

Только Кармин, который, похоже, по-настоящему невзлюбил Клайда, не спешил с поздравлениями. Лишь дождавшись, пока толпа поздравляющих рассеется, он нехотя пожал ему руку и, наклонившись к самому уху Клайда, шепнул:

— Не обольщайся, дружок! Испытательный срок есть испытательный срок — мало ли что может случиться!..

Пекановые орехи были в Хэллоуине практически единственной статьей дохода городской казны, если не считать сезонного туризма и прибыли от торговли марками, конвертами и открытками, которые в канун Дня всех святых местная почта гасила специальным штемпелем[1]. Хэллоуинские орехи высоко ценились кондитерами за их густой, сладковатый аромат и вкус, который они приобретали после длительного вымачивания в расположенных к югу от городка неглубоких прудах, известных под названием Блюдец. Прудов было три, и несмотря на свое естественное происхождение, они действительно были идеально круглыми, как упомянутая посуда. При взгляде сверху Блюдца напоминали многоточие, которым завершалась неровная, скачущая строка, начертанная рекой. В последнее время, впрочем, скупщики жаловались, что качество орехов упало и они перестали отвечать необходимым стандартам. Дело было в том, что ягоды шелковицы, а также листья и плоды других растений, которые, бывало, в изобилии сыпались в речную воду и, скапливаясь в иле на дне прудов, придавали замоченным орехам тонкий, изысканный привкус, больше не падали в Моссбах сквозь узкую трещину в верхней части ущелья. Да и самих орехов тоже стало меньше, чем прежде, когда они бомбардировали реку, словно крупные деревянные градины. Теперь горожанам приходится покупать не только шелковицу и некоторые травы, но и сами орехи, чтобы было что замачивать в прудах. Скупщики, разумеется, смотрят на подобную практику довольно косо, но продолжают платить баснословные деньги за «настоящие орехи из Хэллоуина».

Клайд, как и обещал ему Брад, начал работать в Блюдцах. Каждое утро он спускался в гондолу и, отталкиваясь длинным шестом (а подобный способ передвижения был не таким уж простым, как могло показаться на первый взгляд), медленно плыл с северной оконечности города, где он подыскал временное жилье, на юг, к прудам. Тяжело налегая на шест, вязнущий в донном иле, Клайд часто вспоминал, как, бывало, ездил на работу в Бивер-Фоллз. Его пикап мчался мимо выстроившихся вдоль главной улицы магазинов, торговых центров и наваленных перед ними куч серого снега; рядом на сиденье и под ногами шуршали и хрустели раздавленные алюминиевые банки из-под напитков, коробки от фаст-фуда, целлофановые обертки, промасленная бумага, огрызки булок, кусок помидора, несколько засохших ломтиков картофеля и прочий мусор. Включенная на всю катушку печка нагревала воздух в салоне, и вся эта подгнившая дрянь изрядно воняла; из динамиков автомагнитолы неслись идиотски-бодрые вопли диджеев, а сонные водители соседних машин мрачно хлебали горячий кофе из пластиковых стаканчиков, прислушиваясь к тем же радиоголосам и тщетно пытаясь запомнить самые смешные — или самые дурацкие — шутки, которые они могли бы пересказать коллегам по работе. Все это Клайд невольно сравнивал теперь с неспешным путешествием по течению безмятежно спокойной реки, в которой отражалась узкая полоска только-только начавшего светлеть неба, с предутренней тишиной, которую нарушал лишь шорох сбегающих с шеста водяных струек, с прохладой чистого речного воздуха, к которому примешивались запахи сырой рыбы, дымков от только что растопленных очагов в домах и ароматы местных цветов — крупных, бархатистых, зеленовато-белых лилий, во множестве растущих и в прибрежной грязи, и на скалистых уступах, где десятилетиями откладывались птичий помет и земля. Время от времени на реке показывалась другая гондола, и лодочник непременно подплывал ближе и приветствовал Клайда неторопливым взмахом руки, а потом снова налегал на шест и плыл дальше по своим делам.

И точно так же неторопливо и плавно текли мысли Клайда — спокойные, связные мысли, в которые не вторгались ни проблемы, ни стрессы. А думал он главным образом о том, что видел глаз: о незатейливых, простых домах, в беспорядке лепившихся к скалам, напоминая полустертые древние письмена; о перемигивающихся в предутреннем тумане огнях неоновых вывесок; о фонарях на темных, молчаливых причалах, опирающихся на крепкие дубовые сваи; о крошечных белых искорках, которые мелькали порой в свете этих фонарей. Когда же он добирался до Блюдец, его мысли обращались к их неглубокой кристально-чистой воде, сквозь которую даже в предрассветной сутеми ясно виднелось ровное, покрытое толстым слоем коричневых орехов дно. Здесь Клайд откладывал шест, натягивал высокие рыбацкие сапоги и, шагнув через борт лодки, принимался переворачивать орехи специальными вилами, чтобы насыщенная соком шелковицы и трав вода как можно равномернее проникала сквозь скорлупу к драгоценному маслянистому ядрышку.

Вместе с ним в утреннюю смену работало еще примерно шестьдесят мужчин и женщин. Клайд быстро перезнакомился со всеми, но подружился только с Деллом Уаймером — полноватым блондином, который перебрался в Хэллоуин из Лейк-Парсипан (Нью-Джерси), где у него был собственный магазинчик. Как вскоре выяснилось, Делл только что отбыл небольшой срок в Трубах — странном геологическом образовании на городской окраине, которое исполняло функции единственного в городе пенитенциарного учреждения. О подробностях он, впрочем, не распространялся; Клайду удалось выяснить одно: в Трубах было на редкость дерьмово. Обо всем остальном Делл, однако, рассказывал довольно охотно, и Клайд многое узнал от него о городке, в котором тот жил уже шестой год.

Как-то в разгар рабочего утра Делл бросил вилы на дно гондолы и, схватившись за поясницу, принялся по обыкновению брюзжать и жаловаться на судьбу.

— Чертовы орехи!.. — ворчал он. — Не понимаю, чего ради мы здесь горбатимся?! Ради этого гнилья, которое уже давно никто не покупает?

Клайд, который был убежден, что орехи — не только основа благополучия горожан, но и залог существования самого города, попросил друга пояснить, что, собственно, он имеет в виду.

— Ты никогда не слышал про Пита Нилунда? — спросил, в свою очередь, Делл.

— Что-то знакомое, — пожал плечами Клайд. — А кто это?

— Да ты его знаешь. Нилунд — рок-певец. Звезда, можно сказать…

— Ах да, конечно!.. Моей бывшей он нравился, но я просто не мог его слушать. По-моему, у него не песни, а мерзость.

— Ну да, это он… Так вот, Пит родился и вырос в Хэллоуине.

— Не может быть!..

— Точно тебе говорю. Он и сейчас частенько здесь бывает, когда приезжает из Лос-Анджелеса. Я как-нибудь покажу тебе его дом… За несколько последних лет Пит скупил всю землю в ущелье и вокруг него — сейчас у парня, наверное, уже миллион акров: лет тридцать назад он удачно вложил средства в энергетику и биоинженерию, и с тех пор его капитал только возрастал. Да ты и сам лучше меня знаешь, какими темпами в прошедшие два десятка лет развивались эти направления.

— Биоинженерия — это когда что-то делают с генами и все такое? — уточнил Клайд.

— Во-во… У Пита была даже собственная компания, «Мутагеникс Инк.» — так, кажется, она называлась. Они обосновались здесь, в городе: ставили какие-то эксперименты к югу от Блюдец, ну и, конечно, сливали в реку всякую дрянь, отходы, так что если не хочешь, чтобы у тебя выросли жабры, — не ешь ничего из нашей реки. — Делл немного помолчал, пытаясь разогнуть затекшую спину. — Так вот, «Мутагеникс» сбрасывал в Моссбах разные химикаты, которые течением уносило дальше, под землю. За городом река уходит в кас… крас… ну, ты знаешь, как они называются…

— В карстовые пещеры?

— Ну да, точно. Одному Богу известно, какой компот там образовался и что могло вырасти из этих искусственных дрожжей — или с чем они там экспериментировали. Парни из «Мутагеникса» даже не успели вовремя смыться и… Словом, с ними случилось что-то не слишком хорошее. Что именно — никто не знает, да и времени с тех пор прошло Порядочно, поэтому не спрашивай — ответить все равно не смогу. Уверен я в одном: вода в реке — особенно выше по течению — достаточно чистая, а вот рыба… Она накапливает в себе этот химический яд, к тому же кроме рыбы в Моссбахе водится что-то еще — какие-то странные твари, которых никто никогда толком не видел. — Делл вздохнул. — Как бы там ни было, на сегодняшний день Пит Нилунд «стоит» несколько миллиардов, он-то и содержит город, так что Хэллоуин теперь тоже миллиардер. Горожане вообще могут не работать: у нашей стареющей рок-звезды хватит долларов, чтобы прокормить всех, но Нилунд всегда был парень с причудами. Что ж, он может себе это позволить… Насколько я слышал, Нилунд заключил с Городским советом что-то вроде договора, согласно которому он берется обеспечивать Хэллоуин всем необходимым, а за это горожане должны жить так, как они жили всегда, пока парень не даст дуба. Ему, видишь ли, не хочется, чтобы его родной город менялся, а Хэллоуин непременно изменится, если предоставить его самому себе. Что случится с городком, когда он умрет, Нилунда, естественно, нисколько не волнует, но пока он жив, мы обязаны надрывать пупок на этом идиотском «ореховом производстве»… — Делл снова поморщился и потер поясницу. — Что ж, если этот парень когда-нибудь здесь появится, я, быть может, окажу всем нам большую услугу и прикончу мерзавца, — закончил он мрачно.

Тем же вечером в «Подземелье» Клайд спросил у Джоунни, с которой у него завязались отношения, верно ли то, что он узнал о Пите Нилунде.

— Кто тебе все это рассказал?! — всполошилась Джоунни. — Нет, можешь не говорить — я знаю, что это Делл. Проклятый лентяй снова окажется в Трубах, если не придержит язык!

Потом она предупредила бармена, что уходит на перерыв, и вывела Клайда на причал перед кафе. На город опустился туман, и хотя с воды доносились чьи-то голоса и смех, Клайд так и не сумел разглядеть ни одной лодки. Фактически, он не видел ничего дальше конца причала, где были привязаны к сваям восемь или десять гондол. Течение слегка покачивало их, и легкие суденышки со скрипом терлись боками друг о друга, напоминая сгрудившихся у кормушки свиней.

— Ты не должен знать ничего такого, пока не закончится твой испытательный срок, — шепнула Джоунни.

— Почему? — удивился Клайд.

— Потому что тогда ты можешь утратить мотивацию.

— А вдруг я потеряю мотивацию, когда через пять месяцев мой испытательный срок закончится?

Джоунни огляделась по сторонам, чтобы убедиться — их никто не может подслушать.

— Все дело в льготах… — зашептала она. — Быть полноправным жителем города очень выгодно. Тут тебе и пенсионное обеспечение, и всякие страховки, и полное медицинское обслуживание… то есть действительно полное. Оплачивается и абдоминопластика[2], и все, что захочешь. Ну а насчет орехов… Нилунд считает, что если кандидаты будут знать, что работать на самом деле не обязательно, они не смогут проникнуться духом Хэллоуина и стать настоящими горожанами. Они будут просто притворяться, а это совсем не то, чего ему хочется.

Под причалом громко плеснула вода, словно что-то большое поднялось на поверхность, а потом снова ушло в глубину.

— Делл упоминал о «Мутагеникс Инк.»…

— Слушай, давай не будем об этом говорить, ладно? — Джоунни напустила на себя строгий вид. — И пожалуйста, никогда не заплывай южнее Блюдец. У нас есть одна идиотка, которая там бывает, но я уверена: рано или поздно она исчезнет, и никто никогда ее больше не увидит. Такие вещи в конце концов обязательно случаются с каждым, кто забирается слишком далеко на юг.

— Какие вещи?

— Если бы я знала, я бы, наверное, тоже исчезла… — Джоунни покачала головой. — Но я туда не хожу. Никогда. А ты не должен даже разговаривать об этом. Ни с Деллом и вообще ни с кем, только со мной. У тебя и так могут быть неприятности, а я не хочу, чтобы ты попал в беду. — Она несильно толкнула его в плечо. — У тебя уже неприятности. Со мной…

— О, боже!.. — Клайд обнял девушку и так крепко прижал к себе, что она негромко ахнула. Полузакрыв глаза, Джоунни потерлась о него бедрами. Туман вокруг клубился и густел, скрывая вход в «Подземелье», пока в полумраке не растаяла даже неоновая вывеска, от которой осталось только розоватое, мигающее пятно.

— Ах… — сказала Джоунни.

Миссис Хелен Кмиц, вдова бывшего главы Городского совета Стэна Кмица, в свои тридцать шесть была сравнительно молодой женщиной, не утратившей способности быстро восстанавливать физические и душевные силы; вероятно, поэтому она и пережила трагическую потерю без особых последствий. За восемь месяцев, прошедших со времени гибели ее уважаемого супруга (он упал в воду и утонул где-то к югу от Блюдец), Хелен не только сменила нескольких любовников, но и успела основать собственный бизнес, для которого ей понадобилось купить лишь пару вебкамер. Прочее оборудование, необходимое для садомазохистских забав, у нее давно имелось. Так, во всяком случае, уверял Делл, любивший повторять, что миссис Кмиц — миниатюрная блондинка с «ошизительными буферами» — может отшлепать его, когда только пожелает. Впрочем, жильцов миссис Кмиц тоже пускала охотно. Свободное время она посвящала заботам о единственном оставшемся в городе коте — разжиревшем турецком ангорце по имени Принц Шалимар, которому недавно исполнилось пять с половиной лет. Это, в частности, означало, что Принц прожил на свете гораздо дольше, чем любой другой кот за всю историю Хэллоуина.

— В окрестностях завелись какие-то твари, которые слишком любят кошек, — сказала Хелен Клайду в их первую встречу. — Некоторые утверждают, будто видели этих животных своими глазами, но описать их почему-то не могут. Вот, взгляни-ка сам…

И с этими словами она протянула Клайду ксерокопию листовки, на которой красовалась бесформенная, как фигура из тестов Роршаха, клякса, нависшая над припавшим к земле котом. Под рисунком было написано крупными буквами: «НАГРАДА за любую информацию, которая приведет к поимке хэллоуинского УБИЙЦЫ КОТОВ!».

В самом низу — в качестве контактной информации — был напечатан адрес самой миссис Кмиц.

— Да уж, портрет преступника точностью не отличается, — заметил Клайд и попытался вернуть листовку, но миссис Кмиц сказала, что у нее есть еще экземпляр, так что пусть он оставит плакат себе. На всякий случай.

— Проклятая тварь движется ужасно быстро, — добавила она. Быстро и осторожно. В темноте ее очень трудно разглядеть. По крайней мере, листовка дает некоторое представление о пропорциях… — Она бросила еще один взгляд на затейливую кляксу. — Эта штука убила почти всех городских кошек за последние сорок лет, но Принца она не получит!

— Вы думаете, в городе сорок лет подряд действует один и тот же хищник? — удивился Клайд.

— Называй меня на «ты», дружок… — попросила Хелен и кивнула. — Что касается хищника… Тот или не тот, один он или их много — не имеет значения. У меня для этих тварей кое-что приготовлено. Пусть только покажутся, и им конец!..

— Почему вы не заведете собаку?

— Собак истребляют твари, которые водятся в реке. Кошкам, по крайней мере, хватает ума держаться подальше от воды.

— Понятно… — Они сидели в небольшой, размером десять на восемь футов, гостиной на четвертом этаже. Единственная дверь открывалась в прилепившуюся к скале галерею-коридор, ведущую в другую башню дома Хелен. Выкрашенные желтым кадмием стены гостиной были увешаны фотографиями в рамочках; на большинстве снимков миссис Кмиц позировала в причудливых — и довольно откровенных — туалетах. Лишь на самом большом фото она была запечатлена рука об руку с покойным супругом — невысоким и полным седовласым джентльменом с вымученной улыбкой на изборожденном глубокими морщинами лице. Похоже, при жизни мистер Кмиц улыбался нечасто. Хелен для этого снимка облачилась в длинную юбку и шерстяной кардиган, а строгое выражение ее лица и чопорно поджатые губы создавали впечатление, будто она чересчур рано отказалась от плотских утех. Впрочем, эту ошибку миссис Кмиц, по всей видимости, удалось успешно исправить, ибо сейчас вместо юбки и кардигана на ней красовался просторный золотистый халат, наброшенный на облегающий костюм из блестящего черного латекса.

— Нам нужно обсудить еще одну вещь, прежде чем ты переедешь, — сказала она, пристально глядя на Клайда. — Ты должен иметь в виду: я не убивала своего мужа. В городе болтают всякое, но…

— Я не люблю сплетен и никогда их не слушаю, — быстро сказал Клайд, избегая, впрочем, смотреть на Хелен. В гостиной было слишком светло, и он боялся, что, заглянув ей в глаза, увидит правду.

— …Но я его и пальцем не тронула. Это несчастный случай. У Стэна был тяжелый характер, это верно, и мы не всегда ладили. Я и до сих пор иногда злюсь на него, но в глубине души он был неплохим парнем. Совсем неплохим… Например, Стэн всегда помогал мне осуществлять мои проекты. Он и погиб-то, когда по моей просьбе мы отправились на юг, чтобы попытаться выследить чудовище, которое охотится на котов. Огромная тварь совершенно неожиданно выскочила из воды, обвилась вокруг Стэна и утянула за борт. И я ничем не могла помочь бедняге!.. Люди говорят — если я любила Стэна, то должна была броситься за ним, чтобы спасти или, по крайней мере, погибнуть вместе с ним… Не знаю, может, они и правы. Нет, я, конечно, любила своего мужа, но, вероятно, не так сильно, как должна была… В конце концов, Стэн был на двадцать шесть лет меня старше, и…

Хелен слегка подалась к краю дивана и, наклонившись вперед, погладила кончиками пальцев висевшую на противоположной стене супружескую фотографию. Казалось, Хелен с головой ушла в воспоминания, и Клайд терпеливо ждал, когда он сможет расспросить ее о таинственной твари, утащившей злосчастного Стэна Кмица.

Наконец Хелен снова откинулась на спинку дивана, и он задал свой вопрос.

— К югу от Блюдец хватает странных растений и животных, — ответила она. — Мы не знаем и половины того, что там творится. Пожалуйста, не езди туда один, пока не привыкнешь… — Она похлопала его по коленке. — Нам бы не хотелось тебя потерять.

Снизу донесся придушенный мужской крик, и Хелен вскочила.

— Проклятье, я совершенно о нем забыла! Болтаю тут с тобой, а тем временем… И о чем я только думала?!. — Она выудила из кармана халата ключ и торопливо сунула его Клайду. — Извини, но мне нужно срочно кое-чем заняться. Надеюсь, ты сумеешь найти свою комнату? Это на восьмом этаже.

— Конечно, — ответил Клайд и убрал колени, чтобы Хелен могла пройти.

— Я поселила тебя прямо над комнатой Принца, — добавила она, ненадолго задержавшись у открытой двери коридора. За ее спиной Клайд разглядел серый гранит скальной стены, к которой крепилась галерея, и часть ведущей вниз лестницы. — Конечно, я понимаю, что мужчина не может долго оставаться один, и мне совершенно наплевать, кто будет приходить к тебе в гости. Тем не менее я поставила в твоей комнате самую крепкую кровать, потому что Принц терпеть не может громких звуков. Но если ножки все же разболтаются и спинка начнет стучать по стене, постарайся как-то укрепить ее хотя бы на время, а я потом пришлю мастера, который все починит. Понятно?..

Легким движением она сбросила с плеч халат и, швырнув его на диван, стала быстро спускаться по лестнице.

Не успел Клайд избавиться от стоящего перед глазами видения бледных стройных ног и полных грудей, стиснутых узкими полосками черного латекса, как голова Хелен Кмиц снова показалась из люка.

— Если хочешь, можешь полюбоваться на Принца. Он, кстати, тоже любит новых людей… — Она наморщила лоб, словно пытаясь вспомнить, какие дополнительные инструкции следует дать новому жильцу, потом лицо ее разгладилось. — И добро пожаловать в Кмиц-хаус! — добавила Хелен и исчезла.

Комната на восьмом этаже оказалась чуть больше гостиной, к тому же к ней был пристроен крошечный санузел с сидячей ванной. На пространстве примерно десять на двенадцать футов разместились узкая дубовая койка с выдвижным бельевым ящиком, несколько полок, стол и плетеное кресло. В стене были вырублены ниши под телевизор, микроволновку, раковину и небольшой холодильник. Словно в корабельной каюте, ни один квадратный дюйм свободного пространства не пропадал здесь даром; все было продумано и устроено предельно рационально. Правда, сначала Клайд чувствовал себя довольно скованно, боясь, что стоит ему сделать одно неосторожное движение, и он непременно что-нибудь опрокинет или сломает, но вскоре он привык к тесноте и стал чувствовать себя увереннее. Когда же, разложив вещи по полкам, Клайд вытянулся на койке, новое жилище показалось ему почти просторным.

После работы он часто сидел в кресле и, прикрутив лампу, старался ни о чем не думать, дожидаясь, пока схлынет усталость. Почувствовав прилив сил, Клайд включал свет на полную мощность. Пока он оставался один, сверхъестественная проницательность и интуиция, которые мешали ему быть с людьми, не причиняли Клайду никакого неудобства. Ему даже нравилось ощущать в себе могучие интеллектуальные силы, которыми он понемногу учился пользоваться. Изредка Клайд делал наброски дома, который он построит, когда закончится его испытательный срок, но больше читал или размышлял о таких вещах, о которых до инцидента с упавшим костылем не имел ни малейшего понятия: например, об индийском влиянии на византийскую архитектуру, о воздействии процесса глобализации на политическую ситуацию в Лхасе и тому подобном. И все же каждый раз мысли его возвращались к городу, где он надеялся найти убежище, — к точке на карте со странным названием, к населенному пункту, историю которого никто не знал и не хотел знать, к горсточке нелепых домов на дне ущелья, само существование которых, казалось, было окутано столь же глубокой тайной, что и обычаи бирманских народов или причины миграций гигантских морских черепах. Когда-то Клайду казалось (довольно безосновательно, впрочем), что жители Хэллоуина должны обладать более простым и ясным взглядом на жизнь, чем, к примеру, его бывшие земляки из Бивер-Фоллз. Однако сейчас он убедился, что в мировоззрении и тех, и других хватает пробелов, причем обе группы намеренно игнорировали эти пробелы как нечто несущественное, тогда как на самом деле они исключали сложные вопросы из общей картины мира только потому, что без них окружающее казалось более разумным, логичным и приятным. И если раньше Клайд надеялся, что, перебравшись в Хэллоуин, он одним махом избавится от всех неприятностей, то теперь ему стало ясно: переезд лишь поставил перед ним новые, возможно, еще более сложные проблемы, и теперь ему придется как можно чаще включать свет, чтобы в них разобраться.

Заслышав скрип лебедки и лязг бегущей через блоки цепи, Клайд снова убавлял свет. К нему поднималась Джоунни, а он не хотел, ненароком заглянув девушке в глаза, узнать, о чем она думает и какова она на самом деле. Уже несколько раз Клайд описывал ей причины и симптомы своей необычной болезни, и Джоунни согласно кивала; казалось, она и в самом деле все понимает, однако это не мешало молодой женщине считать себя чем-то вроде проходного этапа, необходимого Клайду, чтобы поскорее вписаться в городское сообщество. Несколько раз Джоунни спрашивала, не потому ли он гасит свет, что она недостаточно хороша для него, и хотя Клайд совершенно искренне пытался убедить девушку, что с ней все в порядке, это не помогало. Джоунни становилась отстраненной и печальной, и не без горечи возражала, что она, мол, знает — их роман ненадолго. Пройдет время, и каждый из них найдет себе другого партнера, с которым будет по-настоящему счастлив, и так будет даже лучше, ведь когда неизбежное случится, они сумеют остаться друзьями, ибо были честны друг с другом и не омрачили своих отношений унизительной ложью. Ну а пока этого не произошло, добавляла Джоунни, почему бы им не доставить друг другу удовольствие?..

Клайду даже не требовалось включать свет, чтобы понять: их отношения, подорванные заниженной самооценкой Джоунни, действительно обречены. Это знание, в свою очередь, вызывало в нем резкий протест против предопределенности, коренящейся в чрезмерной приверженности Джоунни глупым стереотипам, и он пытался хоть немного развеселить ее, рассказывая о своей жизни «наверху» (между собой жители Хэллоуина часто называли всю остальную Америку «верхними территориями» или «республикой») или изображая кота миссис Кмиц.

В полу рядом с его кроватью был люк, который когда-то вел на нижний этаж, но сейчас проход перекрывала плексигласовая панель двухдюймовой толщины. Прочная пластиковая облицовка предназначалась для защиты единственного обитателя нижней комнаты — Принца Шалимара, который походил на мохнатый белый шар с четырьмя лапами и сонной мордой. Когда Клайд впервые поднял люк, кот до того перепугался, что принялся метаться по комнате и бросаться на дверь, но со временем он привык к тому, что верхний жилец и его гостья смотрят на него сверху, и никак на них не реагировал.

Сама комната, превращенная в пластиковый сейф, представляла собой настоящий кошачий рай — она была битком набита домиками-лабиринтами, обвитыми пенькой столбиками для лазанья, когтеточками, искусственными мышами, мячиками, шариками и подвесными игрушками из перьев. Изредка Принц наподдавал одну из них лапой или вцеплялся зубами в тряпичную мышь, однако большую часть времени он спал в плетеной корзинке, стоявшей возле лотка с наполнителем.

— Это не кот, — сказала Джоунни однажды вечером, когда после бурных ласк они, по обыкновению, разглядывали Принца, храпящего на подушке в своей корзинке. — Это какой-то мутант!..

— Ты не поверишь, — заявил Клайд, — но миссис Кмиц сама ставит ему клизмы.

— Ты шутишь! — убежденно возразила Джоунни.

— Честное благородное слово. Однажды я заглянул в люк и увидел, как она засовывает ему под хвост резиновый шланг.

— А Хелен тебя видела?

— Да. Она помахала мне рукой и продолжила свое дело.

— А Принц? Как он себя вел?

— Да никак, просто лежал. Правда, миссис Кмиц придерживала его перчаткой, но бедняга, по-моему, даже не сопротивлялся.

Джоунни покачала головой.

— Все-таки Хелен очень, очень странная…

— Ты хорошо ее знаешь?

— Не особенно. Раньше я видела ее только в баре, когда Хелен заходила туда со Стэном, но моя старшая сестра училась с ней в одном классе, и она говорила… В общем, Хелен всегда была немного «с приветом». Еще в детстве она любила игры в «госпожу и раба» и все такое и прекратила это только ради Стэна.

— Может, и не прекратила — просто на какое-то время Стэн стал ее единственным клиентом.

— Может быть. — Джоунни прижалась к нему, и Клайд положил руку ей на плечо, чуть касаясь пальцами груди. Принц внизу как-то по-рыбьи вильнул всем телом и в конце концов ухитрился перевернуться на спину.

— Ему лень даже мяукать, — сказал Клайд. — Теперь он говорит только «мр-ря, мр-ря». Это такой укороченный мяв.

Джоунни чуть пошевелилась и прижала его ладонь к своей груди.

— Если с Хелен что-нибудь случится, — сказала она, — бедняжка просто не выживет. Никто другой не станет делать для него столько, сколько она. А для этой хищной твари Принц будет лакомым кусочком. Как конфетка в коробочке.

Потом они снова занимались любовью — пылко и довольно громко. Разболтавшаяся спинка кровати ритмично стучала о стену в такт их движениям, но ни Клайда, ни Джоунни нисколько не заботило, что производимые ими звуки могут потревожить кота. Наконец, Джоунни уснула: положив голову на сгиб его локтя, она негромко посапывала во сне; но Клайд не спал и думал о нарисованном ею образе — о том, что все они, словно конфеты в коробочках, беспомощно лежат и ждут своего часа, чтобы соскользнуть в чью-то мрачную, бессветную утробу.

Клайд жил в Хэллоуине уже семь недель, когда однажды утром, работая на центральном Блюдце вместе с группой из двадцати — двадцати пяти других горожан, он узнал, что Делла выслали из города. Сообщила ему об этом Мэри Алонсо — тридцатилетняя, очень смуглая лесбиянка, с которой он поддерживал приятельские отношения.

— Выслали? Как выслали?! — повторил Клайд и рассмеялся. — Не может этого быть! Сейчас не Средние века.

— Расскажи это Деллу, — отрезала Мэри и прислонилась спиной к каменной стене. От этого движения майка натянулась на ее миниатюрных грудях, больше похожих просто на клубки мускулов. — Его отправили в «республику» и запретили возвращаться. Делл побывал в Трубах уже девять раз. Десятого раза у нас просто не бывает — виновников изгоняют навсегда.

— Это что, такой местный закон? — удивился Клайд. — Почему же мне никто ничего не сказал?

— Когда твой испытательный срок закончится, тебе вручат свод городских установлений. Их не так уж много. Нельзя убивать, насиловать, сеять смуту… Думаю, Делла сослали «наверх» за злостное нарушение этого последнего правила.

— Какого черта?! — взорвался Клайд. — Или у вас здесь никто не слышал о Конституции и правах человека?

— Конституция теперь не та, что раньше, — вздохнула Мэри. — Но ты, наверное, этого не заметил?

— Хорошо, допустим, Делл что-то там нарушил, — сказал Клайд. — А как насчет Хелен Кмиц?

— А что с ней такое?

— Как будто вы не знаете! Существует довольно большая вероятность, что это она убила собственного мужа, а между тем Джоунни сказала — этот случай вообще не расследовался!

— Ну, насчет этого я ничего не знаю… — Мэри снова взялась за вилы и принялась ворошить орехи, толстым слоем устилавшие дно.

— Делл все еще в городе? — негромко спросил Клайд. — Может быть, его просто где-нибудь заперли?

— Когда Совет решает кого-то изгнать, этого человека изгоняют, а не держат под замком. И вообще — я сама узнала об этом только потому, что ко мне зашел Том Михалик и предупредил: сегодня утром я должна выйти на работу вместо Делла.

— Проклятье!.. — Клайд расстроенно отшвырнул вилы и зашагал прочь мимо работающих горожан, разбрызгивая неглубокую воду и стараясь раздавить ногами как можно больше ненавистных орехов. Он немного успокоился и замедлил шаги, только когда преодолел почти половину узкой протоки, соединявшей второе и третье Блюдца, да и то только потому, что вокруг заметно посветлело.

В отличие от двух первых Блюдец, третье — самое большое, имевшее около девяноста футов в поперечнике, — лежало на дне карстового сброса, похожего на пробитую с поверхности отвесную шахту или колодец, и было почти не защищено от ветров и осадков. Сейчас «наверху» шел дождь, и дождь сильный, но если на первых двух прудах, почти полностью укрытых нависающими стенами ущелья, он никак не ощущался, здесь все было иначе. Частые водяные струи хлестали поверхность Блюдца, с которого непогода согнала работников. Дождь обрушивался на пруд высокой мерцающей колонной, похожей на таинственный «луч-транспортер», при помощи которого пришельцы из плохих фантастических фильмов похищают людей, только этот луч был гораздо больше. Огромный столб девяноста футов в диаметре, состоящий из стремительных, с шорохом рассекающих воздух частиц, словно силился поднять со дна пруда погребенного в иле великана. Клайду даже показалось — он почувствовал, как усиливается запах рыбы и гниющих водорослей, но этот эффект, скорее всего, был следствием возросшей влажности, а не действия каких-то таинственных, инопланетных сил.

Пока Клайд глядел на низвергающиеся с далекого неба потоки воды, гнев, который он испытывал, понемногу превращался в уныние. По большому счету, они с Деллом были не такими уж близкими друзьями — так, выпивали вместе три или четыре раза, да еще дважды Клайд ходил к нему домой, чтобы смотреть на DVD спортивные программы. На работе и в обеденные перерывы они тоже старались держаться вместе, но это было, пожалуй, все. Тем не менее их отношения могли превратиться в настоящую дружбу хотя бы потому, что граничащая со святотатством небрежная непочтительность Делла напоминала Клайду его прежних друзей из Бивер-Фоллз. Жители Хэллоуина любили посплетничать друг о друге, но он уже давно заметил, что некоторых тем они никогда не касались. Например, он ни разу не слышал, чтобы кто-то рассуждал о Пите Нилунде, о том, почему в городе нет кабельного телевидения или что на самом деле случилось с мужем Хелен Кмиц. Делл спокойно болтал и на эти, и на другие запрещенные темы (быть может, именно за это его и выслали из города). В смысле достоверности большинство его догадок и предположений было полным дерьмом, и Клайд, которому хотелось благополучно завершить свой испытательный срок, поддерживал подобные беседы без особой охоты. С другой стороны, он не одергивал приятеля и сейчас испытал легкий укол вины. Клайд, впрочем, постарался заглушить в себе голос совести; в конце концов, не его вина, что Деллу не хватило мозгов подумать о возможных последствиях, да и в любом случае, теперь уже поздно было казнить себя и гадать, как могло бы все повернуться, держи он язык за зубами.

Дождь неожиданно прекратился, и Клайд с удивлением обнаружил, что в задумчивости дошел почти до самого края пруда. Раньше он старался держаться подальше от Блюдца № 3; Спуз, который был осведомлен о его повышенной чувствительности к свету, официально освободил Клайда от работы на третьем пруду, — и сейчас ему потребовалось собрать всю свою волю и решимость, чтобы сделать оставшиеся несколько шагов. Тревожно поглядывая то на отчетливо различимое вверху ненастное небо, то на открывавшуюся за прудом горловину, ведущую в южную часть ущелья, Клайд с кривой усмешкой подумал о том, что, не прожив в Хэллоуине и полутора месяцев, успел сделаться агорафобом, как большинство местных жителей.

Потом слева от себя он увидел на гранитной стене что-то вроде небольшого выступа или полки. Выступ располагался не слишком высоко, и Клайд, без труда взобравшись на него, сел на край, свесил ноги и стал осматриваться. Еще левее — на илистом берегу примерно в двадцати футах от себя — он увидел корявую старую иву, окруженную невысокими молодыми побегами. Клайд давно не видел деревьев — во всем Хэллоуине не росло ни одного, — и сейчас он как зачарованный разглядывал выведенный голыми черными сучьями затейливый рисунок, думая о том, что именно такой узор сторонники интеллектуального дизайна, часто принимавшие естественную сложность за тонкий инженерный расчет, могли бы привести в качестве примера безупречного Замысла, отраженного в божественных кальках будущего мира.

Потом Клайду пришло в голову, что на месте Творца он бы справился не хуже, а может, даже лучше — были бы только под рукой соответствующие инструменты. Для начала он превратил бы всех людей в полных гермафродитов, чтобы они, во-первых, перестали пытаться трахать друг друга, а во-вторых, для того, чтобы каждый, в полной мере испытав «радости» деторождения, перестал бы трахать самого себя. Тогда люди наконец поняли бы, что задача продолжения рода на самом деле не так уж важна, и, отказавшись от воспроизводства ради иных, менее масштабных задач, превратились бы в разновидность шоколадных конфет, которые — каждая в своем гнезде — смирно лежат в коробочках, покорно ожидая конца как неизбежного финала любых человеческих устремлений.

Решив эту глобальную проблему, Клайд снова обратился к делам насущным. Похоже, он был не прав, постаравшись как можно скорее забыть о Делле — хотя бы потому, что, поступив подобным образом, невольно уподобился большинству хэллоуинцев. Не то чтобы Клайд собирался оплакивать друга и посыпать голову пеплом, казня себя за бездействие и равнодушие, — нет. Но подумать о том, почему Делла изгнали из города и как это может отразиться на нем самом, пожалуй, стоило.

Болтая ногами над водой, Клайд негромко засвистел. Свистеть он умел виртуозно и частенько делал это, когда оставался один — особенно если размышлял над чем-нибудь серьезным. Мелодии, которые он высвистывал, помогали ему думать, приводя мысли в четкий, логически выверенный порядок, тогда как без «музыкального сопровождения» его мыслительный процесс грешил сумбурностью.

Гранитная труба над прудом отозвалась на его трели негромким гармоничным эхом, отчего выбранная мелодия зазвучала особенно приятно. Невольно Клайд отвлекся от размышлений о Делле, взгляд его упал на заросли ивняка на берегу… и там он вдруг увидел незнакомую женщину с бледным лицом и темно-рыжими волосами до плеч, которая смотрела на него из-за экрана переплетенных ветвей.

— О, Господи!.. — воскликнул Клайд и вздрогнул.

Ветви кустов делили ее лицо на неправильные фрагменты, и, когда женщина слегка пошевелилась, Клайд подумал, что она похожа на ожившее витражное панно.

Между тем незнакомка вышла из-под прикрытия кустов, легко запрыгнула на уступ, где сидел Клайд, и, оскалившись, сказала:

— А ну, с дороги!..

Она была высокой и стройной; ее открытый белый сарафан намок от дождя и лип к телу. На руках и ногах женщины Клайд заметил налокотники и наколенники, да и обута она была в коричневые горные ботинки.

— Вам не холодно? — спросил он.

Не удостоив его ответом, незнакомка достала из кармана юбки пару тонких перчаток и натянула на руки. Большинство женщин в городе были бледнокожими, но ее бледность казалась какой-то ненормальной, почти меловой. Рот женщины был таким широким, что казалось, будто его уголки, плавно приподнимаясь, огибают чуть скошенные, скульптурно очерченные скулы, но, несмотря на это, он не казался уродливым. Губы — не полные, но и не слишком тонкие — придавали ей вид спокойный и уверенный, большие, каплеобразной формы глаза поражали своей почти небесной голубизной, и хотя незнакомка продолжала подозрительно скалиться, Клайд, читавший ее лицо как открытую книгу, не чувствовал в ней истинной враждебности. Он почти сразу понял, что уверенность в себе, которую, казалось, излучала женщина, зиждется вовсе не на сознании собственной красоты (по правде сказать, ему она вовсе не казалась красивой, хотя в определенной привлекательности отказать ей было нельзя), а на полном пренебрежении заботой о том, чтобы красивой выглядеть, — равно как и любыми другими суетными и мелочными заботами.

Если, конечно, он не ошибся…

Тем временем незнакомка снова велела ему убираться, и Клайд, несколько обозленный ее бесцеремонной манерой, показал на пруд и сказал:

— Можно обойти вон там.

— Мне не хочется мочить ноги, — возразила она.

— Конечно, не хочется. — Клайд усмехнулся. — Это было бы слишком банально.

Она рассмеялась. Ее смех был звонким, как две соседние ноты, извлеченные из дискантной части фортепианной клавиатуры.

— Шутишь, да? Ну ладно, дай пройти…

Клайду очень хотелось заставить ее протискиваться мимо, и вполне возможно, еще недавно он бы именно так и поступил, но сейчас он был словно околдован тем, как улыбка меняла ее лицо. Один взгляд, одно движение губ преобразили ее совершенно: мгновение назад она выглядела почти как азиатка, потом вдруг превратилась в европейскую женщину, а напоследок в ее облике скользнуло что-то и вовсе неведомое, неопределимое… Эта чудесная метаморфоза, произошедшая на его глазах, окончательно охладила его гнев. Гадая, сколько ей может быть лет (сам он мог бы дать ей и сорок, и двадцать пять), Клайд соскочил с уступа в воду.

Когда она проходила мимо, уверенно ступая по камням длинными, мускулистыми ногами, он предпринял запоздалую попытку представиться по всем правилам:

— Меня зовут, э-э-э… Клайд.

— Подходящее имечко, — парировала она.

— В смысле — как Боннй и Клайд[3]? — не понял он.

— Угу. Говорят, он был изрядным олухом.

Достигнув конца каменной полки, женщина схватилась рукой за небольшой выступ, поставила ногу в ботинке в какую-то едва заметную выщерблину и двинулась вдоль вертикальной гранитной стены так быстро и с такой легкостью, словно на руках и ногах у нее были специальные присоски. Не прошло и нескольких секунд, как она уже исчезла в теснине, которая вела к центральному Блюдцу.

— Вот это да! — вырвалось у Клайда.

О встрече с таинственной женщиной Клайд молчал. Джоунни он ничего не сказал, потому что не сомневался: она решит, будто у него есть к незнакомке какой-то особый интерес (на самом деле никакого интереса не было, во всяком случае, Клайду хотелось так думать), и устроит сцену. И с Мэри Алонсо, которая заменила ему Делла в качестве главного источника информации и слухов и с которой (а также ее партнершей Робертой, взбалмошной веснушчатой брюнеткой) Клайд иногда ходил выпить в бар, Он тоже не стал делиться, так как боялся узнать, что женщина из ивовых зарослей на самом деле — полоумная мегера, своего рода «городская сумасшедшая».

В итоге он предпочел, чтобы личность незнакомки оставалась окутана тайной. На самом деле это означало одно: интерес, который он к ней питал, был далеко не праздным; людям не свойственно мифологизировать заурядное, поэтому не было ничего удивительного в том, что на работу Клайд стал приезжать раньше других, а уходил последним, предпочитая попрактиковаться в художественном свисте на безлюдном берегу третьего Блюдца. Любопытным он отвечал, что карстовая воронка сброса красиво резонирует, усиливая звук, но истинная причина была в другом: Клайд не знал, где искать таинственную женщину, и надеялся снова увидеть ее там, где они повстречались в первый раз. Впрочем, свой свист он действительно совершенствовал, пробуя различные трели, тональные переходы и сложные музыкальные фразы, которые под настроение украшал виртуозными импровизациями. Постепенно у него выработался целый репертуар, состоящий не только из общеизвестных, но и из нескольких новых, весьма сложных в исполнении мелодий, а примерно месяц спустя Клайд осмелел настолько, что попытался создать несколько собственных композиций — «фантазий», как он, стесняясь самого себя, предпочитал их называть. В их числе выделялась настоящая сюита в пяти частях, которую после продолжительных размышлений он назвал «Мелисса». Отчего-то ему казалось, что это цветочно-травяное имя очень подходит его незнакомке.

Свист оставался для Клайда просто хобби, приятным способом скоротать время, но когда Мэри Алонсо рассказала ему о конкурсе талантов, который каждый год проводился в «Даунлау», он вдруг подумал — черт побери, почему бы нет? С тех пор Клайд начал целенаправленно работать над своей сюитой. В частности, он изменил несколько излишне затейливых фиоритур, переработал мрачновато-торжественную среднюю часть и слегка сократил коду, чтобы уложиться в четырехминутный конкурсный регламент.

В один из мартовских дней, когда до конкурса оставалось не больше месяца, Клайд по обыкновению сидел на каменистом выступе над третьим Блюдцем и оттачивал несколько финальных пассажей, любуясь контрастом между видневшимся высоко вверху ярким весенним небом и густой тенью, наполнявшей карстовую «трубу». Золотистый дневной свет лежал только на дальнем от него краю пруда, и, бросив взгляд в ту сторону, Клайд вдруг увидел высокую, стройную женщину в голубых джинсах и красно-коричневом свитере, которая, стоя во весь рост на корме гондолы, пересекала Блюдце. Ее лица Клайд разглядеть пока не мог, но что-то в ее фигуре и осанке показалось ему знакомым, и он, задохнувшись от волнения, подался вперед, рискуя свалиться в воду. Это была она, его незнакомка! Гондола шла с юга на север; она появилась из темного провала южной теснины, поэтому на носу, на корме и даже на бортах лодки горели фонари, и он задумался, что она могла там делать.

Пока Клайд смотрел, женщина неожиданно свернула и, причалив к берегу возле ивовых зарослей, выбралась из лодки. Взобравшись на скальную полку, она уселась на камень в трех шагах от него. Взгляд ее лазурно-голубых глаз был таким же холодным и враждебным, как и в прошлый раз, но лицо выражало любопытство.

Несколько секунд оба молчали. Потом женщина сказала:

— Приятная мелодия.

— Да. То есть… — Клайд смешался. — В общем, над ней еще нужно поработать.

— Ты сам ее сочинил?

— Сам.

— Здорово! Как она называется?

— «Мелисса».

— Мелисса? А кто это? Так зовут твою девушку или, может быть, жену?..

— Я и сам не знаю, почему назвал свою сюиту именно так. Единственная Мелисса, которую я знал, училась со мной еще в начальной школе.

— Похоже на классическую музыку. Ты никогда не слышал оперу Дебюсси «Pelleas et Melisande»[4]?

— Нет, кажется, не слышал.

Похоже, вопросы у незнакомки иссякли. Еще некоторое время они сидели молча, потом Клайд спросил:

— О чем она, эта опера?

— Я не очень хорошо помню. Там одна девица выходит замуж за принца, но она его не любит, а любит его брата и все время плачет. Такое вот фуфло, но музыка стоящая. Твоя мелодия чем-то ее напоминает.

Глядя на противоположный берег пруда, женщина беспечно болтала ногами, ритмично постукивая пятками по каменной стене, и Клайд, исподтишка за ней наблюдавший, внезапно сообразил, что на этом расстоянии он должен был бы лучше разобраться в ее характере — и не просто прочесть язык тела, но проникнуть сквозь оболочку в мятущуюся душу, увидеть бурлящие страсти и желания, которые, поднимаясь из самой глубины естества, преобразуются в мысли, однако до сих пор ему никак не удавалось обнаружить в незнакомке никаких следов присущих женщинам непоследовательности, алогичности, импульсивности. Если только… если только в отличие от подавляющего большинства женщин — да и мужчин тоже — она не была ни импульсивной, ни непоследовательной. Цельная личность, сильный, целеустремленный характер — вот какой представала незнакомка перед его мысленным взором, и Клайд невольно подумал, что с таким человеком он еще никогда не встречался.

— Не в смысле нот, — неожиданно добавила она. — А в смысле настроения.

— Что?.. — Застигнутый врасплох, Клайд не сразу понял, о чем это она.

— Твоя сюита… Она напомнила мне эту оперу, но не мелодией, а… общим ощущением, — проговорила женщина с легкой досадой и бросила на него короткий взгляд. — Что ты на меня так смотришь?

Сначала Клайд хотел сказать, что она испачкала щеку (на ее скуле действительно налипла какая-то грязь или, может быть, сажа) или что ее лицо кажется ему знакомым, но взгляд женщины был таким напряженным и внимательным, что на мгновение ему в голову закралось подозрение: его неспособность проникнуть в ее потаенные мысли, в ее внутренний мир объясняется тем, что она, в свою очередь, может видеть, что творится у него в душе. Боязнь попасться на лжи побудила Клайда откровенно рассказать незнакомке, как ему на голову упал строительный костыль и как в результате он превратился в этакого «ясновидящего» — в том смысле, что информация, которая попадает ему в глаза вместе со светом, преобразуется в мозгу каким-то особым образом, позволяя видеть или, лучше, сказать, прозревать эклектику и противоречивость людских характеров.

— Я, наверное, попала в твое «слепое пятно», — сказала она спокойно. — Потому что я-то довольно противоречива и взбалмошна… во всяком случае, большую часть времени.

Тот факт, что он может чего-то не видеть даже при помощи своего., необычного зрения, встревожил Клайда сильнее, чем предположение, что незнакомка устроена не так, как большинство обычных людей.

— Интеллект, питающийся информацией, которая поступает вместе со светом… — раздумчиво проговорила женщина. — Любопытно, но… А как же Мильтон? Ведь он написал превосходные, я бы даже сказала — великие вещи, уже после того как ослеп!

Клайд слегка пожал плечами.

— У меня пока нет теории, которая объясняла бы все. Возможно, Мильтон был исключением из правил. Как и ты…

Тут ему показалось, что незнакомка начинает терять интерес к разговору, и он спросил, как часто она бывает у третьего Блюдца.

— Довольно часто, но только пока длится светский сезон, — ответила она, пародируя псевдоаристократический выговор представителей так называемой «верхушки общества». — Ну, а если серьезно, — добавила женщина, отбрасывая сарказм, — я бываю здесь, когда отправляюсь исследовать южные части ущелья. А если мне нужно отдохнуть или просто побыть одной, я сажусь под ивой и смотрю на воду.

— То есть если я увижу тебя под ивой, мне лучше уйти? — уточнил Клайд.

— Вовсе не обязательно. — Она улыбнулась ему уже с куда меньшей враждебностью. — Можешь оставаться и свистеть, сколько хочешь… всегда питала слабость к музыкантам. — Она легко, без напряжения встала и небрежно отряхнула колени. — Ну ладно, мне пора. До встречи, Клайд.

Оказывается, она запомнила, как его зовут!.. Клайду хотелось попросить ее задержаться еще немного, но он подавил в себе это желание. Вместо этого он спросил:

— А тебя как зовут?

Она снова чуть заметно усмехнулась.

— Аннелиз.

Соскочив с уступа, она двинулась назад к вытащенной на прибрежный песок гондоле, и Клайд, провожая взглядом ее обтянутые джинсами бедра, не удержался. Он знал, что это будет грубо и пошло, и все же восхищенно присвистнул тем особым, заливистым свистом, который предназначался именно для таких случаев и всегда создавал желаемый эффект, благо содержащийся в нем намек в значительной степени искупался его музыкальностью. Услышав этот свист, Аннелиз только возмущенно закатила глаза, но в движениях ее бедер Клайду почудилась игривость, которой он еще секунду назад не видел.

«Аннелиз, — вдруг подумалось ему, — звучит куда лучше, чем Мелисса».

И, не сходя с места, он пообещал себе сегодня же порвать с Джоунни.

Обычно Джоунни не возражала против того, чтобы подняться к нему, но сегодня, очевидно, что-то предчувствуя, она не захотела встречаться с ним наедине, и они отправились в «Даунлау» — напоминающий лабиринт ночной клуб, вырубленный в крепкой породе под скалой.

Из скрытых в углах колонок тянулся насыщенный басовыми нотами эмбиент[5]. Небольшие залы и кабинки освещались выполненными из полупрозрачного пластика имитациями камней, каждый из которых светился то тускло-оранжевым, то фиолетовым, то зеленовато-синим светом. Пластмассовые валуны служили столами, вокруг были расставлены полумягкие кресла или диваны. Кое-где залы были украшены папоротниками в горшках, небольшими каменными статуэтками в ацтекском или ольмекском стиле и постерами Пита Нилунда, на которых знаменитый музыкант яростно терзал струны электрической гитары. Все эти ухищрения были, однако, не в состоянии создать в клубе сколько-нибудь приятную атмосферу, способную очаровывать и привлекать клиентов: Клайду, к примеру, «Даунлау» напоминал недостроенный бар в «полинезийском» стиле где-нибудь в Бедроке, владельцы которого внезапно уволили интерьер-дизайнера, не дав ему довести работу до конца.

В клубе Клайд и Джоунни сели в пустующем боковом кабинете, в стены которого были вделаны аквариумы со странными рыбами — у одних над выпяченными губами торчали усы-антенны, другие были безглазы. Клайд никогда не видел ничего подобного и сразу спросил, как называются эти твари.

— Что я тебе, рыбак, что ли? — раздраженно ответила Джоунни. В оранжевом свете стола-камня ее лицо выглядело мрачным, в фиолетовом — сердитым, в синевато-зеленом — подавленным.

Потом официантка подала напитки, и, поскольку настроение Джоунни не улучшалось, Клайд решил перейти к делу. Готовясь к этому разговору, он собирался сообщить неприятные новости как можно тактичнее, но не успел Клайд произнести и двух слов, как Джоунни его перебила.

— Кто она? — спросила девушка.

— Не думай, я тебе не изменил… — растерянно возразил Клайд. — Я вовсе не…

Джоунни сердито нахмурилась и отодвинулась от него на пару дюймов.

— Можешь не стараться, — отрывисто сказала она. — Мужчины никогда не уходят первыми, не подготовив запасной аэродром.

— Да, я действительно встретил одну женщину, — признался Клайд. — Но между нами ничего не было. Фактически, я только сегодня узнал…

— Кто она? — повторила Джоунни.

— Послушай, — начал Клайд, — если бы ты не унижала себя, если бы отнеслась ко мне с большим доверием, наши отношения могли бы…

— Ах, значит, это я во всем виновата?! — Джоунни фыркнула, совсем как Принц, которому не понравилась очередная порция кошачьего корма. — Конечно, мне с самого начала следовало знать, что так оно и будет! В конце концов, у меня богатый опыт — ведь мужчины столько раз меня бросали!.. Да, наверное, это моя вина.

— Так я же об этом и толкую!.. — воскликнул Клайд. — Твоя заниженная самооценка мешает тебе понять…

— Я все понимаю, — с горечью перебила Джоунни. — Я сама во всем виновата — я, а не те хреноголовые ублюдки, с которыми я встречалась!

Клайд вздохнул.

— Возможно, нам просто нужен небольшой перерыв, — сказал он. — Давай сделаем паузу, Джоунни.

— Прекрасная идея! — воскликнула она с фальшивым воодушевлением в голосе. — Сделаем перерыв, чтобы ты мог вдоволь натрахаться с этой своей новой как-ее-там, а я тем временем должна спокойненько ждать — вдруг у тебя с ней что-нибудь не срастется.

— Черт побери, Джоунни, ты прекрасно знаешь, что я вовсе не это имел в виду!

— Скажешь ты мне наконец, кто она?

— Я встречался с ней всего дважды, — нехотя объяснил Клайд. — Ее зовут Аннелиз.

Несколько мгновений Джоунни молчала, потом вдруг расхохоталась.

— Господи Боже мой! Ты подцепил Ивовую Ведьму?

— Я никого не «подцеплял», как ты выразилась, — брюзгливо возразил Клайд. — Я же говорю…

Но она не слушала. Продолжая хохотать, Джоунни раскачивалась на стуле взад и вперед, так что ее волосы, падая на поверхность стола-камня, отсвечивали оранжевым.

— Как ты ее назвала? Ивовая Ведьма?.. Но почему?!.

— Потому!.. — Низкая траурная нота, донесшаяся из колонок, едва не заглушила ее слова, и Джоунни пришлось повысить голос. — Потому что все ее так называют. Что тут непонятного?!

— Но почему — ведьма?

— Потому что она бледная, как птичье дерьмо, потому что она постоянно торчит под ивой на пруду и делает всякие безумные вещи.

— Какие, например?

— Не знаю я… Всякие!

— Но ведь должно же быть что-то… особенное, такое, из-за чего все решили, что она — сумасшедшая!

— Она все время забирается южнее Блюдец! — сердито бросила Джоунни. — А чтобы ходить туда, нужно быть настоящим психом… — По лицу девушки скользнуло выражение мольбы, но Клайд видел, что она все еще очень сердита. — Да пойми ты, она же просто с тобой играет! Не связывайся с ней, иначе тебе плохо придется. Аннелиз — жена Пита Нилунда. Вернее — бывшая жена: они развелись пару лет назад, но она до сих пор с ним живет.

— Что ты имеешь в виду?

— Я что, говорю по-китайски? — Джоунни криво усмехнулась. — Она. С ним. Живет. В его доме. Или тебя интересуют подробности?

Должно быть, разочарование, которое испытал Клайд, ясно отразилось на его лице, поскольку Джоунни схватила сумочку и вскочила. Он едва успел поймать ее за руку.

— Джоунни…

Она вырвалась и отступила на несколько шагов назад. Подбородок ее дрожал.

— Больше не приближайся ко мне, о'кей?.. И постарайся хотя бы некоторое время не ходить в «Подземелье».

Из уголка ее глаза выкатилась одинокая слезинка, но Джоунни смахнула ее с такой яростью, словно хотела точно так же стереть всю память о нем. С губ ее сорвалось несколько слов, которые Клайд не разобрал, потом она вышла, громко хлопнув дверью.

Первым его побуждением было догнать Джоунни, но, вспомнив ее слова, он остался сидеть. Конечно, его и Аннелиз ничто не связывало (ну, или почти ничто), и тем не менее он чувствовал себя осмеянным и преданным — как, без сомнения, чувствовала себя и Джоунни. Могла ли она солгать, думал Клайд. Возможно, рассуждал он, ей просто хотелось заставить его страдать, вот она и сказала первое, что пришло на ум, однако подобную ложь было очень легко проверить. Так неужели Джоунни говорила правду?

Одним глотком допив свой бокал, Клайд вышел в общий зал — большую полукруглую комнату, где стояли два-три десятка камней-столиков и барная стойка с мраморной столешницей. У дальней стены располагалась небольшая сцена, которая сейчас пустовала. Оглядевшись, Клайд с удивлением увидел Джоунни, которая, оказывается, никуда не ушла. Сидя на высоком табурете у барной стойки, она что-то пила в компании двух типов, откровенно ее лапавших. Увидев Клайда, Джоунни с вызовом тряхнула головой и притворилась, будто ее очень интересует, что говорит ей один из мужчин — крупный неряшливый парень с длинными волосами и бородой на пол-лица. Кажется, его звали Барри; фамилию Клайд никак не мог вспомнить.

Отвернувшись, он бросил взгляд в направлении столиков, но, не увидев среди клиентов никого из знакомых, вышел на причал и сел на поручень, прислушиваясь к журчанию воды под настилом. Чуть правее, прямо над речной излучиной, карабкался по отвесному склону дом Пита Нилунда: три его башни, украшенные декоративными шпилями, были так высоки, что верхние этажи терялись в ночном мраке. Зато на первом этаже светилось несколько окон, и в голову Клайда закралась безумная мысль — ворваться туда и учинить шумный скандал, драку, чтобы хоть таким образом выпустить пар и избавиться от владевшего им разочарования. Когда-то он сделал бы это не задумываясь, и тот факт, что теперь он мешкал, обдумывая и взвешивая возможные последствия (пусть это было только разумно и рационально), неожиданно наполнил его отвращением к себе. Возможно, с горечью подумал Клайд, он и Хэллоуин не созданы друг для друга, и Кармин был абсолютно прав, когда намекал, что новичок, возможно, не выдержит испытательного срока.

От дверей клуба послышался пьяный смех, и Клайд, обернувшись, увидел Джоунни, выходившую из «Даунлау» под ручку сразу с обоими типами, с которыми она заигрывала в баре. Клайд смотрел… Бородатый Барри перехватил его взгляд и спросил, на что это он уставился. Пропустив его вопрос мимо ушей, Клайд обратился к Джоунни.

— Зачем ты так? — негромко проговорил он. — Неужели ты настолько себя не уважаешь?

Улыбка Джоунни стала жестче, но девушка ничего не ответила, зато Барри уперся ему в грудь нечистой волосатой лапищей и посоветовал проваливать, да поскорее. Это прикосновение обожгло Клайда, словно жидкий азот, разбудив в нем былую бесшабашную отвагу. Будто при вспышке молнии, он со сверхъестественной ясностью увидел и злобное выражение лица Джоунни, и позиции противников, и все еще открытую дверь клуба под мигающей неоновой вывеской. Переступив с ноги на ногу, Клайд слегка развел руки, как бы говоря: «Все в порядке, ребята, уже ухожу»… и тут же, практически без подготовки, ударил Барри кулаком в глаз.

Барри покачнулся, сделал пару неверных шагов назад и, оступившись, упал на колени, закрывая ладонями лицо. Джоунни закричала. Второй мужчина, выпустив ее, метнулся назад, ко входу в клуб.

— Черт!.. Черт!.. — стонал Барри. Он уже/ отнял руки от лица, и Клайд увидел, что над бровью у него вырастает изрядная шишка.

Схватив Джоунни за руку, Клайд подтолкнул ее к своей гондоле. Из бара уже появились несколько зевак — со стаканами в руках они высыпали на причал, чтобы узнать, в чем дело. Никто из них, однако, не поспешил на помощь Барри, который, стоя на коленях, раскачивался из стороны в сторону, прижимая руку к подбитому глазу. Оживленно переговариваясь и пересмеиваясь, зеваки смотрели, как Клайд ударами шеста выталкивает свою гондолу на середину реки.

— Трусливый ублюдок! — крикнул кто-то ему вслед, но он и ухом не повел.

Когда лодка удалилась от «Даунлау» на такое расстояние, что сквозь стелющийся над водой туман уже нельзя было рассмотреть мигающую вывеску над входом, Клайд отложил шест и взглянул на Джоунни. Она сидела на носу и, подтянув колени к груди, смотрела на черную воду за бортом. Ее слезы давно высохли. Раз или два она порывалась что-то сказать, но так и не издала ни звука. Клайд понимал: подружка ждет, чтобы он заговорил первым, но ему было абсолютно нечего ей сказать, к тому же в нем еще бурлил гнев. Клайд злился на себя, на бородатого Барри и гадал, способна репутация драчуна и задиры помочь ему сделаться гражданином Хэллоуина или, напротив, он только что пустил по ветру все свои надежды.

Наконец гондола ткнулась носом в причал возле дома Джоунни. По-прежнему не говоря ни слова, девушка выбралась из лодки и молча закрыла за собой дверь своего крошечного двухкомнатного домишки.

Когда на следующее утро Клайд приехал на работу, Мэри Алонсо, щеголявшая новой прической (она постригла волосы под машинку и осветлила полудюймовый «ежик» пергидролем, что ей совершенно не шло), рассказала ему все, что она знает об Аннелиз.

— Она живет в том же доме, что и Пит, но она не живет с ним, если ты понимаешь, что я хочу сказать, — объясняла Мэри. — Насколько мне известно, Аннелиз держится на своей половине, он — на своей. Джоунни поступила как настоящая стерва, рассказав тебе только часть правды и скрыв остальное. Я, впрочем, ее не виню.

— Это правда? Аннелиз не спит с ним?

— После развода она переспала с ним только один раз, да и то лишь по привычке.

Клайд подбросил на вилах гнилой орех, который только что достал из воды, и, не дав ему упасть обратно, повторным ударом отправил в каменную стену. Орех разлетелся вдребезги, а еще один работник, над чьей головой просвистел импровизированный снаряд, с неодобрением покосился на Клайда, но ничего не сказал.

— Откуда ты знаешь?

— Прежде чем мы сошлись с Робертой, Аннелиз с ней дружила. Прямо-таки влюблена была… Роберта даже думала, вдруг она тоже лесбиянка, но… — Мэри с кряхтением налегла на вилы, пытаясь высвободить несколько орехов, запутавшихся в водорослях на дне. — Но оказалось, что она убежденная гетеросексуалка. Я бы сказала — упертая… — Мэри ухмыльнулась. — И не надо вздыхать с таким явным облегчением, Клайди!

Клайд тоже улыбнулся и небрежно взмахнул рукой, словно прося извинения.

— Значит, Роберта тебе о ней рассказывала?

— Да. Они до сих пор подруги и время от времени встречаются и болтают, но на твоем месте я бы не слишком радовалась. После стольких лет с Питом кто угодно съедет с катушек. Нет, Аннелиз не сумасшедшая, просто немного странная. Столько раз она говорила Роберте, что, мол, уедет отсюда, но все никак не может решиться. Говорит — их с Питом слишком многое связывает.

Клайд кивнул и с удвоенным рвением принялся работать вилами. Ему казалось, он вполне может оказаться тем мужчиной, который сумеет разорвать противоестественную связь, удерживающую Аннелиз подле бывшего мужа. Утро было свежим и ясным, и узкая полоска голубого неба над головой походила на застывший зигзаг молнии, очертания которого повторяла редкая цепочка работников внизу. Дневной свет отражался от рябившей водной поверхности и дрожал на стенах ущелья.

— Что-то я беспокоюсь, — сказала Мэри. — Я люблю тебя, парень, и мне бы не хотелось, чтобы из-за всего этого ты расклеился.

— Ты меня любишь?.. — Клайд глуповато хихикнул, и смуглое лицо Мэри еще больше потемнело от гнева.

— Да, Мистер Мачо, люблю! Ты небось думаешь, что любовь — это охи-вздохи, а все остальное ненастоящее? Так вот, ты ошибаешься… А-а, да что с тобой разговаривать! — Отшвырнув вилы, Мэри сделала несколько шагов и встала прямо перед ним. — Да, я люблю тебя. И Роберта тоже… Странно, конечно, что мы любим такого клоуна и зануду, но, как говорится, любовь зла — полюбишь и козла. — Последнее слово она произнесла с особенным удовольствием.

Клайд, удивленный столь бурной реакцией, положил руку ей на плечо.

— Извини. Я не хотел тебя задеть.

Мэри резким движением оттолкнула его руку. На мгновение Клайду даже показалось, что она хочет его ударить.

— Я просто не подумал, — добавил он. — Мне казалось…

— Ты слишком редко думаешь для человека, который, по его же собственным словам, страдает от избытка ума. Впрочем, это-то как раз не удивительно. — Мэри презрительно фыркнула и, подобрав вилы, свирепо вонзила их в кучу орехов на дне.

Остальные работники, прервавшие работу, чтобы на них поглазеть, отвернулись и стали вполголоса о чем-то переговариваться.

— Ты настолько занят своими собственными проблемами, что не замечаешь ничего вокруг, — проворчала Мэри, и Клайд понял, что она успокоилась и не собирается продолжать ссору.

— Мы, кажется, установили, что я — тупой зануда и ничего не понимаю, — сказал Клайд. — Скажи наконец прямо, что ты пытаешься мне объяснить?!

— Аннелиз больше не жена Пита и даже не любовница, но он по-прежнему считает ее своей, потому что она позволяет ему так считать. И пока эта ситуация не изменится, другим мужчинам не стоит даже заглядываться на Аннелиз. «Не зарься на то, что принадлежит Питу Нилунду!» — в нашем Хэллоуине это правило номер один, хотя оно и не записано в городском Своде законов.

— А что бывает с теми, кто нарушает это неписаное правило?

— Продолжай вести себя как дурак — и узнаешь. — Мэри с такой яростью ковырнула вилами слой орехов, словно хотела пронзить дно Блюдца и выпустить из него всю воду. Клайд, напротив, распрямился и посмотрел сначала вокруг, на других горожан (одни прилежно трудились, другие сачковали, делая вид, что работают), а потом перевел взгляд наверх. Извилистая полоска неба, сжатого краями ущелья, словно створками гигантского моллюска, все так же синела в недостижимой вышине; неприступные стены утесов были покрыты лишайниками и топорщились перьями папоротников, проросших в трещинах камня. Эта картина вызвала у Клайда двойственное ощущение чего-то неизвестного и в то же время не раз виденного раньше, и он с грустью подумал о том, что ему следовало понять уже давно: Хэллоуин представлял собой вовсе не наделенное волшебными свойствами убежище, живительный оазис, надежно изолированный от всей остальной страны. Этот унылый и мрачный городок, сжатый между каменными губами ущелья, был дряблым сердцем захолустной, провинциальной Америки, средоточием всех ее недостатков — местом, где сильные пожирали слабых, слабые топтали слабейших, а праздник приходил совсем не на каждую улицу.

На протяжении целой недели Клайд каждый вечер садился под семидесятипятиваттной лампочкой на причале миссис Кмиц, надеясь увидеть Аннелиз, когда она будет возвращаться из очередного похода в южную часть ущелья. Он вел себя как дурак и знал это, поскольку не имел никаких оснований полагать, будто Аннелиз испытывает к нему какие-то чувства. Удивительным было и то, что сам он чувствует к ней так много, и хотя Клайд не признался бы в этом себе даже мысленно, ибо отчетливо ощущал, насколько глупо выглядит подобное предположение, ему все казалось ясным: между ними определенно установилась некая связь, разорвать которую будет непросто.

В качестве предлога, объяснявшего его присутствие на причале, он вооружился старым спиннингом мистера Кмица, закидывая блесну в воду каждый раз, когда на реке показывалась чья-то гондола. Изредка, одолеваемый любопытством, он действительно пытался подцепить на крючок одну из светящихся рыб, которые стаями ходили в темной воде, но они оказались слишком хитры для такого неопытного рыболова, как он. Единственным, что удалось поймать Клайду, было странное существо, отдаленно похожее на водяную змею, — чешуйчатая, длинная, извивающаяся тварь мелькнула над причалом в свете лампочки и, отчетливо щелкнув зубами, сорвалась с крючка… однако плеска упавшего в воду тела он так и не услышал. Казалось, тварь улетела по воздуху или просто растворилась в ночной тьме.

Вечер шестого дня выдался не по сезону туманным и теплым (собственно говоря, теплая погода держалась всю неделю, и над рекой во множестве реяли летучие мыши, охотившиеся на проснувшихся насекомых). Клайд по своему обыкновению дежурил на причале, но не успел он дважды забросить спиннинг, как вдруг заметил гондолу, движущуюся с юга с погашенными фонарями. Он сразу понял, что это могла быть только Аннелиз, и, отбросив спиннинг, встал на причале в полный рост. Заметив его, женщина перестала отталкиваться шестом, позволив лодке свободно скользить по воде, и Клайд просвистел несколько первых тактов из своей переименованной «Мелиссы». Узнав его, Аннелиз ударом шеста направила гондолу к причалу и вскоре уже пристала к деревянному настилу.

— Чем занимаешься? — спросила она весело.

— Рыбачу. — Он показал на спиннинг. — Думаю.

— О-о-о!.. — Она улыбнулась. — Это нелегкая работа. Я, наверное, тебе помешала?..

Сегодня Аннелиз снова была в джинсах и свитере с высоким воротником, поверх которого она набросила свободный серый кардиган. Клайд заметил, что ее руки покрыты ссадинами и испачканы в земле, а рыжевато-коричневые волосы (отчего-то ему показалось, что сегодня они на полтона светлее, чем в прошлый раз) небрежно перехвачены на затылке черной резинкой.

— Что сделано, то сделано. — Он тоже улыбнулся. — Хочешь, посидим немного вместе?

Аннелиз без лишних слов привязала гондолу к причалу, и Клайд протянул ей руку, чтобы помочь взобраться на настил. Усевшись рядом с ним на край причала, Аннелиз слегка коснулась его бедром, вздохнула и стала смотреть на противоположный берег. Стоящие там дома едва различались в тумане — лишь кое-где виднелись темные стены, светились в темноте окна и покачивались над причалами размытые световые конусы фонарей, вокруг которых вилась мошкара.

Клайд потянул носом. От Аннелиз пахло свежей землей, как будто она только недавно возилась в саду.

— Я вижу, Милли до сих пор не легла, — сказала вдруг Аннелиз.

— Милли? — удивился Клайд.

— Милли Сассмен. Ты что, до сих пор не знаешь своих соседей?

— Не знаю.

— Тебе надо хоть иногда смотреть по сторонам. Сколько ты уже прожил в нашем городке — три месяца? Четыре?.. В таком случае, я просто не понимаю, как ты мог не заметить Милли! У нее чудесная стройная фигура и густые черные волосы. Очень, очень эффектная женщина!

— Ну, я… Что-то не припомню…

Клайду было не до эффектных брюнеток — он смотрел на сидящую рядом женщину. Сейчас, когда волосы Аннелиз были убраны назад, ее лицо приобрело выраженные восточные черты. Выступающие скулы, узкий подбородок, миндалевидные глаза и тонкие, словно нарисованные тушью брови делали ее похожей на прекрасного киборга из японского анимэ-сериала, но главным было не это. По движению губ и глаз, по легкому подергиванию щеки Клайд безошибочно угадывал ее желание и страх.

Цепочка пузырьков поднялась со дна к поверхности воды. Что-то большое ходило там, на глубине. Потом в реке, под самыми «Док мартенсами» Аннелиз, появилось светящееся тело крупной рыбы — появилось и снова исчезло.

— Поймал что-нибудь?

— Да, поймал одну красавицу.

— Опять шутишь?.. Можешь не говорить, я же вижу… — Она принялась болтать ногами, стуча каблуками высоких ботинок по краю причала. — Как жаль, что мы живем не в одном из тех столетий, когда в моде были витиеватая речь и изысканный намек. Тогда я могла бы ответить: «Поймали, сэр? Боюсь, ваш крючок недостаточно остер». А ты ответил бы на это…

Клайд не дослушал. Обняв Аннелиз за шею, он привлек ее к себе и поцеловал.

Поцелуй длился недолго. Отстранившись, Аннелиз промолвила с нервным смешком:

— Эй, не боишься, что я тебя укушу?

Вместо ответа он поцеловал ее снова, и на этот раз она не оттолкнула его. Больше того, Клайд почувствовал, как ее язык, словно зверек из норы, метнулся ему навстречу. Опустив руки, Клайд обнял Аннелиз за талию, потом просунул ладони ей под свитер. Все выше, выше поднимались его руки, пока не коснулись упругих грудей. Пальцы Клайда принялись теребить соски, чуть клацнули, столкнувшись, зубы, губы с силой прижались к губам, перемещаясь, скользя, ища новый угол атаки, стремясь проникнуть как можно глубже, принять, раствориться… Поцелуй вышел неуклюжим, долгим, но горячим и страстным, и когда Аннелиз, задохнувшись, прервала контакт, дыхание вырывалось из ее груди как у человека, который только что вынырнул с большой глубины.

— О, боже!.. — выдохнула она.

Но не прошло и нескольких секунд, как они снова целовались — чуть менее торопливо, но столь же жадно. Клайд уже готов был предложить перенести место действия в свою комнату, когда Аннелиз, с явной неохотой оторвавшись от него, сказала:

— Я… Сейчас я не могу. Понимаешь?.. — Она опустила свитер, спрятав от него свои восхитительные груди. — Мне очень жаль, Клайд. Правда, очень, очень жаль, но… мне уже пора.

— Куда? — хрипло осведомился он.

— Домой. Я не хочу, но…

— Домой к Питу? — В голосе Клайда вопреки его воле прозвучала обида.

Аннелиз бросила на него быстрый взгляд и торопливо привела в порядок одежду.

— Дело обстоит гораздо сложнее, чем ты думаешь.

— Ты мне объяснишь?

— Да, но не сейчас. Сейчас я не могу, — повторила она, не глядя застегивая пуговицу на джинсах.

— Когда я тебя снова увижу?

— Я не знаю. — Она покачала головой, и Клайд нахмурился.

— Не понимаю!.. Ведь ты сама хотела, чтобы я тебя поцеловал, а теперь…

— Да, хотела. Очень хотела, поверь… — Аннелиз подняла руку и наново перетянула волосы резинкой. — Раз уж мы говорим откровенно, я скажу больше: мне бы очень хотелось доставить тебе настоящее удовольствие, но это слишком опасно… Даже то, что мы сейчас делали, может иметь серьезные последствия. Я… я не должна была этого допускать.

— Почему опасно?

— Ты можешь умереть.

Аннелиз произнесла эти слова так спокойно, что Клайду оставалось только рассмеяться. Он не знал, говорит она правду или просто пытается его напугать. Очевидно, его лицо все-таки вытянулось, потому что Аннелиз добавила:

— Ну хорошо, хорошо, это был всего лишь поцелуй… Но он продолжал смотреть на нее, и Аннелиз сказала:

— О'кей, это более чем «всего лишь поцелуй»… Мне действительно очень хочется быть с тобой… — С этими словами она встала и, перебравшись в гондолу, принялась отвязывать ее от причала. — Ты, наверное, это почувствовал?

Клайд кивнул, ощущая, как его губы сами собой растягиваются в идиотски-счастливой улыбке.

— Мне кажется, я сумею отыскать безопасный способ быть вместе, — сказала Аннелиз. — Но ты должен дать мне время, чтобы я могла все устроить. Не знаю, сколько мне потребуется, возможно — несколько недель или даже месяц. Ты готов ждать? Если нет — лучше скажи сейчас, ведь Пит — настоящий псих. Не то чтобы он был подозрителен или ревнив, нет… Он действительно безумен, и ему уже случалось причинять людям вред.

— Я готов ждать.

Над головой Клайда захлопали крылья и раздался протяжный, срывающийся крик, похожий на визгливое тремоло губной гармошки, извлекаемое из инструмента неумелым музыкантом, но он даже не вздрогнул.

— Даже если мне потребуется больше времени, — продолжала Аннелиз, — обещай, что будешь мне верить…

— Обещаю!

— Верить и ничего не предпринимать. Ведь если ты совершишь какую-нибудь глупость, плохо придется нам обоим.

— Я буду держать себя в руках.

— Договорились.

Они скрепили договор крепким рукопожатием, потом нехотя разжали руки. Пальцы Аннелиз в последний раз скользнули по его ладони, и она оттолкнулась от причала.

— Хорошо. До встречи, Клайд… — Она грустно улыбнулась. — И прости меня, ладно?..

Он долго смотрел, как ее силуэт отдаляется, становится трудноразличимым и тает в тумане. Когда Аннелиз окончательно исчезла в темноте, Клайд почувствовал себя одиноким и несчастным. Должно быть, что-то подобное испытывает призрак, внезапно осознавший, какого разнообразия чувственных ощущений он лишился, утратив связь с материальным миром. Теснина, ведущая в южную часть ущелья, с причала не просматривалась, но Клайд все равно чувствовал ее — мрачный, черный провал, дышащий тайной и опасностью. Неведомой опасностью… То ли от страха, то ли от сырости Клайд вздрогнул. Пока ему ничто не грозило, и все же по телу пробежал какой-то странный озноб. Может, все дело в том, что он узнал от Аннелиз о ее спятившем бывшем муже? Правда, Клайд дал слово ничего не предпринимать и, следовательно, мог до поры до времени не волноваться, однако ему все равно было не по себе. Темный, тонущий в тумане Хэллоуин не походил на место, где можно сдержать данное обещание, как бы ты этого ни хотел. Слишком многое здесь зависело не от самого Клайда, а от сторонних факторов, внезапных событий, предсказать которые он был не в силах.

Поплотнее запахнув на груди куртку, Клайд подобрал спиннинг и бросил еще один взгляд на реку. Со дна по-прежнему поднимались цепочки пузырьков: не рыба, а какое-то другое, более крупное существо двигалось там то в одну, то в другую сторону, с каждым разом все ближе подходя к причалу. Поднятые им волны бежали по поверхности и с хлюпаньем лизали обросшие скользкой тиной сваи. В очередной раз вздрогнув, Клайд попятился, потом повернулся и пошел к лестнице, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не побежать, а вслед ему неслись всхлипы и плеск воды, протяжные крики жаб и других речных существ.

В последующие несколько дней они встречались даже чаще, чем Клайд рассчитывал — в баре, на реке, в других местах. Иногда им даже удавалось незаметно коснуться друг друга, а когда миссис Кмиц попросила жильца сходить в «Даулинг» (местный супермаркет, разместившийся в самом большом городском здании из четырех соединенных между собой башен) и купить наполнитель для кошачьего туалета, Аннелиз перехватила Клайда у соответствующего отдела на верхнем, восьмом этаже и, схватив за руку, увлекла за стеллажи — в узкую щель между задней стеной магазина й гранитной стеной ущелья. Там она без лишних слов задрала юбку, и они предались торопливой, жадной любви, с риском для жизни балансируя на перекинутых над пустотой крепежных фермах и прижимаясь к скале, которую несколько поколений городских тинэйджеров, использовавших это укрытие до них, исписали затейливыми оранжевыми, серебристыми, голубыми и красными буквами, обведенными для пущей выразительности жирной черной каймой. Буквы складывались в проклятья, адресованные власти Божьей или человеческой — в зависимости от того, какое «ведомство» сильнее досадило автору того или иного граффити.

Аннелиз оказалась умелой и изобретательной любовницей, нежной и в то же время страстной; каждое ритмичное движение бедер она сопровождала шепотом, вскриком или неясным бормотанием, ее губы оставили несколько багровых меток у него на шее и на груди, а ногти провели по спине несколько пылающих борозд. И все же у Клайда сложилось впечатление, что для нее их яростное соитие было, скорее, актом отчаяния, нежели самоотречения и любви, и когда все закончилось, он спросил, не такие ли встречи — украдкой, накоротке — Аннелиз имела в виду, когда говорила о «безопасном» способе быть вместе.

— Я просто не могла ждать, — ответила она, глядя на него с трепетным ожиданием и тревогой, словно одно неправильное слово могло сломать, разрушить все, что было написано сейчас на ее прекрасном в своей незатейливой простоте азиатском лице. Клайд был уверен, что не ошибся: похоже, решившись на сегодняшнее свидание, Аннелиз поставила на карту не только себя самое, но и свой душевный покой. А еще он осознал, что ее бросающиеся в глаза сила и независимость были лишь маской, искусной маскировкой, помешавшей ему разглядеть, что же скрывалось в ее мятущейся душе. Даже сейчас Клайд все еще был не в состоянии понять Аннелиз до конца, разглядеть, что за могучая, с трудом сдерживаемая сила рвется на свободу из глубин ее сердца.

За неделю до конкурса талантов в «Даунлау» состоялось предварительное прослушивание участников. Небольшую сцену у стены главного зала освещал мощный кинопрожектор, в луче которого сверкали грубо намалеванные на темно-синем заднике аляповатые серебряные звезды, кометы и планеты, однако звуковая аппаратура, усилители, колонки и микрофоны оказались превосходного, почти профессионального качества, и Клайд подумал, что ничего сверх этого исполнителям на самом деле и не требуется. Пока на сцене сменяли друг друга участники «живых картин», аккордеонисты, жонглеры-любители, чечеточники, певцы без намека на музыкальный слух, косноязычные рэперы, мужчина, который мог заложить ногу за голову, и женщина, способная повторить задом наперед любое сколь угодно длинное слово или даже короткую фразу (пожалуй, это был самый интересный номер из всей программы), Клайд успел пропустить в баре несколько бокалов пива, чтобы в ожидании своего выхода успокоить нервы и, так сказать, смазать свой инструмент. С пивом он немного перебрал, поскольку, когда подошла его очередь (сразу после саксофониста, который выдал вполне приличную импровизацию «Моих любимых вещей»), Клайд объявил, что собирается исполнить оригинальную композицию под названием «Аннели… то есть Мелиза». Голос из заднего ряда попросил повторить, и Клайд, взяв себя в руки, сказал:

— Извините, я немного волнуюсь. Моя музыкальная пьеса называется «Мелисса Энн».

Клайд знал, что в зале должен присутствовать сам Пит Нилунд, и, настраивая микрофон, чтобы добавить к звуку небольшой эффект «эха», пристально вглядывался в публику, высматривая бывшего мужа Аннелиз. Он не помнил толком, как певец выглядел раньше, и понятия не имел, как Нилунд может выглядеть теперь, через много лет после завершения своей звездной карьеры, но был уверен, что узнает знаменитого рокера, как только увидит. Его поиски, однако, не увенчались успехом, поскольку бьющий в лицо прожектор слепил глаза, и рассмотреть что-либо в полутемном зале не представлялось возможным.

Для разогрева Клайд просвистел коротенькую гамму, которая вызвала в публике смех и несколько неодобрительных возгласов. Нисколько не обескураженный, он перешел к исполнению своей сюиты и был вознагражден жидкими аплодисментами, что можно было расценивать как успех, поскольку предыдущие номера не удостоились и этого. Вскоре прослушивание завершилось, и после непродолжительного ожидания Клайду вручили конверт с номером и необходимыми анкетами и сказали, что он прошел в финал. Другими счастливчиками — его конкурентами — оказались саксофонист, чернокожая женщина по имени Иоланда, исполнявшая рискованный вариант песенки об «Очереди дураков», а также артист-трансформатор с балансировавшей на грани непристойности (и иногда сваливавшейся за эту грань) комедией, доставившей публике наибольшее удовольствие. Уже сейчас было ясно, что первое и второе места обеспечены соответственно комедианту и Иоланде, однако шанс опередить саксофониста и получить третий приз у Клайда оставался, что было очень и очень неплохо. За третье место давали триста долларов и комплект дисков с записями Пита Нилунда. Диски Клайда не интересовали, и он решил, что подарит их Роберте, которая была преданной фанаткой певца. Что же касалось денег, то их как раз должно было хватить на хороший подарок для Аннелиз.

В баре Клайд выпил еще и поболтал со Спузом; при этом он то и дело оглядывался в надежде увидеть Нилунда, но тот, похоже, уже ушел. Спуз похвалил его номер, а потом сказал, чтобы Клайд обязательно дождался Брада, который должен был вот-вот подъехать. У Брада была «наверху» какая-то работа, которая отнимала у него много времени — в городе его видели редко, и при других обстоятельствах Клайд, наверное, задержался бы, чтобы обсудить с чернокожим великаном последние спортивные новости. Сейчас, однако, ему хотелось побыть в одиночестве, чтобы без помех грезить об Аннелиз, поэтому Клайд извинился и ушел, сославшись на срочное поручение миссис Кмиц.

Клайд почти угадал, когда сказал, что нужен миссис Кмиц. Выбравшись на причал, он увидел, что в гостиной его квартирной хозяйки горит свет. Когда же Клайд начал карабкаться по лестнице — со всеми предосторожностями, чтобы не свалиться, поскольку самым распространенным видом бытовых травм в Хэллоуине было падение в пьяном виде с лестницы (буквально неделю назад Тим Слей, которого Клайд знал по работе на Блюдцах, сверзился с высоты третьего этажа и плюхнулся в реку, чудом разминувшись с выступом гранитной стены), — дверь в комнату миссис Кмиц распахнулась, и в проеме появилась сама веселая вдова.

— К-клайд Ормулу?! — воскликнула она заплетающимся языком.

— А ну, давай сюда! В-выпьем!..

Вцепившись в лестницу, Клайд осторожно повернулся в ее сторону. Выглядела миссис Кмиц предосудительно, впрочем, не больше, чем всегда. Ее волосы, уложенные в высокую прическу, растрепались, напоминая произведение не столько парикмахерского, сколько кондитерского искусства: не то просевшее суфле, не то свадебный торт, который неоднократно роняли. Из одежды на ней был лишь черный кружевной пеньюар и такие же трусики. Миссис Кмиц качало, и ее ничем не прикрытые груди соблазнительно колыхались. Кто-то — возможно, она сама — превратил каждый сосок в «яблочко» мишени, обведя каждый концентрическими окружностями, нарисованными не то зеленкой, не то толстым фломастером. Поняв, что Хелен еще пьянее его, Клайд экспансивно взмахнул рукой, пытаясь предупредить ее об опасности падения, и едва не свалился сам.

— Осторожнее, Хелен!

— Не учи меня, Клайд Орму-у-лу! — Миссис Кмиц обиженно прищурилась. — Лучше иди сюда, здесь кое-кто хочет тебя ви-идеть… — Последние слова она почти пропела и, подавшись вперед, поманила Клайда пальцем.

Преодолев оставшиеся пролеты, Клайд протиснулся в гостиную и прикрыл дверь, чтобы миссис Кмиц ненароком не нырнула в Моссбах. Небольшая комната выглядела как всегда — за тремя существенными исключениями. Во-первых, на подушках дивана свернулся клубочком Принц. Кроме того, самая большая фотография супружеской четы Кмиц была испорчена весьма реалистичным изображением восставшего пениса (нарисованного все теми же зелеными чернилами), который, словно рог, торчал изо лба Стэна. На синем стеклянном блюде в середине журнального столика стояла погасшая ароматическая свеча — судя по надписи на картонке, валявшейся на полу, это был «Этрусский мускус» («Сделано в Китае»), но запах напомнил Клайду «Олд спайс», который кто-то налил в блюдечко и поджег. Похоже, догадался он, в доме шла одна из вечеринок, которую миссис Кмиц нередко устраивала для своих клиентов.

— Вот Принц, — сказала Хелен, поворачиваясь к коту. — Видишь?..

Наклонившись, она с некоторым усилием подняла с дивана спящего кота и, на мгновение прижав его к груди, протянула Клайду, словно предлагая подержать. Клайд невольно попятился, а Принц недовольно уркнул и слабо забарахтался.

Оглянувшись, Клайд заметил, что дверь в галерею-переход приоткрыта на несколько дюймов.

— У тебя гости? — спросил он.

Вместо ответа Хелен зарылась лицом в мохнатое кошачье брюхо и проворковала что-то ласковое, но лишь сильнее разозлила Принца, которому не терпелось вернуться на диван.

Дверь в коридор распахнулась, и в гостиную вошла рослая, на несколько дюймов выше Клайда, загорелая женщина с широким, грубоватой лепки лицом, могучими плечами и мускулистыми руками и ногами. В руке женщина сжимала бутылку. Ее лицо напомнило Клайду древнюю персидскую монету с портретом какой-то воинственной царицы, которую в детстве показывал ему отец. Оно было слишком суровым, чтобы назвать его красивым, и в то же время в нем сквозили безмятежность и гармония, которые придавали вошедшей сходство со львом — сходство, которое еще усиливалось благодаря гриве курчавых черных волос. Одета женщина была в короткий спортивный топик из лайкры, едва сдерживавший напор обширного бюста, и такие же шорты, обтягивавшие накачанный, мускулистый зад. Клайд даже принял ее за трансвеститку, но приглядевшись, не обнаружил никаких признаков кадыка, да и пальцы женщины оказались довольно тонкими и изящными. Три или четыре кольца — в том числе одно с бриллиантом — тоже выглядели вполне по-женски, нисколько не напоминая массивные, грубые перстни, которые предпочитают мужчины.

— Привет, — произнесла женщина чувственным, влажным контральто и протянула свободную руку. — Я — Милли. А ты, наверное, Клайд?.. Хочешь яблочного бренди? Неплохая штука, забористая…

— Да, конечно… спасибо. — Клайд осторожно опустился на краешек дивана рядом с Хелен, которая продолжала возиться с котом.

— Милли Сассмен? — спросил он, припомнив разговор с Аннелиз.

— Угу.

Двигаясь с величественной грацией, удивительной для женщины столь внушительных габаритов, Милли опустилась в кресло и налила бренди в три миниатюрных бокала шарообразной формы.

— Ты, кажется, живешь в доме напротив… — сказал Клайд.

— У меня два дома. — Милли для наглядности подняла вверх два пальца. — Один из них я использую как офис, а другой… Хелен?..

— Я готова. — Хелен Кмиц, съехав на краешек дивана, потянулась к бокалу. Принц вывернулся из ее рук и, тяжело плюхнувшись на пол, потрусил в коридор в надежде найти более спокойное местечко для спанья.

— Ну, за знакомство, — сказала Милли, приподнимая бокал. Хелен выпила свое бренди залпом, Клайд лишь слегка пригубил.

— Отличная штука, — одобрил он и поставил бокал на столик. — Где ты так загорела, Милли? В здешних местах такой загар увидишь не часто.

Милли посмотрела на свои руки с таким видом, словно видела их впервые.

— Я провела три отличных недели в Таиланде и только что вернулась… ну, не совсем только что, но сравнительно недавно! Наш отель стоял на небольшом островке недалеко от Кусумуи. Видел бы ты меня тогда — я была совсем черная, а теперь… — Милли протяжно вздохнула. — Теперь я снова Погребена в этой сырой и темной могиле!

Хелен поднялась и, нетвердым шагом приблизившись к портрету покойного супруга, уставилась на него, слегка склонив голову набок.

— А я думал, тебе здесь нравится, — заметил Клайд. — В конце концов, у тебя два дома…

— У Хэллоуина есть свои плюсы, — согласилась Милли и скрестила ноги. — Но для меня здесь тесновато. Совершенно негде развернуться — постоянно наталкиваешься на какие-то границы, барьеры… А как насчет тебя?

Хелен, вернувшись к дивану, пыталась нашарить что-то на боковом столике, но запуталась в складках пеньюара и нетерпеливым движением плеч сбросила его на пол. Обнаружив под ворохом газет толстый зеленый маркер, она выпрямилась и, задумчиво лизнув фетровый кончик, снова уставилась на фотографию в рамке. Она была почти обнажена, и хотя даже сейчас Клайд продолжал думать об Аннелиз, не обратить внимание на подобное зрелище он просто не мог.

— Как тебе наш Хэллоуин? — снова спросила Милли, с пониманием улыбнувшись.

— Когда я только приехал, он нравился мне гораздо больше, — честно признался Клайд. — Но сейчас я с тобой, пожалуй, соглашусь… Я, конечно, никогда не жил в больших городах, и все же… провинциальная ограниченность ощущается в Хэллоуине как-то особенно сильно…

Хелен снова лизнула фломастер и, опершись коленом на поручень кресла, стала что-то быстро рисовать на портрете.

Милли провела ладонью по бедрам, словно разглаживая воображаемые складочки на туго натянутой лайкре.

— Раз уж мы с тобой думаем одинаково, нам, возможно, удастся помочь друг другу, гм-м… немного раздвинуть границы.

— Боюсь, мы имеем ввиду разные границы, — ответил Клайд, тщательно подбирая слова.

— Вот как?.. — Чуть заметно усмехнувшись, Милли глотнула бренди.

Некоторое время оба молчали. Клайд первым прервал неловкую паузу.

— Могу я спросить, чем ты… как ты зарабатываешь себе на жизнь?

— Я возглавляю фонд, финансирующий коттеджное строительство в странах третьего мира. Когда-то я была юристом… наверное, им я и осталась, но служение закону… — Она с отвращением пожала плечами.

— Коттеджное строительство и Хэллоуину не помешало бы. Торговля мочеными орехами, похоже, себя изживает.

— Ты удивишься, но то же самое я говорила Питу перед самым отъездом в Таиланд, — сказала Милли. — Конечно, настоящих коттеджей у нас не построишь, но разнообразие могло бы помочь людям иначе взглянуть на окружающий мир, как-то их воодушевить… Нельзя же, в самом деле, изо дня в день перебирать орехи, паковать орехи, отправлять орехи… Так и рехнуться недолго. Кроме того, людям начинает казаться, будто и они тоже — как и всё в этом городе — принадлежат Питу, а это… угнетает. — Она вздохнула. — Но Пит, разумеется, со мной не согласился. Он-то считает, что все должно и дальше идти по заведенному порядку. Вот, кстати, еще одна причина, по которой мне хочется поскорее отсюда уехать. Из-за него, этого маленького цезаря местного разлива…

— Никогда с ним не встречался.

— В девяностых, когда я еще занималась юридической практикой, мне доводилось представлять его интересы. Тогда Пит мне нравился, но сейчас он не такой, как раньше. Он сильно переменился с тех пору как перестал выступать на сцене.

— Вот!.. — Хелен отступила на пару шагов назад, приглашая гостей оценить результаты своего труда. Пока Клайд и Милли разговаривали, она успела нарисовать на плече супруга попугая, который, повернув хохлатую голову и раскрыв мощный клюв, собирался вцепиться в мясистый отросток, торчащий у Стэна Кмица из середины лба.

— Очень, очень красиво, — сказала Милли. — Знаешь, мы с Клайдом как раз беседовали о Пите. Ты можешь что-нибудь сказать?

— Пит — еще большая задница, чем Стэн, — рассеянно отозвалась Хелен и огляделась. — Кстати, никто не видел Принца?.. А-а, дверь-то открыта. Наверное, он пошел к себе…

И, придерживаясь руками за стену, Хелен двинулась по коридору-галерее следом за котом.

— Я, пожалуй, тоже пойду, — сказал Клайд, проводив ее взглядом. — Мне утром на работу — ворошить орехи.

— Еще один вопрос, — остановила его Милли. — Я знаю, что мужчины, во всяком случае большинство из них, находят меня чересчур мужеподобной. Скажи, ты не заинтересовался мною именно поэтому?

Ее прямота застала Клайда врасплох. Он замялся, не зная, что сказать, и Милли ободряюще улыбнулась.

— Можешь говорить откровенно, я не обижусь.

— Я не совсем здоров, — ответил он наконец. — Возможно, дело в этом. Моя голова…

Наклонившись вперед, Милли поставила бокал на журнальный столик. При этом она оказалась совсем близко от Клайда, и он, почувствовав исходящий от нее жар, внезапно осознал, насколько мала комната, в которой они находятся. Сразу же ему вспомнились виденные когда-то фильмы, где крепкие женщины точно таких же габаритов (по преимуществу — уроженки Восточной Европы) оказывались жестокими наемными убийцами, состоящими на службе разного рода злодеев. Впрочем, никакой агрессии он в Милли не чувствовал — только некую мрачную покорность и даже какое-то безволие.

— У меня есть кое-какие планы, — признался он. — Планы на будущее, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Милли снова откинулась на спинку кресла, скрестив ноги.

— Хелен сказала, что ты свободен. В смысле — что у тебя никого нет.

Ответить он не успел. Пронзительный крик донесся из коридора, соединяющего две башни дома, потом послышался звон разбитого стекла. Клайд и Милли вскочили одновременно, но из-за тесноты столкнулись, да так неудачно, что ее голова врезалась точнехонько ему в подбородок. У Клайда из глаз посыпались искры, и он, не устояв на ногах, повалился обратно на диван. Милли тяжело рухнула на пол между креслом и боковым столом. Впрочем, в отличие от Клайда, пребывавшем в состоянии грогги, она довольно быстро пришла в себя и успела встать на четвереньки, когда ворвавшаяся в гостиную Хелен снова опрокинула ее на пол. Рванув ящик стола, миссис Кмиц выхватила из него довольно большой пистолет калибра 357.

— Проклятый сукин сын поймал Принца! — выкрикнула она со слезами в голосе.

Взведя курок, Хелен с грехом пополам перебралась через журнальный столик, стоявший на полу между Клайдом и Милли, и, одним движением нажав сразу несколько выключателей, распахнула ведущую наружу дверь. С полдюжины мощных ламп заливали утес и стены домов на другой стороне ущелья ослепительным сиянием, освещая уступы, трещины и впадины, и Клайд, все еще полулежавший на диване, успел заметить, как в дверном проеме промелькнуло что-то странное. По стене утеса напротив — футах в десяти выше уровня гостиной — проворно взбиралось какое-то черно-зеленое существо, отдаленно напоминающее огромный капустный кочан, который остался на грядке под дождем и успел подгнить, потеряв округлую форму и половину листьев в придачу. Те же, что остались, отошли от кочерыжки и висели лохмотьями, будто одежда бездомного бродяги. Двигался «кочан» довольно быстро, но не плавно, а прыжками, точнее — сериями по нескольку прыжков. Клайд отчетливо видел, как странное существо то вытягивается, становясь длинным и тощим, то снова укорачивается, приобретая вид неправильного, слегка приплюснутого сверху шара. Похоже было, что существо перемещается при помощи сжатого воздуха, который оно сначала засасывает в себя, а затем резко выбрасывает за счет мышечных сокращений. Клайд знал, что именно так плавают головоногие — кальмары, осьминоги, каракатицы, только вместо воздуха они используют воду.

Голова у Клайда все еще слегка кружилась после удара, но он все равно старался получше рассмотреть тварь. Увы, Хелен загораживала собой почти весь дверной проем, и в руках у нее был пистолет. Прислонившись к косяку, она приняла подобие стрелковой стойки и три раза подряд нажала на спусковой крючок. В небольшом пространстве маленькой гостиной выстрелы прозвучали оглушительно, и Клайд, с трудом подавив желание заткнуть уши руками, скатился с дивана и попытался выпрямиться во весь рост.

— Черт бы побрал эту дурацкую пушку!.. — с досадой выругалась Хелен и, опустив заевший пистолет, несколько раз дернула спусковой крючок. При этом она держала оружие под таким углом, что если бы оно все-таки выстрелило, пуля непременно попала бы ей в ногу.

— Подожди! Дай мне! — крикнул Клайд, делая шаг вперед.

Выражение пьяной решимости на лице Хелен уступило место гримасе гнева. Переложив пистолет в левую руку, она неловко размахнулась и изо всех сил швырнула бесполезное оружие через ущелье. Бросок вышел очень неловким, и Хелен не удержалась на ногах. Покачнувшись, она с пронзительным криком взмахнула руками и стала падать в пропасть лицом вперед. К счастью, Клайд в отчаянном броске успел схватить ее за лодыжку. Падение он предотвратил, но под действием сил инерции Хелен качнуло, она ударилась головой о стену дома и потеряла сознание.

Почувствовав, что обмякшее тело тянет его вниз, Клайд заскрипел зубами и крепче стиснул руки. Положение складывалось критическое. Дверной порожек болезненно врезался ему в локти, и он был вынужден сдвинуться еще немного вперед, так что его плечи оказались над пустотой. Милли что-то кричала, но Клайд не слушал ее истерических советов: повиснув над темной рекой, он полностью сосредоточился на том, чтобы не соскользнуть с узкой площадки перед дверью. Лишь убедившись, что в ближайшее время ни ему, ни Хелен ничего не грозит, Клайд позволил себе перевести дух. Внизу под ним были река, причал и узкая полоска желто-белого песчаного берега; сверху они казались совсем маленькими, будто игрушечными, и Клайд ненадолго прикрыл глаза, стараясь справиться с подступившей тошнотой. Потом он услышал голоса и повернулся на звук. Из окна соседнего дома выглянул старик, который с самым серьезным видом посоветовал ему ни в коем случае не выпускать Хелен. Другой голос, донесшийся снизу, порекомендовал Клайду как можно сильнее раскачать вдову, чтобы падая, она свалилась не на причал, а в воду (можно было подумать, что падать в реку с высоты сорока футов намного безопаснее). Остальные голоса — визгливые женские, писклявые детские и рокочущие мужские — слились в невнятный шум. Похоже, ночные выстрелы разбудили половину Хэллоуина, и теперь каждый житель городка считал своим долгом дать Клайду дурацкий совет.

— Милли! — позвал Клайд. — Возьми меня за ноги, скорее!..

Ему повезло — Милли не убежала в испуге и не упала в обморок. Схватив Клайда за лодыжки, она с силой потянула его назад в комнату.

— Нет, стой! Не так! Будешь тянуть, когда я скажу.

Милли послушалась, и Клайд, убедившись, что она продолжает держать его крепко, попытался перехватить Хелен поудобнее. На лбу у него выступил пот. Хелен была не слишком тяжелой, но Клайд все равно не смог бы поднять сто десять — сто двадцать фунтов мертвого веса только за счет мускульных усилий. Мышцы на руках й без того пылали, сухожилия ныли, яркий свет резал глаза, а шум толпы отвлекал внимание, и Клайд подумал, что если бы не Милли, он и Хелен уже давно свалились бы вниз. К счастью, вдова все еще была без сознания — если бы она пришла в себя и принялась ему помогать или, хуже того, в панике размахивать руками и брыкаться, он бы вряд ли сумел ее удержать.

Постепенно сдвигая руки, Клайд перехватил Хелен за колено. Убедившись, что пальцы не соскользнут, он велел Милли подтянуть себя назад примерно на пять дюймов. Почувствовав, как напряглись ее руки у него на лодыжках, Клайд повернулся на бок, благодаря чему вторая нога Хелен также оказалась в пределах его досягаемости. Короткий рывок — и вот уже он держит вдову за оба колена.

— Тяни, Милли! Только резче! — крикнул Клайд. — По моей команде… И-и… Один. Два. Три!..

На счет «три» она резко дернула, и Клайд, воспользовавшись этим, сумел перехватить Хелен за бедра. Его руки оказались сцеплены на ее ягодицах, а лицо зарылось в кружевные трусики.

— О'кей, — проговорил он придушенным голосом. — Я ее держу. Теперь вытаскивай нас. Не дергай, тяни равномерно…

Через несколько секунд они были уже в безопасности. Клайд с облегчением разжал руки, и Милли подхватила бесчувственное тело Хелен. Приветственные крики, донесшиеся со дна ущелья, оказались не слишком громкими и вскоре затихли — Клайд, во всяком случае, ожидал большего. Можно было подумать, что как минимум две трети зевак поставили деньги на то, что ему не удастся вытащить Хелен.

Но ему удалось. Правда, она до сих пор не пришла в себя, а ее лицо и подбородок были в крови (похоже, Хелен сломала нос), однако все это были пустяки по сравнению с тем, чем все могло закончиться.

Пока Милли хлопотала над подругой, Клайд вернулся на диван и допил все, что оставалось в его бокале. Потом он налил себе еще одну большую порцию бренди и проглотил залпом. Приятное тепло заструилось по жилам, в голове слегка зашумело и даже руки перестали болеть. Пока Клайд раздумывал, не вылить ли ему еще, Хелен очнулась и сразу же стала плакать и корить себя за испорченную фотографию Стэна. О похищении Принца (равно как и о том, что побывала на краю гибели) она не помнила ровным счетом ничего, но когда Милли рассказала ей о последних событиях, миссис Кмиц в благодарность за спасение запечатлела на губах Клайда отдающий кровью поцелуй.

— Я знала, знала, что ты — настоящий мужчина!.. — невнятно произнесла она разбитым ртом, и Милли увела ее в спальню, чтобы обработать раны и уложить в постель. Она сказала, что обязательно вернется, как только устроит вдову поудобнее, и Клайд, рассеянно кивнув, опустился на диван, закрыл глаза и стал думать о таинственном существе, которое он видел лишь мельком и которое едва не послужило причиной гибели Хелен (оно было далеко не единственной странностью, подмеченной им в Хэллоуине, и все же капустообразный Охотник-за-Котами заслуживал того, чтобы оказаться на первой странице воображаемого «Бюллетеня городских загадок»), а также о Принце, который сейчас, наверное, «мрякал» в каком-нибудь кошачьем раю, и конечно, об Аннелиз — о том, что ждало их в будущем и каким путем они этого добьются. Клайд сам не заметил, как задремал (подействовали пережитый стресс и выпитое бренди), и очнулся только от того, что кто-то тормошил его за плечо. С трудом открыв глаза, он увидел перед собой Стива Джемани — ворошильщика орехов с приземистой, почти квадратной фигурой, выбритым черепом и лицом, черты которого по странному капризу природы сосредоточились в самом центре его широкой и тоже квадратной физиономии. В свободное время Стив подрабатывал вышибалой в «Даунлау». Второй вышибала из клуба — Дэн или, может быть, Дэйв, Клайд точно не помнил — сидел на диване у него в ногах. В кресле расположился Спуз; обратив к Клайду бледное, как луковица, лицо с двойным подбородком, он с укоризной качал головой.

— Ну ты и влип, приятель!.. — произнес Спуз с фальшивым сочувствием.

У двери стоял четвертый мужчина — узкоплечий, как будто высохший, с красноватым лицом, на котором выделялись на удивление полные, красные, как у юноши, губы (сейчас изогнутые в саркастической усмешке). Его длинные седые волосы были собраны на затылке в «конский хвост». Одет он был в темно-синий бархатный пиджак, майку с портретом какого-то китайца и узкие черные джинсы, подпоясанные ремнем с затейливой пряжкой в виде серебряной буквы «П», окруженной венком из силуэтов летящих птиц (подобный костюм был мужчине совершенно не по возрасту и подошел бы, скорее, его внуку). И пока Клайд таращился на него (а ему потребовалось несколько секунд, чтобы догадаться, что перед ним сам Пит Нилунд), этот слабосильный гангстер любви, этот вышедший в тираж монстр рока местного значения достал из кармана портативный диктофон, нажал клавишу, и Клайд услышал свой собственный голос:

«Моя пьеса называется Аннели… то есть Мелиза. — Пауза. — Извините, я немного волнуюсь. Моя музыкальная пьеса называется «Мелисса Энн».

— Ты знаешь, кто я такой?.. — спросил Пит сиплым, неприятным, как наждак, голосом, и Клайд, который знал, что он по уши в дерьме и что его ответ не имеет никакого значения, все же нашел в себе силы сказать:

— Дедушка Джорджа Майкла?.. Пит Нилунд оскалил желтые зубы.

— В Трубу его!..

Трубы находились на противоположном от Блюдец северном краю города — на вершине шестидесятифутового гранитного холма. Окруженные стеной, сложенной из бетонных блоков и заросшей лишайниками, они напоминали дот времен Второй мировой войны, прикрывающий город от вражеского нашествия. За пару месяцев жизни в Хэллоуине Клайду доводилось проплывать мимо них не меньше десяти раз, но тогда ему не бросилось в глаза ничего особенного. Сейчас, однако, Трубы излучали злую энергию, которую Клайд отчетливо видел как пульсирующие струи серого пара, напоминая древнюю сказочную цитадель — обитель черных магов и злых драконов.

Увы, он ничего не мог предпринять, чтобы не попасть в Трубы. Во время короткой борьбы в гостиной кто-то сделал ему укол, и отнюдь не успокаивающего. Правда, мышцы сразу перестали повиноваться Клайду, зато сердце стучало часто-часто, по нервам словно ток пробегал, а мысли вспыхивали как фейерверки, освещая то один, то другой уголок затемненного сознания, рассыпаясь все новыми и новыми красками и откровениями, разобраться в которых ему удавалось с большим трудом. Растрепанные белые крылья без тел — останки то ли ангелов, то ли мифических птиц — бились и хлопали над самой его головой, а потом исчезали в пурпурной мгле; перекошенные морды троллей и карликов смотрели на него прямо из грубого камня, произнося оскаленными ртами гулкие слова-заклинания, а струящаяся внизу черная вода покрывалась зеленовато-черной чешуей, превращая поток в гигантского змея, не имеющего ни головы, ни хвоста, ни конца, ни начала. Временами Клайду казалось, что если бы не тонкие веревки, которыми он был перевит, словно мумия, ему удалось бы спрятаться, затеряться между собственными галлюцинациями, и если бы не кляп во рту — его голос мог бы присоединиться к стенаниям и жалобам толпящихся в пространстве призраков. От безвыходности и сознания собственного бессилия он принялся кататься из стороны в сторону, раскачивая гондолу, в которой его везли, и затих, только когда Спуз пнул его башмаком в живот.

Потом лодка ткнулась носом в причал. Стив и Дэн (или Дэйв) подняли Клайда и понесли куда-то, не переставая отпускать шуточки на его счет. Скрипнула, открываясь, тяжелая дверь, и минуту спустя он очутился на массивном бетонном столе, освещенном мощными дуговыми лампами.

Внутренний двор городской тюрьмы был похож на заброшенный заводской цех без крыши; от одного вида этого мрачного, темного пространства становилось не по себе, но особенно угнетала тяжелая, давящая атмосфера, какая бывает, наверное, только в местах, где приводятся в исполнение смертные приговоры. Единственным, на чем отдыхал глаз, была узкая извилистая полоска ночного неба высоко над головой, а в нем — единственная звезда. Не зная ее имени, Клайд назвал звезду сначала Азраэлем, потом — Диснеем, затем — Фримонтским Филом и наконец, сам не зная почему, — Альфой Козерога.

Способность двигаться понемногу возвращалась, но Клайд по-прежнему был надежно связан. Единственное, что он сумел, это поднять голову и оглядеться. В полумраке он увидел шесть, нет — семь идеально круглых отверстий в бетонном полу, одно из которых было прикрыто ржавым листом железа. Над каждым отверстием возвышалась А-образная наклонная рама с лебедкой и пропущенной через блок цепью. Глядя на зияющие дыры в полу (несомненно, это и были те самые «трубы», давшие название тюрьме), Клайд неожиданно подумал о том, что форма правильного круга была в Хэллоуине в большом ходу. Кроме Труб существовали еще и Блюдца, и туннель возле бара и… в общем, если покопаться в памяти, примеры отыскать было несложно. Куда больше его занимало происхождение этих отверстий. Конечно, можно было допустить, что все они — результат слепой игры природы, но Клайду почему-то представился плюющийся кислотой гигантский червь или огромный жук с алмазной твердости челюстями-мандибулами, который прожег, просверлил, прогрыз эти круглые дыры-ходы и теперь сидит где-то глубоко под землей, ожидая, когда сверху ему сбросят очередную порцию пищи.

От размышлений его отвлек новый голос, который он сразу узнал. Брад!.. Изогнув шею, Клайд попытался высмотреть приятеля. Он был уверен: тот пришел освободить, спасти его от страшной неизвестности. Минуту спустя Брад действительно опустился рядом с ним на колени. Курчавые волосы афроамериканца были заплетены в длинные толстые косицы, отчего казалось, будто он зачем-то нацепил «тарантулу» — детскую шапку в форме паука. В руках Брад держал цепь с крюком, который и зацепил за веревки у Клайда на груди.

— Извини, дружище, — сказал он. — Ничего личного…

Потом великан измерил рулеткой ширину плеч Клайда и сказал кому-то:

— Номер Пятый, я думаю, подойдет.

На мгновение Клайду удалось заглянуть ему в глаза, но в них он увидел лишь холодное равнодушие. Вот уж действительно — «ничего личного»… Больше того, Брад — этот приятный парень, жизнерадостный любитель пива и болельщик «Далласских ковбоев», — казалось, получал удовольствие от своей способности подчиняться приказам и исполнять работу, невзирая на лица. Работу палача… Было просто удивительно, как Клайд не понял, не увидел этого раньше, хотя, возможно, все дело было в том, что черная кожа Брада поглощала часть видимого света, мешая разглядеть его истинную… Стоп, скомандовал себе Клайд и мысленно усмехнулся — настолько безумной, особенно в нынешней ситуации, показалась ему привычка даже думать политкорректно. Так человек, попавший в застенки инквизиции, мог бы беспокоиться о легкой экземе на ноге или, к примеру…

Додумать до конца Клайд не успел. Его подняли и подвесили над трубой Номер Пять. Цепь натянулась, потом стала разматываться, и Брад заботливо придержал тело Клайда, пока Спуз, вращая лебедку, опускал его в черный колодец.

— Если будешь дергаться, цепь может оборваться, и тогда нам придется доставать тебя баграми, — напутствовал пленника Брад, и Клайд, чьи глаза в этот момент находились вровень с ногами палачей, отчетливо представил себе эти самые багры, рвущие на куски его плоть, которая к этому времени успеет сгнить настолько, что уже не будет насаживаться на острые крюки.

С этой мыслью он и опустился в сырой, непроглядный мрак колодца, который становился все уже и уже, смыкаясь вокруг, словно могила, и вызывая острые приступы клаустрофобии, которым Клайд изо всех сил старался не поддаваться. Труба уходила вниз под небольшим углом, и он то и дело задевал за одну из стенок плечом. В тесном пространстве не было места даже для того, чтобы запрокинуть голову и посмотреть наверх, где еще виднелось небольшое, с каждой секундой уменьшавшееся пятнышко света от ламп. Сначала оно было размером с полудолларовую монету, потом — с четвертак. Когда же оно сократилось до размеров десятицентовика, Клайд вдруг начал падать. Обдирая кожу и ударяясь головой о стенки, он летел в кромешном мраке, пока не достиг дна. Инстинктивно Клайд все же успел чуть согнуть ноги, чтобы погасить удар, и все равно приземление вышло не слишком удачным: пол каменного мешка оказался наклонным, и основная нагрузка пришлась на левую ногу. Резкая, словно электрический удар, боль прострелила все тело; лишь колоссальным усилием воли Клайду удалось загнать ее обратно, но совсем погасить неприятные ощущения он не смог, даже перенеся вес тела на правую ногу. Словно тлеющий уголь, боль примостилась где-то под левым коленом, пульсировала, жгла, вгрызалась в кости, словно раковая опухоль. Не имея сил сдержаться, Клайд вскинул голову, чтобы закричать, но тут наверху залязгало, загремело, и что-то тяжелое хлестнуло его по лицу, выбив зуб, отчего рот мгновенно наполнился кровью. Цепь все же оборвалась, а может — палачи сами отцепили ее и сбросили вниз. О том, что это может означать, Клайду страшно было даже подумать. Забарахтавшись в приступе животной паники, он попытался выплюнуть кляп, чтобы звать, умолять о пощаде, но ему это не удалось, а пару минут спустя он вдруг осознал, что цепь с крюком, на которой он висел, по-прежнему натянута. Очевидно, те, кто остался наверху, просто «пошутили», сбросив вниз еще одну цепь.

Гнев, который он испытал, помог Клайду справиться даже с болью, однако он знал, что не сможет поддерживать себя в этом состоянии долго. Пройдет сколько-то времени, гнев остынет, и он снова останется один на один со своим безвыходным положением.

Время… оно сделалось медленным, тягучим, словно густое масло или мазут. Секунды ползли не торопясь, и каждая из них была до краев наполнена страхом, болью, надеждой, чувством обреченности и отчаянием. Вскоре Клайд начал слышать и видеть вещи, которые — как он от души надеялся — существовали только в его воображении: гигантские, слабо фосфоресцирующие рыбы с торчащими из пасти клыками и похожими на шрамы улыбками выплывали из стен и неторопливо, с угрозой двигались к его лицу. Холодный камень колодца ожил и задышал; в нем, словно в воде, копошились какие-то существа, приливы и отливы накатывали на Клайда, так что трещали ребра и воздух вырывался из легких. Растерянный, напутанный, наполовину раздавленный, он не мог ни думать, ни надеяться и мечтал только о том, чтобы палачи сжалились и пустили в колодец ледяную воду или кипящее масло… не важно что, лишь бы поскорее прекратились мучения. Хриплые, срывающиеся голоса, повторенные и искаженные эхом, сообщали Клайду такие подробности о нем самом, какие только он и знал, а также вещи, которых он не знал вовсе и которые готов был отрицать, если бы мог выговорить хоть слово. Чтобы отвлечься, заглушить эти шипящие, брызжущие ядом голоса, Клайд стал повторять про себя имя: Аннелиз… Аннелиз… Аннелиз… Он твердил его снова и снова, пока оно не потеряло всякий смысл, словно коротенькая молитва, которую ревностный неофит читает по четкам сотни, тысячи раз подряд. Воображаемые голоса (а он уже не был уверен, что они действительно воображаемые) между тем стали громче, они лгали ему о ней, произнося ужасные вещи, и помимо собственной воли Клайд начинал им верить.

…Эта бледная дрянь только играла с тобой, парень; каждый вечер она возвращается домой, к этим желтым зубам и костлявым старческим пальцам, и знаешь, что они делают? Подумай об этом на досуге, ведь теперь времени у тебя достаточно. Ну, ты догадался? Посуди сам, она же с самого начала была его «групи» — одной из десятков молодых и глупых девчонок с красивым телом, которые повсюду разъезжают со знаменитыми певцами; ей повезло стать его женой, и хотя они потом разошлись, конечно, она продолжает спать с ним, и не думай, будто что-то изменится, потому что появился ты; что ты для нее? Она позволила себя поцеловать, дала себя потрогать, даже перепихнулась с тобой наскоро, а потом отправилась к нему как верная собачонка, и сейчас Пит раз за разом вонзается в ее прекрасный, бледный зад, который так тебе понравился, а она смеется, смеется, смеется над тобой…

Голосов становилось все больше; слова звучали торопливо и бессвязно, пока не превратились в кашу, в невообразимую и бессмысленную смесь гласных и согласных звуков, которая понемногу стихала, и какое-то время спустя Клайд со слабым удивлением осознал, что слышит только один голос — молодой мужской голос, который твердит знакомую с детства молитву:

— Благодатная Мария, матерь Бога нашего, молись за нас ныне и в час смерти нашей, аминь, аминь, аминь… — Слова сливались друг с другом, но Клайд без труда разобрал знакомое: — Благословен плод чрева твоего, Христос Бог наш…

Этот обрывок повторялся так часто, что Клайд почувствовал растущее раздражение. «Выучил бы как следует, а потом молился», — подумал он и попытался отправить эту мысль обратно, благо ему казалось, что парень находится где-то неподалеку, быть может — в соседнем колодце. Второй узник, похоже, принял мысленную телеграмму, поскольку начал читать молитву правильно:

— Благодатная Мария, радуйся, Господь с тобою, благословенна-ты-между-женами-и-благословен-плод… — И так далее, и так далее. Клайд улавливал знакомый ритм даже при том, что парень бормотал молитву достаточно быстро и, скорее всего, машинально, не вдумываясь в смысл слов. Постепенно он и сам начал чувствовать себя так, словно молитва была вращающимся шаром, а он — паучком, который изо всех сил бежит по поверхности, стараясь сохранить равновесие и не сорваться, но шар поворачивался слишком быстро, и в конце концов Клайд сбился с шага, оступился и кубарем полетел в бездонную, беззвучную пустоту, лишенную даже боли, — в пустоту, которой боятся даже пауки.

Прошло сколько-то часов — или, может быть, веков, — и Клайду пришла на ум некая Преобразующая Идея. Именно пришла, явилась непосредственно из всемирного эфира, где она когда-то обитала в головах невообразимых и таинственных космических существ. Это была Идея особого рода — такая, что, сумей он ее постичь, ему удалось бы разобраться с механикой мироустройства, изменить ход звезд и планет и узнать будущее, просто созерцая виноградную кисть, с такой же легкостью, с какой он решил бы простенькую арифметическую задачку для начальной школы. Но он, разумеется, не мог овладеть ею — слишком грандиозной, обширной и величественной была эта Мысль. Словно муравей внутри аэростата, Клайд мог только вдыхать ее пьянящую атмосферу, жадно наполняя себя знанием, какое он с его слабыми человеческими возможностями был не способен вместить целиком, и в результате впитывал лишь фрагменты, жалкие крохи, которые тут же превращались в бесполезную чушь или банальности. Что-то насчет того, что нужно, мол, рубить дерево по себе, а не перекраивать жизнь ради достижения неосуществимого. Это было, по крайней мере, понятно, зато дальше пошел полный бред: якобы он должен был основать (или найти?) царство, и не где-нибудь, а «ниже 57-й параллели». Этот последний обрывок фразы дошел до него совершенно отчетливо и запомнился накрепко, но Клайд все равно не представлял, что ему с ним делать. Тем не менее он постарался сохранить его в памяти, в слабенькой надежде, что когда-нибудь ему это может пригодиться.

Клайд и сам не заметил, как это произошло, но он пронзил, проник, просочился сквозь оболочку мысли-аэростата и оказался на ее поверхности, которая тотчас начала отдаляться, уплывать из-под ног, уступая место грубой реальности, которая вновь сомкнулась вокруг пришедшего в себя человека.

Бред или не бред? Может быть, он вообще уже умер?.. Клайд прислушался к своим ощущениям и понял — что-то действительно изменилось. Нога все еще ныла, хотя боль значительно уменьшилась. Кроме того, он не сидел (стоял? торчал?) на дне каменного мешка, а лежал в лодке и смотрел, как стоящий на корме человек, едва различимый на фоне ночи в бесформенном темном плаще, с чуть слышным плеском погружает шест в невидимую реку. Еле слышно журчала под днищем вода, и кто-то мерно дышал совсем рядом, но у Клайда не было ни сил, ни желания повернуться в ту сторону. Тусклые, как хлебные крошки, звезды горели на угольно-черном небе, и, глядя на них, он невольно подумал, что представления древних греков о смерти были довольно точны и что старик Харон действительно возил мертвецов через Стикс к пещерам, ведущим в мрачное царство Аида, куда рано или поздно должен сойти каждый живущий. Краешком сознания Клайд понимал, что его предположение наверняка ошибочно (ноздри его уловили характерный запах гниющих орехов, так что, скорее всего, лодка пересекала сейчас вовсе не Реку Мертвых, а второе или третье Блюдце), однако большой разницы он не видел. Возникшая у него ассоциация с Хароном выглядела более чем уместной, ибо он не сомневался: кто-то из подручных Пита Нилунда получил приказ отвезти его как можно дальше на юг и там избавиться от тела. Руки у него были свободны — так, во всяком случае, ему показалось, и теоретически у Клайда еще был шанс побороться за свою жизнь, но нечеловеческая усталость и наркотик, который ему вкололи, не дали разгореться огню: мысль о сопротивлении была мимолетной и исчезла так же быстро, как появилась. Единственное, чего сейчас хотел Клайд, это спать и спать без конца, и, похоже, его желанию суждено было очень скоро сбыться. Единственным, что он был бы не прочь узнать, прежде чем его глаза закроются навсегда, — это не случилось ли с Деллом нечто подобное, но задать этот вопрос тому, кому обычно адресуются подобные вопросы, Клайд не успел. Звезды перед глазами закружились, а потом померкли все сразу.

Когда Клайд пришел в себя, лодка плыла по подземному озеру — обширному водному пространству, размеры которого он мог определить лишь приблизительно — по слабому эху, отражавшемуся от далеких стен. Потолок тоже терялся во тьме, зато на бортах, на носу и корме гондолы горели фонари, так что со стороны она, наверное, напоминала одну из тех светящихся призрачным электрическим светом рыб, которые обитают в вечной тьме на дне самых глубоких океанских впадин. Фонари освещали и фигуру таинственного Харона, и Клайд разглядел, что легендарный провожатый мертвых одет вполне по-современному — в мешковатые джинсы и длинный зеленый пуховик (довольно старый, если судить по многочисленным заплатам из изоленты), и только лица лодочника было все так же не разглядеть в глубокой тени под капюшоном.

Нога у Клайда болела пуще прежнего; ощупав ее (брюки с него кто-то срезал), он обнаружил под коленом изрядную опухоль. Кроме того, у него затекла спина. Решив улечься поудобнее, Клайд повернулся на бок и оказался лицом к лицу с очень смуглым молодым человеком, который спал, закутавшись в одеяло и подтянув колени к груди. Его поза выглядела детской, но руки, которыми он удерживал одеяло на груди, были крепкими, мускулистыми, с широкими запястьями, как у взрослого. Из глубокой царапины на щеке парня сочилась розоватая сукровица.

Словно почувствовав взгляд Клайда, молодой человек открыл глаза и, пробормотав что-то неразборчивое, снова их закрыл.

— Это Дэвид Батиста, литобработчик Пита, — сказал лодочник, и Клайд узнал голос Аннелиз. — Он сидел в Трубах рядом с тобой.

Клайд повернулся к ней. Аннелиз откинула капюшон и тряхнула головой, отчего ее рыжие волосы разлетелись и опали, словно огненный нимб. Выглядела она усталой — глаза припухли, словно она плакала, а под ними залегли темные тени.

Клайд уже собирался произнести сакраментальное: «С тобой все в порядке?», но Аннелиз его опередила:

— Как ты?

Клайд облизнул губы, сглотнул:

— Нормально. Вот только нога болит.

— Роберта сказала — у тебя перелом.

— Роберта?

— Подружка Мэри Алонсо. Потерпи немного, через полчасика я дам тебе еще одну таблетку, Она снимет боль.

У ног Аннелиз Клайд заметил какой-то массивный сверток, из которого торчали тонкие ноги в черных джинсах и серых ковбойских сапогах.

— А это… — медленно проговорила она, перехватив его взгляд, — Пит.

Казалось, силы внезапно оставили ее, движения стали замедленными, как у автомата с подсевшими аккумуляторами, а лицо побледнело еще больше, словно произнесенное вслух имя способно было в один миг превратить тепло в холод, радость — в ненависть, живое — в неживое. Еще несколько раз она вяло взмахнула шестом, а потом замерла, как статуя, — неподвижная, непреклонная, пугающая фигура с запавшими щеками и потухшим взглядом, как никогда похожая на легендарного Харона. Прошло несколько томительных секунд, прежде чем Аннелиз сумела вернуться оттуда, куда унесли ее воспоминания и чувства. Энергичным ударом шеста она развернула гондолу, направив ее в узкое боковое ущелье. Глядя на его изрытые, осыпающиеся стены, Клайд почувствовал, что в нем снова пробуждается тревога, вызванная как реакцией Аннелиз, так и общей неопределенностью их нынешнего положения.

Потом она дала ему крошечную, размером с булавочную головку, белую таблетку, но когда Клайд собрался запить ее водой из канала, Аннелиз резко прикрикнула на него, посоветовав держаться подальше от бортов и ни в коем случае не опускать в воду руки.

— Почему? — спросил Клайд.

— Здесь водятся разные… твари, — пояснила она. — Откусят.

С этими словами Аннелиз вернулась на корму и снова взялась за шест. Проснувшийся Батиста слегка подвинулся, чтобы дать Клайду больше места, потом сел, протирая глаза.

— Что произошло? — спросил у него Клайд.

— Я знаю только, что эти четыре женщины вытащили нас, а в Трубу посадили Брада, — ответил Батиста. — Милли Сассмен… ты ведь ее знаешь, правда?.. Такая… крупная женщина… Мне показалось — она в этом шоу главная, во всяком случае, у нее был пистолет. Милли сказала, что нас с тобой нужно куда-то спрятать, пока все не устаканится, и Аннелиз предложила отвезти нас на юг. — Он вздохнул. — Вот только что они собираются делать с Питом, я ума не приложу.

Клайд бросил короткий взгляд на Аннелиз, но она снова с головой ушла в свои мысли и, похоже, не прислушивалась к разговору мужчин.

— Если хотя бы половина того, что Пит собирался писать в своих мемуарах, правда, — добавил Батиста, — его можно было с чистой совестью бросить в Трубу и оставить там навсегда.

Теперь Клайд узнал его голос. Он не сомневался, что молитву Деве Марии читал именно Батиста, и ему захотелось спросить, дошел ли до парня его совет, однако по зрелом размышлении Клайд решил, что сейчас им не нужны лишние сложности и загадки. Вместо этого он сказал:

— Так вот какой ты литобработчик! Ты помогал Питу писать мемуары.

Батиста кивнул.

— Да, помогал. И, сказать по совести, чистить канализацию было бы в десятки раз приятнее. Вся эта грязь, мерзость… Короче, я не выдержал и сказал, что ухожу, тогда-то Пит и отправил меня в Трубу. — Он окинул Клайда оценивающим взглядом. — Они давали тебе наркотики? Один мой знакомый говорил, что тем, кого сажают в колодец, дают какие-то таблетки, чтобы они сильнее мучились.

— Мне сделали инъекцию, — сказал Клайд, припомнив борьбу в гостиной вдовы Кмиц. — Вкололи какую-то дрянь.

Тем временем лекарство, которое дала ему Аннелиз, начинало действовать — внутри стало тепло, перед глазами поплыли клочья разноцветного тумана, боль отдалилась. На протяжении нескольких минут Клайд буквально наслаждался ощущением здоровья и полного телесного совершенства — простое движение пальца поражало своей идеальной функциональностью, опухоль под коленом ласкала взор тончайшими Переливами цвета. Даже исходящая от воды навязчивая вонь гниющих овощей, и та казалась изысканной, словно лучший парфюмерный аромат, хотя Клайд и затруднялся его определить. Пожалуй, больше всего плывущий в воздухе запах напоминал ему аромат благовоний, которые его мать, достигнув, как она говорила, «мистико-католической фазы Просветления», заказывала по специальному каталогу. Правда, «Настоящий библейский бальзам из Иерусалима» довольно скоро ей надоел — мать жаловалась, что аромат, который вдыхал Господь наш и Спаситель, насквозь пропитал ее новую мягкую мебель, и Клайд, под шумок экспроприировав остатки ладана, понемногу жег его в туалете, чтобы перебить запах «косяков» с марихуаной.

Узкий туннель, по которому они плыли, вывел их в новый участок ущелья. Полоска серого неба наверху (близился рассвет, и вокруг немного посветлело) была здесь гораздо шире, чем над Хэллоуином, да и утесы не нависали над рекой, а стояли почти вертикально, зато они были гораздо выше и неприступнее, чем в городе. Моссбах тоже стал шире (футов девяносто или даже сто), а его воды приобрели мутно-зеленый оттенок. Река прихотливо петляла между крутыми, глинистыми берегами, густо поросшими незнакомой, странной растительностью: из спутанной черно-зеленой травы выглядывали крупные, как морские звезды, цветки на длинных стеблях и торчали коротенькие, корявые стволы деревьев, представлявших собой некий гибрид бонсаи и кораллов. Деревья в большинстве своем тоже были ядовитого черно-зеленого цвета, и лишь у некоторых кроны окрашивались в нежный цвет индиго. Черные шарообразные кусты с крошечными кожистыми листьями чуть заметно трепетали, когда гондола проплывала поблизости, а лианы — одни толстые, как корабельные канаты, другие тонкие и крепкие, как стальная проволока, — плотно оплетали почву, словно пронизывающие плоть мира вены. Таким или примерно таким Клайд всегда представлял себе волшебное королевство злых фей, потайное место «под холмом», где воздух отравлен присутствием враждебных духов и даже рассвет кажется мертвенным и тусклым из-за висящих над водой испарений. Испарения, кстати, имели довольно характерный запах: принюхавшись, Клайд решил, что пахнет кошачьим дерьмом, хотя и сомневался, что это действительно так. У берегов запах был таким сильным, что начинали слезиться глаза. Казалось, он действует даже на крупных насекомых, которые, поблескивая зеленовато-синими крылышками, перелетали с цветка на цветок с таким видом, словно их вот-вот стошнит.

Гондола обогнула речную излучину, и перед ними открылся вид, который привыкшим к ограниченным пространствам глазам Клайда показался Гранд-Каньоном. Здесь берега реки разбегались вширь, а утесы напоминали картинки из детской книжки про динозавров — иззубренные, словно только что извергнутые из земных недр, они вонзали в небо закрытые туманами остроконечные вершины. На стене одного из утесов Клайд увидел вполне хэллоуинский дом — две прикрепленные к стене башни по шесть этажей в каждой. Стены были сделаны из тусклого черного металла, похожего по цвету и фактуре на хитиновые панцири насекомых, так что со стороны казалось, будто вверх по утесу ползут в сомкнутом строю двенадцать огромных жуков. У подножия скалы — футах в пятнадцати под нижним ярусом дома, на песчаной прибрежной косе, которая тянулась вдоль берега, — приткнулся прямоугольный одноэтажный сарай с плоской крышей, выкрашенный зеленовато-голубой краской на редкость ядовитого оттенка. Вскоре Клайд понял, что краска здесь ни при чем и что цвет зданию придают лишайники, сквозь которые только кое-где проглядывает серый выкрошившийся бетон. В нескольких таких местах на бетоне он разглядел выведенные по трафарету черные буквы «МУ…» и «…ГЕНИ…», а над ними — череп со скрещенными костями, который придавал зданию неопределенно-зловещий вид. «Мутагеникс» — понял Клайд, припомнив свой разговор с Деллом. Железные ставни на окнах сарая заржавели, но выглядели неповрежденными, а вот дверь была приоткрыта. Слева от сарая он заметил небольшой, обнесенный заборчиком участок земли, похожий на заброшенный огород. Скалы над ним поросли папоротниками; их длинные вайи трепетали на ветру, словно умоляя спасти их от наступления новой, чужеродной растительности.

И все же самой примечательной особенностью этого места, подтвердившей первоначальные подозрения Клайда насчет источника резкого запаха, было обилие кошек всех пород и расцветок. Зверьки грелись на крыше сарайчика, чесались, выглядывали из зарослей, крались вдоль берега или сидели на уступах скал, высокомерно посматривая на людей. Песчаная коса, по всей видимости, служила кошачьему племени туалетом — отсюда резкая, выедающая глаза вонь кошачьей мочи и плохо закопанных фекалий.

Сначала Клайд решил, что перед ним — одичавшие потомки домашних любимцев, которым удалось уцелеть после нападения «хэллоуинского котоубийцы», однако кошки хотя и заметили гондолу, не проявляли ни агрессии, ни страха и только равнодушно косились в ее сторону. В колонии их было несколько сотен, однако шума они почти не производили: вместо непрекращающегося «кошачьего концерта», который было бы слышно на мили вокруг, кошки лишь время от времени негромко взмявкивали. Штук пять даже подошли потереться о ноги Батисты, когда он практически на руках вынес Клайда из лодки, чтобы усадить с подветренной стороны здания.

Заросший лишайниками сарай, дом из черного металла на скале, молчаливые кошки, незнакомая растительность на берегах, странная мутная вода в реке, петляющей между отвесными утесами, помогли Клайду вообразить себя и своих спутников героями еще не созданной фантастической эпопеи Джозефа Конрада, любившего описывать, как на руинах человеческой цивилизации взрастает новое общество разумных потомков наших домашних питомцев и как крошечная группа случайно уцелевших в труднодоступных пещерах людей пытается предотвратить окончательную гибель своего вида, рассказывая друг другу долгие и печальные истории о низвержении человечества, о совершенных им ошибках и апокалиптических глупостях; и хотя эти истории ничего предотвратить не могли, в целом они все же рисовали довольно правдоподобную картину поражения людской цивилизации, звуча похоронным звоном по человеческому духу. Представил Клайд и самого почтенного рассказчика — седобородого старца с обкуренной трубкой в гнилых, покосившихся, как могильные камни, зубах; представил его испещренные никотиновыми пятнами десны, склеротические щеки, втянутые от старания не дать погаснуть огню в чашечке трубки, черную пещеру рта, выдыхающую ядовитый сизый дым, который окутывает слушателей, магическим образом сплачивая их, делая еще теснее узкий кружок уцелевших… Он и сам, не сдержавшись, рассмеялся своим фантазиям.

И тут со стороны гондолы донесся громкий крик.

Взглянув туда, Клайд увидел у кромки воды Аннелиз. Перед ней на коленях стоял Пит Нилунд в разорванном темно-синем пиджаке и со связанными руками. На глазах Клайда Аннелиз ударила бывшего мужа по плечу шестом, заставив встать на ноги. От увиденного Клайду стало тошно, и он, отвернувшись, стал наблюдать за серой кошкой, которая крадучись приблизилась к одному из шарообразных кустов, замерла на мгновение и вдруг, взвившись в воздух в молниеносном прыжке, сбила на землю одного из жуков. Приземлившись рядом с жертвой, охотница принялась не спеша ее пожирать, аккуратно отделяя несъедобные хитиновые надкрылья. Другая кошка, соскочив с крыши сарайчика, неприязненно покосилась на товарку, брезгливо дернула хвостом и потрусила прочь.

Тем временем Батиста, навалившись всей тяжестью на дверь сарая (разбухшее от сырости дерево поддавалось с большим скрипом — в буквальном и переносном смысле), сумел открыть ее достаточно широко, чтобы можно было войти внутрь. На несколько минут он исчез из вида, потом снова появился и присел рядом с Клайдом, который тут же спросил, что он обнаружил в сарайчике «Мутагеникса».

— Да, собственно, ничего особенного, — ответил Батиста. — Видел пару лабораторных столов и железный шкаф-картотеку. И еще одну дверь. Я думаю, она ведет в дом наверху.

Подгоняемый Аннелиз Пит Нилунд нехотя ковылял к зданию. Глядя на него, Клайд вспомнил старый итальянский фильм о вампирах. В самом начале фильма извлеченный из могилы главный вампир мало чем отличался от скелета, но после того как ему удалось погрузить клыки в горячую кровь юной героини, он начал снова обрастать сухожилиями, плотью, кожей. Сейчас Пит Нилунд напоминал того вампира примерно на середине его возвращения к квазижизни.

У самого дома Аннелиз просунула конец шеста между лодыжками бывшего супруга, и он, споткнувшись, растянулся во весь рост на загаженном кошками песке.

— Проклятая спятившая сука!.. — выругался старый рокер, вытирая рукавом налипшую на лицо грязь. — Думаешь, так ты чего-нибудь добьешься?

— Обо мне не беспокойся, — возразила Аннелиз. — Из нас двоих именно у тебя самые серьезные проблемы.

— У меня нет никаких проблем, — отозвался Пит самодовольным смешком. — Брад и ребята уже спешат сюда, и тогда именно ты будешь стоять на четвереньках и умолять, чтобы тебе кто-нибудь вставил.

— Эй, попридержи язык! — с негодованием крикнул Клайд, вернее, хотел крикнуть. Язык у него все еще заплетался от усталости и лекарств, и он сумел произнести что-то вроде: «Прджзык». Пит Нилунд смерил его презрительным взглядом.

— Ты ее еще не знаешь, приятель… Ради острых ощущений Аннелиз готова отдаться и пьяной горилле. Помнишь наш совместный тур с «Оазисом», дорогая?.. — Он усмехнулся. — Видел бы ты ее тогда!.. Наша оторва зажигала по полной. Я говорил ей…

Он осекся, Батиста, который подбрасывал в ладони несколько галек, метнул одну из них в певца и попал в грудь.

— Брад не приедет, — сказала Аннелиз. — Можешь не ждать. Милли с ним расправилась.

— Милли? — Пит Нилунд снова фыркнул. — Чушь! Она не стала бы участвовать в подобной глупости. Никогда!..

Ему никто не ответил, и Пит посмотрел на каждого по очереди.

— Эй, вы! Что, черт побери, вы задумали?

Не удостоив его ответом, Аннелиз подошла к Клайду и спросила, как он себя чувствует.

— Что за таблетки ты мне дала? — ответил он вопросом на вопрос.

— Сульфат морфия. Клайд хмыкнул.

— В таком случае, я чувствую себя соответственно.

Пит снова пошевелился, попытавшись принять более удобное положение.

— Так это все из-за него? Из-за этого козла?!

— Почему бы нет? — спросила Аннелиз. — Заметь, я не сказала «да»… Просто — «почему бы нет?», так что можешь думать, как тебе больше нравится.

И она положила голову на плечо Клайду. Прикосновение было теплым — он и не заметил, что вокруг довольно холодно. Сразу захотелось спать, и на минуту — а может быть, на десять — единственным, что слышал Клайд, было журчание реки и шорохи, которые производили охотящиеся в траве кошки. Потом Батиста сказал:

— Что-то я проголодался.

— Я тоже, — немедленно поддержал его Пит, приподнимаясь на локте. — Как насчет того, чтобы поймать с полдюжины кошек и поджарить? Можно устроить пикник на свежем воздухе, если только вы не забыли взять с собой мятное желе. Я слышал — жареные кошки хороши с мятным желе.

Аннелиз, дрожа от непонятного напряжения, подалась в его сторону.

— Ты действительно голоден, Пит?

Во взгляде рок-звезды вспыхнула искорка беспокойства.

— Отвечай — ты голоден?!

На мгновение ее лицо снова стало холодным и мертвым, как некоторое время назад, когда они плыли по подземному озеру, и Клайд, испугавшись, что Аннелиз сейчас убьет бывшего мужа, попытался схватить ее за руку, но опоздал. Она сделала шаг, другой… и, миновав Пита, стала возиться с замком на огородной калитке. Замок почти сразу поддался, и Аннелиз, резко распахнув дверцу (что вызвало небольшой переполох среди следовавших за ней по пятам кошек, которые так и прыснули в стороны), присела на корточки и стала ковыряться в земле. Через несколько секунд она выпрямилась, держа за стрелки пару облепленных грязью крупных луковиц.

Вернувшись к Питу, она ткнула ими прямо ему в лицо.

— Ты хотел есть? Ешь!

— Да пошла ты!.. — Он отвернулся.

— Не бойся, они не отравлены, — проговорила Аннелиз негромким, звенящим от напряжения голосом. — И потом, тому, кто уже отравлен, никакой яд не страшен.

Лицо Пита чуть дрогнуло, в глазах промелькнула тень подозрения. Какими бы мимолетными ни были эти чувства, Аннелиз их заметила.

— Да-да, — кивнула она. — Ты правильно догадался. Вот уже больше года я кормлю тебя овощами со своего огорода. И если бы ты так не боялся врачей, самый поверхностный медосмотр давно бы выявил рак. А теперь уже поздно. Ты сгнил изнутри.

Пит Нилунд попытался небрежно пожать плечами, но не смог скрыть своего потрясения и страха.

— Конечно, такая гадина, как ты, могла и не заметить добавочной порции яда, — продолжала Аннелиз. — Не исключено, что он только прибавляет тебе здоровья.

Она немного помолчала, словно выжидая, пока смысл сказанного полностью дойдет до Пита, потом вдруг взмахнула луковицами, которые по-прежнему держала за стрелки. Удар пришелся в лицо, и Пит, застигнутый врасплох, снова опрокинулся на землю. Подняться он не успел. Усевшись на него верхом, Аннелиз продолжала бить его снова и снова и никак не могла остановиться. Ее рыжие волосы, разлетаясь при каждом движении, застилали ей глаза, и все же каждый новый удар попадал точно по голове. Пит корчился и выгибал спину, пытаясь сбросить Аннелиз, потом вдруг затих, а она продолжала наносить ему удар за ударом. Луковицы давно отлетели в сторону, и она молотила его кулаками, всхлипывая при каждом попадании, как она делала, когда занималась с Клайдом любовью.

Кошки, напуганные возней и резкими движениями, разбежались и попрятались в траве. Клайд громко окликнул Аннелиз, умоляя остановиться, но она не услышала или не пожелала услышать. Наконец Батиста — не особенно, впрочем, торопясь — поднялся и, обхватив ее за плечи, оттащил в сторону. В первые минуты она сопротивлялась, но вырваться не могла: подняв Аннелиз, Батиста развернул ее лицом к себе и прижал, не давая пошевелиться.

Только сейчас Клайд заметил, что одна из луковиц подкатилась к его башмаку. Она была разбита и сплющена, на бледной кожуре виднелись грязь и капельки крови. Второй луковицы нигде не было видно.

— Отпусти, — глухо сказала Аннелиз.

Батиста разжал руки, и она сразу отступила в сторону, несильно толкнув его в грудь. Повернувшись, Аннелиз подошла к реке и, убрав волосы назад, долго стояла молча, глядя вверх по течению. Пит не шевелился, к его окровавленному, грязному лицу прилипли ошметки луковой мякоти и кожуры. Глаза певца были закрыты, он хрипло, с присвистом дышал и, похоже, был без сознания. Батиста растерянно топтался на месте, не зная, что ему делать. Одна из кошек подобралась вплотную к Клайду и, не обращая внимания на его слабые попытки прогнать ее прочь, стала слизывать с кожуры капельки крови.

Потом кошка ушла, а еще какое-то время спустя он окликнул Аннелиз. Женщина ответила быстрым движением руки, которое он предпочел интерпретировать как просьбу дать ей еще пару минут, чтобы прийти в себя. Между тем его снова начало клонить в сон; возбуждение и беспокойство, которые Клайд только что пережил, улеглись, не сумев нейтрализовать действие морфина, и теперь он прилагал огромные усилия, чтобы не отключиться. Ему хотелось успокоить, утешить Аннелиз, но он сомневался, что ее вообще можно успокоить и что утешение — это именно то, в чем она сейчас нуждается. Клайд понимал — или думал, что может понять, — отношение Аннелиз к человеку, который столько времени использовал ее. Ярость, ненависть, презрение, желание поквитаться… Многие люди на ее месте испытывали бы еще более сильные чувства, и вспышка ярости, которую Клайд только что наблюдал, была естественным проявлением этих чувств. Но ненавидеть настолько, чтобы на протяжении многих месяцев день за днем, медленно и расчетливо скармливать врагу яд и тайно торжествовать, наблюдая за тем, как он, сам того не подозревая, движется навстречу неизбежной, мучительной смерти? По его глубокому убеждению, для этого требовалось нечто большее, чем ненависть. Безумие, духовное уродство, распад личности — вот что могло лежать в основе подобного поступка, и Клайд очень боялся, что процесс мог зайти слишком далеко, чтобы его можно было повернуть вспять.

Он судорожно вздохнул и понял, что опять замерз. Окружающий пейзаж больше не казался ему величественным и сказочным — вспышка Аннелиз разрушила чары, и теперь Клайд видел перед собой просто старый дом, заброшенный огород, разросшиеся сорняки и стаю ободранных, одичавших кошек.

Батиста подошел к нему и сел рядом. Еще через пять минут к ним присоединилась Аннелиз. Клайд обнял ее за плечи и почувствовал, как понемногу отступает напряжение и остывают страсти. Немного погодя она уже сама прильнула к нему, и Клайд сразу позабыл про все свои вопросы, убежденный примитивным языком ее тела. Кошки, попрятавшиеся с началом схватки, тоже выбрались из своих убежищ и теперь снова принюхивались, охотились и гадили как ни в чем не бывало. Обыденность их поведения еще больше успокоила Клайда. Так, подумалось ему, после катастрофы или взрыва наступает минута абсолютной тишины, но потом затаивший дыхание мир снова оживает: слышатся торопливые шаги и голоса, раздается негромкое урчание моторов и опять начинают тикать часы.

Солнце еще не появилось между вершинами утесов, но теплый золотой свет, словно прилив, уже полз по гранитной стене, и вместе со светом возвращались в ущелье волшебство и таинственная красота.

Пит ожил примерно через полчаса. Он пошевелился, сел, бросил злобный взгляд в сторону Аннелиз, но сразу же отвернулся, понурив голову. Его левый глаз закрылся лиловой опухолью, лоб тоже покрывали синяки и ссадины, на губах и подбородке запеклась кровь из разбитого носа. Очевидно, нос был сломан, потому что дышать Пит старался через рот. Никто с ним так и не заговорил, и он, еще раз оглядевшись по сторонам, словно в поисках чего-то, чем он мог бы себя занять, снова улегся на песок спиной к ним. Внезапно куда-то исчезли все кошки: дружно, как по команде, они одна за другой шмыгнули в кусты и пропали из вида. Сколько ни вглядывался Клайд в заросли, он так и не увидел ни одного зверька.

— Куда это они рванули? — поинтересовался Батиста.

Аннелиз, осторожно сняв с плеча руку Клайда, села прямо и, устало вздохнув, произнесла какое-то слово, которое звучало примерно как «ллуррулу». При этом она глядела на юг — в том направлении, куда удрали последние кошки, — и Клайд тоже стал смотреть в ту сторону. Сначала он ничего не видел — только слышал далекое хриплое мяуканье и странные сухие шорохи. Внезапно из зарослей на песчаную косу выскочила черно-зеленая тварь, за которой следовала огромная стая кошек. Каждый раз, когда тело твари сокращалось, и она принимала уже знакомую Клайду форму гнилого капустного кочна, кошки прыгали на нее и, впившись когтями в «листья», повисали на них, не отцепляясь, даже когда тварь вытягивалась во всю длину.

— Помоги-ка мне его поднять, — сказала Аннелиз Батисте. — В лабораторию, скорее!

Вместе они подхватили Клайда под руки и потащили в пахнущий сыростью и кошками сарай. Здесь действительно было пусто, если не считать двух столов и шкафа-картотеки; голые бетонные стены поросли седой плесенью, под ногами хрустели битое стекло и прочий мусор. В дальней стене виднелась утопленная в бетон металлическая дверь.

Здесь Аннелиз и Батиста попытались уложить Клайда на пол, но он сказал, что будет стоять, опираясь на один из столов. Батиста уже закрывал входную дверь, когда внутрь вполз Пит — вполз и тут же снова повалился на бок. Сквозь щель в оконных жалюзи Клайд видел, как черно-зеленое существо длинными, плавными скачками скользит вдоль песчаной косы — похоже, его способ передвижения был довольно эффективным, хотя и странным. Возле гондолы оно остановилось, вытянувшись во весь рост (семь футов или даже больше, как показалось Клайду), и сразу стало похоже на засохшую елку, которую после Рождества вынесли на помойку — ободранную, потерявшую половину иголок. Вместо пластмассовой звезды ее верхушку венчала небольшая голова, формой и размерами напоминавшая мяч для американского футбола — овальная, гладкая, оливково-зеленая. Ни волос, ни глаз или рта Клайд на ней не увидел. На «листьях» твари все еще висели несколько кошек, которые грызли и жевали их с явным удовольствием. Бросив взгляд чуть дальше, Клайд увидел, что вся коса усыпана мохнатыми кошачьими тельцами: одни — блаженно катались на спине и орали во все горло, другие — неверной походкой трусили к кустам.

Пока он смотрел, по телу твари пробежала странная дрожь, торчащие во все стороны «листья» замерцали; потом она вытянулась еще больше и издала громкий протяжный звук, похожий то ли на вой, то ли на рыдание:

— Л-лурру-улу!!!

Чуть хрипловатый, сходный по тону со звуком фагота, клич твари раскатился над рекой и замер, и сразу же она начала оседать, как будто сдуваясь, пока не стала похожа даже не на раздавленный капустный кочан, а на изодранный лоскутный коврик, посреди которого чуть возвышался темно-оливковый овал головы. Жирный белый кот, подозрительно похожий на Принца, выбрался из-за ближайшего куста и с блаженным «мря-яа!» повалился на край этого коврика.

— Значит, тварь только крадет кошек, а вовсе не убивает, — негромко сказал Клайд Батисте, который тоже подошел посмотреть. — И она кормит их собой… своими листьями, как валерьянкой!

— Ллуррулу любят кошек, — подал голос Пит. — Кошки ухаживают за ними, обрывают слишком разросшиеся или отмершие покровные листья, а за это ллуррулу дарят им блаженство. И только людей они убивают…

— Это потому, что ты и твои друзья стали на них охотиться, — резко перебила Аннелиз.

— Ну да, конечно. До этого ллуррулу носили значки с «куриной лапкой» и хором пели «Приди, приди Господь…». Что, как ты думаешь, случилось с людьми из «Мутагеникса»?..

— Да, кстати, что с ними случилось? — поинтересовался Батиста. — В своих мемуарах ты почему-то обошел этот вопрос.

— Значит, тварей много? — спросил Клайд.

— Пит их здесь запер, — мрачно объяснила Аннелиз Батисте. — Людей, я имею в виду. Бедняги пытались спастись через пещеры, но… Никто до сих пор точно не знает, что с ними случилось.

— Через пещеры? — удивился Клайд.

— А что мне оставалось делать? Отпустить их, и пусть бы они рассказали всему миру о новом, удивительном виде живых существ? — Пит поднялся с пола и в гневе шагнул к Аннелиз. — Тогда Хэллоуину точно пришел бы конец. Солдаты, журналисты, ученые слетелись бы в мой город, как мухи на мед.

Аннелиз стукнула кулаком по шкафу-картотеке.

— Если бы ты не сливал в реку вещества-мутагены и не загрязнял окружающую среду, им не понадобилось бы выбираться на поверхность. И тогда, возможно, ты еще очень долго не узнал бы о существовании ллуррулу.

— Хватит нести эту гринписовскую чушь! — рявкнул Пит и добавил нарочито писклявым голосом, явно передразнивая Аннелиз: — «Ты же видишь, что они — не растения и не животные, они воруют кошек и портят телевизионные кабели, а значит, они разумны. Разумны и нуждаются в нашей защите…». Черт побери, Аннелиз, большей глупости я в жизни не слышал! Вороны тоже охотятся на мышей и бывает крадут разные блестящие вещи, но это не значит, что мы с ними — братья по разуму!

Клайд, внимательно следивший за перепалкой, заметил, что Пит ведет себя так, словно вовсе не он меньше часа назад получил от Аннелиз хорошенькую трепку. Быть может, теперь, когда у нее не было в руках луковиц, он боялся своей бывшей куда меньше, однако у Клайда сложилось впечатление, что эти двое продолжают давнишний спор, начатый отнюдь не вчера и успевший стать для обоих чем-то вроде привычного ритуала. Пит нападал, Аннелиз защищалась, потом они менялись ролями, и все повторялось. Не исключено, что и побои (с применением овощей и других подручных средств) тоже были непременной составляющей этого милого семейного обычая.

— Им здесь не нравится! — выкрикнула Аннелиз. — Почему, ты думаешь, ллуррулу каждый раз посылают наверх только одного?

— Если это действительно так, — вмешался Клайд, — откуда ты знаешь, что на самом деле их… ну, ллуррулу — много?

Пит фыркнул.

— Мне наплевать, почему они предпочитают выбираться из своих нор по одному. Но если они не прекратят появляться в городе, я угощу их кое-чем покрепче химикалий.

— Я в этом сомневаюсь, — насмешливо возразила Аннелиз. — Впрочем, когда сюда приедет Милли, мы это обязательно обсудим. И заодно решим, что нам с тобой делать.

— Я все же поставлю на Брада.

— Брада мы посадили в Трубу. Сейчас, я думаю, он там уже не один. А остальных твоих головорезов Милли сумеет заставить вести себя прилично. Напрасно ты так круто обошелся со своей адвокатессой, Пит. Она-то знает, за какие ниточки нужно потянуть, чтобы человек добровольно сменил хозяина.

— Эй!.. — завопил Клайд. — Кто-нибудь ответит мне на мои вопросы?

Аннелиз вздрогнула и посмотрела на него с таким видом, словно впервые увидела, но ответить не успела.

— Что ты там говорила насчет того, что ллуррулу поднимаются наверх только по одному? — проговорил Батиста, продолжавший выглядывать в щель жалюзи. — Я, например, вижу уже троих.

Пит и Аннелиз бросились к окну, оттолкнув его в сторону.

— Вижу одного на берегу, — вполголоса сказала Аннелиз.

— Вон еще один… за забором, — отозвался Пит.

— Где же третий?

Неожиданно свет померк, что-то заслонило окно снаружи. Пит с Аннелиз отпрянули, и Клайд увидел прильнувшее к жалюзи влажно поблескивающее зеленовато-серое брюхо твари. Ллуррулу рыгнул — во всяком случае, звук был очень похожий, — его бледная плоть конвульсивно содрогнулась, и на решетку жалюзи брызнула прозрачная густая жидкость.

— Господи Иисусе! Это же кислота! — воскликнул Батиста, заметив легкий дымок, поднимающийся от жалюзи в тех местах, куда попали капли жидкости. — Надеюсь, он сюда не пролезет?

— Кислота не слишком сильная, — хладнокровно заметила Аннелиз. — Пройдет минут десять — пятнадцать, прежде чем она разъест металл.

Пит сунул руку в карман пиджака (только сейчас Клайд заметил, что он сумел каким-то образом развязать веревку, которой были связаны его запястья) и, достав оттуда довольно большую связку ключей, потряс ею в воздухе. Ключи звякнули.

— Не паникуй. Все под контролем.

С этими словами он пересек сарай-лабораторию и, подойдя к металлической дверце в дальней стене, попытался отпереть ее при помощи одного из ключей. Пока он возился с замком, Клайд продолжал разглядывать ллуррулу. Вблизи его раздутое бледное брюхо напоминало сырую мидию — оно так же пульсировало и было сплошь покрыто какой-то отвратительной слизью. Нижний край брюха, видневшийся в нижней части оконных жалюзи, был оторочен острыми костяными крючками желтоватого цвета размером не больше человеческого зуба. С помощью этих крючков тварь и цеплялась за бетон.

Позади него скрипнули петли — внутренняя дверь отворилась. За ней Клайд увидел высеченную прямо в скале винтовую лестницу, которая вела куда-то наверх. Несмотря на помощь Батисты, подниматься по ступенькам ему было трудно — снова разболелась нога, да так, что Клайд едва мог на нее ступить. Тем не менее от предложенной Аннелиз очередной таблетки он отказался — ему хотелось сохранить ясность ума.

Поднявшись по лестнице, все четверо оказались в просторном — примерно вдвое большем, чем стандартная городская комната, — помещении, где стояли стол для пула, обтянутый тиком диван и несколько полумягких стульев, обивка которых когда-то была красной, но теперь казалась седой из-за пятен плесени. Плесень покрывала и красно-синий арабский ковер на полу. На стеллажах вдоль стен были расставлены какие-то безделушки, абстрактные статуэтки, эротические чеканки. Обстановку, достойную модернистского варианта американского борделя, довершали стрельчатые окна с решетками, сквозь которые в комнату проникал свет.

Клайд устроился на диване, Пит — на стуле, Батиста остался стоять у дверей. Аннелиз, воспользовавшись еще одной винтовой лестницей в дальнем конце комнаты, поднялась этажом выше и вскоре вернулась, держа в руке пару кружевных трусиков. Швырнув их на колени бывшему мужу, она села на диван рядом с Клайдом.

— Я думала, ты давно перестал пользоваться этим местом, — сказала она.

Пит широко улыбнулся — на зубах его еще виднелись следы крови — и сбросил трусики на пол.

— Сволочь, — коротко сказала Аннелиз.

— Тебе-то что за дело, дорогая?

— Никакого. Мне плевать, с кем ты трахаешься, но мне не нравится, что ты мне врешь.

— Я тут ни при чем. Наверное, это кто-то из ребят пошалил.

— Ты обещал мне, что никто…

— Да что с вами такое?! — вскричал Клайд и, приподнявшись на локте, взглянул на Аннелиз. — Или ты уже забыла, что всего час назад едва не убила его? Черт побери, ты убивала своего бывшего мужа на протяжении года, а теперь упрекаешь его в том, что он тебе солгал!

— Я говорила тебе, это довольно сложно объяснить… — вяло оправдывалась она.

— А объяснять ничего не надо! Я же вижу, вы просто тащитесь от всего этого… — Клайд даже отодвинулся от нее подальше, надеясь, что хоть это заставит Аннелиз опомниться. — Нас вот-вот убьют, а вы двое ведете себя как супружеская пара из сериала «Дни нашей жизни». В две тысячи сто пятьдесят седьмой серии.

В глазах Аннелиз промелькнуло какое-то странное выражение.

— Нам ничто не угрожает. Ллуррулу не смогут добраться сюда по стенам, потому что стены сделаны из металла.

— Превосходно! Ты меня, конечно, очень утешила, однако не ответила на мой вопрос. Я хочу знать, что все это…

— А вот что!.. — Пит, не вставая со стула, ловко пнул Клайда по больной ноге. — Как тебе такой ответ, дружище?

От боли Клайд даже зажмурился. Зажмурился и почувствовал, что диван, похоже, вот-вот из-под него выскользнет. И не только диван — вся комната, казалось, покачнулась и стала куда-то проваливаться. Аннелиз с криком вцепилась в Клайда, Пит взвизгнул высоким голосом, а от двери донеслись тупой удар и сдавленные проклятья Батисты.

Открыв глаза, Клайд увидел, что комната действительно накренилась в сторону окон. Батиста, потирая голову, распростерся на полу. Пит — как никогда раньше похожий на высохшую, сморщенную обезьянку в бархатной курточке — обеими руками вцепился в стул.

Аннелиз кое-как встала н. скользя по заплесневелому ковру, подобралась к ближайшему окну.

— Боже мой! — вырвалось у нее. — Их здесь полсотни, не меньше! Хватаясь за стеллажи, Батиста поднялся с пола и присоединился к ней у окна.

— Ты говорила, ллуррулу плюются слабой кислотой. Как же она смогла так быстро разъесть крепежные скобы?

— Я думаю, большую часть работы они сделали заранее. — Аннелиз бросила на Пита победоносный взгляд. — Ты и после этого будешь утверждать, что ллуррулу лишены разума?

Комната вздрогнула и просела еще/немного.

— Надо подняться выше. — Пит отшвырнул стул и шагнул к лестнице.

— Я бы не сказал, что это хорошая идея, — остановил его Батиста. — Если твари растворили крепеж этого блока, они могли поступить точно так же и с верхними этажами. Если мы поднимемся туда, падать нам придется уже с высоты сорока, а то и всех шестидесяти футов.

— Аннелиз… — Морщась от боли, Клайд встал, держась за спинку дивана. — Дай мне еще одну таблетку. — Черт с ней, с ясной головой, подумал он. Сейчас важнее сохранить хотя бы минимальную подвижность.

— Тогда давайте спустимся вниз, — в голосе Пита прорезались панические нотки.

— Только попробуй прикоснуться к этой двери! — Батиста быстрым движением преградил ему дорогу. — Эти твари уже наверняка в лаборатории… и на лестнице тоже. Дай сюда ключи…

Клайд взял у Аннелиз таблетку и положил под язык.

— Помоги мне перевернуть диван, — попросил ее Батиста. — А ты Пит… спрячься под стул, что ли…

Не обращая внимания на недовольное ворчание рок-звезды, Батиста и Аннелиз опрокинули диван и забрались под него: сначала Клайд, за ним (лицом к нему) Аннелиз и, наконец, сам Батиста, который ухитрился накрыть всех троих диванными подушками. Для удобства Клайд разорвал заднюю обивку диванной спинки и, просунув руку внутрь, схватился там за какую-то распорку. Где-то в углу кряхтел и вполголоса ругался Пит, потом все стихло. Слышно было лишь сдерживаемое дыхание четырех человек — и ничего больше:

Так прошло несколько минут, и Клайд, скорчившийся в три погибели под диваном, вдруг поймал себя на мысли, что ему совсем не страшно. То ли он просто не успел испугаться, то ли все дело было в том, что происходящее казалось ему каким-то нереальным. Должно быть, подумалось Клайду, что-то подобное испытывают люди в терпящем бедствие самолете. Наверное, на борту действительно бывают минуты, когда пассажирам кажется, что все каким-то образом рассосется само, что на самом деле ничего страшного не случилось, и Бог обязательно вмешается и спасет всех — или же пилот сумеет найти верное решение, однако эти минуты быстро проходят, самолет срывается в гибельный штопор, и тогда на смену надежде приходят паника и ужас.

— Я люблю тебя, — прошептала Аннелиз, уткнувшись лицом в его плечо.

Если бы она сказала это раньше, Клайд, наверное, засомневался бы в искренности ее слов. Во всяком случае, он бы наверняка спросил, как она может любить его и одновременно жить в одном доме с таким извращенным негодяем, как Пит Нилунд. А еще — как она допустила, что мелкая мстительность заслонила от нее любовь, по сравнению с которой даже самая сильная ненависть становится пустяком. Сейчас, однако, Клайд не стал ни о чем спрашивать, только зарылся лицом в ее рыжие волосы и чуть слышно выдохнул свое собственное признание. И тотчас — словно все дело было именно в том, чтобы произнести заветные слова вслух, — он почувствовал, как любовь заполнила его сердце, затопила жаркой нежностью, желанием и сочувствием, в которых без следа растворились все сомнения, недоумения и упреки. Прилив эмоций, соединившись с действием морфина, смыл даже обиду, и на протяжении нескольких минут Клайд мог ощущать только тепло тела Аннелиз, податливую тяжесть грудей и медовый аромат волос…

Визг раздираемого металла заставил Клайда прийти в себя. Комната снова качнулась, потом крепления не выдержали и оборвались, и металлический параллелепипед рухнул вниз. Врезавшись одной из своих граней в крышу бетонной лаборатории внизу, он подскочил, перекувырнулся и завалился в реку, встав немного наискось, когда нижний торец зарылся в мягкое дно.

Пока комната летела, Клайд, Аннелиз и Батиста каким-то чудом сумели удержаться в своем убежище, но как только она закувыркалась после первого удара, диван, как живой, прыгнул в воздух, так что в руках у них остались лишь подушки. Второй и последний удар швырнул Клайда куда-то в сторону, и он, стукнувшись головой, потерял сознание. Очнулся он от криков Батисты, который, напрягая все силы, вытаскивал его из-под груды какой-то грубой материи. Возможно, это был ковер, который накрыл Клайда своей изнаночной стороной, но он был в этом не совсем уверен, потому что после удара у него в голове все перемешалось, и он видел окружающее каким-то искаженным, неправильным. Яркий солнечный свет заливал накренившуюся комнату, большая часть мебели сползла по полу в нижний угол, который понемногу заполнялся водой. Аннелиз, стоя в воде на коленях, хлопотала возле Пита, которого придавило каким-то тяжелым предметом. Ее руки были красными от крови, несколько смазанных кровавых пятен виднелось и на кардигане. Клайд невольно потянулся к ней, но снова отключился и пришел в себя, когда Батиста, несколько раз встряхнув его за шкирку, сунул ему в руки бильярдный кий. Подняв голову, Клайд увидел над собой голубое небо, солнце, утесы и понял, что каким-то образом оказался снаружи. Очевидно, Батиста вытащил его из комнаты, но зачем?.. Клайд озадаченно уставился на бильярдный кий.

— Сможешь с ними разобраться? — спросил Батиста, размазывая по лицу кровь, которая текла из раны на лбу.

В данный момент Клайд имел довольно смутное представление о том, кто такие эти «они», с которыми ему предстояло «разобраться», но спорить не стал. Решив, что лучше делать, что сказано, он кивнул и крепче сжал в руках твердую деревяшку, хотя зрение еще не восстановилось — и окружающее перед глазами продолжало подергиваться и двоиться.

— Тогда я схожу за ней, — сказал Батиста и, съехав вниз по наклонному металлическому листу, исчез в рваной дыре размером с детский надувной бассейн.

Оглядевшись, Клайд сообразил, что сидит, а точнее, полулежит на широкой боковой стороне сорвавшейся с утеса комнаты, которая торчит из воды, словно огромная костяшка домино — только без точек-очков. Клайд попытался припомнить, как называется в игре такой камень, но не смог. Голова раскалывалась, солнечный свет, отражаясь от плещущейся рядом воды, резал глаза, колено распухло еще сильнее и было горячим на ощупь. Вся левая нога пульсировала болью, но не в такт тяжелым ударам сердца, а подчиняясь какому-то своему ритму; этот ритм баюкал, гипнотизировал, и Клайд помимо своей воли начал снова проваливаться в беспамятство. Лишь громкий крик, донесшийся изнутри комнаты, заставил его вздрогнуть и прийти в себя.

Аннелиз!.. Первым побуждением Клайда было броситься на помощь, но он почти сразу понял, что не может двинуться с места. Даже морфин был не в состоянии справиться с острой болью, которую причиняла любая попытка пошевелиться. Что ж, решил Клайд, придется положиться на Батисту, и когда Аннелиз снова вскрикнула, он только стиснул зубы.

Прибрежная полоса перед сараем-лабораторией кишела кошками — до Клайда доносились их негромкие взмявкиванья. Похоже, их до крайности заинтересовало что-то, находящееся на противоположном берегу Моссбаха, но Клайд, как ни старался, не мог разглядеть, что же это такое. На дальнем берегу он различал только заросли папоротника, над которыми торчали верхушки свалившихся с обрыва камней и вились тучи мошкары. Потом он перевел взгляд выше и почувствовал, как сердце в груди замерло от страха. Футах в двадцати — двадцати пяти от поверхности воды он увидел нависающий над рекой узкий каменный выступ, похожий на половинку обрушенного моста, а на нем — десятка полтора ллуррулу, которые, цепляясь когтями за гранит, медленно ползли по импровизированной переправе. Конец каменной перемычки находился как раз над верхним концом ушедшей в речное дно комнаты, и Клайд почти сразу понял, что тварям не составит труда спуститься на нее с моста.

Скрипнув зубами, он повернулся в сторону врага, который, похоже, действительно собрался прыгать с переправы на верхний конец железного параллелепипеда. На дальнем берегу — там, где начинался мост-перемычка, на выступах гранитной стены утеса — Клайд увидел еще несколько прильнувших к камню ллуррулу, которые под этим углом зрения напоминали уже не елки, а мексиканские сомбреро с расплющенной тульей и широкими ассиметричными полями. На его взгляд, их было не меньше трех-четырех десятков.

«Выглядят они, конечно, по-дурацки, — прозвучал у него в голове голос, говоривший с британским колониальным акцентом, — но все равно они чертовски опасны. В девяносто восьмом твари прикончили старину Мак-Тавиша буквально у меня на глазах. Это было ужасно».

Скрипнув зубами, Клайд кое-как развернулся к каменному мостику и попытался сосредоточиться на нем, чтобы достойно встретить врагов, но вместо этого отчего-то загляделся на каменную стену, на которой пятна мха и лишайников образовали странные узоры. Потом в ушах у него забренчало пианино — давно забытая мелодия, которую в детстве наигрывала Клайду его бабушка. Незатейливая песенка еще звучала, когда первый ллуррулу соскочил с выступа и, расправив свои мясистые юбки (для равновесия? для того, чтобы смягчить падение?), с влажным шлепком приземлился на верхний край комнаты футах в двадцати от Клайда. Когти твари заскрежетали по металлу, но удержаться на склоне она не смогла и стала быстро сползать под уклон. При этом ллуррулу лихорадочно пытался подняться вертикально, но только беспомощно взмахивал своими «листьями», не в силах даже замедлить падение.

К счастью, Клайд вовремя вспомнил, что у него в руках крепкий кий длиной почти в полтора ярда. Держа его, как бейсбольную биту, он замахнулся и, когда ллуррулу оказался совсем рядом, нанес точно рассчитанный удар. Попасть по голове твари, больше всего похожей на насаженную на двухфутовый шест дыню, оказалось несложно. Клайд услышал влажный хруст, на металл брызнула зеленая, скверно пахнущая жидкость, и тварь с громким плеском свалилась в воду.

Клайд издал победный вопль, но его триумф оказался недолгим, поскольку с каменного мостка спускались сразу два ллуррулу. К счастью, не рассчитав прыжка, они столкнулись еще в воздухе, в результате чего одна из тварей промахнулась и оказалась в реке. Вторая упала на железо боком и, оглушенная падением, кубарем покатилась вниз. Клайд был уверен, что разминется с ней, но когда тварь была совсем рядом, острые когти на концах ее растопыренных во все стороны «листьев» полоснули его по правому бедру, оставив несколько глубоких царапин. Ничего серьезного, конечно, но Клайд не на шутку разозлился.

— Батиста! — заорал он во все горло. — Где ты?!

В ответ с каменной перемычки над головой раздалось омерзительное курлыканье множества голосов. Ллуррулу то ли переживали неудачу товарищей, то ли разрабатывали альтернативный план атаки, то ли обсуждали проблемы взаимопонимания двух рас разумных существ.

Потом с моста одно за другим спрыгнули еще два существа. Клайд, упершись в железо правым коленом и отставив левую, сломанную ногу на манер рыбьего плавника, встретил первого врага мощным ударом наотмашь, а второго ткнул острым концом кия прямо в голову. К его удивлению, кий легко пробил череп ллуррулу, уйдя внутрь дюймов на шесть, но прежде чем Клайд успел выдернуть оружие, создание стало заваливаться на бок, увлекая человека за собой. Теряя равновесие, Клайд покачнулся и сильнее оперся на раненую конечность.

Боль была такая, что он едва не завизжал. Перед глазами поплыли оранжевые круги, в ушах зазвенело, и, чтобы не свалиться в воду, Клайд ничком упал на нагретый солнцем металл. Ногу жгло, словно огнем; и он постарался абстрагироваться от боли, притвориться, будто это совсем не его нога. Должно быть, благодаря остаточному действию морфия трюк удался — в голове немного прояснилось, и Клайд услышал человеческие голоса, а приподнявшись на локтях, увидел внизу сидящую на краю дыры Аннелиз и Батисту, который как раз выбирался из полузатопленной комнаты. Аннелиз выглядела странно — она яростно трясла головой и что-то горячо говорила, обращаясь к своим вытянутым окровавленным рукам, но слов Клайд не разобрал. Батиста действовал более адекватно: схватив наперевес кий, он ринулся по наклонной поверхности вверх, и Клайд, вспомнив о грозящей им опасности, тоже нашарил скользкое и липкое от крови ллуррулу оружие. Он готов был снова вступить в битву, но Батиста неплохо справлялся и без его помощи. Молодой человек крушил тварей, как только они спрыгивали с каменного мостика, не давая им ни опомниться, ни даже занять более или менее устойчивую позицию. Живые и мертвые ллуррулу так и сыпались в реку под его богатырскими ударами, и Клайд, не сдержавшись, фыркнул: в эти мгновения Батиста как две капли воды походил на Конана-Варвара, разве что был не в набедренной повязке, а в джинсовых шортах и рваной белой майке без рукавов.

И ллуррулу дрогнули. Во всяком случае, они перестали спрыгивать с моста, подставляя себя под удары; вместо этого оставшиеся на каменной перемычке твари начали отступать, карабкаясь вверх по стене ущелья, тогда как зрители «на галерке» разразились сочувственным бормотанием (так, во всяком случае, Клайд истолковал издаваемые ими глухие прерывистые звуки). Что ж, пожалуй именно это лучше всего доказывает наличие у них разума, подумал он про себя. Отступить, чтобы выжить, сохранить свой род и передать потомкам легенду о Демоне Батисте и его Карающем Жезле с Голубым Кончиком.

Аннелиз еще некоторое время смотрела на Клайда ничего не выражающим взглядом, потом вдруг издала какой-то невнятный звук и, двигаясь на четвереньках, быстро подползла к нему. Он погладил ее по щеке и почувствовал, как Аннелиз пытается прижаться лицом к его ладони. Губы ее приоткрылись, но она ничего не сказала, и Клайд, озадаченный ее молчанием, привлек Аннелиз к себе. Опасность еще не миновала, но он был уверен, что худшее позади: они сумели выжить и должны радоваться хотя бы этому. Ему и самому полагалось бы сейчас быть в восторге от одержанной победы, какой бы незначительной она ни оказалась, однако странное молчание и отсутствующее выражение на лице Аннелиз заставили его задуматься о проблемах, решать которые Клайд был пока не готов. Что дальше? Какое будущее их ждет? Увы, ее это, похоже, не волновало. Аннелиз казалась какой-то отстраненной и чужой, и не так, как раньше, когда все ее силы и помыслы были направлены на достижение вполне определенной, хотя и жутковатой цели; нет, в ней как будто погас какой-то огонек, сделав безразличной, инертной, холодной.

— Ну и ну! — выдохнул рядом Батиста, и Клайд повернулся к нему. К поднимавшимся на тес ллуррулу присоединилось еще несколько сотен этих существ. Твари двигались по огромной дуге, словно спасающийся от хищника косяк рыб или стадо вспугнутых антилоп, однако вместо того чтобы удрать, ллуррулу, похоже, выписывали на гранитной стене что-то вроде огромной двойной спирали, которая, разделившись надвое, превратилась в счетверенную — и так далее, и так далее, пока этих спиралей на стене не стало больше десятка. Они пересекались, перетекали друг в друга, и каждая пульсировала и двигалась в соответствии со своим собственным ритмом, образуя некую меняющуюся гармонию, абстрактную картину в черно-зеленых тонах, которая постоянно пребывала в движении, не замирая ни на секунду. Это было прекрасное, завораживающее зрелище, глядя на которое, Клайд почувствовал, как на него снисходят умиротворенность, покой, понимание… Да-да, именно понимание того, как разум сублимирует себя в гипнотическом танце. А еще несколько мгновений спустя он вдруг догадался: ллуррулу вовсе не танцуют, а разговаривают, пытаются рассказать в доступной им форме о своих намерениях и желаниях. И чем дольше Клайд смотрел на нарисованные их телами узоры, тем сильнее становилась его уверенность в их природной доброте и мирных намерениях. Ему уже казалось, что узоры, которые он видит, означают что-то вроде извинения, признания ошибки, приглашения к переговорам, уверений в чистоте помыслов…

И тут прогремели выстрелы. Сначала одиночные, похожие на далекие хлопки, но уже через несколько секунд на гранитную стену обрушился настоящий свинцовый шквал. Затейливый узор нарушился, ллуррулу обратились в бегство. Одни карабкались выше, другие спускались к самой реке, то и дело кто-то из них срывался со скалы и убитый или раненый падал в Моссбах, воды которого вскоре потемнели от крови, вытекающей из десятков изрешеченных пулями тел.

Клайда, с головой ушедшего в созерцание загадочных спиралей, подобная перемена застала врасплох. Разочарованию его не было предела. Ему казалось — он подошел вплотную к границе, за которой его ждало какое-то важное откровение, но знание, которое Клайд уже считал своим, оказалось вырвано у него из рук, и он повернулся на звук, чтобы посмотреть, кто в этом виноват.

Две гондолы, показавшиеся из-за поворота реки, мчались к ним со всей возможной скоростью. В первой Клайд разглядел трех вооруженных мужчин, в одном из них он узнал Спуза, и сердце его упало. Он, однако, сразу же воспрял духом, когда во второй гондоле увидел загорелую женщину в шортах и мешковатой толстовке. Милли… Подойдя вплотную к стоящей в воде металлической коробке, лодки пришвартовались, и Батиста (не без некоторого колебания, словно и он был потрясен разыгравшейся здесь бойней) помог Милли перебраться на наклонную железную площадку и вкратце рассказал о предшествующих событиях — о смерти Пита, о схватке с ллуррулу и ее неожиданном финале.

— Это их обычные штучки, — заявила Милли. — Лет семь назад они точно так же пытались загипнотизировать нескольких наших друзей. Из десяти человек уцелел только один. Вам повезло, что мы успели вовремя… — Она взглянула на Аннелиз. — Как она?

— Не очень хорошо… — Батиста слегка пожал печами. — Она не отвечает на вопросы и почти ни на что не реагирует. Я думаю, это шок или что-то вроде того.

Милли печально кивнула.

— Я всегда знала, что в конце концов она прикончит Пита. Батиста непроизвольно уставился на внушительный бюст Милли.

— По крайней мере, она решила этот вопрос по-семейному. Лодки покачивались на волне, бились бортами о металл комнаты, отчего вся она чуть слышно гудела, словно огромный колокол. Солнце закрылось легкими облаками, и в ущелье сразу потемнело, но Клайд — вопреки своей собственной теории о передаче информации со световыми лучами — вдруг почувствовал, как обостряется его восприятие и пробуждается интуиция.

Милли похлопала Батисту по плечу, при этом ее пальцы задержались на его гладкой смуглой коже чуть дольше, чем следовало.

— Поплывешь обратно со мной? Заодно расскажешь подробности… — Милли сделала знак Спузу и его спутникам. Мужчины перебрались на полузатопленную комнату, двое из них подхватили Аннелиз под руки и, оторвав от Клайда, повели в лодку. Она пошла с ними покорно, не сказав ни слова и даже не обернувшись, и от этого у него в груди разлилась такая боль, с которой не могло бы справиться даже самое сильное лекарство.

Милли, за плечом которой маячил все еще слегка ошарашенный Батиста, присела на корточки рядом с Клайдом и спросила, как он себя чувствует.

— Просто отлично, — ответил он и сглотнул. — Как еще может чувствовать себя человек, который не понимает, что происходит? Хотел бы я знать, когда вы собирались рассказать мне об этих ллуррулу?

— Я думаю, Аннелиз хотела тебе рассказать, но… — Милли серьезно кивнула. — Не всем нужно знать всё. И не сразу… Ты и сам должен это понимать.

— Хелен, значит, было не нужно?..

Она пожала плечами, но ничего не ответила.

— С вашей стороны это было безответственно, если не сказать — преступно. — Клайд покачал головой.

— Теперь в Хэллоуине все будет иначе, — твердо сказала Милли.

— Вот как? И кто же будет устанавливать новый, порядок? Уж не ты ли?

— Может быть, и я. Во всяком случае — поначалу. Клайд кивком указал на Спуза.

— А он? Он тоже станет частью нового порядка?

— Если не будет нарушать правила.

— И Брад?

— Брад уже никогда не сможет стать частью чего-либо.

В ее безмятежном взгляде Клайд прочел долгую историю обмана и жестокости. Смотреть Милли в глаза было все равно, что глядеть в воду с хэллоуинского причала и видеть бурлящую в глубине причудливую, пугающую жизнь, идущую по каким-то своим неведомым законам и правилам.

— Король умер, да здравствует королева, — сказал он. — Похоже, все, что случилось, сыграло тебе на руку. В смысле, вписалось в твои планы как нельзя лучше. Я правильно понял, Милли?

Она смерила его долгим взглядом.

— Надеюсь, ты не намерен создавать мне проблемы, Клайд? — проговорила она ровным голосом.

— Кто? Я?.. Боже упаси создавать проблемы тебе. И вообще, как только я поправлюсь, мы с Аннелиз уедем отсюда.

Милли немного подумала.

— Пожалуй, это не такая уж плохая идея, — кивнула она.

Спуз подошел к ним и протянул Клайду руку, словно собираясь помочь ему встать.

— Без обид, о'кей? — сказал он. — Я ведь только делал свою работу. Ну, ты не сердишься?

— Убери свою поганую руку, — отрезал Клайд. — Я пока еще способен сам о себе позаботиться.

Как выяснил Клайд, «чуть ниже 57-й параллели» располагалось немало стран с холодным и суровым климатом — северные районы России, Латвия, Литва, Белоруссия, Швеция, Дания, Канада и Аляска. Ему и самому казалось странным, как глубоко запала ему в память родившаяся в бреду бессмысленная фраза, которая, скорее всего, не имела никакого отношения к высшему знанию, а была лишь результатом короткого замыкания в нейронах, и все же Клайд никак не мог отделаться от ощущения, что в ней содержится нечто очень и очень важное. Никакого царства он пока не нашел и тем более не основал, однако эта цель как нельзя лучше соответствовала смыслу его новой жизни.

Как-то ранним утром, в одну холодную декабрьскую субботу, Клайд припарковал свой пикап на стоянке у ближайшего «Бай-Райта» (что в Уилкс-Берр, Пенсильвания) и стал ждать, пока аптека откроется. Ему нужно было купить Аннелиз прописанное врачом лекарство от мигрени. Жестокие головные боли превратили ее почти в инвалида: бывало, она по целым дням не вставала с постели и ничего не ела. В последнее время Аннелиз не могла даже сидеть, да и говорить ей было трудно: сил хватало только на то, чтобы произнести всего несколько слов, после чего она снова падала на подушки, измученная и опустошенная. За полгода, прошедшие с тех пор как они уехали из Хэллоуина, дней, когда ее не терзали приступы и когда она не принимала сильнодействующие нейролептики, набралось бы всего недели на три, не больше, зато это были очень хорошие недели. Именно воспоминание о них позволяло Клайду надеяться, что Аннелиз сумеет преодолеть свой недуг и родиться заново. Ее психолог тоже считал благоприятный исход весьма вероятным, и все же Клайд сомневался, что она когда-нибудь снова станет прежней — такой, какой он ее впервые увидел. Возможно, та Аннелиз и вовсе существовала только в его воображении. Порой ему казалось, что ненависть к Питу Нилунду была единственным, что ее поддерживало; с его смертью эта опора исчезла, и теперь она буквально разваливалась на части. Постоянно находиться рядом с ней было очень нелегко, и Клайд нашел себе работу по перевозке тяжелого оборудования — просто для того, чтобы иметь возможность хотя бы время от времени не возвращаться в их новую квартиру, где царила мрачная, гнетущая атмосфера. Коллеги считали его человеком нелюдимым и замкнутым; впрочем, они объясняли эти особенности характера Клайда тяжелой болезнью жены и, оправдывая его перед знакомыми, частенько говорили, мол, чего вы от него хотите, парню и так нелегко приходится.

Дыхание Клайда туманом оседало на ветровом стекле, и, когда ему надоело его протирать, он открыл дверцу и, выбравшись наружу, прислонился к холодному крылу. Затянутое морозной дымкой солнце на бледном, как рыбье брюхо, небе казалось оловянным, в зените собирались кучевые облака. По пустынной улице носился резкий холодный ветер, гоняя вдоль бордюров шуршащие пакеты и трепля обрывки красно-бело-голубых плакатов, оставшихся после недавних президентских выборов. Один из таких плакатов пролетел по воздуху перед самым лицом Клайда и, на несколько секунд прилипнув к дверям аптеки, унесся дальше, так что он не успел разобрать даже лица изображенного на нем кандидата. В окнах аптеки отражались застекленные витрины магазинчиков на противоположной, освещенной солнечными лучами стороне улицы. «Квиз». «Эйс-компьютерз». «Только для взрослых». В «Игрушках Би» начиналась предрождественская распродажа.

Постапокалиптическую пустоту улицы нарушило появление небольшого черного фургона, который вывернул из-за угла и, медленно приблизившись, припарковался рядом с пикапом Клайда. На кузове оранжевой краской была нарисована ухмыляющаяся тыква-фонарь, заменявшая букву «о» в слове «ХЭЛЛОУИН». Название было выполнено крупным шрифтом «хоррор» — объемным, со стекающими с литер капельками крови.

Стекло в кабине фургона поехало вниз, и Клайд увидел хорошо знакомое узкое лисье лицо. Кармин молчал, и Клайд заговорил первым.

— Вот так сюрприз, Карм. Не сказать, чтобы приятный, но все же… Это Милли послала тебя нас проведать?

Кармин вышел из фургона и встал перед капотом.

— У меня были кое-какие дела в городе, вот она и попросила повидаться с тобой, узнать, не нужны ли вам еще деньги и все такое прочее…

— Покуда поступает плата за аренду дома, мы ни в чем не нуждаемся. Как ты узнал, где я?

— Я заезжал к вам домой. Женщина, которая мне открыла, сказала, что ты поехал в аптеку.

— Это сиделка Аннелиз.

— А-а… Не важно… — Кармин сосредоточенно рассматривал подошву башмака. — Как она вообще?.. Аннелиз, я имею в виду…

— Поправляется, но медленно. — Клайд показал на фургон. — Это что-то новенькое, не так ли?

Кармин с неодобрением покосился на нарисованную на кузове тыкву.

— Милли намерена поощрять туризм. Всеамериканский Хэллоуин-фестиваль и всякое такое…

— Ты думаешь, это будет разумно? А вдруг ллуррулу утащат парочку гостей?

— Твари больше не проблема.

— Как так?

— Милли решила вопрос.

— Неужели вы их перебили?

— Не твое дело.

Несмотря на то, что свои воспоминания о ллуррулу Клайд едва ли мог называть приятными, мысль об их возможном истреблении ужаснула его. Он, однако, никак не мог придумать, каким еще способом Милли могла «решить» вопрос с обитающими в пещерах существами.

— Господи, ну и холодрыга!.. — Кармин засунул руки поглубже в карманы и переступил с ноги на ногу, — Как тебе живется в «республике»?

— Меньше льгот, больше свободы. Такой вот компромисс.

— Что-то он мне не очень нравится, этот твой компромисс.

— Это твое мнение? Кармин сухо усмехнулся.

— Ладно, мне пора. Передать кому-нибудь от тебя привет? Клайд пожал плечами.

— Как там Мэри Алонсо и Роберта?

— У них медовый месяц — пару недель назад они вступили в законный брак.

— Ты это серьезно?

— Милли протащила закон, легализующий гомосексуальные браки. Теперь в Хэллоуин потянутся и голубые, и розовые, и какие угодно. — Кармин сплюнул себе под ноги. — Впрочем, надеюсь, она знает, что делает.

— Да уж, Милли умеет навести порядок. При ней даже поезда будут ходить по расписанию.

Удивленный этим загадочным замечанием, Кармин бросил на Клайда недоуменный взгляд и, ссутулившись, полез обратно в кабину.

— Эй, постой! — окликнул его Клайд. — Скажи мне одну вещь…

— Какую? — Кармин обернулся.

— Хелен Кмиц действительно убила своего мужа?

— А я почем знаю… — Он сел и включил мотор. — А-а, понимаю… Это ты так шутишь, да?

— Ничего подобного, я говорю совершенно серьезно. Можно даже сказать — меня это по-настоящему гнетет, потому что это единственный, касающийся Хэллоуина вопрос, на который я так и не нашел ответа.

— А на остальные, значит, нашел?.. — Кармин начал задом подавать со стоянки. — Да ты, парень, хотя бы имеешь представление, где тебе посчастливилось жить?!.

Клайд смотрел ему вслед, пока черный фургон не скрылся за углом, жалея, что не спросил про Джоунни. Потом он жестом заядлого курильщика сунул руку в карман в поисках сигарет, но вспомнил, что бросил месяц назад.

— Черт!.. — Пройдя с полквартала до только что открывшегося газетного киоска, он купил пачку «Кэмела», закурил и выпустил в небо серую струйку дыма, смешанного с паром от дыхания. Быть может, подумалось ему, Милли распорядилась просто взорвать вход в пещеры ллуррулу или замуровать его. Да и какое наказание может быть предусмотрено за геноцид разумных существ иной расы, иного вида?.. Скорее всего, никакого. Большинству людей наплевать. Как и ему самому, если быть честным до конца. У каждого хватает своих проблем, чтобы переживать из-за чужих.

Потом Клайд подумал о 57-й параллели и о тех краях, что лежали к югу от нее; вспомнил о метких суждениях Аннелиз, о ее юморе и живом уме, о том, что ее прежнюю жизнерадостность почти полностью вытеснило вялое отупение, вызванное приемом сильнодействующих лекарств. Еще он вспомнил о местном баре, переделанном из похоронного зала: теперь просторное помещение было выдержано исключительно в светлых тонах — не только каждый квадратный дюйм стен, пола и потолка, но и все предметы обстановки, включая цветочные горшки и круглые мраморные столики, за которыми собирались компании пенсионеров и людей преклонного возраста, были белыми. Сам Клайд ничего не имел против белого цвета, но его беспокоило, что Аннелиз любила выпить в этом баре.

— Эй, дружище!..

Клайд обернулся. Владелец газетного киоска — пожилой мужчина с «пивным» животиком и редкими вьющимися волосами, которые седыми прядями лежали на покрытом пигментными пятнами черепе, словно полосы тумана над равниной, — махал ему рукой от двери своего заведения.

— Можешь зайти, покурить внутри, — предложил он и, увидев, что Клайд колеблется, добавил: — Или ты кого-то ждешь?

Клайд объяснил, что ждет, пока откроется аптека, и старик покачал головой.

— По субботам они обычно открываются позже. Заходи пока, погрейся.

Клайд подчинился. Старик-газетчик пропустил его внутрь, потом вошел сам и, плотно закрыв дверь, опустился на стул за прилавком. Выудив из пепельницы тонкую дешевую сигару, он несколько раз яростно затянулся, пока огонек на кончике не разгорелся вновь.

— Черт бы побрал наших умников в законодательном собрании, которые выдумали этот идиотский запрет на курение! — просипел старик. — В конце концов, это мой магазин, я здесь хозяин и могу делать, что хочу. Верно?

— Верно, — согласился Клайд.

Снаружи ларек не выглядел особенно большим, но сейчас Клайд был поражен количеством журналов, разложенных на полках, на стеллажах, на прилавке и просто на полу. Их были сотни и сотни: унылые экономические издания, упакованные в пластик яркие порножурналы, журналы для любителей хоккея, бокса, футбола, рестлинга, микс-файта, восточных единоборств, журналы для женщин с большими привлекательными картинками, «Пипл», «Тайм», «Роллинг Стоун», «Снейк», журналы для любителей кошек и марихуаны, журналы для коллекционеров, охотников, стрелков и филателистов, журналы об аквариумных рыбках, моделях поездов, японской анимации, архитектуре, национальной кухне, путешествиях, журналы на немецком, французском, итальянском… В свое время Клайд повидал немало газетных ларьков, но до сих пор ни один из них не производил на него такого сильного впечатления. Поистине, для любителей печатного слова здесь было настоящее раздолье.

— Нам все время твердят, мол, твой дом — твоя крепость, — сказал старик и хитро подмигнул Клайду. — Но стоит в доме появиться женщине, и вот — тебе уже нельзя сесть в свое любимое кресло, если оно не покрыто дурацким пластиковым чехлом! Теперь мужчина может считать своим только место, где он работает или ведет бизнес. Я потому так и назвал свой магазин…

— Как именно? — вежливо уточнил Клайд.

По лицу хозяина скользнуло обиженное выражение. Он как будто не верил, что Клайд не знает.

— «Новое Царство» — вот как! Из-за этого некоторые думают, будто у меня здесь христианский магазин. Таким я обычно советую повнимательнее прочитать вывеску: там написано, что владелец — Хершель Ротштейн. Разве человек с такими именем и фамилией может быть христианином?.. Да дело в общем-то не в этом… Этим названием я хотел сказать только одно: никто не может запретить человеку курить в его собственном царстве.

Слушая его, Клайд гадал, не был ли Хершель Ротштейн вместе со своим ларьком вызван из Небытия тем самым существом, которое посетило его во мраке Трубы, — вызван в качестве подсказки или же наглядного урока. До сих пор царство, которое Клайд должен был отыскать южнее 57-й параллели, представлялось ему только как сравнительно большой участок земли, на котором будет стоять его замок (пусть даже не в буквальном, а в символическом смысле), но только теперь Клайд понял: царство может быть и маленьким, совсем как этот крошечный магазинчик, как любимый бар или охотничий домик где-нибудь в глуши. Главное, в нем должно быть уютно, спокойно и приятно, чтобы Аннелиз могла поправляться и набираться сил.

Молодая женщина, одетая как типичная яппи[6] (с поправкой на холодную погоду), зашла в ларек, чтобы купить свежую газету. При этом она покосилась на дымящуюся сигару и неодобрительно сморщила нос, но старик напропалую сыпал комплиментами и таки добился, что девушка несколько раз улыбнулась. Потом она ушла, а они еще долго сидели — Ротштейн за прилавком, Клайд — на стопке «Таймс-Лидерз», курили, смеялись, болтали о подонках из законодательного собрания штата и еще больших подонках из Вашингтона и вспоминали времена чистоты и невинности, которых, быть может, никогда не было. Они даже не думали об огромном мире, лежащем прямо за дверью, и на чем свет стоит кляня наступивший двадцать первый век и неведомо куда катящуюся страну, были абсолютно спокойны и счастливы в столице своего собственного маленького царства.