Голливудские тайны

Впервые я увидел Кей Кеннеди «У Чейсена» несколько лет назад.

Тогда она не была Кей Кеннеди. Признаться, я даже не помню, каким именем она тогда звалась, может, Таллулой Шульц. И брюнеткой она не была, а блондинкой. ММ [Мэрилин Монро (1926-1962) – американская кинозвезда] только вошла в моду, и как Мейми ван Дорен[Все имена, упомянутые в рассказе, кроме пяти главных персонажей, принадлежат реальным лицам], как Шери Норт, как пять тысяч иных, эта девушка щеголяла «платиновыми» волосами и грудью значительного размера.

Я узнал о ней случайно, просто у стойки бара она занимала место рядом с Майком Чарльзом, окликнувшим меня тогда.

– Дорогой! Иди сюда, хочу излить любовь в твою драгоценную ушную раковину! – Он вскочил, когда я подошел, схватил меня и хлопнул по спине.

Я не первый год в Голливуде, но все ж мне не нравится, когда «дорогим» меня называет мужчина, и удовольствия от хлопков по спине я тоже не испытываю.

Но я оскалился и выдал:

– Мальчик, привет!

И ткнул его в бок. И сказал, что я не первый год в Голливуде.

– Что будешь пить? – спросил он. Я покачал головой.

– Ах да, ты не пьешь.- Он обернулся к своей белокурой знакомой.- Вообрази, парень совсем не пьет. И не ест. Чем ты жив, старина?

Я вздохнул.

– Язва… Диета. Он рассмеялся.

– Ну-ну, Ты продюсер. Тебе диета. К счастью, я режиссер. Мне вот – лакомства! – Он взглянул на блондинку, назвал ее по имени, которое я не расслышал, и сказал.- Дорогая, знакомься, Эдди Стерн, милейший тут парень.

Я улыбнулся ей, она – мне, что совершенно ничего не значило. Не значило для меня, я был уверен,- и для нее. Кто помнит имена «независимых» продюсеров? Немногие: – Селзник, Креймер, Хьюстон – стали известны публике через рекламу, но большинство из нас анонимы.

Белокурая крошка хлопнула ресницами, сделала выдох, и я подумал, этим представление закончилось. Но неожиданно она открыла рот и сказала:

– Эдвард Стерн. Ну конечно! Я ваши картины видела еще девчонкой. И «Луну над Марокко», и «Город одиноких», и…

Она без запинки перечислила восемь картин, ни разу не наморщив свой гладкий лобик. Признаться, я свой наморщил.

– Вы кто? – спросил я.- Чудо-ребенок?

– Просто люблю кино,- сказала она.- Всерьез изучаю, ведь так, Майк?

Режиссер цапнул ее за руку.

– Всерьез, всерьез.- Закивал. И улыбнулся ей.- Детка, иди ко мне в старлетки. Гарантирую, учить будет опытный мастер.

– Когда-нибудь я стану звездой.

– Станешь! – Подхватил Майк.- Я же тебе обещал.

– Я не шучу,- сказала она. Какие тут шутки. Девушка глянула на меня.- И вот почему постановкой картины интересуюсь со всех сторон. Ваша работа, мистер Стерн, всегда меня восхищала. Вы для меня рядом с Хэлом Уоллисом.

Я качнул головой.

– И его имя знаете, а? Вы меня, честно говоря, удивили.

– Она, наверняка, знает даже имя его жены,- сказал Майк противным голосом.

– Знаю. Он женат на Луиз Фазенда. Она снималась в картине «В любую погоду» с Джоу Куком. А мистер Чейсен, владелец этого ресторана, Куку в картине подыгрывал.

Я смутился. Не притворяется девочка, она действительно знает кино. Я был знаком с Хэлом Уоллисом еще до его женитьбы на Луиз, но публика о нем не слыхала. И, коли на то пошло, многие ли помнят Луиз Фазенда? Она исчезла из поля зрения, хотя ее соперницы – Крофорд, Станик, Тейлор – все еще на виду.

Я решил: стоит потратить на нее время, поговорить. Но у Майка Чарльза были свои намерения.

Он вскочил и схватил меня за руку – На минутку, дружище,- сказал.- Небольшое закрытое совещание, а? – Оттаскивая меня в сторонку, он через плечо ей бросил.- Ведь ты, дорогая, не против? Заказывай себе еще выпить.

Мы отошли к концу стойки, и я спросил:

– Где ты ее нашел, Майк? Она меня занимает.

– Эта козочка? – Он рассмеялся.- Не теряй попусту время. Просто еще одна свихнувшаяся на кино девчонка. «Репортер» читает в постели.- И добавил, трезвея.- Слушай. У меня к тебе дело.

– Ну, слушаю.

– Эд, давай поработаем вместе.

– Картина?

– Что еще? Ты меня знаешь. Ты знаешь мою репутацию.

– Как и все тут, Майк,- ответил я.- Чем занимался полгода? – Я взглянул на него в упор.- Пил?

– Никогда не пил… раньше, любого спроси. После «Рокового сафари» начал, когда пошла молва, будто главные меня турнули. Не прикидывайся, ведь слышал.

– Да, сказал я.- Слышал. Но подробностей не выяснял.

– Получилось чертовски глупо. Я допустил непростительную ошибку, только-то. «Роковое сафари»- африканская вещичка, ну, ты знаешь. И, конечно же, был эпизод, где герой с героиней спасаются по африканской реке.

Тут я свалял дурака.

– Свалял дурака?

– Не хотел повторяться, хотел блеснуть, и поэтому в весь эпизод не включил ни единого кадра с крокодилами, сползающими с берега в воду.- Он вздохнул.- Естественно, без этого кадра африканская картина – не картина.

С тех пор я погиб. Как тот парень из МГМ[«Метро-Голдуин-Мейер»- одна из крупнейших голливудских фирм] несколько лет назад, который опростоволосился, назвав Суки сукой.

Я не мог сказать, разыгрывает он меня или нет, Майк – болтун известный. Но одного он добивался всерьез. Шанса.

– Пожалуйста, Эд,- бормотал он.- Я должен сделать еще картину. Я двенадцать лет в кино, но об этом бизнесе представление ты имеешь.

Двенадцать месяцев нет имени в титрах, и оно навсегда забыто. Помоги.

– У меня никаких планов сейчас,- ответил я, не соврав.

– Но ведь ты меня знаешь. Знаешь ведь, трижды был вторым в списке награжденных Киноакадемией…

Я покачал головой.

– Прости, Майк. Ничего не могу.

– Эд, первый раз в жизни – прошу. Я же свой в этом бизнесе. Я тут с мальчишеских лет. Начинал рабочим в студии, потом – монтажер, оттрубил восемь лет помощником режиссера, пока не выпало счастье. Потом двенадцать лет наверху. А теперь они хлопнули у меня перед носом дверью.

Это несправедливо.

– Это Голливуд,- сказал я.- Ты и сам понимаешь. А я только маленький «независимый» продюсер. Я не имею тут веса. Почему ты просишь меня?

Он был теперь совершенно трезв. Он глядел на меня, не мигая, а голос понизил до шепота.

– Ты догадываешься, Эд, почему. Я не просто хочу от тебя работу. Хочу, чтоб ты поговорил обо мне со своими людьми.

– С моими людьми?

– Не прикидывайся. Я слышал. Слышал, чем ты вертишь. И я хочу к вам.

Ведь я заслужил, по делам. Я свой.

Невыносимо было видеть эти глаза. Я отвернулся.

– Ладно, Майк, знай. Я говорил со своими людьми, как ты их называешь, говорил тому несколько месяцев. Мы изучили твой случай. И они тебя отклонили.

Он коротко рассмеялся, потом с улыбкой сказал:

– Известное дело: хромому да не прыгнуть… Спасибо, что хоть говорил, Эд. Увидимся, дорогой.

Я ушел, мне не хотелось оставаться с ним дольше. Хотелось еще поболтать с его девушкой, но с ним рядом было невыносимо. Почему-то мучило чувство, будто я только что смертный приговор ему вынес.

Может, глупо брать на себя столько, но сообщение через месяц в газете о его самоубийстве адресовалось, вроде бы, мне. Они, многие, кончают собой, повидав меня. Особенно, если знают – или угадывают – правду.

Кей Кеннеди с собой не покончила.

Не скажу, кого она подцепила после того, как Майк Чарльз вышиб свои мозги в потолок из кольта тридцать восьмого калибра, но человек был для нее верный. Год не прошел, и она сделалась Кей Кеннеди, а ее волосы обрели натуральный каштановый цвет. Я стал за ней наблюдать. У «независимого» продюсера одна из главных задач – наблюдать за людьми, появившимися в нашей сфере. Наблюдать и ждать.

Я наблюдал и выжидал еще год, прежде чем опять с ней повстречался «У Романова» однажды вечером.

Она уже знала вкус первого настоящего успеха, сыграв в «Хорошей погоде».

Она сидела за одним из лучших столиков с Полом Сандерсоном, когда я вошел.

Пол крикнул мне «Хэлло!» через зал, и я направился к ним. Представляя ее, он произнес имя отчетливо. И ресницами она в этот раз не хлопала.

– Я ждала случая вновь вас увидеть, мистер Стерн,- сказала она.- Вы, может, меня и не помните.

– Нет, помню,- ответил я.- А знаете, что Чейсен играл с Джоу Куком в картине «Полегче на поворотах», «Блестящие, великолепные»?

– Конечно,- сказала она.- Но сомневаюсь, что он снимался в «Аризоне моей дорогой», которую Кук делал в «Парамаунте»[Крупнейшая голливудская фирма]. Немного скандальная вещь, между прочим.

– Да,- согласился я.

Пол Сандерсон вытаращился на нас обоих, потом встал.

– Мне кажется, вам лучше вдвоем поворковать,- сказал он.- К тому же мне в туалет надо.

Он поднялся и зашагал прочь.

– Мой новый премьер,- сказала Кей.- Конечно, не слишком он новый.

Я закивал.

– Сниматься начал не позже Гильберта Роуленда, думаю. Но все еще хорош, а?

– Очень.- Она пристально на меня посмотрела.- Как это они делают?

– Кто и что делает?

– Вы понимаете, о чем я. Как некоторые ухитряются держаться вечно? Ну, эти, из Первой десятки, самые «кассовые» год за годом. Ведь не стареют, нет же?

– Конечно стареют. Вспомните ушедших. Она сощурилась,

– Вот чего вы от меня хотите. Вот чего вы хотите от всех. Чтоб помнили ушедших и забыли, что дюжина других тут и всегда тут была. Дюжина, которая остается звездами пятнадцать, двадцать, двадцать пять лет и попрежнему играет заглавные роли. А кроме них – еще несколько режиссеров и продюсеров, Де Милль, люди, вроде вас. Когда вы пришли в Голливуд, мистер Стерн? В девятьсот каком, бишь?

– Вы читали мои письма? – спросил я. Она покачала головой.

– Я говорила с людьми,

– С кем?

– Ну, с вашим другом Майком Чарльзом, например. С вашим покойным другом.- Она помолчала.- В тот вечер нашего с вами знакомства, как вы распрощались, Майк здорово набрался. И кое-что мне открыл. Сказал, что тут существует узкий, тайный круг людей, контролирующих ситуацию. Они нацелены на высший уровень и решают, кто остается, кто уходит.

Сказал, что вы ему как раз тогда приказали уйти.

– Он был здорово навеселе тем вечером.- пробормотал я.

– Он не был навеселе другим вечером, когда застрелился.

Я глубоко вздохнул.

– Некоторые обманываются. Этот путь ведет к самоубийству.

– Он не обманывался в тот вечер.- Кей Кеннеди смотрела невозмутимо.- Я хочу знать правду.

Я вертел салфетку.

– Допустим, в этих россказнях что-то есть,- произнес я.- О, никаких нелепостей, вроде тайного ордена, в котором несколько главарей контролируют всю голливудскую паству, это смешно. Ни режиссер, ни продюсер, ни звезда экрана контрактом, рекламой продержаться не в силах, публика – вот кто решает судьбу. Но, допустим, существует несколько избранных, которыми публика дорожит. И существует способ среди них остаться. Даже давайте допустим, я могу знать этот способ.- Я взглянул на нее в упор.- Если так, почему я скажу о нем вам?

– Потому что из числа этих избранных,- прошептала Кей Кеннеди.- Я буду звездой, великой звездой. И останусь ей навсегда.

– У малютки большие планы.

– Когда я малюткой была, планы имела те же, большие. Что ж, смейтесь!

Мои родители тоже смеялись. Но я вынудила отца бросить работу и привезти меня на побережье. Он вкалывал по ночам на заводе, чтоб оплачивать мое обучение актерскому мастерству, пока не умер шесть лет назад. Его место заняла моя мать, на том же заводе, чтоб я могла продолжать обучение. Она умерла в прошлом году. Та же причина. Силикоз. Условия на заводе убийственные.

Она зажгла сигарету. – Хотите знать остальное? Вам остальное нужно?

Нужны имена шутов вроде Майка Чарльза, которым я доверила толкать меня вверх? Имена подпольных агентов, вонючих посредников, импрессариогрязекопателей, режиссеров порнухи? Хотите знать, как мне достался мой первый приличный адрес, мой гардероб, автомобиль? Или послушаете про милягу парня из авиации, получившего у меня отставку, потому что хотел без отсрочки жениться и завести семью?

Я улыбнулся ей.

– Зачем? Как вы верно сказали, я тут с девятьсот-давнего. Эту историю слышал тысячу раз.

– Ага. Но это не вся история, Эд Стерн. У нее есть одна сторона, самая важная сторона. Я – актриса, и хорошая. Год-два, и стану еще лучше.

Доверили бы в студии мне работать с таким реквизитом, как Пол Сандерсон, не знай они, что стану? Я вот-вот возьму последнюю высоту, потому что в форме. И намерена всегда быть в форме. Поэтому скажите мне: когда я достигну вершины, что сделать, чтоб на ней остаться?

Я кинул взгляд через зал. Пол Сандерсон стоял, уйдя в разговор с двумя мужчинами, которых, точно, никогда бы не усадили за столик у Майка Романова. Черны, приземисты, коренасты, руки глубоко засунуты в карманы брюк. Пол, разговаривая, улыбался им, они в ответ не улыбались.

Кей Кеннеди проследила за моим взглядом. Я усмехнулся.

– Пола спросите, когда вернется,- я предложил ей.- Может, он скажет.

– Значит, сами не скажете.

– Нет пока, Кей. Я думаю, вы еще не готовы. Станете тою, какою мечтаете стать, тогда, может, у вас будет шанс. А пока…

– Ладно.- Она ответила мне тоже усмешкой.- Но что хотела, я все-таки теперь знаю. Майк Чарльз правду сказал, так? Есть секрет!

Она кинула взгляд через зал.

– И Пол его тоже ведь знает. Но вы предлагаете спрашивать у него, потому что уверены: Пол мне его не откроет.

– Может, и так.

Она опять пристально на меня поглядела.

– С Полом Сандерсоном тоже нечисто. Я догадываюсь, он один из ваших, как Майк выразился, людей. Он – первый, кого я помню из звезд экрана тридцатых годов. Теперь я тут, взрослая, играю с ним в паре, а он ни чуточки не изменился с тех пор.

– Грим,- сказал я.- Эти ребята Уэстмор[Трое братьев Уэстмор – ведущие художники-гримеры крупнейших голливудских фирм с конца двадцатых годов] – молодцы.

– Нет, не то. Я знаю, он носит парик. Но он совершенно разный на съемочной площадке и в жизни. На съемках он никогда не теряет сил, не жалуется. Я под юпитерами могу умирать, а с него капли пота не упадет.

– Учитесь расслабляться,- сказал я.

– Не в этом дело.- Она наклонилась вперед.- Знаете, за все время съемок он ко мне не полез ни разу.

– Но пригласил же сюда.

– Агент постарался. Реклама.- Она помолчала.- По крайней мере, до сегодняшнего вечера не было ничего вообще. Вот это я имела в виду, когда сказала, что с Полом Сандерсоном нечисто. Ведь сегодня весь вечер липнет. Не работай я с ним, не знай я его, поклялась бы: другой парень.

Как вы это мне объясните?

– Никак,- ответил я.- Спросим его.

Я обернулся и посмотрел в конец зала. Но Пола Сандерсона след простыл. И обоих мужчин тоже.

Я вскочил: – Простите, сказал.- Я скоро вернусь. А она тут как тут.

– Тоже заметили этих двоих? – прошептала.- Двоих мужчин с ним?

Думаете что-то случилось?

Я не ответил. Я шагал через зал. Не стал утруждать гардеробщицу, но, вылетев за дверь, ухватил первого, кто попался, из персонала.

– Мистер Сандерсон,- я спросил,- не выходил только что?

– Отъезжает.- Человек указал на черный лимузин, заворачивавший к выезду.

– Не его ж автомобиль!

– С ним было еще двое мужчин. Я ткнул его в бок.

– Мою машину, живо!

Кей Кеннеди схватила меня слева под руку.

– Что случилось?

– Как раз это я хочу выяснить. Идите назад и ждите. Я вернусь, обещаю.

Она покачала головой.

– И я еду.

Машину подали. Времени спорить не оставалось, если я не хотел упустить лимузин.

– Ладно, садитесь.

Выехали. Автомобиль повернул направо и стал набирать скорость. Я последовал за ним. Он метнулся влево, еще прибавив газу. Я не отставал.

– Захватывающе! – сказала мне Кей.

Ничего подобного. Все мое внимание требовалось, чтоб не дать ему, впереди, оторваться и – скорость, превышавшая допустимую в городе. Задержка… штраф… квитанция…- и все бы пропало. Я сворачивал, всегда отставая на целый квартал, а лимузин кружил, петлял, вырывался вперед, петлял и вырывался вперед, пока не достиг каньона за городом далеко на север. Вот тогда он помчал.

– Куда они его везут? – задыхалась Кей.- Что они хотят…

Я не ответил. Правой ногой жал на акселератор, руки не отпускали руль, глаза – серпантин дороги, а мой мозг точила мысль: дурак, знал же, на него нельзя положиться, ни за что не надо было выбирать его первым.

Поздно корить себя, поздно, если не нагоню машину. Теперь они догадались, что я их преследую, это, видимо, и заставило их решиться. На самой крутизне все случилось.

Я ничего не видел, потому что я отставал на добрых две сотни футов, когда дорога последний раз резко свернула. Но я слышал. Приглушенный звук – три хлопка.

Мы, наконец, одолели виток дороги, и я мог разглядеть лимузин, рванувший вниз по прямому отрезку пути прочь от каньона. Задние огни, будто два красных глаза, на прощание мигнули.

Я прекратил погоню.

Затормозил у обочины, рядом с темным комом, вышвырнутым из машины, точно поломанная кукла.

У куклы была дыра во лбу, другая – в груди, и еще одна – в животе.

Обмякшая, бесформенная, руки-ноги нелепо подвернутые, скрючились.

Кей закричала, и я наградил ее парой пощечин. Потом вышел из машины подобрал куклу. Открыл заднюю дверцу и свалил на сидение. Кей туда не смотрела, и когда я сел за руль, на меня не взглянула. Всхлипывала и всхлипывала.

– Мертв, они убили его, он мертв. Я опять ударил ее по щекам.

Она отрезвела. Приложила руки к лицу, вымолвила:

– Остудили. Я кивнул.

– Рад, что к вам возвращается ваша обычная наблюдательность,- я ей сказал.- Вы ее утеряли на время. Иначе кое-что бы заметили. Пол не мертв.

Но я видела… видела дыру у него во лбу… и как он лежал, выкинутый из машины… Она хотела обернуться назад, но я схватил ее за плечо.

Ничего,- сказал я.- Поверьте моему слову. Он еще дышит. Но скоро перестанет, если мы не поторопимся к доктору.

– Кто они были? – прошептала Кей.- Почему они это сделали?

– Ответит полиция,- сказал я. И включил зажигание.

– Полиция,- прошептала она, но могла б во все горло крикнуть – я знал ее мысли: полиция… огласка… скандал… Парсонз, Хоппер, Грейем[Луэлла Парсонз, Хедда Хоппер, Шила Грейем – киножурналисты, задававшие тон в голливудской светской хронике в тридцатые-пятидесятые годы], Сколски, Фидлер[Джимми Филлер – известный журналист светской хроники]…

– Мы обязаны заявить в полицию? – шептала она.

Я пожал плечами.

– Мы – нет. Но доктор заявит. О пулевых ранах обязательно заявляют.

– А нет ли доктора, который держал бы язык за зубами, я хочу сказать…

– Я знаю, что вы хотите сказать.- С мрачным видом я въехал опять на шоссе и помчался через Бель Эйр.- И знаю такого доктора.

– Вы к нему едете?

– Возможно, поеду.- Я помолчал.- С одним условием.

– Каким?

Я бросил на нее взгляд.

– Чтоб ни случилось, вы забудете сегодняшний вечер. Никогда никаких вопросов. Чтоб ни случилось.

– Даже если… умрет?

– Не умрет. Я обещаю.- Я опять взглянул на нее.- Ну, а вы – обещаете?

– Да.

– Хорошо,- сказал я.- Теперь я завезу вас домой.

– А разве не к доктору прежде? Он потерял столько крови…

– Никаких вопросов,- напомнил я ей.- Домой.

У дома я ее высадил. Вылезая из машины, она очень старалась на заднее сидение не смотреть.

– Вы позвоните мне? – прошептала,- Дадите мне знать, как все будет?

– Узнаете,- я заверил ее.- Узнаете. Она слабо кивнула, и я уехал. Я направился прямиком к Локсхайму и все ему рассказал.

Доктор Локсхайм меня сразу понял, как я и предполагал.

– Проигрался, долг, без сомнения.- Кивнул он.- Verdammten – проклятый бездельник. Да, трудно подыскать человека совершенно надежного. А теперь вы должны другого найти. На это время уйдет, пока же нам надо быть весьма осторожными, всем нам. Полу сказали?

– Нет еще,- ответил я.- Прежде всего, подумал, нам следует от тела избавиться.

– Это мне предоставьте,- Локсхайм улыбнулся,- Это не сложно. Уверен, прикончившие его будут молчать.- Он нахмурился.- Но вот девушка, эта Кей Кеннеди?

– Тоже будет молчать. Пообещала. Кроме того, она побоится огласки.

Доктор Локсхайм попыхивал сигарой.

– А она знает, что он мертв?

– Нет. Я сказал ей, он только ранен.

Доктор торопливо выдохнул дым. – Но все-таки знает, что его выбросили на ходу из машины. И слышала выстрелы. И по меньшей мере видела рану на голове, коль не другие раны. А сегодня у нас пятница. Думаете, сможет молчать, пока узрит Пола Сан-дерсона на съемках в понедельник утром? Я поднял руки.

– Что еще мог я при тех обстоятельствах? – спросил я.- Хотя вы правы.

Когда она его в понедельник увидит, это будет для нее шоком.

– И сильным,- поправил Локсхайм.

– Думаете, следует держаться поблизости?

– Определенно. Думаю, вам следует держаться теперь все время поблизости, следить за ней.

– Как скажете.

– Хорошо, теперь оставьте меня. Много работы.

– Хотите, помогу внести тело? Доктор Локсхайм улыбнулся.

– Не надо. Я и раньше их сам заносил… Утро понедельника приготовило настоящее испытание для Кей Кеннеди. Я находился в студии, вместе с внештатником Крейгом руководил операторами. Я видел, как вошла Кей Кеннеди, она была в полном порядке.

Я видел ее, когда появился Пол Сандерсон. У нее и мускул не дрогнул. Может, потому, что она заметила там меня. Во всяком случае, она с утренней съемкой справилась. В полдень я ее потащил на ленч.

Мы завтракали не в буфете. Я повез ее к Оливетти. Подробности не важны.

Важен наш разговор.

– Я, наверное, отгадала, в чем дело,- сказала она.- С субботы, когда в газетах не оказалось ни строчки, я все думала.

– Газеты и должны были молчать, – напомнил я ей.- Кто бы им сообщил?

– Ну, кто-нибудь,- продолжала Кей Кеннеди.- Прекрати Пол Сандерсон на месяц-два съемки, состряпали бы историйку для газет. Но ведь там ни словечка. И я отгадала правду.

– Какую?

– Такую: человек, в тот вечер сидевший со мной в ресторане, застреленный человек, был вовсе не Пол Сандерсон. Помните, я говорила вам, как не похоже он вел себя вне студии, будто совершенно иное лицо. Ну да, конечно. Он был иным лицом. Двойником Пола Сандерсона. Я промолчал.

– Ведь так?

Я избегал ее взгляда.

– Помните, что обещали мне? Никаких вопросов.

– Помню. И я не спрашиваю вас о том вечере. Я не спрашиваю, умер ли двойник или уже лежал мертв, когда вы в машине брали с меня обещание. Я не спрашиваю, как вы от тела отделались. Я только спрашиваю о Поле Сандерсоне, который вообще был к этому не причастен. Или все-таки был?

Она раздавила в пепельнице сигарету. Третью.

– Вы курите слишком много,- заметил я.

– А вы не курите вовсе,- сказала она.- Не пьете и к сэндвичу даже не прикоснулись. Будто это вам и не важно.

– Хорошо,- сказал я.- Важно. Больше, чем вы представляете.- Я наклонился к ней.- Вы уверены, что хотите услышать от меня ответ?

– Да.

– Ладно. Тот человек был двойником Пола Сандерсона. Несколько лет. Как вы убедились, Пол жив. Он должен беречь себя для работы. На публике, на торжествах появлялся, для рекламы снимался его двойник. Ему хорошо платили, наверное, слишком уж хорошо. Очевидно, он много играл.

Проигрывал. Не возвращал долги. Очевидно, большие долги. Все разъяснил?

– Не все. Он говорил несколько другим голосом. Хотя походил на Пола просто поразительно.

– Его очень тщательно подбирали,- сказал я.- Ну, и небольшая пластическая операция. Очень знающий доктор…

– Тот самый, к которому вы хотели его отвезти тем вечером? – спросила она.

Я понял, что сказал слишком много, но поздно.

– Да.

– Его зовут случайно не Локсхайм?

Я раскрыл рот.

– Кто вам сказал? Она улыбнулась.

– Прочла. Я говорила, что с субботы много думала. Ну, и кое-что выясняла.

Про Сандерсена и про вас. Раздобыла прессу о вас. Там все черным по белому.

Точнее,- в пожелтевших вырезках. Некоторые ведь порядком стары, мой дорогой. Например, та, датированная 1936 годом, где сообщается о несчастном случае с вами за игрой в поло. Поначалу думали, вы безнадежны, но через несколько дней сообщение появилось, что вас перевезли из Канады в частную клинику доктора Конрада Локсхайма.

– Он чудо,- сказал я.- Он меня спас.

– Тридцать шестой,- напомнила Кей Кеннеди.- Сколько воды утекло. Вы были независимым» продюсером тогда, вы «независимый» продюсер сейчас.

По крайней мере, считаетесь. Как так, что вы ни единой самостоятельной картины с тех пор не сделали?

– Сделал не одну дюжину…

– Каждый раз вы фигурируете в помощниках постановщика, – поправила она.- На самом деле вы не поставили ни единой картины. Я проверяла.

– Что ж, любительствую понемногу,- допустил я.

– И, однако, вы по-прежнему влиятельный человек в Голливуде. Все вас знают, вы многим тут вертите, за кулисами, и это тут, где никто не держится наверху, если вовсю не работает.

– У меня связи.

– Начиная с доктора Локсхайма?

Я пытался овладеть голосом, готовым сорваться в крик.

– Послушайте, Кей, мы с вами условились. Вы не задаете вопросов. Зачем вам все это, а? Зачем?

Она упрямо тряхнула головой.

– Я говорила вам в прошлый раз. У вас есть секрет, и я его разузнаю. Пока не разузнаю, не отступлю.

Вдруг она опустила голову на столик и разрыдалась.

Спросила – голос обессиленный и глухой:

– Я вызываю у вас отвращение, да, Эд?

– Нет. Восхищение. У вас выдержка. И вы показали ее сегодня утром, когда Сандерсон появился в студии. И в недавний вечер отлично себя показали. Бьюсь об заклад, такой останетесь впредь, на вашем пути к вершине.

– Да.- Услышал я чужой голос – маленькой девочки.- Вы понимаете, ведь понимаете, Эд? Ну, про родителей. Я не бесчувственная. Я не хотела им смерти. У меня… у меня разрывалось сердце. Но что-то во мне неуязвимо. Оно толкает, толкает к вершине. И не важно, какая от меня потребуется жертва. О, Эд, помогите!

Она подняла лицо.

– Я сделаю, что хотите, я обещаю. Возьмитесь за меня, Эд, я прогоню своего агента, любой процент вам отдам, половину отдам.

– Я не нуждаюсь в деньгах.

– Я за вас замуж выйду, я даже…

– Я человек старый.

– Эд, ну что мне сделать, какое пройти испытание? Эд, в чем секрет?

– Поверьте мне, рано. Подождем. Может, лет через десять, когда вы добьетесь признания. Сейчас вы молоды и прекрасны, все только у вас начинается. Вы будете счастливы. Я хочу, чтоб вы были счастливы, Кей, правда, хочу. И потому не скажу вам. Но обещаю вот что: берите вершину и через десять лет приходите ко мне, тогда поглядим.

– Через десять? – Глаза ее были сухи, голос хрипел.- Думаете, так вот сможете водить меня за нос десять лет? Да к тому времени вас не будет в живых!

Буду,- сказал я.- Я из прочного материала.

Но не настолько уж прочного, похвалилась она,- чтобы мне не поддался.

Я кивнул. Она, конечно, права. Я видел, она не отступит.

Если я не добьюсь правды от вас,- продолжала она,- сама обращусь к Локсхайму. Что-то подсказывает, я должна познакомиться с ним, Я опять кивнул.

Да, – сказал я в раздумье.- Возможно, вы скоро с ним познакомитесь.

Заручиться согласием самого доктора Локсхайма оказалось не просто. Все же, узнав от меня факты, он, наконец, решился.

– На карту поставлено слишком много, мы рисковать не можем,- сказал я.- Вы это знаете.

– А остальные? – напомнил он мне.- У них тоже есть право решать.

– Конечно, пускай голосуют. Но это единственный выход.

– Считаете, эта девушка стоящая?

– Считаю. Мы все равно ее взяли б лет через восемь-десять. Она на пути к славе, да вы сами поймете. Единственное, как я объяснил, ждать не хочет.

Значит, возьмем сейчас.

– Если остальные не против.

– Если остальные не против. Но они согласятся.

Они согласились. Мы всех созвали в тот же вечер к Локсхайму, и все явились.

Я рассказал историю, Пол подтвердил. Этого было довольно.

– Когда? – спросил Локсхайм.

– Чем скорее, тем лучше. Я подготовлю необходимое сразу же. Ожидай ее через неделю.

Ровно через неделю, день в день, я появился с ней. Только закончила свои съемки в картине. Только получила четырехнедельный отпуск. Только лично свозил ее к Фрэнку Битцеру, моему агенту, и склонил его подписать с ней долгосрочный контракт.

Тут же поехали.

– Куда вы меня везете? – спросила она.

– К Локсхайму.

– О, значит я узнаю секрет?

– Да.

– Что заставило вас передумать?

– Вы заставили.

– Я все-таки вам немножко нравлюсь?

– Я уже вам говорил, разве нет? Было б иначе, я бы не дал вам узнать секрет.

Лучше покончил бы с вами.

Она рассмеялась, я же хранил серьезность. Я ей правду сказал.

Доктор Локсхайм ждал нас у входа и встретил очень приветливо. Я взял с Кей обещание ни о чем не спрашивать, пока доктор не проведет обследование, и она ему подыгрывала великолепно. Он сделал анализ крови, взял образец кожи, записал на магнитофонную ленту голос и даже срезал у нее прядь волос.

Потом перешел к истории клиентки, и беседа заняла больше часа. Он был, конечно, ужасно дотошен: интересовался не только ее знакомствами, но инветаризовал ее вкусы, включая цветовой выбор, предпочтительную косметику, излюбленные духи.

Все это казалось, в общем-то, лишним, но, как человек методичный, он хотел быть готовым на случай необходимости. Я его цель видел: повернись дело к худшему, вынуди нас обстоятельства спешно, в последнюю минуту переключиться, у него нужные сведения окажутся под рукой.

Но в прошлом никаких случаев я не помнил, и оставался абсолютно спокоен.

Кроме того, Кей не возражала. Она предполагала, думаю, что подвергается психоаналитической процедуре.

Наконец, когда все закончилось, она вскочила.

– Хорошо, я ответила на кучу вопросов,- сказала она.- Теперь моя очередь задать несколько. Первый: когда я узнаю секрет?

Она на меня смотрела, но ответил ей доктор Локсхайм:

– Прямо сейчас, милочка,- сказал он. Зайдя сзади, он ловко вонзил ей иголку в основание черепа.

Я подхватил ее падавшую, и мы отнесли тело в операционную.

Почти четыре недели заняла операция. Бедняга Локсхайм, боюсь, позабыл про отдых. Что до меня, то я занимался своим: успокаивал волнение в студии, пустив хорошо продуманный слух об отъезде актрисы инкогнито на отдых в Канаду, и проводил поиски. Я убил много времени, но, наконец, набрел на коечто подходящее.

Потом мне оставалось лишь ждать двадцать девятого дня, когда я мог ее видеть. Локсхайм пичкал ее наркотиками, успокоительными все эти дни, но уверял, что последние сутки она уже обходилась.

– В норме,- заверил меня.

– В норме?

– Ну, как говорится.- Он усмехнулся.- Я хочу сказать, она в состоянии принять правду.- Он помолчал. Вы считаете, лучше вам, не мне, ей все сообщить?

Я покачал головой.

– Это моя обязанность.

– Осторожней, чтоб с ней не случилось шока. Пока держалась она замечательно, но никогда ведь не знаешь… Помните, что было с Джимом, когда он узнал?

– Помню. Но сейчас он в порядке. Они свыкаются, когда уясняют смысл.

– Она еще так молода.

– Я ее предупреждал.- Я вздохнул,- Бог свидетель, я ее предупреждал.

Ну, я иду ей сказать.

– Удачи,- пожелал доктор Локсхайм.

Я оставил его и вошел к ней в комнату.

Она лежала. Голова – на подушке, но никаких простыней, тело скрывала длинная рубаха. Глаза, конечно, открыты, и они мне показались прежними. Все мне казалось прежним. Голос тоже не изменился.

– Эд! – проговорила она.- Он сказал, что ты придешь, но я не верила.

– Почему бы мне не прийти? – Я улыбнулся ей,- Ты опять в порядке. Он ведь то же тебе говорил.

– Да. Но ему я и в этом не верила.

– Мне-то поверь. Ты в порядке, Кей. Давай-ка, садись! Можешь встать, если хочешь. Можешь одеться и отправляться домой, в любое время, когда пожелаешь.

Она медленно села.

– Да,- прошептала.- Сесть могу. Но, Эд, странно как-то. Я ничего не чувствую. И поэтому я не уверена, Эд. Похоже, что я… без чувств. Я вся… онемела.

– Пройдет,- подбодрил я ее.- На улице, на воздухе.

Она встала, и я схватил ее за руку.

– Осторожней! – предупредил.- Ты долго на ногах не стояла, они будут, как деревянные. Все равно, что учиться ходить заново.

Она сделала несколько судорожных шагов – какая-то координация у нее присутствовала. Я помог ей сесть в кресло. Взгляд поплыл, потом опять обрел сосредоточенность.

– Ну вот,- сказал я.- Ты, вообще, видишь?

– Вижу, о'кей, Эд. Но я по-прежнему ничего не чувствую. Как нога, бывает, затекла, так я вся…

– Не тревожься.

– Да, но еще… С тех пор, как я пробудилась, я такой остаюсь. День за днем. Я говорила доктору Локсхайму, просила таблеток успокоительных, он не дал.

Заявил, что опасно. И вот я бодрствую день и ночь. Удивительно, я не ощущаю усталости.

Я кивнул. – По правде, что я такое, если вообще что-нибудь? Я совсем не хочу есть, пить. Я даже…

Она запнулась, и я похлопал ее по плечу.

– Я все знаю. Это неважно.

– Неважно? – Она нахмурилась.- Эд, что со мною произошло? Доктор Локсхайм не говорит. Я знаю, он что-то со мною сделал… Когда ж это, как давно? Мне кажется, меня оперировали. Долгая, долгая операция, или их много было? Не помню.- Она помолчала.- Когда последний раз я пробудилась и при сознании так и осталась, я вспомнить пробовала. Но не смогла.

– Это тебя беспокоит?

– Да. И еще другое меня беспокоит, даже сильнее. Я хочу плакать и не могу.- Она взглянула на меня распахнутыми глазами.- Эд, скажи правду. Я свихнулась? Я в какой-то клинике нахожусь?

Я покачал головой.

– Тогда что же произошло? Что со мною произошло?

Я улыбнулся.

– Произошло, что хотела. Отныне для тебя секрет не секрет.

– Секрет!

Она сохранила память, порядок. Наверняка, помнила все до того, как игла вонзилась, куда ей следует. Я больше не волновался. Она оправится, я мог с ней теперь говорить.

– Да,- сказал я.- Секрет Локсхайма, наш общий секрет. Секрет, который ты хотела выведать, чтоб оказаться в Первой десятке и – навсегда. Ты не забыла, конечно же, Кей, что признавалась: на все согласна, только б его узнать.

Что ж, теперь для тебя секрета нет. Поэтому не пугайся.

– Что Локсхайм сделал со мной? – спросила она. Спокойно, владея голосом.- Кстати, кто он?

Я присел рядом с ней.

– Удивительно, что не знаешь,- сказал я.- Ведь ты такой знаток кинематографа. Впрочем, технических специалистов никогда вниманием не баловали, тем более на заре звукового кино.

Тогда именно Локсхайм тут появился. Делал кое-какие объемные мультипликации в одной-двух студиях – тогда Купер и Шедсак выпускали «Кинг Конга»[Имеется в виду первая серия картин о горилле Конге, открывшаяся фильмом «Кинг Конг» (1933)].

Он специализировался на фигурах в натуральную величину, разработанные им самим технологии были немцам не по карману. Оказалось, и нам дороговаты.

Чудные штуковины – не просто папье-маше с механизмом, не просто заводные. В конце концов, он же врач и преотличный. Хирург, анатом, невролог – полный набор. Но в мире зрелищ места ему не нашлось.

Он открыл небольшую клинику в Беверли Хиллз, как только разрешение на практику получил, и к хирургии вернулся. Пластическая хирургия – вот что было самое прибыльное. «Сделал» несколько лиц, а заодно – себе репутацию.

И деньги большие. Попутно он продолжал свои штудии и постепенно усовершенствовал технологию.

– Какую технологию?

– Пускай сам расскажет. Не стану и теперь притворяться, что язык технарей мне по зубам. Что могу оценить – это значение его метода обработки для меня. Для других – с именем: звезд, тебя так занимавших, для тех, кто держаться на высоте способен, кажется, вечно. Для таких, как Сандерсон, и дюжина с ним.

Мы составляем нечто вроде замкнугой корпорации, Кей. Нас немного – тех, кто может позволить себе операцию, стоящую двести тысяч долларов. Тех, кто может оценить преимущество быть наверху двадцать лет – или дольше – молодыми и свежими, пока двойники играют за нас повседневную жизнь, чтоб ни у кого не возникло никаких подозрений. И ты ведь не подозревала этого, нет же, Кей? Даже узнав про двойника Сандерсона, не сомневалась: Пол настоящий. Ты сама говорила о нем: ни глотка спиртного, под юпитерами ни капли пота, и признаков усталости никогда, никогда желания заняться любовью. И все равно до сути ты не добралась. Я скажу тебе: он совсем не ест, совсем не спит. У него нет в этом потребности. С его мозгом и главными органами жизнедеятельности в броне синтетической нервной системы и синтетического тела.

Ее рука поднялась ко рту… упала. – Это и есть секрет, милая. Большой секрет великих людей. Только немногие из них длят свое время, потому что только немногие могут рискнуть и платить. Те, кто ставит славу и звездный блеск выше мелких удовольствий так называемой «жизни». Те, кто готов не пить, не есть, не спать, не любить, потому что слава им необходимей.

Ты говорила, для тебя это так, Кей. Ты не хотела ждать десять лет, пока постареешь и будешь годиться в утиль. Ты добивалась владеть секретом сейчас же. Ты им владеешь.

Кей встала. Двигалась она судорожно, будто кукла.

– Спокойней,- сказал я.- Ты должна научиться собой управлять. Не разобьешься, не рассыпешься – корпус почти не повреждаем. Но система балансировки иная, полукружные каналы в ушах отсутствуют. И фокусировка не та.

Она уставилась на меня.

– Я думала, я свихнулась,- сказала.- Но я ошибалась, так ведь? Ты чокнутый, Эд, согласись. Внушаешь мне, что я автомат какой-то…

– Уколи себя булавкой,- я предложил.- Ты увидишь, не появится крови.

– Где доктор Локсхайм? Я хочу немедленно видеть доктора Локсхайма!

– Успокойся,- сказал я. Он скоро придет. И ты получишь доказательство, какое захочешь. Вечером мы собираемся, вся компания будет. Пол и все остальные. Познакомишься. Будут все, кроме Бетти, она выключена на месяц.

– Выключена?

– Да. Необходимое условие, понимаешь? Отдых. Сохранение энергии.

Для двойников опять же возможность – между картинами – покрутиться.

Ты сохранишься надолго. Конечно, нельзя позволить ни одной звезде оставаться наверху дольше двадцати – двадцати пяти лет, иначе публика действительно что-нибудь заподозрит. Потом они удалаются со сцены.

Но могут сохраняться бесконечно долго – с отдыхом. Локсхайм говорит, двести-триста лет. Не старея, заметь. Не так уж плохо, когда привыкнешь. Спроси Пола.

Она ступала, пошатываясь.

– Пол, Бетти. Они все – твои друзья, Да?

– Партнеры, милая.- Я улыбнулся.- Это мой секрет. Ты однажды спросила, как это у меня по-прежнему в Голливуде громкое имя, хотя за многие годы сам снял совсем не много картин. А причина – вот эти партнеры.

Они все обязаны мне пребыванием наверху. У всех – мой агент, Битцер. И с них я имею проценты. Как буду иметь с тебя.

Она попыталась открыть дверь, пыталась меня не слушать. Я очень ее жалел, но продолжал улыбаться. Я должен хранить спокойствие. Ради нее.

– Не поступай опрометчиво, Кей,- посоветовал я.- Обдумай все хорошенько. Завтра тебе станет лучше. И ты встретишься со своим двойником, обговорим наши планы.

– С двойником?

– Ну да. Я объяснял тебе, двойник необходим. Я подобрал удивительно талантливую молодую особу на роль. Поразительное внешнее сходство с тобой, к тому же актерские данные. Изучила картины с твоим участием и ухватила почти что все из твоей манеры, остальное приобретет, понаблюдав за тобой непосредственно. Она точно твоим голосом говорит, записанным у Локсхайма на ленту, и заучила, что ты рассказывала ему о своей жизни, привычках, вкусах. Ну, добавишь сама. Вместе все отработаете.

Я помолчал.

– Кстати, думаю, нам незачем беспокоиться, что она наделает глупостей, как двойник Пола. Она в полиции на учете, я выяснял. И она знает, что я знаю. Поэтому будет паинькой. Она тебе понравится. Надеюсь, очень надеюсь, понравится, ведь вы, возможно, долгие годы проживете вместе.- Я подошел к двери и оттащил ее.- Хватит,- сказал я.- Дверь заперта.

Она обернулась ко мне, в глазах угадывалось безумие.

– Двойник,- прошептала она.- Вот как! Теперь начинаю понимать.

Обман, не обман ли? Отлично, нашли двойника. Ты, Локсхайм, этот Битцер, агент,- все заодно. И Пол Сандерсон, может, тоже. Хочешь меня с ума свести или, по крайней мере, заставить людей думать, что я сумасшедшая, вздумай я рассказать им эту историю. А ты между тем производишь подмену, подсовываешь вместо меня двойника и в карман свой кладешь денежки.

Я опустил ей на плечи руки. Глядя прямо в глаза, покачал головой.

– Нет, милая. Отличный сюжет, но это неправда. Правда, что ты теперь – автомат. И когда ты признаешь факт, то обнаружишь в этом свои преимущества. Я знаю.

– Ты?

– Именно. Почему, ты думаешь, я владею секретом? Потому, что я первый.

Локсхайм был мне друг и после несчастья за игрой в поло он ко мне, умиравшему, явился в больницу. Я дал согласие перевезти меня в его клинику, на эксперимент дал согласие. И когда эксперимент удался, я понял, чем мы владеем и чего можно достичь, применив технологию к нужным людям. Вот что заботило меня все эти годы. Нас всего дюжина, как я сказал, но мы составляем ядро. Мы тайные правители Голливуда, живые тени, неумирающая мечта. Бессмертные приглашают тебя в свой круг.

Она была еще не готова, не готова принять факт. По глазам видел.

Я снял руку с ее плеча, сунул в карман и достал булавку.

– Возьми,- предложил.- Убедись.

Она вытаращилась на булавку, ее лицо исказилось.

– Нет,- прошептала она.- Опять обман. Все обман, обман, чтобы меня лишить рассудка. Я не робот, не может этого быть, почему ты стоишь, усмехаешься, почему ты лжешь, прекрати надо мной смеяться, прекрати, прекрати…

Она выбила у меня булавку. Ее ногти вонзились мне в щеку.

А потом она зашлась в крике и кричала, пока я ей макушку не придавил. Крик оборвался, она рухнула. Я оставил ее лежать и снял телефонную трубку.

Локсхайм ответил.

– Ну?

– Кончено, истерика. Но оправится. Думаю, завтра можно звать Битцера, чтоб подписывал с ней новый контракт. Жди, я скоро спущусь.

Я положил трубку. Потом открыл стенной шкаф, где был ее, изготовленный Локсхаймом, новый ящик: обит бархатом, с вентиляционным отверстием.

Дыхание ведь по-прежнему на кислороде.

Я затянул петлю у нее вокруг шеи и подвесил ее. Прежде чем крышку задвинуть, я еще раз полюбовался. Она выглядела грандиозно, и грандиозно будет выглядеть через десять, через двадцать, может быть, лет. На миллион долларов. «Кассовая» вещица. Из Первой десятки, именно. Я себя поздравил: работа отличная. Спрятал ее и направился к двери, посвистывая. Но у выхода вспомнил. Вернулся к зеркалу: так и есть. Конечно, бедняжка расстроилась… поначалу. Ногтями она содрала несколько лоскутков пластика у меня со щеки, обнажив то, что скрывалось под ним.

Я постоял, вглядываясь какое-то время в яркий блестящий металл, потом вышел и зашагал по лестнице вниз.