Гобелен судьбы

Никола проснулся от запахов ванили, корицы и тыквы. Опять мать колдует над сезонным вареньем. Такое ни одному кондитеру в Градолесье не удаётся, поэтому к завтраку харчевня всегда набита битком. Отец всегда у матери на подхвате во время готовки, а Никола встречает и обслуживает посетителей. Позднее из кухни прибегает отец и вместе они разносят пышущие теплом осеннего утра румяные оладьи, тонкие блины и нежные сырники в сметанной шубе. И этот день вряд ли будет отличаться от других.

Никола спустился со второго этажа родного терема.

– Доброго раннего! – чмокнул мать в припудренную мукой щёку и хлопнул отца по плечу.

– Доброго! – отозвались родители.

В котелке булькало янтарное тыквенное варенье. Мать помешивала жидкое блинное тесто и нашёптывала ему песенку-заклинание, чтобы ни единый блинчик комом не свернулся. Каждое её заклинание находило своего слушателя: молоко долго не скисало, сливки сами отслаивались да в кувшин по специальному желобку стекали, сметана получалась жирная да густая, а тесто, если замешано на молоке, всегда получалось нужной консистенции, да так, что в блинном – ни комочка, для оладий – пышное и густое, для пирогов – поднималось на глазах.

Мать своими продуктами гордилась и покупателям всегда приговаривала:

– Детки-то у вас пойдут здоровые, красивые. Видали, какой у меня богатырь! То-то же, на своей сметане взращён!

Мамочки благодарили и спешили кормить малышей, молодки смущались, мол, рано мне ещё деток, я для себя беру, а мальчишки причмокивали, предвкушая трапезу. Мать улыбалась каждому и для своего детины крынку свежей сметаны отложить не забывала.

Никола и правда был здоровым крупным румяным парнем, улыбчивым и широким. По харчевне да в самое людное время лавировал он с подносами между столиков бочком, чтоб никого не задеть и ничего со стола не смахнуть. За то и прозвали его посетители Никола-Бок. А он и не противился, улыбался да подмигивал.

Когда время завтрака окончилось, Никола с отцом нагромоздили горку грязной посуды.

– Теперь до обеда передышка, – грохнул отец подносом о стол. – Пойду листья приберу, а то снег повалит, нечего им под сугробами гнить.

– Да не забудь картошке и лучку напомнить, чтоб кожуру сбросили. – сказала мать. – Сегодня к обеду много нужно, руками не поспею.

Отец кивнул. Это была его особенность. Как мать с молоком да тестом управлялась, так отец с растительностью. Шепнёт клубню, он с себя одёжку и скинет. Попросит луковицу, и шелухи как не бывало. Мать уж и забыла, как слёзы над луком лить. А помидорчики да яблочки как быстро румянцем от его ласковых слов наливались!

– А ты, Николка, загляни в погреб, – попросила мать. – Там, видать, мышь завелась, мешки с мукой погрызла. Заведи-ка мышеловку, чтоб не повадно было.

Никола вздохнул, да делать нечего. Не любил он этого – живых существ изводить, да как матери объяснишь. Пошёл в погреб через трапезную. Сейчас там никого, только столы со скатертями, расшитыми дубовыми и кленовыми листьями, опустевшие хлебные корзинки, деревянные скамьи, ещё не остывшие от тепла посетителей, да сундук с остатками тыквенной выставки. Скоро мать и эту тыкву в варенье превратит. Сменит тогда её ель-красавица, что отец в кадке вырастил. Украсят её к празднику пряниками, леденцами да орешками. По весне же отец ёлочку к сестрицам в грунт высадит. Много их в лесу за эти годы прибавилось. Ровно семнадцать – по числу Николиных годков.

За окном отец бродил по двору, размахивал руками да шевелил губами, а вслед его движениям слетались в кучку листья. Все, что ветер по двору разбросал, отец приструнил. Вот так, кто-то с граблями по двору бегает, а отец одними словами да руками справляется. Никола так не умел. Он вздохнул и помахал отцу из окна, тот ответил. От его движения листья вихрем взвились в воздух, приветствуя сына их предводителя.

Никола спустился в подвал. Нижняя ступень отозвалась радостным скрипом. Керосинка осветила ряды банок с вареньем и маслом на полках, бочонки с мёдом у стены и развалившиеся по периметру пузатые мешки. Мышь тут и правда похозяйничала: от одного мешка шла дорожка белой пшеничной пыли, от другого – сероватой ржаной, тут – жёлтая кукурузная, там – вперемешку гречневые да овсяные хлопья.

– Ишь набезобразила! – выдохнул Никола облачко пара и поёжился.

Он поставил лампу на полку, потёр подмёрзшие ладошки и полез искать мышеловку.

Топ-тук-ток – пронеслось за спиной. Никола обернулся. Только кончик серого хвоста и успел заметить – юркнула мышка за мешки с фасолью.

– Ну, проказница! – пыхнул Никола и продолжил ковыряться в ящике. – Шла бы ты по-хорошему, думаешь, хочется мне убивцем-то быть? Ну поставлю эту душегубину, ну попадёшься ты. И чего? Дружки твои набегут, снова ставить? Или батя отраву заставит разбросать, с него станется. Разбросать-то не сложно, да только против природы это.

Из глубин ящика блеснула металлическая пасть мышеловки, как и мысль в голове у Николы.

– Заведу-ка я кошку! – гаркнул он в сторону мешков. – Там, где кошки, мышей нет. Не поймает, так спугнёт, ага? И природе не противно!

Он хлопнул в ладоши и добавил:

– Но ты лучше убегай подобру-поздорову, а то ведь жалко дурынду, кошкин-йод!

Никола сунул мышеловку поглубже, закидал молотками, гвоздодёрами и прочим инструментом, собрал веником весь беспорядок, прихватил крынку сметаны с полки и, на ходу накидывая телогрейку и кусачую шапку, выскочил в прохладный, сухой, шелестящий листвой полдень.

Градолесье переливалось оранжевым и бардовым. Солнце пробивалось сквозь верхушки теснившихся друг к другу деревьев, золотило их последние, ещё не слетевшие листья, и гладило черепичные крыши притаившихся в подлеске домов. Там, где толпились сосны и ёлки, домикам доставалось меньше света, но хозяева, в особенности по вечерам, одаривали их свечными огоньками и керосиновыми фонарями. Частым гостем у таких горожан был дед Захар. Будучи искусным свечником, он умело управлялся с огнёмм. Его свечи не только горели ярче и дольше других, но ещё и не разбрасывали пламя по всему дому, не перекидывали его на окружающие предметы и не представляли никакой пожарной опасности. Да что там, Захар был долгожданным гостем в каждом доме – кто ж откажется от заговора на пожаробезопасность. Вот и сейчас дед топал навстречу, не иначе как с очередного заказа. На плече его болталась круглобокая сумка и от каждого шага то звонко, то глуховато постукивала.

– Здорово, Никола-Бок!

– Здравствуй! Чем гремишь?

– Это я новые огнивушки настругал, – дед выудил из сумки свечу длиной с пол локтя мягкого зелёного цвета и сунул в руку Николы.

В воздух, пропахший хвоей и прелыми листьями, проник аромат мятного чая из маминой глиняной чашки. Никола вдохнул всеми лёгкими и шумно выдохнул, прикрыв глаза от удовольствия. Свечник достал из сумки стеклянную баночку, всю округлую, даже на том месте, где должно быть донышко. Внутри – свечка, поверх – крышка с дырочками, душка – из медной проволоки.

– Погляди, какая нарядная, – старик пристукнул ногтем по крышке, свечка выпустила ярко-жёлтый огонёк. Пристукнул другой раз, огонёк сделался рыжим, пристукнул третий – алым, ещё разок – и все цвета по очереди стали сменять друг друга.

– Чудеса, – протянул Никола.

– То-то же! А в ночи она ещё и светит ярко. – Захар и сам засиял. – Это я к празднику соорудил. Смена года уж не за горами. Берёшь?

– Сколько за такую? – Никола зашарил по карманам в поисках колобашек.

– Обожди, – старик отобрал у Николы свечу и поставил на землю. – Отходь и гляди, – скомандовал дед и дунул на фитиль.

Пламя разгорелось, потянулось к самому солнцу и обдало Николу теплом, не хуже большого костра.

– Кошкин-йод! – подпрыгнул он. – Ну ты и мастер, дед Захар, чего только ни придумаешь!

– А то, – расплылся дед в улыбке, показав по два передних зуба сверху и снизу да оголённые дёсны на месте остальных. – Ну, берешь? – Дюжина колобашек за обе вещицы.

Никола выгреб из карманов горстку деньжат, пересчитал.

– Только десять, – скис он.

Дед сощурился, смешно скосил глаза.

– Ай, ладно, – махнул он рукой. – Хороший ты парень, бери за десяток.

– Спасибо! – просиял Никола. – А ты, дед Захар, приходи на обед в харчевню, мать тебе пирога на мой должок нарежет.

– А чаво у ней в начинке?

– Картошка да квашенная капуста.

– Капустка – это хорошо, – причмокнул дед. – Загляну. Будь здоров!

– И ты не хворай!

И разошлись каждый по своим делам.

По дороге вертел Никола в руках свечку да крынку со сметаной. Думал о старике Захаре, о его огоньках, об отце с его листьями, о матери с её молоком. Попробовал даже поговорить со сметаной, а чего толку? Поводил руками над опавшими листьями, позвал их – лежат себе, будто мёртвые, внимания не обращают. Постукал пальцами по лампадке, огонёк заплясал разноцветными язычками – работает, да только так ведь и должно быть – любой так сможет, а вот изготовить такое лишь Захару под силу. Чего же я могу, думал Никола, чего другие не сумеют. И не придумал ответа. Приуныл. Разложил покупки по карманам, да дальше в путь.

Дом, куда стремился Никола, показался из-за поворота. Из приоткрытой калитки вышагнул серый пушистый кот, взглянул на гостя ленивым взглядом, мяукнул.

– Привет, хозяин, – улыбнулся Никола и вошёл.

Две кошки-пеструшки гоняли птиц по двору, большой рыжий кот щурил на солнце медовые глаза.

– Кошкин-йод!

Никола едва не потерял равновесие – дымчатый малец с боевым мявканьем чуть не угодил под ноги. Никола обернулся в след котёнку. Тот влетел в забор, забил лапами, сражаясь с чем-то невидимым, встал в боевую стойку – лапы нарасшарагу, хвост трубой и замер. Через секунду выпрямился и рванул к дому – уши торчком, а в зубах – серая добыча.

– Ты-то мне и нужен, разбойник, – усмехнулся Никола и следом за котейкой вошёл в дом.

У окна крутила колесо прялки женщина. Седые волосы выбились из-под платка и торчали, подобно хлопьям шерсти на кудели. У печки сидела румяная девица. Пальцы её танцевали над шерстяным полотном, спицы звякали, сталкиваясь носами. Нитка тянулась к скамье и пряталась в ведёрке, чтобы клубок не укатился. Рядом сидел рыжий пушистик и не сводил глаз с крутящегося мотка. Осмелев, сунул лапу, но хозяйка шикнула, и он одёрнулся, прижал уши.

В печке потрескивал огонь, под колючей шапкой у Николы сильнее зачесался лоб.

– Здравы будьте! Валентина, – он поклонился вязальщице, затем и пряхе. – Тётя Клава.

Серый охотник проскочил мимо его ног.

– Доброго светлого, – отозвались женщины.

Котёнок сложил к ногам девушки добычу и гордо взглянул на рыжего сородича. Тот же нисколько не стушевался, а лишь воспользовался ослабшим вниманием хозяйки и сунулся в ведро с пряжей.

– Молодчина, – похвалила девушка кота и обратилась к гостю, – уже пятая за сегодня.

– Мне б такого помощника, – сказал Никола. – Не хочет ли он ко мне перебраться?

Котёнок взглянул искоса, будто задумался, потом шагнул к мышке, подцепил зубами и переложил к ногам Николы.

– Это не похоже на отказ, – усмехнулся Никола и наклонился к малышу.

Ладонь коснулась нежной шёрстки, под пальцами разошлось тихое клокотание.

– Отпустишь со мной?

– Чего ж не отпустить? – пожала плечами девица. – У нас мышеловов хватает, сам знаешь, а то б не к нам за помощником шёл.

Хозяйка глянула на рыжего, тот уже зацепился коготками за моток.

– Брысь!

Котёнка и след простыл, а спасённый клубок вернулся на место.

– Верно, – согласился Никола и поставил крынку со сметаной на стол. – А это лакомство для вас да для зверюг.

Девушка улыбнулась.

– А чего это лоб у тебя раскраснелся? Шапка-то из крапивы, что ли, связана? Дай-ка, – она протянула руку.

– Из крапивы, из репья, – промямлил Никола, – кто ж её знает, да только кусается.

Девушка приложила шапку к щеке, поморщилась. Потом приблизила к губам и зашептала, как подружке на ушко.

– В следующий раз моё вязание бери, оно не колется, – она вернула шапку, ставшую заметно мягче.

– Вот спасибо! – просиял Никола. – Я-то думал, ты с кошками говоришь, а ты вон чё – шерсть заговариваешь!

– С кошками-то у меня беседы, как у всех – накормить да за ушком почесать. А вот с шерстью – тут уж я говорю, а она будто слушает и подчиняется, да к тому же слова, словно живые, сами с губ слетают, я и придумать-то их не успеваю.

– Ничего, научишься, – донеслось сквозь жужжание прялки. – С даром сжиться надобно, чтоб он не только с губ слетал, но и мысль твою доносил.

– Эх, мне бы со своим даром хоть разочек свидеться, – вздохнул Никола. – Я бы сжился так сжился!

– Всему своё время, – подбодрила девушка. – Отыщешь свой дар, никуда он не денется. Мой тоже недавно только показался. Седмицы две тому назад.

– Не денется, говоришь, – закручинился Никола, – как бы я сам куда-нибудь не делся. А то ведь как пустое место. Возьму так однажды да растаю, испарюсь, и разнесёт меня ветер по полям. Какой от меня тогда прок? Вот бы познать себя наконец да пользу начать приносить.

– Слыхала я, – заговорила пряха, – есть в наших краях ткачиха одна, больно уж способная. Толкуют, что она гобелены судьбы плетёт. Тот, кто себя ищет, на работу её глянет и все ответы найдёт.

– Где же ты такое слыхала, мамонька? – удивилась девушка.

– Давеча купец захаживал, много мне пряжи на следующий раз заказал – вот и поведал, что такая искусница завелась, да ниток требует.

– Где ж её найти-то? – встрепенулся Никола. – Куда идти за её гобеленом?

– Слыхал про деревню Сусеки? Там-то она и живёт, если верить купцу.

– Сусеки, значит. Что ж, спасибо вам, хозяюшки, и за кота, и за шапку, и за совет добрый.

Обратный путь Никола проделал чуть ли не бегом, торопясь прибыть в харчевню до наплыва обеденных посетителей. Котёнок устроился за пазухой, навострив острые ушки.

– Знаешь, где такие Сусеки? – пыхтел на ходу Никола, говоря ни то с собой, ни то с котом. – Вот и я не знаю, не бывал, слышь, никогда за пределами Градолесья. Сколько же туда добираться?

Котёнок дёрнул ухом.

– Ладно, это я поспрашаю. А ты знай, что теперь мышей будешь в нашем доме ловить. А то устроили в погребе беспорядок. Но помни, кормить сытно тебя и без того будут, поэтому есть мышей совсем не обязательно, главное – прогонять, ну знаешь, показать им, кто в доме хозяин. Понял? – Никола потрепал котёнка по пушистой головке. Тот в ответ заурчал. – И к матери мышей не таскай, а то визгу не оберёшься.

Котёнок мяукнул.

– Звать-то тебя как? – опомнился Никола. – Хм, серый, лопоухий. Зайцем будешь?

Под пальцами Николы продолжало растекаться мурлыканье.

– Значит, будешь, – улыбнулся он уже на пороге дома.

– Где ж ты был? – всплеснула руками мать.

– Да вот, за мышеловкой ходил, – он показал родителям нового жильца и сотрудника харчевни.

Мать схватила котёнка и прижала к груди.

– Мамань, сколько до деревни Сусеки топать?

– А тебе на что?

– Говорят, ткачиха там живёт, всё-всё про каждого показать может. Хочу у ней про дар свой узнать.

– Ишь как раскраснелся-то с дороги, – мать приложила прохладную руку к щеке Николы, и тот только сейчас ощутил жар, пылающий на лице. – Ну-ка сядь у окошка и остынь, ишь румяный какой.