Гниющий Змей. Книга 1

Глава 1

Ранние птахи уже щебетали за окном, но мелкая решётка на раме не позволяла им оказаться по эту сторону подоконника. И к лучшему. Птицы — основной источник змеиной гнили. По-другому этой пакости тяжело проникнуть через пролив, отделяющий Сиаран от материковой части разрушенной империи. Конечно, у нас тоже не всё гладко. Неводы порой приносят не самую здоровую рыбу, да и собиратели водорослей рискуют сильнее, чем пахари, но за массивные крепостные стены, опоясывающие Марону, гнилой товар проникает не часто.

Все телеги, гремящие колёсами по дощатому мосту Торговых ворот, тщательно проверяются дежурными подмастерьями магов, а водоканалы снабжены серьёзной системой очистки: тут уже не ученики, а их наставники постарались. Даже крысы если и заведутся в хлеву, то родные, поколениями выводящиеся здесь. Город укреплён ровно настолько, насколько этого удаётся достичь тем крохотным остаткам человечества, что смогли пережить приход Великого Змея, его гибель и продолжающееся уже сорок три года гниение.

Но птицам плевать на чинимые нами преграды. Они клюют заражённое зерно диких злаков, чистят пёрышки в отравленных лужах, пируют мясом сгноённого заживо зверья. Хорошо, если гниль убьёт птаху раньше, чем та долетит до наших краёв, но так везёт не всегда.

— Осса, ну чего ты мрачная такая? — за спиной раздался звонкий голосок подруги.

Неожиданностью её приход не стал: ступени скрипят, так что я всегда знаю, если меня хотят навестить. Причём именно меня: узкая лестница ведёт на верхний этаж флигеля, который я давно и единолично оккупировала, отдав свою прежнюю, ещё детскую спальню под вторую мастерскую. Отец перекрасил здесь стены и помог навести прочий уют, подобающий каждой благовоспитанной девице.

— И тебя с добрым утром, Санда, — я соблюла приличия и вернулась к пуховке с пудрой. Подруга привычно принялась трогать мои баночки-скляночки, тоже чем-нибудь намазываясь и прихорашиваясь. Вроде она что-то щебетала, только я не сильно вникала. Внимание продолжали занимать совсем другие певцы.

Вот на подоконник присел наворковавшийся голубь...

— Ты меня совсем не слушаешь, да? — обиделась подруга.

— Извини. Просто... задумалась...

— Вот вечно ты где-то в себе, — она покачала головой. — Ладно бы ещё в облаках витала, весенняя лихорадка и всё такое. Кстати, ты сегодня вроде книги в школу отнести собиралась? Учитель Мейнард такой импозантный, даром что вдовец!

С прежним выражением лица, я поправила наклон отполированной поверхности.

Из зеркала на меня хмуро воззрилось отражение.

До летнего зноя ещё далеко, так что бледности моей кожи позавидует всякая аристократка. Ну, ладно, в здешних северных широтах почти каждый может похвастать таким же идеальным отсутствием загара. Светлые, почти белёсые волосы я успела заплести в тугую причёску на затылке. Чёрные глаза подвела смесью на основе толчёного угля, прошлась щёточкой по бровям — таким же смоляным. Двуцветность — типичный признак потомков бриарейской крови.

Санда повернула зеркало, чтобы тоже в него помещаться. Осторожно накрасила губы, почмокала и приобняла меня за плечи; мы обе посмотрели на отражение.

Пшеничные волосы девушки — большей частью распущенные, на висках заплетённые в косицы — разительно отличались от моих. Мы обе светловолосые, но её палитра мягкая, тёплая. У меня всё холодно и резко. Даже платье на ней, хоть и домотканое, смотрелось радостней, чем мой дорогой чёрный наряд.

Санда тоже заметила контраст.

— Знаешь, Осса, — сказала она, — ты уж извини, но твой траур затянулся. Тебе бы не помешало внести немного красок в это однообразие, как считаешь?

Подруга живо прошлась помадой и по моим губам, затем покопалась в оббитой тканью шкатулке на столе и выудила оттуда коробочку румян. Заячьей лапкой сперва обметала свои скулы, потом полезла к моим. Отбиваться я не стала: на опыте изведана бесполезность таких потуг.

— Ну вот, — она перевела взгляд обратно на зеркало. — Совсем другое дело.

В серых глазах подруги плясали озорные искорки. В моих непроглядно чёрных не читалось ничего. Именно так я себя обычно и чувствую. Ну, или гораздо хуже.

Совершенно не представляю, как Санде удаётся оставаться такой жизнерадостной. Наверное, всё дело в личных обстоятельствах. Она же никогда не видела, что гниль делает с живыми людьми. Никого из её близких не забрали паладины...

Увлёкшись мрачными думами, я вздрогнула, когда голубь исчез с подоконника. Только тень, глухой удар, соколиные когти и гулкие взмахи крыльев. По ту сторону оконных стёкол осталось немного пуха и пёрышек.

Грудь колыхнулась от вздоха облегчения.

— Ох ты ж... — дёрнулась Санда. — Терпеть не могу, когда они так делают!

— Соколы нас защищают, — коротко сказала я. — Пойдём, посмотрим, что на завтрак.

Под скрип ступеней и шелест юбок мы спустились вниз.

Кухня находилась ниже мастерских и торгового зала, в полуподвальном этаже. Освещалась парой рассветных окон, пол мостила крупная плитка, а подвешенная на крючочках медная посуда всегда сверкала тщательной надраенностью.

Прямо сейчас полутёмное помещение наполнял самый уютный запах на свете: аромат свежеиспечённых пирожков. Помню, как в детстве мы с мамой стряпали здесь. Теперь по кухне хлопочет другая женщина.

— Доброе утро, Гвида, — поздоровалась я с кухаркой, как раз вынимавшей хлебной лопатой очередную партию румяных пирожочков из печки.

— И вас с утречком, девоньки, — радушно улыбнулась она, сгружая выпечку в большую чашу.

Прихватив подолы белыми фартучками, мы с Сандой принялись помогать с готовкой и вскоре, под скрип выдвигаемых стульев, уселись за массивный дубовый стол.

Ступени вновь заскрипели, только на сей раз по ним спускались гораздо торопливее, так что топот стоял, будто от стада волов с водопоя.

Первым на кухню ворвался Райф — молодой парнишка, поступивший к отцу подмастерьем только в середине зимы и ещё не успевший посадить зрение над скрипторским пюпитром. За ним появились Арло и Киллиан — коренастый переплётчик и щуплый рисовальщик. Только эти трое живут при мастерской постоянно, потому что больше им идти некуда. Остальные просто приходят в рабочие часы, скоро как раз начнут подтягиваться.

Последним в дверях появился мой младший брат — Блайк. Светло-русые волосы его были как всегда взъерошены, а височная косица не переплеталась уже несколько дней. Он выглядел усталым, но довольным.

— Закончил перевод? — сообразила я.

Он мягко кивнул и полез за пирожком, за что тут же получил от Гвиды по руке.

— Господин Равник ещё не спустился, имейте терпение, молодой человек, — наставляла она.

Дверь чёрного хода скрипнула, и вниз спустился отец.

— О, а вот и вы, господин Равник, — Гвида выдала ещё более радушную улыбку, чем прежде.

Вот теперь мы приступили к завтраку. Мужчины обсуждали рабочие вопросы. Подмастерья украдкой флиртовали с Сандой, получали хмурые взгляды со стороны кухарки и благодушно-понимающие от отца. Он вообще человек мягкосердечный и многое нам всем спускает, а после смерти мамы я всё чаще замечаю в нём апатичное безразличие, прогоняемое лишь очередной инкунабулой, чудом уцелевшей посреди руин погибшего мира.

Колокола отбили восемь ударов, Санда встрепенулась и быстро проговорила:

— Ох, совсем засиделась, матушка осерчает. Спасибо за завтрак, господин Равник, — она весело подскочила и чмокнула отца в щёку, после чего состроила глазки Киллиану и упорхнула вверх по ступеням.

— Стрекоза, — добродушно покачал головой отец и отпил из кружки ромашкового чаю. Последнее время вышло напряжённым, иллюминирование пары рукописей затянулось из-за перебоев с поставками красок, так что Гвида стала заваривать для него этот успокоительный цветок. Отец морщится — вот как сейчас — но не перечит заботе.

— Меня беспокоит наш сосед, — сказал он, когда все разошлись. — Бедняга, совсем захворал.

— Надеюсь, ничего серьёзного? — я тут же сделала стойку.

— Да, нет, простыл вот и всё. Он же совсем один остался, некому о старике позаботиться. Да ты не переживай, дочка, — он похлопал меня по руке, в глазах под седыми бровями появилась знакомая печаль. — Всё образуется, — эти слова, произнесённые мягким тоном с нотками боли, тоже явно относились не к соседу. — Ты сходи, проведай старика, вон, пирожков ему снеси.

Я кивнула: выдавить хоть слово через вставший в горле ком всё равно бы не вышло. Стул снова заскрипел, я помогла Гвиде убрать посуду в судомойню, завернула полдюжины пирожков в расшитую по краям салфетку, да положила в корзинку. Нести гостинцы просто в руках неприлично, лучше так: набросив плетёную ручку на сгиб локтя.

И делая вид, будто совершенно не страшишься всяких-то там болячек.

Утреннее солнце, по-весеннему колкое, будто не до конца оттаявшее после зимних холодов, пронзило глаза, заставляя жмуриться. Птичьих трелей не убавилось, несмотря на все старания городских соколов. Эти труженики каждый день рискуют жизнью, чтобы защитить нас от угрозы с материка. Деревьев в черте города немного, да лучше бы и оставшиеся срубили.

Я поднялась по каменным ступенькам соседского крыльца и постучала в дверь бронзовой колотушкой. Район здесь зажиточный, благо книжное ремесло позволяет нашей семье оставаться в пределах внутренних стен города. Безопаснее только в цитадели и за высокими заборами частных резиденций.

Пока мялась на пороге, ожидая лязга запора и скрипа дверных петель, услышала знакомый голос:

— Светлого утречка вам, госпожа Равник.

Я перевела взгляд на молодого чародея, приподнявшего широкополую, но совершенно не остроконечную шляпу в приветственной жесте. На губах его играла не менее светлая улыбка, чем помянутое утречко, а длинная косица, спускающаяся на левое плечо, свидетельствовала, что о помолвке с родителями Милки он так и не договорился.

— И тебе того же, Лисан, — я не пожалела ответной улыбки. — Ты к Блайку?

— Неужели я так предсказуем? — он склонил голову к плечу и чуть прищурился, подражая зрелым, многое повидавшим мастерам колдовских дел, но попытка изобразить таинственность не удалась. Мешала память о том, как он ещё мальчишкой красил наш забор вместе с моим братцем. И как мама потом оттирала спиртом обоих, а этот паршивец пытался отхлебнуть.

— Ну, загадочности тебе точно недостаёт, — вскинула я чёрную бровь. — Он у себя. Поторопишься, перепадёт пара пирожков от Гвиды.

Парнишка благодарно кивнул и поспешил в нашу мастерскую.

Они с Блайком вместе проходили обучение в Академии магии имени Никодимуса Великого. В прежние времена в столь престижное заведение можно было пробиться лишь талантом, подкреплённым серьёзными деньгами. Сейчас достаточно просто денег и вовсе не таких серьёзных. Население поредело, залы лекториев опустели, так что ректорату приходится набирать всех, кто мало-мальски владеет грамотой и готов заплатить за приобщение к знаниям тайным и не очень.

Ну, а всякий, проявивший хоть малейшую одарённость может рассчитывать на бюджетное место, оплаченное из городской казны, ведь мало какая профессия сейчас ценится наравне с чародейством. К сожалению, Блайк так и не научился разводить огонь в очаге без кресала, зато усвоил десяток языков, что очень нужно в нашем семейном деле.

Проводив юного магика задумчивым взглядом, я снова взялась за дверной молоточек. «Тук-тук-тук!» — более настойчиво позвал тот. Но минуты ожидания вновь не закончились ни скрипом половиц, ни шарканьем дедовских тапочек по ним.

Я непроизвольно стиснула челюсти и начала теребить подвеску на цепочке, доставшуюся от мамы. Бросила взгляд на запертые ставни. Сегодня никто не отворил окна, но если старик так болен, это не удивительно. И всё же... часть меня уже вопила и билась в отчаянных конвульсиях, пытаясь отдать команду ногам развернуться и броситься прочь. Не надо мне туда... вот, ну, не надо...

Однако пальцы уже потянулись к скобе дверной ручки.

Сжались на холодном металле, потянули и окостенели, потому что дверь скрипнула: оказалось не заперто. Страх прокатился волной от пяток до макушки, по дороге иссушив ротовую полость и подстегнув сердечный ритм. Свободной рукой я невольно поправила наброшенный на плечи шарфик, хотя озноб не имел отношения к зябкому утреннему ветерку.

— Господин Даттон? — украдкой позвала я, не очень-то мечтая получить ответ. Хотя тишина оказалась ничем не лучше. — У вас тут дверь открыта, — снова заговорила я с потенциальным собеседником. — У вас всё хорошо, господин Даттон? — голос срывался, а туфли в нерешительности переминались у порога.

Никто не отвечал. В доме — темень.

Я совсем струхнула. Возник порыв оставить пирожки на тумбе у входа и свалить в родные пенаты от греха подальше. Но если человек в беде... Может, лучше позвать кого-то? Ну, вместе не так страшно... Хотя не хочется прослыть трусихой, которая начинает бить в колокола и кричать о пожаре, учуяв дым погашенной свечи. Нет уж, лучше сперва убедиться, что повод стоит тревоги.

Ну, а тревога та уже сотрясала поджилки вплоть до кишечных позывов.

— Господин Даттон, мне можно войти?

Опять слова ушли в темноту. Ничто в ней не двигалось, не дышало, не издавало звуков. Она пугала своей могильностью. Даже в колумбарии не возникает такого чувства. Нет, там, при созерцании ниш с урнами, появляется лишь лёгкая грусть о покинувших нас душах. Да голуби воркуют и косятся на незваного гостя, напоминая, что нелёгкая может забрать любого хоть сейчас. Но сами-то птицы живы. Они вьют гнёзда подле серого пепла наших близких. И обильно загаживают каменный мавзолей. Свидетельство победы жизни над смертью, блин.

Здесь не ощущалось даже такого присутствия. Ничего.

Против собственной воли я переступила порог.

Вдруг человеку совсем плохо, а я своим бездействием приближу его конец? Да, у него нет близких, которые бы осудили мою нерешительность, а отец поймёт. Но смогу ли я потом хоть раз взглянуть в глаза самой себе? Знать, что могла помочь, но предпочла поджать хвост и сбежать? Нет, нужно действовать прямо сейчас, ведь в критической ситуации каждая минута на счету.

Смешно, если в итоге окажется, что хозяина просто нет дома, а дверь он не запер по старческой забывчивости.

Эта мысль немного приободрила меня, так что вскоре я раздёрнула шторы в гостиной и отворила ставни, впуская свет и воздух в помещение. Налёт таинственности с антикварной мебели тут же слетел, чего нельзя сказать о пыли. Господин Даттон никогда не держал при себе постоянной прислуги, но регулярно пользовался услугами приходящей горничной. Похоже, в последнее время её визиты стали редкими...

Но не будем делать преждевременных выводов. Старый скряга просто мог урезать её жалование или вовсе позабыть о выплате на месяц-другой, что неминуемо привело бы к ответным действиям. Ну, да, с той же лёгкостью можно предположить, что горничная испугалась вида болящего и предпочла держаться подальше до прояснения ситуации.

Ступени резной лестницы скрипели ещё заунывнее, чем у нас дома. Старик поднимался по ним с кряхтением, делая передышку после каждой второй-третьей, но упорно не желал перебираться в спальню внизу, ведь это бы свидетельствовало о победе времени над некогда бравым командиром.

— Господин Даттон... — костяшки моих пальцев постучались в косяк двери. — Вы здесь? Это Осса Равник, дочка вашего соседа Базила. Господин Даттон, заранее приношу извинения, но боюсь, я вынуждена войти, — договорив эти вежливости, я опустила дверную ручку и прошла в спальню.

Здесь пахло старостью и нафталином: с тех пор, как алхимики выделили это вещество из дёгтя, его запах стал постоянным спутником плохо проветриваемых опочивален. Сколько помню старого Даттона, его одежда всегда пахла этим средством от моли. Но в его личных покоях я прежде не бывала, так что немного стушевалась — нет, не от запаха, при виде беспорядка. Ничего шокирующего, но...

Широкая кровать со столбиками балдахина не была заправлена подобающим образом. Смятые простыни явно пропитались потом и кожным салом, а может, этот круг и вовсе имеет природу иных телесных жидкостей — принюхиваться я почла за бестактность. Разбросанные подушки говорили о некоем всплеске злости или отчаяния. Одну, похоже, прижимали к себе — и вряд ли в порывах любовных фантазий. Одеяло было откинуто и скомкано в ноги вместе с дорогим узорчатым покрывалом.

Я подошла ближе и заметила, что простынь порвана у изголовья. И это не ровный разрез, какой может оставить клинок, ножницы или сильный рывок двумя руками в разные стороны. Похоже, её комкали, сжимали, да так, что ногти пропороли ткань...

Стало нехорошо. Я невольно отшатнулась и больно ударилась лопатками в торец дверного полотна. Тут же рванула прочь, едва не путаясь в собственных подъюбниках и гулко топоча низкими каблучками по отполированным ступеням.

Шарфик слетел с плеч. Корзинка свалилась со сгиба локтя, пирожки наперегонки покатились вниз. Но судьбы одёжки и выпечки не заняли ни толики моего внимания. Чужое жилище снова стало чуждым, потусторонним, словно склеп. Тени сгустились по углам и будто надвигались, сжимая кольцо смертельной ловушки.

Вряд ли старичка одолела простуда. Ох и вряд ли... Но мало кому достаёт духу честно признаться в своём состоянии. Люди и сами не хотят верить. Предпочитают врать самим себе до последнего, уповая на милость богов, надеясь, что всё обойдётся.

Оставив лестничный марш позади, я ринулась в переднюю, к спасительному порогу. И едва не поскользнулась на лакированных дощечках паркета, заметив на коврике у двери какое-то шевеление. Комочек тьмы посреди мрака, он покачнулся, подался вперёд...

Невольно отступая шаг за шагом, я не могла отвести взгляда от этого сгустка. Не могла ни моргнуть, ни продохнуть, только пятилась и смотрела. Оно двигалось следом. Неспешно, не пытаясь бросаться и нападать. В косые лучи, высвечивающие пылевую взвесь, медленно вышло нечто...