Гнездо

— Прошу, прошу вас, проходите. — Роберт Дегак с легким поклоном указал нам на гидравлический подъемник, опустившийся к нашим ногам, как гигантская услужливая ладонь.

Я обрадовался, потому что опасался, что к этому невиданному чуду придется лезть по лестнице. Гнезда ласточек обычно помещаются под самой крышей… Мы приехали в Мокропсы втроем. Доктор естественных наук Ригел, инженер-химик Вах и я. Нас пригласил орнитолог Дегак. Он ждал на шоссе. Подсев в машину, он показал дорогу к дому Грубнера. Это был дом, каких осталось уже немного, — двухэтажный гибрид деревенского дома и небольшой загородной виллы. Дегак несколько театральным жестом показал на высокий белый фронтон. На самом верху в уголке, где сходились скаты крыши, прилепилось серовато-белое гнездо. Должен признаться, в эту минуту страх, что придется лезть по лесенке, волновал меня сильнее, чем близость чуда. Я придерживаюсь принципа, что неприятные вещи лучше делать сразу же, без долгих колебаний, поэтому я сказал:

— Несите стремянку.

Дегак рассмеялся:

— Помилуйте, неужели вы думаете, что в наши дни у кого-нибудь в деревне еще сохранилась стремянка?

Он махнул рукой, и со двора, расположенного напротив дома Грубнера, выполз электромобиль с подъемником, который с милой предупредительностью опустился к нашим ногам.

— Этот дом построил каменщик Грубнер в 1927 году, — сказал орнитолог Дегак, ступая вслед за нами на площадку подъемника. — Ласточки впервые построили здесь гнездо годом позже, весной 1928 года. И с тех пор здесь всегда было гнездо. — Дегак повернулся к человеку, управлявшему подъемником. — Давайте, пан Шалда. — Металлическая площадка, на которой мы стояли, поплыла вверх. — Но гнездо не всегда помещалось под коньком, — показывал Дегак. Я боялся поднять голову, потому что от движения вверх мне становилось не по себе. — Правда, первоначально оно располагалось на том же месте, что и теперь, — продолжал орнитолог. — Когда спустя девятнадцать лет дом заново оштукатурили, гнездо разрушили, и весной ласточки построили новое, вон там, внизу, под карнизом водостока. В позапрошлом году дом снова оштукатурили, и прошлой весной парочка ласточек снова построила гнездо под самым гребнем. Это жилище…

Площадка остановилась. Прямо перед нашими глазами было уникальное гнездо. Серовато-белое, чуть больше обычного гнезда городских ласточек, с шероховатой поверхностью, похожее на кучу затвердевшего гипса. Если бы я не знал от орнитолога Дегака, из чего оно сделано, ни за что бы не догадался. Никогда в жизни мне не пришло бы в голову, что гнездо слеплено из жевательной резинки.

— Фантастика, — восхищенно вздохнул профессор Ригел.

Инженер Вах тут же достал пинцет и мисочку для образцов и попытался отломить кусочек вещества.

— Осторожно, — схватился за голову орнитолог Дегак, будто у него внезапно заболели зубы, но Вах, кивнув, продолжал свои попытки.

— Ничего не выходит. Чертовски твердое, — признал Вах, вытаскивая палочку с алмазным резцом, чтобы соскоблить хотя бы порошок.

— Ради бога, не отломите гнездо, — призвал инженера к осторожности профессор и затем обратился к нам: — Да, перед нами птичья постройка будущего.

Сердце мое сжалось. Только теперь до меня начала доходить важность происходящего. Я был поражен, когда мне на работу позвонил орнитолог Дегак и рассказал, что в Мокропсах, недалеко от Праги, ласточки построили гнездо из жевательной резинки; это звучало слишком фантастично, неправдоподобно и не поддавалось воображению. Но теперь, когда гнездо находилось передо мной и я мог дотронуться до него… Да, это правда. Это знамение технической революции в мире птиц. В птичьем мозгу, должно быть, произошел сдвиг. На смену стереотипу, существовавшему миллионы лет, вдруг пришло нечто более высокого порядка. Нечто… Мысль. Кривая развития резко переменила направление. Каким же оно будет теперь?

— Как вы, пан Дегак, заметили, что ласточки лепят свое гнездо не из грязи и соломинок? — спросил я.

Дегак смущенно улыбнулся:

— Я орнитолог. — Он вытащил маленький коричневый блокнотик и постучал по нему пальцем: — Здесь у меня все. Я ждал, прилетят ли ласточки и слепят ли они гнездо снова. Я весьма сомневался в этом. Здесь нет теперь источников строительного сырья, как раньше.

— В последнее время это основная проблема для городских и деревенских ласточек. Из городов они совершенно исчезли, — подтвердил профессор Ригел.

— Там, — орнитолог махнул рукой в сторону исторических ворот, за которыми раскинулось обширное забетонированное пространство с длинным низким павильоном из стекла и металла, — там раньше были хлева, навозная куча и двор, где весной всегда было полно грязи. Кроме того, новая штукатурка слишком гладкая. Потрогайте.

Один за другим мы послушно пощупали стену. Она не показалась мне недостаточно грубой, но я не специалист в таких вещах. Дегак открыл блокнот:

— Они начали строить двадцать восьмого апреля.

— Должно быть, это был тяжелый труд, — проявил понимание химик Вах, рассматривая гнездо через сильную лупу.

— Вовсе нет. — Орнитолог Дегак важно поднял указательный палец вверх. — Постройка из классических материалов отнимает у пары ласточек десять дней, гнездо из жевательной резинки было закончено за неделю.

— Не может быть, — удивился профессор Ригел. — Поймите, ведь ласточки должны были собирать свеже…

Он пощелкал пальцами, пытаясь подобрать слово поделикатнее, но Вах закончил его мысль:

— …выплюнутую жвачку.

Профессор, с упреком взглянул на инженера, чопорно поправил:

— Я хотел сказать — жевательную резинку, непосредственно выкинутую изо рта. Иначе жевательная резинка затвердеет и перестанет быть подходящим строительным материалом.

— Представляете, что это значит? — повернулся к нам инженер Вах. Мысль, только что родившаяся у него в голове, заставила его испуганно вытаращить глаза.

— Конечно, — спокойно ответил орнитолог. — Что ласточки наблюдают за нами.

Не знаю, пришел ли такой ответ в голову профессору, но признаюсь, что мне нет. Однако это было абсолютно логично. Должно быть, так оно и было. Холодок пробежал у меня по спине, я невольно оглянулся. В эту минуту я совсем забыл о том, что сейчас только начало марта, а значит, до прилета ласточек еще далеко. Профессор, возможно, был шокирован высказанной догадкой так же, как и я, но не подал виду.

— Наверно, они уже давно наблюдают за нами, — медленно произнес он. — Именно мы, видимо, повлияли на их развитие. Никто, кроме человека, не заменяет природное сырье искусственным материалом.

— В этом есть что-то неприятное, — признался я.

Я чувствовал себя дураком. Я всегда пребывал в тщеславной непоколебимой уверенности, что только мы способны наблюдать, кто как живет на свете, и даже во сне мне бы не приснилось, что и к нам кто-то присматривается. Меня охватило чувство беспокойства.

Инженер Вах снова склонился к гнезду со своей лупой:

— Коллега, вы видели, как они строили? Как им удалось слепить все это?

— Вы будет потрясены, — сказал Дегак. — Я наблюдал у них не только разделение труда, но и вполне осознанное сотрудничество.

— Ну уж в это я поверить не могу, — прервал его профессор.

— Не только возможно, но даже необходимо, чтобы они сотрудничали, — вступился за Дегака Вах, подавая профессору лупу. — Смотрите.

— Знаете, как они это делали? — продолжал Дегак. — Одна ласточка приносила размягченную жевательную резинку, прижимала ее к начатой стенке гнезда, а другая прищипывала клювиком. Сначала ласточка прихватывала резинку, будто точечной сваркой, а потом обе птички тщательно и систематично делали то же самое с двух сторон по всей длине шва. Ведь так, видите, профессор?

— Да, — признал тот.

— Послушайте, как выглядели эти ласточки? — схватил Дегака за руку инженер Вах, разгоряченный загадкой удивительного гнезда.

— Обыкновенно, — пожал плечами орнитолог.

— Я имею в виду, не издавали ли они звуки, похожие на человеческую речь, — уточнил Вах.

— Вы думаете, что если попугай может говорить, то смышленая ласточка… — улыбнулся Дегак.

— Я имел в виду, не привлекли ли они вашего внимания еще каким-нибудь проявлением разумности. Например, речью.

— Ну, разве подражание человеческой речи является проявлением разума? — усмехнулся орнитолог. — Мне иногда кажется, что как раз у самых разговорчивых разум отсутствует.

— Коллеги, коллеги… — примирительно сказал профессор, потому что между Дегаком и Вахом начали пробегать грозовые разряды. Дегак стал язвить, очевидно, потому, что Вах не сумел побороть свой научный голод и проявлял к гнезду Дегака почти неприличный интерес. — Расскажите нам лучше, пан Дегак, что случилось с этим гнездом дальше.

— Ласточки жили в нем абсолютно так же, как в классическом гнезде. До двадцатого августа, а потом улетели на юг. — Дегак загадочно улыбался. Было ясно, что он знает еще что-то, но не спешит выложить, держит нас в напряжении, чтобы в полной мере насладиться эффектом от своего открытия, о котором он рассказывает впервые. И кому? Коллегам, которые приходят в изумление. В удовольствии такого рода ни один ученый себе не откажет.

— Ласточки действительно улетели? — спросил я, видя, что Дегак ждет подобного вопроса.

— Улетели, — кивнул орнитолог. — И скоро в гнезде поселился воробей.

— Это в порядке вещей, — холодно произнес Вах. — Воробьи любят селиться в гнездах ласточек.

— Обычно так и бывает, но тут… Воробей не боялся занимать такое странное гнездо? — спросил профессор.

— Вовсе нет, — махнул рукой орнитолог. — Он поселился в нем с обычной воробьиной самоуверенностью…

— Минуточку, — прервал я орнитолога. В голове у меня засела мысль о том, что птицы наблюдают за нами. — А где этот воробей сейчас? Его выселили?

— Нет, — важно произнес Дегак. — В январе он замерз в этом гнезде.

— Что-о? — поднял брови профессор.

— Конечно, гнездо несовершенно, — не удержался химик Вах, увидевший в этом сообщении возможность преуменьшить значение открытия орнитолога, к которому не испытывал симпатии. — Это же невероятно, чтобы первое гнездо из искусственного материала оказалось верхом совершенства.

— У вас есть более веские аргументы? — резко спросил Дегак.

— Но вы же сказали: оно не защищает от мороза.

— Я провел эксперименты. Восьмимиллиметровый слой жевательной резинки обладает в четыре раза меньшей изолирующей способностью, чем стенка классического гнезда такой же толщины.

— У материала, из которого строятся классические гнезда, такие же изоляционные свойства, как у Гераклита, — добавил профессор.

— Ну, вот я и говорю, — с торжествующей улыбкой Вах повернулся к Дегаку, — гнездо не совершенно.

— Несовершенным, коллега, мы можем назвать только то, что плохо выполняет свою функцию. — Дегак произносил слова отчетливо и с выражением. — Не хотите ли вы сказать, что в период, когда ласточки живут в своих гнездах, у нас трещат морозы?

Посрамленный инженер Вах, скрывая ярость, склонил голову.

— Это правда, — встал я на сторону Дегака. — Для ласточек гнездо — летняя квартира.

— Да… жестоко, — пробурчал химик.

— Очевидно, ласточки таким образом защищаются от… — профессор подыскивал слово, но вступил Дегак:

— Нет здесь никакой жестокости, и ни от чего они не защищаются. Просто ласточки делают гнездо для себя. Они думают только о себе. Точно так же ведет себя человек. Думает только о себе.

— И поэтому бывает жестоким к другим, — задумчиво проговорил профессор.

— Они наблюдают за нами. Наверняка они уже страшно давно наблюдают за нами, — сдавленным голосом произнес я.

— Да, и вот доказательство, — орнитолог указал на гнездо, — что мы повлияли на их развитие.

— В конце концов, кто еще мог бы повлиять на них? — сказал профессор.

— Когда-нибудь и другие птицы начнут строить гнезда из жевательной резинки. И, к примеру, скворцы… — Слова давались мне с трудом. Невозможно было представить себе это.

— Почему именно скворцы? Им-то что нужно? — Голос Ваха звучал тише. — Ведь для них мы делаем скворечники.

— Деревянные скворечники, — сказал я. — Может быть, они не захотят жить в них. Сочтут их старомодными. Мы ведь тоже отказались от деревянных домов.

— Верно, так оно и будет, — тяжело вздохнул профессор, глядя на сад за домом Грубнера.

Мы стояли как громом пораженные. Рассеялись ли наши восторги, вызванные необыкновенным гнездом? Нет. Но потрясение завело нас в наших рассуждениях так далеко, что мы перестали быть только учеными.

— Н-да, когда-нибудь и скворцы станут лепить из жевательной резинки странные жилища, — прибавил профессор задумчиво.

— Я опасаюсь другого, — сказал орнитолог. — А вдруг до них дойдет, что жевательная резинка предназначена для жевания?

В недоумении мы уставились на него.

— Вы полагаете, это негигиенично? — неуверенно усмехнулся профессор. — Боитесь, что птицы начнут страдать человеческими заболеваниями, передающимися со слюной?

— Нет, — с грустью покачал головой орнитолог. — Просто тогда у них не будет времени, чтобы петь.