По Никитской в этот вечер плыл серый мокрый туман. И может быть поэтому люди чувствовали себя особенно мрачно. Даже самые беззаботные торопливо хлюпали по скользкому троттуару, тая тоскливые мысли о неизбежности промоченных ног. Освещенные окна полуподвалов не вызывали любопытства и никому в голову не пришло остановиться и заглянуть в одно из них…
А заглянув, вы прежде всего увидели бы портрет — огромный и пыльный. Портрет высокого, сутулого человека, задумчиво опершегося на мраморную баллюстраду какого-то изысканного вестибюля. Сзади расстилался, повидимому, старый парк с очень красивой дорожкой, уходящей вглубь. Все это сильно напомнило бы вам аналогичные пейзажи у наших фотографов, но в такие мелочи вдаваться не будем. Рука сутулого, на вид очень почтенного, человека заложена за борт скромного, черного сюртука. Глаза устремлены прямо на вас и кажутся не живыми, почти стеклянными. Выражение лица строгое, хмурое. Нос слегка с горбинкой резко выделяется между выпирающих, широких скул. Подбородок окаймлен небольшой, редкой бородкой. Такие же редкие, подстриженные усы.
А приглядевшись внимательнее, вы увидели бы и оригинал. Та же фигура, сутуло склонившаяся за столом, покрытым рыжей клеенкой. Та же бородка, упрямо дрожащая над рюмкой недопитой „горькой“. Те же скулы, только еще более заострившиеся от лишней тяжести лет.
А если бы можно было прислушаться к его, повидимому, очень оживленной беседе с человеком, внешность которого живо напомнила бы вам юркие лица аборигенов фондовой биржи, то вы услышали бы конец несколько странного, но имеющего определенный смысл, разговора.
— Ай, профессор, сколько лет вы зря потеряли…
— Но я не мог, понимаете ли, не мог… Я был слишком не уверен в этих людях…
— Что значит люди, когда в ваших руках чистые деньги… Уж поверьте, что если я встретился вам на пути, то так просто все не кончится… Вы еще не знаете всех моих талантов, профессор. Благодаря мне, вы нашумите больше, чем Риза-Хан в Персии или какой-то там Абд-эль-Керим в Марокко… Мир, целый мир перед вами, можно сказать в самых ваших руках, а вы сидите и молчите…
— Я право и не знаю, что и сказать… Понимаете, всю жизнь, целую жизнь работал, никому не предлагал, боялся, что не поймут, не оценят… Да и кому нужен мой труд, моя деятельность?..
— Кому нужен? Да прежде всего нам с вами, профессор. Вы сколько в университете получаете? Полтораста? Я вам гарантирую в пять, в десять, в двадцать раз больше. Чудак вы, профессор, право, когда своей выгоды не понимаете. Ведь, если то, что вы говорите, правда, то ведь вы Наполеоном можете стать, завоевателем… А вы… эх!..
— Я с вами согласен, но что я мог сделать сам?.. Я стар, болен и все прочее…
— Все это ерунда. Завтра же начинаем дело и ручаюсь, что в 24 часа вы станете знаменитостью…