Журналист: Назад в СССР

Глава 1 На пороге тьмы

Одиночество — вещь заразительная.

Стоит только однажды предаться ему, и пиши пропало: все твои благие планы и установки на жизнь рушатся прахом. Тотчас найдётся немереное число причин и отговорок, чтобы и сегодня не покидать своей квартиры и отсидеться в лучшем случае у компьютера, а в худшем — перед телевизором, который моя суровая и упертая бабка, ярая коммунистка и сталинистка, всю жизнь именовала не иначе как «фонарь для идиотов». Мол, стоит ему зажечься, как идиоты всех мастей немедленно сбегаются к нему, как бабочки, жуки и прочая насекомая живность стремятся на свет во тьме кромешной ночи.

А если вы — пенсионер, который ещё не привык к эйфории безделья и возможности валяться в постели хоть сутки напролёт, пусть и за нищенскую пенсию, то у него тотчас найдутся ещё и умные слова-объяснялки вашей лени, такие, например, как самодостаточность. А ведь когда-то в юности, которую я все ещё прекрасно помню, я не мог и дня провести, чтобы не выбраться куда-нибудь в город, к девчонке, приятелям или, на худой конец, просто ностальгически попинать мяч с местной дикорастущей детворой на дворовой площадке.

— Заставлять себя надо! — назидательно молвил я собственной персоне этим вечером, чувствуя себя, по меньшей мере, королем Людовиком, отечески журящим своих поданных-крестьян, сетующих, что не в состоянии поесть даже элементарного хлеба.

— А своё тело надо насиловать! — добавил я давнюю присказку нашего армейского старшины, одновременно натягивая летние джинсы из ткани-«облегчёнки» и силясь попасть носками в зашнурованные кроссовки.

В данном случае насилие над собой заключалось в походе до ближайшего магазинчика за бутылочкой минералки, а в идеале — холодного пива, потому что жестяные банки я терпеть не могу, а потягивать холодное пенистое — это все-таки традиция, а я — рьяный сторонник традиций. И всё это называлось «прогулять себя», благо собаки у меня нет, а пеший моцион, согласно философии моей соседки по лестничной клетке тёти Розы, является наилучшим массажем абсолютно всех внутренних органов.

Для человека, который получает маленькую пенсию, позволяющую лишь как-то сводить концы с концами, а каждое утро которого начинается с приема семи таблеток, которые ему нужно принимать еще «неопределённое время», а, значит — всю оставшуюся жизнь, пешая ходьба была и остаётся лучшим лекарством.

Поэтому мой прогулочный маршрут включает в себя помимо магазина маленький скверик, разбитый неподалёку, и небольшую городскую площадь, окружённую летним цветником длинных клумб с розарием, и широким каменным постаментом памятника павшим в войнах минувшего, XX века — Вечного огня. С детства помню, что возле этого огня стояли в почетном карауле пионеры, непременно мальчик и девочка, в белоснежных рубашках с тщательно отглаженными красными галстуками. Их по разнарядке назначали в школах нашего города и, по слухам, брали не всех, а только отличников и всяких там активистов. В последние годы детские караулы куда-то запропали, особенно в вечерние часы, да и общий контроль властей над площадью заметно увял — видать, больше полагаются на видеокамеры. Но свято место, как известно, пусто не бывает. Еще с 80-х годов тут разъезжали на роликовых досках скейтеры, бороздя асфальтовое полотно площади вдоль и поперек. На смену им сразу пришли брейкеры и прочие стрит-дансеры, тусовавшиеся тут, покуда уличные танцы тоже не вышли из моды. К тому же милиция по распоряжению властей теперь все чаще разгоняла разношерстные сборища неформалов и уличных музыкантов, поэтому в скором времени каменная площадка у огня окончательно опустела. Лишь в государственные праздники сюда, к плещущему нервными алыми языками пламени, чиновники возлагали официальные букеты цветов и иногда — венки.

Об этом я рассеянно думал, направляя свои стопы к площади, норовя обогнуть ее и закруглить, наконец, традиционный вечерний прогулочный маршрут с чувством исполненного долга перед своим порядком запущенным пенсионерским организмом.

У меня уже давно вошло в привычку на ходу мысленно напевать всякие любимые песенки. Вот и теперь я медленно шагал в сгущавшейся тьме, мурлыча себе под нос любимую песню детства:

И еще я лениво размышлял на ходу о том, что свято место и впрямь пусто не бывает, и если река по каким-то причинам перестает течь, на ее месте очень скоро образуется гнилое и затхлое болото. Не случайно в последнее время по вечерам тут, на площади, нередко собирались всякие темные личности — местные алкаши, наркоши и прочие бездельники со всей округи. Поутру на площадь наведывались еще и бомжи, собирать пустые бутылки и скудные остатки закуси.

Вот и сейчас я заприметил несколько темных силуэтов, отчетливо выделявшихся в вечерней полутьме на фоне священного огня. Приключений на свою пятую точку я в нынешнем моем пенсионерском существовании никогда особо не ищу, и потому круто заложил вираж, намереваясь обойти постамент с огнем подальше. И черт меня дёрнул обернуться!

В эту злосчастную минуту я отчётливо увидел, как один из алкашей поднялся с постамента и, подковыляв шатающейся, нестройной походкой к огню, неспешно прикурил от него. А затем — или мне это только почудилось в неровном свете огня? — небрежно сплюнул прямо в бьющееся пламя.

Никто из нас не знает наверняка, как он поведёт себя в критические минуты своей жизни. Заслонит ли собой любимую женщину от хулиганов, шагнёт ли смело в горящий дом, где остались плачущие дети, первым поднимется в атаку, или даже по-простому, в лёгкую — однажды скажет, наконец, своему начальнику, что тот хам и самодур, хлопнет дверью и уйдет из опостылевшего офиса навсегда. В одном я уверен: я сделаю что-то, не раздумывая, и никакой дьявол не заставит меня в эту минуту прикидывать, взвешивать и рассуждать. Просто рвану вперед, а там будь что будет.

Вот и сейчас: я резко развернулся и твердой, насколько это возможно, походкой направился прямиком к этим уродам.

В душе я, конечно, клял себя за дурацкую привычку ввязываться во все тяжкие, повинуясь глухому, но все еще явственно звучащему в моей душе голосу совести. Жизнь преисполнена конформизма, а когда ты перевалил за рубеж шести десятков лет, тут тебе уже не до геройства. Времена юношеского гусарства и даже зрелого ковбойства для меня по идее уже давно должны были миновать, но раз за разом я с завидным постоянством наступаю на одни и те же грабли и влезаю в очередную историю, как правило, крайне невыгодную для меня.

Я знаю, тому причиной — моя профессия. Журналистика, будучи одной из древнейших профессий на земле, якобы занимает в истории человечества «почетное» второе по счету место после проституции. Интересно, почему второе? Потому что проституткам платят больше?

Так или иначе, у меня в крови, видимо, все еще вяло плещется этот вечный огонь профессионального интереса, любопытства, неравнодушия ко всему происходящему — называйте, как хотите. И хотя я знаю, что все они не сулят мне ничего хорошего, такие критические ситуации обойти я никак не могу. Особенно когда речь идет о святынях.

Мое явление алкаши восприняли с мрачным любопытством. Было их пятеро, но я уже закусил удила. Недолго думая, выдернул у куряги его чинарик и резко ткнул ему в морду, больше для острастки.

— Вот что, голуби, — рассудительно сказал я. — Тут вам не курилка, а памятник — не зажигалка. — У меня, между прочим, дед воевал, под Прохоровкой в танке горел. За таких как вы кровь проливал. И совсем не для того, чтобы вы тут прикуривали. От памяти народной…

Закончил, конечно, немного пафосно, но уж как есть. Буду я еще перед этими чмориками расшаркиваться.

Алкаши явно оробели, двое из них тотчас вскочили с постамента, выражая тем самым полную готовность поскорее ретироваться. Мысленно я вздохнул с облегчением, но как оказалось — рано. Потому что один из этих типов шагнул ко мне и нагло осклабился.

— А мы, между прочим, никого не просили за нас умирать. Чё смотришь, сосед? Не узнал?

Я чертыхнулся про себя: вот принес же бог нелегкую. Этого типа я хорошо знал. Он был моим соседом слева по лестничной площадке, и я его давно за глаза прозвал Анти-Павлом. Просто фамилия у него была известная, даже можно сказать, геройская — Корчагин. А геройства его были еще те: устроить в квартире пьяный дебош, посреди ночи врубить музыку на полную, всё по той же пьяни, и опять же ночью горланить под окнами блатные песни с компанией таких же как он подвыпивших уродов. А уж въезжать во двор на своей видавшей виды «девятке» под громогласное буханье басов из сабвуфера в багажнике, причем в любой час суток — это у него уже давно вошло в привычку.

Пару раз я даже милицию вызывал. В основном из-за ночной музыки за стенкой, но у нас ведь как? Хорошего человека мигом захомутают, а с таким вот дерьмом, как этот Корчагин, почему-то ничего нельзя толком сделать, закон отчего-то вечно на их стороне. И для кого они только писаны, эти законы?

Да что там законы, когда и народная мудрость нынче раз за разом даёт осечки? Кто не знает банальной истины: как вы лодку назовете, так она и поплывёт. Ну, а что получается, хотя бы с этим Корчагиным? Фамилия-то у него самая что ни на есть геройская, а человечек — полное дерьмо.

Помню, на меня большое впечатление произвело интервью знаменитого китайского киноактера, мастера восточных единоборств Джета Ли, вычитанное в какой-то газете. Отличный парень, скромный и умный, когда-то в своем Китае был пионером и смотрел у себя в Пекине кучу старых советских фильмов. А когда посмотрел кино про Павла Корчагина, тут же прочитал книгу и буквально влюбился в нее и главного героя. С тех пор «Как закалялась сталь» стала его настольной книжкой, Книгой с большой буквы; он ее даже под подушкой держал во всех своих съёмочных поездках и гастролях. И вот эта суперзвезда на полном серьезе утверждала, что именно эта книга и ее герой Павка как раз и сделали его человеком, после чего он прославился на весь мир и в спорте, и в боевых искусствах, и в кино.

Я потом спрашивал знакомых китайцев, и оказалось, что большинство моих ровесников в его стране читали про Корчагина, а некоторые знают эту книгу чуть ли не наизусть. А один мой приятель как-то рассказывал, что, будучи с семьей в Москве, побывал там в музее Николая Островского, который во многом с себя и писал своего героя и его судьбу. Музей как раз размещается в его бывшей московской квартире. Так вот большую часть посетителей, по словам моего приятеля, в музее составляли китайцы, потому что Павку Корчагина они считают великим героем, причём абсолютно китайским. Так и их мудрец Конфуций учил: положить всё своё здоровье и саму жизнь на алтарь службы родине — это самая лучшая и достойнейшая судьба, о которой мечтает каждый китаец.

Ну, а о чем мечтает мой сосед Корчагин, интересно бы знать? Украл, выпил, в тюрьму — романтика, как говорил в старой советской комедии «Джентльмены удачи» вору Косому милейший директор детсада Сан Саныч, выдававший себя за опасного рецидивиста Доцента.

Скорее всего, потому-то я его и прозвал «Анти-Павел». Ничего в этом Корчагине не было от его великого героя-однофамильца, и был он ему полной противоположностью. Он даже внешне походил не на отважного героя-комсомольца, а на хитромордого и наглого крысеныша. И я, признаться, за глаза этого Корчагина как раз Крысенышем и называл. Но, чтобы вслух — ни-ни! Хотя, если уж честно, иногда очень даже хотелось.

В общем, все эти мысли пролетели в моей голове стремительно и тут же исчезли как сон иль утренний туман.

— Как же не узнал? Узнал, добрый мой соседушка, — сказал я с плохо скрываемой неприязнью. — Ты думай, как хочешь, только это вовсе не значит, что вам тут от Вечного огня прикуривать можно. Может, еще шашлычок сварганите?

Корчагин обернулся к своим собутыльникам и подмигнул, нагло ухмыляясь. Вся гоп-компания дружно заржала.

Да уж, уважения к старшим тут явно ожидать не приходится. Ну, а если к закону?

— Хотите ночь провести в «обезьяннике»?

Я пожал плечами.

— У меня на телефоне иконка. Мгновенный вызов полиции. Приедут через пять минут. У вас ещё время унести отсюда ноги. А заодно…

Я кивнул под ноги и слегка пнул к ним пустой шкалик от «чекушки».

— … ваши окурки и пустые бутылки.

Алкаши лениво переглянулись. Похоже, их не слишком-то напугала моя прямая и явная угроза. А это означало, что у них есть заводила, и они привыкли ему доверять во всем, как стая шакалов до поры до времени доверяет своему вожаку. В том, что это Корчагин, у меня сомнений не было.

Вот так живешь рядом, на одной лестничной клетке, с человеком, пусть и вредным, и гнилым, и ничего о нем, по сути, не знаешь. Я сейчас, быть может, впервые задумался, что за тип этот Корчагин, где работает и работает ли, а если нет, то на что живет. А неизвестность — штука опасная, почти такая же, как одиночество.

— Плевать я хотел на твоего предка, — лениво процедил Корчагин и презрительно сплюнул сквозь зубы. А я впервые подумал, что мой сосед — здоровый тридцатилетний мужик, в самом расцвете сил, а я шестидесятилетний пенсионер, каждое утро которого начинается с семи таблеток.

— Если бы не такие как он, как знать, может быть, сейчас мы бы жили под немцем, а? — хохотнул он.

Собутыльники встретили это сообщение одобрительным гомоном.

— Глядишь, щя бы вискарик потягивали, а не этот шмурдяк, — радостно заржал один.

— Да чё там вискарик — настоящий немецкий шнапс! — восторженно завопил другой.

Ага, машинально подумал я, знали бы они, каков на вкус этот хвалёный шнапс… Наша самая простая магазинная водка по сравнению с ним им бы мёдом показалась.

— И у каждого было бы по машине, — мечтательно закатил налитые алкоголем глазищи третий.

Четвертый, сидевший на парапете свечой, как орел на унитазе, промолчал, но от моего внимания не укрылось, что он украдкой подкатил ногой к себе пустую бутылку и теперь сжимал ее в руке. Воображение услужливо подсказало мне, как он сейчас разобьёт ее о парапет, и в руке у него будет уже не бутылка, а «розочка» — горлышко с краями, острыми как бритва. В любой уличной схватке, тем более сейчас, в полутьме и одновременно — при контрастно ярком, слепящем свете Вечного огня, это очень эффективное оружие. Когда-то я занимался судебной журналистикой, делал репортажи из зала суда, и оттого у меня немалый багаж знаний по части всяческого криминального арсенала. Так вот «розочка» намного хуже и бритвенного лезвия, и обычного ножа, от которого ею вполне возможно отмахаться, я помню такие случаи в моей судебной практике. А хуже уже потому, что у разбитого бутылочного стекла всегда присутствует несколько режущих кромок, а это уже очень-очень серьезно.

Похоже, самое время было сматываться.

У меня давно, ещё с самого с детства, в крови живёт обострённое чувство опасности. Это после одного крайне неприятного случая, о котором я расскажу как-нибудь в другой раз. Словно невидимый голос предупреждает меня: осторожно!!

Услышал его я и в этот раз.

А в следующий миг кто-то сильно и весьма болезненно ткнул меня кулаком в спину. Не иначе, Крысеныш, кому же еще!

Я в бешенстве обернулся и тут же получил прямой удар в лицо. Корчагин ударил с размаху, приложился, что называется, от души. Тут и здоровый молодой парень, пожалуй, бы не устоял, к тому же сработал эффект неожиданности. Земля ушла у меня из-под ног, я нелепо взмахнул руками и опрокинулся на спину. Да причём так неудачно, что плотно, со всей дури, приложился затылком прямиком о край гранитного постамента. Это было очень опасно, но подумать о случившемся я уже не успел. Окружающая меня полутемная площадь, пылающий куст Вечного огня, силуэты алкашей, окружавших меня — всё это вдруг резко рвануло назад и вверх перед моими глазами, а зрение, слух и, наверное, осязание мигом отключились, будто кто-то щёлкнул тумблером.

И я тут же полетел во тьму и отрубился.