Левитин Карл Жизнь невозможно повернуть назад
Карл ЛЕВИТИН
ЖИЗНЬ НЕВОЗМОЖНО ПОВЕРНУТЬ НАЗАД
ПУТЬ ВНЕШНИЙ
ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
Экспедицию Разрешенных Экспериментов именовали этим громыхающим словосочетанием только в официальных документах. В просторечии на любой дальней космической трассе её называли не иначе как "брачной конторой", случаи, когда пилоты ЭРЭ не женились бы друг на друге, можно было пересчитать на кнопках скафандра. Знаменитый параграф 26, составленный безвестным бюрократом в незапамятные времена, соблюдался неукоснительно, а он требовал "гетерогенного в половом отношении состава экипажа при сохранении фертильного возраста всех его членов вплоть до конца планируемого эксперимента с целью обеспечения возможности воспроизводства популяции при экстремальных условиях". Эта дикая тарабарщина означала всего-навсего, что в случае аварии, когда вернуться домой не удастся, инструкция требует, чтобы звездолетчики обзаводились потомством, которое впоследствии разрастется и каким-то образом сумеет связаться с Землей. Ответственность за выполнение этого, как и других бесконечных пунктов "Наставления по осуществлению экспериментального полета", лежала на первом пилоте.
Борис Рольсен, первый пилот "Чивера-2923", меньше всех думал об этом дурацком параграфе, когда его корабль входил в сектор, где, согласно все той же инструкции, следовало взломать нелепо огромные сургучные печати на контейнере со спецкассетой и вставить её в коммуникатор, "обеспечив невозможность приема данной информации кем-либо из членов экипажа или утечку её вне корабля". Рольсен усмехнулся, прочитав этот очередной шедевр уставной мудрости, высветившийся на экране, как только он запросил корабельную машину. На парсеки вперед, назад, а также во все иные стороны локаторы интеллекта показывали полный ноль. Большего захолустья невозможно было отыскать во всем многострадальном космосе. Что же касается экипажа корабля, то второй пилот Энн Моран пребывала в данный момент, в полном соответствии с программой полета, в анабиотической ванне, куда он отправил её неделю назад, что по земным понятиям составляло... Не хотелось даже думать, сколько земных месяцев промелькнуло за эти семь дней. Других членов экипажа на "Чивере", естественно, не было.
Все так же криво усмехаясь, Рольсен привычно положил правую руку на считывающее устройство сейфа и набрал нужную комбинацию букв. её вычурное, какое-то детское и вместе с тем грозное звучание в который уже раз вызвало в нем глухое раздражение, но корабельный мозг, сличив рисунок на пальцах с эталоном, хранящимся в памяти и прочитав короткие слова-пароли, уже распахнул дверцу сейфа. Рольсен достал контейнер, облепленный печатями, послушно отключил все каналы внутренней и внешней связи и нажал клавишу "Прием". Прошла знакомая еще по курсантским годам игривая мелодия первой секретности, далее, после паузы, - совсем уж легкомысленная песенка, означающая "секретность два". Рольсен невольно насторожился. И тут прозвучал мотив, - он слышал его всего два раза в жизни, - откопанный неусыпными конспираторами из отдела спецритуалов где-то в глубине веков. Значит, наступало нечто чрезвычайное. В центре каюты материализовался Главный во всем великолепии своего парадного мундира. Лицезреть его даже в штатском почиталось за большую честь, а тут он стоял, положив руку на кобуру бластера. Рольсен инстинктивно встал во фрунт, вытянув перед собой обе руки в уставном приветствии. Главный повернулся к нему, мелодично звякнули на груди бесчисленные стартовые жетоны, заскрипела портупея из чистой кожи. Не хватало разве лишь бриллиантовой булавки, вручаемой командорам при присвоении звания, но даже отпетые пижоны из военно-астрономического управления не решались носить её из-за несусветного блеска. Голограмма была так хороша, что на миг Рольсену показалось, будто и в самом деле из черного космоса в каюту корабля шагнул его начальник - мудрый, сильный и бесстрашный человек, которого все они побаивались - скорее по традиции, чем по какой-либо разумной причине.
- Садись, сынок, - сказал Главный. - Садись, мне надо многое тебе сказать.
Рольсен обалдело опустился в кресло. "Сынок"? Стабильные квазары! Он, конечно, ослышался.
- Да, второй лейтенант Рольсен, - продолжал Главный с той же непривычной для него интонацией. - Да, и устав имеет свои границы. Сейчас, когда ты слышишь и видишь меня, я уже покоюсь где-нибудь на нашем армейском кладбище, а на стене в моем кабинете стало одним портретом больше. Но не это заставляет меня говорить с тобой без чинов и званий. Наступил момент, когда я не могу больше тебе приказывать. Мне не хватает ума, быть может, силы воли. Но главное - я боюсь.
У Рольсена сдавило горло. Как в далеком детстве захотелось уткнуться во что-нибудь теплое и мягкое, и он глубже вжался в пушистую обивку кресла. Главный стоял теперь перед ним, опустив руки и склонив голову. Ощущение нереальности происходящего, смешанное с предчувствием беды, охватило Рольсена.
- Ты знаешь наше первое правило, - сказал Главный, - "ЭРЭ никогда не оставляет поиск Невернувшихся". Никогда... Это значит, что и тебя, как бы ни повернулись дела, Земля будет искать сотни и тысячи лет, вопреки смыслу и логике, до тех пор, пока не станет абсолютно ясно, что именно произошло с тобой. Ты же должен дознаться, что стряслось с "Чивером".
Только теперь Рольсен понял, что на этот раз его ждет далеко не рутинный эксперимент вроде спирализации газовых скоплений, а предприятие скорее фантастическое, чем научное. "Чивер", легендарный суперкрейсер, не вернулся на Землю без малого пятьсот земных лет назад. Экипаж не послал сигнала бедствия, автоматика тоже не сработала. Ни одна гипотеза исчезновения корабля не была признана достоверной. Тайна, окутывающая обстоятельства его гибели, побудила в свое время ЭРЭ присваивать его имя самым шустрым, самым крохотным, но и самым современным суденышкам космического флота. "Чиверы" выпускались сериями, внешне неотличимые от обычных транспортных кораблей каботажного внутригалактического плавания. В какое изумление пришел бы, однако, механик на станции техобслуживания, если бы заглянул в двигательный или приборный отсеки, но такого, правда, не случалось, да и случиться, конечно, не могло. Как и все другие корабли ЭРЭ, "Чивер-2923" не нуждался в услугах техцентров, а его номерной знак позволял беспрепятственно проходить мимо автоматических пунктов контроля исправности бортовой аппаратуры. Этот малый внегалактический охотник лишь внешне выглядел как заурядный глайдер, - он действительно мог многое. Но отыскивать своего прославленного тезку, пропавшего полтысячи лет назад... Да, ради этого стоило отлеживаться в анабиованне.
- Мой мальчик, - произнес командор, еще более, чем раньше, торжественно, я не знаю, что ждет тебя. Ты входишь в квадрат, где после "Чивера" не было ни одной живой души. Ситуация может сложиться самая непредсказуемая. Поэтому все правила и инструкции теряют для тебя силу закона. Ты волен следовать им или же поступать вопреки уставным требованиям и регламентациям. Я, твой командир, снимаю с тебя все ранее данные тобой обязательства. Совет поручил мне сообщить тебе, что он верит: в своем сознании и сердце ты найдешь ответы на вопросы, не предусмотренные никакими наставлениями. Ты свободен в своих действиях и поступках. С настоящего момента ты не связан даже присягой. И тем не менее Совет присваивает тебе внеочередное звание командора, которое, надеюсь, ты будешь с честью носить, вернувшись на Землю.
Наступила длинная пауза.
- Теперь мы равны в званиях, командор Рольсен, - сказал, наконец, Главный. - Но по праву старшего по возрасту, по обязанности начальника и по привилегии человека, ушедшего с Земли, я советую, приказываю и завещаю тебе быть и оставаться прежде всего мыслящим существом, потом - человеком, землянином и уж только в последнюю очередь - офицером-исследователем. Что бы ни случилось...
- А теперь, - тут Рольсен в первый и последний раз увидел улыбку на лице своего командира, - у тебя есть время поиграть в свои игрушки. Затем буди Энн. Она славная девушка, и ты за неё в ответе - опять-таки что бы ни случилось. И последнее. Все сведения о "Чивере" и его экипаже, что удалось найти на Земле, - на этой пленке. Они не секретны. У Энн есть дубль.
Главный подтянулся, блеснув своей знаменитой выправкой, и вскинул руки, словно пытаясь обнять Рольсена.
- Прощай, командор. Счастливого космоса.
Голограмма окончилась. Прошли сигналы снятия грифов. Коммуникатор сообщил, что готов передавать сведения об объекте "Чивер", но Рольсен остановил кассету и перемотал её к началу, чтобы еще раз увидеть лицо Главного, услышать его глуховатый голос. Ему впервые пришлось работать с информацией такого рода, и он просто забыл, что она уничтожается сразу же по предъявлении. Пленка впустую дошипела до конце и автоматически остановилась. Рольсен опустошенно посмотрел вокруг. Ему необходимо было успокоиться, взять себя в руки. Раскрывая дверца сейфа задержала его взгляд. Машинально, механически он запустил руку внутрь, достал наугад одну из коробочек и поставил её в коммуникатор вместо спецкассеты. Он едва смог дождаться, пока проскочит раккорд. Медленно, один за другим, в пустом пространстве каюты стали появляться, сменяя друг друга, его "игрушки". Старинные, напоминающие обычные жестянки, выкрашенные флюоресцирующими красками. Суперсовременные, почти сплошь состоящие из микросхем и пленочных источников автономного питания. Сделанные в стиле "ретро", модном столетие назад, но, конечно, начиненные техникой на всю свою стандартную двухмиллиметровую толщину. Разложенное по сериям и годам выпуска, ранжированное по степени сохранности, каталогизированное и пронумерованное, проплывало перед Рольсеном его богатство, его сокровище, предмет его постоянного внимания и беспокойства. Рассматривание коллекции, хотя это и были всего лишь голографические копии, которые нельзя даже подержать в руках, принесло ему успокоение. "Главный и тут рассчитал верно, - подумал он. Старик знает меня лучше, чем я сам". Эта мысль принесла надежду, что и дальше все пойдет по продуманному плану, как это всегда и бывало.
И только тут Рольсен вспомнил об Энн. События последних минут настолько выбили из колеи, что он, включив с пульта программу срочного пробуждения, ворвался в её каюту безо всякого предупреждения.
Энн мирно просыпалась, вся теплая и домашняя. Странной грушевидной формы медальон, который она не снимала даже в анабиованне, мерно поднимался и опускался на её груди в такт дыханию, короткие золотистые волосы разлохматились, сбились набок; полные, немного капризные, как у ребенка, губы приоткрылись и, видно, что-то хотели во сне сказать смешное и доброе. Волна нежности захлестнула Рольсена. Каким бы идиотским псевдонаучным языком ни составляли свои бумаги теоретики ЭРЭ, но дело они знали. Подбор экипажа шел не только на психологическую, но и на всякую иную совместимость; врачи, психологи, психиатры и десятки других специалистов долго и дотошно исследовали каждого из сотрудников ЭРЭ, прежде чем выдать допуск к участию во внегалактических экспедициях. Но уж зато ошибок в их рекомендациях, как правило, не водилось.
Энн сладко потянулась и, просыпаясь, посмотрела на Рольсена радостно и спокойно. Он непроизвольно протянул к ней руки. Счастливо улыбаясь, Энн прижалась к нему и прошептала в самое ухо:
- Все в порядке, командор. Все в полном порядке.
10. 10. 10/З0З0/VI
Передано кодом "Ч":
"БЛАГОДАРЮ ГРУППУ СВЯЗИ ЗА ОПЕРАТИВНУЮ ПРОКЛАДКУ НУЛЬ-КАНАЛА В СЛОЖНЫХ УСЛОВИЯХ НЕЗНАКОМОЙ ПЛАНЕТЫ. ВЫРАЖАЮ ОСОБУЮ БЛАГОДАРНОСТЬ СПЕЦКОМАНДЕ ЗА УМЕЛОЕ ЗАВЕДЕНИЕ ТРАЛА И РАСПРЯМЛЕНИЕ МАГНИТНОГО ПОЛЯ ЛОВУШКИ, ВЫПОЛНЕННОЕ ЗА ВРЕМЯ, ВДВОЕ НИЖЕ НОРМАТИВНОГО. ВСЕМУ ЛИЧНОМУ СОСТАВУ НУЛЬ-ФЛОТА ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ПЯТИМИНУТНАЯ ГОТОВНОСТЬ ПЕРЕД ВЫСАДКОЙ ДЕСАНТА НА ПЛАНЕТУ. ГРУСТКИН."
10. 10. 35/3030/VI
ВТОРОЙ ПИЛОТ
Уютно устраиваясь в колыбели анабиоблока, Энн всегда засыпала с мыслью о том, что скоро проснется и увидит Рольсена, который склонится над ней, протянув руки. До сих пор такого никогда не случалось: он терпеливо ждал, пока Энн проснется, приведет себя в полный порядок и выйдет к нему уже вторым пилотом экипажа. И вот, надо же, дождалась...
На радостях Энн проговорилась. Ей не положено было знать о его новом звании. Она грубейшим образом нарушила правила. Хотя, в сущности, что такого произошло? Ну да, она не смогла побороть искушения и прослушала спецкассету до разрешенного срока. Честно говоря, Энн уже и раньше пыталась сделать это, но программу, введенную в корабельный мозг, охраняла система секретности. И только неделю назад она вдруг обнаружила, что запрет снят. Стало быть, расчетное время эксперимента приближается и, быть может, на сей раз ей не придется дожидаться конца анасеанса. Эта мысль была такой радостной, что само сообщение почти не взволновало ее. Командор! Вот это она услышала от Главного с особым удовольствием. Что же касается поисков "Чивера", то после последнего разговора с Главным накануне полета Энн догадывалась о чем-то подобном. Уж если говорить о том, что её действительно поразило, так это информация о "Чивере", точнее, о его экипаже: среди прочих в нем оказался и однофамилец Игоря... забавно, что имел в виду Главный? И что скажет по этому поводу Рольсен? Вот только как сообщить ему, что она прослушала спецкассету...
Порой Энн казалось, что она знает о Рольсене все; но иной раз одним словом или поступком он рушил все её представления. Та же его мальчишеская страсть к собиранию номерных знаков звездолетов, например. Невинное увлечение, даже с оттенком ведомственного патриотизма, поскольку он собирал только "Чиверов" разных лет выпуска, тоннажа, типа и назначения. Как и ко всему, чем он занимался, Рольсен относился к своему коллекционированию предельно серьезно, хотя делал вид, что и оно для него тоже не более чем забава.
Боб - так она называла его про себя - не был ни злым, ни упрямым. Порой он долго не находил в себе сил принять самые простые житейские решения, а в то же время ему случалось совершать иной раз необычные поступки, которые, впрочем, всеми воспринимались с улыбкой как маленькие причуды человека одаренного и увлекающегося и вместе с тем сердечного и простого.
Но, главное, он умел быть таким разным, таким непохожим на себя самого. Казалось, Рольсен включал в себя сразу несколько людей - каждый со своим характером и темпераментом, увлечениями и страстями, часто настолько несхожими, что оставалось лишь диву даваться, как столь полярно противоположные "я" уживаются в одном человеке. И в то же время он был, безусловно, цельной личностью.
Даже с друзьями - тем главным, что есть у человека, - у Рольсена все обстояло не просто. Его любили за открытость, обаяние, мужественный облик - он походил на большого доброго медведя. И только Игорь Грусткин, человек, с которым бок о бок они учились, летали, не единожды участвовали в одних и тех же программах, вызывал у него чувство, похожее на досаду. Конечно, речи не могло идти о том, что причиной тому было их положение в Списке Пилотов, где он шел сразу же за Грусткиным, - а теперь, когда Рольсен стал командором, об этом и говорить не приходилось. Тем более странно.
Видимо, именно эта противоречивость, непредсказуемость Боба так нравились ей. Но теперь, когда впервые от его решения зависела её собственная судьба, Энн предпочла бы, пожалуй, чтобы поведение Рольсена было более прогнозируемым. Вариантов, в сущности, было всего два. Он мог попытаться по-человечески понять её и оставить весь этот эпизод без административных последствий, но мог предпочесть и чисто официальный путь. В этом случае, по строгой букве устава, он был обязан не только немедленно отстранить её от управления кораблем, но и прибегнуть к крайней мере, предусмотренной инструкцией, - арестовать до возвращения на Землю.
Конечно, такие требования выглядели дикими и практически почти невыполнимыми, но в них была вся ЭРЭ - единственная не только в космофлоте, но и вообще на планете организация, где сохранилась армейская структура с её чинами, званиями, уставами, сейфами, секретностью, спецритуалами и "прочими анахронизмами. Все эти нелепые традиции здесь свято соблюдались - считалось, что лишь таким образом можно хоть как-то гарантировать безопасность экспериментальных полетов в неизведанном Глубоком Космосе. Поэтому малейшее отступление от уставных положений, пусть даже смехотворно устаревших, считалось в ЭРЭ преступлением.
Энн все это отлично знала, но тем не менее, прижимаясь щекой, волосами, всем телом к куртке Рольсена, совершенно искренне сказала ему в самое ухо:
- Все в порядке, командор. Все в полном порядке.
Она раскрыла свой медальон, осторожно вынула из него булавку, украшенную крупным, прекрасной огранки бриллиантом, и торжественно протянула её Рольсену.
10. 00. 00/3028/VI
- Но ведь это полное безумие - вновь надевать ярмо, опять окунаться в спячку!
- Что же делать? Корабль слишком мал, анабиоблок всего один. Охотники не берут пассажиров. Даже Тит остается с нами.
- После этих нескольких дней свободы, когда мы вновь были людьми, добровольно - подумайте, добровольно! - исключать себя из разумной жизни...
- Все варианты тысячу раз обсуждены и изучены. Только так у нас есть шанс сохраниться, чтобы вернуться на Землю. Мы слишком долго ждали, чтобы упустить его.
- Более, чем полэры! Подумать страшно, соображения не хватает.
- Именно воображение и должно нас спасти...
10. 02. 00/3028/VI
БОРИС РОЛЬСЕН
Он проснулся, и ночные кошмары, мучившие его все эти десять лет, отступили в угол комнаты, нырнули в решетки климатизаторов, растеклись по серебристым стенам, которые уже начинали становиться прозрачными. Потонули в лиловой искусственной траве пола звуки недосказанных слов, взмыли к серо-голубому пока еще потолку искаженные сном земные образы, и даже запахи, хранимые его памятью четче, чем все остальное, без следа растаяли в медленно свежеющем воздухе, который автоматика с тупоумным усердием насыщала каким-то суррогатом не то аромата цветущего луга, не то дуновения близкого моря. Первые минуты пробуждения были самыми трудными, и он вдруг подумал, что так же не по себе должно быть и Возвращающимся. Рольсен осторожно, чтобы не разбудить, повернулся к Энн. Она спала со своей всегдашней счастливой улыбкой на лице, такая же, как и вчера, и пять, и десять лет назад. Кажется, она даже помолодела немного. Эта мысль так ужаснула его, что Рольсен резко привстал и склонился над Энн.
- Не волнуйся, милый, - сказала она, не открывая глаз. - Я старюсь. Видишь - возле глаз появилась морщинка. Мне кажется, вчера я видела у себя седой волос. И вообще, сегодня у меня день рождения. Мне стукнуло тридцать!
Она раскрыла глаза, и Рольсен поцеловал ее.
- Все в порядке, Боб, - сказала она. - Все в полном порядке.
Но уверенности в её голосе на этот раз не было.
... Сколько всего случилось с ними с того момента, когда она вот так же прошептала ему эти слова на ухо... Из-за чудовищного нарушения одного из самых важных параграфов "Наставления" Рольсен был вынужден арестовать Энн. Это решение далось ему нелегко. Но экспериментальный полет - не пикник в лунных кратерах. Мысль, что безалаберности этой девчонки надо положить конец для её же пользы, после долгих сомнений и душевных метаний возобладала надо всеми другими. Рольсен безумно злился на Энн - и не из-за её детски легкомысленного поступка, а потому, что поступок этот заставил его выбирать между тем, что диктовало ему сердце и чего требовал разум. И он, понимая, конечно, что в самом недолгом времени снимет с Энн арест, тем не менее мстительно прикидывал в уме один за другим варианты возвращения, при которых мог бы, большую часть времени находясь в анабиозе, довериться автопилоту и лишь на наиболее сложных, требующих безусловного человеческого вмешательства отрезках пути, брать управление в свои руки. Видимо, история с Энн не позволила Рольсену сразу заметить, что с кораблем происходят странные вещи. Раз или. два, обратившись к памяти машинного мозга и не получив ответа, он посчитал это обычными сбоями. Он вел корабль челночным курсом, "заметая" исследуемый квадрат. Особого умения такая операция не требовала. Локаторы интеллекта по-прежнему безмолвствовали. Рольсен начинал скучать и подумывал, не снять ли ему на время арест с Энн, затворенной в своей каюте.
В одну из таких минут, от нечего делать, он попросил бортовую ЭВМ просчитать один из вариантов экстренного возвращения на Землю, который он успел продумать вчерне. Запрос ушел уже довольно давно, но из динамиков слышалось лишь сплошное шипение, а в объеме изображения вспыхивали какие-то искры. И все. Еще не веря в случившееся, Рольсен прозвонил все узлы коммуникатора по тест-таблице, - снова только потрескивание в динамиках.
Он не мог вспомнить, что положено делать в подобной ситуации, и запросил компьютер. На экране появился сигнал, что запрос принят. Прошло минуты две, прежде чем Рольсен осознал, что электронный мозг безмолвствует, потому что и он тоже не знает, как надлежит поступать в таком положении. Простая вежливость, правда, требовала, чтобы он так прямо об этом и сообщил, но, быть может, такие нежности программой не предусматривались. Предчувствие чего-то недоброго заставило Рольсена задать мозгу вовсе пустяковый вопрос. Ответа вновь не последовало. Тогда, чувствуя неприятную дрожь в руках, он запустил программу тотального контроля памяти компьютера. Экран несколько секунд молчал, и Рольсен стал успокаиваться. Тем большим ударом явился для него результат проверки: "Базовая память пуста".
Но даже и тогда он не сумел в полной мере оценить размеры бедствия. Ведь оперативная память компьютера была в порядке и, следовательно, он мог выполнить любые вычисления. Кроме того, автономные запоминающие блоки автопилота тоже оказались поврежденными лишь частично, а именно - в них стерлось все до момента, отстоящего во времени на двадцать два дня. Рольсен заглянул в бортовой журнал. Именно в этот роковой день он услышал Главного, потом пошел будить Энн... да, в промежутке случилась какая-то странная авария...
Спокойно, говорил себе Рольсен, спокойно, нельзя впадать в панику. В конце концов не бывает совсем уж невероятных ситуаций, любая так или иначе предусмотрена, имеет некую аналогию. Надо лишь найти соответствующий случай, скорректировать предлагаемое решение, проиграть его на машине. И только тогда, пытаясь вот так привести мысли в порядок, он почувствовал себя совершенно беззащитным - голым и беспомощным, как младенец. Спасительных правил более не существовало. "Полная самостоятельность действий, не обусловленных бюрократическими рамками полетных инструкций", - кажется, так формулировал он свой идеал жизни в споре с Грусткиным? Что же, командир Рольсен, сбываются все твои смелые и даже несмелые мечтания. "Вы хотели свободы? Ешьте ее, волки!" Энн была бы рада услышать, что он цитирует её любимого Киплинга.
Уверенность в своих силах, чуть было не покинувшая Рольсена, возвращалась. Жили мы с инструкцией, проживем и без нее. Кстати сказать, Главный и так развязал нам руки, избавив от необходимости слепо следовать пунктам и подпунктам. Даже Энн... Действительно, какой резон в этой ситуации было подвергать её домашнему аресту за нарушение отмененных правил? Что за логикой руководствовался он, Борис Рольсен, убежденный бюрократоборец и заклятый параграфоненавистник? С кем он, Рольсен, - с Разумом против Инструкции или с Инструкцией против Разума?
В таком приподнято-покаянном настроении он и постучался в дверь её каюты. Энн открыла ему в тот же миг, словно знала, что он должен вот-вот появиться.
-Что-то случилось, - только и сказала она без тени вызова или обиды. - Раз ты первый пришел, Боб.
Она впервые назвала его так, и в какие-то считанные мгновения Рольсен вдруг все увидел и все понял. И то, как она ссорилась и мирилась с ним, ничего ему об этом не сообщая. И то, с какой неохотой уходила на долгие месяцы в анабиоблок и с какой радостью возвращалась оттуда, чтобы бодрствовать вместе с ним несколько дней, дозволяемых правилами экспериментальных полетов.
С этой секунды они не разлучались. Они были рядом, когда локаторы интеллекта, словно очнувшись, вдруг застрекотали, как сумасшедшие. Они вместе увидели эту планету-ловушку. В четыре руки сажали они свой корабль на чужую лиловую землю. И весь этот абсурдный, не укладывающийся в нормальное сознание, вывернутый наизнанку мир они встретили плечом к плечу. Их ничто не разделяло тогда ни днем, ни ночью, и в этом было их счастье и, возможно, спасение. Потому что иначе не смеялся бы теперь во сне за стеной Тит - единственная, в сущности, их надежда.
Сажать корабль вручную было непривычно и странно - тренировочный курс самостоятельного управления пилотажными системами всем курсантам ЭРЭ казался, разумеется, одним из множества бессмысленных предметов, лишь отягощавших их память: в космосе могло случиться что угодно, но только не выход из строя бесконечно надежных, многократно продублированных цепей и схем корабельного мозга. Но именно бортовой компьютер стал для них главной помехой. Упрямо, настойчиво, даже лихорадочно он стал вдруг включать бесчисленные блокировки, не позволяющие экипажу совершить практически ни одного самостоятельного действия. Словно старая заботливая нянька, потерявшая голову и утратившая всякое представление о реальном мире, мозг их "Чивера" назойливо предостерегал Рольсена и Энн от любых поступков. В конце концов им пришлось отключить компьютер и взять управление кораблем на себя.
... Он держал её за руку, готовый защитить от всех бед и несчастий, и, хотя индикатор угрозы отнюдь не требовал этого, не убирал палец со спуска бластера. Наивный чудак, меряющий опасность земной меркой... Энн замерла, не в силах пошевелиться, когда первое же живое существо, встретившееся им, оказалось диковинно одетым, моложе самого себя лет на десять, сильно похудевшим и отчего-то синеволосым Грусткиным. На груди его на цепочке болтался металлический прямоугольник. Он шел им навстречу, размахивая, как обычно, руками, а его прыгающую походку спутать с чьей-либо было невозможно. Настолько невероятно было увидеть его здесь, среди многоэтажных ядовито-оранжевых деревьев, за которыми скрывались какие-то низкорослые постройки, что Энн, изо всех сил сжав руку Рольсена, в то же время совершенно естественным голосом, очень светски, будто все они прогуливались в Луна-парке среди безобидных аттракционов, сказала:
- Кажется, мы где-то встречались. Но, простите, запамятовала ваше имя.
Незнакомец остановился и посмотрел на них без особого интереса. Он откинул со лба свои волосы-водоросли, и, к огромному своему облегчению, они увидели, что им просто померещилось - это был совсем еще мальчишка лет шестнадцати-семнадцати с неоформившейся фигурой и чертами лица, которые могли стать в будущем какими угодно.
- Грусткин, - сказал он. - Мое имя - Грусткин. Генерация пять.
И зашагал прочь.
... Они не раз вспоминали этот свой первый день на Капкане, и Рольсена всегда поражало, насколько спокойно восприняли они оба чистый, без акцента выговор Грусткина, как мало, в сущности, удивил их сам факт встречи с обычным человеком, а не с какой-нибудь космической несуразностью, и лишь непонятные тогда слова о пятой генерации показались чем-то, требующим объяснения.
Энн, храбрая девочка, держалась молодцом - и тогда, и позже. Она, правда, настояла, чтобы они вернулись на корабль, когда, войдя в город, они увидели группу людей, что-то делающих у серебристого куполообразного здания, каких на Земле давно уже не строили. Но наутро она первая собралась в путь и первой вступила в разговор с людьми на площади.
... Рольсен смотрел, лежа в кровати, как Энн выскользнула из-под простыни, набросила на себя халатик и исчезла в ванной, как появилась вновь, поправляя на груди свой неизменный медальон, напевая и раскладывая по местам разбросанные вещи, как, ступая легко и пружинисто, она двигалась по комнате, напоив цветы и смахнув по дороге пыль, - он смотрел на все это, такое привычное, спокойное и родное, и ощущение страшной необратимости происшедшего, чудовищной несправедливости физически душило его, не давало распрямиться, встать, начать новый день - еще один шаг в никуда.
Но тут дверь распахнулась, ударившись о стену, и в комнату влетел Тит долговязый, дурашливый, угловатый и все-таки чем-то неуловимо похожий на мать. Обруч, сдавивший Рольсену грудь, треснул, отлетел в сторону, и он легко, одним движением увернулся от прыгнувшего к нему на кровать сына, обхватил его руками, и между ними началась обычная утренняя борьба-зарядка.
Энн несколько мгновений смотрела на них и, успокоенная, отправилась на кухню готовить праздничный завтрак.
ЭНН МОРАН
... Самое трудное наступило, когда Титу стало года три. Только что казалось: главное - чем накормить, как искупать, не заболел ли... Впрочем, болезней тут не бывает, но это потом уже поняли, а тогда жили в постоянном страхе, ведь ни врача, ни лекарств, ни путного информатория, ни соседей, с кем посоветоваться - ничего, но вот, слава Эйнштейну, подрос, вроде здоровенький, умненький, к пище здешней привык, климат идеальный, можно вроде бы на какое-то время вздохнуть, заняться хоть немного Бобом, которого Энн, надо сказать, совсем забросила, и тут вдруг Тит приходит домой с улицы и спокойно так, по-деловому, говорит, что скоро ему пора в трансформаторий и пусть его любимую собаку Джули отдадут соседской девчонке, которой еще после него жить целый год; да, он так и сказал и стоял с этим своим бейненсонитовым сокровищем, которое Боб смастерил, разорив одно из корабельных кресел, и смотрел на Энн доверчиво и без всякого страха, и она тогда в первый раз за все время, что они жили на Капкане, заплакала: как объяснить ему, как растолковать, чтобы он понял, что все его дружки и подружки с каждым днем будут становиться все меньше, все беспомощнее и глупее, и только он один станет взрослеть, расти, набираться сил и опыта, как вместить в эту милую детскую головку то, что не умещается в их с Бобом сознании? Обмануть, успокоить, приласкать - глядишь, обойдется? Но ведь не обойдется же... просить совета или помощи у Боба она не могла - он и так весь почернел, издергался, с утра до полуночи пропадая в корабле, пытаясь что-то вычислить, сконструировать, найти какой-то выход. И Энн стала рассказывать сыну правду, которая звучала, как недобрая сказка: в некотором царстве, в некотором государстве, говорила она, далеко отсюда, на планете по имени Земля, давным-давно жили умные и смелые люди, они построили огромный корабль, во много раз больший, чем тот, где теперь работает наш папа, и полетели так далеко, что сигнал от них шел бы домой долгие годы. Поэтому они и не пытались его посылать, но так случилось, что они пролетали мимо звезды, которая притягивает к себе все, что окажется рядом, если только оно летит медленнее субсвета... Ну да, поэтому кораблю пришлось сесть на одну из планет, которая вращалась вокруг этой звезды и походила на их родную Землю: там были и воздух, и вода, и растения. Одно только там было плохо - оказалось, что на этой планете у людей не могут рождаться дети...
Энн дошла до этого места и остановилась, потому что даже земному ребенку не так-то просто объяснить тайну человеческого появления на свет, а Титу, капканцу, единственному родившемуся здесь ребенку, и вовсе невозможно было сказать ничего разумного. Как ни мал он был, а все-таки дважды уже видел, как приводили Возвращающихся с нетерпением ожидавшие их капканцы, как считали они дни до того момента, когда надо будет идти в трансформаторий, и с утра стояли у его желтых дверей выдачи... Тит смотрел на нее широко раскрытыми глазами, как все дети, которым рассказывают сказку, и Энн поняла вдруг, что он не станет задавать ей никаких вопросов, а будет просто слушать эту страшную правду, веря и не веря в нее, готовый принять самые невероятные условности, лишь бы все получалось интересно и понятно... Так вот, сказала она, видя, что Тит нетерпеливо заглядывает ей в глаза, так вот, эти люди стали думать и гадать, что же им делать: вернуться на Землю они не могли, ждать помощи в ближайшие годы тоже не приходилось, а у них был такой закон - не они его придумали, это была мудрость всех людей на Земле, - что в любых трудных случаях, если нет надежды вернуться домой самим, надо сделать так, чтобы после них остались другие люди, их потомки, которые либо дождутся землян, либо придумают, как выбраться из беды... И тогда они придумали вот что: если у них не может быть детей, то приходится самим молодеть и молодеть, а потом, когда станут совсем маленькими, им надо очень быстро состариться, чтобы дальше снова молодеть. И они так и сделали. И теперь на их планете живут одни и те же люди - в девяносто лет они появляются на свет, а потом все молодеют и молодеют, пока и их вновь не отнесут в трансформаторий, там они полежат годик и возвращаются вновь, и так они живут уже пятьсот лет - пять поколений, пять генераций... Вот такое дело, сказала Энн, думая, что теперь-то Тит хоть что-нибудь поймет, но он сидел насупившись, потому что волшебная история, так хорошо начавшись, превратилась под конец в самую что ни на есть заурядную, ведь он каждый день видел вокруг себя эту неинтересную, совсем обычную жизнь... Великий Космос, подумала Энн, в этом ненормальном мире даже сказки шиворот-навыворот, ребенку надо попросту рассказывать о Земле, все как есть, точнее, как было, и он станет слушать, раскрыв рот, и требовать продолжения. По капканским меркам, Энн была неповинна в том, что случилось, потому что нет и не может быть событий, не предопределенных заранее - на этой аксиоме держится заведенный на Капкане порядок: в известный день и час человек является в мир и покидает его, чтобы бесконечно повторять этот цикл. Долгий внешний путь его проходит под присмотром климатизаторов, а краткий внутренний - в чреве трансформатория. Любые случайности, таким образом, исключены, а поскольку все обитатели планеты участвуют в этом раз и навсегда заведенном круговороте, их встречи и расставания запрограммированы самими жизненными циклами, и всякий наперед знает, что и когда с ним произойдет. И в этом смысле судьба Тита предопределена заранее с той же точностью, с какой работает аппаратура поддержания искусственного климата, давления, температуры, влажности и других жизненно важных величин.
Для землянина будущее, скрытое завесой неизвестности, такой же факт бытия, как для капканца - точное, до деталей, знание своего завтра, благодаря таковому он только и может существовать. И ни одна земная мать не стала бы лишать своего ребенка, заброшенного на чужую планету, сказки, которая поведает ему о его прошлом и будущем; и до этого злосчастного времени Энн каждую минуту рассказывала Титу о Земле, и он рос, мечтая о зеленой траве и голубом небе, темных ночах и солнечных днях, о зиме и лете, о снеге и дожде, гриппе и коклюше, зубной боли и несчастной любви, о тысячах волшебных, сказочных, невероятных вещей, которые влекли его сильнее, чем... да, сильнее, чем все на свете.
12. 00. 00/356. 947/V
- Мы собрались по просьбе членов Совета командора Морева. Ему слово.
- Сегодня двенадцать лет со дня старта разведывательного корабля руководимой мною Экспедиции, задача которой - поиски "Чивера-1". Как хорошо вам известно, это первая попытка поиска Невернувшихся, предпринятая через полэры после их исчезновения. Развернуть поиски раньше мешала тысяча причин. Сейчас их нет. Значит, следует немедленно послать нуль-флот в квадрат, где в последний раз были приняты сигналы малого внегалактического охотника "Чивер-2923".
- Подсчитана ли стоимость такой экспедиции и совместима ли она с ранее утвержденными Советом планами?
- Подсчитана. Ориентировочно - 15 миллионов человеколет, что составляет полпроцента наличных ресурсов Совета.
- Но это больше, чем любые две программы, вместе взятые!
- Едва ли стоит в данном случае проводить сравнения и параллели. Поиск Невернувшихся - а перед нами два экипажа землян, о судьбе которых ничего не известно, - долг, не сводимый к цифрам и выкладкам.
- Тем не менее существуют планы, реальность которых не вызывает сомнений, и прожекты, осуществимость коих под большим вопросом. Куда прикажете направить ресурсы, всегда, увы, ограниченные?
- Прошу прекратить неаргументированную полемику. Время Совета слишком дорого для неподготовленных дискуссий. Согласно ранее поданной просьбе докладчика, предлагаю выслушать мнение эксперта Грусткина.
- Я буду предельно краток. Исследования, проведенные в ЭРЭ за последние несколько лет, позволяют немедленно получить экономию в 25 миллионов человеколет, что полностью покрывает стоимость такой же немедленной посылки нуль-флота на поиски Невернувшихся. Подробные расчеты прилагаются.
12. 00. 15/356. 947/V
БОБ
Корабль практически не получил никаких повреждений и внешне выглядел вполне исправным, прошедшим, правда, нелегкую дорогу и нуждающимся в профилактическом ремонте. Рольсен не вылезал из двигательного отсека, копошился в реакторном отделении, колдовал над панелями блоков управления, прозванивая схемы, прогоняя тесты, настраивая аппаратуру. Он с удовольствием занимался всем этим. Внутренняя потребность постоянно что-то делать, не слишком задумываясь о результате и тем более о цели, отличала его с детства. О его работоспособности ходили легенды. Он ни разу не воспользовался послеполетным отпуском - проходил переподготовку, брался за короткие рейсы, осваивал новую технику полета и управление кораблями различных типов. Теперь накопленный столь разносторонний опыт мог ему очень пригодиться.
Однако чем больше Рольсен приводил корабль в порядок, тем очевиднее ему становилось, что в нынешнем его виде "Чивер-2923" представлял собой по существу груду отлично функционирующих узлов и агрегатов. Информация, стертая неведомым полем, окружавшим галактику, в которую входил Капкан, была невосполнимой, не хватало тех самых инструкций и параграфов, с которыми он, непрестанно ими пользуясь, боролся. Конечно, Рольсен вполне мог поднять корабль, проложить курс к любой из близлежащих планет, даже, вероятно, найти тот тоннель во внешней сфере, сквозь который они провалились в этот мир, оперативная память работала без сбоев, весь путь сюда записался четко. Можно было, следовательно, повторить его и в обратном направлении. Но что толку? Даже если и существовала какая-то теоретически мыслимая возможность обмануть замкнутость этой проклятой вселенной, найти слабину в её дьявольских законах, шанс - скорее всего, единственный - требовал расчетов, моделирования, осмысления ситуации в целом. Нужно было строить и проверять гипотезы, пытаясь представить себе механизм, управляющий притягивающим полем, разгадать структуру этой чертовой электромагнитной ловушки. Всего этого Рольсен делать не умел - во всяком случае, без полностью набитого программами корабельного мозга.
Он всегда считал, что наставления и уставы, которые портят столько крови в обычных условиях, как раз для того и служат, чтобы пилот мог воспользоваться ими в условиях экстремальных. Поэтому Рольсен и не мудрствовал лукаво - он просто летал, много и охотно, выполняя любые задания, сам искал новые, не отказывался ни от какой космической работы, но никогда не забивал себе голову соображениями, не относящимися к данному конкретному делу. Игорь Грусткин в пылу споров называл его за это приземлением, но это было, конечно, несправедливо и потому оскорбительно. Это он-то, Рольсен, приземленец?
Да, он летал много и порой без разбора, но таков был его способ накапливать полетный опыт. Каждому - свое. Грусткин месяцами сидел на базе, дожидаясь своей экспедиции, каждый раз все более мудреной. Рольсен же за это время успевал вернуться из трех, а то и пяти более простых. Грусткин бил в какую-то одну, известную ему да двум-трем близким друзьям точку - он не просто исследовал космические феномены, но из них еще выбирал наиболее загадочные. В результате вокруг его имени стал сиять некий ореол, вроде электростатического пояса, и в Списке Пилотов - негласном, но всеми признаваемом табеле о рангах он стоял первым. Между тем по служебной лестнице Грусткин продвинулся не слишком: они вместе начинали кадет-лейтенантами, но Рольсен через два года был уже пятым, а еще через три - вторым лейтенантом, Грусткин же, при всей своей мудрости, оставался третьим лейтенантом без особых надежд на скорое продвижение. Впрочем, кажется, его это мало трогало...
Поначалу Грусткин не упускал случая подковырнуть Рольсена, при каждой встрече издевательски просил у него разрешения взглянуть на персональный счетчик парсеков. Но потом отстал, ушел в свои сокровенные проблемы. Они не ссорились, конечно, потому что делали, по существу, одно дело - работали вместе в ЭРЭ, а разрешенных экспериментов в Экспедиции пока еще хватало на всех. Забавно, что последним человеком на Земле, кого он видел, был именно Игорь, пришедший проводить их с Энн, а первым на Капкане - снова Грусткин, только синеволосый.
И опять-таки - поразительно, как устроена человеческая психика: самые простые и очевидные вещи вызывают наибольшее изумление. Сколько раз на Земле говорили они - кто с одобрением, кто с осуждением - о замкнутости космопилотской касты, о том, что в профессию эту идут люди по наследству, потому что с рождения привыкли слышать дома о звездолетах и млечных трассах, о субсветовом разгоне и парадоксе времени. Логично, казалось бы, сообразить, что и на "Чивере-1" улетели прапрапрадеды и такие же бабки сегодняшних курсантов-звездолетчиков. Если уж кого и суждено им было встретить, так именно кого-нибудь из таких вот знакомых персонажей - и все-таки долго не могли они привыкнуть к мысли, что в природе все происходит именно так, как оно и должно происходить.
Портретное, фенотипическое сходство... Как оказалось, этого мало! Но, конечно, если пять генераций подряд превращать человека в растение, и не того можно добиться. Чудовищная, противоестественная идея... впрочем, единственно, вероятно, возможная. И надо признать, мастерски реализованная.
Оторванные от Земли, без малейшей надежды вернуться, они пытались, конечно, прижиться на Капкане, построить дома, наладить быт, растить детей, как требует 26 параграф, который трудно забыть из-за одних хотя бы шуточек, что всегда, очевидно, были с ним связаны. Но проходит несколько лет, и новое несчастье осознается экипажем "Чивера" - у людей, живущих на этой планете, уже не может быть радостей материнства или отцовства. Годы между тем идут. Наверное, им пришлось схоронить самых старых и больных, прежде чем были запущены нынешние климатизаторы - остроумным образом переделанная корабельная мониторинговая система, ставшая похожей на те устройства, что на Земле применяются в клиниках для поддержания жизнедеятельности больных.
Но самые светлые головы из чиверян сумели повернуть вспять биологические процессы, происходящие в организме, они разработали способ изменить направление ферментативных реакций. Закон униполярности движения жизни, под который делалось столько подкопов в самые разные времена, рухнул, оказывается, много раньше, чем считается на Земле.
Но чиверяне по праву заслужили и еще одну Звезду Героев Разума. Они решили и прямо противоположную задачу, которая на Земле даже не ставилась - да и к чему землянам нужно тратить свои умственные усилия на явно никчемную проблему: как быстро состарить человеческий организм. Вероятно, им, столь глубоко проникшим в механизм физиологической активности, проще было бы совсем исключить старение, но это означало бы, что вся популяция землян на Капкане застынет на одном возрасте, станет статичной, подверженной неведомым и потому еще более грозным опасностям. Ведь как ни совершенны климатизаторы, но и они вносят постоянные ошибки, суммирующиеся со временем. Вечная молодость - вещь рискованная вообще, а на чужой планете - роскошь попросту непозволительная. Поэтому трансформаторий не только старит - он подправляет биофизические программы, не дает накапливаться климатизаторному грузу, отягощающему наследственность капканской популяции - если, конечно, допустимо говорить о наследственности внутри одного и тоге же организма.
Круговорот людей на Капкане - нереальная реальность, что-то вроде тех "сумасбродных мыслей", о которых твердил Грусткин, постоянно горюя, что его собственные абсурдные планы и проекты недостаточно безумны. Но, с другой стороны, он, этот круговорот, - порождение Большого Космоса, результат необходимости следовать четким установлениям, приноравливаясь к самым невероятным обстоятельствам. В этом смысле он бы дал чиверянам и третью Звезду Героя - за образцовое и творческое выполнение требований параграфа 26 "Наставления по осуществлению экспериментального полета". Особенно если бы они удосужились оставить описание устройства и принципов действия основных блоков своего трансформатория или хотя бы не сделали его полностью непроницаемым, словно военно-космический объект класса ноль.
... И все-таки любопытно было бы узнать, в чью именно голову впервые пришла эта гениальная в своей абсурдности идея вывернуть жизнь наизнанку...
15. 15. 15/3015/VI
ВСЕ СИСТЕМЫ ТРАНСФОРМАТОРИЯ ФИКСИРУЮТ НАСТУПЛЕНИЕ ВРЕМЕНИ "Ч". СОГЛАСНО ПРОГРАММЕ НАЧИНАЕТСЯ РАССЫЛКА КОМАНД НА СЪЕМ ИНДИВИДУАЛЬНЫХ ЭКРАНОВ.
15. 15. 15/3015/VI
АННА
- Как ты мог, Тит, как ты мог!
- Но, ма, ты сама говорила: надо лишь
- Я чуть с ума не сошла, когда ты исчез, я
- очень захотеть - и все получится.
- металась по всему Капкану, я всех
- Только бояться не надо. Вот я и решил
- расспрашивала о тебе, пока не встретила
- сделать то, что невозможно. Как на
- Грусткина-5 и он сказал мне, что видел
- Земле! Ведь я землянин, ты сама мне сто
- тебя у трансформатория и даже окликнул,
- раз говорила. Ну, вот я и поступил как
- но ты не захотел разговаривать с
- землянин, Ты не плачь, мама, не надо.
- трехлетним стариком, а пошел в Зону
- И прости, что я взял твой медальон,
- Запрета, но я же знала, что там только
- пока ты спала - я снял его, потому что
- люк, который открыть невозможно, да
- впадинке у люка мне показалась такой
- еще крохотное углубление
- же формы, как твой медальон - я все
- неизвестно для чего - и это все, что
- время об этом думал с тех пор,
- есть в Зоне Запрета у трансформатория.
- как впервые эту впадинку увидел. И я
- Я помчалась, как безумная, туда и
- решил вставить его туда - ну хоть
- увидела лишь отцовскую булавку командора.
- попробовать, что выйдет. И еще
- Как ты мог? Тит? Взять, без спросу
- булавка с бриллиантом...
... Бедный, храбрый мальчишка, истинный землянин, хотя и родившийся на Капкане... Он не умел смиряться с общепринятой нелепостью, с тем, что всем вокруг казалось самоочевидным, единственно возможным, а ему - абсурдом, дикостью, сумасбродством. Теперь, когда он был где-то за непроницаемыми стенами, дважды отгороженный от нее - неприступным металлом и непроходящим страхом, - Энн с мучительной ясностью понимала, что совсем не знала своего сына. Ей было невдомек, как мучительно переживал Тит обратный капканский ход жизни, когда сам он взрослел, а те, кого считал своими сверстниками, превращались в младенцев. Она осознала вдруг корни его почти болезненной любви к деревьям и кустарникам, к мелким и крупным зверюшкам - ко всему, что растет как и он, а не уменьшается, как синеволосые люди вокруг. Рассказы о Земле, где все так прекрасно, разумно и счастливо, будили в его бесстрашном сердце решимость сразиться со злом, победить его, выполоть этот цветок нелепости, срубить все, сколь их ни на есть, головы Змею Горынычу.
И он ринулся в атаку - один, безоружный и беззащитный, безоглядно смелый и безнадежно наивный в своей вере в счастливый исход. Том Сойер, Дон Кихот и Иванушка-дурачок в одном лице, фантастический сплав реальных земных образов, бесконечной чередой проходивших перед ним в ежедневных сказках-былях Энн.
Но даже теперь, вспоминая отдельные поступки Тита и её с ним разговоры, Энн не могла - в этом она отдавала себе полный отчет - представить себе, насколько ненавистен был для её сына трансформаторий, это воплощение абсолютного зла, окутанное на Капкане тайной, замешенной на страхе и непонимании. Сколько раз пытались они с Рольсеном побудить кого-либо из капканцев хотя бы задуматься о том, какую странную роль в их жизни играет это противоестественное с точки зрения землянина учреждение, но всегда наталкивались на недоумение, даже раздражение. Ни одного из двадцати пяти капканцев невозможно было убедить хотя бы на миг снять с себя цепочку с металлическим прямоугольником, которую они все носили словно амулеты. А дома дома оба они, не сговариваясь, никогда не напоминали Титу о том, чего его детский ум, по их разумению, не мог осознать. Мальчик, наверное, приучился думать обо всем этом страшном и недоступном пониманию в одиночку, ни с кем не советуясь и ни перед кем не открываясь. Лишь мир земных сказок, где люди живут по-иному, где можно не только делать, но и думать как тебе заблагорассудится, поддерживал его - и постепенно Тит переселялся в этот выдуманный, нереальный мир и существовал в нем, подчиняясь теперь его законам.
Сколько раз, наверное, проникал он в Зону Запрета вокруг пугающе желтого куба, внимательно исследовал каждый миллиметр поверхности, доступный его взгляду, неотступно думал о том, как проникнуть в заколдованный замок, найти иголку - смерть Кащея Бессмертного - и сломать ее, чтобы дать людям... да, как ни дико это звучит, чтобы дать им обычную человеческую смерть, избавительницу от монотонного капканского бессмертия.
ПУТЬ ВНУТРЕННИЙ
АННА
В сущности, именно так и обстояло дело, если отвлечься, конечно, от того, что четырнадцатилетние мальчишки не решают философские вопросы смерти и бессмертия, а просто борются за счастье и справедливость - в их понимании этих слов. Оранжерейная обстановка Капкана не могла сломить генетическую программу, а домашнее воспитание эту программу закрепило.
Что он видел вокруг себя за эти годы, с самого момента рождения? Их жилище, напоминающее скорее кабину корабля с полным жизнеобеспечением. Отца в те редкие часы, когда он не пропадал на "Чивере". Двадцать пять капканцев, составлявших все население планеты - притом трое всегда находились в трансформатории. Возможность общения с ними была весьма ограничена. Морев-6, завершивший на их глазах цикл старения, вернулся немощным стариком с прозрачными выцветшими глазами и разумом младенца. К восьмидесятилетнему возрасту он имел, естественно, умственное развитие десятилетнего ребенка, но был лишен его подвижности и живости. Тит, которому тоже стукнуло к тому времени десять лет, мог лишь вести с ним долгие беседы, да и то тематика их ограничивалась впитанными Моревым сведениями, которыми информаторий - весьма примитивный и, разумеется, не связанный ни с каким иным хранилищем информации во всей вселенной - питал его скупыми дозами в соответствии с программой. Наоборот, девочка, энергичная и подвижная, как и положено ровеснице Тита, в умственном отношении мало подходила ему в подружки, ибо за восемьдесят капканских лет информаторий напичкал её мозг огромным количеством практически бесполезных сведений.
Энн как-то попробовала обсудить с Рольсеном возможность вмешаться в программу информатория, хотя бы убыстрить начальное развитие Возвращающихся. Но тот просто и честно сказал ей, что его, Рольсена, никогда особо не интересовала интеллектроника, он - пилот и готов лететь куда угодно и на чем угодно, а не заниматься электронными мозгами. Сама же Энн в присутствии Рольсена не чувствовала в себе достаточно смелости, чтобы попытаться применить свои знания многомерного программирования, хотя втайне от него по крохам восстанавливала в памяти все, чему её учили на Земле.
Она долго готовилась к тому, чтобы найти подход с другой стороны. Для этого ей понадобилось немало времени. День за днем перебирала она в памяти земные разговоры, споры, даже просто случайно брошенные фразы. Это была сложная исследовательская работа, которую она вела по всем правилам, усвоенным в космошколе, - тщательный сбор данных, построение предгипотезы, её проверка, определение на основании полученной модели наиболее перспективных путей поиска новых данных - и так далее. Своеобразие её работы состояло лишь в том, что весь поиск шел в её собственной памяти и потому Энн не нуждалась ни в аппаратуре, ни в сотрудниках. Она скрупулезно фиксировала даже мельчайшие обломки воспоминаний - и потому, что это было единственным её занятием, не считая воспитания Тита, и потому, что любая мелочь могла пригодиться в их бытии.
Так перед ней возник несколько иной Рольсен, чем тот, каким она привыкла его видеть. Из массы недомолвок, а порой и прямых его высказываний ей стало ясно, что и к своей профессии пилота он тоже не относился как к делу жизни, ради которого стоит бросить все остальное. Ей, например, несколько раз случалось присутствовать во время встреч космопилотов с космолингвистами Рольсен обычно блистал на них, поражая своими профессиональными знаниями в этой далекой от вождения корабля области. Энн вспоминала, что он вел себя так, будто релятивистская лингвистика для него столь же важна, как, скажем, астронавигация, и еще трудно сказать, что для него дело, а что - всего лишь хобби. В другой раз ту же практически позицию он занял, когда в турпоходе на астероидное кольцо возник спор об аудиовизуальных средствах передачи информации. Рольсен и тут показал себя большим специалистом, которому предстоящие по окончании космошколы обязанности пилота будут, возможно, мешать плодотворно мыслить над новыми идеями в области формы, цвета, объема, наглядности, информативности и прочих далеких от прокладывания космических трасс понятий. И, наконец, главное, что удалось восстановить в своей памяти Энн, это столь же эрудированные его выступления по поводу именно многомерного программирования! Ей самой казалось тогда, что Рольсен - один из забредших в их общежитие студентов-программистов, а вовсе не пилот-стажер космошколы ЭРЭ. И снова - он говорил с такой уверенностью и страстью, что ребята из математического легиона, уходя, горевали, что ему приходится тратить столько времени и сил на чуждые предметы.
Энн очень осторожно напомнила Рольсену об этом случае, еще и еще раз призывая его что-то сделать для изменения их затянувшейся растительной жизни, если он сам не хочет стать настоящим капканцем - человеком-растением. И если еще помнит, что он тут не на экскурсии, а на службе. К несчастью, разговор шел при Тите, тогда уже достаточно взрослом, чтобы понимать его смысл. Наверное, слова отца запали ему в душу и ранили ее. Да, говорил Рольсен, он помнит, что он офицер ЭРЭ, командорская булавка с этим драгоценным камешком все еще где-то у него валяется. Но теперь они - просто люди. Просто земляне. Об этом говорил Главный, именно об этом. И нет для них теперь никаких инструкций и наставлений, и никто и ничто не велит им что-то непременно изменять и переделывать на Капкане. А кроме того, он, Рольсен, не считает себя узким специалистом в какой-то одной области. Круг его интересов значительно шире, но именно поэтому ни в одной из конкретных областей знания он не обязан разбираться в подробностях - достаточно и того, что он свободно ориентируется в общих вопросах.
Силы гравитационные, стала возражать ему Энн, но ведь в бесконечных препирательствах с Грусткиным именно Игорь убеждал его, что нельзя быть только пилотом, который летает просто чтобы летать, а он, Рольсен, отстаивал свое право заниматься лишь тем, что входит в его прямые обязанности.
Да плевать я хотел на Грусткина, распалялся Рольсен, не стесняясь присутствием замершего в изумлении сына, только мне теперь и не хватает его заумных рацей. Он все время талдычил о каком-то сверхподходе, о понимании общей картины, в которую все, что ни есть - и навигация, и лингвистика, и интеллектроника да и вся вообще людская деятельность входят как малые частности. А такой сверхвзгляд - это просто верхоглядство. Можно постигать отдельные науки лишь по горизонтали - одну за другой, ну, скажем, в их взаимосвязи друг с другом. А наднаук в природе не существует, что бы там Грусткин ни сочинял.
Энн поразила эта вспышка. В сущности, весь пафос Рольсена сводился, если говорить чисто прагматически, к тому, чтобы ничего не делать и ни во что не вмешиваться. Неважно, какой аргумент выдвигался при этом - недостаток узких технических знаний или, наоборот, отсутствие всеобъемлющего генерального плана. Рольсен знал лишь свой "Чивер", на котором пропадал с утра до ночи. Но тогда... тогда, подумала Энн, нет никакого резона возиться с кораблем, в рамках новой философии Рольсена и это занятие тоже лишено смысла. Наверное, ему не хватает специальных знаний электронщика, ядерщика, двигателиста, а в то же время даже если удастся превратить малый внегалактический охотник в нечто невиданное в смысле скорости отрыва и ориентационной лабильности, то что в том толку, если нет стратегии избавления от капканского плена. Да он вроде бы и не особенно тяготится им...
Когда Энн удалось отфильтровать все эти невеселые мысли от неизбежных эмоциональных наслоений, их жизнь на Капкане предстала перед ней совсем уж несносной. Ну, хорошо, капканцы - законсервированная крохотная популяция, в которой каждая жизнь переливается сама в себя с единственной целью: сохраниться до некоторого счастливого мига. Инструкция требовала "воспроизводства популяции при экстремальных условиях" - и уж куда экстремальнее, в страшном сне не придумаешь. Но они-то, они-то с Рольсеном не летели же сюда только для того, чтобы прозябать в климатизаторах, словно орхидеи? Наоборот, именно с их появлением на Капкане и должен был наступить тот светлый миг, ради которого экипаж "Чивера-1" отказался от нормальной человеческой смерти и обрек себя на существование, смысл которого теперь уже не ясен ни одному капканцу: жить, чтобы просто жить - как Рольсен хотел летать, чтобы просто летать. Получалось, что трагедия нынешних капканцев находилась в тесной связи с теми спорами, что шли на Земле между Рольсеном и Грусткиным, которые тогда она склонна была считать абстрактным мудрствованием. Непонимание общей картины, одно лишь буквальное следование раз и навсегда заданным правилам без попыток осмыслить их - это и есть типичнейшее капканство. А с другой стороны, полное забвение всех инструкций и наставлений, кроме одного какого-то догмата, тоже ведет к нему же. Ведь и чиверяне построили свой страшный мир исходя из требований одного лишь пресловутого параграфа 26, пусть и важнейшего и определяющего, но не единственного же! В то же время не поступи они так, сегодня на Капкане вообще на было бы никаких людей, пусть даже живущих с обратным направлением времени. И, наконец, вот они есть - а что толку?
Эта цепочка рассуждений, каждое из которых как бы опровергает предыдущее, неожиданно привела Энн к решению заглянуть, наконец, к Бобу, на "Чивер", Так сложилось, что она не бывала там долгими месяцами - Тит требовал постоянного внимания. Но теперь, после последнего разговора с Рольсеном, Энн овладело какое-то смутное чувство, похожее на подозрение. Она взяла с собой Тита и отправилась за лиловый лес и дальше, через огромное поле, покрытое лиловой же травой, - туда, где серебрился их "Чивер-2923", частично разоренный для того, чтобы превратить их дом в подобие земного, а частично переделываемый Бобом в нечто могучее и неземное.
Выйдя за радиус действия климатизаторов, Энн надела прогулочный скафандр и натянула на Тита огромный, не по росту, комбинезон, который ей удалось немного присобрать вокруг его тоненького тельца. Дело было даже не в том, что инструкция категорически требовала этих минимальных мер защиты, - воздух на Капкане и в самом деле был не совсем безвреден, он оказывал какое-то пьянящее действие, безусловно ненужное ребенку.
Когда, наконец, за последним перелеском показался корабль, Тит ускорил шаги - ему, видимо, передалось беспокойство, овладевшее Энн. Люк был отдраен. Устройства входного контроля "Чивера" пропускали её беспрепятственно как члена экипажа. Энн набрала для Тита код гостя и вызвала по интеркому Боба. Она видела, как одна за другой зажигались лампочки опроса помещений корабля. Вот мигнула последняя, и на табло зажглась надпись "НЕ ОБНАРУЖЕН".
... Энн и не помнила, как она с Титом бежала вдоль поля, как вглядывалась в экран поискового индикатора, взятого ею из аварийного комплекта корабля, как обрадовалась, когда сигнал стал четким и ввел их в заросли капканского кустарника, о который цеплялись их одежды, и как, наконец, увидела она Рольсена, со счастливым лицом бредущего им навстречу безо всякого скафандра, но зато с какой-то огромной заржавевшей железкой в руке.
Когда он подошел ближе и Энн смогла рассмотреть то, что он бережно прижимал к себе, она сначала просто не поверила своим глазам. Однако уже в следующий миг на душе её стало одновременно и горько, и обидно, и мерзко.
Интуитивно она ждала беды - но все-таки не такого масштаба.
05. 15. 20/2900/VI
Появление мыслящего существа в районе входного люка зафиксировано. Показание индикатора интеллекта - единица. Результат теста по таблицам узнавания членов экипажа - отрицательный. Сигнал с датчика угрозы - ноль. Схема совпадений реагирует на эти четыре заранее обусловленных сигнала, поданных одновременно, переходом к программе "КОНТАКТ".
Схема слежения за объектом фиксирует его перемещение к первому указателю. Посылка сигнала на включение второго указателя. Далее - аналогично, вплоть до появления сигнала "ОБЪЕКТ У КОММУНИКАТОРА".
Алгоритм отработан. Прошел сигнал включения коммуникатора объектом. Прогонка тестов контроля системы жизнеобеспечения. Результат - норма.
Зафиксирован сигнал физиологического контроля о повышенном расходе энергии объектом. Подан на вход системы жизнеобеспечения. Подняты поддерживаемые постоянными уровни подачи витаминов, белков, кислорода.
Подготовлены цепи схемы оповещения объекта о возможности покинуть помещение вместе с тремя другими объектами, находящимися в изолированном отсеке.
Начат обратный отсчет времени.
Проходит сигнал: "ОТДРАИТЬ ЛЮК".
Приказ выполнен.
12. 00. 00/3010/VI.
БОБ
- ... Все-таки лучше бы они не посылали в полеты женщин - и парадокс же с ним, с этим нелепым параграфом. Ну что в самом деле такого, если я действительно в последнее время не возился с "Чивером", а обследовал Капкан? Да, я немного обманывал Энн, но ведь так было спокойнее и ей, и мне, и Титу, который просто места себе не находит, если она нервничает. И вот - столько эмоций, столько слов... Впрочем, нет, слово она сказала всего одно...
Неужели трудно понять, что я просто не в силах заниматься постоянно одним и тем же делом? Надо же мне иметь отдушину для того, чтобы не спятить! Наконец, даже в научном отношении - в смысле истории космической техники, например, имело полный смысл искать номерной знак не чего-нибудь, а, самого "Чивера-1". И вот теперь, когда я его нашел, когда коллекция, которую я собираю всю свою жизнь, стала на самом деле бесценной, вместо того чтобы порадоваться за меня - слезы, отчаяние, душевный кризис.
"Накопитель". Это надо же так сказать! Это я-то, которому лично вообще не нужно ничего. Как я могу заниматься мелким ремонтом, когда где-то рядом разбросаны обломки самого первого "Чивера", и среди них его номерной знак сокровище, которому нет равных, ради которого не жалко потерять те несколько месяцев, что я оторвал от возни с кораблем. Да я и не оторвал ничего, потому что не было минуты, чтобы не думал о знаке, о его аверсе и его реверсе, о том, насколько он сохранен, и о том - что кривляться перед самим собой, - как вытянутся физиономии у дорогих коллег, когда я достану его из макрокляссера.
Теперь мне и впрямь нечего делать на Капкане, и я готов работать как кибер, лишь бы отсюда выбраться. И пусть все упреки, что раньше я не стремился на Землю, в чем-то верны, пусть - теперь-то у меня настоящий, могучий стимул. Ну так, спрашивается, вокруг чего разговор, для чего все душевные метания?
А главное, для чего ворошить всю эту давнюю историю теперь, когда все в корне переменилось? Я довел-таки за эти годы корабль до такого состояния, что он может стартовать. Я работал как целая лаборатория и, быть может, придумал кое-что, чего на Земле еще и в помине нет. В конце-то концов Рольсен - это все-таки Рольсен! Но о каком старте может идти речь, когда Тит в трансформатории, время идет, а что делать - непонятно...
Лучше бы Энн, чем обвинять меня, вспомнила, как втягивала мальчишку в свои интеллектуальные игры, как забивала ему голову мыслимыми и немыслимыми проблемами. Конечно, Энн растила его практически сама, я ей скорее мешал. И выучила Тита она всему, чему только можно. И парень он вырос хоть куда. Но нет, нет и нет моей вины в том, что он решил перевернуть мир! Тысячи мальчишек в его возрасте ни о чем не советуются с отцом - и вовсе не потому, что тот что-то когда-то сделал не так.
... Если же честно, то я в полной растерянности. Взламывать трансформаторий? Но как? Да и что будет с Титом и тремя капканцами, которые сейчас там? Ждать? Но сколько? Думать? Но о чем? Не думать? Но это невозможно... Единственное, чем удается поддерживать душевное равновесие хоть изредка, тайком взглянуть на "Чивера", отчищенного, расправленного, тщательно реставрированного. "Номер по каталогу - один!" Так именно и будет сказано при первой его демонстрации. И непременно с восклицательным знаком.
Но довольно - надо же все-таки что-то делать. Итак, что нам известно доподлинно? Тит каким-то путем проник в трансформаторий. Медальон Энн почему-то идеально пришелся к отверстию в его люке. Какую-то роль сыграла и моя бриллиантовая булавка - правда, она найдена у входа, Тит её с собой не взял. Далее. Принцип действия трансформатория ясен лишь в самых общих чертах. Чиверяне отчего-то не оставили его описаний - как, впрочем, и вообще никаких записок, дневников, отчетов и тому подобного. Любой разговор с капканцем о трансформатории бесполезен.
Теперь так. Старик-младенец, то есть капканец, проживший в обратном порядке свою жизнь от девяноста лет до года, попав в трансформаторий, в течение двенадцати месяцев снова становится девяностолетним. При этом память его стирается, а все нарушения, случившиеся в его организме за истекший период жизни, исправляются. То есть, иными словами, трансформаторий каким-то образом узнает, каким должен стать попавший в него человек, когда он его через год покинет, - как приемная антенна космодрома узнает по номерному знаку принадлежность корабля.
Итак, трансформаторий узнает личность старика-младенца и точно знает, что с ним надо делать. Тут две возможности. Либо в нем есть программа для каждого из оставшихся в живых чиверян, либо же каждый капканец несет эту программу в себе. В обоих случаях совершенно неясно, как станет трансформаторий поступать с Титом. Ведь он не член экипажа "Чивера-1", не капканец вовсе, и биологические процессы у него идут в прямом, то есть земном направлении. Но если трансформаторий станет подгонять его под какую-нибудь из хранящихся в нем программ... страшно подумать, что может получиться. У мальчика нет ничего капканского, нет даже их неизменного металлического прямоугольника с неизменной цепочкой.
... Да, а что если прямоугольник и есть программа? С пластинки считывается информация для трансформатория, на нее же наносятся данные обо всех проделанных операциях. Она - как бы машинный портрет капканца. И как это раньше не пришло мне в голову? Быть может, даже более того - капканцы потому и не снимают никогда свою цепочку, что она как-то регулирует их внешний путь, когда они живут свои долгие годы под контролем климатизаторов.
Вот это была бы действительно коллекция! Каждая пластинка - уникум, в единственном экземпляре. Подделка невозможна. Копирование - проблематично. Одним словом, она, пожалуй, затмила бы и моего "Номера Первого".
Вот только как добыть для начала хотя бы одну пластинку?
08. 00. 00/363. 562/V
- Событие не предусмотрено программой...
- Появление людей, минуя трансформаторий...
- Сразу двое...
- Разнополые...
- Мужчина и женщина...
- Популяция резко увеличилась...
- Мощность климатизаторов достаточна...
- Запас пищевых ресурсов велик...
- График трансформатория? Он собьется...
- Не предусмотрено...
- А она красива...
- О чем это?
- Информационная ценность высказывания - ноль...
- Ситуация не требует ответных реакций...
- Наступление времени "Ч" характеризуется: первое - появлением новых обитателей планеты, второе - возникновением нового эмоционального настроя по всей популяции...
- Время "Ч"...
09. 00. 00/363. 562/V
ЭНН МОРАН
- Я жду тебя, Анна, - и он сразу же отключился, не ожидая ответа.
Она инстинктивно расправила складки формы, хотя это не был вызов к командиру. Наверное, он все-таки умел читать её мысли. Прошло более месяца со дня последней их встречи, она забыла о ней, и только сегодня утром впервые подумала, что давно уже никто не называл её этим именем. И почти тут же засветился интерком.
Ему не надо было называть ни место, ни время. "Анна" - это был как бы пароль. Энн неторопливо шла парком мимо озера, мимо светлого шарообразного здания штаба ЭРЭ, мимо тира и бассейна - мимо всего, что ей предстояло вскоре покинуть.
Знакомые здания библиотеки, технического корпуса, пункта космической связи, зоны отдыха... Из запрятанных неизвестно где динамиков, расположенных так, что звук доходил к любой точке со всех сторон почти одновременно, доносился сильный, чуть хрипловатый женский голос. "Жизнь невозможно повернуть назад", - повторял он в каждом куплете, и эти странные слова, столь очевидно противоречащие всему, чему её учили на нескончаемых курсах биофизиологии и анабиотики, наполняли душу Энн каким-то удивительным чувством, словно в раскопанных любителями древней старины словах и мелодии заключался некий высший, недоступный пока еще ей смысл.
Но Энн не стала останавливаться, чтобы вслушаться как следует в эту необычную песню. Почти бегом миновала она зону отдыха и вошла в лес, окружавший владения ЭРЭ. Узкая тропинка - для них она была "изумрудной дорогой" - вела к небольшой овальной поляне.
Ярко-красный двухместный суперглайдер - единственная настоящая роскошь, которую Морев разрешал себе иметь - стоял у дальнего края, и закатное солнце отражалось в его больших выпуклых стеклах. Отодвинулась, пропуская ее, дверь, и он улыбнулся ей - радостно и в то же время грустно.
- Добрый вечер, Марк, - сказала она, потому что знала: сейчас рядом с ней - не Главный, не грозный начальник ЭРЭ командор Морев, а прежде всего её друг, верный и нежный, надежный и всепонимающий. Друг, которого вот так близко она видит, скорее всего, в последний раз.
Легкая быстровзлетная машина почти мгновенно взмыла ввысь. Энн сильно и мягко вдавило в кресло, счастливое ощущение полета стерло все мысли и чувства. И тотчас же глайдер пошел на снижение, гигантским прыжком перебросив их к стартовому комплексу, откуда уходили в далекие экспериментальные полеты все корабли Экспедиции. Не разумом - чутьем Энн поняла, почему он выбрал для разговора именно это место: тут он чувствовал себя наиболее уверенно и привычно. Лихо и вместе с тем предельно осторожно - Энн любила эту его манеру вождения - посадив глайдер, он выпрыгнул из машины, обошел её и открыл вторую дверь снаружи. Никто из пилотов никогда не позволил бы себе такой смешной старомодной учтивости, но Главный жил по собственным законам - во всяком случае в том, что касалось его личной жизни.
- Я хочу проститься с тобой здесь, - сказал Марк, подводя её к серо-стальной громаде корабля.
Последний луч солнца скользнул по обшивке, матово засветились цифры "2923" на номерном знаке. И снова Энн отчетливо увидела, что происходит в его душе: он привык расставаться у трапа звездолета, только такое прощание принимая всерьез.
- Марк, - сказала она, положив ему руки на плечи, - полет будет очень долгим?
Он молча кивнул.
- И очень трудным?
Он кивнул снова.
- Почему же тогда ты выбрал именно меня?
- Причин несколько. Для дальнего эксперимента согласно инструкции нужна девушка-пилот не старше двадцати биологических лет, имеющая летный балл не ниже 250.
- Таких в ЭРЭ немало.
- Совместимая с пилотом...
- О, таких еще больше, - сказала Энн с неожиданной для нее самой горечью: из её подруг чуть ли не половина заглядывалась на Рольсена, и многим из них он отвечал взаимностью...
- ... отважная, добрая, умная, красивая, самоотверженная...
- Этого нет в инструкции! - Энн засмеялась.
- В ней много чего нет. Например, что я тебя люблю.
- Не надо, Марк, - сказала Энн мягко.
- Я просто называю еще одну причину, почему летишь именно ты. Дело не в факте моей личной биографии, а в том, что факт этот дает пусть призрачную, но все-таки надежду на успех вашего полета.
- ?
- Я мало что могу сказать тебе, Анна... Видишь ли, истинную цель вашего эксперимента сейчас тебе знать не разрешено. Психологическая служба всегда категорически против того, чтобы экипаж, которому предстоит сверхдлительный полет, был заранее информирован о конечной точке и поставленных задачах: это создает ненужную напряженность. В этом, поверь, есть большой резон.
И все-таки в общем виде я хочу сказать тебе, что вас ждет совершенно необычное, поиск, к которому никто из нас не готов - да и не может быть готовым.
- Поиск, Марк?
- Да, Анна. Именно так. И может случиться, что тебе там - я имею в виду сектор поиска - встретится человек, чем-то похожий на тех, кого ты знаешь здесь, в ЭРЭ...
- Не пугай меня - или не шути так странно.
-Я не шучу. И тебе вовсе не надо пугаться - наоборот, я хочу, чтобы ты знала. Если вдруг так окажется, что человек этот будет хоть немного похож на меня, он обязательно будет любить тебя, Анна. Для него ты будешь самой красивой и самой умной, и он не сможет сказать "нет" - о чем бы ты ни просила. Это закон любви. И вот еще. Этот медальон - на память о всех нас, оставшихся на Земле.
- Ты все-таки хочешь, чтобы под конец я расплакалась, как девчонка! Между прочим, я видела точно такой же - наш Грусткин вот уже полгода с ним не расстается.
- Это он и есть, я лишь положил внутрь свою командорскую булавку. Это не просто сентиментальный жест при расставании. Видишь ли... наши мудрецы, Грусткин в первую очередь, считают, что обе эти вещи - медальон и булавка могут иметь для вас некое важное значение.
- Марк, ты говоришь загадками.
- Да, Анна, но беда в том, что я не знаю отгадки.
Прокручивая этот разговор в памяти раз за разом, Энн пыталась восстановить малейшие подробности. Ей все казалось, будто что-то важное ускользнуло, стерлось, и тем потерян ключ к решению капканских проблем. В тысячный раз пытаясь воссоздать в воображении тот вечер, она вспоминала и закатное солнце, и легкий запах скошенной где-то вдалеке от бетона космодрома травы, и ощущение спускающейся на землю прохлады, и тогда в ушах её звучал незабытый, оказывается, несмотря на годы и не поддающееся представлению пространство, голос. Энн закрывала глаза и отчетливо видела Марка Морева, который почему-то вовсе не казался маленьким рядом с серебристой громадой корабля. Но он не произносил ни одного нового слова - только те, что она и без того знала наизусть.
И все-таки какой-то намек, умело скрытая подсказка таились в прощальном разговоре. Конечно, теперь-то Энн понимала, почему ни Морев, ни Игорь, больше всех других сделавшие для осуществления их полета, сами не приняли в нем участия: как хирургу не позволено оперировать своих близких, так и в группы поиска никогда не включают тех, кто может испытать недопустимый в экспериментальном полете стресс от встречи с разыскиваемыми. Это правило становится неукоснительно соблюдаемым законом, если речь идет о генетически связанных людях - родственниках по восходящей или нисходящей линии. И Марк, и Грусткин - они были потомственными космолетчиками, они принадлежали к той небольшой группе семей, где все без исключения работают только в системе Большого Космоса. Их далекие прапрапрадеды улетели на "Чивере", и если бы Энн хоть немного интересовалась историей, она непременно прочла бы эти фамилии в любом документе той эпохи.
Времени у нее было много. Энн продумала такое количество вариантов возможных рассуждений Морева, Грусткина и других сотрудников Экспедиции, которые готовили их полет на Капкан, что почти не сомневалась - картина сложилась у нее верная. Они с Рольсеном были одними из немногих "чужаков" в космолетческой среде - и уже по одному этому попали в список кандидатов на полет. Наверное, Грусткин не только сам предложил кандидатуру Рольсена, но и горячо настаивал на ней - они были непримиримыми противниками в спорах о теоретической космонавтике и одно это должно было побудить болезненно щепетильного в вопросах этики Грусткина требовать для Рольсена всех прав и преимуществ в любой иной, отличной от их словесных баталий, сфере. Только теперь Энн прозрела. Игорь, зная, что именно Рольсену предстоит лететь на поиски Невернувшихся, специально вел с ним многочасовые дискуссии, постоянно провоцируя на спор. Грусткину нужно было возбудить в Борисе способность к анализу, сбить с него самоуверенность удачливого космобродяги, развенчать дешевый романтизм лозунга "летать - чтобы летать". Конечно, в их препирательствах многое было гротескно заострено, но главное Игорь усмотрел верно. "Всеядность" Рольсена, его стремление проникать во все мыслимые области, становясь там своим, признанным, - эту его черту Грусткин высмеивал особенно ядовито. Это - все та же страсть к коллекционированию, говорил он. Одни складывают в коробку конфетные обертки, другие - восторженные отзывы специалистов разных дисциплин о своих успехах и эрудиции. Но толку в обоих случаях - ровно никакого.
И все эти словопрения об уставофобии и параграфоненавистничестве преследовали все ту же цель - подготовить Рольсена к самым непредвиденным обстоятельствам, о которых Игорь думал, видимо, непрестанно. Поддевая Бориса, втягивая его в бесконечные беседы, Грусткин исподволь направленно рассказывал ему о важных эпизодах из истории космоплавания, Рольсену неведомых. Игорь вел сложную утомительную игру - помимо воли Бориса внедрить в его сознание массу сведений, тщательно отобранных, умело проинтерпретированных, афористично изложенных - с расчетом, чтобы они всплыли из рольсенского подсознания в нужный момент, даже если момента этого ждать придется невообразимо долго.
В свете этих соображений история с медальоном и булавкой становилась прозрачно ясной. Очевидно, Грусткин, дотошно изучивший все, что связано с "Чивером-1" и его экипажем, установил, что среди земных предметов, безусловно фиксирующих на себе внимание, у чиверян были две такие вещицы - семейная реликвия, быть может, даже грусткинского древнего рода, и знак высшего воинского отличия - не исключено, что он принадлежал отдаленному предку Морева. Далее, моделируя рассуждения чиверян - так как Энн сейчас моделировала его, Грусткина, строй мысли, - он пришел к выводу, что Невернувшиеся постараются именно эти два предмета использовать как символы, понятные землянам, поскольку они, чиверяне, тоже, вне сомнения, моделировали психику землян.
... Эти мысли, ставшие для Энн и ежедневной гимнастикой ума и смыслом жизни одновременно, делали её нынешнее капканское существование хоть немного терпимее.
10. 00. 00/181. 740/V
Хранилище трансформатория, кассета № 5:
... Общий Совет экипажа суперкрейсера "Чивер-1", полностью отдавая себе отчет в том, что в обозримом будущем не приходится надеяться на помощь Земли, считает себя обязанным принять все меры к тому, чтобы задачи, поставленные перед кораблем и его командой, были выполнены. При этом он исходит из того незыблемого положения, что Экспедиция Разрешенных Экспериментов, членами которой они являются, никогда не оставляет поиски своих сотрудников, и как только причины, препятствующие организации такого поиска, перестанут действовать, он будет немедленно осуществлен. Поэтому Общий Совет экипажа принимает предложение командира корабля Морева, доложенное им и детально обсужденное Советом, сознавая всю его необычность и принимая на себя всю меру ответственности.
Совет надеется, что время "Ч" наступит достаточно скоро и что все члены экипажа суперкрейсера, оставшиеся к настоящему моменту в живых, встретят его как и подобает офицерам-исследователям ЭРЭ.
11. 15. 00/181. 740/V
БОРИС РОЛЬСЕН
Прошло всего три с половиной месяца с того проклятого дня, когда Тит исчез в трансформатории, но за это время жизнь на Капкане изменилась самым неожиданным и самым кардинальным образом. Пока Рольсен днями бродил вокруг желтых стен, пытаясь найти хоть какую-нибудь возможность проникнуть внутрь, не нарушая при этом режима трансформатория и тем самым не ставя под удар ни Тита, ни трех отлеживающихся в нем капканцев, Энн, руководствуясь абсолютно непонятными ему соображениями, отправилась в дом к Мореву и совершила невозможное: уговорила его снять свою пластинку и отдать её им с Рольсеном, чтобы с её помощью попытаться отворить двери трансформатория и вызволить Тита. Энн примчалась с этим драгоценным поблескивающим прямоугольничком прямо к Борису, но сколько ни рассматривали они его, сколько ни старались просунуть в какую-либо неизвестную им, но специально предназначенную для этого щель, ничего из этого не вышло.
Однако последствия более чем странного (учитывая, что Рольсен и словом не обмолвился с ней о своих новых коллекционерских планах) поступка Энн оказались в известном смысле не менее важными, чем если бы им удалось пробраться за желтые стены. На третий день после этого знаменательного события Морев вдруг появился на пороге их дома. По капканским понятиям этого просто не могло случиться: больших домоседов невозможно было представить себе даже чисто теоретически - лишь в день встречи Возвращающихся да еще несколько раз в году, когда информаторий извещал всех о необходимости той или иной коллективной акции, капканцы виделись друг с другом.
Но первый за всю капканскую, с позволения сказать, жизнь визит поразил их не только самим своим фактом. Прежде всего - это просто бросалось в глаза с первого взгляда - шевелюра Морева претерпела решительные перемены, словно он посетил несуществующий на Капкане модный салон-парикмахерскую. Или, скорее, наоборот, - словно он был самым заурядным землянином, довольствующимся природным цветом волос, быть может, лишь со слегка синеватым оттенком. Другая перемена, однако, была несравненно более существенной. По сути дела к ним пришел совсем, иной Морев, лишь внешне похожий на того, кого они видели - на разных этапах его существования - все эти четырнадцать лет. Он словно проснулся - да так оно в действительности и было. Морев ничем не напоминал полных младенческих сил и ощущения раскрывающейся перед ними жизни капканских старцев. Он выглядел на свои нормальные восемьдесят лет и напоминал им обоим Главного не только возрастом и внешностью, но и чем-то неуловимым в манере вести себя. Войдя, например, он сразу уставился на Энн и несколько секунд совсем как его земной тезка - неотрывно глядел на нее, словно замерев. А потом сказал, будто продолжая прерванный разговор:
- Ну что, видимо, мне следует кое-что вам рассказать.
Он произнес эти слова таким деловым тоном, так четко и уверенно, что еще до того, как смысл сказанного дошел до них, Рольсен и Энн одновременно, не сговариваясь, бросились к экрану информатория. Но по всем каналам шла все та же капканская чушь - ликбез для новорожденных, премудрости космонавигации для младенцев, рутинные программы для всех остальных. Нет, здесь все было по-прежнему. Из этого источника Морев не мог почерпнуть никакой информации для своего чудесного превращения во взрослого, мыслящего и знающего человека.
Марк спокойно наблюдал за тем, как они щелкали переключателями программ.
- Дело в этой безделушке, Анна, - сказал, он, показывая рукой на цепочку с пластинкой, которую Рольсен повесил на шею, не отдавая даже самому себе отчета в том, что он не в силах хотя бы на минуту расстаться с первым экспонатом новой коллекции. - И еще вот в этом всем, - Морев сделал рукой широкий жест, которым охватил весь их капканский дом, доставшийся им по наследству от неизвестного чиверянина, переоборудованный Рольсеном и превращенный стараниями Энн в уютное земное жилище.
Марк прошел на середину комнаты и сел в кресло - так, что ему видна была одна только Энн. "Да что с ним случилось? - подумал Рольсен. - Будто родился заново".
- Я вновь стал человеком, - сказал Морев, словно услышав этот его невысказанный вопрос. - Из-за тебя, Анна.
Он второй раз назвал её так, с удивлением отметил про себя Рольсен. Откуда эта архаика?
Но Энн улыбнулась Мореву открыто и радостно.
- Я так счастлива, - сказала она. - Хотя, Марк, если честно, до конца все-таки не понимаю, как все произошло.
- Ты думаешь, почему мы тут прозябаем? - сказал он, неотрывно глядя на Энн и по-прежнему не замечая Рольсена. - Зачем вся эта карусель, все ненавистные циклы и генерация?
- Я думаю... - нерешительно начала Энн, - то есть предполагаю, догадываюсь - чтобы выжить, сохраниться любой ценой.
- Конечно, - кивнул головой Морев. - Но к чему круговорот людей, как ты считаешь?
- Зачем ты экзаменуешь меня, Марк? За полтысячи лет мы не разучились мыслить и делать выводы из ясных посылок. Даже самые лучшие климатизаторы совершают ошибки. Их надо как-то исправлять - отсюда и трансформаторий, и смена поколений, и все прочее.
- Значит, самого главного ты все-таки не поняла. С обычными сбоями программы, которые происходят при жизни человека, мы как-нибудь уже справились бы и никому бы и никогда не надо было ни стареть, ни молодеть. Ты только подумай: квалифицированные, тщательно отобранные химики, медики, физики, биологи, привыкшие к напряженнейшей работе, - и вдруг оказываются не у дел, а в то же время от их эрудиции, умения, научной смелости зависит жизнь и их самих, и их товарищей. Мы здесь работали, ежесекундно подгоняемые смертельной опасностью и жгучей необходимостью, и потому, наверное, кой в чем сумели обогнать землян. Во всяком случае с физиологическими отклонениями мы могли бы совладать.
- Но что же еще, Марк? Неужели мало тех бед, что есть? Что еще происходит на этом проклятом Капкане, какую его дьявольскую хитрость мы просмотрели?
- Сам механизм ловушки, Анна. Мы тоже очень долго не могли понять его, а ведь нас было много. Прошли годы, пока стало ясно: с нами что-то происходит, мы меняемся, становимся иными. Нет, не внешне - в душе. Характер, интересы, взгляд на мир, отношение к себе и другим... "Мы стали слишком сами собой", сказал тогда Грусткин. И он был прав - тысячу раз прав.
Рольсен стряхнул, наконец, с себя оцепенение, в которое вверг его весь этот дикий бред. Достаточно ему многомудрых высказываний земного Грусткина, чтобы выслушивать еще и заумь капканского!
- Ты можешь объяснить что-нибудь простыми словами? - зло сказал он.
Но ни Марк, ни Энн, казалось, не услышали его.
- "Слишком сами собой"... - раздумчиво повторила она. - Не хочешь же ты сказать, Марк, что Капкан проявляет...
- Именно, Анна, это самое точное слово. Ничего не создает вновь, но лишь усиливает то, что уже было в душе, сознании, памяти. Проявляет - но так, что становится страшно, потому что главная, доминантная черта личности обостряется, уродливо разрастаясь, подавляя в человеке все остальное.
- Странно, Марк, мне не раз приходило в голову что-то похожее, но я гнала от себя эту мысль - ведь слишком уж неправдоподобным должен быть механизм, не только нащупывающий, но еще и усиливающий в нас самое основное, о котором мы порой и не догадываемся...
- Вовсе нет, Анна, вовсе нет. Самое сложное чаще всего оказывается как раз самым простым. Поле галактики, в которую входит Капкан, улавливает малейшие Проявления разума и воссоздает интеллектуальный портрет любой мыслящей системы, которая, на свое несчастье, в него попадает. А дальше - и вовсе несложно. Вокруг носителя разума линии поля искривляются так, что получается как бы негатив такого портрета: все характеристики личности в нем имеют знак минус, где было черное - там столько же белого. И лишь одна-единственная черта, пиковая, выступающая на общем фоне, не может быть задавлена внешним капканским полем, просто мощности его не хватает. Вот она-то и остается от всей неповторимой индивидуальности, некогда полной жизни и красок. Только то, что составляет самую суть, истинное "Я", сокровенный смысл существования...
... Поразительно, думала Энн, слушая Марка. Насколько же он не похож на Главного - другое лицо, фигура, манера говорить, ходить, жестикулировать, не говоря уж о капканском синеволосии и безжизненности, которые даже теперь полностью не исчезли. И все-таки что-то неуловимо близкое, знакомое, узнаваемое мгновенно не умом, а сердцем, какая-то сердцевина, стержень, главная пружина...
- ... все больше превращались в скопление людей-символов, из которых каждый представлял собой лишь одну какую-то черту характера, уродливо заостренную и развитую, - услышала она слова Марка, и неожиданное воспоминание вдруг нахлынуло на Энн.
- Так вот почему сначала стерлась память корабельного мозга, а потом он с таким упорством стремился уберечь нас от всех опасностей, реальных и мнимых, сказала она. - Истинная суть бортового компьютера - забота об экипаже, остальное - лишь более или менее существенные детали.
- Да пустое это все! Наносное! Все дело в номерных знаках, - вдруг вступил в разговор Рольсен, до этого молчавший, обиженный невниманием к нему. "Капканское поле", "капканская вселенная", - передразнил он Морева-6. - Самая обычная система, ничем не хуже и не лучше стандартных автозапросчиков любого нормального космодрома. Как только в его зону входит корабль, с номерного знака считывается вся нужная информация. А поскольку номерной знак в целях надежности связан с центральной ЭВМ многими радиоканалами, то он всегда, при любых условиях и даже поломках сам, в автоматическом режиме, посылает на запрос космодрома данные о типе корабля, его экипаже и текущем состоянии жизненно важных параметров всех бортовых систем. Таким образом даже самый примитивный автозапросчик получает как бы мгновенный снимок корабля.
- Верно, Рольсен, - сказал Марк. - Фокус лишь в двух вещах. Автозапросчик всего-навсего либо пропускает корабль, либо поднимает тревогу, а тут в ответ на любой сигнал разума - естественного или, как выяснилось с вашим "Чивером-2923", даже искусственного, меняется конфигурация поля.
В комнате установилась странная, никого из них не удивляющая и не гнетущая тишина.
... Поразительно, подумал Марк, как просто и естественно решился вопрос, столь мучивший их в свое время: как узнают они, как почувствуют, что долгожданный "час Ч" наступил, как сумеют выбраться из замкнутых кругов своих нежизней, что за могучий импульс должен пробить броню, за которую они сами запрятали себя. "Ясновидение любви", - вспомнились ему старые слова не то из позабытого романа, не то из какого-то бесконечного сна, который, быть может, виделся ему все эти годы.
... До какой же степени точно представлял себе земной Марк все то, что может произойти в её душе, думала Энн. Пожалуй, только теперь она по-настоящему поняла, как глубоко и сильно любил её Главный - так, что сумел прозреть будущее, во всяком случае в том, что касалось её, Энн, чувств и мыслей. Нет, не глаза или голос, не походка и цвет волос... Умение забывать себя до полного растворения в делах, радостях и горестях другого - вот что составляло суть Марка Морева, и земного и капканского, именно её сохранили гены и она же безошибочно была нащупана "проявителем" планеты-ловушки. Наверное, главный считал, что его восемьдесят лет не дают ему права на счастье. А может быть, жертвовал им ради успеха экспедиции? Или же он думал о своем далеком предке, носившем его фамильное имя, которого Энн могла спасти она и никто другой?..
Пауза затягивалась, и Марк стал в подробностях рассказывать об устройстве климатизаторов - механизмов, не только поддерживающих жизнедеятельность людей, но и снижающих до приемлемых пределов воздействие капканского поля. С какой-то непривычной отстраненностью Энн вспомнила, как подолгу Рольсен находился вне климатизаторного поля, порой даже без скафандра.
Морев-6 между тем стал говорить совсем о другом - не о технических деталях, к которым Рольсен проявлял известный интерес, а о проблемах разрешенности эксперимента, всегда волновавшую Энн. Но Рольсен проявил такое подчеркнутое равнодушие, даже безразличие к словам Марка, что Энн осталось лишь предложить Мореву обсудить эту тему по дороге к его дому, куда она вызвалась проводить его - при молчаливом неодобрении Рольсена.
Ничего, кроме новой волны раздражения, посещение Морева-5 у Рольсена не вызвало. Ну да, конечно, его концепция капканского захвата не лишена интереса. Хотя, с другой стороны, не скажи им он, Рольсен, о бросающейся в глаза аналогии с номерными знаками и автозапросчиком - сами, наверное, так и не догадались бы.
Идея климатизаторного рая - недурна. Но вот существовал же он, Рольсен, месяцами вне этого технического Эдема - и ничего, слава Эйнштейну, с ним не случилось. Более того, нашел "ЧИВЕРА ПЕРВОГО"!
Ну, а уж все заумные заламывания рук, которые последовали за принятыми чиверянами вполне разумными техническими решениями, он, Рольсен, понимать попросту отказывается. Уж и климатизаторы действуют, и трансформаторий в принципе придуман, а они все еще ломают голову над "главной", видите ли, задачей. Сама идея трансформатория должна, по их понятиям, пройти главный тест - на разрешенность эксперимента. Иными словами, чиверяне раньше всего должны сами себе ответить на вопрос: допустимо ли в данных условиях вмешиваться в биологический цикл развития людей ради того, чтобы сохранить для Земли человеческую популяцию, обратив для этого офицеров-исследователей в некое подобие круговорота веществ в природе? Можно ли превращать индивидуальную волю к жизни в коллективное выживание? Разрешают ли высшие принципы, заложенные в инструкции, делать из коллектива пилотов и научных работников машину, законсервированную и самообновляющуюся, но пребывающую в бездействии до того момента, когда некая внешняя сила побудит её функционировать?
Вот такие вопросы решали, оказывается, чиверяне - вполне в духе земных грусткинских талмудистских рассуждений. А ведь критерий разрешенности прост и ясен даже ребенку. Должна быть соблюдена иерархия ценностей. "Быть и оставаться прежде всего мыслящим существом, потом - человеком, землянином и уж в последнюю очередь офицером-исследователем". Это - прописная истина, которую Главный счел нужным напомнить при своем появлении в секторе поиска. Ну и, стало быть, раз интересы высшего разума требуют, чтобы были нарушены законы не только космопилотские, но даже и земные и просто человеческие, то так и следует поступать. Есть инструкция - вот и следуй ей, не тратя сил и времени на философские метания.
... Да, а что все-таки случилось с Моревым-6, что он заявился к нам собственной персоной?
04. 22. 45/363. 812/V
ЭКИПАЖ МАЛОГО ВНЕГАЛАКТИЧЕСКОГО ОХОТНИКА ЭКСПЕДИЦИИ РАЗРЕШЕННЫХ ЭКСПЕРИМЕНТОВ "ЧИВЕР-2923" УВЕЛИЧИЛСЯ НА ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА. РОДИТЕЛИ: БОРИС РОЛЬСЕН, КОМАНДОР, ПЕРВЫЙ ПИЛОТ, И ЭНН МОРАН, КАДЕТ-ЛЕЙТЕНАНТ, ВТОРОЙ ПИЛОТ. ИМЯ, ДАННОЕ ПРИ РОЖДЕНИИ: ТИТ.
ЗАПИСЬ В БОРТОВОМ ЖУРНАЛЕ ПРОИЗВЕЛ КОМАНДИР КОРАБЛЯ РОЛЬСЕН,
04. 23. 15/363. 812/V
ВТОРОЙ ПИЛОТ
В некотором - правда, слишком уж горьком - смысле разговор с Моревым принес Энн душевное успокоение. В том, что Борис все больше становился другим, чужим ей человеком, виноват не столько он сам, сколько атмосфера Капкана. Конечно, не слишком радостно, что доминантные черты его характера оказались именно такими, но, с другой стороны, человек - не хордовое, у которого все вытянуто вдоль одного стержня. Всякая личность многогранна, она именно тем и ценна, что представляет собой уникальную, нигде более не встречающуюся комбинацию качеств и свойств души. Да, все разговоры его о гнете правил и наставлений над свободой личности на деле обернулись всего лишь бравадой. Борис растерялся в этой исключительной ситуации, когда его стремления осуществились в значительно большей мере, чем он мог рассчитывать, утратил присутствие духа, и потому его страсть к коллекционерству возобладала над другими мыслями и чувствами.
Рассуждая так, Энн не сознавала, что её образ мысли продиктован тем же самым воздействием капканского излучения или таинственного психологического проявителя. Ей было невдомек, что свойственное ей желание видеть Рольсена умным, сильным, смелым и непогрешимым, а саму себя - недостаточно опытной, слабой, вечно сомневающейся усилилось за годы, проведенные на планете-ловушке. Но точно так же мимо сознания её прошла и другая происшедшая с ней метаморфоза. Готовая подчиняться, почти полностью забывая себя, пока человек, чью волю она счастлива была исполнять, был в её глазах единственным в мире, кого она любила, Энн становилась независимой, самостоятельной и активной, как только чувство это ослабевало. Так было на Земле, естественно, так же должно было быть и на Капкане. Она и в самом деле была "отважной, доброй, умной, красивой, самоотверженной", как говорил начальник ЭРЭ, но лукавить она не умела. Еще не отдавая себе отчета в том, что случилось в её душе, Энн, ничего не сказав Рольсену, отправилась в жилище Морева-6, не зная пока, каким образом она сумеет убедить его помочь ей.
Но ей не пришлось ни в чем убеждать его. Видимо, какая-то пелена спала с его, а может быть, и её глаз. Морев-6 долго и сосредоточенно смотрел на Энн, словно что-то вспоминая из того, чего не было и не могло быть в его памяти. Потом, так же не отводя от нее взгляда, не мигая и не произнося ни слова, он, как во сне, протянул руки к цепочке, висевшей у него на шее, и также неестественно медленно снял её вместе с прямоугольной пластинкой. Какое-то время лицо его сохраняло все то же бесстрастное и безжизненное капканское выражение, но постепенно оно просветлялось, и в глазах его появилось нечто вполне осмысленное, не только безусловно земное, но вдобавок еще и крайне знакомое.
- Зови меня Анной, - сказала Энн.
Полтысячелетия, разделявшие их, пронеслись за неуловимое человеческим сознанием мгновение. "Любовь - это вроде опьянения", говорил Марк, повторяя вековую мудрость. Но и опьянение - оно тоже вроде любви, во всяком случае то, что вызывалось капканским наркотиком: смешаются пропорции в восприятии, и человек не властен над этим. В сущности, в душе не рождается ничего нового, лишь усиливается то, что в ней было, но таилось.
- Зови меня Анной, Марк, - сказала она.
ОТЧЕТ
ВТОРОГО ПИЛОТА "ЧИВЕРА-2923"
КАДЕТ-ЛЕЙТЕНАНТА ЭКСПЕДИЦИИ
РАЗРЕШЕННЫХ ЭКСПЕРИМЕНТОВ ЭНН МОРАН
Планета Капкан,
23 час. 32 мин. 00 сек,
3014 день VI-й космоэры.
... По сведениям, полученным в архиве капканского трансформатория упомянутым выше Титом Рольсеном, суперкрейсер "Чивер-1" совершил вынужденную посадку на планету Капкан в 17.35.04 в 170.789 день V-й космоэры. При посадке корабль потерпел аварию. Личный состав удалось спасти.
Энн отложила составление отчета, по привычке отметив время 02.15.05/3015/VI, и прислушалась к звукам в доме. За стеной мирно посапывал Тит, в углу комнаты разметался на кровати Борис, что-то бормоча во сне злым, недовольным тоном. В последние дни нервы его совсем сдали. От былого спокойствия, благорасположенности, мягкости не осталось следа. Если теперь он и напоминал медведя, то голодного, раздраженного, только что вылезшего из берлоги. Все, что происходило вокруг него, он воспринимал как угрозу своему авторитету, или свободе своей личности, или еще кибер знает чему. В этом вывернутом наизнанку мире, говорил он, самое лучшее, что можно делать, - это поступать не как принято в нормальных земных условиях, а как хочется, как желает душа, а не требуют бессмысленные инструкции.
Но разве зло перестало быть злом, а добро - добром только из-за того, что время течет вспять? Из того, что капканцы волею обстоятельств все на одно лицо, вовсе не следует, что допустимо терять собственное лицо, оказавшись в их мире. Ведь тот же Тит...
Энн поставила новое время - 02. 18. 30/3015/VI и продолжила составление отчета...
Идея "интеллектуального негатива" (по сути своей - идея обращенности), на которой зиждется механизм капканской ловушки, натолкнула командира суперкрейсера командора Марка Морева на мысль, что в принципе возможна обращенная форма жизни. Таким образом им, задолго до профессора Леоновича, были сформулированы условия отказа от униполярности жизненных процессов. Так была построена система замкнутого цикла жизнедеятельности популяции чиверян.
Однако оставалась еще проблема социально-психологического плана: популяция чиверян под действием капканского поля превращалась в своего рода людей-символов, олицетворяющих собой каждый лишь одну какую-то идею, страсть, стремление, образ мышления. Это, естественно, делало жизнь чиверян необычайно сложной, поскольку символы, как известно, не умеют общаться между собой, а люди, ставшие, пусть и помимо своей воли, знаменем чего-то одного, исключительного, отличного от всего остального, с неизбежностью оказываются разобщенными. По счастью, доминантными чертами личности могут оказаться и такие, как стремление к всеобщему благополучию даже ценой собственного несчастья. Поэтому командор Морев, командир "Чивера-1", и второй лейтенант Грусткин, штурман корабля, не утратили взаимной привязанности в распадающемся на их глазах коллективе чиверян. И именно они, постоянно обсуждая друг с другом свои наблюдения и предположения, привлекая к работе других чиверян, специалистов в тех областях науки, где они не чувствовали себя профессионалами, установили причину происходящего, растолковали её членам экипажа и сплотили их, таких разных и становящихся все более и более разными, для решения общей задачи, которая формулировалась предельно просто: выжить, несмотря на все известные и неизвестные факторы капканской среды.
Задача социально-психологическая была решена чисто техническим путем. Продолжая ранее использованную аналогию с системами космодрома, можно сказать, что каждый член экипажа суперкрейсера стал как бы автономным кораблем, снабженным собственным опознавательным устройством - цепочкой с пластиной, служащими аналогом номерного знака. Поле Капкана автоматически создавало вокруг носителя такого приемопередающего устройства соответствующую конфигурацию силовых линий, "интеллектуальный негатив", при котором индивидуальность подавлялась.
Эксперимент, разрешенность которого в экстремальных условиях Капкана не вызывает сомнений, показал: для ограниченной группы людей установка на выживание любой ценой с неизбежностью требует стандартизации индивидуальностей. Здесь вновь правомерна аналогия с системой космоплавания, когда пилот вынужден большую часть времени проводить в анабиованне, где все жизненные физиологические процессы организма предельно замедляются. Разница, однако, состоит в том, что для одного человека всегда может быть подобрана индивидуальная конфигурация анабиотизирующего поля, в то время как для всей популяции в целом сделать это невозможно. Отсюда необходимость в организации единого интеллектуального поля, общей культуры по необходимости весьма примитивного уровня.
Вследствие этого люди-растения Капкана лишены какой-либо высшей цели существования, поскольку даже первоначально заложенная идея "выжить любой ценой" перестает быть осознанной ими. Поэтому необходим некий импульс извне популяции, чтобы "расконсервировать" ее, ибо, в строгом соответствии с обобщенной теоремой Геделя, подобная замкнутая система не способна сформулировать ни целей своего движения (в данном случае развития не по спирали, а по замкнутому кругу), ни путей её реализации. Таким внешним импульсом могло быть лишь активное вмешательство земной цивилизации - на что и была, видимо, сделана ставка в свое время.
02. 30. 00/3015/VI
Энн услышала, как за стеной засмеялся во сне её сын - её повзрослевший ребенок, который и безо всякого капканского "фактора икс" сумел бы, наверное, остаться обычным земным мальчишкой, отчаянным и решительным, бескомпромиссным и не рассуждающим, когда надо сразиться со злом и неправдой. Но в то время как капканский проявитель сделал Энн еще более неуверенной в себе, а Боба, напротив, еще более самоуверенным и еще более погруженным в свои собственные дела и проблемы, Тит знал лишь одну мысль и одно желание, с каждым днем все возрастающее: пробраться в ненавистный трансформаторий, сокрушить гидру, отнимающую у него друзей и подруг.
Как наивны были Главный и Грусткин и все другие в ЭРЭ, кто полагал, будто две земные вещицы, пусть любопытные и знаменательные сами по себе, способны помочь организованной ими поисковой экспедиции. Но как мудры были они, что рассуждали именно таким образом! По сути дела, в трансформаторий мог проникнуть любой человек, у которого Капкан не сумел притупить стремление сделать это. Заметить, что единственное углубление на люке имеет форму медальона, легко могли и Энн и Рольсен, но Тит, перед мысленным взором которого постоянно была Земля, Тит, не расставшийся с мыслями о ней, Тит, начинавший и кончавший день с того, что бережно гладил рукой отцовскую командорскую булавку и медальон матери, эти символы земного, это постоянное напоминание о планете, откуда он родом, хотя и не родился на ней, именно он, Тит, первым увидел то, что на самом деле нельзя было не увидеть, и поступил так, как только и можно было поступить.
По счастью, старая добрая ЭРЭ веками не меняет своих установлений ни в целом, ни в частностях. Парольная фраза, которую Тит не раз слышал от отца, оставалась все той же, и он набрал её на пульте, оказавшемся под отодвинувшимся люком. Наверное, он на миг почувствовал себя мальчиком-с-пальчик, потому что, прежде чем шагнуть в освободившийся проем в желтой стене, положил на землю командорскую булавку - не нужный ему более материализованный призыв родной планеты. И шагнул в логово Кощея, и услышал, как захлопнулась за спиной дверь, и все-таки не оробел, хотя голос его, мальчишески ломкий, дрожал, когда он приказал автоматике поднять уровень освещенности и сообщить о степени опасности среды. Самолюбивый Тит не стал рассказывать о первых своих минутах в трансформатории, но Энн и так поняла, чего он натерпелся, пока не обнаружил, что его, землянина, оказывается, давно тут ждали и все приготовили для жизни и работы.
Да, работы, потому что следуя высветившимся указателям, он добрался до небольшого помещения, оборудованного допотопным коммуникатором. Кассеты стояли на полке одна за другой, на каждой - порядковый номер. Тит вставил в считывающее устройство первую и услышал спокойный мягкий голос командира "Чивера-1" командора Марка Морева. С этого мига все страхи его кончились, но зато на его бедный мозг обрушилась непосильная нагрузка - ведь информация, оставленная для земной экспедиции, направленной на поиск Невернувшихся, отнюдь не была рассчитана на пятнадцатилетнего юнца.
... Система жизнеобеспечения в избытке насыщала организм Тита витаминами, она, как ей и положено, всячески стремилась поддержать его растущий организм, и все-таки Титу пришлось, конечно, нелегко. Многое он просто не сумел понять, хотя раз за разом прослушивал одни и те же куски информации, гоняя кассету туда и обратно.
Но именно он додумался до того, что не приходило в голову ни Энн, ни Рольсену и что давало им теперь шанс на спасение.
Не раньше 00. 00. 00/352. 667/V.
Архив Нач. ЭРЭ ком. Морева. Фрагм. письма к неизвест. адресату, неотправл. Датировка - косвенная. Сохранность - ниже средн.
... все равно, что послать туда часть самого себя.
У меня такое ощущение, будто я постоянно вместе с тобой и все вижу твоими глазами, все чувствую и понимаю, как ты - и в тот же миг, что и ты.
Ты этого не знаешь - мне как-то не пришлось сказать тебе об этом на Земле, - но вся моя жизнь, в сущности, была одним стремлением найти Невернувшихся, разгадать их тайну. Я мечтал об этом мальчишкой, курсантом ЭРЭ, пилотом её кораблей и, особенно, став её начальником.
Однако постоянные препятствия, преграды, (нрзбр).
Сам я, как ты теперь поняла, лететь не мог. И с каждым годом все меньше я мог доверить этот полет кому-либо из тех, кого знал, кого учил и наставлял. И вот - ты! С первого дня, кем... (нрзбр)... счастье (нрзбр) по одному лишь этому.
И я не просто знаю - я чувствую каждой клеткой своего тела, каждым нейроном мозга, что ты поступишь точно так же, как поступил бы я. А значит, мечта моя сбылась.
Сбылась...
Но нельзя загадывать слишком многого. Я начал тосковать о тебе давно, еще тогда, когда все мы были вместе и не было ничего проще, как позвонить тебе или даже дотронуться до тебя рукой. Но если бы я мог в те счастливые дни догадаться, что такое тосковать по-настоящему, то ни за что на свете не отпустил бы тебя.
Хоть бы ты снилась мне изредка - но и этого нет (далее нрзбр).
Не позже 12. 00. 00/356. 947/V.
ПЕРВЫЙ ПИЛОТ
- Парень, надо сказать, весь в меня: недолго думая - и в трансформаторий. И ведь, великий Космос, разобрался, что к чему! Раз личность капканцев не стерта, а лишь подавлена удавкой с пластинкой, то и память нашего "Чивера-2923" тоже может быть восстановлена, если убрать его личный маркер номерной знак, приемо-передающий блок, связанный с корабельным мозгом десятками радиоканалов. Чиверяне об этом догадаться не могли - их крейсер потерпел аварию, посадка была вынужденной, они так и не успели узнать, что базовая память бортовой ЭВМ пуста. А Энн, несмотря на все свои моделирования всех возможных ситуаций, оказалась не такой сообразительной, как мой сын.
Тит Рольсен, слава Эйнштейну, не посрамил отца. Но, силы гравитационные, какой переполох начался в нашем тихом капканском болотце, когда он показался в дверях выдачи вместе с тремя Возвращающимися! Энн с Моревым к тому времени перебудили всех синеволосых, пошло какое-то светопреставление - каждый что-то вспоминал, вокруг появились вдруг астронавигаторы и математики, программисты, ядерщики, кого только нет! И все блондины, брюнеты, а один так и просто рыжий, - да беда лишь, что знания их лет этак на пятьсот устарели. И тут Тит со своей идеей оживить мозг нашего "Чивера".
Такого и представить себе было невозможно. Но чего радоваться, ведь "Чивер-2923" - не суперкрейсер, а всего лишь охотник, хоть и внегалактический, стало быть, весь экипаж его - два пилота, анабиаблок-то всего один. Какие тут пассажиры? Даже для Тита место трудно изыскать.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ