Жесткокрылый насекомый

один

В половине второго детский голос начал звать маму.

Ребенок плакал, умолял впустить, клялся, что больше так не будет, обещал всегда слушаться, жаловался на голод и холод. Когда мольбы нон-стоп перевалили за два пополуночи, народ начал выглядывать в окна, и оказалось, что у третьего подъезда стоит мальчик, освещенный прожектором, установленным на крыше. Жильцы потихоньку закипали: какая-такая мамаша выставила дитё в шортах и футболке? Хотя для шестидесятой параллели ночи стояли удивительно теплые, но мало кто из проснувшихся хотел бы оказаться на улице в трусах и майке, особенно когда вовсю свирепствуют комары.

Жильцы начали выскакивать на балконы.

— Э, малец, ты совсем рехнулся?

— Что вы кричите, ребенок заблудился!

— Милицию надо. Пацан, ты чей?

Ребенок не отвечал. Он смотрел на балкончик третьего этажа, оттуда на него пялились три кошки.

— Он что, внук этой бабы, что ли?

— Ну вы же слышали: он маму зовет.

— Да у нее, кроме кошек да собак, дома никого не водится, даже мужика!

— Милицию, милицию надо! Эй, пацан!..

Марину Васильевну разбудил даже не звонок в дверь, а последовавший за ним отчаянный перелай Капитоши, Чумки и Чапы, изолированных на ночь друг от друга на лоджии, балкончике и кухне. Глянув на часы — кому не спится в ночь глухую? — встала с постели и пошла к двери.

— Кто там?

— Ты что же делаешь, курва? Что мальчонка-то твой под окнами причитает, весь дом перебудил?

Голос принадлежал соседке сверху, вздорной бабе предпенсионного возраста. Марина Васильевна выждала, пока баба проорется, потом поинтересовалась:

— Вы меня ради этого подняли в третьем часу ночи?

Оказалось, что соседка за дверью не одна, вместе с ней возмутилось еще два человека:

— Ты ребенка пустишь домой, или мы милицию вызовем?

— Совсем сдурела, училка?

— Что за бред, какого ребенка? — Она распахнула дверь, нимало не заботясь тем, что дух от тридцати двух кошек и трех собак не может озонировать тесную однокомнатную квартиру.

Делегация поморщилась, но позиций не сдала.

— Чего над ребенком издеваешься, интеллигенция?

— Полную квартиру тварей всяких держишь, а сына на улицу гонишь! Не стыдно, мамаша херова?

— Вы в своем уме? — вспыхнула Марина Васильевна. — Я здесь больше десяти лет живу, давно можно было заметить, что у меня нет детей.

Все замолчали. За спиной надрывались собаки.

— В милицию бы… — растерянно предложил сосед, не без интереса разглядывая ночную рубашку хозяйки.

— Он под твоим балконом кричит, — добавила Вздорная Баба.

Марина Васильевна решила, что проще разобраться на месте, нежели вести непродуктивный спор в неглиже.

— Сейчас выйду.

Вопреки ожиданиям, соседи не спустились вниз, пока она надевала халат и куртку. Они по-прежнему торчали под дверью, что-то горячо обсуждая. Когда Марина Васильевна вышла на площадку и захлопнула дверь, возмущенная интеллигентскими замашками старуха со второго этажа предложила:

— Ты там посмотри… ну, вдруг не твой, а знакомых… чего же иначе он приперся?

— Прекратите нести чепуху! Разбудили — ведите, и нечего хвостом вилять.

Делать нечего, пришлось спускаться всем вместе.

На первом этаже все остановились перед распахнутой настежь дверью из подъезда.

— Простите, может, я чего-то недопонимаю. — Марина Васильевна оглядела визитеров. — Вам не кажется, что, если бы ребенок был моим, он мог вполне цивилизованно войти и позвонить, а не кричать под балконом, как приблудный кот.

Простота и изящество этой мысли буквально поразили соседей. С улицы доносились жалобные всхлипы, все четверо стояли и не знали, что делать дальше: то ли разбираться до конца, то ли позволить событиям исчерпаться самопроизвольно. В конце концов Марина Васильевна сделала шаг к двери, и тут началось самое дурацкое приключение в ее жизни.

Едва стихийная комиссия по чрезвычайному положению оказалась во дворе, ребенок с криком: «Мама! Мамочка!» бросился к Марине Васильевне и уткнулся зареванной, в черных разводах мордочкой ей в живот.

— Вот сука… — протянула Вздорная Баба.

— Да ее точно в милицию надо! — Мужик яростно засопел и поспешил восвояси.

Старуха ничего не сказала. Она плюнула на Марину Васильевну и пошла следом за сбежавшим соседом.

Зато Вздорная Баба продолжала:

— Что же ты, сука, делаешь, падла ты несусветная?! Это же как оскотиниться надо, а?! Да тебя убить за такое мало…

Мальчик на мгновение оторвался от ничего не понимающей «мамы» и сердито посмотрел на Бабу.

— Дура.

У соседки отвисла челюсть, но она быстро пришла в себя:

— Ах ты, пи…деныш…

Рука «мамы», вся в царапинах и аллергических пятнах, перехватила подзатыльник.

— Не смейте бить ребенка! Завтра мы вызовем милицию и во всем разберемся.

— Не трогай меня, сука! Учить она меня будет! Я детишек ночью на улицу не выгоняю! Я сейчас милицию вызову! Семеныч свидетелем будет, и тетя Клава тоже! Б…дь такая!

Марина Васильевна не стала слушать. Она взяла мальчика за плечо и повела к себе. Вслед неслась брань, орать Вздорная Баба могла долго и самозабвенно. Ладно еще, сразу следом не пошла…

Дома вновь разлаялись собаки, и Марина Васильевна оставила мальчика одного, чтобы успокоить животных. Те долго не унимались, да еще с улицы продолжала вещать соседка, и Марина чувствовала себя совершенно разбитой и несчастной.

Часам к трем все успокоилось, но появилась новая проблема: куда устроить спать ребенка? Постель в квартире имелась всего одна. Не будет же она… Чтобы хоть немного отвлечься, «мама» решила покормить блудного сына.

Тот прикорнул в коридоре на тумбочке, рядом с Римусом и Лапкой. Коты с двух сторон обложили чумазого мальчишку, подрагивали хвостами и громко мурлыкали. Носик ребенка во сне непроизвольно морщился: коты пометили всю квартиру раз по сто каждый.

— Эй, существо, — Марина тронула мальчика за плечо.

Мальчик открыл глаза.

— Ты есть будешь?

Кивок.

— Ступай, умойся — и на кухню.

Она проводила его в ванную, выдала полотенце и ушла готовить ужин.

В холодильнике оставались лишь йогурт, кусочек сыра и граммов сто сливочного масла. Насчет хлеба немного получше — полбуханки черного и «чиабата».

Вскипятила чай, сделала два бутерброда «так» и один с сыром, в йогурт воткнула ложечку. В ванной зашумел унитаз, потом открылся кран с водой, непродолжительное плескание — и вот умытый «сын» вошел на кухню.

Чумка, хозяйничавшая здесь уже полтора года, сперва заворчала.

— Чумочка, фу! Не обижай гостей. Проходи, мальчик, не бойся — она не кусается.

Она и вправду не кусалась. Подошла к застывшему в дверях гостю, обнюхала, лизнула в коленку — и вернулась на половичок у батареи.

«Сын» прошел к столу, уселся на табурет и начал жадно есть, запивая бутерброды горячим чаем. К йогурту так и не притронулся. Когда последний кусок батона был проглочен, мальчик сказал:

— Спасибо.

Он совершенно осоловел.

— Пожалуйста, — ответила Марина Васильевна. — Пойдем, будем тебя на ночь устраивать.

Спать на одноместной кровати тесно, но проблема крылась не в этом.

Утром мальчик описался.

Марина Васильевна вскочила, как ошпаренная. Ночная рубашка неприятно липла к бедру, ребенок заворочался, отодвинулся от мокрого пятна на простыне и перевернулся на другой бок.

— Этого мне еще не хватало, — пробормотала Марина.

Часы показывали 6:24, она стояла посреди комнаты в намокшей ночнушке и не знала, что делать. Собаки уже поскуливали в своих резервациях, требуя прогулки сей же час. Но Марину терзала другая мысль: вот чужой ребенок описал ее постель. Будить ли его прямо сейчас? Ругать ли его? Черт, матрац сейчас провоняет насквозь…

Но будить мальчишку Марина Васильевна не стала. Она пошла в ванную комнату и привела себя в порядок. На завтрак со вчера ничего, кроме открытого йогурта, не осталось, поэтому следовало хватать собак и бежать в ночной магазин.

Всех денег в кошельке лежало сто рублей. Неспешно, со всеми остановками шествуя к продуктовому, Марина Васильевна так и этак прикидывала, как бы так извернуться и протянуть с этой суммой до понедельника. По всему выходило, что завтра есть будет нечего.

Занимать у матери не хотелось, Наташа далеко, Верочке и так полторы тысячи должна за стрижку и уколы для собак. Ребенка нужно срочно сдавать в питомник… тьфу, приют. Вот накормить только — и сразу в приют.

В конце концов сумка Марины Васильевны вместила в себя литровый пакет молока, пять яиц и немного вареной колбасы. Собаки, ожидавшие на улице, облаивали немногочисленных прохожих, но, по счастью, в драку не лезли. Отвязав их от перил, Марина поспешила домой.

Когда она вернулась, на двери в квартиру кто-то уже написал мелом «СУКА». От ярости сжалось сердце и перехватило дыхание. Наверняка нет еще восьми, но кто-то не поленился, встал в субботу пораньше и тщательно вывел большими жирными буквами и красивым почерком. Марина Васильевна вынула носовой платок и наскоро стерла неприличное слово.

На пороге ее встретили Римус и Лапка. Пока Марина переобувалась, ей что-то показалось странным, и она не сразу сообразила, что свет в прихожей включен, а пол — влажный и слегка пахнет хлоркой. В ванной шумно лилась вода, что-то шмякалось, и детский голосок напевал:

«Жесткокрылый насекомый знать не знает, что летает, деревенский даун Яша, аксельбантами слюна»…

Марина не стала дослушивать, что там случилось с несчастным Яшей и жуком; отнесла покупки на кухню, и там тоже обнаружила тщательно протертый пол, а также зажженную под чайником конфорку и приготовленные бутерброды на столе.

Она заглянула в комнату. Кровать без матраца, дверь на лоджию слегка приоткрыта. Марина выглянула в окно. Матрац висел на парапете и сушился на майском ветерке. Рядом проветривалось одеяло.

— Привет.

Марина Васильевна вздрогнула и обернулась. Мальчик в одних шортах стоял на пороге, держа в руках кое-как отжатое белье.

— Здравствуй.

— Не сердись, пожалуйста, что я… ну, это… — Мальчик опустил глаза. — Я больше не буду.

— Я надеюсь.

Мальчик прошел к лоджии, открыл дверь, шикнул на котов и начал развешивать на бельевых веревках простыню, пододеяльник и наволочки.

Марина наблюдала за его движениями со смутным чувством гордости и жалости.

— Ты чей? — спросила она, когда последняя прищепка вцепилась в мокрую ткань.

— Евгений.

— Очень приятно, но я спросила, чей ты.

— Твой.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так.

Глаза мальчика заблестели, и Марина Васильевна поторопилась уйти от опасной темы:

— Ладно, потом поговорим. Я сейчас приготовлю завтрак, а ты…

Чем его занять? Дома все книги по математическому анализу, теории больших чисел и прочая специальная литература, в компьютере никаких игр, телевизора нет…

— Можно, я с тобой?

— Что?

— Можно, я помогать буду?

— Ну помогай…

Чайник уже вскипел. Марина Васильевна выложила на доску колбасу и принялась нарезать мелкими кубиками.

Евгений без лишних слов разбил яйца в небольшую миску, посолил, добавил молока и довольно ловко взбил вилкой.

— Перец есть? — спросил он.

Пораженная, Марина долго не могла понять, чего он хочет. Дети так умеют?

— Ма, перец есть, я спрашиваю?

— Нет, не покупала.

Он пожал плечами, зажег газ и поставил на огонь сковородку. Двигался Евгений настолько уверенно, будто всю свою недолгую жизнь провел на этой кухне. Вынул из холодильника бутылку с маслом, немного полил на чугунное дно, поставил обратно.

— Все нарезала? — Он посмотрел на «маму».

Та машинально кивнула. Мальчик деликатно оттеснил Марину Васильевну от разделочной доски, вилкой сгреб колбасу на сковородку, чуть перемешал. Пока колбаса начала шкворчать, Евгений успел вымыть доску, убрать в мусорное ведро скорлупу и протереть кухонный стол губкой.

— Ма, ты бы хоть кошек покормила.

Марина Васильевна безропотно подчинилась. Достала из шкафчика мешок с сухим кормом и пошла сыпать в миски питомцам. А когда вернулась, на тарелках уже исходила ароматным паром яичница.

— Мыть руки — и завтракать! — скомандовал Евгений.

Пока ели, никто не проронил ни звука. Марина Васильевна старалась не смотреть на постояльца и уж тем более — не разговаривать. Мальчик — она даже в мыслях не называла его по имени, не желая устанавливать хоть какой-то контакт, — тактично молчал и разглядывал кухню.

— А где папа? — спросил он вдруг.

В это время в дверь кто-то требовательно позвонил.

Ни свет ни заря в третье ОВД прискакала всем здесь хорошо знакомая гражданка Ферапонтова Таисия Павловна одна тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года рождения. Разумеется, за участковым.

— Мне бы… Лопаницына… совсем… беспредел… — не могла отдышаться гражданка.

— Пишите заявление. — Сержант за стеклом широко зевнул, не прикрыв рот рукой.

— Ну какое… заявление… мне участковый…

— На дежурстве ваш участковый. Где находится опорный пункт, вам известно. Часы приема тоже. Туда и приходите.

— Но ведь беспредел…

— Пошла вон, дура!

Таисия Павловна заревела. Легко, без всхлипываний и прелюдий, зарыдала в голос, и если на крик помощника дежурного выглянул только оперативник Ленька Ряпосов, то концерт гражданки Ферапонтовой смена вышла послушать в полном составе.

— Где Лопаницын? — Начальник дежурной смены подполковник Граф невозмутимо прихлебывал из кружки с надписью «Russian vodka» какой-то горячий напиток.

— В гальюн отлучился, — доложил сержант.

— Появится — пускай уймет родственницу! — распорядился Граф, и шоу закончилось, даже Ферапонтова заткнулась.

Лопаницын не заставил себя долго ждать.

— Что вы здесь делаете? — не поздоровавшись, спросил он.

— Беда, Петенька, беспредел…

— Перестаньте говорить это слово, у вас каждую неделю беспредел. Что, опять Кокорина нелегальной проституцией занимается? Или Богданов ворует?

— Я, между прочим, всегда по делу говорю, нечего насмехаться. У нас происшествие в подъезде ночью было.

— А почему утром прибежала, если происшествие ночью? Хватит мне мозги пудрить, полтора часа до сдачи смены осталось.

— Так я потому и пришла. Эта дура из тридцать четвертой сына на ночь глядя выгнала на улицу, он до трех под окнами орал, как недорезанный. Ты бы припугнул ее, что ли, совсем распоясалась баба.

— Кто? Эта, с кошками-собаками? — Петр еще больше помрачнел. — Идите-ка вы домой, Таисия Павловна. И не надо сюда приходить, у меня неприятности из-за вас.

Ферапонтова оскорбилась:

— Вот из-за таких, как вы, детей потом и убивают!

— Идите-идите. — Он собрался уже уйти, но тут резко обернулся: — Кулик ее фамилия?

Таисия Павловна мелко-мелко закивала, предчувствуя вмешательство милиции в дела училки.

Через десять минут старший лейтенант Лопаницын вернулся в дежурную часть и подсел к Галке Геращенко, инспектору ОППН.

— Галочка, дело есть.

— Как мило. Излагай.

— Помнишь, осенью ребенка искромсали на моей земле?

— Допустим. Ты хочешь сказать, что тогда не того взяли? Опять труп?

— Никаких трупов, не боись. Наоборот. Тут такая история… сама знаешь, моя тетка если ляпнет чего, то надо делить на тринадцать…

— Хватит мяться, говори, что хотел.

— По тому делу свидетелем проходила некто Кулик…

— …Марина Васильевна, — кивнула Галка. — Я у нее в институте училась.

— Че?

— У меня, Пятачок, высшее педагогическое образование, не чекай.

— Короче, к ней надо сегодня сходить. — Лопаницын даже на «Пятачка» не обиделся.

Геращенко заразительно расхохоталась:

— С чего бы это? Передашь по смене, там Загрибельный будет, он со свежими силами…

— Ты же ее знаешь, она мужиков терпеть не может.

— Лопаницын, — окликнул Петра начальник, — что там твоя родственница настучала?

— Виктор Николаевич, ну что вы, в самом деле…

— Докладывай.

— Якобы гражданка одна выгнала ночью маленького ребенка из дому.

— В чем криминал?

— Ни в чем. Только баба… гражданка эта проходила свидетелем по делу Иртегова. Помните, она за месяц до убийства телегу накатала, что во дворе находит выпотрошенных кошек да собак?

— …животных с вырезанными половыми органами, — процитировал по памяти начальник. — Если бы не она, искали бы твоего Иртегова до морковкина заговенья. Что, очередного маньяка решила на живца поймать?

Лопаницын исподлобья глянул на начальника:

— Вам смешно, а она меня задрочила совсем: почему да почему вовремя на сигнал не отреагировали, мальчик бы живой был…

— Фильтруй базар. — Галка пихнула лейтенанта локтем в бок.

— Отвянь, — огрызнулся старлей.

Граф жестом прекратил перебранку. Участковый продолжил:

— Вся байда в том, что она бездетная. А ребенок называет ее мамой.

— Усыновила? — Брови Графа взлетели вверх.

— У меня таких сведений нет.

Раскачиваясь на ступнях, начальник немного пожевал губами, а потом расцепил сложенные за спиной руки и сложил ладони перед собой.

— Так, мальчики-девочки, ноги в руки — и к этой дамочке. У вас час времени до развода, и лучше вам в этот интервал уложиться.

Разберитесь там как следует и накажите, сами понимаете, кого попало…

— Мы не успеем, — категорически заявила Геращенко.

— Это уже не мои проблемы. Да пошевеливайтесь уже!

Из отделения Лопаницын и Геращенко вышли молча, так же в полном молчании дошли до нужного дома, и только у подъезда старлей нарушил молчание:

— Кто будет говорить?

— Как мило, что ты решил обсудить со мной этот вопрос. И что ты имеешь предложить?

— Говорить будешь ты.

— Благодарю за доверие. Но достойна ли я?

— Это приказ.

— А, ну конечно! У вас ведь на одну звездочку больше… Лопаницын, я тебе эту подставу еще припомню. Пошли.

Они неторопливо поднялись по лестнице на третий этаж. Петр чувствовал себя последней сволочью.

— У нее точно детей нет? — уточнила инспектор Галка.

— Даже внуков.

— Смешно, аж спасу нет…

Лопаницын заметил меловые разводы на двери.

— Сука…

— Это ты кому?

— Не тебе. Написал кто-то на двери.

Галка подслеповато приблизила лицо к филенке.

— Очень мило. Нездоровая атмосферка на вашей земле, товарищ страшный лейтенант.

Петр решительно утопил кнопку звонка.

— Сиди, я открою. — Марина встала из-за стола.

Собаки заходились в истерике. Слишком много несвоевременных визитов за последние сутки.

На пороге стояли мужчина и женщина в милицейской форме. Так, похоже, вызывать никого не придется. Кто-то уже вызвал.

— Здравствуйте, Марина Васильевна, — приветствовала женщина. — Вы позволите войти?

— И вам здравствуйте. Прошу. — Хозяйка отступила в глубь прихожей.

Капитоша с Чапой уже сипели от лая, и только Чумка успокоилась и теперь довольно дружелюбно разглядывала незнакомцев.

Милиционер пропустил свою спутницу вперед, затем вошел сам и закрыл за собой дверь. Резкий кошачий запах ударял в нос, и мужчина, и женщина заметно напряглись, пытаясь скрыть гримасы отвращения. В освещенном коридоре Марина узнала и участкового, и Галину.

— Галочка? А ты разве не в школе работаешь?

— Как видите, — пожала плечами гостья. — Инспектор отдела по профилактике правонарушений несовершеннолетних. Вот мое удостоверение.

— Это так называемая «детская комната милиции»? — догадалась Марина Васильевна, так и не раскрыв корочки.

— Что-то вроде. Так где ваше чадо?

— На кухне, завтракает. Вы уж простите меня — запах от животных… Да вы не разувайтесь…

Взрослые прошли на кухню. Мальчик сидел, уткнувшись носом в тарелку, как будто чувствовал, что пришли по его душу.

— Здравствуйте, молодой человек. — Геращенко не стала приближаться к ребенку вплотную. Она присела на банкетку у двери, сравнявшись с мальчиком в росте. — Меня Галина Юрьевна зовут. А тебя как?

Мальчик не откликнулся. Только сжал кулаки и еще ниже склонился над тарелкой.

— Вы раньше этого ребенка встречали? — Не дождавшись ответа, Геращенко обратилась к Марине Васильевне.

— Я к детям младше пятнадцати даже подходить боюсь. Так что ничего ответить не могу. Может, он тут где-то поблизости и гулял раньше, но я не видела… не могла видеть.

— Но ведь почему-то именно вас он выбрал, — вмешался участковый. — Малой, ты почему Марину Васильевну выбрал?

Малой сжался в комок и совсем отвернулся. Галка свирепо глянула на Петра и постучала пальцем по лбу. Затем снова повернулась к хозяйке:

— Ребенка нужно эвакуировать. Возможно, ему потребуется медицинская помощь и помощь психолога…

В этот момент мальчик заревел и кинулся к Марине Васильевне:

— Ма, не отдавай! Я буду хорошим!

Марина неумело приобняла найденыша за плечи и растерянно посмотрела на Галину и участкового, а Петр, оказавшийся в такой ситуации впервые, нерешительно топтался на месте. Детский плач Лопаницыну был вообще серпом по одному месту. Что теперь с этим угланом делать?

Вязать, кидать через плечо — и на выход? Так он кипеш подымет на весь двор…

Пожалуй, единственным человеком, сохранявшим в этой ситуации хладнокровие, оказалась лейтенант Геращенко. Она грациозно встала с низкого сиденья, подошла к ребенку, ласково прикоснулась к его лбу — и тут же резко отдернула:

— Ой, да он горячий! «Скорую» надо.

При этом она отчаянно подмигивала Марине Васильевне. Слава богу, той достало здравого смысла подхватить обман.

— Телефон в коридоре, — подсказала хозяйка.

Вскоре из прихожей донеслась взволнованная речь инспектора:

— Алло, «скорая»? Ребенку плохо… Сорок градусов… Восемь лет… — Оторвавшись от трубки, Геращенко крикнула: — Имя какое у мальчика?

— Евгений, — поторопилась ответить Марина Васильевна.

— Женя Кулик. — Геращенко самовольно нацепила найденышу фамилию.

Впрочем, действовала она быстро и четко. — Что? Мальчик, конечно, мальчик… Емельяна Пугачева, семнадцать «а», квартира тридцать четыре… Откроем, откроем дверь! Ждем.

Она положила трубку и позвала участкового:

— Петр Ильич, можно вас на минуту?

Конфузясь, Лопаницын протиснулся на выход.

— Дуй вниз, предупреди врачей: пусть ведут себя с пацаном, как с тяжелобольным. И больше не подымайся, внизу жди.

Старлей с благодарностью посмотрел на коллегу и шумно распрощался:

— Ну, до свидания, я думаю, вы тут как-нибудь без меня… — И собаки яростно залаяли ему вслед.

Хозяйка ничего не успела ему ответить, скованная плачущим ребенком, который и вправду начал нагреваться от переживаний. Сдерживать собак и запирать дверь пришлось Галке.

— Галина Юрьевна, он горячий. — Голос Кулик отвердел, стальной препод вытеснил из Марины Васильевны все материнские инстинкты. — И его действительно надо везти в больницу.

— Это у них от страха бывает.

— У кого это — «у них»?

— У детей, — пожала плечами Галина Юрьевна.

В возрастной физиологии Марина Васильевна не разбиралась, но слова инспектора (да какой она инспектор, Галка она Геращенко!) показались слишком циничными. Такая бездомному щенку на улице кусок хлеба не подаст.

— Мамочка, не отдавай меня, пожалуйста, — сквозь слезы просил мальчик. — Я не хочу, я боюсь!

Все тридцать две кошки скребли на душе у Марины Васильевны, да и у Галки, несмотря на профессиональную закалку, тоже щемило сердце.

Ребенок явно домашний, ухоженный: шорты новые, ребра не торчат, пострижен красиво, но главное — ногти. Такие ухоженные ногти не у каждой благополучной девочки встретишь, не то что у сорванца восьми лет. Ребенка до недавнего времени холили и лелеяли, вне всякого сомнения. Может, его украли, а он сбежал от похитителей? Как бы там ни было, Галина чуяла, что этот Евгений — парень непростой и принесет еще немало сюрпризов. От предчувствия у нее даже уши заболели.

Не успели женщины общими усилиями успокоить ребенка, как в дверь позвонили: приехала «скорая».

Кто бы мог подумать: каких-то восемь-десять часов бок о бок с совершенно незнакомым ребенком — и столько переживаний. До полудня Марина места себе не могла найти: хотелось бросить все дела и отправиться в приемник-распределитель, или как он еще называется, чтобы извиниться перед Евгением за свое вероломство. Однако, едва она собралась с духом и даже пошла переодеваться, у Гаврика возобновился кровавый понос. Еще неделю назад казалось, что кот пошел на поправку, но, видимо, это были пустые надежды. Пришлось изолировать больного — во избежание повторной эпидемии.

Пока убирала за больным, пока консультировалась по телефону с ветеринаром, пришел Дедка — принес банку огурцов.

Вот уж чего-чего, а визита родителя Марина ожидала в самую последнюю очередь. Понятно, что огурцы — лишь предлог, просто отцу приспичило выяснить, о чем это с самого утра судачат соседи.

— Огурцов тебе принес. — Дедка демонстративно поморщился.

— Я еще прошлую банку не одолела.

— Так и будешь меня на пороге держать?

— У меня не прибрано…

— У тебя никогда не прибрано, засралась совсем!

Марина Васильевна отступила в коридор:

— Зайди и успокойся.

Но Дедка закусил удила. Он орал на весь подъезд о позоре, о кошачьем дерьме, о том, что людям стыдно в глаза смотреть, и даже назвал ее б…дью, что до сих пор позволяла себе только мать.

Поэтому дальше Марина слушать не стала. Вступать с родителями в открытую конфронтацию не было никакого желания — хватало соседей.

Она захлопнула дверь и пошла проветривать квартиру: через час должен прийти дипломник, а вслед за ним потянутся клиенты-абитуриенты, сегодня не меньше шести… Много еще сегодня дел.

Например, покормить зверей и поймать вора.

Процесс кормления не представлял из себя ничего интересного: Марина Васильевна приходила на точку, где ее уже поджидали животные, выкладывала звериную еду в пластиковые подложки из-под мясных полуфабрикатов и, дабы не смущать дворняг своим присутствием, удалялась прочь. Число таких точек по всему району в лучшие времена, пока Наташа с мужем жила в соседнем подъезде, достигало восьми. Без сестры Марина могла обойти максимум шесть, да и то — если хватало денег. Нынешним маем осталось лишь три. Да и те кто-то грабил.

Узнала об этом Марина, как водится, случайно. Жители домов, прилегающих к точкам, крайне негативно относились к благородным порывам Марины Васильевны и всячески пытались урезонить «чокнутую профессоршу»: мол, от бездомных животных лишь грязь да вонь, и детям небезопасно, и вообще… На это Марина предлагала избавиться от этой проблемы радикальным способом, то есть разобрать дворняг по домам, их всего-то во дворе десять-пятнадцать штук. Почему-то сразу после этого граждане сникали и рассасывались. Но вдруг одна дамочка заявила:

— Может, вы и бомжей мне прикажете у себя оставить?!

— Разве я бомжей кормлю? — удивилась Марина Васильевна.

— Вы, может, и не кормите, а как только уходите, появляется какой-то бич, разгоняет ваших кошек да собак и сам все жрет. Этак он скоро всю компанию свою притащит!

Пренеприятное известие.

Марина как следует осмотрела место кормления и увидела, что кто-то аккуратно составил одну в другую импровизированные мисочки. Ясно, что это сделали не кошки. Вмешательство человека она обнаружила и на другой точке: там чья-то заботливая рука начисто вымела весь мусор из закутка, образованного торцевой стеной пятиэтажки и кустами сирени. Мысленно оторвав аккуратисту руки, Марина Васильевна поклялась себе, что выследит подонка и отучит воровать еду у бессловесных тварей.

Поэтому, едва занятия закончились, Кулик переоделась, собрала две сумки питания и отправилась мстить.

Не зря говорится в народе, что на ловца и зверь бежит. Была ли тому причиной твердая решимость Марины Васильевны схватить с поличным злоумышленника, или над ним тяготел рок, а только вор попался сразу.

Марина выждала десять минут — и вернулась к месту кормления. Там, усевшись на пластиковый ящик (с собой, видимо, притащил), жадно ел кошачий корм однорукий человек неопределенного возраста. Марина Васильевна издала воинственный клич и бросилась в драку. Не то чтобы в пылу борьбы она шибко помяла противника, но лицезреть ожесточенную схватку сбежался весь дом. Бомж не очень-то и отбивался — куда там, с одной рукой? — только ныл, что есть нечего, умолял не обижать, клялся, что больше не будет… Словом, порок потерпел сокрушительное поражение, вор стремглав бежал с поля боя.

Едва остыв от праведного гнева, Марина Васильевна дополнила миски, подождала, пока животные наедятся, и отправилась дальше. И тут же заметила, что вор плетется вслед за ней. Не вплотную, конечно, на почтительном расстоянии, но Марина растеряла уже весь запас отваги, и ей чудилось, что сейчас это чучело однорукое нагонит ее и убьет.

Мимо проехала маршрутка. До остановки, оказалось, всего-то шагов пятьдесят, и Марина Васильевна с высокого старта преодолела это расстояние в мгновение ока, не боясь показаться смешной и нелепой.

Она вошла в салон, двери захлопнулись, «пазик» тронулся с места.

Лицо Марины озарила злорадная улыбка: она увидела через заднее стекло нелепо вытянувшуюся физиономию бомжа.

Впрочем, через три остановки ей все равно пришлось выйти, потому что автобус шел в центр, в южную часть города, а это лишние полчаса на возвращение. К тому же кормления никто не отменял.

Бомж настиг Марину Васильевну, когда она выкладывала кошачью еду на точке номер три. Ворвался в закуток между гаражами, дворняги порскнули кто куда, и Марина поняла, что теперь ей не убежать. Ну как она не додумалась, что этот подонок вычислил все места кормления? Набрав в легкие побольше воздуха, Кулик приготовилась кричать.

— Дай, пожалуйста, хлебушка. — Бомж, похоже, сам не ожидал встретить здесь кормилицу и оттого выглядел более попавшимся, чем Марина Васильевна.

В пылу драки бич представлялся Марине взрослым, даже пожилым мужчиной, пусть худым, но достаточно сильным и потому вдвойне отвратительным — надо же, справился с десятком кошек и одной собакой! Теперь же, глядя в испуганные глаза вора, ей стало ясно, что парнишке-то в лучшем случае восемнадцать.

— Чего? — глупо переспросила Марина.

— Поесть дай, — совсем оробел однорукий.

В сумке у Марины Васильевны остался паек только на здоровенного кобеля, обитавшего в районе института, которому студенты физмата дали кличку Матан. Справедливо рассудив, что полбуханки ржаного и триста граммов дрянной соевой колбасы для завтракавшего дворняги будет многовато, Кулик разделила порцию Матана пополам. В мгновение ока расправившись с подачкой, бомж сыто рыгнул и посчитал нужным отрекомендоваться:

— Пиворас.

— Что «раз»? — не поняла Марина.

— Зовут меня Пиворас. Литовская фамилия.

Марина Васильевна критически оглядела Пивораса. На литовца не похож: смуглый, чернявый, он больше на цыгана смахивал.

— Если литовская, то ударение на первый слог падать должно, а не на последний.

— Так меня только так и окликают, я привык.

— А имя-то у тебя есть?

— Есть, — согласился Пиворас.

— Ну говори-говори…

— Альбин Петрович.

Час от часу не легче.

— Только ты меня так не зови. — Бомж опасливо огляделся.

— Почему?

— Побьют. Меня много бьют. Поймают за углом, спрашивают: как имя-отчество? Я отвечу, а меня ботинком по яйцам. Руками не бьют, брезгуют… Только ты не брезгала. — Голос Пивораса потеплел.

— Ты где живешь-то, Альбин Петрович? — Марина Васильевна заглянула в сумку, мысленно попросила прощения у Матана и отдала остатки хлеба и колбасы бомжу.

— У меня есть дом, — горячо заговорил Пиворас, — есть-есть! И деньги, и машина тоже есть. Только я не живу там.

— Где? В машине?

— Да нет же, в доме. — Альбин Петрович посмотрел на Марину, как на сумасшедшую.

— Почему?

— Дорого его содержать. Электричество, газ, коммунальные услуги, да и просто квартплата… Да и на машину бензина не напасешься, — добавил он, немного подумав.

— А деньги тебе на что?

— Ну да, — хмыкнул бич с таким превосходством, будто это он кандидат наук, а Марина на улице побирается. — Их же украсть могут!

— Украсть?

— Конечно! Я же говорил: поймают за углом, спросят, как зовут, а потом ботинком по яйцам — и все заберут. Не, я с деньгами не связываюсь.

— Так ты мне скажешь, где живешь? — повторила вопрос Марина Васильевна.

— Там, — махнул рукой Пиворас.

Между тем в закутке стало темно, начал накрапывать дождик. Пиворас вызвался проводить Марину Васильевну, и та милостиво позволила.

Расстались на перекрестке, неподалеку от места стычки. Парень явно не дружил с головой, но оказался вполне вменяемым и милым, обещал не обижать Марининых зверей, если она и ему что-нибудь будет приносить.

Дома Марине едва хватило сил накормить своих питомцев и выгулять собак. Не поев сама, она переоделась и бухнулась в кровать.

Ночью умер Гаврик.

Пиворас не врал. У него действительно имелись и дом, и машина.

Деньги, кстати, тоже не представляли проблемы: мать Альбина Петровича владела лесозаготовительной фирмой. Однако синдрома бродяжничества вышеупомянутое благосостояние не отменяло, так что матушке, а заодно и секретарю и двум охранникам скучать не приходилось.

Доктор сообщил маме, что у сына гебоидный синдром и дромомания — всего лишь следствие. Лиана Степановна накупила лекарств, наняла сиделку, но Альбин умудрялся линять даже будучи запертым с опытной нянечкой в одной комнате. Обычно его находили на лесопилке недели через две-три. Грязный, вшивый, но весьма довольный собой, он делил кров с китайцами, ютившимися в вагончике. Китайцы знали, что Пиворас — сын хозяйки, по-этому относились к пареньку с пиететом, сам же Альбин китайцев любил за то, что они всегда улыбаются и кивают.

Естественно, когда Аскольд, мамин секретарь, в сопровождении отлитых по одной форме бугаев Коли и Коли-второго являлся узнать, не здесь ли обитает Альбин, Пивораса сдавали с потрохами, но он не обижался.

Он знал, что через месяц или два снова сюда вернется.

Однако нынче все шло навыворот. Оба Коли сторожили вагончик денно и нощно, перепугали весь рынок, на котором Альбин обычно зарабатывал себе на жизнь (воровать он не умел совершенно, поэтому средства добывал относительно честно — попрошайничал и таскал баулы торгашам), но нигде барского дитяти не нашли. Дитятке было семнадцать весен, оно вполне сносно успевало по школьной программе — ему, между прочим, предстояло сдавать ЕГЭ, — и вот исчезло, подлое.

Двое-из-ларца (так именовала охранников Лиана Степановна) тихо зверели и поклялись друг другу выдрать барчука, едва отловят. Не нужно думать, что Одинаковы-с-лица (а так Николаев называл сам барчук) были какими-нибудь тупыми братками, это вовсе не так.

Коля-второй, например, закончил местный физмат и, между прочим, несколько раз помогал Марине Васильевне хоронить ее зверей, а просто Коля имел первый юношеский разряд по шахматам. Такое уж им выпало счастье: вырасти здоровыми, красивыми парнями одного типа внешности, неробкого десятка. Аскольд подобрал их сам, когда хозяйка (барыня, как ее называли Двое-из-ларца) распорядилась нанять толковых ребят в охрану. Барчук Николаям скорее нравился, но, едва у него начинались эти закидоны с окнами и дверьми, — готовы были растерзать.

К чести Одинаковых-с-лица следует заметить, что все маршруты и знакомства своего подопечного они знали досконально. Например, Альбин Петрович довольно близко знался с Андрюшей. Этот здоровенный детинушка в пузырящихся трико и резиновых сапогах, умственно отсталый с детства, был королем уличных реприз и всеобщим любимцем Большой Ольховки. Издалека он кажется большим ребенком, но стоит подойти ближе, и вы начинаете понимать, что встречаете Андрюшу не первый уже десяток лет, и загорелое детское лицо покрыто белыми морщинками у глаз, и волосы седые… Потом десяток шагов назад — и время опять невластно, и вы хихикаете, когда Андрюша подходит к этакой расфуфыренной даме и говорит нараспев:

— Привет! А ты похудела! Ножки тонкие, жопа толстая!

Дамочка не знает, куда деваться, а кавалер стоит, ждет ответа: он же светскую беседу начал. Мало кто отваживался продолжать подобный разговор, а одна тетка возьми да скажи:

— Ты тоже похорошел!

— Правда? — обрадовался Андрюша. — Ну тогда пойдем, жениться будем…

Иногда он сидит с бабками, торгующими семечками, и рассказывает о комнатных цветах:

— Прихожу домой, а там фиалки. Смотрят такие, хитрющие такие… Я говорю: «Ну что смотрите?» А они хитрые, смотрят, ничего не говорят… А герань не смотрит, она скромная. Герань сильней люблю.

Мало кто знал, что Андрюша рисует. Рисует одно и то же — дома и окна. Пиворас был среди избранных.

К Андрюше домой Двое-из-ларца и пришли.

— Альбин Петрович у вас? — спросили они в голос у пожилой усталой женщины, Андрюшиной сестры.

— Андрюша, что ли?

— Нет, его друг. Чернявый такой.

— А, Пиворас, — поняла женщина. — Нет, давно не появлялся. А вы кто такие?

— Воспитатели, — ответили Коли, переглянувшись. — Если он появится, позвоните вот по этому номеру, у него мать волнуется.

— У кого? У Пивораса? Я думала, он сирота.

— Скоро будет, — успокоил просто Коля. — Побегает так — и преставится мамаша.

Итак, поиски пока результатов не дали. Но Одинаковы-с-лица не унывали. Они знали, что рано или поздно барчук проголодается и придет на лесопилку. Китайцев они уже настропалили.