Женщина и привидение

— Да — произнесла она из темного угла. — Могу, если хотите рассказать один случай, который произошел со мной. Рассказ будет краток и без прикрас, то есть без лишних подробностей. Обычно у рассказчиков бывает иначе. — она усмехнулась. — Приплетут разные несущественные обстоятельства, а там пусть себе слушатели выпутываются сами. Нет, я изложу только то, что по делу, а вы понимайте как знаете. Но при одном условии: потом — никаких вопросов. Я ничего объяснить не могу, да и не имею охоты.

Наслушавшись многословных повествований от людей, которым просто хотелось пустить пыль в глаза, мы рады были услышать «только то, что по делу».

— В то время я, — начала рассказчица, поняв наше молчание как знак согласия, — интересовалась потусторонними манифестациями и вызвалась провести ночь одна в доме с привидениями в центре Лондона. Это был обшарпанный, дешевый дом, некогда сдававшийся внаем. Я уже осмотрела его предварительно при дневном свете, и ключи, полученные от соседа-смотрителя, лежали у меня в кармане. То, что было известно об этом доме, меня вполне удовлетворяло, мне показалось, что дело стоит того, чтобы попробовать. Не стану докучать вам подробностями убийства той женщины и ненужным перечислением «признаков». Достаточно, если скажу, что «признаки» были.

Поэтому меня очень раздосадовало, когда, прибыв на место в одиннадцать часов вечера, я встретила на крыльце мужчину, которого приняла за болтливого смотрителя. Что он тут делал, непонятно, ведь ему было четко сказано, что я намерена находиться в доме одна.

— Я провожу вас в ту самую комнату, — промямлил «смотритель», в чем я, разумеется, не могла ему отказать, поскольку он получил от меня щедрые чаевые и должен был поставить для меня стол и стул.

— Пошли, только скорее, — ответила я.

Мы вошли в дом (я — первая, он, шаркая подошвами, следом), пересекли темную прихожую и поднялись на второй этаж, где было совершено убийство; я уже смирилась с тем, что придется его вторично выслушать, прежде чем выставить вон с полукроной за настырность. Зажгла газ, придвинула доставленное «смотрителем» кресло — коричневую плюшевую рухлядь — и только теперь обернулась к своему спутнику, чтобы закончить с ним и остаться наконец одной. И тут я испытала первое потрясение. Это был вовсе не смотритель. Не старый дуралей с ключами, которого я расспрашивала днем и с которым обо всем договорилась. Сердце у меня испуганно ёкнуло.

— Так. А вы кто такой, скажите на милость? — спросила я. — Вы ведь не тот человек, у которого лежат ключи от этого дома. Кто вы?

Мне было не по себе, как вы легко можете представить. Я была молодая женщина нового направления, исследовала «нематериальные феномены» и очень гордилась своим свободомыслием. Но оказаться ночью в пустом доме с незнакомым мужчиной — к этому я была не готова. Самоуверенности у меня сразу поубавилось. Женской самоуверенности вообще хватает только до определенного предела, все что сверх того — одно притворство, как вы знаете. Впрочем, быть может, не знаете, здесь ведь большинство — мужчины. Но факт таков: храбрость моя быстро улетучилась. Мне стало страшно.

— Кто вы? — повторила я торопливо и нервно.

Мужчина был хорошо одет, не стар, приятной наружности, однако лицо его выражало глубокую печаль. Мне самой только-только исполнилось тридцать. Это имеет отношение к делу, иначе я бы о своем возрасте не упомянула. Вся эта история строится на самых обыкновенных обстоятельствах. В этом, по-моему, ее ценность.

— Да, я не тот человек, за которого вы меня приняли, — ответил он. — Я тот, кто испугался до смерти.

Его слова и тон, каким они были сказаны, пронзили меня, словно ножом. Я почувствовала, что сейчас упаду. В кармане у меня лежал блокнот, чтобы записывать наблюдения. Я нащупала продетый в петельку остро отточенный карандаш, лихорадочно прикидывая: надето на мне много всего, чтобы не озябнуть, пока буду сидеть всю ночь; ни кровати, ни дивана в комнате не имелось — все это пронеслось у меня в уме дурацкой, бессмысленной чередой, как бывает с перепугу. В голову лезли какие-то нелепые, совершенно не идущие к делу мысли — что напишут газеты, когда узнают? что подумает мой «светский» зять? будет ли сказано про мое свободомыслие и про папиросы в кармане?

— Тот, кто испугался до смерти? — повторила я растерянно.

— Он самый и есть, — глупо ответил мужчина.

Я выпучила на него глаза, как и вы бы все на моем месте, уважаемые мужчины, и чувствую: окатывает меня с головы до ног то жаром, то холодом. Можете не смеяться, именно таковы были мои ощущения. В состоянии ужаса, настоящего ужаса, такое иногда приходит на ум, что потом и не верится, а у меня в голове были самые обыденные мысли, словно я на файв о клоке в респектабельном доме.

— А мне показалось, вы — смотритель, которому я заплатила, чтобы он пустил меня сюда на ночь! — задыхаясь, проговорила я. — Это он, что ли, прислал вас меня встретить?

— Нет, — ответил неизвестный, и его голос пробрал меня до самых пяток. — Я — тот, кто испугался до смерти. Более того, мне и сейчас страшно!

— Мне тоже! — едва вымолвила я, не раздумывая. — Я просто в ужасе.

— Да, — отозвался мой собеседник тем же странным голосом, доносившимся как будто изнутри меня. — Но вы во плоти, а я — нет!

Ощутив настоятельную потребность в немедленном самоутверждении, я встала во весь рост посреди пустой холодной комнаты, сжаты кулаки, так что ногти впились в ладони, и стиснула зубы. Я должна была отстоять свою индивидуальность «новой», мыслящей женщины!

— То есть вы не во плоти? — задыхаясь, храбро спросила я. — Что это значит? Как прикажете вас понимать?

Мой голос канул в безмолвие ночи. Я вдруг представила себе, что весь город окутан тьмой; что на лестнице лежит слой пыли; что никто не живет этажом выше и нижний этаж тоже пуст. Я одна в доме, где нет ни души, в доме с привидением, — одна беззащитная женщина. Я похолодела. За стенами завыл ветер, звезды на небе, наверно, померкли. Мысли мои устремились к полисменам, омнибусам и прочим полезным и удобным вещам. Я только теперь осознала, как глупо было с моей стороны прийти сюда одной. Жизни моей пришел конец, думала я, оледенев от ужаса. Какая глупость — браться за исследование нематериальных феноменов, если у тебя слабые нервы!

— Боже мой! — сдавленным голосом проговорила я. — Раз вы не смотритель, то кто же вы?

А сама чувствую, что от страха не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Мужчина медленно двинулся ко мне через всю комнату. Преодолевая оцепенение, я встала с кресла и вытянула перед собой руку, чтобы не подпустить его. Неизвестный остановился в шаге от меня, на его печальном, изможденном лице появилась горькая усмешка.

— Я же сказал, кто я, — тихо произнес он и вздохнул, глядя на меня с такой грустью, какой я никогда в жизни не видела. — И мне по-прежнему страшно.

Я уже ясно понимала, что мой собеседник либо преступник, либо сумасшедший. Как же это я, глупая, привела его в дом, не поглядев? Оценив обстановку, я приняла решение. Призраки, потусторонние манифестации — все побоку. Если я его разозлю, то, возможно, поплачусь за это жизнью. Надо поддакивать, а самой пробираться к двери. И уж тогда со всех ног бегом на улицу. Я расправила плечи, смерила неизвестного взглядом: роста мы были примерно одного, к тому же я спортсменка, зимой играю в хоккей, летом в Альпах совершаю горные восхождения. Мне бы только что-нибудь вроде палки. Но палки не было.

— Ах да, конечно, как же, помню, помню, — проговорила я с натянутой улыбкой, изобразить которую оказалось не так-то легко. — Помню ваше дело, и как вы замечательно держались…

Он тупо уставился на меня. Я, набирая скорость, пятилась к двери в углу, а он, поворачивая мне вслед голову, не спускал с меня глаз. Когда его рот искривился в ухмылке, я не выдержала, бегом добежала до двери и выскочила на лестницу. К сожалению, я перепутала и бросилась в тот конец площадки, где лестница шла вверх. Но отступать было уже поздно: ведь неизвестный двигался за мной следом, я не сомневалась в этом, хотя звука шагов мой слух не улавливал. Я ринулась вверх по ступеням, порвала юбку, ушибла в темноте бок и влетела в первую же комнату, оказавшуюся на моем пути. Дверь в нее, к моей радости, была приоткрыта, и в замке, к еще большей моей радости, торчал ключ; мигом захлопнув дверь, я навалилась на нее плечом и заперлась.

Спасена! Однако сердце стучало, как барабан, и вдруг чуть было совсем не остановилось: о ужас, в комнате, кроме меня, кто-то был! На фоне окна отчетливо вырисовывался мужской силуэт, свет уличного фонаря, проникавший сквозь стекло, никаких сомнений на сей счет не допускал. Я, знаете ли, не робкого десятка и даже в это мгновение не пала духом. Но поверите, никогда, за всю мою жизнь, мне не было так омерзительно страшно. А я-то еще дверь заперла!

Мужчина прислонился к окну и наблюдал за мной, глядя сверху вниз. Я ведь шлепнулась на пол у порога. Значит, в доме не один мужчина, а два, успела сообразить я. А может, в каждой комнате кто-нибудь есть! Как все это понимать? Но тут вдруг что-то переменилось вокруг — или внутри меня? — и я поняла, что ошиблась. Если поначалу я испугалась физической опасности, то теперь затрепетала перед потусторонним. Я ощутила страх не нервами, а душой. Потому что узнала этого человека.

— К-каким это образом вы сюда п-пробрались? — заикаясь, спросила я. Недоумение на миг пересилило страх.

— Но я же вам объяснял, — начал он своим странным, похожим на далекое эхо голосом, который пронзал меня насквозь, точно лезвие ножа. — Я нахожусь в ином, отличном от вашего пространстве, поэтому вы найдете меня, в какую комнату ни заглянете, ибо я — всюду, во всем доме. Пространство — форма существования тела, а я вне тела и не подчиняюсь законам пространства. Но состояние, в котором я пребываю, держит меня здесь. Я хочу изменить свое состояние и вырваться отсюда, однако для этого мне необходимо одно средство, а именно — сочувствие. Вернее даже сказать, больше, чем сочувствие, — доброта. А точнее — любовь!

Пока неизвестный произносил эту тираду, я потихоньку встала. Мне хотелось кричать, плакать и смеяться одновременно, но все, что я смогла, — это только тяжело вздохнуть, так как уже перешагнула порог эмоций, и меня начато охватывать полное бесчувствие. Я нащупала в кармане спички и шагнула к газовой горелке.

— Был бы вам бесконечно признателен, если бы вы не зажигали газ, — поспешно сказал он. — Вибрации вашего света причиняют мне невыразимые страдания. И можете не опасаться с моей стороны никакого вреда. Начать с того, что я не способен к вам прикоснуться, ибо между нами, знаете ли, пропасть, и право, полутьма мне подходит больше. Итак, позвольте мне продолжить объяснение. В этот дом приходило много людей, желавших на меня посмотреть. Почти все они меня видели, и кто видел, обмирал от страха. Если бы — о если бы! — хоть кто-нибудь, хоть один человек не испугался, а был бы ко мне добр и нежен! Тогда бы я мог изменить свое состояние и освободиться. Понимаете?

Голос его звучат так печально, что я почувствовала, как у меня на глаза наворачиваются слезы. Но страх возобладал, я стояла не шевелясь и только дрожала от холода.

— Кто же вы все-таки? — с усилием спросила я. — Очевидно, вы явились не от смотрителя.

Больше я ничего не смогла произнести. Мысли мои разбегались — мне казалось, что меня вот-вот хватит удар.

— Не знаю никакого смотрителя, — тихо продолжал неизвестный. — И я забыл, слава тебе господи, имя, которое принадлежало моему телу. Я человек, который испугался до смерти в этом самом доме десять лет назад, и с тех пор мне все время страшно, и сейчас страшно тоже. Сбегающиеся сюда со всего Лондона жестокие и любопытные посетители, которые непременно жаждут увидеть привидение, только поддерживают в доме атмосферу страха и усугубляют мое состояние. Хоть бы кто-нибудь отнесся ко мне по-доброму, улыбнулся, поговорил бы ласково и разумно, поплакал, если плачется, пожалел бы меня, утешил, успокоил — что угодно, только не бессердечное любопытство и страх, от которого вы сейчас вся дрожите в своем углу. Ну так как же, сударыня, неужели вы не сжалитесь надо мною, — он повысил голос почти до крика, — и не выйдете на середину комнаты, чтобы подарить мне немного любви?

Мне стало и смешно, и жутко, но жалость оказалась сильнее, и я действительно вышла на середину комнаты.

— Клянусь богом! — воскликнул неизвестный и приосанился. — Вы совершили добрый поступок. Это первый жест сострадания ко мне за все время после смерти. И я уже чувствую себя лучше. В жизни, знаете ли, я был мизантроп. Что ни делалось, все было не по мне, и я так возненавидел ближних моих, что просто смотреть на них не мог. Естественно, как аукнется, так и откликнется. Мне платили тем же. В конце концов у меня начались галлюцинации, в мою комнату набивались демоны, хохотали, кривлялись, раз, перед сном, я наткнулся на целый их клубок возле кровати — страх остановил мое сердце, я умер. Сейчас, помимо страха, меня давят и не отпускают еще ненависть и раскаяние. Если бы у кого-нибудь нашлись для меня жалость, сочувствие и, может быть, хоть капля любви, я бы освободился и был счастлив. Когда вы приезжали сюда сегодня засветло осматривать дом, я следил за вами, и первая искра надежды вспыхнула в моем сердце. Я увидел, что вам свойственна храбрость, предприимчивость, оригинальность ума, что вы способны любить! Если бы я смог тронуть вас, не внушая страха, открыть дверь любви, запертой в вашем сердце, это дало бы мне крылья, чтобы улететь!

Надо признаться, к этому времени сердце у меня несколько защемило — я перестала бояться и глубоко прочувствовала скорбный смысл его слов. Однако все это была дичь и несусветица, а убийство женщины, из-за которого я явилась в сей дом, не имело к ней никакого касательства. Мне стало казаться, что я просто сплю и вижу страшный сон, но вот-вот, с божьей помощью, должна проснуться в своей постели.

Я была под таким сильным впечатлением от речей этого несчастного, что не могла сосредоточиться ни на чем другом, даже на собственном спасении.

В сумраке комнаты я шагнула навстречу неизвестному, разумеется трепеща от страха, но со странной решимостью, зарождавшейся в сердце.

— Вы, женщины, — продолжал он, и в голосе его зазвучали первые нотки ликования, — удивительные существа, которых убогая земная жизнь лишила возможности открыть великую сокровищницу своей любви, если бы вы только знали, сколь многим из нас она нужна как воздух! Ведь в ней спасение наших душ! Редкая женщина попадает в такое выгодное положение, как вы сейчас; если бы вам удалось подняться над своим страхом и предрассудками и сделать так, чтобы ваша любовь свободно, без всякой задней мысли, изливалась для всех нуждающихся, вы бы освободили, быть может, сотни, тысячи таких, как я! О, сударыня, еще раз умоляю вас о малой толике сострадания, доброты, нежности — и, если можно, капельке любви.

Сердце мое взволнованно колотилось, из глаз, теперь уже неудержимо, катились слезы. При этом я еще и рассмеялась — очень уж смешно звучало его обращение «сударыня» в этой пустой комнате в полночь на одной из безлюдных лондонских улиц. Впрочем, смех мой сразу же оборвался, перейдя в рыдания, лишь только я увидела, как мое сочувствие подействовало на него: он опустился у моих ног на колени и протянул ко мне руки, а вокруг его головы наметилось какое-то бледное свечение.

— Обними меня и поцелуй, бога ради! — воскликнул несчастный. — Поцелуй, один поцелуй, и я освобожден! Ты уже так много для меня сделала — не скупись же!

Я стояла и колебалась, вся дрожа, решение мое почти созрело, но все еще не хватало духу. Впрочем, страха я уже не испытывала.

— Забудь, что я мужчина, а ты женщина, — настойчиво умолял он. — Забудь, что я призрак, бесстрашно приблизься, прижми меня к груди, поцелуй и дай своей любви излиться. Отрешись на миг от самой себя, соверши поступок. Люби, люби, люби меня, и я — свободен.

Эти слова, вернее, пробужденные силы в глубине моего существа потрясли меня, и нечто несравненно могущественнее страха захлестнуло мою душу, подтолкнув к действию. Не колеблясь более, я сделала два шага вперед и протянула к неизвестному руки. Жалость и любовь переполняли в эту минуту мое сердце — клянусь, это была искренняя жалость и искренняя любовь. Я отрешилась от себя и от своих мелочных скрупул, охваченная великим желанием помочь ближнему.

— Я люблю тебя, бедный, бедный страдалец! Люблю! — проговорила я, заливаясь горячими слезами. — И мне совсем, ну нисколечко не страшно!

Он издал какой-то странный звук, подобный смеху, но все-таки не смех, и поднял ко мне лицо. Слабый уличный свет освещал его, но было еще какое-то свечение, окружавшее его голову и как будто исходившее от его кожи и глаз. Он встал с колен, и тогда я крепко обняла его, прижала к сердцу и поцеловала раз и еще раз — прямо в губы.

У всех у нас погасли трубки, и в наступившей тишине не прошуршал ни один подол, пока рассказчица, справляясь с волнением, проводила ладонью по лицу.

— Что я могу вам сказать, как мне описать вам, скептикам с трубками в зубах, это удивительное ощущение, когда обнимаешь нечто нематериальное, бесплотное и оно прижимается к тебе всем телом и проникает внутрь, растворяясь в твоем существе? Как будто обнимаешь порыв прохладного ветра, жгучее прикосновение летучего огня, проносящегося мимо. У меня словно судорога пробежала по телу, и еще одна, и еще… мгновенный восторг… пламенное упоение… сердце мое рванулось… и я осталась одна.

Комната была пуста. Я зажгла газ, чтобы удостовериться в этом. Последние остатки страха меня покинули, в сердце и вне его звучали восторженные песнопения, как в ранней юности поутру весной. Никакие демоны, тени и призраки не могли бы в ту минуту потревожить моей умиротворенной души.

Я отперла дверь, обошла весь темный дом, спустилась в кухню и даже в подвал, заглянула в сумрачную мансарду. Никого и ничего. Дом был покинут. Я провела там еще один быстролетный час, размышляя, анализируя, гадая — о чем, вы легко сообразите сами, в подробности вдаваться не буду, так как обещала рассказывать только то, что по делу, — и ушла досыпать остаток ночи в своей квартире, заперев за собой дверь дома, в котором больше не было привидений.

Но мой дядя сэр Генри, владелец дома, настоял на том, чтобы услышать мой отчет, и я, разумеется, чувствовала себя обязанной сообщить ему о том, что там произошло.

Но не успела я приступить к рассказу, как он, вскинув руку, меня прервал:

— Сначала я должен признаться в своем маленьком обмане. Столько народу до тебя там побывало, и все видели привидение, это заставило меня заподозрить, не является ли этот призрак плодом их склонной к внушению фантазии. Ведь всем этим любопытным заранее известно, что и как должно происходить. Поэтому я сочинил для тебя некую легенду, с тем чтобы, если уж ты что-то увидишь, это заведомо был не мираж, не химерическое порождение твоей экзальтированной, подвергнувшейся внушению фантазии.

— Так значит, рассказ об убитой женщине и все остальное — ваша выдумка?

— Да. А правда то, что в этом доме жил один мой родственник, который сошел с ума и после нескольких лет болезненной ипохондрии в конце концов, в припадке маниакального страха, покончил с собой. То, что наблюдают посетители, — это его тень.

— Ах, вот как! Тогда понятно… понятно… — растерянно пробормотала я и, вспомнив о бедном страдальце, чья душа все эти годы рвалась и не могла вырваться на свободу, решила, что, пока суд да дело, лучше мне помолчать, — понятно, почему я не видела призрака убитой женщины…

— Вот именно, — кивнул сэр Генри. — Если бы ты что-то увидела, твое свидетельство имело бы особую ценность, ведь его нельзя было бы отнести на счет твоего не в меру впечатлительного воображения, вдохновленного рассказами других «очевидцев».