Жена

…В тишине теплым покоем дышала ночь — словно где-то за ширмой реальности плескался легкий, улыбчивый джаз. Шаги тонули в бархатном уюте спальни, но жена все равно услышала их и сонно пошелестела одеялом. Вздох — словно дохнул ветерок.

— Привет, — тихий, с хрипотцой, голос, был бледен — слова возвращались из сонной пелены, а чувства пока еще оставались по ту сторону.

— Привет, — он, уже не таясь, шагнул к ложу. Прилег рядом, оперся на локоть и с улыбкой посмотрел на жену.

— Привет, — снова прошептала она, и вот они — даже не нотки, далекие искорки нежности затлели в голосе и принялись разгораться. У него на миг перехватило дыхание.

— Не спится?

— Ага. — Она пошевелилась, и в темноте он не увидел — ощутил пристальный взгляд черных, с призрачной поволокой глаз. — Без тебя не спится. Давай ко мне.

— Я тут. Засыпай.

Несколько минут они лежали молча. Тишина обволакивала и растворяла мысли, навевала дремотную тяжесть.

— О чем ты думаешь? — вопрос, древний, как само время. Наверное, его задавали мужьям еще пещерные жены, но он до сих пор звучит неожиданно.

Только не сегодня. Он поморгал, прогоняя внезапную сонливость.

— Да о всякой ерунде.

— Это о какой?

— О всякой, — смешок.

— Ну! — он не глядя видит, как она обиженно надувает губы.

— Ну правда. Обо всем, что в мире происходит. О катаклизмах, например.

— И что надумал?

— Да ничего хорошего. Не готовы мы к большой беде. Вот, к примеру, случись чума — и что?

— Лечили бы. От чумы в наше время почти не умирают.

— В наше время, малыш, бактерии мутируют.

— Ученые тоже, — она тихо хихикнула, и он улыбнулся в ответ. — Придумали бы что-нибудь.

— А если эпидемия? Как Черная смерть, только сегодня?

— Ну ты нашел, о чем среди ночи размышлять, — она недовольно поерзала и задумалась. — Пришлось бы открывать кучу стационаров, переводить химзаводы на производство этиотропных препаратов, открывать донорские станции.

— Хитрая. А если бы и это не помогло? Представь, доноров мало, а бактерия-мутант хорошо прячется, и при дезинтоксикации шесть из десяти пациентов заражаются заново.

— Ну что ты ужасы какие-то говоришь?

— Сама спросила.

Жена засопела и притихла. Он подождал, но разговор не продолжался.

— Ну извини, — осторожно шепнул он белому одеялу, — хочешь, не будем говорить об этом?

— Хочу, — проворчала она, но через мгновение дернулась. — А если палочка действует не в одиночку? Надо просто найти ее приятелей. Или слу-ушай, — жена азартно заворочалась, сонливости в голосе как не бывало, — а может, тут дело не в мутации? Вернее, мутацию ищут не там?

— Это как?

— Ну просто. Ты же говоришь, крупная эпидемия? Значит, лечить будут глобально — распылят с вертолета измененный бактериофаг, верно? И вирус бактерии должен пожрать, так?

— Допустим.

— Не допустим, а должен. А если вирус-мутант отъестся на бактериях-мутантах и мутирует дальше? Он перестанет уничтожать бактерии, а начнет изменять их строение. Тогда симптомы болезни будут выглядеть, как старые, а вот лечение потребуется совсем другое.

— То есть, бороться придется и с вирусом, и с бактерией?

— Не совсем. Главное — определить характер мутации, остановить ее развитие и уничтожить сначала вирус, а потом уже бороться с бактерией.

— То есть, сначала придется вылечить чумную палочку. — Он засмеялся, но глаза оставались задумчивыми, — ну ты даешь!

— Сам ты даешь, — засмеялась и она, — мне из-за тебя теперь всю ночь будут бактерии с вирусами сниться. Спи, милый, время позднее, — одеяло вспенилось, и над ним фонтанчиком плеснула бледная кисть, — хватит забивать голову всякими глупостями.

Долгое, неуверенное мгновение он медлил, но все-таки взял ее за руку, и маленькие пальцы удобно прикорнули в худой, но широкой ладони.

Жена засыпала, и пальцы подрагивали, истончаясь, пока не исчезли совсем, растворились в биомассе, заполнившей ложе — большой и округлый, увитый проводами и утыканный датчиками бассейн.

А он все лежал, едва дыша, и обнимал прохладный борт, сосредоточившись на призраке прикосновения, на едва ощутимом влажном следе ее руки.

Воздух за дверью был таким густым, что в легкие шел туго, с хрипом. Из полумертвой вентиляционной установки тянуло гарью и тленом. Двое лаборантов в серых халатах появились словно из ниоткуда, и старший порывисто шагнул к оператору.

— Как всегда великолепно. Обработка данных идет полным ходом, и даже предварительных расчетов хватит для запуска тестовых алгоритмов. Как вы себя чувствуете?

— Как всегда. Великолепно, — слабо улыбнулся оператор, позволяя младшему лаборанту стащить с себя утыканный датчиками комбинезон. — Нет, правда хорошо, — кивнул он в ответ на обеспокоенный взгляд старшего, — спина побаливает, но это на полу продуло.

— А что, — робко спросил младший, — может, лучше сидя?

Оператор снова улыбнулся, и хотя улыбка вышла куда ярче прежней, глаза остались неподвижными.

— Нельзя. Мы лежали. Всегда лежали.

— Извиняюсь, — пробормотал младший, глядя в пол.

— Брось.

Старший отщелкнул последний датчик и осторожно снял с оператора шлем. Тот с облегчением потер потную бритую макушку, легонько хлопнул обоих лаборантов по плечам и ушел в душ.

— Бедняга, — пробормотал ему вслед старший, — каждый раз он так.

— Как? — младший отдал ему влажный комбинезон.

— Вот так. Может улыбаться, шутить, а в глазах все равно смерть. — Оба помолчали. — Ну, потому он и лучший, что тут скажешь.

— Ага. Я таких чудес с интерпретатором еще не видел. — он слегка приоткрыл жалюзи. Снаружи небо унылым серым маревом растекалось меж притихшими вершинами небоскребов.

— Вот-вот. Не забудь отчет отправить… Или нет, я сам отправлю. Да не бычься ты, — старший успокаивающе махнул рукой, — тут вопрос не доверия, а внимания. Ты, не дай Бог, по неопытности пропустишь что, а ситуация-то вон какая нестандартная. Глянь, что там пищит?

Младший выбил затейливую дробь на клавиатуре.

— Сводка по состоянию оператора готова.

— Ага, — буркнул старший — он сражался с комбинезоном, который всеми силами стремился соскользнуть с вешалки. — Что с эмофоном?

— Написано, что в норме, местами даже повышен.

— Охренеть. Нет, серьезно.

— А что ему сделается?

— Я ж говорю, зеленый ты еще. Как интерпретатор работает, в курсе?

— А то ж, — младший напрягся, будто школьник у доски, — эмпатическая биомасса генерирует созданную оператором личность, которая с максимальной эффективностью и без ключевых слов…

— Да не по учебнику. Сам-то как понимаешь?

— С трудом. Вроде как, там, в ванной, оператор создает некую личность, и та человеческую речь очень точно переводит в машинный код.

— А говоришь, с трудом. Почти верно. Но тут важен сам процесс создания. Оператор должен искренне верить в реальность собеседника. Не просто думать о ком-то, а говорить с настоящим человеком. Поэтому эмоции важнее слов — пока он чувствует, что рядом друг, брат или, как у нашего, — жена — пока интерпретатор работает. И чем… не знаю, живее, что ли, личность — тем точнее перевод команд.

За стеной прерывисто шипел автоматический душ. Старший отправил шлем и комбинезон в стерилизатор и перевел дух. Жара расчертила его лоб блестящими ручейками.

— Тут-то собака и зарылась, — он бездумно достал из кармана мятую сигарету, покрутил ее в пальцах, опомнился и сунул обратно. — От всех этих игрищ с воображением в башке появляются серьёзные противоречия. Мозги перегреваются и начинают сами себя спасать — тупо отрубают эмоции. Десять, двадцать сеансов — и все, не человек, а та же… биомасса. Вот мы и снимаем эмофон с операторов после каждого сеанса, а как отклонения начинаются — так все, спасибо, тройной паек, госпенсия и благодарность всего человечества. Прощайте.

— А-а-а… А у нашего…

— В норме. Местами, вишь, даже повышен. И это ненормально. Да что там говорить, с нашим оператором вообще нормального мало. Ну ладно, биомасса колышется — она у всех дрожит, когда данные принимает, пусть и слабее. Но она руку! Руку отрастила, видел?

— Видел.

— Вот потому я сам отчет составлять и буду. И вот что я тут подумал — ты тоже пиши. Отправим два, на всякий пожарный.

— Сделаю, — младший приободрился. — Слушай, а кто… она?

— Жена, — сразу понял Первый. У него жена одной из первых заразилась. Говорят, пока умирала, он от горя чуть с ума не сошел — и сошел бы, если бы «БиоКом» не запустили. У них слоган был цепляющий такой: «Поговорите с любимыми. Спасите мир». Туда после первого мора такая толпа ломанулась, что охрана не справлялась, только все зря. Они думали, им там ожившие воспоминания приведут, а когда их к ложу подводили — ломались. Почти все уходили.

— Ну все равно ж операторы нашлись.

— Конечно, нашлись. Пара десятков на весь мир, причем пятеро, говорят, из каких-то диких джунглей. Мол, у них там чувственное восприятие какое-то особо яркое.

— Наш-то, вроде, совсем наш.

— Говорю ж тебе, наш — вообще уникум. Лучший. Ему, чтобы настроиться на биоком, всего-то и нужно, чтобы было темно и тепло. Как в ту ночь.

…Теплую, безветренную ночь накануне чумы.