Медведь, не шевелясь, лежал в густых кустах и ждал, когда стемнеет. Эх, думал он, зря он пожадничал: три домика свернул, позавтракал – и нужно было сразу уходить! А он увлекся и четвертый разорил, а после еще пятый, и замешкался. И вот теперь беда, и не простая, а смертельная! А если бы не жадничал, если бы всё делал вовремя, по холодку да затемно, так бы теперь давно уже сидел в родной берлоге и мед переваривал. А так время упущено! Теперь, когда кругом светлым-светло, ты только попробуй высунься, так этот изверг тебя сразу же… Ох, маета, вздохнул медведь, ох, горе-то какое! Только чего вздыхать, если сам во всем виноват?! Теперь сам и расхлебывай – лежи весь день в этих кустах пень пнем и колода колодой, жарься, трясись от страха и гадай, дотянешь живым до темна или нет. И, смотри, не шуми!

Вот медведь и не шумел. Тихо лежал, как мышь. В лесу тоже было тихо – так, как будто в нем никто не жил. Да, впрочем, так оно и было – всё зверье уже давно из него поразбежалось кто куда. Счастливые, думал медведь, и он бы тоже давно разбежался, с превеликой радостью! Но он ведь как-никак хозяин леса, и, значит, должен торчать здесь до последнего. То есть покуда смерть за ним не явится. А смерть в этом лесу, она ух страшная, ух злобная, ух…

Нет-нет-нет, спохватился медведь, все будет хорошо, зря он так волнуется. Это всё от жары. Макушку напекло, вот дуры-мысли и полезли. Но это ничего, притерпится, скоро само собой пройдет, отпустит.

Как вдруг…

Шшрухх-шшрухх, – раздалось где-то вдалеке. Медведь, только заслышав этот звук, сразу зажмурился и вжался в мох – изо всех сил! – и еще раз прислушался. Шшрухх-шшрухх, шшрухх-шшрухх – все громче становился этот странный… а если правду говорить, то просто зловещий звук! Медведь тоскливо заскрипел зубами и подумал: зря он пожадничал, трех ульев за глаза хватило бы, и был бы жив…

– Кь-ия! Кь-ия! – послышался чей-то гнусавый и протяжный крик.

И снова это жуткое – шшрухх-шшрухх!

Медведь вскочил… но тут же снова кинулся на землю. Нет-нет, подумал он, теперь уже нигде не схорониться, теперь только лежать и ждать, ждать и лежать – авось, минует…

Шшрухх-шшрухх! Шшрухх-шшрухх! – это уже почти над самой головой. Медведь сглотнул слюну, хотел было подумать, да не думалось. А сверху все страшней: шшрухх-шшрухх!..

А потом вдруг наступила тишина – гнетущая, зловещая. Потом… Скрр! Рр! О, это еще что? Медведь опасливо открыл глаза. Вот это что: неподалеку от него на старую осину садилась огромная – с корову, может, даже с две, – вот какая огромная птица! Вся из себя такая серая, и только на голове перья красные. Как будто в красной шапке. Как палач! А клюв какой – прямо коса! Железная! Ох, страхота! А сколько в ней весу! Вон, аж осина заскрипела, затрещала! Ну так взяла и подломилась бы, вот бы потешила! Подумав так, медведь аж облизнулся…

Но зря – осина устояла. А эта тварь уселась на ней поудобнее, сама зажмурилась, а клюв разинула. Это она как будто задремала. Только медведь, он не так прост, как некоторым хочется! Он как лежал, так и остался лежать дальше, ничем себя не обнаруживал…

И злобно думал: вот дятел! Как его быстро разнесло! Еще три дня назад он был не больше теленка, а тут, наверное, опять кого-нибудь сожрал! Эх, надо было с ним расправиться еще по осени, когда все еще только-только начиналось! Залез бы он тогда на дерево, достал бы этого поганца из дупла, на одну лапу положил, другой прихлопнул бы. Так нет! Дятел тогда куражился да безобразничал, белок, зайцев душил, и другую мелочь тоже не миловал. А он, медведь, только смеялся, говорил, что это хорошо, это естественный отбор, это наука…

И вот дождался, досмеялся! Теперь он сам, как распоследняя подлая тварь, затаился и сопит в две дырочки. А этот важно отдыхает! Вон как разжирел! Аж осина трещит, аж наклоняется… О, она прямо к медведю наклоняется! Еще немного, и она повалится, задавит! Надо тикать, пока не поздно, пока жив!

Нет-нет, спокойствие, тикать нельзя, а то этот гад еще подумает…

Бабах! Трам-тарарах! Осина с треском рухнула, медведь едва успел отпрыгнуть. Стоит, лапы сложил…

А этот бэмц об землю! Но тут же взлетел, увидел медведя и как заорет:

– А, это ты подстроил! Убить меня хотел! Ну, я тебя сейчас приговорю! – и замахнулся клювом! И ка-ак саданул!

Но леший спас, промахнулся! Медведь живо метнулся в сторону, за кочку, перескочил через трухлявый пень и бросился бежать, петлять, карабкаться, скакать, подпрыгивать, переползать, опять бежать – и, наконец, вскочил в свою берлогу, забился в самый дальний угол, затаился и прислушался.

В лесу было тихо-претихо. Ну вот, радостно подумал медведь, пронесло!

Как вдруг опять: шшрухх-шшрухх! Шшрухх-шшрухх! Шшрухх-шшрухх. Гад летит!.. И опять тишина…

А после шар-шарах! Тарах! Кабардабах! Это этот подлец уже там, сверху, крушил, долбил, рубил, своим железным беспощадным клювом старинную семи обхватов ель! Берлога, скрытая в ее корнях, ходила ходуном. Кругом все сыпалось, ломалось, оседало. Ну что ж, обреченно подумал медведь, вот и пришел его черед, вот уже смерть к нему стучится. Неотвратимая! А если так, тогда чего теперь бояться? На миру и смерть красна! Смелей! Медведь вскочил, оскалился, и только выбегать…

Но тут ель с диким визгом рухнула, и яркий дневной свет ворвался в разоренную, лишенную крыши берлогу. Медведь упал, зажмурился, потом, опомнившись, открыл глаза…

Дятел, сидевший прямо перед ним, нагло, строго спросил:

– Ну что, косолапый, попался?!

Медведь молчал.

– Попался, говорю?! – повысил голос дятел.

Медведь вздохнул и согласился:

– Да, попался, – немного помолчал и зло добавил: – Дятел!

– Что?! – грозно вскричал дятел. – Я не дятел! Я зверь по имени Железный Клюв! Запомнил? Повтори!

Медведь молчал и думал: ну какой ты зверь, ты…

Ой-й! Дятел вскочил, разинул страшный клюв, прицелился… но добивать не стал. Он просто стоял над медведем и ждал. Мгновения тянулись медленно, мучительно. Медведь, не мигая, смотрел на врага… Но видел не его, а поздний вечер, тайную тропу, а на ней Трехпалого. Матерый волк лежал очень неловко, скрючившись. Бок у него был весь в крови. Череп тоже в крови. Лапы тоже. Медведь наклонился над другом и тихо, с опаской спросил: «За что он тебя так?» – «Сам знаешь!» – прохрипел Трехпалый и медленно закрыл глаза. Потом едва заметно дернулся – и всё.

Вот так, вздохнул медведь, пять дней тому назад ушел из жизни Трехпалый. С честью ушел! А теперь пришел его, медвежий черед, и он тоже не должен сплоховать. Он тоже не будет юлить. Он тоже будет правду-матку резать! Дятел – значит, дятел, и вся недолга! Вот только бы не дрогнуть в последний момент, только бы хватило духу. Ну, спрашивай, гад! Ну!..

Но дятел вдруг сказал:

– Нет, так не годится. Мы с тобой сделаем не так. Чего это мы будем с тобой промеж собой шушукаться? Мы с тобой сделаем показательное чистосердечное признание! Мы сначала всех зверей соберем, ты вперед выступишь и скажешь, кто я такой и кто ты. Перед всеми!

– Чего, чего? – насмешливо переспросил медведь. – Перед всеми?

– Да, перед всеми, – важно сказал дятел. – А что?

– А то! Что нет их, этих всех! Только я один здесь остался! А остальных ты всех перетюкал!

– Нет! – обиделся дятел. – Не всех! Я тюкал только хищников.

– Каких?

– Ну, барсука, лису. Еще куницу, ястреба. После волков…

– А белку? – закричал медведь. – А ее ты за что?!

Дятел сердито засверкал глазами и сказал:

– Какая тебе еще белка? Это была просто крыса! Древесная, очень шерстистая крыса. А крыса – это хищник. Ясно?

– Ну а кабан? – не сдавался медведь. – Он тебе чем не угодил?

– Кабан – свинья! – строго отрезал дятел. – Жалкое ничтожество! А обзывался: «Дятел, дятел!»

– Так, хорошо, – согласился медведь. – А зайцы?

– Зайцев я не трогал.

– А где они тогда?

– Ушли.

– А почему?

– Не знаю.

– Ну так знай! Они бежали кто куда! Они боялись, что вдруг ты их грызунами объявишь. А раз грызуны, значит, вредители, а раз вредители, значит…

– Я…

– Помолчи! – взревел медведь. – Дай мне сказать! Ты всех затюкал, запугал! Вот взять даже меня! Я уже вон где – в кустах прячусь, и меня не видно. А, знаешь, почему? Да потому что я теперь вон до чего высох, скукожился! А ты зато вон как разжирел! Осину с корнем вывернул! А если по-хорошему, так тебя на той осине я бы самолично…

– Кья! – крикнул дятел, да так грозно, что медведь сразу притих. Сидел и думал: вот теперь уже точно конец. Ну что ж, по крайней мере он в свой последний час не юлил, а вел себя достойно, с честью.

– Ты все сказал? – зловеще спросил дятел.

– Да.

– И говорил по совести?

– Клянусь! Век меда не едать!

Дятел нахохлился и замолчал. Медведь сидел на корточках, слушал, как кровь стучит в висках, и с грустью думал, что Трехпалому было легко – там всё произошло в одно мгновение, а тут, может, начнет пытать: вначале уши отклюет, потом язык, потом…

Дятел опять заговорил:

– Гм! Может, ты в чем-то и прав. Разбежалось зверье, это верно. Но отчего? Я, что ли, многого от них требовал? Да я вообще ничего не требовал. Я только скромно просил: не обзывайте меня дятлом, вот и все. А величайте самым умным, самым благородным и самым главным зверем по имени Железный Клюв. И я тогда, я говорил, больше никого не затюкаю. И, может даже, говорил, соглашусь опять стать маленьким и добреньким, как раньше. А как ты думаешь, мордатый, ведь это будет хорошо, если я опять стану маленьким?

– Да, – чуть слышно ответил медведь, потому что у него язык плохо ворочался, распух.

А дятел вдруг спросил:

– Так кто я? Отвечай! Я зверь Железный Клюв или я кто?

Медведь закашлялся и прохрипел:

– Прости, я голос потерял. Дозволь воды испить… Потом скажу!

Дятел прищурился, подумал и решил:

– Ну, хорошо. Пойдем.

Медведь вздохнул, привычным махом вылез из берлоги и медленно, ссутулившись, пошел к реке. Над ним чуть сзади слышалось шшрухх-шшрухх, шшрухх-шшрухх да поднимался ветер. Это у него такие крылья здоровенные, злобно думал медведь. Ох, страхота! Ох, изувер!

Придя к реке, медведь остановился, посмотрел на лес, на небо, потом вздохнул, набрал побольше воздуха…

И с шумом, брызгами метнулся в реку!

– Стой! – крикнул дятел. – Стой! Ты куда?!

Медведь не отзывался. Он исчез. Дятел метался над рекой, щелкал своим ужасным клювом и злобно орал:

– Ну, погоди, медожор, погоди! Вот только вынырни!

Но медведь выныривать не собирался. Он, выпучив глаза, сидел на дне реки, смотрел на проплывавших мимо карасей и думал: лучше здесь, чем там! Здесь буду жить! Покроюсь чешуей, буду мальков есть, червяков… А этот, там, на берегу, – он дятел, дятел, дятел!