Клайв Баркер ГЕРМИОНА И ЛУНА

Не только художники знали все о свете — Гермиона поняла это через три дня после своей гибели — но еще и те, кто должен был от него прятаться. Теперь она стала частью этого капризного клана — призраком в мире плоти, и если хотела здесь задержаться, то должна была избегать даров солнца так же, как девица — греха, примерно по той же причине. Солнечные лучи портили, разлагали и, наконец, сжигали душу.

Она не жалела, что умерла. Жизнь не походила на вишневый пирог. Ей не везло в любви, в браке, с друзьями, с материнством. Последнее было всего больней. Если бы Гермиона могла вернуться обратно — изменить что-то одно, она забыла бы о разбитых сердцах и пришла к своему шестилетнему сыну Финну, чтобы сказать: верь своим мечтам, иди по жизни легко, ведь даже поражение ничего не значит. Этими мыслями она делилась только с Райсом, вечным бродягой, как и она сама. Он умер, измученный и безумный — от чумы, но со смертью вновь обрел рассудок и силы.

Они уже третий день были вместе, прячась за жалюзи в его пустой квартире, прислушиваясь к уличному шуму и сплетничая. Вечером беседа вернулась к природе света.

— Не понимаю, почему солнце вредит нам, а луна — нет, — заметила Гермиона: — Она ведь отражает солнечный свет, да?

— Не ищи логику, — ответил Райс: — Не будь такой серьезной.

— Звезды — это крохотные солнца. Почему их сияние не обжигает нас?

— Никогда не любил на них смотреть, — сказал Райс: — Всегда чувствовал себя одиноким. Особенно в самом конце. Поднимал голову, видел эту бездну и… — он замолчал: — Проклятье, женщина, послушай меня! Мы собираемся выйти наружу и повеселиться.

Гермиона подплыла к окну.

— Туда? — спросила она.

— Туда.

— Они увидят нас?

— Нет, если мы разденемся.

Она обернулась, посмотрела на него. Он начал расстегивать рубашку.

— Я тебя прекрасно вижу, — сказала она.

— Но ты мертва, дорогая. У живых куда больше проблем, — сбросив рубашку, Райс встал с ней у окна.

— Полюбуемся закатом? — спросил он и, не ожидая ответа, поднял жалюзи. Свет был достаточно ярким, чтобы вызвать приятную дрожь.

— Я, наверное, на это подсяду, — сказала Гермиона, снимая платье и позволяя последним лучам щекотать грудь и живот.

— Вот это другой разговор, — заметил Райс: — Выйдем на воздух?

До Хэллоуина остался один день и одна ночь. Каждый магазин на Мейн-стрит украшали символы осени. Эскадрилья бумажных ведьм — здесь, картонный скелет — там.

— Гадость, — заметил Райс, когда они проходили мимо гнезда резиновых нетопырей: — Нужно протестовать.

— По-моему, просто забавно, — сказала Гермиона.

— Это наш праздник, милая. Пир Мертвых. А я чувствую себя, словно… Иисус на воскресной проповеди. Как они смеют так меня упрощать? — он стукнул бесплотным кулаком по стеклу. Оно задрожало, слабый звон долетел до ушей проходившей мимо семьи — они повернулись к витрине, ничего не сказали и, доверяя своим глазам, двинулись дальше.

Гермиона смотрела им вслед.

— Я хочу увидеть Финна, — сказала она.

— Плохая идея, — ответил Райс.

— Плевать, — повторила она: — Мне нужно его увидеть.

Райс знал, что спорить бесполезно, так что они направились вверх по холму — к дому ее сестры Элейн, где, как считала Гермиона, мальчик жил после ее смерти.

— Ты должна кое-что знать, — сказал Райс, пока они поднимались. — О мертвых.

— Продолжай.

— Сложно объяснить. Но то, что нам хорошо под луной — не случайность. Мы сами, как луна. Отражаем свет живущих, тех, кто нас любит. Понимаешь?

— Не очень.

— Значит, в этом есть доля правды.

Гермиона остановилась, обернулась к нему.

— Это что — предостережение? — спросила она.

— Если — да, что-то изменится?

— Не думаю.

Он ухмыльнулся:

— Я был такой же. Предостережения только разжигали любопытство.

— Хватит болтать.

Лампы горели в каждой комнате дома Элейн, словно отгоняли ночь и ее обитателей.

Как печально, думала Гермиона, бояться теней. Но, разве день не пугал ее теперь так же, как ночь — Элейн? Наконец, после тридцати одного года трудного сестринства, зеркала, которые они держали друг перед другом — затуманенные до этого дня — очистились. Она пожалела, что не узнала лучше эту одинокую женщину, которую презирала за недостаток сочувствия.

— Жди здесь, — сказала она Райсу: — Я хочу увидеть их одна.

Райс покачал головой:

— Я этого не пропущу, — ответил он и пошел следом за ней по дорожке, а потом через лужайку — к окну столовой.

Из дома доносились не два голоса, а три: женский, мальчишеский и мужской — такой знакомый, что Гермиона застыла среди теней.

— Томас, — сказала она.

— Твой бывший? — прошептал Райс.

Она кивнула:

— Я не ожидала…

— Хотела бы, чтобы он не приезжал оплакивать тебя?

— Не похоже, что он меня оплакивает, — ответила она.

Действительно. Чем ближе они подкрадывались к окну, тем громче были звуки веселья. Томас шутил, а Финн и Элейн покатывались со смеху.

— Гребаный клоун! — сказала Гермиона: — Только послушай.

Они подошли к подоконнику и заглянули в окно. Было больней, чем она ожидала. Том держал Финна на коленях, обнимал его. Шептал что-то ему в ухо. На лице Финна расцвела улыбка.

Гермиона не могла вспомнить, чтобы когда-нибудь ее обуревали столь противоречивые чувства. Она радовалась, что ее милый Финн не плакал — слезам не было места на этом невинном личике. Но почему он был так доволен? Неужели, совсем забыл ее? Как Тому-клоуну удалось так быстро завоевать его доверие после пятилетнего отсутствия? Что пообещал Финну этот мастер пустых слов?

— Пойдем собирать сладости завтра вечером? — спросил мальчик.

— Конечно, партнер, — ответил Томас: — Ты наденешь маску и плащ и…

— И ты тоже, — потребовал Финн: — Ты ведь идешь со мной.

— Как пожелаешь…

— Сукин сын, — сказала Гермиона.

— …отныне и вовеки…

— Пока я была жива, он ни разу не написал мальчику…

— …как пожелаешь…

— Может, он чувствует вину, — предположил Райс.

— Вину? — прошипела она, царапая стекло, мечтая выдрать лживый язык Тома: — Он не знает, что значит это слово.

Ее голос стал выше и громче, и Элейн, которая всегда была так чувствительна, кажется, услышала его эхо. Она встала из-за стола, встревожено глядя в окно.

— Пойдем, — сказал Райс, беря Гермиону за руку: — Или это плохо кончится.

— Мне плевать, — сказала она.

Ее сестра направилась к окну. Томас спустил Финна с коленей, поднялся и вопросительно взглянул на нее.

— Кто-то смотрит на нас… с той стороны, — прошептала Элейн — в ее голосе был страх.

Томас подошел к ней, обнял за талию.

У Гермионы вырвался, как она решила, стон омерзения, но стекло разбилось от этого звука. Мужчина, женщина и ребенок отшатнулись от ливня осколков.

— Прочь! — закричал Райс, и на этот раз она подчинилась, пошла с ним через лужайку, по улице, по проклятому городу, и, наконец, — вернулась домой — в холодную квартиру, где могла рыдать от обиды и гнева.

К рассвету слезы не иссякли — даже к полудню. Она плакала по многим причинам и просто так. Из-за Финна, из-за Томаса, из-за страха в глазах сестры, из-за ужасной абсурдности происходящего. Наконец, она нашла бальзам.

— Я хочу прикоснуться к нему в последний раз, — сказала она Райсу.

— К Финну?

— Конечно, к Финну.

— Ты его до чертиков напугаешь.

— Он не поймет, что это я.

У нее был план. Если она невидима, когда обнажена, нужно полностью одеться, закрыть лицо маской и найти его на улице, когда он будет собирать сладости. Она проведет ладонью по его светлым волосам или приложит к его губам пальцы, а потом уйдет навсегда, из мира нежити и штата Айдахо.

— Предупреждаю, — сказала она Райсу: — Тебе не стоит идти со мной.

— Спасибо за приглашение, — с грустью ответил он: — Непременно им воспользуюсь.

Его одежда ждала в коробках. Они отодрали скотч и оделись в лохмотья. Разорвали картон и сделали грубые маски — с рогами для нее, остроухую — для него. Когда они вышли на улицу — Xэллоуин был в самом разгаре.

Гермиона вела их к дому Элейн, но шла очень медленно. На неизбежные встречи не спешат — она была уверенна, что найдет Финна, если доверится инстинктам.

На каждом углу были дети, одетые для полночного торжества. Упыри, зомби, черти. Маски и тьма дали им возможность творить гадости, а ей — в последний раз проявить нежность и умереть.

— Вот он, — сказал Райс, но Гермиона уже узнала легкую походку Финна.

— Отвлеки Тома, — попросила она.

— С удовольствием, — раздался ответ. Миг — и мертвец был уже далеко. Том заметил, как он приближается, почувствовал что-то неладное. Хотел схватить Финна за руку, но Райс врезался в него, достаточно сильно, чтобы сбить с ног.

Мужчина выругался и, вскочив, схватил своего обидчика. Наверное, он хотел его ударить, но, заметив приближавшуюся к Финну Гермиону, развернулся и вцепился в ее маску.

Картон порвался. При виде ее лица Том закричал. Попятился — шаг, еще один.

— Господи… Боже… — шептал он.

Она метнулась к нему, слова Райса вспыхнули у нее в голове.

— Что ты видишь? — спросила она.

Вместо ответа он выблевал на обочину ужин.

— Гниль, — сказал Райс: — Он видит распад.

— Мама?

За спиной раздался голос Финна. Гермиона почувствовала, как маленькие ручки вцепились в ее рукав.

— Мама, это ты?

Теперь она сама вскрикнула — от горя. Задрожала всем телом.

— Мама? — повторил он.

Она так хотела обернуться, коснуться его волос, поцеловать на прощанье. Но Том видел гниль. Возможно, ее малышу узрит то же самое, или что похуже.

— Обернись, — попросил он.

— Я… не могу… Финн.

Пожалуйста.

Она обернулась, не успев подумать, отвела руки от лица.

Мальчик зажмурился. Улыбнулся.

— Ты такая яркая, — сказал он.

— Правда?

Она видела собственный свет в глазах сына, у него на щеках, на губах, на лбу — нежный, как прикосновение. Вот каково быть луной, подумала она. Отражать живое сияние. Это было приятно.

— Финн…

Том звал мальчика — издалека.

— Он тебя боится, — объяснил Финн.

— Я знаю. Мне лучше уйти.

Мальчик серьезно кивнул.

— Объясни ему, — попросила она: — Скажи, что ты видел.

Мальчик кивнул снова.

— Я не забуду, — сказал он.

Этого она и хотела. Ее желания исполнились. Гермиона оставила мальчика с отцом, и ушла с Райсом — темными переулками, пустыми парковками — на окраину города. По дороге они сбросили костюмы. На шоссе вышли обнаженными и невидимыми.

— Может, побродим немного, — предложил Райс: — Отправимся на юг.

— Конечно, — ответила она: — Почему бы и нет.

— Рождество в Ки-Уэсте. «Марди Гра» в Новом Орлеане. На следующий год можно вернуться. Посмотреть, как у них дела.

Она покачала головой.

— Финн принадлежит Тому, — сказала она: — Жизни.

— А мы — кому? — с легкой печалью спросил Райс.

Гермиона посмотрела на небо.

— Ты знаешь, — ответила она и указала на луну.

Загрузка...