Где-то на краю галактики...

Если вы бывали в нашей галактике, а именно в той её части, где находится Земля, то вам, конечно, приходилось высаживаться в порту небольшой базовой планеты «Эйка» и вы, конечно, заглядывали в кафе «Метеорит», поскольку это кафе единственное, других на планете просто нет, а планета тоже единственная, других в том созвездии тоже нет.

К «Эйка» часто заворачивают корабли, улетающие с Земли и возвращающиеся на Землю из других районов галактики и из других галактик. Это, так сказать, последняя остановка перед Землёй. На «Зйка» находится «база», второй по величине после марсианского центр космических исследований земного сектора галактикй. Отсюда снаряжают и отправляют экспедиции для исследований отдалённых звёздных систем, и сюда эти экспедиции возвращаются. Вокруг планеты всегда крутится два-три исследовательских звездолёта, а в кафе «Метеорит» всегда можно найти лучшие земные вина, услышать новости со всех краёв вселенной и встретить друзей, с которыми вы не виделись, как минимум, целую вечность.

В этот раз в «Метеорите» встретились экипажи звездолётов «Проныра», командир — Фёдор Лёвушкин, и «Скиталец», командир — Джим Крепыш. Отмечали возвращение из отпусков ппанетолога Жана и штурмана Геннадия. Штурман рассказывал, как они с Жаном провели отпуск на Земле.

— Вы Андромедова помните? — говорил он, наполняя бокалы шампанским.

— Зто тот длинный с усиками, что ли? — откликнулся Лёвушкин. — Он ещё у Светова вторым пилотом работал?

— Точно! — отвечал Жан.

— Андромедов? — лениво переспросил Чарли. — Это тот тип, который всё рвался Крабовидиую Туманность исследовать?

— Так его там и ждали, — скептически заметил Михаил. — Судаков отказался включить его тему в план исследований.

— И правильно сделал, — заметил Степан, считающий себя специалистом по всяким туманностям. — Нечего Андромедову в этой туманности делать.

— Так вот, — продолжил Геннадий. — Мы его на Земле в порту встретили.

— Да? А он разве из отпуска ещё не вернулся? — спросил Джим. — У него вроде ещё три месяца назад отпуск был? Неужели до сих пор на Земле торчит? Что это ему там понадобилось?

— Влюбился он, братцы, — грустно сказал Геннадий, отпивая глоток из бокала.

— Бедняга! — посочувствовал Лёвушкин. — И как же это его угораздило. Может, враки? Ведь вполне серьёзный астронавт.

— Нет, сами видели. Вот Жан не даст соврать. Верно, Жан?

— Точно, — кивнул Жан. — Влюбился.

Из Мишкиного кресла послышалось несдержанное хихиканье.

— Ты чего ржёшь, Михаил? — строго сказал Геннадий. — Нет бы посочувствовать человеку, ведь с каждым может случиться, а он: гы-гы. Бревно!

Последние снова Геннадия вызвали у Михаила новый приступ смеха.

— Нет, я так не привык, не могу рассказывать в такой обстановке, сказал штурман. — Сами же просили выложить все новости. Федя, — обратился он к Лёвушкину, — двинь Мишутке по шее, а то у меня руки заняты. Пусть успокоится.

— Хорошо, хорошо, не буду, — прошептал Михаил сквозь смех.

— Мы, — продолжил Геннадий, — его на главной улице Космопорта видели, где-то дня за два перед возвращением. Сидели, можно сказать, на чемоданах, ждали свой рейсовый, Земля нам уже надоесть успела, вот мы и скучали, слонялись по улицам целыми днями, нацепив на себя все эти сверхмодные костюмчики и шляпы, вид, конечно, у нас был скучноватый. Прогуливались мы, значит, неторопливо, и вдруг — смотрим: мимо нас две тёти Андромедова волокут, а он слегка упирается, кричит: «Не хочу, не буду! О! Я знал, я чувствовал, что этим кончится! И чем я только думал?» Ну, и так далее. И все эти выкрики он пересыпает горестными вздохами. Мы естественно, подходим, спрашиваем: «Петя! Сколько лет? Куда это тебя транспортируют?» И оказалось, что транспортируют его во Дворец бракосочетаний… Есть на Земле, оказывается, такие учреждения. Такое дело. Он, конечно, поплакался нам. Всё же товарищи.

«Видно, — говорит, — парни, не суждено мне новые планеты открывать, на Земле теперь останусь».

Мы с Жаном посочувствовали, похлопали его по плечу, а делать уже нечего. И пришлось проводить его образно выражаясь, в последний путь — он нас в качестве свидетелей с собой прихватил. С невестой его познакомились. Красивая женщина, лингвист, но характер свирепый, ни о каких других созвездиях и планетах слышать не хочет.

«Нет, — говорит, — никуда я с Земли не полечу. И Петю не отпущу. Полетал — и хватит. Найдёт себе другую специальность. Периферия — это не для нас… Что я на вашем Марсе, — говорит, — не видела? Пыли я там не нюхала?»

А в системе Альфы Центавра, видите ли, по её мнению, ни одной порядочной гостиницы не найдёшь, — Геннадий тяжело вздохнул. — Вы, братцы, конечно, понимаете, какие мы во время разговора с ней чувства испытывали?

— А как она отзывалась о Большой Медведице — волосы дыбом встанут, добавил Жан. — Как ругала систему питания в созвездии Водолея!

— И представьте себе, — сказал Геннадий, — в продолжение всего этого разговора она сидела у Андромедова на коленях, почёсывала его за ухом, а он жмурился от удовольствия и молчал. Она всю нашу родную галактику, можно сказать, грязью облила, а он и не пикнул. Что вы на это скажете?

— Предатель! — в один голос произнесли Степан с Алексеем.

— Ренегат! — вставил Михаил, любивший замысловатые словечки.

— Да, может, ещё одумается, — сказал оптимист Лёвушкин. — Поживут, поругаются, а через годик-другой, глядишь, снова потянет Петю к звёздам.

— Нет, зря вы так, ребята, — сказал Джим. — Не надо его осуждать. Любовь — это, знаете ли, чувство! Со мной вот тоже случай был. Вы про планету Роз слышали?

Присутствующие переглянулись и насторожились.

Джим был самым опытным и самым старшим из собравшихся. Его уважали как ветерана космоса, ценили, но рассказы его почему-то часто внушали недоверие. Не то чтобы кто-либо сомневался в правдивости Джима, просто его манера изложения несколько раздражала молодёжь, часто о самых невероятных событиях он говорил как о чём-то скучном, давно уже всем известном и осточертевшем своей будничностью и тривиальностью. Поэтому Лёвушкин с некоторой опаской поддержал разговор, не зная, куда эта новая история может завести старика.

— Вообще-то, — сказал Лёвушкин смущённо, — ходили какие-то слухи несколько лет назад, но в чём там было дело, уже не помню. Цветы росли какие-то, что ли?

Джим довольно хмыкнул.

— Всё правильно, — сказал он, — цветы. Мы с Бобиком вдвоём эту планету открыли, а если говорить более точно, переоткрыли. Бобика, надеюсь, все знают? — спросил Джим, указывая пальцем на огромного чёрного ньюфаундленда, лежавшего у его ног.

Собака, услышав своё имя, подняла голову и посмотрела на хозяина, Джим кончиком пальца погладил Бобику голову, и пёс успокоился. Слушатели замерли.

— Почему вдвоём? — спросил нетерпеливый Михаил. — Обычно исследовать планеты отправляют группу людей.

— Всё верно, — сказал Джим. — Я тогда летал на двухместном звездолёте-малютке класса «Поиск». Была как раз середина года — время отпусков, людей не хватало, а план надо было выполнять. Мой напарник в то время приболел, а я слонялся без дела, ждал, когда его выпишут из госпиталя. Вот тогда-то Судаков и припёр меня к стене. Что у нас за руководитель — вы знаете: своего всегда добьётся, душу из тебя вынет, а добьётся. Вот он и насел на меня.

«Ты, — говорит, — опытный, у нас здесь несколько звёздочек числится, а слетать к ним некому, так вот неплохо было бы тебе прошвырнуться, кости поразмять, нечего без дела на базе сидеть. Ты и один, без штурмана, справишься.»

Я, конечно, отбрыкивался как мог, но в конце концов согласился. «А, думаю, — где наша не пропадала». Одному даже интереснее. Взял с собой Бобика, погрузился и попёр. И ничего — справился: одну звёздную систему одолел, другую. Уже в самом конце маршрута подлетаю к одной хиленькой звёздочке, она немножко в стороне от основной группы была. Смотрю, а там к делать-то у неё нечего. Всего одна планета. Правда, планета интересная, земного типа, с кислородом в атмосфере, с мягким климатом и с растительностью.

Сделал я несколько витков вокруг планетки, всё выбирал подходящее место для посадки. И вдруг замечаю ближе к экватору этакое овальное пёстрое пятно. Заинтересовало оно меня. У планеты этой во всех других местах был ровный растительный покров, и это пятнышко никак не вписывалось в общую картину. Было такое ощущение, словно у планеты на физиономии росла бородавка радиусом в несколько сотен километров. В общем, недолго думая, посадил я свой звездолетик в самом центре этого пятна. Выпустил роботов, скафандр надевать не стал, поскольку воздух, если верить приборам, был великолепный, и ничего враждебного не обнаруживалось. Я просто вкатил себе и Бобику по порции вакцины от разных вирусов, и вылезли мы наружу.

Осмотрелся: кругом заросли каких-то цветов, подозрительно похожих на розы, и ароматы вокруг такие, что Бобик мой в минуту одурел и давай круги вокруг корабля выписывать и все эти цветочки нюхать. Я тоже принюхался пахнут розой, но я не большой спец в области запахов и цветоводства, поэтому хоть и удивился, вдруг, думаю, действительно розы, решил не спешить с выводами. На базе, думаю, разберутся, что к чему. Условия схожие с земными, почему бы и не развиться одинаковым почти видам растений. Правда, схожесть схожестью, но не до такой же степени, и неясно, почему только розы растут, а не кактусы и не капуста. Словом, немного меня эти цветы встревожили, но раздумывать было некогда, надо было собирать данные. И я занялся сбором образцов и сведений по планете.

Собрал пробы грунта, образцы растений, букашек. На горизонте заметил какие-то скалы, образцы горных пород этого района решил взять. Вытащил из звездолёта вездеходик, уселся в него — и к скалам. За четверть часа добрался, остановил вездеход и полез камушки собирать. Образцы собираю не торопясь и вдруг слышу, Бобик что-то облаивает впереди. Подхожу я к нему и не могу понять, что его взволновало: стоит перед отвесной гранитной стеной, морду задрал и заливается. Я ему крикнул, чтобы замолчал. Не слушается, тогда я тоже задираю голову, и тут у меня чуть с сердцем не стало плохо. Смотрю: метрах в пяти надо мною во всю стену плазменным резаком надпись: «Коля плюс Вера, две чёрточки…» Надеюсь, вы не забыли, что стоит во второй части этого уравнения? Да… Я так и сел. Бобик, правда, не на саму надпись тявкал, а на какую-то птицу, которая на знаке равенства гнездо свила, но дела это не меняло. Всё было ясно — меня опередили. И, если судить по количеству разросшихся цветов, мой предшественник опередил меня лет на двести.

«Тоже мне, — думаю, — садовод-любитель, розы, видите ли, выращивать здесь надумал. И ещё это уравнение. Мальчишество…»

Вообще-то, я против таких росписей на памятниках архитектуры, на всяких там причудах природы в разных уголках Земли. На Земле ведь каждый столб подобной чепухой исписывают, и с этим надо бороться, поскольку глупо это, а здесь, на далёкой планете, на скалах, утопающих в розах, это было откровением, символом, чудом, если хотите.

И вот сидели мы с Бобиком и смотрели на эту надпись. И стало мне грустно.

«Надо же, — думаю, — какой-то неведомый Коля притащился в такую даль, на другой край галактики, чтобы оставить здесь такой наивный и вместе с тем величественный памятник своей любви: посадил кусты роз и расписался на камне».

Знаете, парни, я до сих пор восхищаюсь этим Колей — такое простое и гениальное решение… Но грустно мне стало не по этой причине, я позавидовал ему, его любили, он имел право на такую надпись. Я сидел и завидовал всем дуракам Земли, оставившим подобные автографы на скамейках, пирамидах и стенах колизеев, на деревьях и просто в подъездах домов.

Я знаю — вы станете презирать меня и назовёте плагиатором, но мне тогда тоже захотелось оставить такую надпись на тех скалах, но у меня не было никакой Веры… С женой я ещё года за два до этого расстался, и у меня не было морального права на такие наскальные нежности, поэтому я сидел и грустил.

В конце концов, Бобику надоело моё поведение, он поднялся и лизнул меня в лицо, и тут меня осенило:

«Свинья ты, Джим, — явственно мелькнуло в голове, — это тебя-то никто не любит? А Бобик? Вот где зарыта вечная любовь!»

И знаете, братцы, что я сделал? Я приласкал Бобика, а потом обошёл скалу и с другой стороны плазменным излучателем трёхметровыми буквами вывел: «Джим плюс Бобик, две чёрточки, любовь и дружба», а в скобках добавил: «вечная». — Джим улыбнулся и, потянув Бобика за ухо, заставил его встать передними лапами к себе на колени.

— Он у меня молодец! — сказал Джим, лаская Бобика. — Сколько лет мы вместе, сколько планет с ним исколесили, сколько звёзд сверкало за бортом. Мы с ним бродяги. Он у меня настоящий космический пёс. Вот вы, наверное, думаете, хвост у него для моды обрубили, для пижонства? Ошибаетесь. Ничего похожего это ему метеоритом шальным оторвало. — Джим, поглаживая собаку левой рукой, взял в правую руку бокал с вином и как бы в раздумье повторил:

— Любовь — это, знаете ли, чувство. Не будем никого осуждать. — И добавил: — Да, а со старухой своей я после того случая помирился, но надписи на скалах она от меня ещё не получила. Впрочем, поживём посмотрим.