Формула

Дежурство только что началось, и Сивяков даже не успел испить чаю, когда всполошился внутренний телефон. По закону подлости, звонили из приемного отделения. Причем сама заведующая, Татьяна Петровна.

— Алексей? — бодро осведомилась она. — Тут вам наши общие друзья из «скорой помощи» работенку привезли…

— Это называется: «Если друг оказался вдруг…». Что-то серьезное?

— Скорее всего, прободная…

— Желудка?

— Ну, не сердца же!..

— Ну, вот… Умеете вы обрадовать горемыку-хирурга.

— Вы еще больше обрадуетесь, когда сами увидите больного. Спуститесь, пожалуйста, к нам и посмотрИте на него!

— А что на него смотреть? Или это какая-то голливудская кинозвезда, заблудившаяся на просторах нашей родины?

— Кинозвезда в наш гадюшник не попала бы!

— Тогда, может, это инопланетянин, а? С зеленым цветом кожного покрова?

— Лёша, кончайте выпендриваться! Время-то идет, а больной страдает…

— Ну, так в чем дело-то? Оформляйте, как положено, и везите его сюда!..

— Послушайте, Алексей Вадимович, шутки шутками, но тут требуется ваше личное участие. Потому что, во-первых, без операции уже вряд ли обойтись, а пациент категорически отказывается оперироваться… А во-вторых, это не просто пациент, и вам решать, будем ли мы с ним вообще связываться…

— Татьяна Петровна, вы сегодня решили меня замучать загадками? Что значит — «будем ли мы связываться»?

— Просто я не договорила… Дело в том, что больной — бомж, и его подобрали прямо на улице!

— О, черт, вот повезло — так повезло! Ладно, сейчас приду…

Положив трубку, Сивяков про себя решил, что просто не имеет права брать такую обузу для всего хирургического отделения. Он-то что: прооперирует и уйдет, а вот бедняжкам-медсестрам придется проделать массу грязной и совершенно неприятной работы, начиная от помывки тела, на котором уже, наверное, образовались коросты от многонедельного немытья, и кончая выхаживанием в постоперационный период.

Но спуститься в приемное отделение все-таки надо. Хотя бы потому, что обещал…

Перед тем, как покинуть отделение, Сивяков вызвал своего напарника — молодого интерна Олега и распорядился приготовить на всякий случай операционную, а также предупредить анестезиологичку и медсестер дежурной смены, чтоб были наготове.

Скрючившийся на каталке бомж вполне соответствовал своему статусу. Был он вызывающе грязным, заросшим, как первобытный дикарь, и вовсю благоухал канализационными ароматами. Татьяна Петровна и ее девчонки, морщась, зажимали носы, но стоически терпели. Несмотря на холодную погоду, окна в приемном отделении были открыты настежь, но от столь агрессивной вони мог бы спасти только противогаз.

Больной лежал неподвижно, и на появление Сивякова не отреагировал. Было заметно, что лицо у него серое не только от грязи. Время от времени он принимался страдальчески стонать. На вид ему можно было дать любой возраст в диапазоне от тридцати до шестидесяти лет.

— Ну, что у нас болит? — традиционно поинтересовался Сивяков, присаживаясь на стул рядом с каталкой.

— Живот! — прохрипел бомж, и Алексей сделал над собой усилие, чтобы не отшатнуться: помимо обычной вони, от лежащего разило ядовитым перегаром спиртного.

— И давно болит? — невозмутимо продолжал Сивяков.

— Бог его знает… Часов-то у нас нет… Еще днем началось… будто кто ножом ударил!

Значит, часов пять-шесть уже прошло, сделал вывод Сивяков.

— Дайте-ка, я посмотрю… Распрямитесь немного…

— Ой-ой! — взвыл мужчина, когда Сивяков пробежал пальцами по животу. — Больно!..

Живот был твердым, словно каменным, и при дыхании не двигался. Классика…

— Язва у вас давно?

— А я знаю? Мы ж к врачам не ходим…

— Ладно, не переживай, — переходя на «ты», сказал Сивяков. — Сейчас сделаем тебе операцию, и всё будет в порядке…

— Нет, доктор, не надо операции, — просипел больной, вновь принимая скрюченное положение.

— Это почему же?

— Может, и так пройдет…

— Не пройдет. Тебя как звать-то?

— Николай…

— Так вот, Николай, у тебя, скорее всего, уже начался перитонит. Дальше тянуть нельзя, и так много времени прошло… Пойми, тебя сейчас спасет только срочная операция.

— Нет! — упрямо мотнул головой бомж. — Не хочу!..

— Ну, тогда тебе крышка.

Больной с трудом повернул голову и впился взглядом в лицо Сивякова.

— Ну и пускай! — сипло выдавил он. — Зачем мне… такая жизнь? Устал уже!..

За спиной Сивякова с облегчением вздохнула Татьяна Петровна:

— Ну, видите, Алексей Вадимович? Он отказывается… И родственников у него нет. Пусть только подпишет отказную — и дело с концом!

— Почему это — нет родственников? — приподнял голову бомж. — У меня мать есть… только не здесь… в другом городе…

— Даже если мы ее вызовем, она все равно не успеет приехать, — сказала Татьяна Петровна.

Сам не зная, почему, Сивяков начал раздражаться.

— Вот что, — сказал он. — Давайте-ка мы все помолчим. А Николай пусть еще полежит минут пятнадцать и подумает как следует… Время еще есть.

Встал и вышел в коридор, на ходу доставая сигареты.

Заведующая пришла за ним в курилку:

— Ну, и что будем делать, Леша?

— Пусть больной сам решает…

— Вряд ли он передумает. Да и нам не придется возиться с ним. Вы же сами видели, в каком он состоянии…

— Татьяна Петровна, я все понимаю, но… Если мы его не возьмем, кто еще ему поможет? Или вы не хотите его брать только потому, что у него нет прописки и крыши над головой?

— Страховки у него, между прочим, тоже нет!

— Татьяна Петровна! Дайте спокойно покурить, а?

Заведующая поджала губы и, резко развернувшись, ушла.

Сивяков выкурил одну сигарету, потом — другую.

Вернулся в приемное отделение.

Ни на кого не глядя, подошел к каталке.

Пощупал у бомжа пульс, опять пропальпировал живот, посмотрел язык.

И лишь потом спросил:

— Ну что, Коля, решил?

Вместо ответа на этот вопрос бомж вдруг принялся зачем-то рассказывать о себе, причем весьма многословно. Как он работал шофером, как у него была семья, как его уволили под всеобщее сокращение. Как он потерял всё и почему ему теперь незачем и не для кого жить…

Сивяков рассеянно слушал, качая головой. Ему было ясно, что в данном случае в разговорчивости пациента нет ничего хорошего. Видимо, начинается эйфория, а это верный признак того, что перитонит прогрессирует. Еще немного — и Николая действительно не спасти…

Сивяков поднялся со стула, отвел в сторонку Татьяну Петровну:

— Хлороформ у вас имеется?

— Ну, а как же? А что вы задумали, Алексей?

— Буду его оперировать.

— Без его согласия?!

— Почему — без согласия?

— Ну, он же не сказал, что согласен!

— Но уже и не говорит, что отказывается.

— Так поставьте вопрос в лоб! Да — да, нет — нет…

— Не буду я его спрашивать, Татьяна Петровна. Вы же видите: он не в себе. Не соображает, что несет… Поэтому будем считать, что он — без сознания!

— Ой, Леша, Леша!.. Зачем вы идете на такое нарушение? Он же действительно не хочет больше жить. Так что ж вы за него решаете, жить ему или умереть?

— Татьяна Петровна, я работаю врачом уже пятнадцать лет. И если беспрепятственно дам человеку умереть в моем присутствии, то больше не смогу работать. Это понятно? Всё, давайте вату с хлороформом. Только сильный раствор не делайте, потому что ему еще потребуется алкогольная детоксикация…

Через несколько часов Николай, приведенный усилиями медперсонала из бомжеского состояния в более-менее божеское, лежал на операционном столе и уже не возражал против операции: он потерял сознание еще до наркоза.

Перитонит быстро прогрессировал, и Сивяков знал: еще немного — и экзотического пациента уже не спасти. Время шло на минуты…

Дав последние указания медсестрам, Алексей прошел в умывальную при операционной и принялся мыть руки.

Тут-то с ним и произошло нечто странное, во что он никогда бы не поверил, если бы это не случилось с ним самим.

Едва он намылил руки, как в голове его, перебивая мысли о предстоящей операции, прорезалось абсолютно неподходящее в данный момент слово. Оно повторялось снова и снова, как прилипчивый мотивчик попсовой песенки:

«Антигравитация… Антигравитация… Антигравитация!..»

«Что за ерунда?! — с досадой подумал Сивяков. — При чем здесь какая-то антигравитация?»

И тут же явственно услышал нечто, что никак не могло быть его собственными мыслями:

«Значит, ты слышишь меня? Слышишь?!.. Ну, наконец-то!.. Я так рад, что хоть один человек меня услышал! Боже, как мне повезло!»

Голос, который звучал в голове Сивякова, был тихим, но вполне разборчивым. Самое странное — что он был лишен каких-либо признаков, по которым его можно было бы отнести к голосу чужого человека. Это было именно то, что обычно называется «внутренний голос», когда человек мысленно разговаривает — или притворяется разговаривающим — с самим собой.

«Блин! — мысленно ругнулся Сивяков. — Звуковых галлюцинаций мне сейчас только не хватало!»

И тут же непонятно как и откуда «услышал» в ответ:

«Не пугайся, друг, но это не галлюцинация. Я полагаю, что между нами установилась мысленная связь».

Чтобы устоять на внезапно ослабевших ногах, Сивяков вцепился намыленными руками в край раковины и вгляделся в свое отражение в зеркале. Лицо было бледным, но в целом выглядело весьма сносно, если учесть хроническое невысыпание.

«Телепатия, что ли?» — подумал Сивяков.

«Видимо, она самая, — откликнулся невидимый собеседник. — Но сейчас это не столь важно…»

Однако Сивяков все еще не был готов поверить в чудеса:

«Нет-нет, этого не может быть! Такое бывает только при белой горячке или после дозы дури. Но ведь я-то — не алкаш и не наркоман!.. Может, по мне психушка плачет?»

«Успокойся, приятель. Поверь: то, что мы с тобой общаемся, — реальный факт. Лучше выслушай меня…»

«А ты, вообще, кто такой? И как ты сумел проникнуть в мою башку?»

«К сожалению, у меня слишком мало времени, чтобы рассказывать о себе. Если бы ты знал, каких усилий мне стоит поддерживать наш ментальный контакт!.. Я слишком долго искал того, кто откликнется на мой зов, чтобы терять время на ненужные расспросы!. Поэтому буду краток. Дело в том, что я — физик и сделал одно важное открытие, касающееся антигравитации. Однако так сложилось, что я не могу сделать это открытие достоянием человечества иначе как через телепатическую связь, а она может оборваться в любой момент. Я думаю, в нашем распоряжении всего несколько минут… Вот почему важно, чтобы ты меня выслушал, не задавая лишних вопросов… Но прежде я хотел бы знать, с кем имею дело.»

«Интере-есно!.. Почему это я должен рассказывать о себе, если ты не хочешь хотя бы назвать себя?»

«Моя фамилия — Кулагин. Андрей Анатольевич. А как зовут тебя?»

«Меня — Алексей… Ну и дела! Никогда бы не подумал, что такое возможно! Сам себе задаю вопросы — и сам же на них отвечаю! Просто бред какой-то! Похоже, я все-таки слетел с катушек!»

«Алексей, прекрати истерику! Иначе у нас с тобой ничего не получится».

«А что у нас должно получиться?»

«Я же сказал — у меня есть очень важная информация, которую я хотел бы передать через тебя научному сообществу».

«А почему бы тебе самому не заняться этим? Причем без всякой телепатии, а?»

«Я не могу… физически не могу, понимаешь? Потому что у меня нет других связей с внешним миром. Я ничего не вижу, не слышу и не воспринимаю прочими органами чувств!»

«Так ты — труп, что ли?»

«Как говорится — скорее, жив, чем мертв. Но всё, что мне осталось — это возможность мыслить. Прямо по Декарту: „Мыслю — следовательно, существую“… Видимо, я — в коме. И неизвестно, выкарабкаюсь ли из этого состояния. Чисто субъективно: шансов маловато.»

«И как же тебя так угораздило?»

«Самым тривиальнейшим образом. Последнее время я интенсивно работал. Временами даже не видел и не слышал, что творится вокруг меня. Неудивительно, что однажды, переходя улицу, я попал под машину. Собственно, это теперь мне ясно, что произошло. А тогда последнее, что я успел ощутить, — внезапный сильный удар, который швырнул меня во тьму. А самое обидное — что буквально за несколько минут до этого я в уме наконец-то решил проблему антигравитации! Ну, хватит лирики… Ты можешь взять бумагу и записать то, что я тебе продиктую?»

«Хм, вряд ли…»

«Почему?»

«Потому что я работаю хирургом в городской больнице, и сейчас мне предстоит сложнейшая операция, от которой будет зависеть жизнь пациента! Поэтому у меня абсолютно нет времени на разговоры. Даже путем телепатии!»

«Погоди, Алексей… Я знаю: люди твоей профессии весьма щепетильно относятся к исполнению профессионального долга. Но в данном случае на другой чаше весов — открытие, которое может изменить жизнь всего человечества!»

«Ты уверен в этом?»

«Абсолютно!»

«Ну и что я должен, по-твоему, сделать?»

«Я продиктую тебе одну формулу. Ты должен взять листок… нет, лучше два листка бумаги, карандаш или ручку и записать всё слово в слово. Или, если у тебя есть под рукой диктофон, можешь просто повторять за мной вслух…»

«Вообще-то я сейчас в операционной, а не у себя в кабинете».

«Ну, пожалуйста!.. Я прошу тебя!»

«И сколько времени займет этот диктант?»

«Минут пятнадцать-двадцать, не больше. Одной формулы будет маловато, и я должен еще кое-что пояснить. К тому же, тебе придется писать не символами, а словами, потому что вряд ли ты знаешь, как обозначается, к примеру, сумма когерентных множеств…»

«Извини, Кулагин, но я не располагаю таким временем. Пойми: у моего пациента — прободная язва желудка и воспаление брюшной полости. Поэтому его может спасти только срочная операция. Я сожалею, но ты обратился не по адресу и не вовремя.»

«Послушай, я ведь почти всю жизнь посвятил тому, чтобы вывести эту формулу! Тридцать с лишним лет напряженного труда!.. Ничего важнее этого для меня не существовало! В конце концов, у меня не осталось ни семьи, ни друзей, ни родственников. Ты представляешь, как это нелепо и обидно — сделать важнейшее открытие и унести его с собой в могилу?!»

В умывальную из-за ширмы заглянул Олег и с тревогой осведомился:

— Вы скоро, Алексей Вадимович? А то у нас уже всё готово. Да и пульс падает…

— Иду-иду, — откликнулся Сивяков сердито: он не любил, когда его подгоняли.

Торопливо натягивая на руки латексные перчатки, он сказал своему невидимому собеседнику:

«Ну, всё, мне пора!»

Но тот, кто поселился в его голове, не унимался:

«Послушай, но твой моральный долг...»

«Да отвяжись ты! — не выдержал Сивяков. — Мой моральный долг — спасать людей! Именно его я и хочу сейчас исполнить! А ты мне не даешь это сделать! Пойми, Кулагин: если ты не оставишь меня в покое, то человек, который лежит на операционном столе, погибнет! И вообще, раз уж ты такой супертелепат, то почему бы тебе не связаться со мной попозже?»

«К сожалению, мне все труднее держать связь с тобой. Слишком много сил потратил, чтобы найти тебя… Боюсь, что до следующего раза я просто не дотяну.»

«Ну, это твои проблемы!», мысленно отрезал Сивяков, входя в операционную.

И, словно кто-то обрезал телефонный провод, телепатический контакт оборвался.

Операция оказалась сложной не только потому, что состояние больного неуклонно ухудшалось. Почему-то Сивяков никак не мог сосредоточиться на своих действиях, хотя обычно, оперируя, он забывал про все на свете. Если бы ему ассистировал нормальный врач, а не интерн, Сивяков давно бы переложил на него спасение умирающего. Но сейчас это было невозможно, и Алексей, закусив под марлевой повязкой губу почти до крови, работал сам. Несколько раз он срывался в крик на медсестер и на того же Олега, хотя знал, что они ни в чем не виноваты…

И, как назло, в самый тяжелый момент в голове Сивякова вновь раздался уже знакомый «голос». Правда, на этот раз он звучал гораздо тише и глуше, а временами пропадал совсем — словно доносился откуда-то издалека:

«Алексей, это опять я… Пойми: то, что я тебе хочу продиктовать… ни в какое сравнение не идет… с жизнью отдельно взятого человека!.. Тем более, что это… займет всего несколько минут!..»

Сивяков аж зарычал от бешенства, и медсестры с испуганным удивлением покосились на него.

— Послушай, ты, идиот! — проворчал он вслух, не собираясь утруждать себя мысленным разговором. — Не лезь ко мне со своими дурацкими формулами! Пшел вон!..

«Почему — дурацкими? Эта формула… — ключ к будущему развитию… нашей цивилизации!..»

— Да мне насрать на развитие цивилизации! — взорвался Алексей. — У меня тут человек умирает!..

— Алексей Вадимович, с вами все в порядке? — осторожно спросил Олег.

— Заткнись! — бросил Сивяков. — Лучше держи крепче зажим!..

Пот лился ему поверх бровей в глаза, и он кое-как вытер лоб рукавом, едва не поранив себя скальпелем.

«Внутренний голос» замолчал, но когда Алексей уже решил, что Кулагин последовал его совету, в голове его явственно прозвучало:

«Мне очень жаль, Алексей… И надеюсь… ты сам… пожалеешь… Прощ…»

После этого в голове Сивякова стало тихо и пусто. И сразу исчезли все его собственные мысли, и, действуя уже на полном автомате, он продолжал резать и зашивать окровавленные внутренности, при одном взгляде на которые с трудом верилось, что у человека может быть такая возвышенная субстанция, как душа…

К удивлению самого Сивякова, операция закончилась вполне благополучно. Но, как ни странно, никакого удовлетворения от этого он не чувствовал.

С огромным трудом, как штангист после взятия рекордного веса, Алексей доплелся до ординаторской, рухнул в расшатанное, скрипучее кресло и принял внутрь мензурку неразбавленного спирта.

Пришел интерн Олег и поинтересовался:

— А с кем это вы разговаривали во время операции?

— Разве? — рассеянно удивился Сивяков. — А, не обращай внимания… У меня при стрессе вечно всякая чушь в башку лезет.

Олег недоверчиво смотрел на Сивякова.

— Кстати, — продолжал Сивяков, — вот ты у нас — молодой, грамотный, небось много читаешь… Так вот, скажи: что ты думаешь, например, об антигравитации?

По лицу Олега было видно, что сейчас он думает над состоянием психики старшего коллеги.

— А причем здесь?.. — наконец, промямлил интерн.

— Нет, я серьезно… Для человечества это полезная штука или нет?

— Еще бы! — пожал плечами Олег. — Да если бы антигравитация на Земле стала возможной, то можно было бы поднимать ввысь любые предметы! И человека — в том числе! Представляете, какой стала бы наша жизнь, если бы для полета больше не нужны были никакие летательные аппараты?!

— Хм, просто фантастика какая-то… — пробурчал Сивяков. — И что, Нобелевскую за такое открытие дали бы?

— Стопроцентно! — заверил Олег.

— Ну, ладно, — вяло сказал Сивяков. — А вот тебе еще один вопросик на засыпку… Представь, что перед тобой стоял бы выбор: жизнь человека или важное открытие. Что бы ты выбрал?

Вконец ошарашенный интерн почесал в затылке.

— Н-ну, смотря какое открытие, — наконец, выдавил он. — И смотря какой человек…

Сивяков через силу усмехнулся.

— По-твоему, это имеет значение? — осведомился он.

— А как же? Если, например, человек — серийный маньяк, то любое открытие его перевесит!..

— Значит, если к тебе попадет какой-нибудь тяжелобольной чикатило, ты откажешься от операции?

Олег ехидно улыбнулся:

— Ну понятно, к чему вы клоните, Алексей Вадимович. Клятва Гиппократа и всё такое… Только причем здесь это? Вы же про человека спрашивали!

— Да нет, — думая о своем, сказал Сивяков. — Вообще-то, я спрашивал тебя про открытие.

— Какое открытие?

— Важное открытие. Научное. А не начало работы магазина.

Интерн в замешательстве покрутил головой и подвигал бровями. Потом признался:

— Не знаю.

— В том-то и дело, — вздохнул Алексей.

Уже в конце дежурства, возвращаясь в очередной раз из приемного отделения, Алексей нагнал в коридоре, ведущем из реанимации, двух санитаров, транспортировавших без особых церемоний цинковую каталку с чьими-то босыми ногами, торчащими из-под серой простыни.

— Что, доктор сказал: в морг? — спросил Сивяков, поравнявшись с исполняющими роли Харона.

— Ага, — кивнул, не останавливаясь, передний санитар. — Свежачок. Полчаса назад откинулся…

— А поступил к нам шесть дней назад, — вклинился второй харон. — Представляете, доктор, у мужика такие травмы были — другой бы на его месте и получаса не протянул! Его ж какой-то лихач на приличной скорости сбил…

Сердце у Сивякова екнуло.

— И как его фамилия? — спросил он внезапно охрипшим голосом.

Передний санитар почесал лысину:

— Кажись, Калугин…

— Не-не, Кулагин это, — внес поправку его напарник. — Говорят, большой ученый был. Не то профессор, не то членкор, извиняюсь за выражение… Тут к нему коллеги приходили, всё хотели выведать у него какую-то научную формулу. Только без толку, ведь он так и не пришел в себя…

Сивяков отвернул край простыни и пристально вгляделся в испещренное кровоподтеками и гематомами лицо умершего.

На мгновение ему показалось, будто Кулагин силится что-то сказать ему, но, разумеется, рот покойного всего лишь был искажен судорогой rigormortus.

На удивление всему хирургическому отделению, бомж Николай уже через неделю встал на ноги и стал поправляться не по дням, а по часам. Оказался он вполне общительным и жизнелюбивым человеком и вскоре перезнакомился почти со всей больницей. Уплетал противную кашу-овсянку за троих, по телевизору предпочитал смотреть футбол и комедийные передачи и даже пытался заигрывать с молоденькими медсестрами…

Однако вскоре после того, как Николая выписали из больницы, Сивяков встретил своего бывшего пациента неподалеку от станции метро, в компании таких же заскорузлых бомжей. Николай был опять пьян, бородат и оборван. На секунду он и Сивяков встретились взглядами, но Николай тут же отвел глаза и залпом влил в себя какую-то мутную жидкость из граненого стакана.

А еще спустя три месяца, поздней осенью, его нашли в привокзальном сквере с головой, размозженной тяжелым тупым предметом.

Узнав о смерти своего «крестника», как у медиков принято называть чудом спасенных ими больных, Сивяков впервые за время работы хирургом наотрез отказался проводить плановую операцию, ушел домой и впал в жуткий запой.

Через неделю он все же нашел в себе силы вернуться в больницу и работает там до сих пор.

Только вот от слова «антигравитация» Алексей неизменно вздрагивает и застывает с отрешенным взглядом, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя.