Фантом

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«Биологические часы» работали исправно, поэтому, открыв глаза, Дима и без будильника знал, что сейчас ровно шесть. Мгновенно вернулось ощущение предстоящего напряженного дня. Он всегда засыпал с этим чувством завтрашних проблем и просыпался с ним же, только «завтра» превращалось в «сегодня»; а сегодня ему должны были прийти аж два вагона газовых плит, которые требовалось быстро разгрузить и перевести на склад.

Ни рабочих, ни машины у Димы не было, но он, по жизни, привык полагаться на удачу, и даже свой бизнес построил практически случайно. Еще при социализме он ездил в командировку на один из заводов газовой аппаратуры, и, вот, четыре месяца назад взял и позвонил главному инженеру – просто, чтоб поздравить с Первым мая. Слово за слово, и, как принято говорить, «срослось»…

Дима повернул голову, разглядывая белый холм, в котором угадывались очертания человеческого тела – Валя почему-то всегда спала, укрывшись с головой. Как она там дышала, черт ее знает. Дима никогда не будил жену, предпочитая самостоятельно готовить завтрак, и незаметно уходил.

Несмотря на яркое солнце и голубое небо, на улице было уже прохладно, напоминая, что заканчивался август. Пока Дима ехал до железнодорожной станции, усилился ветер, и выйдя на пустой перрон, он поежился, жалея о свитере, опрометчиво оставленном дома.

В кустах противно вскрикнула птица. Вдалеке тоненьким свистком ей отозвался маневровый тепловозик, и все – тишина, хотя обычно, в такое время у грязно-желтой стены вокзала уже сидели с десяток бомжей, желавших подработать. Дима вышел обратно в город и увидел алкаша с побитым лицом, спавшего на асфальте. Несколько его собратьев задумчиво стояли возле закрытых киосков, а из остановившегося троллейбуса выходили прилично одетые люди и направлялись к вокзалу. Ни те, ни другие, к сожалению, не являлись подходящим контингентом. Заглянув в гастроном, Дима увидел четверых парней, не спеша потягивавших пиво. Конечно, тоже не самый надежный вариант, но выбирать не приходилось.

– Деньги нужны? – Дима оглядел потенциальных работников, – пару вагонов разгрузить бы.

– Кому ж деньги не нужны? – усмехнулся один, – но учти, мы люди интеллигентные. В вагонах-то что? Если мука, то ну б ее на хрен – все, как черти будем…

– Не бойся, работа как раз для интеллигентов. Плачу по полтиннику на брата, но чтоб к двум часам все закончить. Не успеете, вычту за простой.

– Не, не пойдет, – «переговорщик», считавший себя интеллигентом, отхлебнул пиво, – давай по семьдесят.

– Здесь до склада пятьсот метров. Машину сейчас найдем…

– И машины-то у тебя нет, – «переговорщик» покачал головой, – а как проищем ее час?..

– Между прочим, – Дима посмотрел на часы, – четверть девятого, а вы стоите, теряете время. Шестьдесят и по рукам.

– Ладно, пошли, – на ходу допивая пиво, «переговорщик» повел бригаду к вокзалу.

С машиной тоже повезло, и минут через сорок первый КамАЗ с плитами и грузчиками уже уехал на склад. Остался только «переговорщик», усевшийся на траву рядом с Димой.

– Меня Олегом звать, – он протянул грязную руку.

Дима пожал ее, но отвернулся, потому что разговаривать им было не о чем.

– Плиты твои или фирмы? – лениво продолжал Олег.

– Много будешь знать, не доживешь до старости.

– И то верно, – Олег вздохнул. Сорвав пучок травы, он принялся обтирать пыльные ботинки, и в это время показалась красная кабина возвращавшегося КамАЗа, – быстро они, – удивился Олег.

– Там все организовано, – Дима поднялся, – налетает толпа, как муравьи… – он поднял взгляд к облакам, пожиравшим последние клочки голубого неба, – до дождя б успеть, а?

– А что им сделается? Они ж железные, – Олег усмехнулся, – не размокнут, а ты нам еще на лечение накинешь, и все дела.

Несмотря на то, что Дима не отреагировал на предложение, работа продолжалась так же споро, и к часу дня оба вагона были пусты. Дождь так и не собрался. Тучи бежали на запад, и во вновь открывавшиеся голубые амбразуры солнечные лучики принялись обстреливать землю по-летнему радостно. Только ветер оставался холодным и неприятно касался потных тел.

– Шабаш, – Олег плюнул себе под ноги, – успели, хозяин?

– Успели.

– Тогда гони бабки. За скорость не накинешь?

– С какого перепуга?

– Ну и ладно, наше дело спросить – может, прорежет. Не прорезало… – Олег вздохнул.

Пересчитав деньги, он повел усталую бригаду к заветному гастроному, а Дима отправился в контору. Он давно знал зловредную тетку-диспетчера, вечно выжимавшую штрафы за простой вагонов, поэтому победно улыбнулся, расписываясь в накладных. …Хороший день, – решил он, – и ребята попались не крохоборы, и водила тоже… Блин, рабочий день закончен, а домой неохота. Рюмочку что ли принять?.. Все-таки большое дело сделал… Вышел к остановке и увидел курившего в одиночестве Олега. Подошел, потому что другой остановки, чтоб попасть в город, здесь не было.

– А где народ? – Дима подумал, что неудобно стоять и молчать, как чужие – неизвестно ведь сколько еще вагонов придется разгружать.

– Лес грузит, а я, похоже, руку потянул на твоих плитах.

Дима понимал, что от него требуется не сочувствие, а оплата «производственной травмы», но это ж глупо, когда работа уже закончена! Рюмку налить, еще куда ни шло…

– По сто пятьдесят могу предложить, – озвучил Дима только что родившийся вариант, – только где?

– Проще всего доехать до меня. Тут две остановки, – воодушевился Олег, – и закусь найдется, и мешать не будут.

– Ну, поехали, – Дима пожал плечами. Собственно ему было все равно, куда ехать, а Олег, несмотря на нынешний род занятий, казался довольно приятным человеком. Да и мало ли кому в наше время приходится разгружать вагоны!..

– Разувайся, – Олег придвинул Диме женские тапочки.

– Жена-то ничего? – Дима выразительно посмотрел на них.

– Очень даже ничего! – Олег рассмеялся, – или ты имеешь в виду степень скандальности?.. Не, она у меня спокойная, не волнуйся. И, вообще, ее еще нет… а и придет, что с того? Жена должна знать свое место, так ведь?

Пройдя мимо вешалки, задернутой ситцевой занавеской, полочки с телефоном и закрытой двери в единственную комнату, они оказались на кухне.

– Ну, чем богаты, – Олег достал из холодильника помидоры и банку кильки, – нонеча, не то, что давеча. Сейчас, таким как я, много не платят, – он нарезал хлеб неровными кусками.

– А раньше платили? – Дима извлек бутылку.

– О, раньше!.. Раньше жизнь другая была, – Олег сдул невидимую пыль из рюмок и поставил их рядом, – раньше я на Северном полюсе зимовал.

– Как это? – опешил Дима.

– Просто. Даже два раза. Одна станция, правда, раскололась, но это не главное.

– Чего, серьезно?

– Тебе документы показать? – Олег наполнил рюмки, – эх!.. Я и «антарктический поезд» прошел. Знаешь, что это такое?

– Читал.

– Ты читал, а я на этих долбанных тягачах всю Антарктиду пропахал. Это, брат, не вагоны разгружать. Ну, давай, – они выпили. Обалдевший Дима молчал, не зная, что сказать или спросить, а Олег довольно улыбался его растерянности, – ну, что ты на меня смотришь, как на диво? Радист я! Классный радист… На пеленгаторе, на Диксоне зимовал. Потом все эти арктические приключения. Потом летал на АН– 12, а потом, как самолеты распродали, так и пришлось вагоны разгружать…

– А что, радисты у нас уже не требуются?

– Требуются. Контрактниками. В Чечню… Не хочу! – он снова наполнил рюмки, – я жить хочу. Давай еще выпьем (он совсем не ел, а только сосал один и тот же сморщенный помидор). Я ж почему про то, чьи плиты, спрашивал? Думаешь, рэкетир какой-то? Я просто думал, может, тебе помощник или компаньон нужен. Я б текучкой занимался – погрузки, там, разгрузки; доставка; охрану организовать могу, а ты решай, из чего деньги делать. Ты ведь уже понял, мне много не надо…

Диме стало искренно жаль этого человека, однако опыт работы в бизнесе, научил его не доверять никому, кроме самого себя; даже друзьям, не говоря уже о первых встречных, как бы красиво они не говорили.

– Не такое уж у меня большое дело, чтоб помощников набирать, – ответил он, – думаешь, вагоны каждый день приходят? Я б, может, и хотел, да пока не получается…

– Жаль, – Олег вздохнул, – значит, считаем вопрос закрытым. Я ж не глупый, все понимаю. Может, и правильно ты делаешь – главное, чтоб себе хорошо было.

Они допили остатки водки, и взгляд Олега сделался мутным, хотя речь еще оставалась связной.

– Понимаешь, противно жить стало. Как в газетах пишут – произошло расслоение общества. У тех, кто наверху, одни рубли в головах, а, кто внизу, совсем руки опустили и спились. Никак я не попаду в средний класс, который еще не совсем помешался на бабках, но и от водки деградировал не полностью. Надо, чтоб мне помог кто-то. Я ж вообще-то хороший… Помню, когда на Диксоне… Пеленгатор – это ведь, что? Домик и локатор. До следующего, где пять километров, а где – пятьдесят. И без напарника, потому как не положено. Чтоб рюмку не в одиночку выпить, лично мне приходилось семь верст на лыжах по тундре топать, прикинь?.. И то, так хреново не было, как сейчас… – Олег замолчал, задумчиво глядя на пустую бутылку.

Чем ответить на этот «душещипательный» монолог, Дима не знал – заслуженного отдыха у него явно не получалось, да к тому же и водка закончилась, поэтому он поднялся.

– Спасибо за компанию. Пойду я, наверное.

– Не, так мы не договаривались, – Олег взглянул на часы и встал, опершись руками о стол. Лицо его стало не то, чтоб злым, а каким-то тупым и угрюмым, – я еще пузырь принесу. Что я, халявщик какой-нибудь? Ты, значит, можешь угощать, а я нет?

– Может, уже хватит? – Дима растерялся от такого напора.

– Это мне хватит?! – Олег погрозил ему пальцем, – ты, брат, меня не знаешь. Ты пока фотографии посмотри, там вся СП наша, а я, мухой. Пошли в комнату.

Дима был практически трезв, и ему совершенно не хотелось пьяных разборок, поэтому он покорно направился за Олегом, а про себя решил: …как только уйдет, я тоже свалю – тем более, после еще одной бутылки он и не вспомнит, с кем пил-то…

Комната оказалась небольшой, с единственным окном. Возвышавшиеся вдоль стены стеллажи с книгами, оставили место лишь для старенького дивана, терявшегося за пестротой обложек. Пока Дима рассматривал их, Олег положил на стол пухлый альбом.

– На, смотри. Я, точно, мухой. Тут у нас все рядом.

Дима не любил фотографии, с их «застывшим временем» – даже свои собственные, способные возбудить какие-то смутные воспоминания. Все равно ведь с них смотрел уже совершенно другой человек, более молодой, с другими мыслями и другим душевным состоянием. Он не отождествлял себя с ним. А тем более, если это были чужие, совершенно личные фотографии…

Дима прошелся по комнате, решив, что уйдет минут через десять, чтоб не столкнуться с Олегом.

У противоположной стены стояла тумбочка с большим стеклянным кубом, а в нем каменные цветы сталактитов, отливавшие безупречной белизной в задней зеркальной стенке. Под кубом стояло несколько книг, изгнанных из общего великолепия за потрепанный вид. Дима наклонился. «Устав гражданской авиации СССР» и «Пещеры Восточного Казахстана»; «Спелеология: поднимая завесу тайны» и «Краткий справочник бортрадиста гражданской авиации».

…Про пещеры он мне еще не рассказывал, – осторожно подойдя к окну, Дима выглянул во двор – Олега, вроде, не было, – пора, – решил он, но у входной двери его ждал неприятный сюрприз – замок, оказывается, не защелкивался, а закрывался только ключом.

Такого варианта Дима не предусмотрел. Несколько раз покрутил ручку, наблюдая, как показывается и исчезает язычок. …Все-таки неудобно бросать открытую квартиру… Пить уже не хочется, но хозяина, похоже, придется дождаться… Вздохнув, вернулся на кухню; посидел, глядя в окно. Потом от скуки сунул в рот помидор, подцепил из банки маленькую изломанную рыбешку… и в это время услышал звук поворачивающегося ключа.

Когда дверь снова захлопнулась, Дима не спеша вышел навстречу, только это оказался не Олег, а девушка. Пока она снимала туфли, Дима разглядывал ноги в черных колготках, обтягивающую короткую юбку и думал, что со стороны ситуация выглядит достаточно глупо. Наконец, девушка выпрямилась, повернулась, но увидев неожиданного гостя, вскрикнула, прижавшись к стене.

– Не бойтесь, – Дима улыбнулся, как можно дружелюбнее, – я не вор и не маньяк. Мы с Олегом… ну, с мужем вашим… выпили немного. Он еще в магазин побежал, вы уж извините.

– Как вы меня испугали! – при этом девушка тоже улыбнулась, да и голос у нее казался вовсе не испуганным, – подождите на кухне – я переоденусь.

…Подожду, если просят… Дима озадаченно вернулся к столу, прикидывая, чего, именно, он мог дождаться, не имея к этой семье абсолютно никакого отношения. Он лишь успел закурить, когда появилась хозяйка в джинсах и майке с надписью «Казахстан-спелео».

– Так это вы спелеолог? – удивился Дима, – я думал, Олег.

– Что вы?! – она засмеялась, – его в пещеру бульдозером не затолкаешь. Да и у меня это так, в прошлом, – она села, – меня зовут Ира, а вас?

– Дима.

– Можно я покурю с вами, Дима?

– Конечно, – он пододвинул сигареты, – вы ж у себя дома.

Она прикурила, и задумчиво глядя на остатки трапезы, сказала неожиданно:

– Значит, муж за бутылкой пошел? А это вы видели? – она уверенно открыла узкий белый пенал с красовавшимися на полке двумя бутылками водки – початой и совсем полной, – фокус, да?.. – Ира щелкнула пальцами, – а про Диксон он уже рассказывал?

– Да. И про антарктический поезд, и про две станции «Северный Полюс».

– Про поезд, допустим, полная брехня. На одной «СП» он, правда, был месяца три, пока льдина не треснула, а на вторую его не взяли по причине непомерного потребления алкоголя, – она говорила так весело, словно ей доставляло это удовольствие.

– А зачем он все придумал? – искренне удивился Дима, – я человек посторонний – передо мной-то чего комедию ломать?

– Он не умеет по-другому. Это в крови. Я сначала тоже пыталась выяснять, зачем он врет, а потом плюнула и воспринимаю все, как естественное состояние души, – она поставила на стол початую бутылку, – выпить хотите? – и не дождавшись ответа, наполнила рюмки, – за знакомство, – залпом, по-мужски опрокинула рюмку и занюхала кусочком хлеба, – так и живем… весело, да?

– Весело, – согласился Дима, чувствуя, что не понимает в жизни чего-то очень важного. Растерянно посмотрел на часы, – может, я пойду? Похоже, Олега мы не дождемся.

– Не дождемся, – она кивнула, отчего зачесанная набок челка упала на глаза. Ира поправила ее небрежным движением, – я же знаю, где он. У Люськи. Новая шлюшка у него завелась. Молодая еще, глупая. Он ей книжки про Арктику пересказывает, а она сидит, глазами хлопает.

– И вы так спокойно об этом говорите?

– А что я должна делать? Глаза ей выцарапать? Зачем? Я все о ней прекрасно знаю. По крайней мере, от нее он в дом хоть заразу не притащит, – Ира вдруг рассмеялась, – да, не смотрите вы на меня, как на сумасшедшую! Просто я воспринимаю жизнь такой, какая она есть.

– А зачем такая жизнь? – не понял Дима, – в смысле, зачем тогда жить вместе?

– Я люблю его, – неожиданно призналась Ира, – он, вообще-то, славный. Представляете, когда он ухаживал, я еще с родителями жила. На четвертом этаже. Так он почти каждый вечер приносил мне цветы по водосточной трубе. Вам слабо?

– Пожалуй.

– Вот. А он лазал… А скольким моим поклонникам носы поразбивал… Парень-то он крепкий. Так здорово было…

– А потом что случилось?

– Ничего не случилось. Скучно ему стало. Нужны новые слушательницы – я-то знаю, что девяносто девять процентов его историй, вранье… по-моему, он сам уже верит, что прошел тот «антарктический поезд».

Дима смотрел с недоверием, и Ира почувствовала это.

– Хочешь эксперимент? – она неожиданно перешла на «ты». (Видимо, введение человека в сферу семейных отношений требовало и более тесного знакомства) – сейчас ты позвонишь, попросишь Олега и скажешь, что пришла жена, что еще ждешь обещанную бутылку и спросишь, что тебе делать дальше. Не бойся, я тебе говорю – здесь все всё знают, но прикидываются идиотами. Хобби у нас такое семейное.

Дима набрал номер. Ответил ему женский голос, абсолютно естественно воспринявший, что спрашивали Олега; впрочем, и сам Олег, когда взял трубку, не удивился осведомленности гостя.

– Извини, совсем забыл, – в его голосе не чувствовалось, ни раскаянья, ни удивления.

– Жена твоя пришла! – вспылил Дима, – объясни, блин, чего ради я тут сижу?..

– Ну… – голос на секунду замолчал, – вспомнил! Там же есть водка! Ирка должна знать!..

– Мы с ней уже выпили той водки!

– Отлично. Выпейте еще. Старик, ты ж взрослый человек – придумай, чем вам заняться.

В трубке послышался отдаленный женский смех.

– Ну, что? – глядя на растерянного гостя, Ира победно улыбнулась, – эксперимент удался?

– Дурдом какой-то… – Дима положил трубку, – он нам предложил выпить еще и что-нибудь придумать.

– Блеск!.. – Ира хлопнула себя по бедрам и расхохоталась, – и что мы придумаем? Или выпьем сначала?

– Нет, спасибо; у меня итак крыша едет, – Дима беззастенчиво рассматривал выступавшую под надписью «Казахстан-спелео» грудь, выгоревшие темно-русые волосы, четко очерченные скулы и пришел к выводу, что внешность у хозяйки самая заурядная, – слушай, – вспомнил он, – я так и не понял – зачем здесь я, во всей вашей потехе?

– А чего тут понимать? – Ира подняла голову, и он, наконец, поймал ее взгляд. Глаза оказались серыми и печальными, несмотря на то, что она постоянно смеялась, – он же обо мне заботится – любовника мне ищет, чтоб не стыдно было потом на улицу выставить, усек?

– Такого я еще не видел, – Дима усмехнулся.

– А что ты видел? – уцепилась за слово Ира, и Дима задумался – какой же фрагмент его самой заурядной жизни мог послужить достойным ответом, но не найдя такового, лишь пожал плечами.

– Немного. Институт видел, потом завод. Теперь, вот, торгую тем, что под руку подвернется.

– И как торговля, а то ведь многие прогорают?

– Ничего, пока бог помогает.

– Или троглодит?

– Кто? – не понял Дима.

– Кто такой троглодит не знаешь? – Ира снова засмеялась, – это дух пещеры. Он спелеологам помогает. Наверное, у каждого, свой троглодит где-то живет.

– Имя уж больно неблагозвучное.

– Уж какое есть. А вы где живете со своим троглодитом?

– В смысле, где я живу? В большом доме. Не помню, сколько метров, но комнат восемь.

– Ух, ты!..

– Только он очень старый; и живут там, кроме меня, бабка – ровесница века, и жена…

– Тогда понятно, – Ира вздохнула.

– Да нет, – Дима неловко взял ее руку, словно стараясь загладить непонятную вину. Легонько сжал теплые податливые пальцы, – с женой мы практически живем каждый сам по себе…

– Вроде, как мы с Олегом?

– Мужиков я ей не подгоняю, – Дима покраснел, – но, сама знаешь, не все в счастье заканчивается, что в любви началось…

– Это точно, – высвободив руку, Ира взяла сигарету и отошла к окну, – все вы, мужики, одинаковые, – выпустила дым, задумчиво глядя на улицу, где тучи уже совсем рассеялись, и небо сделалось бледно-серым, с красноватыми отсветами заходящего солнца.

– А о себе расскажи, – попросил Дима, пытаясь вернуть утраченную живость разговора.

– О себе?.. Закончила университет. Геодезию. В процессе вышла замуж. Ребенок во время родов умер. Врачи сказали, что второго уже не будет. Год отползала на брюхе по Северному Казахстану. Потом геологоразведка накрылась медным тазом перестройки. Теперь работаю в ларьке. Сигаретами, пивом и жвачкой торгую. Неделю через неделю. На кильку хватает, – она затушила сигарету, – а как все весело начиналось…

– Ты о чем? – Дима не понял, говорит она о прошлой жизни или о сегодняшнем вечере.

– Ни о чем. Это я так… Кстати, до следующей среды я выходная, так что заходи в гости. Олег, как видишь, не против. Телефончик оставить? – не дожидаясь ответа, Ира оторвала полоску газеты и записала номер, – держи, вдруг пригодится?

Сунув бумажку в карман, Дима почувствовал себя неловко, словно уже был связан с этой девушкой какими-то обязательствами, а он так не любил обязательств!..

– Ладно, – он поднялся, – пора, наверное, – остановился перед дверью, думая о прощальном жесте, но Ира решала быстрее, чем он соображал, и официально протянула руку.

– Пока. Приятно было познакомиться.

– Мне тоже, – вышел Дима с чувством облегчения, оставив весь этот бред человеческих отношений за мгновенно захлопнувшейся дверью.

Холодный ветер стих, и мгновенно старушки, словно нахохленные птицы, облепили лавочки. Несколько пьяных громко ругались, стоя возле ржавого металлического гаража. Диму все это не касалось – он просто брел мимо удручающе однообразных серых пятиэтажек, облезлых заборов, усталых поблекших женщин с огромными сумками, спешащих навстречу, и неприкаянных, таких похожих друг на друга, мужиков. Брел и думал, что эта печальная улица возникла из сумасшедшего мира таких, вот, квартир, которую он только что покинул, и ведет она в никуда. Слава богу, что он живет не здесь – его улица другая, похожая летом на зеленый рай, да и сейчас тоже; еще он думал, зачем Ира оставила телефон, и позвонит ли он по нему.

Дима поднял руку, и простояв «памятником» минут десять, дождался такой же убогий, как и все вокруг, жутко старый «Москвич». Плюхнулся на сиденье, даже не спросив цену – главным было убраться отсюда поскорее. Странно, но облупившиеся стены и покрытая пятнами плесени шиферная крыша его собственного дома, просматривавшаяся сквозь редкую листву полувековых яблонь, не вызывали в нем антипатии.

Хотя на улице было еще светло, на кухне горела лампа. Дима вошел, и, словно ожидавшая его появления, отворилась дверь в бабкину комнату.

– Дима, – хозяйка просунула в щель взлохмаченную голову, – я просила ее (в бабкином лексиконе для Вали просто не нашлось имени) купить колбаски, но она сказала, что колбаса уже стоит он не два восемьдесят. Это правда?

– Два восемьдесят, – Дима нехотя кивнул, – все, как раньше.

– Тогда и яичек захвати, – обрадовалась бабка, – завтра будешь идти с работы, а деньги я сейчас…

– Да ладно…

– Спасибо, внучек, – бабка благодарно сжала Димину руку, и ему показалось, что мясо на ее пальцах отсутствует вовсе, а сжимает его скелет. Чтоб отделаться от этого ощущения, он положил руки ей на плечи, но нащупал лишь болтающуюся материю и под ней такие же кости. Всмотрелся в лицо – сухой пергамент кожи, глубоко ввалившиеся глаза с выступающими надбровными дугами, давно не стриженные седые волосы, обвивающие шею тонкими змеями. …Это же смерть!.. – подумал Дима, и в мистическом страхе выскочил из комнаты, пытаясь избавиться от кошмарного видения.

Валя сидела, забравшись на диван с ногами, и вязала.

– Добрый вечер, – сказал Дима сухо.

– Добрый вечер, – Валя продолжала смотреть на спицы, будто разговаривала с ними, – почему ты покупаешь все этой карге? Почему для нее колбаса у нас еще стоит два восемьдесят?

– Потому что ей не объяснишь, что наступил капитализм! Что ей, с голоду помирать?

– А ты не думаешь, сколько она мне крови попортила? Я ж твоя жена, между прочим!

Не ответив, Дима вышел на кухню. Спорить было бессмысленно, потому что все в этом мире хоть немножечко правы – даже пресловутый сегодняшний Олег в чем-то, наверное, чуточку прав. Вся проблема заключается в том, чтоб соразмерить это свое «чуточку» со всем окружающим миром.

Присев на табурет, Дима закурил. Закопченный потолок; покосившиеся и облезлые рамы; газовая плита, покрытая вечным коричневым нагаром; на кривых водопроводных трубах перекошенный смеситель, у которого оба крана обозначены синим цветом; дверь, ободранная собакой, умершей около двадцати лет назад. (Он помнил, что ее звали Ральф, и была она овчаркой, а, вот, как выглядела, уже не помнил – только следы когтей от нее остались).

…Какое убожество, – с отвращением подумал Дима, – эти руины, вместе со старухой, похожей на смерть, и с ведьмой, которую я когда-то называл любимой и вносил сюда на руках!.. Наверное, это ужасно. А, с другой стороны, разве лучше жить в таком однокомнатном курятнике, как у Иры? Пусть там все относительно чисто и цивильно, но тоже ведь ужасно…

Неслышно вошла Валя. Остановилась, глядя на него с каким-то грустным презрением.

– Ты опять пьян?

– Что ты, рыбка моя?.. – Дима поднял голову, – рюмка водки после трудового дня даже полезна. Разве я пьян?.. – его ласковый тон больше походил на издевку.

– Я уже давно не «рыбка»… к сожалению, – жена вздохнула, подводя черту под лирической частью, – у меня деньги закончились.

– И что?

– А как ты думаешь, должна я во что-то одеваться? Посмотри на мои туфли. Лето заканчивается, а у меня нет светлых туфель. У меня…

– Я все понял, – Дима вытряхнул на стол все, что у него оставалось, ибо знал – завтра он получит столько, сколько Валя и вообразить не могла. Потряс пустым бумажником, – хватит?

– Да. Но скоро осень… – она расправила купюры на ладони.

– До осени еще дожить надо. У тебя поесть найдется?

– Конечно, – она сунула деньги в карман и повернулась к холодильнику. Несмотря на их отношения, ей нравилось кормить Диму. Наверное, в такие моменты к ней возвращалось ощущение того, что она все-таки его жена, что она ему нужна.

На столе появилась тарелка щей; на сковороде зашипели котлеты, а сама Валя уселась напротив, наблюдая, как он ест.

– Дим, – сказала она, – зачем ты все портишь?

– Я?!..

– Конечно. Ты всегда сыт, обстиран, наглажен. В конце концов… я люблю тебя, – последние слова она произнесла с трудом, вроде переступая через себя, – я не изменяю тебе. Всегда дома. Неужели ты не можешь создать мне приличные условия? У тебя что, денег нет?

– Есть.

– Так в чем дело? Тебе не жалко меня? Или тебе дороже твоя выжившая из ума бабка? Что это за дом? Мне стыдно, когда к нам приходят люди. Неужели ты не понимаешь, что так жить нельзя? Ведь ты и сам стараешься сбежать отсюда.

Дима молча продолжал есть, так как разговор был почти ритуальным, повторявшимся ежедневно практически в одних и тех же выражениях, не привнося ничего нового, а поэтому и ответов на вопросы, собственно, не требовал. Оставалось только ждать, окончания бессмысленного монолога. Дима понимал, что при всем желании ничего не сможет сделать с домом, потому что в том состоянии, в котором тот находился, отремонтировать его невозможно – проще снести и на его месте выстроить новый, но таких денег он никогда не сможет заработать. Это был факт, не подлежащий обсуждению.

– Опять ты молчишь, – Валя подперла рукой подбородок, – думаешь, мне хочется вести подобные разговоры? Но я погибаю здесь – от этих грязных стен, потрескавшихся потолков и полов, по которым страшно ходить босиком, которые мой – не мой, чище не становятся. Неужели тебе приятно все это?

– Неприятно.

– Так сделай что-нибудь!!

– Не могу.

– Тогда давай уедем отсюда. Снимем квартиру.

– Не хочу, – он представил Ирину квартиру, и этого оказалось достаточно.

Валя порывисто встала и вышла. Дима слышал, как она всхлипывает в комнате, но успокаивать не пошел, потому что утешить ее было нечем, а ласковые поглаживания по голове давно потеряли свою привлекательность. Он положил себе еще одну котлету и продолжил есть.

Дневной круг бытия замкнулся. Сейчас он ляжет на диван рядом с женой и будет смотреть телевизор. Потом они заснут в одной постели, раскатившись на разные края, потому что выяснения отношений не способствуют проявлениям взаимной любви, а утром он уйдет зарабатывать деньги. Зачем?.. Он и сам толком не знал, что они приносят такого, без чего он не мог обойтись; в чем так конкретно нуждался. Скорее, это была иллюзия собственной значимости, удовлетворение мимолетных желаний, а дом оставался вечным и нерушимым в том виде, в котором существовал, будто данная свыше реальность.

Ночь прошла как сотни предыдущих ночей, и восходящее солнце освещало сгорбленные кроны старых яблонь, почти прижимавшихся к окнам корявыми сучьями.

…Почему яблони не желтеют, как все нормальные деревья, делаются коричневыми, как говно?.. – подумал Дима, выходя на крыльцо. Воздух был такой утренний, такой свежий и совсем не городской. В жухлой листве чирикали воробьи, расклевывая не успевшие упасть яблоки. Из трещины на серой стене показался красноватый жучок. Сейчас Дима знал, что это какая-то разновидность клопа, но с детства почему-то привык называть их «солдатиками». «Солдатик» остановился посреди солнечного пятна и замер, впитывая тепло уходящего лета.

Дима вздохнул. Совсем не хотелось покидать, этот чудом сохранившийся, среди городской суеты заповедник покоя и умиротворения …но пора двигать на склад, потому что клиент всегда прав, – подумал он, закуривая. Вернулся в дом, поспешно проглотил чай с бутербродом, и больше всего его радовало то, что Валя, как всегда, продолжала спать…

Ворота склада оказались распахнуты настежь. Грузчики сидели на ржавых, невостребованных уже не один год, трубах, и курили. Дима кивнул им и пошел дальше. Саша, с которым он вел дела, в это время пересчитывал штабеля плит, тыча в них пальцем и делая отметки в блокноте.

– Вчера ты хапнул изрядно, – он протянул руку.

– Так получилось, – Дима пожал плечами, – они ж сами решают – сколько смогут от москвичей утаить, столько и грузят.

– Понятно… кстати, тут тебя парень какой-то искал. Я сказал, что ты будешь позже.

– Захочет, найдет. С утра будут две машины. Ближе к обеду еще третья должна приехать.

Они вышли из холодного сумрачного склада и остановились на солнышке. Слева, оттуда, где сидели грузчики, раздался дружный взрыв хохота.

– Пошли, послушаем, – Саша направился к трубам, – когда Николай прикалываться начинает, в цирк уже ходить не надо.

– Коль, расскажи еще раз. Для начальства, – грузчики подвинулись, освобождая место.

– Значит так, – Коля начал сначала, дымя сигаретой и глядя на всех хитрющими глазами, – кто скажет, что это анекдот, в морду плюну. Это вчера было со мной, и бабу эту могу показать – пока мужа нет, я к ней похаживаю иногда. Ну, не чай мы там пьем, сами понимаете. Баба неуемная – еще да еще, а тут вечереет. Прикидываю, что сматываться пора, а эта стерва грудями меня зажала, лапищами обхватила, значит. Тут звонок в дверь. А мужик у нее тоже здоровый – экскаваторщик. Ну, думаю, приплыли – четвертый этаж. Галка эта к двери подходит, но не открывает; говорит: – Ах, ты, рожа пьяная. Сказала ж, что пьяного домой не пущу!.. Короче, я успел одеться, пока они отношения выясняли. Тогда Галка видит, что я собрался и продолжает: – А ну, спустись во двор и по бордюру пройди, а я посмотрю, какой ты непьяный. Самое смешное – мужик пошел!..

Все опять захохотали. Наверное, это действительно, выглядело смешно.

– …Минуты через три Галка дверь открывает. Я чин-чинарем выхожу на улицу – экскаваторщик руки раскинул и по бордюру марширует, а Галка ему из окна покрикивает: – Нетвердо идешь! А ну, еще раз!..

Новый взрыв хохота плавно влился в рев подъезжающего КАМАЗа. Саша поднял людей, и они, продолжая смеяться, гурьбой двинулись к складу, на ходу надевая рукавицы.

– Болтун, – заметил Саша, – хотя… в жизни всякое бывает, – он встал рядом с Димой, наблюдая за работой.

– Это точно.

Дима вспомнил свое вчерашнее приключение, и вдруг оно показалось ему тоже очень веселым, ничуть не хуже Колиного.

– Меня вчера один малый в гости зазвал; потом сам ушел к любовнице, а меня со своей женой оставил… – облаченное в слова, приключение выглядело совсем не смешно, и для убедительности Дима непроизвольно добавил, – это не анекдот.

– Ага, а то в рожу плюну, – засмеялся Саша, – не бывает такого. Чтоб баба мужика своего дурила, бывает, а, вот, чтоб мужик сам свою бабу подкладывал, убей, не поверю.

– Ну и ладно… – ясным утром, рядом со штабелем плит и весело покрикивающими грузчиками Диме самому ситуация показалась нелепой и даже невозможной.

До вечера склад заметно опустел.

– Все на сегодня? – спросил Саша, пряча ключи в карман.

– Все. Остальное пусть местные по безналу забирают. Сам им отпустишь, – Дима вырвал из блокнота заранее заготовленный листок, – здесь все расписано – кому, сколько. Я завтра не приду. Денег они авансом накидали на месяц вперед, так что, хрен их знает, кому больше дать, а на всех не хватит. Сам разберешься – кто тебе больше глянется, тому и грузи. Со следующей партии рассчитаюсь с остальными.

– Понял. Значит, до послезавтра.

– До послезавтра, – Дима перехватил под мышку толстую от денег папку.

– Не боишься?

– На ней же не написано, что там есть.

– Жизнь-то какая нынче – за рубль удавят, – Саша вздохнул. Он хотел еще что-то добавить, но Дима уже зашагал к выходу.

Домой возвращаться не хотелось, но Саша был прав – гулять по городу с такой суммой, по меньшей мере, неразумно. Значит, надо было двигаться к вокзалу, ибо только там можно поймать машину. Ну, не любят таксисты промзоны!..

В чудом уцелевшем с начала перестройки цельнометаллическом ларьке Дима купил пива. В центре таких страшных построек уже не осталось – там все теперь из стекла и пластика, с подсветкой и яркими витринами. …Появились у людей деньги, – Дима со смаком отхлебнул из бутылки, – сколько ж у меня сейчас?.. Так, три КамАЗа под завязку… Сашке отдал… Очень прилично получается… Такую б сумму, да в добрые советские времена!.. И что? Подпольный миллионер Корейко? Что с ними тогда было делать? Отремонтировать дом?..

Дима попытался мысленно вообразить, как бы это могло выглядеть: облицовка красным кирпичом; крыша из финской черепицы; пластиковые окна, а внутри… да что там внутри!.. Ведь это уже был бы не его дом. Он не мог представить, как выйдет из дубовой филенчатой двери на мраморное крыльцо и пойдет, как сегодня, по кривой дорожке, пригибаясь под низко свисающими ветками. И не будет «солдатика», вылезающего из щели… Его дом бы умер, а новое жилище казалось ему совершенно чужим – пусть его не существовало в природе, но он чувствовал, что так было бы.

…Зачем мне джакузи и сауны с бассейнами? Зачем полы из паркета и камины с изразцами? Это может купить каждый «крутой», а у меня есть то, чего купить нельзя – например, трещинка в стене, единственная в своем роде и известная только мне одному. Это, наверное, как Россия – как бы плохо не жилось людям, но такого нет ни у кого, ни за какие деньги. Потому мы и живем здесь, а не потому, что нигде не нужны или нас никуда не пускают… Это мы не едем!.. – Дима вышел к вокзалу. Народ суетился у касс; рядом продавали пирожки и газеты; сквозь пересвист тепловозов диктор объявлял номера поездов, и философское настроение мгновенно рассеялось.

Дима огляделся, ища подходящую машину, и вдруг увидел на порожках гастронома вчерашнюю команду во главе с Олегом. Хотел пройти мимо, но Олег сам увидел его, и отделившись от остальных, быстро пошел навстречу.

– Здорово, хозяин, – он протянул руку.

– Привет, – Дима вынужден был улыбнуться.

– Я подходил сегодня к складу, но мне сказали, что ты будешь позже. Понимаешь… – Олег замялся, – Ирка просила. Уж больно запала она на тебя.

– Ты, вообще, нормальный? – спросил Дима, глядя в его довольное лицо.

– Вполне. На Север идиотов не берут. А что?

– Я не пойму, чего ты добиваешься?

– Ничего. Это она просила, мол, если тебя вдруг встречу, передать, что она хотела б тебя увидеть. Вот я и решил зайти, тут же недалеко. Можешь позвонить ей, сам спросишь.

– Вы оба психи, – резюмировал Дима, собираясь уйти, но Олег удержал его.

– Да нет же! Просто у меня есть другая женщина, но мы же нормальные люди. Почему мы не можем помогать друг другу? Совместной жизни у нас все равно не будет…

– Ваша жизнь – это ваша жизнь, а моя – это моя, – резко освободив руку, Дима запрыгнул в открывшуюся дверь автобуса и успел только услышать:

– Это не я придумал!.. Все в жизни должно быть красиво!..

Дима быстро протиснулся в салон, словно боясь, услышать еще что-то такое, что поменяет его привычное существование. …Либо они, действительно, ненормальные, – подумал он, – либо… либо шведская семья – это детский лепет на лужайке…

Однако зернышко было обронено. Дима сам не заметил как, но начал анализировать события вчерашнего вечера, и неожиданно обнаружил, что, по памяти, Ира выглядит очень даже симпатично. В подобном выводе не было ничего удивительного, ибо что, как ни стараются мужчины внушить себе, будто являются хозяевами жизни, выбирает-то всегда женщина, а мужчина может с этим соглашаться или не соглашаться. И, как правило, соглашается, так как женщина, которой он нравится, мгновенно вырастает в его глазах; он уже готов в нее влюбиться.

Было еще светло, когда Дима вернулся домой. Валя сидела на скамейке, скрытой в кустах сирени, которые осенью выглядели совсем непривлекательно. Димины мысли были настолько далеки от жены что он даже удивился ее присутствию; тем не менее, подошел и сев рядом, достал сигареты.

– Привет, – сказала Валя печально, – как дела?

– Нормально, – он поймал себя на том, что сравнивает ее с Ирой и невольно представляет, как та встречала б его. …Господи, как надоела эта вечно склоненная к спицам голова!..

– Я сегодня в магазин ездила. Мне там одни туфли понравились. Знаешь, каблучок такой…

Дима уже не слушал. Он смотрел в стену дома и чувствовал, как ее серый цвет засасывает его; изображение расплывалось, захватывая все видимое пространство…

– …Дим, как ты думаешь, мне в них будет хорошо?

Он перевел взгляд на босую ножку в висящем на одном большом пальце розовом тапочке.

– Конечно, хорошо.

Дверь в дом открылась. Послышалось шарканье ног и на крыльце, опираясь на палку, появилась бабка, худая и сгорбленная. Несколько раз вдохнув, она распрямилась, и даже высохшее лицо, вроде, просветлело. Скрюченными пальцами погладила стену, прошептала что-то тонкими губами, обтягивавшими беззубые десны; потом неуверенно повернулась вокруг своей палки, и посмотрела вверх – на ржавый водосточный желоб, где сидел воробей. Смотрела долго, выискивая нечто невидимое для остальных, но воробей давно улетел, а больше там ничего не было. Подняла палку, пытаясь поправить желоб, но пошатнулась; вновь обретя точку опоры, печально покачала головой.

– Старая ведьма, – произнесла Валя тихо, – я сегодня стирала, так она целый час стояла за спиной и орала, что я все испортила в доме. А до меня, блин, тут была чистота и порядок!

Диме показалось, что Валины черты искажаются, превращаясь в жуткую маску. Как же ему опротивели эти бесконечные, бессмысленные разговоры об одном и том же!.. …Дальше так продолжаться не может! Я не в состоянии выдерживать этой изощренной ежедневной пытки!.. А с другой стороны, откуда мне знать, что сделает в подобной ситуации какая-нибудь абстрактная женщина… или, например, Ира?..

Поскольку ответа не было, он избрал философский вариант:

– Неизвестно, какими мы будем в старости.

– Это да, – Валя, наконец, оторвалась от вязания, – лучше уж до такого не доживать… но все равно, я ж не виновата, что она такая старая. Я-то еще молодая и хочу жить нормально.

Дима был очень благодарен жене, что та не кричит, не срывается в истерику и, главное, не плачет. Осторожно положил руку на ее колено.

– Никто не знает, кому до чего суждено дожить. Как этот дом. Стоит, а завтра вдруг рухнет, несмотря на свои стены в три кирпича. Что мы тогда будем делать? Сейчас, говоришь, все плохо, а тогда как будет?

– Дим, прости меня – ты опять будешь психовать, но, по мне, лучше б он рухнул. Нам с тобой проще было б.

Дима вздохнул, зная, что спорить бесполезно, а ругаться и выяснять отношения, не было никакого желания.

– Пойду, съем чего-нибудь, – встав, он вышел из зарослей.

– Подожди, довяжу рядок и разогрею. У нас все есть…

– Димочка, – бабка, еще стоявшая на крыльце, улыбнулась страшной беззубой улыбкой, – ты колбаски не принес?

– Забыл. Хочешь, схожу?

– Завтра, – она махнула рукой, – лучше зайди ко мне, расскажи что-нибудь.

– Пообедаю и зайду.

– Ну, кушай-кушай, – когда Дима проходил мимо, бабка похлопала его по спине (со своего роста она уже не могла дотянуться до его плеча).

Войдя в прохладный полумрак коридора, Дима почувствовал прилив сил и бодрости. Все, что осталось за этими толстыми стенами – и жена, и бабка, и Ира, и даже плиты стали казаться мелкими и неинтересными, не стоящими того, чтоб тратить на них жизненные силы.

Пока шел Валин любимый сериал, Дима зашел к бабке. Она склонилась над столом, при тусклом свете лампы перебирая какие-то листки. Бледные карандашные записи почти стерлись, но она все равно пыталась читать, водя пальцем по бумаге.

– Что ты тут делаешь? – спросил Дима.

– Это письма, – она подняла голову, подслеповато озираясь, и, наконец, поняла, откуда доносится голос. Обернулась, – заметки всякие. Мне это интересно, понимаешь?

– Понимаю, – он представил, каково вспоминать молодость, когда тебе за девяносто, и ты уже не можешь нормально перемещаться, есть, пить, а скоро и дышать не сможешь… Погладил ее грязные растрепанные волосы, и она вдруг ловко схватив его руку, прижала ее к своей холодной щеке.

– Я скоро умру, – произнесла она спокойно, – и дом останется тебе. Ты принадлежишь ему.

– Не понял, я – ему или он – мне?

– Он – тебе, а ты – ему. Не пробуй разрушить его, – она вздохнула, приподнявшись всем телом. От этого движения в углах комнаты задвигались тени, словно дом ожил, выражая таким образом свое согласие или несогласие.

– Ладно, – Дима резко вырвал руку, почувствовав, что через этот контакт, будто вливается в него неизвестная доселе энергия, только была она не самой светлой и радостной.

– И еще здесь должна присутствовать женщина…

– Здесь даже две женщины, – усмехнулся Дима.

– «Квартирантка» не та женщина, а я уже не женщина. Я умру скоро.

– А почему Валя не та? – заинтересовался Дима, так как этот вывод был весьма созвучен его последним мыслям.

– Не знаю. Мне кажется, что я чувствую дом… – и вдруг оборвав себя на полуслове, бабка спросила совсем другим, деловым тоном, – сколько сейчас времени?

– Восемь, без пятнадцати.

– Я кушать буду. Ты уж завтра колбаски купи, а то у меня почти закончилась.

– Куплю, – Дима вышел, плотно закрыв дверь. На мгновенье ему показалось, что он окунался в чужой, полумистический мир, и не хотел, чтоб этот мир затащил его к себе.

Оставшийся вечер прошел тихо и спокойно. С Валей они даже ни разу не поругались и легли спать, тесно прижавшись друг к другу, хотя Дима чувствовал, что ее тело уже не станет для него родным и близким, каким было несколько лет назад. Оно останется приятным, им всегда можно воспользоваться, но его не хотелось ежеминутно ласкать и гладить, вдыхать его аромат, искать знакомые родинки и ложбинки. …Неужели дом так разъединил нас?.. – подумал он, – нет, так не бывает. Что-то сломалось в нас самих…

Он слышал, как Валя несколько раз вздохнула и засопела. Может, она б и хотела совсем другой ночи, но Дима не мог предложить ей этого. Он лежал и смотрел в черноту невидимого потолка, которая поглощала все желания, всасывала в себя, оставляя его обессиленным и опустошенным. Оказывается, дом не только давал уют и кров, но и отбирал то, что считал нужным.

Проснулся Дима, как всегда, в шесть. Глянув в окно, увидел, что поднялся ветер, тяжело толкавший перед собой облака. Небо посерело, и картинка стала похожа на настоящую осень. Валя спала, подсунув руку под щеку, а из-под одеяла виднелось обнаженное плечо. Дима остановился.

…Все-таки она хорошенькая… А что будет, если прямо сейчас выйти в сад, нарвать цветов, положить на постель и опустившись на колени, начать целовать ее? Может ли это вернуть наши отношения? Ведь мы любили друг друга, и очень трудно отвыкать от мысли, что этого уже нет… – он живо представил себе всю сцену; даже протянул руку, чтоб коснуться теплого тела… но резкий порыв ветра с грохотом, похожим на выстрел, захлопнул дверь. Дима вздрогнул от неожиданности. Валя тоже открыла глаза.

– Что это? – спросила она сонно.

– Ветер.

– А зачем ты двери оставляешь открытыми? – она повернулась на другой бок, – вечно, то топаешь, как слон, то дверьми хлопаешь… Черт знает, что!.. – снова закрыла глаза, а Диме расхотелось целовать ее, и он осторожно вышел.

Порыв ветра был, действительно, какой-то очень странный, потому что в саду по-прежнему медленно опадали листья, в небе тяжело плыли облака… Откуда он мог взяться?.. Дима вышел на улицу и отойдя несколько шагов, с опаской оглянулся, но дом оставался сер и безмолвен, только из-за погоды выглядел мрачнее обычного.

Дел на сегодня планировалось немного. Дима заехал в банк, отправил факс на завод, заскочил в администрацию и к одиннадцати уже в раздумье стоял посреди Центрального сквера. Больше делать было нечего. У Вали на работе травили тараканов, поэтому она осталась дома, а общаться с ней почему-то расхотелось, хотя он и помнил, какое хорошее и ласковое желание появилось у него утром. Может, стоило его исполнить? …Она сама виновата, а вовсе не ветер. И пусть ей будет хуже…

Облака уже затянули все небо. Дождя пока не было, но сырость, тягучая и обволакивающая, висела в воздухе, грозя мгновенно превратиться в осязаемые капли. Дима курил, думая, что городская жизнь, несвязанная с делами, начиналась к ближе вечеру, а сейчас еще практически утро. Купив пива, он уселся на скамейку, бесцельно взирая на гладь неработающего фонтана; на то, как два пацана, смеясь, бегали по его краю, рискуя свалиться в холодную воду. Мимо прошел парень с большим букетом астр. На соседнюю скамейку плюхнулись две молоденькие девчонки, весело щебеча между собой. Дима расслышал слово «семинар» и перестал прислушиваться. Стало совсем скучно. Единственным ярким воспоминанием оставалась Ира – эдакое новое впечатление на фоне однообразной и не совсем радостной жизни.

Мысленно он был готов прямо сейчас поехать к ней, но медлил. …А зачем, ведь мне от нее ничего не нужно… Но мне же просто скучно!.. Аргумент показался убедительным, и Дима не спеша, направился к остановке. Покупать цветы было б слишком претенциозно, однако бутылку вина для оживления разговора он все-таки прихватил.

Уже остановившись у знакомой двери, представил, как войдет, как они сядут на кухне.…И что в этом нового и интересного?.. А куда тогда девать вино? Ехать с ним домой?.. Еще глупее… – он нажал кнопку звонка раз, второй, и уже собрался уходить, когда щелкнул замок и в узкую щель выглянула Ира с капельками пота на лбу. Увидев гостя, она распахнула дверь и улыбнулась. На руках, под закатанными рукавами мужской рубашки, виднелись клочья мыльной пены.

– Может, я не вовремя?

– Проходи, я скоро закончу. Разувайся. Тапки возьми, – она исчезла в ванной, откуда слышался гул стиральной машины. Дима остановился посреди коридора, не зная, что делать дальше, – проходи в комнату! – продолжала командовать невидимая хозяйка, – посмотри что-нибудь! Хочу закончить, пока дождя нет – не люблю сушить белье на кухне!..

…И зачем я здесь?… Зайдя в комнату, Дима положил на стол свою неизменную папку; остановился около стеклянного куба с белыми сталактитами. Их было два. Один походил на большую каменную сосульку с похожими на воск капельками камня. Второй напоминал цветок – видимо, в его центр долго капала вода, и он «распустился», образовав белые неровные лепестки. Рядом лежал невзрачный светло-серый камень. Дима осмотрел его со всех сторон, решив, что больше всего тот напоминает булыжник.

– А «кирпич» что тут делает? – спросил он, дождавшись, пока хозяйка заглянет в комнату.

– Это ятулийский квасцито-песчаник. Он из Суоярви.

– Это в Финляндии?

– Нет, в Карелии. Ему сто восемьдесят миллионов лет, представляешь? – Ира присела на корочки, – на нем видны следы от морских волн, бушевавших в то время. А если исследовать его поверхность, то обнаружишь остатки органических веществ. В то время не существовало не только животных, но и растений. Это первые следы наземной жизни в водорослево-микробной форме…

В ванной выключилась стиральная машинка, и стало тихо.

– Вот так-то, – Ира быстро свернула тему и ушла, а Дима смотрел на камень, скептически думая, те ли это органические остатки или птичка накакала их пару лет назад? Было страшно и непривычно лицезреть вещь, существовавшую в доледниковый период – сознание отказывалось верить в это. …Так не бывает! Прошлое должно исчезать вместе со своим временем, чтоб не мешать настоящему!..

Машинка загудела вновь, и Дима услышал Ирины шаги.

– Представляешь, как здорово, – продолжала она внезапно прерванный разговор.

– Здорово, но как-то не верится. Он из пещеры?

– Нет, они там лежат прямо на поверхности. Пещеры – это отдельный разговор.

– Расскажешь?

– Пещеры нельзя рассказать, их надо видеть. Рассказывать можно про людей. Мы можем их понять, а, вот, как понять пещеры?.. Если хочешь, почитай. Это дневники наших экспедиций, – достав с полки пачку потрепанных тетрадей, она бросила их на диван.

Дима небрежно перевернул страницу, исписанную ровным, почти детским почерком, и каждый заголовок был подчеркнут двойной жирной чертой:

«Таласское Алатау. Аксу-Джабаглы. Кептер-Уя».

«…Маршрут: Мост через Аксу у поселка Кзыл-Желау. Проселочная дорога до асфальта. Асфальт до села Советское. В объезд к каньону Аксу с южной стороны. Два километра на запад и пятьдесят метров на юг. На вершине холма провал.

Описание пещеры: Вход круглый, метров пятьдесят в диаметре. Пещера известковая – проточена водой. Зал неглубокий, метров двадцать. Из зала два хода вниз. Восточный – завален не растаявшим снегом. Западный – метров через десять завален обломками камней.

В качестве стоянки первобытных людей неудобна, так как неглубока и сверху не защищена от осадков.

Аи-мечеть-Аулие.

Маршрут: От аула Белая Мечеть к реке Бугунь. Три километра вверх по течению…»

– Интересно? – Ира возникла рядом, уже причесанная, с застегнутыми рукавами рубашки.

– Как-то сухо и очень научно, – Дима поднял голову, – это, наверное, для специалистов.

– Конечно, это ж отчет об экспедиции, – собрав тетради, Ира сунула их обратно на полку.

Дима почувствовал себя неловко, вроде, обидев хозяйку своей оценкой, поэтому, чтоб загладить вину, достал бутылку.

– Я тут прихватил за встречу.

– Тогда пойдем на кухню. Ты есть хочешь?

– Нет.

– Это хорошо, а то у меня и нет ничего. Страсть, не люблю готовить. Такая, вот, я… – она смотрела внимательно, ожидая реакции, но Дима только пожал плечами.

– Логично. Зачем делать из еды культ?

– А кофе будешь? Я, например, физически не могу без него. Наверное, с давлением что-то.

– Наверное… – разговоры о приготовлении пищи и здоровье были настолько обыденны и неинтересны, что Дима подумал: …Наверное, все женщины одинаковы… И сама эта мысль оказалась очень неприятной.

Пока Ира варила кофе, Дима наполнил стаканы; потом они сели, закурив, и молча уставились друг на друга.

– Расскажи что-нибудь, что ли, – попросила Ира, прерывая затянувшееся молчание.

– Даже не знаю… – Дима пожал плечами.

– Что-то же интересное происходило в твоей жизни?

– Я могу рассказать тебе про дом.

– Давай про дом.

Дима попытался собраться с мыслями и вдруг почувствовал, что для него дом – это та же пещера. Его нельзя рассказать – его надо знать и чувствовать. Какая разница, сколько в нем комнат и какая у него крыша? Важно чувствовать каждую трещинку в стене, каждый пыльный уголок, каждую точку-песчинку на некачественных послевоенных стеклах. Еще он подумал, что рассказ будет напоминать «дневник экспедиции».

– И что ж там за дом необыкновенный? – напомнила Ира.

– Он старый. Его строил мой дед, и с тех пор он ни разу не перестраивался и даже не ремонтировался. Это все, что я знаю, но вчера бабка сказала интересную фразу: «Ты принадлежишь этому дому, а дом – тебе», – Дима уловил заинтересованный Ирин взгляд и начал фантазировать, напуская таинственности, – у меня такое впечатление, что он живой. Не знаю, как это возможно и, тем более, как это объяснить, но он, типа, имеет свою ауру. В нем дышится и думается по-другому…

– А духи или привидения там есть?

– Ты не понимаешь – там ничего нет. Там живут просто люди, а он сам живет своей жизнью, – Дима так увлекся, что ему самому стали нравиться собственные фантазии, – вот, для тебя пещеры – они живут или это просто дырка в земле?

– Не знаю, – Ира задумчиво отпила вина, – вообще-то, конечно, дырки в земле, но там обитают какие-то другие существа. Я бы сказала, нематериальные.

– Троглодиты?

– Ну да. Может, у них должно быть другое имя, не знаю. А сама пещера просто красивая штука, которую нельзя понять, пока не увидишь хоть раз. Представь, что никогда не видел ни одного цветка. Как я тебе опишу розу, например?

– Никак. Но ты веришь во всех этих духов?

– Верю. Я сталкивалась с ними, но, поверь, это не самое приятное воспоминание. Я потому и спрашиваю, может, и в твоем доме живет какой-нибудь домовой?

– Я ни с кем не сталкивался; предметы там не двигаются, по чердаку никто не ходит…

– Может, ты привык к своему дому – тебе и кажется, что он живой? Я хочу посмотреть на него.

– Пожалуйста. Хоть сейчас.

– Сейчас я не могу, – она посмотрела на часы, – через час должна подруга зайти.

– Тогда завтра, – Диме самому захотелось верить в то, что он говорил, а потому стало интересно мнение человека, верившего во всяких троглодитов. Должна же быть и в тех старых стенах какая-нибудь изюминка, или Валентина права – лучше их снести и построить заново?..

– Завтра можно. Давай в центре часов в двенадцать.

Дима кивнул, и они снова замолчали. Казалось, их мысли были уже в завтрашнем дне, а сегодняшняя программа исчерпала себя полностью.

– Я пойду? – спросил Дима, допивая вино.

– Смотри, как хочешь. Подруга, если и придет, ничего страшного не будет.

Но Диме захотелось остаться одному, чтоб осмыслить игру собственной фантазии, ведь благодаря ней, все вставало на свои места, начиная от нежелания ничего менять в доме и кончая сегодняшней хлопнувшей дверью. Никогда Дима не был приверженцем мистики, но эти странные слова «он принадлежит тебе, а ты – ему» продолжали жить в подсознании, хотя он думал, что давно забыл их.

– Пойду я, – он встал, затушив сигарету.

– Тогда завтра в двенадцать в Центральном сквере.

Выйдя в коридор, Дима остановился, снова мучаясь проблемой прощания. Наверное, это было написано на его лице, потому что Ира улыбнулась.

– Смешной ты, – она неожиданно чмокнула его в губы, – но мне так даже нравится.

Поцелуй оказался настолько молниеносным, что Дима не успел понять, что произошло, и было ли оно вообще. Ира вновь стояла напротив, вновь улыбалась, и ничего не говорило о каком-то изменении в их отношениях. Дима нащупал у себя за спиной замок; повернул его.

– Пока, – Ира демонстративно протянула руку.

– До завтра, – Дима пожал ее и вышел, немного обалдевший.

…Что это было? К чему?.. Еще только час дня… Он снова выбрался к центру города и уселся в небольшом уличном кафе прямо среди снующих вокруг прохожих и шелестящих мимо автомобилей. Пиво оказалось настолько холодным, что не имело вкуса – оно вкатывалось в горло, как острый угловатый камешек, лишь вызывая икоту. Дима отставил бутылку и закурил.

…Что я ей там наплел про живой дом? Или не наплел?.. Нет, надо было все-таки ввернуть про приведение, хоть одно, хоть маленькое, блин!.. – он смеялся над собой, а все равно, так не хотелось расставаться с только что родившейся сказкой, которая могла хоть как-то разнообразить жизнь, – надо будет расспросить бабку. Вдруг, и правда, объявится что-то интересное. Хотя вряд ли – не такой дом и старый…

Пиво немного согрелось. Дима сделал большой глоток, и приятная горечь покатилась в желудок. Откинулся на красную пластиковую спинку, вытянув ноги – теперь он смотрел поверх голов на серые окна и грязно стены здания, которое до революции являлось духовной семинарией, а ныне строительным техникумом – такая, вот, метаморфоза.

…Странно, – рассуждал Дима, – стена – это преграда, прерывающая пространство… а мои стены мне не мешают. Я чувствую их… или просто знаю, что находится за ними?.. Но где и что находится у Иры в квартире я тоже знаю, а от этого ничего не меняется… Сделал очередной глоток. Угол зрения при этом поменялся, и взгляд снова оказался в гуще людской суеты. Масса женщин и мужчин дефилировали мимо кафе, а Дима сидел, как член жюри, и совершенно непроизвольно оценивал их. Результат оказался неожиданным, но приятным: …Конечно, длинноногие девчонки в мини выглядят привлекательнее, но Иринка тоже очень даже ничего… Он впервые мысленно назвал ее ласкательным именем. И чем дольше смотрел на толпу, тем дальше отодвигались мысли о доме, и тем ближе становилась завтрашняя встреча.

У Димы никогда не было настоящей любовницы – так, давно еще случайные связи в полупьяной студенческой компании, а сейчас, как ему думалось, представился подходящий случай, чтоб внести некий романтический налет в пресную, однообразную жизнь. Это ж почти, как жить в доме с привидениями или лазать в пещеру к троглодиту!

Дима допил пиво и влился в людской поток, хотя идти ему было, в сущности, некуда и незачем. Если только сесть на скамейку возле дома, смотреть на серые стены и придумывать историю к завтрашнему дню?.. Он понял, что, действительно, около дома всегда чувствовал себя увереннее, и мысли становились яснее.

Любимая скамейка пустовала, и Дима опустился на нее, наблюдая, как листья, когда по одному, а когда и целыми стайками, срываются с веток и медленно планируют к земле. Грустное зрелище: хотя, может, дело было совсем и не в листьях. Повернув голову, он увидел, как мелькнул в кухонном окне пестрый Валин халат. …Нет, это мне уже не интересно…

Заметив мужа, Валя вышла в сад и присела рядом.

– Жарко там.

Дима не ответил, потому что фраза относилась, вроде, и не к нему, а так, в пространство.

– Дим…

Он повернул голову. Жена смотрела на него привычно печальным взглядом, от которого давно уже хотелось убежать, скрыться, чтоб не прилип к тебе этот отпечаток тоски. Сейчас было проще, потому что он мог думать об Ире с ее пещерами и троглодитами, а мог – о привидениях собственного дома.

– Дим, у тебя появилась другая женщина?

– С чего это ты так решила?

– Я вижу.

– Именно, сегодня? – Дима усмехнулся.

– Не важно. Скажи, да или нет.

– Конечно, нет, – он, скорее, по привычке, обнял жену. Валя прислонилась к его плечу и сказала, глядя в сиреневый куст:

– Не верю я тебе… а жаль. Знаешь, как мне не хочется уходить отсюда… от тебя. Не знаю, что я сделала плохого. Я люблю тебя, и всегда хотела, чтоб у нас было уютно, хорошо, – она шмыгнула носом, – но, наверное, придется уходить.

У Димы внутри все сжалось – всегда, еще с детства, ему почему-то было жаль ломать уже созданное. На секунду представил ее, уходящей навсегда, и… подкатилась нежность, всколыхнув, как казалось, давно утраченное. Он обнял ее крепко, по-настоящему, а Валя обхватив его за шею, заплакала, целуя мокрыми губами. В эту минуту он готов был отдать все, лишь бы сохранить ее, даже такой, какой она сделалась в последнее время – какой сделали ее он и дом с его неустроенностью.

– Милая, – прошептал Дима, – это глупости. Я люблю тебя…

Он прекрасно сознавал, что не любит ее очень давно, и ему просто жаль – жаль ее, жаль прожитых лет, жаль проходящей молодости, которая всецело была связана с ней.

– Если б это было правдой… – прошептала Валя, – как бы я хотела, чтоб это было правдой!.. Но к сожалению…

– Да с чего ты взяла? Какая другая женщина?!

– Не знаю, но сегодня я окончательно почувствовала, что в этом доме лишняя. Я не могу объяснить, но раньше он терпел меня, а теперь выгоняет.

– Ты сумасшедшая, – Дима ласково погладил ее по голове. С одной стороны, он успокоился: значит, она ничего не знает об Ире и их завтрашней встрече. Это просто домыслы, которые можно разрушить нежностью, и на какое-то время продлить их несчастливую, но ясную совместную жизнь. Но, с другой, он был шокирован тем, насколько ее слова перекликаются с его сегодняшней фантазией и с бредом бабки. Не могла одна и та же мысль прийти в голову сразу трем людям одновременно!

– Я не сумасшедшая, – Валя отстранилась, растерла по щекам слезы и улыбнулась.

Улыбка эта показалась Диме такой милой. …Да никакая Ира не может с ней сравниться!..

– Ты ж сам говорил, что этот дом, как живое существо; его нельзя ломать и перестраивать, иначе ему будет больно…

Дима судорожно пытался вспомнить – …нет, не мог я говорить того, чего еще вчера и в мыслях не было…

– …вот теперь я верю в это. И это существо больше не хочет меня терпеть; значит, оно хочет кого-то другого.

– Ты сама понимаешь, что говоришь?

– Понимаю. Конечно, я не уйду завтра. Мне, сам знаешь, уходить некуда. Да и не хочется… – она снова заплакала.

– Не плачь, все будет хорошо. Пойдем, – Дима встал и осторожно повел жену к дому.

Дом никак не отреагировал на это, только Дима чувствовал, что внутри не сможет также обнимать и целовать ее. Он не мог этого объяснить, но внимание, вроде, рассеивалось, расползалось по стенам, по мебели, и пропадали всякие физические желания. Его рука лежала на ее плече, но чувство потери, желание приласкать и вернуть, улетучилось. Он смотрел на милые безделушки, расставленные в шкафу, и думал: …Ну и что? Ее не будет, но это-то все останется. Все будет по-прежнему, и, главное, останусь я…

Дима сам удивился перемене своего настроения. Ведь еще минуту назад он не хотел так. …Неужто, действительно, дом оказывает непонятное магическое воздействие? Но ведь это бред… Валя тоже почувствовала, что Димин энтузиазм пропал. Вздохнув, она сняла его руку с плеча.

– Вот, видишь, я была права. Не надо меня обманывать.

Дима хотел сказать что-то хорошее, что-то главное – может быть, поклясться, что никого другого у него не было и нет, но слова застряли в горле. Он стоял, опустив голову, признавая свое поражение. Валя вышла, а он остался в полной растерянности, не понимая, что же происходит с ним, с женой, со всем этим миром.

Решил зайти к бабке. Все-таки дом строился при ней, и она больше других могла поведать о его истории, но бабка спала. Спала страшно, как мертвая – лежа на спине, скрестив на груди руки. Дыхание еле улавливалось на бледных худых щеках, и Диме стало жутко. Он долго смотрел в ее лицо, убеждаясь, что она пока еще жива, а потом быстро, не оглядываясь, вышел из комнаты. Все проблемы оставались только его проблемами.

Унылое, совсем осеннее утро вползало в комнату, заполнив ее тусклым нерадостным светом (от близко растущих деревьев на улице казалось еще пасмурнее). Спал Дима плохо, и неизменные «биологические часы» сломались. Пришлось повернуться и посмотреть на те, что висели на стене, а они показывали восемь. Дверь на веранду осталась открыта со вчерашнего вечера, поэтому в комнате было зябко и пахло сыростью.

…Наверное, ночью шел дождь, – решил Дима и уже собирался, как всегда осторожно, вылезти из-под одеяла, но маленькая несмелая рука нежно сжала его запястье. Повернул голову. Валя лежала с закрытыми глазами, притворяясь спящей, а рука эта, будто действовала совершенно самостоятельно. Дима замер, уже опустив с дивана одну ногу.

– Иди ко мне, – прошептала Валя, – побудь со мной последний раз.

В голове мгновенно вспыхнул весь вчерашний вечер. Дима-то успел отбросить его в не имеющее продолжения и не представляющее ценности, прошлое, а она, оказывается, все еще пребывала в нем и вынашивала бредовые идеи ухода из дома. Ему совершенно не хотелось возвращаться к прошлому – его ждал новый день с новыми заботами, но рука казалась такой теплой и ласковой, что он снова юркнул под одеяло.

– Я люблю тебя, – прошептала она, вслепую, тычась губами в его лицо. От этих прикосновений становилось очень приятно, но Дима понимал, что вернуть любовь невозможно, и даже не из-за дома, а просто потому что человеческой памяти не свойственно забывать так прочно, чтоб начинать все с чистого листа. И эта мысль не давала возможности полностью отдаться возникшему желанию.

Он лениво гладил ее грудь, плечи, стараясь вспомнить, как раньше им было хорошо вместе. Видимо, почувствовав его настроение, Валя вздохнула и отвернулась к стене. Дима, не говоря ни слова, вылез из постели. Застывшие картинки прошлого уже не принадлежали ему – он не мог пробить толстое стекло, отгораживавшее их от реального мира, а, значит, жалеть больше не о чем, как бы этого не хотелось.

– Ты не сердись, – сказала Валя тихо, – мне просто так захотелось побыть с тобой еще раз. Прости. Больше я не буду к тебе приставать. Я буду вести себя тихонько, как мышка. Я буду рано уходить и поздно возвращаться, чтоб не раздражать тебя своим присутствием. И то, это ненадолго. Может, неделя, от силы, две…

– Ну, хватит! – Димин голос сделался резким, – то, что ты вчера говорила про дом – бред. Тебя никто никуда не выгоняет. Можешь жить, сколько хочешь! И мне ты не мешаешь!.. – и добавил не слишком уверенно, после секундной паузы, – я люблю тебя. Просто сегодня у меня не то настроение; и не надо… – он не закончил фразы, потому что сам не знал, чего не надо: доставать его ласками, уходить или еще чего-нибудь «не надо».

Он направился в ванную, не дожидаясь продолжения разговора, и уже щелкнув задвижкой, услышал, как по коридору прошаркали шаги – это бабка шла варить свое ежедневное яйцо.

Через пятнадцать минут Дима тоже появился на кухне. Бабка к этому времени еще стояла над кастрюлькой, опершись одной рукой о плиту, а другой – на палку. На звук шагов она медленно обернулась. Недовольная гримаса, постоянно висевшая на ее лице из-за отсутствия зубов, сменилась подобием улыбки.

– Доброе утро, – она кашлянула, поднеся ко рту костлявую руку, – как спали? Не холодно?

– Нет, – Дима смотрел в открытый холодильник, думая, что бы такое съесть.

– А я все мерзну… У тебя-то есть, что покушать?

– Все у меня есть! – Дима сам не понял, почему начал раздражаться. Вчерашние вопросы о доме, которые он хотел задать, при свете дня показались несерьезными – он даже не представлял сейчас, что, именно, хотел бы узнать. Бабка же сняла свою кастрюльку, неуклюже слила кипяток в раковину и пошла в комнату, так же громко и противно шаркая и неся кастрюльку перед собой на вытянутой руке, как некий символ. Конфорку она, как всегда, погасить забыла.

На складе было темно и пусто – ни грузчиков, ни Сашки, ни самих плит. Значит, вчера вывезли все и до следующей партии можно было жить спокойно. Искать Сашу, чтоб проверить накладные, Дима не стал, зная, что там все в порядке.

…Хорошо организованный производственный процесс не требует постоянного присутствия руководства… – вспомнил он любимую фразу из интервью какого-то крупного бизнесмена, поэтому не спеша вышел с территории и побрел вдоль серого грязного забора. Ночью здесь прошел сильный дождь, сбив почти все листья, и теперь они густо усыпали мокрый асфальт. Шаги стали мягкими и бесшумными. К тому же было не по-осеннему тепло. …Лягушачья погода, – подумал Дима, – хочется сесть в лужу и заквакать…

Остановился он на перекрестке, откуда, если пойти направо, мимо вокзала, то окажешься в центре, а если налево, то попадешь к Ире домой. Дима решил, что не стоит проявлять излишнее нетерпение (тем более, нетерпения-то и не было). Ему не то, чтоб расхотелось ее видеть, но если она не придет, он не сильно расстроится. Желание превратилось в обязанность – надо встретиться, именно, сегодня; именно, в двенадцать…

Дима побрел к центру, каждым шагом выжимая из лиственного ковра прозрачную влагу. Облака плыли серые и низкие, цепляясь за крыши зданий – от этого мир сузился до высоты пятиэтажки, и Диме стало в нем тесно и одиноко.

…Нет, с Иринкой, наверное, будет веселей, чем без нее, – решил он, глядя на часы.

Вышел к вокзалу. Его здание, казавшееся в солнечную погоду обшарпанным и тусклым, на фоне свинцового неба обрело вид светлый и даже праздничный. Дима сам удивился такой перемене. …Как, оказывается, много значит окружающая обстановка. Сразу меняется взгляд на вещи… Огляделся, ища глазами привычную фигуру Олега, но его не было, и Дима побрел дальше, то ли с облегчением, то ли разочарованно.

Проезжавший автобус чуть не окатил его водой из лужи. Дима успел отпрыгнуть, но поскользнулся и чудом удержался на ногах, схватившись за дерево. Зло посмотрел на забрызганный автобусный зад и подумал, что будет смешно, явиться на свидание перепачканным грязью. …Хотя, что такое грязь для спелеолога? Это грунт, не более того…

Дима вышел на проспект. Благодаря дворникам, идти здесь было гораздо приятнее. У входа в столовую, чудом уцелевшую от системы советского общепита, на перевернутом ящике сидел седой мужчина с баяном и громко пел высоким, хорошо поставленным голосом. Перед ним на мокрой газете лежала кепка с несколькими монетами, а рядом стояла коляска, в которой спала девочка, укутанная в пальто неопределенного бурого цвета. На пальто лежала записка: «Помогите внучке на операцию». Дима остановился, глядя на убогое представление; на минуту представил, как этот мужчина вечером выгребает монетки, покупает какую-никакую еду и катит коляску домой. Если, конечно, со времен всеобщего равенства у него сохранился дом…

Обычно он проходил мимо нищих спокойно, зная, что есть такая профессия – просить милостыню, и оплачивается она в большинстве случаев лучше, чем, например, работа на заводе, но, именно, эта пара почему-то вызвала умиление и жалость. Чумазая девочка мирно сопела, слыша дедушкин голос, и, наверное, представляла, что он поет колыбельную. Это же не ее проблема, что они будут есть вечером, если дед вдруг перестанет петь. А люди проходили мимо. Кто-то брезгливо отворачивался; кто-то, взглянув мельком, ускорял шаг, и никто, за то время, что Дима стоял рядом, не опустил ни одной монетки. Мужчина же продолжал петь, спокойно глядя поверх голов в серое тоскливое небо. Он старался не опускать глаза и не смотреть на людей, потому что знал – подавать не будут… но и другого выхода, видимо, не было.

Дима дождался конца песни и подошел.

– Что с девочкой-то? – спросил он.

Мужчина взглянул на него равнодушно. Похоже, спрашивал он не первый, но денег в кепке от этого не прибавлялось.

– Ножку внучке при родах изуродовали. Нужен специальный протез. Говорят, все можно исправить, если не опоздать. Даже не в Америку ехать – это в нашей областной больнице делают, только платить нечем.

– А родители что ж?

– Дочке моей она не нужна. У нее своя жизнь, беспутная и такая же нищая. А хахаль ее, отец то есть, в тюрьме сидит. А мне что делать? Мне жалко ее, – он протянул руку и поправил ужасное, похоже, с помойки, пальто. Девочка пошевелила ручкой и вздохнула, будто понимала, о чем идет речь.

Дима машинально вытащил бумажник, извлек оттуда несколько купюр и сунул их не в кепку, а прямо в руку мужчине. Тот с недоверием посмотрел на деньги, потом перевел на Диму взгляд – осмысленный, но такой же неулыбчивый.

– Храни тебя господь, добрый человек…

Дима не ответил и быстро зашагал прочь, но на душе стало светлее, словно этой суммы могло хватить и на операцию, и на протез, и, вообще, жизнь должна резко измениться в лучшую сторону. А сзади уже снова доносилась песня…

Через несколько секунд Диму окружили цыганки – они видели, как он подавал нищему, и теперь тоже тянули к нему руки, причитая: – Детям на хлебушек… Добрый человек…

Дима посмотрел на них брезгливо – все его сострадание мгновенно улетучилось.

– Пошли вон, суки… – прошипел он.

Цыганки брызнули в разные стороны, а Дима подумал: …Может, и дед такой же? Собирает на бутылку, и ребенок вовсе не его… – он зашагал быстрее – …почему мы такие злые? Ведь мы такими не были… А, может, просто не замечали, пока не поделились на бедных и богатых?..

Снова посмотрел на часы. Ему вдруг ужасно захотелось увидеть Иру – может, она поймет его? С кем ему еще поговорить, если все знакомые составляли две четкие группы – с которыми он выпивал, и с которыми работал? Жена?.. Кроме денег, магазинов, текущего крана и обсыпавшейся штукатурки, у них нет никаких общих тем. О ней даже думать не хотелось…

Было уже без десяти двенадцать, когда начало накрапывать, и Дима спрятался в ближайшем баре. Там можно было не только переждать дождь, но и потом посидеть вместе с Ирой, прежде чем везти ее домой. Он так и подумал: «домой», а не «показывать дом». Если Валя сказала, что уйдет на весь день, значит уйдет – она всегда делала то, что обещала, даже если это переходило границы разумного. Ее патологическая жажда правды угнетала Диму, делая жизнь, вроде, правильной, но слишком уж пресной.

В маленьком и тесном зале, переделанном из обычной квартиры, стояли шесть столиков – рядами по три штуки, как парты в классе, и лишь зеркальная стойка заменяла черную школьную доску. Сев за крайний столик, Дима заказал пива, достал сигареты и приготовился ждать. Проблема заключалась в одном – он не знал, как Ира будет одета.

В десять минут первого девушка в голубой ветровке, стоявшая на остановке, показалась ему похожей. Дима даже выскочил на улицу, крикнул: – Ира!.. Но обернулись две совсем другие девушки.

…Может, она приходила и ушла?.. – возникло ощущение обмана, разочарования, бесцельно потерянного времени. Дима растерянно огляделся и… увидел ту, которую искал. Выглядела Ира гораздо ярче, чем в предыдущие дни – короткая кожаная куртка, узкие брючки; в руках пестрый зонтик. Так она казалась гораздо симпатичнее, да и походка стала быстрой и уверенной.

– Привет. Извини. Транспорт.

– Обычное явление, – Дима согнул руку в локте, предлагая опору, но она не захотела оценить этот жест, продолжая стоять и смотреть ему в глаза ласково и одновременно насмешливо.

– Куда мы идем?

– Как, куда? Ко мне, на экскурсию по родовому имению.

– Только давай сначала выпьем кофе.

– Запросто! Вон, бар. Я только оттуда – спокойно, уютно.

– Пойдем, – она все-таки подхватила его под руку.

За время Диминого отсутствия ситуация в зале изменилась – вместо спокойной «инструменталки» гремел Леонтьев, объясняя всем, что «каждый хочет иметь и невесту, и друга» (причем, сама идея никого не шокировала). В проходе дергались, размахивая руками, тетки в синей униформе продавщиц, и еще двое таких же сидели за столиком.

– О, как! – удивился Дима, – полчаса назад здесь было тихо. Пойдем в другое место?

– Зачем? Я люблю, когда народ бесится. Давай выпьем что-нибудь, кроме кофе? – Ира уселась за столик. Это была совсем не та девушка, которую Дима знал раньше – в ее глазах появился блеск, и улыбалась она широко, обнажая белые зубы.

– Водка? Коньяк?

– Лучше коньяк. К кофе больше подходит.

А танцующие попросили еще раз вернуть, закончившего петь Леонтьева, и снова включились в бестолковый танец, осушив по полной рюмке водки «за процветание директора и всех нас». Дима видел, как заворожено смотрит Ира в зал, как ноздри ее хищно раздуваются, а пальцы отбивают такт.

– Я так хочу подвигаться!.. – правда, она дождалась, пока Дима наполнит рюмки, выпила и лишь потом встала, – пойдешь?

– Нет, – Дима понял, что разговор о сострадании отменяется.

На фоне топающего стада в халатах Ира смотрелась весьма выигрышно, и хотя из-за тесноты ноги ее лишь переступали в такт мелодии, в том, как руки образовывали плавную волну над столиками, как эротично изгибалось тело, чувствовалась подготовка. Скучающий бармен, безразлично наблюдавший из-за стойки за этим выплеском энергии, перевел взгляд на Диму. Тот пожал плечами, красноречиво показывая – а что делать? Бармен усмехнулся и закурил. Они понимали друг друга.

Наконец песня закончилась в очередной раз, и Ира вернулась на место. Остальные тоже уселись, весело смеясь и вытирая потные лбы.

– Ты хорошо танцуешь, – заметил Дима.

– Занималась когда-то. Говорили, что может выйти толк, но… – Ира развела руками, – получился, как всегда, пшик.

Бармен принес кофе, и она с жадностью сделала глоток. …Неужели для нее праздник сходить в эту забегаловку?.. С одной стороны, Дима был разочарован, но, с другой, приятно создавать человеку праздник, если это так просто. От такой нетребовательности он почувствовал себя маленьким богом.

После кофе они покурили, молча поулыбались друг другу, и, наверное, пытались угадать, думают они об одном и том же или каждый о своем?

– Идем? – спросила наконец Ира, отставляя чашку.

– Идем.

На улице она непринужденно подхватила Диму под руку.

– Не возражаешь? Или твоя жена может нас увидеть?

– И что такого страшного? Она сама мне вчера сказала: – Похоже, что у тебя есть другая женщина. Но вчера ее, между прочим, еще не было.

– Посмотрим, появится ли сегодня.

Дима не понял, шутила Ира или говорила серьезно, но случайное веселье, возникшее в баре, не найдя подпитки угасло, поэтому к остановке они вышли задумчивыми, вновь нащупывая тему разговора.

– Тебе нравится этот город? – спросила Ира.

– Нравится. Правда, мне особо не с чем сравнивать. Москва и Питер не в счет, а еще где я был? Волгоград, Липецк – среди них наш лучше. Хотя, может, я просто родился здесь… Это как мой дом. Куда б я не пришел, даже самую роскошную квартиру – у меня все равно лучше.

– Сейчас увидим, – Ира засмеялась, – а я, наверное, космополитка. Мне хорошо там, где я.

Дима накрыл ладонью руку девушки и гладил, перебирая пальчики. Ира не отнимала ее, но и не поощряла, рассказывая всякую ерунду о том, кто из знакомых жил в домах, мимо которых они проезжали, что они чудили здесь в студенческие годы. Дима смотрел в окно и думал, что тоже мог бы провести подобную экскурсию, ведь здесь прошла вся его жизнь. От этих воспоминаний стало немного грустно – оказывается, сколько всего уже позади…

Наконец, по Диминой просьбе, маршрутка остановилась.

– Совсем, как в деревне, – Ира оглядела видневшиеся за неказистыми заборами частные домики.

– Ну, не совсем… – начал Дима, но словно подтверждая Ирину правоту, совсем рядом заголосил соседский петух.

Смех от такого совпадения вернул ощущение общности; взявшись за руки, они перешли улицу и остановились. Распахнув калитку, Дима торжественно произнес:

– Вот он!

Дом возвышался серой громадой, сливаясь крышей с облачным небом, и становясь от этого еще громаднее и нелепее. Коричневые, желтые, кое-где зеленые деревья закрывали его часть, дополняя мрачную картину. Для Димы это являлось привычным зрелищем. Он смотрел на дом с любовью и представлял, как сейчас они пройдутся по комнатам, покурят на кухне и уйдут в спальню…

Увлекшись мечтами, он не заметил, как Ира напряглась, подавшись вперед, и только, когда она прошептала: «– Я не пойду туда», он повернул голову.

– Что?..

– Я туда не пойду, – повторила она отчетливо.

– Почему? – растерялся Дима, – жены нет. Одна бабка, но она живет в своей комнате. Ей до нас нет никакого дела. Идем.

– Я сказала – я туда не пойду, – голос ее сделался твердым, не терпящим возражений.

– Но почему? Мы ж за этим приехали.

– Я не знала, что это… такой дом.

– Какой?

– Не знаю…

– Так пойдем, узнаем.

– Я же сказала! – она попыталась вырваться, но Дима крепко держал ее за локоть.

– Нет, ты объясни, чем он тебе не нравится, ведь ты даже не была в нем.

– И не буду! Отпусти меня!..

Дима разжал руку. Ира попятилась, но метрах в трех остановилась, видимо, посчитав это расстояние безопасным.

– Я живу здесь с рождения! Ты хоть объясни, в чем дело?

– Попытаюсь, если хочешь, только пойдем куда-нибудь.

– В саду есть скамейка…

– Я сказала, нет!

– Хорошо, – согласился Дима. Ему стало интересно, что же такого особенного удалось ей разглядеть в его старом доме. …Наверное, она просто боится, что я затащу ее в постель, – мелькнула мысль, но он не стал озвучивать ее – просто закрыл калитку, и этого оказалось достаточно, чтоб Ира успокоилась.

– Давай, посидим на остановке, – предложил она.

– Давай, – обрадовался Дима, – и ты расскажешь мне все, что думаешь, да?

Они уселись на пустую скамейку. Ира задумчиво достала сигарету. Это была уже не веселая девчонка из бара, и не обиженная жизнью женщина, пьющая на кухне водку – это было настороженное, собравшееся в комок существо, готовое обороняться до последнего.

– Хорошо. Если ты сможешь меня понять, и не будешь потом смеяться… над этим нельзя смеяться… Работали мы под Самарой, в Сокольих горах. Горы – это, конечно, громкое название, но пещеры там есть довольно интересные. Для нас это был, скорее, отдых, чем работа, ведь рядом большой город со всеми его прелестями. Это не Тянь-Шань и не голая Казахская степь. Да и сами пещеры, сплошь рукотворные. Их начали рубить еще до войны зеки, добывая щебень для строительства грандиозного бункера ставки Главного Командования на случай войны. Достроить его не успели. Во время войны работы приостановили, а после туда нагнали пленных немцев. Потом их снова сменили наши зеки, и так продолжалось до середины шестидесятых, когда пещеры стали настолько огромны, что их решили использовать под склады Госрезерва. Старожилы рассказывали, что когда пещеры чистили, прежде, чем завозить продукты, человеческие кости оттуда вывозили вагонетками. Подумать страшно, сколько людей там погибло. Рассказывали, что до сих пор там видят призраки в ватниках, хотя сама не видела, врать не буду. После той чистки кто-то выложил у входа кусками известняка: «Добро пожаловать в ад». Надпись и сейчас цела. Госрезерв ликвидировали во время перестройки. Пещеру забросили, и туда стали лазать искатели приключений.

Для нас, профессионалов, она была совершенно неинтересна. Сам посуди, какой смысл ходить по старым рельсам и собирать истлевшие консервные банки? Мы работали километрах в трех оттуда, где за основной штольней образовалась непонятная трещина, вот, в нее мы и пытались проникнуть, чтоб определить ее происхождение и то, чем она может грозить городу – не уйдет ли Самара под землю в один прекрасный момент.

И вот однажды приезжает к нам в лагерь молодой испуганный мент. Говорит, пропали четверо ребят: парень и три девушки. Пошли в пещеру… ну, ту, где склад был, и уже двое суток нету. Они пикничок решили организовать, но мы-то знаем, что такое пещеры для непосвященных. Быстро свернулись и туда. Спустились наши ребята. Я тоже хотела, но они не взяли – решили, что тащить пострадавших мужикам сподручнее. Проплутали до самой ночи и никого не нашли. Странно это было. Обычно любители далеко не забираются. Им самой романтики нависающих сводов хватает.

Утром наши опять спустились, и первое, что увидели парня того, пропавшего. Он лежал метрах в десяти от выхода. Вчера они по этому месту сто раз проходили. Где он был все это время, неизвестно, но главное – получается, что тогда он еще был жив и полз потом всю ночь, да сил не хватило. Знаешь, как страшно понимать, что ты мог спасти человека, но не спас? Тут уже не важна причина – важен сам факт.

Короче, вытащили они его, и пошли снова. К назначенному сроку никто из них не вернулся. Вот тут и среди наших поднялась паника. Ребята были «правильные», понимали, что пещеры шуток не любят – если договорились, значит, надо выходить, что б не случилось.

Тогда пошли мы с Анютой. Вообще, конечно, чистое безумие, ведь даже плана тех проклятых катакомб не было, а они по протяженности около пятидесяти километров, да еще с боковыми ходами…

Спустились мы. Метров через тридцать зацепился страховочный шнур. Пока его распутывали, погас один из фонарей, хотя, готова поклясться, что аккумуляторы были новые. Шнур распутали – он оказался привязан к металлическому пруту; натурально привязан, узлами. Ты не представляешь, как страшно стало. И вот тут я первый раз почувствовала этот запах. Незнакомый и сладковатый. Я знаю, что такое метан, угарный газ; я знаю, как пахнут пещеры, а этот запах… такой тонкий и приятный, но было в нем что-то неживое. Не от природы. И еще странное ощущение, будто своды начинают двигаться, опускаются, пытаясь раздавить тебя. Вместе со всей массой, на плечи начинает давить жуткая усталость, появляется вялость во всем теле. Такого я не ощущала ни до этого, ни после. Хотелось присесть и больше не подниматься. И вокруг все так хорошо, так спокойно…

Первую девушку мы увидели случайно в боковой штольне. Она сидела с открытыми глазами, прислонившись к стене. Выражение лица по-детски счастливое. Никакого ужаса или следов мучений. Потом нашли и двух других. Они лежали рядом, держась за руки, с такими же счастливыми глазами. Мы смогли вытащить только ту, первую. Спускаться еще раз сил уже не было. Вернее, даже не сил, а… как бы тебе объяснить… словно преграда какая-то выросла на пути. Ты заставляешь себя, а организм отказывается повиноваться. Невозможно уйти со свежего воздуха в этот сладковатый ад. Слава богу, подоспела команда МЧС с противогазами и прочим оборудованием. Они вытащили всех. И ребят наших тоже нашли. Мертвых…

Дима молчал, пытаясь понять смысл истории, а Ира сидела, тяжело глядя на проезжавшие мимо автомобили, и глубоко затягивалась сигаретой. Наконец бросила окурок себе под ноги.

– Не знаю почему, но когда я увидела твой дом, то почувствовала тот запах. Я понимаю, что это не пещера, что тут деревья и свежий воздух, но… запах, он не имеет к этому никакого отношения, понимаешь? Это запах смерти, если хочешь. Его вдыхаешь не носом, а каким-то внутренним обонянием, и я чувствую его. Твой дом мне напоминает пещеру в Сокольих горах…

Дима скептически покачал головой. Ужасы Сокольих гор – это одно, а все остальное лично для него являлось, либо игрой больного воображения, либо поводом, не идти в гости.

– Ладно, – он вздохнул, – и что мы будем делать дальше?

– Сегодня ничего. Сегодня я поеду домой. Не обижайся, – она погладила его по руке, – приезжай ко мне завтра.

– Посмотрим… – Диме уже расхотелось связываться с этой ненормальной.

К остановке подкатила маршрутка. Не сговариваясь, оба встали. Поцеловав его неожиданно, как в прошлый раз, Ира юркнула в открывшуюся дверь, и Дима остался один, растерянный и непонимающий, что так кардинально изменило ее настроение. Открыл калитку и остановился, пристально глядя на дом; попытался уловить или хотя бы представить таинственный запах, но ничего не почувствовав, медленно побрел к дверям, давя, валявшиеся под ногами мелкие зеленые яблоки.

В коридоре было темно и тихо. Дима наклонился, развязывая шнурки.

– Привет…

Услышав Валин голос, он удивленно поднял голову.

– Бабке совсем плохо, поэтому я даже на работу не пошла.

Дима привык, что ей становилось «плохо» с завидной периодичностью, но обычно это случалось при нем – таким образом бабка старалась привлечь к себе внимание. Но чтоб она делала это перед ненавистной «квартиранткой»?..

Когда он открыл дверь комнаты, в нос ударил резкий запах мочи. Бабка лежала на спине, скрестив на груди руки. Уловив звук, она попыталась повернуть голову. Разметавшиеся по подушке волосы при этом шевельнулись; дрогнули веки, но глаза так и не открылись.

– Кто здесь? – спросила она чуть слышно. Дима, скорее, угадал, чем услышал вопрос.

– Это я, бабушка. (Видно было, что она хочет протянуть к нему руку, но скрюченные пальцы лишь поскребли по простыне) Что с тобой случилось? – Дима подошел, превозмогая брезгливость. Увидел темное пятно, видневшееся из-под одеяла.

– Что-то приболела, – ответила она, с трудом разжимая тонкие бледные губы, – мне бы какое-нибудь лекарство.

– Что у тебя болит?

– Ничего не болит, а встать не могу. Купи мне лекарство…

Дима подумал, что лекарств от старости не бывает, и еще, что человек в таком возрасте должен понимать приближение простой, естественной смерти. Хотя тут же поймал себя на том, что с самого детства помнил бабку почти неизменной. Казалось, она еще лет сорок назад приобрела свое оптимальное состояние, и будет пребывать в нем вечно. …Но всему обязательно приходит конец… На секунду ему стало страшно, что уже не за горами то время, когда и он сам будет также лежать и ждать своего последнего вздоха – как ни крути, а больше половины жизни-то уже прожито…

– Сейчас, говорят, есть лекарства от всех болезней, – прошептала бабка, – а у меня просто слабость. Мне надо… – она облизнула сухие губы; задышала мелко и часто. Чувствовалось, что говорить ей трудно.

Дима положил ладонь на ее прохладный лоб. Она успокоилась, даже уголки губ еле заметно поползли вверх, словно прикосновение придало ей сил, но вдруг темное пятно под ней стало увеличиваться. И этот ужасный тошнотворный запах!.. Дима почувствовал, что еще минута и его вырвет. Отдернув руку и пробормотав «я сейчас», он поспешно вышел.

– Ну что? – Валя продолжала ждать в коридоре, присев на низкий стульчик возле телефона. Вся ссутулившаяся, ставшая вдруг маленькой и беззащитной.

– Похоже, что конец, – Дима сам удивился, насколько эта естественная мысль не укладывается в его голове – как может не быть бабки, если жив дом?.. – она мочится под себя и не открывает глаза.

– Надо ее обтереть, чтоб не было пролежней, – предложила Валя, – только боюсь, мы не справимся. Ее же надо куда-нибудь переложить, чтоб поменять постель. (Дима представил дряблое, сморщенное тело – мокрое, вонючее, отвратительное…) Я могу попробовать, если ты мне поможешь, – продолжала Валя.

– А надо? – уж больно Диме не хотелось поднимать одеяло и видеть то, что находится под ним.

– Не знаю, но если она пролежит так несколько дней, то вся кожа покроется язвами.

Не ответив, Дима прошел на кухню и закурил. Ему хотелось сказать, что несколько дней она не проживет, но боялся произнести это вслух. Валя вошла следом и села напротив. Дима пытался перевести взгляд, то в окно, то на потолок, но все время натыкался на ее печальные тоскливые глаза – казалось, она переживает происходящее гораздо сильнее, чем он.

– Так что будем делать? Может, попробуем?

Дима обязан был сказать «да». Другого выхода не было, и он нехотя поднялся.

– Сейчас надую матрац, – сказал он, – и переложим на него.

Ярко-красный матрац никогда не вписывался в антураж дома. Кто его подарил и по какому случаю, Дима уже не помнил, только было это очень давно, и с тех пор он так и валялся на шкафу. А теперь, поди ж ты, кто б мог подумать!..

Преодолевая тошноту, Дима втащил матрац в комнату. Здесь ничего не изменилось – бабка продолжала дышать часто и неровно, вроде, всхлипывая. Валя быстро спрятала яркий алый цвет под старую простыню, а Дима откинул одеяло. Запах при этом стал настолько сильным, что Валя выбежала из комнаты, прикрыв рукой рот. Было слышно, как ее рвало. Дима и сам еле сдерживался. …Как там говорила Ирка, насчет запаха смерти?.. Носом его не почувствуешь, да?.. Она сама не знает, что такое смерть!..

Перед Димой лежал, обтянутый дряблой, бледной до синевы кожей, скелет. Кривые, неестественно вывернутые ноги, выступающие ребра, груди двумя лоскутами торчавшие из-под тонких скрещенных рук. …Вот все, что остается от человека в конце концов, будь ты хоть культуристом. А ведь какая была красавица! – Дима перевел взгляд на старую фотографию, висевшую на стене, – зачем все это?..

Вернулась Валя и сразу, по-деловому направилась к изголовью; попыталась приподнять и распрямить руки. Дима взялся за ноги – они были не просто холодные, а ледяные, но бабка продолжала дышать, и даже чуть приоткрыла глаза.

– Что вы делаете? – прохрипела она, – оставьте меня…

– Мы поменяем постель, – сказала Валя мягко, – так надо.

– Все хорошо, – добавил Дима, и глаза снова закрылись.

Несмотря на худобу, тело оказалось довольно тяжелым. Они с трудом подняли его и, скорее, не положили, а перевалили на матрац. Валя быстро собрала в охапку мокрое белье и выбежала из комнаты, бросив на ходу:

– Я вынесу его на улицу, чтоб не воняло.

– Мне холодно, – бабка пошевелилась, – укрой меня…

– Сейчас. Подожди, бабушка. Валя поменяет постель, и мы положим тебя обратно.

– Валя?.. Кто такая Валя? Я не знаю ее. Что она тут делает?..

Дима вдруг подумал, что весь ее приступ – это игра; хорошая качественная игра, чтоб пощекотать им нервы.

…Она не может умереть, потому что все-таки вечная! Завтра она встанет и еще и спросит, что сделали с ее простынями и почему они валяются на улице!.. – глядя на отвратительный комок кожи и костей, Дима грубо приказал:

– Замолчи! Здесь все делают, чтоб тебе помочь!

То ли от его тона, то ли от собственного бессилья, бабка замолчала и даже как-то обмякла.

Кроме простыни и старой клеенки, Валя принесла тазик с плававшей в воде губкой. Когда она дотронулась ее до бабкиного тела, по тому будто прошел ток. Оно конвульсивно дернулось; глаза в первый раз широко открылись и в них застыл ужас.

– Что вы делаете?.. Зачем вы меня обмываете? Я живая!

– Ты вся в моче, – успокоил Дима, – мы тебя протираем.

Глаза медленно закрылись. Лицо скривилось, а из глаза выдавилась маленькая слезинка.

– В моче… – прошептала бабка.

Они вернули ее на диван, распахнули все форточки. Диме показалось, что дышать она стала ровнее и спокойнее.

– Не буду я это стирать, – сказала Валя, выходя из комнаты, – потом сожжем в костре.

– Сожжем… – Дима тщательно вымыл руки, и усевшись на кухне, закурил. Валя ушла в ванную, где сразу же зашумела вода, а дом молчал, никак не реагируя на происходящее.

…Как же он может реагировать? – подумал Дима, – груда старого кирпича… Да и на что реагировать-то? Завтра все вернется на круги своя… А Валюшка – молодец…

Войдя, Валя неприкаянно остановилась посреди кухни.

– Спасибо, что осталась, – поддавшись настроению, Дима нежно взял ее руки.

– Я подумала, что так будет лучше, – она пожала плечами.

– Ты правильно подумала. И не надо тебе никуда уходить.

– Давай не будем об этом, – она вздохнула, и резко меняя тему, спросила, – есть хочешь?

– Наверное, – есть Диме не хотелось, но надо было чем-то занять себя в ожидании… он сам не знал, в ожидании чего.

Валя засуетилась у плиты, а он продолжал смотреть на колышущиеся за окном ветви.

– Может, ее надо покормить? – Валя нарушила молчание.

– И как ты собираешься это сделать?

– Не знаю, но она ж не ела с самого утра. Спроси у нее.

Дима вернулся в комнату. Воздух стал намного свежее, да и сама бабка, вроде, выглядела лучше, лежа в чистой постели.

– Бабушка, – позвал Дима тихо, – ты поесть сможешь?

– Нет, Димочка, – она приоткрыла глаза, – есть я не буду. Сядь ко мне.

Он осторожно опустился на край дивана.

– Послушай меня, – говорила бабка очень тихо и невнятно, глотая окончания слов, – я чувствую, что пора уходить. Теперь это твой дом. Ты сможешь сделать здесь все, что хочешь, и никто не в силах тебе помешать… кроме него самого. Я не могу тебе объяснить… я сама не понимаю… я чувствую, и ты почувствуешь… скоро почувствуешь… как я когда-то… обещай, что будешь жить здесь… и еще обещай, что здесь будет жить женщина… обещаешь?..

Бабка попыталась нащупать его руку, но Дима не дал ей такой возможности – он не хотел, чтоб она дотрагивалась до него своими ледяными пальцами.

– Обещаю, – ответил он, несмотря на то, что все это слишком походило на бред.

– Хорошо… кушайте, а я полежу. Мне уже лучше, – она попыталась улыбнуться, но неудачно.

– Ну, как? – Валя разливала по тарелкам суп.

– Дышит, но есть не хочет.

После обеда Валя стала мыть посуду, а Дима смотрел на ее спину и думал, какую женщину бабка имела в виду? Эту или другую? В данный момент он был так благодарен Вале, что даже не мог никого представить на ее месте, но настолько отвык просто общаться с ней, что не знал, как отблагодарить. …Можно, конечно, сказать, что дом любит ее, только, пожалуй, это не та благодарность, которой ей хотелось бы…

Валя выключила воду, вытерла руки.

– Давай поиграем в карты, – неожиданно предложил Дима.

– В карты?!..

– Ну да. Помнишь, как мы играли когда-то.

Конечно, она помнила. Каждый выигрыш означал поцелуй или какую-то другую ласку. И не важно, кто выигрывал, потому что играли они только вдвоем. Это была их ежевечерняя прелюдия к любви. Какими они были тогда молодыми, глупыми… и самыми счастливыми!..

Взяв за руку, Дима завел жену в комнату, усадил на диван, а сам достал потрепанную колоду.

– Ты помнишь, как играть? – спросила Валя, и Дима вдруг подумал, что не может вспомнить не только правила, но даже название игры – это был явно не «дурак».

– Будем вспомнить вместе. Это ж была наша игра.

– Зажги свет, – попросила Валя. На улице, действительно, стемнело, а деревья еще более приближали наступление вечера, поэтому в дом он всегда приходил немного раньше, чем везде.

Протянув руку, Дима щелкнул выключателем. Комната сразу сделалась ярко-желтой. Валя поджала ноги, отчего полы халатика разошлись, обнажив круглые коленки; легла, опершись на локоть, и, пока Дима сдавал, задумчиво смотрела в угол; глаза ее, то щурились, то расширялись, отражая бродившие в голове мысли. Дима любовался ею – давно она не была такой… такой почти прежней.

– Ходи, – наконец напомнил он.

Очнувшись, Валя посмотрела на пять кусочков блеклого картона, лежавших перед ней; взяла их.

– Как? – и улыбнулась, – извини, я, правда, не помню.

От этих слов, от этой улыбки Дима почувствовал какой-то внутренний толчок, словно сместилось время, и провалились в небытие их последние, тягостные годы. Бросил карты, схватил Валины руки и потянул к себе, сминая покрывало.

– Ты что? – но в Валином голосе не чувствовалось недовольства, поэтому Дима запустил руку под халатик. Как ему всегда нравилось, что дома она не носит белье!.. – ты с ума сошел, у нас не заперта входная дверь, – прошептала Валя.

– И что? Кто к нам может войти?

– Не кощунствуй, там же твоя бабка…

Дима закрыл ей рот поцелуем, но поцелуй получился недолгим.

– Не надо, она там… умирает, а мы…

– Мы все равно не можем ей помочь, – он пытался снять халатик, но Валя сопротивлялась, цепляясь за тонкую скользкую материю, при этом она мотала головой и причитала:

– Не надо… нельзя же так…

Ее лепет только заводил Диму. Это, конечно, не являлось насилием в прямом смысле, но, тем не менее, он захватил ее руки и прижал к подушкам. Валя лежала в халатике, державшемся на одной пуговице, раскрасневшаяся, помолодевшая лет на десять.

– Что ты делаешь?.. – голос ее сделался томным и ласковым. Она застонала, почувствовав, как то, чего она стеснялась сейчас, но так желала все последние месяцы, уже происходит…

Неожиданно в тишине дома раздался резкий, похожий на выстрел, хлопок.

– Что это? – Валя в испуге открыла глаза.

– Ветер, – прошептал Дима, – ты же просила, чтоб дверь была закрыта, она и закрылась.

– Пусти! Я не хочу!! – Валя стала вырываться по-настоящему, впиваясь ногтями в Димины плечи, но он не хотел останавливаться. Он не боялся ничего, ведь это его дом; его защита и опора! Здесь с ним не могло произойти ничего плохого.

Теперь он уже просто насиловал ее, находя в этом новое, незнакомое доселе удовольствие. Валя мотала головой, стараясь добраться зубами до его носа или шеи, выползти из-под него, сжать ноги, но Дима был явно сильнее. Она сдалась; снова откинулась назад, снова задышала глубоко и часто.

В это время раздался второй хлопок, и звон стекла.

– Что мы делаем?.. – Валя снова открыла глаза, но теперь голос ее звучал потерянно и равнодушно, – это кощунство…

Вместе со вторым хлопком Дима выплеснул всю свою энергию, и расслабившись, сполз на пол. Валя стыдливо запахнула халат, но продолжала лежать, глядя в потолок.

– Мне просто очень захотелось тебя, – Дима встал, застегнул джинсы и присел рядом. Валя на ощупь нашла его руку.

– Это хорошо, – она вздохнула, – только как-то не по-людски все у нас получается. Пойди, посмотри, как она там, пока я схожу в ванную, – и Дима пошел.

В бабкиной комнате было совсем темно. Он в раздумье остановился, боясь испугать ее внезапным светом; подошел к дивану, наклонился – дыхания не слышалось. Осторожно протянул руку и неожиданно наткнулся на бабку. Он не мог объяснить, по каким признакам определил, что ее рука, мертвая. Отпрянул, резко ударив по выключателю. Бабка находилась совсем не в той умиротворенной позе, в которой они оставили ее. Теперь она лежала на боку. Рука со скрюченными пальцами вытянулась, вроде, пыталась царапать стену; челюсть отвисла, демонстрируя страшный беззубый оскал; глаза широко раскрылись. Она была ужасна, и в тоже время одухотворена, в своем последнем порыве… хотя это уже неважно – в любом случае, она перестала существовать, превратившись в некий неодушевленный предмет, неспособный принести больше ни радости, ни беды. Дима повернул на спину еще податливый, не окоченевший труп, выпрямил руки вдоль тела и только после этого аккуратно, двумя пальцами опустил веки.

Дверь приоткрылась, и показалась Валина голова.

– Ну, как она тут?

– Она умерла.

Валя остановилась, глядя на тело; шмыгнула носом, потерла рукой глаза. Дима посмотрел на нее удивленно.

– Какой-никакой, человек был все-таки, – она встала рядом с Димой, и тот обнял ее. Так они стояли несколько минут в полной тишине, пока не скрипнула оконная рама, и неожиданно не упал последний, чудом державшийся все это время, кусок разбитого стекла. Это вернуло их к реальности.

– Что ты теперь будешь делать? – спросила Валя.

– Что и положено в таких случаях, – Дима пожал плечами, – ты спрашиваешь так, будто я убил ее и теперь должен спрятать труп. Завтра пойду в поликлинику, возьму справку о смерти, потом поеду на кладбище. Кажется, так, – он достал сигарету и впервые за много лет, закурил в этой комнате. Подошел к разбитому окну, – вставить надо…

– Я сейчас уеду, – совсем не в тему вдруг объявила Валя.

– Зачем? Вроде, сейчас у нас все хорошо… или нет?..

– Хорошо. Но я не хочу быть с ней рядом. Я боюсь покойников, тем более, таких, как она… Я могу уехать не насовсем. Я приеду помочь, если потребуется…

– Да хватит тебе! Она ж не ведьма, в конце концов! Вредная, брюзгливая старуха…

– Не важно. А еще мне стыдно, что мы занимались любовью, когда она умирала.

Возразить Диме было нечего, хотя он и не понял, что тут преступного, ведь каждый живет своей жизнью – кто-то умирает, а кто-то занимается любовью…

– Поживу у Ольги. Если хочешь, можешь мне туда звонить.

– Ладно, – согласился Дима, хотя знал, что звонить не будет. Ему требовалось разобраться в новой ситуации, прежде чем принимать решения, а Валя всегда требовала, именно, решений.

Дима слышал, как она разговаривала по телефону, как скрипели дверцы платяного шкафа, но продолжал молча стоять посреди комнаты, прикурив новую сигарету, и смотреть на холодное безжизненное тело. Вспомнил, как совсем недавно перекладывал его, еще живое, в эту чистую свежую постель…

А дом молчал. Он притих в ожидании действий нового хозяина, но новый хозяин лишь рассеяно оглядывал знакомые вещи и думал о том, что теперь весь этот хлам принадлежит ему.

– Все. Я поехала. Не обижайся, – Валя держала в руке большой пакет и не могла на прощанье обнять мужа, поэтому только подставила щеку; Дима поцеловал ее, но слишком дежурно, погруженный в свои мысли.

Дверь хлопнула. В ней повернулся ключ, и наступила полная тишина. Дима тупо уставился на труп, словно ожидая, что он пошевелится или начнет летать по комнате, как панночка в «Вие». Однако ничего не происходило, и он обошел дом, включая свет во всех комнатах. Дима не понимал, почему тишина вдруг стала такой зловещей, ведь и при жизни бабка редко выходила из своей комнаты, но тогда все было как-то по-другому – естественно, что ли.

Часы показывали десять. Дима ушел в их с Валей комнату, включил телевизор и лег на диван. Шел боевик, где пара доблестных американских полицейских ловила огромного и толстого маньяка, державшего в заложниках целую семью. Дима тупо смотрел на экран и прислушивался не к диалогам героев, а к происходящему в доме; то, что вокруг было тихо, настораживало. Казалось, что в той комнате что-то не так, и Дима не выдержал. На цыпочках прокравшись по коридору, он резко распахнул дверь. Тело лежало на прежнем месте, в той же позе, а сгустившиеся сумерки, через разбитое окно забиравшиеся в комнату, уже полностью скрыли забор и дальние деревья.

Дима вернулся к себе, и только прилег на диван, как вдруг отчетливо услышал посторонний звук. Вскочил; сердце скатилось вниз. Нет, он не боялся конкретных покойников – это было смятение перед возможной встречей с неизвестностью.

Теперь он приоткрыл дверь осторожно, заглянув сначала в щелку, и только потом просунул всю голову. На подоконнике у разбитого окна сидел огромный серый кот; сидел и спокойно облизывался. На секунду глаза кота сверкнули красноватым огнем. Дима подумал, что такой кот может и броситься, поэтому не подходя ближе, громко крикнул:

– Брысь!

Кот посмотрел на него, но никак не прореагировал.

– Брысь! – Дима замахал руками. Кот недовольно выгнул спину и не спеша, спрыгнул в темноту.

…Странно, – подумал Дима, – я никогда не видел этого кота. Может, это ее душа?.. – и про себя рассмеялся собственной примитивной фантазии. Даже начинающие писатели перестали ассоциировать душу с кошкой – это все равно что рифмовать «розы – морозы». Но тогда что это странный зверь?..

Дима выглянул в сад. Кот давно убежал, и там было тихо; даже деревья замерли, будто в ожидании чего-то. …Нет, заснуть сегодня вряд ли получится… – он понимал, что как только уйдет из этой комнаты, так сразу снова начнет прислушиваться, – но не спать же мне в одной комнате с покойником?.. Снова обошел комнату, внимательно разглядывая вещи, и остановился возле пианино с позеленевшими подсвечниками и тусклой золоченой табличкой «SMIDT – WEGENER». В свое время специалисты говорили, что это дорогой и очень хороший инструмент, надо только его настроить. Но настраивать не стали, потому что все равно, играть на нем никто не умел. Как оно попало в этот дом и, главное, зачем?..

Дима открыл крышку. Беспомощно посмотрел на клавиши, покрытые пожелтевшими пластинами слоновьей кости; вспомнил, как в детстве его пытались научить играть, и даже учителя приглашали на дом, а он убегал, прятался в зарослях жасмина – это была одна из самых увлекательных его игр; игра в «партизан». Ему нравилось, затаив дыхание, лежать под кустом, пока «враги» ходили совсем рядом, раздвигая густые ветки, и не могли найти. Учитель уходил, и только тогда он радостно вылезал из своего укрытия. Его не ругали, а только предупреждали, что наступит момент, когда он сам пожалеет обо всем. И, вот, обещанный момент наступил – сейчас он действительно жалел, что не может сесть за инструмент и извлечь из него красивые печальные звуки. На всякий случай, все-таки ткнул пальцем в одну из клавиш, но тишину разорвал резкий дребезжащий звук.

Покачав головой, Дима, аккуратно закрыл крышку, вновь натолкнувшись взглядом на табличку с именами изготовителей. …Сколько ж ему лет? Ведь когда-то на нем играли – играли, пока оно не попало в этот дом… – провел рукой по черной полированной поверхности, и на пальцах остался налет пыли, – …оно умерло. Оно задохнулось здесь… – подумал он с грустью.

На пианино стояла статуэтка, изображавшая толстого китайца в коричневой юбке, держащего в руке что-то непонятное, похожее на блестящий золотой платок. Вокруг ног китайца свился кольцом голубой дракон с мощными когтистыми лапами и раскрытой пастью, полной тонких фарфоровых зубов. Его черные выпученные глаза жадно изучали потенциальную жертву. Дима осторожно взял статуэтку, оказавшуюся на удивление легкой; повертел в руках; перевернул. На ее основании, поверх круглого клейма с иероглифами, неровными, фиолетовыми буквами было выведено: «Порт-Артур 19…» Последние цифры не читались, сколько Дима не пытался их рассмотреть. …Странно, – удивился он, – насколько я знаю, в Порт-Артуре никто из нашей семьи никогда не был… А что, вообще, я знаю о нашей семье?..

Бабка никогда не рассказывала о своем прошлом; деда он помнил плохо, потому что тот умер, когда ему исполнилось лет десять – вот, собственно, и все…

Дима поставил статуэтку прямо в оставленный ею же черный круг, четко прорисованный среди пыли, и медленно пошел дальше, оглядывая стену, на которой обычными гвоздями были прибиты фотографии. Он привык, что они находились здесь всегда, но никогда не рассматривал внимательно, и вот теперь, стоя перед пожелтевшими портретами незнакомых людей в военной форме и барышень с раскрашенными цветным карандашом глазами, с сожалением думал, что никогда и не узнает, кто эти люди. Он вдруг ощутил себя человеком без прошлого, который возник, вроде, ниоткуда – следовательно, и уйти ему предстояло в никуда. Обернулся, внимательно посмотрев на лежащий в другом конце комнаты труп – это оборвалась последняя связующая нить.

Дима вздохнул и сделав несколько шагов, оказался около… он не знал, как правильно называется этот предмет мебели: сервант не сервант, горка не горка, поэтому называл его просто – шкаф. Дверца шкафа представляла собой толстое стекло, вставленное в резной каркас, а боковины разделялись на квадратные окошки тонкими перегородками – очень красивая вещь, но с ней у Димы было связано самое ужасное детское воспоминание, навсегда отпечатавшееся в памяти.

Именно после того случая воздушность конструкции исчезла за газетами (пожелтевшие, они и сейчас закрывали содержимое шкафа), а до этого дня Дима очень любил заглядывать на нижние полки, где стояли красивые коробочки, в основном, желтые и розовые. Иногда он часами крутился у шкафа, ожидая, что кто-нибудь откроет его, и можно будет узнать, что же лежит в тех коробочках, но шкаф не открывали ни разу. Своим детским умишком он не понимал – зачем хранить под замком вещи, которыми не только не пользуешься, но даже никогда не достаешь, чтоб посмотреть!..

И однажды Дима не выдержал. Он даже знал, почему это произошло именно тогда, а не раньше и не позже – сейчас бы он дал своему поступку четкое определение – понты, но тогда, в первом классе, ему просто хотелось принести в школу нечто такое, чего не было б ни у кого больше.

Он помнил, как затаившись в комнате, ждал, пока все уйдут в сад, потом, с помощью кухонного ножа, оторвал планки, державшие маленькое нижнее стекло, вынул его и вытянув руки, втиснулся в пахнувшее сладковатой пылью пространство; правда, добраться до коробочек, он не смог из-за тесноты и преграждавших путь, кип старых тетрадей. Разочарованный, он уже собирался вылезти обратно, когда услышал шаги; дернулся, но крохотный гвоздик без шляпки очень больно впился в бок, и Диме оставалось только взирать через большое стекло на приближавшиеся хромовые сапоги и нетерпеливо извивавшийся в дедовой руке ремешок.

Вообще-то, дед уже демонстрировал его, не раз обещая поближе познакомить с ним внука, но тому всегда удавалось вовремя «переметнуться к партизанам»; вечером он, естественно, возвращался, но у деда было уже другое настроение и все ограничивалось недолгим стоянием в углу.

Теперь же, чувствуя себя, как рыба на крючке, Дима настолько испугался, что даже не понял, как его штаны, вместе с трусами, оказались на стуле, а сам он зажат в дедовых коленях. Все «партизаны» отпали сами собой, и после наконец-то состоявшегося «знакомства» Димина попа весь день горела огнем, поэтому, всхлипывая, он лежал в своей комнате и пытался разобраться, чем данный проступок оказался серьезнее других.

Еще два месяца назад, например, он абсолютно не сомневался, что его выпорют – когда случайно обнаружилась пропажа десяти рублей из дедова кармана. По привычке тогда Дима сбежал в сад, но уже через час явился сам, надеясь, что за такое признание вины дед, возможно, не заставит его снимать штаны, однако все закончилось, вообще, обычным стоянием в углу! А тут из-за какого-то дурацкого шкафа!..

Правда, возможно, в предыдущих случаях миротворческую миссию выполняла бабка – так она ж и сейчас не могла не слышать воплей, доносившихся из дома, но появилась лишь когда ее любимый внучек уже стоял в углу в пустой комнате, рыдая и запоздало прикрывая ладошками, видневшуюся из-под короткой майки голую попу позорного, ярко малинового цвета.

В общем, к вечеру Дима пришел к мысли, что в шкафу скрыта Страшная Тайна, которую дед с бабкой стерегут серьезнее, чем даже деньги.

На следующее утро на стеклах и появились газеты, а на шкафу, издевательски свесив кожаный язык, обосновался ненавистный ремень, одного вида которого оказалось достаточно, чтоб Дима больше никогда не притрагивался к шкафу; впоследствии интерес к Страшной Тайне угас, вытесненный другими увлечениями. Теперь же она принадлежала ему совершенно законно, и он мог делать с ней все, что захочет!

…А вдруг и ремень еще там? Блин, порежу на кусочки!.. – Дима провел рукой по пыльному верху шкафа, но вместо узкой кожаной ленты, нащупал ключ. Это была гораздо большая удача!

Одно легкое движение, и дверца бесшумно открылась. На Диму пахнуло запахом пыли, старых духов и еще чего-то тяжелого и сладковатого. Он увидел злополучные коробочки, какие-то свертки, стопки тетрадок, перевязанные бечевкой… Вздохнув, как перед тяжелой работой, Дима начал извлекать содержание на стол.

На самой верхней полке лежали аккуратно завернутые в бумагу шляпы; некоторые даже с вуалями. Дима вертел их в руках, пытаясь представить молодую бабку в такой шляпке, гуляющую под ручку с дедом, и не смог. Для него она навсегда оставалась старой и вечно недовольной.

В отдельной коробке лежали серебряные полтинники с полуобнаженным, мускулистым кузнецом. На них значился год – 1924. …Почему мне никто никогда не рассказывал о том времени? – подумал Дима, складывая монеты столбиком.

Бабка всегда вспоминала лишь об одном событии – о революции, которую встретила в Петербурге, будучи уже большой девочкой. Рассказывала, как с ужасом смотрела из окна собственного(!) дома на толпы вооруженных людей с красными флагами, громивших магазины и переворачивавших трамваи на Лиговке; как сбежала прислуга, присоединившись к восставшим, и они остались одни: она, мать и старший брат. (Где был отец, и был ли он вообще, она никогда не говорила, как, впрочем, и куда делся старший брат). Потом они с матерью нашли(!) чьи-то документы и по ним жили всю оставшуюся жизнь. Только сейчас Дима задумался, почему они не могли жить по своим?..

…Так, кем же была бабка на самом деле, и что за дом на Лиговке принадлежал их семье?.. блин, похоже, она умышленно избавилась от своего прошлого, а все настоящее заключалось лишь в этом доме… Дима вспомнил, как она прислонялась к стене и гладила шершавую, неровную штукатурку.

Раньше, когда бабкины руки еще хорошо слушались, она неплохо рисовала, и на всех картинах был дом – в разных ракурсах, в разное время года… Это была даже не любовь (нельзя так любить мертвые камни); это нечто большее – поклонение, что ли, которое, в конце концов, передалось и Диме. Дом для них обоих являлся олицетворением вечности, а никакая ни душа и ни творения разума. В этом заключалась, объединявшая их тайна.

Правда, задумываться об этом Дима начал месяца через три после свадьбы, очень некстати пришедшейся на подготовку диплома. Вместо медового месяца, и ему, и Вале приходилось целыми днями чертить, считать и судорожно бегать по библиотекам, а бабка варила им супы и жарила котлеты.

Тогда они жили душа в душу, но закончив с учебой, Валя решила благоустроить дом. Ее вдруг стала раздражать старая нефункциональная мебель, пачкающие беленые стены, дощатые полы и еще многое другое. Дима прекрасно понимал молодую жену. Гипотетически ему тоже хотелось современного уюта и комфорта, но перестройка дома не вызывала в нем не только энтузиазма, а даже какой-то скрытый протест. Зато в бабке этот протест был ярко выраженным – сначала она перестала помогать им, а когда поняла, что теперь в этом они не особенно и нуждаются, просто перестала с ними разговаривать. Она молча перемещалась по комнатам, шаркая ногами и монотонно ударяя в такт шагам палкой, представлявшей собой кривой сук, вырубленный здесь же, в саду.

Несмотря на бойкот, разговаривать ей все-таки требовалось, хотя бы чтоб не разучиться это делать – тогда она закрывалась в спальне, и, на чем свет стоит, ругала «пришлых чужаков». От этого портилось настроение, но дом обретал тот самый статус символа вечности, божества для всех живущих в нем – для кого-то злого, для кого-то доброго…

Тем временем, молодая хозяйка продолжала битву за «переустройство мира», заменяя выцветшие, но гармонировавшие с общим колоритом шторы, на яркие модные занавески; выбрасывая с кухни деревянные доски, в которых уже образовались выемки от ножей, и покупая взамен дешевую турецкую пластмассу… И чем больше становилось вещей, принадлежавших новой семье, тем более чужим становился дом. Ведь нельзя изменить религию, и распять Христа не на кресте, а, к примеру, на треугольнике, заменив гвозди шурупами.

К тому же, стычки между старой и новой хозяйкой перерастали в громкие скандалы, заканчивавшиеся размахиванием палкой, запиранием дверей, блокадой туалета в самые неподходящие моменты, поэтому возвращаться с работы, где все происходило достаточно ровно и спокойно, Диме иногда просто не хотелось; не хотелось делать выбор, принимая одну из сторон в этом поединке. Дом являлся его божеством, а жена – его любовью, и оба этих краеугольных камня бытия обрушивали на него ежедневно поток своей все прогрессирующей злобы.

Божество, правда, чаще помалкивало, лишь периодически озвучивая проклятия бабкиным каркающим фальцетом, зато любовь истерично визжала, падая на диван, или шипела с яростью: – Я не могу так больше жить… Ты привел меня в этот гадюшник; ты испортил мне жизнь… Я ненавижу тебя!.. После таких сцен любовь тускнела, молчаливое же божество от этого только выигрывало.

В конечном итоге ситуация все-таки обрела состояние устойчивого равновесия. Бабка отдала молодым одну из комнат, перестав заходить в нее, а в качестве компенсации молодая хозяйка оставила в покое ее кухонные принадлежности, сгрузив их на отдельный стол, благо место позволяло это сделать. О походе в ванную они теперь извещали друг друга заранее через закрытую дверь, а на кухне старались готовить в разное время, чтоб вообще забыть о существовании друг друга.

Над домом повисла тишина, но для Димы и она не была спасительной – скорее, гнетущей, словно дом понимал, от кого зависит разрешение конфликта; и чем дольше Дима медлил, тем холоднее относился к нему дом. А он не мог решиться. Любовь, утратившая яркую остроту, продолжала существовать где-то внутри, тихо и незаметно, но очень боясь оставить после себя абсолютную пустоту, и божество – реальное, нерушимое, возведенное из камня, изменив тактику, тоже стало «бить на жалость», превратив бабку из своего оракула в старого больного человека, нуждавшегося в помощи. Это противостояние продолжалось до сегодняшнего дня…

Дима отвлекся от воспоминаний и запустив руку на очередную полку, извлек старый брегет с массивной цепью. Никаких дарственных надписей – просто часы; просто безликий фрагмент давно прошедшего времени. Он положил брегет рядом с монетами.

В коробочках, до которых он не добрался в детстве, оказались ордена и медали – так много, что когда Дима выложил их, то они заняли почти половину стола. …Блин, это ж сколько надо пролить крови, своей и чужой, чтоб заслужить право носить на груди эти килограммы тускло блестящего металла?..

Рядом лежало несколько пар золотых погон с большими заездами. …Выходит, дед был генералом?!.. – искренне удивился Дима, – но в советское время такими людьми гордились! Блин, почему ж мне не рассказали ничего, когда я вступал в пионеры? Или чувствовали, что тогда мне это было неинтересно? Тогда неинтересно, а теперь поздно…

В углу, стопкой лежали картонные папки, в которых оказались штабные карты. Он расстелил одну из них поверх орденов и склонился, вглядываясь в красные и синие стрелы с номерами дивизий и полков; постарался представить миллионы человеческих судеб, скрытых за ними. …Где ж это происходило?.. Нашел самый большой город, обозначенный стайкой черных прямоугольников. Это место было совсем затерто, но все же он сумел прочитать – «Сталинград».

Дима не стал разворачивать остальные карты – исследованиями он займется позже, а сейчас, как истинный археолог, он должен до конца раскопать «гробницу». Сдвинул стопку в сторону и обнаружил одинаковые коробки, гораздо большие, чем орденские; поднял верхнюю и чуть не выронил – такой она оказалась тяжелой. Открыв ее, увидел ровные ряды патронов. Тусклые, кое-где покрытые зелеными пятнами, они словно появились из другого мира. Странные это были патроны: не винтовочные, с торчащими вверх острыми пулями, и не пузатые пистолетные коротышки, а совсем ровные, с утопленными в гильзу тупоносыми пулями. Дима достал следующую коробку, потом следующую – везде патроны! Прикинул, что их не меньше трех сотен, а раз есть патроны…

Он начал азартно вытаскивать содержимое шкафа и наконец из самой глубины извлек нечто, завернутое в грубую серую тряпку – даже на ощупь Дима понял, что, вот она, та самая Страшная Тайна! Он знал этот предмет по фильмам про революцию – длинный ствол; барабан; деревянная обкладка рукояти, потемневшая от пота и времени. Наган! Настоящий! Какими размахивали матросы, штурмовавшие Зимний! Дима повернул его на другую сторону – рядом с номером, каллиграфическим почерком было выгравировано: «Красному командиру Кривцову В.П., стойкому защитнику революции. Ф. Э. Дзержинский. 1919 год».

– С ума сойти, – благоговейно выдохнул Дима, и прицелившись в темный угол, плавно нажал на спуск. Раздался щелчок, и барабан послушно повернулся в новую позицию. Дима сам не понял, как вставил патрон. Долго смотрел на круглый потускневший капсюль, но, словно очнувшись, вытряхнул патрон обратно в ладонь – слишком велико казалось искушение. …Как же правильно меня выпорол! – подумал Дима, – слова б тут, точно, не помогли – я б все равно добрался до него, зарядил и притащил в школу – о, всем было б некогда!..

Он положил оружие на стол; потом снова взял, не желая расставаться, и так и держал его, другой рукой продолжая извлекать блестящие пуговицы, аксельбанты с золотыми кистями, танковый шлем и множество всякой военной атрибутики, но все это ни шло ни в какое сравнение с наганом. Дима чувствовал тяжесть металла и переполнялся невиданной доселе уверенностью.

Когда очередная полка опустела, Дима наконец расстался с револьвером и закурил, подойдя к разбитому окну. На бабкин труп он уже не обращал внимания – он привык к его присутствию, как к предмету обстановки. …Значит, дед – герой еще гражданской войны… – Дима мечтательно выпустил струйку дыма, – а, может, он и революцию делал? И там познакомился с бабкой!.. Хотя, скорее всего, они ж были по разные стороны баррикад… Как он сейчас жалел, что спросить об этом уже не у кого!.. Выбросил окурок и снова вернулся к шкафу.

Когда он складывал на место папки, из одной выпала стопка листков. Читать оказалось трудно, потому что карандаш почти стерся, а сами буквы были мелкими и корявыми. Дима попытался найти начало заметок, но не смог – только отрывки, то ли дневника, то ли биографии.

«…1915 год. Ратник второго разряда. Экспедиционный корпус в…(куда, Дима не смог разобрать). 1916 год. Зачислен в 278 пехотный полк. В декабре отправлен в школу прапорщиков. 1917 год. Выборный командир роты 278 полка. Член революционного комитета. 1918 год. Отбыл в Астрахань… (на этом листок заканчивался, а следующий относился уже к другому времени) …1939 год. Город Галич. Поход в Зап. Украину…» Дальше совсем не разборчиво. Что-то, типа «…солдат пехоты 600 человек… учреждения, семьи даже жена Бельшитского – посланника в Польше… седой старикан – бывший командир 79 рязанского полка царской армии… колонна разоружена и передана 5 Кавдивизии…»

Дима не понял, чья это колонна, куда и зачем она направлялась, поэтому отложил листок и взял следующий, написанный чернилами, и поэтому читавшийся довольно хорошо «…Что нужно предусмотреть в 1963 году? Исправить водосточные трубы. Покрасить рамы. Очистить сад. Повесить портрет Владимира Ильича над книжным шкафом. Приобрести портреты маршалов. Закопать гнилые фрукты и овощи…»

Дима знал эти водосточные трубы и помнил портрет Ленина над шкафом. Это уже была практически его жизнь.

Оставалась одна не разобранная полка. Он сдвинул, закрывавшую ее тряпку и увидел два фотоальбома. Подумал, что это, наверное, поинтереснее дневников.

Открыв верхний, он с трудом разглядел на совершенно выцветшем снимке девочку, восседавшую верхом на осле. На соседнем снимке та же девочка стояла, держа за руку молодого красивого мужчину с элегантной бородкой; на заднем плане просматривались минареты и какой-то восточный дворец. Дима осторожно вынул фотографию и прочитал на обороте тусклую надпись: «Я и папа. Персия. Тегеран. 1912 год».

…Блин, почему я не знаю ничего этого!.. – растеряно подумал он. «Персидские мотивы» оказались датированы и тринадцатым, и даже четырнадцатым годом. Дима вглядывался в лицо своего прадеда, – узнать бы, кем он был в той Персии…

Временной отрезок, связанный с революцией, отсутствовал, и продолжение следовало, начиная с середины двадцатых. Девочка превратилась в девушку; а еще везде присутствовали какие-то военные – на природе, в городе, на параде, в квартире. …А ты была не промах, – Дима, перевел взгляд в угол, сравнивая их – живую и мертвую.

На последних фотографиях уже присутствовал и он сам, только маленький, вместе с родителями (тогда еще живыми, совсем молодыми и красивыми). Закрыв альбом, отложил его в сторону и взял второй – на обложке были выведены три большие синие буквы «ДОМ».

Дима в нетерпении перевернул страницу. На первой фотографии стоял подбитый немецкий танк со свернутым на бок орудием. Рядом остатки стены, едва достававшие до его башни. Справа торчали два дерева-прутика и больше ничего. На других фотографиях развалины были сняты подробнее. Среди груд кирпича и досок виднелись чьи-то ноги, тела целиком; одно из них, в незнакомой офицерской форме, распласталось в дверном проеме. Фотографий было много, и на всех трупы, трупы… а подпись, завершавшая раздел, гласила: «Все, что осталось от штаба фашистов».

Дима уставился в пол – на мгновение показалось, что он видит море крови, плещущееся под давно не крашеными досками, постепенно подтачивая фундамент. Какая глупая выдумка! Он прекрасно знает – никакого моря крови не бывает!..

Дальше отразились практически все этапы стройки, и дом постепенно обретал свой нынешний вид, а те прутики с первой фотографии… теперь Дима понял, что это два огромных тополя, которые сейчас видно, едва подъезжаешь к городу на поезде.

Все это было, конечно, интересно, но воображение почему-то непроизвольно возвращалось к первым жутким снимкам. Вспомнилась Ира с ее катакомбами.

…Может быть, между ними и этим домом, действительно, существует нечто общее?.. – Дима чувствовал, что его усталое сознание уходит от реального восприятия событий в мир мистических фантазий – а как могло быть иначе, если часы показывали половину четвертого утра? …Слишком много впечатлений для одного дня. Пора прекращать, – решил он, – хотя и оставалось-то чуть-чуть – пара коробок и какая-то шкатулка… или не шкатулка?..

В коробках оказалось несметное количество пуговиц (похоже, бабка коллекционировала их), а, вот, со шкатулкой, сделанной из металла, вышла заминка. Дима никак не мог ее открыть – скважины для ключа не было, а крышка оказалась пригнана настолько плотно, что даже лезвие не могло найти щель, тем не менее, внутри нее что-то заманчиво перекатывалось. …В принципе, никуда она не денется, – оглядев учиненный им же самим разгром, Дима выключил свет и отправился в спальню.

Светало. Пока еле заметно, но силуэты деревьев уже начали различаться. Спать не хотелось от перевозбуждения, но в голове царил хаос, не позволявший сформулировать даже самую элементарную мыслишку. Дима знал, что надо делать в подобных ситуациях, но водки в баре не оказалось, поэтому он вздохнул и лег, тупо глядя на медленно проявляющееся за окном серое утро. Тишина навалилась своей вселенской массой, изгнав даже мышей, периодически шуршавших под полом, и это рождало страх. Хотелось включить на полную громкость магнитофон или телевизор, но для этого требовалось встать; а чтобы встать, надо было найти силы, и моральные, и физические. Круг замкнулся. Мысль носилась по нему, как цирковая лошадь, постепенно слабея, рождая в мозгу неясные картинки мистических ужасов, и вдруг, получив некий импульс, она обрела четкость: …Не надо бояться тишины. Надо бояться звуков, а раз их нет, значит, в доме осталось одно живое существо – я сам. Это мой дом. Сюда не может проникнуть никто чужой. Дом защитит меня…

Дима повернулся на бок и вытянулся. Мысль погасла так же неожиданно, как и появилась. Теперь свое брала усталость, и с ней пришло умиротворение. Глаза закрылись; очертания предметов, слегка покачиваясь, поплыли мутной вереницей и, в конце концов, все погрузилось во тьму…

Проснулся Дима резко и очень удивился яркому солнцу. Ему казалось, что он всего минуту назад закрыл глаза (да и тяжесть в голове говорила о том же); долго изучал трещинку в потолке, вспоминая прошедший день и, особенно, ночь.

…Откуда вчера взялся страх? Я ж никогда ничего не боялся так панически, чтоб не смочь вылезти из-под одеяла… и пропал также неожиданно… Наверное, результат стресса – все-таки бабка умерла, труп рядом… Дима опустил ноги на холодный пол. Контраст с теплой постелью сразу вернул его к насущным проблемам, и даже не умывшись, он заглянул в бабкину комнату. Тело лежало в той же позе; шкаф был по-прежнему открыт, а вещи по-прежнему горой лежали на столе. Все в жизни шло согласно давно составленному кем-то графику, и никакие потусторонние силы, пытавшиеся вчера казаться более реальными, чем сама реальность, не могли его нарушить.

…Мертвых надо хоронить, – подумал Дима по дороге в ванную – подумал совершенно абстрактно, как будто не ему предстояло этим заниматься.

В поликлинике оказалось, на удивление, мало народа. Дима наклонился к окошку регистратуры так близко, чтоб его не слышала старушка, одиноко пристроившаяся за ним – ей самой осталось жить, наверное, без году неделю. Круглолицая блондинка в белом халате с визиткой «медсестра Анна» внимательно разбирала пачку исписанных бланков.

– Анечка, – позвал Дима вкрадчивым голосом, – тут такая история… у меня бабушка умерла. Как бы мне взять справочку? – и вдруг подумал: …Какой бред! Зачем нужна справка, когда у меня дома лежит вполне натуральное мертвое тело?.. Тем не менее, подавил усмешку и сделал трагическое лицо.

Медсестра отправила его на второй этаж.

– Что у вас? Давайте полис, – голос врачихи казался усталым уже с утра. Наверное, это состояние не оставляло ее, даже когда она ложилась в постель с мужем. Такая усталость закладывается при рождении, и называется – беспросветность.

Дима смотрел в ее увеличенные линзами очков глаза, и ему неожиданно стало весело – захотелось спросить: «– А на небе ее примут без полиса?..», но не стал этого делать.

– Спасибо, у меня все нормально, – сказал он, – но у меня имеется труп.

Выражение лица докторши даже не изменилось. Она тупо ждала продолжения, и Дима понял, что юмор здесь неуместен.

– У меня умерла бабушка, и мне нужна справка, – он назвал фамилию и адрес.

– Сколько лет? – докторша открыла амбарную книгу.

– Девяносто восемь.

– Болела?

– А разве в таком возрасте бывают здоровые люди?

– Не знаю, – перевернув несколько страниц, докторша нашла нужную и подняла взгляд на посетителя, – если болеют, обращаются к врачу, а ваша бабушка не обращалась четыре года.

– И что?.. – не понял Дима, – у нее ничего не болело. Она была просто старая.

– Не знаю, не знаю, молодой человек… а вы ей кто?

– Внук.

– Хорошо, внук, объясните, пожалуйста – четыре года не обращалась к врачу, и вдруг умерла. Вам не кажется это странным? У нас пенсионеры только и делают, что ходят по врачам. (Дима молчал, чувствуя себя полным идиотом). Странно это… придется делать вскрытие.

– Зачем?!

– Чтоб выяснить причину смерти. Может, вы убили ее? А что?.. На вашей улице большие дома и большие участки…

Сначала подобное предположение показалось Диме полным абсурдом, но потом он подумал, что ее, действительно, можно было б убить, чтоб помириться с Валей и спокойно жить одним. Проблема заключалась в том, что эта мысль никогда не приходила ему в голову.

Докторша выдержала паузу, ожидая, пока Дима осознает свое положение, и продолжала:

– Допустим, я верю, что вы не убивали ее, но порядок, есть порядок. Сколько б человеку ни было лет, если он не обращается к врачу, и неожиданно умирает, то возможны варианты.

Все это напоминало дикую мистерию. Его, конечно, никто ни в чем не обвинит, поэтому страшно не было, но в то же время, от него требовали самых настоящих оправданий! Или не оправданий?.. Дима догадался, что от него требуют; полез в карман и демонстративно вложил в книгу купюру. Докторша молча достала из стола бланк справки с уже проставленной печатью, и начала писать; потом протянула ему бумажку.

– В следующий раз водите своих родственников к врачу прежде, чем они умрут.

– У меня больше нет родственников, прописанных в этом доме, – заметил Дима с сарказмом, – я остался единственным законным владельцем.

Докторша подозрительно прищурилась, и, может быть, пожалела, что так дешево отдала справку, но та уже исчезла в Димином кармане.

Всю дорогу до остановки его не покидала странная мысль: …А если б я реально задумал ее убить? Как, оказывается, легко замести следы – какой-то стольник, и все дела. А ведь если б я каждый день сыпал ей в суп толченое стекло или еще какую-нибудь гадость, она б все равно не пошла к врачу. Бред, блин…

В отличие от поликлиники, на кладбище Диму встретили приветливо и радушно. Здесь он являлся просто клиентом, который всегда прав. Чувствовалось, что этим людям совершенно безразлично не только от чего умер человек, но и умер ли он вообще – главное, совершить ритуал и получить за это соответствующее вознаграждение. Ему мгновенно оформили документы, и на гроб, и на венки, и на памятник с оградкой, определи место захоронения, выделили автобус… и тут Дима представил, как один едет в целом автобусе!.. Но это было не самое страшное – а как он один дома будет нести и грузить гроб?.. А потом еще ж вытаскивать на кладбище!..

Друзей, которые б помогли, так сказать, по состоянию души, у него не имелось, следовательно, требовалось кого-то нанимать, причем, сделать это быстро, так как завтра в двенадцать уже подадут автобус!

Никого, кроме Олега с его командой, в голову не приходило, поэтому Дима с кладбища сразу отправился на станцию; обошел все пути, где разгружались вагоны, но никого не нашел. Заглянул в гастроном; снова вернулся к путям, и хотя в данный момент этого ему совершенно не хотелось, но пришлось ехать к Олегу домой. Он не думал, встретит ли там Иру – мифические пещеры, по сравнению с реальным трупом, лежащим в его доме, опустились на уровень занятного сновидения, когда пугают, но совсем не страшно; и, вообще, он же идет не к ней, а к ее мужу, с абсолютно конкретным предложением!

Встретил его сам Олег.

– Ирки нет, – он держал в руке помидор и ждал, пока Дима уйдет, чтоб начать его есть.

– А я, собственно, не к ней, – Дима поразился непринужденности, с которой происходил этот диалог, будто Ира являлась не женой, а, например, его младшей сестрой, – я к тебе.

– Тогда заходи, – решив, что общение затягивается, Олег все-таки надкусил помидор. По его подбородку потекла красноватая струйка сока, – любой каприз за ваши деньги.

– Понимаешь, – начал Дима, – у меня бабка умерла…

– Ну, – Олег развел руками, – не знаю, что и сказать – соболезную или поздравляю?..

В глубине души Дима, и сам толком не разобрался, огорчен он случившимся или, наоборот, рад. Впрочем, сейчас это не имело значения.

– Хочу, чтоб ты со своими ребятами помогли мне с похоронами. Я заплачу.

– И почем нынче погрузка бабушек? А то товар не ходовой… – видя растерявшееся лицо гостя, он махнул рукой, – ладно, что мы нелюди какие?.. Поминки-то будут?

– Так, не с кем поминать.

– Это, зря… Короче, стол накрываешь, и мы все делаем… ну, не по стакану за углом, сам понимаешь, а по-человечески…

– Годится, – предложение показалось Диме разумным – если честно, он даже не ожидал от Олега такого подхода, – давай, завтра к двенадцати. Слушай, как доехать…

– Нам, полярникам, все равно, что хоронить, что мертвых оттаскивать, – перефразировал он матерную поговорку и засунул в рот остатки помидора, – Ирку не подождешь?

– Ты тогда определись, чего хочешь больше – поминки или чтоб я развлекал твою жену?

– Наверное, поминки, – вздохнул Олег, – тем более, Ирка никуда не денется, а бабушка потухнет.

– То-то же, – не прощаясь, Дима шагнул обратно на площадку и сам закрыл дверь.

На душе было муторно; причем, не от чувства утраты, а от общения с докторшей в поликлинике, от Олега – от какого-то всеобщего безразличия; а, самое главное, оттого, что и себя он ощущал его неотъемлемой частью. Все получалось настолько буднично и цинично, что на миг показалось, будто все они собираются просто выбросить труп на помойку, но чувство это быстро прошло, так как оформленные бумаги лежали в папке, и все будет сделано ничуть не хуже, чем у других.

Домой Дима вернулся к вечеру, нагруженный продуктами. Правда, готовить он не умел, поэтому ограничился полуфабрикатами. …Авось, пожрут, – он достал бутылку водки, – сегодня я имею полное право выпить – программа успешно выполнена, а сидеть вторую ночь подряд возле трупа, изучая всякие бумажки?..

Он успел наполнить стакан, когда зазвонил телефон.

– Это я, – послышался Валин голос, – ты решил с похоронами и с поминками? Помощь нужна?

– Решил, – Дима усмехнулся, – нанял ребят, которые мне вагоны разгружают; потом их, естественно, придется поить. Вот, и поминки заодно…

– Я приеду, приготовлю. Все-таки мы должны закончить все по-человечески.

Дима не понял, что предстоит закончить – похороны или их собственные отношения, но, тем не менее, сказал:

– Приезжай, – и положил трубку. Залпом выпил водку, закусил купленной для «гостей» копченой курицей, покурил и наконец почувствовал, что устал. Напряжение последних дней наливало веки свинцом и клонило голову к столу.

Силы нашлись только для того, чтоб добраться до дивана и рухнуть. Никаких сновидений не было. Он словно нырнул в черный омут, а утром вынырнул, легко и естественно, как делал это каждый день. Солнце уже поднялось, но все еще касалось вершин деревьев нижним красноватым краем. Дима умылся, позавтракал, и только после этого зашел в бабкину комнату. Здесь ничего не изменилось. Впрочем, это естественно, ведь вся мистическая фантасмагория осталась в той, первой ночи. Даже запах в комнате стоял хоть и неприятный, но не тошнотворный (наверное, из-за разбитого окна, которое вчера он так и не удосужился вставить). Дима равнодушно посмотрел на труп, ставший привычной частью обстановки, и направился к столу, собираясь убрать «семейные реликвии», но в дверь позвонили.

Выглянув на улицу, Дима увидел стоявшую вертикально, и поэтому казавшуюся огромной, крышку гроба. Ее гротескные красно-черные цвета вносили такую дисгармонию в блеклое спокойствие сада, что Дима невольно подумал: …Наверное, такая же дисгармония существует между жизнью и смертью… Но не успел развить свою мысль – стоявший на пороге мужчина с чемоданчиком, по-хозяйски отстранив его, вошел в дом и остановился; сзади Дима увидел еще двух парней, державших гроб. Поздоровавшись, старший открыл обе створки входной двери. Связки старых газет, с незапамятных времен валявшиеся в узком проеме, и составлявшие часть установленного порядка, безжалостно полетели на улицу.

– Где покойница?

– Там, – Дима указал на дверь.

– Ни фига себе!.. – старший присвистнул, оглядывая комнату, – строили ж раньше!

– Да уж, а то теперь, – вместе со словами изо рта его помощника, несмотря на раннее утро, выполз запах перегара.

– Ну что, бабуля, – старший повернулся к трупу, – пора менять жилплощадь на более скромную.

Откинув одеяло, он взглядом специалиста оценил худое желтое тело; видимо, оставшись доволен, кивнул кому-то невидимому и открыл чемоданчик.

– Сейчас мы тебя, бабуля, красивой сделаем, как при жизни сроду не была.

Дима поднял глаза на стену с фотографиями и подумал, что красивее сделать ее вряд ли удастся.

– Несите гроб, – скомандовал старший.

Дима кинулся убирать со стола. Ему не хотелось, чтоб кто-нибудь прикасался к вещам из шкафа; а еще он подумал, что надо получше замаскировать наган, во избежание лишних вопросов… или, нет – лучше достать его и всегда держать под рукой. Он и сам не знал для чего, но так надо…

– Хозяин, – старший склонился над трупом, – во что бабулю одевать будем?

– Одевать?..

– Ну да. Не голой же ее хоронить.

Об этом Дима не подумал. Впервые за долгие годы открыв скрипучий платяной шкаф, он поразился, какой, оказывается, у бабки обширный гардероб (он-то привык видеть ее в одном и том же платье в мелкий синий горошек). Стал медленно двигать вешалки, вдыхая запах пыли и нафталина, но все платья были совсем неподходящими к случаю – яркие, с большими пестрыми цветами. Наверное, любила она это радостное разноцветье. Наконец, попалось одно, темно-синее с белым отложным воротником, похожее на детский матросский костюмчик (такой Дима носил лет в пять).

– Подойдет? – он встряхнул его, вроде, рекламировал товар.

– Нам-то, какая разница? – старший даже не обернулся, – во что скажешь, в то и оденем. Ей-то уже все равно, а ты смотри, чего не жалко. Может, продашь что… хотя кому сейчас старье нужно?.. Если только нищим раздать.

…Действительно, надо будет все это вывезти куда-нибудь к церкви и там оставить… – он вспомнил мужчину с девочкой и пожалел, что в шкафу нет детских вещей.

– А туфли?..

– Есть, – не спрашивая, подойдут ли они, Дима достал черные «лодочки».

– Все, хозяин, – старший поднял голову, – можешь идти. Дальше мы сами.

Диме и самому хотелось уйти, потому что когда убрали одеяло, трупный запах усилился, да и вид старческого обнаженного тела действовал угнетающе, поэтому удалился он с радостью, плотно прикрыв за собой дверь. Неприкаянно прошел в кухню и остановился у окна, глядя на голубое небо и темно-бурую листву с редкими золотистыми вкраплениями. …Вот и все, – подумал он, – а бабушка этого уже никогда не увидит, хотя оно, наверное, было любимым зрелищем в ее жизни…

Присел на табурет, достал сигарету и почувствовал, что что-то ему мешает – что-то острое и объемное упирается в ногу. Странно, он даже не заметил, как, убирая со стола, сунул в карман шкатулку. Теперь извлек ее и принялся разглядывать, скорее, от скуки, нежели с каким-то смыслом. …Интересно все-таки, как она открывается? Ведь не литая же она – для этого она слишком легкая… И что-то ведь там есть, внутри… – на дне он увидел овальное клеймо, похожее на те, что ставят на золотых украшениях, – но почему тогда она окислилась?.. – поднес шкатулку к глазам, но не смог разобрать ни одного символа, а лупа лежала в бабкиной комнате. …Потом разберемся, – он поставил шкатулку на подоконник и увидел, как среди листвы мелькнуло цветное пятно. Оно приближалось, периодически, то возникая, то исчезая. Дима не успел сообразить, кто бы это мог быть, когда в коридоре послышались шаги.

На Вале было короткое синее платье, которое она надела позавчера вечером. Тогда оно выглядело нормально, но сегодня совершенно не соответствовало предстоящим событиям.

– Я не опоздала? – она улыбнулась.

Создавалось впечатление, что время сдвинулось, и она просто забежала в гости, как много лет назад, когда они только начинали встречаться. Это ощущение рождало необъяснимый восторг; Дима непроизвольно улыбнулся в ответ. Или улыбнулся он совсем не поэтому, а обрадовавшись знакомому лицу, ведь теперь в его доме хозяйничали чужие, безразличные люди, пришедшие лишь добросовестно исполнить свою миссию.

Диме захотелось обнять жену, словно доказывая служителям смерти… или нет, скорее, самому себе, что жизнь продолжается, и ничто не может ее уничтожить. Смерть – это явление частное, а жизнь – всеобъемлющее… Он осторожно прижал Валю к себе, с удовольствием вдыхая аромат волос, как когда-то в далеком прошлом…

Дверь комнаты открылась, и появились три черных силуэта; у Димы почему-то возникла ассоциация со стаей грифов.

– Все, хозяин. Принимай работу.

Дима нехотя отпустил жену и направился навстречу «грифам». Гроб возвышался на столе. Рядом с ним стояла крышка с нашитым снаружи белым крестом. На фоне этих грубых геометрических конструкций бабка казалась совсем маленькой. Ее тело полностью спряталось в белой материи. Сухонькие ручки с узловатыми пальцами были сложены на груди, челюсть подвязана белой тряпочкой, щеки из желтых стали ровного воскового цвета, а волосы аккуратно уложены, отчего лицо приобрело выражение благородства, которое в реальной жизни оно утратило много лет назад.

– Подвязку потом снимешь. Это, чтоб челюсть пока не отвалилась, – учил старший, любовно поправляя край материи.

Сбоку в гробу стояла маленькая иконка, изображавшая святого с такими же скрещенными руками. Дима не знал, как его зовут, и думал, уместна ли здесь, вообще, икона, но потом решил, что все нормально, ведь в то время, когда бабка родилась, все еще верили в бога.

– Если устраивает, давай рассчитаемся, – старший достал калькулятор и начал перечислять выполненные работы, нажимая кнопочки после каждой фразы.

Диме стало неловко безжалостной конкретики расчетов.

– Короче, скажи сколько, и все! – перебил он.

Старший поднял глаза, и не задумываясь ответил:

– Три штуки, устроит?.. (Сумма показалась Диме непомерно высокой. …Это ж сколько моих газовых плит?.. – подумал он, но торговаться не стал). Вот и ладушки, – старший спрятал деньги, – счастливо оставаться. Автобус будет в двенадцать, так что готовьтесь, чтоб он не ждал, а то сегодня еще троих надо определить к месту постоянного проживания.

Дима взглянул на часы – времени оставалось немногим более часа.

Когда дверь за «грифами» закрылась, и они гуськом двинулись по дорожке, периодически наклоняясь и набивая карманы валявшимися на земле яблоками, Дима оглянулся в поисках Вали. Прошелся по дому, заглядывая в комнаты, но только выйдя в сад увидел ее сидящей на скамейке; сгорбившуюся, глядящую в одну точку у себя под ногами. …Самая трагическая фигура в этом балагане, – подумал он.

– Они ушли? – Валя подняла голову.

– Ушли. Пойдем, расскажу тебе, что надо сделать, а то скоро грузчики придут. Я поеду с ними на кладбище, а ты займись здесь.

– Неужели никого не осталось, кому б она была, действительно, дорога?

– Не знаю, – Дима пожал плечами и уселся рядом. Со свежего воздуха совершенно не хотелось возвращаться в воняющий формалином дом. Они оба, будто оттягивали этот момент, надеясь – вдруг что-нибудь изменится, но время шло и ничего не менялось, и Валя продолжала упрямо смотреть в землю, а Дима курил, откинувшись на спинку и вытянув ноги.

– Что мы будем делать дальше? – спросила Валя.

Дима очнулся от идиллического созерцания небесной голубизны. Сейчас он не был готов к продолжению их бесконечного, пустого разговора.

– Не знаю, потом разберемся, – он выбросил сигарету, – пойдем на кухню.

Едва Дима успел вынуть из холодильника продукты, как в дверь позвонили.

– Похоже, моя похоронная команда. Пойду, встречу.

«Команда» неуверенно сгрудилась на дорожке, а Олег стоял впереди и улыбался.

– Ну, брат, ты живешь!.. – произнес он восторженно, протягивая руку, – это все твое?

– Мое. И за домом тоже – до того забора, – Дима говорил заученными фразами экскурсовода, которому давно опротивели экспонаты, ради созерцания которых люди едут за сотни километров, – там граница по рабице, а справа – за малиной.

– Вот так, мужики, – Олег обвел взглядом территорию, – это не наши «хрущобы»…

Ребята молча курили, не выказывая никакого интереса. Дима посмотрел на часы – без десяти двенадцать. С одной стороны, он был, конечно, благодарен Олегу, но, с другой, мечтал, чтоб все поскорее закончилось, и посторонние люди, наконец, покинули его потаенный мир.

– Идемте, – он распахнул дверь в прохладный полумрак.

Высокие потолки с паутиной в углах; массивные стены, непомерная толщина которых, хорошо просматривалась в дверных проемах; сами двери – резные, с облупившейся местами белой краской… На секунду Дима взглянул на это чужими глазами. …Как все громоздко и неуклюже… Но Олег, вошедший следом, отреагировал по-другому.

– Класс! – он обвел взглядом коридор, – а, сколько комнат?

– Восемь. Триста пятнадцать – общая площадь, двести пятьдесят четыре – полезная… – экскурсия продолжалась.

– И все на одного хозяина? – спросил низкий крепкий парень с усами.

Дима подумал, что, так или иначе, с ними придется общаться весь сегодняшний день, и протянул руку.

– Дмитрий, если кто не знает. Да, это все на одного хозяина.

Рука его перемещалась из одной ладони в другую, при этом выяснилось, что в бригаде два Александра, Юрий и Игорь – тот, низкорослый, с усами.

– Вот, – Дима открыл дверь в комнату. Стоявший посередине гроб придавал помещению торжественность. Это почувствовали все, и Олег заметил, вроде, про себя:

– Как в Колонном зале… – подойдя к гробу, заглянул бабке в лицо, – благородная.

Остальные разбрелись по комнате, разглядывая фотографии. «… А это кто?.. а где это?..» слышалось с разных сторон. Дима почувствовал себя обнаженным, словно это были его фотографии, и чтоб прекратить бесцеремонное вторжение, снова взглянул на часы.

– Пора выносить. Машина придет с минуты на минуту.

– Выносить, так выносить, – Олег засучил рукава.

Дима выставил перед крыльцом два табурета, и грузчики уже подняли гроб, когда в комнату влетела Валя. Не вошла, а, именно, влетела, и остановилась, будто столкнувшись с невидимой преградой. Руки ее блестели от жира, и в одной из них она сжимала нож.

– Подождите!

Гроб опустился обратно, и покойница дернулась, качнула головой, не желая ждать.

– Это моя жена – Валя, – изначально Дима не счел нужным представить ее, и сейчас все получилось не совсем красиво, но этого никто не заметил, ожидая объяснений.

– Подождите, – она неловко поправила волосы, – надо же зеркала закрыть.

Дима забыл об этом, а остальным, скорее всего, было плевать на предрассудки.

– Тьфу, черт, – Олег снова взялся за гроб, – я думал, правда, чего случилось!.. Какие ж мы суеверные!.. – он засмеялся, но никто его не поддержал. Наоборот, Игорь взял со стула тряпку, которую Дима не успел убрать, и подал хозяину, а Валя исчезла так же неожиданно, как и появилась.

Условности были соблюдены, и через несколько минут гроб стоял в лучах полуденного, но уже не жаркого солнца. Зелено-коричневые ветки, прощаясь с хозяйкой, последний раз склонились над бабкиным лицом. Дима взглянул на дом и увидел в кухонном окне Валю. Прижавшись к стеклу, она плакала. Видимо, подумали они об одном и том же…

Большая зеленая муха попыталась сесть на бабкино лицо, но кто-то из грузчиков согнал ее. Муха покружила, недовольно жужжа, и улетела. Повисла неловкая пауза. Два Александра отошли, тихонько беседуя о чем-то своем. Игорь вальяжно уселся на Димину любимую скамейку, и закурил, попутно обдирая оставшиеся листочки с ветки жасмина. Олег стоял, внимательно изучая дом, а Дима смотрел в восковое бабкино лицо и думал: …Вот и все, бабушка, и не будет больше у тебя самого дорогого – того, за что ты боролась всю жизнь. И чего ты добилась? Чтоб дом пережил тебя? Так он всех нас переживет…

В это время раздался протяжный автомобильный сигнал; потом открылись ворота, и в них въехал красный пыльный автобус с широкой черной полосой. Водитель не спеша вылез из кабины, открыл специальную заднюю дверь, и только после этого подошел к Диме. Грузчики подняли свою ношу, и гроб плавно покачиваясь, поплыл над землей. Это было очень торжественно, и даже красиво. А в кухонном окне по-прежнему виднелось Валино лицо…

Дима почувствовал, что голова раскалывается. Сейчас ему лучше было б лечь, а вместо этого предстояло ехать на кладбище и потом еще весь вечер пить водку с этими неинтересными ему людьми, снова и снова рассказывая о доме.

Пока гроб вползал во чрево автобуса, из-за заборов робко высовывались любопытные лица соседей. Никто из них не решился подойти, потому что все они не дружили между собой – так сложилось издавна, и причину Дима просто не мог помнить. Он воспринимал это, как факт, зная, что даже здороваться с ними не обязательно, если на тебя не смотрят в упор.

Зев автобуса захлопнулся. Дима прикрыл ворота, и все, заняв места в салоне, тронулись к выезду из города.

На кладбище все прошло гладко и быстро. Наверное, потому что никто не толпился с цветами, не бросался, рыдая, к покойной, не произносил скорбных речей. Гроб просто опустили в яму, забросали землей, и на образовавшийся холмик, водрузили корявый сварной памятник. Примотали проволокой фотографию к оградке – все заняло минут двадцать. …И человек исчез, будто его и не было, – подумал Дима, – а память проходит очень быстро, когда нет объекта для воспоминаний…

Могильщики оббили землю с лопат и направились к следующей могиле, куда как раз подъезжал другой, такой же красный и такой же пыльный автобус. Из него высыпала толпа плачущих и причитающих родственников.

– Прям, конвейер… – заметил Олег, направляясь к водителю, – шеф, обратно подбросишь?

– До города, садитесь.

В салоне открыли окна, и в них сразу ворвался свежий ветер. Никто уже не ощущал, что возвращаются они с кладбища – они просто ехали в город.

Остановился водитель у трамвайного кольца. Пассажиры вылезли, и когда автобус исчез за поворотом, ощущение чьей-то смерти окончательно рассеялось у всех, даже у Димы. Он сам удивился тому, насколько спокойно стало на душе, и выпить ему хотелось не столько за упокой души, сколько просто выпить, как бывает после удачного трудового дня.

Юра и один из Александров засобирались домой. Дима хотел дать им денег, но Олег молча покачал головой, давая понять, что это его проблемы. Зато когда их осталось всего четверо, проблема передвижения резко упростилась. Дима уверенно махнул рукой, и через минуту они уже мчались к дому на бежевой «Волге».

– Бабка-то хоть ничего была? – спросил Игорь, нарушая затянувшееся молчание.

– Нормальная, – именно сейчас Дима вдруг понял фразу – о мертвых хорошо или ничего. Действительно, когда знаешь, что человек уже не может ничего совершить, ему прощается все плохое, ставя в заслугу то, что он все-таки существовал.

– Теперь вы с женой вдвоем там останетесь? – спросил Олег.

– Вдвоем, – Дима кивнул.

– Да уж, есть, где развернуться!.. – завистливо вздохнул оставшийся Александр.

Тема иссякла, а другой не находилось. Так они и ехали молча до самого дома.

В саду ничего не изменилось – та же трава, те же деревья и голубое небо, вроде и не проплывал здесь каких-то пару часов назад большой красно-черный гроб.

Табуретки от крыльца Валя убрала; с зеркала исчезла тряпка, а окна во всем доме были распахнуты настежь. Но самое поразительное – на огромном столе, где только что лежала покойница, громоздились бутылки и блюда с закусками на белой крахмальной скатерти. Метаморфоза настолько поражала, что все четверо в растерянности остановились. Дима как-то не думал, что Валя накроет, именно, в этой комнате, и, именно, за этим столом.

Сама хозяйка показалась из кухни со свежим макияжем, скрывшим следы недавних слез.

– Все прошло нормально? – поинтересовалась она.

– Нормально. Как говорил поэт: – Ее зарыли в шар земной… – ответил почему-то Олег.

– Ну, и, слава богу, – этими словами Валя подвела черту под трауром, и улыбнувшись, сделала радушный жест, – давайте, помянем… бабушку. Пусть земля ей будет пухом.

Все уселись за стол, оказавшийся слишком просторным для пятерых. Выпили, и только Валя, едва пригубив, попыталась поставить рюмку, но Олег подсунул под нее ладонь.

– Так нельзя. За покойников надо до дна, иначе никак.

– Я ж упаду, – Валя почему-то покраснела, – я почти не пью.

– А что делать?.. А кому сейчас легко?.. – Олег театрально пожал плечами, чуть подняв подбородок, – поминки, есть поминки. Скажи, Дим?

Дима знал, что для жены рюмка – это предельная доза на весь вечер, и не хотел, чтоб ей стало плохо, как случалось несколько раз в особо назойливых компаниях. В сущности, покойнице ведь без разницы, сколько за нее выпьют.

– Слушай, оставь ее, – сказал он негромко, но твердо.

– Но существуют традиции… – запротестовал Олег.

– Традиции… – перебил Игорь, жуя котлету, – басурманские у вас традиции. Сами пьете, а покойнице стопку поставить?

– А вот, – мгновенно нашелся Олег, взяв одну из рюмок, предназначавшихся для ушедших грузчиков; наполнил ее вместе с прочими и прикрыл кусочком хлеба, – теперь правильно?

Дима чувствовал, что пора сказать что-то доброе и человечное – как обычно поминают мертвых, но ничего не приходило в голову. Он так и сидел, держа в руке рюмку, и не мигая, смотрел в едва покачивающуюся водочную гладь.

– Ну, – Олег неожиданно встал, – за бабушку, которая в наше стремное время сохранила для внучка такой домище практически в центре города. Жаль, у меня нет такой бабки… Таких бабок с оркестром хоронить надо, не то, что некоторые!..

Дима почувствовал, что если не прекратит этот балаган, то просто перестанет себя уважать. Чуть подавшись вперед, он оперся о стол.

– Твое-то, какое собачье дело до этого дома, полярник хренов? Сколько ты там СП отзимовал?.. И еще антарктический поезд, да?.. Повтори, ну-ка!

– Ты что? – опешил Олег, – сбрендил? Я ж пошутил…

– Ребята, перестаньте, – Валя беспомощно вертела головой, натыкаясь на любопытные, но не сочувствующие взгляды, – слышите, перестаньте!

– Дим, – Игорь отложил вилку. Он казался самым спокойным и рассудительным, – ну, пошутил человек неудачно, не лезь в бутылку. Ее-то он ничем не обидел. Она ж, в самом деле, сохранила дом, так что…

– Игорь, – Дима чувствовал, что в чем-то они и правы, – я хочу выпить конкретно с тобой за то, чтоб ты понял (если раньше тебе никто не говорил этого) – у меня, как и у каждого человека, есть свой мир. Допускать туда никого я не собираюсь, тем более, всяких хамов, – он мельком взглянул на Олега, который попытался что-то сказать на ухо Вале, но та отстранилась, вытаращив на него удивленные глаза.

– Не, Дим, ты пойми, – Игорь усмехнулся, – я-то здесь человек посторонний и не знаю, какие у вас с Олегом отношения – просто мне показалось, что он ничего обидного не сделал …

– Проехали, – оборвал Дима, решив, что дальнейшие выяснения ни к чему не приведут.

Они чокнулись, причем, никто не возмутился по этому поводу. Олег выпил, даже не попытавшись примкнуть к помирившимся сторонам. Валя тоже подняла рюмку, и вдруг зажмурившись, резко опрокинула ее в рот; скривилась, замахала руками. Олег, сидевший ближе всех, сунул ей колесико соленого огурца. Щеки ее тут же порозовели, глаза заблестели.

– Уф!.. Я думала, будет хуже.

Все рассмеялись, и как истинные джентльмены стали двигать к ней тарелки с закуской. Напряжение спало, лишь Олег продолжал оставаться каким-то потерянным, лишь исправно следя за полнотой рюмок, а разговор переключился на нейтральные темы, постепенно перейдя к фотографиям на стенах. Если б еще Дима зал, кто изображен на них!.. Ему вдруг захотелось открыть шкаф и продемонстрировать дедовы ордена, но странное чувство опасности не разрешило это сделать – лучше что-нибудь плести про фотографии, ведь никто ж не проверит!..

Игорь и третий, имя которого Дима забыл, послушно перемещались от одного экспоната к другому; Олег же слушал Димины байки, не вставая со стула, небрежно полуобернувшись и забросив ногу на ногу. Валя исчезла, как всегда, незаметно – Дима решил, что она, либо готовит закуску, либо спит в дальней комнате, либо блюет. Впрочем, какое это имело значение?..

Наконец, Дима почувствовал, что истории теряют правдоподобность и пора закругляться, да и гости не возражали против завершения осмотра. Довольные, они вернулись за стол и вновь наполнили рюмки.

– А где хозяйка? – спросил Олег.

– Не знаю, – Дима пожал плечами, – она уже свое выпила.

– Неудобно без хозяйки, – голос Олега стал вкрадчивым.

– Штаны неудобно через голову надевать, и спать на потолке неудобно! – отрезал Дима, пытаясь предотвратить очередную попытку вторжения в свой мир.

Игорь на этот раз не вмешивался, демонстративно выставляя в ровную линию опустевшие бутылки.

– Сейчас добавим, – Дима понял намек. Что-то подсказывало ему, что добром сегодняшний вечер не закончится, но даже если б он сказал, что водки больше нет, грузчики б сами отрядили гонца, как истинно русские люди.

Валю он обнаружил на кухне, сидящей в углу и сжимавшей руками виски.

– Мне плохо, – пробормотала она, не поднимая головы, – дура!.. Зачем я пила эту водку?..

– Может, ляжешь? Пойдем на веранду, на свежий воздух.

– Я лучше здесь посижу, можно?

– Конечно… Я просто хотел, как лучше, – забрав со стола бутылку, Дима вышел.

Когда он вернулся в комнату, Олег стоял у разбитого окна, напряженно глядя в сад и сжимая в руке массивную пепельницу, судя по надписи, подаренную деду на день рождения, аж в 1948 году. Вторая рука его была опущена и по ней ручейком стекала кровь, а Игорь и тот, третий, почему-то весело хохотали.

– Ну, кот у тебя зверский!.. – воскликнул сквозь смех Игорь, – хуже собаки! Олег погладить его хотел, а он как саданет лапой!..

– Какой кот? – не понял Дима.

– Я сейчас его убью, – объявил Олег, не оборачиваясь и не меняя охотничьей позы.

Дима вспомнил первую ночь; вспомнил жуткие красные глаза, и подумал, что если этот кот не соседский, то, возможно, он принадлежит дому? Глядя на Олега, он судорожно искал выход из ситуации, а в голове всплывало слово – «вторжение»…

– Не надо здесь ничего трогать, – он шагнул к Олегу, – и котов гладить не надо. Положи пепельницу, – Дима поставил на стол водку, – слышь, я кому сказал!..

Олег обернулся, блуждая по комнате взглядом, который будто искал, на кого б обрушить удар, однако Дима чувствовал себя трезвее, и поэтому наверняка проворнее противника. Он сделал шаг вперед, но Олег, спрятав пепельницу за спину, вдруг завизжал – не закричал, а, именно, завизжал так, что Дима от неожиданности остановился.

– Ты трахаешь мою жену, а я, как дурак, помогаю хоронить твою гребаную бабку, и при этом не могу грохнуть кота, который разодрал мне руку?!..

Дима, не ожидавший такого поворота, замер с открытым ртом, а лицо Олега расплылось в довольной улыбке.

– Что, съел?

– Чо, этот сука трахает Ирку?.. – раздался сзади голос Игоря.

Объяснять, что Олег сам пытался все подстроить, но никто ее так и не «трахал», в данной ситуации было бесполезно – алкоголь не приемлет никаких аргументов. Дима резко обернулся, и увидел, как Игорь поднимается из-за стола.

– Ну, ты, оказывается, и падла…

Дима находится в очень неудобном положении, когда один из противников постоянно находится сзади, и решение пришло мгновенно. Он даже не успел осознать, что делает – кто-то, вроде, приказал ему, не дав времени на осмысление. Он распахнул шкаф, схватил наган и не дожидаясь ответной реакции, принялся аккуратно вставлять в барабан патроны.

– А ну, всем стоять! – приказал он, и только в этот момент сообразил, что преступил черту. Даже если ни в кого не стрелять, одно то, что он направляет заряженный револьвер на людей… но ощущения ошибки не было; скорее, наоборот – через холодную сталь ему передалась какая-то сила, позволявшая делать все.

Игорь замер, так и не успев оторвать руку от спинки стула, а на лице Олега продолжала висеть все та же дурацкая улыбка, только рот начал открываться, придавая лицу карикатурное выражение; лишь третий продолжал сидеть, чуть склонив набок голову, с интересом наблюдая за происходящим. Он не участвовал в разборках, и со знанием дела повторил совершенно идиотский рекламный слоган:

– Иногда лучше жевать, чем говорить…

Все могли б рассмеяться и, скорее всего, инцидент был бы исчерпан, но когда на тебя направлен заряженный револьвер, шутки начинают доходить слишком долго. Момент оказался упущен, но Диме было плевать – он уже чувствовал себя хозяином положения, поэтому закрыл шкаф и отошел к стене.

– Все вон отсюда, – произнес он спокойно, – забирайте водку, и чтоб духу вашего не было!

Игорь, похоже, пришел в себя после первого потрясения. Поняв, что перед ним вовсе не убийца, он невозмутимо опустился на стул.

– Олег, успокойся, – усмехнулся он, – эта память о революции семнадцатого года не стреляет уже лет пятьдесят. Сейчас мы переломам ему ребра, а потом ты, если хочешь, оттрахаешь его сучку, которая не пьет больше рюмки.

Дима растерянно посмотрел на наган. …А если он, действительно, не стреляет?! Сколько лет прошло с тех пор, как его чистили последний раз?.. Может, у него и вовсе боек сточен, а лежит он здесь в качестве сувенира?.. Но зачем тогда патроны?.. – эти мысли роем пронеслись в голове. Он продолжал ощущать в руке тяжесть металла, правда, она уже перестала быть такой всезащищающей.

– Убери эту штуковину, – Олег судорожно сглотнул слюну, не приняв аргументы Игоря, – мы уйдем и забудем… обо всем… – в знак покорности он вернул на место пепельницу.

Казалось, это лучший выход – убрать оружие и разойтись миром, но Диме вдруг нестерпимо захотелось убедиться, что наган все-таки стреляет. Убедиться именно сейчас, в присутствии этих гнусных существ! Он повернулся к Игорю.

– Значит, говоришь, не стреляет? – на его лице появилось подобие ухмылки, а внутри все холодело и восставало: …Что я делаю?!.. Если он просто не выстрелит, это полбеды (у меня еще есть кулаки), а если его разорвет в руке?.. Но остановиться он уже не мог. Кто-то подталкивал к тому, чтоб доказать, кто здесь самый главный и самый сильный – доказать, раз и навсегда избавив дом от вторжения.

Дима сам не заметил, как поднял револьвер на уровень груди, и так замер, видя, что Игорь напрягся, схватился руками за стол, словно из ствола должен был вырваться ураган, а не крохотный кусочек свинца.

– Встать! – Дима на секунду представил, каково это, когда на тебя смотрит маленькое черное отверстие, и чем дольше ощущаешь на себе его взгляд, тем оно кажется больше, вырастая до калибра орудийного жерла.

Игорь медленно поднялся. Его глаза сощурились, превращаясь в щелки.

– Ты ж все равно не выстрелишь. Я сейчас подойду и возьму его. Спорим?

Дима с ужасом понял, что есть еще одна проблема, кроме работоспособности нагана – он, действительно, не сможет выстрелить в человека. …Это только в кино…

Игорь сделал первый шаг, потом второй, будто нащупывая шаткий мостик над бурным потоком, и чем ближе он подходил, тем меньше времени оставалось у Димы. А его, как назло, заклинило на этой последней, неоконченной фразе: …Это только в кино… это только в кино… Надо было сдвинуться с мертвой точки, и он обвел взглядом комнату – мозаика фотографий, трещинка в углу, голубой китайский дракон …все просто, – закончил он фразу, и почувствовал, что рука, с непривычки устала держать тяжелый металл. Ствол медленно опускался, и в этот момент палец сам, помимо его воли, нажал на пусковой крючок. Дальше все происходило одновременно – руку отбросило назад, в нос ударил горячий и горьковатый дым, раздался трехэтажный мат, и Игорь запрыгал на одной ноге, подставляя под повторный выстрел спину. Дима посмотрел на пол и увидел аккуратную дырочку в том месте, где только что стояла Игорева нога.

Игорь с размаху плюхнулся на стул и начал истерично стаскивать туфель, в котором имелась такая же дырочка, только крови почему-то не было. Олег бросился к выходу, но в проеме столкнулся с Валей – они остановились друг против друга, не зная, кто кого должен пропустить. Дима не видел всего этого. Он смотрел, как Игорь снял носок… Это походило на чудо, но пуля прошла точно между пальцами, лишь содрав кожу. Игорь растерянно поднял голову и сказал тихо:

– Ты, либо псих, либо снайпер.

Дима почувствовал слабость; даже голова закружилась. Он выиграл, сам не понимая как, ведь в жизни не стрелял из пистолета. И все же выиграл, никого не убив, и даже не покалечив! Но больше держаться сил у него уже не осталось – руки затряслись, на лбу выступил пот.

– Убирайтесь быстро! – он не узнал своего голоса. Попытался прокашляться, но это ничего не дало, – у вас три минуты! Потом стреляю без предупреждения!

Угроза подействовала мгновенно – Игорь принялся обуваться, все еще ругаясь, но уже тихонько и ни к кому не обращаясь. Третий грузчик встал и спокойно направился к выходу, понимая, что непричастен ко всему этому сумасшествию – он же просто зашел выпить водки. Валя пропустила его, и то, что он беспрепятственно покинул комнату, воодушевило Олега, который бросился следом и уже с улицы крикнул, то ли в порыве бессильной злобы, то ли из мести:

– Я Ирке расскажу! Она не даст тебе больше, если я захочу!

Дима все слышал, но у него не было сил воспринимать действительность, а, тем более, отвечать на глупые замечания. Он смотрел, как неловкие Игоревы пальцы никак не могли завязать шнурок, и начинал ненавидеть их за медлительность. Он хотел снова поднять пистолет и сказать, чтоб тот убирался быстрее, но чувствовал, что не может этого сделать, по крайней мере, сейчас.

Наконец Игорь ушел, молча и чуть прихрамывая. Входная дверь закрылась, а Дима продолжал стоять посреди комнаты, все еще сжимая оружие, и невидяще глядя на черное отверстие в полу. Валя остановилась рядом. Она будто не решалась дотронуться до него, когда он такой…. вооруженный, непобедимый и растерянный одновременно. Это невозможно сформулировать, но она его боялась.

Дима глубоко вздохнул, возвращаясь к жизни; вновь окинул взглядом комнату. В ней ничего не изменилось, а изменилось, наверное, в нем – именно сейчас, а не в тот момент, когда умерла бабка, он почувствовал, что это его крепость, и они будут защищать друг друга от любых вторжений. Это чей-то чужой верный глаз помог выстрелить так, как нужно – может быть, глаз деда. …У меня самого б никогда не получилось…

– Дим… – Валин голос оборвал мысль. Дима положил револьвер – он перестал являться некой притягательной тайной, превратившись просто в вещь, которой можно воспользоваться при необходимости, – откуда у тебя оружие?

– Это дедов. Вчера случайно нашел. Теперь он мой.

– А я слышала, что оружие надо регистрировать.

Диму всегда раздражала ее извечная правильность; желание, представив аргументы, тут же сделать выводы. Сейчас он, тем более, злился, потому что она пыталась вторгнуться в его новую, только начавшуюся жизнь своими дурацкими законами.

– Здесь все можно, – сказал он, и было непонятно, имелась в виду вся большая Россия или только его дом.

Валя вздохнула, поняв, что обсуждать тему нет смысла.

– Меня ж вырвало… – она улыбнулась, – я прилегла, но услышала выстрел. Что тут было?

– Тут-то?..

Дима мысленно вернулся на пятнадцать минут назад и не смог объяснить, что же «тут было». То, что Олег хотел бросить пепельницей в кота – это вовсе не повод, чтоб стрелять в Игоря. А если сказать ей, что это было «вторжение», она все равно не поймет своим логическим умом.

– Да ничего особенного не было. Мы немного повздорили.

Это было самое глупое объяснение, которое могло прийти в голову, но Вале ничего не оставалось, как удовлетвориться им. Она снова вздохнула, глядя на тускло блестевшую чернь нагана, и Дима счел за лучшее убрать его с глаз долой, иначе дальше все так и будет вертеться вокруг этого куска металла. Завернул его в ту же тряпицу и спрятал обратно в шкаф.

Валя стала убирать со стола, а Дима опустился в глубокое старинное кресло, закрыл глаза, но сосредоточиться не получалось. Периодическое звяканье тарелок и шаги туда-сюда, туда-сюда – это раздражало, как никогда раньше. Он резко встал.

– Валь!..

– Что? – она остановилась, – я сейчас уберу и уеду.

– Да нет, – Дима смутился, хотя минуту назад хотел, именно, этого, – зачем уезжать?..

– Ты прекрасно знаешь, зачем… Кстати, а кто такая Ира? Ты никогда ничего не говорил о ней.

– Какая Ира?

– Ну, которая «не даст» тебе.

– Ах, эта… – Дима усмехнулся. Казалось, он должен бы взорваться сейчас, а не тогда, когда Олег хотел запустить в кота пепельницей, но почувствовал, что ему совершенно безразлично, «даст» ему Ира или нет, и уж, тем более безразлично, что об этом думает жена, – не переживай, это пьяный бред. Никто мне ничего не давал… хотя, я знаю, что убеждать тебя все равно бесполезно. Я сказал, а дальше понимай, как хочешь, – он встал, и пройдя мимо жены, вышел на крыльцо.

Солнце уже направилось к горизонту, но путь ему предстоял еще долгий – пока его лучи прорывали остатки листвы, образуя светлые заплатки на зелено-коричневом поле. Дима вздохнул полной грудью, почувствовав такой покой и умиротворение, что, и Валя, и Ира, и Олег с его бандой, и, вообще, все, что существовало за пределами забора, показалось мелким и незначительным. Оно должно существовать по своим законам, никоим образом не вторгаясь сюда, на его территорию, в его крепость.

Дима закурил, не спеша спустился с крыльца и уселся на скамейку. Подумал, что слабость и головокружение прошли; прошли так незаметно, что он сразу забыл о них – осталась только усталость, как у солдата после выигранной битвы. Повернул голову в сторону дома – в кухонном окне маячил, склоненный над раковиной Валин силуэт. Дима, скорее, угадал, чем услышал шум воды, но ему не хотелось никаких посторонних звуков.

– Валь, – он вернулся в дом, – может, хватит? Я завтра сам все помою.

– Мое присутствие тебе так неприятно?

– Не в этом дело… – Дима запнулся, – вернее, не в тебе…

– И, тем не менее, у тебя есть Ира.

– Перестань говорить глупости, – даже злиться сейчас у него не было желания, – просто у меня тяжелый день, ты же сама знаешь. Я хочу отдохнуть.

– А я мешаю тебе? – Валя усмехнулась, – я уже стала настолько чужой, что меня надо поскорее выпроводить и запереть дверь? Не бойся, я ничего не унесу. Можешь идти отдыхать. Я домою и уйду, и дверь сама закрою.

Дима не возражал и поплелся в комнату, где стоял диван.

Проснулся Дима в полной темноте. Проснулся оттого, что чувствовал тяжесть – что-то давило на грудь, и стало трудно дышать. Протянув руку, нащупал выключатель, и когда желтоватый свет бра залил комнату, он с удивлением и ужасом обнаружил у себя на груди удобно расположившегося огромного серого кота с яхонтовыми глазами. Кот прищурился и повел ушами, словно тоже соображая, где находится. В его позе не было агрессии, и когда Дима осторожно протянул руку, кот довольно замурчал, вытянулся, свесив пушистый хвост и почти коснулся мордой Диминого подбородка. Дима смотрел ему в глаза и думал, что раньше этого кота не существовало, и он не мог взяться ниоткуда; да и, вообще, у животных не бывает таких глаз!.. А кот потянулся, спрыгнул на пол и направился в коридор.

Дима вскочил, чтоб посмотреть, что же он будет делать дальше, но кот исчез, видимо, выпрыгнув в окно. Дима ощутил не просто тишину, а гробовую тишину – он оказался совершенно один в каком-то странном мире, но сделанное открытие нисколько не тяготило, хотя и не приносило радости. Подумалось, что он в этом доме, скорее, узник, нежели хозяин…

Двигаясь по дому, Дима включал свет во всех комнатах, и везде его сопровождала мертвая тишина. Замершие на своих законных местах предметы, принадлежавшие чужой, незнакомой ему жизни, фотографии незнакомых людей, полуразвалившаяся мебель, на которой оставило отпечаток время, которого он не знал. Так что же – дом принадлежал ему или он этому дому? Ответить однозначно Дима не мог, зная лишь одно – он находится на своем месте, и этого вполне достаточно. Сегодняшнее происшествие сделалось далеким, почти выдуманным, не принадлежащим этим вещам и этим фотографиям. Он вышел на кухню и закурил. На столе возвышалась пирамида чистых тарелок и фантастические грибы перевернутых вверх дном рюмок. Было два часа ночи, но голова казалась ясной и светлой. …Что мне надо сделать завтра?.. – подумал он, однако мысль выглядела неуместной – мир по ту сторону забора, вроде, перестал существовать. Сейчас он и представить не мог, что утром просто умоется и поедет торговать газовыми плитами, отправлять факсы, разгружать вагоны…

Дима вернулся в комнату; открыл шкаф, надеясь, что разборка документов вновь увлечет его, но один только их вид навеял скуку. Ему даже не захотелось развернуть тряпицу и взглянуть на наган – все это уже осталось в прошлом. Закрыв шкаф, он положил ключ наверх, туда, где он находился многие годы. Ему ничего не хотелось. Казалось, жизнь замерла, и часы отсчитывают какое-то мистическое время, а истинное не двигалось ни на секунду – остался лишь дом с зажженными в бесконечной ночи окнами, и он сам, как частица этого дома. И покой этот будет продолжаться изо дня в день, изо дня в день…

Еще раз обошел комнаты, теперь методично выключая свет. Спать по-прежнему не хотелось, но и бродить привидением, было глупо и бессмысленно. Решил все-таки снова лечь. Мысли разбегались, хватаясь за обрывки впечатлений, не концентрируясь ни на чем определенном, и только серый кот не шел из головы, постоянно возникая, о чем бы Дима не пытался думать. Он увеличился в размерах, закрыв серым боком все видимое пространство, которое все сужалось и сужалось, пока, наконец, Дима не ощутил себя внутри замкнутого помещения. Он шел на ощупь, натыкаясь руками на ровные гладкие стены, но скоро, раскинув руки, уже мог касаться сразу обеих стен. …Это пещера, – сообразил он, и от этой мысли почему-то стало жутко. Попытался развернуться, чтоб вернуться к выходу, и не смог – просто не смог, хотя, казалось бы, места еще вполне достаточно.

Постепенно своды делались все ниже, и идти с каждым шагом становилось все страшнее. Он почти физически ощущал этот страх, но не мог остановиться. Вдруг снизу раздался голос:

– Пещеры нельзя рассказать, их надо видеть… – голос звучал прямо из-под ног. Дима наклонился, пытаясь определить источник, но в руки попадали лишь гладкие кости, которых он почему-то не чувствовал ногами. Костей оказалось так много, что он мог запустить в них руку по самый локоть и не нащупать дна.

Своими действиями Дима, видимо, нарушил равновесие «пола», и все закачалось, пришло в движение. Попытался схватиться за стены, но руки отрывали от них такие же кости – они падали вниз, а на их месте появлялись новые. Таким образом, пространство не увеличивалось, и высота коридора становилась все меньше и меньше – Дима уже стоял на коленях, жадно хватая ртом остатки воздуха, а снизу продолжал звучать голос:

– Здесь тот же запах. Я чувствую его, а ты чувствуешь?..

Он хотел ответить, что не чувствует никаких запахов, что ему просто нечем дышать, но не мог. Язык больше не повиновался ему; на шею и спину давила непосильная тяжесть, грозя сломать пополам, и в этот момент, который казался последним, он нащупал растопыренными пальцами что-то мягкое, влажное и податливое. Его вдавливало в эту массу; он задержал дыхание… и провалился вниз. Он знал, что ему будет очень хорошо там, куда он падает, и туда непременно надо попасть! Но воздуха не хватало. Дима чувствовал, что должен вздохнуть – один только вдох, и он окажется в том месте, где ему будет хорошо. Один вдох!.. Но он еще продолжал двигаться сквозь липкую массу. Еще секунда… нет, еще полсекунды и он не удержится – вздохнет, и тогда все – тогда жижа поползет в нос, в рот, заполняя весь организм…

Дима сделал последнее, неимоверное усилие, и ощутил свободу движения, свободу дыхания – это был совсем не тот рай, который он ожидал встретить, но, пусть мокрый, липкий, пахнущий какой-то гадостью, он все-таки был жив!..

Дима открыл глаза, и сначала не понял, где находится. Потом увидел облезлый потолок, окно, за которым в рассветной дымке ползли серые тучи. Он лежал в своей постели, спеленатый одеялом, как младенец – наверное, во сне он крутился, пытаясь выбраться из своего кошмара. Сейчас, глядя в окно, он уже не мог вспомнить, в чем же конкретно заключался весь ужас; осталось общее состояние страха и далекие слова: – Здесь тот же запах… я чувствую его… Глубоко вздохнул – никакого запаха, и это его очень обрадовало.

Выбравшись из «кокона», Дима взглянул на часы. Почти девять. Встал. Ноги затекли, а шея и плечо болели, словно он всю ночь таскал тяжести. Несколько раз присел, покрутил головой. Боль, вроде, прошла, но состояние свежести, которое обычно присутствовало по утрам, не возвращалось, хотя и спал он, по его меркам, довольно долго.

Как лунатик доплелся до ванной. Прохладный душ слегка взбодрил, но активности не добавил. В холодильнике осталась целая куча еды. Он через силу сжевал кусок неестественно розовой ветчины. …Нет, есть не хочу, – он закрыл холодильник, – что я должен сделать сегодня?.. Взяв телефон, тяжело плюхнулся в кресло.

Первым делом, Дима позвонил на завод. Слышимость была отвратительной, но все-таки он понял, что в ближайшие дни вагонов не ожидается. Значит, все – рабочий день окончен. Вышел в кухню и закурил. Делать было совершенно нечего, и он решил, что лучше выйти в город – слишком многое произошло за последние дни в этих стенах.

Тучи почернели и заволокли небо. Казалось, что уже вечер, и это ощущение, вроде, оправдывало его действия, ведь вечером можно абсолютно бесцельно бродить по городу.

Дима доехал до центра, но там никто не гулял. Все, наоборот, куда-то спешили, и он поддался общему настроению. …А я-то куда?.. – поймал он себя в середине шага. Плавно опустив ногу на изуродованный трещинами асфальт, пошел нарочито медленно, отсчитывая внутри неторопливый ритм; периодически останавливаясь и глазея на витрины. В сами магазины он не заходил, потому что не собирался ничего покупать. Его развлекала атмосфера города – новые лица, пространство, не ограниченное забором…

Маленькие палатки пестрели товаром, а скучающие, только приступившие к своим обязанностям, продавцы зевали и пили горячий чай из пластиковых стаканчиков. Книги, колготки, конфеты, обувной крем и зачем-то новогодние гирлянды – все это вместе создавало впечатление вечной, непрекращающейся ярмарки. Дима шел мимо, думая, что будет, когда он, наконец, дойдет до центральной площади, где все еще возвышался памятник Ленину, и весь этот «праздник жизни» останется позади. Тогда начнутся серые улицы, бродить по которым абсолютно неинтересно.

Остановился перед большим стеклянным павильоном. Не то, чтоб ему хотелось пива, но почему бы и нет, раз делать все равно нечего? Аргументов «против» не нашлось. Купил бутылку, вытряхнув из кармана всю мелочь, потому что на сдачу девушка еще не наторговала, и пошел дальше, прихлебывая теплый, выползающий из горлышка, напиток.

В крошечном сквере толпились художники. Их работы стояли прямо на земле, подпертые прутиками. …А если дождь?.. но сами авторы, видимо, не заботились об этом. Они разделались на группки и о чем-то оживленно беседовали. Трое ребят под большим, уже изрядно облетевшим деревом разливали водку.

Дима брел по вернисажу, разглядывая местные «шедевры». Часть из них выглядели откровенно дилетантскими, изображавшими примитивные натюрморты и людей с угловатыми карикатурными лицами. Часть, наоборот, были безукоризненно точны, но бездушны, как фотографии. Видимо, их и делали с фотографий – они все походили друг на друга, отличаясь лишь форматом и цветовой гаммой. …Под обои лепят… – решил Дима и двинулся дальше. Бутылка опустела. Он поставил ее на землю, и оглянувшись через несколько секунд, увидел, как та исчезла в сумке сгорбленной старушки. …На хлеб почти заработала, – отметил Дима безо всяких эмоций.

Дошел до сквера и опустился на скамейку возле фонтана. …Что же мне сегодня снилось?.. Ощущение тесноты и сдавленности прошло уже давно – остался лишь внутренний холод, и то, скорее, потому, что он не мог вспомнить, что там происходило такого страшного.

Возникла мысль позвонить кому-нибудь и просто поговорить – так, ни о чем, чтоб услышать живой человеческий голос. Он достал телефон и обнаружил, что в суете забыл зарядить его; равнодушно убрал его обратно. Он чувствовал полную опустошенность и апатию ко всему.

Соседи по скамейке менялись. Сначала это были две совсем юные девушки, которые, испуганно оглядываясь по сторонам, достали сигареты, и торопливо покурив, заспешили к большой и очень престижной школе. …Вот, взять бы ремешок и хорошенько надрать бы им обеим задницы, – подумал Дима, глядя на быстро удалявшиеся худенькие фигурки, но благородный порыв тут же угас, – хотя мне-то до них какое дело – пусть смолят, если хочется… Девушек сменила бабка-«санитар леса» с извечной сумкой, звеневшей пустыми бутылками. Она сидела долго, пристально оглядывая сквер, и завидев добычу, устремилась к ней. Больше она не вернулась, избрав другой наблюдательный пункт. Потом появились два парня, громко разговаривавшие на матерном языке. Дима понял, что один уговаривал другого выпить, а тот, второй, не соглашался. Поскольку деньги оставались только у второго, спор становился все более эмоциональным и агрессивным.

Дима посмотрел на часы – только половина двенадцатого. …Весь день впереди, и у всех есть какие-то дела, а у меня нет… Хотя есть – надо же вставить стекло!.. Он встал и направился к остановке, мысленно переключившись на нехитрую практическую работу. Чувство потерянности исчезло – он возвращался в дом, и это все ставило на свои места.

С окном Дима провозился довольно долго, потратив большую часть времени на поиски инструментов. Он так редко что-либо мастерил, что никогда не помнил, где что лежит, хотя от деда остался хороший набор, и исчезнуть он никуда не мог.

Окно получилось мутным и состояло из двух частей, потому что большого целого стекла найти не удалось, но это не важно – главное, что восстановилась целостность пространства. Конечно, любое стекло можно разбить, и никто из соседей даже не заметит, но оно залатало некую энергетическую брешь, а это гораздо важнее открытости или закрытости физической.

Время близилось к обеду. …С одной стороны, пить в одиночку, конечно, последняя стадия деградации, но, с другой – а чем еще заняться? Может, появится кураж и захочется чего-нибудь от этой жизни?.. Дима решительно наполнил рюмку.

– Ну, будем…

Трапеза растянулась более, чем на час. Дима периодически курил, выходя на крыльцо, подолгу смотрел в небо, тучи на котором рассеялись, так и не родив дождя. Потом снова возвращался к столу, снова наполнял рюмку, снова жевал и снова выходил курить. В голове стали появляться посторонние мысли. Сначала он подумал, вернется ли Валя и хочет ли он этого? Решил, что не хочет – одним своим присутствием она вносила напряженность в состояние окружающего покоя и незыблемости. Она, пусть без всякой надежды на успех, пыталась внести изменения в существующий уклад, а это вызывало в ответ почти физическое отторжение. Где-нибудь в городской квартире ее новации воспринимались бы естественно, но здесь все подчинялось другим жизненным законам, и их несоблюдение ставило крест на самой возможности ее пребывания.

Валя безоговорочно являлась чужеродным элементом (хотя иногда Дима и чувствовал, как без нее пусто и одиноко). Тем не менее, и вовсе без женщины, особенно сейчас, когда алкоголь будоражил кровь, становилось плохо.

…Может, звякнуть Иринке?.. Но подобная мысль показалась такой же чужой, как и сама Ира. Это ощущение возникло даже не из-за вчерашнего инцидента. Теперь Дима знал, что Олег – трус, и навредить ему никоим образом не может. Гораздо важнее, что сама Ира вдруг стала расплывчатой и почти ненастоящей, как кусочек далекого прошлого. Смешно, но он с трудом вспомнил ее черты и совершенно не мог представить голос. Ему стало казаться, что знакомство с ней – это наваждение и хорошо, что он от него избавился. …А, может, она вообще не существовала, и это лишь моя фантазия, исчезнувшая так же внезапно, как и появилась?..

После очередной рюмки в голове наступило состояние необычайной легкости и раскованности; захотелось смеяться без причины, делать что-то несуразное, рассказывать дурацкие истории… только кому?

Дима убрал со стола и снова вышел на крыльцо. Из-за забора, из той, другой жизни доносились крики и смех, а в щели можно было различить группу парней и девушек, двигавшихся в сторону сельхозинститута. На секунду Дима позавидовал им, но представить себя среди них не мог – гораздо ближе и важнее казались окружавшая его тишина и покой. Он хотел находиться здесь, а не там. Вот, если бы кто-нибудь из этих девочек случайно забрел в сад!.. Но они прошли мимо, и смех раздавался уже издали, с улицы, ведущей к серым пятиэтажкам. Опять стало тихо, только мимо проносились машины, мелькая в щелях забора разноцветными боками.

Из зарослей показалась кошачья морда, а потом и все огромное серое тело с пушистым хвостом. Диме показалось, что кот стал еще больше. Он остановился возле скамейки и повернул голову, как бы спрашивая разрешения запрыгнуть на нее. При свете дня Дима, наконец, сумел разглядеть его. Животное, действительно, оказалось очень крупным – видимо, помесь «перса» с кем-то. Густая длинная шерсть почти касалась земли; на лбу, точно между глаз, явственно проступал темный треугольник, упиравшийся в переносицу, а глаза даже днем светились изнутри странным бордовым цветом. Но самое интересное, что кот был совершенно чистый! Нельзя поверить, что он живет в саду – при такой густой шерсти, в ней не могло не появиться ни одного колтуна, ни одной репейной колючки, да и худобой, как бродячие коты, он явно не страдал. Они смотрели друг на друга, стараясь проникнуть в чужие мысли. Неизвестно, как коту, но Диме это не удавалось. Присев на корточки, он протянул руку, шевеля пальцами, и тихо позвал:

– Кис– кис…

Кот смотрел на него равнодушно и никак не реагировал. Дима поднялся; сделал шаг, потом второй… Кот лениво повернулся и снова исчез в зарослях, да так, что, казалось, и трава за ним осталась неподвижной. …Странное существо. Но на призрака явно не тянет. В этом призраке живого веса килограмм семь, не меньше. Интересно, чей он?.. С другой стороны, какое мне до него дело? Окно я вставил, так что внутрь он больше не попадет…

Вздохнув, Дима вернулся в дом. Взял в руки телепрограмму в надежде хоть как-то убить время, и внизу, там, где печатают рекламные объявления, под крупным заголовком «Круглосуточно», увидел фотографии девушек и номера телефонов. Он прекрасно понимал, что это лишь обложка, а реальные «жрицы любви» намного страшнее, тем не менее, ему нравилось рассматривать эротические позы, улыбки…

Ничего интересного по телевизору не показывали. Он положил программу на место, еще раз с сожалением взглянув на фотографии, но звонить не решился. Вместо этого вернулся к дедовым дневникам – разложив тетради по номерам, он удобно уселся за стол и начал читать. Ничего интересного не попадалось. Все было сухо и информативно – такой-то полк выдвинулся на такую-то позицию; такой-то батальон занял такое-то село; такой-то полковник доложил то-то… Но Дима все равно решил дочитать до конца, чтоб окончательно удостовериться, что тратить время на эти заметки не стоит – лучше передать их в какой-нибудь архив или музей.

Знакомясь с содержанием уже «из угла в угол», он дошел до конца войны. Несколько страниц было посвящено анализу возможных назначений, причем, варианты отличались разнообразием – от преподавания в Академии до командира дивизии на советско-монгольской границе. Потом был переезд в этот город, знакомства с людьми, но и здесь не попадалось ничего интересного – фамилия, должность, звание, время встречи, и никаких подробностей, никаких впечатлений.

Следующая тетрадь называлась «Строительство дома», где перечислялись все расходы, суммы, даты, исполнители. …Господи, для кого он составлял отчеты? – подумал Дима, – неужели ему самому было интересно перечитывать все это?.. и тут с последней страницы выпал сложенный вчетверо листок в клетку. Он был исписан совсем другим, крупным угловатым почерком: «Тов. генерал! Чтоб приступить к восстановлению фундамента, необходимо убрать трупы румынских фашистов в количестве двадцати шести штук. Ваше решение сообщите полковнику Ивлеву». Подпись была неразборчива: «Младший лейтенант…» то ли «Красавин», то ли «Крапивин».

Дима достал альбом. Вот самый первый снимок!.. Значит, это румыны, – Дима задумчиво смотрел на фотографию. И оттого, что он теперь знал об этих людях хоть что-то конкретное, они невольно переходили в разряд знакомых, – румыны…

Он слышал, что на Дону стояли и румынские части, но почему-то никогда не думал об этом, как, впрочем, и вообще о прошедшей большой войне. Для него она являлась такой же историей, как и война 1812 года. Даже реальные живые люди с орденскими планками, переполнявшие город 9-го Мая, казались атрибутами современной жизни, не воспринимаясь, как солдаты той, далекой войны – вроде, всегда они были такими старыми и дряхлыми, и всегда на груди у них блестели железки орденов, которые достались им непонятно каким образом. Будто не было у них молодости; не было атак и отступлений; не было Великой Победы, а все всегда существовало так, как оно есть сейчас.

Дима попытался разглядеть лицо офицера, лежащего на переднем плане, и не смог. …Куда же они, в конечном итоге, дели трупы? – вопрос заинтересовал его потому, что это оказалось единственным живым впечатлением от прочитанного, – младший лейтенант… значит, тогда он был совсем мальчишкой. Может, он жив до сих пор? И, скорее всего, если он строил для генералов, то и себе прихватил, хоть маленький кусочек земли. Или это только в наше время исполнители подбирают крохи от пирога хозяев, а тогда было по-другому?.. Красавин… Крапивин…. Нет, такой фамилии я никогда не слышал. Вот, Ивлев… (Какие-то Ивлевы жили в районе сельхозинститута. Он не был знаком с ними, но фамилию знал). Можно, конечно, попытаться найти их, но если Ивлев был полковником, то, наверное, уже давно умер… да и зачем мне это? Какая разница, где похоронили тех несчастных румын?.. Он снова попытался окунуться в сметы, но сознание отказывалось воспринимать бессмысленную информацию, и Дима вышел на крыльцо.

Небо оставалось серым, но ясным, и мелкий холодный дождь сеял, казалось, ниоткуда. Капли убаюкивающе шелестели в ветвях. Мокрые листья опадали, чаще и увереннее пикируя на набухшие грязью дорожки. На улице уже вспыхнули фонари – их свет матово расплывался за марлей дождя.

Дима поежился, и когда случайная капля погасила сигарету, не стал прикуривать новую, а вернулся в дом, плотно прикрыв дверь – в доме всегда тепло и сухо. Включил полный свет. От контраста, как по мановению волшебной палочки, на улице наступила ночь. Дима вернулся к столу. Тетради его уже не интересовали. Он даже не стал досматривать их до конца, а лишь небрежно пролистал и убрал обратно в шкаф. На столе осталась только записка младшего лейтенанта с неразборчивой фамилией и альбом, открытый на первой странице. Дима смотрел на них, пытаясь мысленно соединить воедино, и понять, что же происходило дальше, будто это могло иметь для него значение.

Чем дольше он смотрел, тем сильнее возникало желание что-то предпринять – сейчас, немедленно. Скорее всего, это желание являлось плодом скуки и одиночества. Он прекрасно понимал, что даже если и выяснит место захоронения румын, то не воздвигнет там братской могилы и не станет откапывать останки, чтоб вернуть родственникам, хотя уже это стало модным – направлять целые экспедиции из Германии, Италии, Венгрии на поиски костей своих неудачливых соотечественников. Дима сам не знал, зачем ему это нужно, но твердо решил, что просто так свое расследование не бросит.

Взглянул на часы. Только семь. Задумчиво прошелся по комнате, готовясь озвучить решение, которое внутренне уже принял; потом решительно вышел в коридор, обулся и взяв зонтик, вышел на улицу.

Ноги расползались на раскисшем черноземе садовой дорожки. Он представил, как пойдет дальше по не асфальтированной обочине улицы; как будет месить грязь и, в конце концов, выйдет на проезжую часть, чтоб шлепать по лужам, уворачиваясь от несущихся мимо машин. На мгновение захотелось вернуться, спрятаться под защиту дома; он даже оглянулся, но почему-то не почувствовал привычного притяжения, выражающегося в раздумьях – а стоит ли ему куда-то выходить?.. Дом не удерживал его, и, наверное, поэтому впервые показался старым, возможно, действительно, нуждающимся в ремонте.

Голые деревья не спасали от холодных капель, а раскрыть зонтик под низко нависшими ветками было невозможно. Дима быстро шел по траве, и пока добрался до дорожки, ноги его совсем промокли, но это не смущало, даже наоборот – он подумал, что теперь может идти, не разбирая дороги, не лавируя среди луж, и мокрее уже не станет. Правда, он и сам не мог объяснить, куда так уверенно стремится.

Миновал станцию техобслуживания, прилепившуюся на опушке широкой лесополосы. Впереди уже виднелся желтый корпус сельхозинститута, всегда удивлявший его своей архитектурной несуразностью. Дима вдруг остановился, сообразив, что не знает ни номера дома, который ищет, ни даже названия улицы. Закурил, предварительно спрятавшись под козырек остановки, и подумал, что нет никакой необходимости идти именно сейчас, даже не выяснив точного адреса, ведь все можно было решить гораздо проще, взяв телефонный справочник. Но теперь, промокнув, выпачкав джинсы по самые колени и не добившись никакого результата, возвращаться домой будет совсем позорно.

Мимо пронеслось несколько маршруток, остановился автобус, но никто из него не вышел. Дима курил уже вторую сигарету, когда увидел, как в ближайшем домике, смотревшим окнами на улицу, вспыхнул свет. Подошел и тихонько постучал. Уголок белой занавески приподнялся. К стеклу приблизилась седая старушечья голова.

– Извините, а где живут Ивлевы?..

Старушка смотрела внимательно и недружелюбно. Потом ее губы зашевелились, но Дима не услышал ни единого звука через двойные оконные рамы, и понял, что его вопроса она тоже не слышит. Голова исчезла, занавеска опустилась, а потом и вовсе погас свет. Дима вернулся на остановку и дождался-таки, пока из очередного автобуса вышла женщина.

– Девушка!.. – но она не обернулась, – не убегайте! Я просто спросить хочу!.. (Наверное, его трезвый голос внушал доверие, и женщина остановилась). Простите, а где здесь живут Ивлевы?

– Вообще-то, мы недавно переехали, но, по-моему, это внизу, – женщина заспешила к новенькому коттеджу, большим красивым кораблем, возвышавшимся над приземистыми, домиками послевоенной постройки.

Дима направился вниз – туда, где дробно стучали поезда, шедшие по берегу водохранилища. Фонарей здесь не было вовсе, а дорога шла под уклон. Дима ощупывал каждый шаг, прежде чем перенести массу тела, но все равно один раз чуть не упал. Чудом удержался, схватившись за мокрое скользкое дерево и решил, что лучше идти вдоль забора; правда, тогда просыпались собаки, и его передвижение отмечалось катящейся впереди волной злобного заливистого лая. …А это и хорошо, – подумал Дима, – может, кто-нибудь выглянет?.. Тогда спрошу… Но никто так и не выглянул, полностью доверяя охрану четвероногим стражам.

Дима вышел к перекрестку, на котором тускло горел фонарь. Растерянно остановился, и тут ему повезло. Дверь ближайшего дома открылась. На крыльце появился темный силуэт; в раздумье постоял минуту, потом спустился и что-то поставил на землю.

– Извините! – крикнул Дима, – а Ивлевы где здесь живут?

– Ивлевы? – переспросил мужчина, – здесь нет Ивлевых, и никогда не было.

– Как нет?..

– А так. Здесь я всех знаю. Тридцать пять лет живу. Ивлевы – это еще ниже спуститесь, потом направо. Дом двухэтажный; мансарда стеклянная, – мужчина поежился – вышел он налегке, не рассчитывая так долго находиться на улице, – а тебе там кого?

– Мне б полковника Ивлева.

– Михаил Николаевича? – мужчина громко рассмеялся, – эк, кого вспомнил. Он уже лет двадцать пять, как умер. Я еще в школу ходил. Жена его, правда, живая, но, по-моему, уже не двигается сама. Дочь… так ей тоже за шестьдесят. Ты Славку, наверное, ищешь – внука?

– Нет, я полковника искал… – пробормотал Дима.

– Ну, парень, тогда тебе не сюда. Тебе лучше на центральное кладбище, в аллею героев, – мужчина скрылся в доме и запер за собой дверь.

Ниточка оборвалась, еще не начав разматываться. Дима повернулся, чтоб идти обратно, и увидел дальний свет фонаря, отражавшийся в несущихся вниз мутных потоках – по ним ему предстояло подняться!..

Ноги поехали сами собой. Дима успел схватиться за дерево, но пальцы не удержались на влажной коре, и он заскользил вниз, балансируя руками, как канатоходец. Перевел дыхание. Хотел закурить, но понял, что пачка отсырела окончательно. Он стоял, запрокинув голову так, что касался затылком ствола, а на лицо падали крупные холодные капли. Несмотря на мерзкую погоду, и то, что его поход закончился ничем, домой не хотелось. Как ни пытался он представить себя в теплой сухой комнате, но ощущение уюта и защиты не приходило.

Дождь начал стихать, становясь мельче и реже, зато поднялся ветерок, который сдувал капли с веток, и стоять под деревом становилось гораздо хуже, чем идти по открытому пространству. Дима оттолкнулся от ствола, но тут же снова поехал вниз до следующего дерева. Фонарей больше не было, а зашторенные окна отбрасывали слишком тусклый свет, чтоб осветить улицу. Дима решил поискать другое место для подъема. Добравшись до следующего перекрестка, свернул вправо, внимательно вглядываясь в дома. Большого дома с мансардой не было – все сплошь одноэтажные, какие-то вдавленные в землю.

Дима шел и шел по самому краю грязевого потока, пока не уперся в забор – улица заканчивалась тупиком. На калитке висела табличка «Осторожно, злая собака», хотя собачьего лая не слышалось, да и сам дом в глубине казался нежилым. Дима постоял несколько минут, держась за мокрые доски, и пошел обратно, радуясь, что ушел не далеко от перекрестка. Вернулся; узнал дерево, которое в прошлый раз остановило его скольжение, и решил спуститься вниз, хотя бы до следующей улицы.

Стук поездов становился все слышнее, а освещенных окон все меньше, потому что было почти одиннадцать. Дима удивился, что проблудил целых два часа, но уже не думал о возвращении домой – его обуял охотничий азарт. Он должен найти этот дом с мансардой – найти не завтра, не послезавтра, а, именно, сейчас!..

Следующая поперечная улица проходила метров через пятьдесят. Дима снова свернул, и снова пошел вдоль заборов, вглядываясь в темные силуэты строений. Впереди виднелось нечто относительно высокое. Дима устремился туда, но в доме не оказалось мансарды. Потом его обманул ровный двухэтажный остов, еще не покрытый крышей.

Дима разочарованно остановился. Вздохнул, пошел дальше и вдруг снова уперся в забор. Снова тупик. Ощупал руками доски. Нашел калитку. На ней была такая же табличка, извещавшая о злой собаке, и дом также стоял в глубине. Он не мог понять, как оказался на том же самом месте. Это казалось невозможно – он нигде не сворачивал, но перед ним находился тот же самый дом и то же самое черное кривое дерево. Страха не было – была полнейшая растерянность, и очень хотелось курить. Достал размокшую пачку и с сожалением бросил на землю. Снова пошел обратно, думая, что если это конец улицы, то у нее должно быть и начало. Может, он просто двигается не в ту сторону? Никто ж ему не сказал ничего конкретного – все только советовали идти вниз…

Дождь кончился, и «река» мгновенно стала мелеть. Дима опять вернулся к перекрестку и на этот раз пошел прямо. Шел он довольно долго, но дом с мансардой все не появлялся, а улица изгибалась, петляла, хотя, вроде, не меняла направления. Впереди забрезжил фонарь. Казалось бы так приятно выбраться наконец из черного омута, ощутить, что находишься в реальном мире, но Дима почувствовал непреодолимое желание двигаться вперед, чтоб все-таки отыскать дом чертова полковника. Цель была ясной и конкретной, не связанной с какими-то убитыми румынами.

Без дождя стало оглушающее тихо, только редкие капли срывались с деревьев, и булькали, падая в лужи; воздух стал настолько чистым, что казалось, заполнял весь организм. Дима подумал, что дышится здесь совсем не так, как в его саду.

На небе появились звезды. Они ничего не освещали, но дома перестали сливаться с небом, будто кто-то сдернул пелену с окружающего мира. Идти стало легче – обнажились корни и камни, по которым можно ступать относительно безопасно.

Улица еще раз плавно повернула вправо, и Дима увидел… знакомый дом и уперся руками в знакомый забор; перед ним возвышалось знакомое дерево. Он невольно опустил глаза и наткнулся взглядом на скомканную пачку сигарет. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда! Не мог он повернуть на сто восемьдесят градусов и не заметить!.. Жажда поисков сменилась суеверным ужасом. Вспомнились сказки, как черти водят людей по кругу, доводя до безумия, и еще много всякой ерунды, в которую он никогда не верил. Но как бы не воспринимало все это сознание, он стоял на том же месте и тупо смотрел на пачку, брошенную им же полчаса назад.

Он вновь ощутил себя в замкнутом пространстве. Пусть оно стало шире, по сравнению с садом, но все равно, куда бы он ни пошел, всегда будет упираться в этот забор и находить эту пачку сигарет. Возникла бредовая мысль, а сможет ли он, вообще, выбраться из этого лабиринта?.. Чувство страха оказалось сильнее нежелания возвращаться в пустой дом – он развернулся и побежал. Несколько раз обернулся, чтоб удостовериться, что забор остался на прежнем месте и не перемещается вслед за ним.

Обратная дорога показалась гораздо короче. Он запыхался, но минут через пятнадцать уже снова стоял на перекрестке. Внизу прогрохотал поезд; вверху светился одинокий фонарь, от которого он начал свое путешествие. Дима быстро пошел наверх, больше не оглядываясь, стараясь лишь не поскользнуться, чтоб не поползти назад к тому дьявольскому забору, закрывающему проход в остальной мир. Как-то незаметно проскочил первый перекресток, и сразу оказался на автобусной остановке. Мимо прошелестела машина, взметнув сноп брызг, за ней еще одна…

Дима несколько раз глубоко вздохнул, приходя в себя, и не спеша побрел к дому.

Толкнув калитку, наконец он оказался в саду. Вновь возникло ощущение границы, а все происходившее только что – плодом его скучающей фантазии. Зайдя в дом, включил свет. Снял туфли, покрытые желтой, липкой глиной, мокрые джинсы. Одно прикосновение к холодной ткани оставляло чувство чего-то чужого и тревожного, будто одежда впитала все несообразности мира, из которого ему только что удалось выбраться.

Первым делом он зашел на кухню и закурил. За окном уже стояла ночь, которая его теперь совершенно не касалась, потому что находилась за стенами дома. Здесь все так ясно и спокойно. И откуда взялась бредовая идея идти искать какого-то давно умершего человека, чтоб узнать то, что ему, в сущности, совершенно безразлично?.. Включил горячую воду и долго стоял под душем, смывая это наваждение; потом выпил водки и лег в постель, даже не взглянув на часы – он находился в своей крепости, и время его тоже не интересовало.

Натянув одеяло под самый подбородок, закрыл глаза. Казалось, приключение закончилось удивительно благополучно и можно забыть о нем навсегда, но в то же мгновение перед мысленным взором возник тот проклятый забор, и он снова стоял перед ним, весь мокрый, грязный и озябший. Никакая чистая постель и теплое одеяло не спасало от этого ощущения. Это был даже не кошмар, а бесконечный кусок застывшей реальности, от которого становилось еще более жутко, чем от нагромождения каких-нибудь фантастических монстров. Он чувствовал, что навечно прирос к этому забору, и не знал – это уже сон или все еще продолжается воспоминание.

Разбудил его солнечный луч. Дима с удовольствием смотрел в голубое небо и блики на подоконнике, представляя, что еще лето, а не холодная промозглая осень. Часы, как всегда, показывали шесть; в холодильнике, как всегда, его ждала колбаса, и только ворох сырой одежды напоминал, что вчера с ним что-то происходило. Жизнь вернулась в обычную колею, а его поход представился непонятным и ненужным отступлением от нормы. Желание продолжать расследование угасло само собой. (С Димой часто так бывало – когда дело не ладилось, он терял к нему интерес, наверное, по натуре не являясь бойцом. Просто чаще всего, ему везло, что создавало иллюзию активности и уверенности в себе).

Прошелся по пустому дому, придумывая себе занятие, но то, что попадалось на глаза, не вызывало абсолютно никакого интереса. Нестерпимо захотелось услышать живой человеческий голос, чтоб всколыхнулась давящая, обволакивающая тишина. Раньше он не обращал на нее внимания, считая обязательной составляющей дома, а сейчас вдруг почувствовал, что она существует сама по себе, заполняя все свободное пространство.

…Лучше, если голос будет женским, – последнее общение с мужчинами, отбило у Димы охоту приводить их в дом, – с женщинами всегда легче, если не переходить определенных границ и не запускать их в свою жизнь так глубоко, как получилось с Валей. Но такие ошибки, в виде любви, слава богу, совершаются в жизни не так уж часто. Я уже вышел из глупого возраста, когда женщина способна иметь надо мной власть. Проблема лишь в одном – на данный момент не у меня никакой женщины; хотя… – он достал клочок газеты с Ириным телефоном; глядя на ровный ряд цифр, вспомнил, как она писала их, стоя в коридоре – ничего в душе не всколыхнулось, но другого варианта все равно не было.

Дима подошел к телефону, протянул руку… в раздумье опустил ее. Вернулся в комнату; остановился, разглядывая дырочку в полу. …Это ж не сон – я реально стрелял в Игоря… и что?.. Разве это имеет какое-то значение?.. Вышел на крыльцо, закурил, сконцентрировав взгляд на серевшей в зарослях скамейке. …Я никого не убил, а просто расставил все по местам. Если б она хоть раз в жизни поступила также, то не терпела б до сих пор эту ложь и унижения… Странно, но он почувствовал, как мысленно поучает ее, пытаясь переделать то, что, по большому счету, его совершенно не касалось. …А переделать – значит взять на себя ответственность за результат, а это мне, на фиг, не нужно. Мне хотелось просто общения никого ни к чему не обязывающего, и еще чуть-чуть ласки…

Резко зазвонил телефон, и Дима вздрогнул; закашлялся, поперхнувшись сигаретным дымом. Снял трубку, даже не догадываясь, кто желал с ним пообщаться.

– Привет. Решила, вот, позвонить. Думаю, вдруг ты не появишься, хоть и обещал.

Он узнал Ирин голос, но не понял, рад этому или нет.

– Почему не появлюсь?..

– Не знаю. Олег орал, что ты чуть не застрелил его, что он заявит на тебя в милицию и, вообще, ты опасный маньяк, место которого в психушке. Вот я и подумала, если вы поссорились, то ты больше не позвонишь.

Ситуация сильно упрощалась. Оказывается, они просто «поссорились», а это значит, никому ничего не надо объяснять, ни в чем оправдываться. Все случившееся – заурядная бытовуха.

– Обязательно б позвонил! – Димин голос повеселел, – маньяки не могут отступиться от жертвы – на то они и маньяки.

– Тоже верно, – Ира замолчала, решив, что свой шаг навстречу уже сделала, и дальнейшая инициатива должна исходить от мужчины. По крайней мере, Дима расценил ее молчание именно так.

– Ты по-прежнему не хочешь посетить меня? – спросил он, отбросив всякую дипломатию.

– Вообще-то, Олег говорил, что у тебя интересно, но мне показалось… я ж тебе уже говорила.

– С тех пор многое изменилось.

– Извини.

– Дело не только в бабке, – он вдруг почувствовал, что ему тяжело одному хранить новые знания, – приезжай, а?.. – прозвучало это так искренне, что Ира сдалась.

– Ладно, попробуем еще раз. Только ты встреть меня на остановке минут через двадцать.

Дима не успел попрощаться, потому что собеседница положила трубку. Огляделся, собираясь придать дому какой-нибудь новый, торжественный облик, но понял, что это бессмысленно – что б он не предпринимал, дух дома все равно останется прежним. Выйдя на улицу, уселся на скамейку; неторопливо закурил, глядя, как тоненькая секундная стрелка, перепрыгивает с одного деления на другое, как девчонка, играющая в классики. Он сам не понял, откуда взялось это нетерпение – то ли от желания почувствовать женщину, то ли от необходимости выплеснуть последние впечатления.

…Через двадцать минут она, конечно, не приедет. Женщине нужно двадцать минут только на то, чтоб собраться, а потом еще поймать машину в их глухомани… Поэтому вышел Дима только через полчаса и с удивлением обнаружил, что Ира уже терпеливо стоит на остановке. На ней были джинсы и легкая ветровка, в которых она казалась угловатой, как девочка-старшеклассница.

– Ты быстро – не ожидал.

– А я не из дома – от подруги. Пошли?

– Пошли, – Дима взял девушку за руку (на этот раз она не сопротивлялась, не вырывалась), – и как ощущения? – спросил он широко распахнув калитку и отступая в сторону.

– Может, прошлый раз мне все показалось, или, правда, что-то изменилось… – перешагнув невидимый порог, Ира остановилась; медленно повернула голову, вся похожая на зверька, который принюхивается, попав в незнакомое место.

Дима внутренне рассмеялся, подумав, что прошлый раз она просто набивала себе цену.

– Где изменилось? – спросил он весело, – в доме или в тебе?

– Не знаю, – она осторожно двинулась вперед.

– Крибле—крабле—бумс, – Дима открыл дверь и неожиданно сам почувствовал, как из дома пахнуло чем-то терпким и сладковатым. Еще полчаса назад он не ощущал этого запаха, напоминавшего… нет, его не с чем сравнивать…

Ира ступила в полумрак коридора. Дима включил свет, по-хозяйски придвинул ей Валины тапки и закрыл дверь. Как только исчез контакт с внешним миром, мгновенно исчез и странный запах. …Все старые дома так пахнут, – решил Дима, – просто я никогда не обращал внимания…

– Есть хочешь? – спросил он, – или рюмочку?

– Потом, – она подняла голову, оглядывая высокий потолок, – я почему-то и представляла себе нечто подобное.

– Что ты могла представлять? Ты еще ничего не видела! Идем, – он ненавязчиво обнял ее. Ира не вздрогнула, но и не прижалась к нему. Так они и пошли, вроде, обнявшись.

– Это бывшая комната бабки, а еще раньше – большой зал, – Дима пропустил гостью вперед, но та не тронулась с места, то ли удивленная размерами помещения, то ли потеряв направляющую силу его руки; потом все-таки пошла вдоль стены, разглядывая фотографии. Дима уже приготовился отвечать на привычные вопросы, но она ни о чем не спрашивала, а лишь иногда поднимала руку и осторожно трогая старый картон. Наконец, упершись в пианино, наклонилась, изучая имена мастеров. Потом ее внимание привлек китаец с драконом – она повертела его в руках, попробовала остроту драконьих зубов и вернув на место, остановилась перед шкафом.

– А там что?

– Там много всего, – Дима довольно засмеялся.

– Хочешь, попробую угадать?.. – Ира закрыла глаза, – там женские шляпки… пуговицы… часы… может быть, военные награды… да, письма!..

– Откуда ты знаешь?

– А я – ясновидящая, – Ира хитро прищурилась, но тут же рассмеялась, – просто у моих стариков был похожий шкаф.

Дима сразу сник. Он-то хотел удивить ее, а она не только не удивлялась, а заранее знала то, что он открыл для себя всего два дня назад.

– Ты расстроился?.. – Ира положила руки ему на плечи, – не надо – просто я умная и наблюдательная девочка… а где ты куришь? – спросила она неожиданно.

– На кухне, – Дима шел впереди и думал, какой же он дурак. Это самый обычный дом, только большой и бестолково спланированный, а в остальном – самый обычный…

– Если честно, все действительно здорово, – Ира уселась в уголок и взяла Димину сигарету, – это история – настоящая, живая история. Ты знаешь свою историю?

– В ней нет ничего интересного, – Диме расхотелось рассказывать что-либо – зачем, если все у него так, как у других, и его дед с бабкой ничем не отличаются от ее деда с бабкой?

– Так не бывает. Ты прости, если я испортила спектакль. Ты, наверное, еще хотел мне рассказать об этих людях с фотографий?

– Нет, – он отвел глаза. Говорить-то им, оказывается, о чем. Тогда для чего он пригласил ее?..

– Ди-ма!.. – она потрепала его по руке, – давай что-нибудь делать, а то мне станет скучно. Ты весь какой-то потухший… Вечно я все порчу. Давай, что ли, выпьем?..

– Давай. Я сейчас принесу.

– Тебе помочь? – крикнула Ира, когда он скрылся в комнате.

– Не надо! – он почти с ненавистью оглядел фотографии на стенах и решил завтра же убрать их в шкаф – пусть все прошлое пылится в одном месте, подальше с глаз! – водку будешь?

– А есть варианты?

– Нету!

– Чего тогда спрашиваешь?

Когда Дима вернулся, гостья сидела на том же месте и с интересом изучала шкатулку.

– А это, что за штуковина? – спросила она.

– Такой у тебя не было? – он хотел пошутить, но получилось так зло, что Дима сам почувствовал это, и Ира почувствовала.

– Дим, я уже извинилась, если обидела тебя, а если ты будешь таким, я просто уйду.

– Не надо, – то, что шкатулка оказалась для нее загадкой, сразу вернуло тему разговора и, соответственно, хорошее настроение, – я сам не знаю – оно не открывается, понимаешь?

Ира долго рассматривала гремящую коробочку, но тоже не нашла способа проникнуть внутрь, а Дима, тем временем, успел выставить закуску и даже наполнил рюмки.

– Куда ты мне столько? Я буду пьяная, начну приставать…

– Только попробуй!.. – Дима засмеялся, – я буду отбиваться.

Разговор сделался обычным для мужчины и женщины, которые хотят стать ближе, но пока не решаются это сделать. А уж когда они выпили, Дима физически почувствовал, как спадает внутреннее напряжение.

– Ир, я очень рад, что ты приехала, – сказал он, – когда ты позвонила, я стоял на крыльце и думал, вот, докурю и позвоню…

– Видишь, ты собирался, но так и не собрался, а я, вот…

– За тебя, – Дима решил, что, скорее всего, она права, и снова наполнил рюмки, но Ира закурила, не поддержав тост. На фоне окна было хорошо видно, как струйка дыма разрасталась в облако, поднимаясь к потолку.

– Может, откроем что-нибудь? – предложила она.

– Конечно, – встав, Дима сначала распахнул дверь в сени, а потом и на улицу – на крыльце, распушив хвост, сидел серый кот.

– Боже!.. – Ира даже опустила сигарету, – это что за монстр?

– Понятия не имею, – Диме показалось, что глаза кота становятся шире, а зрачки начинают пульсировать, распространяя сияние, как круги от брошенного камня, – он сам пришел, когда бабка умерла. Я не знаю, чей он.

– Странно… – Ира задумчиво смотрела на кота и вдруг позвала, – Тихон… (кот повернул голову и чуть заметно шевельнул ушами). Ти-хон, иди сюда. Кс-кс-кс…

Кот снова повел ушами и уставился на Иру.

– Ты что, знаешь его?!..

– Я не знаю, но пока ждала тебя, прочитала объявление: «Пропал серый кот. Большой. Пушистый. Зовут Тихон. Просьба вернуть за вознаграждение». Еще там был телефон.

– Правда?.. А я не видел.

– Ты ж не читаешь объявлений на столбах, а мне делать было нечего. Позвоним? Только я телефон не помню. Сходи, посмотри, а я покараулю его. Кот-то хороший, жалко…

В принципе, Диме было наплевать на судьбу кота, но в глазах Иры он хотел выглядеть добрым и благородным. Хотя, не так уж это и благородно, если «за вознаграждение»… Короче, он сам не знал почему, но чувствовал, что позвонить надо непременно. Все повторялось, как в прошлый раз, когда он пошел искать дом полковника Ивлева. Как пишут в текстах контрактов «обстоятельство непреодолимой силы» – помнится, эта фраза всегда смешила его, но сейчас он понял ее смысл.

Чтоб не спугнуть животное, Дима вышел через главный вход и почти бегом бросился к остановке. Объявление, действительно, висело на столбе, и, самое интересное, что оно было совсем свежее, иначе вчерашний дождь должен был бы смыть его полностью.

Когда Дима вернулся, кот уже зашел в сени и старательно обнюхивал кипу старых газет.

– Закрой дверь с улицы, – прошептала Ира, – а я, с кухни.

Кот не разгадал их маневр, и через пять минут, истошно вопя, уже метался в тесном помещении с тусклым окном.

– Как собака, – заметил Дима, возвращаясь в дом.

– Звони, пока у него не случился разрыв сердца.

– Ага. Сейчас! – добежав до телефона, Дима набрал номер и услышав женский голос, спросил – извините, у вас пропал кот?

– Вы нашли его?!

– Похоже на то. Он огромный, серый, красноватые глаза…

– Это он!! – воскликнула женщина, – что с ним?!

– Ничего. Он уже несколько дней ходит вокруг моего дома.

– О, господи! Бедный Тиша… Вы кормили его?

– Какой, к черту, кормили? Он сейчас у меня в сенях бьется, как тигр в клетке. Заберите его, пока он дом не разнес, – Дима назвал адрес и ему показалось, что это вызвало замешательство.

Ира стояла у двери с сигаретой, громко приговаривая:

– Тихоня… или, как тебя там?.. Ну, потерялся, что ж теперь делать? Все будет хорошо. Успокойся, котик, сейчас придут твои хозяева… – но от незнакомого голоса и замкнутого пространства кот орал еще громче.

– Пойдем на улицу, – предложил Дима, – или я с ума сойду.

Они уселись на скамейке. Дима подумал, что самое время для объятий, но кошачьи вопли доносился даже сюда, ломая лирическое настроение.

– Блин, скоро они там? – Ира ссутулилась, подперев голову кулачками, – животное охренеет, и мы вместе с ним!

– Обещали минут через десять.

Оба замолчали и сидели так, пока не скрипнула калитка. В сад вошла немолодая женщина в вязаной кофте, которая когда-то была, наверное, ярко голубой. Дима поднялся навстречу, а Тихон, на минуту умолкнув, завопил с новой силой.

– Тиша, бедный!.. – выдохнула женщина вместо приветствия, – где он?

– Идемте, – Дима провел хозяйку кота на кухню и указал на дверь, – там.

Женщина уверенно проскользнула в сени, даже не спросив, что там находится. Через несколько секунд кот замолк, а еще через минуту женщина появилась вновь, держа своего любимца на руках. Кот прильнул к ней совсем по-человечьи, обхватив лапами за шею. Успокоившаяся хозяйка стояла посреди кухни, оглядываясь по сторонам, словно ища что-то.

– Знаете, – она обернулась к Диме, – а вот здесь, кажется, был встроенный шкаф.

– Да. Его пришлось сломать, когда подключали газ, – автоматически ответил Дима, и только потом вник в суть вопроса, – а откуда вы знаете, что здесь было?

– В детстве я играла здесь. Этот дом для меня, как родной. Его строил мой отец.

– А как фамилия отца? Не Красавин?

– Крапивин. Алексей Николаевич Крапивин.

– Младший лейтенант?.. – растерянно уточнил Дима.

– Да, – женщина улыбнулась, – тогда, младший лейтенант.

– А сейчас он жив?

– Умер в восемьдесят девятом, – женщина вздохнула, переминаясь с ноги на ногу. Видимо, ей не хотелось уходить.

– Пойдемте со мной, – сказал Дима. Он еще не успел связать в единую цепочку появление кота; свое желание найти строителей дома; страничку, выпавшую из дневника; объявление на столбе, и просто подумал, как удачно все складывается.

Они перешли в комнату. Женщина сразу подошла к портрету деда и остановилась, продолжая гладить кота. Она смотрела на портрет, будто перед ней висел лик святого.

– Я помню Василия Павловича, – мечтательно произнесла она, – замечательный был человек. Добрый. Он всех пытался накормить. Не знаю почему, но все казались ему голодными. Для солдат, которые строили дом, он всегда сам покупал хлеб и молоко. Клал возле сарая, где хранился инструмент… Отец ему объяснял, что им привозят обед, а он отвечал строго: – Товарищ младший лейтенант, генерал лучше знает, что нужно бойцу.

Дима слушал, верил, но представить своего деда таким, не хватало фантазии.

– А жена его, Мария Ивановна? – спросил он.

– Ее я плохо знала. Она жила в городе. До того, как они построили этот дом, им же предоставляли квартиру. Я не помню где именно – маленькая была, а, может, мне и не рассказывали. Знаю только, что она очень не хотела сюда переезжать.

– Она не хотела?.. Но она же так любила этот дом!..

– Не знаю. Помню, как они ругались. Он говорил, что советский генерал не должен жить отдельно от жены, что это портит его партийную репутацию, а она кричала, что ей плевать на его репутацию и жить здесь она не будет, даже если его за это выгонят из армии. Она приезжала сюда два раза в неделю – они ругались, и она уезжала обратно.

– Не может быть!..

– Я говорю то, что видела, – обиделась женщина.

– Нет-нет, я о своем, – спохватился Дима.

– А Василий Павлович жил здесь, – продолжала женщина, – вон, там, – она показала рукой на запертую дверь комнаты, давно превращенной в промежуточный склад между домом и сенцами (следующей этапом являлась помойка), – кухня уже была, но готовить генерал не умел и каждый день ездил в столовую. Знаете, у него был такой огромный, черный автомобиль с открытым верхом… «Мерседес», кажется.

– Разве он водил машину?

– Нет, что вы!.. У него был шофер – Миша. Помню, сядет Василий Павлович на переднем сиденье, сложит руки на животе и говорит торжественно: – Все, Миш, поехали. Медлить нельзя. Война войной, а обед по расписанию. Он был помешан на еде…

– Это ваш отец писал? – Дима взял со стола листок.

– Да, – она только заглянула в него, не решаясь отпустить уснувшего кота, – это его почерк.

– А вы знаете, что стало с теми румынами?

– Детей сюда не пускали, пока не расчистили стройплощадку, – она подняла голову, внимательно глядя на Диму, – тут столько оружия валялось!.. Но мы все равно и потом находили. Тогда его никто никуда не сдавал – вся земля была им напичкана. Если пацан шел без «Вальтера» в кармане, над ним начинали смеяться. И трупы никто не хоронил так, чтоб по-человечески, иначе б тут было сплошное кладбище. Их просто закапывали, кого, где нашли, особенно немцев – своих еще пытались как-то разыскать…

– А с этими что сделали?

– С этими?.. Когда фундамент углубляли, их в яму побросали и засыпали.

– То есть, они прямо под домом лежат?

– Ну да, вон, там, – гостья вновь показала на дедову комнату, – там мы тоже рылись, – она грустно улыбнулась, – понимаете, мы ж дети войны. Кругом была смерть, поэтому покойников никто не боялся, а у этих, всякие интересные знаки на мундирах были, не наши и не немецкие, так мы их на сахар меняли; на шоколад, если у кого родители в пайках получали…

Она еще продолжала говорить, а Дима смотрел на давно запертую дверь, пытаясь представить, что находится под этой комнатой. Видимо, женщина поняла, что ее уже не слушают, поэтому осторожно тронула его за руку.

– Извините, заболталась я, но это мое детство. Сколько я вам за Тишу должна? Пенсия у меня, конечно, маленькая…

– Да что вы?!.. – возмутился Дима, – это я вам еще должен за то, что вы все это помните!

– Спасибо вам, – женщина склонила голову, прижавшись щекой к пушистой Тишиной холке, – мы вдвоем с ним остались. Без него, как в склепе, тишина и ни одной живой души – с ума сойти можно… – женщина направилась к выходу, но все-таки оглянулась, стараясь скорректировать детские воспоминания.

Иры на скамейке не было. Пока ловили кота, Дима напрочь забыл о ее существовании, а теперь вспомнил. …Уехать она не могла… Медленно пошел вокруг дома. Ира стояла под деревом, держа в руке надкусанное краснобокое яблоко.

– Я тут съела парочку, ничего?

– А они никому не нужны, – Дима махнул рукой, – все равно сгниют. Слушай, кота, значит, поймали, но… пойдем лучше, я тебе кое-то покажу…

Диму устраивало, что Ира ни о чем не спрашивала, потому что не смог бы пересказать то, что чувствовал. Открыв шкаф, он просто достал альбом и подвинул к Ире.

– Господи!.. – перевернув страницу, та прикрыла ладошкой рот, – что это?..

– Это то, что было на месте моего дома. А вот, самый первый документ, – он протянул записку лейтенанта Крапивина.

– И что дальше?.. – осторожно спросила Ира.

– Их всех закопали прямо под домом. Он стоит на братской могиле. Ничего фундамент, да? Хозяйка кота, оказывается, дочь того, кто этот дом строил – ну, автора записки. Я хотел найти ее, после того, как наткнулся на фотографии, а она сама пришла.

– Не сама. Ее кот привел.

Дима почувствовал легкий холодок, пробежавший между лопаток. Весь конгломерат последних дней вдруг начал складываться, если не в логическую схему, то, по крайней мере, переставал быть нагромождением случайностей.

– Пойдем, выпьем, – предложил он тихо, – потом я тебе еще кое-что покажу.

Ира выпила до дна, выдохнула и сунула в рот кусочек сыра.

– Я говорила, что здесь запах, как в Сокольих горах.

Дима смотрел на нее и думал, с чего начать? Курил, выпуская дым тоненькой струйкой почти ей в лицо, но она не возмущалась, молча ожидая продолжения.

– Дом – любимое детище моего деда. Больше его не хотел никто – ни бабка, ни моя мать, хотя она тогда была еще маленькой и своего мнения, наверное, не имела…

– Почему?

– Не знаю. Но хозяйке кота нет смысла врать, тем более, все участники истории давно умерли. Получается… как говорится, до деда был хаос, то есть, была война. В детстве мне рассказывали, что до войны здесь находился кинопрокат, в котором хранились добрые довоенные фильмы…

– Ты, прям, как роман читаешь, – улыбнулась Ира.

– Я не роман читаю – я думаю вслух. Дед приказал закопать их прямо здесь. Что такое для генерала два десятка трупов?.. И он построил дом. Построил так, как хотел. И жил здесь. Один. Несколько лет. Потом переехала бабка. Я думаю, он просто перестал платить за ту, городскую квартиру. Это все было до меня. А потом я уже начинаю помнить, хотя и был совсем маленьким. Наверное, бабка, действительно, тогда не любила дом или боялась его. Я не осознавал этого – так, какие-то фрагменты. Например, пока она была моложе, все время старалась уехать в город. Она просыпалась утром, завтракала, одевалась и уезжала. Целыми днями болталась по магазинам, ходила в кино – даже на какие-то курсы записалась… даже обедала в кафе! И возвращалась только к вечеру. Дед страшно ругался за то, что в доме не убрано, что вечно нечего есть. И я злился – с одной стороны, наслушавшись деда, а, с другой, потому что обедать, мы ездили в столовую при Доме Офицеров – этот ежедневный ритуал отбирал три часа времени. Все считали бабку никудышной хозяйкой, издевались за глаза, а она, наверное, просто бежала из дома. Теперь мне так кажется…

Потом дед умер. Я помню, как он упал в своей комнате и не смог встать – ноги отказали, но он запретил перекладывать себя на постель. Лежал на полу и царапал доски. Говорил, что так ему лучше, так ближе… Никто не мог понять, к чему ближе. А, может, ближе к ним? Они ж все лежат, именно, под его комнатой… – Дима замолчал, окунувшись в свое детство и вновь видя перед глазами лежащее на полу грузное тело с отечным лицом, дряблой кожей, мешками под глазами…

Прикосновение вернуло Диму к реальности. Он настолько явственно вернулся в прошлое, что вздрогнул от неожиданности, и в первую минуту даже не понял, что за девушка находится перед ним, и как она очутилась в доме.

– Дим, – Ира сжала его руку, – вернись. Я здесь. Не уходи, пожалуйста, – она улыбнулась.

Дима попытался сосредоточиться, но не смог – он по-прежнему ощущал себя мальчиком и смотрел с высоты своего крошечного роста на огромную руку, скребущую пол, как ковш экскаватора замерзшую землю.

Постепенно видение отступило. Лицо Иры стало более реальным, чем видение, но он все равно никак не мог поймать мысль. Это было ужасно неприятно. Да, он говорил о деде, но не мог вспомнить, что именно, а, типа, повторял до этого чьи-то чужие слова, не запоминая и не осмысливая их. Наконец он пришел к выводу, что так не сможет восстановить нить повествования.

– О чем я говорил? – спросил он.

– Ты рассказывал, как умер твой дед. Как лежал на полу…

– Да! – перед Димой перевернулась страница, и пусть он не помнил содержание предыдущей, но мог читать дальше, – так вот, когда он умер, бабка перестала уезжать в город. То есть, перестала вообще. За продуктами она ходила в ближайший магазин, одежду себе не покупала, донашивая имевшуюся, а всякие мелочи привозили мои родители, появлявшиеся раз в две недели навестить меня. А еще, она выходила в сад и сажала цветы. Море цветов. Она никогда не посадила ни одного помидора или огурца, а цветов было, море. Причем, самых разнообразных, натыканных бессистемно, иногда просто под деревом или посреди какой-нибудь лужайки. Но сколько их было!.. Она запрещала их рвать. Говорила, что они должны быть здесь, и она должна их видеть. Один раз, помню, мы крупно поругались из-за этого. Я уже учился в институте и опаздывал на свидание, поэтому чтоб не тратить времени, нарвал пионов. Кусты были огромные, прямо розовые холмы посреди зеленой травы – там и заметить-то отсутствие десятка цветов невозможно, но когда я вернулся, она устроила скандал по этому поводу. Кричала, что в них ее спасение, а я не понял, что за спасение и от чего. Я решил, что она выживает из ума.

На следующий год была бесснежная морозная зима, и все цветы погибли. Она не стала сажать новые, а просто перестала выходить на улицу. Часами сидела, разбирая старые документы, листала мемуары, которых от деда осталось множество (все они были испещрены пометками, в которых дед не соглашался с трактовкой авторов – наверное, он был мыслящим военачальником…) Это был уже ее дом, понимаешь? Она боролась за каждую трещинку, за каждую паутинку – боролась с моей женой и, в конце концов, выжила ее…

– И как же ты не заступился за жену, если любил ее? – перебила Ира.

«Книга» перед Димой снова захлопнулась. Он остался один на один с поставленным вопросом и замолчал, потому что в этот момент не готов был мыслить самостоятельно, а только излагал предложенную кем-то свыше версию. Молча моргал, неприязненно глядя на Иру – и зачем она вывела его из сладостного транса?..

– Ты не любил ее, – заключила Ира, не дождавшись ответа.

В Димином сознании схематично, но очень объемно возникли две субстанции: Валя и Дом, и Валя показалась спичечной коробкой рядом с огромным бетонным кубом. Дима не мог применить сюда понятие «чувства»; решить, что он любит больше, а что меньше – этих понятий просто не существовало. Перед ним находились две массы, две физические величины, одна из которых тысячекратно превышала другую, и все. Облаченная в слова, мысль прозвучала бы грубо и цинично, поэтому Дима промолчал, оставляя Иру с собственным мнением.

– Ну, продолжай, – вздохнула она, – извини, что перебила.

Но «книга» больше не открывалась, а сам Дима ничего сказать не мог. Мысль застопорилась на двух кубах, большом и маленьком, и упорно не хотела двигаться дальше.

– Давай, еще выпьем, что ли? – предложил Дима, – а то голова, вроде, пустая; а, вроде, в ней такая путаница!.. Не знаю, как это может быть одновременно, – он закурил и увидел, что в пачке осталась одна сигарета, а пепельница полна окурков. Как они столько накурили, он не заметил.

– Дим, – Ира взяла эту последнюю сигарету, – тебе не кажется, что у тебя крыша едет?

– У меня?!.. (ему-то казалось, что Ира, наоборот, должна понять все его сумбурные экзерсисы. По крайней мере, ему так хотелось) Ты же сама рассказывала про троглодита, про Сокольи горы – считай, что я поверил и теперь ищу объяснение своей ситуации, с помощью твоего знания!..

– Я не об этом, – улыбаясь, она и погладила его руку, – не обижайся. Я хотела спросить, тебе хорошо здесь? Ты чувствуешь себя спокойно?

На столь конкретный вопрос Дима должен был бы знать ответ, но неожиданно понял, что не знает. На какое-то мгновенье он превратился в деда, который ходит по комнатам, проверяя, все ли в порядке; берет знакомые, принадлежащие ему вещи, переставляет их с места на место, чувствуя себя хозяином целого мира, находящегося внутри этих крепостных стен. Это было состояние покоя и умиротворения. Потом внезапно становился бабкой, рвущейся в город, потому что давит тишина и одиночество, и ты превращаешься из хозяина в узника…

Не решаясь определиться с ответом, он молча наполнил рюмки, поднял одну из них и выпил. Вместе с вливавшейся внутрь водкой, мир стал наполняться красками, а мистические пентаграммы недавних размышлений рассыпались, обретая вид незатейливого орнамента на кухонной клеенке. Он даже услышал, как редко, но методично капает вода из крана; покрутил пустую сигаретную пачку и прицельно бросил в ведро.

– Возьми в шкафу, – сказал он.

Ира потянулась к верхней полке, где среди баночек, оставлявшихся Валей неизвестно для каких целей, краснела пачка сигарет, и Дима увидел, как Ирина майка медленно выползает из-за пояса джинсов. Ему вдруг захотелось увидеть хоть кусочек ее тела, хоть узкую полоску, но майка оказалась слишком длинной. В этом ему не повезло, зато полностью вернулось ощущение реальности – будто в кукольном домике неожиданно подняли крышу, и туда хлынул солнечный свет, вдыхая жизнь в маленькие фигурки, сидящие на стульчиках за столиком, покрытым лоскутом от старого халата.

Дима устал от воспоминаний. Он чувствовал себя опустошенным, но в то же время, очищенным от прошлого, и поэтому настоящее открывалось с новой пронзительной яркостью. Он взял в свои, обе Ирины руки. Она через стол потянулась к нему, даже привстала. Дима вложил свое лицо ее ладони. Он видел, что ей неудобно стоять, вот так, наклонившись, не имея точки опоры, но руки она не отнимала, и это его радовало.

– Вот сейчас мне хорошо, – признался он.

– Странный ты, – Ира погладила его по голове, – скажи честно, ты приглашал меня, чтоб поговорить о доме или?..

Вопрос кольнул самолюбие, вроде, не оправдал он оказанного доверия, но ответил сразу. Ответил так, как чувствовал – он слишком устал, чтоб анализировать, что можно сказать, а чего лучше не говорить в такой ситуации.

– Я об этом как-то не задумывался. Мне просто хорошо с тобой, а дальше, как получится.

– Наверное, получится… – она провела рукой по его лицу, прикрывая глаза, смешно играя с нижней губой, – потому что мне тоже хорошо с тобой. Но получится в следующий раз, если не передумаешь, – она встала, оставив недопитую рюмку, – мне пора.

– Почему?

– Дел еще полно.

Все произошло так неожиданно, что Дима даже не попытался удержать ее. Ира поспешно обулась, накинула ветровку. Единственное, что успел Дима, это поймать ее за руку и на мгновение притянуть к себе; почувствовал, как дернулось ее тело и обмякло. Ира подняла голову, закрыв глаза, и он целовал ее долго и нежно. Дыхание ее стало чаще, а ногти с силой впились в его спину. Когда она отпрянула, глаза ее блестели, а на щеках выступил румянец.

– Пока, – Ира выскользнула на улицу, не закрыв дверь.

Дима видел, как она чуть ли ни бегом, словно спасаясь от кого-то, добралась до калитки и исчезла, тут же переместившись в другой, неподвластный ему мир. Дима не понял, что произошло, но все равно, ему становилось очень хорошо от воспоминания об блестящих глазах и предательски выползающей из джинсов майки.

Он вернулся на кухню. Облака табачного дыма казались почти осязаемыми. Распахнул настежь окна; опустился на табурет, глядя на остатки трапезы, на недопитую Ирину рюмку и слушая, как сквозняк шелестел в коридоре старой газетой. Взглянул на часы. Оказывается уже вечер, а он даже не заметил и, казалось, солнце тоже не заметило, потому что продолжало невозмутимо светить, даже не собиралось спускаться за горизонт.

Курить не хотелось – во рту и без того стоял горьковатый привкус. Пить тоже не хотелось. Бывает такое напряженное состояние, когда пьешь и не пьянеешь – наверное, организм просто отторгает алкоголь, не оказывающий привычного воздействия. Дима прошел в комнату и лег на диван. На сером потолке виднелись желтоватые пятна от прошлогодних дождей, когда на крыше съехал лист шифера, и вода напрямую устремилась в дом. Он вспомнил, как капли сползались в одну огромную каплищу, отрывавшуюся от поверхности, и с противным бульканьем падавшую в подставленное ведро. Повернулся на бок и закрыл глаза…

Неожиданно Дима услышал пение птиц и стрекотание кузнечиков. Ему даже показалось, что он реально чувствует прикосновение теплого ветерка и запах разогретой солнцем травы. Из этих ощущений постепенно, как бы раздвигая невидимый занавес, начала складываться картинка.

Сначала сквозь узкую щелочку ударил солнечный луч. Потом обзор стал шире, обнажив поляну с редкими ромашками, возвышающимися над жесткой, высохшей травой своими поникшими от жары белыми головками. На другом конце поляны чуть слышно шелестела листвой реденькая березовая рощица, вся пронизанная светом, прозрачная и ажурная, как опустившееся на землю бело-зеленое облачко.

Полотнища занавеса сомкнулись где-то за спиной, и Дима почувствовал под ногами горячую траву, слегка покалывающую ступни прошлогодней остью. Опустил голову и обнаружил, что стоит босиком, шевеля пальцами, наконец-то освободившимися после длительного заточения в обуви. Долго смотрел на свои ноги; на то, как через одну из них быстро перебежал муравей и скрылся, соскользнув вниз. Когда Дима снова поднял голову, то увидел посреди поляны столик на резных ножках, и это его почему-то не удивило. Он даже знал, что там должно находиться.

Действительно, это были шахматы – белые фигуры с его стороны и черные у отсутствующего противника. Но само сочетание фигур являлось настолько фантастическим, что он замер, растерянно вглядываясь в их блестящие деревянные головы. Смотрел он так долго, что фигуры начали сливаться в сплошную неясную шеренгу, терявшую конкретные очертания. Он только помнил, что позади ровного ряда белых пешек, по обе стороны от громоздкого короля в непропорциональной короне и ферзя, напоминающего детскую пирамидку, стояли кони. Шесть коней!.. По три с каждой стороны. И никаких других фигур. Это была странная партия.

Из состояния растерянности Диму вывела вспышка, мелькнувшая перед глазами. Он вскинул голову – картинка вновь изменилась, причем, кардинально. Рощицы почти не стало видно. Перед ней, блестя на солнце начищенными бляхами и оружием, выстроились войска – ровные прямоугольники пехоты в незнакомой форме. Солдаты стояли плечом к плечу, плотно сомкнув строй, и даже лица у них (он видел это совершенно четко, несмотря на расстояние) наводили на мысль о братьях-близнецах. А чуть поодаль стояли танки без опознавательных знаков. Крышки люков были открыты; экипажи сидели на броне, и лица у всех были такие же одинаковые, как у пехотинцев. Все это замершее воинство излучало непобедимую мощь, и в том, что ни один солдат за все время даже не моргнул, тоже было что-то пугающее – словно перед тобой целая армия зомби. Дима в страхе оглянулся… оказывается, у него за спиной тоже был лес, только совсем другой, настолько несовместимый с прозрачными березками, будто два совершенно разных пейзажа висели на одной стене. Мрачная дубовая чаща закрывала полнеба, и тянуло оттуда холодом и сыростью. А на опушке тоже находились войска, только совсем другие. Форма у них была пестрая, как клоунские костюмы, и стояли они не в парадном строю, а сидели, лежали, развалившись на траве. Их ружья, длинные с четырехгранными штыками, были составлены в пирамиды. Чуть поодаль паслись кони с шелковистыми гривами и длинными хвостами, такие красивые, но неприспособленные для войны. Вся эта идиллия дополнялась гитарным перебором, смехом и лошадиным ржаньем.

Дима перевел взгляд на противоположную опушку. Там появился высокий генерал, разложивший на броне танка карту и что-то докладывавший другому человеку. Откуда-то Дима знал, что этот второй – здесь главный, хотя на нем не было короны, а такая же черно-серая форма. Диму очень злило, что «король» все время стоял к нему спиной. Он не мог видеть лица, но внутренне чувствовал, что знает его. Никогда не видел, а просто знает!

Генерал свернул карту и решительно направился к первому батальону пехоты.…Сейчас что-то должно произойти… – испуганно подумал Дима, но тут же сообразил, что у него тоже должен быть генерал – ведь он видел на доске белого ферзя!.. И в тот же миг раздался конский топот. Перед ним остановился всадник, несмотря на жару, одетый в длинный белый плащ и капюшон, закрывающий лицо. Чудом, не запутавшись в своем одеянии, он спрыгнул с коня и замер, щелкнув каблуками невидимых сапог.

– Вы что, мой генерал? – спросил Дима, растерянно оглядывая странную фигуру.

– Ваш генерал упал и сломал ногу, – ответил незнакомец неожиданно высоким голосом.

– И что мне теперь делать?

– Воевать, Ваше Величество. Вы можете доверить мне свою армию? – незнакомец одним движением откинул капюшон. Дима даже прищурился от ослепительной белизны волос незнакомки – играя на солнце, они создавали над ее головой сказочный нимб, – так можете, Ваше Величество?

Дима так увлекся волосами, что лишь вновь услышав голос, взглянул в ее лицо. Всадница улыбалась. Чуть раскосые глаза, тонкий нос и рот, большой и чувственный… Ее нельзя было назвать красивой, но она источала непонятную притягательность. Дима подумал, что более прекрасной женщины еще не встречал, и ей он может позволить все, даже командовать армией, несмотря на всю глупость подобного предложения.

– А что мне остается делать? – ответил он со вздохом.

– Не бойтесь, мой король, – она рассмеялась, – мы все успеем, ведь мы белые, и раньше нас они не начнут.

Новоявленный генерал на удивление легко вскочила на лошадь, и направилась к войскам. Дима видел, как солдаты стали нехотя подниматься. Смолкла гитара. Они медленно и лениво стаскивали свои шутовские наряды, под которыми оказались обычные защитные гимнастерки, только почему-то без погон и знаков различия. Зато у некоторых на груди поблескивали медали (их еле слышное звяканье ветерок доносил до Диминого уха). Солдаты стали ловить коней, надевать на них, неизвестно откуда взявшиеся, седла, выравнивать стремена. Через несколько минут развеселый и бесшабашный табор перестал существовать. Стройные ряды всадников и пехотинцев замерли в боевых порядках. Дима невольно залюбовался ими – на мгновение он забыл, что против него выстроились танки, артиллерия и, скорее всего, никакой битвы не получится, но все равно, это была его армия, такая красивая и такая преданная, которую он может бросить в бой одним движением руки.

Генерал вновь оказалась перед Димой, гарцуя на своей белой лошади, с красными, как у кота Тихона, глазами. Теперь она смотрела на него с гордостью.

– Ваше Величество, Вы умеете играть в эту игру?

– Умею, но не очень хорошо, – смутился Дима.

– Играйте, как умеете, – генерал улыбнулась и вновь поскакала к войскам.

Дима понял, что должен сделать ход. От одной этой мысли его обуял страх, потому что, как бы он ни сходил, при таком раскладе поражение неизбежно. Он только не понимал наглой самоуверенной девицы, ведь максимум через полчаса все эти люди и кони должны будут превратиться в кровавое месиво.

…Какие люди? Какие кони?!.. Это же игра. Это же шахматы!.. Чем бы ни закончилась партия, в конечном итоге, все они, мирные и деревянные, окажутся в одной коробке. Там они будут лежать бок о бок, как в братской могиле, пока кто-нибудь, словно Бог, не пожелает снова извлечь их на свет, вдохнув жизнь; расставить на доске и начать новое сражение…

Дима еще раз взглянул на замершие впереди ряды черных, протянул руку и вспомнив, ставшее анекдотическим «е2–е4», бесстрашно двинул вперед королевскую пешку. Стоило ему только оторвать руку от ее теплой поверхности, перед глазами все закружилось, и он сам полетел в бездонную пропасть. Яркие сполохи перед глазами раскраивали темноту (или это были лучи прожекторов?..), противно завизжали пули и справа гулко ухнула пушка. В своем падении он видел, выхватываемые светом лица бегущих в штыковую солдат – спотыкающихся о корни дубов; падающих и поднимающихся; стреляющих на ходу (отчего из стволов длинных ружей вырывалось пламя и белесый дым). Над головой просвистел снаряд, но взрыва не последовало. Потом еще один, потом еще…

Звук методично повторялся. Дима вдруг осознал, что этот звук ему знаком, что это вовсе не свист снаряда. Его сознание начало проясняться. Стало безумно жаль покидать поле битвы, так и не узнав ее результат, но задержаться в новом мире он уже не мог, потому что отчетливо слышал – это звонил телефон. Открыл глаза. На полу, рядом с диваном, в такт звонкам вспыхивала красная лампочка на трубке.

– Привет. Я уж думала, что тебя нет дома.

– А меня и не было, – ответил он, и только сейчас, окончательно проснувшись, понял, что говорит глупость, – вернее, я спал, – поправился Дима. Он узнал Валин голос, но говорить с ней совершенно не хотелось (он, вообще, забыл о ее существовании), поэтому воцарилась неловкая пауза.

– Я хотела спросить, как ты… – наконец, произнесла Валя.

– Хорошо. Сплю, вот.

– Извини, что потревожила, – и она положила трубку.

Дима откинулся на подушку, но понял, что больше не уснет. Встал; включил свет. Часы показывали половину десятого. Впереди еще весь вечер и вся ночь!.. Выйдя на кухню, закурил. На столе по-прежнему стояла недопитая водка, закуска, полная пепельница окурков. Огляделся, внимательно изучая грязный потолок, неровный ряд разнокалиберных кастрюль на полке, кое-где отклеившиеся обои. Все такое убогое, по сравнению с запахом травы и легким покалыванием в босых ногах…

Тишина. Даже вода из крана почему-то перестала капать, лишь жужжал электрический счетчик. Дима уставился на него, глядя, как медленно вращается колесико с красной риской, отсчитывая киловатты. Звук раздражал, поэтому Дима везде выключил свет, но счетчик все равно не унимался. …Блин, еще ж холодильник!.. Но отключать его из-за какого-то жужжания было б глупо. Он махнул рукой и вернулся в комнату, размышляя о странном сне.

Вообще-то, сны ему стали сниться только последние несколько дней. До этого бывало, что он просыпался, либо в каком-то радостном возбуждении, либо, наоборот, в состоянии подавленности (когда сам не понимаешь, от чего так сжимается сердце, если на улице светит солнце, поют птицы и день спланирован до мелочей), но он никогда не помнил, что ему снилось, поэтому и считал, что никаких снов не было. Теперь же он помнил их до мельчайших подробностей не только зрительно, но даже ощущал физически все, происходившее там. Он не понимал, что случилось с его психикой, и что мог означать сегодняшний сон? Зачем он ему дан; и, главное, откуда он взялся, ведь в шахматы Дима не играл уже несколько лет, да и сама фантазия игры с шестью конями выглядела абсурдной и просто не могла прийти ему в голову.

Счетчик перестал жужжать. …Точно, холодильник, – подумал он, вторгаясь в собственные предыдущие мысли, и тут же почувствовал, как неприятно ему это вторжение; почувствовал, что, несмотря на дикость сна, там ему было лучше, хотя и не мог объяснить, почему. Единственным желанием стало поскорее вернуться на поляну, но сейчас он, точно, не заснет, да и неизвестно, приснится ему продолжение когда-нибудь потом?

Последний вариант испугал его, словно окончание сна могло как-то повлиять на его реальную жизнь. Хотя сейчас он уже начинал сомневаться, какая из них более реальна – та казалась ярче и интересней, чем эта.

Дима снова перебрался на кухню и закурив, попытался анализировать сон. Больше всего его занимал черный король, постоянно находившийся к нему спиной. …Откуда я могу его знать?.. Перебрал в памяти знакомых, начиная со школьных времен, пытаясь представить их и со спины, и сбоку; воображал, как они могли измениться за столько лет, но никого похожего не находил. Неразрешимая задача злила, но он не мог от нее отделаться. Пытался думать о чем-нибудь другом – не получалось. Все остальные мысли и желания казались пустыми и легко разрешимыми, по сравнению с этой глобальной проблемой.

И еще, пусть в меньшей степени, его занимал самозваный белый генерал. Если о короле он знал, что это реально существующий человек, то генерал, определенно, являлся символом. Дима был уверен в этом еще и потому, что в ее лице проглядывали какие-то нечеловеческие черты, похожие на компьютерную графику. Не может быть такого лица у человека!

…Хотя, почему не может? В природе возможно все – даже то, что мы и представить себе не можем… А почему мой настоящий генерал сломал ногу? Да и кто он, тот настоящий?.. – он так и подумал «настоящий», будто во сне могло быть что-то настоящее, – надо спросить об этом нового генерала… блин, но это же сон! В него нельзя вмешаться!.. И вопросы там нельзя задавать – в нем можно участвовать только пассивно… – Дима почувствовал, что окончательно запутался, и единственное, чего ему хочется больше всего, вернуться и досмотреть сон до конца.

Вновь зажужжал счетчик, и Дима вернулся в комнату. Чтоб отвлечься, хотел включить телевизор, но, оказывается, просидел занятый своими мыслями почти два часа. Передачи по большинству каналов уже закончились. Остался только спортивный, который он не любил, считая бессмысленным сидеть в кресле и лениво наблюдать, как другие плавают, бегают, напрягаясь из последних сил, падая порой прямо на дорожке – спортом, либо надо заниматься самому, если ты готов морально и физически посвятить этому жизнь, либо, если так уж интересен результат, узнавать его из газет.

Дима вздохнул, отложив программу, и задумчиво посмотрел на диван. Время было такое, что хотел он или нет, но пора было ложиться, чтоб нормально встать утром. …Хотя зачем вставать? Вагоны завтра должны только грузиться на заводе, а другого занятия, обязательного к исполнению, у меня нет…

Тем не менее, он постелил постель, вскользь подумав, почему Ира ушла так быстро и неожиданно. Но в этом вопросе почему-то не было особой жалости – при мысли о женщине перед ним возникало теперь странное лицо с большим ртом и ослепительно белыми волосами. Удивительно, но несмотря на притягательность, это видение не вызывало плотского желания. Может, это происходило потому, что он еще не решил для себя, может такая женщина существовать реально или это, действительно, всего лишь символ.

Дима лег и закрыл глаза, мучительно пытаясь вернуться в сон. Он помнил все, и поэтому отчетливо представлял и поляну, и рощицу, и даже лица бойцов, но он не был там. Он смотрел на все со стороны, заставляя себя почувствовать траву под ногами, бьющее в глаза ослепительное солнце, только ничего не получалось, а без его присутствия все оставалось мертвой статичной картинкой. Он видел черного короля, чуть наклоненного, замершего с рукой, обращенной к своему генералу. Мучительно всматривался в фигуру, но ничего нового не обнаружил – лишь уверенность, что он знает этого человека, стала тверже.

Такая двойственность уже не просто злила, а бесила. Ему хотелось развязки, какой бы она ни была, чтоб только выяснить, кто это! …А я даже не могу попасть обратно на поляну, чтоб своим присутствием запустить механизм игры!..

Перевел взгляд на свой лагерь. Одного полка (или батальона) на месте не оказалось – вместо него зияла чернота, обрамленная темно-зелеными ветвями дубов, походившая на вход в несуществующую пещеру. Дима вспомнил, что первым ходом отправил этот отряд в бой. Невольно оглянулся, и увидел, что шахматный столик по-прежнему стоит посреди поляны, но чтоб увидеть ответный ход противника, к нему необходимо подойти …А я, блин, до сих пор не могу попасть туда!!..

Перевернулся на живот – может, изменение позы, и то, что он уткнулся в подушку лицом, помогут?.. Дышать стало труднее. Он увидел, что перед ним плывут цветные круги, а картинка размазывается, но… не оживает. Снова резко повернулся, жадно схватив ртом воздух. Он был на грани истерики, так как знал, что должен быть там, но каждый раз натыкался на прозрачную стену, и не мог ее преодолеть ни усилием воли, ни напряжением всего своего воображения.

Белого генерала на поляне не было. …Неужто он сам повел в бой тот, первый отряд? А если он погибнет, что будет дальше с остальным войском?.. Дима вскочил, ударил рукой по выключателю и снова плюхнулся на диван, покачиваясь на его упругой поверхности. Оглядел комнату при ярком свете, словно в ней что-то должно измениться, но все осталось по-прежнему – реальная жизнь никак не соотносилась со сражением на поляне.

Часы показывали три ночи. Сна не было и в помине, и с этим надо было что-то делать. Снотворного в доме он не держал, потому что никогда не страдал бессонницей, поэтому оставался один испытанный способ. Выйдя на кухню, Дима взял стакан, вылил в него оставшуюся водку; залпом выпил и закурил, не закусывая. К горлу поднялся противный комок, но он подавил его сигаретным дымом.

Через несколько минут в голове закружилось, и наступила приятная расслабленность. Пользуясь моментом, Дима быстро залез в постель и укрылся одеялом. Поляна пропала вовсе, только невидимая, но осязаемая темнота качалась перед глазами. Он провалился в нее, и открыл глаза только утром, когда стало совсем светло.

Несмотря ни на что, он чувствовал себя отдохнувшим; не было ни похмелья, ни вчерашних, бредовых мыслей, не было никаких «королей» и «генералов». На улице светило желтое осеннее солнце; деревья стояли совсем голые. Ночью, наверное, даже был иней, потому то скамейка казалась серой и влажной. Дима стоял на кухне и смотрел в окно. Сигаретный дым, соприкасался с холодным стеклом и сизыми клубами поднимался вверх, а стекло покрывалось мелкими капельками, которые, впрочем, тут же исчезали. Его увлекло это дурацкое занятие, и он с сожалением взирал на догоравшую сигарету, когда телефон очнулся длинными междугородними звонками.

– Слушаю!

– Почему ты слушаешь, а не звонишь? У нас, когда сеанс связи? – спросил недовольный голос, – вчера вечером тебе уже ушло два вагона. Сегодня уйдет еще один, а потом перерыв недельки на две-три. Надо с московскими хозяевами немного рассчитаться. Записывай номера вагонов.

Записав три длинных-длинных числа, Дима положил трубку. …Если вагоны отправили вчера, то завтра утром они могут быть уже на месте. Надо готовить клиентов, – он снова взял телефон и поудобнее устроился в кресле.

Заказов набралось всего на вагон. Все-таки коммерция требует ежедневной, рутинной работы, и нельзя держаться на оптовом рынке наскоками – период дефицита прошел, и свободные ниши мгновенно занимаются конкурентами. Хотя, в принципе, ничего страшного не произошло. Дима знал, что по ценам его товар вполне конкурентоспособен, надо б только постоянно заниматься рекламой.

Он решительно затушил сигарету, проверил, все ли двери заперты, и вышел на улицу. Было уже достаточно тепло. Сухие листья под ногами приятно шуршали, и даже голые деревья не вносили элемента уныния во всеобщее торжество позолоты и чистой голубизны неба. Свежий воздух вызывал желание перемещаться пешком, но сегодня у него не было такой возможности. Сегодня он не праздный гуляка – его ждали дела, и все остальное, вроде, отступило на второй план.

Дома Дима появился ближе к вечеру. День оказался не самым удачным, но и назвать его плохим язык не поворачивался. Ему удалось пристроить шестьдесят плит в домостроительный комбинат, по поводу тридцати договориться с одним из магазинов и еще десять должен был забрать какой-то предприниматель, которого он случайно встретил в управлении сельского хозяйства. Итого сотня. Оставался еще вагон, но этим он займется завтра. Впрочем, если они и на складе полежат, опять же ничего страшного, учитывая, что следующая партия придет почти через месяц. Может, оно даже к лучшему – всегда надо иметь запас. Клиенты иногда возникают сами собой, да еще с такими фантастическими предложениями, что бывает порой обидно, если склад к этому моменту пуст.

Дима, не разуваясь, прошел на кухню. Рацион его пополнился пакетом пельменей, парой упаковок замороженных бифштексов и мелкими, но ярко красными помидорами, которые он высыпал на стол. Несколько штук упали, брызнув на пол золотистыми зернами. Дима поднял один, символически сунул под кран и отправил в рот. Он хотел есть, потому что за весь день умудрился обойтись одним чебуреком, холодным и безвкусным, комом провалившимся в желудок и не давшим, ни ощущения сытости, ни какого-либо гастрономического удовольствия.

Ужинать он вышел на улицу. Над головой чирикали два воробья, настойчиво прося поделиться. Ветерок сносил пар, поднимавшийся от пельменей, дразня птиц, а где-то за домом стрекотала сумасшедшая, потерявшаяся во времени цикада. Диме нравилось есть в саду. Как хорошо он понимал в этом «старых русских», если, конечно, верить Чехову и Островскому.

Отломив кусочек хлеба, бросил его на землю. Воробьи спикировали мгновенно, и Дима с умилением наблюдал, как они отщипывают крошки, чирикая и хлопая крылышками. Было во всем этом что-то идиллическое. Он отхлебнул большой глоток пива из пластикового баллона и принялся за пельмени.

По улице, всего в нескольких метрах спешили люди, тяжело переваливались на колдобинах громоздкие желтые автобусы, периодически возникавшие в щелях забора, а он сидел и ел, никому невидимый, ни для кого недосягаемый. Только птицы имели право нарушать границу суверенной территории.

Утолив первый голод, Дима откинулся на спинку скамейки и закурил, потягивая пиво. Пельмени еще оставались, помидоры тоже, но есть уже не хотелось, и он смотрел на них лениво, размышляя, положить их в рот или оставить неугомонным воробьям. Поднял взгляд на дом. Сейчас, когда мысленно он еще не полностью вернулся из другого мира – мира бизнеса и посторонних человеческих страстей, дом показался ему просто убогим строением, волею судеб принадлежавшим ему, или дом тоже пребывал в умиротворении, не являя своей обычной притягательной мощи.

Сидел Дима долго, ни о чем не думая, а просто наслаждаясь состоянием легкой усталости в ногах, чувством исполненных планов и ясных перспектив на завтра. Однако это быстро наскучило. Мысли о плитах – неинтересные мысли. Вспомнил свой вчерашний день, вспомнил Иру, свои сновидения… хотя, вот, сновидения он вспомнить-то и не мог; от них остался лишь сюжет, а яркая, живая картинка не восстанавливалась. Он мог описать все словами, но оживить не мог.

…Наверное, это и к лучшему – сны должны оставаться снами, а реальность – реальностью… Но все-таки было интересно – прям, цветной широкоформатный фильм, да еще с навороченным сюжетом… – внутренне усмехнувшись, Дима отнес посуду в дом; включил телевизор, чтоб нарушить тишину, и уселся в кресло просматривать только что купленные газеты.

Пока он читал и даже сумел разгадать половину кроссворда, солнце ушло далеко на запад и зависло, касаясь крыши особняка, выросшего рядом буквально за полгода. Телевизор бубнил что-то свое, показывая на экране, то ли демонстрацию, то ли забастовку, а, может, и революцию, где мордатые негры кричали, размахивая плакатами на непонятном Диме английском языке. Он потянулся, бросил газеты на стол и встал. Дневная программа была исчерпана, а солнце еще только даже не коснулось горизонта. Прошелся по комнатам, проверяя, не изменилось ли что-нибудь за время его отсутствия. Нет, ничего не изменилось – к счастью или к сожалению. Дима постоял в зале в очередной раз разглядывая фотографии на стенах. Хотел открыть шкаф, чтоб еще покопаться в орденах и пуговицах, но раздумал – ничего нового там уже не осталось. Покрутил в руках загадочную шкатулку, но и она, в какой-то степени, потеряла загадочность, став повседневной вещью, причем, именно в том виде, в каком есть – как некая погремушка, пытаться открыть которую не имеет смысла, если она создана такой.

Хотел снова выйти на улицу, но с уходом солнца позолота пропала, превратив листву в тлен, а голые деревья и сереющее небо нагоняли тоску и уныние. Он запер дверь; взял телефон, думая, кому б позвонить и набрал Ирин номер, но никто не ответил. Больше Дима ничего придумать не смог, поэтому оставил трубку в покое.

…Почему такая скука? Ведь раньше этого не было. Чем я раньше-то занимался? Была бабка и, главное, была Валя. Мы что-то делали, куда-то ходили. Странно, мне всегда казалось, что она мешает мне пустыми разговорами, несерьезными проблемами и делами, которые совершенно не обязательно делать. А оказывается, вон, какую большую часть моей жизни она занимала. Сейчас нет этих глупых проблем, и получается, что свободное время, которого так не хватало, мне вовсе и не нужно. Жизнь стала пустой и очень длинной, потеряв при этом всякий смысл. Есть, правда, вариант зарабатывать деньги, которые не получается даже достойно потратить, и все…

Дима непроизвольно углубился в воспоминания, пытаясь разобраться, всегда ли он был таким или это семейная жизнь сделала его скучным и неинтересным?..

Еще в школе он понял, что деньги дают свободу и начал торговать марками. «Винил» в то время, конечно, был выгоднее, но чтоб заниматься им, требовался, как минимум, проигрыватель, которого у них дома не было. Книгами занимались уже совсем серьезные дяди – этот бизнес считался недетским и достаточно престижным. Значки или спичечные этикетки, продававшиеся в магазине «Филателия» по пятнадцать копеек за сотню – это, наоборот, занятие для малолеток, а, вот, марки – самое то, что надо. Но в них надо было разобраться, и еще уметь вычислять пацанов, меняющих родительскую «старую Россию» на яркие, но копеечные арабские картинки. Впрочем, всему этому он научился быстро, и так, пятачок к пяточку, покупалась относительная свобода, отнимавшая, как ни парадоксально, свободное время, ведь выходные приходилось проводить на «толкучке».

С поступлением в институт он перестал появляться в кругу коллекционеров. Сначала они звонили, а потом о нем просто забыли, да и саму «толкучку» скоро закрыли в свете закона «О борьбе со спекуляцией и нетрудовыми доходами». От того времени у Димы осталось пара кляссеров с остатками коллекции. Теперь они стояли среди книг, но он даже не знал, где именно, и никогда ему не хотелось хотя бы просто перелистать их.

В институте Дима работал, хотя никогда не ездил с официальными стройотрядами, так как презирал дурацкие условности, вроде, парадов, смотров строевой песни, ежедневных побудок и подъемов флага. Да и денег там оставалось не так уж много после взносов в фонд мира или помощи голодающему народу какой-нибудь Эфиопии – гораздо интереснее было просто шабашить без пафоса и патриотической символики. А еще он писал рефераты и делал курсовые для всяких двоечников – это опять же съедало свободное время, зато денег, по студенческим меркам, всегда хватало.

Потом учеба закончилась. Он осмотрелся в новом заводском коллективе и понял, что воровать, как все, не сможет – не потому, что боялся попасться, а потому что не привык. Чтоб воровать (даже у государства), нужен определенный склад ума и характера, поэтому он решил, что и здесь можно просто зарабатывать. Из чистенького отдела он перешел в испытательный цех. Здесь платили отдельно за каждый сданный узел, не говоря уже о машинах в целом. Конечно, были свои неудобства, как то – ненормированный рабочий день и периодические командировки, зато получал он почти в три раза больше специалистов своего уровня. С одной стороны, жизнь становилась все более основательной, но, с другой, опять же не хватало времени насладиться тем, что имеешь.

А что теперь?.. Наконец-то деньги, не требующие больших затрат времени, моральной и физической самоотдачи; наконец-то масса свободного времени и отсутствие обязательств перед кем бы-то ни было, кроме деловых партнеров. Вроде, есть все, к чему стремился, но дальше-то жизнь должна продолжаться!..

Раньше он списывал все на Валю, считая, что это она мешает ему жить, постоянно грузя бытовыми проблемами, а сейчас вдруг понял, что у него просто нет никаких желаний, нет друзей, нет увлечений – есть только этот дом. Может, именно, поэтому он так притягивает, что создает иллюзию связи с чем-то родным и близким? Только Дима уже догадывался, что ничего родного нет, как нет никаких магических воздействий и таинственных историй, связанных с его постройкой. Это он сам придумал, чтоб было хоть какое-то оправдание смысла жизни, был фундамент бессмысленного существования.

Ему не хотелось так думать, поэтому он искусственно прервал цепь размышлений. Встал, вышел на кухню, закурил, выпил пива. Эта мизерная смена обстановки действительно отвлекла его. Он вдруг заметил, что на улице окончательно стемнело, и невидимая луна висит высоко над домом, отбрасывая уродливые тени прямо перед кухонным окном. Тени шевелились от легкого ветерка и казалось, вокруг перемещается нечто огромное и бесформенное, норовя опутать весь дом. Потом оно начнет проникать во все щели, стараясь добраться и до него; и еще эта тишина… На мгновенье Диме стало страшно. Он почувствовал совершенно отчетливо, что абсолютно один, как физически, так и морально, и если с ним что-нибудь случится, то никто о нем не будет беспокоиться, никто не спохватится, кроме, разве что, начальника ДСК, которому он обещал плиты. Да и то, ненадолго – с плитами сейчас нет проблем.

Включился холодильник, и Дима вздрогнул. Никогда он не обращал внимания на этот звук, а сейчас вздрогнул. Наверное, потому что непроизвольно прислушивался к тишине, пытаясь уловить посторонние звуки, чтоб упредить того, кто может проникнуть в дом – в его пустой, мертвый дом, который вовсе не является крепостью.

Отошел от окна, чтоб не видеть зловещего шевеления теней, и посмотрел на часы. Почти двенадцать. …Надо спать. Завтра уже могут прийти вагоны, и тогда день придется посвятить разгрузке… Он вдруг подумал, что не хочет, чтоб они приходили, именно, завтра. Нет, они, конечно, нужны, но пусть они едут долго-долго, чтоб он мог закрыться и никуда не выходить до тех пор, пока не разберется в себе, в существующей или несуществующей ауре дома и, вообще, во всем, что случилось… нет, не за прошедшие три дня, а за всю жизнь.

– Надо спать, – вслух приказал себе Дима, гася сигарету …тогда быстрее наступит утро. Утром все становится яснее и понятнее… Лег. Ему казалось, что он долго не сможет заснуть, но лишь голова коснулась подушки, мысли стали путаться, теряя связь и смысл, зато становясь абстрактно добрее и лучше (что бы плохое ни происходило днем, когда человек засыпает, ему становится хорошо и спокойно). И дом, и вагоны, и личная жизнь сразу потеряли остроту; отдалились, беззвучно уходя в точку на горизонте… и в это время ноги ощутили теплую колкость травы. В лицо дунул жаркий и чистый, не городской ветерок. Где-то в подсознании Дима понимал, что все это означает. Он возвращался к шахматам и уже находился в том состоянии, когда не мог проснуться самостоятельно, даже усилием воли; когда последние мысли, связывающие его с реальным миром, угасали.

Не было необходимости вновь изучать поляну – здесь ничего не могло измениться, кроме положения фигур на доске, и Дима сразу направился к столику. Оказывается, фигуры, и правда, сдвинулись – противник открыл слонам длинные диагонали, вывел одного коня; Димины же пешки образовывали клин в центре доски, а четыре коня прикрывали их перестроение.

Дима бегло окинул позицию. Убитых фигур пока не было, и это его обрадовало; а еще он точно знал, что сейчас его ход. Задумался, пристально глядя на черно-белые клетки, но решение не приходило. Ему срочно требовался совет – он ведь совершенно не представлял, как играть подобную партию.

Беспомощно огляделся, ища глазами генерала, но увидел лишь стайку серых птичек, эскадрильей истребителей пронесшуюся к лесу. Хотя часов, отсчитывающих время на обдумывание ходов, не было, Дима слышал, как они тикают где-то внутри него, и мысленно ощущал каждую прошедшую секунду. Этот непрекращающийся отсчет подстегивал его действовать быстрее. Он уже занес над доской руку; хотел схватиться за одну фигуру, потом за другую, но в душе рождалось странное смятение, будто от этого хода зависел не результат дурацкой партии, а чья-нибудь жизнь или смерть.

Наверное, такая поспешность и подвела его. Он двинул вперед крайнюю пешку, чтоб не разрушать созданную в центре оборону, и не заметил вражеского слона. Что произошло дальше, он и сам не понял – это был, вроде, сон внутри сна.

Дима почувствовал, что его тело растворяется в воздухе, становясь невесомым и невидимым – только рука, державшая пешку, сохраняла материальность и сиротливо висела в воздухе. Он видел ее из своего небытия; видел откуда-то со стороны, и это было совершенно непонятное ощущение. Он даже не успел испугаться, когда опустив пешку на новое поле, ощутил, что сам резко взмывает вверх и уносится с поляны в глубь черного и сырого леса. Причем, летел он прямо, не огибая препятствий, а проходя сквозь стволы, не встречая сопротивления. Впереди громыхнул взрыв, и комья земли так же беспрепятственно пролетели сквозь него. Потом он увидел второй взрыв, образовавший глубокую воронку с медленно клонившимися на подрубленных корнях, дубками. Просвистел новый снаряд, легко срубая толстые узловатые сучья, но сам разрыв был чуть дальше, и только земля вперемежку с листьями и ветками, взметнулась в воздух. Он увидел солдат – своих солдат, которые пытались укрыться, вжимаясь в землю среди заскорузлых, выпиравших корней; другие солдаты продолжали бежать, но падали, бросая ружья, закрывая руками головы. Дима понял, что опускается в эпицентр бойни; вдохнул запах сырой земли и дыма от начавшего гореть леса…

В следующее мгновенье его тело разлетелось на кусочки. Рука валялась метрах в пятидесяти, и удивительно, но он продолжал управлять ею – каким-то образом, она не потеряла связь с телом, а просто сделалась намного длиннее. Туловище размазалось по окрестным стволам, и каждой клеточкой Дима воспринимал их теплую обугленную поверхность, причем, один и тот же сучок одновременно упирался, и в спину, и в живот, и в ногу пониже коленки. А на том месте, куда он должен был опуститься в своем полете, зияла еще очередная воронка.

Но самое поразительное, что он наблюдал все это с разных мест. Один глаз видел только черные осыпающиеся края земляной ямы; в то время, как другой, прилепившейся где-то у вершины дуба, наблюдал всю картину сверху; и щека находилась где-то рядом, потому что ее царапал сучок, который он видел.

Все произошло так быстро и неожиданно, что он не понял, умер или нет. Да и как это можно понять, если никто не знает, какая она, жизнь после смерти, и бывает ли она вообще. Он чувствовал, как сучок царапал щеку; как земля сыплется в глаз, но не чувствовал боли своего разорванного в клочья тела. Создавалось впечатление, что оно естественным образом разделилось на части, и теперь части эти существуют сами по себе. Вот, только местоположение мозга, который продолжал координировать действия всей системы, определению не поддавалось – казалось, он находится везде, как некая высшая субстанция, охватывающая видимое и невидимое пространство. Например, он знал, что противник на доске убил его пешку, и черный король стоит сейчас, как всегда, спиной к поляне, опершись двумя руками о броню, и думает. Хотя он ничего этого не видел, и просто не мог видеть своим единственным глазом (второй окончательно присыпало землей – он чувствовал, как песчинки набиваются под веко и дерут глазное яблоко), зато с дуба он видел очередной взрыв; видел, как разорвало еще трех солдат, точно так же, как его самого – вся разница заключалась в том, что их тела окровавленными кусками мяса мешались с грязью и уже ничего не могли чувствовать. Это были даже не изуродованные трупы, а именно бесформенные куски, на которых красная кровь перемешалась с черной влажной землей.

Он видел последнего живого солдата, прижавшегося к дубу, на котором висел его глаз. Обхватив ствол обеими руками, он хотел слиться с ним и тоже превратиться в дерево, но это не спасло его. Очередной снаряд угодил прямо в дуб, который начал медленно падать, треща и ломая все вокруг. Глаз падал вместе с ним, поэтому Дима не видел, как умер его последний солдат.

Как только все закончилось, Дима ощутил вращение во всех плоскостях сразу, словно его скручивали и одновременно встряхивали, как свежевыстиранное белье. Потом яркий солнечный свет ударил в оба глаза, причем, они опять находились рядом, а нос, который, как ни странно, оказался здесь же, около глаз, ощутил запах свежей травы. Дима осторожно поднял веки – он лежал на поляне возле шахматного столика, и поникшая от жары ромашка, склонялась над ним. Неуверенно приподнял голову. С радостью, какой не испытывал еще никогда в жизни, он почувствовал, что по-прежнему представляет собой единое целое; и это «целое» может даже шевелиться не самопроизвольно, а подчиняясь приказам его мозга. Единственное, что было очень неприятно, так это слабость, переполнявшая тело.

Дима с трудом сел, вытянув ноги, и оперся на руки, тяжело дыша, как после долгого бега. Голова кружилась и клонилась на грудь, а глаза закрывались. Он не мог объяснить, что с ним произошло, как он оказался в центре сражения, и почему его не убило тем прямым попаданием, а если убило, то, как он смог вернуться на поляну…

Сидел он довольно долго, пока не начал вновь ощущать в груди тиканье часов. С трудом поднялся, и только тут увидел своего генерала, которая стояла чуть поодаль и терпеливо ждала, пока «король» придет в себя. На ней был тот же плащ, только без капюшона. Волосы убраны под воротник, делая прическу совсем гладкой. Генерал подошла к Диме.

– Ваше Величество, мы потеряли один батальон.

– Я был там, – Дима облизнул пересохшие губы, – только не понял, меня убили или нет?

– Разве Вы не знаете, что короля в шахматах нельзя убить? – она улыбнулась с каким-то хищным обаянием, – ему можно только объявить мат.

– И как он выглядит, этот мат? – Дима приходил в себя и его тело снова наполнялось силой.

– Мат?.. – генерал задумалась, – мат – это ничто, конец игре… Ходите, Ваше Величество, а то время уходит.

Дима растерянно посмотрел на доску, но видел перед собой растерзанные, окровавленные тела солдат. И еще он боялся, что двинув фигуру, снова потеряет свою плоть, снова отправится в неведомый полет, и, может быть, снова будет вынужден существовать по отдельности всеми частями тела. Его рука потяжелела, причем, пальцы шевелились свободно, а поднять руку он не мог.

– Смелее, – генерал улыбнулась, – Ваше Величество, попробуйте конницу. Она может пройти по тылам быстро и незаметно. Иначе нам не победить.

Дима перехитрил свой страх – вместо налитой свинцом правой руки, он взметнул левую, и схватив коня, который остался оголенным после прошлого опрометчивого хода, двинул его вперед мимо вражеского слона. Все повторилось снова, только теперь не было оглушительных взрывов и растерзанных человеческих тел – повторилось лишь его собственное состояние. И еще мгновенно наступила ночь…

Не было дремучей лесной чащи. Была река; легкий ветерок, и еще тишина. По берегам росли редкие деревца, которые нельзя было даже назвать рощицей – скорее, лесополоса. Дима ощутил себя наверху, над этими деревьями. Ему было хорошо видно, как вдоль воды двигался конный отряд. Кони шли медленно и тихо, чуть наклоняя головы, словно кивая кому-то, а их копыта утопали в песке. На другом берегу стояли орудия. Там горел костер и из-за его света часовые не заметили всадников. Дима пролетел над батареей, разглядев солдат в серо-черных мундирах. Это были враги, но он не боялся их. Он чувствовал себя вольготно в прохладном ночном небе, а, главное, точно знал – конница пройдет, и займет позицию позади батареи.

Когда вражеский лагерь скрылся за поворотом, всадники перешли на рысь и растворились в темноте. На душе стало так хорошо и спокойно, что не хотелось возвращаться на прожженную солнцем поляну. А, может, смерть и бывает такой, когда ты, сконцентрированный в бестелесную точку, несешься среди ночного покоя, а все, происходящее внизу, уже тебя не тревожит и кажется мелким и суетным?..

Вдруг прогрохотал взрыв, и небо озарилось яркими сполохами; дрогнули березки на берегу. Все произошло так неожиданно, что Димино сердце замерло, а тело не осознанно, а, скорее, даже против его воли устремилось вперед.

В следующее мгновенье он увидел комья земли, взметнувшиеся вверх прямо перед глазами, и услышал лошадиное ржанье. Несколько коней вздыбились, отбивая дробь по ночному воздуху передними копытами, и в призывном ржанье задирая морды. Две лошади рухнули, подкошенные осколками, придавив своей массой всадников. Раздался еще один взрыв. Кто-то упал, но оставшийся эскадрон продолжал нестись вперед, туда, где, как видел Дима с высоты своего положения, медленно ползли черные громады танков, медленно и лениво ворочая башнями в поисках очередной жертвы.

Их было всего три, но и эти три бронированных монстра могли без труда уничтожить его грациозное белогривое воинство. Дима прекрасно понимал это. Он не понимал другого – как его конница могла оказаться под обстрелом, ведь он точно помнил, что поле, на которое ставил коня, не билось никакими фигурами противника. Однако он не успел до конца восстановить в голове позицию. Неведомая сила бросила его вниз и прижала к жесткой и влажной от пота лошадиной гриве; не понятно каким органом, но он ощущал даже биение пульса на могучей холке. Его конь несся первым, и Дима видел черное жерло орудия, поворачивавшееся в его сторону.

…Из пушек всех не перебьют – прорвемся. А, вот, если пулемет – тогда конец. Почему они не стреляют из пулемета?.. – возникла мысль стратега, но в следующее мгновенье грянул выстрел. Из черного отверстия вырвался язык пламени и дым, окутавший башню. Это было последнее, что видел Дима. Его бестелесная субстанция разделилась надвое. Одна ее часть, ощущая нестерпимый жар, со страшной скоростью устремилась назад, к реке, а вторая, свернувшись в спираль, запуталась в жестких конских волосах. Лошадь, разорванная пополам, издала хрип, обнажая огромные желтые зубы. Ее глаза выкатились из глазниц, приобретя безумное выражение; шея дернулась в предсмертной конвульсии. Дима не мог оторваться от этого зрелища смерти, от этих глаз и навсегда оскаленной морды. Он даже пропустил какой-то фрагмент боя и очнулся, только когда увидел вспышку, а потом яркое зарево впереди – там горел один из танков. Сначала Дима не понял, как это произошло, а потом, присмотревшись, увидел, что жалкие остатки эскадрона миновали зону обстрела, оказавшись в тылу танков, и теперь всадники, не встретив ни десанта, ни пулеметных очередей, пытались поджечь гранатами их незащищенные топливные баки. Танкисты, видимо, пришли в себя от такой наглости кавалерии. Люк одного из танков открылся; оттуда показался ствол пулемета, и в тот же миг в него влетела граната. Крышка люка подлетела вверх и вместе с ней остатки тел и какого-то оборудования; затем внутри раздался взрыв, потрясший окрестности – видимо, взорвался боекомплект. Невесомого Диму подбросило над самой мертвой лошадиной мордой. Он снова видел застывшие безумные глаза с кровавыми белками, видел оскал огромных зубов и розовую пену в уголках рта, где влажная уздечка врезалась в губы. Он подумал, что даже смерть человека не создает в душе такого потрясения, потому что человек в большинстве случаев знает, за что умирает, а животное – никогда, поэтому на его мертвой морде всегда написано недоумение и ужас…

Завороженный картиной смерти, Дима не видел, как последний боец, уже потерявший свою лошадь, бросился под танк со связкой гранат; как вспыхнуло последнее, черное чудовище, и очнулся лишь несколько минут спустя от тишины. Как-то незаметно его тело вновь собралось в единое целое, только теперь оно почему-то все ныло и болело, словно его изломали, перекрутили или, может быть, даже неправильно собрали, перепутав местами какие-нибудь кишки. Когда его убили в первый раз, такого ощущения не было.

Зарево над танками погасало, и в подступающей со всех сторон темноте, стал меркнуть глаз лошади. Он окутывался белесым туманом, становясь все меньше и призрачнее…

Неожиданно запах крови и паленого мяса вновь сменился запахом травы и пыли. Подняв голову, Дима увидел кузнечика, сидевшего на блеклой, пожелтевшей былинке. Кузнечик смотрел на него выпученными бессмысленными глазами и методично двигал худой жилистой ногой, а Диме виделся глаз лошади, и он ничего не мог с этим поделать.

К щеке прилипла травинка. Дима привстал, чтоб смахнуть ее, и ощутил разбитость во всем теле, будто его всю ночь били палками. С трудом поднялся, отряхнул пыль с колен. Он снова стоял возле шахматного столика, на том же самом месте, что и в прошлый раз. Глянул на доску с отвращением. Маленькие деревянные истуканы заполняли ее черно-белые клетки и даже не могли представить своими набалдашниками голов, к чему приводит каждое их передвижение. Ему нестерпимо захотелось подойти и сбросить всех их на землю, но мысль, что неизвестно, к каким последствиям это приведет, остановила его. Он провел ладонями по лицу, пытаясь вернуться из кошмара ночного боя.

Генерал подошла совершенно неслышно и остановилась, ожидая пока ее заметят. Наконец, не дождавшись, но, видя, что «король» пришел в себя, сказала:

– Ваше Величество, все не так уж и плохо.

– Я ж не ставил коня под бой, – сказал Дима неуверенно.

– Это я сделала очередной ход. Я разменяла коня за ладью – надо же нам выравнивать «качество». Смею Вас заверить, ваше Величество, это был правильный ход.

На мгновение Дима увидел вместо ее лица один огромный лошадиный глаз с застывшим зрачком, но так же внезапно видение исчезло – перед ним снова оказалось снисходительно улыбавшееся непропорционально большим ртом, лицо девушки. Правда, глаз исчез только визуально – в подсознании же он теперь заменял все округлые предметы.

– Правильный ход… – повторил Дима, понимая, что с точки зрения шахматной теории, «качество», действительно, надо выравнивать, но разве могла его «генерал» своими деревянными мозгами понять ту мертвую лошадь?

– Ваш ход, Ваше Величество, смелее!..

Дима попытался сделать шаг к доске и не смог. Умом он понимал, что почему-то должен доиграть эту партию; что в этом, возможно, заключается его истинное предназначение, но у него не хватало сил сдвинуться с места. Оправдывая его слабость, лошадиная морда с оскаленными зубами, будто кричала, раздувая ноздри со свежими капельками крови на еще теплом, мягком носу, что он не должен делать этого хода, не имеет права!..

Несколько минут Дима боролся с собой, потом сказал:

– Не могу, – медленно опустился на корточки, положив ладони на теплую землю и склонив голову, – не сейчас… я устал. У меня больше нет сил… – и в подтверждение собственных слов, почувствовал, как перед глазами поплыли цветные круги, все завертелось, наращивая обороты; поляна стала исчезать, оставляя его на чем-то пустом и белом…

Дима открыл глаза, несколько раз моргнул тяжелыми веками. Он лежал на сбившейся в комок постели, и все его тело ныло – раньше он никогда так не крутился во сне. Зато сам сон он помнил совершенно отчетливо – помнил ощущение разорванности, ужаса взрывов; помнил мертвый глаз… Только все это отдалилось в пространстве, став маленьким, как и положено происходящему на шахматной доске. Он потянулся, коснувшись холодной стены; почувствовал ее прочность и подумал, что она гораздо надежнее шаткой конструкции шахматного столика, который теперь заполнял его ночную жизнь. Повернул голову и увидел солнце, светящее прямо в окно.

Мгновенно вернулось осознание реальности. …Сколько же сейчас времени?.. – взглянув на часы, Дима с ужасом обнаружил, что уже половина двенадцатого. Вспомнил про вагоны, которые должны прийти, но вдруг решил, что это совершенно не важно, по сравнению с ночной партией; так же как деньги – ничто, по сравнению с глазами мертвой лошади.

Он лежал и смотрел в окно на холодное осеннее солнце, на ветки, застывшие уродливыми руками воздетыми к небу; впитывал тишину комнаты, нежась под одеялом, и ночное наваждение медленно вытеснялось из памяти. Лежать в постели было гораздо лучше, чем разорванным, в черной сырой воронке или лететь на танк, запутавшись в лошадиной гриве. Приходила предательская мысль, что насколько б реально не было видение, это всего лишь ночной кошмар, не более того, и он не может ни на что повлиять. Это ничего не значащая игра воображения – только, вот, откуда она взялась, такая ясная, неожиданная и продолжающаяся уже две ночи кряду?..

Шахматный столик, исчезнувший вместе с пробуждением, вновь возник на горизонте маленьким кубиком, раскачиваясь на невидимых качелях. Сейчас Дима не хотел его видеть, поэтому сел, спустив ноги на пол, пошевелив пальцами, убеждаясь, что после всех приключений все-таки остался цел. Посидел с минуту, собираясь с мыслями, и в это время раздался телефонный звонок. Дима вздрогнул от неожиданности, метнулся взглядом по комнате, ища трубку. Вспомнил, что оставил ее на кухне.

– Это ЧП Воронкова? Тут ваши вагоны пришли, еще ночью. Вы разгружать думаете, а то мы будем пеню начислять.

– Я уже еду! – наспех одевшись, Дима выскочил на улицу.

Вагонов почему-то оказалось сразу три. Дима быстро оформил документы и вышел на перрон со своей извечной проблемой – поиском грузчиков. Олега и его команды не было, зато крутилось несколько бомжей, которых Дима быстро сколотил в бригаду и отправил к вагонам. С машиной пришлось побегать, но, в конце концов, удалось найти КамАЗ у соседей, торговавших солью – они его уже разгрузили, и водитель был только рад, что остаток дня не пропадет даром.

Дима стоял подле вагонов и считал плиты, отмечая каждый десяток палочкой, и этих палочек становилось все больше. Когда машина ушла во второй рейс, Дима присел на косогор, где всегда отдыхал во время разгрузки. Солнышко припекало почти по-летнему… Дима почувствовал, что не выспался. Глаза закрывались сами, а голова клонилась на грудь. Он закурил, чтоб прогнать сон, но минут через пятнадцать веки вновь отяжелели, и, казалось, никакое мускульное усилие не могло поднять их. Если отдаться этому состоянию, тело начинает оседать, терять равновесие, и останется только распластаться на земле, но этого нельзя было допускать.

Поднявшись, Дима прислонился к столбу. Ему казалось, что, стоя, он уж, точно, не заснет. Странные ночные видения не преследовали его, и сейчас, глядя, как извлекают из вагона аккуратные упаковки с плитами, ощущения боли, страха и удивления, сопровождавшие его ночью, казались не просто нереальными, а глупыми и смешными. Он даже не представлял себе, что мог так явственно чувствовать несуществующее. Вот эти мужики, эти вагоны, гудок тепловоза – это реальность, а то все – дурная фантазия, и как можно принимать ее так близко?..

Он снова закурил, глядя вслед уезжавшему КамАЗу. Грузчики начали вскрывать очередной вагон, раскручивая толстую проволоку, намотанную поверх заводской пломбы. Чтоб все-таки чем-нибудь занять голову, Дима вновь и вновь пытался понять происхождение ночных видений, но ничего не получалось. Как и в прошлый раз, он видел картинку как бы в окно, и она совершенно не задевала эмоций, несмотря на взрывы, кровь и даже пресловутую лошадиную морду, так потрясшую его ночью. Это было скучное воспоминание, но неповоротливые от бессонницы мысли, продолжали крутиться вокруг него с тупой методичностью.

Время шло. Опустел второй вагон. Солнце стало медленно клониться к западу, А Дима все стоял у столба, периодически приседая на корточки, когда ноги совсем уставали, и бесцельно смотрел на облезлую надпись «Приписан ст. Отрожка ЮВЖД». Поверх нее продолжали вспыхивать фрагменты сна, но с каждым разом они становились все более тусклыми. Так бывает, когда очень боишься, постоянно готовясь к самому худшему, но наступает момент, и страх уходит, все становится безразлично; тогда хочется лишь одного – чтоб закончилось ожидание, и скорее наступило это, каким бы ужасным оно не оказалось. Ничего не может быть хуже ожидания…

Домой Дима приехал около шести. Ноги гудели. Наскоро поел и включив телевизор, улегся на диван – по экрану скакали три длинноногие девицы в полупрозрачных одеждах и весело попискивали под незатейливую мелодию о том, что любовь прошла и больше никогда не вернется. Дима не верил им, но ему было все равно, что смотреть, лишь бы это отличалось от коричневого бока вагона и уже потускневших, не будоражащих воображения обрывков ночной шахматной партии.

Ему казалось, что он не спал, потому что на экране ничего не менялось, но когда взглянул на часы, оказалось, что прошло двадцать минут. И эти минуты выпали в какое-то безвременье. Он не видел никаких снов, ничего не чувствовал, не ощущал момента перехода в новое состояние – все было, как раньше, когда ночью он просто спал, и очень гордился, что не видит снов.

Пара таких провалов дали ощущение отдыха, и в очередное свое пробуждение Дима почувствовал, что глаза смотрят бодро и им совершенно не хочется закрываться вновь. Встал с дивана, потянулся. Часы показывали одиннадцать, а он выспался. Вышел на кухню. Свет из комнаты желтым языком дотягивался только до угла стола и еле-еле прорисовывал очертания предметов. Обычно при таком интимном освещении чувствуешь себя уютно, особенно, глядя через окно в пустую холодную ночь.

Отодвинув шторку Дима приблизил лицо к стеклу. Пока он дремал, оказывается, прошел дождь. Опавшие листья и мокрые стволы деревьев блестели; полная луна, как и прошлой ночью, висела высоко над домом. Было совсем тихо. Деревья замерли, только редкие капли срывались с веток под собственным весом, морщиня поверхность луж. Глаза отдыхали, наблюдая эту статичную картину; отдыхало и сознание, уже привыкшее, что переход в ночь сопровождается одновременным переходом к кошмару. Закурил. Огонек зажигалки отразился в стекле, фиксируя наличие границы между наружным миром и этим, теплым и уютным, находящимся под защитой прочных стен.

В саду что-то упало. Может, запоздалое яблоко, а, может, обломилась сухая ветка (на мгновение Дима даже явственно увидел брызги, взметнувшиеся на месте падения). Словно отвечая, в другом конце сада упало еще что-то, и звук казался громче, чем первый – он слышался так отчетливо, будто не было никаких стен, а стоял Дима под открытым небом, совершенно беззащитный, среди уродливых теней, в которых могла притаиться любая опасность, и не знал, откуда ее ждать.

Он торопливо отошел от окна и задернул шторку, но состояние защищенности не возвращалось. Продолжая смотреть в темноту, он вдруг подумал, что в доме, как минимум, десять таких же окон с тонким хрупким стеклом, и если стекло разбить, то можно совершенно спокойно проникнуть внутрь. Сад огромен, а полуразвалившиеся заборы создавали, скорее, иллюзию, чем реальное ощущение границы, и вовсе не являлись преградой для незваных гостей. Дима испуганно оглянулся, надеясь, что никто посторонний еще не проник в помещение, однако он видел лишь одну, самую ближнюю комнату, из которой выползал желтоватый язык света, а остальные?..

Дима на цыпочках прокрался по коридору, держась за стену и щупая ногой пол, прежде чем сделать следующий шаг. Это было смешно, потому что он с детства знал, сколько шагов до каждой двери, до шкафа, до окна, и мог, вообще, перемещаться вслепую, но сейчас страх заставлял его красться по собственному дому. Он осторожно открывал двери, замирал на пороге, прислушиваясь, пытаясь уловить посторонние звуки, и только после этого медленно проскальзывал в комнату, сразу прижимаясь к стене и снова прислушиваясь.

Это походило на игру в полицейских и воров, если б ни одно неприятное обстоятельство – Дима чувствовал, что его обуревает совсем нешуточный страх, и с каждой новой комнатой, с каждой открываемой дверью страх этот возрастал. Сердце начинало биться со зловещими перебоями, и тогда перехватывало дыхание, а в руках появлялась предательская дрожь, но самое ужасное, что Дима знал – конца этой бессмысленной игре не будет. Как только он обойдет все комнаты, надо будет начинать сначала, ведь за время его отсутствия в них уже мог кто-нибудь проникнуть. Даже включенный свет не спасал от ощущения опасности, так как не являлся препятствием для вторжения.

Сделав круг, Дима вернулся на кухню. Это место казалось ему наиболее безопасным, потому что было наиболее обжитым. Плюс к этому, из кухонного окна просматривалась калитка, вместо засова подпертая всего лишь кривой палкой.

Дима снова приник к окну, чтоб убедиться, что в саду никого нет. По улице пронеслась одинокая машина (по вечерам в щели забора хорошо виделся свет фар, а днем, даже различались цвета автомобилей). Ему показалось, что свет слишком яркий, да и видел он его слишком долго – такое могло быть только, если калитка открыта или сломан забор, но до них слишком далеко, чтоб при лунном свете определить это наверняка.

Больше машин пока не было. Димин взгляд тревожно блуждал по стволам деревьев, ища какое-либо несоответствие, и неожиданно обнаружил на дорожке размытый дождем отпечаток ноги. След мог быть и его собственным, а мог просто являться неровностью почвы, но чем пристальнее Дима вглядывался, тем четче он становился; следовательно, тем яснее было, что по саду кто-то ходит.

В следующее мгновенье вдалеке вспыхнули фары, но Дима не успел определить состояние забора и калитки – слишком быстро машина миновала короткий участок. Да и так ли это важно, если в саду уже есть след?.. Дима вернул взгляд на дорожку, но… след исчез. Может, сместилась тень или он сам изменил положение головы, но следа больше не было – просто грязная блестящая дорожка с обломками кирпича и ямками от падения капель, похожими на крошечные кратеры. Снова поднял глаза, и ему повезло – на дороге показалась машина. Он следил за фарами, прорезавшими темноту, пока они не поравнялась с калиткой …нет, все, как обычно. Все закрыто…

Дима подумал, что не помнит, заперта ли у него дверь на веранду. А если там уже кто-то есть? И этот кто-то сидит в кресле, и поджидает его?.. Дима не мог представить его лица – только черный силуэт и повисшая в воздухе ухмылка. Совсем, как у Чеширского кота. Бросился на веранду, но и там никого не было, а дверь заперта. Опустился на диван, обхватив голову. …Это похоже на сумасшествие… но если раньше кошмары являлись во сне, то теперь они стали перебираться в явь… Он чувствовал, что не успокоится, пока вновь не обойдет дом, хотя разум говорил, что там никого нет и быть не может, а то, чем он занимается, смахивает на манию преследования.

Дима все понимал, и мысленно соглашался, но неведомая сила заставляла вновь и вновь искать объект, вселивший в него такое дикое чувство страха – искать до тех пор, пока он, наконец, не окажется с ним лицом к лицу. …А почему это должен быть человек? – подумал он неожиданно, – человека в доме нет – это я знаю точно…

Он отправился в очередной обход. Теперь уже не так осторожно, как в прошлый раз, понимая, что, скорее всего, ищет вовсе не человека. Тем не менее, Дима открыл шкаф и достал наган, решив, что с ним почувствует себя увереннее, но этого не произошло. Он смотрел на холодную сталь и заранее знал, что эта вещь совершенно бесполезна, что страх его находится гораздо глубже страха физического – там, куда не проникают пули. Уничтожить его можно каким-то другим способом, только, вот, каким именно?.. Тем не менее, Дима не вернул револьвер на место, а двинулся дальше, держа палец на спусковом крючке.

Войдя в одну из необитаемых комнат, он услышал шорох. Хотя все произошло внезапно, это был чисто физический звук в углу, заваленном старыми газетами. …Наверняка мышь, и не более того… Подошел к газетам, пнул их ногой. Действительно, из-под кипы выскочила маленькая серая мышка и бесстрашно пробежав возле его ног, юркнула в щель под плинтусом в другом конце комнаты. Снова стало тихо.

Дима посмотрел на револьвер, пытаясь сообразить, зачем таскает его с собой – он очнулся. Волна страха, накрывшая его, покатилась дальше, оставив растерянного и обессиленного, на пустынном берегу. Дима уверенно вернулся на кухню. Закурил, положив револьвер на стол; подошел к окну. Темный сад стал самым обычным, таким, каким бывал каждую ночь. У соседей залаяла собака. Еще полчаса назад это привело бы его в ужас, а сейчас он представил, как запоздалый прохожий бредет вдоль забора, и поэтому Рекс подал голос. А у того прохожего и в мыслях нет ничего дурного – он просто идет домой…

Метаморфоза, произошедшая в Димином сознании, была такой резкой и мгновенной, что он сам не мог понять, с чего это вдруг путешествовал по собственному дому с револьвером в руке, прижимаясь к стенам и замирая от страха. Нет, он решительно ничего не понимал.

Чтоб убедиться, что приступ страха прошел окончательно, он распахнул дверь на улицу. Свежий сырой воздух настолько отличался от прокуренной кухни, что он несколько раз глубоко вздохнул; увидел огромную луну с четко различимыми очертаниями ландшафта, прозрачные капли, чудом державшиеся на тоненьких веточках вишни, бесформенные заросли вдоль забора, черный силуэт соседского дома, и решил, что на улице гораздо приятнее, чем дома. Если б не грязь, он бы, наверное, вышел посидеть на скамейке. То, что происходило с ним в течение последних часов, было необъяснимо ни с какой точки зрения, если, конечно, не допускать мысли о психическом расстройстве, но этой мысли он не допускал, считая себя человеком, здоровым во всех отношениях.

Спокойно закрыл дверь и вернулся в комнату. Часы показывали три ночи. Спать по-прежнему не хотелось, но завтра предстояло пристроить еще один «бесхозный» вагон, поэтому придется ходить по инстанциям, а для этого лучше иметь не очень помятую физиономию. Он убрал револьвер обратно в шкаф, до сих пор недоумевая, зачем, вообще, доставал его, и разобрав постель, выключил свет. Ощущение чистой постели и тела, сбросившего дневные одежды, непроизвольно настраивало на сон. Дима зевнул и почувствовал, что глаза закрываются, а мысли делаются размытыми…

– Ваше Величество! – услышал он знакомый голос.

Наверное, он еще не окончательно уснул, потому что ничего не видел. Он, вроде, только переносился в этот созданный кем-то ирреальный мир, хотя сегодня устал и очень не хотел этого. Усилием воли попытался вырваться назад – попытался не засыпать, но так и не смог сопротивляться призывному голосу:

– Ваше Величество! Ваше Величество, скорее!

Однако его мыслительные усилия тоже возымели действие. Сместив композицию, Дима оказался не на поляне, а возле старого одноэтажного дома. Он не мог охватить взглядом всю картину целиком, и хотя по отдельным фрагментам понимал, что это не его дом, каким-то особым чутьем, возникающим лишь во сне, знал, что дом, именно, его, и «шахматная» война, оказывается, идет вокруг него.

Осмотрелся. Серые, покрытые плесенью стены, узкие окна и дверь, скорее, напоминавшая ворота, наводили на аналогию со средневековым замком, но для замка дом был слишком низок и слишком прост – ни башен, ни каменной гребенки стен; черепичная крыша с торчавшей из нее трубой, на которой сидела странная черная птица – нечто среднее между вороной и орлом. Птица сидела неподвижно, только голова ее методично поворачивалась из стороны в сторону. Из дома не доносилось ни звука. Дима огляделся, ища генерала, чей голос только что отчетливо слышал, но вокруг никого не было. Подходы к дому перекрывали поваленные стволы, лежавшие поперек заросших тропинок, а мелкая древесная поросль, забившая траву своим густым ковром, будто поднимала уровень земли сантиметров на сорок. Кое-где виднелись свежие, и не очень, то ли ямы, то ли воронки. Дима так и не понял, что это – дом в лесу или такой заросший, запущенный сад, хотя это не столь уж и важно; почувствовал только, что сердце сжимает уже знакомый страх. Откуда он ему знаком, Дима не мог вспомнить, но, вроде, второй раз входил в одну и ту же реку. Это был абсолютный страх перед всем, что его окружало. Еще мгновение, и он бросится бежать, не разбирая дороги, совершенно не задумываясь о цели и направлении, лишь бы выбраться из этого облака страха. Пусть даже дорога приведет его на поляну – это лучше! По крайней мере, он знал, чем там заканчиваются баталии.

Дима затравленно оглянулся, выбирая наименее заросшую дорогу, но в этот момент из сплетения теней на крыльце возникла фигура генерала.

– Ваше Величество, – генерал печально вздохнула, – где же Вы были так долго?.. Мы почти разбиты. Вас не было, а партия должна продолжаться…

– И совсем нет шансов? – спросил Дима, предвидя ответ, но не испытал ни горечи поражения, ни ужаса перед последствиями. Было жаль только чего-то невозвратно утерянного.

– Шансы есть всегда, – генерал загадочно улыбнулась, – я покажу Вам поле боя. Может, Вы сами что-нибудь придумаете.

Она взмахнула рукой. Странная птица тут же сорвалась с трубы, устремившись вверх, и Дима тоже оторвался от земли, отчаянно маша руками и ногами. Через минуту он понял, что летит, но не самостоятельно – его, привязанного невидимой веревкой, тянет за собой птица, и он вынужден подчиняться ее желаниям. Самое странное было то, что в отличие от прошлых ночей, он не превратился в сгусток энергии, а продолжал ощущать свое тело, рассекавшее воздушный поток. Он чувствовал, как струя воздуха пытается закрыть ему глаза; как хлопает, надувающаяся пузырем рубашка… это было истинное состояние полета! Летал не его дух, а он сам, и это оказалось настолько потрясающе, что Дима забыл, зачем его подняли в воздух, а просто наслаждался своим новым состоянием.

Закрываясь от встречного ветра, Дима вынужден был опустить лицо вниз. Под ним плыли зеленые островки садов, прямоугольники зданий, линии дорог, но птица поднимала его все выше и выше. Отдельные рельефы местности стали теряться, образуя подобие географической карты. Дима не знал, как обстоят дела со зрением у птицы, но он уже не мог ничего разглядеть с такой высоты. Хотел дернуть за связывавшую их нить, но физически она не существовала – он просто следовал за птицей и ничего не мог с этим поделать. Кричать тоже было бесполезно – даже если б он смог это сделать, ветер отнес бы звук далеко назад.

Наконец они достигли такой высоты, что вся панорама обрела вид ровных квадратов черного и белого цвета. Дима догадался, что это шахматная доска, в которую превратился реальный мир. Подъем замедлился. Птица стала методично кружить, а Дима, сквозь выступавшие слезы, упорно пытался разглядеть, что же происходит внизу. С трудом, но он различил массу черных фигур, в беспорядке расставленных по доске. Белых осталось совсем мало – только король с прижавшимся к нему ферзем, загнанный в угол вражеской ладьей и двумя слонами. Еще был конь в другой части доски, и пара пешек, полностью блокированных пешками черных.

Обдумывать ход, совершая полет в поднебесье, невозможно. Дима терял ориентацию с каждым новым кругом, и только одна мысль оставалась четкой и ясной – партия проиграна напрочь. И как только мысленно он принял решение ни во что больше не вмешиваться, нить, соединявшая его с птицей, оборвалась, и он понесся вниз, стремительно набирая ускорение. Он не знал, суждено ли ему разбиться или вновь произойдет чудо, и неведомая сила смягчит удар, но ему вдруг стало безумно жаль своего сна, своей партии, которая должна закончиться в несколько ходов. Возникло ощущение, что ее можно и даже нужно было выиграть, если б он не отнесся так наплевательски к своим королевским обязанностям. Он вспомнил погибавших в лесу солдат, глаза мертвой лошади и многое другое, неожиданно выплывшее из тайников сознания – какие-то люди бросающиеся на колючую проволоку и корчащиеся в конвульсиях; другие – сраженные шквалом автоматного огня; другие – натыкавшиеся на минное поле, и смешиваясь с землей, взлетавшие в воздух… и еще множество крови и смертей. А ведь это его партия, где он мог… где он должен был победить!..

Дима видел стремительно приближающиеся верхушки деревьев, блеск воды в маленьком лесном озере – он летел, именно, в озеро. …Надо собраться, чтоб не войти в воду плашмя… – это была последняя мысль…

Пробуждение получилось моментальным. Он лежал на своей постели; лежал вытянувшись по диагонали, и уткнувшись лицом в подушку. Сон исчез настолько мгновенно, что он не успел осознать, разбился там или нет.

Дима обвел взглядом вещи, стоявшие на своих местах, но они показались чужими. Возникла мысль, что он может обойтись без всего этого; что материальный мир, в сущности, ничего не значит и существует сам по себе, что Дима даже не является его частью, а, скорее, простой созерцатель, случайно раздвинувший шторы на запретном для других окне. …Эти вещи… эти ненужные вещи… Он ощущал только состояние падения, которое оборвалось, а он так и не знал, жив или мертв…

Сел на кровати, помотал головой, чтоб прийти в себя, но от этого движения появилась только ломота во всем теле. Казалось, он действительно упал сильно и больно; каждый мускул, каждая косточка ныла. Против своего желания, повинуясь исключительно разуму, он все-таки заставил себя встать, но подумал: … Зачем я это делаю? Гораздо лучше и проще лежать, ни о чем не думая… Тем более, еще только шесть утра…

Вновь откинулся на подушку и укрылся одеялом, но сон не шел. Он всячески призывал свое воображение, пытаясь вернуть оборвавшееся видение – ничего не получалось. Голова казалась пустой, а сон все равно не шел. Тем не менее, приятно было хотя бы лежать, не нарушая покой собственного тела – не надо ничего менять, не надо суетиться и предпринимать что-либо…

Очнулся он, когда уже совсем рассвело. Именно, очнулся, а не проснулся, потому что не мог понять, спал или находился в забытьи. Ощущение прерванного полета и неизвестности притупилось под действием солнца, заглядывавшего в окно.

Потянулся, чувствуя себя гораздо лучше, но все, намеченные на сегодня дела, продолжали оставаться совершенно бессмысленным времяпрепровождением. Выйдя на кухню, сунул в рот сигарету, и когда прикуривал, заметил, что рука мелко подрагивает. Такого с ним не бывало даже с сильного похмелья, и это очень его расстроило. Опустился на стул и после первых двух затяжек почувствовал, как бьется сердце. Дима не знал, хорошо или плохо оно бьется, но раньше почему-то, вообще, не замечал его и не думал, как оно должно биться. Опустил голову, чтоб убедиться, что тяжелые удары не заметны снаружи. Нет, все нормально – футболка не пульсировала…

Неожиданно зазвонил телефон. (…В такую-то рань!..) Тем не менее, снял трубку.

Звонила Валя. Слушая ее неуместный смех и глупые вопросы, сводящиеся к одному – хорошо ли ему там живется, он поймал себя на мысли, что напрочь забыл этот голос; забыл, что когда-то они жили вместе и даже любили друг друга. Он слушал, односложно отвечал, и общение не вызвало ни радости, ни сожалений, ни даже обычной неприязни последних лет – просто его посетило туманное видение из далекого прошлого. А когда Валя сказала, что хочет приехать забрать кое-какие вещи, Дима не задумываясь, выпалил:

– Нет-нет, только не сегодня!.. – его почему-то привел в ужас сам факт ее появления. Он не мог объяснить, чем это вызвано – вещи, действительно, принадлежали ей, и она имела право забрать их в любой момент. Тем более, планов, которым она б могла помещать, на сегодня все равно не было. Он просто не мог представить ее здесь!

– Но мне нужна одежда. Я не могу ходить в одном и том же. Тем более, на улице холодает.

– Завтра, – сказал он первое, что взбрело в голову, – приезжай завтра.

– Ладно, – согласилась она неуверенно, – подожду до завтра, – и повесила трубку.

Дима затушил догоревшую сигарету и прикурил новую. Вновь посмотрел на свои предательски дрожащие руки. Он не мог понять, что с ним происходит – эта физическая слабость плюс безразличие ко всему; нежелание видеть кого-либо, и одновременно панический страх одиночества. Попытался подумать о делах, но внутренний голос методично повторял, что он не должен покидать дома.

Все-таки Дима стал одеваться. Встряхнув джинсы, неожиданно почувствовал, как голова тяжелеет, теряется координация и мгновенно наступила усталость. Бросив джинсы на диван, вернулся на кухню; поставил чайник. Есть не хотелось – только пить. Губы были сухими, с белым налетом в уголках, как у тяжелобольного; язык, казалось, распух и прилип к небу, а тяжелые веки опускались сами собой. Снова сел, не мигая глядя на чайник, и ожидая, когда из носика повалит пар.

Дима равнодушно подумал, что сегодня не поедет, ни отгружать плиты, ни искать клиентов на последний вагон. И, вообще, его абсолютно не волновало, что будет дальше. Он продолжал смотреть на чайник и решил, что зря налил так много воды, но сил подняться и отлить часть в раковину, не было; причем, сил не было не физических, а моральных – он просто не мог заставить себя подняться и идти.

Откинулся головой на стенку, но не рассчитал, и больно ударился затылком. Боль на мгновение пробудила сознание, мир стал ярче, появились какие-то смутные желания, однако это длилось лишь мгновение. Потом на голову снова опустили колпак, из которого предварительно откачали воздух. Перед глазами поплыли круги, постепенно терявшие цветовую гамму, становясь серо-зелеными, группируясь между собой в концентрические окружности… В конце концов, Дима сообразил, что это вода, и он над ней совсем близко – если не хватит сил, он непременно коснется нее, а касаться ее нельзя. Он сам не знал почему, но если дотронуться до воды, закончится все. Это могла быть не смерть в физическом смысле, а просто все закончится. Заставил себя открыть глаза. На плите во всю кипел чайник и, видимо, давно, потому что оконное стекло покрылось каплями сконденсировавшегося пара.

Дима встал и налил себе громадную чашку. Теперь он смотрел в нее, ожидая, пока та остынет, и можно будет пить. Никаких других желаний не было. Он решил, что похож на животное, и его ощущения переходят в разряд инстинктов. Где-то внутри робко подало голос чувство протеста против такого определения, но подавленный мозг не поддержал его.

Наконец, чай был выпит, выкурена еще одна сигарета, и теперь Дима бесцельно бродил по дому, заходя в разные комнаты, присаживаясь на стулья, подолгу глядя в одну точку; потом вставал и шел дальше до следующего привала. Сейчас он очень напоминал себе бабку.

От тишины и неспешных движений его состояние стабилизировалось (или, может, он привык к нему), по крайней мере, ему не становилось хуже, даже, наоборот, стали появляться обрывки разумных мыслей, правда, пока он не мог удержать и развить их во что-либо реальное. Он не знал, сколько прошло времени – то ли солнце ушло за тучу, то ли наступил вечер, но, в принципе, это безразлично, потому что он ведь решил сегодня не покидать дома.

Когда раздался звонок в дверь, Дима вновь сидел на кухне и думал, пора ему поесть или нет (именно, так, а не хочет он этого или не хочет). В данный момент эта проблема являлась основной.

Звонок повторился. Дима поднял голову, прислушиваясь, как зверь, которого потревожили в собственной берлоге, и когда звонок прозвучал в третий раз, длинно и требовательно, он медленно побрел к двери, совершенно не задумываясь, кто это мог быть. Сработал условный рефлекс: звонят – откройте. Он даже не спросил, кто там, а просто повернул ключ и распахнул дверь, подавшись вперед всем телом. На пороге стояла Ира. Она держала в руке несколько желтых кленовых листьев и улыбалась; на ней была коротенькая юбка и свитер.

– Можно без приглашения? – спросила она весело, но на лице ее отразилась неуверенность – даже рот остался приоткрытым, вроде, не окончив фразу. На Диму пахнул терпкий запах опавшей листвы. Это было так неожиданно, что наполнив им легкие, Дима отпрянул; несколько раз удивленно моргнул, – или я не вовремя? – Ирина улыбка потускнела, но по инерции еще держалась на лице.

Дима почувствовал, что от этого осеннего воздуха лопнул злосчастный колпак. Голова еще оставалась тяжелой, но мысли прояснялись, и вместе и этим уходила вялость и апатия.

– Господи, конечно, проходи, – он отступил, впуская ее внутрь. …Наверное, такое ужасное состояние от духоты, – подумал он, распахивая все окна подряд, – а, может, это потому что она пришла?.. Впрочем, неважно – воздух-то тоже она принесла с собой…

Диме захотелось отблагодарить свою спасительницу, причем, немедленно, а она стояла в дверях кухни, прислонясь к косяку и бессмысленно вертела в руках желтые кленовые листья. Дима обнял ее; листья тут же упали на пол, и Ира улыбнулась, подставляя губы. От поцелуев ее дыхание сделалось чаще, а руки сомкнулись на Диминой спине. Ноги прижались к его ногам, пытаясь раздвинув их, забраться внутрь… Дима сделал шаг, потом еще один…. Так они и шли – в поцелуе, медленно переставляя ноги, пока не оказались возле дивана. Дима попытался расстегнуть юбку, но его стараний не потребовалось – Ира сама дернула молнию и вновь обхватила его тело, как будто боялась, что Дима может исчезнуть.

Через несколько минут они уже барахтались на неубранном диване. Эта томная борьба наполняла Диму какой-то светлой энергией, и он не мог понять, что происходило с ним всю первую половину дня. Проще говоря, он не хотел ничего (ни понимать, ни чувствовать), кроме тела, которое, то извивалось под ним, то оказывалось наверху, крепко сжимая его бедра своими коленками; откидывалось назад, изгибалось так, что от груди оставались одни огромные коричневые соски…

Наконец, оба устали и раскатились в разные стороны, тяжело дыша, и лениво пожимая сплетенные пальцы.

– Ты доволен? – спросила Ира тихо.

– Да… – возможно, Дима нашел бы более романтическое слово, но это наболее точно определяло его нынешнее состояние.

– Ты хотел этого в прошлый раз?

– Наверное, – ответ получился не очень уверенным – со своими бредовыми снами почти забыл, что было в прошлый раз.

Она засмеялась, и резко повернувшись, прижалась к нему.

– Тогда я просто не могла. У меня были месячные, а это не всем нравится.

Дима подумал, что ему ни к чему знать такие подробности – важно, что он снова чувствовал себя человеком, и этому человеку было очень хорошо.

– Пойдем, покурим, – предложила Ира. Дима потянулся за разбросанной по полу одеждой, – зачем она тебе? Разве в доме есть еще кто-то? – Ира коснулась его всем телом, и от этого прикосновения Дима почувствовал, как ему передался импульс – импульс желания. Он вновь прижал ее к себе.

– Осторожно, раздавишь!..

Наконец они все же выползли на кухню. Дима впервые ощутил, как прекрасно чувствовать себя без одежды, как обостряется при этом восприятие. Потянул Иру за руку, и она плюхнулась к нему на колени, доверчиво улыбаясь. Курили они молча, выпуская дым в разные стороны. Дима украдкой разглядывал ее тело, и ему нравились родинки на левой груди и около пупка, плоский живот, худые бедра… На плече увидел два небольших синяка.

– А это откуда? – поинтересовался он.

– Так… ерунда, – она жадно затянулась сигаретой.

– Что значит, ерунда? – Дима зацепился за тему, так как к разговору о любви не чувствовал себя готовым, да и зачем его начинать, если никто этого не требует?.. – это синяк, – уточнил он.

– Разве?.. – она легко встала, и когда повернулась спиной, Дима увидел на правой ягодице огромное черное пятно.

– Господи, а это что?!..

– Если тебе так интересно, – она отстранилась, глядя ему в глаза, – это называется «пинок под зад», с которым я сегодня вылетела из дома. (Дима молчал, лишь моргая широко раскрытыми глазами. Он не был готов к такому повороту событий и не знал, что говорят в таких случаях). Я ж предупреждала, что тебе это не нужно, – она взлохматила Димины волосы, – не бойся, я не прошусь к тебе жить. Я сама решу свои проблемы. Ты меня еще не знаешь… а пинок был хорош! Я чуть в дверь головой не впилилась. Как раз туфли обувала… Скотина…

Видя, что Дима окончательно растерялся, она прильнула к его груди. Он чувствовал ее губы, а, главное, язык, который выделывал что-то неописуемое. Потом Ира медленно опустилась на колени, при этом лицо ее ползло все ниже и ниже… Дима никогда не участвовал ни в чем подобном. Чтоб таким занималась целомудренная и правильная Валя, было даже невозможно представить!..

Наконец Ире, то ли надоело, то ли она устала, но поднявшись с колен, она присела рядом.

– Ты не думай ни о чем, – сказала она, – это мои проблемы, и мне их решать.

– Я и не думаю. Мне просто хорошо. А проблемы будем решать вместе.

– Зачем тебе это? – Ира вздохнула, – у тебя своих хватает. Я ж не за тем пришла. Я просто соскучилась по ласке, по хорошему доброму мужчине и все.

– Ты останешься здесь, – твердо сказал Дима, хотя минуту назад даже не думал об этом.

– С чего бы это? У меня есть свой дом, и я не собираюсь убегать оттуда. Подумаешь, муженек решил повыпендриваться. Не волнуйся, я поставлю его на место.

– Я не волнуюсь, но ты останешься здесь, – в нем уже говорило не столько желание действительно оставить ее, сколько упрямство самца, которому не хотят подчиняться. Если б она вдруг сказала: «да, я останусь с тобой навсегда», он бы, наверное, растерялся еще больше и не обрадовался такому решению.

– Что-то зябко, – Ира передернула плечами, – я оденусь.

Дима подумал, что, скорее всего, она не замерзла, а просто возникшая тема не слишком располагала к обнаженной натуре.

Через десять минут они уже чинно сидели на кухне и беседовали, как старые друзья. Беседовали о жизни, об Олеге, о Вале; тут Дима вспомнил, что за сегодняшний день выпил всего лишь чашку чая, и они вместе приготовили ужин. Потом сели за стол, как настоящая семейная пара. Диме усмехнулся, и Ира заметила это.

– Чего смеешься? Мы похожи на чету в преддверии серебряной свадьбы, да? Ты сейчас пойдешь смотреть телевизор, а я буду мыть посуду, так? Ты над этим смеешься?

– Да нет… – Диме стало неприятно, что она так точно угадала его мысли.

– Вот, именно поэтому я и не буду у тебя жить. Я могу переночевать, и одну ночь, и две, но жить не буду. Так нам обоим будет лучше, согласен?

– Согласен, – ответил Дима, не задумываясь.

– Ну вот, и закрыли вопрос, – она вздохнула. (Дима не понял, то ли с сожалением, то ли с облегчением), – а теперь я поеду домой.

– Почему?

– Потому что нельзя показывать этому ублюдку, будто я боюсь его. Вы ж все, мужики, нападаете на тех, кто вас боится. Как собаки. А мы, как кошки. Мы можем блудить, где угодно, но за свой дом бьемся до конца, – она встала, – посуду помыть?

– Я сам помою.

Услышав в голосе обиду, Ира подошла и обняла Диму.

– Не сердись. Я уже готовлюсь – завожусь потихоньку, так что не обращай внимания. Мне было очень хорошо. Я приду еще… может, завтра или… короче, как получится.

– Ты точно не хочешь, чтоб я пошел с тобой? – он снова усадил Иру к себе на колени.

– С большим черным пистолетом? – она засмеялась, – нет, не хочу. Но если потребуется помощь, я позвоню. Попробуй, только не спаси меня!.. – она погрозила пальцем.

– Спасу, ты же знаешь.

– Откуда мне это знать? – высвободившись, Ира направилась в коридор.

Только выйдя следом, Дима заметил, что уже стемнело, и на улице вспыхнули фонари, а на небе звезды. Они стояли на крыльце, целуясь самозабвенно, как школьники, не пробовавшие других вариантов близости.

– Может, все-таки останешься? – спросил Дима.

– Не сегодня. Сегодня мне обязательно надо появиться дома, – она последний раз чмокнула его в щеку, и заспешила по дорожке, шурша опавшей листвой.

Через минуту ее силуэт растворился в темноте, и Дима услышал, как хлопнула калитка. Он остался один, вдыхая свежий ночной воздух. В дом возвращаться не хотелось. Он сел на скамейку и задумался, что это было? Что должно последовать дальше, и может ли оно повлиять на его жизнь?

На улице становилось холодно и в дом все-таки пришлось вернуться. Если вне его все казалось свободным и спокойным, то при свете люстр, открытые в темноту окна выглядели, если не зловеще, то, по крайней мере, вызывали чувство тревоги и незащищенности. Он быстро стал закрывать их, пока вновь не оказался в окружении блестящих стекол, прочных стен и массивных ободранных дверей. Вновь пространство наполнилось тишиной, и медленно стала возвращаться атмосфера дома, которую Дима не ощущал как запах – просто исчезла прелесть неожиданно возникшей женщины и свежего осеннего сада.

Часы показывали десять. Он помыл посуду, убрал в холодильник остатки ужина и, в раздумье, остановился. Больше делать было нечего. Зайдя в комнату, робко, словно стесняясь самого себя, наклонился к подушке, пахнувшей ею. Не духами, а, именно, ею, и этот запах был гораздо притягательнее любой парфюмерии. Дима разделся и лег, обхватив подушку руками. Он пытался вновь представить то, что происходило здесь час назад, но картинка не складывалась, остался только чарующий аромат и какое-то всеобъемлющее воспоминание, не делящееся на слуховое и зрительное. Это была новая аура, повисшая конкретно над его постелью.

Сначала он просто наслаждался ею в сладостной истоме, потом глаза стали медленно закрываться. Он не сопротивлялся, надеясь, что воспоминание явится во сне, но тут, к своему ужасу, почувствовал знакомый запах перегретой травы, пыли, услышал стрекотанье кузнечиков и птичью трель где-то высоко-высоко. Вырваться оттуда он был не в состоянии.

…Дима лежал на земле, и сухая травинка больно колола щеку. С трудом повернувшись, почувствовал во всем теле, то ли слабость, то ли усталость. А еще он был мокрый с головы до ног и пахло от него тиной и еще чем-то, ассоциировавшимся с болотом. Первая мысль возникла о том, что партия проиграна. Но тогда, что он снова делает здесь? Сон ведь должен закончиться. Неужели ему предстоит начать новую партию, и так до бесконечности, пока он окончательно не сойдет с ума?

Тяжело поднялся и пошатываясь, двинулся к шахматному столику. К его удивлению на нем еще оставались две белые фигуры: король и ферзь. У черных ферзя не было, зато сохранился конь, ладья, два слона и четыре пешки, неудержимо рвущиеся в ферзи. Дима понимал, что сопротивление бесполезно, поэтому ему хотелось лишь одного – быстрее проиграть и проснуться. Но стоило ему протянуть руку, чтоб положить своего короля на доску, как сзади, где только что никого не было, раздался тревожный голос:

– Не делайте этого, Ваше Величество!

Дима обернулся. Перед ним стояла его генерал. Она не улыбалась, как обычно, а была серьезна и сосредоточена. Дима вдруг решил, что она ему кого-то напоминает. Сколько ночей они общались, но такого чувства не возникало ни разу.

– Почему? – спросил он.

– Это будет неправильное решение, Ваше Величество, ведь мы должны выиграть.

– Почему обязательно мы должны выиграть?

– Потому что только так Вы избавитесь от всего этого.

– Но ее невозможно выиграть…

Генерал все-таки улыбнулась, но как-то безрадостно.

– Ваше Величество, ничего невозможного не бывает. Скажу честно, я оказалась здесь случайно. Я фигура из другой игры, но нельзя Вам было начинать партию без ферзя. Вам и так собирали армию из разных комплектов, поэтому она и получилась такой, мягко говоря, странной. Вы с самого начала видели, что никакой я не ферзь. Настоящего ферзя потеряли много лет назад. Но Вы доверили мне командование, и теперь я должна оправдать доверие. Я должна выиграть, хотя и не люблю использовать собственные методы. Я ж говорила, моя игра совсем другая… – она вздохнула и одним движением сбросила плащ.

Дима остолбенел, потом отпрянул, а генерал стояла, наслаждаясь произведенным эффектом. Дима увидел знакомые родинки на левой груди и возле пупка, большие коричневые соски и даже два малюсеньких синяка на плече. Но голова… это была совсем другая голова с роскошными белыми волосами и лицом, в котором, хоть и угадывались знакомые черты, но это, вообще, не могло являться лицом обычной женщины!..

Когда генерал повернулась, и Дима увидел синяк на ягодице, то почти не удивился. Тело он признал. Хотел спросить про синяк, чтоб удостовериться окончательно, но не знал, как это сделать, а потом и вовсе забыл про него, потому что генерал неожиданно легла на живот, приподняв голову и руки. Ноги были выпрямлены, носки оттянуты; тело ее напряглось и… стало менять форму. Оно удлинялось, обретая при этом серебристый цвет; ноги срослись, образуя, совместно с туловищем, нечто сигарообразное, заканчивающееся угловатым профилем там, где раньше располагались ступни. Одновременно заострились и исчезли кисти рук, а сами руки раскрылись в правильные треугольники, захватив пространство до самой талии.

Ее тело, меняя женскую красоту на непередаваемую красоту геометрических линий, постепенно превращалось в фюзеляж самолета, и только голова не изменилась, не стала заостренным носом с антенной – она продолжала оставаться женской. Из ее глаз выкатились две слезинки, говорившие о том, насколько мучительно происходит превращение, но, в конце концов, самолет встал на шасси (наблюдая за лицом, Дима не заметил, откуда они взялись). Когда превращение завершилось, «самолет» повернул голову и улыбнулся.

– Я не хотела этого делать, ведь моя игра умнее примитивных шахмат, но теперь-то ты видишь, что мы можем победить? – она очень естественно перешла на «ты», и Дима сразу перестал чувствовать себя Королем и вершителем судеб своей армии, – пока я расправлюсь с ними, иди по тропинке. Сам поймешь, когда надо остановиться.

Дима повернул голову и, действительно, увидел тропинку, ведущую вглубь леса. Он был готов поклясться, что еще вчера ее не было. Самолет же тем временем выплюнул языки пламени, от которых трава вспыхнула почти невидимым в солнечном свете огнем. Огонь побежал в разные стороны, оставляя за собой черную выжженную землю, а самолет с ревом взмыл в небо. Дима видел, как он резко поднимался над лесом, и одновременно близко-близко видел лицо. Он не мог понять, как это происходит, но во сне бывает слишком много странного, чтоб задумываться о подобной мелочи, тем более, огонь уже начал подбираться к его босым ступням. Дима бросился к тропинке.

Он бежал, спотыкаясь о корни, падая, вновь поднимаясь, пытаясь закрыться от хлеставших по лицу веток, а перед глазами оставался самолет, который несся высоко в небе. Он видел его улыбающееся лицо, развивающиеся волосы, становящиеся все длиннее, и незаметно перерастающие в белый шлейф отработанных газов. Вдруг из самолета стали со свистом сыпаться бомбы. Дима слышал их разрывы, слышал крики и стоны, но самолет продолжал улыбаться!..

Зрелище выглядело настолько жутко, что никакие лошадиные морды и разорванные солдаты, не могли с ним сравниться; и в то же время, оно завораживало – Дима даже не смел моргнуть, боясь упустить хоть одно мгновение этого чуда.

Самолет заложил вираж, направляясь в Димину сторону, поэтому пришлось оторвать взгляд от неба, чтоб найти укрытие от смертоносного дождя. Дима понял, что оказался возле странного дома, от которого вчера стартовал вместе с птицей. Остановился на опушке, перевел дыхание и увидел, как по краю поляны бежит человек в форме; бежит, петляя и спотыкаясь, закрывая голову руками. Это был Черный Король, но сейчас он совсем не походил на короля – один погон оторван, мундир выпачкан в рыжую глину, на рукаве темное пятно… Наверное, он был ранен, потерял много крови, поэтому и бежал так медленно и неуклюже. Он бежал к дому.

Дима вновь увидел самолет. От него оторвалась последняя бомба, которая врезалась в дом, превратив его в руины, и тут же лицо самолета стало покрываться перьями; волосы исчезли в газовом шлейфе – мгновение и орлиная голова с красным немигающим глазом хищно приоткрыла клюв, демонстрируя тонкий желтый язык.

Самолет сложил крылья и спикировав прямо на Черного Короля, ударил его в голову. Король рухнул в дверной проем разрушенного дома. Теперь он лежал без движения, лицом вниз, а самолет взмыл в небо и растаял. Сколько Дима не пытался вновь приблизить его своим мысленным взором, ничего не получалось. Он исчез навсегда.

Наступила такая тишина, что умолкли даже звуки леса – мертвая тишина. Дима смотрел на неподвижную фигуру Короля. Вновь вернулась первоначальная мысль, что он знает этого человека, но не видя лица, не мог вспомнить. Осторожно пошел к телу, и остановился. Теперь он мог разглядеть, что среди руин валялось еще несколько изуродованных трупов, но они почему-то его не интересовали – все внимание было приковано только к одной фигуре, лежащей перед ним. Наклонился и перевернул его бездыханное тело!..

Но лицо оказалось совершенно незнакомым. Это так обескуражило Диму, что он тупо смотрел в светлые, чуть выпученные глаза, в которых застыл ужас; небритые щеки, волосы темные, выпачканные при падении кирпичной пылью, свежая царапина на лбу. Он абсолютно точно не знал этого человека, но продолжал вглядываться, пытаясь что-то отыскать внутри, за маской смерти, однако ничего не помогало. Разочарованный, не понимая смысла всего этого кошмара, он отошел на несколько шагов, обернулся… и четко увидел фотографию из альбома! Первую фотографию серии «Постройка дома», где на переднем плане лежал румынский офицер; оказывается, он что-то сжимал в руке.

Дима разжал еще не успевшие окоченеть пальцы и увидел шкатулку – ту самую, что теперь валялась на подоконнике. Еще раз взглянул в лицо офицера, стараясь запомнить черты, но оно уже превратилось в такое же неясное пятно, как и на снимке. Перед глазами все поплыло. Дима почувствовал, что теряет ориентацию, но зато внезапно обрел ощущение мягкости подушки и гладкость простыни…

Невдалеке залаяла собака. …Это Рекс, – подумал Дима. Пошевелился. Ничего не ныло и не болело. Он сладко потянулся, прикрыв глаза, и тут же перед ними возникла манящая улыбка женщины-птицы-самолета, и бомбы, бомбы, бомбы… В душе поднялся какой-то мистический ужас. Несмотря на то, что теперь-то он точно знал – это даже не сон, а плод его воображения. Вскочив, Дима включил свет. Видение пропало, но осталось неровное дыхание и легкая дрожь в коленях.

Вышел на кухню. Шкатулка лежала рядом с часами, показывавшими четыре утра. Взяв ее, он вернулся в комнату. Достал фотографию. Сомнений быть не могло – он только что был там. Теперь он смог различить и царапину на лбу офицера. Оставалось лишь понять, что все это могло значить…

Ира ехала домой, хотя возвращаться туда ей не хотелось. При этом она не думала о Диме и о том, что ее сегодняшний шаг может быть началом каких-то новых отношений. Ее переполняло лишь удовлетворение от наконец-то состоявшейся мести. Ее распирало от гордости, что она сделала это, и теперь может смотреть в глаза Олегу, не чувствуя себя униженной и оскорбленной – теперь они квиты! Очень хотелось поделиться с ним этой информацией, но Ира боялась, что он не будет слушать ее откровения, а просто заедет в ухо, и вновь они окажутся не в равных позициях – снова она станет догоняющей.

Нет, конечно, ничего она и не скажет, но одно то, что она сама знала обо всем, переполняло чувством собственной значимости и внутреннего ликования.

Наверное, победное настроение читалось на ее лице, потому что водитель спросил:

– Хороший денек выдался, да?

– Хороший, – ей захотелось и с ним поделиться тем, что наконец-то нашла человека, с которым смогла просто и естественно изменить мужу.

Конечно, шоферу она тоже ничего не скажет, потому что мужчина всегда принимает сторону мужчины, независимо от того, прав тот или нет. Но это даже не важно, чью сторону он бы принял. Главное, Ира помнила, как пахнет ее новая постель, и знала, где она находится – это служило доказательством того, что ничего не придумано (как бывало множество раз), а свершилось! И ей понравилось то, что она сделала – не нужна, оказывается, никакая любовь! Любовь – это выдумка, чтоб примирить неизвестно кем выдуманные нормы морали с нормальными физиологическими потребностями. А если их не надо мирить? Если мы уже перешли границу? Тогда все должно быть так, как сегодня, и она уже точно знала, что повторит это еще много раз.

Машина остановилась у подъезда. Ира вышла, подняла голову. В окне горел свет, и это ее расстроило – она надеялась оказаться дома раньше Олега, а теперь он может просто не пустить ее. Поднявшись на свой этаж, Ира попыталась открыть дверь, но, как и предполагала, с внутренней стороны торчал ключ. Пришлось держать кнопку звонка, пока за дверью не послышались шаги. Дверь приоткрылась, но Олег не вышел.

– Тебе чего? – спросил он, продолжая стоять на пороге, – я ж предупреждал, чтоб ты выматывалась отсюда.

– Я здесь живу, – ответила Ира твердо, несмотря на то, что радостное чувство отмщения улетучилось (нет, все-таки униженной и оскорбленной продолжала оставаться, именно, она).

– Больше ты здесь не живешь. Квартира эта моя…

– Но я прописана в ней и имею право!..

– Никаких прав ты не имеешь. Я узнавал у адвоката. Однокомнатная «хрущевка» не делится, а, насчет права здесь проживать, так я посмотрю, как ты им воспользуешься. Заходи, если хочешь, – он распахнул дверь, – не стесняйся. Правда, спать тебе придется на кухне.

Ира вошла, оттолкнув мужа. Особенно ее возмутило сообщение об адвокате – значит, он уже давно готовился к этому шагу. …Сволочь… сам ты будет спать в ванной!.. Дверь в комнату оказалась закрыта. Ира с силой пнула ее… на постели, прикрывшись простыней, сидела испуганная девушка.

– Ты кто такая?!.. – Ира обернулась – Олег стоял позади и ухмылялся, – я думала, тебе одной Люськи хватает, а ты уже всех блядей в дом тащишь!

– Ну, Люська не предел мечтаний, – Олег развел руками.

– А это предел?!.. – Ира сделала шаг и сдернула с девушки простыню. Та осталась совершенно голой – вся маленькая и худенькая, обхватившая колени руками. То ли от холода, то ли под Ириным взглядом, ее кожа покрылась мурашками, – это, точно, предел!.. А ну-ка, вставай и убирайся, пока я тебя за волосы не вытащила!..

Девушка вскочила, но голос Олега остановил ее.

– Светик, кого ты слушаешь? Это ж соседка. Не обращай внимания. А будет дебоширить, я ее саму выкину на улицу.

– Кого ты собрался выкинуть?!.. Меня?!.. – щеки Иры покраснели от гнева; глаза горели, ноздри раздувались…

– А ты ничего, когда такая… эмоциональная, – заметил Олег так, словно анализировал сцену из мелодрамы, а не решал судьбу собственной семьи, – в тебе, оказывается, что-то есть… а знаешь?.. Давай, раздевайся – займемся сексом втроем; класс, да?

Ира на секунду представила себе эту картину, и секунды оказалось вполне достаточно. Размахнувшись, она отвесила Олегу такую пощечину, что его голова резко дернулась в сторону, а на лице остался багровеющий след.

– Ах, ты, сука… – прошипел он, потирая щеку.

Ира увидела в его глазах выражение, которое помнила с тех пор, когда Олег дрался с ее прежними кавалерами, и выражение это не предвещало ничего хорошего. Ире сделалось страшно, но отступать было некуда – позади диван, окно и еще этот «Светик»… или как ее там!..

– Ударь, попробуй! – больше Ире ничего не оставалось, как пытаться проявлять стойкость, а Олег опустил руки и рассмеялся.

– Я что, совсем идиот? Чтоб завтра ты с побитой мордой пошла писать заяву? Не выйдет!

Не успела Ира обрадоваться, что он все-таки не посмеет ее тронуть, как Олег одним движением рванул на ней блузку так, что пуговицы посыпались на пол.

– О, как! – воскликнул он, – давно ли ты перестала носить белье?.. (Ира остолбенела от такой наглости) Светик, помоги-ка соседке снять блузон, а то ей жарко.

Ира обернулась. Она не заметила, как «Светик» вновь набросила на себя простыню, и теперь стояла, прижавшись к стене. У нее было такое испуганное лицо, что Ира поняла – эту шлюшку опасаться не стоит.

– Ну, так что, соседка? Не стесняйся…

Ира не дала ему договорить очередную гадость, но и сама не нашла подходящих слов – вплескивая скопившуюся злость, она попыталась ударить его, но Олег ловко поймал ее ногу.

– И что мы теперь будем делать? Прыгать на одной ножке, да?.. Цып-цып… – он потянул ее за собой, и Ира вынуждена была прыгать, – вот, как ловко-то у нас получается!..

– Отпусти, сволочь!

– Не «сволочь», а «пожалуйста».

– Сволочь! Мерзкая, подлая сволочь!.. – Ира задыхалась в бессильной ярости, но, кроме проклятий, ничего не могла сделать в таком положении.

– Видишь, Светик, с какой грубиянкой и истеричкой я вынужден был жить?.. – Олег неожиданно оттолкнул Иру, и та упала, едва успев схватиться за край дивана (и без того короткая юбка задралась, оставшаяся без пуговиц блузка, обнажила грудь…) – кто-то тут о блядях говорил… – Олег вздохнул, – короче, бери матрац и стели себе на кухне, понятно?

Более глупо Ира не чувствовала себя никогда в жизни. Она думала, зачем, вообще, приехала сюда. Неужели надеялась, что сможет решить проблемы с такой скотиной?.. И как же теперь выпутываться из всего этого?..

– Я уйду, – выдавила Ира, хотя даже не представляла, куда конкретно собирается.

– Никуда ты не уйдешь, – Олег демонстративно взял ключи, которые она по привычке бросила в коридоре, и сунул в карман, – а на всякий случай, еще вот так, – он рванул телефонный провод, – я разрешаю тебе остаться, но никаких прав это тебе не дает. Одно неправильное слово, и мы будем говорить по-другому.

– Я хочу уйти, – повторила Ира.

– Нет, ты говорила, что хочет остаться, да, Светик?

– Говорила, – промямлила та.

– Вот! Поэтому живи, но я буду тебя воспитывать, поняла?

– Я, наверное, пойду? – сказала Светик, не найдя себе роли в этой мизансцене.

– Вот-те, нате, – Олег удивленно наморщил лоб, – ты тоже никуда не пойдешь!

– Олежек, я матери сказала, что приду ночевать. Мне надо…

– Можешь позвонить ей.

– Как? Ты же сам телефон оборвал, – Светик покраснела.

– О, черт!..

Ира видела, что поведение Олега стало более-менее адекватным, и решила предпринять еще одну попытку. Может, он все-таки отпустит ее и останется здесь со своим «Светиком»?..

– Олег, пожалуйста…

– А ты марш на кухню! Спать! Тебя не спрашивают!

Значит, в отношении нее ничего не изменилось… Поднявшись с пола и поправив одежду, Ира поплелась на кухню. Встала у окна; закурила, глядя на огоньки, мерцавшие сквозь ветки росшего под самым окном тополя. Сколько раз она курила, глядя на этот тополь!..

Сейчас, находясь в одиночестве, она могла относительно трезво оценить ситуацию. Перед ней стояли две глобальные задачи – как вырваться отсюда и куда идти потом, причем, решение первой не имело смысла без решения второй. К сожалению, у нее не было знакомых, которые могли б приютить ее больше, чем на день-два, и, видимо, из-за свежести впечатлений на ум приходил только Дима. …Конечно, он приглашал остаться на ночь, но ведь не навсегда!.. А если он откажет, то останется только кинуться из окна или идти бомжевать по подвалам… Но у него столько места!.. А если снять у него комнату? В долг. За реальные деньги моей зарплаты, конечно, не хватит… но ведь с ним можно будет договориться… в конце концов, я совсем не против расплачиваться «натурой» – отработаю… Ей хотелось верить, что таким образом решалась проблема номер два и можно поскорее перейти к проблеме номер один.

В это время вспыхнул свет, и в дверях появился Олег.

– Я же сказал спать, а ты стоишь, куришь. Курят только шлюхи! С сегодняшнего дня я запрещаю тебе курить!.. Чего стоишь? Спать, быстро!

– Может, достанешь матрац с антресолей? – тихо попросила Ира, стараясь не злить мужа.

– Я?!.. Бери стул и лезь! У нас самообслуживание.

Ира смотрела на Олега, не понимая, что происходит. Да, в последнее время он не отличался нежностью; да, он спал с другими женщинами, не скрывая этого; да, иногда издевался над ней, но никогда не был так откровенно жесток.

– Олег… – начала она.

– Так-с… – Олег привалился спиной к косяку, – похоже слов мы не понимаем. Ну, ничего, для этого есть свои решения. Знаешь, мой дед говорил, что строптивую жену надо пороть, как минимум, раз в неделю, а я тебя еще ни разу пальцем не тронул. Быстро лезь, и чтоб через пять минут была в постели! Считаю до трех! Раз… – его взгляд выражал полное удовлетворение и довольство собой.

…Он же сумасшедший, – подумала Ира, – может, потому его и не взяли на вторую СП, а не потому, что он выпил перед комиссией?.. Она подставила стул, но даже встав на цыпочки, только шарила в пустоте.

– Я не достаю, – Ира виновато повернулась и увидела, что за это время в руке Олега появился широкий флотский ремень, который он хранил, как память о чем-то.

– Два… – произнес он, намотав его на руку так, что тусклая квадратная бляха свесилась вниз, – ох, кто-то сейчас получит!..

Ира подпрыгнула и все-таки сумела ухватиться за край; с трудом стащила матрац вниз.

– Все ведь можешь, если захочешь, – он ушел в комнату, бросив на ходу, – через пять минут зайду, проверю.

Ира заволокла матрац в кухню. Отодвинув стол к газовой плите, постелила постель, но раздеваться не решилась – неизвестно еще, чем закончится эта ночь; свернулась калачиком под крошечным одеялом, на котором обычно гладила белье.

Из-за стены сначала доносились неразборчивые голоса, потом хлопнула дверь и стало тихо. Ира решила, что Олег мог пойти провожать Светика и за это время можно попытаться что-нибудь предпринять – например, подсоединить телефон.

Она встала и вышла в коридор. В комнате горел свет, и на диване сидел Олег…

– Три, – будто выплюнул он.

Ира не знала, что ей делать – плакать, смеяться, прятаться или кинуться на него драться. Она застыла на пороге. …Как же, пойдет он кого-то провожать!..

– Слышишь, «три», – повторил он.

– Не сходи с ума, пожалуйста, – попросила Ира, чувствуя, что голос его не излучает ненависть, как полчаса назад. Одно пугало – на столе стоял стакан и початая бутылка водки, которая могла все вернуть в прежнее состояние.

– Ладно, не «три», – милостиво согласился Олег, – садись.

Ира опустилась на краешек стула и с ужасом наблюдала, как он наливает водку.

– Ну, есть ли у тебя мужик? – он оторвал взгляд от стакана.

– Какой мужик?..

– Который тебя трахает. Я ж тебя сколько не трогал? Что ж ты, так и живешь?

Ира подумала, какой же была дурой, когда считала, что сумела отомстить за свои унижения. Происходившее днем, показалось ей невинной детской шалостью.

– Никто меня не трахает, – ответила она потерянно.

– И тот, который Дима?

– Нет, – Ира почувствовала, что краснеет.

– Да ладно, я ж вижу, – Олег усмехнулся, – я все вижу. Сучка ты помойная, – он выпил, занюхал рукавом и закурил, – значит, никто, да?.. (Ира молчала, опустив голову) В таком случае, я тебя сейчас трахну. Ты ж, наверное, соскучилась?

– А ты сможешь после Светика? – спросила она с издевкой, и тут же поняла всю неуместность этой фразы в сложившейся ситуации. Она даже зажмурилась, но взрыва агрессии не последовало. Олег только удивленно вытаращил глаза.

– Всегда знал, что ты сучка, но чтоб такая!.. – он покачал головой, – кстати, ты мне очень понравилась, когда бросалась на Светку. Сразу столько огня, столько экспрессии!.. Но зря ты ее обзывала. Она незамужняя девка и может делать все, что захочет… в отличие от тебя. Ну, что молчишь? Давай, кинься на меня! Ты в гневе такая сексуальная…. я сразу хочу тебя.

– Я не буду на тебя кидаться, – Ира посмотрела в его поплывшие глаза.

– Не будешь?.. Ну и ладно… все равно, снимай трусы. Я тебя трахать буду (От столь резкого поворота событий Ира вздрогнула и выпрямилась на стуле). Что смотришь? Ты мне жена или нет? Жена! Могу я поиметь свою жену? Даже обязан!

– Нет, но…

– Что, нет? Не обязан? Хорошо, тогда у меня просто есть такое желание, – Олег подошел, взял ее за волосы, повернув к себе лицом. Ира смотрела на него в оцепенении, как на нечто ужасное, но неотвратимое. Она б могла царапаться, кусаться, но боялась, что это только сильнее раззадорит его, – вот, видишь, какая ты стала покладистая. А если б я начал воспитывать тебя раньше, глядишь, все б по-другому сложилось в нашей жизни.

– А разве я была не покладистой? – Ира, как могла, стараясь беседой успокоить его инстинкты, но ничего не получилось.

– Если ты покладистая, раздевайся!

– Я не хочу.

– А говоришь, покладистая, – Олег вздохнул, – видно, все-таки ласкового обращения ты не понимаешь, – не отпуская Иру, он потянулся к валявшемуся на диване ремню, – эх, дедушка, как ты был прав!..

– Хватит дурить. Не хочешь жить со мной – отпусти.

– Отпустить? И куда ты пойдешь? Мужика, говоришь, у тебя нет. Подружки твои – тьфу! Они подружки только языком почесать. Тем более, ты ж не знаешь – я перетрахал половину из них. Что ты собираешься делать? Живи здесь, и если будешь паинькой, я попробую с тобой хорошо обращаться, – не дожидаясь ответа, Олег дернул так, что вырвал клок волос.

– Идиот!.. – заорала Ира, упав со стула. Слезы сами собой покатились из глаз, – я милицию вызову… – всхлипнула она.

– А давай!.. – Олег расхохотался, – они полярников уважают. Классная групповуха получится!..

Ира замолчала, зная, что он, действительно, выпивал с некоторыми из ментов, и они даже бывали у них дома.

– Так-то лучше… – Олег наклонился над свернувшейся калачиком женой. Ира инстинктивно прикрыла руками голову, но не угадала с объектом атаки, потому что он грубо задрал ей юбку, – запомни, ласточка моя, теперь я буду пороть тебя раз в неделю, а потом трахать, и заживем мы долго и счастливо.

…Он же маньяк!..С ним нельзя ничего решать – его можно только убить!.. Эта мысль была настолько естественной, виденной в десятках триллеров, что Ира уже не думала ни о чем, кроме ее реализации. Она даже не сопротивлялась, когда Олег швырнул ее на диван лицом вниз.

– Ну, дергайся! А то вечно – ни рыба, ни мясо…

– Не дождешься! – Ира попыталась встать, но Олег придавил ее коленом, как мешок с картошкой, – пусти, тварь! Позвоночник сломаешь!..

– Ничего я тебе ломать не буду, – он засмеялся, – начнем с малого – скажи, я, маленькая шлюшка.

– Пошел ты!.. – возмутилась Ира, – отпусти немедленно!

– Ну, сама напросилась…

Когда в ее «пятую точку» врезалась медная бляха, Ира заорала так, что наверняка услышали все соседи, но она-то знала – никто из них никогда не станет связываться с ее мужем.

– Хватит!.. Псих!..

Ира чувствовала, как раз за разом обжигающая волна прокатывается по телу, вклиниваясь в сознание, и оно, то требовало, то умоляло прекратить пытку.

– Я – маленькая шлюшка… – проскулила Ира, глотая слезы.

– Так, а теперь скажи – я буду хорошей девочкой.

– Я буду хорошей девочкой… – как она ненавидела себя за эти слова!.. Но понимала, что иначе Олег может просто забить ее до смерти, и лишь утром, протрезвев, осознать, что наделал. Правда, ей это будет уже не важно.

– То-то же, – он развернул ее и принялся стягивать трусики.

– Нет! – Ира судорожно вцепилась в них.

– Как, нет? Ты ж хорошея девочка или мне послышалось?

Олегу так и не удалось разжать ее руки, но лопнули гнилые китайские нитки. Больше Ира не сопротивлялась, поняв, что ничего не сможет сделать, пока он не исполнит всех своих садистских планов. Только потом он, возможно, оставит ее в покое, и чем быстрее это произойдет, тем лучше. Раздвинув ноги, она прикусила губу и закрыла глаза.

Ире казалось, что насиловали ее несколько часов, и когда Олег наконец поднялся, сил у нее не осталось. Он же застегнул джинсы и подойдя к столу, налил водки; посмотрел на лежавшую неподвижно жену.

– Думаю, все у нас будет хорошо, – он поднял стакан, – а теперь, марш спать!

Ира знала – приказ надо исполнять, поэтому с трудом поднялась – казалось, болело все, что могло болеть, и только в коридоре стала возвращаться способность мыслить. Она остановилась перед ванной. Надо было немедленно смыть последствия всей этой гнусности.

…А если шум воды навеет ему очередную фантазию?.. Хотя хуже уже не будет… – она закрыла дверь на задвижку и пустила воду. Из зеркала на нее смотрело жуткое опухшее лицо с красными глазами и размазанной косметикой; два синяка на руках, разорванная блузка и перевернутая застежкой вперед юбка дополняли картину. Но это были еще цветочки – раздевшись, Ира увидела кровоподтеки на ногах, на ягодицах, плюс болел весь низ живота… Она заплакала – никто еще никогда не подвергал ее насилию и таким унижениям.

В себя Ира приходила долго, и, слава богу, никто не ломился в тонкую, чисто символическую дверь. Она могла б стоять под теплыми струями до самого утра, но, в соответствии с графиком, вода резко закончилась. Надо было выходить – выходить туда, где ее могло ждать все, что угодно.

Ира приоткрыла дверь и на цыпочках прошла в коридор. В комнате по-прежнему горел свет. Она осторожно заглянула внутрь – Олег спал на диване, не раздеваясь, запрокинув голову, и одна рука его свешивалась до пола. Бутылка была пуста. Иру охватило дикое волнение. Теперь она стала хозяйкой положения и могла мстить, сколько хотела и каким угодно способом.

Мысль об убийстве оказалась самой простой и естественной. Ира прокралась на кухню, взяла большой нож для мяса и вернулась. Она стояла над распростертым телом, не мигая глядя на вызывающе аппетитный бугор кадыка, и думала, как оттуда хлынет кровь. Уже подняла нож, сжав его двумя руками, как это делают в кино. Примерилась, но трезвый внутренний голос тут же принялся монотонно объяснять, что она станет главной подозреваемой, что Светик – свидетель и других нет, к тому же, отпечатки пальцев… Другой голос, радостно возбужденный, говорил, что после перенесенного любой суд ее оправдает – главное, отомстить, а остальное потом…

Пока голоса выясняли отношения, Ира вдруг поняла, что суд здесь ни при чем – просто она не в состоянии убить человека, даже вызвав все жуткие воспоминание Ее тело и так все помнило, но сознание отказывалось отдать приказ рукам, готовым его исполнить. Вот, если б можно было на какое-то время подвесить его за член, и долго-долго мучить, пока он не почувствует то же, что чувствовала она, тогда другое дело, но, к сожалению, это невозможно. К тому же, если после этого он останется жив, то непременно убьет ее, где б она ни спряталась. Теперь она точно знала, что ее муж – сумасшедший, и это не метафора, а диагноз.

После того, как выяснилось, что убить она не способна, с плеч будто свалилась тяжесть – тяжесть не исполненного, но задуманного греха. Сознание начало работать четко и ясно, но в другом направлении – отсюда надо бежать, несмотря на то, что ночь, и денег у нее нет, и идти ей некуда. Она переоделась в джинсы и свитер, накинула ветровку; хотела собрать хоть какую-то одежду, но решила, что главное – достать ключ.

Затаив дыхание Ира подошла к спящему и произошло то, во что сначала она даже не могла поверить. Олег повернулся на бок, и ключ выпал из кармана, беззвучно опустившись на палас. Она долго смотрела на него, не решаясь взять. Потом схватила, сжала в руке. Очень хотелось поискать деньги, но она знала, что сбережений у мужа нет, а лезть в карман слишком рискованно. Да и неизвестно, остались ли они после свидания со Светиком.

Ира окинула взглядом комнату, понимая, что уходит отсюда навсегда. Ностальгии не было. Эта квартира являлась в ее жизни каким-то промежуточным этапом, как поезд, в котором можно доехать до определенной станции, выйти и забыть все – и лица проводников, и номер своего купе. Жаль только, что путешествие длилось так долго, а закончилось катастрофой.

Ира по миллиметру поворачивала ключ, пока замок не сработал. Бросив дверь открытой, она кинулась вниз, с ужасом ожидая услышать сверху грозный окрик. …Он убьет меня… он убьет меня… – пульсировало в мозгу, и тут же следовал совсем уж неутешительный вывод, – и ему ничего не будет, потому что он – сумасшедший…

К счастью, она благополучно выбралась на улицу и спряталась под деревом, чтобы перевести дыхание и успокоиться. Первая задача была решена. Ира решила, что без денег даже не будет пытаться остановить машину, чтоб для полноты ощущений ее не заставили еще и расплачиваться «натурой». Лучше было идти пешком, тем более, спешить все равно некуда. Будить Диму среди ночи ей казалось неудобным – какое ему дело до ее трагедий? Она сядет на скамейку (если, конечно, синяки позволят это сделать) и будет ждать утра. Еще раз взглянула в единственное на весь дом светящееся окно – окно ее бывшей квартиры, и пошла, стараясь держаться ближе к домам.

Вдалеке прогрохотал гром. Ира взглянула на небо – ни луны, ни звезд …знала б, уж зонтик-то могла б забрать…

Она уже добралась до центра города, когда первые тяжелые капли упали на асфальт. Облетевшие деревья не защищали, а пережидать дождь на остановке, ей показалось слишком опасно – …мало ли кто бродит по ночам?.. Надо идти!..

Ира представила, что впереди еще километров пять, а она уже промокла насквозь, и холодный ветер, шутя продувал мокрую ветровку. Словно цепляясь друг за друга, капли превращались в косые линии. Под фонарями они светились безжалостным холодом; в истерике бились об асфальт, но ветер вновь поднимал их, поэтому над улицей висела сплошная пелена воды, из которой раз или два выныривали заблудившиеся машины. В кроссовках хлюпала вода. Если б только в кроссовках!.. Вода была везде, но Ира продолжала упорно идти, иногда переходя на бег, пока ей в голову не пришла мысль, рушившая все планы – а если Димы нет дома?.. Она остановилась и заревела, дрожа и давясь слезами. Заметив ее одинокую фигуру, притормозила машина, но Ира шарахнулась в ближайший двор, и водитель, не остановившись, поехал дальше.

Когда она наконец-то добралась до заветной калитки, все предыдущие злоключения сегодняшнего дня, хотя и оставили гадостный осадок, но отдалились, как всегда отдаляются уже преодоленные трудности на фоне тех, что еще ждут тебя…

Ира осторожно вошла в сад и неожиданно подумала: …Наконец, я дома… я дома?!.. И увидела, что на кухне горит свет. Это было так радостно и удивительно, но, с другой стороны, может быть, он там не один и не захочет, чтоб ему мешали?.. Прокралась к окну и заглянула внутрь. Дима в трусах, с сигаретой в руке сидел на табуретке, и что-то вертел в руках, разглядывая со всех сторон. Она тихонько постучала, почти не чувствуя рук. Видела, как Дима встрепенулся и испуганно замер, но отступать было поздно. Постучала еще раз. Он осторожно подошел, долго смотрел на улицу, закрываясь от света. Это были мучительные минуты, но, в конце концов, его фигура исчезла.

– Ты с ума сошла! – он распахнул дверь.

Ира молча переступила порог, оперлась о притолоку, и обессилено сползла на пол. В доме было тепло, а больше ей ничего не требовалось. Вода стекала с нее, образуя в коридоре лужу. Дима быстро запер дверь, подхватил Иру на руки и понес в ванную. Когда зашумела вода, он принялся раздевать ее и с ужасом увидел следы Олегова «воспитания». …Господи! Садист!.. Понятно, что он выгнал ее, но зачем бить?.. Почему нельзя расстаться по-человечески… например, как мы с Валей?..

Ира только безвольно поднимала руки, переступала ногами, помогая ему таким образом. Она дрожала так, что нижняя челюсть прыгала, как у вышедшей на охоту кошки. Дима помог ей перешагнуть край ванны, и она благостно погрузилась в горячую воду, оставив на поверхности только глаза и нос; на лице появилась счастливая улыбка, хотя глаза оставались закрыты, и казалось, она спала. Может, так оно и было, потому что часы показывали пять утра.

Дима поддерживал ее голову, как купают новорожденных, хотя и не знал, что это делается, именно, так. Но наконец вода остыла, а Ирина кожа обрела естественный розовый цвет.

– Давай, тихонечко… – Дима помог ей вылезти, аккуратно вытер полотенцем, а Ира так и стояла с закрытыми глазами, лишь слабо улыбаясь, потом кашлянула.

…Только б не воспаление легких!.. Свалится еще тут… – согласно народному рецепту, налил рюмку водки. Ира покорно выпила, видимо, даже не поняв, что это было; легла и через минуту уже спала, укрывшись с головой одеялом. Ложиться самому в шесть утра не имело смысла. Дима сделал себе чай и вышел на крыльцо с дымящейся кружкой.

Дождь перестал, но темные тучи тяжело и неподвижно еще висели над землей. На ветках, плодами поздней осени, висели капли, дорожки превратились в дно глубоких луж. Похоже, за ночь выпало столько воды, что земля не успевала ее впитывать, зато воздух был свежим и прохладным. Дима с удовольствием вдыхал его и запивал горячим чаем. Голова казалась поразительно ясной. Все ночные кошмары, страхи и всепоглощающая апатия выглядели далеким прошлым, принадлежащим, возможно, даже не ему; вернее, он не мог представить, что это происходило с ним. Изменилась сама окружающая обстановка, но с чем это связано, Дима объяснить не мог. Несмотря на мрачную погоду, в доме стало как-то светлее. Или, может, он путал причину и следствие?.. Не его мироощущение изменилось от изменения ауры дома, а она изменилась от внезапной смены его настроения?..

…Это более верно, – решил Дима, – потому что у дома нет никакой своей ауры… Не задумываясь, он достал сигарету, но тут же сунул обратно в пачку, потому что во рту уже давно не проходила противная горечь. Остановившись у окна, уставился на унылый предрассветный пейзаж. …Надо чем-то заняться!..Ну да, я ж хотел открыть эту чертову шкатулку… Повертел ее в руках – пока он занимался с Ирой, ничего нового в ней не появилось …А если тупо долбануть по ней молотком, и решить все сразу?.. А вдруг пострадает то, что внутри? Вдруг это что-то ценное? Но что?.. Если шкатулка бабкина, возможно, там спрятана фамильная драгоценность (семья-то, похоже, была не простой!..). В таком виде она пронесла ее через революцию, войну… Или шкатулка все-таки принадлежит тому румыну, как подсказывал сон?.. Стоп!.. Сон – это фантазия! Она вполне могла связать воедино впечатления от старых вещей, фотографий, рассказов дочери Крапивина. Такой поток информации способен создать любую химеру, где и дом может оказаться живым и коты гуляют не сами по себе, а, выполняют миссию… Или лучше не трогать ее, и пусть все продолжается так, как оно шло до смерти бабки; до того, как я залез в запретный шкаф?..Это, конечно, выход, но где гарантия того, что мне не придется тогда начать новую шахматную партию, потом еще и еще, пока, либо не сойду с ума, либо все-таки не исполню… чего-то не исполню…А чего б я хотел больше – чтоб шкатулка оказалась бабкиной или румына?.. И не знал, как ответить. Наверное, больше всего он хотел просто открыть ее.

В это время во входной двери повернулся ключ. …И какой хрен принес ее в полвосьмого утра?.. – подумал Дима (ключ имелся только у Вали, поэтому никаких альтернатив не возникало. …Ну да, я ж сказал ей приехать сегодня… Он нехотя вышел навстречу.

– Привет, – Валя остановилась в ожидании – позовет ли он ее; обнимет или будет стоять памятником?..

Дима предпочел «стоять памятником». У него не возникло ни малейшего желания даже прикасаться к этой чужой женщине, с которой он не собирался знакомиться.

– Проходи, – сказал он, – тебе какой чемодан достать?

То, что в комнате спала Ира, которую жена наверняка увидит, его не волновало. Какая разница, что подумает чужая женщина? Это ее личное дело. Валя вздохнула, не дождавшись ласки, и стала разуваться. На ней были чужие брюки, чужая кофта, и выглядело все это довольно забавно.

– Видишь, в чем я хожу? – она поймала его насмешливый взгляд, – Танька приодела.

– Ей это удалось, – Дима принес из дальней комнаты большой пыльный чемодан – жесткий, с толстой старомодной ручкой; оставшийся с тех времен, когда дед с бабкой ездили на курорты, – другого нет. Извини.

– Я с ним не поеду, – Валя брезгливо сморщилась.

– Ты ж знаешь, что другого у нас нет.

– Тогда я сейчас переоденусь, а завтра возьму у Таньки нормальную большую сумку. Надеюсь, пакет, у тебя найдется? – Валя направилась в комнату, но Дима остановил ее.

– Там спит человек, – предупредил он, – и если ты разбудишь ее… – он придумывал угрозу, которую мог бы реально осуществить, но не придумал, – …это будет не в твоих интересах.

– Бедная. Всю ночь протрахаться – конечно, устанешь, – хотя слова прозвучали язвительно, Дима видел, что Валины глаза наполнились слезами. Ему не хотелось затевать перебранку, поэтому он лишь равнодушно пожал плечами.

– Какая тебе разница, чем мы занимались?

Когда Валя вошла в комнату, Ира спала. Согревшаяся и успокоившаяся, она безмятежно подсунула под щеку ладошку и улыбалась. Валя остановилась, разглядывая существо, занявшее ее законное место; повернулась к Диме, но тот стоял в дверях, красноречиво прижав палец к губам. Валя распахнула дверцу шкафа так, что та ударилась о батарею, и стала демонстративно двигать ящиками, делая вид, что не может чего-то найти.

Ира открыла глаза, зевнула, растерянно огляделась, не понимая, где находится. Увидела незнакомую женщину, нервно роющуюся в вещах. Вспомнила, как шла к Диме, но чтоб дошла?.. Этого она не помнила совершенно. …Да, был дождь. Да, я очень замерзла… но как я оказалась в этой постели? И где Дима?.. А кто эта женщина?.. Может, это вовсе не Димин дом? Нет, пожалуй, Димин…

Ира не успела привести мысли в порядок, потому что женщина повернулась, швырнув на пол какую-то яркую тряпку.

– Ты сучка! – крикнула она, не в силах сдерживать эмоции, – это мой муж! И моя постель, и мой дом! Я выкину тебя отсюда!

…Де жа вю… – подумала Ира, – теперь я понимаю, что это такое… После вчерашнего у нее не осталось сил бояться, тем не менее, она повыше натянула одеяло.

– Это моя жена, знакомься, – услышала она голос Димы, но его самого не увидела.

– Ты слышала, я – его жена! – Валя сделала шаг к постели.

– Да, моя жена, – подтвердил невозмутимый Димин голос, – у нас даже есть штамп в паспорте, но это ведь не значит, что собираюсь с ней жить.

Валя замерла с приоткрытым ртом, несколько раз судорожно схватила воздух и выскочила из комнаты, с такой силой хлопнув дверью, что из-под косяка отлетел кусочек штукатурки. Дима не бросился за ней, а, наоборот, вошел в комнату и улыбнулся; Ира же лишь испуганно моргала, не зная, что нужно сказать или сделать. Она ведь не хотела рушить ничью семью – она хотела пожить здесь в качестве квартирантки; заниматься любовью хотела, но не рушить семью!..

– Прости меня, – выдавила она.

– Ничего, – Дима махнул рукой, – ты сделала то, на что я никак не мог решиться, – он вышел.

С кухни послышались рыдания, переходящие в истерику. Диминого голоса совсем не было слышно, и Ира лежала, затаив дыхание, в ожидании решения «высшего кухонного суда».

Наконец, Дима вернулся. Не говоря ни слова, деловито подошел к шкафу, собрал на руку какие-то вещи и снова вышел. Ира огляделась, ища свою одежду. …Блин, она ж мокрая! Ох, как я сейчас понимаю Светика!.. Она сжалась под одеялом, чувствуя, что дрожит, как вчера, до зубного стука.

Истерика на кухне прекратилась, перейдя в негромкие всхлипывания; потом там просто разговаривали, но Ира не могла разобрать слова. Впрочем, они ее не слишком интересовали. Она думала, во что одеться, чтоб побыстрее сбежать, но хлопнула дверь и Ира прислушалась. …Неужели они оба ушли?.. И что я теперь должна делать?..

Она и не заметила, как появился Дима. Молча, присел на диван и нащупал под одеялом ее руку. Это, конечно, было приятно, но она-то ждала, что он скажет. А он ничего не говорил, только пристально смотрел в глаза. Ира подумала, что он принимает решение, и тоже молчала, стараясь не мешать. Ее радовало, что хотя бы ушла жена, а Дима остался. …Вчера я была такой же фурией… – подумала она, – нет, не такой же… Одно дело – Олег, и совсем другое – Дима… – ей хотелось в это верить, и она верила.

– Все нормально, – сказал наконец Дима, – когда-нибудь это должно было случиться.

Ира ждала других слов, но и эти уже являлись утешением.

– Я не виновата. Мне просто некуда больше деться, – она беспомощно улыбнулась.

– Это он тебя избил?

– Да… – она не стала говорить, что ее еще и изнасиловали. В тишине и покое дома, так отличавшегося от бывшей квартиры, вспоминать об этом совершенно не хотелось. Она почувствовала теплоту к этому месту. …Как я могла не видеть этого раньше?.. Бояться его?.. – мне было совсем некуда идти, – повторила Ира, – а если б я осталась…

– Все ты правильно сделала, – наклонившись, Дима коснулся губами ее лба, и в это время зазвонил телефон.

– Слушаю, – Дима поднял трубку, валявшуюся на столе, – привет… ну, последний вагон остался… да… хорошо… все будет, не переживай… ладно, займусь. Пока. (Ира смотрела на него выжидающе, и Дима вернулся на диван). Так, вот, всю жизнь, – он вздохнул, потом его голос стал деловым, вроде, соприкоснулся с какой-то другой реальностью, и от этого отдалился на недосягаемое расстояние, – мне надо отъехать часа на три, а ты оставайся тут.

– Твоя жена не придет? – с опаской спросила Ира.

– Никто не придет. Только ты не уходи.

– Куда ж я уйду? – Ира улыбнулась покорно и жалобно, – мне некуда идти, да и не в чем.

– Поспи, – он погладил ее по голове.

– Хорошо. Только ты не задерживайся, ладно? А то мне будет страшно, – Ира подумала, что на самом деле, ей, наверное, будет не страшно, а одиноко; она почувствует себя игрушечной зверушкой, забытой на даче по окончании сезона, где без хозяина так и будет валяться под забором, пока ее не запорошит снегом.

– Я быстро, – он наклонился, и чуть приподняв край одеяла, поцеловал теплое плечо. Тут же мелькнула мысль остаться, но если с утра не застать нужных людей, то потом и ехать не зачем, – здесь я хозяин, – он погладил девушку по ее щеке, – спи спокойно.

Ира кивнула; шмыгнула носом, и ее глаза, ни с того ни с сего наполнившись слезами, стали огромными и прозрачными, а лицо, удивительно женственным.

– Ну, что с тобой?.. – Дима подумал: …Как, оказывается, слезы красят женщину…

– Ты не понимаешь, да? Ты – хозяин, а я кто?.. Твоя пленница?.. Если бы ты любил меня, все было б по-другому. Ты, вот, целовал меня, а я думала, что мне некуда деться, даже…

– Тебе было неприятно? – удивился Дима. Он и не задумывался, почему целовал ее. …Наверное, трудно не целовать женщину, лежащую в твоей постели. А, в сущности, она права – никаких пылких чувств нет… но разве в них дело?.. А, вот, если такие разговоры будут вестись постоянно, то получится еще хуже, чем с Валей, и тогда ей лучше сразу съехать, чтоб и не начинать ничего…

– Мне было приятно, – призналась Ира, – но я думаю, ты…

– А ты не думай за меня. Так нам обоим будет лучше.

– Хорошо. Прости, пожалуйста. Я сегодня очень издерганная – не каждый день тебя выгоняют из дома навсегда.

– Не каждый. И это хорошо, – он обнял ее, и Ира сама потянулась к нему губами. Дима чувствовал мокрую щеку, но в глазах уже не было слез; потом она отвернулась и закрыла глаза.

Пока Дима смотрел на ее умиротворенное лицо, возникло смутное ощущение, что ему нельзя сейчас уходить. Дом, словно проснувшись, вновь притягивал его, делая своей частью, наподобие окна или трубы. …А, может, дом здесь опять же не при чем, и мне просто не хочется покидать женщину?.. Теперь мою женщину… Скорее всего, так и есть…

Дима запер дверь и пошел напрямую, утопая в мокрой листве. Поднял большое желтое яблоко, и выбросив сигарету, надкусил его. Кисловатый сок потек по губам. Остановился, медленно жуя, и зачем-то оглянулся на старую шиферную крышу. Нет, в нем не было любви к этому строению – такой любви, какой любят родной дом. В нем жило нечто другое – он чувствовал, что является частью биологической системы, во главе которой находился дом, и каждый раз, покидая ее, он словно физически разрывал жгуты тканей и нервов. Это очень болезненная процедура, но пока у него хватало сил, чтоб проделывать это почти ежедневно.

За калиткой проехал автобус, выплевывая черный дым. Дима чувствовал, что снова начинает ненавидеть все, находящееся по ту сторону забора. Он никогда не думал, что способен на тупую беспричинную ненависть, но, тем не менее, она существовала, и от этого никуда не денешься.

Закрыв за собой калитку, он физически ощутил факт пересечения границы. Как эмигрант, покидающий Родину. …Зато Ира осталась на моей территории, а ведь как сначала боялась идти туда!.. Что, неужто запах исчез?..Да не было никакого запаха! И никакой мистики тоже!.. Или все-таки что-то есть?.. – Дима решил, что когда вернется, все-таки первым делом откроет шкатулку, и если там окажется какая-нибудь семейная реликвия, он выбросит из головы всю эту чушь. Не зря ж говорят, что сверхъестественное преследует только тех, кто в него верит…

Продать товар за «живые деньги» ему не удалось, поэтому пришлось обратиться к знакомым в администрации, занимавшимся газификацией отдаленных районов области. Они готовы были «съесть» любые объемы, но за безнал, с которого приходилось платить налоги. Обычно Дима старался выгадать на этом, но в данном случае, когда волгоградцы подгоняли с деньгами, других вариантов не оставалось.

Подписав договора, он сразу поехал домой, так как обещал Ире вернуться побыстрее. Вошел в сад. К этому времени солнце разогнало утренние тучи; трава подсохла и приятно шуршала под ногами. Дима радостно думал, что его заповедный мир неподвластен внешним проблемам, и вдруг удивленно замер – солнечный луч, падавший в кухонное окно, не отражался в нем…

Ира лежала с закрытыми глазами до тех пор, пока за Димой не закрылась дверь. После этого встала и зайдя в ванную, увидела свою одежду, сваленную мокрой, грязной кучей.

…Блин, и что же надеть? Пограбить немножко его жену?.. Неудобно как-то. Но не голяком же ходить? Тем более… – она повернулась к зеркалу, – выгляжу я не слишком сексуально с такой задницей. Ох, отделал муженек гребаный!..

Синяки, за ночь сделавшиеся желто-фиолетовыми, болели и лучше всего было б, конечно, лечь, но сначала Ира решила привести в порядок одежду, поэтому вернулась в постель только простирнув ее порошком, который нашла в шкафчике, и развесив в ванной; сразу повернулась на бок, глядя в окно. Впечатления последних суток цеплялись друг за друга, создавая в голове сплошную мешанину, но итоговой мыслью было то, что, в конце концов, все закончилось. С этим она снова закрыла глаза.

Ей снился странный сон. Будто ее обнимает черное и обволакивающее Нечто, проникающее в нее через каждую клеточку. Это не казалось неприятным, скорее, наоборот – Нечто касалось тела, неся тепло и умиротворение; хотелось расслабиться, подчиниться его движениям. Ира повернулась, словно помогая незримому Нечто засасывать ее внутрь себя. На мгновение стало тяжело дышать, а во рту будто возникло какое-то инородное тело, но это быстро прошло. Она снова вздохнула полной грудью, и даже, наверное, застонала от удовольствия. Такой это был хороший, такой успокаивающий сон…

Разбудил ее нервный, состоящий из коротких трелей звонок. Спросонья она просто испугалась постороннего звука, а когда проснулась окончательно, то испугалась еще больше. Одно радовало, что дверь была заперта, и если это чужой, то он уйдет. А если вопреки ожиданиям, вернулась та мегера, у которой есть ключ? Ира не знала, что будет делать в этом случае. …А что б сделала я сама, оставшись наедине со «Светиком»?..

Звонок повторялся еще более настойчиво.

– Уходи, уходи… – шептала Ира, и неожиданно звонок смолк. Она облегченно вздохнула, но в это время на кухне послышался звон разбитого стекла. Ира вцепилась в одеяло, которое являлось ее единственной защитой. …Друзья не заходят, разбивая окна… Она слышала, как что-то упало, потом кто-то спрыгнул на пол, и шаги… Ире казалось, что между каждым шагом проходит вечность. Не мигая, она смотрела на дверь и ждала, но даже не представляя, кто в нее может войти, знала – это конец. Ее тяжкий путь, начатый вчера, закончится уже сегодня в не менее страшных мучениях. А ей вовсе не хотелось умирать!.. Не поворачивая головы, она обвела взглядом комнату, но ничего подходящего для обороны, не обнаружила.

Когда дверь стала медленно открываться, Ира подумала, что никаких мук не будет – умрет она от страха и разрыва сердца. Но, как ни странно, не умерла – зато увидела просунувшуюся в дверь голову Олега.

– А вот и наша птичка, – он ухмыльнулся, входя уже без всякой опаски, – а где наш герой-любовник с пистолетом? Нету?.. Как жаль, а я так хотел с ним пообщаться, – Олег приближался к дивану. На нем была та же рубашка и те же джинсы – Ире даже показалось, что ее побег – это только сон, а на самом деле, все еще продолжается кошмарный вчерашний день. Олег дернул за край одеяла, и Ира не смогла удержать его, – у-ти, какие мы голенькие! Уже прямо готовые к употреблению! – он засмеялся и подойдя совсем близко, почесал подбородок, – да уж… не думал, что моя жена такая шалава…

Чувствовал он себя уверенно, будто находился дома, и это только усиливало ощущение вчерашнего дня. Отшвырнул одеяло в угол. Краем оно зацепило синюю вазочку, чудом удержавшуюся на столе. Ира перевела на нее взгляд.

– Смотри на меня, сучка! Я тебе скажу, что будет дальше!..

Но Ира не могла повернуть голову даже не потому, что ей было противно смотреть на мужа – она не могла выйти из оцепенения. Вазочка притягивала ее, внося в душу, если не успокоение, то, по крайней мере, безразличие к предстоящему. Это была чужая вещь, и ощущения она вызывала чужие.

Схватив Иру за подбородок, Олег резко повернул ее голову, при этом случайно зацепил стол, и вазочка, упав на пол, брызнула в разные стороны синими осколками. Шум будто пробудил Иру – внезапно вернулась способность мыслить, двигаться. Она вырвалась и спрыгнув с постели, бросилась бежать. Плохо зная дом, она просто бежала, захлопывая за собой двери, а Олег шел следом, тяжело и уверенно, как киношный маньяк. Он знал, что голая из дома она все равно никуда не денется, поэтому не надо суетиться – в конце концов, она сама загонит себя в ловушку.

Собственно, расчет был правильным – очень скоро Ира оказалась в комнате, заваленной старыми вещами, и очередной двери в ней не было, только глухая стена и окно. Используя последний шанс, Ира сунула в дверную ручку ножку от сломанного стула. Если б она не успела отдернуть руку, последовавший тут же рывок, наверное, вывихнул ее.

Ира отбежала к окну, надеясь выскочить на улицу – когда стоит вопрос о жизни и смерти (а она была уверена, что он стоит, именно, так), уже не важно в каком виде ты окажешься на свободе, и что о тебе подумают окружающие. Но потому что комната была нежилой, раму приколотили огромными ржавыми гвоздями, а разбивать стекло голыми руками?.. Лучше надеяться на прочность двери. Ира забилась в самый дальний угол и ждала, как мышь в мышеловке.

Рывки следовали один за другим; казалось, дом сотрясается, как соломенный шалаш Ниф-Нифа, и произошло то, что в конечном итоге должно было произойти – ручка согнулась и импровизированный запор выпал. Дверь распахнулась, но Ира уже ничего не боялась. Страх прошел, когда она поняла, что изменить ничего не удастся, а с неизбежным бороться бессмысленно. Она увидела безумные глаза… вряд ли Олег понимал, что творит, но от этого не становилось легче.

Он вошел в комнату, готовый уничтожить все, стоящее на пути, но увидев, что жена уже загнана в угол и деваться ей некуда, улыбнулся. Ира не призывала Бога. Воспитанная на «троглодитах» и прочих духах пещер, она, скорее, ощущала себя язычницей, нежели христианкой, поэтому глядя в потолок, мысленно повторяла, не обращаясь ни к кому конкретному.

– Помоги мне… помоги мне…

В тишине ей почудился какой-то посторонний звук.

– Пусть все произойдет в этой помойке, если тебе так нравится. Впрочем, помойка – это как раз твое место, – Олег остановился посреди комнаты, чтоб лучше видеть жену всю, беспомощную и беззащитную, – значит, так. Как бы ты не злила меня своими побегами, сначала я тебя все равно трахну, а уж потом убью, – он вытащил из кармана перчатки, – убью кухонным ножом с отпечатками твоего любовничка…

Ира вновь услышала тот же звук, только он стал чуть громче, и доносился откуда-то сверху, но Олег в своем упоении не замечал ничего.

– …и пусть потом разбираются, кто кого зарезал, потому что меня-то тут не было, – он довольно усмехнулся, – как я придумал? Здорово, да?.. Но ты еще поживешь чуть-чуть, пока я буду воплощать свои желания. Первое желание… быстро в позу прачки! Ну, нравится мне так!..

Но Иру уже не волновали его желания. Она смотрела в потолок, по которому ползла крохотная трещинка, становясь все шире, и, в конце концов, достигла противоположной стены.

– Ну! – скомандовал Олег, – ты что, оглохла?!.. Если я сам тебя поставлю, будет хуже!..

…Он не должен двигаться с места, – мелькнула мысль, – не должен!.. Ира покорно повернулась лицом к окну и наклонилась, опершись локтями о подоконник.

– Молодец… – Олег остался на месте, – а какая у нас красивая попка! Прям, живописное полотно под названием «А с кем это ты трахалась прошлой ночью?» Ну, не обессудь – шлюх всегда пороли и будут пороть…

…Пусть я шлюха, только не двигайся!.. – молила Ира, – только стой на месте!..

– …и твой дружок начал бы тебя пороть, не через неделю, так через месяц, потому что ты, шлюха. Ты согласна?

– С тем, что я шлюха? Согласна.

– Ну, наконец-то дошло! А теперь раздвинь ножки.

Ира медленно повиновалась. Стоя с низко опущенной головой, она не видела, что происходит за спиной в данный момент, но была уверена, что что-то происходит – слишком уж стремительно начинала расти трещина; в любой пещере это означало бы катастрофу. Она услышала, как брякнула пряжка – видимо, Олег расстегивал джинсы, а в следующий миг раздался грохот, и всю ее, с ног до головы обдало волной сухой пыли и извести. Ира задохнулась, потому что пыль тут же набилась в нос, в рот, в глаза, покрыв тело ровным серым налетом. Облако, ударившись о пол, вновь поднялось вверх, заполняя пространство комнаты. Ни смотреть, ни дышать стало невозможно. Ира бросилась вон; вбежала на кухню, чтоб через разбитое окно глотнуть чистого воздуха.

…Что это было?!.. Но я жива!.. Боже!.. А где Олег?.. Вместо респиратора она схватила кухонное полотенце и осторожно двинулась обратно.

Пыль стала оседать, но ее частички все еще густо кружились в солнечных лучах. Потолка в правой части комнаты не было. Вместо него виднелись стропила и серые доски обрешетки, снаружи покрытые шифером, лишь старинная люстра висела, как ни в чем не бывало, в обрамлении посеревшей лепнины. Вдоль правой стены горой возвышались обломки досок с набитой на них дранкой, куски штукатурки, шлак, служивший утеплителем, и из всего этого торчали ноги в кроссовках. Ноги не шевелились. Ира постояла пару минут, решая, не затеяли ли с ней какую-то новую коварную игру, но убедившись, что ноги, действительно, неподвижны, вернулась в коридор. Остановилась перед зеркалом; стерев ладонью пыль, она увидела свое лицо и ужаснулась – серый налет, покрывавший тело, превратил ее, то ли в инопланетянку, то ли в персонаж комедии масок. На бледном лице остались лишь живые глаза, широко раскрытые и беспрестанно моргающие.

В двери повернулся ключ.

– Боже, что тут случилось?! – Дима закашлялся от пыли.

– Потолок рухнул… там… – Ира вытянула руку.

– А ты как туда попала?

Рухнувший потолок, тем более, в нежилой комнате – это не самое страшное. Внутренне Дима был давно готов, что где-то что-то когда-нибудь должно рухнуть.

– Олег… он разбил окно… я спряталась, но он нашел…

– Ну, говори же!

– Потолок рухнул и его завалило. Он там, под досками… – голос ее был настолько ровным, что Дима понял – она до сих пор пребывает в шоке, и сам быстро пошел в комнату; остановился на пороге и тоже увидел торчащие из завала ноги.

Вернувшись к Ире, которая продолжала стоять перед зеркалом, тупо разглядывая свое отражение, он скомандовал:

– Быстро в душ! – он сразу решил немного скорректировать ситуацию – Олег приходил не за женой, а с целью ограбления. Так милиции будет понятней, – иди, мойся, я сказал!

– Иду.

Ласковые струи возвратили ее к жизни – она вдруг поняла, что раз и навсегда освободилась от пожизненного кошмара. Теперь ей нечего бояться, и она вольна сама выбирать дальнейшую жизнь. …Надо только, чтоб побыстрее закончился сегодняшний день, и исчезли эти ноги в кроссовках… Неожиданно Ира почувствовала, что у нее грубо забирают душ, зато губка задвигалась по коже, быстро возвращая телу естественный цвет.

– Я сама, – Ира заморгала, чувствуя, что в глазах больше нет рези, – лучше принеси, во что мне одеться.

Когда Дима вернулся, она уже босиком стояла на полу, вся чистая, розовая, с гладкими влажными волосами.

– Это ее? – Ира кивнула на ворох одежды.

– А чье ж еще? Если не нравится…

– Нет-нет, все нормально…

– Значит, так, – начал Дима, когда она оделась, – сейчас ты едешь домой, а я вызываю милицию. Тебя тут не было, а он самый обычный грабитель…

– А потом что? – Иру не интересовали эти технические моменты, – ну, когда все закончится.

– Потом?.. – Дима еще не думал об этом. Он думал, что обвинить его в чем-либо трудно, но дураков везде хватает, например, таких, как врачиха из поликлиники. Посмотрел на Иру; вспомнил ее вопрос, – потом я тебе позвоню.

– Когда?

– Господи, ну, сегодня вечером! Все, иди, – завершая процедуру прощания, он небрежно чмокнул ее в щеку.

Свежий воздух, похоже, окончательно вернул Иру к жизни – Дима видел, как она быстро и не оглядываясь, прошла по дорожке и скрылась за калиткой. …Точно, Валентина, – решил он, провожая взглядом знакомые футболку с юбкой, – ладно, фигня все это – с бабами потом разберусь. Тут проблемы покруче – надо избавиться от этого урода…

Милиция приехала быстро. То ли старший лейтенант оказался смышленее врачихи, то ли просто на нем висела куча реальных преступлений, но увидев рухнувший потолок, он сразу пришел к логичному выводу, что подстроить такое убийство нельзя. Тут, как он сказал, даже в смерти по неосторожности не обвинишь никого, кроме самого покойного; а уж когда услышал, что все утро единственный проживающий в доме, провел в областной администрации, и вовсе махнул рукой. Весь визит продлился минут пятнадцать; потом приехала труповозка, и осталось только на следующий день явиться в отдел для подписания протокола.

Сразу после отъезда опергруппы Дима вытащил из рамы гвозди и раскрыл окно – пыль потянулась на улицу и дышать стало легче. Он подозрительно изучил уцелевшую часть потолка, казавшуюся девственно чистой, если не считать микроскопических трещинок, которым, наверное, исполнилось уже лет двадцать. Так и не выяснив причин обрушения, Дима принялся выбрасывать мусор прямо в окно.

Около семи Ира позвонила сама. Дима как раз заканчивал уборку (при этом под окном теперь высилась груда строительного мусора, и соседи, наверное, решили, что он наконец-то начал ремонт). Грязными оставались только полы, которые он мыл уже в третий раз, но никак не мог избавиться от белых разводов.

– Алло! – он схватил трубку грязной мокрой рукой.

– Я сейчас вернулась с опознания. Все нормально… – Ира держала паузу, ожидая реакции, а Дима смотрел на никак не поддающийся его неумелым рукам пол, – я хочу тебе кое-что сказать. Можно я приеду?

– Приезжай, а то я уборку никак не закончу.

Обиделась Ира на такой ответ или нет, неизвестно, но появилась она, когда совсем стемнело. Дима к тому времени кое-как добившись приемлемой чистоты, уже принял душ и курил на кухне, блаженно вытянув ноги.

– Вот, – Ира поставила пакет, – спасибо.

В своей одежде она выглядела так, вроде, не было ни вчерашнего дня, ни сегодняшнего… но оба знали, что они были. Эти два дня связали их очень прочно, и они смотрели друг на друга, думая, нужна ли им эта связь, и что теперь с ней делать.

– Садись, – Дима ногой пододвинул табурет, – что ты стоишь, как не родная?

– Я не неродная – у меня задница болит, – она отошла к окну и достала сигарету, – я много думала… ты можешь смеяться, но мне кажется – то, что произошло, не случайность. Не вдруг он упал, а после того, как я попросила!..

– Кого попросила? – не понял Дима, – и о чем?

– Я просто просила: «помоги мне», не знаю кого, а до этого на потолке ничего не было, понимаешь? Никаких трещин!.. Ты сам же говорил, что дом живой. Так вот, похоже, в первый раз он пытался испугать меня, но я не испугалась и пришла снова; тогда он доверил мне миссию…

– Какую миссию? – Дима вытаращил глаза.

– Я думаю, миссия в том, чтоб прочесть объявление на столбе, которое ты б сроду не увидел; и я ее выполнила. А теперь, когда мне потребовалась помощь, он меня спас.

– То есть, ты считаешь… – Дима замолчал.

Несмотря на то, что мысли их двигались разными путями, сходились они в одной точке – столько случайностей, происходящих в строго определенной последовательности, невозможны ни по какой теории вероятности. Это уже явная закономерность.

– Я не мистик, – продолжала Ира, – то есть не верю в чудеса. Скорее всего, это законы природы, которые мы еще не понимаем. Видимо, действительно, все в мире живое, только мы не освоили других форм сознания, кроме человеческого, а оно, например, есть, и у дома, и у пещеры, и у дерева; да у любого предмета! Вещи могут быть добрыми и злыми, и мы вынуждены с ними считаться, хотя не знаем, чего они от нас реально хотят…

– Давай теорией займемся позже, – перебил Дима, вспомнив построенную утром цепочку «странные сны – мертвый румын на пороге – шкатулка и содержимое шкатулки»; лично ему заключительное звено цепочки давало ответ – случайности все это или нет, без всяких теоретических исканий.

Но Ира поняла его по-своему.

– Ладно, давай позже. Тогда ответь мне на другой вопрос… – она замолчала, надеясь, что Дима сам догадается о чем пойдет речь, но он не догадался, и Ира обиженно вздохнула, – у меня теперь есть своя квартира, но я не хочу туда. Что будем делать?

Переход оказался настолько резким, что Дима уставился на собеседницу. …Блин, ну да – теперь ведь это ее хата; прятаться ей не от кого… – он представил, как через час останется один, и ему стало жутко. Если дом начал действовать, а не только донимать видениями, ему ни под каким видом не хотелось находиться здесь одному. И еще он подумал, что Ира не просто живое существо, спасающее от одиночества, от безумия снов и мыслей, а та, кто способен понять его даже быстрее и лучше него самого. Она принадлежит, скорее, его миру, чем тому, зазаборному, думающему по-другому и решающему совсем другие задачи.

– Конечно, оставайся, – он встал, протянул руки, и Ира послушно подошла в его объятия, – мне хорошо с тобой.

– Мне тоже, – она уткнулась в его шею, и затихла.

Основная проблема бытия успешно разрешилась, и Ира, как женщина, почувствовала это первой.

– Может, приготовить поесть? – спросила она.

– Ты ж не любишь готовить, – Дима вспомнил их первую встречу, такую бесконечно далекую.

– Не люблю – не значит, не умею. У нас есть что-нибудь? – она направилась к холодильнику.

– Боюсь, придется идти в магазин, – остудил ее пыл Дима.

– Тогда купи еще и кофе. Ты ж знаешь, я не могу без него.

– Ладно, будет тебе новое корыто, – Дима рассмеялся.

Несмотря на распахнутые окна, кухня наполнилась запахом котлет. Дима сидел в уголке, наблюдая, как Ира, в Валином фартуке, одной рукой помешивает макароны, а другой, периодически подносит к губам чашечку кофе. При этом оба молчали, потому что, кроме дома, говорить им, в сущности, было не о чем. Дима со страхом подумал, что все это ему очень хорошо знакомо – точно также оно происходило в совсем недавней жизни, только тогда проблема заключалась в ремонте дома, а теперь в его таинственной сущности. …И ничего нового не бывает. В первое мгновение, когда мы видим незнакомый яркий фантик, нам кажется, что конфета должна быть более вкусной, а на деле, там тот же тонкий слой шоколада и вафля, пропитанная эссенцией – вкус, знакомый с детства…

После ужина Ира помыла посуду и остановилась у окна, не зная, чем еще могут занять себя два фактически чужих человека, и молчание это затягивалось до неприличия.

– Расскажи что-нибудь, – попросил Дима.

– Я?!.. – Ира искренне удивилась.

– Конечно. У меня жизнь скучная, а у тебя, хоть в прошлом, было что-то интересное.

– Не знаю, – она вздохнула, – столько лет прошло, что уже нужные слова не подбираются. Эти воспоминания остались внутри яркими пятнами, но бесформенными ощущениями, поэтому понимать их могу только я… ты понимаешь, о чем я?..

– Пожалуй, – Дима решил, что она опять очень четко сформулировала сущность воспоминаний, и позавидовал.

– Прости, – Ира снова вздохнула, – тебе скучно со мной? Без меня было лучше?

Дима подумал, что как бы ни сложились их отношения в дальнейшем, на данный момент одно ее простое присутствие разгоняет одиночество дома, и за это ей огромное спасибо – у него не возникает желания блуждать по комнатам, в поисках призраков; шарахаться от темных окон и замирать при каждом шорохе. Наверняка и кошмарные сны больше не посмеют вернуться, когда он будет чувствовать на плече ее голову и слышать ее дыхание, ведь они начались после того, как умерла бабка и ушла Валя, то есть, когда он остался совершенно один. Ему просто нужен рядом кто-то живой. За неимением человека, он выбрал дом и оживил его!.. Все встало на свои места, и оказалось настолько элементарно, что Дима рассмеялся.

– Ты что? – удивилась Ира, – вспомнил, как было без меня?

– Дурочка, – он обнял ее, – с тобой гораздо лучше… а, знаешь, что?.. – и замолчал.

– Знаю, что?

– А пойдем, откроем ту медную шкатулку.

– Ты еще не открыл ее? Какой же ты не любознательный!

– Такой вот, но сегодня я ее просто разломаю, на фиг! Я нашел ее, когда разбирал старый шкаф, – Дима взял с подоконника тускло поблескивавшую коробочку, – потом меня три ночи мучили кошмары – я играл в шахматы, являясь, то игроком, то фигурой. Части моего тела при этом существовали совершенно самостоятельно… это трудно рассказать… Там была женщина с твоим телом, которая сначала превратилась в самолет, а потом в птицу. А играл я, оказывается, с румынским офицером, который на фотографии лежит среди обломков дома. Я победил благодаря тебе. Когда ты убила его…

– Я его убила?!..

– Ты или птица, сейчас не важно… так вот, у него в руках была эта шкатулка – там, во сне; так вот, если в ней находится что-то связанное с ним… – он замолчал, надеясь на подсказку, но Ира, видимо, хотела, что он сам сделал вывод, поэтому спросила:

– Если в ней находится что-то связанное с ним, то что?

– Не знаю, что… – Дима не решился сказать – тогда, действительно, тебя спас дом.

Вместо этого он повертел шкатулку в руках, проверяя, не надумала ли та открыться сама, а потом с силой швырнул об пол. Легкий коробок испуганно метнулся в сторону, запрыгал и замер, спрятавшись за ножку стола. Угол, которым шкатулка врезалась в доски сплющился и в нем появилась крошечная щель. Дима сунул туда нож и крышка отлетела в сторону. Внутри лежал серый камень с блестящими вкраплениями. Ира наклонилась, осторожно взяла его двумя пальцами.

– Похоже на обычный базальт.

– И о чем это говорит?

– Ни о чем. Скальная порода, встречающаяся практически везде и не представляющая никакого интереса, – она подняла изуродованную шкатулку, и на ладонь выпала тусклая пластина, на которой был выбит текст, – это по-немецки, – Ира разглядывала крохотные буквы, – учила ведь когда-то… значит, так – Александр Балабан, обер-лейтенант. 23-й… какой-то батальон 6-й румынской горно… какой-то – похоже, горно-стрелковой дивизии.

Она подняла голову, и оба почувствовали, какая вокруг стоит тишина. Ни песчинка не упала в обрушенной комнате, ни ветерок не шелохнул листок за окном, да и сами они стояли в оцепенении, испуганно глядя друг на друга.

– От нас что-то хотят, – прошептала Ира, – от тебя и меня…

С крана сорвалась капля, потом вторая. Оба обернулись, уставившись на безжизненный до того кран.

– Раньше я бы сказал, что к ночи увеличивают напор воды.

– Он плачет, – Ира положила жетон и закрыла лицо руками, – я сойду с ума!..

Дима молчал. Случилось то, чего не могло случиться.

– Знаешь, – Ира подняла голову, – он, наверное, вырос в горах. Наши брали с собой горсть земли, а он – кусочек своих гор… Он живой, понимаешь? Он пытается войти в контакт и…

Дима заткнул ей рот поцелуем – больше он ни о чем не хотел думать, так открывшееся было выше его понимания.

– Пойдем спать, а? Неужто ты не устала?

– Устала? – Ира усмехнулась, – вчерашнего и сегодняшнего мне хватит на всю жизнь. Боюсь, я не усну.

– А я приласкаю тебя, буду долго-долго баюкать…

– Господи!.. – она обхватила Димину шею и заплакала.