Эвиал

Ринат Таштабанов
ПОВЕЛИТЕЛЬ ТЕНЕЙ

— Смотрите! Смотрите! Некроманта везут!

Чей-то крик, подхваченный злым, осенним ветром гулким эхом разнесся над площадью Правосудия. И сразу утонул в страшном реве многотысячной толпы. Едва только показалась повозка с клеткой.

Шестерка громадных лошадей тяжеловозов, не спеша, с видимым усилием, тащила за собой странное сооружение — огромную телегу-клеть, целиком покрытую металлом. Посреди ее, сквозь решетку был виден человек, скованный цепями по рукам и ногам.

Некромант посмотрел по сторонам, медленно поворачивая голову. Его светлые, практически белые волосы откинуты назад, глаза темны как сама ночь, но больше всего поражает его взгляд. В нем есть что-то от потустороннего мира, нечто нечеловеческое, словно сама Тьма, изымая душу, обратила свой взор на людей. Словно он заглядывал внутрь каждого, оценивал, знал сокрытое.

Вместо одежды, на нем жалкое окровавленное рубище, едва скрывающее наготу изуродованного пытками тела. Но даже сейчас в мученике чувствовалась мощь и сила.

Мышцы перевитыми жгутами ходили под кожей, стан прям, его дух не смогли сломить. Казалось, ему ничего не стоит разорвать оковы, разогнуть толстые прутья клетки, освободиться и начать крушить все и вся.

В подтверждение этого, отряд тяжеловооруженных латников, арбалетчиков, конных пикинеров сопровождал телегу.

Мечи наголо, мощные арбалеты на взводе, копья нацелены своими остриями в клеть. Глухо звеня, ударяются друг о друга пластины доспехов. Из ноздрей закованных в броню лошадей клубами вырывается пар.

Рев толпы, от которого дрожат стены зданий, все усиливается. Монахов, экзекуторов, святых отцов возглавляющих процессию начинают теснить все ближе к телеге. Мелькают лица разъяренных людей. Старые и младые, мужчины и женщины полны ненависти и злости.

В клетку летят комья земли, заранее припасенные камни. Люди беснуясь кричат:

— Тварь! Отродье Тьмы! Сдохни, пропади навеки!

— Разорвать его! Сжечь! Четвертовать!

Воины едва сдерживают обезумевшую, волнами накатывающую толпу. Монахи, перестав петь гимны и творить молитвы, побросав свои реликвии и хоругви, сбившись кучкой, пытаются найти спасение за спинами латников. Кони, хрипя, становясь на дыбы, норовят сбросить своих седоков. Перекошенные злобой лица все ближе, хаос нарастает.

Чей-то меткий бросок и возница, с пробитой головой всплеснув руками, валится под колеса телеги. Миг и его накрыла многотонная громада, крик несчастного утонул в общем вое толпы.

При виде крови изувеченного, люди словно сошла с ума. Десятки сильных, цепких рук, хватают сбрую хрипящих лошадей. Толпа словно единый, гигантский организм теснит воинов, монахов сбивают с ног, кольцо вокруг повозки смыкается.

Похоже, что люди решили сами расправиться со столь ненавистным для них некромантом. Наиболее храбрые или безумные, не обращая внимания ни на удары рукоятками мечей, ни на крик разъяренных воинов, взбираясь друг на друга, бросаются на клеть, просовывают руки сквозь решетку. Пытаются дотянуться до темного, полоснуть его ножом, вскрыть столь близкую, манящую своей беззащитностью плоть.

В общем шуме свалки, едва слышен короткий сигнал боевого рога, и в тужу секунду над площадью повис смертный крик убиваемых людей.

Быстро работая короткими мечами, разряжая болты тяжелых арбалетов в упор, протыкая копьями наиболее ретивых горожан, воины Аркина в считанные минуты навели порядок, разогнав толпу.

Люди отхлынули назад, оставляя за собой в лужах крови трупы убитых. Тяжело раненные, воя и проклиная все и вся, валялись прямо под колесами телеги, пытались отползти в сторону, увернуться, их добивали не щадя.

Порядок восстановлен, прибывают все новые и новые отряды стражи. Латники, прикрывшись щитами, образуют живой коридор. Они стоят, опустив забрала шлемов, мечи оголены, острия направлены в сторону людей. Аркин еще не знал подобных мер ни при одной казни.

Вся в крови, клеть с некромантом, возвышаясь над толпой словно утес в море, медленно катилась к центру площади, все ближе к плахе.

Аркинские профосы превзошли самих себя, воздвигнув доселе невиданное. Огромный, выложенный из каменных блоков, квадратный постамент, высотой в два человеческих роста, поражал воображение.

Из каждого угла, словно корабельные мачты, к мрачным небесам Аркина, возносились черные столбы страшного древа мертвых. Дерева-хищника, пожирающего все живое, до чего могут дотянуться его корявые, похожие на человеческие, скрюченные пальцы ветви.

Эти деревья привезли из Змеиного леса, срубив самые высокие и древние стволы.

«Как противно скрипят колеса, а вот и плаха, уж поскорей бы началось. Перенесу ли я — Это? Смогу ли выдержать Испытание? Что бы стать. Кем? Чем? То мне неведомо. А мой отец, сможет ли он досмотреть до конца казнь. Неизвестность хуже всего. Лишь Спаситель вкупе с Тьмой ведают, чем все закончится сегодня, сейчас. На том и порешим».

Телега с клетью встала возле постамента. Капли крови, тускло блестя в лучах осеннего солнца, медленно стекая по металлу повозки, падают в стылую землю площади Правосудия.

Солдаты, с трудом сдерживая обозленных людей, плотнее сплотив ряды, выставили вперед сплошной частокол копий. Из ряда монахов и экзекуторов отделился высокий священник, сопровождаемый десятью воинами. Его лицо было скрыто капюшоном серого балахона, руки сложены на груди.

Подойдя к клетке, он откинул капюшон, грива седых волос, словно водопад, растеклись по его широким плечам. Толпа разом выдохнула:

— Его святейшество Архипрелат Аркина, и всея Эвиала, сам Энгабар решил допросить некроманта.

Люди замерли, боясь шевельнуться, могильная тишина повисла над площадью Правосудия. Внезапно ее нарушил удар колокола главного церковного собора, он прозвучал как зловещий раскат грома — вестника бури.

Стражники открыли замок клети, распахнули тяжелые створки. Повинуясь легкому знаку руки Архипрелата, двое из воинов зашли в клеть, отомкнули замки цепей, и под рев и крики беснующейся толпы вывели некроманта наружу.

— Отродье Тьмы! Нежить! Тварь!

Крики неслись со всех сторон. Некромант хранил молчание. Ведомый на цепи двумя закованными в броню воинами, окруженный со всех сторон копейщиками, он шел на плаху.

Архипрелат проводил его странным взглядом, взглядом вселенской обреченности, словно его самого должны были казнить, здесь и сейчас.

«Так вот она какая, плаха площади Правосудия, города Аркина, обители зла. Похоже, что здесь собрались все жители, посмотреть на казнь, насладиться моим мучением, потешить свой слух криком боли. Увидеть лик смерти. Люди неизменны в своих привычках. Знали бы они, что я иду на это добровольно. Стоят ли они того? Решать не мне, назад пути нет»

Некроманта провели к центру помоста, где у огромного черного креста, в виде буквы X копошились несколько профосов.

Экзекуторы, монахи, во главе с Архипрелатом взошли по ступеням вслед за некромантом. Расположившись перед ним полукругом, они терпеливо ждали, пока дюжие профосы не закончили прибивать звенья цепей в камень помоста.

Вперед вышел один из святых братьев, невысокий полный монах с гладко выбритой головой. Его маленькие, полные ненависти глаза насквозь буравили некроманта.

— Назови нам имя свое, — начал экзекутор.

— Трой, — помедлив, ответил некромант.

— Отвечай, как есть, прямо и без утайки, — продолжил экзекутор.

— Веришь ли ты в бога истинного, Спасителя нашего.

— Да, верю, — ответ некроманта утонул в реве толпы.

— Тише! Тише! Дети мои, — экзекутор, воздев руки к небу, успокаивал разбушевавшихся людей.

— Мы, преданные служители правой церкви, выведем сего малефика на чистую воду.

Дождавшись, пока толпа успокоится, он продолжил:

— Раз ты веришь в Спасителя, то ответь мне, отринешь ли ты Тьму. Отречешься ли ты от богопротивного промысла своего — шевеления мертвых и могил разорения. Отвечай!

— Нет, — ответ некроманта прозвучал как раскат грома над затихшей толпой.

— Как так? — продолжил допрос экзекутор. — Ты говоришь, что веришь в Спасителя нашего, и во Тьму. Ты противоречишь сам себе, этого не может быть. Есть Свет и Тьма, выбери только одно.

Некромант медлил с ответом. Окинул площадь задумчивым взглядом. Но затем словно выплеснул все то, что у него накопилось:

— Что есть Свет, а что есть Тьма, не понять нам никогда. Бог один, имен не счесть, выбирай все те, что есть. Все зависит от тебя. Назови Его ты Злом, назови Его Добром. Он одарит, позови, и открой врата души. Если черен ты внутри, Мрак затянет, засосет, сердце демон заберет. И не смей тогда пенять, волком выть, жизнь проклинать. Будет вечным выбор твой, будь всегда самим собой.

Некромант замолчал.

Все собравшиеся на площади, стояли пораженные как громом, первым тишину нарушил Архипрелат:

— Сын мой, ты хочешь сказать, что Спаситель наш, может быть и Злом, и Добром одновременно. Словно поворачивая грань одного алмаза.

Но тогда зачем нужны храмы? Откуда они? И мы, слуги ее верные. Ведь без нас, священников да монахов, чада Спасителя, — Архипрелат обвел рукой, крестя добрую половину собравшихся на площади.

— Все эти люди не смогут услышать слово бога истинного – Спасителя нашего.

— Чушь! — слово некроманта хлестнуло Архипрелата как бич.

— Спаситель не живет в храмах и соборах, и вы не наместники Его на земле. Он живет внутри каждого из нас. Ей, слышите ли вы меня!

Крик некроманта, пронеся над головами замерших и внимающих его словам людей. Вопреки их ожиданиям небеса не покарали его, он не провалился сквозь землю, а все также стоял с гордо поднятой головой.

— Мы сами выбираем, кем нам быть. Спаситель лишь дает нам то, что мы просим. Он ни есть, ни черное, ни белое, он другой. Зло и добро, свет и тьма переплетены вместе, мы лишь определяем его величину на весах совести и становимся тем, кто мы есть на самом деле.

— А храмы, — некромант недобро усмехнулся. — Храмы выдумали люди, и нет там Спасителя.

Толпа молчала ни слова, ни звука, могильная тишина витала над площадью Правосудия. Ее нарушил голос Архипрелата.

— Чадо мое, ересь твоя безгранична и граничит с безумием, и посему ее надо выдрать с корнем. Мы не просто казним тебя, темного мага, малефика, мы уничтожим болезнь, болезнь ереси, что лживым потоком лилась из твоих ядовитых уст.

Архипрелат выдержал паузу.

— Распять его на кресте — древа мертвых.

Толпа, словно очнувшись от сна, разом взревела. Подобной казни Аркин еще не знал. Древо мертвых, страшное порождение Змеиного леса. Даже высохшее, стоит пролить на него несколько капель крови, быстро оживает и пожирает свою жертву заживо.

Дюжие профосы, в красных кожаных колпаках с узкими прорезями для носа и рта, делающими их похожими на мертвецов. Расковав некроманта, быстро прикрутили его руки и ноги ремнями к кресту. Приготовили молотки, достали длинные, стальные клинья.

Архипрелат, отделившись от своей свиты, вплотную подошел к некроманту и очень тихо, так что бы его никто не услышал, сказал:

— Сын мой, ты можешь кричать, в этом нет позора.

— Отец, я знаю.

Архипрелат перекрестил некроманта и удалился. Никто не заметил, что его глаза подозрительно блестели.

Профосы терпеливо ждали, пока Архипрелат со своей свитой не занял положенное место — на балконе главного аркинского собора. Уже оттуда он подал знак.

Раздалась частая барабанная дробь, четыре палача, поигрывая вздутыми мышцами рук, приложили острия клиньев к ладоням и ступням некроманта, замахнулись молотками.

Поглощенная предстоящим зрелищем толпа, не обратила внимание, как над площадью появились черные тучи, словно само небо хмурилось в ожидании казни. Тьма сгустилась, приближалась буря.

«Началось. Так вот оно какое, древо мертвых. Твердая, черная кора, похожая на старческую сморщенную кожу. Вся изрезанная трещинами, разводами, похожими на странные узоры или письмена. Странно, мне совсем не страшно, а ведь то, что мне суждено испытать, выдержать невозможно. Поедание заживо, быть втянутым внутрь ствола, чувствовать, как тебя рвут на части острые волокна древа, разъедает плоть ядовитый сок. Но я готов к Испытанию. Люби боль и боль полюбит тебя. Спаситель, храни меня».

Страшный по силе раскат грома, от которого люди инстинктивно пригнулись к земле, прозвучал над площадью как сигнал к началу казни. Потемневший небосвод, огненными змеями прорезали молнии, хлынул дождь.

Профосы ударили молотками, одновременно вогнав острия клиньев сквозь человеческую плоть, в плоть древесную.

Толпа взревела, увидев кровь, брызнувшую во все стороны из пробитых ладоней и ступней некроманта. Часто работая молотками, профосы вбивали клинья все глубже и глубже в древесину.

Некромант молчал. Ни крика, ни стона.

Кровь, обильно сочившаяся из ран некроманта, смешавшись с дождевым потоком, растеклась по всему помосту. Палачи не заметили, что кровавые дорожки, красными змейками, словно живые потянулись к столбам древа мертвых.

Профосы, вогнав клинья по шляпки, прикрепили к четырем концам креста веревки, перекинутые через блоки на верхушках столбов. Ухватившись за рукоятки, они начали крутить зубчатый механизм передач.

Крест плашмя, с распятым на нем некромантом, стал медленно подниматься ввысь. Профосы не ведая усталости, крутили рукоятки, пока крест не достиг вершины столбов.

Дождь усилился, его потоки слепили глаза людей, мешали разглядеть раскачивающийся в порывах ветра крест, с распятым на нем некромантом.

Тьма, изредка пронизываемая яркими всполохами молний, сгустилась, стала плотнее, осязаемее. Люди, все как один, задрав головы вверх, ждали, когда оживет древо мертвых и поглотит некроманта заживо.

Внезапно страшный крик одного из профосов, прорезал воздух площади Правосудия. Толпа разом посмотрела на постамент.

Гибкая, тонкая ветвь, буквально выскользнув из древа мертвых, обхватило ногу палача и потащило его к стволу.

Человек, оставляя за собой кровавый след, дико крича, обламывая ногти, цепляясь пальцами за каменный настил помоста, в мгновение ока был притянут к древу.

Ветвь, обмотав человека как змея, напряглась подобно мышце, впиваясь в кожу палача. Его крик разом оборвался. Затрещали кости, во все стороны брызнула кровь.

По коре, волной пробежала судорога, древо, громко треснув, раскрылось наподобие гигантской пасти хищника, полностью поглотив человека, ствол захлопнулся.

Словно клубок змей, появились новые ветви. Они росли, утолщались, покрывались шипами. Люди стояли как вкопанные, не в силах сделать и шага.

Первыми опомнились палачи, попытались бежать, поздно. Ветви схватили их, разорвали на части, утащив куски окровавленной плоти внутрь древа.

— Стреляйте! Рубите! Жги… — крик десятника внезапно прервался.

Гибкая ветвь, словно хлыст стегнула его по шее, голову воина разом снесло, и она полетела в толпу, мгновенно хлынувшую назад.

Надо отдать должное воинам Аркина они не испугались и не побежали. Выступив вперед плотным строем, рубя мечами ветви, стреляя из арбалетов, они попытались уничтожить древа мертвых.

Звон стали, крики раненых, проклятия разрываемых на части людей, все звуки площади Правосудия смешались в боевой, единый гул.

Кровь лилась рекой, всполохи молний освещали картину невиданного боя.

Несколько десятков солдат: латников, пикинеров, конников пытались прорваться на плаху, дорваться до стволов древа мертвых, изрубить их на куски.

Отсеченные, бьющиеся в агонии ветви походили на щупальца гидры, окатывая воинов целым потоком липкой, зловонной жидкости, черного цвета. Ядовитый сок древа мертвых, растворял сталь и плоть, мгновенно превращая воинов в бесформенную кровавую массу.

Тут и там боевой клич сменялся предсмертным воем, хрипом человека разрываемого на куски. Лошади вместе с всадниками, от страшных по силе ударов ветвей, взлетали в воздух и разрывались, так и не упав наземь.

Побегов становилось все больше и больше. Сжимаясь, ветвь словно выстреливала вперед, насаживая как на копье по несколько воинов.

Солдаты дрогнули, попятились назад, из последних сил отбивая атаку сотни ветвей, что впитывая в себя кровь, росли на глазах.

— Это бесполезно! Всем назад! — крик одного из воинов тотчас утонул в хаосе бойни.

Ветви, на десятки шагов, хлестали все и вся. Обвивались вокруг людей, пожирали их плоть, затаскивали внутрь стволов. Площадь Правосудия мгновенно опустела. Сотни людей бежали, втаптывая друг друга в грязь, перемешанную с кровью.

Над площадью, шипя и разбрызгивая искры, пронеслись с десяток фаерболов. В бой вступили маги — огневики.

Малые и большие, ослепительно яркие в темноте, огненные шары понеслись к плахе. Оглушительная череда взрывов, всполохов красного и синего пламени на секунду обхватили древа мертвых. Во все стороны брызнула черная жижа, полетели куски древесной, живой плоти. Стволы закачались, яростный визг, от которого заложило уши, повис над площадью.

Древа горели, стволы качались из стороны в сторону, ветви-щупальца хлестали как бичи, круша камень помоста и зданий.

Казалось, победа близка, и древа обречены, но огонь внезапно потух, черная кора древ пульсировала и сжималась как человеческая кожа. Раны затягивались, зарубцовывались.

Противный запах паленого мяса повис над площадью, камень помоста местами расплавленный, внезапно треснул. Стволы древа стали быстро утолщаться, и расти вверх, устремляясь к темным небесам Аркина.

Ветви — щупальца, змеями вытягиваясь во все стороны, хватали куски растерзанной плоти, окунались в лужи крови, всасывая ее в себя.

Абсолютная тишина повисла над площадью Правосудия. Лишь изредка нарушаемая стонами и хрипением раненных, заживо поедаемых древом мертвых.

Внезапно в выси, где во мраке, висел крест с распятым некромантом, раздался крик полный боли и ненависти:

— Отец! За что?

Трой не мог видеть ту бойню что разыгралась под ним, но все чувствовал.

Боль, страх, смерть сотен и сотен людей, разрываемых на куски, поедаемых заживо. Он буквально впитывал в себя их страдания, насыщался эманациями мертвых. Воли вопреки.

Трой знал, какая могучая сила собралась в нем. Ему ничего не стоит голыми руками разорвать свои путы, выдернуть стальные клинья. Уничтожить все и вся.

Но он ждал, обряд должен быть доведен до конца, иначе смерть всех этих людей была напрасна.

Крест ожил.

Страшная боль пронзила сознание некроманта, словно в мозг вогнали раскаленный шип. Древесная плоть всасывала в себя плоть людскую, медленно растворяя кожу.

Трой чувствовал, как медленно, под действием сока, разлагается его спина, руки, ноги, тело погружается в древо мертвых.

Некромант терпел невыносимую боль, от которой хотелось сойти с ума, умереть, но он не мог позволить себе этого.

Нельзя уходить в Серые Пределы, нельзя, иначе все зря! — кричал, колотя затылком о крест, некромант.

Боль внезапно отпустила, сознание стало гаснуть, появилась легкость во всем теле.

«Неужели я умер, — подумал Трой. — Нет!»

Именно сейчас он испугался. Нет не смерти, а того, что он не смог перенести Испытание. И стать…

— Сын мой! — голос словно возник в мозгу некроманта. — Ты можешь сделать это! Доведи начатое до конца. Скажи формулу заклятья Перерождения, спеши, время на исходе.

— Да отец.

Боль снова вернулась, еще страшнее чем прежде. Тело Троя буквально растворялось, впитываясь в древо креста, кости оголялись. Он почувствовал, как кора раздвинулась в стороны, и его плоть стала погружаться внутрь креста.

Трой собрал все силы воедино. Мощь мертвых душ, людские страдания буквально разрывали его сущность на части, напитывали его невероятной силой. Формула заклятья рвалась наружу.

— DEMORATY — INFERETY, — крик некроманта унесся ввысь.

Секунду спустя, прежде чем тело некроманта было поглощено, в голове Троя, чей-то голос очень тихо произнес:

— Ты сделал свой выбор.

Страшный по силе раскат грома, от которого дрогнула земля, буквально раздвинул небеса. Столб пламени низвергся вниз, полностью поглотив плаху и древа мертвых. Спустя мгновение все исчезло в огне.

К центру обезлюдившей площади Правосудия, покачиваясь, шел человек. Некогда могучий и сильный, теперь он был лишь тенью себя.

Архипрелат Аркина — Энгабар, подошел к огромному провалу в брусчатке площади. Обугленная земля, расплавленные камни, все то, что осталось от плахи.

Пустой глазницей черепа, зиял провал в земле, от него веяло болью и страхом. Словно открылись врата в мир иной. Мир Тьмы и Смерти.

— Сын мой! Где бы ты не был, прости меня! — крикнул священник, и хрипя завалился наземь. Одинокая слеза, блеснув ярким алмазом, потекла по его щеке, и тут же застыла, превратившись в кристалл льда. Хмурое небо Аркина побелело, пошел первый снег.

Темная ночь расправила свои мягкие крылья и спустилась на землю. Полная луна и мириады ярких звезд, что разбросаны по небосводу, словно драгоценные сверкающие камни показались лишь на мгновение, чтобы тут же скрыться за облаками.

Тьма, непроницаемая, почти осязаемая, неспешно обволакивая землю, дикий лес, речку Быстрянку ползла в сторону поселения людей. Фермеров — землепашцев и охотников — промысловиков.

Добравшись до защитного частокола, что неровным кольцом обхватывал довольно большое село, в несколько десятков добротных рубленых изб. Тьма словно остановилась, помедлила, наткнувшись на острые, тесаные бревна частокола, но затем двинулась дальше. Накрывая собой избу за избой, сруб за срубом. Медленно и неотвратимо приближаясь к церквушке, что стоит в центре села.

Один за другим, в окнах изб, гасли немногочисленные огоньки масляных лампад. Стихли разговоры, смех, плач и крики детей. Люди укладывались спать. Перестали брехать псы, коровы, овцы, куры запертые по сараям, наконец угомонились. Сон и тишина овладели селом, ночь вступила в свои полные права.

Где — то в глубине темного, такого зловещего в ночи леса ухнул филин, треснула ветка. Часовой на высокой дозорной вышке, молодой здоровый парень, с трудом продрав глаза, выглянул из-за тесаных бревен. С минуту он вглядывался в сторону леса. Ничего, ни шума зверей, ни гомона птиц. Лишь только злой холодный ветер, завывал сквозь щели в бревнах.

Молодец зябко поежился, поплотнее завернулся в тулуп из овчины. Затем сонным взглядом он посмотрел на тугой лук, полный колчан стрел, подлил масла в нещадно чадящую плошку. И проклиная судьбу, а особо старосту Берга за то, что он направил его на пост в такую холодную ночь, уткнувшись в тюфяк набитый сеном, захрапел.

Он не заметил, что дрожащий на ветру язычок пламени несколько раз судорожно дернулся и погас. Словно его задули чьи-то невидимые губы.

Из семи ночных сторожей, что должны были бодрствовать всю ночь и охранять село от волков, упырей и иной Нечисти, не спал только Дерк. Сильный, крупный мужчина лет 40, 45, но уже весь седой.

Его мужественное лицо, наискось пересекал страшный шрам, оставленный когтями медведя — шатуна. Кисти левой руки не было. Вместо нее, на металлической пластине приторочен нож. С зазубренным, длинной в ладонь мужчины лезвием. Несмотря на увечье, Дерк был один из самых сильных бойцов села и мало кто из молодых, отваживался выйти с ним на кулачный бой.

Видя, что огонек на соседней дозорной вышке погас и не загорелся вновь, Дерк в сердцах сплюнул:

— Тьма меня забери! Опять этот увалень Энджи дрыхнет. Ему только коров пасти, да девкам юбки задирать, а не дозор нести, службу править.

Дерк ухватил правой рукой факел, и поднял его, стараясь охватить светом побольше пространства.

— Ну и ночь! Не видно ни зги. Луна и звезды и те за облаками прячутся, — продолжил Дерк.

Еще выше подняв факел, Дерк старался рассмотреть лес, что начинался в ста шагах от него.

Не блеснут ли у опушки волчьи буркала, не мелькнет ли тень упыря в верхушках деревьев.

Глаза Дерка начали слезиться и болеть, злой, холодный ветер трепал его волосы. Всю впустую, лес хранил молчание.

Но Дерк чувствовал угрозу, пока еще невидимую, но неотвратимо приближающуюся к селу. Что это могло быть, он не знал, но каким-то шестым чувством понимал, быть скорому бою.

Дерк не заметил, что недалеко от его вышки вроде как тявкнул пес, или скрипнула дверь избы и какая-то тень, под прикрытием забора мелькнула в сумраке ночи.

Хельга давно притворялась спящей, дожидаясь пока не уснет муж. Еще с вечера она приготовила сытный ужин и не скупилась как обычно на добрую кружку пива. Ей нужна была эта ночь. Для цели ведомой только ей — скорбящей, безутешной матери.

Не прошло и месяца, как она потеряла своего первенца — Трорта, мальчика прожившего только три зимы. Неведомая хворь унесла его младую жизнь, несмотря на все усилия местной знахарки и горячие молитвы Хельги.

Она, потеряв сына, чуть не сошла с ума, даже пыталась покончить с собой. Что по местным законам один из смертных грехов. Священник грозил ей отлучением от церкви и гиеной огненной. Но ей было все равно, без сына она не мыслила себя, своей жизни.

Рано выйдя замуж, молодая женщина никак не могла зачать и лишь три года назад, сообщила мужу радостную весть. Вот ведь счастье было, но недолго. Не только ее сын умер этой осенью, смертей было много, неестественно много.

Старые и младые, сильные и слабые, смерть не выбирала, косила всех подряд. Кто умер от неведомой болезни, а кто от нападения Нечисти. Что-то ее много развелось в последнее время. Волчар — оборотней, упырей и даже неупокоенных, зомби, что было вовсе несвойственно для этих мест. Могилы, погосты разупокаивались сами собой, быстро, неотвратимо. Мертвецы уничтожали целые деревни, хотя в последнее время они-то как раз и присмирели, не показываются.

Видимо святые отцы-экзекуторы что-то и сумели сделать. C месяц назад, неделю они «гостили» в селении. Чума на них. Сколько простого народу истязали, пытали огнем, резали и все с именем Спасителя на устах. Уж лучше позволили некромантам взяться за дело, те хоть имея жуткую, богопротивную специальность, стараются обойтись без лишних жертв и людских страданий.

Хельга хорошо помнила способы борьбы отцов экзекуторов с мертвецами. Этого не забыть. Поставили всех, старых и малых на колени возле церкви и под звон колокольни, причитания и крики толпы растянули на деревянной доске, молодку, обвиненную в колдовстве. А мужа ее, так просто прибили гвоздями к столбу и прямо при нем, сорвав одежду с жены, засекли ее плетью девятихвосткой до смерти.

И много еще непотребства чинили святые отцы. Пытали огнем стариков, лапали баб, на предмет обнаружения тайных знаков Тьмы. И под конец наложили строжайший запрет на посещение погоста, где было похоронено не одно поколение селян. А вновь умерших, велели хоронить на новом кладбище.

Хельга, чей сын умер, как раз в последний приезд святых отцов, был похоронен ими же, на старом погосте, без участия родни. И кто знает, что там у него за могила, где он лежит. И Хельга решилась, найти его, справить могилу, пролить слезы матери, да поставить знак, что бы знать, здесь его тело, здесь похоронен ее сын, маленький Трорт.

Борясь со сном, дожидаясь пока пьяное полусонное бормотание мужа, не перешло в храп, Хельга осторожно откинув одеяло, присела на край кровати. Осматриваясь по сторонам, гоня дрему прочь, женщина дожидалась пока глаза не привыкнут к темноте.

Внезапно Хельга почувствовала позади себя мягкий шорох. Оглянувшись, молодая женщина замерла, боясь даже вздохнуть, прямо на нее из тьмы уставились пара зеленых глаз. Мелькнуло гибкое тело, существо прыгнуло.

В следующую секунду Хельге показалось, что у нее от страха разорвется сердце, но чуть слышное мяуканье развеяло ее опасения. Это была кошка, ее любимица. Ласковое, доброе животное черного окраса.

Хельга погладила мурлыкающе животное, уютно сидевшее у нее на коленях. Затем встала, кошка спрыгнув с коленей женщины на деревянный пол, повернула к ней свою мордочку, тихо и как показалось Хельге печально мяукнула, махнула хвостом, и прыгнув в сторону словно исчезла.

Только сейчас Хельга поняла, почему ее так напугала ночная гостья. Кошка пропала с месяц назад сразу после смерти Трорта и не появлялась все это время. Где она пропадала неведомо, почему вернулась тоже. Словно она хотела о чем — то предупредить, кто знает.

Хельга почти на ощупь, стараясь не шуметь, пробралась в горницу. Быстро оделась, взяв масляную лампадку медленно, осторожно отворила дверь. Осмотрелась, ее неприятно удивила почти полная, кромешная тьма царившая снаружи. Ни проблеска звезды, ни бледного света луны, «солнца мертвых» как называют некоторые ночное светило. Только мрак, да чуть видимые в ночи огоньки лампад и факелов на дозорных вышках. Казалось, что даже огонь стал светить тусклее с пришествием тьмы.

Но именно это было необходимо Хельге, что бы незамеченной проскользнуть под носом дозорных, а особо Дерка.

«Этот уж точно не будет спать, — подумала Хельга, едва переступив порог избы.

— Хорошо правит дозор, не то что остальные, чуть взберутся на вышку, хлопнут чарку крепкого пива, завернуться поплотнее в тулупы и на боковую. Сны сладкие смотреть, да желательно про баб в теле и самом соку».

Словно ласка Хельга прокралась под дозорной вышкой, до частокола рукой подать, а там и лаз потайной есть и до леса недалече. Встав на четвереньки, а затем и вовсе ползком Хельга скользнула в густой бурьян. Вот и он — лаз, темный, зловещий провал в земле. В него то и днем страшно залазить, не то что среди ночи. Словно спускаться в могилу. А то и верно, сколько мелких ночных тварей, крыс да хорьков, а может, что и похуже, нашли здесь свой конец. Застряв или увязнув после обильных дождей в мягкой глине.

Хельга остановилась, задумалась, а стоит ли лезть. Но затем, вспомнив милое личико сына, решилась. Отодвинув рукой ветви кустарника, словно уж, Хельга скользнула в провал.

Неприятный запах сырой земли ударил в нос. С трудом протиснувшись, Хельга поползла вперед. Затем проход изогнулся в бок и повел понизу. Потянуло зловонием, Хельга поморщилась, руки по локоть проваливались в вязкую, липкую жижу, стало трудно дышать.

Удушливый, тошнотворный смрад заполнил все пространство, проник в каждую пору тела. Хельге стало по настоящему страшно.

Ее пальцы натыкались на камни, какие то острые предметы, на ощупь напоминающие кости мелких зверьков. Ползти становилось все труднее, пару раз она в бессилии утыкалась лицом в мокрую дурно пахнущую землю. И лишь усилием воли, зная, что все это нужно для успокоения духа ее горячо любимого сына, женщина заставляла себя двигаться дальше.

Казалось, лазу не будет конца. Хельгу уже порядком мутило, голова отяжелела и кружилась, кровь упругими толчками пульсировала в висках. Иногда она думала что легче будет умереть здесь. Чего проще. Лечь и не шевелиться затхлый воздух постепенно сделает свое дело, усыпит, поможет уйти в Серые Пределы. Но нет нельзя, нет на это права, иначе недостойна она — быть матерью.

— Еще немного чуть, чуть. Если остановлюсь то все это конец, назад хода нет, — шептала женщина, до крови прикусив губу.

Сколько она ползла? Ей казалось что вечность. Наконец она почувствовала, что лаз пошел вверх, непереносимое зловоние тоже пошло на убыль. Абсолютная, кромешная тьма слегка посерела.

Спустя минуту свежий воздух ворвался в легкие женщины и точно хмель ударил ей в голову. Отползя от лаза к черте леса, Хельга уткнулась лицом в пожухлую траву, затем перевернулась на спину и полной грудью вдохнула ночной, прохладный воздух. Полегчало, привстав и оглянувшись, Хельга посмотрела в сторону села. Ничего не изменилось, почти могильная тишина: ни лая собак, ни крика дозорных. Ее не заметили, теперь только вперед.

Женщина встала. Шатаясь, как пьяная, она двинулась к лесу. Вот и заветный, могучий дуб, в корнях которого Хельга загодя сделала схрон. Закопав масляную лампадку, немного еды, питья, а также нож и небольшую лопатку. Быстро откопав заветные вещи Хельга, оставив на опушке, на старом замшелом пне, подношения мелким лесным духам в виде горшочка с медом и бутыли с пивом, вошла в лес. Мрак мгновенно поглотил ее, словно она шагнула в лесное, глубокое озеро.

Тьма, обволакивая село абсолютной, непроницаемой чернотой остановилась, словно задумалась, что делать дальше. Ждать. Время истекает, мертвые придут.

Время Тьмы. Лес, в который вошла Хельга древний, темный дремучий. Стволы многовековых деревьев: кряжистых дубов, высоких сосен, лиственниц, осин тянутся вверх, раскинув свои огромные кроны на многометровой высоте. Корявые сучья напоминают скрюченные, костлявые руки, те, что тянуться в лицо, цепляют за одежду, царапают до крови тело. Деревья, кусты, пожухлая трава, стоят столь плотно, что кажется, через них не пройти, словно внезапно выросла непреодолимая, темная стена.

Хельга едва войдя в лес, запалила лампадку. Огонек светильника, отбрасывая причудливые, призрачные тени на ветви деревьев, и лицо женщины трепетал на ветру, словно светлячок. Быстро найдя тропку, ведущую к старому погосту, Хельга шла вперед.

Со стороны она выглядела весьма таинственно, даже зловеще. Молодая женщина идущая в одиночку среди ночи в страшном, неприветливом лесу. Все это отдавало колдовством.

Хельга понимала, увидь ее кто, быть ей обвиненной в колдовстве, гореть на костре. Но в лесу в эту пору людей быть не должно, а вот зверья, да Нечисти разной полно. Но Хельга верила в силу ограждающей молитвы и шла вперед, борясь со страхом в сердце. И ее не тронули: ни волчары оборотни, ни упыри, ни иная лесная Нечисть. Странно. Почему? Словно вся она пропала, исчезла, гонимая страхом, но перед чем? Может странной, необычной тьмой? Хельга не знала ответ на этот вопрос, да и не особо задумывалась. Просто шла вперед к своей цели.

Вскоре, выйдя на большак, Хельга увидела каменную ограду погоста. Древнего, большого, здесь было похоронено не одно поколение селян. Мать и отец Хельги, а также ее старший брат Хельт, его зим пять назад разорвал оборотень. Грустные воспоминания овладели женщиной. Но назад пути нет.

Подойдя к калитке, Хельга остановилась, прошептала слова молитвы Спасителю, глубоко вздохнула, словно собралась нырнуть с головой в речной омут и дрожащей рукой отворила дверцу.

Та открылась с легким скрипом, нехотя, упорствуя как живое существо. Словно не хотела пускать женщину на погост. Хельга оглядевшись по сторонам, высоко держа в правой руке лампадку, вошла. И тут же вздрогнула, отпущенная дверца калитки захлопнулась с сухим треском, а щеколда сама собой задвинулась в щель паза. Пламя лампадки судорожно дернулось и едва не погасло.

— Чертовщина какая-то, — прошептала Хельга. — Храни меня Спаситель от сил Тьмы.

Она двинулась дальше. Страх, ужас, всецело завладели сердцем женщины. Словно она миновала невидимую черту, отделяющую ее, от мира живых. Хельга, стараясь не смотреть по сторонам, сдерживая дыхание, опасаясь, что ее ненароком услышат духи погоста, шла вперед.

Земля мертвых. Хельга ступала по дорожке проложенной между могил и каменных надгробий.

Тишина, какая бывает только на кладбищах, окружала ее со всех сторон. Лишь ветер пел тонкую песню в камышах близкого болота. Ни стона, ни шевеления под землей, ни разрытых могил, мертвые спали тихо. Святые братья постарались, смогли то успокоить погост, в самом зародыше задушив разупокаивание. Надолго ли? То нам неведомо.

Хельга, идя вперед, как заклинание, повторяя одни и те же слова:

— Тридцать шагов прямо, затем десять направо, ближе к ограде, меж двух могил, мужа и жены. Там ищи могилку сына своего.

Именно так сказал священник — экзекутор, когда Хельга в слезах просила, умоляла его, поведать ей, где захоронен ее сын. И добилась своего. В точности выполнив указания, светя по сторонам лампадкой и дрожа от страха, нашла она могилку сына своего.

Небольшой, наспех утрамбованный ногами холмик земли, с воткнутой палкой и прибитой табличкой. Где ножом, были вырезаны буквы: «Трорт».

Увидев могилку сына, Хельгу прорвало. Слезы горечи и ярости потекли из глаз. Попадись ей в этот момент кто — либо из экзекуторов, удавила бы собственными руками.

Хельгу удивила та злость, что бушевала в ее сердце. Страх исчез. Сейчас она не боялась никого: ни человека, ни зверя. Ей казалось, что жажда мести, желание разрушать, убить, все равно кого, полностью завладели ее разумом. И такая боль в сердце, что хоть волчицей вой, на скрывшуюся луну.

Хельга упав на могилу сына, горько рыдала, выплакивая все ту боль, что была в ее сердце, полегчало. Помня, что она должна вернуться в село к утру, еще затемно, Хельга принялась за дело.

Достав лопатку, она начала копать, земля была мягкая, рыхлая. Стараясь не думать ни о чем, Хельга, временами роняя слезы, копала все быстрей и быстрей. Словно от этого зависела ее жизнь.

Вскоре лопатка с глухим стуком ударилась о доски гроба. Хельга словно ополоумевшая, отбросив лопатку, стала руками отбрасывать землю. Та комьями отлетала в сторону.

Сбив руки до крови, не обращая на это ни малейшего внимания, Хельга откопала небольшой гробик, вытащила его на край ямы.

Женщина села рядом, обхватила колени руками, положила на них голову, и так сидела несколько минут, смотря на гробик, словно не зная, что делать дальше.

Затем встала, осмотрелась. Недалеко рос могучий дуб с раскидистой кроной. Хельга уже давно решила, именно там, под ним, быть могиле ее сына.

Подойдя к дереву, Хельга задумчиво провела рукой, по твердой в трещинах коре дуба. Наклонилась, погладила дерево, что-то прошептала и начала копать.

Она копала как одержимая, иногда бросала лопату, отбрасывая землю руками. Слез не было. Ее лицо посуровело, превратилось в каменную, страшную маску, словно это был не человек, а машина — смерти.

Вырыв довольно большую и глубокую яму, женщина быстро подошла к гробу сына. Подняла его и перенесла к вновь вырытой яме. Словно она хотела покончить с этими похоронами как можно скорее. Но затем остановилась, задумалась. Ее рука потянулась к поясу, за которым был заткнут нож.

Прохладный ветер трепал ее волосы, не было слышно ни крика ночных птиц, ни кваканья лягушек. Природа словно замерла, уснула в ожидании чего-то страшного, ужасного. Так бывает перед бурей, короткий промежуток абсолютной тишины, спокойствия. Но недолог он, и грянет гром.

Хельга медлила, не решаясь сделать то, что она задумала. Сомнение зародилось в ее душе, и страх непонятный, всепоглощающий, от которого хочется упасть, зарыться в землю, умереть только бы не испытывать это животное чувство.

Она не понимала, что так гложет ее, чего она боится. Но затем поняла. Страх перед неведомым. Хельга не знала, чем все закончится этой ночью. Но неведомый голос нашептывал ей:

— Сделай что задумала, доведи начатое до конца, пути назад нет.

И Хельга решилась. Действуя как во сне, словно по приказу из вне. Не замечая, как сгустилась Тьма, Хельга вогнала лезвие ножа в щель крышки гроба. В этот момент в голове женщины словно раздался крик ее сына:

— Мама! Не делай этого, не надо!

Поздно. Несколько движений и наспех приколоченные доски поддались, крышка оторвалась. Хельга скинула ее на землю и взяв лампадку, дрожа от страха в ожидании увидеть разложившийся труп сына, Хельга заглянула в гроб.

Вскрикнув, она выронила лампадку, зажала рот рукой и разом осела на сырую землю. Затем, рыдая, женщина достала из гробика тело сына, завернутое в грязные тряпки и прижав к себе, стала качать, убаюкивая его, как делала ни раз беспокойными ночами, напевая колыбельную Трорту.

Мальчик нисколько не изменился, смерть не затронула его своим ледяным дыханием. Ни запаха трупа, ни следов разложения, словно его положили в гроб с минуту назад. Милое красивое личико трехлетнего ребенка, глаза закрыты, прядь светлых волос на лбу. Откинув их, Хельга поцеловала сына. Она не сразу поняла, что ее так удивило, но затем…

Лоб не был холодным, казалось, что Трорт просто спит, и только отсутствие дыхания указывала на то, что он действительно мертв.

Хельга ни знала, что и подумать, да и не хотела. Просто на несколько минут, она снова почувствовала себя матерью укладывающей малыша спать. Она не заметила, что из неглубоких ран ее рук обильным потоком потекла темная, почти черная кровь. И стала медленно впитываться в тряпки, которыми был обмотан Трорт.

Тьма дождалась, час мертвых пробил.

Сильный порыв ветра промчался над погостом, в темных небесах раздался страшный по силе раскат грома. Хельга в страхе посмотрела вверх, ожидая увидеть всполохи молний, первые капли дождя. Ничего, никаких признаков бури. Только мертвая тишина и тьма непроницаемая, всепоглощающая, воцарились на погосте.

Хельга замерла в ожидании чего-то ужасного. Страх невидимой, липкой сущностью проник в нее, запустил свои когти в сердце. Неизвестность, неопределенность, женщина ждала, не зная что будет дальше.

Внезапно желтое пламя лампадки заметалось из стороны в сторону, и стало гаснуть, но затем взметнулось вверх столбом гудящего пламени. Постепенно меняясь в цвете, из обычного становясь черным. Пламя Тьмы — пламя мертвых.

Красные искорки проносились в его потоке словно порхающие светлячки. Столб возносился над погостом все выше и выше, устремляясь к небесам, пытаясь достичь туч.

Хельга, застывшая каменной статуей, все так же держа сына на руках, с удивлением обнаружила, пламя не обжигает, не греет, но освещает. Весь погост был подернут маревом, словно дорога в жаркий день. Стали видны пусть и не очень отчетливо все стороны кладбища. Неясные тени плясали странный танец над могилами.

Время остановилось, потекло медленно и неторопливо. Словно в ином измерении. Хельга протянула дрожащую руку в поток, словно пытаясь схватить пламя. На секунду ей показалось, что она дотронулась до вязкой массы, красные искорки побежали по ее руке, затем быстрыми змейками обхватили все тело. Женщина не испытывала ни страха, ни боли, странное состояние смесь неизведанного и безысходности. Ей было все равно, что будет дальше. Она просто сидела, смотря на невиданное зрелище. Всецело поглощенная этим она не заметила, что Трорт открыл глаза.

Земля задрожала. Раздались стоны, завывания, крики. Звуки все нарастая, рождались из под земли. Женщину затрясло мелкой дрожью.

Резкая боль пронзила ее руку. Посмотрев вниз, Хельга едва не потеряла сознание, вопль ужаса и невыносимой боли вырвался из ее уст и унесся во тьму.

Трорт ожил. Сомкнув зубы на запястье Хельги, прокусив его до кости, малыш высасывал кровь. Его глаза горели красным огнем, своими ручонками он обхватил руку Хельги и жадно пил, насыщая свою плоть.

Не переставая кричать, Хельга вскочила на ноги, закружилась волчком. Схватив ребенка за волосы, она рывком оторвала его от себя и отбросила в сторону. Кровь фонтаном брызнула из прокушенной руки, обдав Хельгу теплым, липким потоком.

Уже падая наземь, женщина увидела, что ее сын Трорт, начал корчиться и выть. Все его маленькое тело трясло мелкой дрожью, сильные судороги ломали кости рук и ног с сухим треском. Медленно разрывая плоть из под окровавленных тряпок показались ребра. Пальцы стали удлиняться, ногти вытянулись, становясь длинными загнутыми вовнутрь когтями. Из раздавшихся в стороны челюстей показались клыки: острые, смертоносные — клыки хищника.

— Мама! Мама! Помоги мне! — кричал Трорт, катаясь по земле.

Затем, перевернувшись на спину и вытянув руки вверх, словно взывая к небесам, он забился головой о землю. Во тьме сверкнули красные, зловещие огоньки зрачков зомби. Спустя минуту страшная судорога выгнула его дугой. Вопль боли, вместе с потоком кровавой пены, вылетел из его глотки.

Трорт затих, превращение завершилось.

Хельга лежала на спине, глаза сухи, слез не было. Лишь безграничная пустота в сердце и обреченность приговоренного к смерти. Мало кому из людей доводилось видеть такое, а тем более матери. Осталось одно, истечь кровью и умереть, но…

Не сводя глаз с Трорта, а вернее того адского существа, в которое он превратился. Хельга оторвала лоскут от одежды, наспех перевязала руку, чуть повыше запястья. Остановив кровотечение, сгорая от внутреннего, словно испепеляющего нутро жара, Хельга пересиливая слабость и тошноту, уперлась здоровой рукой в землю, попыталась встать.

Почва поплыла у нее перед глазами, ее шатнула в сторону, больно ударившись головой о камни, Хельга распласталась на земле.

Все ее тело ныло и болело, мысли путались в голове. Она знала, укушенный зомби обречен на медленную мучительную смерть — разложение заживо.

«Надо полежать, отдохнуть, совсем немного и я смогу, выдержу, — думала женщина, уткнувшись лицом в сырую холодную землю, что звала к себе, словно нашептывала:

— Лежи тихо, приму я тебя, страданья исчезнут, усни навсегда».

Хельге казалось, что еще немного, и она потеряет сознание или умрет. Последнее она приняла бы с радостью.

Нельзя, не смей отступать. Я должна! — закричала Хельга.

Собравшись с последними силами действуя как во сне, она приподнялась. В горле стоял ком, Хельга сплюнула землю, перемешанную с кровью. Сил встать не было.

— Ничего, это не страшно, — шепнула она.

Нащупав нож, она вогнала лезвие в землю, подтянувшись, еще раз и еще, Хельга поползла в сторону затихшего Трорта.

— Еще немного, — повторяла Хельга, ползя вперед к своему сыну.

Окружающий мир перестал для нее существовать, он просто исчез. Она не обращала ни малейшего внимания на землю, словно ходившую под ней ходуном, ни на стоны и завывания. Мертвые просыпались. Появились мелкие могильные духи, аморфные пожиратели людских страданий. Они метались из стороны, в сторону, временами проносясь мимо Хельги, обдавая ее своим холодом, упиваясь горем матери. Тьма сгущалась, Хельга ползла.

Трорт беззвучно лежал на боку, свернувшись калачиком, как зверек. Он не двигался, не дышал. Казалось, что он умер, не выдержав метаморфозы.

Хельга подползла к нему вплотную, протянула руку, перевернула его на спину. Подавив вопль ужаса от увиденного, то что стало с ее сыном, Хельга занесла нож над грудью Трорта. Но помедлила с ударом.

На секунду, лишь на секунду Хельге показалось, что перед ней лежит ребенок, не существо. Милые, такие знакомые и родные черты лица ее сына — Трорта: непокорная прядь светлых волос, бездонная синева глаз, пухлые губки.

Женщина смахнула слезу, видение исчезло, ее сын умер, осталось существо. Мерзкое и страшное — зомби.

Тьма ждала, сгустилась, поглощая последние крупицы света. Мертвые притихли, над погостом воцарилась абсолютная тишина, время остановилось, замерло в ожидании развязки.

Лицо Хельги окаменело, превратилось в маску смерти. В ее голове словно прозвучал приказ. Чей-то голос, вкрадчиво, очень тихо произнес:

— Давай же, чего ты ждешь?

Дрожащие от напряжения руки Хельги налились свинцом, разум затуманился, она замотала головой, пытаясь избавится от наваждения. Но затем…

С криком:

— Прости меня, сын мой!

Она вонзила лезвие ножа по самую рукоять в грудь Трорта. В ту же секунду он очнулся.

Хельга отпрянула от него, не веря своим глазам. Трорт медленно привстал, повернул голову набок, осмотрелся, затем уставился на Хельгу. От этого леденящего, вынимающего душу взгляда зомби у женщины перехватило дыхание, сильно кольнуло в груди. Хельга застыла не в силах кричать, словно кто-то зажал ей рот рукой.

Трорт медленно выдернул нож из своей груди, слизнул длинным похожим на змеиный, языком кровь с лезвия, оскалился и встав на четвереньки, как животное ринулся на Хельгу.

Женщина не сопротивлялась, зомби сомкнул челюсти на ее шее, раздался хруст, чавканье, звук раздираемой плоти. Хельга дернулась и затихла.

Насытившись, весь в крови зомби встал на ноги, покачиваясь вошел в столб гудящего, темного пламени, задрал голову вверх и набрав полную грудь воздуха, выкрикнул гортанным, непохожим ни на что человеческое голосом:

— SA-P-TOR!

В туже секунду весь погост словно взорвался изнутри, комья земли, могильные плиты, камни, сплошным потоком взлетели вверх. Черное пламя охватило развороченную землю, огненные струи всасывались под землю. Как раскат грома, прозвучал оглушающий рев пробудившихся от вечного сна зомби.

Тьма дождалась, мертвые восстали.

Звук тревоги сигнального рога, громкий и зловещий прозвучал над сонным селом как удар набата. Пришло время сражаться, время умирать.

Тревога и страх охватили село, мгновенно превратив его в растревоженный муравейник. Засветились окно изб, забегали люди с факелами. Разом, как по команде, взвыли псы, и вой их протяжный, печальный, веял могилой.

Заголосили бабы, заплакали дети. Звонарь церкви безжалостно растолканный, полусонный, ничего непонимающий, получив звонкую оплеуху, мигом взобрался на колокольню и ударил в колокол. Его звук громом прозвучал над селом и унесся в даль, за лес и реку. Мужчины быстро одевались, нацепляли кольчугу, доставали оружие и заспешили к дому старосты Берга.

Тот уже ждал их на крыльце, похожий на гризли — шатуна, здоровый, сильный мужик. Одетый в просторную кольчугу, в руках секира за поясом приторочен обоюдоострый меч.

Взгляд его темных глаз был суров и тверд, подбородок гордо поднят. Он с высоты крыльца как воевода смотрел на все прибывающих охотников, пахарей, воинов.

Рядом с ним по правую руку стоял Дерк. А чуть в стороне оскалившись и сверкая желтыми глазами громадный, черный пес Берга, знаменитый на всю округу своим бешеным нравом и мощью.

Этот пес с изрядной примесью волка в одиночку справлялся с медведем. Будучи раза в три больше собаки (поговаривали, что здесь не обошлось без колдовства) пес почти лишенный шерсти, весь перевитый жгутами мышц, с отстриженными ушами и хвостом, внушал простому люду ужас.

Толпа все увеличивалась, слышны были крики, брань, многоголосье встревоженных и поднятых среди ночи людей, плач и причитания баб. Они стояли чуть поодаль, прижимая к себе детей.

Мальцы, гроздьями свисали с забора огромного подворья Берга, их озорные взгляды были полны возбуждения от предстоящего события. За малостью лет, они не понимали что происходит. И все им казалось игрой, веселой и забавной.

Те кто постарше, стояли тихо, внимательно прислушиваясь к разговорам взрослых, особенно опытных воинов.

Дождавшись, когда все подворье заполнилось, и люди уже стояли за забором, Берг поднял руку. Разговоры тут же стихли, бабы перестали причитать, даже малые дети и те замолчали.

Стало слышно как потрескивая, горят смоляные факелы.

Внезапно толпа расступилась, давая кому — то дорогу. Сквозь живой коридор, к крыльцу, не спеша, вышла древняя бабка, опираясь на клюку, закутанная в ветхий шерстяной платок.

Дерк, стоявший рядом со старостой, помог ей взойти на крыльцо. Она немного покряхтела и повернулась к людям. Кто-то вскрикнул, поспешно зажав рот рукой, заплакал ребенок.

Смотреть без страха на нее, было невозможно. Ее лицо, изборожденное глубокими морщинами, напоминало кору высохшего, мертвого дерева. Словно сама смерть явила миру свой лик, и ее ледяное дыхание коснулось каждого, забирая частичку души.

Знахарка, застыв древней статуей на крыльце, закрыла глаза, пошептала что-то беззубым ртом, и раскачиваясь из стороны в сторону, впав в транс, начала говорить:

— Ведаю, что мертвые восстали, на зов Ее придя. И по сему беда идет по следу, и Смерть во главе, на коне, и быть великой здесь резне. Никто не сможет убежать, ведь Тьма вокруг, и спасу нет, и мертвецы, что вряд стоят, вкусят крови, и прах скрепят. И двинут дальше на восток, людей вскрывая, словно скот. И лишь один на свете есть, еще не ведает о том, что имя — Повелитель Тени, вовек закрепится на нем.

Она замолчала. Бабы разом взвыли, мужики зароптали.

Берг поднял руку.

— Итак, ваше слово други мои. Либо бой до смерти, либо бегство и позор навеки. Вы все знаете, как относятся к тем, на кого напали мертвецы, помощи не будет, мы как чумные. Все будут шарахаться от нас, и даже Святая церковь предаст нас анафеме, и проклянет до седьмого колена.

Люди молчали, пытаясь убить страх в сердце.

Вперед вышел Дерк.

— Назад пути нет, это наша земля, жить или умереть, зависит от нас. Пришло время доказать себе, люди мы, или бессловесный скот, который можно резать, пытать и втаптывать в грязь. Ваш выбор.

— Мы будем биться, — раздалось несколько голосов, постепенно переходя в рев огромной толпы.

— Мы будем биться!

Попрятав женщин и детей по схронам, воины заняли свои места на дозорных вышках и верхнем ярусе частокола. Запалили факелы, проверили оружие, достали заветные мешочки с гномьим, горючим порошком и прикрутили их к остриям стрел.

Из церкви доносилось нестройное песнопение старческих голосов. Они молились за удачный исход боя. Громче всех старался священник, временами его хриплый голос перекрывал печальный звон церковного набата.

Напряжение воинов нарастало с каждой секундой. Прикрывшись щитами, приготовив секиры и топоры, они до рези в глазах всматривались в лес. Все впустую, лишь холодный ветер, противно воя, пел свою песню в верхушках деревьев.

— Уж поскорей бы началось, — раздался голос в темноте.

— Да заткнись ты, Сарт, и без тебя тошно.

— Тихо вы там, всем смотреть в оба! — рявкнул на воинов Дерк.

Внезапно посветлело, облака разошлись, появилась луна.

— Смотрите! — крик дозорного на вышке буквально прорезал ночной воздух. Все повернули головы в указанном направлении.

Шагах в ста от частокола сверкнули красными угольками десятки глаз.

— Нежить! — крик воинов утонул в страшном реве неупокоенных.

При бледном свете луны, десятки мертвяков, размахивая когтистыми лапами, оскалившись, ринулись в атаку. Они бежали рядами, крича и воя, словно орда дикарей. Впереди всех, огромными прыжками, отбрасывая комья земли, неслись костяные гончие.

— Залп! — прозвучала короткая команда Берга.

Огненными молниями, тьму ночи прорезали зажженные стрелы. Лучники и арбалетчики били без остановки. Несколько зомби тотчас превратились в горящие факелы. Ярко пылая синим пламенем, разбрызгивая по сторонам снопы искр, они выли и метались, натыкаясь друг на друга как слепцы. И наконец затихали, превращаясь в груду костей и сгнившей дымящейся плоти.

Но неупокоенных было слишком много. Костяные гончие, мертвяки, добежав до частокола, взбираясь друг на друга, вгрызаясь острыми зубами, когтями в древесину лезли по стенам со всех сторон.

Глухие удары топоров и секир, сменялись ревом и воем зомби, воплями раненных и разрываемых на части воинов. Бой шел по всему периметру частокола. Бревна потемнели от крови.

— Мы окружены! Им нет числа! Спаситель, помоги нам! — крики людей доносились со всех сторон.

— Всем держаться вместе! — крикнул Дерк, с трудом отбиваясь мечом от наседающего на него костяного пса.

Глаза твари горели словно угли, человек ждал, внимательно следя за каждым движением нежити.

Выпад, глухо клацнули огромные челюсти. Дерк сумел увернуться, воткнув меч в пасть пса, воин, двумя быстрыми движениями левой руки — кинжала, выколол буркала твари. Пес, страшно взвыл, из глазниц брызнул поток темной слизи.

Выдернув меч, и быстро развернувшись, Дерк рубанул с плеча. Башка костяного пса, сделав дугу, отлетела в сторону, но туловище, двигаясь само по себе, навалилось на человека.

Упав на спину, Дерк вогнал меч в плоть врага, в лицо плеснула зловонная жижа. Задыхаясь от невыносимого смрада, Дерк сумел откатится в сторону, и кубарем слетел вниз, больно ударившись о доски нижнего настила.

Пересиливая боль, проклиная все и вся, он поднялся на ноги.

— Скорее, скорее, мы отходим! — крик старосты на мгновение перекрыл вой и рычание мертвецов.

Оставшиеся в живых воины, встав спиной к спине, с трудом сдерживая мертвяков длинными копьями, отступали к церкви.

Зомби наступали плотным рядом, многие горели, но шли вперед, размахивая лапами, рыча и воя.

Часть мертвяков, лишившись конечностей, ползла. Когтистые лапы, искривленные ноги, туловища, жили сами по себе, расползались в стороны, старались схватить людей, дорваться до плоти.

— Сюда, скорее! Помогите! Ма… — ночной воздух прорезали детские крики, переходящие в истошный визг.

Костяные гончие, вгрызаясь в бревна срубов, разрывая схроны и тайники, нашли женщин и детей.

Воины, крича не хуже мертвецов, невзирая на раны и увечья, побежали в центр села.

Они врывались в избы, рубили, кололи, поджигали мертвяков. Над селом повис смертный крик. Это была бойня, страшная и кровавая, никто не надеялся уцелеть.

Оставшиеся в живых, похватав кого удалось спасти, ринулись к церкви — единственной надежды на спасение. Последним отступал староста.

Он не заметил, что по крыше горящей избы, клацая длинными когтями, прокрался зомби. Тварь прыгнула.

Страшный удар лапы, разнес голову Берга. Мертвяк, разверзнув пасть, нагнулся над бьющимся в конвульсиях телом человека. Внезапно мелькнула огромная тень, это пес Берга прыгнул на зомби.

В поединке сошлись две сущности живая и мертвая. Катаясь по земле, они рвали друг друга на части. Рев и вой слились воедино. Раздался хруст, псу удалось огрызть голову мертвяка. Весь в крови, волоча задние лапы, пес подполз к телу своего хозяина, лизнул его руку и затих.

Туловище зомби, вытягивая лапы, крючась от судорог, попыталось встать. В воздухе, огненной молнией мелькнула стрела и вонзилась в мертвяка, который тотчас превратился в факел. Спустя секунду, зомби словно разорвало изнутри, а его дымящиеся останки разбросало на несколько шагов окрест.

Все кто выжил, укрылись в церкви. Заложив двери, они ждали, надеясь на чудо. Священник, крестя собравшихся, творил молитвы. Словно взывая к небесам, звонарь церкви, бил в колокол, и этот звон печальный, одинокий, веял смертью.

Глухой удар в створки двери, потряс церковь. Женщины дружно взвыли. Мужчины приготовились к последнему бою. Поклявшись, прежде чем погибнуть, успеть лишить жизни своих. Лучше смерть от клинка, чем быть разорванным на части зомби.

Удар следовал за ударом. Дверь треснула, ужасные морды, безобразные лапы, красные горящие глаза, показались в проеме. Люди приготовились умереть.

Страшный, нечеловеческий крик потряс предрассветную мглу над горящим селом. Люди, зажав уши, повалились на пол, не в силах вытерпеть этот рев.

В этом крике явственно прозвучал призыв. Но к чему?

Внезапно мертвяки исчезли, перестали бить в створки дверей, костяные псы, повизгивая, помчались прочь из села.

Люди не верили в то что увидели, зомби отступили, покинули село.

Мужчины и женщины, дети и старики, вереницей потянулись из церкви. Вокруг пылали избы, едкий дым разъедал глаза. Останки мертвецов, не обращая внимания на людей, повинуясь зову, ползли к частоколу.

Взойдя на приступки ограды, десятки селян, при свете луны, узрели до селе невиданное.

Прямо перед лесом стоял человек, или нечто похожее на человека. Высокая сущность, с головой закутанная в черную накидку, а вокруг нее, стояли, сидели, лежали мертвяки и костяные псы. И все как один, смотрели на этого пришельца, словно внимали ему.

— Спаситель, храни нас, да что же это? — раздался голос женщины.

Тонко свистнула стрела.

Пронзив темную фигуру насквозь, стрела глубоко вонзилась в землю, мгновение спустя, ярко вспыхнув, она превратилась в пыль.

Зомби все как один заревели, повернули морды в сторону села.

Призрак, подняв вверх руку, что-то прошипел, мертвяки тотчас успокоились.

— Исчезни! Пропади! — крик священника перешел в сдавленный хрип.

Морок повернул голову. Пустота или вернее Ничто, обратило свой взор на людей, так может смотреть только сама Тьма.

Только сейчас, при ярком свете луны, селяне, снедаемые страхом и любопытством, заметили, что у сущности нет тени.

Фигура двинулась по кругу, она не шла, она плыла, едва касаясь полами накидки земли.

Подплывая к зомби, сущность вытягивала руку, или нечто похожее на нее. Что-то шептала, и мертвяк тотчас распадался, обращаясь в прах, а его тень, скользя по земле как туман, медленно всасывалась в трепещущую словно пламя накидку.

— Это демон! Мы все умрем! Он заберет наши души! — крик человека, прозвучал раскатом грома, над затихшими, отказывающимися верить в происходящее, селянами.

— Заткните его, а не то я это сделаю, — сказал Дерк. — Что бы это ни было, демон или призрак, это спасло наши жизни.

Сущность, покончив со всеми мертвецами, поглотив их тени, посмотрела на людей, словно вспоминая что-то. Затем стала исчезать, медленно таять на глазах, как вода, всасываясь в землю.

— Что это было? — спросил маленький мальчик Дерка, дергая его за руку. — Демон?

— Я не знаю малыш, просто не знаю.

— Зовите его, — все селяне повернулись на хрипящий голос старой знахарки.

— Зовите его — Повелитель Теней.

На горизонте, далеко за лесом, всходил бронзовый диск солнца, рождалась заря — вестница живых.

Анна Клименко
ТАНЦУЮЩАЯ СО СМЕРТЬЮ

Бескрайняя, замершая в знойном мареве степь.

В небе надменно ухмыляется солнце. Жалкие пучки травы сухо шелестят под дуновением раскаленного ветра. Сезон засухи на востоке Синь-И…

Дни тянутся мучительно долго; солнце палит так, что, если бы не брошенный в клетку ворох полуистлевших лохмотьев, в которые она зарывается, чешуя бы уже давно вздулась пузырями и облезла.

Танцующая Со Смертью. Она была ею, и останется до самого последнего вздоха. Что бы ни случилось…

Такие, как Иф-Шинн, вылуплялись крайне редко — пожалуй, за всю историю дуоттов только двое, кроме нее, обладали этим воистину драгоценным Даром. И долгое, очень долгое время, Иф-Шинн была единственной, кто сплетением ритуального танца и песнопения мог призвать саму Смерть и обратить ее против Врага. Смерть являлась по первому зову, ледяными пальцами скользя по границе сознания, а потом, воплотившись в болезнь, извержение внезапно проснувшегося вулкана, или просто бурный разлив реки, отнимала жизни тех, на кого указывал перст Иф-Шинн.

Отчего ее сила, сила Танцующей, начала иссякать, не знал никто — даже Старейший. Смерть все реже и реже являлась на зов; ее воплощения слабели с каждым годом. Дуотты проиграли две войны, оставшиеся в живых собрались в Последнем Прибежище.

Иф-Шинн, еще не до конца утратившей свой великий дар, время от времени удавалось призвать Смерть. Но этого было так мало — все равно, что капля в море. Или одна-единственная песчинка в Восточной пустыне, что оградила Прибежище от всего мира…

И однажды Иф-Шинн поняла, что опустела окончательно. Ее сила Танцующей Со Смертью ушла. Навсегда. Осталась лишь никому не нужная старуха, не умеющая сплести даже самого простого заклинания. Спустя еще несколько десятилетий Старейший покинул мир, чтобы ступить на Новый путь, его место занял следующий по старшинству дуотт.

А затем Иф-Шинн приказали покинуть Последнее Прибежище. Ведь, по преданию, если Танцующая Со Смертью лишатся своей силы, значит, Смерть оборачивается против тех, кто делит с ней кров и пищу. И, ежели ушедший Старейший по какой-то причине закрывал глаза на сей прискорбный факт, то новый предпочел сразу, фигурально выражаясь, указать Иф-Шинн на дверь.

… Скрипнули ржавые петли, и жестяная миска лязгнула о грязный пол клетки.

— Ну что, еще не подохла?

Из своего убежища она посмотрела на человека, принесшего ей ту отвратительную бурду, что гордо именовалась едой. Он был совсем еще молод — усы и борода только-только пробивались на его гладком, загорелом лице. Темные, чуть раскосые глаза смотрели весело и зло.

— Ну, где ты там, тварь? Вылезай, а то больше жратвы не получишь…

К своему содержательному монологу человек присовокупил несколько слов, значения которых Иф-Шинн не понимала, но которые, скорее всего, имели оскорбительный смысл и относились непосредственно к ней. Она сделала вид, что собирается покинуть свою тряпичную кучу — высунула голову, в тот же миг ощутив, как солнце раскаленным языком лизнуло и без того обожженную, зудящую чешую. С гадкой усмешкой человек наблюдал за ней, держа руки за спиной. Нет, уж лучше дождаться, когда этот образчик человеческой породы удалится восвояси…

Боль резнула ее внезапно — через лицо, задев шею. От неожиданности Иф-Шинн взвизгнула и опять зарылась в тряпки, проклиная мальчишку и всех его соплеменников заодно. О, где же Великая Смерть, которая раньше так легко повиновалась ей, Танцующей?..

Человек, все так же ухмыляясь, постукивал хлыстом по прутьям решетки. Потом он ушел, но еду все-таки оставил. Выждав еще немного, Иф-Шинн пододвинула к себе миску.

… Она покинула Прибежище на закате, как и было положено — уходящий в долгий путь дуотт никогда не оставит свой дом на рассвете или среди дня. Так учили Те, Кто Пришел Первыми, и это правило соблюдалось в любых обстоятельствах.

Ночью, в серебряном свете луны, Иф-Шинн последний раз исполняла свой танец — без всякой надежды на то, что Смерть снизойдет, услышит призыв и позволит своей старой знакомой шагнуть на Новый путь. Как и следовало ожидать, ничего не произошло — исчезнувшая однажды Сила никогда не возвращается. Уйти же просто по собственному желанию Иф-Шинн не смела, ибо этот путь вел в никуда, без надежды на то, что когда-нибудь она возродится для новой жизни.

А потом, после длительных скитаний, Иф-Шинн попалась в цепкие руки людей.

… Клетку тряхнуло на ухабе. Выглянув еще раз из-под тряпья, Танцующая с тоской отметила, что унылый степной пейзаж сменил ряд аккуратных белых домиков Синь-И, расписанных орнаментами красного, зеленого и черного цветов.

И все повторилось опять. Люди сбежались поглазеть на чудо — настоящего дуотта в клетке. Глупо таращились, тыкали пальцами.

— Была великая битва! — вдохновенно вещал тот, кто держал Иф-Шинн в клетке, и кого она уже привыкла называть хозяином, — мы бились три дня и три ночи, и наконец это чудовище пало на колени и молило меня о пощаде!..

Тут Иф-Шинн полагалось выбраться из кучи тряпья и, изображая поистине запредельную ярость, броситься на прутья клетки.

Какой позор для Танцующей Со Смертью — стать посмешищем для тех, кого она должна была безжалостно уничтожать!

Она медленно выпрямилась во весь рост, подняла руки вверх и, сгорая от стыда, издала низкое, утробное рычание. Зрители, дружно ахнув, подались назад; где-то захныкал ребенок.

На этом представление обычно заканчивалось. Иф-Шинн поспешно зарылась в свои лохмотья, стремясь скрыться от злорадных и любопытных взглядов; потом до ее слуха донеслось звяканье монеток, сыплющихся в котелок. Плата за представление.

— Не скупитесь, не скупитесь, — снисходительно приговаривал хозяин чудовища, — где вы еще такое увидите?

И они расплачивались звонкой монетой, ибо дуотт в клетке — воистину редкость…

— Твое чудище не выглядит злобным, — прошелестел чей-то голос совсем близко, — может, продашь?

Иф-Шинн осторожно выглянула из своего укрытия.

Рядом с хозяином стоял некто, закутанный в плащ приятного темно-зеленого цвета с золотистой каймой — несмотря на жару. Капюшон, надвинутый на глаза этой загадочной личности, позволял видеть только гладкий точеный подбородок и улыбку на бледных губах.

— Госпожа, — хозяин отвесил низкий поклон, что было редкостью, — как я могу продать свой хлеб?

— Я могу хорошо заплатить, почтенный, — в ее голосе появилась неприкрытая ирония, — того, что я дам, хватит и тебе, и твоим детям.

— Я слыхал, что дуотт взглядом может повредить ребенку. Так что вам это не к чему, госпожа. Эта тварь не продается.

Ребенку? Но…

Иф-Шинн вдруг поняла, что госпожа, желающая ее заполучить, очень скоро должна обзавестись потомством.

— Это твое последнее слово, почтенный? — на губах женщины появилась загадочная улыбка, — что ж… Очень, очень жаль…

Она повернулась и быстро исчезла в толпе; однако Иф-Шинн успела заметить, как к ней присоединились двое — черноволосый мужчина гигантского роста в грубой дорожной одежде и один из тех, кого народ Иф-Шинн именовал уахтх, а люди — половинчиками.

— Ходят тут всякие, — пробормотал хозяин дуотта, смачно плюнув себе под ноги, — продай, ишь ты… Еще не таких видали… Ишь ты…

Повторив «ишь ты» еще несколько раз, он удалился, оставив ИФ-Шинн в одиночестве. А человеческие дети, собравшись чуть поодаль в маленькую стайку, принялись швырять в клетку мелкие камешки, испуганно вереща каждый раз, стоило Иф-Шинн заворочаться.

…Ночью Танцующая Со Смертью выбралась из вороха тряпья — в темное время суток никто не тревожил ее. На черном небе холодно мерцали застывшие кристаллики звезд; в свете луны редкие облака казались молочно-белыми. Иф-Шинн устроилась в самом чистом углу клетки, сонно прислушиваясь к звукам человеческого поселка. Вот где-то заплакал ребенок, еще дальше — залаяла одна из тех пушистых зверушек, что появились в Эвиале вместе с людьми. Кажется, они зовутся собаками…

В такие часы Иф-Шинн могла спокойно предаться размышлениям, по большей части тягостным. Ее мучили вопросы, на которые ни она, ни кто-либо еще не могли дать вразумительного ответа. Почему ее народ — пусть временно, но проиграл? А она, Танцующая Со Смертью, потеряла свою силу, и теперь сидит в клетке, точно дикий зверь, на потеху публике?..

Звезды равнодушно взирали на нее с недосягаемой высоты. Иф-Шинн была всего лишь старухой, лишившейся Силы. Старухой, которая, будучи абсолютно бесполезной даже самой себе, все никак не могла ступить на Новый путь…

Внезапно странный, ни на что не похожий гул привлек ее внимание. Иф-Шинн повертела головой в поисках источника шума, но ничего подозрительного не увидела. По крайней мере, по близости. Гул усилился; и постепенно Танцующая смогла различить стук копыт о твердую землю, свист и улюлюканье…. Словно кто-то загонял крупного зверя.

А потом ночь разбилась на тысячу осколков, и в каждом отразился багровый свет факелов.

Эти люди не щадили никого из тех, кто попадался на пути, но в то же время и не стремились вырезать поголовно всех жителей. В авангарде на горячих вороных конях летели двое — смуглый черноволосый мужчина и половинчик. Те самые, что днем сопровождали несостоявшуюся покупательницу.

Иф-Шинн съежилась и поспешила спрятаться в своей куче, но все же не утерпела и осторожно прокопала в лохмотьях небольшую дыру, чтобы наблюдать за происходящим.

Всадники придержали лошадей неподалеку от ее клетки, громко переговариваясь и посмеиваясь, словно в предвкушении веселья. Откуда-то колобком выкатился хозяин, за ним — мальчишка, что приносил Иф-Шинн еду.

— Открывай клетку, — с усмешкой приказал смуглый, указывая кривой саблей в сторону замершей Иф-Шинн.

Мальчишка, этот наглый и до невозможного глупый мальчишка, выхватил некое подобие меча и, завопив что-то маловразумительное, устремился вперед. Хозяину, правда, хватило ума свалиться мешком в пыль, прикрывая голову руками.

Половинчик сделал рукой быстрое, едва заметное движение. Что-то блеснуло в ночном воздухе; мальчишка замер, неловко раскинув руки, а затем, хрипя, повалился навзничь. Из груди торчала рукоять ножа.

Смуглый ловко спешился и, подойдя, от души пнул хозяина в пухлый бок.

— Открывай, тебе сказано. Не захотел по-хорошему — сам виноват.

Хозяин взвыл и начал медленно подниматься, охая и причитая. На подгибающихся ногах подошел к клетке, извлек из кармана связку ключей…

— Дай сюда, сам открою, — мужчина легко выдернул ключи из его трясущихся рук и тут же, не размахиваясь, ударил по лицу.

— Это что бы знал, как разговаривать с госпожой, отродье… А теперь — исчезни. Чтобы духу твоего здесь не было.

И хозяин, скуля, пополз на четвереньках прочь, торопясь укрыться под ближайшей телегой…

Иф-Шинн безуспешно пыталась унять дрожь. Значит, эти люди явились именно за ней. Но зачем? Чтобы… Принести в жертву своим непонятным божествам? Возможно, даже своему неведомому Спасителю, о котором столько говорили, но никто так и не постиг — а кто же это на самом деле? Мужчина что-то бормотал, подбирая ключ к замку. Затем скрипнула отворяемая дверь.

— Эй, выходи. И не бойся. Госпожа хочет говорить с тобой, дуотт. Поверь, отказываться не стоит.

Иф-Шинн недоверчиво выглянула из кучи тряпья. Человек смотрел на нее настороженно, с интересом, но в его взгляде не было злости, так свойственной людям. Медленно, готовая в любой миг отскочить обратно, Иф-Шинн поднялась в полный рост и двинулась к выходу из своего узилища.

Человек быстро снял свой плащ и протянул ей.

— Надень. Еще глаза тебе придется завязать.

Неловко выбравшись из клетки, Иф-Шинн степенно, не говоря ни слова, поклонилась и взяла протянутый плащ. Казалось, прошла целая вечность с того момента, как она в последний раз носила нормальную одежду, а не истлевшие лохмотья… Плотная, но мягкая на ощупь ткань заструилась по пересохшей, зудящей и покрытой слоем грязи чешуе. А в руках человека уже появилась небольшая тряпица; Иф-Шинн покорно склонила голову, и ее окружил беспросветный мрак.

Люди помогли ей взгромоздиться широкую конскую спину, на всякий случай привязали к седлу. Потом кто-то свистнул, и отряд сорвался с места, уносясь в ночь.

…Они не торопились снимать повязку: ловко стащили Иф-Шинн на землю и, придерживая за плечи, куда-то повели. Потом Танцующая долго спускалась вниз по гладким ступеням, вдыхая сухой, но холодный воздух. У нее возникло странное впечатление, что дорога эта ведет в самые недра Эвиала. Что ожидало ее там?..

Спуск окончился внезапно — жесткие пальцы сомкнулись на плече ИФ-Шинн, ей пришлось остановиться.

— Госпожа, мы привезли дуотта, — это был голос смуглолицего.

Тишина. А затем Танцующая услышала легкий скрип петель. Ее мягко подтолкнули вперед, раздался гулкий звук удаляющихся шагов.

Иф-Шинн сняла повязку и огляделась — судя по всему, ее подозрения подтвердились. Комната находилась под землей. Источником света служили кристаллы, гроздью укрепленные на стене, под самым потолком. И, хотя этот свет нельзя было назвать ярким, для небольшого помещения его вполне хватало.

В дальнем углу стояла грубо сработанная кровать. По левую руку, вдоль стены, расположилось некое подобие книжного шкафа. В центре комнаты — стол и четыре табурета, кособокие и неудалые, явно сколоченные человеком, чей род занятий был весьма далек от изготовления мебели.

Потолок и стены пестрели красным, зеленым и черным. Зеленые волны и маленькие фигурки бегущих человечков, держащихся за руки. Иф-Шинн присмотрелась внимательнее, стараясь понять смысл рисунков, но не успела.

— Мое почтение, — прошелестел за спиной уже знакомый голос.

Вздрогнув, Танцующая обернулась — немало дивясь тому, что не заметила присутствия человека в комнате. Позади, в дверном проеме, стояла самая обыкновенная на первый взгляд человеческая женщина, та самая, что хотела купить дуотта.

Она все так же куталась в свой длинный плащ — разве что капюшон откинула за спину.

— Меня зовут Дарисия. А тебя… — она на мгновение прикрыла глаза, блестящие, похожие на два кусочка черного агата, — Ифф-Шинн. Примерно так и произносится это имя, верно?

Танцующая ощутила неприятный холодок где-то в желудке. Волшебница. Эта странная женщина была не просто человеком. Она обладала Силой, Силой, чуждой ее народу…

Дарисия, чуть слышно вздохнув, прошла мимо Иф-Шинн и тяжело села на один из табуретов. Поправила замысловатую прическу из множества тонких косичек. На бледных губах появилось некое подобие улыбки.

— Это было нетрудно — прочесть твое имя. Ты же его не скрывала?.. Садись, будь любезна. Прежде чем тебе принесут чистую одежду и немного воды, чтобы отмыть всю эту грязь, мне бы хотелось поговорить с тобой… Иф-Шинн…

Так и не найдясь, что ответить, Танцующая осторожно уселась на свободный табурет. Дарисия с интересом разглядывала ее.

— Скажи, как получилось, что какие-то ничтожества смогли захватить дуотта?

Вот оно. Начались расспросы… Что она могла сказать этой волшебнице?

— Правду, Иф-Шинн. Я хочу знать то, что случилось на самом деле. Согласись, я имею на это некоторое право.

Иф-Шинн кивнула. Что ж, ей нечего скрывать. И если эта волшебница решит, что лишившаяся своей силы старуха достойна смерти… Тем лучше. Вздохнув, Танцующая коротко и беспристрастно изложила Дарисии обо всем, что с ней произошло, начиная с того момента, как Смерть перестала откликаться на призыв.

Дарисия с сомнением покачала головой.

— Танцующая Со Смертью… Никогда прежде не слышала о таком. Хотя… Ежели рассуждать здраво, мы вообще мало что знаем о вас, дуоттах.

— Вы, люди, почти уничтожили нас.

— Но, Иф-Шинн, мне странно слышать от тебя такое. Если бы то, что ты называешь Смертью, по-прежнему откликалось на твой зов, разве не приложила бы ты все усилия, чтобы избавить Эвиал от мерзкой плесени, именуемой людьми?

В голосе Дарисии не было гнева. Она рассуждала так, будто не было тех войн, и не умылись кровью оба народа. Будто Иф-Шинн не была Врагом… Это было странно и непривычно.

— Значит, твоя сила покинула тебя, и дуотты отправили свою Танцующую Со Смертью умирать в одиночестве, — холодно констатировала волшебница, — занятный случай.

— Почему вы забрали меня? — Иф-Шинн наконец отважилась задать вопрос, который уже давно не давал ей покоя, — для жертвоприношения?

Дарисия, потирая точеный подбородок, задумчиво смотрела на нее.

— Не к лицу разумному созданию сидеть в клетке, как зверю. Даже если это существо — враг. И нет такого бога, кому бы я желала преподнести в дар жертвенную кровь, пусть тебя это не волнует. Откровенно говоря, я хотела учиться у тебя вашей магии. Но, видно, не судьба.

— Да, верно, — Иф-Шинн кивнула, — я не маг. Я была Танцующей Со Смертью, и это дар свыше — редкий дар. Совершенно не похожий на дар магии.

В темных глазах женщины вспыхнули озорные искры.

— Так или иначе, ты все равно знаешь то, о чем мы, люди, порой не догадываемся. Ты ведь не откажешься поделиться со мной Знанием?

Иф-Шинн задумалась. Всего на пару мгновений. Как ни крути, Дарисия была врагом, и ни один здравомыслящий дуотт не стал бы учить врага. Но с другой стороны — Дарисия была — по крайней мере, казалась — не такой, как остальные. И, возможно, ничего плохого не случится, если рассказать ей о других мирах, об Эвиале в те времена, когда не было еще людей, о том, когда и как появилось то, что обрело имя Западной Тьмы…

— Я расскажу тебе кое-что, — медленно сказала Иф-Шинн, глядя прямо в блестящие глаза волшебницы.

— Вот и чудно. Ты приняла верное решение. А теперь, если ты не против, мне надо отлучиться по делам… Побудь здесь — Намир принесет тебе все, что требуется.

И домом ее стала гробница в самом сердце города мертвых. Одного из тех, что строили для своих царей люди Синь-И. Тогда вокруг низких, ступенчатых пирамид зеленела степь, но наступавшая пустыня поглотила замершие в извечном молчании гробницы. И люди постепенно забыли о священных местах, где нашли последнее пристанище властители минувших времен. А потом на протяжении еще нескольких веков, искатели сокровищ тащили из гробниц все, что можно было унести.

По этой банальной причине, когда Дарисия и те, кто последовал за ней в пустыню, появились в некрополисе, утробы пирамид были пусты. Не осталось даже праха когда-то захороненных властителей.

Иф-Шинн догадывалась, почему город мертвых был столь безнаказанно разграблен. В этом месте она чувствовала только покой, сковавший вечным сном каменные блоки пирамид. И ни одного бессмертного воина не стояло на страже сокровищ…

— Я понимаю, что нет ничего хорошего в том, что мы заселили этот некрополис, — с усмешкой говорила Дарисия, — но эти гробницы хранят молчание. Здесь нет места древнему злу, нет следов деятельности Хозяев Мертвых, которых сейчас величают некромантами. Я это чувствую, иначе никогда не привела бы своих людей сюда. И мне не страшно оттого, что мое дитя появится на свет в усыпальнице… Потому что здесь мы в безопасности. Относительной, конечно же…

Иф-Шинн рассказывала Дарисии предания и легенды своего народа, и та старательно записывала их на хрустящем пергаменте. А еще задавала множество вопросов. Видела ли Иф-Шинн своими глазами другие миры? Нет? А может ли она, Дарисия, их увидеть? Нет, не сейчас, конечно, — Дарисия предполагала, что любой сколь-нибудь ощутимый всплеск магии может привлечь к некрополису безжалостных убийц, но когда-нибудь потом… И в чем, собственно, разница между магией дуоттов и людской магией?..

На некоторые вопросы Иф-Шинн отвечала, на некоторые просто не знала ответа, и тогда волшебница аккуратно что-то отмечала в своих записях…

Частенько показывался Намир — тот самый черноволосый мужчина, что открыл клетку Иф-Шинн. Его уважали и боялись одновременно, ибо никто не мог превзойти Намира в искусстве владения клинком; каждый житель некрополиса беспрекословно, не обсуждая, выполнял его любое приказание — каким бы оно ни было. Тем не менее, Танцующая прекрасно видела, что на самом деле всем заправляет Дарисия. И, в общем, это было правильно, ибо Намиру все-таки не доставало знаний. Которыми в достаточной мере обладала волшебница.

— Он будет заботиться обо мне и о ребенке, которому предстоит родиться, — как-то обронила Дарисия с непонятным презрением в голосе, — хотя к этому ребенку Намир не имеет ни малейшего отношения…

Полурослик, единственный в отряде, тоже поначалу заходил поглазеть на дуотта и перекинуться парой слов с волшебницей, но потом куда-то исчез. Дарисия, равнодушно пожав плечами, пояснила только, что они сильно повздорили.

— Если ему здесь не нравится, пусть отправляется к своим и ворует эльфок из Вечного леса. Я никого не держу — все эти люди свободны.

А упомянутые «свободные» люди частенько куда-то уезжали во главе с Намиром — и возвращались, груженные тяжелыми мешками.

— Некрополис — очень удачное место для убежища, — говаривала волшебница, — не будь в одной из гробниц выхода к подземной реке, никто бы здесь не выжил. Я вполне довольна собой — редко кому почти без чар удается найти в пустыне воду, да еще в таком количестве.

А однажды Иф-Шинн узнала, почему Дарисия была вынуждена скрыться среди песков и гробниц. Волшебница сама рассказала обо всем, полулежа на своей кровати и задумчиво прихлебывая травяной отвар из грубой глиняной кружки.

— Еще недавно я была лучшей ученицей Эхар-Ториса, Хозяина Волшебного Двора. В один прекрасный день он вызвал меня, сообщил, что собрался на покой. Но, как оказалось, он не мог назначить меня своей преемницей, потому что мой любовник, Керан, чьего ребенка я ношу, ничуть не уступал мне в Силе. Старик назначил испытание, и… Выяснилось, что он отдал-таки предпочтение Керану… Я проиграла. Но это решение, поглоти меня Тьма, было несправедливым!

В темных глазах Дарисии мелькнуло выражение странной грусти. Еще глоток. Словно ей было трудно говорить дальше.

— Не знаю, что на меня нашло. Я пришла к Керану и полоснула его ножом по горлу… Он был удивлен, даже не защищался. Знаю, что мог, но не сделал этого… Почему? Возможно, в тот миг он думал о нашем малыше… Глупо как-то все получилось.

Еще один глоток отвара и горькая улыбка на губах.

— Эхар-Торис, не желая марать свои слишком чистые руки, выставил меня из Волшебного Двора. Лишив, разумеется, всякой надежды на наследование его трона. Что мне оставалось делать? Податься в Ордос? Но наверняка старик оповестил там всех. Поэтому я подалась к разбойникам. Да, Иф-Шинн, не смотри на меня так. Все эти люди — убийцы, а Намир — их главарь… И они ценят меня, потому что небольшая помощь мага иногда очень даже к месту в их ремесле.

Дарисия тяжело поднялась, поставила чашку на стол.

— А потом… Мы ушли в пустыню. Я сильно подозреваю, что меня ищут те, с кем я была в свое время знакома. Маг не должен позорить Волшебного Двора, и потому преступивший закон должен быть уничтожен… Но пока что… Мне удавалось скрываться от них… Пока что…

— Ты жалеешь о том, что убила Керана? — Иф-Шинн позволила себе задать вопрос.

Волшебница равнодушно пожала плечами.

— Глупые и запоздалые терзания… А толку-то? Он отнял у меня все. Это я должна была стать хозяйкой Волшебного Двора! К тому же… Я не уверена, что Керан действительно умер. Эхар-Торис мог спасти его. Вопрос в том — спас ли?

И она, судорожно запахнув на груди плащ, покинула усыпальницу.

…А одним свежим утром в прохладном нутре гробницы родился ребенок, и коричневые руки дуотта были первым, с чем он столкнулся в этом мире.

— Дай-ка ее сюда, — прошептала Дарисия, — мою девочку… Как мы назовем ее, Иф-Шинн?

Танцующая Со Смертью неодобрительно покачала головой.

— Вы, люди, слишком торопитесь, давая имена своему потомству. Имя должно быть дано в соответствии с расположением звезд, и в соответствии с тем, что ты хочешь от своего ребенка. Ибо только имя являет истинную сущность своего обладателя.

Дарисия вымученно улыбнулась.

— Хорошо. Тогда придумай сама ей имя, Иф-Шинн… Пусть это будет сильное, волевое имя, и пусть моя дочь получит все, чего лишилась я сама…

Через некоторое время они заснули — мать и ребенок. А Иф-Шинн, взяв кусок пергамента, перо и чернила, занялась расчетами.

В самом деле, дуотты никогда не давали своим детям имен просто так. Двое ее собственных детей, жизни которых унесла война, носили гордые, мудрые имена. Оба они были магами, и видели то, что не было доступно прочим… Иф-Шинн вздохнула. Линии гладко ложились на пожелтевший пергамент, соединяя опорные точки. Постепенно вырисовывалась общая картина — в ней было все: и мудрость, и воля, и немалая толика коварства, необходимого, чтобы выжить среди людей… Иф-Шинн вспомнила своих детей — по каким путям они сейчас шагают? Конечно же, им не встретиться сейчас, но как бы хотелось… Увидеть их — еще раз.

Она завершила расчеты, пробежала глазами получившийся рисунок… Все было просто великолепно. Имя, обладательнице которого — если она выживет, разумеется, — предстояло вершить судьбу Эвиала.

И вдруг странный звук привлек ее внимание.

Тихое шипение.

Иф-Шинн оторвала взгляд от своего творения — и обомлела, хоть никогда и не отличалась особой пугливостью.

Прямо над столом в сумеречном воздухе подземелья образовалась прореха в пространстве, источающая слепящий синий свет.

Дарисия и малышка по-прежнему спали в своем углу.

А дыра, края которой уже начали светиться багровым, все росла и росла.

Иф-Шинн замерла, потеряв способность двигаться. Будто приросла к стулу. И все глядела и глядела в глубину разрыва материи.

Там что-то происходило: сначала это была просто мешанина красок, затем появилось темное пятно, постоянно меняющее свои очертания, и наконец…

Танцующая Со Смертью увидела мужчину в запылившейся дорожной одежде. У него были черные волосы с проседью на висках, бледная кожа и светло-зеленые глаза. Иф-Шинн увидела его так четко, что сумела разглядеть даже белый рубец, пересекший горло от уха до уха… А он, удивленно приподняв брови, смотрел сквозь нее — на спящих женщину и ребенка, и уже начал медленно поднимать руку… Керан. Чудесным образом выживший отец малышки.

Иф-Шинн наконец обрела способность двигаться. Не совсем соображая, что делает, схватила со стола котелок с кипятком, и, размахнувшись, швырнула его в непрошеного гостя.

Хлопок — и все исчезло. В том числе и котел.

— Что случилось, Иф-Шинн? — Дарисия тревожно приподнялась на постели, прижимая к себе ребенка.

— Сюда приходил твой враг, — коротко ответила Танцующая. Лицо волшебницы покрыла мертвенная бледность.

…Иф-Шинн коротко описала прореху в пространстве и того, кого она там увидела. На протяжении всего рассказа Дарисия молчала, только хмурилась, а потом чуть слышно прошептала:

— Значит, он все-таки жив… И знает теперь, что мы здесь… Но как он нашел меня?..

В ее голосе Иф-Шинн услышала безнадежное отчаяние. А еще — страх.

— Думаю, он скоро сам пожалует сюда. Говоришь, бросила в него котелок с горячей водой? — волшебница нервно хихикнула, — правильный подход, Иф-Шинн. Думаю, ему не слишком это понравилось… Но ты поступила правильно. Единственным верным способом! Равновесие Пути было нарушено, и Керана могло зашвырнуть куда угодно…

Иф-Шинн только пожала плечами — она не совсем понимала, о чем идет речь.

— Ты придумала имя моей малышке? — вдруг спросила Дарисия, — оно… Красивое?

Танцующая посмотрела на сморщенный живой комочек, шевелящийся в руках волшебницы.

— В нем мудрость и власть. Ты же этого хотела?

А к вечеру следующего дня случилось то, чего Дарисия опасалась.

Она как раз кормила ребенка, когда, даже не постучавшись, в комнату ввалился Намир. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять — случилось что-то из ряда вон выходящее.

— Госпожа! Отряд… Сюда идет отряд. Они прикрывались, наши дозорные увидели их только у границы некрополиса! И они… Вот-вот будут здесь. Мы… готовимся.

Волшебница, словно и не слышав, продолжала кормить ребенка.

— Дарисия!??

Иф-Шинн удивленно моргнула — не часто Намир обращался к Дарисии по имени, все больше величая госпожой.

Поцеловав дитя в лобик, женщина медленно проговорила:

— Кажется, я знаю, что им нужно, Намир. Собирай своих людей, и… Уходите отсюда подальше. Они пришли за мной.

Намир застыл, не веря собственным ушам. Затем его кулак с грохотом опустился на столешницу.

— Тише, ребенка испугаешь, — проворчала волшебница.

— Ты просто ума лишилась, если думаешь, что я тебя оставлю!

На смуглом лице Намира застыла маска отчаяния.

— Но у тебя нет выбора, Намир. Там… — она на миг замолчала, темные глаза подернулись дымкой, — там есть маг. Всего лишь один, но… Боюсь, нам с ним не справиться. Подумай хорошенько, зачем тебе и твоим людям рисковать своими жизнями? Дело-то касается только меня… И еще этой малышки, как мне кажется.

— Нет, — он покачал головой, — я не позволю им… В конце концов, я не оставлю тебя в беде, Дарисия. Неужели ты не понимаешь? Ведь это… Так просто…

Волшебница пристально посмотрела на него.

— Ты осознаешь, что можешь погибнуть? Я еще раз говорю — собирай своих и уходите.

— Нет. Мы останемся.

Резко повернувшись, он выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.

— Ох, какой дурак, — горько прошептала Дарисия.

Сев на постели, протянула девочку Иф-Шинн.

— Подержи-ка ее. Мне нужно одеться. Кажется, это будет моя последняя… Битва…

Танцующая Со Смертью промолчала. Да и что она могла сказать? Живой комочек зашевелился в ее руках и захныкал.

Дарисия расчесала свои густые пепельные волосы, облачилась в свободное платье, которое ей принесли еще утром. Неуклюже наклонившись, пошарила рукой под кроватью и вытащила оттуда кожаные башмаки.

— Сейчас ты возьмешь ее, — тихо сказала волшебница, кивнув на ребенка, — и спрячешься в каком-нибудь укромном местечке. Чтобы ничего не случилось с моей дочкой… Она должна жить, понимаешь? Обещай, что сделаешь все, чтобы девочка осталась в живых! Ну?!!

В глазах Дарисии блеснули слезы. И у Танцующей возникло тягостное чувство, что это — их последний разговор. Она растерянно кивнула.

— Я сделаю все, что смогу.

— Вот и прекрасно. Пусть удача не покидает вас.

Дарисия несколько мгновений смотрела на детское личико, а потом, словно боясь растерять всю свою решимость, быстро вышла из комнаты.

Иф-Шинн немного задержалась, закутывая доверенного ей ребенка в плащ, и выскользнула следом, раздумывая, где лучше всего укрыться.

…Всадники были уже совсем близко. Солнце играло на блестящих доспехах, воздух полнился конским ржанием и металлическим клацаньем. Жители некрополиса попрятались среди гробниц, затаились.

Иф-Шинн, прокравшись вдоль осыпающейся стены, юркнула в темный зев одной из пирамид — достаточно узкий, чтобы туда никто не полез, и вместе с тем расположенный на некотором возвышении, так, что она могла наблюдать за происходящим. Подошвы башмаков заскользили по гладкому скосу тоннеля, ведущего в усыпальницу; несколько мелких камешков с шорохом скатились вниз. Иф-Шинн, придерживаясь одной рукой за каменный выступ, а другой прижимая к себе малышку, нашарила выступ в стене и замерла, упершись в него ступнями. По крайней мере, теперь она могла не опасаться того, что неожиданно соскользнет в непроглядный мрак необжитой гробницы.

…Дарисия неторопливо вышла на открытое место, где ее было хорошо видно непрошеным гостям. Тут же просвистело несколько стрел — но все они сгорели еще в воздухе, не долетев до своей цели.

— Стойте! Не стрелять!!! — услышала Иф-Шинн.

Вперед, на тонконогом вороном коне, выехал человек в простом дорожном плаще. Поднял руки в воздух, показывая, что в них ничего нет.

— Зачем ты приехал, Керан? — негромкий голос волшебницы удивительным образом разносился далеко вокруг некрополиса, перекрывая лязг рыцарских доспехов — ты хочешь вернуть долг?

Тот, к кому она обратилась, неожиданно спешился и быстрым шагом пошел вперед, не обращая внимания на предостерегающие крики.

— Дарисия. Я пришел не за тобой. Ты ведь знаешь, что не в моей привычке сводить старые счеты. Я пришел, чтобы забрать ребенка, который по закону принадлежит Двору.

Иф-Шинн не была магом. Но даже ее коснулась обжигающе-горячая сила, что пульсировала вокруг Керана, собираясь в тугой кокон.

— И для этого ты привел с собой весь гарнизон Волшебного Двора? Всего-то для того, чтобы отобрать дитя у беззащитной женщины? — голос Дарисии предательски дрогнул, а потом, медленно, с нажимом, она произнесла:

— Уходи. Ребенок умер.

Керан не остановился, продолжая идти вперед. Танцующая уже могла разглядеть и его черную шевелюру, взлохмаченную жарким ветром пустыни, и дорогую одежду под запылившимся плащом, и блеск тяжелого золотого медальона… Маг снова заговорил — в его голосе не было ни капли гнева. Просто усталость.

— Ты лжешь. Мы не уйдем отсюда, пока не получим то, зачем пришли. В конечном счете, я могу призвать всю мощь Волшебного Двора, и тогда тебе придется несладко.

— И почему же ты не привел всех сразу? — голос Дарисии звенел от ярости, как натянутая струна.

— Это мое личное дело. Рыцари здесь только потому, что я опасаюсь тех сюрпризов, которые скрывают пирамиды… Ты ведь хорошо подготовилась к моему появлению, не так ли?..

И в этот миг люди Намира атаковали, подобно тварям Тьмы вырываясь из провалов гробниц.

Керан мгновенно окутал себя призрачным облаком; еще один, едва различимый миг — и он уже был на небольшом пригорке, за своими рыцарями. Примерно то же самое проделала и Дарисия — просто испарилась, исчезла, а через несколько мгновений появилась сбоку, на полуразрушенных ступенях одной из пирамид. Достаточно близко от места, где пряталась Иф-Шинн.

— Это глупо! — крикнул маг, одновременно разводя в стороны руки. На его пальцах заплясали синие огоньки, — как бы цена не оказалась слишком высокой!..

Волшебница ничего не ответила, сосредоточенно плетя свое заклятье.

Иф-Шинн опустила глаза.

Люди. Существа, не представляющие свою жизнь без боли и крови. И почему они не только выжили, но и успешно продолжают расселяться по землям Эвиала?

Малышка проснулась, разбуженная шумом, и Танцующая принялась ее укачивать. Хотя, даже заплачь она — все равно никто не услышал бы. В такой-то кутерьме.

Тем временем две живых волны сшиблись на границе некрополиса. Все перемешалось в кровавую кашу: сверкающие латы, темные куртки разбойников, обезумевшие лошади.

Маги, занятые исключительно друг другом, не обращали ни малейшего внимания на резню. Высоко в небе с грохотом сталкивались огненные вихри, рождались — чтобы тут же погибнуть — призрачные существа столь отвратительного вида, что даже Иф-Шинн не могла смотреть на них без содрогания. Шел спор на языке чистой магии, и победить в нем должен был самый выносливый. Ибо Сила была в одинаковой степени покорна этим людям, ставшим друг другу лютыми врагами.

…Тем временем рыцари, не смотря ни на что, начали теснить разбойников; последние медленно отходили к черным провалам гробниц. Иф-Шинн из своего укрытия видела, как, повернувшись к Дарисии, что-то хрипло прокричал Намир. Волшебница отвлеклась — всего лишь на несколько мгновений. Но этого оказалось достаточно: Керан нанес удар. Фиолетовая молния обвила Дарисию; та запоздало окутала себя сизым коконом, который, видимо, смягчил удар. И все же… Бой был проигран.

Дарисия упала на колени, вцепившись ногтями в собственное лицо и судорожно пытаясь содрать несуществующую маску.

Намир мгновенно очутился рядом с ней, легко подхватил на руки, сбежал со ступеней… И в этот миг их настигло еще одно заклятье Керана.

Тело волшебницы скрутила жестокая судорога, быстро передавшаяся и тому, кто держал ее на руках. Глухо вскрикнув, Намир завалился на бок, прикрывая собой бьющуюся в конвульсиях Дарисию. Они были совсем близко от Иф-Шинн, так близко, что она видела и искаженное болью лицо разбойника, и мертвенную бледность волшебницы, и кровавые следы от ногтей на ее лице…

Шум битвы перекрыл мощный голос мага.

— Назад, всем назад! Отступайте!

Керан на своем пригорке окутался сизой дымкой, готовясь к перемещению, но, судя по всему, уже не мог проделать это также быстро, как в начале боя. Рыцари организованно двинулись назад, прикрываясь щитами от стрел вконец озверевших, загнанных в угол разбойников.

Намир тем временем пришел в себя, и медленно поднимался — неуверенно, словно что-то сковывало его движения. По его лицу катились крупные капли пота, каждое движение давалось с видимым усилием.

А Керан уже был рядом — Иф-Шинн, к своему удовольствию, заметила, что его прямо-таки шатает от слабости. Маг остановился прямо над Дарисией, с холодным интересом наблюдая за попытками Намира поднятсья на ноги, затем взмахнул рукой, и…

Танцующая видела, как все дальше и дальше в пустыню отступает гарнизон Волшебного Двора, отбиваясь от наседающих жителей некрополиса. Видела, как в песок валятся фигуры в серебристых доспехах. Но — звуки боя умерли. Словно Керан задернул невидимый занавес…

Над пирамидами повис купол тишины.

— Зачем тебе все это? — спросил маг.

Удивительно спокойный, но все же усталый голос. Смертельно усталый.

— Зачем ты лезешь не в свое дело?

Из горла Намира вырвался сдавленный стон, но он упорно продолжал подниматься на ноги.

— С дороги! Я все равно… Ты ее не получишь!

— Какое мужество! — маг покачал головой, — Неужели… Неужели она всем вам так заморочила головы, что ты готов за нее умереть?

— Ты ее не получишь, — упрямо повторил Намир.

Неловкий выпад, без труда отбитый магическим щитом. Керан досадливо поморщился.

— Я могу раздавить тебя, но не привык убивать все, что движется. Посмотри — она умирает.

Белая, изящная рука Дарисии на сером песке, дернулась. Судорожно сжались в кулак тонкие пальцы.

Из горла Намира вырвался горестный вопль; он еще раз атаковал Керана. Естественно, безуспешно — Иф-Шинн даже почудилось, что она слышит скрежет стали о невидимую преграду.

— Даже мертвую ты ее не получишь!

Маг неподвижно стоял и просто смотрел на Дарисию.

— Я не коллекционирую мертвых… Намир. И не моя вина, что ее ненависть ко мне оказалась так велика, что она решилась жертвовать всеми вами.

— Она не заставляла нас драться, — прошипел разбойник, оставив бесполезные попытки разбить защиту мага, — я по своей воле пошел за ней. И тебе этого не понять, волшебник.

Керан пожал плечами.

— Что ж, каждому свое. Но, может быть, ты позволишь мне перекинуться с ней парой слов, пока она еще в сознании? Единственное, что мне нужно — узнать, где она спрятала наше дитя, пока с ним ничего не случилось.

Дарисия слабо шевельнулась и издала какой-то булькающий звук. Намир упал рядом на колени, приподнял ее голову — Танцующая видела, что изо рта волшебницы вялыми толчками выплескивается темная кровь. Керан присел рядом на корточки — и пальцы Дарисии судорожно вцепились в его рукав. Выплевывая каждое слово с порцией темной крови, она прохрипела:

— Ты… Ничего… Не получишь…

Керан покачал головой.

— Дарисия. Позволь, я помогу тебе. А потом ты отдашь мне ребенка. Согласись, это лучший вход… Из сложившейся ситуации…

Он протянул свободную руку к голове волшебницы, но Намир молниеносным движением перехватил его запястье.

— Не смей…

— Не будь дураком, — зло оборвал его Керан, — ей нужна помощь. И немедленно. Ты же не хочешь ее потерять? Хотя…

Внезапно маг застыл, словно прислушиваясь к чему-то. Иф-Шинн поежилась — неужели почувствовал их? Но нет. Лицо Керана побелело.

— Дарисия? Что ты делаешь???

Вместо ответа раздался хриплый смех вперемешку с бульканьем. Голова волшебницы откинулась назад, глаза закатились, сведенные судорогой пальцы по-прежнему мертвой хваткой держали Керана.

Тот в упор посмотрел на замершего в недоумении разбойника.

— Беги! Что смотришь? Беги, идиот, прячься!!!

Тело волшебницы окуталось багровым сиянием, которое было заметно даже в солнечном свете. Купол тишины распался; со всех сторон хлынул шум.

— Беги, все бегите! — во всю силу легких прокричал маг. Он с усилием освободился из капкана пальцев волшебницы.

В голосе Керана слышался животный страх перед чем-то неотвратимым. Этот страх передался Намиру; все еще недоверчиво глядя на мага, но вместе с тем чувствуя что-то неладное, происходящее с Дарисией, он сделал шаг по направлению к одной из гробниц…

Кожа волшебницы уже трескалась, как пересушенная зноем земля. Но вместо крови Танцующая видела только нестерпимо яркое сияние.

Иф-Шинн, чувствуя, как стягиваются болью сухожилия, изо всех сил оттолкнулась от камней. Вниз, вниз, как можно быстрее! Иначе…

Всепожирающее пламя рванулось следом за ней, лизнуло спину, вмиг превратив одежду в пепел и оплавив чешую. Она закричала.

Смерть была там, снаружи; дышала нестерпимым жаром в прохладное нутро гробницы. Иф-Шинн вдруг подумала о том, что вот, наконец, и настал тот час, которого она так ждала. Она медленно шагала вперед — по старой, заросшей жухлой травой дороге. Впереди возвышались врата — и ничего прекраснее этих врат она никогда не видела в своей жизни. Обернувшись назад, Иф-Шинн увидела свой народ, ютящийся в древнем замке, увидела себя, исполняющую первый ритуальный танец. Где-то рядом мелькнули лица Дарисии и Керана, а потом и сморщенный, разрывающийся в крике комочек… О, это обреченное человеческое дитя… Дитя Врагов. И в то же время ни в чем не повинное. Удивляясь самой себе, Иф-Шинн протянула руки к малышке. А врата стали таять в серой мгле, отдаляясь. Сгустилась непроглядная тьма, захватила, закружила в своих прохладных волнах забвения… Только ледяные пальцы в нетерпеливом ожидании касались сознания…

Боль охватила все ее существо. Танцующая Со Смертью с трудом приподнялась на руках… Сколько же времени прошло?..

Огненный вихрь, исчерпав всю влитую в него мощь и пожрав все живое, до чего смог добраться, утих. Шипя от невыносимой боли в сожженной спине, Иф-Шинн отогнула плащ. Девочка осталась невредима.

— Что ж… Надо выбираться отсюда. Не можем же мы здесь сидеть вечно, — пробормотала Танцующая. Новый путь уже ждал ее, время истекло. А потому следовало торопиться…

Она с большим трудом узнала место, где провела столько дней. Камни пирамид и песок почернели, оплавившись от страшного жара. Тишина окутала город мертвых — в живых не осталось никого. Ни рыцарей, ни разбойников. Доспехи и оружие попросту вплавились в черный монолит.

Иф-Шинн задумалась. Малышка затихла у нее на руках, но это ненадолго. Скоро она проголодается, и…

Что тогда? Что ты будешь делать, Танцующая Со Смертью? Чем ты накормишь этого человеческого ребенка посреди пустыни? Не лучше ли сразу убить ее, чтобы избавить от мучений?

Танцующая Со Смертью упрямо мотнула головой, отгоняя назойливую мысль. Она достаточно мудра, не даром прожиты столетия, и обязательно придумает, как накормить ребенка. Все-таки уцелели жилища в черных утробах гробниц, возможно, там она найдет что-нибудь…

Ну а дальше? До ближайшего людского поселка день езды на быстром коне. Сколько времени потребуется, чтобы раненная старуха дотащилась туда своим ходом? Да и зачем? Ты снова хочешь оказаться в вонючей клетке, Иф-Шинн?.. А ребенок, которого принесет дуотт, какая судьба ждет ребенка? Скорее всего, незавидной будет ее участь.

Иф-Шинн медленно, пошатываясь, брела по еще горячей корке спекшегося песка, в растерянности оглядывая место, ставшее могилой полусотне людей. Солнце уже село, и небо стремительно наливалось мраком. Только росчерк заката у самого горизонта пылал как свежая рана…

Твое время истекло. Торопись, Иф-Шинн. Прими какое-нибудь решение. Тебе остался только один, последний шаг, чтобы завершить Старый Путь.

— Но что я могу сделать? Что?.. — пробормотала она, — Что?!!

Ей никто не ответил. Только у самого горизонта на западе зажглась первая, пока еще бледная, звезда. А затем…

Внезапно Иф-Шинн показалось, что рядом кто-то захрипел. Замерев, она прислушалась. Неужели?.. Нет, послышалось. Иф-Шинн вздохнула. Это всего лишь игра ее не в меру разыгравшегося воображения… Звук повторился. Боясь поверить в чудо и прижимая к себе девочку, Танцующая со Смертью заглянула за угол пирамиды… И отчего-то почти не удивилась, увидев мага Волшебного Двора.

Лежа навзничь, он медленно приходил в сознание. Богатая одежда превратилась в опаленные лохмотья; на лице — сплошная маска из запекшейся крови и гари. На шее неестественно ярко белел рваный шрам.

Керан закашлялся, перевернулся набок и опять застыл, так и не заметив Иф-Шинн.

Осторожно, стараясь не шуметь, она положила ребенка на теплую ступеньку одной из гробниц, затем также неслышно приблизилась к распростертому магу. Спина полыхала болью, но Иф-Шинн все же заставила себя двигаться так, чтобы он не услышал ее приближения.

Керан все также лежал на боку; в сумерках было видно, как его бьет озноб. Танцующая наклонилась и легонько коснулась его плеча; маг вздрогнул и повернулся.

По замаранным щекам пролегли две светлые дорожки. Но, увидев нависшего над собой дуотта, Керан лишь горько улыбнулся.

— Я помню тебя. Это ты бросила в меня котелок.

Иф-Шинн молча кивнула, с отстраненным любопытством ожидая его дальнейших действий.

— Ты… Тоже хочешь меня убить? Если ты жила с… Дарисией, — он поморщился, будто одно имя причиняло боль, — что ж, самое время. Она… Потратила столько усилий… А ты можешь завершить начатое.

Она молчала, разглядывая мага. Да, судя по всему, сейчас он действительно беспомощен. И даже она, старуха, может отобрать его жизнь.

— Чего ты ждешь?

— Я хочу отдать тебе ребенка. Мое время вышло…

Короткий смешок. Видимо, он не совсем понял, что она хотела сказать.

— Ребенок умер. Ведь так?

— Вставай, — Иф-Шинн покачала головой, — я слишком стара и… ранена, чтобы тащить тебя на себе. Ты должен забрать ее.

— Ее?..

Керан недоверчиво посмотрел на Иф-Шинн.

— Да, девочка. Тебе следует забрать ее отсюда… Она давно не ела.

Маг с видимым усилием сел.

— Ты можешь отдохнуть и восстановить потраченные силы в ее доме, — поспешно добавила Иф-Шинн.

— Покажи мне мою дочь.

Иф-Шинн вернулась за девочкой и дала ее Керану.

— Она… Дала имя ребенку?

— Да, конечно. Ее зовут Мегана.

Керан оторвался от созерцания розовенького личика и удивленно посмотрел на Иф-Шинн.

— Мегана? Странное имя.

— Так ее назвала мать.

— Ну, что ж. Мегана так Мегана. Мегги. На, возьми ее. Сейчас я поднимусь, и мы пойдем.

… Иф-Шинн отвела мага туда, где раньше жила Дарисия. Мегги наконец проснулась и принялась требовать пищу в свойственной для маленьких детей манере. Керан только и смог, что виновато пробормотать что-то вроде «я не могу наколдовать для нее молока».

Он умылся в тазу, который раньше служил Дарисии, смыл всю копоть и кровь с рук и лица. Внимательно оглядел комнату и криво улыбнулся.

— Она была честолюбива, — сказал он ни с того, ни с сего, — Честолюбие взрастило зло в ее сердце. Результат ты видела… Она не погнушалась убить даже тех, кто помогал ей. А этот… Намир… Умер, не успев понять, что был всего лишь полезным человеком.

Иф-Шинн молча кивнула. Керан присел на стул, устало подперев голову руками.

— Тебе нужно постараться собрать все силы, — сдержанно напомнила Танцующая, — Мегана голодна.

— Да, я слышу, — усмехнулся маг, — но мне потребуется много сил… Чтобы взять с собой вас обеих.

Иф-Шинн внимательно посмотрела на него — Керан не думал шутить. Говорил то, что думал. Что ж, еще один достойный уважения представитель человеческой расы.

— Я не пойду с вами.

— Ты останешься здесь? Но… — брови мага удивленно приподнялись, — нет, я не позволю тебе. Как хозяин Волшебного Двора, я приглашаю тебя к нам. И тебе обязательно найдется место…

Иф-Шинн улыбнулась. И подумала, что человеку улыбка дуотта кажется хищным оскалом.

— Нет, Керан. Я отказываюсь. Возможно, тебе этого просто не понять, но… Забирай ребенка и уходи.

В зеленых глазах мага все же мелькнуло нечто, похожее на понимание.

— Как знаешь. Я не буду настаивать.

Касание ледяных пальцев на самой кромке рассудка.

Иф-Шинн вздрогнула. Знакомое, до боли знакомое чувство…

— На самом деле я очень стара, Керан. И мне пора. Уходите прямо сейчас, — твердо сказала она, — здесь вам больше нечего делать.

Керан кивнул.

— Как скажешь. Видишь, я больше ни о чем тебя не спрашиваю. Но все равно — спасибо.

Он поднялся, взял на руки плачущего ребенка и улыбнулся…

— Прощай… Иф-Шинн.

Ей оставался всего лишь один шаг.

Еще через несколько мгновений их окутало голубоватое сияние, и Танцующая осталась одна. Боль овладела ею целиком, туманя рассудок.

Иф-Шинн, пошатываясь, выбралась из усыпальницы на поверхность. Светила полная луна; в ее призрачных лучах оплавленный камень сверкал, как глазурь на башнях города Двеллитт. Хотя… Разве можно вернуть Двеллитт? Он был разрушен до основания в войну Волка… И тогда же погибли оба ее ребенка…

Иф-Шинн начала свой последний ритуальный танец. Танец Смерти.

Поначалу ее движения были неуверенными, медленными. С каждым жестом Танцующая преодолевала боль, поселившуюся в теле, но потом, по прошествии некоторого времени, ощутила небывалую легкость и силу. Танец набирал темп, и молчаливые пирамиды одобрительно смотрели на мечущуюся в лунном свете черную ломаную тень.

…Небо дрогнуло, качнулось в недосягаемой вышине.

Голова коснулась теплого оплавленного песка.

И луна с удивлением глядела своим желтым глазом на распростертое далеко внизу тело старухи-дуотта.

Иф-Шинн остановилась. Дорога, по которой она до сих пор шагала, резко обрывалась, упираясь в высокие врата, излучающие прекрасный, ни с чем не сравнимый свет. По обе стороны тянулась высокая стена, полыхающая всеми цветами радуги. Обернувшись назад, Иф-Шинн увидела свой народ, ютящийся в древнем замке, увидела себя, исполняющую первый танец смерти. Где-то рядом мелькнули Дарисия и Керан, а потом и сморщенный, разрывающийся в крике комочек, названный Меганой. Керан держал ее на руках и улыбался. Чуть помедлив, Иф-Шинн толкнула створки врат — они легко подались. Прямо за ними начиналась аккуратная, мощеная новым булыжником дорога. Где-то вдали вспыхивали и гасли звезды, рождались и умирали миры.

И Танцующая Со Смертью решительно шагнула вперед.

Юлия Галанина
ДОЧЬ ЭЛЬФА, УДАЧА ОРКА…

Грозовую тучу пропарывал кровавый зигзаг, но грома не было, стояла пугающая тишина. Ветра тоже. Вязкий воздух замер над долиной. Лишь полыхало что-то в тугих тучах.

Пульсирующие вспышки освещали гладь небольшого озерца, лежащего на безлесой равнине перед холмами.

На берегу озера стоял крепкий орк и смотрел на клубящуюся над холмами тучу.

Оружия при орке не было, только нож висел в ножнах на поясе.

В очередной раз над ложбиной полыхнуло так, что гладкая вода в озерце на миг стала огненно-кровавой и резкая тень орка обозначилась на земле.

Орк лениво перекинул из одного угла рта в другой щепочку и продолжил задумчиво перемалывать её клыками, с интересом разглядывая прилепившуюся к холмам тучу.

Тут, наконец-то, туча разродилась громом. Загрохотало так, словно раскололся мир, лопнуло и разлетелось на мелкие осколки всё Упорядоченное.

И клубящаяся чернота ожила.

Из ложбины стала вываливаться колыхающаяся масса неизвестно чего. Или кого.

Масса, увеличиваясь в размерах, медленно, но неуклонно наползала на равнину, тишина заполнилась угрожающим скрежетом и шелестом.

Ветвистая молния хлестнула небо, отразившись в воде пылающим деревцем с изломанными ветвями.

Она осветила изливающийся из ложбины живой поток. Интереснейшие создания составляли его, клыкастые и когтистые твари всех размеров и форм, самые разнообразные воплощения убийства.

Погасло расцветшее было в воде огненное дерево…

Снова всё окунулось в вязкую тишину, но в глазах орка, словно гравюра, нанесённая на белую жесть лёгкими росчерками пера, стояло увиденное: оскаленные пасти, острейшие шипы и жвалы, блестящие панцири и вздыбившаяся клочковатая шерсть, соединённые несоединимым образом в жутких подобиях животных.

— Ползёт сюда, — буднично подытожил орк, дождавшись, когда отгрохочет гром, выплюнул щепку и пошёл к давно погасшему костру. — Пора мотать.

Груда тряпья рядом с его котомкой вдруг ожила и метнулась к орку. С рычанием вцепилась в лодыжку зубами.

— Но, ты, не балуй! — рявкнул орк, резко стряхивая с ноги ожившие тряпьё. — Не то враз кусалки вышибу!

Он подхватил на одно плечо котомку, на другое — ворох живых лохмотьев и широким махом, словно лось по болоту, понёсся по равнине, уходя с пути ползущих из ложбины тварей.

Вспышки молнии освещали продвижение живой массы. Вот она достигла озерца. Вот накрыла его. Вот двинулась дальше. Озеро исчезло.

Путь тварей был прямым, они шли на юг…

Орк не стал тратить силы понапрасну, ушёл с линии движения изрыгаемых ложбиной чудовищ, убедился, что ни одна тварь не выбивается из потока в сторону, скинул котомку и тряпьё под приглянувшимся в темноте кустом, немного понаблюдал и, растянувшись прямо на поросшей жёсткой травой земле, заснул, положив голову на котомку.

Утреннее солнце робко осветило холмистую гряду, один из последних излётов Железного Хребта. Здесь была ничейная земля, не принадлежавшая ни Вечному Лесу, ни Великой степи. Так, обрывки и того, и другого, и третьего.

До Мекапма не близко, до Северного Клыка ещё дальше.

Закрытый мир Эвиал…

Орк сладко спал под кустом. Физиономия его и при солнечном свете красотой не поражала. Украшенное шрамами и татуировками свирепое лицо, выбритый череп, лишь на темени оставлен пук чёрных жестких волос, не без щегольства перевитый кожаными ремнями.

Хотя справедливости ради надо заметить, что красные, коричневые и чёрные завитки татуировок красиво смотрелись на зеленоватой коже. А один клык, выглядывающий из-под брезгливо скривлённой даже во сне губы, поблёскивал позолотой, явно сделанной из чистого щегольства — крепость оркских клыков вошла во все пословицы, что такое гнилые зубы орки не ведали.

Никто не нарушал сна орка с золотым клыком: ночной поток тварей, двигаясь неспешно, но неуклонно, был уже далеко, чудовищной гусеницей он тянулся по равнине, освещаемой низким пока ещё солнцем.

В том же направлении медленно, но настойчиво ползла кучка тряпья, укусившая ночью орка.

Поднявшееся в зенит полуденное солнце разошлось и стало припекать, словно лето вернулось и потеснило раннюю, но, всё-таки, осень.

Солнце играло на блестящих панцирях, на острых, как клинки, клыках и наростах.

Теперь движение тварей не напоминало стихийный поток: оно превратилось в упорядоченную структуру войска на марше, бездумное и безжалостное, как лавина термитов.

…Орка всё-таки разбудили горячие лучи. Недовольно морщась, он сел и помотал головой, прогоняя остатки сна. Разлепил веки.

Оглядевшись, орк обнаружил сбежавшую ветошь.

Оскалился, блеснул золотым клыком и, подхватив котомку, вразвалочку пошёл догонять пропажу: не так уж далеко удалось уползти тряпью от места ночевки орка.

— Куда путь-дорожку держим? — ласково спросил орк, заступив на пути у неотступно ползущего на юг тряпья.

В ответ тряпьё сделало рывок и снова вцепилось орку в лодыжку, в этот раз, видно, даже сильнее, чем ночью, потому что не ожидавший подобной прыти орк не сдержал вопля.

Могучая лапа орка отодрала лохмотья от своей ноги, подняла, хорошенько встряхнула и шарахнула оземь.

Раздался дикий вопль.

Орк наклонился над тряпьем, развязал какие-то ремни, дёрнул клочкастые лохмотья — в руках у него оказалось изодранное войлочное покрывало, когда-то тонкое и белое, украшенное кожаными аппликациями. Сейчас грязное и дырявое.

Тот, кто был в покрывале, остался лежать на земле.

Теперь, когда солнце заливало всё вокруг, стал виден пленник-беглец орка.

Это была стреноженная по рукам и ногам девчонка, ещё подросток, угловатая и костлявая, в коротких, обрезанных чуть ниже колена, штанах, заплатанной безрукавке и мягких башмаках. Острые локти и коленки делали её похожей на кузнечика, широкие зубы и достаточно длинный нос не придавали неказистому лицу красоты, неровно стриженные, грязные волосы слиплись сосульками.

Зато иное в пленнице имелось, по-видимому, в избытке: повышенная живучесть. После удара о землю она недолго лежала с закрытыми глазами, резко открыла их, попыталась подползти и снова укусить орка, смотревшего сквозь самую большую дыру в покрывале на солнце.

Разъярённый орк уронил драный войлок, сграбастал девчонку обеими лапами и бешено затряс.

— Это было моё одеяло!!! — ревел он. — Которое ты трепала обо все сучки и камни, ползя на брюхе! Ты — сплошной убыток!!! Будь проклята та ночь, когда я услышал твоё враньё у костра!!!

— Я не врала!!! — завопила в ответ девчонка. — Сам дурак!!!

Орк снова швырнул её на землю и смачно плюнул.

— Если ты — дочь эльфа, как трепалась этим людским недоумкам, то я — белый лев повелителей Нарна.

Он помотал головой и сам себе пожаловался:

— Ну это надо, а? Думал, добуду полуэльфийку, нежную и прекрасную, как лилия, торгаши живым товаром с руками такую оторвут, — а отхватил жабу зубастую. Хорош товарец!

— Мой отец — эльф! — взвизгнула девчонка. — Раз меня зовут Янталь! Ни у кого в нашей деревне такого имени нет!

— Да ты на рожу свою посмотри, дочь эльфа! — скривился орк, с отвращением оглядывая свою добычу. — Не надо быть прорицателем, чтобы сказать, в каком кабаке подцепила твоя оторва мамаша твоего забулдыгу папашу. Ежели она, конечно, вообще может вспомнить, кто именно он был. А вот мне сдаётся, что горный тролль.

Связанная девчонка, полусидевшая, полулежавшая на земле, наклонила голову и, распрямившись пружиной, боднула орка в живот, повалив его наземь.

Орк вскочил, пинком отшвырнул её.

— У-у, пиявкино отродье! — прошипел он.

— Вонючий орк! — выплюнула в ответ девица. — Чтоб ты сдох!

В чём-то орк был прав: живучесть костлявой девчонки превосходила обычную, после такого пинка другой человек бы только воздух ртом хватал, не имея возможности не то что пререкаться, но и дышать нормально. А эта снова рвалась в драку.

— Ещё раз мамку тронешь, — загрызу! — пообещала девчонка орку. — Понял? Она померла. Давно.

— Ах, мы ещё и сиротки… — противным голосом сказал орк, — как трогательно… Папа-эльф и мамка-принцесса. Угу.

Он шагнул к девчонке, присел на корточки и заорал ей прямо в лицо:

— Это я тебя загрызу! Вместо жратвы! Дочь эльфа, чтоб тебе пусто было!

Толчком опрокинув девчонку на землю, орк поднялся и, не обращая на неё внимания, пошёл к своей котомке. Пошарившись в ней, выудил мешочек, развязал, достал из него полоску сушёного мяса, кинул в рот.

Глотнул из фляги воды, размачивая мясо прямо во рту, и энергично заработал челюстями, размалывая твёрдую полоску.

— Дяденька орк, ну дяденька орк, а если я скажу, что я не дочь эльфа, вы меня отпустите? — заныла опрокинутая на спину девчонка. — Я же вам, получается, не нужна…

— Ражбежалась, — бросил с набитым ртом орк. — Продам тебя, как миленькую, только до Мекапма доберёмся.

— В бордель? — с надеждой спросила девчонка.

Орк поперхнулся сушёным мясом.

— Если по спине постучать — пройдёт, — заискивающе подсказала девчонка.

Орк прокашлялся, выплюнул несостоявшийся завтрак и снова заорал:

— Какой бордель, лопни мои глаза?! Да ты на себя посмотри, чудовище голенастое! Кому ты нужна в борделе?! Где на тебя набрать извращенцев?!

— Это я расту! — пронзительно завопила в ответ девчонка, перекатываясь со спины на живот. — Сам дурак! Сам зелёный! И узоры у тебя на щеках дурацкие! Вонючий орк! Я — дочь эльфа!

— Ты помесь бешеной россомахи и ядовитой пиявки! — орк выдернул из котомки тряпицу.

Через мгновение девчонка корчилась на земле с заткнутым ртом и тщетно пыталась выплюнуть мастерски вставленный кляп.

— Не старайся, верёвка надежная, — посоветовал ей орк.

Он присел у котомки, взял мешочек с сушеным мясом и задумчиво принялся в нём ковыряться, выбирая новый кусок.

— Ну и муть, — снова пожаловался он сам себе.

Видимо за время одиночных путешествий у орка сложилась привычка разговаривать вслух с самим собой.

— Вот я — орк, — рассуждал орк. — Мне и в голову не приходит считать себя кем-то другим. Да даже если бы пришло, — я бы глянул в озеро и понял, что я — орк и никто иной. А этому лягушкиному отродью, видно, ни своё отражение не указ, ни что другое. Ни рожи, ни кожи — но гонору… Чтобы я купился на враньё? И ведь купился! Ведь поверил, что наткнулся на эльфийскую деву, выпала, наконец, и мне удача! Не узнал бы кто из наших, — жизни не будет, засмеют. Поймал, называется, удачу за хвост…

Он достал новый кусок.

— Слышь ты, пиявка зубастая, а может у тебя магическая сила есть? — обратился орк к девчонке. — Хотя какая там сила… У-у, глаза бы мои тебя не видели!

Дожевав мясо, орк поднялся, подошёл к пленнице.

— Тащить я тебя не буду, не надейся, — сказал он. — Сама пойдёшь.

Он распутал ремни, стягивавшие лодыжки девчонки, рывком поднял её и поставил стоймя.

Коленки у пленницы подогнулись, и она упала.

— Не дури! — прорычал орк. — Убью!!! Быстро встала!

Девчонка, сверля орка яростным взглядом, неуклюже поднялась.

Орк скатал в тугой тючок войлочное одеяло, приторочил его к котомке.

— Ну, пошли, — лёгким тычком в спину придал он нужное направление пленнице.

Девчонка, понуро опустив голову, побрела рядом с орком. Солнце светило им в спины.

Орк весело присвистывал, передразнивая любопытных сурков, застывших столбиками у своих нор. Девчонка плелась, тупо глядя в землю и устало переставляя ноги.

— Дойдём до леса, — кляп сниму, — пообещал ей раздобрившийся орк.

Девица, задрав нос, его слова надменно проигнорировала.

— Была бы честь предложена, — обиделся орк.

Он достал флягу и сделал на ходу глоток, смачивая пересохшее горло.

Девчонка молниеносно воспользовалась тем, что он отвлёкся.

Юлой крутанулась на месте, словно это не она поднимала ноги как чугунные, — и бросилась бежать. Снова на юг.

Мгновение орк стоял обалдело, глядя, как резво она улепётывает со связанными руками и кляпом во рту, потом громогласно выругался, бросил поклажу и кинулся в погоню.

Сократить расстояние поначалу ему не удалось, — пленница неслась на всех парах, из-за связанных рук странно похожая на бескрылую степную птицу.

Орк понял, что рискует потерять котомку, вернулся, подобрал вещи и пустился следом за девчонкой уже по иному, знаменитым орочьим, обманчиво неспешным бегом, скупо рассчитывая силы на длинную дорогу.

Девчонка неслась по равнине, и испуганные сурки на её пути прятались в норки. Но надолго даже такой живучести не хватило, — кляп во рту затруднял дыхание, сказывался и ночной побег от орка, да и ела она в последний раз давно.

Точнее вчера, когда после долгого дня, заполненного сбором целебных кореньев у подножия Железного Хребта, подростки из селения Гнилая Топь, отряжённые по этому важному делу деревенским лекарем, развели костёр, сварили немудрёный ужин, и принялись рассказывать друг другу перед сном завлекательные байки.

А Янталь, безродная сирота у лекаря на побегушках, твердящая налево и направо, что она — дочь эльфа, и не замечающая, как прыскают в кулак сдавленным смехом односельчане, слушая её, принялась показывать этим тёмным деревенщинам какие они, — прекрасные эльфы.

Не какие на самом деле — прожившая всю свою недолгую жизнь в Гнилой Топи Янталь и близко ни одного эльфа не видела, — но такие, какими они, несомненно, должны быть. Сведения у Янталь были самые верные — из книжек лекаря. Про прекрасных дев, про их танцы в ночных лесах при свете костров, про чарующие песни.

И ведь заворожила — раскрыв рты, ребятишки смотрели на её кружение в темноте, слушали странную песню, слова которой Янталь выучила из лекаревой книги, а мотив придумала сама.

И даже орк-одиночка, без оружия спешащий неторной дорогой в Мекамп по каким-то своим непонятным делам, поверил тогда, что повстречал дочь эльфа, которая станет хорошей добычей…

Силы у девчонки иссякли, с бега она перешла на шаг, но упорно не останавливалась, пока нагнавший беглянку орк не остановил её хорошей затрещиной по затылку.

Ругаясь самыми чёрными орочьими ругательствами, орк вынул кляп изо рта потерявшей сознание пленницы, заново стреножил её.

— Дешевле удавить… — уговаривал он сам себя. — Она же чокнутая. Вот и пробегали до обеда. Привал. Скоро жратва кончится… — посетовал, заглянув в мешок с сушёным мясом. — Тогда точно её съем — дал орк себе торжественное обещание. — Хоть какая-то польза будет.

Пока орк подкреплялся, девчонка очнулась и заплакала, но не жалобно, а зло и упрямо.

— Отпусти меня! — прорыдала она. — Мне домой надо!

— Зачем? — поинтересовался орк, даже не взглянув на неё.

— Ты слепой? — взвизгнула девчонка. — Тварей не видел?

— Ну и что?

— Они через деревню пройдут.

— И что?

— Там бра-а-атик, — взвыла девчонка. — Ма-аленький!

— Не ври, лягушка. Сама сказала — сирота, отец неизвестно кто, мать умерла.

— Не вру! — взвилась девчонка. — Мой отец — эльф! А мамка померла, брата рожая. Нас лекарь у себя оставил. Потом братика мельник с мельничихой усыновили — мы же, полуэльфы, красивые, не деревенским этим чета.

От последних слов орк сморщился, словно уксусу глотнул. Хотел пальцем у виска покрутить, да только рукой махнул.

— И что? Пристроен твой эльфийский братик, бояться нечего. Авось не сгинет.

— Дурак! — завопила девчонка. — А ещё орк! Видел, как они идут? Они же сегодня ночью нашу Топь накроют! В самый глухой час — я знаю, сколько им ещё шагать. К вечеру гроза будет, потом ненастье затянет, днём никого не различишь, не то что ночью! Когда заметят, — поздно будет. Наших деревенских ты разогнал, они в хребты со страху дёрнули, к гномам. Никто не предупредит! Отпусти!!!

— Я тебе не верю! — рявкнул орк. — Ты врёшь через слово! Один раз я тебе поверил, — и получил эльфийскую деву. Всё.

— Тогда пошли вместе в деревню — только предупредить, а дальше делай, что хочешь. Я всё равно им не нужна. Даже братику. Он сейчас в хорошем доме, — шмыгнула носом девчонка.

— Ты откуда про чародея знаешь? — девчонка так удивилась, что забыла оскорбиться.

— Какого чародея? — насторожился орк.

— Который тварей наслал.

— Слухами земля полнится… — уклончиво сказал орк. — Я мало что слышал. Давай, рассказывай.

— А я что, я ничего… — заныла девчонка. — Об этом все знают…

— Что знают? — терпеливо спросил орк. — И так уж все?

— Ой, да я была-то там разочек, — зачастила девчонка, — и живая, а что лекаря не послушала, ну ведь рядом же совсем было, я одним глазом — и назад. А чего он — как за травами на какую-нибудь верхотуру лезть, так ползи, не жалуйся, а как на чародейский замок взглянуть — сразу не моги. А мне надо! У всех эльфов кольца на руках, красивые, я на кар…, то есть я знаю. А, небось, те кольца и амулеты, что мне папа оставил, сам же лекарь и прикарманил.

При упоминании папы-эльфа, одарившего дочь драгоценностями, физиономию орка снова перекосило, но он удержал рвущиеся с языка слова.

— А когда эльфы танцуют летними ночами, лунный свет горит в камнях их перстней и подвесок! — с горящими глазами рассказывала девчонка. — А некоторые кольца у них магические, честно. И у чародея таких полно, он же волшебник! Я хотела парочку взять, не больше, он бы и не заметил. А мне они позарез нужны!

— Взяла? — без эмоций спросил орк.

Девчонка скривилась.

— Тоже мне, чародей! Одно кольцо, и то на пальце. Серое какое-то, совсем некрасивое, словно пеплом присыпанное. Остальные кольца он, наверное, прячет под кроватью в спальне. Как наш мельник. Он, дурачок, думает, что это тайна, а вся Топь знает, где у него ларец с деньгами стоит. Только до его спальни я не добралась.

— Мельника, — уточнил орк.

— Чародея! — разозлилась на его непонятливость девчонка. — Нафиг мне его медяки, у эльфов от них руки чернеют, лекарь рассказывал. Мы, эльфы, кроме золота и серебра ничего в руках держать не можем, а у нас в Гнилой Топи золотых ни у кого не водится, да мне и не золотые, мне кольца магические нужны. Чародей-то меня не заметил, а вот стража у него мерзкая, костяная, пришлось убираться. Да и чародей тоже не шибко-то живой, почти скелет, голова — так чистый череп, а шея тонкая. Раньше-то замок пустой стоял. Долго. А потом этот вот завёлся.

— И зачем ему таких милых зверюшек создавать? — поинтересовался орк. — И скорым маршем на вашу всеми богами забытую Грязную Топь направлять? Если у вас даже серебряных монет не водится?

— Он не нас направляет! — возмутилась девчонка. — Он дальше! Где поселений больше. Они вот так идут, идут, а потом как давай веером рассыпаться — ничего живого не остаётся. Потом возвращаются. Два раза уже ходили, на восток. Там поселений больше. Мы и не боялись. Кто ж знал, что он их на юг пошлёт? Старики говорят, он так сил набирается, ведь твари чародейские не просто убивают, мучают сначала, силы сосут. А он собранными муками питается. Травники этим тварям в прошлый раз на пути попались, — никто не спасся. Наши охотники видели, когда они из ложбины выходили… Мы тогда тоже коренья собирали, только не компанией, как сейчас, а с лекарем вдвоем.

— Что ж не предупредили соседей, ваши-то охотники? — брезгливо спросил орк, блеснув золотым клыком.

— Я хотела… — вздохнула девчонка. — Добежала бы, успела. Лекарь не дал. Сказал — дура. Пропаду вместе с Травниками, и кто ему за кореньями в горы ходить будет? У них, мол, свои сторожа, пусть и смотрят. Отпусти меня, а? Я успею.

— Помолчи, — велел орк. — На.

Он развязал пленнице руки, протянул ей несколько полосок сухого мяса и флягу с водой.

Голодная девчонка накинулась на еду. Челюсти её немногим уступали орочьим: твердое, как камень, сушёное мясо она молотила словно мягкий сыр.

Стало относительно тихо. На это орк и рассчитывал.

Он принялся рассуждать вслух:

— Что мы имеем? Ночью некой деревни не станет. Невелика потеря. Предупреждать их я не сунусь, себе дороже. Им и на соседей-то своих плевать, а уж орка на вилы подымут, даже слова не выслушав. Отпустить эту неотр-р-р-разимую дочь эльфа? И с чем я останусь?

Услышав от орка «дочь эльфа» девчонка приосанилась и пробормотала с набитым ртом:

— Дяденька, ну я же вернусь, чештное слово! Там шкучно.

Орк отмахнулся от неё.

— С другой стороны мы имеем мага, который, похоже, зализывает раны после каких-то дел. Копит силы в этой глуши. А шея у чар-р-родея тонкая… Дочь кузнечика там побывала… Знает дорогу. В самом захудалом чародейском замке есть чем поживиться бедному орку… Если он послал своих домочадцев на охоту… Гостей не ждёт, ждёт еду…

Глаза у орка заблестели.

— Я знаю, как спасти твою Вонючую Топь, слышишь, дочь эльфа? Надо уничтожить чародея — тогда умрут и эти твари. Без хозяина такие создания жить не могут. Они этого просто не умеют.

— Добычу пополам! — радостно воскликнула девчонка.

— Чего?! — возмутился орк.

— Без меня ты не дойдешь!

— Без меня твою деревню размажут!

— Ты жадный и жестокий!

— Кто, я?!!

— Ну, хорошо, не половину, — пошла на уступки девчонка. — Две трети — тебе, одну треть — мне. Хоть это и несправедливо. Но ты берёшь меня с собой.

— Тебя-а-а?

— А чего? Что мне теперь, всю жизнь в Гнилой Топи сидеть? Мы Топь спасём, и я с тобой пойду. Братик пристроен, не пропадёт. А я должна своих найти.

— Кого?

— Эльфов, конечно, — со спокойной уверенностью заявила девчонка. — Ты меня до Мекампа доведи, а там я сама.

Орк исполнил давно желаемое и от души покрутил пальцем у виска. Потом сказал:

— Ладно. Сколько отсюда до замка?

Девчонка встала, деловито осмотрела и равнину, и холмы на севере, нашла колонну тварей, затем, прищурив один глаз, глянула на солнце, определяя время.

— К закату доберёмся, если побежим.

— А побежим? — недоверчиво подняв брови, поинтересовался орк.

— Чего, устал?

— Кто, я?

— А что, я, что ли? — дернула плечами девчонка. — Я-то и раньше заката добегу. Я же сытая.

— Хорошо, тогда побежим, раз ты сытая, — медленно выговаривая каждое слово, сказал орк. — Именно это я хотел узнать, дочь эльфа.

— Только не сразу побежим, пройдём немного, — озабоченно сказала девчонка, распутывая ремни на ногах. — А то у меня в боку заколет. На, убери.

Орк несколько растерянно принял ремни и флягу, потом, решив не призывать к порядку осмелевшую дочь эльфа, молча убрал их в котомку, в который раз за день закинул её за плечо.

Девчонка вскочила и зашагала рядом с орком, умело разминаясь на ходу, готовя ноги к бегу.

— А чего ты так обрадовалась, что я тебя в бордель продам? — полюбопытствовал орк. — Ты хоть знаешь, что это?

— А как же! — возмутилась девчонка. — На ярмарку приезжал передвижной. Вместе с цирком. Не к нам, в Травники.

— И что?

— Ну, у них же, дам из того возка, настоящие платья! Длинные! Красивые! — с горящими от восторга глазами объяснила ему девчонка. — Почти как у эльфов! А лекарь мне платье не разрешает! Говорит, о кусты обтреплю, в штанах коренья собирать удобнее. Он прав, конечно, но если бы у меня было хоть одно, люди быстрее бы поняли, что я — дочь эльфа.

— Угу, всё понятно, вопросов нет, — буркнул орк.

Дальше они шли молча, погруженные каждый в свои мысли.

Девчонка шагала, о чём-то размышляя, потом тряхнула головой, расправила плечи, задрала повыше нос и, зажмурясь от удовольствия, почти пропела каждое слово:

— Я — дочь эльфа! Меня похитил орк! Я иду в замок чародея спасать свою деревню! Как здорово!

Орк покосился на неё и сказал:

— Ну, тогда побежали.

И они бок о бок побежали на север, к холмам.

К ночи на равнине разразилась гроза.

Орк и девчонка встретили её у подножия замка, стоя на узкой, от силы в две ладони шириной, тропинке-карнизе, идущей вдоль отвесного обрыва.

Замок нависал сверху, колючие грани стен, вздыбленные пики шпилей. Отблески молний отражались на блестящей черепице его крыш.

— Красивый, да? — сказала девчонка, задравшая голову, чтобы лучше рассмотреть стену. — Только жуткий.

— Нормальный, — отозвался орк, ногой сталкивая в пропасть камни на тропе впереди себя. — Ты точно здесь шла?

— Легко! — фыркнула девчонка. — Днём только. Там, дальше, не так красиво. Зато пролом в стене. Старый. Видно, у чародея этого руки не доходят починить. А я бы починила. И окошки бы покрасила. Он тогда стал бы красивый и не жуткий.

— Тогда давай я тебя чародею продам, — рыкнул раздражённо орк. — Он через три дня сдохнет от твоей болтовни, надо будет только подождать. И никакой крови.

— Нельзя, — совершенно серьёзно сказала девчонка. — Так мы не успеем. Твари скоро к деревне подойдут. Я чувствую.

Над Железным Хребтом висела полная луна. Тучи затянули небо южнее, а здесь всё было полно призрачного, неживого света.

По внутреннему двору замка вышагивал костяной паук. Обманчиво хрупкий и ажурный.

Он преграждал путь к покоям чародея.

— Слушай, — шёпотом спросила орка девчонка, — а ведь у тебя даже секиры нет. Как мы мимо него пройдём?

— Только заметила? — осклабился орк. — Не твоя печаль, дочь эльфа.

Они наблюдали за пауком со стены. Точнее, с груды камней, закрывавшей пролом. Именно по ней, как по каменной лестнице, они и поднялись сюда.

Орк подобрал камешек, небрежно кинул его во двор. Раздался звонкий стук о каменные плиты.

Паук ринулся на звук.

— Слышит, — удовлетворённо сказал орк. — Интересно, чем…

Он набрал горсть мелких камешков, ссыпал их в ладонь девчонки.

— Будешь кидать. Видишь, вон ту плиту? В неё целься. Но после того, как я скажу.

Девчонка кивнула.

Орк придирчиво выбрал булыжник размером со свою голову. Поднял.

— Кидай!

Каменный дождик застучал по плите.

Костяной паук, шелестя конечностями, кинулся на звук. И взорвался тысячами костяных обломков, когда сверху его припечатал булыжник орка.

— И никакой магии, — удовлетворенно буркнул орк. — Мы по-простому, по-нашему.

Сердцем зала главной башни чародейского замка был громадный хрустальный шар, паривший над острым шпилем постамента.

Шар ловил лунный свет, падающий через прорезанные в своде окна. В стенах же окон не было, даже узких, бойничных. И по углам зала залегала темнота, ни разу не тревожимая светом с момента возникновения замка.

Шар мерцал и переливался, он казался здесь единственным живым, ярким существом, всё остальное было блёклое, серое: либо кость без плоти, либо камень.

Около постамента стоял чародей и жадно вглядывался в глубины шара.

Янталь была права, сравнив хозяина замка со скелетом: внешне он очень напоминал мумию. Жёлтая пергаментная кожа была настолько тонкой и так туго обтягивала череп, что различались зубы за плотно сжатыми губами. В пещерах глазниц прятались тусклые глаза. Ногти на иссушённых руках напоминали орлиные когти.

Черная хламида, облепившая костлявые плечи чародея, не доставала до полу и было видно, что он босой стоит на каменных плитах и ногти на его ногах такие же когтистые, как и на руках.

Полуптица-полузверь, химера из страшных снов, разлеглась у ног хозяина замка, дремотно положив птичью голову на мохнатые львиные лапы.

Чародей, не мигая, смотрел в шар. Там в ночи клубились тучи над равниной, резали небо молнии, и двигались к заветной цели созданная им смерть.

Чародей причмокивал сухими губами, словно пытаясь попробовать на вкус ту плоть и кровь, что скоро начнут терзать и кромсать по его желанию твари. Лицо его искажал голод, неутолимый, неизбывный, абсолютный голод по жизни, не способной насытить полумертвое тело.

Тем сильнее жаждал он новых страданий, новых мучений, новых смертей, которые заполнят грызущую его пустоту.

Шар отразил и нахохлившуюся под мокрыми соломенными крышами деревушку, спящую беспробудным сном со всеми своими ленивыми сторожами и не менее ленивыми собаками, забившимися от дождя в сухие конурки.

Колонна загодя начала перестраиваться, растекаться, словно поток по равнине, чтобы накрыть забытую богами Гнилую Топь целиком, со всеми её хуторками.

Чародей кивал, словно соглашаясь с действиями своих созданий.

Он смотрел на спящие дворы, как смотрят изголодавшиеся лакомки на крохотный кусочек пирожного, не способный насытить, но дающий возможность продержаться до кондитерской.

Чародей нетерпеливо переминался с ноги на ногу, слышался глухой скрежет отросших ногтей по полу.

Руками он обхватил парящий шар, из-под растопыренных жадно пальцев пробивались молнии, полосующие сейчас равнину там, на юге.

Вдруг что-то почувствовала спящая химера, проснулась, подняла клювастую голову и стала сверлить пустым взглядом зал, выискивая источник тревоги.

Раздраженно хлестнул по боку змеиный, увенчанный стреловидным отростком на конце, хвост. Химера мягко поднялась, потянулась, на кошачьих лапах пошла кругом постамента.

Шелест повторился. Там, где кончалось пятно лунного света, и начиналась чернота.

Химера, настороженно подёргивая хвостом, двинулась на звук.

На идеально отполированном мраморном полу лежал скрюченный, как корень, неказистый кусочек сушёного мяса.

Клёкот вырвался из горла такой же голодной, как и хозяин замка, химеры. Она шагнула к мясу.

За верёвочку дернули, и мясо уползло в темноту.

Химера кошкой на мышку кинулась на убегающую еду, позабыв про всё на свете.

С другой стороны зала выступил из темноты здоровый, крепкий орк.

Улыбнулся, оскалив клыки.

Неслышными шагами подошёл к чародею со спины, могучими лапами обхватил его голову — правой рукой за подбородок, левой — за темя, и почти нежно, легко повернул.

Раздался хруст сломанной шеи. Чародей умер. Теперь бесповоротно.

Орк стянул с его пальца магический перстень, гадливо оглядел, выковырял камень и смял ободок перстня в пальцах, словно тот был из жести. Выкинул комок. Осмотрелся в поисках чего-нибудь тяжелого.

Неподалёку от постамента с шаром застыло в тени высокое кресло чародея. Рядом, по правую руку от кресла стоял небольшой круглый стол на одной ноге, на столе лежал могучий фолиант и серебряный подсвечник с самой обыкновенной свечой.

Орк переложил подсвечник и фолиант на сиденье кресла, поместил камень в центр стола и от души хлопнул по нему пудовым томом in folio, чьи крышки переплета были окованы листовой жестью.

Соприкосновения со знанием магия не выдержала.

— Хрупкий, так я и думал, — с удовлетворением подтвердил орк, глядя на осколки.

Затем он подошёл к шару.

Там, на равнине, перестав ощущать направляющую волю чародея живой поток смерти остановился, не доходя нескольких лиг до Гнилой Топи, так и не закончив перестроение.

Затем снова собрался в тугую колонну, голова её начала заворачиваться резко на север, в обратный путь, поползла было обратно — но столкнулась с собственным хвостом. И мёртвой хваткой вцепилась в него.

Наконец-то созданные для убийства твари встретили достойных соперников. Броня на броню, когти на когти, шипы на шипы. Словно змея, пожирающая собственный хвост, крутился на равнине поток чудовищ, уничтожая сам себя до последней твари.

Орк полюбовался на это зрелище, потом резко дёрнул шар, срывая его с постамента.

Равнину в глубине шара заволокли тучи, и всё исчезло.

В башне воцарилась темнота. Лишь пятна лунного света лежали на полу.

Орк потряс шар:

— Эй, там, ты того, огня дай!

Глубина шара осталась тёмной.

Орк плотнее обхватил шар, нахмурился и, глядя в него, приказал:

— Зажигайся, чар-р-р-родейская штучка! Не то об пол тресну! У меня не заржавеет, понял?

В глубине шара разгорелся теплый красноватый огонёк, словно кто-то развёл костёр на лесной поляне.

— Так то лучше, — буркнул орк и, держа шар в одной руке, пошёл с ним, как со светильником, искать дочь эльфа.

Темнота убегала от светящегося шара, но недалеко, поэтому орк чуть не запнулся о длинные ноги Янталь.

Девчонка сидела на полу в обнимку с химерой, чесала ей спинку и кормила оркским сушёным мясом. Химера, с обожанием глядя на новую хозяйку, урчала и щёлкала клювом.

— Это мое мясо!!! — заорал взбешённый орк, размахивая шаром. — Последнее!!! Теперь я вас обеих съем!!! Тебя — в первую очередь! Одеяло испортила, мясо уничтожила!

Он резко развернулся.

Девчонка и химера вскочили, кинулись за ним.

Орк, опустив голову и упрямо выпятив нижнюю губу, стремительно шагал по безлюдным коридорам замка.

Девчонка вприпрыжку, химера леопардовым скоком неслись рядом, заискивающе заглядывая орку в лицо, одна справа, другая слева.

— Ну ты же до-о-обрый… — убеждала орка девчонка, пытаясь на ходу погладить его по руке. — Ну не злись, еды мы добудем.

— Я злой! — рычал орк.

— Ты не злой, — объясняла дочь эльфа. — Был бы злой, — был бы умный. Не похитил бы меня.

— То есть я — дурак набитый, — кивнул орк. — Спасибо, я давно это знаю. С того самого момента, как ты мне попалась.

— Ты — хороший! Ты нашу деревню спас! У тебя узоры на щеках красивые! — подлизывалась изо всех сил девчонка. — И зуб золотой. У нас золотые зубы только у лавочника.

— А кто говорил, что узоры дурацкие? — возмутился орк.

— Я. Специально. Ты же не верил, что я дочь эльфа.

— Зубы мне золотые не заговаривай!!! — заорал орк, развернулся и таким же быстрым шагом пустился в обратный путь. — Я тебе что сказал, дочь эльфа, провались ты в гномьи шахты? Одним куском подманить и треснуть по затылку палкой. А ты?

— Ну у меня же теперь своя домашняя химера… — оправдывалась девчонка. — Я теперь с ней в цирке выступать могу… А что твой шар показывает? А он может эльфов показать? А я тебе одеяло заштопаю… Я аккуратно умею. Правда, честное слово.

— Отстань!!! — рыкнул орк. — А если бы эта тварь не голодная была? Или слишком голодная? Проголодается и ночью всех сожрёт.

— Она хорошая! — защищала химеру девчонка. — Ты только постой, не беги, и сам поймешь.

Они добрались до зала, в центре которого у пустого постамента так и лежал мёртвый чародей.

Орк остановился на входе и с нажимом в голосе сказал:

— Ну, стою. Что дальше?

Девчонка обежала его, вцепилась в гриву химере, выволокла на освещенное пространство и легко вскочила сказочному зверю на спину.

Химера потянулась всем телом, словно не чувствуя голенастую всадницу на своей спине, урча от удовольствия, расправила крылья и тигриным прыжком, с места, отправилась в полёт.

Она плавно набирала высоту, по спирали поднимаясь к сводам башни.

Дочь эльфа, вцепившись химере в гриву и растопырив ноги, заливалась счастливым смехом.

Достигнув высшей точки, химера сложила крылья. Камнем рухнула вниз.

Орк, увидев это, испуганно дёрнулся, уронил шар и рванулся в ту точку, куда должна была упасть и летунья, и её всадница, чтобы отбить, собственным телом хоть немного смягчить их падение. Запнулся по пути за босую ступню мёртвого чародея и растянулся на полу.

Спикировав до середины башни, химера резко распахнула оба крыла, и закружилась вокруг своей оси, словно семечко ясеня. Потом снова стала плавно набирать высоту.

— Я — дочь эльфа! — радостно голосила на её спине девчонка, а башенное эхо испуганно повторяло эти дикие вопли. — Меня похитил орк! Мы спасли Гнилую Топь! У меня есть ручная химера! Э-ге-гей!

— Пойти и удавиться… — пробурчал орк, поднимаясь и потирая разбитое колено. — Спокойной жизни всё одно не будет. Была одна чокнутая на шее, теперь их парочка. Со свету сживут.

Налетавшись вволю, химера опустилась.

Девчонка вихрем слетела с её спины и затараторила:

— Ты видел, как она летает? Она и охотиться умеет! Мы её сегодня вечером на охоту пошлём, на озера! Там утки полно! Только её расчесать надо, колтунов много, и лекарства дать.

— Какого лекарства? — машинально спросил орк, подбирая закатившийся к стене шар.

— От глистов, конечно, видишь, какая она худая? Я думаю, они все тут глистастые, с колдуном во главе. Он потому и был, как скелет, что черви его изнутри выели. А всё потому, что босиком ходил, вот и нацепил заразы. У нас в деревне есть такие— те, кто босиком в свиной хлев ходит, а после ни рук, ни ног не моет. Их сразу видно — жрут как на убой, а худые и злобные. И этот такой — же. А химеру я быстро вылечу — диким чесноком. Я лечебный отвар сделаю, только её подержать надо будет, чтобы не клевалась, он же противный. Держать ты будешь, ты сильнее, а я ей в пасть залью. А потом её пронесёт и червяков всех вынесет. А мы её в озере помоем, я знаю, где мыльный корень вырыть, и где глина хорошая. Расчешем. Любой цирк нас с руками оторвёт. А можно не цирк, можно самим выступать. Ты, я и она. Тогда деньгами с хозяином делиться не надо будет. А лучше, если ты станешь владельцем цирка. Видела я этого хозяина, ничего особенного. Хорошо я придумала, да?

— Замок надо осмотреть, — сухо сказал орк. — И пока ты этот свой отвар не сварила, руки после химеры мыть будешь. Как все чистоплюи-эльфы. Поняла?

В темных закоулках прятались костяные пауки. Завидев орка с девчонкой, они разбегались во все стороны, не желая разделить судьбу павшего во дворе собрата.

Видимо, пауки облюбовали это место задолго до появления чародея, и на его смерть им было глубоко наплевать. Скорее, они даже обрадовались: ибо теперь никто не налагал на них чар, заставляя быть стражами.

Осмотр замка победителей чародея особо не обогатил.

Там было пусто, ни мебели, ни сокровищ. Ларца с перстнями под кроватью чародея Янталь так и не нашла, хоть и проверила каждый участочек, чихая от пыли.

Оружия, — на что рассчитывал орк, — тоже не было. Совсем.

Пришлось вернуться в главный зал несолоно хлебавши.

Вся добыча состояла из магического шара, серебряного подсвечника со свечой и толстого фолианта.

Но плохо было не это: у орка стало стремительно опухать колено, запульсировала в нём злая боль.

— Что-то тут не так, — проворчал орк, усаживаясь в кресло чародея и вытягивая ушибленную ногу.

Светящийся шар он положил на круглый столик, небрежно смахнув с него книгу.

Девчонка заинтересовалась громадным томом, упавшим на пол с громким грохотом.

— А если там есть про эльфов? — укоризненно спросила она и потянулась к книге.

— Стой!!! — рявкнул орк так, что химера от испуга присела и забила хвостом.

— Чего? — обиделась девчонка. — Бери сам, мне не жалко. Я помню про одну треть. Раз химера моя — всё остальное твоё. Я знаю.

Орк постучал пальцем по голове.

— Этот дохлый колдун, — мотнул он головой в сторону мёртвого мага, — похоже, не только глистами болен. В нём самой разной гнили полно. У меня, похоже, заражение крови начинается от самого простого ушиба. Так не бывает. Не трогай ничего, не то сгниешь изнутри.

Глаза у девчонки испуганно округлились:

— А ты? Что делать?

— Найди дрова. Не мог же он здесь совсем без топлива сидеть, на одной магии, — скомандовал орк. — Его нужно сжечь. Но сначала принеси мою котомку.

Девчонка и химера выскочили из зала.

Орк оттёр испарину появившуюся на лбу. Жар быстро распространялся по всему телу. Колено горело.

Орк вынул охотничий нож из ножен, висевших на поясе. Закусив губу клыками, срезал грязную, ссаженную о каменный пол кожу с места ушиба. Потекла кровь.

Прибежала Янталь, приволокла котомку и одеяло.

— Кресало достань, — невыразительным голосом сказал орк. — Свечу зажги. Дай, сначала осмотрю.

Янталь подала ему подсвечник со свечой, орк осмотрел их со всех сторон, понюхал и, отколупнув кусочек воска, пожевал.

— Вроде обычная. Авось пронесёт. Зажигай.

Девчонка высекла искру, подожгла фитиль. Заплясал на конце свечи огонёк.

— Подержи подсвечник, надо колено огнём опалить.

Орк с трудом встал, придерживаясь за рукоять кресла, подставил у свече больное колено. Живой огонь радостно лизнул свежую кровь. Орк выругался.

Когда, по мнению орка, рана подкоптилась нужным образом, он рухнул обратно в кресло.

— Там, на дне, трава в мешочке. Дай, — еле выговорил он.

Янталь нашла орочье лекарство, нарезанную и высушенную траву болегонку, растущую только на Волчьих островах. Горькую ужасно. Для не принадлежащих к орочьим племенам — смертельно ядовитую. Достала и фляжку с водой. Бережливо погасила свечу.

Орк засыпал в рот горсть измельчённой травы, глотнул воды. И замер с закрытыми глазами, откинув голову на спинку чародейского кресла.

Девчонка и химера отправились искать топливо.

Трава действовала, обезвреживая в теле орка заразу, но от забытья не спасала.

Возле мертвого чародея медленно росла куча дров.

Орк открывал глаза — и видел, что ночь потихоньку сменяется днём, лунный свет уступает место заре, затем солнцу. Даже в зале стало относительно светло.

Дров всё прибавлялось и прибавлялось.

К полудню их набралось достаточно для погребального костра.

Из очередного отрезка забытья орка вырвал отчаянный крик.

Орк резко распахнул глаза.

Труп чародея был наполовину втащен на сложенную поленницу. Янталь стояла рядом, с искаженным лицом смотрела на свои руки и визжала от ужаса.

Орк, забыв про боль, слетел с кресла, кинулся к девчонке.

— Чего?!!

— Вши!!! — взвыла с отвращением Янталь, тряся руками. — На нём вши!!! Трупные!!! Они на меня кинулись!!! Уже по голове, наверное, бегают!!!

Орк двумя пальцами снял с руки девчонки трупную вошь, раздавил на ногте.

— Не бойся, разберёмся.

С удивлением он обнаружил, что стало легче, нога болела, но так, как и должна была болеть искромсанная ножом и опаленная огнём рана.

— Вроде пронесло, — задумчиво сообщил орк. — Болегонка — штука хорошая. Либо убьёт, либо вытащит. Не ори, выберемся из этого крысятника — выведем мы тебе вшей.

Янталь умолкла.

Орк втащил чародея на дрова, положил ему под голову книгу, в ноги пристроил магический шар.

— А как же… — начала девчонка.

Химера от греха подальше спряталась за спинку кресла и выглядывала оттуда, опасливо рассматривая приготовления орка.

— Ежели не испортится от огня, — заберу, — пояснил орк. — А таскать заразу — себе дороже.

Он снова запалил свечу, поджег ею погребальный костер и закинул подсвечник вместе со свечой поближе к шару.

Заплясали на поленьях язычки пламени, почти невидимые в солнечном свете, длинными полосами падающем из потолочных окон зала. Потом огонь набрал силу, охватил всю поленницу, затрещал.

В зале стало жарко.

Химера, убедившись, что её жечь не будут, вышла из-за кресла и прижалась к ноге хозяйки.

Янталь глядела на погребальный костер и нервно почесывала макушку всей пятернёй.

Чародей сгорел быстро, как скомканный лист бумаги. Книга держалась дольше, стреляла искрами. Шар уцелел, языки пламени только облизали его бока, не причинив никакого вреда.

— И то прибыток, — решил орк, выкатил шар из груды углей и, покатав по залу для быстрого остужения, завернул в тряпицу. — Пойдём на волю, меня уже тошнит в этом склепе.

Девчонка и химера обрадовано понеслись к выходу.

— Что мы имеем, в конце концов? — пробурчал сам себе орк. — После всех этих попыток обогатиться? Оружия нет. Золота, драгоценностей — нет. Еда на исходе. Одеяло рваное. Есть закопчённый переносной светильник, вшивая дочь эльфа и глистастая химера. Великолепно.

Хромая, он побрёл к выходу.

Солнце клонилось к закату, но до вечера было далеко.

Около лесного озера, питающегося водами быстрой речки, стекающей с отрогов Железного Хребта, горел жаркий костер.

Около него мокрый орк, гневно встряхивая чёрной волной жёстких волос, залеплял целебной мазью располосованное предплечье. После случая в замке он стал куда осторожнее.

— Ну она же не со зла! — убеждала орка дочь эльфа, голова которой была густо вымазана давленной клюквой, смешанной с глиной и распаренной болегонкой. — Держать надо было крепче.

— Лить ей в пасть эту бурду надо было быстрее! — рычал орк, зачерпывая мазь из плошки. — Сама бы и держала свою мегеру!

В кустах несло стонущую химеру, очищающуюся от глистов сильным слабительным.

— Можно голову мыть? — жалобно спросила девчонка. — Жжет сильно.

— Хочешь вшей вывести, — терпи, дочь эльфа! — злорадно сказал орк, обрабатывая последнюю царапину.

— У меня такое чувство, что оно, это твоё средство, не только вшей, но и волосы выводит! — возмутилась Янталь. — А если я облысею?

— Парик заведёшь! — отрезал орк, заплетая свою мокрую гриву в привычный пучок. — Сначала свою химеру помоешь, потом сама помоешься.

— А ты её подержишь? — с надеждой спросила Янталь.

— Нет!!! — взревел орк. — Я уже подержал!

Девчонка надулась.

— Я же извинилась за неё. Она просто ещё дикая.

— Вот станет домашняя — тогда пожалуйста, — отрезал орк. — А подставляться под её клюв и когти мне больше не хочется. Я жрать хочу. Пора ужин готовить.

— Из чего? — удивилась Янталь.

— Это тебя надо спросить, из чего! — фыркнул орк. — Ты мне обещала груды дичи, добытые твоей распрекрасной химерой. Только она до утра не просрё… не опростается.

Он убрал в котомку мазь, подхватил оструганную ножом и обожённую в костре крепкую палку, поднялся.

— Сидите у костра, огонь поддерживайте. Далеко не отходите. Я скоро.

— Хорошо-о-о, — протянула девчонка. — Только ты недолго… А вдруг те костяные пауки, что были в замке, решили нас догнать?

— Чтобы тоже слабительного получить? — поинтересовался орк. — Иных причин нас преследовать я не вижу.

Орк, хромая, исчез в кустах. Двигался, несмотря на рану, он практически бесшумно.

Девчонка поковыряла пальцем затвердевшую глину на своей голове, подобрала котомку орка, нашла в ней костяной футляр с иголками и сухожильными нитками и, сев у костра, принялась чинить белое войлочное покрывало.

В кустах булькала несчастная химера.

Солнце зашло, лишь закат полыхал над холмами, когда орк вернулся к костру со связкой рыбин, наколотых самодельной острогой в горной речушке.

Янталь сидела у огня и задумчиво чистила тряпочкой магический шар, оттирая копоть золой из костра. Химера лежала у её ног и спала, жалобно вздыхая во сне.

— Чего до сих пор грязные? — спросил орк, выступая из темноты.

— Ты же сам не велел отходить от костра… — возмутилась девчонка. — Мы же тебя слушаемся. А сам обещал быстро…

— Зато ужин будет, — неожиданно для себя почти оправдывающимся тоном сказал орк. — Идите, мойтесь.

С радостным гиканьем дочь эльфа сорвалась с места и понеслась к озеру. Проснувшаяся химера — за ней.

Орк принялся потрошить рыбу.

С озера слышался плеск воды, воинственные вопли и хлопанье крыльев по волнам.

Скоро крупные рыбины пеклись на угольях, закипала вода в котелке.

Орк, блаженно вытянув ноги, сидел у костра и смотрел в огонь.

Громко топая, вернулись с озера девчонка и химера. У девчонки мокрые вихры торчали во все стороны, химера часто отряхивалась, — и тогда брызги веером летели вокруг.

Рыбины были почти готовы, дразнящий запах печёного плыл над костром, смешиваясь с ароматом чая из лесных трав.

Орк отвёл взгляд от огня, подбросил на ладони тёмный кругляш, резко сказал:

— Лови!

И швырнул его девчонке через костёр.

Янталь машинально поймала и с недоумением стала рассматривать лежащую на ладони монету.

Потом уставилась поверх огня на орка.

— Это медь, — жёстко пояснил орк, глядя в глаза девчонке с той стороны костра.

Кругляш спокойно лежал на чистой, розовой ладони.

Янталь побелела. Лицо её сразу стало безжизненным, глаза потухли.

Она снова опустила взгляд на ладонь.

Крепко сжала её, потом медленно раскрыла… — кожа не чернела.

Янталь уронила медяк на землю, спрятала руки за спину и невидящим взглядом уставилась на огонь.

— Поняла? — сказал орк.

Янталь тоскливо кивнула.

— Наврал твой лекарь, как сивый мерин. На всякий случай. Что бы ты по мельниковым ларцам с медяками не лазила. Эльфам от меди ничего не делается. Руки у них только от грязи чернеют, почему они их, чистоплюи высокомерные, и моют по пять раз в день!

Янталь посмотрела в лицо орку.

Видимо, пламя костра отразилось в её глазах, так ярко они полыхнули.

— Есть пора, — пробурчал орк, отводя взгляд. — А в будущем на веру ничего не бери. Мало ли что люди наболтают.

Ночное небо было бездонно-синим, а холмы под ним — чёрными. Было ясно, и холодные звезды усыпали небосклон.

У лесного озера горел костёр.

Около огня лежала пушистая, почти совсем высохшая химера и молотила печёные рыбьи головы, клекоча от удовольствия.

Сытый орк полусидел-полулежал на поваленной лесине и лениво ковырял щепочкой в зубах.

На поляне перед костром скакала вихрастая дочь эльфа, то вытягиваясь на цыпочках поближе к звёздам, то кружась на одной ноге.

Над сонной гладью разносился её бодрый голос, объясняющий орку:

— А ещё мы, эльфы…

Над Железным Хребтом, возвышающимся за грядой холмов, плыла полная луна…

Михаил Балабин
СВЕТЛЫЙ ПРИНЦИП

Гроза пришла с запада. Море Надежд выплеснуло из себя косматую серую тучу, которая к концу дня, наконец, подмяла под себя все небо. Угрюмый клок темноты замер над городом. Внезапно сизая хмарь в небесах побурела, словно брошенный в лужу батистовый платок, и на прикрывшийся тишиной мир набросился ветер. Взмыли, заметались по улицам опавшие листья, заскрипели, закланялись безумной стихии деревья, брызнули во все стороны отломанные ветки, мусор, пыль. Что-то громыхнуло, зазвенело разбившееся где-то стекло, захлопали неприкрытые окна. С воем пронесся по улицам ветер, лихо подхватил брошенную куклу, шляпу с пером, ведро, протащил по мостовой, с гиканьем зашвырнул в какой-то переулок и, крутанув флюгера, ушел вверх.

Грянул гром.

В неистовом танце кружилась по улицам пыльная вьюга, то, затихая, то, вновь обрушиваясь на камень стен. С улюлюканьем врывался ветер в портовый район, бился, натужно раскачивал на волнах неподатливые судна, запыхавшись, скрипел такелажем и, весело подвывая, уносился ввысь. Гремело, грохотало небо, не спеша, однако, обрушиться на землю дождем. Наконец обезумевшему ветру прискучило метаться по городу и он, издав последний вопль, умчался куда-то за серую громадину туч.

Отпрянувшая было духота снова заполнила Ордос. Город замер. Словно крепость перед штурмом закрылся на сотни засовов, прикрылся тысячей ставен, ощетинился поломанными ветками и шелухой от семечек. Город ждал.

И буря пришла.

Снова вдарил гром, блеснула молния, и с неба хлынул дождь. Ветер, решив повторить лихой кавалерийский налет, снова метнулся в бой, порубал, потоптал корявые пальцы деревьев, открывая путь водной стихии, ворвался в переулки Ордоса. Капли, сливаясь в единый поток, разбивались о черепичные крыши, стекали за шиворот чванливым золоченым портовым башням, ручейками неслись по улицам. То тут, то там сверкали молнии, били в изящную мозаику мостовой, косыми росчерками змеились по небу. Радостно хохотал гром.

Гроза молотила город плетью дождя, бросалась горстями молний. Облепленный каплями ветер водяным вихрем пронесся по какому-то переулку, ворвался в центр бури, на площадь черного камня, туда, где оглушенный голосом грома, почти ослепший от бьющих под ноги молний стоял человек в светлом плаще. Ветер отхлестал его по щекам дождем, вцепился в волосы… Неожиданно рука мужчины взметнулась вверх и сжалась в кулак, словно ухватив стихию за хвост. Оторопевший вихрь на миг стих, затем завыл, заметался, вырываясь из цепких пальцев, кинулся куда-то вверх и влево, туда, где в заоблачных высях грохотала гроза…Мужчина засмеялся, прокричал что-то — его слова потонули в раскатах грома — и отпустил ветер на свободу. Обезумевшая стихия завизжала, свернулась в тугой смерч, в два человеческих роста, и завертелась по площади, накручивая широкие круги вокруг мага.

Человек протянул руку к небу, и к нему в ладонь — две короткие вспышки — метнулась молния. Яростно зарокотал гром. Губы мага зашевелились, на мгновение опустившаяся рука снова потянулась ладонью к грозе…миг, и косые иглы молний посыпались волшебнику под ноги. Эманации чистой, незамутненной разумом силы вонзались сейчас в черную глыбу изначального камня, словно стремясь расколоть этот непреклонный кусок тьмы.

Ревела гроза, ледяные капли вонзались в кожу, а маг кричал то ли заклинания, то ли просто слова, которые порою бывают сильнее любого заклятья. Сила, веселая, злая чистая сила переполняла его, и он щедро отдавал ее хмурой туче, тугому, звенящему воздуху, пригнувшимся деревьям, черному, видевшему еще великих основателей Ордоса камню и ветру, ледяному ревущему ветру, что, вырвавшись из цепких объятий Моря Надежд, метался по городу. Волшебник улыбался: бушующая стихия захватила его, он вдруг понял, ощутил себя той грандиозной силой, что обрушивала сейчас на Ордос потоки дождя, барабанила по камню вокруг сотнями молний, давно превративших мир мага в одну бесконечную вспышку. Человек улыбался: боль отката, резь в ослепших глазах — разве могли они сравниться с яростью, силой, величием этой Грозы? Сколько он простоял так? Час, два? Для него не существовало ни времени, ни пространства, весь мир волшебника сжался, превратился в один бесконечный кусок бури.

Гроза затихала, изрядно похудевшая косматая туча изрыгала из себя последние, редкие молнии, лениво порыкивал гром. Безудержный ливень сменился моросящим дождиком, словно обиженное чем-то небо перестало реветь и грустно заплакало. Фигура на площади опустила руки и вжала голову в плечи. Человек промок до нитки, некогда величественный светлый плащ тряпкой болтался на плечах, в сапогах с чуть изогнутыми носками безнадежно хлюпало. Маг еще с минуту постоял, вглядываясь в хмарь над головой, вслушиваясь в звуки дождя, затем встряхнул плечами и направился к Академии. Белые стены то ли от воды, то ли просто от всеобщей хмурости казались теперь посеревшими. Вымокший стражник молча пропустил мага во двор и поспешил укрыться в сторожке. Диковинная, посвежевшая мозаика привычно стелилась под ноги, изящные растения в расставленных тут и там кадках сонно кутались в листья, слева показался фонтан: волшебник как обычно поражал водяной струей съежившиеся камни. Косые капли бежали по мраморному лицу, стекали фигурке за шиворот, и — странно — мелкий дождик словно смыл всю торжественность, величие статуи, казалось, будто смертельно уставший каменный маг плачет…

Вот появилось массивное крыльцо, волшебник уже хотел переступить порог, когда притихший было ветер налетел, взъерошил волосы и, подвывая, заметался по двору. Человек замер, словно вслушиваясь в чей-то тихий голос. Наконец он улыбнулся и прошептал:

— Фрегот. Меня зовут Фрегот.

Ветер радостно взвыл, разметал ветки деревьев и унесся ввысь.

— Уж не собрался ли ты поменять стихию, Фрегот? — насмешливый голос Агнессы ворвался в мысли мага. — Вода тебе явно больше к лицу.

Волшебник рассеяно посмотрел вокруг: около массивного окна небрежно прислонившись к тяжелому подоконнику, стояла девушка лет двадцати пяти. Черные, скованные в длинную косу волосы, губы в улыбке, нет… в усмешке — будто чародейка Огня съела что-то кислое — когда-то синие, горящие глаза теперь словно подернулись инеем. — Я…

— Гулял под дождиком, знаю, — перебила его волшебница. — Ты послушай, как звучит: Фрегот Готлибский, маг Воды!

— Я предпочитаю Воздух.

— Ах да, твоя страсть к молниям! Как же помню!

— Что случилось, Агнесса? — устало спросил маг. — Зачем ты злишься?

— Злюсь? С чего это ты взял? Почему я должна злиться? — женщина опустилась в массивное кресло, небрежный щелчок пальцами и заранее подготовленные кем-то из слуг поленья в камине вспыхнули: неожиданно сильное пламя на миг ворвалось в комнату, лизнуло сапог Фрегота, фыркнуло и, повинуясь недовольному взгляду Агнессы, убралось обратно в очаг. Волшебница поморщилась:

— Все сегодня… — она поправила безупречную на взгляд мужчины прическу — Мерзкая погодка…

Фрегот вздохнул и сел в кресло напротив. Чародейка помолчала, затем бросила:

— Я уезжаю.

— Когда?! Куда!?

— Сегодня. Прямиком в Святой Аркин. Вчера вечером прибыл гонец: на севере чума, вымирают целые деревни, города… голод, ошалевшие крестьяне… и, представь, до того худо стало, что сам Архипрелат Ультер обратился за помощью к Академии Высокого Волшебства.

— И что ректор?

— Не знаю, что там достопочтенный Анло, но я сегодня отправляюсь в Аркин…Надоело все.

— Постой…

— Мне все надоело! Местные интрижки, студиозусы, бюргеры, собаки, чванливые маги — все! Преподавать, учить магии — не по мне, служить какому-нибудь тупому барону… — она нервно рассмеялась. — Разве для этого я получала свой диплом?!

— Но ведь есть другие занятия, другие маги, наконец… Зачем ты?!

— Затем! Все лучше, чем мотаться по болотам на востоке, зарастать грязью в поисках никому не нужной Черной Ямы! Можно, конечно, можно остаться тут и кропать какой-нибудь научный трактат, выйти замуж, наконец, или… — Агнесса зло посмотрела на мага. — …Или как ты, играться со своими молниями, не замечая ничего, ни-че-го вокруг! — голос волшебницы дрогнул, она вскочила и бросилась вон из комнаты.

Пальцы Фрегота на миг сжались на подлокотниках, дверь за Агнессой обиженно хлопнула — маг откинул голову на спинку кресла, закрыл глаза. Тоска, усталость, боль — все вдруг навалилось на него, сил не было даже на то что бы просушить одежду. Не хотелось ни думать, ни шевелиться — зачем? Мир жил сам по себе: где-то рождались, что-то делали, умирали люди, и ровным счетом никому не было дела до скорчившегося в кресле Фрегота Готлибского мага Воздуха.

Было холодно. Бушевавший в камине огонь никак не мог справиться с насквозь промокшей одеждой, в которую безнадежно кутался усталый волшебник. Ледяная, чавкающая вода полностью захватила ноги, холод вцепился в пальцы, прошел по ступням, вгрызся в колени. Ругнувшись Фрегот, стащил один сапог, другой, снял небрежно брошенный на спинку кресла плащ, повесил его поближе к огню. Позади скрипнула дверь, волна горячего воздуха пронеслась по комнате, обхватила мага, выкачивая, испаряя влагу, миг — и одежда волшебника просохла.

— Здравствуй, Фрегот. — мягкий, довольный голос.

Застывший с одним сапогом в руке маг резко обернулся: на пороге стоял холеный, полный человек средних лет. Ухоженная русая бородка, густые, ниспадающие на расшитый жемчугом белоснежный кафтан волосы, руки, нежно поглаживающие массивный посох с рубином в навершии. Поборов удивление — что им всем сегодня от него надо? — Фрегот выдавил:

— Как дела, Элион?

— Прекрасно, прекрасно — усмехнулся вошедший. — Можешь меня поздравить, мэтр Фрегот, я защитил, наконец, диссертацию!

— Защитил? — сапог чуть не выпал из рук волшебника. — Но… Ты ведь только начал…

— Три года, друг мой, уже три года прошло. А затягивать с эти делом нельзя, сам понимаешь, место декана факультета Воздуха освободилось, так что… Нет, мешкать никак нельзя. — Элион посмотрел в окно и, немного помедлив, лениво спросил: — А что ты? Как продвигается твоя работа? Как бишь она называлась… Ах, да! «Отличие Светлого принципа действия от Темного«…или что-то в этом роде…

— Плохо продвигается, — ответил Фрегот. — Для начала надо бы определиться с определениями этих понятий.

— Ну, как же, как же. Светлый принцип-то, по крайней мере каждому аколиту, чуть ли не с первого года знаком. Я, дай Спаситель памяти, может, даже определение вспомню. Итак… — он откашлялся. — «Светлый принцип сиречь основополагающее начало в основе действия Светлой магии лежащее представляет собой сугубо и трегубо …»

— Не стоит. Я не согласен с определениями. И тем более с бытующим мнением, что Темный принцип — это перевернутый Светлый… и наоборот. Нет, все не так, но…

— Ну, как знаешь… — Элион покровительственно усмехнулся. — А так пиши, пиши. Несколько лет скуки — и все. А знаешь…

Фрегот отрешенно слушал, как новоявленный профессор и, скорее всего, в недолгом будущем декан факультета Воздуха разглагольствует о трехстворчатых пентаграммах, занимательных поворотах отката и прочей никому не нужной белиберде. Камин подбрасывал вверх брызги искр, голос Элиона сливался с трескотней поленьев, барабанным боем дождя по стеклу, а Фрегот все никак не мог понять: почему? Почему у него опять не получилось? Ведь — он точно помнил — он клялся самому себе, что обойдет, наконец, этого выскочку, говорил, что он лучше, сильнее, достойнее этого лизоблюда Элиона! Почему?! Картины прошлого мелькали перед глазами: вот он пишет название трактата, который сломает, перевернет всю систему магии, вот — работает, задыхается от книжной пыли, не спит ночами, а потом… потом все вдруг зашло в тупик. Сухие, блестящие, отработанные фразы оказались вдруг полной, несусветной чушью, как и все до этого, как и все вокруг… Тогда Фрегот впервые встретил Грозу. Огонь был чуждой стихией, но разве не от молнии поднимается вдруг из небытия пламя? Тем более, когда пищей для стихии являются тонкие, мелко исписанные листы бумаги… А еще были молнии, молнии до изнеможения и — совсем маленький — кусочек истины. Фрегот перестал ворошить пыльные, навек похороненные в книгах несколько веков назад знания: мудрецы прошлого не знали ответа. Истина была где-то здесь, и волшебник в который раз подряд выходил под дождь. Гроза дарила силу, мимолетное ощущение счастья, но не давала ответов. Только сейчас Фрегот понял, что средство в какой-то момент стало для него важнее цели, или, быть может, он просто потерял…поменял цель?

— Ты не представляешь лицо Гульдана, когда он услышал это! — запахнувшись в плащ самодовольства, расхохотался Элион. — Он просто обалдел, а сам милорд ректор сказал, что…

— Знаешь, а ведь завтра я уезжаю, — прервал собеседника Фрегот.

Какое-то мгновение профессор, словно рыба, выброшенная на сушу, беззвучно шевелил губами, затем, вновь обретя дар речи, взорвался:

— Куда?! Зачем!?

Фрегот посмотрел в окно: действительно куда? Ответ пришел мгновением позже.

— В Аркин. Говорят сейчас там довольно худо: моровое поветрие, голод, в общем, маги нужны позарез… а здесь мне больше нечего делать.

Приближались последние дни августа, когда небольшой кораблик достиг, наконец, Аркина. Слепой дождь царапал окрашенные красным закатом шпили соборов, алыми каплями падал на хмурые стены. Вблизи порта небольшой экипаж корабля засуетился, злые от непрестанного дождя матросы немного повеселели, даже капитан раскошелился на улыбку: скоро берег.

Закутавшись в плащ, Фрегот стоял на палубе и мрачно вглядывался в очертания Святого Града, который, раскинув широкие плечи, темной громадой надвигался на шхуну. Мага мучила тревога, страх перед темными стенами, бессонная ночь давили на него, заставляли вновь и вновь всматриваться в размытые очертания вечернего города.

— Скоро будем, — пробормотал судовой врач и скрылся в каюте.

Плескалась за бортами вода, что-то кричал одноухий боцман, суетливо носились по палубе матросы, а Фрегот все никак не мог оторвать взгляда от слабых огней города. Величественный, могучий Святой Град, где очеловечился Спаситель, чьи древние соборы видели первые шаги людей по этой земле, а суровые стены порой служили последним оплотом веры, гордый Аркин дышал смертью. Маг Воздуха чувствовал затхлый запах старухи с клюкой издалека: приятель ветер, что вольно кружил и в горячих песках Салладора и в ледяных пустынях Волчьих Островов, брезгливо отряхиваясь, принесся из города. Фрегот понял — он опоздал: заверения святых отцов, что чума не нашла хода в Аркин оказались обыкновенной ложью или просто устарели. Но куда же смотрят многочисленные городские маги, священники, инквизиция, наконец?!

— Пошевеливайтесь, сукины дети! — голос боцмана, казалось, слышно на другом конце города.

Судно ощутимо дернулось: корабль достиг пристани.

Еще немного о чем-то гомонили между собой матросы, постепенно скабрезные шутки, ругательства сменились тихим шепотом, наконец, и они стихли. Чугунная тишина ударила в уши. Молчали испуганные люди, молчал Аркин, даже дождь как-то глухо, скорбно барабанил по пристани. Святой Град погрузился во тьму, лишь изредка где-то вспыхивали и тут же затухали неяркие огоньки.

Все замерло.

Неожиданно из тугого покрывала тишины вырвался какой-то звук, за ним — еще. Еще. Где-то далеко, наверное, в сердце города…

Мерно.

Скорбно.

Звонил колокол.

Внезапно из какой-то улочки на пристань вывалилась цепочка огней — факелов, рассыпалась, залязгала, заворочалась, нахлынула на судно и —

— Именем Святой Церкви нашей — выходи по одному!

— А кто говорит!? — хриплый, твердый голос капитана.

— В городе карантин! Всех прибывающих велено проверять, так что всем на судне: выходи по одному!

Опомнившийся волшебник прошептал заклинание и у него над ладонью вспыхнул белый искрящийся шар.

— Я — Фрегот Готлибский, маг Воздуха, прибыл из Академии Высокого Волшебства!

На пристани загомонили. Слышалось приглушенное: «маг…Академия…». Наконец все стихло, и кто-то властным голосом сказал:

— Маг — не маг, нам все едино! Выходи! Тут разберемся! И без фокусов, господин волшебник, у нас арбалеты!

Факелы надвинулись, во тьме зашевелились какие-то фигуры, и в тусклых вспышках пламени появилось несколько угрюмых фигур. Отблескивая доспехами, латники наставили на мага несколько арбалетов. Рядом с Фреготом мелькнуло чье-то лицо, и он услышал тихий голос капитана:

— Милорд, нужно делать, что говорят… Похоже, в городе действительно очень худо.

Волшебник согласно кивнул и первым двинулся к сходням. Стоило ему ступить на влажную от дождя пристань, как он оказался в плотном кольце стражников. Фрегот не стал убирать светящийся шар, и тот послушно следовал за хозяином, выхватывая из тьмы настороженные, готовые ко всему лица. Круг латников с лязгом расступился и навстречу магу вышел невысокий человек в пузатой вороненой кирасе. Морщины и шрамы странным образом переплетались на суровом лице воина, из-под поднятого забрала выбивались спутанные седые волосы.

— Я — Гэлмор, сотник Стражей Аркина, — представился латник. — Следуйте за мной.

— А команда корабля? — нахмурился Фрегот.

— С ними все будет в порядке. Нам приказано всех прибывающих отправлять в карантинные бараки, дабы не допустить заразу в город, — сотник зло сплюнул и пробормотал: — Будто это может теперь что-то изменить…

Гэлмор отдал команду, и отряд из нескольких десятков человек двинулся по пристани. Череда темных домов приблизилась, подбитые сапоги воинов затопали по мостовой какой-то улочки. Наконец впереди мелькнул свет, откуда-то сбоку их окликнули, скрипнула дверь, и Фрегот оказался в просторном помещении. Пахло соломой, сыростью и вином. Тут и там были разложены тюфяки, несколько солдат увлеченно играли в кости, какой-то паренек подбрасывал поленья в большой камин, из угла раздавался раскатистый храп. Гэлмор уверено прошествовал вперед, и магу ничего не осталось, как пойти следом. Воины при виде командира вскакивали, сотник лишь кивал в ответ. Гэлмор открыл неприметную дверь, и они вошли в полутемную каморку большую часть которой занимали массивный стол, несколько стульев и кровать, видимо, единственная в доме. Сотник сбросил промокший плащ, достал откуда-то из угла початую бутылку и разлил ее содержимое по двум стаканам.

— Садись, — бросил Гэлмор. — В ногах правды нет.

Фрегот послушно примостился на один из стульев, сотник последовал его примеру и молча протянул стакан магу. Волшебник некоторое время задумчиво рассматривал его содержимое, наконец, решившись, отхлебнул вина, поморщился и поднял взгляд на Гэлмора:

— Что в городе? Чума?

— И она тоже… — сотник хрипло рассмеялся и налил еще вина. — У нас тут, милорд волшебник, такое творится…

И старый рубака рассказал.

Откуда пришло моровое поветрие? Никто не знал. Только все чаще шли в город вести об опустевших на много лиг вокруг деревнях, и все больше хмурых, голодных крестьян стекались под надежные стены Аркина, боясь одного только слова, страшного слова: чума. Беженцы рассказывали о поднимающихся из могил трупах, разорванных в клочья священниках, погибших от града посевах и болезни, болезни, что гнала их в Святой город. Власти Аркина не сразу поняли, что за опасность им угрожает: голодные годы бывали и раньше, а с мором всегда успешно справлялась святая магия.

А потом было уже поздно.

Кто пронес болезнь через бдительные кордоны священников? Голодные, полуоборванные крестьяне, в последней надежде рвущиеся в город? Или, быть может, развеселые моряки из Агранны, что всю ночь гуляли в кабаке, а, наутро покрывшись черными пятнами выли у Северных ворот? Или во всем оказались виноваты толстые черные крысы, вездесущие крысы, что сновали по улицам в поисках наживы?

Ворота в город закрылись перед толпами беженцев, всех прибывающих моряков незамедлительно распихали по карантинным баракам, а крыс пожрали странные чудовища, вызванные каким-то находчивым магом, но… было уже поздно.

Чума пришла в Аркин.

Святой город охватила болезнь. Лекари, священники, маги — все шли на схватку со смертью — и проигрывали, безнадежно проигрывали. Несколько дней — и вымер богатый портовый район, опустели трущобы, болезнь охватила рынок. Наконец, заразу почти удалось победить, но на помощь чуме пришли мертвецы. Брошенные тут и там трупы поднимались с одной целью — убивать. Большинство лекарей погибло, когда зомби ворвались в собор святого Эрма, куда отводили всех найденных больных… С тех пор стражи Аркина с трудом удерживали небольшие участки города, силясь не допустить заразу в центр.

Гэлмор рассказывал, пока толстая свеча не превратилась в жалкий огрызок, а давно пустая бутылка не укатилась куда-то в угол, где были свалены доспехи сотника. Наконец, старый вояка охрипшим голосом пробормотал:

— Вот так, ваше магическое высочество — он рассмеялся, но смех вдруг сменился кашлем.

Фрегот брезгливо отодвинулся и спросил:

— Так какого же вы хватаете команды всех прибывающих кораблей?!

— По-твоему пусть лучше они отправляются в полный заразы и мертвецов город!? Да!? А потом драпают на своих корабликах, разнося болезнь по всему свету?! — брызгая слюной, Гэлмор надвинулся на волшебника, затем, побледнев, отпрянул. — Нет уж…пусть лучше так… в карантинных бараках, по крайней мере, у них остается шанс…

— А что Архипрелат, маги, инквизиция, наконец?

— Архипрелат заперся во дворце — ни слуху, ни духу, инквизиция… сожгли пару ведьм, только болезнь, сдается мне, от этого не поубавилась, а маги — мало вдруг стало вас. То ли побегли, то ли попрятались где — но мало, слишком мало… Впрочем, завтра вы, мэтр волшебник, сами все увидите. А теперь спать надо, завтра к центру пробиваться будем.

Утро было холодным и пакостным. Казалось, небесные хляби разверзлись навсегда, и мелко моросящий дождик будет идти до второго пришествия. Все тело Фрегота болело, как будто на нем всю ночь плясала дюжина неупокоенных — кровать, любезно предоставленная сотником, показалась бы мягкой разве что каменному голему, а живности населяющей ее хватило бы на прославленный эбинский зоопарк, что так любят посещать гордые матроны. Хмурые солдаты, лязгая доспехом, уже вывалились на улицу, когда под дождливое утро вышел Гэлмор. Лицо командира посерело, под глазами появились черные круги, но сотник бодро вышагивал перед строем, лишь изредка кривя губы гримасой боли.

— А, милорд маг! — поприветствовал он Фрегота. — Только вас и ждем. — Гэлмор прокашлялся и рявкнул: — Колонной по четверо…Мар-р-рш!

Загремели, перестраиваясь, солдаты, затопали по грязной мостовой. Фрегот шел рядом с сотником во главе отряда, который теперь насчитывал около трех десятков человек. Словно корявые ветви диковинных деревьев таращились в небо алебарды и пики, мокли под дождем огромные эспадоны, бряцали, клацали, скрежетали полуржавые кирасы, поножи, наручи, шлема — все, что достойно называться гордым именем: доспехи — и новенькие, вчера выданные щиты.

Узкие — едва-едва телега проедет — проулки петляли, нелепо искривляясь, бросались то вправо, то влево, наконец, Фреготу стало казаться, что отряд описывает большой круг, и скоро снова повеет морем, но неожиданно дома впереди расступились, и он увидел широкую прямую, как струна улицу, которая по странной прихоти горожан именовалась не иначе как «Кривая улица». Гэлмор отдал какую-то команду и солдаты, перестроившись, двинулись дальше.

Слепые, заколоченные дома повсюду. Холодно и мерзко. Страшно. Страшно от тишины, сна…или быть может смерти? Волшебник легкой, почти незримой стихии — Воздуха задыхался. Казалось, зловонные миазмы исходят из серых каменных стен, гулкой мостовой, из плачущего неба. Тишина заползала в глотку — только топот сапог в ушах, да изредка где-то слева или… впереди…далеко…надсадно, надрывно, как и вчера бил колокол. На миг Фреготу послышался сдавленный стон — он бросился в загаженный проулок — эхо шагов отразилось от каменных стен — все замерло, словно и не было никакого крика. Фрегот прислушался: может и впрямь?

— Эй, господин маг! Куда? — заволновался Гэлмор.

Фрегот молча вернулся к остановившимся солдатам. Кто-то из латников сочувственно кивнул:

— Гиблое место, милорд волшебник.

Заворочались солдаты, прикрикнул что-то сотник, и колонна снова двинулась в путь.

Широкая длинная кишка именуемая «Кривой улицей» тянулась к центру города. Обшарпанные стены сменялись веселыми вывесками, дома стали повыше, побогаче, появились фонари — Фрегот вздрогнул: на одном из них, смердя, нелепо дрыгая босыми ногами в язвах, висел человек.

— Мародеры… — мрачно прокомментировал Гэлмор.

Волшебника затошнило, запах разлагающейся плоти ударил в ноздри — Фрегот отвел взгляд, ускорил шаг, стремясь скорее уйти от колышущейся мерзости. Что-то испуганно прокричал латник, солдаты вокруг заворочались — маг увидел, как из-за поворота прямо на них движутся люди в лохмотьях. Шатающаяся полупьяная походка, нелепые жесты, словно незнакомцы разгребают невидимый завал впереди руками, изорванная грязная одежда: расшитый золотом кафтан и нищенская роба, аляповатое платье портовой шлюхи и алый кулак на когда-то белоснежной котте, и лица, людские… нечеловеческие лица.

— Зомби… помоги Спаситель… зомби — совсем еще молодой безусый солдатик судорожно вцепился в алебарду. — Зомби…

— Держать строй, вашу бабушку! Сомкнуть ряды! Быстро-быстро! Кор-р-ровы! — хриплый голос сотника растоптал панику, стальным штырем вонзился в трусливое подбрюшье.

Засуетились, затолкались, перестроились латники — ошалевший, растерявшийся Фрегот сам не заметил, как оказался в конце людского строя. Впереди: ощетинившиеся пики, выставленные вперед алебарды, занесенные эспадоны. Позади — волшебник. Зомби — едва полдюжины наберется — оказались вдруг совсем близко, рядом, Фрегот вскинул руку, прокричал заклинание и — что-то загрохотало, забацало — с неба — короткая вспышка — в нападающих серебряной змейкой метнулась молния.

Свет.

Шесть дымящихся фигур врезались в строй, в тело вломилась боль отката, люди впереди вдруг попятились, человеческая волна захлестнула, потащила мага назад по улице. Крики, ругательства, боль — впереди, вокруг плечи, стальные животы латников.

— Ноги! Бей в ноги, кор-р-ровы! — рев Гэлмора. — Бе-е-ей!

Строй… железная, издыхающая потом и кровью толпа, срываясь на бег, пятилась по улице. Быстро, судорожно, деловито: вперед-назад, вперед-назад двигались пики, алебарды, мечи врезались в мертвую плоть, дробили, ломали, рубили… воины отступали, отступали так, что медлительные зомби, порождения смерти никак не поспевали за стремительной, злой, напуганной жизнью. Волшебник оказался зажат в мешанине тел, в двух шагах впереди шел бой, передние, пятясь, напирали на задних, Фрегота смяли, потащили за собой, он едва не упал, боль — зазубренный край чьего-то наплечника резанул по щеке, что-то теплое, липкое на губах… Ругань, радостный вопль: какой-то усач, наконец, подрубил мертвецу ногу, тот, нелепо взмахнув руками, упал на камни, пополз. Фрегот зашептал слова на древнем языке, пальцы сами собой стали чертить в воздухе замысловатую фигуру — тупой удар в лицо — один из воинов слишком резво отвел древко алебарды назад — маг почувствовал, что падает, вверх, бешено кружась, уносилось небо, холод камня, надвигающийся строй сапог… треск одежды и чья-то рука за шиворотом… Рывок — кто-то поставил Фрегота на ноги:

— Быстрей, быстрей, милорд маг! Затопчут ведь!

Шатаясь, волшебник бросился вперед, вырвался из стальной свистопляски, побежал по мостовой. Какая-то муть, гул, звон — вокруг. Наконец под ладонями оказались холодные стены, Фрегот прижался лбом к камню, прошептал несколько слов: по спине забегали мурашки, набат в голове стих, бодрость — будто ветерок в знойный день — наполнила тело. Волшебник огляделся: бой приближался, воины быстро отступали, не давая мертвецам пробраться за частокол пик и алебард. Скоро, скоро человеческая волна снова захлестнет мага и тогда он снова не сможет помочь своим. Фрегот быстро прочертил в воздухе несколько окружностей, на кончиках его пальцев вспыхнули, замерцали голубые искры, волосы встали дыбом, маг заговорил. Голос его в начале хриплый, прерывающийся становился все громче, громче, наконец, он почти прокричал последнюю формулу…

Передняя шеренга воинов отпрянула: воздух перед ними сгустился, взревел, будто мириады растревоженных пчел заметались вдруг на пятачке камня и неба, что-то до боли в ушах свистнуло, сверху брызнул блестящий сноп осколков, впереди заметались, закрутились в воронки потоки воздуха, наконечники нескольких пик переломились, словно обрезанные незримыми ножницами, что-то взвыло, забарабанило по доспехам, раскрошило камень, ударило в грудь и… стихло.

Все замерло.

Воины в изумлении смотрели, как в пяти шагах впереди ржавым беззвучным покрывалом колышутся пыль, мусор, битое стекло, какие-то листья, купается в океане воздуха деревянный башмак. За бурой мутью метались черные тени, раздавался — словно в летний день в поле малыш дует через травинку — тоненький свист. Пыльная завеса вдруг надвинулась, затем стала сжиматься и — с громким хлопком — разлетелась во все стороны, прочертила щеки сотника десятком кровавых полос, осела на камни, стены, лица.

Выругавшись, какой-то солдат осторожно потыкал алебардой мостовую — лязг и тишина, словно и не метались только что впереди неупокоенные, не пытались добраться до человеческой плоти. Осмелевшие воины шаг за шагом стали обшаривать улицу, кто-то вскрикнул: смешно взбрыкивая пальцами, по мостовой ползла оторванная по локоть рука.

— Цепляй! Ишь, вырывается! — несколько латников осторожно — не дай Спаситель вцепится! — принялись кромсать неупокоенную конечность.

Гэлмор ладонью отер проступивший на лбу пот. Кажется все. Чуть впереди по улице послышалась возня: воины добивали пару обезноженных зомби — остальных неупокоенных уничтожил светлый маг.

Маг?!

Гэлмор бросился назад: где же, где?! Скорчившись, подрагивая то ли от холода, то ли от накатившей вдруг боли отката, на мокрой мостовой сидела фигурка в заляпанном грязью светлом плаще. Волшебник дернулся, встал на четвереньки, повернулся — тело его свело судорогой.

Мага рвало.

От домов остались только головешки. Черная выжженная проплешина в макушке города — справа, за ней обугленные стены и… огонь. Молчаливая, слегка подрагивающая стена пламени кольцом свернулась в центре площади. Уж не наваждение ли? Фрегот скривился: слабость, ноги, руки — словно ватные, дай ему сейчас ложку — и то выронит, произнесенное заклятие давало о себе знать. Фрегот сжал плечо Гэлмора, — сотник помогал магу идти — хрипло спросил:

— Что это?

Воин замедлил шаг, сплюнул и, не оборачиваясь на выжженную площадь, буркнул:

— Свихнувшийся какой-то. — Гэлмор неопределенно махнул рукой. — Тоже из магов. Сначала этот умник подпалил полквартала, мол, заразу хотел пожечь, ну болезни то меньше не стало, а вот людишек в пламени померло… Говорят, подружка этого магика тоже там оказалась, недоглядел милорд, недоглядел… Тогда он сдвинулся или раньше? В общем, огородился волшебник ото всех стеной огня и все. — Гэлмор закашлялся, сплюнул красным. — Мэтр Фрегот, я думаю, не стоит нам приближаться к этому… От свихнувшихся всякого можно ожидать…

Словно подтверждая слова сотника, огненное покрывало всколыхнулось и выплюнуло из себя шар пламени — свист, в десятке шагов от волшебника ухнуло, брызнуло камнем и искрами. Тошнота вновь подступила к горлу, Фрегота качнуло в сторону, все вокруг завертелось, железные ладони на плечах удержали волшебника от падения, рванули вперед. Наконец муть отступила, Фрегот пришел в себя уже в сотне шагов от выжженной земли. Тихо, обыденно поднимались вокруг стены домов, пустая Кривая улица все также отдавала вновь промокшему небу топот сапог, дыхание трех десятков людей.

Промозглая серость.

Волшебник хлебнул из предложенной сотником фляги: жар в глотке, взбрыкивание желудка и тепло. Дома, дома. Пустые, заколоченные, как не хватает им сейчас такого же простого глотка, глотка жара камина, светлых занавесок и жизни, человеческой теплой жизни. Разбитое лицо болело — Фрегот шепнул несколько слов: легкий, как крыло бабочки ветер отер засохшую кровь, грязь. Улица сделала поворот и… — волшебник не сразу понял это — что-то изменилось, будто огонек мелькнул в пустых глазницах-окнах. Где-то рядом были люди. Из-за угла вынырнуло странное нагромождение: поломанная мебель, пара разбитых телег, бочки, несколько бревен, даже цветочному горшку нашлось место — на вершине баррикады стояли воины.

— Эй, кто идет!? — люди на импровизированной стене засуетились.

— Сотник Гэлмор с отрядом! С нами маг из Академии!

Молчание, гул и емкое:

— Проходи!

Воины вокруг вздохнули свободно: наконец-то пришли. Отряд впустили за баррикаду, везде — хмурые, испуганные лица. Несколько вроде бы случайно повернутых в их сторону алебард, настороженная отчужденность встречающих воинов — пустота в несколько шагов между отрядом Гэлмора и остальными солдатами. Наконец баррикада скрылась за очередным поворотом, и три десятка воинов уткнулись в плотный частокол алебард, топот ног сзади, предостерегающий крик — поздно, улица со всех сторон заполнена солдатами — чужими? — солдатами.

— Какого!? Что происходит!? — взревел сотник.

— Спокойней, Гэлмор, — человек в богатом доспехе вышел вперед. — Все это — пустая формальность. Просто наши лекари должны проверить, не заразны ли вы. Не волнуйтесь ни вам, ни вашим людям ничего не угрожает. Формальность — не более.

— Но… милорд Рэндол.

— Делайте что говорят, Гэлмор!

Из-за ощетинившейся пехоты появилось несколько фигур в серых одеждах, они, нашептывая что-то себе под нос, закружились вокруг воинов, один из лекарей поравнялся с Фреготом — будто мокрой тряпкой по лицу провели — прошел дальше. Латники морщились, крепче сжимали оружие, но — молчали. Наконец осмотр был окончен и «серяки» убрались восвояси.

— Вот и все, — командир баррикады, казалось, ничуть не разделял страха своих воинов: скрестив руки на груди, он безразлично смотрел на процедуру. — Порядок, можете теперь спокойно вышагивать по городу. Пропустить сотника Гэлмора с людьми!

Частокол алебард расступился. Командир — Рэндол, кажется — прищурился и добавил:

— Кстати оружие можете оставить здесь… Оно вам не понадобится… Выполнять!

— Исполняйте, — бросил Гэлмор.

Окруженные, вымокшие, уставшие, проржавевшие воины забряцали оружием по мостовой. Сотник молча скрутил крышку, сделал несколько глотков из фляги, отер губы кулаком, скомандовал — солдаты двинулись вперед. Вокруг — почетный эскорт? — настороженные, потные вышагивали Стражи Аркина. Полсотни шагов по улице и дороги сотника и волшебника разошлись. Рэндол ненавязчиво пригласил «досточтимого милорда Фрегота» пройти с ним, Гэлмор на прощание сжал плечо мага, шепнул: «Прощайте…» и скрылся за поворотом.

Переплетение улиц. Наконец-то — жизнь. Испуганная, сжавшаяся, но — жизнь. Изредка между домами сновали людские фигурки, некоторые истощенные, другие, наоборот распухшие от набитых желудков. Печать страха — на всех лицах. Некоторые держали около рта тряпицы, напоенные чесночным запахом, другие больше полагались на знаки Спасителя: перечеркнутая стрела на шее, в руках, на стенах домов, многие, очень многие прижимали к груди какие-то фигурки — амулеты? — но все, абсолютно все стремились как можно скорее прошмыгнуть в заветную дверь, скрыться в недрах дома. Рэндол зевнул, казалось, ничто не может поколебать спокойное безразличие этого человека. Побряцывая мечом, он вышагивал по центру улицы, лениво смотрел по сторонам. Лет тридцати, высокий, русый в промокшей одежде Рэндол держал в руке шлем с алым плюмажем, скучал, вяло проводил рукой по волосам…

— Что будет с сотником? — Фрегот пристально посмотрел на затылок спутника.

— Ничего. Неделька в карантине и снова вперед к зомбям. Но мы этого не увидим, надеюсь, — воин обернулся, остановился. — Вы — Фрегот Готлибский, знаю. Меня же зовите просто Рэндол, я — герцог, но сейчас это не совсем важно. У моих друзей — он усмехнулся. — Есть дело к вам. Собственно сейчас мы придем, и они сами все расскажут.

Из очередной улочки послышалась музыка. Фрегот удивленно прислушался: «Эбинская плясовая», грохот.

— Нам туда, — и герцог уверенно шагнул к двухэтажному, видавшему виды зданию из которого доносились звуки веселенькой мелодии.

Дверь распахнулась, отрыгнула перегаром, кислым вином, потом. Вход перекрывало грязное влажное покрывало. Поморщившись, маг вошел следом за Рэндолом. В большой заставленной круглыми деревянными столиками комнате царило веселье. Кучка людей танцевала, другие хлопали в ладоши, наливали, пили. Массивное окно справа было занавешено, освещали помещение расставленные тут и там масляные лампы, некоторые горели еле-еле, другие совсем потухли. Яркие платья метались по комнате, раздавался смех, какая-то парочка в углу упоенно целовалась. Рэндол уверенно пробрался между столиками, открыл незаметную дверь справа, вошел. Череда небольших комнаток, музыка, вздохи. Коридоры, коридоры. Лестница. Наконец — скрип, еще одно влажное покрывало по лицу — они поднялись в небольшую комнату.

Камин полыхал жаром.

Стол, несколько черных резных стульев, люди. Фрегот почувствовал слабенькое сторожевое заклятие, несомненно — маги. Двое огневиков, чародейка Воды, мастер Земли, один — то ли алхимик, то ли предельщик, и он — маг Воздуха.

— Знакомьтесь, это Фрегот Готлибский из Академии, — сказал Рэндол, усаживаясь на стул.

Маги поочередно встали, представились. Главными у них, похоже, были смуглокожий чародей Земли — Астаан и — уже в годах — волшебница Воды — Эрика. Имена остальных потонули в визгливой «Орочьей застольной» — снизу.

— Присаживайтесь, мэтр Фрегот. — мягкий баритон Астаана. — Я постараюсь покороче изложить суть дела: время дорого, — волшебник прокашлялся, потер горло, сначала неуверенно, затем, все более распаляясь заговорил: — Бездарность, безвольность Архипрелата Ультера и его окружения привела Аркин к катастрофе. Три четверти города охвачены болезнью, у меня есть сведения, что чума пробралась даже сюда в Центр. В некоторых кварталах бесчинствуют неупокоенные, тысячи людей погибли. Многие заражены и их шансы на спасение невелики… — Астаан замолчал, сцепил пальцы, затем тихо сказал: — Все маги Аркина — это мы.

Мастер Земной стихии говорил долго, он рассказывал ручке своего кресла о глупости градоначальников и высших церковников, о недооценке и слабоволии, о людях, слабых, беззащитных людях, которым… уже не помочь.

— Братья по магии! — голос Астаана дрожал, — Зачем они не вняли нашим словам, зачем позволили болезни распространяться, зачем пустили ее в город?! Разве это наша вина, что Аркин умирает!? Разве можем мы теперь помочь — им?!

— Ведь чума — от нее почти нет спасения, вылечишь одного, двух — но не всех, всех не получится! — чума повсюду, там внизу, где веселье, прислушайтесь, вчувствуйтесь! Там — сидит, усмехаясь, старуха с косой. Разве вы не видите?! Кашляющий мальчик, крыса в углу, блохи во влажном матрасе, пальцы, плевок нищего — разве вы не видите Ее лик?!

Лик Смерти.

— А нас магов слишком мало! Мало и мы слабы. Безумцы священники попрятались по норам, самые смелые да благородные — головы сложили. Обыватели с открытыми ртами слушают проповеди, покупаются на байки о скором спасении, покупают бессильные амулеты, сидят, верят — умирают. Нужна ли им наша помощь?! — Нет!

Нет!

Слова, потоки слов. Казалось, Астаан убеждается все больше и больше в бессилии магии. Действительно — там, где не справились истинные слуги Спасителя: святые отцы, Инквизиция, — разве выдержим мы — простые маги?

— Разве выдержим?!

Фрегот понял. Чародей Земли, той стихии, которую крестьяне с любовью зовут матушкой, кормилицей, волшебник, выпускник той же Академии, что и он предлагает бросить город. А что же остальные!? Почему не возмутятся, не закричат гневно, ведь мы же маги, Светлые маги!

Нет. Молчат. Нахмурились, потупились — молчат. Согласны. Все решено давно. Речь Астаана — фарс, дешевая комедия на потеху одному зрителю… Но зачем же им еще один волшебник, на что им сдался еще и он, Фрегот?

— …оценив ситуацию, мы решили составить Кольцо, — пыл оратора уже спал, он перешел к технической стороне дела. — И теперь я должен спросить почтенного Фрегота… Милорд, не знаете ли вы хода на Тайные Пути…

Слово было сказано. Чародеи хотели сбежать из города. Но как им было оставить Аркин, когда вокруг — чума, зомби, святые отцы, наконец? Только по незримым тропам, что позволяют самым могущественным путешествовать сквозь пространство, и для этого им нужен был проводник, тот, кто знает Вход.

— Милорд Фрегот, вы знаете?

Волшебнику вдруг стало горько… а еще — зло. И он ответил:

— Давно ли вы были в Ордосе, милорды? Вы все — все! — окончили Академию Высокого Волшебства, так вот теперь я спрашиваю: давно ли вы были на площади Черного Камня?!

— Я не совсем понимаю, какое это имеет…

— Прямое! День Учеников не за горами, и скоро ворота Академии раскроются снова, и снова ректор будет говорить вышколенные временем фразы. Помните ли вы их, милорды? Помните ли первые годы обучения, когда все мы постигали такие простые, в общем-то принципы? Основы нашей магии. Светлые — и Темные. Как все это просто, затерто теперь, да? Темных нет, последний сгинул неизвестно когда и куда, остались только мы — вроде бы Светлые… Светлые ли? Уж не потускнели ли наши плащи? Души? Вы предлагаете бросить город, это нас предали, говорите вы, у нас мало сил… А много ли было сил у основателей нашей Академии? У тех, кто превратил безжизненную скалу в сад? Легче им было?

Маги молчали. Они старались не смотреть в рассеченное, испятнанное кровоподтеками лицо волшебника в мокром давно замаранном светлом плаще. Стена молчания, угрюмого непонимания, незнания, нехотения стояла сейчас между Фреготом и этими людьми. Маги были погружены в какие-то свои, неведомые самому Спасителю мысли. Они думали, но — молчали.

Фрегот устало посмотрел на них. А чего он собственно хотел? Неужто он и в самом деле думал, что эти посеревшие в боях со временем люди вдруг загорятся его словами? Кому интересны затертые истины, когда на кону — жизнь?

— Я не буду помогать вам. Бегите, если боитесь, — Фрегот встал и, открыв дверь, бросил: — Маги.

Волшебник спустился в путаницу коридоров, двинулся по скрипучим доскам наружу из чадящего царства к свету. Скрип половиц, топот ног — кто-то бежал за ним… Неужели?!

— Стойте, милорд Фрегот! Стойте, — позабыв франтовской шлем с плюмажем, растрепанный, бледный за магом бежал Рэндол, командир баррикады.

Волшебник с надеждой посмотрел на герцога: может быть?

— Стойте! — воин задыхался. — Милорд маг, все что угодно, но вытащите меня отсюда! Сколько нужно золота?! Я заплачу! Я могу! Сколько угодно! — герцог приблизился вплотную, дыхнул на волшебника перегаром, зашептал: — Мне страшно… Я, я не хочу умирать от этой поганой болезни! Страшно…

Куда вдруг подевался надменный воин? Словно дождь наконец-то смыл пудру отваги, и румяна чести… навсегда.

Фрегот покачал головой и отвернулся. Время уходить.

Герцог рванулся, ударил — боль, боль в руке! — волшебник закричал — вспышка — Рэндол отлетел на несколько шагов, ударился о стену, упал, на губах у воина выступила алая пена. Фрегот сжал окровавленную кисть, произнес несколько исцеляющих заклятий — рана закрылась — подошел к Рэндолу.

— Зачем?

Герцог медленно встал — кинжал остался лежать — утерся кулаком, пристально посмотрел на Фрегота:

— Ты скоро заболеешь, маг. Как та, другая волшебница… Все, кто хоть что-то делает обречен… — Рэндол замолчал, затем тихо повторил. — Ты заболеешь.

Заскрипели половицы, герцог отвернулся и двинулся прочь. Его остановил возглас мага:

— Какая волшебница!?

— Кажется, ее звали… Агнесса.

Агнесса, Агнесса. Улицы Аркина сплетали причудливые узоры, обдавали холодом, дождем. Агнесса. Как он мог забыть про нее? Фрегот почти бежал по скользким булыжникам мостовой. Прочь, прочь из центра. Но куда могла пойти своенравная чародейка Огня? Доки — нет, скорее — Северные ворота — самый бедный район славного Аркина. Пышные соборы, золоченые шпили, чванливые колокола — все словно погрузилось в сон. Опустели, вымерли когда-то многолюдные площади, будто и не было совсем недавно величественных празднеств, словно бегущая в жилах города кровь — люди — остановилась. Холодили испещренные моросью дождя лужи, изредка поддувал, покусывал ветер.

Пустынно.

Вскоре золоченые, надушенные, пьяные кварталы закончились, впереди показалась очередная баррикада — будто наспех сваленный в кучу хлам сможет сдержать зомби. Стражники закричали волшебнику что-то, но тот, резво перемахнув через завал, скрылся в проулке. Крики смолкли: зачем надрываться ради одного сумасшедшего? Сколько их там…здесь?

Грязь. Грязь припудренная — в центре, грязь, выставленная напоказ, убогая в коростах — здесь. По правую и по левую руку — дома. Небольшой фонтанчик, статуя воина с отломанным носом, брошенная безколесная телега.

Заскрипели дверные петли — Фрегот увидел двух людей: бедная одежда, тонкие худые руки, ноги, лица. Незнакомцы несли на руках что-то серое, бесформенное. Выбравшись на улицу, люди загрузили ношу в тачку — в такую, наверное, удобно собирать урожай — покатили груз за дом. Фрегот догнал их у фонтана:

— Извините, вы не видели…

Люди остановились, один мрачно посмотрел на мага, произнес:

— Уходи.

Фрегота прошиб холодный пот: щеки, нос, руки незнакомца были покрыты черными пятнами…

Визгливо заскрипела колесами тачка, люди двинулись в путь, вяло обогнули какую-то бурую кучу тряпья, скрылись за поворотом. Налетел ветер, шевельнул разбросанную материю, из-под грязного покрывала выскользнула бледная в синюшных пятнах рука… Мертвые сами хоронили своих мертвецов… до чужих им не было дела.

Насморк. Мокрые стены и хмурая серость в небесах. Огромный полу вымерший город. Агнесса, где ты? Фрегот представил себе волшебницу, ее стремительные хрупкие черты… ему показалось, будто он слышит ее тихий голос. Губы мага зашевелились: послушный его зову ветер налетел, закружился, бросился в грязные переулки, скрылся в городской утробе. Фрегот застыл, вглядываясь, вслушиваясь в дыхание воздушной стихии. Наконец подвывая, посланец- ветер ворвался на площадь, принес собой зловоние улиц, кислый запах смерти… смутный образ: фигурка в алом на перекрестье улиц. Несколько слов и видимая только волшебнику серебристая нить метнулась в чащобу стен. Фрегот побежал.

Улочки петляли, сворачивались узлом, метались, то, расширяясь до невообразимости, то вновь сжимаясь в тонкую глухую кишку. Кругом — холод и безлюдье. Вскоре каменный лабиринт выплюнул Фрегота на широкую площадь. Перевернутые, поломанные прилавки, запах тухлой рыбы, грубо сколоченный деревянный помост — здесь, похоже, когда-то располагался городской рынок. Волшебник застыл: на площади были люди, много людей. Грязные в лохмотьях и напомаженные в расшитых кафтанах, босиком и в сафьяновых сапожках, нижайшие из нижайших и если не великие, то хотя бы дородные граждане Аркина топтались между прилавками. Жадный до веселья ветер кинулся, было к толпе — отскочил в испуге: на мгновение, на миг раньше мага он почувствовал, увидел каким-то своим чутьем бледные, некоторые в черных знакомых пятнах, другие в странных опухолях, нарывах лица, руки… Всеобщая болезнь согнала людей на площадь, заставила ждать, с мольбой смотреть на что-то невидимое пока ни ветру, ни магу. Несколько лиц обратилось к волшебнику, он услышал голоса, сначала тихие, затем все громче, громче; толпа повернулась к Фреготу, надвинулась, протянула то ли в мольбе, то ли с ненавистью руки, загалдела, задышала противно, протяжно. Маг прошептал несколько слов-заклятий, одежда его — промокшая, грязная — окрасилась вдруг ослепительно белым, по спутанным волосам пробежали искры, с нелепо растопыренных пальцев слетела тонкая серебристая молния, ударила в камень перед людьми…

— Прочь! Уходите! — закричал Фрегот. Замершая толпа отпрянула. — Прочь!

Молнии сыпались, расчищали дорогу. Вокруг: злые, усталые, в гримасе страха, боли, в мольбе — лица, лица. Волшебник шел по коридору, по правую и по левую руку: тела, тела. Фрегот щедро разбрасывал снопы искр, выбивал из усталого неба гром, щекотал мокрые камни тонкими невсамделишными молниями. Побледневший, в холодном поту со сжатыми в полоску губами… волшебнику было очень страшно. Он боялся того, что дышало, двигалось вокруг, тянуло грязные в язвах руки, хотело, еще надеялось на что-то.

— Прочь! — голос мага дрогнул, сноп искр брызнул из его руки, опалил чью-то морду.

Людские потные тела.

Везде.

Внезапно в человеческом море забрезжил одинокий островок пустоты. Фрегот, словно путник в пустыне при виде колодца бросился к нему. Десяток шагов. Толпа отхлынула, обнажив мокрый камень, деревянный помост, и на нем — в лицо алым, алым! — ворочалась, металась девушка. Волшебник склонился над ней. Тонкие, мутные потоки Силы кружились вокруг, пронзали хрупкую фигурку, нанизывали, словно бисер, людей, уносились во влажную городскую утробу. Неведомое, неповторимое заклятье бушевало в Аркине. Фрегот попытался прочитать чужую, такую необычную магию. Он сосредоточился: вчувствоваться, попробовать на вкус эту пульсирующую Силу… Мерзкий, такой знакомый теперь запах смерти и разложения. Неужели?! Незримая, упругая паутина… нет, скорее кровеносная сеть, опутавшая каждый закоулок города и бьющая, закачиваемая по невидимым жилам болезнь в гигантский насос-сердце — хрупкую светлую волшебницу. Люди, люди вокруг. Фрегот видел, как выходит, уносится из них зараза, рассасываются опухоли размером с яйцо под мышками, на руках, в паху, сходят с лиц синюшные пятна, остается бледность, здоровая бледность очень истощенных людей.

Агнесса вдруг конвульсивно дернулась, закричала. Силы, брошенной в заклятье катастрофически не хватало, магия призванная высасывать и сжигать заразу давно вышла из-под контроля, волшебница впала в беспамятство, а мутные потоки энергии продолжали подпитывать, наращивать заклинание за счет собственной жизненной силы девушки. Еще немного и тело Агнессы рассыплется в прах, заклятие выдохнется, бессильное, а застарелая, не уничтоженная и наполовину болезнь вновь охватит город.

Фрегот прочертил над головой волшебницы несколько замысловатых фигур, еще, еще — серебристая вязь повисла в воздухе. Слова — не те, заученные из книг — простые, навеянные ревом Грозы в летнюю ночь, напетые колыханием моря, стуком дождя, грацией облаков в прозрачном небе… слова легко выходили из груди мага, волшебник не приказывал, он говорил со стихией, и Воздух, вечный неуловимый, такой нужный людям Воздух отвечал ему. Сила, дыхание Бури, Гром, Молнии захватили его, волшебник вдруг вновь ощутил себя той великой, могущественной, неумолимой Грозой, что по прихоти дарует смерть, но чаще, много чаще означает жизнь. Сила, как тяжело расстаться с тобою? Мимолетное, кружащее голову ощущение счастья, радости. Маг засмеялся и… бросился в темные ходы людского муравейника, поддерживая, обновляя, перестраивая заклятие Агнессы. Кровяная сеть и сердце, выкачивающее заразу, исчезли, теперь под тяжелым угрюмым небом в мозолях, черный от соли и пота стоял рыбак. Бушевало, рокотало среди туч, и море подбрасывало суденышко, то вверх, то вниз. Вздулись канаты-жилы и из пучин воды, водорослей потянулся невод. Кровь на ладонях, гул, набат в голове, тяжко, туго идет упрямая рыбешка, колотит молотком отката. Эх, навались! Еще! Веселей! Боль, кружащая мир вокруг боль. Соль, кровь на губах, эх, тяжел улов! Последняя рыбешка вваливается в лодку, тучи, вода все вдруг переворачивается… меняется…

Руки словно увязли в потоках липкой сладкой патоки, которая ручьями вливалась в измученное тело. И огонь, пламя в топке вдруг тухло под наплывами вязкой жижи. Болезнь, выжатая из Аркина чума, клокотала внутри Фрегота, а Силы — Грозовой, бушующей стихийной и простой — человеческой — чтобы сжечь, уничтожить раз и навсегда заразу не было. Болезнь металась по утлому человеческому сосуду, каждый миг норовила выплеснуться в мир, расползтись по городу. Заклятия, последние, кровавые заклятия слетали с губ волшебника, Фрегот запирал, закрывал на тысячу тысяч засовов внутри себя клокочущую, липкую заразу. Откат — боль с которой сроднился и которой мучим каждый чародей мира — обрушился на волшебника. Взметнулись наружу потоки чумы, но на грани беспамятства, полусмерти, маг увидел, услышал, как лязгает последний затвор, бьется о каменную пробку болезнь…

Капли шлепались с неба, барабанили по мокрому помосту, стекали по мостовой. Хмурый день на базарной площади: слепо взирали в небеса пустые прилавки, пахло сыростью, слышался лай собак.

Никого.

Люди ушли отсюда. Люди хотели тепла, уюта очагов и мягких занавесок. А еще — вина, вина, что бы согреться, что бы — не дай Спаситель! — не заболеть. Они с жалостью несли хрупкое тело в алых одеждах по простуженным улицам, нежно кутали девушку в горячее одеяло, а когда она проснулась, давали ей подогретое вино пополам с микстурой доктора Штефельберга, а святой отец — тот что читает каждую седмицу проповеди в церкви на углу — святой отец Эллау рассказывал больной добрые притчи о Спасителе, который, конечно же не оставит малых сих ни в горе, ни тем более в радости. Агнесса улыбалась, мягко кивала старику, смотрела в окно: там иногда проходили лица… радостные, радостные…

Дождь шлепал босыми пятками по надгробиям, скатывался вниз в мягкую глинистую землю. Промокшие, измазанные грязью сапоги волшебника чавкали водой, задевали могильные плиты. Фрегота скрутил приступ кашля — второй за день. Маг подставил изъеденное черными пятнами лицо небу, проглотил несколько капель, отер выступивший на лице пот, сел на траву.

Тяжело умирать, когда ты совсем один и погода сыпет за шиворот дождь, мажет тебя глиной, бросает на кладбище, в грязь. Помирай, подыхай… всем все равно. Несколько дней пути, лесные ночевки, кашель, боль…А сил не осталось… совсем. Фрегот поднялся: еще не все, не все, надо идти, дальше уносить болезнь, что бы никто, никто… Впереди из мутной пелены дождя показалась фигура, другая.

— Не подходите… — прошептал Фрегот. — Я страшно болен… прочь.

Никто не ответил, только фигур стало больше, волшебник прищурился, хрипло рассмеялся:

— Вот и все…

Впереди: смешно подволакивая ноги, пошатываясь, вышагивали зомби. Фрегот остановился, сплюнул… вдруг посмотрел в небо, в серую мешанину туч. Там в клубящейся изменчивой дали, что-то вспыхивало, рокотало… А что если? Волшебник поднял руки: еще, еще одну, последнюю… С ладоней его слетело несколько искр, и маг скрючился, слишком слаб он был, слишком силен откат. Фрегот упал на колени — грязь чавкнула, принимая его — посмотрел на небо: неужели — все?

В серых грустных небесах…

…сверкнула, покатилась…

…ударила — совсем рядом: протяни только руку! —

Молния.

Молния.

Волшебник улыбнулся: дождь хлестал его по лицу, весело, надрывно грохотал, гремел, рокотал вдали безумный Гром, недвижны стояли зомби… Он не видел ничего, только молнии, молнии и, стоя по колено в грязи и ярких слепящих вспышках, он вдруг на какой-то миг, нет, не понял — почувствовал то странное, чистое, что дается не всем, многого требует и многое дарит взамен, что превращает по мановению чьей-то руки человека — в Мага, Светлого Мага и…

Налетел, взъерошил волосы друг Ветер…

— Фрегот, меня зовут Фрегот…Впрочем, ты — помнишь.

Улыбка.

— Помнишь…

Дмитрий Дзыговбродский
ИДУЩИЙ ВО ТЬМУ

Тьма сегодня бушевала. Где-то внутри шёл призрачный шторм, и лёгкие завитки сумрака бродили по внешней границе.

— Пап, а пап…, - маленькая Мири подёргала Рэда за рукав.

— Да, звёздочка…

— Ты принесёшь сегодня солнечную куклу? Ну, пожалуйста, пап. У меня же завтра день рождения.

— Конечно, милая. Я обещал, — Рэду очень не нравилась Первая Завеса. Что-то там сегодня происходило, и совсем не хотелось в это вмешиваться. Но завтра и вправду день рождения Мири. Да и денег уже почти нет.

На границе образовалось уплотнение похожее на руку. Серый туман сформировался в пять пальцев с когтями. Нечеловечески плавным движением рука извернулась ладонью вверх, будто пытаясь поймать капли несуществующего дождя, потом сжалась в кулак. Внезапно призрачная рука направила указательный палец на Рэда, как будто говоря «Сегодня ты», и спустя мгновение распалась на несколько сгустков.

Рэд уже что-то слышал про такие вот руки. И вроде бы ничего хорошего. Да и что хорошего можно услышать про Тьму? Но теней бояться — во Тьму не ходить.

Нет, сегодня во Тьме явно было не спокойно. В Западной Тьме, как говорят важные маги из Ордоса. Вот только идти всё равно придётся — поступил заказ на волшебные камни. В Ордосе новый выпуск, и каждого выпускника надо обеспечить посохом с волшебным камнем.

Если бы ещё господа маги знали что за камни они носят в навершиях посохов. Хотя Совет давно уже знает, и ничего — носят и радуются. Странные они — борются с Тьмой, но при этом спокойно используют предметы, рожденные в Ней.

— Мири, не ходи сегодня к границе. Хорошо? — Рэд посмотрел дочери в глаза. — Даже если девочки будут звать. Сегодня там буря, и могут выйти «ядозубы», а то и «серые спруты». Обещаешь?

— Да, папа… Но может я пособираю камушки после отлива?

— Нет, звёздочка. Сегодня отлива не будет. Там Призрачный Шторм.

— Хорошо, пап.

Рэд улыбнулся и перевёл взгляд на Первую Завесу. Эх, говорил Лис Хоган не соваться во Тьму, когда там шторм бушует. Ещё и рука эта. Не к добру…Ох, не к добру. Но ведь дочке обещал. Ещё обидится — так ждала день рождения, чтобы я ей куклу подарил.

А живут то они далеко — за Игровым Полем. Как туда идти, знаю, но во время шторма всякое может появиться…или пропасть. Рассказывал как-то Топтыга о том, что он увидел во время шторма: чудовища железные всякие, земля из мелкого камня, скреплённого смолой, странные дома похожие на коробки, стальные стрекозы в небе. Рассказывал. Уже и не помню половину. Помню только, что не вернулся Топтыга из очередного шторма. Сгинул. Пусть душа его во Тьме найдёт дорогу к Свету!

Рэд пристально посмотрел в сторону гавани. Нет, корабля магов ещё нет. Наверно, к вечеру объявятся. Сами бы залезли во Тьму — посмотрели бы из какого теста они сделаны. Старики говорят, пытались когда-то их мажества полезть за Первую завесу. Бодро полезли — пятнадцать стихийных, рунных штуки три и один тёмный, а во главе сам милорд ректор, бывший, не нынешний. Так из серого тумана через пару часов только милорд ректор и выбрался. А точнее выполз. С тех пор маги даже не пытались что-нибудь изменить в сложившейся ситуации — можешь, сходи, а мы заплатим. К слову говоря, платили хорошо. Грех жаловаться. А то, что пропадали Идущие во Тьме, то что ж. На то она и Тьма. Каждый выбирает по себе.

Рэд криво усмехнулся. Подбросил плечом рюкзак, чтоб поудобнее лёг на спину. Ох, не лежала душа к прогулке во Тьме. Поправил Мири сбившуюся чёлку и, не оборачиваясь, пошёл к Первой завесе. До неё было уже совсем недалеко — метров сто, не больше. Из-за призрачного шторма она приблизится ещё метров на сорок, а потом уже пойдёт на убыль. По всему получается, что окажется он около Игровых Полей аккурат к пику призрачного шторма. Дрянь дело. Если бы не сложилось всё так, хрен бы полез. Сидел бы дома, пиво пил.

Рэд выругался. На сердце скребли кошки размером с дом. Терпи, Идущий во Тьму. Не зря же нас так прозвали. Вот и иди, молча. Сам выбирал судьбу, вот и шагай. Ругайся, проклинай, сжимай зубы до солоноватого привкуса, но иди.

Первая Завеса играла лёгкими струями тумана, сплетая странная узоры из серого и белого цветов. Всё ближе и ближе… Рэд закрыл глаза, отсчитывая последние шаги. Споткнуться он не боялся — каждый камешек был знаком, каждая неровность почвы отпечаталась в памяти. С этого места он всегда начинал свой путь. И сюда же возвращался.

Пятый шаг…

Четвёртый…

Третий…

Второй…

Последний…

Тьма.

По ушам ударил далёкий мрачный гул. Почти не слышный, ощущаемый больше кончиками пальцев. Как будто рядом находится огромная морская раковина.

Вечная песня Тьмы.

— Ну, здравствуй, — еле слышно прошептал Рэд. Всё осталось за Первой Завесой: призрачный шторм, страхи, сомнения, маги и простые люди, будущее и прошлое. Только так и можно выжить — учил когда-то пятнадцатилетнего Рэда повидавший всё Седой Эгмонт, невероятно удачливый Идущий. Он говорил, что его удача заключается только в том, что всё человеческое, лишнее, пустое он оставлял за Первой Завесой, и как только делал первый шаг во Тьму, становился её частицей. Да и повидал он столько, что в свои двадцать восемь полностью поседел.

Рэд постоял неподвижно несколько секунд и только потом открыл глаза.

Серое на чёрном. Лишь кое-где яркие искорки алого. Даже чёрный цвет выглядел как тёмно серый. На горизонте цеплялось за горизонт неправдоподобно большое алое солнце. Оно там находилось всё время. В землях Западной Тьмы всегда поздний вечер, нескончаемый, обречённый. Тёмно-серые тени протянулись по земли, время от времени колыхаясь словно от незримого ветра.

Рэд упрямо мотнул головой и направился через Развалины в сторону аллеи, вдоль которой стояли странные статуи. Только здесь можно было выйти во внутренние области Тьмы. Во внешних уже нечего было искать. Конечно, приливом забрасывало «камни», правда, не очень большие. Иногда можно было найти «мифриловое кольцо» или «ледяную молнию», но это так — игрушки для новичков. По настоящему интересные штуки отсюда выгребли лет с полсотни назад. Земли рядом с границей стали полигоном для новичков. Тем более, здесь тоже можно было откинуть копыта. Или встретить «пересмешников». И неизвестно ещё что хуже.

Вокруг живописно расположились развалины каких-то неизвестных дворцов и храмов. Самое интересное, никто не слышал, чтобы на островке был хоть один дворец. Селение рыбаков было, это да, вот только их жилища уж никак не тянули на дворцы.

Но красиво, невероятно красиво. Рэд каждый раз любовался этим мрачным пейзажем. Тёмные силуэты полуразрушенных дворцов, опутанных ярко алыми лианами. Серые тени, еле заметно меняющие очертания под лучами умирающего солнца. Это была нечеловеческая красота. Созданная не людьми и не для людей. Два года назад Рэд привёл сюда одного художника — опасности никакой, а деньги тот заплатил немалые. Побродили они так пару часов и вернулись. Художник отплыл на материк через день, даже не попрощался, всё борматал про себя что-то, да чертил угольком наброски Развалин. И только через полтора года Рэд снова услышал о том художнике. Его картины пользовались невероятным успехом. Они завораживали. Даже простейший набросок сразу же считался шедевром и покупался за бешеные деньги. Правитель Салладора заказал цикл, заплатив одним из приморских городов. Султан Арраса за картину «Алые тени» отдал один из Великих бриллиантов, величиной с кулак взрослого мужчины. Даже Инквизиция признала заслуги художника, хотя и пыталась вначале отправить на костёр. Ни у кого больше не получалось так изобразить чуждость, красоту и нечеловеческое зло Тьмы. Слава его длилась недолго. Художник сошёл с ума и покончил с собой, написав на стене своего жилища «Я вижу свет». Своей кровью…

С тех пор к Рэду не раз обращались люди искусства, надеясь повторить путь того художника. Но Рэд каждый раз указывал им на дверь. Так же делали и другие Идущие. Пусть Тьма остаётся за Первой Завесой. Нечего ей делать в мире людей. Даже на картинах.

Рэд не спеша пробирался через Развалины. Да и куда спешить? Впереди ещё не одна миля пути. Игровое Поле находится на третьем острове архипелага. Пред этим надо бы побродить по второму острову — поискать диковинки.

Развалины незаметно сошли на нет. Теперь перед Идущим показалась тёмная полоса Проклятого Леса и посреди как рана — Аллея. Аллея Погибших Королей. Одно из самых неприятных мест Тьмы.

Здесь ничего не угрожало физически. Но вот от души могли остаться ошмётки. И возвращался тогда Идущий домой воя от страха, оставаясь осколком прежнего себя на всю жизнь. Если возвращался…

Можно конечно было пойти напрямую через Лес. Сразу выйти к мосту на второй остров. Но таких безумцев давно уже не находилось. Казалось бы, чего особенного пройти сотню метров под тёмными начисто лишёнными листвы деревьями… Рэд вспомнил, как один новичок при нём и Змее зашёл в тени первых деревьев Леса. Пусть его душа найдёт дорогу к свету! Змей тогда на неделю запил. Да и самого Рэда до сих пор на изнанку выворачивает, как вспомнит. Всё… Хватит. Прочь воспоминания. Не к добру о таком думать во Тьме. Прав Эгмонт.

Вот и Аллея. Строгие статуи по бокам — короли прошлого, настоящего и грядущего. Справедливые, подлые, великодушные, борющиеся с Тьмой и присягнувшие ей. Все они стояли здесь, вольно или невольно Ей помогая. Рэд остановился за два шага до гранитного полотна дорожки. Закрыл глаза, повторяя слова, всегда удерживающие его на краю.

— Я не боюсь и не должен бояться. Ибо страх убивает разум. Страх есть малая смерть, влекущая за собой полное уничтожение. Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня. И когда он пройдёт через меня, я обращу свой внутренний взор на его путь; и там, где был страх, не останется ничего. Останусь лишь я, я сам.

Когда-то Идущий нашёл полуистлевший обрывок бумаги. Половину странички книги, написанной на неведомом языке. И только во Тьме можно было прочитать эти слова. Наверное, это был какой-то религиозный труд, трактат о душе человеческой. Когда же Рэд показал страничку Эгмонту, тот расхохотался и заявил, что это обычная сказка, которую менестрели рассказывают, только кто-то не пожалел для неё бумаги. Рэд тогда пожал плечами и больше никому листик не показывал. Сказка, не сказка? Какая разница, если эти слова не раз ему помогали. Но сомнение осталось… Кем же был человек, написавший это? Сказочником, мудрецом, святым?

Рэд вцепился взглядом в дальний конец аллеи и сделал первый шаг.

— Я не боюсь и не должен бояться…

На грани слуха возникли голоса. Повелительные. Злые. Скрежещущие, как источенные ржавчиной латы. Уверенные в праве повелевать.

— Преклонись…

— Бойся нас…

— Посмотри на нас.

Вот только не это. Один раз Рэд уже встретился глазами с одной из статуй. Еле ноги унёс.

— Я встречу свой страх и приму его…

Шелест голосов проникал в мысли. Паника уселась на левое плечо, страх на правое. И дружно заглянули в глаза.

— Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня…

— Посмотри…

— Как ты смеешь отворачивать от своего короля, мразь. На колени.

— Склонись…

— Во имя Света, следуй за мной…

— Покорись…

Голоса набирали силу бури, пробиваясь сквозь чеканные строчки неведомого манускрипта. Хотелось с воем кинуться куда-нибудь, а лучше припасть к ногам повелителя, который защитит, спасёт, укажёт. Добрый, добрый король. Сильный, надёжный.

— Ибо страх убивает разум. Страх есть малая смерть, влекущая за собой полное уничтожение…

— Уходи, — спокойный голос прорвался сквозь бурю угроз, обещаний, приказов, — возвращайся.

Рэд от неожиданности вскинул голову и посмотрел на статую. Худощавый, спокойный воин с двуручником в руках. А скупая строчка на постаменте. Ни титулов, ни иных красивостей. «Арагорн». И всё этим сказано. Так можно чествовать только настоящего друга…или настоящего врага.

В глазах статуи извечный ало-серый туман боролся с проблесками далёкого синего неба.

— Слишком многое решается сегодня. Уходи…

— Кто ты?

— Тот, кто победил. Когда-то, где-то…Уходи…

— Почему?

— Возвращайся…, - далёкая синева растаяла, сменившись алым заревом. — Склонись, слуга. И я награжу тебя… Доверься…Подчинись…

— Я встречу свой страх и приму его. Я позволю ему пройти надо мной и сквозь меня…

Рэд упрямо шагал, цеполяясь безумным взглядом за далёкий туман, начинающийся за Аллеей. Так где-то мост…Там отдых. Там нет голосов.

— На колени…

— Ты наш…

— Верь мне…

— И знамя моё станет твоим…

— Твой меч принадлежит мне…

— Подчинись…

Никогда ещё не было так тяжело. Голоса отдавались пещерным эхом, ударяя в спину, осторожно пробегая по краю сознания, чтобы вернуться диким прибоем, лавиной, штормом.

— И когда он пройдёт через меня, я обращу свой внутренний взор на его путь; и там, где был страх, не останется ничего.

— Остановись…

— Посмотри мне в глаза…

— Как ты смеешь не подчиняться, тварь…

— В атаку…За мной…

— На смерть…

— Отдай жизнь за меня…Будь моим…

— Я награжу…

— Валгалла ждёт нас…За мной…

— Верь мне…

— Будь моей правой рукой…

— Умри…

— Ради…

— Меня…

— …

Гранит дороги сменился комковатым серым песком побережья.

— Останусь лишь я, я сам. Я не боюсь…

Рэд обессилено рухнул на колени. Если бы он верил в Спасителя, сейчас бы молился, неистово, до хрипа в горле. Но Идущий верил только в себя. Без этой веры из Тьмы не вернуться.

И это только Аллея…Идущий с трудом поднялся на ноги. Если так пойдёт дальше, он свалится без сил ещё на втором острове. Куда уж до третьего идти?

— Вперёд, Идущий, — усмехнулся криво Рэд.

Ажурные перила моста начинались уже в десяти шагах. Крепкий красивый мост. Вот только идти по нему в Призрачный Шторм…Лучше уж по десяти Аллеям прогуляться.

Море Зла лениво перекатывало волны. Иногда особо высокий вал захлёстывал мост, и по серо-алому мрамору разливались искрящиеся волны. Рэд сжал зубы. Если он попадёт под волну, его уже ничто не спасёт.

Каждый раз когда он проходил мост, ему казалось что в извечное пение Тьмы вплетаются тёмная, но от этого не менее красивая музыка, и слова…

Никто больше этого не слышал. Хотя…Может, и слышали, но что-то другое. О таких вещах среди Идущих не принято расспрашивать.

Рэд сделал первый шаг. Сразу повеяло прохладой. Запах йода, грозового ветра, водорослей, соли. Музыка стала громче, прорываясь сквозь песню Тьмы. Всё чётче и чётче слова.

Идущий лёгко, как будто танцуя, двинулся вперёд. Только так и можно было пройти через этот мост — полностью отдаваясь ритму музыки, напевая про себя странно звучащие слова. Уверенный шаг на куплете, скользящий быстрый на рефрене.

Ритм направлял тело, помогая ускользать от самых высоких волн. Но это в обычное время. Во время Призрачного Шторма всё меняется. Припев начался слишком неожиданно, и Рэд опоздал на секунду. Ускорил шаг, наверстывая упущенное, напевая про себя…

Краем глаза заметил приближающуюся волну. Слишком высокую, слишком быструю…Кинулся вперёд, вырывая последние метры, секунды…Только бы успеть…Успеть…

— Всегда так, — прорычал сквозь зубы, — бросают в пекло за камушками и платят гроши. Вот взять бы этих магов за грудки, да швырнуть бы всех во Тьму. Посмотрел бы, как они забегают.

Грудь переполняла холодная, яркая ненависть. На всё, на всех…На магов, которые сами ничего не могут и потому бросают таких как он на смерть. На трактирщика Грэхема, перекупающего добычу за половинную цену, а то и меньше. На таких же как он Идущих, но помоложе, расставляющих ловушки на своих товарищей, чтоб поживиться «левым» товаром. Последнее время появилась такая мода — не ходить самим глубоко во Тьму, а подстраивать подлянки, оставлять «морозные плети» или «ядозубов» на путях отхода.

— Шакалы, — рявкнул Рэд, срываясь на бег, — поймал бы во Тьме, мало не показалось. Гады… продажные.

Кулаки сжимались до боли, из-под ногтей выступила кровь, но Рэд этого не замечал. Ему было наплевать на всё. Хотелось только кого-нибудь убить. Чтобы этот кто-то заплатил за всё. За боль, за унижение, за смерть товарищей, за вечный танец на самом краю.

— Будь всё проклято, — Рэд до крови сжал зубы, посмотрел на руку, как будто она была во всём виновата. С размаху полоснул по ней ногтями. Из глубоких царапин выступила кровь. Но этого мало…

Рэд захрипел от ненависти, вспомнив Мири.

— Ещё эта маленькая дрянь. Куклу ей, видите ли…Из-за неё я сдохну…Поймаю — убью. Как только вернусь домой.

Желание кого-нибудь убить достигло апогея. А вокруг никого, только он сам. Но ничего — это тоже немало. Рэд достал нож, примерился как бы им поточнее ударить между рёбрами…

— А-а-а-а, — заорал, ненавидя самого себя. Замахнулся…

И…

Всё прошло.

До второго острова осталось метров десять.

Это расстояние Рэд преодолел секунды за полторы. Дико ныли мышцы ног, болело горло, по руке стекала кровь.

— Ничего, — прошептал Рэд, глупо улыбаясь. — Теперь полегче будет. Теперь живём.

Всё-таки задела та волна. Краешком. Брызгами. Если бы накрыла полностью, он бы с ума сошёл на месте. А так…Позлился немного и попустило.

— Отпустила, дрянь, не смогла, — рассмеялся Рэд. В глазах защипало. И неожиданно для себя заплакал. — Не по зубам оказался. Тварь…

Пошатываясь, он направился вглубь второго острова. Тут опасности были обычные: «колодцы», «разрыв-трава», «слизни», может парочка «ядозубов» встретятся, или «огненная лиана» зацепит.

На этом острове преобладали развалины. Не в таком количестве как на первом, но всё же немало. Это уже на третьем острове в основном лес. На четвёртом — голые скалы. А что на пятом или дальше не знал никто — таких дураков не находилось, чтобы туда лезть. Один Эгмонт рассказывал, что побывал на пятом. Но что он там увидел, рассказывать упорно отказывался.

Рэд зашёл в арку полуразвалившегося здания. Собственно, от здания остались только две стены. Внутренние стены глянцево отсвечивали, из оконных проёмов расплескались потёки сажи. Алые искорки пробегали по стенам — Призрачный шторм набирал силу.

Тени внезапно дёрнулись, как будто взошло ещё одно солнце. Рэд обернулся, но тени стали как прежде. Когда же он посмотрел перед собой…

В мир вернулись краски. Алый цвет полностью пропал, серый затерялся среди обилия иных цветов. Близкое серое небо упало вверх, вернув себе неестественную голубизну. Многоцветье ударило по глазам, словно Рэд был новичком и впервые вернулся из Тьмы. Такое случалось со всеми Идущими, глаза привыкали серо-алому миру и с трудом воспринимали многообразие цветов мира людей. У некоторых возникала даже «серая слепота», когда глаза продолжали видеть мир в серо-алых тонах.

Была напасть ещё похуже — «повязка тьмы». Во Тьме появлялась серая повязка, прикрывающая глаза человека. В обычном мире она незаметна. Лекарства от этого не существовало, только сам Идущий мог себе помочь. Если хватало силы воли и веры в себя. Если же не хватало, другие Идущие помогали ему…уйти. Это лучшее, что можно сделать. Сам Рэд когда-то испытал на себе, что это такое. Когда всё становится серо-алым, и не только мир. Когда мысли становятся серыми, а чувства алыми. Человек меняется. Полностью. Становясь настоящим слугой Тьмы. Она подменяет его чувства, мысли, желания. И человек видит всё так, как выгодно Ей. Рэд до сих пор не знал, как у него получилось справиться.

Но это было другое. С таким Рэд ещё не встречался. Полуразрушенные здания, всюду запустение, но какое-то неправильное. Как будто люди ушли только вчера, а за ночь минули века. Серое полотно дороги — мелкий гравий, скреплённый смолистым веществом. Странные железные повозки. Вокруг искрящийся ковёр разбитого стекла. Верёвки, поросшие мхом, переброшенные со столба на столб. Похоже на то, о чём рассказывал Топтыга…

Рэд огляделся — может, он успел выйти из Тьмы. Но нет, тихий напев продолжал звучать, гулко отдаваясь внутри. Тьма стала другой. Ну, что ж. Всякое бывало. Такого конечно ещё не было, но вроде бы ничего опасного, во всяком случае, это не «пересмешники» и не «зыбучий лёд». Выберемся… Рэд осмотрел всё вокруг. Та арка, через которую он прошёл, исчезла. Позади высилась стена дома, насмешливо наблюдающего тёмными проёмами окон.

— Всё-таки не стоило соваться в Призрачный Шторм, — процедил Рэд. — Ну и ладно. Пройдём и здесь.

Он осторожно пошёл вниз по улице, настороженно оглядываясь по сторонам и судорожно вспоминая о чём там рассказывал Топтыга.

Так…Белый пух обходить стороной, «колодцы» — мелочь, справлюсь. В развалины большого массива зданий не соваться — ворочается там одна штука, и лучше не попадать туда, где она кувыркается. Что-то ещё было…Но что? Ага, что-то Топтыга говорил про холмы. Мол, если сунешься между ними, костей не соберёшь. И там где отблёскивает что-то в воздухе, серебриться странно как паутинка, тоже гадость редкостная обретается. Рвёт она в клочья астральную оболочку, ту, что магам видна. Попадёшься в эдакую паутинку — и всё, покойник, через час, через день. Но гарантия сто процентов.

В общем, пакостное место. Как и везде во Тьме. Так что беспокоиться особо не о чем. Топай, Идущий, по улочке, да по сторонам не забудь поглядывать. Рэд подбросил плечом рюкзачок и двинулся дальше. Вокруг ничего особо интересного не было. Ни артефактов, ни творений Тьмы. Тихо и спокойно. Одни дома пялятся чёрными провалами.

Выйдя на перекрёсток, Рэд увидел странную картину. Какой-то человек в пятнистой буро-зелёной одежде разбрасывался мелкими штучками больше всего похожими на гномьи гайки. Причём как-то странно разбрасывался, как будто пытался определить что-то, выделить какой-то участок на дороге.

Рэд присмотрелся. Вот те на, «колодец». Лихо спрятался, и не увидишь его особо, когда вокруг цвета обычного мира. Тихое шевеление на границе, и стремительные нити воронки. Глупая ловушка, но гадкая. Если попадёшься, милый блинчик получится. Вот только Рэд давно уже не слышал, чтобы какой-то дурак влез в «колодец».

Незнакомец продолжал бросать гайки. Рэд нахмурился, тот парень мог бы и сам увидеть колодец. Зачем ему маяться дурью? Ладно, посмотрели и хватит, пора дальше двигать. Вот только «колодец» закрывал проход на другую улицу. Что ж, придётся тратить «искорку». Рэд уверенно направился к воронке.

Тут то его незнакомец и заметил. Кричать принялся, руками замахал:

— Стой, дурак, тут «плешь комариная».

Рэд пожал плечами. Вот уж чего не видел так это комаров плешивых. Ну и ладно, в мире всякие блаженные встречаются. А то, что один из них во Тьму пробрался, так что ж, и такое бывает. Дураку гулять не запретишь.

Когда до «колодца» осталось метра два, Рэд швырнул в пасть воронки «искорку». Хорошая искорка была, жирная, алая. За такую Грэхем, не думая, золотой отвалил бы. Но если для дела, жадничать не стоит.

«Колодец» сожрал и не поперхнулся, да вот харч оказался слишком сытным. Воронку передёрнуло, нити скомкало и втянуло внутрь. Секунда, и от «колодца» ничего не осталось. Рэд, недолго думая, сделал шаг вперёд, прямо на то место, где только что была ловушка. Он ещё успел заметить обалдевшее выражение лица незнакомца., глаза что двойные салладорские диргемы…

Следующий шаг Рэд сделал уже в привычном серо-алом мире. И всего в нескольких метрах от перешейка, соединяющего второй и третий острова.

— Повезло, — пробормотал Рэд, осторожно оглядываясь. Но то место, где он только что был, исчезло.

Эх, было бы счастье, да несчастье помогло. Хоть не пришлось через весь остров топать.

Особых приключение на перемычке не случилось. Один раз вылез «серый спрут» погреться — Рэду пришлось пятнадцать минут маяться, ожидая, пока тварь отправится по своим делам. Пустяки… Зато отдохнул немного. И больше ничего — это несколько удивило Идущего. Обычно на перемычке случается больше неприятностей. Видать, твари Тьмы сами особо не любят Призрачный Шторм.

Рэд даже почувствовал себя немного отдохнувшим, покидая перемычку. Первые минуты на земле третьего острова его немного обрадовали. Он сразу встретил несколько самоцветов: три «огненных», один «водный», парочку зеленоватых «природных» изумрудов. Всё это так себе, интересные камушки, но силы в них немного. Вот найти бы что-то вроде самоцвета Молнии. Такой камешек в посохе милорда ректора Анэто красуется. Или «тёмный» самоцвет как тот, что Рэд встретил на втором острове три года назад. Красивый камень — тёмно-оранжевый с мрачноватым огоньком внутри, и силы в нём было через край. За тот камень Идущему столько золота отвалили, что он жил в роскоши целый год.

Рэду до сих пор было интересно, как маги прикрывают всё от Инквизиции. Если бы «серые» узнали, откуда берутся камни, они бы на дыбы встали и на дыбу всех отправили, кто хоть как-то причастен. А вот не знают и всё. То ли слишком мало магов участвует в этом деле…то ли Тьме это выгодно, вот она и прикрывает. Но во второй вариант верить не хотелось — слишком уж гадко на душе становилось.

Через полмили Рэд наткнулся на гроздь взрослых «искорок».

— Одни сюрпризы, — усмехнулся он. — Может ещё и манускрипт попадётся?

Но это надеяться не приходилось. Свитки находили раз в несколько лет. В них находились неведомые заклинания, и маги могли отвалить кучу золота за такую находку.

Через десять минут Рэд нашёл две штуки. Рядом.

Он простоял минут пять над ними, не решаясь взять в руки. Много фарта — это тоже плохо. Если всё хорошо — значит потом будет плохо. Если вообще будет…

Но отказываться от богатства…Ладно. Дают — бери, бьют — беги.

— Разберёмся, — процедил Рэд, подбирая манускрипты.

Рюкзак приятно потяжелел — в его нутре переваливался товар, стоимостью по крайней мере в полгода безбедной жизни.

Осталось только найти Игровое Поле. А за ним уже и место, где живут «солнечные куклы», недалече. Так рассказывал Эгмонт. Сам Рэд никогда далеко не заходил — незачем было. Находок хватало на втором острове, и уж совсем на крайний случай, в начале третьего. А лезть на рожон среди Идущих было не принято.

Угробить себя можно и на первом острове, так зачем на четвёртый лезть. Один Эгмонт бродил по самым отдалённым местам. Больше никто из Идущих не заходит туда, где он обычно гуляет. Рэду всегда казалась — Эгмонт ищет что-то или кого-то. Но… Вольному — воля. Каждый выбирает по себе. Быть может, когда-нибудь поиск Эгмонта завершится, и тогда он обретёт покой. Во всяком случае, Рэду хотелось бы в это верить.

Вокруг росли невиданные деревья, больше похожие на гигантские цветки. На третьем острове господствовали растения. Здесь не было места творениям людей или иных рас. Рэд уверенно шёл по дорожке, прикрытой ковром опавших лепестков. Алые капельки соцветий на фоне серых листьев, тёмно-серая узорчатая кора деревьев — этот лес бережно хранил свою красоту, подстерегая беспечных Идущих многочисленными ловушками. Но сегодня Рэд не встретил ни одной. Это его даже пугало. Не может быть, чтобы в Призрачный Шторм во Тьме было безопасно. Если нет мелких неприятностей — жди крупных. Это правило Идущие заучивают с первых шагов во Тьме.

Дорожка почти сразу вывела Рэда к Игровому Полю. Там шёл бой…

Маленькие фигурки людей бегали по улочкам приморского городка, а в гавань величаво и грозно вплывали чёрно-зелёные галеры.

Даже Рэд почувствовал смертоносную силу, которую несли эти корабли. На них был враг. Истинный враг для всей человеческой расы. А с другой стороны Игрового поля, рядом с чёрно-зелёной эскадрой стояла женская фигура, закутанная в чёрный плащ с капюшоном. Просто стояла и наблюдала за своими творениями.

У Рэда пересохло во рту. Воплощённая Тьма…Ему всегда казалось, что россказни о таком — всего лишь сказки. И вот он увидел Её сам. То, что это Тьма, у него даже не возникло сомнений — он слишком много бродил по Её владениям, чтобы не узнать, не почувствовать хозяйку этих проклятых земель.

Что же это за битва и где она проходит, если Тьма воплотилась около Игрового Поля, чтобы лично пронаблюдать? Рэд замер, боясь пошевелиться и привлечь внимание тёмной фигуры. Но Она была слишком занята тем, что происходило в неведомых землях и отображалось на этом поле. Эгмонт поговаривал, что весь мир — это игра, бесконечная шахматная партия. Сейчас Рэд склонен был ему поверить.

Он аккуратно сделал один шаг назад…второй…третий…Развернулся, и больше не оборачиваясь, двинулся вокруг поля, стараясь не смотреть на женский силуэт.

— Я незаметный, бесполезный, неопасный…Незачем обращать на меня внимание, — бормотал он себе под нос. — Вот пройду тихонько и всё. Мне бы «куколку» найти. Это ж рядом. И сразу уйду. Не надо на меня смотреть, меня уже и нет здесь.

Проскользнул на тропинку, ведущую вглубь острова, и рванул изо всех сил. Прочь, прочь…

— Только бы не заметила, — молил Рэд, стремительно несясь через остров. Под ноги попалась «багровая лиана», так Рэд её просто перескочил, тварь даже среагировать не успела. В другое время Рэд не решился бы на такое безумство, но не сейчас… прочь от Неё.

— Только бы не заметила…

Тропинка резко повернула, и Рэд не удержавшись на ногах свалился на траву небольшого луга. Дико ныли ноги, и болело сорванное горло. Рэд попытался глубоко вздохнуть и закашлялся. Продышавшись, Идущий упал на спину и раскинул руки. Над ним перекатывались низкие серые тучи. Во Тьме всегда было ненастно, что, правда, не мешало светить с горизонта закатному солнцу. Полежав так минут пять, Рэд поднялся:

— Где ж это я?

Оказалось, что тропинка вывела его правильно. Прямо на полянку, где живут «солнечные куклы».

Странные существа. Но при этом мечта любой девочки. Когда смотришь на куклу, кажется, что она соткана из солнечных лучей, как из соломы. Торчащие стебельки света, искристые радужные волосы, изумрудные озорные глазки и непоседливый нрав, как у маленького щенка. Лучшая игрушка для девочки. Существо готовое играть бесконечно и беззаветно любящее свою маленькую хозяйку.

Рэд тихо подошёл к стайке «кукол». Протянул руки. Куклы сразу же сбились в кучу, недоверчиво поглядывая на него изумрудными бусинками глаз.

— Идите сюда, милые, — прошептал Рэд. — Вы нужны моей дочке.

Подойдя ещё на десяток шагов, Рэд бросил в «кукол» образ Мири так, как учил Эгмонт. Если ему верить, «куколки» могли читать мысли, правда, способность эта было у них в зачаточном состоянии. Благодаря этому они и вызывали восторг у детей — «куклы» чувствовали каждое желание и мечту ребёнка. Но и жили куклы только у того человека, который им нравился, иначе они просто распадались на свет и ветер. Интересные существа, единственные в своём роде.

— Ну же, маленькие, посмотрите на мою дочку, — Рэд ещё раз вспомнил Мири во всех деталях. — Разве она вам не нравится?

«Куклы» заволновались. Рэду показалась, что они как бы перешёптываются. Идущий закрыл глаза и стал вспоминать каждую мелочь: как Мири улыбается, как играет, как просыпается поутру. Он вспомнил всё хорошее, что наполнило его жизнь с тех пор, как родилась Мири.

«Куклы» весело запищали. Рэд открыл глаза и увидел, как существа вытолкнули из стайки маленькую милую «куколку» с яркими голубыми глазами — таких Рэд ни разу не видел. Она подбежала к его ногами и нетерпеливо подпрыгнула.

— Привет, малышка, — усмехнулся Рэд, аккуратно поднимая «солнечную куколку». — Ну что, пойдём домой?

Кукла согласно пропищала, поудобнее устраиваясь на руке. Её подружки хором что-то пропели вслед Рэду, когда он выходил на тропинку.

Всё…Теперь домой. Рэд блаженно улыбнулся. Ну и прогулочка получилась — никому не пожелаешь. Осталось пройти Игровое Поле, второй остров, мост…а там уже и первый остров, почти дом. Справимся…

Тут он вспомнил, кто стоит на Игровом Поле, и его прошиб пот. Рэд остановился, пытаясь вспомнить, есть ли обходной путь. По всему выходило, что нет. Никак не пройдёшь мимо.

— Твою мать, Тьму в душу да в сердце, — выругался Идущий, вглядываясь в следующий поворот тропинки. За ним уже начиналось Игровое Поле.

Выбирать не приходилось и Рэд решительно зашагал по тропинке. Чему быть, того не миновать. Когда он выбрался на Игровое Поле, его взгляду явилась ужасающая картина боя. То, что он увидел, когда впервые вышел к Игровому Полю, было разминкой не более. Сейчас же на далёкой земле, отображенной Игровым Полем, царил ад.

Земля на побережье отсвечивала алым из-за пролитой крови тысяч людей. Дым застилал приморский город. Флот вторжения поуменьшился по крайней мере на половину. Но Рэд видел, что и оставшихся кораблей хватит, чтобы сломить сопротивление защитников города. Рэд как зачарованный застыл, наблюдая за боем. Грандиозность происходящего захватила его. Он забыл о том, что надо возвращаться, о Той, что стоит с другой стороны Поля. Рэд не мог оторвать взгляд от одной из самых великих битв, когда-либо потрясавших твердь Эвиала. Тут его взгляд привлекла фигурка человека стоящего на холме. Вокруг холма тянулся спиралью серый дым, призрачный, потусторонний, сжимаясь в копьё, нацеленное в никуда. В следующее мгновение тёмная сила ударила.

Идущему сжало сердце — он увидел, как открываются великие врата в те земли, куда нет пути живым, туда, где проходит граница между вечностью и безвременьем. Сердце заледенело в смертном ужасе. Эти ворота приковывали взгляд, гипнотизировали. А потом из смертной раны ворот, ведущих в Серые Пределы, ударила волна силы, сминая тела нападающих на город воинов, с легкостью поглощая души. Чудовищный серый вихрь рухнул на корабли нападающих. Но на чёрно-зелёных галерах успели прийти в себя и выставить защиту. И тогда в поддёржку мага на холме с берега ударил огромный шар огня. Маги нападающих с этой напастью справились не в пример проще, потому что первое заклинание продолжало наступать, отправляя в Серые Пределы тысячами. Огонь встретился с водой. Столб пара рванулся в небеса, ткань мира прогнулась под ударом встретившихся стихий. И тогда возник звук. Тонкий, режущий ухо, как будто лопнула струна или бесконечно прочная и неизмеримо тонкая цепь, сдерживающая что-то.

Рэд увидел, как из-за грани мира приходит тень чудовища, которого никогда не знала плоть мира. Квинтэссенция смерти, ужаса и разрушения. Тупое орудие для убийства, но от этого не менее мощное. С небес донёсся крик, и на чудовище рухнули драконы. Закружились, составив огненный круг, проливая на Зверя потоки чистого смертоносного огня. Но этого было мало, слишком мало. Рэд неотрывно смотрел, как драконы пытаются справиться со зверем. Идущий уже не сомневался, что в этой битве решается судьба мира. К сожалению, драконы смогли лишь ранить Зверя. И непонятно было, какая сила сможет остановить тварь. Но вот один из драконов сорвался огненным метеором в глотку чудовищу и взорвал его изнутри. Рэд закрыл глаза — сияние взрыва стало нестерпимым. Когда решился посмотреть, всё уже было кончено — Зверь был повержен.

Тут в руке заворочалась «кукла», и Рэд вспомнил, что пора идти.

— Пора, маленькая, — выдохнул Идущий. — Видишь, какие дела творятся…Эй, ты куда?

«Кукла» неожиданно соскочила с его руки и побежала на Игровое Поле, прям к тому холму, на котором оборонял город тёмный маг.

— Стой, — разозлился Рэд. — Да стой же!

Не раздумывая, он кинулся за «куклой». Краем глаза заметил как Зверь, вроде бы убитый, поднялся и, как был без головы, кинулся в бой. Но Рэда больше занимала погоня за «куклой». Малышка оказалась на удивление быстрой. Он её догнал только у холма. Рэд с удивлением заметил, как рядом с магом возникла фигурка женщины в тёмном плаще, как та, что стояла рядом с Игровым Полем.

Остались считанные шаги между ним и «куклой».

— Тьма тебя возьми, — рявкнул Рэд, протягивая руку.

И тут Рэд споткнулся. «Солнечная кукла» хитро извернулась из-под руки, и пальцы Рэда коснулись фигурки мага на холме…Издалека донёсся клёкот сокола…

Рэд чуть было не запаниковал. Очутиться в чужом теле — ещё то удовольствие. Причём без всякой возможности двинуть рукой или ногой.

Сознание оказалось заперто в тесной коробке чужого тела. Рэд рванул вверх, мысленно, зло, но ничего не получилось. Невидимые цепи держали слишком крепко. Ему оставалось только наблюдать.

«Повязка тьмы». Рэд выругался — вот ведь парню не повезло. А ему-то что делать? Если он здесь застрянет…Нет, о таком лучше не думать. Как же выбраться? Рэд мысленно напрягся, вырываясь из пут чужого тела. Казалось бы ещё одно усилие, ещё один призрачный шаг и всё. Он снова станет свободным. Но что-то отбросило его обратно. Рэд застонал от бессилия.

— Ну, стерва, — прошептал он, вспоминая тёмную женскую фигуру. — Вот ты значит как? Решила мне подпортить жизнь. Так я тебе планы испорчу.

И Рэд всеми силами души ударил по серой полоске прикрывающей глаза некроманта. Он уже один раз справился с «повязкой тьмы». Справится ещё раз, не проблема.

— Н-на тебе, — прорычал Рэд, ударяя по ненавистной «повязке» всей злостью, всей обречённостью. Говорил Эгмонт, что нельзя бороться с Тьмой — себе дороже будет. Ну и шут с ним.

— Получай, — Рэд ударил «повязку тьмы» воспоминаниями. Рассвет на побережье, далёкая синь летнего неба, прохлада родниковой воды, искристая роса поутру, раскалённый жёлтый песок под ногами, крики чаек, смех людей, весенний дождь — всё то, что ненавистно Тьме, всё то, чего никогда в Ней не было.

«Повязка» тревожно зашевелилась. Ей было неуютно, больно, страшно. На неё сыпались образы, которых она никогда не видела и даже представить не могла. И вместе с образами холодная иррациональная ненависть. Человеческая ненависть. Самое сильное чувство во всём мире. После любви. Но Рэд уже давно никого не любил.

Рэд с ужасом понял, что этот странный человек его видит. Именно его. И видит насквозь, выворачивая душу на изнанку. Как только Рэд это подумал, Кицум одобрительно кивнул и подмигнул, мол, не боись, борись.

Рэд рванулся из последних сил. Во рту появился солоноватый привкус. Снова… Нет…

Осталось последнее. Рэд зачерпнул остатки силы у некроманта, не понимая откуда у него появилось знание о том, как это нужно делать. И чистой Силой ударил в обессиленную «повязку». Оттолкнулся от её предсмертной боли и страха, выныривая на поверхность. Выдираясь из чужого тела. Становясь свободным…Собой…

Рэд устало опустился на землю. Всё…Получилось. «Кукла» обосновалась на плече. И когда только успела?

Где-то вдали послышался торжествующий клёкот сокола. Но у Рэда уже не осталось сил на любопытство.

— Удачи, парень, — пожелал Идущий некроманту. — Теперь ты справишься. Теперь всё только в твоих руках.

Вдруг тень перечеркнула тропинку перед Рэдом. Он поднял глаза…и крик застрял у него в горле.

Пронзительный взгляд из-под капюшона причинял боль.

— Ты навсегда останешься во Тьме, человек. Ты сломал то, что Я строила десятилетиями, — тихий женский голос шелестел ледяной позёмкой — Беги, прячься… но ты мой. Навсегда. Твой последний шаг домой станет первым ко Мне.

Вдали послышался безумный смех…

«Пересмешники»!

Рэд хрипло вскрикнул и побежал. Рюкзак бил по спине, но Идущий даже не подумал его бросить. Осталась только одна мысль — бежать.

И в спину ему бил змеиный шёпот:

— Беги-и-и-и…

Перемычка между вторым и третьим островами промелькнула перед глазами, ненадолго задержались и развалины второго острова. Рэд никогда ещё так не бегал. Слепой смертный ужас придал ему нечеловеческие силы. Когда человек сконцентрирован только на одном действии, он может показать невероятные результаты. Что Рэд и демонстрировал. Но как он не рвался сквозь тягучий воздух, безумный смех становился всё ближе.

«Пересмешники». Никто их не видел. Точнее, те, кто видели, уже не возвращались. Неведомый ужас Тьмы. Единственный признак — безумный детский смех. Если уж услышал его — беги пока сил хватит. А не хватит, так ползи. Если жить хочешь. Самое главное до Первой Завесы дотянуть — туда они не полезут.

К мосту через Море Зла Рэд уже немного отошёл. Первый приступ страха минул, остался на третьем острове.

— Только не оглядываться, — шептал он на бегу. — Раз, два…не останавливайся.

Только уже на середине моста Рэд заметил насколько спокойно море. Ни одной волны. Как будто Тьма не сомневалась, что он уже её, не тратила лишних сил, чтобы его задержать… Рэд мотнул головой, прогоняя непрошенные мысли.

— Вперёд, Идущий, — прикрикнул он на себя. — Если так думать, можно сразу прыгнуть за перила.

Мысли о том, что так может и лучше будет, он отогнал.

— Не возьмёшь, тварь тёмная, — прорычал Рэд, преодолевая последние метры моста.

Осталось пробежать первый остров и всё. Там уже дом. Какая-то миля.

Пробегая Аллею Королей (молчание, ни движения, статуи выглядят обычными глыбами гранита), Рэд заметил какого-то молодого Идущего. Лак, кажется, его зовут. Или что-то в этом роде. Прозвища парнишка ещё не заслужил. Рэд проносясь мимо, успел крикнуть:

— Беги обратно. «Пересмешники»!

Сразу же за спиной стало слышно сопение и топот. Сообразительный парень — неплохим Идущим будет. Главная способность Идущего — это вовремя удрать. Эгмонт любил поговаривать: «Мы не рыцари, не исследователи. Мы всего лишь воры, крадущие у Тьмы мелочи. Только поэтому она не замечает нас. Но не дай Свет украсть что-то важное. Тогда она не выпустит. Так что не зарывайся и всегда думай, как удрать».

Внезапно впереди появился «зыбучий лёд», прямо на пути.

— Лёд, — рявкнул Рэд.

Слава Свету, парень понял правильно и рванул влево. Рэд свернул вправо и сразу потерял Лака (вот же имечко) из виду за развалинами какого-то храма. Вот уже виднеется Первая Завеса — метров сто не больше. Рэд поднажал…

И тогда появились они. Выходя из теней. Улыбаясь. И безумный смех вился за ними как плащ. Острые ушки, серая кожа, детские лица, а на каждом ноготке полыхающая алым буковка алфавита…

Алеф, бет, гимет, далет, вав…

И алое безумие в глазах.

Рэд успел проскочить между двумя пересмешниками, но это вызвало только новый взрыв смеха. «Но не дай Свет украсть что-то важное. Тогда она не выпустит».

— Выпустит, — прохрипел Рэд, — а не выпустит, сам выберусь.

Из теней впереди появились ещё четверо. Рэд сбросил одним движением плеча рюкзак и запустил туда руки. Пришло время использовать всё, что он скопил за время прогулок по Тьме. «Морозная плеть» за спину…Горсть алых искорок вперёд — один из «пересмешников» дико завизжал и пропал. Клык «ядозуба» ещё в одного…Н-на…Первая завеса всё ближе…ближе…ближе…Проскочил мимо ещё одного пересмешника…Веточка «инферно»…

Пять «пересмешников» окружили его со всех сторон. Рэд вгляделся в их лица, и сердце зашлось от ледяного, лишающего сил, ужаса — один «пересмешник» был похож на Топтыгу, второй на Стила Мага, третий на Могильщика Арта…Рэд заорал и бросился на них, выбрасывая из рюкзака последнее, что ещё оставалось…

«Морозная плеть»

Ещё одна…

«Яблоко раздора»…

«Кровь саламандры». Ещё один «пересмешник» сгинул.

Клубок «тёмных нитей». Две твари поотстали.

«Перо феникса» за плечо…Донёсся предсмертный визг.

«Костяное копьё»…

Первая Завеса совсем близко — в нескольких шагах.

«Тёмное пламя». Поможет ли оно против тварей Тьмы?

Последний «плевок саламандры»

Чудом сохранившееся «перо феникса»…

Вперёд, Идущий…

— Я не боюсь и не должен бояться. Ибо страх убивает разум… Я встречу свой страх и приму его… не останется ничего… Останусь лишь я, я сам.

…

«Морозная плеть» — вот всё, что осталось. Вперёд. Остался последний шаг.

— Я не боюсь…

Маленькая Мири издалека посматривала на Первую завесу, но не подходила. Если папа сказал нельзя, значит нельзя. Наверное, придёт скоро, «куколку солнечную» принесёт. Девочки обзавидуются. Такая куколка есть только у дочки трактирщика.

— И у меня тоже будет, — мечтательно прошептала Мири. Она уже представляла, как будет играть с милой «куколкой».

Вдруг в Первой Завесе заклубился туман, и показался зыбкий силуэт.

— Папа, — крикнула Мири и побежала навстречу.

Но силуэт не спешил приближаться. Он остановился, неуверенно прошёл несколько шагов. И замер на самой кромке Тьмы и человеческого мира.

— Папа, это ты? — испуганно закричала Мири.

Из тумана показалась серая рука с изящно раскрашенными ноготками…

Алеф, бет, гимет…

А на руке, держась ручками за большой палец, сидела «солнечная кукла». Рука аккуратно опустила «куколку» на землю и легко подтолкнула по направлению к Мири. «Кукла» неуклюже пробежала несколько метров и прижалась к ноге девочки.

— Ой, какая миленькая, — восхищённо прошептала Мири. — Будешь моей куколкой?

«Солнечная кукла» нетерпеливо подпрыгнула, как будто упрашивая Мири быстрее взять её на руки. Девочка подхватила её на руки и прижала к себе.

— Моя куколка…

Когда Мири вновь посмотрела на Первую Завесу, рука исчезла. И силуэт уже терялся в тумане.

Кто бы это ни был, он уходил всё дальше и дальше.

Во Тьму.

Сергей Завертяев
КНИГА ВЕДЬМЫ

Павел Фишман
ИГРУШКА

— Ты не забыл наш договор? Я не потерплю…

Гном продолжал свою тираду, но я уже не слушал. Все что от него требовалось, Дайрин выполнил и теперь он был не желанным гостем в Ордосе, и если бы Фэнир не попался в руки инквизиторов прошлой ночью, гном бы уже висел на крюке в подвале Новой Инквизиции. Но эликсир памяти был потерян, а, зная об устойчивость подземного народа к магии, пытаться изменить его память с помощью заклинаний, я не посмел. Приходилось импровизировать, чего я не когда не любил, особенно на столь поздних стадиях моего Плана.

Я встал, обошел стол, опустился на колено перед гномом и положил ладонь на его плечо.

— Дайрин, я знаю, чем ты рискуешь. Я знаю, что твой брат и его семья уже поплатились за твоё вольнодумие. — Я почувствовал, как он напрягся после упоминания его брата. Именно по этому я и не хотел его отпускать — маловероятно, что инквизиторы смогут убедить гнома в своей непричастности к гибели его семьи, но я не имел права рисковать. Слишком многое было поставлено на карту. Власть Узурпатора над Эвиалом росла с каждым днем, а недовольных становилось все меньше и меньше, не столько благодаря Новой Инквизиции, сколько тому, что люди не хотели воевать. Многие из них наверняка проклянут нас, если мы победим. Иногда, не дай бог — боги! Кто помнит о них сегодня? если кто узнает, я и сам задумывался; а что будет, когда Узурпатор падёт? Войны не избежать, и кто знает, быть может, победитель окажется в сто раз хуже. Так не лучше ли… Нет. Все было запланировано еще до того, как воины в черно-серых доспехах маршировали по улицам Эргри, Ордоса и Эгеста. Был План. И из-за него должен был погибнуть брат Дайрина, а теперь и сам Дайрин. — И я знаю насколько тяжело тебе выполнять приказы человека. Но ты же знаешь, зачем мы это делаем! И ты действительно считаешь, что я способен забыть, клятву, данную нашими предками?

Гном пробормотал проклятье и опустил голову. Я уже знал его ответ — он поверил. А какая у него была причина сомневаться в слове одного из Девяти? Да и выбора у него не было — имя Дайрина Скалотунга было известно Новой Инквизиции, так же как и его приметы. Общей охоты на него еще не объявили, но это было только вопросом времени. Я был его единственной надеждой, и он мне поверил.

Дайрин просидел у меня до вечера. Я несколько раз пытался завязать беседу, но в ответ получал короткие, резкие фразы и, в конце концов, оставил его в покое. Гном вытащил из своего походного мешка одеяло, и, несмотря на то, что в комнате стоял большой, удобный диван, лёг на пол в углу и мгновенно захрапел. Я усмехнулся — что бы он ни говорил, но я был одним из единственных людей в Эвиале, в доме, которого Дайрин позволил бы себе заснуть.

После заката пришел Терган. Старый охотник обнялся с Дайрином и выразил свои соболезнование по поводу смерти его брата. Пока человек и гном обменивались теми грубыми шутками, которые свойственны людям прошедшим много лет в одном строю, я молча сидел за столом, рассматривал их и с каждой секундой всё более убеждался в том, что избрал правильный путь. Оригинальный План существовал уже почти девятьсот лет, а Союз не был не на шаг ближе к конечной цели сегодня, чем наши предки были девять веков тому назад. Я мысленно скривился — да и кто помнит еще про этот Союз? Полтора века прошло с тех пор, как эльфы созвали последний Союз Девяти и гордо заявили, что не могут больше сидеть и молча смотреть, как кованные железом сапоги проклятых захватчиков топчут землю их мира. Неожиданно для остальных участников, эльфов поддержали орки. Зеленые шаманы с Волчьих Островов призывали Союз к открытой войне с силами Узурпатора, а там будь что будет. Мой прадед, дед Тергана и дед покойного Зарета пытались образумить Перворожденных и орков, стараясь объяснить им что, с одной лишь магией эльфов сильно не навоюешься, особенно когда Узурпатор находиться в зените силы и каждый день в Эвиал поступают новые полки людей, гоблинов, троллей и одна Тьма знает чего еще. В ответ эльфы заявили, что если бы людские маги не затеяли свою глупую войну против церкви, — в которой обе стороны почти полностью истребили друг друга, то возможно у Эвиала был бы шанс выстоять против Первого Вторжения. А возможно даже и отбить нашествие Узурпатора. Я помню, что мой дед рассказывал о глубоком шоке, в который повергли людей и гномов слова Перворожденных. Война с Аркином была навязана магам Ордоса и Волшебному Двору вышедшей из-под контроля старой инквизицией. Массовые экзекуции над магами вне стен Ордоса приводились повсеместно. Магов-одиночек, за малейшие прегрешения, вешали, четвертовали и жгли на кострах, по всему Эвиалу, от Змеиного леса и до Золотых гор. Долго так продолжаться не могло и в один не столь прекрасный для Аркина день, Ордос, объединившись с Волшебным Двором, нанес ответный удар. Не уверен, о чем думали в тот момент ректор Академии и Госпожа Волшебного Двора, но я точно знаю, что даже сегодня, маги Узурпатора предпочитают держаться подальше оттого, что когда-то был одним из красивейших городов Эвиала.

Перворожденные игнорировали все последующие попытки Союза вызвать их на повторный совет, и пригрозили послам, что если они появятся на границах Вечного Леса еще раз, их встретят стрелами. Орки в свою очередь, упрямо мотали головами и в ответ на все уговоры отвечали, что Союз не сдержал данного слова, и если надо будет, они пойдут в бой одни. И пошли. И не одни, а с поддержкой эльфов. И что? Вот уже семьдесят лет прячутся как крысы в пещерах Волчьих Островов, последние сотни Перворожденных и гибнут под безжалостными лучами Салладорского солнца последние отряды орков. А как бы мне сейчас помогла магия эльфов!

Время уже было позднее, и Дайрину было уже пора уходить, но увлеченный беседой с Терганом, гном, похоже, забыл обо всем. Я кашлянул, пытаясь привлечь к себе внимание, и предложил ему зайти на кухню, и собрать провиант на дорогу. Смерив меня неодобрительным взглядом, Терган протянул Дайрину продолговатый сверток, завернутый в кусок серой, грязной ткани, гном схватил его, и быстро запихнул на самое дно своего мешка, после чего, буркнув что-то, что я должен был принять за благодарность, вышел из комнаты, оставив нас с Терганом наедине.

Старый охотник прошелся по комнате, пристально рассматривая картины и оружие, развешанное на стенах, удивленно похмыкивая, намекая на то, наверное, что он давно не был приглашен в дом своего старого друга. Я быстро подсчитал — отец умер двенадцать лет тому назад, мне было семнадцать. Первое время Терган приходил к нам каждый день, потом, по мере того как я прибирал к рукам связи отца, появлялся все реже и реже. А потом был Гарден. Да, прошло восемь лет с того дня, когда Терган проклял своего старшего сына в гостиной, этажом ниже. С тех пор в моем доме он больше не появлялся.

Терган закончил свой осмотр и сел в кресло напротив стола. Не спрашивая моего разрешения, старый охотник достал свою трубку и закурил; прекрасно зная, что я не переношу запах табака. Но если он хотел нарваться на ссору, он переоценил своё влияние на меня. Я молча поднялся, подошёл к окну и открыл его. В переулке дома напротив зашевелились тени. Еще рано.

Я сел на подоконник и вздохнул полной грудью — к Тьме эльфов и их леса! Нет аромата приятней, чем Ордос осенью, после дождя. Я давно пообещал себе, что если выживу, куплю себе небольшой дом на берегу моря и проведу свою жизнь в тишине и покое, и не буду вмешиваться в дела Эвиала. Это, конечно, был бред — меня хватит ровно на неделю такой жизни. После недели я буду готов лезть в петлю от скуки, но иногда было приятно помечтать о том, что когда-нибудь я смогу жить как нормальные люди.

Дайрин задерживался, и я повернулся к Тергану. Старый соратник моего отца не сильно изменился за год прошедший с нашей последней встречи. В свои шестьдесят восемь лет он еще был с состояние крепко держать в руках меч, в чем чуть ли не ежедневно убеждалась, пьяня молодёжь в его трактире. На его лице не было кривых и ужасающих шрамов, о которых так любят писать летописцы. Он не гнул подковы одной левой и не сбивал голубей в полете метательными ножами, как герои детских рассказов. Среднего роста, среднего телосложения Терган растворялся в толпе гостей у себя в трактире, и из собранных сплетен умел обычно собрать полную картину происходящего в Ордосе, наука которою мне еще предстояло познать. У него был лишь один недостаток — Терган был прямым как эльфийская стрела. Он не понимал, и не когда не поймет, что цель оправдывает средства. Он предпочел, чтобы его наследники жили с честью, но покоренными, чем свободными, но опозоренными не сдержанным словом. Узнает о моей причастности к смерти брата Дайрина — убьет и глазом не моргнет. А ведь знает же, что до смерти Радунга гномы были готовы идти на попятную! И что тогда — Гарет и Терган вдвоем против Узурпатора? А теперь их удержать невозможно — рвутся в бой как одержимые. Отец бы меня понял.

Мы сидели в тишине, каждый увлеченный своими мыслями, до возвращения Дайрина. Гном вскоре вернулся с небольшим, но плотно набитым мешком. Почувствовав напряжённую атмосферу к комнате, он нахмурился, но промолчал, и начал собираться. Не прошло и пяти минут, как он уже стоял у порога с мешком на плечах. Я обменялись рукопожатиями с Дайрином, и я пожелал им удачи. Терган вышел молча, проигнорировав мою протянутую руку.

Подождав с минуту, я взял подсвечник и направился к окну. Убедившись, что соседние дома погружены во мрак, я поставил свечу на подоконник, подождал несколько секунд, прикрыл огонёк рукой и спустя мгновения убрал руку. Внизу на улице из переулка, вышли одна за другой семь темных фигур, и поспешили вслед за моими гостями.

— Отзови своих людей.

Я резко обернулся. На пороге стоял Терган. В правой руке он держал клинок из моей коллекции.

— Терган! Я думал ты выведешь Дайрина из города.

— Отзови своих людей Гарет.

— Нет.

— Жалкое ничтожество! Будь твой отец жив, он задушил бы тебя собственными руками.

Я пожал плечами.

— Тебе мало Радунга? — Я мысленно напрягся; неужели я был настолько слеп? Если Терган знает о Радунге, до каких секретов он еще добрался? — Что, я удивил тебя? Ты, небось, думал, что я сижу у себя за стойкой и считаю тараканов?

— Как ты узнал?

— Пусть это будет тебе уроком — впредь выбирай себе более умелых исполнителей. Или, как минимум, таких которые в состояние держать язык за зубами, даже после трех бутылок отборного Эбинского.

— Отборное Эбинское? Я тут пью какую-то мерзость из Мекампа, а у тебя…

— Что ты делаешь Гарет? Ты же наша последняя надежда. После моей смерти вся власть перейдет к тебе. Исполнение Плана будет зависеть от…

— Мы готовимся к исполнению уже почти тысячу лет! И, будь твоя воля, мы бы провели еще столько же, обсуждая детали! У нас нет времени! Люди привыкают к власти Наместника! Им нужен мир и спокойствие, и он им его дал. Впервые за тысячу лет в Эвиале нет войны. И ты предлагаешь ждать еще? Да если я через пять лет заикнусь о мятеже, меня повесят на первом попавшемся дереве! И повесят не солдаты, а толпа. Народ. Наш народ Терган! За то, что мы хотим для них свободы! Надо действовать сейчас, сегодня!

— Но мы не готовы! План…

— Я готов. Мой План готов.

На Тергана было страшно посмотреть — он побледнел, несмотря на прохладный ветерок из окна, лицо покрылось потом, взгляд бегал по комнате, старательно избегая смотреть мне в глаза, руки дрожали. Мой меч валялся на полу, у его ног. Возможно, мне стоило остановиться, помочь старику сесть и налить стакан вина.

— Твой… Твой План?

— Да. Мы его уже обсуждали год тому назад. Ты не забыл?

— Но это безумие! Безумие! Ты не знаешь, с какими силами связываешься!

— Представь себе, знаю. И может даже лучше чем ты. Чем мы, по-твоему, последние десять лет занимались?

— Мы?

— Ну, в одиночку я бы не посмел затеять такое. Я же не самоубийца.

Шатаясь, Терган кое-как добрел до дивана и рухнул. Дрожащими руками расстегнул верхние пуговицы на куртке и откинулся на спинку дивана, жадно глотая воздух открытым ртом. Раз уж он не пошел с Дайрином, убивать старика, тем более в моем доме, я не собирался. Я подошел к шкафчику, где держал свои любимые напитки, те которые я не доверял заботам слуг, и достал бутылку вывезенную, если верить продавцу, более девятисот лет тому назад из Аркина. Налил пол стакана и развернулся. Все еще бледный как эльф, на лице крупные, блестящие бисеринки пота, Терган стоял в пяти шагах от меня. В вытянутой, дрожащей руке он держал небольшой, прозрачный флакон с темно-зеленной жидкостью. Я решил, что это его лекарство, но тут старик развернул его и я увидел надпись на секретном наречье гномов. В своё время, скрепя зубами, Дайрин научил меня секретному алфавиту. Порывшись в памяти, я извлек нужные руны и прочитал надпись- «Кровь Дракона». Мне стало плохо.

— Терган, осторожно поставь его на стол.

— Нет.

— Терган…

— Я бы предпочел меч или стрелу, но я не хочу рисковать. Если у тебя остались записи этого безумия… Нет. Нет! Я не могу позволить, что бы люди их нашли! Весь дом должен быть уничтожен.

Я отступил на шаг, продолжая держать в руках бесполезный, стакан с вином. Проклиная свою тупость, я все же не мог подавить в себе удивление — гномы готовы были умереть и убить, лишь бы людям не достался секрет «Крови Дракона». Как? Как этот старик смог его достать? Одной капли жидкости, что была во флаконе, хватало, что бы прожечь трехметровую дыру в крепчайшем граните — если этот старый дурак уронит его, пропадет все к чему я шел последние десять лет. Надо было остановить его любой ценой.

— Терган, не делай этого! Погибнут десятки людей!

— Я знаю. Если сможешь, прости меня. Не надо было втягивать вас с Гарденом в это безумие. Но мы с твоим отцом просто не смогли остановиться. Это наша вина, что вы стали такими. Прости меня, мой мальчик, но я не могу позволить тебе реализовать эту безумную затею. Прощай.

— Терган, нет!!

Все последующие я помню как сон. Я стою в стороне и, смотрю, как Терган медленно поднимает руку с флаконом. Я вижу, как стакан падает из моей руки и с интересом наблюдаю, как старое вино разливается по еще более древнему эльфийскому ковру. Я вижу себя в прыжке, но понимаю, что мне не успеть, и что все потеряно. Внезапно я замечаю, как меняется лицо старика, как у него на куртке появляется красное пятно, растущее с каждой секундой. Мы оба смотрим на пятно и одновременно замечаем кончик меча, торчащий у него из груди. Он падает на колени, и смертельный флакон падает в мою протянутую руку. Старик пытается обернуться, он хочет увидеть своего убийцу, но тот наносит второй удар — в шею. Кровь хлещет из порванного горла мне на лицо, я закрываю глаза и молюсь, первый раз за двадцать девять лет. Молюсь за свою жизнь.

Не знаю, как долго я пролежал с закрытыми глазами, но когда я их открыл, за окном все еще было темно. Недалеко от меня лежал труп Тергана, над ним стоял молодой мужчина, высокий, с широкими плечами, облеченный в серо-черную форму Новой Инквизиции. В правой руке он держал окровавленный меч. Его было пока лучше не трогать.

Я присел и осмотрелся — панель, скрывающая тайный проход в смежную комнату, была сломана — обломки дерева валялись на полу. Я глубоко вздохнул и мысленно поблагодарил отца за достройку. Прижимая флакон к груди, я поднялся с пола, подошел к окну и с предельной осторожностью поставил проклятую стекляшку на стол. В этот момент мне больше всего на свете хотелось помыться, допить начатую бутылку вина и завалиться спать на неделю. Но прежде… Я подошел к инквизитору; он все еще не сводил глаз с трупа.

— Гарден… Твой отец… Он…

— Заткнись.

Я замолчал. Говорить больше было не о чем — старый Союз умер. Теперь все зависело от меня.

Бежать с каждой минутой становилось все труднее — корни и сорняки путались под ногами, ветки хлестали по лицу, шеи и рукам, оставляя кровоточащие ссадины. Люк готов был заплакать — в нем ведь течет кровь эльфов! Почему этот лес не принимал его? Он же пришел с миром! Он пришел, что бы помочь освободить Эвиал! И если полки Узурпатора, охраняющие лес поймают его, не посмотрят что ему всего шестнадцать. Отволокут в ближайший замок, где маги выжмут из него все, что он знает. Он не боялся умереть — но у него в руках были записки королевы. Записки, которые ждет Гарет. Нельзя было допустить, что бы они попали в руки захватчиков.

Люк не успел поднять руку, и очередная ветка хлестнула его по глазам — ослепнув на секунду, он потерял равновесие, и зацепившись за ближайший корень, растянулся на земле. Секунду спустя над его головой просвистела и вонзилась в дерево серая, инквизиторская стрела. Сплевывая песок и сухие листья, забившиеся в рот, Люк вскочил на ноги и только когда он услышал знакомый свист за плечом, понял, что это был не лучший вариант. Очередная стрела задела его правое ухо, и с глухим звуком вошла в ствол почти на половину. Пытаясь игнорировать боль в глазах и ухе, Люк резко повернул на лево и бросился бежать. Откуда-то сзади послышались крики предлагающие сдаться и оповещающие о скором прибытие магов.

Люк успел пробежать не более трехсот футов, когда перед ним, как будто из-под земли, вырос инквизитор. Не успев ни притормозить, не свернуть в сторону, Люк врезался в него на полном ходу — ощущение было, как будто его швырнули об стенку. Парализованный паникой и болью, Люк лежал на земле, с ужасом глядя на рослого, широко-плечного служителя церкви Узурпатора, который возвышался над ним как башня. Помедлив секунду, инквизитор резко нагнулся, схватил его за плечи и поставил на ноги. Встряхнув его, инквизитор наклонился, так что бы его лицо было на одной высоте с Люком.

— Побежишь на север пока не увидишь три сожженных дерева. Оттуда повернешь на запад и беги прямо пока не заметишь три навеса. В левом крайнем, в углу будет скамейка, под ней деревянный люк. Залезь туда и сиди тихо, пока я не приду. Я помогу тебе отнести бумаги Гарету. Ты понял?

Поначалу вся информация смешалась у него в голове, но имя Гарет успокоило его, и Люк кивнул. Не совсем понимая что происходит, но сообразив, что сейчас не самое подходящие время для вопросов, он повернулся и побежал в указанном направлении.

В небольшой яме было жарко и душно. Пока он пытался отдышаться и прийти в себя после бешеной гонки и неожиданного спасения, Люк этого не замечал. Прикрыв за собой лаз дрожащими руками, он упал на землю, прижимая к груди заветный пакет. Идеи, одна безумней другой, крутились у него в голове — Гарет предал его! Гарет работает на инквизицию! Инквизиция работает на Гарета! Гарет — Узурпатор!

По мере того как выравнивалась его дыхание, Люк успокоился и мысленно попытался разобраться в случившемся; если бы Гарет служил Узурпатору, едва ли ему понадобилась тратить время на поиски людей, в чьих венах течет кровь эльфов. Бывшие жители Нарна, первые из присоединившихся к Узурпатору и в последствие ушедшие за пределы Эвиала, с радостью бы согласились помочь разграбить бывшие бастионы своих светлых братьев. Да и маги Узурпаторы были в состояние прорвать магическую защиту леса — это доказали отряды солдат и инквизиторов, почти мгновенно, бросившиеся в погоню. Значит, Гарет не работал на инквизиции. Следовательно, его безымянный спаситель служил и Гарету и инквизиции Узурпатора. Люк восхитился его смелостью.

Убедив себя что его, не предали и, уверовав в мудрость и власть своего лидера, Люк окончательно успокоился и расслабился. Однако, полежав еще с минуту, он решил, что расслабляться рано, ведь еще неизвестно когда придет инквизитор, придет ли он один или маги уже схватили его и вот-вот нагрянут со своими молниями и фаерболами.

Мгновенно напрягшись, Люк резко привстал. И ударился головой об деревянные доски, служившие потолком его убежища. Бормоча проклятья и потирая ушибленное место, Люк подвинулся назад, упираясь спиной в стену. Прикрыв глаза, он вздохнул — очень хотелось пить и спать. Но мешок с провиантом валялся где-то посреди Вечного Леса, а спать не давала боль, растекающаяся от головы по всему телу.

Время текло медленно и с каждой минутой в яме становилось все более жарко и душно. Стянув с себя куртку, Люк остался в одной белой рубахе, которая, почти мгновенно, пропиталась потом и липла к телу. Время от времени с потолка сыпалась земля и муравьи с червяками. По началу Люк прикрыл себе голову куртку, что бы защитить от укусов рыжих тварей хотя бы лицо, не дышать под ней было невозможно, и ему пришлось отказаться от этой идеи и терпеть. Вскоре дали о себе знать полученные ссадины и царапины — раздраженные едким потом и мелкими укусами муравьев они горели огнем. Люку начало казаться, что он не выдержит.

Он уже в серьез задумывался о возможности проскользнуть сквозь ряды инквизиторов и солдат в одиночку, как вдруг он услышал неясный шум над головой, открылся люк и в яму ворвался поток свежего воздуха. Люк вжался в стену, опасаясь худшего, пока не послышался знакомый голос.

— Вылезай. У нас мало времени.

Высунув голову из своего убежища, Люк с удивлением уставился на черное небо — он был уверен, что просидел в яме всего несколько часов, а оказалось, что он провёл под землей большую часть дня. Рядом с лазом стоял инквизитор с факелом в руках.

— Где бумаги?

— Что?

— Бумаги, за которыми тебя послал Гарет. Дневники королевы. Где они?

Люк нагнулся, поднял куртку и вытащил из потайного кармана квадратный пакет, обернутый в кусок черной кожи и перевязанный бечёвкой. Инквизитор кивнул и повел рукой с факелом в сторону соседнего навеса:

— Там еда и вода. Поспеши. У нас мало времени.

Люк бросился в указанное направление, когда до него дошло, что он так и не спросил имя своего спасителя. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть инквизитора с поднятой над головой рукой. В руке он сжимал дубинку. Спустя секунду она рухнула ему на голову.

Инквизиторов продержали у границ Вечного Леса еще три недели. Маги ежедневно рыскали по лесу в поисках мальчишки; им не давала покоя мысль, что какой-то эльфийский бастард обвел их вокруг пальца, и они срывали свою злобу на солдатах и деревьях. Кто-то пустил слух среди солдат, что мальчишку убил лес, и если магия эльфов убивает своих, то уж их прикончит наверняка. Маги пришли в ярость и приказали инквизиторам вешать любого, кто повторит эту ересь — за ними была сила Наивысшего и усомниться в них, означало усомниться в Нем. Это помогло на неделю. Потом в лесу начали исчезать патрули и снова поползли слухи, что возможно магия эльфов не так уж мертва, как уверяли маги. В солдатских палатках все чаще можно было услышать ропот что, мол, Наивысший, Наивысшим, но они-то не бессмертные, и если чародеи не могут справиться с этим последним, жалким — по их утверждению, бастионом полумертвой расы, то какой спрос с них?

Атмосфера в лагере накалялась с каждым днем, пока не пришел приказ из Ордоса. Наместник требовал от магов сломать хребет эльфийской расе раз и навсегда. И если нужно — стереть этот проклятый лес с лица Эвиала. Новость распространилась по лагерю как огонь в сухом поле. Реакции были смешанными: солдаты ехидно посмеивались, глядя на бледных, внезапно притихнувших магов. Инквизиторы, как всегда, получившие свои, отдельные приказы о которых ни кто не чего не знал, держались в стороне и молчали. Про бежавшего мальчишку, казалось, забыли все.

Маги готовились на протяжении недели. На восьмой день, прихватив с собой солдат и инквизиторов, они вошли в лес.

Гарден шел позади отряда в сотню с лишним солдат, недоумевая, зачем волшебникам понадобилась вести с собой этих люди. Девяносто три мага прибывших из Ордоса были в состояние — или так они утверждали, сломать ослабленную защиту Вечного Леса безо всяких проблем. Для чего им понадобились солдаты? В магических сражения они бы только помешали, а обычных, из плоти и крови, противников — опять таки по утверждению магов, в лесу не было.

— Глупости все это.

Гарден нахмурился; молодой, невысокий, толстый, с копной рыжих, непослушных волос брат Ридик, прибыл из Ордоса вмести с приказом Наместника, и за прошедшие семь дней успел заработать себе репутацию болтуна и дурака. Шагая рядом с Гарденом, Пукча — как солдаты прозвали новоприбывшего, все время оглядывался по сторонам и теребил в руках небольшую, инквизиторскую дубинку.

— Тебя что-то не устраивает… брат? — Поинтересовался Гарден.

Ридик повернулся и уставился на него как на сумасшедшего.

— Мы лезем в магический лес, чью защиту в свое время не смог сломать Ученик Наивысшего, в компании магиков, который обещают превратить это место в пустыню в течение считанных часов. И во все это мероприятие втянули нас, что бы в случаи чего мы вчетвером проконтролировали двести с лишним солдат и магов. Нет, нет — все просто прекрасно!

— Мы выполняем приказ. — Отрезал Гарден.

Ридик выгнул бровь и усмехнулся.

— Ну-ну. И мы все знаем насколько верно ты выполняешь приказы Наивысшего, Гарден.

Гарден не успел отреагировать на странную фразу; откуда-то спереди раздался крик и спустя секунду Лес нанес предупредительный удар.

Вокруг отряда начало сгущаться облако тьмы. Началась паника: со всех сторон послышались крики магов, отдающих противоречащие приказы, солдаты, гонимые желанием выбраться из-под смертельного покрывала, бегали как обезумившие, сталкивались в темноте, и, судя по звукам, в дело были пущены клинки. Кто-то из магов не придумал не чего лучшего как начать кидаться фаерболами; сразу же послышались наполненные агонией вопли раненых и мольбы о помощи. Внезапно перед Гарденом вырос солдат, с обожженным лицом. Не уразумев, кто перед ним, он дико взвыл и полоснул инквизитора кинжалом по лицу — Гарден успел отдернуть голову и отделался легкой царапиной. Увидев, что нападающий поднимет руку для второго удара, Гарден шагнул вперед, схватил его за запястье, вывернул руку и резким ударом дубинки в висок отправил несчастного в блаженное, для него, беспамятство.

Гарден подобрал упавший клинок и огляделся. Бред какой-то. Ну, тьма, ну и что? Что мы, дети или бабы от темноты шарахаться? Нужно готовить оборону, а не…

Заметив, краям глаза какое-то движения, Гарден резко бросился в сторону; мерцая бледно голубыми огоньками, мимо него пролетел небольшая, размером с дыню, сфера. Пролетев еще несколько футов, она повис над парой магов стоящих спина к спине. В бледно голубом свете, исходящем от шара, Гарден увидел, как маги подняли головы и, увидев сферу, подняли посохи и одновременно нанесли удар. Два багровых луча сорвались с кончиков посохов, и вмести врезались в поверхность сферы, образовав две, небольшие, красные точки. Секунду спустя от красных точек отделились несколько нитей, и с бешеной скоростью начали покрывать поверхность сферы багровой паутиной. Спустя мгновение, вся сфера оказалась покрытой темно-красным узором, сквозь который с трудом, пробивался бледно голубой свет. Сфера ярко моргнула в последний раз, и распалась на сотни небольших, не больше горошины, шариков, повисших в воздухе над магами.

Померцав секунду, шарики взлетели чуть выше и начали собираться в группы. Сперва несколько десятков. Потом двадцать… Десять… Шесть… Две… Спустя мгновение над магами висела новая сфера.

На лице молодого волшебника мелькнула тень страха. Его старший соратник обхватил свой посох обеими руками, поднял его над головой и начал читать заклинание, от которого небольшой камень на кончике посоха засветился ярко красным огнем, который с каждым произнесенным словом горел все ярче и ярче.

Гарден стер со щеки образовавшиеся капли крови и огляделся — большинство людей замерли и с окаменевшими лицами наблюдали за магом. Несколько людей с ожогами и ранами на лице и теле, лежали на земле, стонали и тщетно молили о помощи. В нескольких шагах от него, придерживая ладонью окровавленное лицо, стоял Ридик и с каким-то странным любопытством смотрел на магическую схватку. Гарден почувствовал, как в нем закипает ярость — Что они все стоят?! Они что, не понимают, что надо атаковать? Он открыл рот, чтобы крикнуть, вырвать всех из остолбенения…

Заклинание было почти окончено. Голос мага гремел над последним магически бастионом светлых эльфов Эвиала. Оставались всего считанные фразы…

Они оба опоздали. В очередной раз, сверкнув ярким голубым огнем, сфера рванулась вниз и брызнула в лицо магам зеленой пыльцой. Нечего хорошего Гарден не ждал, но то, что произошло далее, ужаснула даже его. С неописуемым ужасом на лице двое магов тщетно пытались стряхнуть с себя зеленую пыль. Младший, надеясь на помощь или защиту, просился бежать в сторону небольшой группы магов стоящих невдалеке. Ослепленный пыльцой в глазах, он моментально врезался в группу солдат не успевших подвинуться в сторону. Несколько зеленых крупинок осели на кольчугах и лицах воинов Наивысшего. Срывая горло в воплях ужаса, они бросились в разные стороны, но далеко уйти не смогли.

Старший маг с ужасом на лице смотрел на свои руки, от которых начал подниматься дым. Мгновение и они уже горели ярким, зеленым огнем. Тут же загорелась мантия, и секунду спустя он не по-человечески изогнуло — во внезапной тишине был ясно слышан хруст сломанного хребта, и, издав нечленораздельный, наполненный болью и гневом вопль, он свалился на землю как тряпичная кукла и замер в искаженной позе.

Младший чародей, наблюдавший за сожжением лежа на земле, расхохотался. Кинув быстрый взгляд на его лицо, Гарден понял что он, как любил говорить Терган про отключившихся пьяниц в своем трактире, ушел. Все еще сидя на земле, несчастный маг протянул руку и поднял небольшой, искривленный кинжал, схожий на тот, что держал в руках Гарден. Улыбнувшись ужасной, животной улыбкой, больше напоминающей волчий оскал, он, одним резким движением, провел кинжалом по горлу, забрызгав кровью близстоящие деревья, откинулся назад. Спустя мгновение его тело пожирал огонь.

Внезапно над его ухом завопил Ридик, указывая рукой в глубину леса — сквозь покров тьмы, из глубины леса, в их сторону плыли сотни бледно-голубых сфер.

— Уходим! Уходим! Нас тут всех убьют! — Истошный вопль Пукчи сошел под конец на визг.

Гарден резко повернулся к нему, готовясь задушить инквизитора собственными руками, как внезапно перед ним мелькнул голубой огонек, и ему в лицо брызнулась зеленная пыльца.

Гарден пришел в себя уже на подходах к Ордосу и с удивлением отметил, что еще жив. Не принимать в расчет ожоги на лице и горле, и, сильной слабости во всем теле, чувствовал себя он относительно неплохо.

На второй день после его пробуждения, пригрозив приставленному к нему лекарю санкциями со стороны инквизиции, если тот не оставит его в покое, Гарден вышел из своей палатки с твердым намереньем разобраться что произошло в том проклятом лесу. Его ожидало разочарование — солдаты в лагере прибыли к бывшей твердыне эльфов лишь спустя неделю после неудавшейся атаки, и не чего толком не знали. Ходили какие-то слухи о неудавшемся магическом эксперименте, но новоприбывшие маги запретили, под страхом смерти, кому-либо приближаться к лесу, приказ, который солдаты с радостью выполняли. Из дюжины уцелевших, десять солдат исчезли бесследно, бесчувственный Гарден был отправлен в Ордос, а еще один инквизитор — брат Ридик, был арестован, закован в кандалы и отправлен в замок Дергер, затерянный где-то в Железных Горах, для допроса.

Вечером Гарден вернулся в свою палатку, и, не раздеваясь, упал на раскладную кровать. Все произошедшие ему очень не нравилось — куда делись выжившие солдаты? Почему именно Дергер? Его выбрали как ближайший оплот инквизиции или… Кто-то догадался? И как объяснить его чудесное спасение в лесу? А странные слова Ридика перед атакой? И что заставило пробудиться магию леса — ведь это был не первый раз, что приспешники Наивысшего пытались сломать его защиту. А чародеи? Чародеи, которые стояли как дети и безропотно лицезрели, как магия эльфийского Леса убивает их собратьев и прислужников Наивысшего. Что нашло на них? И еще; кто-то, скорей всего Наместник, убрал всех свидетелей поражения в Вечном Лесу, кроме него. Почему? Гарден не сомневался, что при случае, у инквизиции найдется, что ему предъявить. Да и с каких это пор служителям Наивысшего, требовалась причина для ареста? Тем более одного из своих.

Он проворочался всю ночь, тщетно пытаясь найти ответы. И, несмотря на сильную слабость, сон пришел к нему только когда на востоке задребезжал восход.

Первые пять дней, в Ордосе, Гарден отвечал на сыпавшиеся, на него со всех сторон вопросы: Что он видел в лесу? Как он реагировал? Как реагировали маги? А солдаты? А инквизиторы? Болят ли у него ожоги на лице? Видел ли он эльфов в лесу? А гномов? А как… А что… А было ли…

Выйти в город ему удалось лишь вечером седьмого дня.

Покрутившись по городу несколько часов и убедившись, что за ним не кто не следит, Гарден направился к Гарету. По странной прихоти Узурпатора, Гарден, как инквизитор церкви Наивысшего, был защищён от магической слежки; если только за него в серьез не примутся придворные маги, но те были посланы на границы Вечного Леса, разбираться в происшедшем.

Подойдя к заднему входу, Гарден постучал условным знаком. Дверь открылась мгновенно, как будто его ждали. На пороге стоял слуга Гарета, Авенгер. Узнав ночного гостя, старый салладорец — Гардена до сих пор мучил вопрос; что могло заставить старика покинуть родину и войти в прислугу к Гарету, нахмурился, знаком приказал хранить молчание, и отошел в сторону, давая инквизитору войти в дом. Наклонившись к уху гостя, Авенгер прошептал;

— Ваш отец только что поднялся к мастеру.

Мгновенно вспотели ладони, и стало тяжело дышать. Отец… Поверивший, что его сын мог спокойно предать Союз и переметнуться к Узурпатору… Несколько лет назад Гарет предложил рассказать Тергану правду, но Гарден отказался — отец, с такой легкостью поверивший в худшее, о своем сыне, не заслуживал знать правду. Он умрет, мучаясь мыслью, что его кровь и плоть предала его. Его товарищ смог вырастить достойного наследника, а он нет. Он вырастил инквизитора. Прислужника Узурпатора.

Восемь лет…

Интересно, как он выглядит?

Гарден кивнул и, стараясь не шуметь, спустился в погреб. Отыскав ящик с овощами, он отмерил три шага на лево и нажал на небольшую выпуклость на стене. Послышался приглушенный щелчок, и в стенке открылась потайная дверь. Гарден поднялся по каменной лестнице в секретную комнату на втором этаже, плотно прикрывая за собой люк.

В комнате царила кромешная тьма, но Гарден знал, что Гарет следит за тем, чтобы комната всегда была пустой — немногие знающие об этом потайном убежище, появлялись в самые не предсказуемые часы, и Гарет не хотел зря волноваться что, они опрокинут что-нибудь тем самым, привлекая внимания более респектабельных гостей молодого хозяина. Вытянув вперед левую руку, Гарден мысленно отсчитал семь шагов и почувствовал под ладонью гладкую поверхность полированной доски. Он прислонился ухом к стене, прислушиваясь к разгоравшемуся спору.

Познание отца об их связи со смертью Радунга неприятно удивило его — Гарет был уверен, что он контролирует всю информацию попадающею на стол старого охотника. До каких секретов ты еще добрался отец? Раскрыл ли ты тайну предательства своего сына?

Голоса за стеной становились все громче, и Гарден забеспокоился — дело могло кончиться поединком, а без магии, Гарден не был уверен в способностях, Гарета выстоять против его отца.

Внезапно, услышанное заставило его прижаться ближе к стене — Весь дом должен быть уничтожен? Погибнут десятки людей? Что там происходит?

Тут послышался дикий, наполненный страхом крик Гарета и инквизитор понял, что медлить больше нельзя. Он отошел на шаг назад, выбил ногой секретную панель и ворвался в комнату…

Прошло три недели. Гарден больше не появлялся у меня, и я уже начинал беспокоиться, что убийство отца ударила по нему сильнее, чем я предполагал. Смерть старого трактирщика была списана на гномов, после того как рядом с его телом нашли небольшой флакон с надписью на секретном наречии подземного народа. Узнав о личности убитого, Новая Инквизиция взяла расследование на себя, и уже на следующий день нашли свидетелей видевших в городе Дайрина Скалотунга. А спустя еще несколько дней, всплыли детали, указывающие на старую связь между отцом Гардена и мятежным гномом, и к длинному списку преступлений Дайрина было приписано убийство. Случись подобное неделей раньше, Узурпатор знает, чем бы это закончилось. Но по городу поплыли слухи о бойне в Вечном Лесу, в которой погибли тысячи солдат и магов, и теперь все силы Наместника были брошены на опровержение и поиск распространителей слухов.

Терган был захоронен на том же кладбище, что и мои родители. Сотни горожан пришли на похороны старого трактирщика. Гарден не появился.

В записках королевы, я не нашел для себя не чего нового; Восстание… Бегство Молодых Богов… Первое Вторжение… Нашествие Узурпатора… замок в Межреальности… Все это было мне известно. Похоже вылазка Люка на родину предков была бесполезной.

Был приятный осенний вечер. Я сидел у себя в кабинете и сравнивал добытую ранее информацию с записями последней королевы эльфов. Сквозь открытое окно в комнату проникал шум с улицы и прохладный ветерок с моря.

Я встал, чтобы долить себе вина, как вдруг почувствовал, что что-то изменилось. Я оглянулся, неуверенный, что мне помешало. Что… Внезапно я понял — улица затихла. Я направился, было к окну, чтобы узнать, что там произошло, как вдруг послышался шум в коридоре, распахнулась дверь, и в комнату вбежал Авенгер.

— Инквизиция, мастер! Инквизиция! Они заняли всю улицу!

Схватив первую попадшуюся под руку, бутылку я швырнул ее на стол, заливая драгоценные бумаги вином, и опрокинул свечу. Не оглядываясь на огонь, весело пожиравший все мои труды за последние десять лет, я знаком приказал Авенгену следовать за мной. Подвинув в сторону один из клинков висящих на стене, я легко нажал на неприметную точку, и потайная панель в стенке отошла в сторону. Авенгер и я поспешили в открытый проход.

Войдя в комнату, я замер на месте — передо мной стоял Гарден, в компании десятка инквизиторов. Рослый инквизитор ринулся вперед и ударил меня дубинкой по лицу. Кто-то из его соратников подошел, ударил меня ногой в подбородок и мир погрузился во мрак.

Вспоминать последующие особо не хочется; меня отволокли в катакомбы под цитаделью Новой Инквизиции в Ордосе и швырнули в небольшую, замызганную камеру. Спустя несколько минут пришли два инквизитора и начали избивать меня.

Сколько времени это продолжалась я не помню, но точно могу сказать, что за все время они не произнесли не одного слова.

Когда я пришел в себя, в камере было пусто, и у двери стояла небольшая, деревянная плошка, от которой исходил омерзительный запах помоев. Я понял, что это был мой ужин. Однако стоило мне потянутся за миской, как послышался звон ключей в замке и в комнату ворвались два инквизитора с дубинками…

Как я узнал позже, в Ордосе меня продержали неделю. Я не помню, что меня спрашивали. Не помню, что я отвечал. Наверное, меня сломали — инквизиторы не зря ели свой хлеб. Потом пришел приказ перевести меня в Дергер для «более интенсивного» допроса.

Пара рослых инквизиторов, заломив руки за спину, волокла меня по коридору. На голову мне натянули грязный, вонючий мешок, так что я не мог видеть, куда меня ведут. Послышался звон ключей, с меня сорвали мешок и толкнули в спину. Я почувствовал, что падаю вниз.

Ударившись головой об каменный пол, я потерял сознание.

— И как это его угораздило!

— Как, как… Ты, наверное, и сдал.

— Я? Да как ты смеешь!

— А что, ты уверен, что не назвал его на допросе? Что, молчишь? Во, тото-же!

— Эй, глядите — кажись, оклемался.

Я потихоньку начал приходить в себя, о чем моментально пожалел. Боль во всем теле была такая, будто меня привязали к лошади, и протащили от Ордоса до Салладора; голова раскалывалась от тупой, гудящей боли которую обычно можно заработать, проведя весь день под палящим солнцем.

Я приоткрыл глаза. Надо мной склонились три темные, расплывчатые фигуры. Я моргнул несколько раз, и мир приобрел привычную четкость.

Сперва я решил, что слишком сильно ударился головой, и у меня начались галлюцинации. С озабоченным видом надо мной склонились Дайрин, Люк и еще один неизвестный мне толстый мужчина, с копной рыжих, непослушных волос. Дайрин приподнял мне голову и поднес к губам, какую-то грязную миску с тухлой водой. Я сделал несколько глотков и зашелся кашлем.

— Тихо, тихо. Как же ты это так, Гарет, а?

Я промычал что-то нечленораздельное, пытаясь выиграть время и решить что делать. А что тебе остается? Возьмешь их с собой. Мысль полыхнула столь ярким огнем в голове, что я аж застонал. Но, похоже, что выбора у меня действительно не было. Я лежал на холодном, каменном полу в темнице замка Дергер, смотрел на сгущавшуюся надо мной тьму и желание узнать, как здесь оказалась эта троица, улетучилось само собой. Навряд ли они будут мне мешать, а лишние тела для прикрытья всегда полезны. Да и менять что-либо было уже поздно.

Прошло несколько часов. Боль становилось нестерпимой, и я начал впадать в беспамятство. Один раз я пришел в себя, когда услышал собственный крик. Я не знал, сколько еще смогу продержаться.

Послышался какой-то шум, крики. Топот бегущих ног. Внезапно загремела решетка и сверх упала веревочная лестница. Потом в камеру спустилась высокая, темная фигура с факелом в руке. В отблесках огня я рассмотрел каменное лицо Гардена. За обоими плечами инквизитора торчали рукоятки мечей. Он опустился рядом со мной на колени и вытащил из сумки продолговатый бутыль и поднес его к моим губам — густая как мёд жидкость обожгла горло, но уже спустя мгновение я почувствовал, как отступает боль и возвращается жизнь. Каждая клетка в теле наполнялась силой и энергией.

— Гномы атакуют главные ворота. Большинство братьев на стенах, так что замок почти что пустой. Ты в состояние идти сам?

Я кивнул; эльфийский эликсир поддержит во мне жизнь ровно сутки. Потом, правда, мне придется не сладко, но ведь это потом.

— Э… А… Чаво?

Я оглянулся; в углу камеры стояли два человека и гном, которых нужно было убить, но…

…Дайрин на коленях, с грязной миской руках, жертвует, быть может, своей последней водой…

Странно, я всегда был уверен, что благодарность это эмоция собак, а теперь не в состоянии поднять руку против этих людей. Гарден уже поднялся в коридор и ядовито напомнил мне, что гномов не так уж много и они не бессмертные. Я был лучшего мнения о подземном войске, но Гарден был прав. Нужно было торопиться.

— Давайте, поднимайтесь. Пойдете с нами.

— Пойдем куда? — Осторожный, незнакомый голос. Рыжеволосый.

Я опустил факел, так что б они смогли рассмотреть мое лицо. И четко произнес;

— Далеко от инквизиции. Есть еще вопросы?

Вопросов больше не было.

Мы бежали по коридорам замка плотной группой — я в авангарде, за мной Дайрин, Люк (я решил не тратить время на дознание, почему полуэльф остался живым. А Гарден, так тот вообще проигнорировал появление мальчишки) и Ридик. Гарден прикрывал тыл.

Вопреки тому, что думали наши спутники, я не повел их на верхние этажи замка, а наоборот спустился на три этажа вниз, на уровень, где, как я слышал, держали узников из других миров. Ридик остановился, было у одной ямы, и уставился на существо сидящие в ней, но мощный толчок в спину вернул его в шеренгу. Последняя лестница оказалась очень длинной и к тому же слишком узкой для Дайрина, и гному пришлось спускаться боком. Спуск занял почти десять минут.

Мы стояли на берегу широкого, подземного озера. Если верить истории, то отсюда можно было добраться на лодке до Ордоса за одни сутки. Но я не пришел кататься на лодках. Игнорирую вопросы рыжего инквизитора, я поднял над головой мешок с вещами и факел, и вошел в озеро. Времени, поменять те лохмотья, что остались на мне после недели проведенной в руках инквизиции, у меня не было, так что ледяная вода, доходившая мне до колен, оказалась неприятным сюрпризом. Но я бы не остановился, даже если бы пришлось идти сквозь огонь.

Мне повезло с выбором местом для перехода — пройдя не более тридцати футов, я уже вышел на другой берег. Дрожащими, не столько от холода, сколько от возбуждения руками, я приподнял факел, боясь увидеть голый камень…

На скале, темно-красной, почти выцветшей краской, был нарисован дракон.

— Это еще что за чудовище?

Смерив потного и грязного инквизитора презрительным взглядом, я присел и с максимальной осторожностью достал из сумки маленький флакон, на дне которого плескалась темно-зеленная жидкостью. Сжимая флакон в руке, я отошел подальше от рисунка, на сколько это позволял узкий берег, и приказал остальным спрятаться за мою спину. Откупорив флакон, я прижмурился, чуть повернул голову и выплеснул содержимое на рисунок. Эффект оказался моментальным — жидкость зашипела, разъедая скалу и спустя секунду на берег полился расплавленный камень.

Я мысленно посчитал до тридцати и, убедившись, что камень успел остыть — честь и хвала, алхимическим талантам гномов, я медленно, наслаждаясь каждой секундой, подошел к образовавшемуся проходу и заглянул в темноту.

ОН был там.

Меня распирала дикая радость, и я повернулся к единственному человеку, способному разделить ее со мной. Гарден стоял на противоположном берегу, держа в руках обнаженные клинки; я моментально насторожился.

— В чем дело?

Ответа не последовало, но я уже и сам услышал топот ног на верхних ступенях, и в темноте засверкали огненный точки факелов. Инквизиция спохватилась.

— Уходите.

Я удивленно уставился на него — ну а для чего, спрашивается, мы пришли сюда? Что… И тут я понял.

— Гарден…

— Ты не знаешь, сколько тебе понадобиться времени. Нельзя зря рисковать.

— Ты…

— Уходите.

Люк, Дайрин и Ридик стояли рядом со мной, явно недоумевая, что мы здесь делаем и отчего не спешим убраться подальше от наступающих инквизиторов. Мне оставалось только сжать кулаки в бессильной злобе — плыть на другой берег и тащить упрямца за собой, не было времени, а я зашел слишком далеко, чтобы остаться здесь и погибнуть в глупом и бесполезном бою против приспешников Узурпатора.

Зажигая новый факел и кинув старый, почти сгоревший, в озеро, я повернулся спиной к своему единственному, сознательному союзнику в Эвиале и твердым шагом вошел в образовавшийся в стене проход. Два человека и гном поспешили за мной.

Мы вошли в пещеру исполинских размеров — в ней могли свободно поместится замок Наместника, цитадель Новой Инквизиции и главный храм Узурпатора, вместе взятые. Мои спутники восторженно вздохнули, но я потерял к ним и к пещере всякий интерес. Посреди пещеры стоял Он.

Последний Кристалл Эвиала.

И я пришел, чтобы уничтожить его.

Я подошел к Кристаллу и положил ладони на холодную поверхность. Бледно-розовый свет окутал меня, и я почувствовал как что-то коснулся моего сознания — Кристалл «читал» меня. Я мысленно сжался, опасаясь, что Он не потерпит уготовленной ему участи.

Свет исчез, и я почувствовал очередной прилив сил — Кристалл одобрил мой план.

— Если хотите жить, подойдите сюда и положите руку на камень.

Не заботясь, выполнят ли они приказ или нет, я закрыл глаза и начал читать Заклинание Исхода, добытое неизвестно кем из мертвого Аркина и позже украденное из личной коллекции барона Ренгпри. Старый дурак даже не осознавал, что было у него в руках.

Я растворился в розовом свете Кристалла и поплыл в океане света, выискивая одну темную точку. Она должна была существовать. Это было единственное, во что я свято верил. Внезапно я почувствовал, как что-то тянет меня вниз. Я опустил глаза и заорал от радости — подо мной плыла черная пылинка. Напрягая волю, я изо всех сил потянулся к ней… И вот мы уже мчимся на встречу друг другу с ужасающей скоростью. Мгновение и она уже размером с континент, закрывает собой весь горизонт. Я закрыл глаза и приготовился к удару.

Тряхнуло нас не слабо — похоже, мы пробили не один десяток магических барьеров. О том, во что превратился Кристалл, помогая нам вырваться из Эвиала, думать не хотелось.

Я поднялся на ноги и осмотрелся — мы «упали» на небольшую поляну перед гигантским замком, выложенным из какого-то странного камня, меняющего свой цвет чуть ли не каждый момент. Слева от нас весело журчал ручей, и на его берегу собрались самые красивые птицы, которых мне довелось видеть. Одна из них, с длинным красным клювом и коротким, изумрудно-зеленым хвостом, подлетела к Люку и клюнула его в лицо — мальчишка даже не пошевелился. Из рощи, находящейся на другом берегу ручья, вышел жемчужно-белый единорог и, склонив голову на бок, изучал меня своими бледно голубыми глазами. Но это все было не важно. Я не пришел сюда смотреть на животных.

У, небольших, входных ворот замка стоял мужчина средних лет, одетый в простые серые штаны и потертую кожаную куртку. Прислонившись к дверному косяку, он скрестил руки на груди и разглядывал меня. Под его цепким и расчетливым взглядом мне стало не уютно.

Я подошел к нему и замер, не зная, что сказать. Мужчина усмехнулся;

— Ну, заходи, раз уж пришел.

— Рассказывай.

Мы сидели в комнате колоссальных размеров. Вдоль стен стояли сотни тысяч шкафов и полок с книгами, ценность которых исчислялась, как я подозревал, мириадами золотых монет. В другое время я был бы готов отдать пятьдесят лет своей жизни за право провести здесь неделю, и узнать правду о восходе Узурпатора к власти. Быть может потом…

Сделав глубокий вздох, я начал свою повесть. Рассказывал о войне магов и церкви Спасителя, затянувшей Эвиал в гражданскую войну, в которой погибли сотни тысяч не в чем не повинных людей. Как в ослабленный столетней войной мир, ворвались отступающие силы Молодых Богов. О Девяти — он почему-то усмехнулся услышав это название, союзе девяти семейств людей, эльфов, гномов и орков, поклявшимся вернуть Эвиалу свободу. О внезапном нападении полков Узурпатора, ввергшему Эвиал в новою, шестисотлетнею войну, почти полностью уничтожившую старый мир. Об окончательной победе Узурпатора. О том, как распался союз, когда эльфы и орки — к тому времени пришедшие к власти над своими народами, начали свой безумный и обреченный мятеж. Как я узнал из старых записей о Кристаллах Эвиала, артефактах неописуемой магической мощи, и что существует еще один, уцелевший Кристалл, который можно использовать для побега из Эвиала. Потом в древних дневниках Темных Эльфов я нашел упоминание о некой Сущности, живущей за пределами миров, в месте под названием Межреальность. Сущность, которая не вступила в войну между Молодыми Богами и Узурпатором, и которую почему-то не уничтожил пришедший к власти Узурпатор. Как мы с Гарденом спланировали мой арест и перевод в Дергер. И как, я, наконец, нашел Кристалл, вырвался из Эвиала и попал сюда.

Хозяин откинулся на спинку кресла и склонил голову на бок.

— И зачем ты пришел?

— Что бы вы помогли мне убить Узурпатора.

— А с чего ты решил, что я буду тебе помогать?

Я с удивлением уставился на него; он что, не слушал меня? Ведь власть Узурпатора это… это… И тут меня как обухом по голове стукнуло — а ведь правда, с чего это я решил что он бросит все и побежит со мной спасать Эвиал? Какое ему дело до судьбы страдающего под гнетом Узур… А страдающего ли? Живут себе люди в мире, работают, отстраивают по новой школы, лечебницы, церкви. А что теперь ходят молиться на нового бога, так вроде не кому сильно не мешает.

Отметив мое замешательство, хозяин замка усмехнулся и наклонился вперед.

— Раз уж ты решил воспользоваться головой, скажи мне, ты действительно веришь, что артефакты такой мощи валяются на дороге? Или что, это ваша инквизиция не заметила бы его? А как тебе повезло со всеми этими древними записями! Ни кто не смог найти, а тебе повезло — как сами в руки приплыли. И маги у вас растяпы последние — потенциального ученика, с такой легкостью играющего с магией Кристалла, прозевали!

Я ни когда не считал себя дураком, но теперь, задумавшись обо всем происшедшем за последние десять лет, я не мог поверить что с такой легкостью отнес все свои победы к удаче и непроходимой тупости Наместника и инквизиторов. Найти потерянный сотни лет магический артефакт, ключик к нему, заклятье способное заставить его работать для себя и отправиться искать что-то, где-то там. И все это под самыми глазами прислужников властелина большей части Упорядоченного. Поделись кто со мной таким Планом, я бы сдал бы его магам, не задумываясь, как ненормального.

— А-а….

— Тебя вели за руку мой мальчик, как ребенка.

— А-а… кто? — Промямлил я.

Хозяин кинул быстрый взгляд за мою спину и мотнул головой в сторону массивных дверей ведущих в коридор.

— Да вот они и вели.

Я резко обернулся; у входа в комнату стояли Люк, Дайрин и Ридик. Полуэльф шагнул вперед.

— Хедин.

— Великий Орлангур. Выводишь брата в свет?

— Прекрати. Ты знаешь, зачем мы пришли.

— Могу догадаться. Не много способно заставить Духа Познания и Дух Соборной Мировой Души объединить силы с Хаосом.

— Ракота нужно остановить.

— Мы, кажется, уже беседовали об этом в свое время, нет? Вы мне вроде ответили что-то про Равновесие? Выбор Обетованного? А они — Хедин мотнул головой в сторону Ридика. — заявили, что Хаос это не касается.

— Теперь все изменилось. У него в руках ключ от клетки Неназываемого.

— И вы пришли отобрать его у меня?

Из глубины библиотеки к нам шел высокий мужчина, мощного телосложения, облеченный в черную броню. За ним шли двое; старик в серой мантии с длинными белыми волосами и короткой белой бородой, шел, опираясь на посох, и с ехидной улыбкой на губах поглядывал на собравшихся. Рядом с ним шагал, одетый в белую тунику и золотые сандалии, с бугрящимися на руках и плечах мускулами и с горящими, ярким, белым огнем глазами, рослый мужчина. К моему, бесконечному, удивлению, я узнал его по старым рисункам и статуям — Ямерт, бывший предводитель Молодых Богов, не сильно изменился за последние триста лет, проведенные на службе Узурпатора.

Новоприбывшие остановились в десяти шагах от стола. Старик наклонился и прошептал что-то на ухо своему хозяину. Тот усмехнулся, открыл рот и…

…Рыжий инквизитор атаковал первым. Он вскинул вверх левую руку, и с кончиков растопыренных пальцев сорвался фиолетовый огонь, нацеленный в грудь Узурпатора. Вперед выскочил старик, и крутанул своим посохом; в воздухе повис щит, сотканный из света. Огонь врезался в него и отлетел влево, сжигая на своем пути сотни книг и картины на стенах. По-прежнему ехидно ухмыляясь, старик направил острие посоха в инквизитора, а свободную руку сжал в кулак; пол под ногами инквизитора взорвался, и его, обволоченного в белый огонь, швырнуло назад сквозь каменную стену, в коридор. Люк повел перед собой рукой и, издав болезненный вопль, старик свалился на пол. Тут в бой вступили поверженный бог и Узурпатор. Из-под ног Люка вырвались три луча яркого огня, и пройдя сквозь него, подбросили полуэльфа в воздух, где на него уже падал огромный серый молот, готовый пригвоздить его к земле раз и навсегда. Дайрин выкрикнул что-то, и молот развалился на тысячи небольших, серых пылинок, в считанных миллиметрах от тела. Тут, проломив стену, в комнату ворвался вихрь из огня и тьмы; вслед за ним в библиотеку влетел Ридик. Увеличиваясь в размерах с каждой секундой, ураган взметнулся в высоту, принял форму огромной птицы и рухнул вниз на Ямерта. Из рук бывшего хозяина Обетованного, ей на навстречу рванулись сотни лучей белого огня, временно замедлив её полет, но, не остановив; птица влетела в него и взорвалась изнутри. Комнату наполнил яркий, белый свет и на какое-то время я ослеп.

Когда свет исчез, я увидел Хедина, стоящего над телом Узурпатора; в руках, хозяин замка держал длинный, широкий меч, цвета ночи. Бывший повелитель Эвиала, и неизвестно скольких еще миров, приподнялся на руках и, повернув голову, встретился взглядом со своим убийцей. Его лицо исказила гримаса гнева, и я увидел, как зашевелились его губы, но разобрать слов не смог. Дайрин, или кто там скрывался под его личиной, склонившейся над телом Люка, похоже, услышал и кинул быстрый взгляд на Хедина. Спустя мгновение оба подняли головы, и гном произнес три слова, которые на этот раз, я услышал:

— Неназываемый. Мы опоздали.

Последние цвета колыхнулись в воздухе и исчезли. В зале повисла гробовая тишина. Кто-то зааплодировал. Потом еще один. И еще.

Первой к кристаллам бросилось кресло Королевы Теней. За ней поспешили Король Рассветов и Хозяйка Радуг.

— Я хочу посмотреть битву за Обетованное без Хедина!

— Теперь моя очередь!

— Нет моя! Я хочу…

— Ты уже была! Пустите меня!

Черный стоял в углу с удивлением наблюдал за своим Поколением. Он не думал, что такая примитивная вещь как этот Строитель Миров способен настолько увлечь Новых Магов. Интересно, надолго ли еще эта игрушка удержит их внимание? Кто знает, но, по крайней мере, убивать их в ближайшее время ни кто не будет.

Нияз Абдуллин
ЦЕНОЮ СЛЕЗ

Осенний лес приветливо встречал двух странников. Высокий тип в чёрном плаще и на коне и парень среднего роста на сером ослике. В воздухе пахло остывающей после лета землёй и опадающей листвой. Этот аромат пьянил, как всегда пьянит он романтиков, подобно хорошему вину. Всадник в чёрном втянул в себя полные лёгкие прохладного воздуха, потянулся и сказал:

— Чувствуешь, Папус? Не можешь не чувствовать.

— Чего, милорд? — Юноша непонимающе уставился на своего господина.

— Осень пришла, дурачок.

— А-а, — протянул юноша. Он слез со спины ослика и побрёл пешком, держа животное на поводке.

— Не понимаешь ты, Папус, романтики, — укоризненно покачал головой чёрный всадник. — Прав я, Трубадур?

— Иа-иа! — Отозвался ослик, смешно кивая головой.

— Видишь, Папус, даже глупая скотина со мной согласна.

— Ещё бы ей не согласиться, когда имеешь дело с Вами, милорд Азраил. Вы же — некромант.

— О, — махнул тот рукой. — Брось! Какое Трубадуру дело до того, кто я? Просто он понимает природу. Он её чувствует.

— Так же, как и мертвецов неупокоенных.

— Эт-точно, Папус. Зомби он за версту чует. Хлеб свой не зря ест. Кстати, — некромант указал рукой вперёд. — Приближается его очередная возможность доказать нам свой талант и не дать нам умереть с голоду.

На выходе из леса виднелся как нос шпиона из кустов краешек города. Название странников сейчас интересовало меньше всего. А знать они хотели перво-наперво, есть ли там кладбище. В последнее время упокоение восставших мертвецов стало для них способом заработать на жизнь, нежели исполнением их священного долга некромантов. Избавления Эвиала от неупокоенности. Трубадур издал радостные звуки и затряс своей ушастой головой, чем заслужил неодобрительный взгляд коня некроманта. Сэр Ательстан, словно старший наставник, давал ослику понять, что скотина порядочная, буде она таковой является, не станет в открытую эмоций своих выказывать. Тем более, вперёд хозяина своего. Но, поскольку Папус, вроде как радоваться прибытию в город и не собирался, Трубадур разрешения на проявление эмоций своих дожидаться не стал. К его мышиного цвета бокам была привязана поклажа странников: чёрная пузатая сумка с инструментами некроманта и лакированный деревянный ящичек вытянутой прямоугольной формы футов пять в длину. И животное, похоже, не смотря на всё свое приличие и чувство долга перед хозяевами, стремилось как можно скорее избавиться от надоедливой ноши. Тем более что та ужасть как бока уже натёрла, что б её… ох, приличные ослы так не думают!

Войдя в городские ворота, некромант и его спутник первым делом решили отправиться к коменданту. Прохожие то и дело косились на них, бормоча что-то под нос. Рука Папуса время от времени дёргалась, так и норовя схватить лакированный ящичек. А что там внутри, предстояло узнать всем недовольным. Особенно во-он тому мужику в кожаной безрукавке, который пялится на парочку странного вида гостей. Но тот, словно прочтя мысли Папуса, сам стал приближаться к странникам.

— Добрый день, милейшие, — пробасил, что сплюнул, он. — Куда путь держите?

— И вам дня доброго, — Азраил как обычно взял на себя роль дипломата, не полагаясь на молодую горячность Папуса. — Только путь в последнее время сам нас держит и ведёт, куда ему заблагорассудится. Но сейчас, коли уж мы в ваш славный город прибыли, то хотели бы к коменданту наведаться.

— Ну, не такой уж наш город и славный, — ухмыльнулся мужик. — Это вы, я думаю, сами узнаете, если на пару дней здесь задержитесь. А комендант — вон тама, — он указал узловатой рукой на крепкий бревенчатый дом в конце улицы, — ступайте, отец Конрад вас примет.

Отец Конрад, вот так. Инквизиция. Некромант приуныл. Им здесь делать нечего. Магия Спасителя в последнее время и так неплохо справлялась с восставшими мертвецами. Видимо, серые нашли свой способ упокоения кладбищ. Что это был за способ, Азраил выяснять не хотел, да и некогда было.

— Инквизиторы, — выдохнул Папус. — Что делать будем, учитель?

— Пока что предлагаю отдохнуть. Вот видишь, — сказал Азраил, слезая с коня. — Наш мордастый провидец и тот согласен — вспомни, как он прибавил ходу перед самым въездом в город. Иногда меня досада берёт, почему мой конь никогда не выражает такой же солидарности со мной!?

— Может, нам стоит поменяться? — Вполне серьёзно предложил Папус.

— Знаешь, я уже как-то об этом подумывал. Но мой конь, сэр Ательстан, высказался категорически против. Аргументировал он это тем, что ты, Папус, редко моешься, и он боится подхватить от тебя блох. — Папус шутку не оценил. Зато сэр Ательстан выказал своё полное согласие, огласив всю улицу своим громоподобным ржанием.

— И так, судари, какова же цель вашего визита в город наш, — спросил отец Конрад, видный мужчина с огромными кулаками, похожий больше на кулачного бойца, нежели на священника. С гусиным пером, тем не менее, управлялся он вполне ловко.

— Видите ли, преподобный отец Конрад, — как обычно начал вести переговоры Азраил. — Я некромант, зовут меня Азраил. А вот этот милый юноша — мой помощник, подмастерье, и зовут его Папус.

— Папус? — Поднял брови отец Конрад. — Что-то знакомым кажется мне это имя. Где-то ведь я его слышал. Впрочем, не важно. Насколько я помню, ничего противозаконного. Так в чём же цель вашего визита?

— Некромантия, преподобный отец Конрад. Вы, вероятно, наслышаны об указе, изданном совместно ректором Академии и главой Инквизиции три года назад «О разрешении проведения ритуалов некромантам…»?

— Да, я в курсе. Это произошло после событий в городе Лаамрат, который в результате событий оных сгорел дотла.

— Именно, преподобный отец Конрад. Так вот, мы…

— Вы нам здесь без надобности, господа некроманты. — В лоб и без обиняков заявил отец Конрад. — Так что, можете не задерживаться здесь и продолжать ваш путь.

— Мы хотели бы задержаться здесь на пару дней. Просто передохнуть.

— Хорошо. В вашем распоряжении таверна «Пивная бочка». Это если вы… кхм!.. не желаете расслабиться. А так… в «Дикую орхидею» можете заглянуть.

— Спасибо. — Поначалу Азраилу показалось, что он ослышался: инквизитор предлагает ему пойти к блудницам! Но всё же решил не переспрашивать. — Думаю, обойдёмся без «расслабиться». Идём, Папус.

— Осинки, — сказал Папус уже в дверях.

— Что? — не понял инквизитор. Но двое некромантов уже вышли.

Устроились, как и было предложено, в таверне «пивная бочка». Заведение оказалось приличным, а пиво, в честь которого, видимо оно и получило своё название, — не очень. Впрочем, странники напиваться не стремились. Едва оказавшись в отведённой им комнате, они принялись разбирать свою поклажу. Некромант расстегнул замки на своей сумке. Свету масляной лампы явлены были медные астролябия, циркуль, компас, жаровня, щипцы и прочая утварь. Папус же с превеликой осторожностью и почтением раскрыл свой лакированный ящичек. В нём оказались недлинный, тонкий меч, блестевший белой сталью клинка в слабом подрагивающем свете лампы, кинжалы — длинный, короткий и средний — все разной формы, от прямого до волнистого. Следом показался складной лук. Последними на кровать легли орионы — метательные звёзды. После проверки снаряжения, оказалось, что оно было в идеальном состоянии. Некромант и его ученик знали это превосходно, но делать им всё равно было нечего.

— Схожу проверю, как там Трубадур и сэр Ательстан, — сказал Папус, вставая с кровати. — Заодно закажу чего-нибудь ужин.

— Только пива не надо. — Бросил ему вслед некромант.

— Да, учитель.

— И постарайся, если что, сохранять нейтралитет.

— Что?

— Терпение и сдержанность. Если, конечно, претензии не к тебе будут относиться. А то знаю я твою героическую натуру заступника. Мы здесь чужаки, а их вмешательства никто и никогда терпеть не собирается.

— Понял, учитель.

Папус мог по праву называть Азраила своим учителем. Последние три года своей молодой жизни он провёл под его покровительством, постигая тайны чёрного искусства некромантии. Но в первую очередь ему приходилось быть воином, что, впрочем, у него получалось довольно неплохо. Правило одного дара не позволяло быть одновременно магами или воинами. Так что в команде у них было строгое разделение труда. И это себя полностью оправдывало. В случае чего, если не действовала магия Азраила, в дело вступал меч Папуса, на диво хорошо крамсавший неупокоенную плоть. И такой парень был на вес золота. Красного салладорского золота. Но самое большое достижение юноши (по мнению его учителя) было то, что он, наконец, освоил грамоту и азы изящной словесности. Папус ворчал, что это, дескать, некромантам ни к чему, но… учился прилежно.

Внизу в гостиной народу оказалось итак не много, а как только показался Папус, пусть и мимоходом, всех как ветром сдуло. Хозяин таверны косо глянул на Папуса и спросил так осторожно:

— А вы, простите, сударь некромансер, на долго ль?

— На пару дней, — ответил Папус, пытаясь вспомнить, когда это он сообщал всяким там трактирщикам, что он такое есть. — А что? Беспокоим ваших постоянных клиентов?

— Да не то чтобы… — хотел было сказать трактирщик, но Папус уже вышел на улицу, не обращая внимания на толстого труса. — Хм! — Хозяин таверны покачал головой.

На улице Папус первым делом глянул на небо. Было чуть пасмурно, но дождя не предвиделось. Для этого ему не ребовалось и чутьё мага. Хоть и был он некромантом, но магией не обладал. Его меч вполне заменял ему посох.

Значит, дождя не предвидится. Хорошо. В конюшне, где хозяин разместил ослика и коня, всё было в порядке. Свежая солома устилала пол, а в яслях было достаточно корма.

— Иа-иа! — Приветствовал Папуса ослик.

— Да, да, приятель, — кивнул юноша. — Я тоже рад тебя видеть. Вроде, у вас тут с сэром Ательстаном всё в порядке? — Папус осмотрелся в конюшне ещё немного: седло и упряжь коня учителя были размещены на подобающем месте, а поводок Трубадура примостился рядом, словно птенец под крылом матери. Внезапно острый слух воина подбросил ему пищу для размышлений — в конюшне не было больше никаких других лошадей, и топота вводимой новой лошади он не слышал, но кто-то позади произнёс совсем уж по-хозяйски:

— Хорошая кобылка, дорогого стоит.

Папус обернулся. На входе в конюшню стояли трое. Первого юноша узнал. Это был тот самый мужик, что указал им с учителем путь в комендатуру. А ещё предупредил, что город этот не такой уж и славный. Двое других были самыми обычными на вид городскими жителями. Ничем не примечательные. Только рожи, пожалуй, чуть противнее и гнуснее. А ещё чуть наглее. Чем у разбойников. Потому как здесь они под защитой закона, в отличие от людей с большой дороги.

— Вы пришли поинтересоваться, хорошо ли мы устроились? — с самым невинным видом спросил Папус. — Спасибо, хорошо.

— Нет, — сказал один из пришедших «поинтересоваться». — Пришли узнать, что вы за чучела такие. По какому праву разъезжаете тут, страх на людей наводите.

— Ничего не попишешь, мы — некроманты. Работа такая. — Папус сделал шаг по направлению к выходу, но проход ему заградил то самый мужик в кожаной безрукавке.

— А у нас другая — город охранять. Убирались бы вы отсюда. И как можно скорее, — на сколько это было возможно при его роже вежливо проговорил мужик.

— Простите, но мы хотели бы передохнуть с дороги. А вот уж потом и отправимся в путь.

— Нет, вы отправитесь в путь сейчас, чёрные, — сказали остальные двое хором. Все трое попытались навалиться на Папуса, но он только отошёл чуть назад, ловя среднего в их ряду за протянутые руки, присел. Увлекаемый собственной скоростью «блюститель порядка» сыграл роль подножки для двоих своих подельников. Все трое рухнули в солому. Некромант отряхнул руки и пошёл к выходу, аккуратно переступая через тела.

— Кстати, — обернулся он. — Животных наших лучше не трогайте.

Папус вернулся в комнату, по пути заказав трактирщику ужин. Тот с чем-то плохо скрываемым под маской безразличия пробормотал что-то насчёт хорошего качества местной кухни и старательности поваров.

— Можешь не говорить, — сказал учитель, лёжа на кровати, как только Папус вошёл в комнату. — К тебе пристал тот самый тип, что встретил нас на въезде в город. Надеюсь только, что ты был милосерден и терпелив.

— Трудно быть милосердным и соответствовать образу чёрного мага, учитель, — пожал плечами Папус.

— Так старайся. Чему я тебя учу?

— Не во мне дело, милорд Азраил. Дело в том, что мы всегда будем оставаться чёрными магами для людей, даже если организуем благотворительную миссию для всех бездомных кошек Эвиала.

— Эт-точно. Тогда они просто подумают, что мы готовим кошачий гримуар. — Оба расхохотались в голос. — Так что там насчёт ужина? А то я голоден как сама Тьма до крови младенцев, — Азраил скорчил мерзкую рожу и ощерил оставшиеся у него зубы. Он был уже не молод, к тому же в своё время, ещё не поступив в Академию, перенёс цингу, так что тех у него оставалось не так уж и много. Папус всегда диву давался, как учителю удаётся не шепелявить.

— Учитель, прошу Вас, не поминайте Тьму, нашу хозяйку, таким образом.

— Ты прав. Следы побоищ прошлых лет свежи ещё в воспоминаньях. Тогда нам плохо пришлось. Всему Эвиалу плохо пришлось. До сих пор подметаем за Хальфбальдом1. И Сидом Бреннерским2.

— Ну, учитель, неизвестно ещё, чем был движим барон Бреннер, — возразил Папус.

Андреас Хальфбальд, маг одержимый Тьмой. Или чем-то, принявшим образ Тьмы, хозяйки некромантии. Тогда Хальфбальд тридцать лет творил свой огненный ритуал пришествия той сущности в Эвиал. Он убивал всех, кто попадался ему на пути, сжигал целые города, не оставляя камня на камне. Но никто не мог выследить его. Даже многоопытные маги. Инквизиция была в отчаянии. Её глава, отец Мариус подписал указ о найме боевых магов. Только в последние три года огненного террора наёмникам удалось выйти на след Хальфбальда. Они настигли его в городе Лаамрат. Была битва. В живых остался только один из них, Джеральдо Армфрай. Но и он оказался в плену магии сущности. Только объединённые усилия Инквизиции и ордосской Академии Высокого Волшебства помогли остановить распространение этой заразы. Последствия же тех лет только начинали проявляться в нынешние дни. Мёртвые вставали из могил везде, где свершал свои убийства Хальфбальд. И не только. Неупокоенность словно моровое поветрие распространялось и на другие кладбища. Все вспомнили о факультете малефицистики, а именно о некромантах. До того их просто терпели. Но теперь…

— Святая Инквизиция в последнее время тоже не отстаёт, — напомнил Папус. — Интересно, правда, так ли эффективна в нашем деле магия Спасителя.

— А ты возьми и последи за ними, Папус. Чего проще, а? — усмехнулся учитель. — Но это я шучу. Не вздумай.

Вот только Папус в который раз шутки учителя не оценил. Он тем временем подошёл осторожно и бесшумно с кошачьей мягкостью к двери. И без размаха пнул по ней — благо та открывалась наружу. Папус мгновенно оказался в коридоре и увидел, что по нему кубарём катится трактирщик. Подслушивал гнида.

Папус вернулся в комнату:

— Уходим, учитель, — резко сказал он, хватая свой ящичек.

— Зомби тебя возьми, Папус, не можешь ты разобраться с делом по уму, — кряхтел Азраил, таща свою сумку. — Как я понимаю, мы теперь — в «Дикую орхидею».

— Ага, вот только «расслабиться» нам, похоже, не дадут.

Выбегая на улицу, Папус заметил злополучную троицу из конюшни. Все трое были, мягко говоря, не в лучшем состоянии. По всему было видно, что совет юноши не трогать коня и осла они проигнорировали. Один из них хромал. Второй, скрипя зубами, как несмазанная дверь, держался за промежность. Третий… а этого те двое вообще тащили на себе. Азраил же не обратил на них никакого внимания.

Уже вечером, устроившись в «Дикой орхидее», странники нашли таки время перекусить. Ужин оказался вполне сносным, и они решились заказать ещё по порции. Перед сном Папус предложил учителю выставить охранные заклинания. Тот отказался, сказав, что его потом всю ночь кошмары мучить будут.

— А на кладбищах Вас кошмары не мучают, учитель? — передразнил его Папус.

— Ну, хорошо. Но только не охранные, а упреждающие.

— Сойдёт, — кивнул Папус. — Если только нам в еду не подмешали снотворного. Что-то больно сильно меня в сон клонит.

— Нет, — зевнул Азраил. — Я бы почувствовал.

В дверь постучали.

— Войдите, — ответил Папус.

Дверь открылась. Вошла молоденькая девушка старенькой профессии. И даже очень старенькой. Такой вывод Папус да и, пожалуй, его учитель сделали по её броскому макияжу, откровенному платью и весьма фривольному поведению. Она прошествовала в комнату и, видимо, брезгуя старым хрычом Азраилом, устроилась на коленях Папуса. Что ещё сказать — дикая орхидея.

— Меня прислал к вам хозяин, достопочтенный Пирс, — промурлыкала она.

— Настолько достопочтенный, что заставляет заниматься такой гадостью таких молоденьких и хорошеньких девочек? Сколько тебе лет?

— Я вам не нравлюсь, — прозвучало это довольно искренне, но заезженно.

— В общем, да, — другого способа избавиться от неё Папус не видел. Куртизанка встала и, насупившись, вышла. Честное слово, Папус видел, как бродячие актёры изображают эмоции куда лучше. — И скажи своему достопочтенному Пирсу, чтобы не вздумал нам мальчиков присылать, — крикнул он вслед блуднице.

Усмехнувшись, милорд Азраил встал с кровати и подошёл к двери, прихватив из угла комнаты свой посох. Он проверил замок — простая металлическая щеколда. Сойдёт. Некромант закрыл дверь и принялся выстраивать заклинание. Он прошептал формулу, провёл рукой по замку и по всему периметру двери. От его ладони отделилась серая дымка — уши и голос праха. Они известят спящих, если кто-то попытается подойти к их двери слишком близко. Тем бы всё и ограничить, но воображение старика разыгралось, и он выставил стража-фантома — здоровенного скелета в обломках доспехов и с ятаганом в костистой руке. Пустые глазницы его пылали зелёным огнём, а в щели между редкими, как у самого Азраила, зубов пробивалось призрачное пламя. Не издав ни звука, «страж» прямо сквозь дверь вышел в коридор.

— Ну, учитель, и кто это там у нас говорил о кошмарах? — саркастически произнёс Папус. — Бьюсь об заклад, что к ночи отсюда съедет добрая половина постояльцев. А вслед за ними и мы — за нарушение порядка и вмешательство в частное предпринимательство местных воротил.

— Не бойся, Папус, стража можно будет увидеть, только если подойти на расстояние комариного укуса. Вплотную то есть.

— Тогда я спокоен. — Папус раскрыл свой ящичек и достал из пристроенного к крышке тайничка сшитые листки пергамента. Разложил их на кровати и принялся внимательно изучать.

— Трактат о воинских искусствах, — не спросил, но утвердил Азраил. — Где ты остановился?

— На третьей главе, — ответил Папус, не отрываясь от чтения. — «Об использовании силы меча противника».

— Похвально. Но, умоляю, сделай милость — не упражняйся, когда я в комнате. А тем более, когда я сплю. От тебя всегда веет такой Силой, что спокойным может оставаться разве что бревно на другом конце Эвиала.

Папус не ответил. Он углубился в чтение. Этот манускрипт достался ему от того самого некроманта, что пристроил его к Азраилу. Откуда тот малефик взял его, он не сказал. Просто отдал и всё. Вместе с ящичком. Это было всё, что осталось Папусу от его благодетеля. Он даже имени его не знал. Никто, даже сам некромант, не называл его. Одни боги знают, может, так его и звали — некромант?

Сон наконец-то сморил и его. Он сам не заметил, как плюхнулся на кровать. Манускрипт свернулся сам собой и уютно пристроился где-то под боком у Папуса. Крышка ящичка захлопнулась, слегка щёлкнув замком.

Папусу приснился сон. Впервые за долгое время.

…Это была окраина деревни. Не его, не Осинок. Её бы он узнал даже во сне. Какое-то захолустье. Телега с впряжённой в неё худой как жердь кобылой. В телеге сидят двое: мужчина, крепкий, сбитый, и женщина. Женщина выглядит не очень-то здоровой. Она бледна. К груди она прижимает какой-то свёрток. Этот кулёк тряпок шевелится. Ребёнок, подумалось Папусу. Куда же тогда его везут? Телега огибает окраину леса. Плавно, словно кусок масла по сковородке скользит она вдоль кустов и редких деревьев. Уже невдалеке виднеется символ — перечёркнутая стрела на крыше деревянного строения. Это церквушка. Люди доезжают до неё. Их встречают с распростёртыми объятиями. Высокий и статный как корабельная сосна служитель Церкви выходит к супругам навстречу. Он бережно принимает ребёнка у них из рук и ведёт внутрь церквушки. Там уже всё готово, и их ждут с нетерпением, с каким ждёт жених своей первой брачной ночи. Только страсти не видно в глазах присутствующих, но лишь благоговейный страх. С десяток бритых голов опускается в поклоне. Священник подносит ребёнка к купели и раздевает его. Папус чувствует, что в помещении прохладно. Чувствует это и ребёнок. Он плачет. Священник поднимает его высоко на вытянутых руках прежде, чем начать ритуал. Папус ощущает присутствие чего-то непонятного, но знакомого. И это что-то исходит от ребёнка. Это мальчик. Он плачет. Плачет. Плачет. Плачет. По его щекам скатываются слёзы. Крупные. Очень крупные. Слишком крупные. Плачут и все присутствующие. Священник опускает ребёнка к купели. Но тут происходит нечто. Младенец, будто не соглашаясь с всеобщим решением, за неимением других способов пускает струю прямо в лицо священнику. Тот в шоке, но продолжает держать на руках младенца. Поворачивается к родителям. Мать падет в обморок, отец просто стоит и молчит. Светлое лицо священника омрачается, как будто струя младенца кислотою стёрла всё, что может быть в нём доброго…

Папус проснулся, дико хохоча. Хохоча как блажной, ползающий по рыночной площади и глаголющий о пришествии Царствия Спасителя. От сотрясающих стены комнаты громовых раскатов, долетавших из глотки Папуса, проснулся Азраил.

— В чём дело, мальчик мой? Уже утро? — он протирал глаза, но делал это скорее по привычке — он умел просыпаться мгновенно без сонной мути.

— Нет, — Папус еле сдерживал коней. — Мне приснился сон. Забавный, как коза на льду.

— С удовольствием посмеюсь с тобой завтра утром. А сейчас неплохо бы выспаться. Мы весь день промозолили зады в сёдлах, и я не поверю, если ты скажешь, что отдых тебе нужен как верблюду варежки.

— Верблюд? А что это?

— В общем-то, это просто идиома. Но, вроде как, имеется такое животное в Салладоре. Пару раз видел, как проходили их купцы караванами через земли Эгеста. С верблюдами. Спи. — Учитель зевнул так, что его челюсть щёлкнула как тетива об нарукавник лучника.

Папус снова лёг в постель. На сей раз, обошлось без снов.

Утром двое некромантов проснулись бодрыми и хорошо выспавшимися. Движение в коридоре говорило о том, что пора спускаться вниз к завтраку. Хозяин «Дикой орхидеи» вполне терпимо отнёсся к некромантам. Поэтому они подумали, что в общей гостиной не станут смущать постояльцев и прочих посетителей своим видом, да и вообще присутствием. Но как только они отворили свою дверь, в коридоре на этаже моментально поднялся дичайший, как лесной вепрь, крик ужаса. В проходе стояла дамочка и с глазами величиною с плошки указывала на что-то рядом с некромантами. Азраил запоздало вспомнил и обернулся. Там, как и следовало ожидать, стоял «на вахте» тот самый скелет.

— Ах ты, боги, боги, — покачал головой Азраил. — Простите, сударыня. Сто тысяч извинений. Я просто забыл снять упреждающее заклинание. Сам же его и задел.

— Ч-что?! — Возбуждёние никак не покидало даму, она всё продолжала стоять и таращиться на дверь комнаты некромантов, хоть скелета там уже и не было — Азраил его убрал. Её продолжала бить крупная дрожь, и на подходе был новый приступ паники со всеми вытекающими.

— Успокойтесь, сударыня, успокойтесь же. Я убрал его. Папус, — Азраил понимал, что надо было что-то сделать. И немедленно. — Проводи милостивую госпожу вниз и угости её чем-нибудь за наш счёт.

— Да, учитель. — «Ведь мы, проклятье, такие богатые, что можем позволить себе угощать всяких там крикуний и неженок», — хотел было сказать он, но воздержался.

Когда Азраил спустился в гостиную, «милостивая госпожа» уже допивала третий бокал вина. Папус видел, что руки её больше не дрожали, движения стали увереннее, но пила она всё с той же скоростью и охотою. «Да что б тебе бездонной бочкой стать», — ругнулся про себя юноша.

— Ну, как Вы себя чувствуете? — с участием опытного ростовщика спросил учитель.

— Лучше, — ответила дама. — А оно… всё ещё там?

— Ага, — гыкнул Папус. — Забралось к Вам под одеяло и ждет, не дождётся приласкать Вас перед сном. Вечным сном. — Дама при этом выронила бокал, но Папус успел поймать его перед самым падением на пол. Не хватало им ещё и разбитую посуду платить.

— Не слушайте его, он сам слегка не в себе от происшедшего, — закудахтал Азраил, глянув уничтожающе на ученика. Тот скорчил невинную мину: мол, сама нарвалась, не надо было пить на наши деньги.

— С-спасибо, — пробормотала дама, встала и ушла.

— Нам, пожалуй, следует последовать её примеру, милорд Азраил, — заметил Папус, подвигая учителю тарелку с завтраком. — И мои шуточки здесь ни при чём. В этом городе сильно влияние Инквизиции. Надо бы только сориентироваться, где мы.

— По карте, — прошамкал учитель, — мы не далеко от Ордоса. Так что Инквизиция нам здесь как бы и не страшна. Иначе бы нас отсюда сразу же взашей выгнали. А так хоть ты на колокольню залезь и сыграй там чего на колоколах, они тебя самое большее скрутят и в Академию доставят. Но больше, чем официальных извинений не потребуют. Договор, понимаешь.

— Не понимаешь, — Папус закончил есть. — Вообще я этих дел между магами и Церковью не понимаю. Сплошные интриги. Неровен час — запылают костры. Инквизиция нас терпит только потому, что мы, малефики, пока избавляем Эвиал от неупокоенности. Но и у них сейчас имеется свой способ…

— Мы с тобой уже говорили на эту тему, мальчик мой, — отмахнулся Азраил от нежелательной темы как от назойливой мухи. — Даже слышать об этом не желаю. У них свои методы, у нас — свои. Лучше сходи проведай Трубадура и сэра Ательстана.

— Да, учитель, — Папус вздохнул и с видом приговорённого к эшафоту побрёл в конюшню.

Конюшня при «Дикой орхидее» ни чем не отличалась от конюшни при «Пивной бочке». Ослик и конь выглядели вполне довольными, поэтому Папус с чистой совестью решил прогуляться по городу. Здесь он не встретил ничего необычного, кроме обилия серого цвета. И дело было, отнюдь, не в наступившей осени, а в том, что населённый пункт сей был буквально оккупирован инквизиторами и экзекуторами. Странно было это, даже если учесть, что наличие поста Инквизиции было объявлено обязательным для каждого мало-мальски развитого городишки. То ли город этот был просто развит не в меру, что инквизиторов здесь развелось выше башни, то ли был он объявлен местом паломничества.

Плюнув не всё это, Папус продолжал неспешно прогуливаться, стараясь не обращать внимания на косые взгляды серых.

«Нравлюсь я им, что ли, — подумал он. Мимо прошла ещё одна парочка, также одарившая Папуса недвусмысленным взглядом. — А эти двое, похоже, просто ищут третьего нелишнего. Носы уж больно у них красные».

Но, просто нельзя было не обратить внимания на то, что все инквизиторы и экзекуторы двигались в одном направлении. Папус решил проследить. Он свернул в какой-то переулок. Тихонько как это делает котяра, забравшийся в хозяйский погреб со сметаной, он стал следовать за ними обходными путями. Инквизиторы шли по главной улице, в то время как Папус старался не отставать от них, пытаясь не заблудиться между домами. Выглядывая каждый раз из-за угла, Папус видел только серые спины и головы в капюшонах. Пару раз кое-кто из них оборачивался, но к тому времени юноша успевал спрятаться.

Наконец, вся процессия, а иначе это массовое сборище назвать было нельзя, выстроилась на одной тропиночке, ведущей куда-то за пределы города.

«Откуси мне уши зомби, если я не догадался, куда они идут, — решил Папус, продолжая двигаться, но уже от дерева к дереву. За одним из кустов орешника Папус, остановился, так как встала и сама процессия. — Так и есть», — в щель между серыми спинами Папус разглядел традиционную оградку с изображением символа Спасителя. Они пришли на кладбище.

Следить дальше не было возможности. Инквизиторов собралось столько, что казалось, будто природа утратила свои прочие цвета, кроме серого. Как не терзало его любопытство, Папус всё же осторожно, как и всегда, стараясь не шелестеть опавшей листвой, стал пробираться в обратную сторону.

Как только он добрался до города, а там — до «Дикой орхидеи», то первое, что он увидел, был его учитель в компании той самой юной блудницы, что заглядывала к ним накануне. Они мило болтали. При чём девица вполне комфортно устроилась на коленях Азраила. Челюсть Папуса отвисла, а ноги направились к стойке, где и сидели учитель с блудницей.

— А, Папус, ты вернулся, — подмигнул старый некромант ученику. — Долго же ты ходил. Не думал, что ты находишь приятным осмотр конюшен. Или тебе просто нравиться общаться с Трубадуром? А может с сэром Ательстаном? Хе-хе!

— Учитель… — промямлил Папус.

— Да, кстати, Берта, познакомься: Это Папус, мой ученик. Папус, это Берта, моя новая знакомая.

— А кто такие сэр Ательстан и Трубадур? — приподняла кокетливо бровь Берта.

— Это наши конь и ослик соответственно, — ответил ей Азраил. — Тебе стоит непременно с ними познакомиться.

— Ой, — наигранно вздрогнула Берта. — Я совсем с вами засиделась, мне пора работать. Иначе хозяин меня уволит, и я окажусь на улице.

— Похоже, — вздохнул Азраил, как только Берта ушла, — она не в восторге от людей, находящих удовольствие в общении с животными. Или она просто не любит стариков, таких, как я.

— Учитель, простите, но что это значит? — Папус пребывал в полнейшем смущении, как кузнец перед куском теста — просто не знал, что нужно делать и говорить.

— Это называется сбор информации без привлечения излишнего внимания. — Заговорщицкий тон учителя, однако, не добавил ясности. Видя это, Азраил пояснил: — Вместо того, что бы ползать тенью за инквизиторами, как это делал ты — да-да, я знаю — я предпочитаю опросить сначала местное население. А вот если уж тогда ничего не узнаешь, можно и… пошпионить.

— И что же вы узнали, учитель? — сдался Папус.

— То же самое, что и ты. Не смотри на меня так, я не умею читать мыслей, но я вижу по твоему лицу, что много ты там, на кладбище — а ведь ты туда бегал? — не узнал. Берта изволила мне любезно рассказать, что святые отцы и братья регулярно собираются на погосте и творят там свои молитвы. Что это за молитвы, она не знает. Да и никто не знает. Завеса тайны плотная, ну просто как стопа половинчика.

— Так что будем делать дальше? Продолжать соблюдать, как Вы это говорите, нейтралитет?

— На сей раз и не подумаю. — Азраил огляделся. Он явно опасался, что за ними могли следить. — Собирайся. Сегодня ночью мы отправимся на кладбище. Инквизиторы ходят туда исключительно в дневное время суток.

— И Трубадура возьмём?

— И Трубадура возьмём.

До наступления ночи оставалось ещё добрых девять часов. Следовало использовать это время с пользой. Папус решил пробежаться быстренько по своим конспектам по некромантии. Он достал из своей заплечной сумки тетрадь в чёрном кожаном переплёте.

«Ох уж этот чёрный цвет, — сокрушался юноша. — Хорошо хоть кожа — хряка, а не человека».

Перелистывая одну прочитанную страницу за другой, Папус наткнулся на позабытый было материал. Он был знаком, но всё время до этого момента он никак не выдавал какой бы то ни было своей странности. И Папус просто пропускал его мимо глаз. На слегка пожелтевшем листе пергамента описывалось альтернативное (наверное, так бы сказал учитель) жертвоприношение. Даже не жертвоприношение вовсе. Без крови. Но оно от этого почему-то не показалось Папусу гуманнее.

Рисунок красными чернилами, имитирующими кровь, (атрибутика, ничего не поделаешь) изображал младенца в совсем уж непотребной обстановке. Он был окружён людьми в рясах, в их руках было что-то отдалённо напоминавшее погремушки, которые матери подвешивают к яслям. Младенец возлежал на каменном ложе. Из глаз его текли слёзы. При этом от него во все стороны отходило схематическое изображение эманаций энергии. Подписей не было. Видимо тот, кто одолжил Папусу эту тетрадь, от души надеялся никогда ничего подобного не использовать. А рисунок был сделан просто так. Папус обратил внимание на технику исполнения схемы. Здесь явно чувствовалась рука мастера. И не только мастер некромантии, но мастера рисунка. Папус пригляделся к остальным схемам. Они к его удивлению красотой не страдали. Так, сделаны для формы. Простые и понятные. Присмотревшись ещё лучше, Папус обнаружил, что лист с изображением плачущего младенца был просто-напросто вшит в тетрадь. То есть, решил Папус, его откровенно спёрли у кого-то ещё.

Папус сразу же вспомнил свой сон. Ритуал, изображённый на схеме чем-то напоминал ему то, что он увидел в приснившейся ему ночью церквушке. Юноша встряхнул головой.

Учитель пока ещё не пришёл. Сказал, что пойдёт прогуляется. Попробует выяснить что-нибудь ещё.

Папус взглянул на рисунок ещё раз. Ничего не понятно. Энергия, исходящая от младенца. Эманации страха? Мучений? Боли? Может, просто отсутствие матери? И эти его слёзы… Крупные. Очень крупные. Слишком крупные.

Папус отложил тетрадь. Всё равно он превосходно владел материалом, который, по его представлению, мог бы понадобиться в ночной прогулке по погосту некроманту, использовавшему вместо магии своё клинок. Для прогулки под луной.

— Романтика, забери меня Великая Шёстёрка, — усмехнулся Папус. — Только чёрная романтика.

В отсутствие учителя он решил поупражняться с мечом. Раз уж милорда Азраила так беспокоят излучения Силы, исходящие от Папуса во время тренировок, то и не надо лишний раз давать ему повода понудить. Папус раскрыл свой лакированный ящичек. Достал оттуда трактат и в который раз подивился тому, откуда прежний владелец этой тетради мог взять такую драгоценность. Юноша сверился с указаниями, достал из отделанного изнутри зелёным бархатом ящичка меч.

Воздух сразу же тонко загудел вокруг узкого недлинного лезвия. Меч пел. Папус проделал несколько нехитрых движений. Сам он ничего не чувствовал во время упражнений, никаких колебаний Силы. Но тут, как говаривал милорд Азраил, действовало правило: свои фекалии не пахнут.

«Нюхач нашёлся», — Папус ушёл от воображаемого удара. Благо места в комнате хватало для всех его манёвров. Слёдующим пошёл крутящий удар — действовала одна только кисть руки. Скорость при этом достигалась молниеносная. Дыхание вошло в уже привычный ритм, как болт в канавку на стволе арбалета. Спуск — и смерть вырвется наружу.

После пяти минут Папус остановился — он уже проделал все заученные им комбинации ударов и приёмов защиты по несколько раз. Он прислушался. Какой-то слабый звук доносился со стороны окна. Взмыленный юноша подошёл к окну. Пригляделся. На улице не происходило ровным счётом ничего. Тогда до Папуса дошло — звук издавало само стекло. Оно дрожало. Да так, что только плотные рамы не давали ему вылететь совсем. Эта хрупкая прозрачная перегородка между комнатой и внешним миром вибрировала как тетива лука после спуска стрелы. Папус дотронулся до стекла и кончиками пальцев ощутил мелкую, но сильную дробь. Так вот оно, колебание Силы. Что же это за знание такое в этом трактате, что отдал Папусу при расставании тот некромант? Откуда оно?

Юноша сложил всё назад в ящичек. Закрыл его на замочек и убрал под кровать. Как раз в этот момент в комнату вошёл учитель.

— Снова упражнялся, — он не спросил, а просто так, буднично, подметил. Подметил и удовлетворённо кивнул. — Спасибо, что без меня выкроил себе минутку. А я тут, понимаешь, прогулялся. Ничего, правда, нового не узнал. Только собрал расхожие версии происходящего на кладбище и того, как с этим могут быть связаны инквизиторы.

— Так там всё-таки что-то происходит.

— А то! Только жители города боятся что-либо говорить о связи с этим Церкви. А это, по моим соображениям, лишний раз доказывает, что Инквизиция в этом замешана, как яйца в тесте. Трубадур накормлен? — резко спросил учитель.

— С утра хозяин что-то им с сэром Ательстаном подбросил в кормушку. На обед…

— И не корми его обедом. Надо, что бы у него чутьё было как можно острее.

— А Вы на что? Сами-то Вы кто!?

— Некромант, что б меня. Понимаешь?

— Не-а.

— Что бы обнаружить зомби, я использую… что?

— Магию.

— О! — Учитель воздел палец. — А Трубадур? Его никто не заметит, если там стоят упреждающие ловушки. Инквизиторы наверняка следят за своей территорией и не потерпят вмешательства других магических сил.

— Так Вы все же решились вмешаться и разузнать, что это за способ они там используют?

— Разузнать и только. Вмешиваться я не стану. Только доложу, если сочту нужным, ректору Академии. А теперь — отдыхаем.

Пришла ночь. Ночь как ночь, и ничего в ней не было необычного. Всё также светили на небе звёзды, слагая привычные для опытного глаза созвездия. Луна украдкой проглядывала из-за безобидных, не грозящих дождём туч. Прохладный воздух приятно щекотал ноздри и ласкал лёгкие после спёртой духотищи таверны. Папус еле слышно прошагал в конюшню. Там его встретил тоскливым, голодным взглядом Трубадур. Папусу было от души жалко ослика. Днём, повинуясь приказу учителя, он отобрал у бедного животного пучок морковки, которым того собиралась покормить добродушная жена трактирщика. Трубадур, правда, так легко с лакомством расставаться не пожелал, так что пришлось тогда Папусу попотеть. Он едва не лишился пальцев, когда осёл решил откусить их ему вместе с заветным пучком.

Теперь, однако, Трубадур присмирел.

— Иа, — тихонько позвал он из темноты.

— Не бойся, приятель, — погладил его по длинным ушам юноша. — Получишь свой пучок морковки, когда сделаем дело. Даже больше, — Папус взглянул на свои пальцы. — Тебя от неё ещё тошнить будет. Обещаю.

Учитель и ученик не стали брать с собой ничего, кроме посоха и меча. На тёмных улицах, как и предполагал перед самым выходом из таверны Азраил, никого не было. Только встречались изредка отдельные представители некоего небезызвестного религиозного учреждения. Это такие в серых рясах. У некоторых ещё имелось форменное изображение карающей десницы на груди. Весь Эвиал решал проблемы силой, так чего ж выделяться-то!? Вот и они туда же.

Однако, такие несущественные препятствия не могли помешать двум рисковым некромантам в их поисках. «В поисках приключений на свою голову», — сказал бы в другой раз Азраил. «Ага, на нижнюю голову», — добавил бы Папус.

Кладбище показалось впереди как-то вдруг. Не то чтобы неожиданно — они-то ведь ожидали его увидеть — но всё равно резко. Аккуратная оградка, традиционное изображение символа Спасителя. Азраил насмешливо глянул на перечёркнутую стрелу и, вжав голову в плечи, сказал:

— Боюсь, боюсь, — усмехнувшись, он глянул на ученика. Тот как всегда не был настроен шутить, даже на злобу дня, когда дело касалось упокоения погостов. — Мы, ужасные чёрные маги, пришли нарушить покой традиций Церкви. Трепещите, покойники, с нами сам осёл Трубадур. Эй, дружище, — Азраил нагнулся к ушам ослика и прошептал: — Что-нибудь чуешь?

— Иа, — почти также шёпотом отозвался ослик и стал потихоньку пятиться от оградки, прядя ушами. — Иа!

— Значит, я был прав. — Покачал головой учитель. — Неупокоенность затронула и это кладбище. Она уже везде.

— А как насчёт способа упокоения, которым пользуются инквизиторы? — спросил Папус. — Как мы узнаем?

— Очень просто. — Азраил вскинул посох и воткнул его в землю перед собой. — Никакой магии мы не выпустим наружу сами, — он закрыл глаза, — а только соберём немного из воздуха остатков чужой волшбы. — Навершие его посоха чуть засветилось молочно-белым светом, превратив лицо учителя в подобие маски смерти. Сходство было просто поразительным, сказал бы Папус, будь он художником. Но, он был воином-некромантом, и аллегорические картины бытия мало занимали его воображение. Он достаточно видел проявлений смерти в своей короткой жизни, чтобы не задумываться о том, какое лицо у той, что их несёт. Сейчас юноша просто наблюдал за тем, как искорки инквизиторской магии стали вихрем собираться к навершию посоха милорда Азраила. Как доверчивые насекомые они слетались на пламя свечи у окна, безвольно стучась о стекло. Но здесь всё было иначе — посох принимал их, всасывал их жадно, подобно цветку, изголодавшемуся по влаге. От бугорков могил, из-под надгробий поднимались эти светлячки и устремлялись, повинуясь зову одного из повелителей энергии мёртвых.

— Всё, Папус, — выдохнул Азраил, как только последняя искорка растворилась в молочно-белом сиянии навершия его посоха. — Уходим.

— Стоять! — скомандовал громкий голос из-за спины.

Оба обернулись. Там стоял высокий человек в серой рясе. Померкший было свет посоха Азраила вспыхнул с новой силой, являя озадаченным взорам некромантов лицо отца Конрада. Его огромные кулачищи потирали друг друга.

— Что, позвольте поинтересоваться, вы здесь делаете, судари некроманты? — вполне вежливо произнёс он.

— Да так, — пожал плечами Азраил. — Гуляем. Точнее вот, — он вывел вперёд ослика, — скотину выгуливаем.

— Понятно, — наигранно протянул отец Конрад. — А посох вам зачем?

— Для обороны, отец Конрад, — учитель был сама невинность. Ему, пожалуй, стоило время от времени подрабатывать бродячим артистом. Неплохо бы смотрелся в роли заблудшей овечки. — А Вы что подумали?

— Подумал, что вы тут волшбу творите. — Произнесено было это уже на полном серьёзе. — Ведь вас, кажется, предупреждали, что вы нам тут без надобности?

— Да, я помню.

— Тогда чего же вы ждёте, судари некроманты? Полагаю, скотинка ваша уже порядком нагулялась. Ей в постельку не пора ль? — с этими словами он наклонился к ослику потрепать того за уши, но зрря-а: — А-ах, скотина, дря-ань, выродок безродный!!! — Ослик, не долго думая, укусил отца Конрада за пальцы, найдя, видимо, таким образом способ выплеснуть обиду за отобранный у него обед. Однако отцу Конраду было, похоже, наплевать на то, какие там разногласия творились в стане некромантов по поводу режима питания. Он просто указал на всю троицу одним из уцелевших пальцев и коротко приказал: — Взять! Скотина одержима, её сжечь! Этих двоих — под арест.

Из близлежащих кустов мигом выбежала толпа экзекуторов с копьями, мечами и прочей атрибутикой. Папус понял, что пришла его очередь вести переговоры, а учителю — стоять и смотреть, «сохраняя терпение». Папус выхватил из-под плаща свой меч и первым же ударом по широкой дуге снёс наконечники копий, которыми экзекуторы пытались прижать их с учителем к ограде. Побросав ставшие ненужными древка, первые ряды уступили место вторым. Те кинулись на некромантов с не меньшим задором. Юный малефик же ответил им в том же духе — он бросился в сторону нападавших, завертелся волчком, отбивая клинки. Особого вреда он причинять и не собирался. Так, отпугнуть. Он наносил удары плашмя. Несколько экзекуторов упали, судорожно корчась на земле, прикрывая лица руками.

Сквозь перезвон металла Папус сумел расслышать голос учителя:

— Папус, не-ет! Прошу тебя, остановись!!!

Но его накрыла новая волна воплей подступавших церковников. Послышались отдельные крики, долетевшие со стороны. Кажется, кому-то взбрело в горячую голову схватить Трубадура. Определённо — лучше бы он сошёлся с Папусом. Осёл ведь не знает пощады. На то он и осёл.

Папус продолжал кружиться, отражая удары. Он всё ещё надеялся, что экзекуторы опомнятся и прекратят свои попытки схватить их. Но вот случилось то, чего следовало ожидать в подобной ситуации. Паупс поскользнулся, причём не в луже крови противников, как это часто случается с попавшими в окружение стойкими бойцами, героями рыцарских романов. Нет, он поскользнулся на кучке опавшей листвы — земля под ней не успела просохнуть после прошедшего на днях дождя и сохранила свою коварную способность лишать человека равновесия. «Будь проклята осень с её дождями и грязью», — успел подумать Папус, пока его не ударили по голове чем-то тупым, таким же, как и голова владельца этого тупого предмета. Ведь все знают, что бить надо промеж лопаток! Разум мгновенно погрузился во тьму.

Вернулось сознание к Папусу, по его приблизительным оценкам, часа через два и застал хозяина лежащим на куче соломы в сыром подвале.

— У-уфф, — было первое слово пробуждение молодого некроманта. — Г-ххде мы? — проскрипел он пересохшим горлом — оно как мельничные жернова готово было перемолоть всякое новое слово, собравшееся проскочить мимо них во внешний мир.

— Очнулся, — это был учитель. Азраил поднёс к губам Папуса глиняную миску с водой. Юноша жадно припал к ней, смачивая свои «жернова». — Мы «в гостях» у отца Конрада.

— А это, — Папус оглядел заплесневелые бревенчатые стены подвала, — его лучшая комната?

— По заслуге и награда, — вздохнул милорд Азраил. — Если б ты не принялся там, на погосте, размахивать своей железкой, мы бы, может, смогли рассчитывать на более достойный приём.

— Как же. Что они собираются с нами делать?

— Пока не знаю. Но они забрали Трубадура.

— Что?! Он-то здесь при чём?

— Ха! Ещё как при чём. Весь в хозяина, в тебя то есть. Половину экзекуторов без рук оставил. А треть сохранивших конечности вряд ли сможет теперь приласкать ими своих детишек.

— Это как?

— Ну, руками ведь ребёнка девке не заделаешь. А больше-то им и не чем, ха-ха-ха!!! — учителя вдруг согнуло пополам в приступе полубезумного смеха. То ли от гордости за последний подвиг отважного ослика, то ли просто обстановка брала своё. Когда же смех его прекратился, он мрачно заявил: — Трубадура собираются казнить как одержимое животное. А в качестве милости Спасителя как к заблудшей, невинной твари его «просто»… сожгут. Казнят, так сказать, без крови.

— Зомби им в печенку, — сплюнул Папус. В этот момент заскрежетал в замке решётки ключ. Вошли трое: отец Конрад и двое экзекуторов при оружии. И с сетью. «Боятся», — подумал Папус. Только тут он обнаружил, что сам он лежит связанный. Запястья и щиколотки его стягивали тугие узлы.

Отец Конрад устроился на принесённом специально для него трёхногом табурете. Он упёр свои огромные кулаки в бёдра и стал пристально смотреть на Азраила. Потом он, видимо, не найдя ничего достойного своего взгляда, перевёл его на Папуса. Глаза инквизитора светились нехорошим блеском. Искорки плясали в них как на острие упёртого в горло жертвы клинка.

— Значит, Осинки? — сказал он, наконец. — Я вспомнил тебя, Папус.

— Ох, неужели? Рад за Вас, отец Конрад, что у Вас нет старческого беспамятства, — Папус изо всех сил старался не удариться в воспоминания о том дне, когда впервые познал суть этого человека. Но память, как всегда, подводила. Как всегда не вовремя она подсунула в мозг мельчайшие подробности тех дней. Того дня. Того…

— Вы устроили мне кошмарную жизнь, после того, как объявили мою семью проклятой. И всё из-за того, что моих отца и мать разорвали на куски зомби!

— Теперь я точно вспомнил тебя, Папус, — покачал головой отец Конрад. — Но ты, как я вижу, нашёл своей семье достойную замену.

— Зато я Вас и не забывал, — процедил сквозь зубы Папус. — Знаете, чего мне потом стоило оставаться в Осинках? Это было похуже, чем, если бы меня самого просто загрыз какой-нибудь зомби. Я стал изгоем, отщепенцем.

— Только не надо мне рассказывать про своё трудное детство. Ты тогда сам себе его устроил, сказав, что хочешь всем отомстить за смерть своих родителей.

— Я и сейчас не отказался бы от своей мести. А начал бы прямо сейчас. С одного зарвавшегося священника.

— Папус! — Азраил пнул юношу в бок. — Умерь свой пыл! Не время!

— Твой… учитель, — Конрад произнёс последнее слово с какой-то злой иронией, — говорит дело, Папус. Вам и так предъявляется обвинение в довольно таки тяжких преступлениях. И нападение на служителей Святой Матери нашей Церкви далеко не самое опасное.

— Святая… Мать-ваша-Церковь, — отдельно, нарочито медленно и злобно произнёс слова юноша, — сама напала на нас. Без причины. Испугались ослика…

— А вот здесь уже следует второе ваше преступление, — не обратил внимания на колкость отец Конрад. — Приручение одержимого животного и использование его против служителей Церкви. Вдобавок — проникновение в запрещённую для вас зону. Суд уже состоялся.

— Без нас??! — Папус подался вперёд с такой силой, что казалось, будто он и не сам встаёт, а тянет его кто-то.

— А зачем вы нам!? Свидетелей ваших преступлений и без того хватает. И все они, как один, подтверждают ваше причастие к преступному использованию чёрной магии. Приговор уже вынесен. Вас подвергнут публичной казни на центральной городской площади. По двести ударов плетью каждому. Скажите спасибо, — отец Конрад наклонился к Папусу, — что рядом находится ваша хвалёная Академия. А иначе я применил бы более подходящее, с моей точки зрения, наказание.

— Как к нашему ослу?

— Как к вашему ослу.

Отец Конрад резко встал с табурета и направился к выходу. Экзекутор нагнулся за табуретом и, взглянув в лицо Папусу, ухмыльнулся:

— Это я оглушил тебя, — медленно, со смаком проговорил он. Потом он, вроде, даже собирался плюнуть в лицо Папусу, и для этого ему потребовалось чуть запрокинуть голову и выпустить из виду ноги юноши… Хруст ломаемых костей возвестил о том, что табурет врезался в челюсть потерявшего бдительность экзекутора. Как это произошло, никто увидеть не успел. Только отец Конрад, обернувшись на стоны зажимавшего окровавленное лицо слугу, заметил, что ноги Папуса слегка изменили положение. Инквизитор до хруста сжал кулаки, но из камеры вышел, не сказав и не сделав ничего.

— Паупс, — укоризненно вздохнул милорд Азраил. — Положениеце у нас с тобой паршивое. А вот настроение — ещё хуже. Сейчас бы послушать твой сон.

— Какой сон? Зачем? — удивился Папус.

— Ну, ты же говорил, что он забавный, «как коза на льду». Посмеялись бы вместе.

— Сон? — Папус пожал плечами. Чего порой не взбредёт в голову старику. Но потом: — Стойте. Сон! Ведь это ключ! У Вас, учитель бывали когда-нибудь вещие сны?

— Нет, я не занимаюсь предсказанием будущего. А у тебя что, были?

— Сомневаюсь. Но этот… Вы видели мои конспекты по некромантии?

— Снова — нет. Это ведь не моя тетрадь, и я не знаю, что успел там записать нового наш друг, который отдал тебе ту тетрадь. Хотя, лекции Даэнура…

— Там была одна схема, изображавшая какой-то странный ритуал с использованием младенца.

— Младенца? — учитель задумался, но потом его лицо просияло: — Постой, я кажется, понимаю. А что было во сне?

— Младенец. В точности, как на рисунке в моей тетради. Он плакал, а слёзы его были какие-то ненормальные.

— Боги, — прошептал Азраил. — Я вспомнил. Рисунок был вшит в тетрадь, так? — Папус кивнул. — Тот некромант украл его из библиотеки отца Мариуса, главы Инквизиции. Я видел эту схему. Тогда мне показалось, что смысла и пользы в ней — как с козла молока. Но вот на самом деле…

— Что? Это и есть тот самый способ инквизиторов, которым они упокаивают погосты?

— У нас нет доказательств. Мой посох с пробой магии — у инквизиторов. А твои конспекты с прочим добром, наверняка, тоже. Не сомневаюсь, что серые успели обыскать нашу комнату.

— Что же делать? Сколько отсюда до Академии?

— Самое большее — два часа пути. Мы почти что дома, поэтому инквизиторы и не решились казнить нас по-настоящему, через сожжение.

Внезапно в коридоре послышались шаги. Быстрые, раздражённые. В перекрестье прутьев решётке пленники увидели… нет, не опостылевшие серые рясы — походную мантию Гувера Ханса. Ректор Академии предстал перед своими подопечными в живительных зелёном и коричневом цветах, которые, казалось, проникли в это царство серого мрака, оживив даже эти несчастные, поросшие мхом стены.

— Господин ректор, — привстал, насколько это позволяли цепи, Азраил. Папус остался лежать.

— Отец Конрад! Я прошу Вас немедленно освободить моих подданных, — прокричал Ханс совсем не свойственным его преклонному возрасту живым голосом.

— Но, господин Ханс, — появился отец Конрад. Сейчас он выглядел не таким грозным, но всё же сумел сохранить свой независимый вид. — Им уже вынесен приговор. Имеется состав преступления. Есть свидетели, — бормотал он что-то, видимо, продолжая начатый ещё где-то на подступах к тюрьме спор.

— У Вас нет доказательств! Особенно тех преступлений, в которых Вы их обвинили. А свидетели — только Ваши люди. А это, на сколько мы оба знаем, не является достаточным основанием для предъявления обвинения. Откройте дверь. Я жду!

Заскрипел ключ, затем плохо смазанные петли. Звякнули о пол сброшенные Азраилом цепи. Безвольно сползли туда же верёвки, пленившие недавно Папуса. Пока вся троица покидала подвал, Азраил с Папусом хранили молчание. Но едва они покинули здание тюрьмы, возбуждение от нежданного спасения дало себе выход:

— Милорд, как Вы узнали? — Азраил был хмур как грозовая туча. Ему, опытному некроманту, было трудно признать, что кто-то вытащил его из передряги, но гордость пришлось унять. — Спасибо, — буркнул он. — Я… я бы не выдержал казни. Спасибо.

— Будет тебе, Азраил! Разбираться будем после. Когда вернёмся в Академию.

— Но позвольте, милорд, — вмешался Папус. — Как же Вы всё-таки узнали о нас?

— Вчера ночью к нашему двору прискакал ваш конь. Сэр Ательстан, если не ошибаюсь? Дивное животное. Так звал всех, кого мог, сюда. Меня чуть не за шиворот тащил. Вам бы двоим хоть толику его ума. Может, не полезли бы тогда на территорию Инквизиции.

— Но, милорд, — успокаивался потихоньку Азраил. — Нам необходимо было всё разузнать. Мы сейчас почти даже раскрыли их замыслы…

— О чём вы говорите?! — взорвался Гувер Ханс. — Вам мало того, что вас чуть не казнили. Я еле-еле успел. И если бы не ваш конь… Не желаю слышать ни о каких заговорах и прочем. По договору с Инквизицией, нам следует соблюдать нейтралитет. Всё. Точка. Мы отправляемся домой.

— Нейтралитет?! Нейтралитет, говорите?! — почти рыдал Папус. — А… а как же Трубадур?

— А вот с ним, мой мальчик, — вздохнул ректор Академии, — уже ничего сделать нельзя. Он показал себя не с самой лучшей стороны.

— Но, — не унимался Азраил, — милорд! Инквизиторы пользуются жертвоприношениями! — тут он огляделся. Отец Конрад всё ещё следил за ними, но, вроде бы, не слышал, о чём они могли говорить.

— Доказательства? — строгого взгляда ректора никто никогда не выдерживал, а уж провинившиеся — тем более. Не выдержал и старик-некромант. Азраил просто опустил глаза. Ханс понял. — Нет доказательств, так и не суйтесь. Скажите спасибо, что живы остались.

— А Трубадур? — не сдавался Папус. — Я должен увидеть его в последний раз.

— Тогда торопись, мальчик мой. На площади уже разложили помост для сожжения.

Не говоря ни слова, Папус сорвался и побежал в указанном направлении. Там, на площади уже собралась толпа в ожидании сладостного зрелища. Папус протолкался сквозь живую стену. Он успел увидеть только, как палач бросает в кучу разложенного под несчастным животным хвороста. Крик отчаяния вырвался из груди Папуса одновременно с криком боли и страха из надорвавшихся лёгких ослика. Пламя занялось мгновенно, закрыв собой корчившееся на привязи существо, бывшее совсем недавно верным другом двух некромантов…

Отец Конрад склонился над кучей пелёнок на столе. В ней шевелился живой комочек плоти. Не более. Просто плоть. Для инквизитора. Вот он перевёл взгляд на тетрадь в чёрном кожаном переплёте, на чуть пожелтевший лист пергамента, непонятным образом оказавшийся вшитым в эти конспекты.

— Теперь, — отец Конрад удовлетворённо кивнул головой и поднял на свои огромные ручищи тельце младенца, — всё пойдёт лучше. Мы избавимся от необходимости терпеть магов. Особенно, — он передал ребёнка своему помощнику в чёрной рясе с капюшоном, — этих некромантов. Они своё отслужили.

Он накинул на голову плотный капюшон. Затем он взял со стола ещё одну тетрадь. Та лежала рядом с лакированным ящичком.

— А вот это, пожалуй, стоит вернуть на место, — он повертел в руках сшитые листы пергамента. — Ведь этот трактат, если мне изменяет память, был украден у них. Думаю, братья из замка Бреннер будут благодарны. — Отец Конрад небрежно бросил на стол трактат по воинским искусствам, изъятый из комнаты некромантов в «Дикой орхидее». Потом он подобрал костяную погремушку, в точности повторявшую одну из тех, что были изображены на схеме в тетради неизвестного некроманта, переданной три года назад на хранение Папусу. Он вложил игрушку в раскрытые страницы конспектов, сунул всё это в складки рясы и вышел в ночь.

Его — и всю Церковь в его лице — ждало продвижение на пути к осуществлению цели. Найти новый способ упокоения кладбищ.

Найти даже ценою слёз невинных младенцев.

Александр Охотин
ВОЛК В ОВЕЧЬЕЙ ШКУРЕ

На этот раз это были бабочки. Десятки, сотни бабочек. Нежные перламутровицы, величественные махаоны, мрачные траурницы, великолепные переливницы, невзрачные капустницы и прочие, множество прочих, самых разнообразных расцветок, и форм, как реально существовавшие, так и порожденные причудливой фантазией организаторов церемонии.

Руки. Десятки, сотни рук сжимали искусно выполненные фигурки. Изящные пальцы аристократов, могучие ладони простолюдинов, немногочисленные и такие хрупкие с виду руки эльфов, как Светлых, так и Темных, пудовые кулаки гномов.

Но всех их роднило одно общее. На пальце каждой поблескивало серебряное кольцо, украшенное причудливым гербом надевшего его мага. Каждый обладатель сей драгоценности имел Силу.

Сейчас эта толпа молча стояла, внимательно слушая дрожащий голос ректора, но мысленно поторапливая говоруна. Конечно, никто не спорит, достопочтенный Ожузи не зря считал себя великолепным оратором, но слишком, невыносимо долго ждали они этого дня, бесконечно гадая в волнениях, совпадает ли их выбор с Выбором Сил. Поэтому собравшиеся нетерпеливо желали, чтобы эта, одетая в лимонно-желтые одежды, помеха, наконец, прекратила вещать.

Стар, невероятно стар был мэтр Ожузи. Раньше сила прямо сочилась из этого великого чародея магии Нелюди. Говорят, что давным-давно именно он смог в честной борьбе одолеть могучего дуотта по прозвищу Даэнур. Но пощадил своего противника.

Все сочли его безумцем, когда Ожузи, став ректором Академии, создал на ней факультет малефистики и назначил дуотта его деканом. Но дальнейшее его руководство доказало обратное. Долгие века он проводил мудрую политику, умело разрешая конфликты с Инквизицией, поднявшей голову после победы над Салладорцем. Его самые первые выпускники уже сами стали мудрыми старцами.

Но былое величие в прошлом. Теперь Ожузи превратился в дряхлую развалину, использующую посох лишь для опоры. Ходят слухи, что это его последний День Учеников. Он собирается сложить полномочия, передав пост Анэто, декану факультета Воздуха. Тот когда-то был средним магом, но однажды высокомерно вступил в бой с Даэнуром, едва спася свою жизнь. После он рьяно взялся за обучение, достигнув огромных высот не только в магии Воздуха, но и в магии других Стихий.

Как только ректор подал знак, абитуриенты хлынули к двенадцати невозмутимым фигурам. Едва бабочка попадала в руки декана, ее вырезанные из неведомого материала крылья начинали трепетать, и вот, она уже взлетает в небо, к восторгу зевак совершая грациозные круги над головой ученого мужа. Вскоре над площадью танцевал изящный пестрый хоровод.

Матфей, стоящий поодаль, не спешил присоединиться к нетерпеливым абитуриентам. Ибо сказал Спаситель: «Не медли, но и не спеши понапрасну. Не уподобляйся дураку, бегущему всю ночь на восток, дабы скорее приблизить утро. Умный терпеливо дождется, пока солнце само встанет из-за горизонта».

Да, конечно, ему тоже не терпелось получить ключ от этой великой сокровищницы, но ведь милорд ректор сказал, что церемония не продолжится, пока последний сомневающийся не сделает свой выбор. Так зачем же стремиться влиться в эту шумящую и пихающую толпу?

Он недоуменно смотрел как ректор Ожузи поспешно выбегает в резные ворота. А прощальная речь?

Наконец, основная масса сделала выбор, отступив к краям площади, и Матфей направился к деканам. Ему достался невзрачный маленький ночной мотылек, но в отличие от своего реального собрата, его крылья были сине-стальными, с разбросанными там и сям красными кругами.

Парень с поклоном протянул бабочку выбранному декану, после чего произнес:

— Утолит ли Имеющий жажду Страждущего?

Затем он медленно удалился, пятясь назад. Старик удивленно взглянул на странного юношу после чего о чем-то оживленно зашептался с рядом стоящим ученым мужем.

О, он помнил эту фразу! Она пришла из тех далеких древних времен, в которых остался и обычай передавать посох, и множество других правил. Прием в аколиты тогда был более строгим и церемониальным. В частности, вышесказанная фраза произносилась человеком, желающим обучаться у мага его науке. Декан думал, что сейчас уже никто из простых людей не знает ее.

Матфей знал. Ожидая начала сентября, он прочел немало книг, в том числе и по истории Академии. Впрочем, это никак не повлияет на Выбор Сил. Но это его особенно не волновало. Он поступит.

Высоко в небе парила прекрасная жар-птица. Ее диковинные перья потрясающе блестели золотом в лучах солнца. Говорят, это доброе знамение, но чем-то она ему не нравилась.

Последнее:

— Амме! и молитва закончилась. Пришло время события, ради которого на площади черного камня собралась вся эта толпа.

Маги стали поочередно выходить вперед. Изящный взмах посоха, и стаи бабочек устремляются к абитуриентам, объявляя решения Сил. Толпу наполнили радостные крики восторга и горькие вопли неудачи. Кто-то счастливо целовал возникший на руке браслет; кто-то уже открывал заранее припасенные фляги с пивом, а то и кое с чем покрепче, предлагая соседям отметить поступление или залить печаль; кто-то вытирал брызнувшие слезы неудачи. Никто не остался равнодушным.

Вперед вышел очередной декан. Новая стая изящных игрушек понеслась в толпу. Вон летит и его мотылек.

И здесь Матфея охватило странное волнение. В том далеком церемониальном прошлом Академии считалось, что, поступая в ученики к магу, человек рождался вновь, умирая для обычного мира. И вот, словно перед настоящей смертью, внутренним взором он увидел всю прошедшую жизнь, такую короткую и незамысловатую. Ярким пятном полыхнуло недавнее событие. В голове раздались голоса, которые он больше никогда не услышит…

— Ну, Матфей, скоро ты там?

Рябой Нарри нетерпеливо топтался у порога.

— Одного тебя ждем. Вон, уже и отец Леонтий вышел.

— Сейчас, сейчас.

Он торопливо укладывал в котомку поминальную трапезу. Пучок зелени, вареные яйца, пироги с китовым мясом. Муки, выделенной из общей доли старостой Хадром, тем еще охлестышем, осталось после зимы всего ничего, но Матфей специально отложил неприкосновенный запас на этот день. Это для мамы с папой.

Последний он положил пол-литровую баклажку с греддовкой названной по имени изготовлявшей его старухи, Гредды, Матери настоятельницы, как шутили все немногочисленные, но жоркие пьяницы Побережников.

Да, сказано в Писании: «Пьющий хмельное выпивает душу свою». Но сегодня надо. Сегодня Навий день.

Заперев дверь, Матфей бросился догонять убежавшего вперед Нарри.

Навий день. День, когда Навьи, души усопших, отпускаются милосердным Спасителем на грешную землю, дабы повидать потомков своих. День, когда люди отправляются на погосты, чтобы помянуть умерших родичей, когда они оставляют на могилах еду и питье, угощая родительские душеньки. День, когда по всем деревням Эгеста полыхают поминальные костры. Навий день.

Струги уже были вытащены из сараев, где они пролежали всю зиму и готовились к отплытию. Скоро, очень скоро их хищные носы начнут рассекать море в поисках стремительных тюленей и моржей, волосатых козерогов, величественных китов. Уже точились гарпуны, уже готовилось снаряжение. Но в этот день их поставили на воду для другой цели.

Отец Леонтий, надевший в честь праздника порфиру, сжимал рулевой рычаг крайней шестивесельной «касатки».

— Сюда, дети мои!

Матфей с Нарри прыгнули в струг, похватав по веслу, и флотилия отплыла от берега.

Над морем разносился голос Сидда по кличке Сергач, данной ему из-за янтарной капли, болтавшейся в его ухе. В ярко алой праздничной рубахе, он увлеченно рассказывал набившимся в «касатку» молодкам об охоте на китов. Особенно он распинался ради насмешливо глядевшей белокурой Велы, дочери Гредды.

— Разбились мы, зазнамо, на ватаги. Наш струг на северо-запад двинул. А я, зазнамо, на носу сижу, кита выглядываю. И тут ффырх-х-х — фонтан. Да какой огромный! Кит брызгает. Голубой. Сыскался, голубчик!

Матфей, которого в его неполные четырнадцать лет, еще не брали на охоту, доверяя лишь участие в разделке туш на берегу, вместе с женщинами, детьми и стариками, обычно увлеченно слушал байки китобоев, но история Сидда уже изрядно его достала.

Сергач входил в ватагу, по меткому выражению весельчака Ульма, на — возников. На огромных возах они везли на рынок стольного Эгеста куски мяса, тюлений жир, тающую во рту китовую кожу с нежным тонким слоем сала, которую гурманы поедали в сыром виде, бочки с ворванью, шкуры и, конечно, рога козерогов, которые отрывали с руками. Ведь они обладали дивным свойством препятствовать росту рогов у мужчин, надолго делая одну важную часть их тела твердой как рог.

На вырученные от продажи золотые покупались столь необходимые жителям Побережников мука, зелень, железо и прочие вещи. Все это распределял староста Хадр, громко покрикивая на обделенных и раздавая тумаки недовольным.

И вот как-то раз Сидд напросился на китовую охоту. Вернулся бледно-зеленым и судорожно цепляющимся за борт «касатки». Но после этого он счел себя бывалым китобоем, рассказывая направо и налево байку о той охоте, причем кит после каждого рассказа становился все больше, а роль других добытчиков все меньше.

— Ну, я, зазнамо, кричу: Робяты, за ним! И понеслось! Хватаю я, зазнамо, гарпун с привязанным надутым желудком моржовым и хрясь, прямо в евоную китовую спину! Тот ныркь в глубину! Но не уйдешь, голубчик! Целый час мы за ним, родименьким, гонялись! Пять гарпунов я в него, супостата, вонзил! И, все, он наш! Нырнуть-то, голуба, не может, надутые желудки мешают! Хватаю я, зазнамо, топор …

— Во имя Спасителя, Сергач, избавь меня от этих кровавых подробностей!

Вела недовольно сморщила нос, хотя нож в ее руках разделал немало китов.

— Ладненько. И как дотащили мы тушу на берег, измерили, не дай Спаситель обмануть, тридцать пять метров в том ките было.

— Ну и трепло ты, Сергач.

Кряжистый Ратор, с которым только приезжие, по незнанию, рисковали бороться взамок, поудобнее перехватил весло.

— Скажи еще, это был сам Моб Идик.

Но Сидда не просто было смутить.

— Не, Моб Идик, бают, белый, но мой, зазнамо, не меньше был.

— Почто брешешь, сын мой?

Подал наконец голос отец Леонтий

— Али позабыл ты, что рек Спаситель: «Тот, кто очерняет уста свои ложью, будет в посмертии своем исторгать изо рта гадов премерзких»?

Это заткнуло Сергача. Но молодки тут же начали потешаться над ним, с жаром описывая его посмертные муки. Тот вяло огрызался. Гребцы с интересом наблюдали за потехой.

Но Матфею стало безразлично происходящее. Слова Ратора напомнили ему отца.

Загорелый, коренастый, в вечно просоленной одежде, постоянно небритый, что делало его похожим на моржа. Большую часть дня он проводил на охоте, и лишь поздним вечером возвращался домой.

— Ну что, морской волчонок, готов к охоте?

Любил говорить он

— Гото-о-ов!

Счастливо кричал Матфей, и начиналась игра. Громко фыркая, отец изображал то моржа, то быстрого тюленя, то грациозного козерога, а он старательно поражал знатную добычу. Так могло продолжаться бесконечно, пока не раздавался ласковый голос матери:

— Эй, идите ужинать, мои морские волки.

Много китов добыл отец за свою жизнь. Но однажды повстречался с Моб Идиком. Чудовищный белый кит, когда зазубренный гарпун пронзил его, не стал убегать, а развернулся и бросился на «касатку». Яростно разнес он струг в щепки, разбросав китобоев в разные стороны. Тела отца и братьев Травтов тогда так и не нашли…

После смерти папы, безумно любившая его, мама сломалась. Целыми днями она сидела на лавке, ни на что не реагируя, и вспоминая об ушедшем. Даже целительство отца Леонтия не могло помочь.

— Тяжко бедной лебедушке без друга своего сердечного.

Грустно говорил священник. Мать не дожила до отцовских Сороковин. Так в один месяц Матфей стал круглым сиротой.

Отец Леонтий заметил его остекленевший взгляд. Он попросил Ратора пересесть за руль.

— Эй, Сергач!

Голос Ратора порой напоминал рокот волн в штормовую ночь.

— А ну-ка, седай на мое место!

— Но Ратти, я же рубаху помну. Она же новая, совсем еще не ношеная!

— Ишь, красавчик какой, забодай тебя козерог. Седай говорю!

Когда Ратор просил ТАКИМ голосом, ему трудно было отказать.

Отец Леонтий достал из котомки трубку и тавлинку. Долго и старательно он набивал трубку, собираясь с мыслями. Наконец, блаженно затянувшись, он сел рядом с Матфеем.

— Знаю, знаю, сын мой, тяжко тебе без родителей. Но должен ты возрадоваться за них.

— Но почему?

— Тяжела жизнь в нашем мире греховном. Здесь идут бесконечные и бессмысленные войны, здесь бедность пудовым ярмом висит на шее большинства людей. Каждый кусок хлеба зарабатывается лужами пота и крови. Всюду царят грех и беззаконие. Святая Мать наша, Церковь, старается в меру сил своих искоренять несправедливость, но не везде поспевают ее смиренные служители. А твои родители сейчас в светлом царствии Спасителя, где «старый помолодеет, а плачущий засмеется, где тревожащийся успокоится, а просящий получит просимое». Ласково наблюдают они за тобою оттуда, и горько становится им от скорби твоей.

Помолчав, Матфей благодарно улыбнулся, искренне стараясь прогнать печаль.

— Спасибо, святой отец.

Отец Леонтий, любимый отец Леонтий! Он всегда находил слова утешения почти для любого страдающего. После смерти мамы и папы он заменил отца. Сколько времени провел Матфей в его избушке рядом с церковью!

Дом его был полон удивительных вещей. Стен не было видно из-за огромных книжных шкафов, забитых солидными с виду фолиантами. Столы были завалены разнообразными статуэтками, кристаллами, какими-то механизмами непонятного назначения. Странным был этот дом, так не похожий на жилище простого деревенского священника.

Странным был иногда и сам отец Леонтий. Порой он просил Матфея выполнить малопонятные действия: давал подержать загадочно переливающийся шар, угощал облаткой, посыпанной каким-то желтым порошком. При этом священник странно вглядывался в него, словно высматривая что-то видимое одному ему. Интересно, а что?

Каждый год в начале октября, обычно в рот ни капли не бравший, отец Леонтий начинал беспробудно пить. Он вливал в себя литры греддовки, приводя в восхищение самых жорких пьяниц, являясь утром на службу с помятым лицом и трясущимися руками, заставляя прихожан возбужденно перешептываться. Так продолжалось одну неделю, а в понедельник он вновь был прежним отцом Леонтием. До следующего октября.

— Свят-камень!

Пышнотелая Сална указующе вскинула руку, знаменуя скорый конец плавания. Теперь все заметили его.

Что для китобоя море? Место, где он добывает себе еду и заработок, чтобы прокормить семью. Место, где он проводит порой большую часть времени. Второй дом. Да, путь порой коварный и непредсказуемый, но здесь, в отличие от суши, против него лишь ярость гордых стихий и ум добычи. Здесь он успокаивается, отдыхает от проблем, терзающих его на земле. Так что, не мудрено, что и после смерти он желает покоиться в море.

Жители Побережников издревне хоронили умерших селян в море, возле Свят-камня. Это была одинокая скала, возвышавшаяся над вечными солеными водами. Сверху она заканчивалась небольшим пятачком, площадью метров сто, в центре которого был прочно укреплен трехметровый знак Спасителя. Долгие годы волны яростно пытались превозмочь крепость камня, но прочно Святая Магия отца Леонтия берегла одинокую скалу с возвышавшейся над ней перечеркнутой стрелой.

Именно здесь полтора года назад лежала мама Матфея. Сквозь слезы он смотрел на нее, уже зашитую в черный погребальный мешок с белым символом Спасителя, слушал священника, читавшего заупокойную молитву.

Именно сюда каждый Навий день приплывали люди, дабы помянуть усопших, бросали в воду еду и выливали питье, угощая покойных родичей.

Именно сюда сегодня лежал их путь.

— Странно,

Отец Леонтий поднялся и попросил остановить струг. Он стал недоуменно оглядываться по сторонам. Его ноздри задвигались, словно пытаясь что-то учуять.

Матфей тоже уловил нечто необычное. Это не было звуком или запахом, это было едва заметное ощущение. Обычно, когда он приближался к Свят-камню, перечеркнутая стрела, казалось, еле заметно мерцала, словно состоящая из лунного света, сегодня она выглядела обычной вещью, сделанной из простого железа с серебряными накладками. Да, изящной и прекрасной вещью, жемчужной работы кузнеца, но все же просто вещью.

Тем временем остановившуюся «касатку» заметили прочие. Староста прокричал:

— В чем дело, святой отец?

— Что-то странное происходит, Хадр. Подплыви поближе, надо поговорить.

Быстрые уверенные движения гребцов, и вскоре струги стояли бок о бок. Отец Леонтий перешел в «касатку» Хадра, и начал что-то шептать, возбужденно схватив старосту за рубаху, что-то, от чего лицо Хадра пошло белыми пятнами, и на нем медленно проступало выражение недоуменного страха.

— … проверить.

Расслышал Матфей. Хадр кивнул. Он поднес ладони ко рту и крикнул:

— Слушайте, братие! Пусть ваши струги остаются на месте. Вперед не плыть!

В ответ раздались возмущенные вопли, но не впервой было Хадру успокаивать толпу. Отец Леонтий же обратился к сидящим в его «касатке»:

— Прошу вас, останьтесь только гребцы. А остальные пусть перейдут в струг старосты.

— Но почему?

— Зачем?

— Что?

— Слишком долго объяснять, дети мои. Верьте мне. Али желал ли я вам когда дурного? Но дело может стать опасным. Пусть слабые духом тоже уйдут.

Шумно переговариваясь, пассажиры покинули судно. Сергач бросил странный взгляд на Велу и тоже остался.

Ратор с Ульмом поменялись местами и, под тревожными взглядами десятков глаз они поплыли вперед. Вот и Свят-камень. Цель их пути.

Все в полной тишине наблюдали, как священник стал на колени и что-то тихо начал бормотать. Руки его потянулись к шее.

— Знак Спасителя! Он снимает Знак Спасителя!

— Тише, Нарри, мне нужна тишина!

Положив перечеркнутую стрелу на лавку, отец Леонтий, продолжая шептать, перегнулся через борт и средним пальцем правой руки стал двигать им по воде, словно пытаясь нарисовать круг. Все не отрываясь, следили за его движениями.

Палец вначале двигался с трудом, словно вода превратилась в тягучий засахарившийся мед, но потом движения убыстрились, и Матфей, не веря глазам, которые неожиданно затмила легкая туманная пелена, увидев как от вращения образуется небольшой бурунчик, который быстро удлинялся, ввинчиваясь в воду, правда, оставаясь прежним в диаметре. Закусив губу, он быстро огляделся на других гребцов, заворожено следивших за священником. А они это видели?

Тем временем бурунчик уже достал до самого дна. Отец Леонтий вытащил руку, и его тихий речитатив изменился. Бурунчик стал быстро скользить по дну, чертя невидимую расширяющуюся спираль. И тут он замер. Священник взвыл. А в центре водоворота …

Матфей судорожно перекрестился. На удивительно чистом дне лежали четырнадцать яйцеобразных предметов. Грубо слепленные из мелкого песка, устилавшего дно, из обрывков погребальных саванов (а куда делись тела погребенных?), из морских водорослей, ракушек и каких-то еще мелочей. Зловещие темные предметы, которым не место здесь, на добропорядочном погосте верных чад Спасителевых. И внутри них было что-то живое!

Не веря себе, Матфей чувствовал мысли этих существ, пробуждающихся после долгой летаргии, так похожей на смерть. Смерть? Они ощутили рядом источники, долгожданные и наконец-то найденные источники, столь любимого ужаса, столь сладких страданий. Но чтобы их получить, надо …

На предметах зазмеилось множество мелких трещин, и тут же над водами раздались вопли. Бабы взвыли, размазывая по щекам не весть откуда набежавшие слезы, мужчины судорожно пытались сдержать клацанье зубов и дрожь в членах тела. Волны, нет просто цунами ужаса и паники нахлынули на людей. Никто не понимал причины, но все почувствовали что сейчас произойдет, нет уже происходит что-то, заставившее напрочь позабыть все самые потаенные страхи.

— Гребите! Гребите что есть мочи, дети мои! И да не оставит Спаситель!

Отец Леонтий заревел не своим голосом. Но подобного приказа уже не требовалось. Весла дружно ударили по воде и «касатки» — стремительно понеслись к берегу.

Их струг, почти пустой, скоро вырвался вперед.

— Стойте, поднимите весла! Сергач, Ратор, Нарри! Я кому сказал!

Священник ухватил гребцов за плечи.

— Надо помочь Хадру.

«Касатка» старосты, перегруженная набившимся народом, включая и их пассажиров, безнадежно отстала от флотилии.

— Не-е-ет!

Обезумивший от страха Ратор дернул плечом, сбрасывая руку. Он продолжал совершать мощные гребки.

Матфей не мог винить его. Он сам чувствовал, что пробудившийся ужас уже сбросил «скорлупу» и теперь, хотя и преодолевая сопротивление воды, почему-то болезненно порыкивая, стремительно приближался к цели. Стиснув зубы, силач быстро правил к причалу.

Хрясь, и Ратор упал. Над ним стоял Сергач, сжимавший весло. Взгляд его горел злой решимостью.

— Что ты сделал?

— Молчи, Ульм. Надо спасти Велу и остальных.

Гребцы, косясь на яростно гребущего Сидда, за три минуты домчались до струга Старосты. Пересадка не заняла много времени. Некоторые, обуянные ужасом, практически перепрыгивали к ним, опасно раскачивая лодку. Но все обошлось. «Касатки» снова тронулись вперед.

Завизжала Сална. Все произошло за доли секунды. Матфей едва успел заметить высунувшуюся из воды лапу не лапу, щупальце не щупальце, белого цвета, заканчивающуюся десятком пальцев. Волосы его стали дыбом. Но отец Леонтий схватил снятый им Знак и возопив:

— О, Спаситель!

Треснул им по отростку. Тот стремительно, словно обжегшись, скрылся. Мало кто увидел яркую вспышку в момент удара.

— Гребите! Скорее гребите! В скорости наша жизнь!

Наконец струги тронулись в причал и народ хлынул на берег. Тут же раздался голос старосты, посылавший сына седлать лошадь и скакать в соседнюю деревню, где по слухам остановился на постой отряд святой Инквизиции. Остальные рванули в церковь.

Священник задержал гребцов. Минуту он молчал, с грустью разглядывая их. Наконец, решительно вздохнув, он начал:

— Я одолею этих порождений Тьмы, но мне нужно полчаса на подготовку. За это время твари доберутся до остальных, утопив Побережники в крови.

— Но что мы можем сделать?

Очнувшийся Ратор дотронулся до свежей шишки и сморщился.

— Мне нужна приманка, живцы. Я создам защитный круг, в котором вы и засядете. Твари, почуяв жизнь, попытаются вначале полакомиться вами, с виду такими близкими и доступными, но не в силах будут навредить. Хотя врать не буду, со временем они преодолеют магию.

— И мы умрем?

Священник с мольбой произнес:

— Иначе погибнут все! Я постараюсь успеть. Решайте скорее, они идут.

Переглянувшись, мужчины нехотя кивнули.

Облегченно вздохнув, отец Леонтий снял перечеркнутую стрелу, и люди вновь услышали его загадочный шепот. Громкость заклинания постепенно увеличивалась, и вместе с этим все более ярким сиянием горел Символ. Наконец священник умолк. Он повесил Знак на ветку растущей рядом осины.

— Стойте здесь. Молитесь, искренне и горячо молитесь, ибо ваша вера усилит магию и старайтесь меньше бояться, страх — это их пища.

Он устало вытер со лба капли пота.

— Матфей, пойдешь со мной. Ты мне пригодишься, если что …

И от этого «если что» по спине юноши поползли мурашки.

Они за пять минут домчались до домика священника, совсем рядом с церковью. Откинув крышку массивного сундука, стоявшего в углу, отец Леонтий вытащил шкатулку, покрытую замысловатым узором.

Сбросив порфиру, он сорвал с пояса кожаный кошель. На его лице отразилась огромная внутренняя борьба. Появились морщины, выступили капли пота. Он покосился на икону, висящую на стене, и упал на колени.

— Прости меня, Спаситель! Я нарушаю клятву, но иначе они умрут. Все!

Истово троекратно перекрестившись, священник открыл шкатулку. Внутри лежал хрустальный фиал, полный фиолетовой жидкости. Схватив его, священник решительно выбежал на улицу.

Когда Матфей выскочил на крыльцо и бросил взгляд на вход в деревню, то остолбенел. Он моргнул и на миг увидел облако тумана, темного вязкого тумана, выползшего с моря, словно сожравшего берег и часть Побережников, тумана, распространяя вокруг себя волну страха и ужаса.

Но внутри ярким маяком, несущим в штормовую ночь надежду на спасение, сияла перечеркнутая стрела. Лучи, испускаемые Знаком, соткались в светлую пелену, в сгусток белого пламени, яростно вступивший в бой с туманом. Две стены — сверкающая белым светом и туманная, почти темная столкнулись в неистовой схватке. Прям как при битве за дворец злого ифрита Я-мер-та из «2000 и 2 дня», сборника сказок, рассказанных императрице Синь-и Ша-храз Великим Мудрецом древности Хагеной. Ночью, они, ясен тюлень, другим занимались.

Но туман все напирал и напирал, и круг света постепенно сжимался.

Матфей снова моргнул, и мир обрел привычные формы.

У подножия высокой осины, на ветви которой полыхал белым светом Знак Спасителя, стояли на коленях Нарри, Ульм, Ратор, Сидд и старый Паль. Кто-то молитвенно сложил руки, обращаясь к Спасителю, кто-то не мог отвести, словно прикованного, испуганного взгляда от окружающих их тварей.

Ужасающие монстры метра под три ростом. Матфей потрясенно перекрестился, осознав, что какой-то жестокий скульптор вылепил их из костей. Вот значит куда подевались погребенные! Кости рук и ног превратились в многосуставчатые лапы-щупальца, на которых твари и передвигались, вырывая пласты земли мощными когтистыми пальцами. Тело состояло из остатков множества грудных клеток. Сила Тьмы переплела ребра, превратив в прочные неуязвимые панцири. А бугристые головы состояли из людских черепов. Их пустые глазницы горели голодным красным огнем. Огромные, похожие на волчьи, пасти предвкушающе раскрылись при виде столь близкой добычи. По их телам неведомым узором были разбросаны остатки мертвой плоти, у одних полностью покрывших монстров, у других оставляя многочисленные проплешины.

— Что это за твари?

Осипшим голосом спросил Матфей, наблюдая, как на берег выползают последние три монстра. Одно из щупалец крайнего почти полностью отсутствовало. Оставшийся обрубок был сильно обуглен. Не пропал зря удар священника.

— Кракуны. Подвид второй стадии.

Сурово ответил Отец Леонтий, словно объявляя приговор или диагноз.

О Спаситель, Боже наш единовластный …

Сознанье раздвоилось. Губы неистово шептали молитву о защите от Тьмы, и толпы мыслей заполонили голову. Ой, не время! Молиться надо, веровать и молиться! Раньше думал, бредни все это. Спаситель, он тама, далече, а мы тута, внизу, он один-одинешенек, а нас несчесть. Всюду ему, зазнамо, не поспеть. Сам на себя рассчитывай!

… огради мя силою своей и Воинством твоим небесным, …

Первые твари выбирались на берег. Я сбился, увидев, что они представляют. Спаситель, за какие прегрешения насылаешь ты их на нас? Почуямши живых, они подходили, окружая, но защита Отца Леонтия, храни его Спаситель, пока берегла. Жрать хотят, зазнамо!

…! Один монстр яростно скакнул вперед! Нарри с воплем ужаса прижался ко мне, но костяшка тут же откатился, обжегшись. Обиженный рев хлынул из пасти. Што больно? Не по зубам добыча! Небольшая победа прибавила веры.

… и молитвами чистой жены твоей, и Утренней Звезды нерожденного, …

Эх, если выживу, возьму в жены Велу, настрогаем с ней кучу детей, деньги, слава Спасителю, имеются. Чуток подкопить и можно в Эгест уехать. Не ко времени, ой не ко времени мысли они! Прости мя, Спаситель!

… и святых, и мучеников, и Архипрелата, …

А тварюг-то все пребывает! О Спаситель, мне мерещиться, или они действительно стали чуть ближе? Изыди страх!

… и силою Знака Святого, и иных Сил Светлых, …

Страх, жуткий страх заполонил нутро мое. Никогда не пужался так. Даже когда пьяный отец гонялся за мной с ножом, даже когда, желая покрасоваться перед Велой, сдернул на ту дурацкую охоту. Ну не предназначен я для плавания! Водобоязнь я преодолел, но тот, первый страх остался. Этот же стократ будет.

Я глянул на остальных. Они выглядели не лучше. Нарри вообще вскочил, прижавшись спиной к дереву. Не бойся малыш! Веруй и не бойся, ибо мы будем бояться, мы умрем! Кажется, я сказал это вслух, так как бледный Нарри кивнул, пытаясь унять дрожь.

… спаси меня, недостойного раба твоего, убереги меня от мерзостных порождений Тьмы Западной …

Нет, твари точно все ближе и ближе! Я кинул взгляд на перечеркнутую стрелу. О, Спаситель, ее сияние ощутимо угасло! Надо молиться, веровать и молиться, сквозь стук зубов шептать святые слова!

… Да не причинят они мне никакого вреда ни делом, ни умыслом …

…! Прости Спаситель! Еще один! Он почти схватил Ратти! Стоявшего дальше всех! Тот судорожно дернулся к стволу, прячась за еще оставшийся, но уже уменьшавшийся прямо на глазах круг света. Никто уже не шептал, молитва гремела над нами

… ни телу моему, ни душе моей, ни родичам моим, ни друзьям моим …

Изыди, страх! Помни, Сидд, там Вела, там мать, там остальные! Они ведь погибнут! Ну, где же ты, отец Леонтий? Скорее, скорее же!

… и да низринутся они обратно во Тьму Западную и будут сидеть там, злобно зубами клацая…

Эти низвергаться не собирались. Они уже не обжигались. Одна из тварей щелкала челюстями у самого моего носа, набираясь решимости!

… не в силах превозмочь воли твоей, ибо лишь ты всемогущ в мире нашем.

Я уже просто орал, вопил, брызгал слюной прямо в морду этой твари. Раздалось недовольное рычание. И они прыгнули! Застонали Ратор с Палем, закричали разрываемые на части Ульм с Нарри. Моя пока медлила. Я вытер со лба брызнувшую кровь. Надо закончить молитву.

— Вела-а-а!

Заорал я, когда когти разорвали мне грудь, завершая молитву вместо обычного «Амме» именем любимой. Прости, Спаситель! Прощай, Ве…

Возле церкви священник остановился. Изнутри раздавались громкие моления, стенания, женский и детский плач. Но внутрь они заходить не стали.

Отец Леонтий медленно погладил рукой перечеркнутую стрелу, вырезанную на створке прочной дубовой двери храма.

— Эта подойдет.

Сказал. Снова раздались неведомые речитативы. Матфей не отрываясь следил за старцем. Подсознательно он шевелил губами, беззвучно повторяя произносимое Отцом Леонтием, как он всегда повторял за ним слова молитвы во время богослужения. И он чувствовал, что не просто произносит слова, нет, эти звуки что-то цепляют, что-то притягивают, что-то рождают.

На свет появился фиал. Пробка из него выходила с трудом, но, наконец, раздалось негромкое чмоканье, и в воздухе распространился едкий тягучий аромат, заставивший болезненно сморщить нос. Но речитатив ни на секунду не прерывался. Казалось, теперь он кого-то умолял, просил склониться к мольбе. На самой высокой ноте священник поднес флакон к двери и стал выливать на Святой Знак.

Раздалось шипение. Жидкость выливалась медленно, тягуче, она словно сопротивлялась, она возмущенно шипела и пенилась, обволакивая Символ, покрывая его маслянисто поблескивающей пленкой. Священник густым слоем, не жалея, размазывал ее по изображению.

И Отец Леонтий взвыл. Он громко стал кричать, теперь произнося слова приказа, повеления. Матфей в такт шевелил губами. Он ощутил, что какой-то легкий ветерок подул одновременно со всех сторон, устремляясь к уже полностью покрытой жидкостью перечеркнутой стреле, жадно всасываясь в нее.

Символ засиял. Вначале это можно было принять просто за отблеск солнца, но сияние увеличивалось, казалось, неведомый ветер, все усиливаясь, раздувал пламя, и в воздухе действительно раздалось потрескиванье.

Матфей ощутил восторг. Вид горевшего бирюзовым светом Знака делал всесильным. Казалось, все подвластно ему. Он свернет горы, он уничтожит врагов, он разбросает этих монстров как котят. Его ноздри возбужденно расширились, волосы и одежда затрепетали под яростно задувшим ветром.

Он бросил взгляд на вход в деревню. Проклятие! Твари Тьмы плотным кольцом окружили пятерку храбрецов, они плотоядно пощелкивали челюстями. Матфей чувствовал страх парней, страх изнутри ударявший по защищавшему их кругу силы, который и так уже пошатывался от мощных наружных ударов кракунов. Стена света стремительно покрывалась многочисленными, все более расширяющимися трещинами.

— Быстрее, пожалуйста, быстрее!

Умоляюще сказал он. Но Отец Леонтий словно не слышал его. Он продолжал свое таинство, от которого сейчас зависело спасение Побережников.

Издав резкий гортанный звук, священник схватился за перекладины, перечеркивающие стрелу. Лицо исказилось в мучениях, хлынул пот, руки задрожали, его затопила лавина боли. Матфей почти физически ощутил эту боль, рождавшую в его теле странное возбуждение.

Священник быстро потянул, раздался громкий звон, и в руках у него оказались две нестерпимо сиявшие палки. Он начал медленно сближать их концы, казалось, те старались оттолкнуться, словно одинаковые полюса магнита. Но Святой Отец был сильнее.

Щелк! И перекладины стали единым целым. Они соединились, сплавились намертво под тупым углом.

Вз-з-з-з! И между их концами вспыхнула тонкая, едва заметная нить.

В руках у Отца Леонтия оказался сверкающий бирюзовый лук, необычной треугольной формы, похожий на виденное в одной из книг из библиотеки священника изображение лука народа парфов, полностью покоренного древними салладорцами.

А на двери призывно, маняще сияла стрела для этого оружия.

Милосердный Спаситель молвил: «Да заржавеют мечи в ножнах ваших, и да станут трухою стрелы в колчанах ваших, ибо, говорю вам, единственной войной человека должна быть война с пороками его».

Кстати, последняя часть фразы является девизом Святой Инквизиции. Именно поэтому ее смиренных служителей еще называют Истинными Воинами.

Но сегодня быть бою! Ибо доколе добрые чада Спасителевы будут бесчисленно гибнуть, на радость Тварям Тьмы западной. Нет, сегодня им предстоит узнать гнев священника и его пасынка, они до дна выпьют горькую чашу поражения!

Отец Леонтий взглянул на Матфея. Его губы впервые со Свят-камня раздвинулись в улыбке, едва заметной сквозь гримасу боли.

— Я знал! В тебе есть сила. Ты станешь магом!

Маг. О, Спаситель, он — маг!

Маги всегда делились для него на две категории. В книгах священника это были добрые милосердные герои, защищавшие бедных и несчастных людей, спасавшие их от различных чудовищ и поражений Тьмы. Именно таким считал Матфей и Отца Леонтия.

Те же, что порой забредали в Побережники, были совсем другие. Одетые в одежды из самых дорогих тканей, источавшие приторные ароматы благовоний, они прямо лучились лоском и высокомерием. Они с высока поглядывали на простых людей, не владеющих Силой. Они считали это лично своей заслугой, словно забывая, что значительная их часть сама когда-то была обычными крестьянами, ремесленниками, охотниками, словно забывая, что все в Эвиале дается лишь по воле Спасителевой.

И вот, он стал одним из них.

Но мысли его были прерваны самым жестоким образом. Раздались крики боли и довольное рычание. Он быстро обернулся. О, Спаситель, твари прорвали круг! Они убили его друзей, они пожирали их тела!

Слезы хлынули из глаз, но вместе с тем его тело охватил какой-то подъем, он вновь ощутил себя всесильным, готовым и способным на все. Наверное, это душевный подъем, вызванный горем и яростью от случившегося. И все же это ощущение было каким-то странным, сладостно-приятным.

Кракуны быстро расправились с телами. Они ощутили неподалеку новые, еще живые Источники, и их было больше, много больше! Хватит на всех! Твари стремительно бросились к церкви.

Но вперед вышел Отец Леонтий. Величественно смотрелся он, одиноко стоявший на деревянной дороге, сжимавший в руке сияющий лук, с развеваемыми неведомым ветром волосами. Оружие было маленьким, будто детским, но это лишь для простого человека. И кракунам предстояло в этом убедиться.

Священник поднял руку в ней возникла стрела. Но на миг до этого другая стрела, на двери, яростно полыхнула, тут же вернувшись к привычному блеску.

С миной мучительного страдания на лице, священник натянул лук. Полурокот — полувизг страстно пронзил воздух. Стрела неслась к цели, так похожая на стремительную комету.

И он попал! Мощный магический удар отбросил первого кракуна, повалив несколько других, словно под ударом биты в городках. Несколько монстров перевернулись на спину, а пораженный стрелой мгновенно вспыхнул жадным бирюзовым пламенем, разбрасывая вокруг многочисленные искорки. Когда они попадали на прочих, те болезненно дергались, шипя и рыча. Но не прошло и пары секунд, как огонь опал, долизывая остатки плоти. От кракуна ни осталось ничего.

Но порождения Тьмы, не знающие страха и сомнений, не размышляющие, не испытывающие ничего, кроме чувства ненасытного голода даже не заметили что их стало меньше. Толпа чудовищ упрямо неслась к церкви.

И началось жестокое избиение. Вновь и вновь в руке старца появлялась стрела, вновь и вновь раздавался пронзительный звук. Твари умирали беззвучно. Огонь столь быстро сжигал их тела, что они не успевали и рыкнуть. Отец Леонтий сейчас так напоминал Карателя, воина небесной рати Спасителя. Матфей с восторгом смотрел на происходящее. Монстров осталось только восемь. Но он заметил тревожную тенденцию. После каждого выстрела надверный знак заметно уменьшал свое сияние. Еще один! Юноша судорожно забормотал молитву, желая, чтобы мерцание преждевременно не угасло, чтобы накопленной силы хватило. Их уже шесть. Ну же, ну! Пять.

Сила, великая блудница, отдающая любому, умеющему взять, не подвела. Первым сдало слабое человеческое тело.

Отец Леонтий уже давно впал в то механическое состояние, в котором уже не чувствуешь боли и усталости. Ты просто тупо выполняешь действия, пока просто не свалишься, не в силах подняться.

Священник достал из воздуха стрелу за стрелой. Все его тело исказилось в болезненной битве с отдачей. Его кожа посерела, покрывалась липкой пленкой пота. Появившиеся темные круги вокруг глаз, резко обозначившиеся морщины ясно показали, как же он все-таки стар.

— Не-е-ет!

Они убили его! Доброго и хорошего священника, его второго отца, никому ни творившему зла!

Боль палаческими щипцами сжала душу юноши. Он просто застонал сквозь зубы. Но это ничто перед мучениями, испытываемыми сейчас Отцом Леонтием, раздираемым проклятыми порождениями Тьмы! Ах, если он мог, если б он сумел хотя бы облегчить его страдания, забрать его боль, не слышать этих криков! Если б он мог отомстить!

И словно озарение снизошло на Матфея. Казалось, чей-то голос стал нашептывать нужные слова, сложившимися в могучие заклятия, намертво впечатывавшиеся в его мозг.

— Сын мой, не делай этого!

Прохрипел священник. Но было поздно. Его затопила сладостно пьянящая волна. Раздался звонкий дрожащий голос парня, и в руке возник лук. Он тут же хотел выбросить его, словно раскаленное железо жегшего кожу. Но, быстро справившись, извлек стрелу.

Да, он вполной мере ощутил мучения священника! Стрела отправилась в полет, но он почувствовал себя так, будто это в него самого выстрелили. Магический снаряд словно отрывал часть его самого, самую болезненную часть, заставляя тело корчиться в муках. Но это было не все. За отливом пришел прилив отдачи, и в глазах окончательно потемнело.

Но кракун, терзавший мертвое тело вспыхнул бирюзовым пламенем, казалось, сама ярость Матфея вырвалась наружу, сжигая врагов.

Второй выстрел вызвал новую волну боли. Второй монстр упал на траву, догорая.

Юноша поднял руку за третьей стрелой. Но она не появилась.

Матфей резко обернулся к церкви. Сияющий знак погас, оставив на двери выжженное пятно. Все, это конец.

Он словно сквозь сон смотрел на последнего монстра. Тварь медленно ковыляла к нему. Это была та, последняя, с обожженной культей. Но повреждение не помешает ей, мимоходом снеся мелкую преграду, ворваться в церковь, всласть насытившись убийствами жителей Побережников.

Сила. Нужна была хоть капелька Силы, иначе все напрасно. Он чуял, где-то рядом она была.

Точно! Нагрудный знак Отца Леонтия, висевший на осине. Кракуны преодолели защитный круг благодаря страху, и в маленькой перечеркнутой стреле еще есть остатки магии священника.

Из последних сил он рванул к осине, по широкой дуге обежав оставшуюся тварь.

— Эй, ты, мешок с костями! Я здесь! Давай, съешь меня!

Камешки со стуком ударялись о тело монстра. Тот, ощутив добычу совсем рядом, бросился в атаку.

Матфей сорвал перечеркнутую стрелу. Заклятия складывались на удивление легко. Из верха креста, превратившегося в рукоятку, вылезло огненно-белое лезвие.

Парень метнул орудие.

Щупальца кракуна судорожно задергались, под языками очистительного огня.

Матфей все же дошел до церкви. Открыв дверь, он оглядел со страхом и надеждой взиравших на него односельчан.

— Все кончено, выходите!

Вдалеке послышался шум. Обернувшись, юноша увидел скакавших во весь опор всадников в серых рясах. Он улыбнулся и упал, потеряв сознание.

Пустота. Бесконечная пустота раскинулась вокруг, заботливо поглотившая все цвета, звуки, запахи. Казалось, исчезло все: море, берег, деревня, люди и даже его собственное тело. Один его разум раскинулся в этом беспредельном пространстве, обещающим покой, отдых, забвение, нежно убаюкивающее израненную душу …

Но вот, вдалеке, на самой границе слышимости раздалось едва уловимое жужжание. Громкость его постепенно нарастала, и вскоре оно разделилось. Словно две мухи быстро закружили по комнате, раздражая, отвлекая, мешая сосредоточиться. Так бы и прихлопнуть надоедливых насекомых, но они стремительны и неуловимы, и остается только беспомощно терпеть это пронзительное жужжание, возмущенно проклиная наглых созданий.

Почему-то одна из мух представлялась жирной, старой и опытной, хитрющей, самодовольно жужжащей густым басом.

Вторая мерещилась значительно более молодой, быстрой и сноровистой, издававшей твердое и грозное гудение.

Звук все увеличивался, заполняя все вокруг, сквозь жужжание стали прослушиваться отдельные слова и целые фразы.

Но разве мухи могут разговаривать? Но, тем не менее, все громче и отчетливей раздавался чей-то оживленный диалог.

— …те исследования удалось выяснить, что Прорыв был остановлен местным священником, упокой Спаситель его душу.

— Отлично, что-то подобное я и предполагал. Но я вижу, брат, тебя раздирают какие-то сомнения. Ну же, что тебя беспокоит?

— Да, Знаете, Ваша Пресвятость, странно как-то. Добропорядочный священник, выпускник, пусть и не из лучших, факультета Святой Магии, уничтожает ораву Тварей Тьмы. В это я еще могу поверить, но при этом он пускает в ход странную магию…

— Гудро, называй вещи своими именами. Он использовал Темную магию.

Молодой голос возбужденно зашептал:

— Отец Аврелий, вы правы. Магия настолько сильная, что я ощутил ее раскаты еще при подходе к деревне. Но как такое возможно? Священник, предавшейся Тьме? Куда смотрели дознаватели? Или он убил истинного Отца Леонтия, приняв облик его?

Его пресвятость, помолчав, произнес.

— Ну что ж, Гудро. Дабы сомнения твои не стали проклятьем твоим, вынуждая смущать умы прочих братьев, в попытке выяснить причины случившегося, я открою тебе одну тайну. Но учти, если ты кому-нибудь выдашь ее, я собственными руками схвачу раскаленные клещи, чтобы вырвать твой болтливый язык.

— Я буду молчать.

— Однажды, лет 50 назад, мы разгромили одно из гнезд этих еретиков, птенцов Эвенгара. в Агранне. Кроме трактата и кучи странных гримуаров, мы захватили и его Старшего. Он был подвергнут пристальному допросу. Ты помнишь отца Ная?

— О да даже меня в его присутствии охватывает дрожь. Мрачный он человек, прости Спаситель!

— Ты прав, но уже тогда не было экзекутора, равного ему. В результате допроса мы выяснили, что три века назад среди птенцов Эвенгара произошел раскол. Одна ветвь, в основном из благородных, по прежнему следует учению Салладорца. Другие же предлагают перестать считать знания на пользу людям. Используя трактат, они продолжили познание Тьмы, рискуя жизнями, проводили эксперименты и добились значительных успехов. Кроме того, им часто помогали немногочисленные Темные маги, обучившие их кое-каким заклятиям.

Этот человек был из них. Тогда он был почти ребенком. Поговорив с ним, мы его отпустили, с условием, что он будет работать с нами. Мы отправили подобных ему священниками в места, где по расчетам Свернувших, наиболее вероятен прорыв Тьмы. Сами из ее адептов, эти люди весьма чувствительны к ней, знают ее уловки и как им противостоять. Прочие птенцы считают их предателями, безжалостно убивая при поимке. Именно поэтому их называют волками в овечьей шкуре.

— Но, Ваша Пресвятость, они же прихвостни Тьмы. Как можно верить их лживым посулам? Ведь всем известно, как далеко может зайти Тьма в своем коварстве, чтобы обрушиться наконец на наши хранимые Спасителем земли.

— Ты думаешь, нам можно лгать? Да, порою мы позволяем отдельным индивидуумам так считать, чтобы они продолжали играть по нашим правилам, но соврать нам невозможно!

А на счет Тьмы. Пойми, наконец, Гудро, мы не сборище бормочущих молитвы фанатиков, с презрением отвергающих протягиваемую руку помощи лишь потому, что она темная. Наши методы, будем честны, как и методы любого мага, малоэффективны, против Сущности. Только познав ее, пусть частично, можно пытаться бороться с ней.

— Но зачем, для чего же тогда все эти многочисленные аутодафе, почему мы так яростно преследуем любого Темного?

— Ты позабыл о Верных? Кроме того, заигрывание с Тьмой ни для кого не проходит бесследно. Слишком легко совершить один лишний шаг ей навстречу, став ее орудием, причем, даже не подозревая об этом. Немногие способны вовремя удержаться на краю. Большинство же со временем все же начинают верно служить ей, готовя плацдарм для прорыва. Именно таких людей мы и преследуем, безжалостно прижигая пораженную болезнью плоть. Да, столь много среди нас сильно увлекшихся этим, но альтернативой будет гибель всего Эвиала.

— Да, я понял.

— Но повторяю, запомни, никто из непосвященных не должен узнать об этом! Слишком легко толпа объявит нас самих адептами Тьмы, лишив наш мир последних защитников.

— Мои уста никому ни откроют тайну сию.

— Вот и славно! А теперь о делах, Гудро. Ты придумал, как официально объяснить случившееся?

— Нет, я как раз хотел посоветоваться с Вами, Ваша Пресвятость.

— Ладно, запоминай. Жаль, но свяще…

Стремительной мухобойкой рухнула тишина, разом прекратив ставшее таким интересным жужжание.

В беспросветной пустоте внезапно материализовалась женщина. Прекрасный силуэт, со столь трудноуловимыми чертами лица. Он разглядел лишь обтягивающее черное платье.

Незнакомка ласково наклонилась к нему.

— Привет, малыш!

С улыбкой произнесла она и нежно погладила его по голове.

И беззвучная темнота окутала юношу мягким теплым одеялом, подоткнутым рукой заботливой матери…

Наглые капли дождя уныло стекали за шиворот. Это был тот мелко моросящий, самый противный дождь, способный нудно и терпеливо капать целый день, наводя на всех тоску и уныние, напуская сонливость, и, прежде всего, похоже, на самого себя. Матфей больше всего не любил именно такую погоду.

И вот он, еще мучимый неизгнанной из тела усталостью, тупо стоял на деревенской улице. Как ему сказали, он провалялся в беспамятстве целые сутки. Но он этого совсем не ощущал. Казалось, на миг потемнело в глазах, и он тут же очнулся, но уже на лавке своего дома, с раскалывающейся от боли головой. Словно кто-то вырвал эти сутки у него из головы, оставив ощущение утраты чего-то важного.

Матфею удалось примоститься с самого краю толпы. Пока он медленно дошел до центра деревни, уже набежала орава народа, шумно и возбужденно переговариваясь, опасливо косясь на сурового вида воинов, в накинутых поверх лат плащах с изображением сжатого красного кулака на груди. Они бесстрастно смотрели прямо перед собой, казалось целиком погруженные в себя, но, тем не менее, опасные для любого, рискнувшего броситься на их неподвижный строй.

Толпа, заволновавшись, расступилась, и на помост поднялись трое.

Один оказался старостой Хадром, боязливо комкающим в руке шапку.

Второй, толстый лысый инквизитор с коротко стриженной седой бородкой и шикарными бакенбардами, видимо был предводителем. Сейчас он тяжело дышал, утомившись подъемом.

Третий являлся телохранителем. Смуглый кучерявый брюнет со щегольскими тонкими усиками.

Отдышавшись и кашлянув, толстяк возопил:

— Горе, тяжкое горе обрушилось на головы ваши, дети мои! Издревле хранит нас всех завеса, созданная волей милостивого Спасителя. Но черви грехов людских и больших, и самых мелких вечно грызут ее, приближая гибель мира. Да, верю я, что отличаетесь вы великим благочестием, ибо передал мне ваш староста деньги, великодушно пожертвованные вами …

Он на миг запнулся, но тут же продолжил:

— На святое дело борьбы с прегрешениями людскими. Но завелся среди вас коварный малефик злокозненный, предавшейся Тьме. Все вы видели какие книги отреченные нашли мы в его доме, сколько жутких артефактов и богопротивных механизмов, призванных, несомненно, вредить верным чадам Спасителевым.

Не веря собственным ушам, Матфей недоуменно слушал. Что он такое несет?

— По наущению коварной Тьмы, совершил он мерзкий обряд, влив извращенную силу в тела умерших родичей ваших, создав из них зверей злобных, дабы убили они вас во славу Тьмы. Но волею Спасителя не дано было вредить им никому, кроме самого грешника. Едва они пожрали его, как тут же пали замертво. Лишь пятеро смельчаков, попытавшихся остановить малефика, были им жестоко убиты. Вместе с вами я скорблю о невинно убиенных …

Возмущенный парень попытался протолкнуться вперед, но чья-то ладонь зажала ему рот и в ухе раздался вкрадчивый шепот Касмы, жившего в соседнем доме.

— Молчи, дурак. Пусть говорит. Так будет лучше для всех. Неужели ты не понимаешь? Отец Леонтий уже мертв, а нам еще жить да жить.

Тем временем предводитель изливался соловьем:

— Спасены вы от великой опасности, но говорю вам, покайтесь во всех грехах своих, отриньте пороки и соблазны, ибо медленно затягивается прореха в Завесе, и любое прегрешение может заставить Тьму вернуться, в силах еще больших. Возблагодарим же Спасителя, покаравшего волей своей жестокого грешника. Помолимся, братие!

Зубы Матфея крепко сжались, и над улицей раздался громкий вопль Касмы.

— Опомнитесь, люди!

Голос парня от волнения задрожал.

— Как вы можете это слушать? Какой отец Леонтий малефик? Он, именно он верой и силой своей уничтожил этих тварей! Вы должны благодарить его за спасение, воздать ему хвалу, тяжело скорбеть об его кончине, молиться за душу его, а вместо этого вы обвиняете его во всех грехах тяжких.

— Но Матфи.

Рыжий Дерни повернулся к нему.

— Мы все видели странные действа, совершенные им. Именно после них полезли эти ужасные монстры. Мы неистово молились о спасении, пока за стенами церкви раздавался их ужасный рык. И услышаны были наши молитвы! Когда мы вышли наружу, звери исчезли!

— Безумцы! Он просто проводил зондирование! Все его манипуляции были направлены на обнаружение и ликвидацию материлизовавшихся кракунов.

Термины сами собой возникали у него в мозгу.

— Что за слова он кричит. Неужель творит он волшбу мерзкую?

— Да полно, не подсобник ли он малефика?

— Точно, вспомните, как много он проводил в этом мерзком кубле!

Матфей потрясенно смотрел на перекошенные лица.

— Вы что, свихнулись? Обвиняете самого святого из нас в малефестике, теперь бросаетесь на меня. Кто вы сами такие? Грехи так и сочатся из вас.

Но тут подал голос инквизитор:

— Эй, малыш, ты смеешь сомневаться в сделанных нами заключениях? ты считаешь, что мы ошиблись, выявляя малефика? Ты хочешь сказать, что Святая Инквизиция может заблуждаться?

Голос старика звенел цепями, он трещал переломанными костями, шипел прижигаемой раскаленным железом плотью.

— Даже самый умный порою творит глупости. Не смеешь ты облыжно обвинять Отца Леонтия во всех грехах! Да ты на себя посмотри! Позабыл ты что ли, что чревоугодие — один из грехов смертных? И вы все верите ему? Проклятье на вас, несчастные глупцы!

Утирая выступившие слезы, Матфей повернулся и бросился к дому священника.

На краткий миг в глазах предводителя мелькнула жалость, не замеченная никем. Но тут же он гневно затопал ногами.

— Как он посмел, дерзкий. Кто он вообще такой? Гудро, взять его!

Телохранитель твердо шагнул вперед. Он-то разглядел, что гнев Отца Аврелия был наигранным. Но остальных собравшихся охватил страх, испугался и староста, рухнувший перед инквизитором на колени.

— Ваша Пресвятость! Простите беднягу! Боль утраты затмила его разум! Всего год назад потерял он родителей своих. Священника он безумно любил, считая его вторым отцом. И тут он также помирает в страшных мучениях. Какой малец выдержал бы такое? Временным безумием были вызваны речи его. Простите его, Ваша Пресвятость, умоляю!

Староста жалобно смотрел на толстяка. Тот, неожиданно резко успокоившийся, задумчиво нахмурил брови. По лицу телохранителя на миг скользнула тень улыбки. Отец Аврелий, кашлянув, сказал.

— Ну что же, сын мой, я верю тебе. Тяжкие испытания послал Спаситель на плечи сего юноши. Я прощаю его, но это потребует новых доказательств вашего благочестия.

Понимание появилось в глазах Хадра. Он облобызал протянутую инквизитором руку, поднялся и повернулся к толпе.

— Братие!

Он старался тщательно подбирать слова.

— Разве не пожалеем мы несчастного сиротку? Вспомните, ведь он добрый и работящий юноша, никому не делавший зла. Горем были вызваны его злые речи. Разве можем мы обижаться на бедненького? Али не поможем мы парню?

— Да он прав.

— Бе-едненький!

— Поможем мальцу!

Хадр уже пошел в толпу, выставив вперед шапку, куда сыпались «благочестивые» деньги.

— И у меня, у меня возьми!

— Держи! На благое дело не жаль!

Собрание продолжалось еще некоторое время.

А потом началась пирушка. Народ решил отпраздновать удачно завершившееся событие. Вытащили и составили длинные столы, заставив их всякой снедью и, конечно же, бутылями с греддовкой. Староста, поклонившись, предложил инквизиторам присоединиться, и те великодушно согласились, наконец сбросив маску холодного безразличия. Они тоже были рады, что все окончилось хорошо.

Веселье все разгоралось и разгоралось, благо дождь, наконец, прекратился. Было выпито много стопок греддовки, было произнесено много тостов в память умерших храбрецов и о том, чтобы злобный малефик страшно мучился в посмертии. Лишь Матфея старались не вспоминать. Касма решил было пригласить его присоединиться, но Хадр остановил его, покосившись на Отца Аврелия. Он решил не будить лиха.

Наступила ночь, зажгли факелы, решив не останавливаться перед такой мелкой помехой. Староста в очередной раз поднялся чтобы произнести тост, все замолчали и вдруг услышали приближающийся конский топот.

Вскоре прямо к пиршественным столам приблизился всадник на великолепном эбинском жеребце. Соскочив, он вошел в освещенное пространство, и люди увидели, что он оказался шатеном средних лет, одетым в фиолетовый плащ. В руке он сжимал резной посох, на вершине которого оканчивалось искусно выточенной головой кэтоблепаса, сжимавшего в пасти амазонит. Каждый из его длинных усов был заплетен в причудливую косичку.

— Доброй ночи!

Сказал он, поклонившись собравшимся.

— Могу я видеть тело Леонтия, выпускника факультета Святой Магии.

— А сам-то ты кто будешь?

Вкрадчиво спросил Отец Аврелий.

— Я Дидро, монстролог, посланник Академии. Мне велено забрать у усопшего одну вещь. Так где он?

— А зачем тебе нужен труп этого проклятого малефика?

Пьяным голосом прокричал молодой Яйган.

— Малефика?

Диядо бросил резкий взгляд на предводителя инквизиторов.

— С каких это пор Адепты Святой Магии объявляются малефиками?

Отец Аврелий горестно вздохнул.

— Увы, сын мой. И среди святых братьев попадаются паршивые овцы. Видимо на нем сказалось обучение в вашей Академии.

— Да как ты сме… Простите меня! Что ж, придется поверить вам. Но вы не будете против, если я проверю все еще раз?

— Конечно же нет. Разве может инквизитор что-то запрещать магу?

— Спасибо! А где все же тело Леонтия?

— Проводите его!

Но когда полупьяная Ая привела мага в дом священника, обнаружилось, что тело исчезло. Не нашли и Матфея…

Матфей упрямо греб вперед. С шестивесельной «касаткой» ему не управиться одному, поэтому пришлось взять двухвесельный челн, на котором Отец Леонтий плавал к погосту.

Парня просто душила ярость обиды, заглушая все остальные чувства. Эти неблагодарные поселяне обвинили во всем священника, ответив черной неблагодарностью на добро. А этот толстяк — инквизитор, жирный тюлень. Неужели он отрастил такое пузо, искореняя грехи? Где он был, когда священник, жертвуя собой, уничтожал кракунов.

Нет, не дождетесь! Не достанется вам тело его. Он сам о нем позаботится…

Матфей вынес все, что мог. Немного книг, любимые вещи священника. Он забрал все найденные деньги, они ему очень пригодятся. Он никогда больше не вернется в деревню. Побережники, сборище неблагодарных предателей!

Оставалось лишь одно дело. Выполнив его, он убъет одним гарпуном двух тюленей.

Надо было похоронить тело Отца Леонтия по традициям, предав его погребению на освященном погосте, хотя бы так отблагодарив его за содеянное.

Кроме того, оставалось еще само кладбище. Твари Тьмы уничтожены, но злая сила по прежнему сочится оттуда, загаживая окрестности. Нужно прекратить это и, кажется, он знает как. Может, взяв Силу старца, он получил и часть его знаний?

Ведь, он чувствовал, сейчас его челн плыл прямо к погосту, хотя он не пользовался звездами для ориентации. Но, тем не менее, нос лодки был направлен точно на Свят-камень, подобно загадочному прибору, придуманному в Синь-и, стрелка которого (брешут небось), как ни верти, всегда указывает на север.

И Матфей не удивился, когда увидел, наконец, одинокую скалу, коронованную перечеркнутой стрелой.

Тело священника было почти невесомым. И не удивительно, ведь праведные дела так облегчают душу и тело. Но, Спаситель, как же жестоко он погиб!

Слезы горько текли по щекам юноши, когда он укладывал тело отца Леонтия у подножия перечеркнутой стрелы, когда он заботливо поправлял складки на одежде (спасибо, хоть обмыли и переодели, нечестивцы!), когда скрещивал ладони на груди. Став на колени и направив взор в перекрестье трехметрового Знака, он забормотал молитву об усопшем.

Но каждая фраза больно пронзала мозг ножевым ударом. Святые речи, призывающие простить все прегрешения усопшего и милостиво принять его в Царствие Небесное, вызывали бурный и возмущенный протест. Наконец, не выдержав, Матфей просто оборвал молитву на полуслове, вскочив на ноги.

Новые, гневные и умоляющие слова хлынули из его рта.

Да, кричал он, мои родители и Отец Леонтий теперь в Светлом Царствии Твоем, Спаситель. Но как же горько, невыносимо больно мне, горячо любившему их! Доколе люди будут оплакивать усопших праведников, глядя на живых и веселящихся грешников?

О, Спаситель! Погиб Отец Леонтий, помогавший любому и любивший каждого! А Староста Хадр, амбар которого в самую головную зиму полом мукой, жив!

О, Спаситель! Нет больше священника, который однажды, когда к берегу пристал «кит» из разгромленной кораблями Арвеста флотилии с Волчьих островов, и на берег хлынула вопящая орда орков и людей, схватил дубину и смело побежал вперед, возглавив оборонявшихся.

А рыжий Дерни, предлагавший вначале сдаться, а потом отсиживавшийся дома с бутылью греддовки на столе, смеет обвинять его!

О, Спаситель! Умер старец, искренне и горячо молившийся после победы за души всех убитых и своих, и чужих, и даже орков, хотя всем известно, что у орков нет души.

А Касма, старый развратник, уже пятый раз женившийся на все более молодой и люто колотивший всех своих жен, смеет затыкать рот подавшему голос в защиту оболганного!

О, Спаситель! Сколько будет длиться непотребство сие? Когда, наконец, перестанут гибнуть чистые души? Доколе будет длиться всесилье и торжество нечестивцев?

О, Спаситель! Спустись же наконец в Эвиал и установи Царствие Твое в Мире. Пришло уже время!

Или хотя бы дай силы мне, дабы я, ничтожный раб твой, покарал грешников и вознаградил праведников, очистил бы мир от скверны грехов, воздвигнул бы в нем Светлое царство Добра!

О, Спаситель, услышь же меня, молю!

Он впал в какой-то неистовый транс, святой экстаз. И в этом состоянии он увидел, что лик Спасителя на иконе изменился. Глаза стали совсем как живые, с болью и просто неземные с сочувствием глядящие на Матфея.

— Скоро, уже скоро, сын мой!

Прошелестело в мозгу.

— А пока …

И тут же раздался глубокий вздох.

Матфей резко обернулся. Отец Леонтий оживал! Судорожно опираясь на руки, он медленно поднялся!

Со смесью восхищенного восторга и дикого ужаса смотрел он, как хлынула кровь из вновь открывшихся ран, пачкая одеяния, как священник улыбнулся своей до боли знакомой улыбкой, как ласково блеснули его глаза.

— Отец Леонтий!

Заревев, юноша бросился обнимать старика.

— Ты жив! Ты вновь жив!

Восторженно кричал он. Раздалось шипение. Губы священника открывались и закрывались, словно он хотел что-то сказать, но почему-то не мог. Но, наконец, раздался столь часто слышимый голос.

— Тише, тише, Матфей. Лишь на время отпустил Спаситель душу мою, дабы я мог попрощаться с тобою.

Матфей резко отпрянул и умоляюще вопросил:

— Но почему?

— Мертвым мертвое, живым живое, сын мой. Но должен я завершить еще одно дело. Дай мне руку свою.

Из кошеля, в одном из отделений которого раньше лежал ключ от шкатулки, он вытащил изящное серебряное кольцо и надел на палец парня. Раздался мелодичный звон.

Юноша удивленно разглядывал украшение. В центре располагался странный герб: круг, составленный из черной и белой змей, глотающих хвосты друг друга.

— Зачем это?

— Ты маг, Матфей. Услышал Спаситель мольбы твои. Даст он тебе сил исполнить просимое, но не сразу. Должен ты научиться вначале управлять уже имеющимся. А для этого придется поступить в Академию Высокого Волшебства.

— Но почему туда? В эту клоаку пороков и разврата?

Священник вновь принялся с шипением открывать рот, силясь что-то сказать. С гримасой боли на лице он продолжил.

— Тебе придется терпеть, Матфей. Только там обучат тебя владеть Силой.

— Я понят, Отец Леонтий, спасибо!

— А это тебе дар Спасителя. Отныне ни один нечестивец не сможет скрыть от тебя даже самого мелкого грешка.

Он медленно повел рукой. За ней оставался сияющий белый след. В воздухе на миг воспарила блестящая перечеркнутая стрела, но тут же бросилась на грудь Матфею. Пройдя сквозь одежду, она стала жутко жечь кожу, словно стремясь вплавиться в тело, стать его частью. Парень крепко сжал зубы, но молчал. Боль быстро утихла.

— Нам пора прощаться, истекает срок, данный мне.

— Нет, пожалуйста, мне еще нужно столько рассказать!

Но на лице священника возникла грустная улыбка, просящая прощения. Он шумно вздохнул и упал на камень.

— Отец Леонтий! О, Спаситель! Отец Леонтий!

Он тормошил безвольное тело, уже во второй раз горько оплакивая умершего. Долго лились слезы, долго раздавался дрожащий шепот, рассказывающий о планах и мечтах.

Но пора выполнить задуманное! Матфей поднял священника и опустил к самой воде. В последний раз он взглянул на умиротворенное лицо. Всхлипнув, он разжал руки.

Тело медленно погружалось в воду, вскоре скрывшись. Но море вокруг Свят-камня забурлило, словно вода, поставленная в котле на огонь. В глубине раздавались хлопки, сияли вспышки, порой целый фонтаны воды взмывали вверх, окатывая парня с ног до головы.

А он, взглянув на ладонь, увидев, что испачкался, обнимая Отца Леонтия. Кровь тонкой струйкой стекала к запястью, аккурат по линии жизни, окрашивая ее в зловещий красный цвет.

О да, реки, водопады крови прольет он! Стонами и криками наполнит он Эвиал! Но не из злобы и ненависти. Нет, в душе он будет жалеть каждого грешника, помогая ему обрести искупление. Да, тяжкие мучения будут испытывать его жертвы, но стократ больше страдали бы они в посмертии, если бы не он.

Многое предстоит изучить для этого. Многое предстоит узнать.

Снова и снова, без отдыха и сна, и днем, и ночью будет длиться его труд, тяжелый и кровавый, пока не станет Эвиал миром Добра, откуда исчезнут (не важно как) все воры, убийцы, прелюбодеи. Где жены будут любить мужей, а родители детей, и те искренне будут отвечать взаимностью. Там не будет бедности и зависти, злости и страданий, презрения и высокомерия. Все будут счастливы и довольны, каждый день вознося благодарную хвалу Спасителю!

Он даже не подозревал, что далеко на Западе прекрасная женщина в темном платье уже открыла книгу его души и увлеченно читала ее, делая многочисленные пометки на полях.

Здесь, внутри Академии, шум церемонии был едва слышен. Неподалеку от парадных ворот была выращена рощица изящных деревьев, не имевших названия. Листья их были похожи на кленовые, но молочно белые и с серебрянными прожилками.

Именно в центре этой рощи высился плод многочисленных кропотливых расчетов магов— машина, отвечающая за Выбор Сил. Когда жар-птица, глазами которой Диядо оглядывал площадь, пролетала над причудливым сооружением, она видела что-то похожее на многолапую морскую звезду. Сбоку машина напоминала довольно странную пирамиду, с множеством десятков гладко обтесанных и закругленных лучей — граней, сходившихся в одной точке, высоко возвышавшейся над мостовой.

Она была построена с учетом центров всех известных Сил, а также более десятка различных небесных тел, их положением на период проведения церемонии. По этому машина работала лишь несколько часов в год, остальное время оставаясь нелепым строением.

Кроме того, для усиления магии, каждый луч был выполнен из металла или минерала, соответствующего данному источнику, а у внутренней стороны лучей высились массивные алтари, на которых стояли кадки с растениями, клетки с животными, чаши с жидкостями, свои для каждой Силы или Светила.

У центра этой комнаты и стоял Диядо, нервно подергивая косичку усов. Сейчас он нетерпеливо смотрел на колонну энергии, похожую на друзу хрусталя, начинавшуюся прямо из центра машины. Он ждал.

Игрушка, вытащенная абитуриентом, была магически связана с машиной. Едва она попадала в руки претендента, проводился анализ его ауры, способностей, наклонностей, настройки на разные типы Сил и еще кучи параметров. Едва совершался выбор, исследовалось соответствие анализа и понравившегося факультета. Результаты диагностики на миг вспыхивали в центре колонны причудливым узором, не являющимся головоломкой для специалиста. Так как церемония шла полным ходом, вспышки следовали одна за другой.

Но Диядо интересовала лишь одна из них. Он ждал, когда владелец Кольца Леонтия отдаст бабочку выбранному декану.

Проведенное расследование сильно озадачило его. Чародей просто обалдел, узрев следы пущенной в ход в Побережниках и на погосте невероятной смеси Святой и Темной магии.

Кроме того, пропало кольцо, за которым его и послали. Пришлось пустить в ход несложное заклятие поиска, которое он просто поленился применить, зная, как он считал местонахождение тела Леонтия. Результат также потряс. Магия показала, что кольцо на пальце ученика и тут же погасла. Не указав хотя бы направление местонахождения! Такого просто не могло быть! Он попытался еще раз с тем же итогом.

Кроме того, маг, надевая кольцо найденному претенденту, тут же отправляет в Академию сообщение об этом, с приложением всех собранных сведений, а маг может многое узнать! В данном случае ничего подобного не было. В Академии сочли, что кольцо осталось у Леонтия, именно поэтому Диядо и отправили за ним.

Он тут же составил отчет о проишедшем, изложив в нем собственные соображения и рекомендации, и отослал его Кевиа, так как умерший священник был адептом Святой Магии. Но милорд декан, обычно вставший в охотничью стойку при любом упоминании слова «Тьма», на этот раз прореагировал довольно равнодушно. Он похвалил Диядо за проведенную работу и сказал что да, дескать, сильно коварство Тьмы, если даже в рядах Святой братии умеет она смущать души. Слава Спасителю, все обошлось, но пусть это послужит нам уроком. Не стоит расслабляться. Надо усилить бдительность.

Это было очень подозрительно.

Мучимый недоумением и страшными подозрениями, он все же попытался найти неведомого нового владельца кольца, но ни материальные, ни магические усилия ни к чему не привели.

Оставался последний шанс. Рано или поздно этот парень придет поступать в Академию, иначе зачем ему это украшение?

Это и привело его внутрь машины. Диядо осматривал церемонию глазами птицы, чтоб не пропустить момента, когда юноша отдаст бабочку декану, и увидеть результат его анализа в колонне, следы от используемой Силы. И не дай Спаситель пропустить этот миг! Машина работает раз в год, диагностируя, таким образом, всех поступивших лишь однажды. Понадобится проводить довольно сложный обряд с привлечением огромной мощи и большого количества магов, на который, по-видимому, ему навряд ли дадут разрешение.

Как- то он спросит ректора, а почему не записывать конечные данные. На что мэтр Ожузи ответил:

— Ты же знаешь, Диядо, сколь мощная магия требуется для функционирования машины. Нам просто не хватит мощности еще и для сохранения итогов диагностики всех сотен приходящих каждый год. Да и зачем? Что нам за дело до отсеивающихся? А поступивших мы и так подробно изучим в процессе обучения.

Впрочем, маг подозревал, что ректор несколько лукавил, и где-то глубоко в недрах бездонного Архива Академии, в секторе особой секретности, можно отыскать и эти данные.

Но вот, пора. Наблюдаемый двинулся к деканам.

— Во имя Спасителя!

Он обернулся и увидел тяжело дышавшую Щенбу, мага-земельника.

— Диядо! Нужна твоя помощь! Ректору Ожузи плохо!

— Что с ним?

— Побежали скорей! По дороге расскажу!

Несясь рядом с Щенбу по подземному коридору, ведущему от машины наружу, он узнал, что ректор неожиданно быстро покинул церемонию, едва призвав собравшихся сделать выбор.

— Да я видел, видел! Дальше что?

— Едва вбежал он внутрь, как захрипел и упал на мостовую. О, Диядо, Это было ужасно! Что будет, что будет?

Так она причитала, когда они выбрались на улицу и увидели целую толпу магов, окруживших ректора, бессильно раскинувшего руки, воздух трепетал от пускаемой в ход магии.

— Круг, давайте составим круг!

Мэтр Ольяг, нелюдник, как и ректор, возбужденно размахивали руками. Все тут же сцепились руками. Диядо забормотал привычные заклятия, подобно остальным вливая силу в воздушника Япца, самого сильного из присутствующих… Тот взмахнул рукой, и с его посоха сорвалась зеленая молния, впившаяся в тело Ожузи. Тот вздрогнул.

— Ну же! Еще разок!

Вспышка молнии и вздрагивание тела.

— Еще! Еще!

Молнии следовали одна за другой, но ничего не помогало.

— Нам не хватает Силы!

Вновь прокричал Ольяг.

— Надо прервать церемонию и позвать самых сильных!

— Это уже не поможет.

Япц, терзаемый жуткой отдачей, неожиданно разрыдался.

— Ты разве не чувствуешь, что он уже мертв. Мертв окончательно!

Его слова больно пронзили собравшихся. Великого Ожузи больше нет! Такого просто не может быть! Раздался громкий плач и горестные вопли. Слезы хлынули из глаз. Маги плакали, не стыдясь слез. Им казалось, что произошло самое ужасное, что могло случиться.

Даже маги порой могут заблуждаться …

Мотылек стремительно порхал к нему. Словно приветствуя его, Матфей вскинул левую руку ладонью вперед. Бабочка ударилась о запястье. Ее крылья склеились, превратившись в изящный браслет.

Да, он поступил! Но оставалось еще одно, очень важное событие.

Выбранный им факультет, деканом которого является мэтр Кэвиа, был одним из самых верных традициям. Поступивший на него, умирая для прочего мира, получал взамен сан священнослужителя, а вместе с ним и иное имя. Матфей так и не смог узнать, хотя прочел много книг, кто выбирает имя: машина, делающая Выбор Сил или сами маги, но это не важно.

Сейчас оно должно появиться на браслете. Вот, началось! Буквы вспыхнули одна за другой.

Эйл. Ну же!

Тиа. Скорее!

Лое. О, Спаситель, как же долго!

Андрей Морозов
АКШАР

Солнце неудержимо клонится к древнему лесу, завершая свой дневной путь. И с невысокого холма, где собрались девять человек, лес кажется гигантским чудовищем, которое тянет свои исполинские деревья-щупальца к обреченной добыче. Неумолимое время лишило светило его дневного могущества, и вот уже самое длинное щупальце впивается в свою беспомощную жертву.

Бегут, бегут минуты… Угасающее Солнце раскрашивает бескрайнее небо в самые невероятные цвета, поражая воображение, словно художник, который понимает, что рисует последнюю картину, и пытается вместить в неё всю свою душу, всё самое лучшее, что ещё не успел подарить людям. Ещё немного и гигантское чудовище захватит и поглотит свою жертву. Огромный, бескрайний мир сузится до небольшого пространства вокруг костра одинокого путника, застигнутого ночью в лесу. Но пока ещё есть время, чтобы закончить свои самые неотложные дела.

В столице Империи Клешней царит возбуждение. Все обсуждают постройку новой пирамиды. Наверное, никто пока не понял, что в империи появились новые хозяева. И их жизнь в скором времени бесповоротно изменится. Исчезнут с улицы зазывалы, всегда готовые на все лады расхвалить своё заведение, опустеют ярмарки, купцы и странники с разных концов Эвиала поостерегутся появляться в этих краях, даже озорной детский смех станет редкостью на улицах столицы.

Ещё вчера они, носящие почетные серебряные знаки имперских лекарей, приняли решение покинуть остров. Империя Клешней так и не стала для них домом, приютив всего на три года. Сегодня на холме недалеко от города пройдет последнее собрание Малого Круга.

На Волчьих Островах, где их семья жила в добровольном заточении более трехсот лет, орочьи маги прозвали их Кланом Сыновей Смерти. Здесь, на Левой Клешне, их окрестили Десницей Жизни за удивительные умения врачевания. Сами они называли себя татвики, жаждущие Истины.

Десять жаждущих быстро завоевали расположение к себе как при дворе императора, так и у простых горожан. Их старейшина вернул жизнь жене императора, душа которой уже искала дорогу к Серым Пределам. Они прославились как искусные лекари, способные поставить на ноги простившегося с жизнью старика и юношу, прикованного с детства к постели.

Заморских лекарей полюбили за добродушный нрав, приглашали в гости. Ведь они не только лечили тело, но и душу, часами просиживая с пациентами. Выслушивали, помогали советом и, имея влияние при дворе императора, могли помочь решить житейские проблемы. Бывало, что помогали, не взяв платы, а то и сами давали еду и одежду неимущим. Никто не знал их имен, обращаясь просто «господин лекарь». Кто-то по-дружески хлопал их по плечу, кто-то по-приятельски жал руку, кто-то почтительно кланялся, но никто не раболепствовал, не боялся.

На вчерашнем Круге всё решили. Девятеро было за отбытие, и один, самый молодой из них, против. Лишь он один из всех не имел посвящения. Ему не дали имя, которое могут носить и произносить только дваждырождённые, но на Круге каждый имеет равный голос. И он предложил сражаться.

За три с лишним века, с самого момента своего основания, татвики ни разу не воевали, не использовали магию смерти против своих врагов, да и врагов на Волчьих Островах у них не было. Но они знали, что рано или поздно этого им не избежать. Мир стремительно менялся: всё сильнее становится инквизиция, в империи появились хранители древнего искусства некромантии, похожие больше на исполинских ящериц или змей, чем на людей. Магия змееголовых дуоттов чем-то была сродни их искусству, что-то она позаимствовала у ушедших из Эвиала титанов. Когда мир начинают делить такие силы, не отсидишься в горах. Их, жаждущих Истины, уже не пять и не десять. Та сила, что завоюет Эвиал, призовет их или служить, или умереть.

Но принять решение о начале войны, и это несомненно будет война, а не одна битва, как думает ученик без имени, может лишь Общий Круг, на котором соберутся все татвики.

Высокий подтянутый седовласый мужчина наблюдает, как его четвёртый ученик, неотягощенный ни заботами, ни годами, легко бежит к вершине холма. Вот уже более века он — старейшина их семьи, но руки по прежнему уверенно держат посох — символ начала Пути. На вид ему не дашь более полувека, пока не заглянешь в глаза, в которых отражается мудрость многих поколений. Смугловатая кожа и безупречно ровные белые зубы выдают в нем кровь салладорца. Лишь одним взглядом он может остудить пыл любого орочьего вожака. Под этим твердым, холодным, как сами северные льды, взглядом, ражий орк невольно сгибается в поклоне и извиняется за дерзость. А в следующий миг какое-нибудь дитя, обласканное его взглядом, подбегает к покрытому сединой мужчине и видит в его глазах только доброту и заботу. Его ученики хорошо знают, что Учитель всегда строг к себе и в речи, и в поступках, а случайные гости, которых он примет в своём доме, скажут, что это самый мягкий и радушный человек во всём Эвиале.

Молодой ученик, легко пролетев последние шаги, поклонился и коснулся рукой края плаща старейшины.

— Учитель… — слово отозвалось тупой болью в груди. Ещё несколько лет назад он называл его ласково «дед», а не почтительно «учитель». Они сражались друг с другом на деревянных мечах, бродили по лесам и горам Волчьих Островов. Он так и не смирился с тем, что сын его единственной дочери больше никогда не обнимет его, а будет лишь учтиво касаться края одежды, и с тем, что именно ему предстоит совершить пугающий простых смертных обряд посвящения для своего внука.

— Учитель, нас ждёт император…, — ученик не заметил, как тень боли скользнула по лицу его деда.

— Начнем.

Старейшина воткнул в землю длинный, с него ростом, посох, возвестив о начале Круга. Теперь здесь нет учеников и учителей, все равны. Когда всё будет сказано, они закончат.

— Уважаемые братья, император изъявил желание видеть всех нас сегодня во дворце, — голос ученика срывался, а сам он дрожал от возбуждения. — Наш долг помочь ему увидеть ложь змееустых. Великий посох Основателя рассеет колдовство дуоттов. Наш род имеет возможность показать… проявить своё могущество. Разве вы хотите, чтобы мы и дальше прятались от всего мира в пещерах?! Разве Великое Учение создано только на благо избранных?!

Молодой человек всё время пытался поймать взгляд своего учителя. Но тот, казалось, совершенно не воспринимает окружающий мир, хотя все знали, что старейшина внимательно слушает каждое слово. Юноша всё говорил и говорил, приводя одни и те же аргументы по несколько раз. Его никто не прерывал, пока у него хватало запала говорить. Наконец, он выдохся, и на бледном худощавом лице выступил румянец.

— Я должен вернуться, даже если пойду один. Если змееустые попробуют мне помешать, то… то… они узнают, с кем имеют дело.

Никто так и не проронил ни слова. И юноша сел, тупо уставившись на посох. Чувство одиночества и обиды терзало его. Пусть он не посвящённый, пусть не стоит даже мизинца своего могущественного учителя. Пусть не носит, как его дед, великого имени Акшар — «победивший смерть», но, что такое честь, что такое ответственность за тех, кому помогал, он знает не хуже остальных. Много раз он терпел боль, неотступную спутницу любой самой простой лечебной магии. Он хорошо усвоил, что лекарь должен принимать часть страданий пациента на себя. И потом, здесь он получил от императора имя, пусть и не настоящее, настоящее он выберет сам во время посвящения. Император назвал его Джерам, что на местном наречии означает заступник.

Старейшина поднялся, как только закончилась речь внука, являя всем своим видом величие древней магической традиции.

— Уважаемые братья, наш брат явил нам своё истинное сострадание к стране, давшей нам кров и пищу. Я предлагаю удостоить его чести Носящего Посох и от имени Круга поручить ему заверить императора в нашей поддержке и готовности к сотрудничеству на благо государства, не смотря на срочную необходимость нам всем отбыть из страны. Я дождусь его здесь, и мы вместе покинем империю.

Молодой ученик был ошеломлен. Никто кроме старейшины не носил посоха, хотя это и допускалось по закону. Лишь на время, отпущенное чтобы прочесть древний гимн, а затем назвать своё новое имя, посвящённый принимал его из рук Носящего.

Один за другим встали восемь его «братьев» и поочерёдно подняли раскрытые правые ладони. Старейшина смотрел на него, ожидая решения. И внук видел в глазах своего деда тень насмешки, словно он хотел сказать: «Рано тебе состязаться со мной в политике». Да, он проигрывал деду и в состязании на мечах, и в борьбе, и в магии, и только в привораживании животных ему не было равных в семье. Облачённый ролью посла он должен будет сообщить императору об их позорном бегстве и затем вернуть деду посох. После такого не покажешься во дворце.

Юноша медленно встал и поднял руку, и, отстав лишь на миг, десятая рука его учителя завершила голосование.

Когда все сели, снова заговорил старейшина:

— Пока наш брат будет во дворце, все покинут остров. Я дождусь его здесь.

Солнце окончательно сгинуло в лесной чаще, но небо ещё хранило воспоминание о его дневном могуществе, сменив пёстрые наряды на серые тона.

После того, как все детали путешествия были обсуждены, старейшина завершил Круг и передал посох Носящему. Юноша осторожно принял посох, словно он был сотворён не из дерева, не уступающего твёрдостью закалённому железу, а из высохшего песка, который в любую минуту может просыпаться сквозь пальцы. За прошедшие века основание посоха почернело и покрылось сеточкой мелких трещин. Его навершие украшал большой белый, точно молоко, камень, на котором древними рунами была выведена надпись: «Три дороги ведут к счастью, и лишь одна — к Истине».

Будто старик, несущий непосильную ношу прожитых лет, юноша побрел к подножью холма. Медленно, как во сне, залез в седло своей Вьюги, лошади, подаренной императором, и направился в город.

Мысли, обычно неуловимые и легкие, как степной ветер, теперь давили на него тяжким грузом, точно соревнуясь, какая из них первой сбросит с седла и вомнёт в землю. Зачем учителю нужно было это представление?! С тех пор, как он напросился к своему деду в ученики, тот очень сильно изменился. Будто тёплое весеннее Солнце превратилось в дарующую прохладу Луну. Но в чём он виноват, ведь его выбор пал на самого достойного? Только деду он может доверить свою жизнь на обряде посвящения. И вот теперь его дед, его учитель, старейшина водрузил на его плечи непосильную ношу. Лучше умереть сразу, сражаясь хоть со всеми дуоттами Эвиала, чем явиться к императору и опозорить всю семью таким послом. А вдруг император разгневается и прикажет его четвертовать или бросить в змеиную яму. Дед конечно вернёт его в мир живых, но дорога в империю будет закрыта. Он только лишь хотел, чтобы его могучий и мудрый дед помог прогнать змееустых, и совсем не собирался тащить на себе такую ответственность.

— Эх…, ну что, как говорят орки: «Взял точило, не ворчи, что не мило», — подбодрил себя юноша. — Былого не вернуть, седым виднее. Всё-таки посох не простой костыль для немощных, он принимает на себя удар враждебной магии, словно огромный дуб ловит молнию, защищая молодые побеги, ограждает носящего от боли при волшбе, да и сил, говорят, прибавляет Носящему.

— Акшар, — подошёл другой учитель, как только посол спустился к лошади, — твой внук хотел показать дуоттам, на что мы способны. Возможно это лишь похвальба юнца, но всё же постарайся его остудить. Пусть до поры до времени мы так и останемся для всех лекарями.

— Я чувствую, что дуотты готовят нам сюрприз во дворце. Император становится их куклой, которую они дёргают за верёвочки. Раз он позвал всех к себе, значит нам хотят сделать предложение, от которого мы не сможем отказаться.

— И с такими думами ты послал его одного, да ещё и с посохом?!

— Не тащить же мальчишку силой. Он бы всё равно был потерян для Круга. Трещина недоверия со временем разрушила бы его сердце, а тогда уже не вернуть с тропы умерших. А посох не так легко уничтожить, — понизил до шёпота голос старейшина. — Это лишь сосуд созданный Первым, в который он собрал Силу, рассеянную по всему Эвиалу во время последней битвы. Теперь Сила в каждом, кто назвал своё имя с посохом в руках и в Носящем. Пока жив хоть один дваждырождённый из рода татвиков, способный быть Носящим, он сможет влить силу в новый сосуд. А форма может быть разная: посох, меч, кольцо, даже человек, если это послужит цели. Но настоящий сосуд — это не палка, а дух Носящего.

— Но почему ты доверил Силу посоха юнцу, рождённому женщиной?

— Она сама выбирает свой сосуд.

— Раз ты уверен, что змееголовые готовят ловушку, может, ударим сами. Древние тексты говорят, что правитель, не нападающий первым, видя неизбежность войны, совершает преступление против народа, — глаза старика вдруг заблестели, словно у мальчишки, которому отец подарил настоящий клинок.

Старейшина улыбнулся, увидев такую перемену в почтенном всегда хладнокровном учителе. Три года в Империи Клешней не прошли бесследно для его спутников. Этот небольшой избранный народ привык к аскетичной жизни, к добровольной изоляции от мирских дел. А здесь среди невообразимого смешения всех народов Эвиала стало казаться, что их дом — наш дом, и их заботы — наши заботы. Ещё совсем немного и уже не удержать жаждущих, которые ринутся на дуоттов, так и не разобравшись, кто или что движет фигурками в этой игре. Слова его внука — это лишь первый крик новорожденного, сделавшего свой первый обжигающий свободой вздох.

Акшар обнял на прощание своего названного брата со всей беззаботностью, на которую был способен, — До встречи дома, мне ещё нужно подготовиться, — повернулся и уверенно зашагал к городу.

— До встречи, брат.

Прибыв в империю по морю вместе с орками, как и все смертные, они за всё время ни разу не воспользовались тайными путями известными лишь магам. Но теперь, когда обычная дорога для них опасна, и время играет не на их стороне, нет выбора. Восемь человек в зелёных плащах вступили на приготовленную тропу, соединившую Остров Клешней с их домом, мгновенно скрывшись с глаз.

Лошадь тащилась медленно, сама выбирая дорогу, чувствовала, что хозяину не до неё. Его не четвертовали и даже не подпустили к императору ближе, чем на двадцать шагов. Император сидел хмурый, погруженный в свои мысли. Лишь один раз его взгляд скользнул по сутулой фигуре посланника с несуразно длинной палкой в руках, словно это был не его забавный Джерам, всегда готовый развлечь слух какой-нибудь древней легендой, а статуя крылатого зверя, навечно застывшего у старых пирамид.

Джерам так и не выполнил свою миссию, ничего не смог сказать императору, который все эти годы жизни в империи покровительствовал ему. Его могучий посох не захотел или не смог завязать в узел длинный раздвоенный язык нового советника императора. Высокий мерзкий дуотт, понятно, почему люди и змееголовые вели такую уничтожающую войну друг с другом, выслушал послание Круга и сам всё передал императору. Юноша слушал, как дуотт сипит рядом с повелителем, и ему казалось, что эта отвратительная тварь лезет своим языком через уши прямо в разум и душу, нащупывая там пути к самым сокровенным мыслям. И всех сил юного мага хватило лишь на то, чтобы ничего не дать этой твари узнать об их семье. А ведь так подначивало показать ей всё, на что способны татвики, чтобы содрогнулась тварь и на своём змеином брюхе убралась в свою вонючую нору.

Время шло к полуночи, но на улицах столицы было оживлённо. Недалеко от порта раскинула купола ярмарка, заглушая своим гомоном морской прибой. Горожане гуляли допоздна, словно хотели запастись весельем на весь унылый и холодный сезон. Зима неизменно приносила с собой снег, что делало эту страну ещё ближе для жителя севера.

Лошадь вынесла седока к окраине города, где дома были победнее и улочки поуже, чем в центре. Вот всадник поравнялся с супружеской четой уже почтенного возраста. Они поклонились и ускорили шаг, приноравливаясь к ходу лошади.

— Господин лекарь, а господин лекарь, что-то Вы к нам и не наведываетесь. А Вы с императором в пирамиду не хаживали? Люди говорят, там чудищ ручных держат.

Бывший имперский лекарь кивнул в знак приветствия и попытался улыбнуться. Словно сквозь сон, он вспомнил лавочника и его супругу. Вместе с учителем они вылечили их сына, у которого с рождения была сухотка ног.

— Вот бабы, а! — Подхватил почтенный лавочник. — Им что пирамида, что леденцы, всё забава. А ведь от конфет проку больше, то хоть еда какая. Верно я говорю, господин лекарь? Это ж сколько денег потрачено, сколько народа согнано, а прибыли ни на грош. Детишек да баб развлекать. Я бы лучше на те деньжищи корабли построил да за товаром послал. Вот то дело. Да что с нелюди возьмешь, нелюдь она и есть нелюдь. Вот и весь сказ. Ну, светлой Вам дороги, господин лекарь, в гости покорно просим, порадуйте мальчонку нашего.

— Да, спасибо, обязательно… — кивал Джерам, подгоняя лошадь.

Наконец, чета отстала, и уже никто не мешал мыслям снова атаковать его голову: «Так-то и бросаешь людей, доверяющих тебе. Бедный император теперь слышит только шипение змееустых, а кто услышит верноподданых?! Не поспешил ли ты, Носящий Посох, решив бежать вместе с учителем? Может вернуть посох и остаться? А завтра улучить момент, когда нет нового советника, и пробиться к императору».

Джерам подстегнул лошадь, торопясь покинуть город. Впереди его ждал непростой разговор с учителем. Им придётся расстаться. Учитель никогда не приказывает ученику, лишь направляет его, и если ученик принял какое-то решение, то ничего другого не остаётся, как помочь советом. Ему нужен совет, как избавить империю от нелюдей-дуоттов с их извращённой магией. А что, если собрать отряд из преданных императору людей, которые попали в немилость после появления змееголового советника, с ними захватить правящих дуоттов и заставить их убраться к себе в Синь-И.

Возле ворот было пустынно, видно те, кто отправился на ярмарку, ещё не добрались сюда, а остальные уже спали, и только четверо стражников, охранявших западные ворота, проводили безразличным взглядом одинокого всадника.

Мысли о предстоящей схватке за империю подгоняли юношу, а он подгонял стремительную, как стрела, Вьюгу. Миновав ворота, они оказались в совершенно другом мире. Над головой юноши безбрежным шатром раскинулось ночное небо, усыпанное мириадами звёзд, которые смотрели на него, не моргая, завораживая, уводя в далёкий мир, исполненный какого-то неизъяснимого торжества и блаженства. И полная Луна, словно владычица всего мироздания, окружённая бесчисленным сонмом слуг, заняла самую вершину небосвода. Такие ночи созданы для полёта, когда гуляка-ветер в лицо, а где-то далеко за спиной остаются все заботы. Все дворцовые интрижки, мирские дела, даже ошеломляющие истории о древних народах, услышанные в детстве, кажутся мелкими и ненастоящими. Здесь на просторных лугах царствует бесконечность, и они… летят, человек и его верная Вьюга. Степь замерла, став свидетелем их безумной погони за неизвестностью. Крик неистового восторга рвётся из груди, но и он остаётся далеко позади.

Так же, как император, давший своему верному солдату несколько золотых, посылает его на смерть за империю, так и неумолимое время безжалостно обрывает редкие минуты счастья.

Разгорячённая лошадь остановилась послушная хозяину, не понимая, зачем он прервал их свободный полёт. Юноша привстал в стременах, оглядывая широкую степь, казалось, что они скакали целую вечность, но от города их отделяло не больше лиги. Он чувствовал, что что-то невидимое надвигается на него со всех сторон, отсекая саму мысль о бегстве или сопротивлении. И постепенно к его сердцу стало пробиваться ледяное дыхание ужаса.

Вьюга, тоже что-то почуяв, вдруг заржала дико и затравлено и, встав на дыбы, сбросила оцепеневшего седока. Заметалась, шарахаясь во все стороны, и, наверное, совсем обезумев от ужаса, бросилась обратно к городу.

Может падение, а может и отчаяние, вывело юношу из оцепенения. Он не выронил посоха даже во время падения, и теперь всё, что у него оставалось, — это старый артефакт и жажда жизни.

Он вскочил на ноги и что-то зло крикнул. Вдруг окружающая дорогу степь, ещё мгновение назад казавшаяся пустынной и безмятежной, словно поплыла, постепенно вырисовывая совсем другую картину. С двух сторон прямо на него по полю ломилось нечто. Оно визжало, выло, ревело и стонало. Масса каких-то непонятных существ с каждым мгновением становилась всё ближе, широко охватывая кольцом. В темноте было невозможно разглядеть этих тварей, лишь отдельные отблески глаз и зубов, а ужас всё глубже впивался своими когтями в сердце выбранной жертвы.

Нет сомнения, это и есть «добрые намерения» змееголовых, в которых заверял его новый советник императора. Юный маг, на сколько мог быстро, преодолевая оцепенение, начертил небольшой круг концом посоха.

Они напали первыми и теперь узрят то, чего так искали. Ведь они так хотели узнать, что за сакральная сила хранится в избранном народе. Сила, рождённая войной, когда два древних народа столкнулись в смертельной битве. Сила, зачатая на острие мечей столкнувшихся в последней схватке пятиногов и титанов. Не прав тот, кто думает, что дети рождаются только от любви, есть те, кто рожден от ненависти и смерти, просто нет тому свидетелей среди живущих. И нашелся один — Первый, кто отыскал и взрастил страшный и прекрасный плод, созданный безумными Силами, рвавшими Эвиал на части. В тайном знании, словно две исполинские змеи в брачный сезон, сплелись магия стихий пятиногов и магия смерти титанов.

Молодой маг без настоящего имени стоял в круге, воткнув в его центр длинный, почти на локоть выше его роста, посох. Ладони юноши побелели от напряжения, судорожно сжимая почерневшую от времени реликвию, словно не ноги поддерживают его на земле, а руки, обхватившие ось мира. Закрыты глаза, и губы начинают шептать то ли песнь, то ли молитву на понятном только ему языке.

В этой песне слышится безумный полет древнего народа по степям Эвиала, вечный танец ветра, гуляющего по бескрайним просторам, где нет стен городов, нет башен магов, бросающих вызов самой стихии свободы. Слышен рокот могучих и непреступных гор, разрывающих плоть земли и устремляющихся к девственным облакам. Слышна мощь рек и океанов, дарующих жизнь там, где дневное светило выжгло всё живое.

Эта песнь заставила его врагов замедлить свой бег. Ветер, точно сторожевой пёс, посаженный на цепь, начинал свой смертельный танец вокруг мага. Легкий ветерок, постепенно нарастая, перерождался в бурю. И вот уже огромные массы пыли, соломы, травы и всякого мусора, гонимые этими ураганными порывами, понеслись в бешеной пляске, окружая мага черным непроницаемым кольцом. Поднявшиеся с земли пыль и песок сделали ночь ещё темнее. Этот вихорь, всё набирая и набирая силу, дико ревя, превратился в грозный и ужасающий смерч. А в центре его чудовищной воронки стоял маг, сжимая в руках посох, как бесценный залог своей победы. Но существа не отступали, ибо магия ещё более страшная, чем та, что вызвала ветер, слепо, не ведая жалости и страха, гнала и гнала их на одинокую фигуру, отчаянно цеплявшуюся за жизнь.

Маг не видел, как шаг за шагом волна, сотканная из зубов, когтей и рогов, сжимала кольцо. А смерч, уже поглотив в себя всё, что только можно было и, кажется, исчерпав всю свою мощь, начал постепенно затихать. Похоже, юнец перемудрил с заклинанием, единственная защита воспарила высоко над землёй, не чиня больше наступающим никаких препятствий. И твари бросились, почуяв свежую плоть, не всем сегодня пировать свежатиной, только самым злым и сильным, тем, кто разорвёт своего же сородича, посмевшего встать на пути к добыче. Им оставалось одолеть десяток шагов до небольшого круга, где застыл…

И тут маг закончил свою песнь. Он стоял всё в той же позе, не шелохнувшись, лишь кисти рук обрели синеватый оттенок. Усилием разлепил веки и увидел сотни глаз, алчущих разорвать его на части. Ледяной ужас с новой силой впился в молодое, не успевшее насладиться жизнью сердце. Ветер совсем затих, словно зритель, замирающий в решающий момент, чтобы не пропустить самое интересное… Миллионы пылинок потеряли своего поводыря, но приобрели огромную тяжесть. Магия пятиногов наполнила каждую песчинку силой обрушивающейся скалы. И в один миг всё, что недавно кружилось в воздухе, со страшной мощью рухнуло вниз. И каждая травинка была страшнее меча из закаленной стали. То, что секунды назад было пылью, бесчисленными острыми иглами с невероятной силою вонзилось в живую плоть. Все, что только что дышало, ревело и мчалось, в один миг превратилось в кровавое месиво. Не было слышно ни криков, ни стонов, только один зловещий выдох, вырвавшийся из сотен легких, будто сама земля испустила дух. Если бы эта сила достигла плоти породившей её земли, то разорвала бы пополам, но, достигнув своей матери, пыль стала опять просто пылью.

Теперь мага окружало сплошное месиво непонятного в лунном сиянии цвета. Ликование в его сознании смешалось с отвращением. Опять его окружала лишь безмолвная степь и сонмы бесстрастных к делам людей звёзд. Но не чувствовалось покоя в этой тишине, словно мир делает глубокий вдох перед отчаянным криком.

— Очень хорошшо, челофечешшко, — будто волна зловонной жижи, в его сознание ворвался голос. — Ты мошшешшш потешшать пуплику.

Точно из небытия, со стороны города выплыли с полсотни до отвращения знакомых фигур в бесформенных одеждах. Они, как будто глумясь над силой земли, бесшумно скользили по воздуху. И маг готов был поклясться, что один из них был новым советником императора. Посох принял на себя тяжесть отката от творимой магии, и губы вновь зашептали заклятие, погнавшее новые мириады песчинок в сторону дуоттов.

Дуотты надвигались полукругом, все, как один, подняв посохи, и что-то сдавило грудь юноши, выжимая весь воздух. Он опустился на колени, но так и не разжал посиневших рук. Творимое им заклятие прервалось, а с ним прервался полёт ветра, который освободился и растворился в степи, будто дикий зверь, сломав ошейник, скрывается в чаще леса.

Навалившаяся тяжесть вдавливала обессилившего мага в землю. Кровь потекла изо рта, но дуотты явно не собирались убивать его, точно оценили редкую породу диковинного зверя и решили посадить того в клетку.

Паря над землёй, они почти приблизились к тому месту, где обрели смерть их верные слуги. Сознание юноши билось в отчаяния, пытаясь освободиться от ненавистного сипения. Уже не замечая происходящего вокруг, он боролся не за тело, а за душу, медленно сползая по посоху к самой земле. Тьма сгустилась над полем, словно Луна и мириады звёзд исчезли в один миг. Ещё минута, и воля его будет сломлена…

Акшар привык слушать сердцем, а не ушами, и самый искусный лжец не смог бы утаить от него правду. Он мерил расстояние до города широкими шагами, правая рука была словно лишней, оставшись без посоха. Было сумрачно и тихо в пустынной степи, Солнце совсем скрылось за западным лесом, а Луна только-только собиралась подняться над столицей империи.

До города ему оставалось пройти не больше лиги. Безмолвная ночь не смогла утаить от него чужой тайны. Сначала он почувствовал, а затем и увидел своим магическим взором, тех, кто хотел скрыться. Легко бежать, когда все бегут и не важно куда, и легко стать невидимым одному там, где хотят спрятать целое войско. Он просто разрешил чужой магии подействовать на него, растворившись в потоке магической силы.

Он видел, как вдалеке промчался его внук, как двинулись на него сотни тварей. Видел, как мальчик первый раз в своей жизни применил магию, отнимающую жизнь. Жизнь и смерть — два вечных соперника, как день и ночь, они никогда не встречаются, но не могут существовать друг без друга. Чтобы жить, ты должен убивать.

Затем двинулись дуотты, а за ними шла их новая армия, созданная в империи. Они выпросили позволения императора забрать на «перевоспитание» преступников, приговорённых к смерти, а через несколько дней Акшар увидел их, стоящими на страже возле пирамид. Это были не зомби и не люди, их жизнь поддерживала душа, но того, что называют человеческим разумом, в них не было. Старейшина попытался проникнуть в сознание одного из них и увидел отблеск силы, отражаемой в огромном красном камне. Она впилась в него, пытаясь опрокинуть и подмять, и тогда он отступил. Было невозможно бороться: или служи, или уйди.

Дуотты похоже захватили его внука в магическую сферу, чтобы, лишив воли, сопроводить на жертвенник в новой пирамиде. Акшар не обращал внимания на сотню солдат, прикрывавших хозяевам тыл. Он шёл почти рядом с ними, но они не сделают ничего без приказа, хоть четвертуй их по одиночке.

Мальчик почти упал среди смердящей жижи, но ещё держался, не выпуская из рук посоха. Дуотты остановились, паря невысоко над землёй, и остановились их солдаты с нелепым оружием похожим на косы. Нужно сделать так, чтобы внук увидел его и понял, что нужно делать.

Акшар зашептал заклинание… Луна, словно отвернувшись от нечестной схватки, погрузила степь во тьму, лишь белёсые молнии вздрагивали на посохах дуоттов, и одинокий лунный луч светил в спины нескольких солдат. Как окруженная армия прорывается, ударив всей мощью в одной точке, так и сила ночного светила, собранная в один луч, обрушилась на слуг змееголовых. Три фигуры в ало-зелёных плащах вспыхнули, осветив стоящего рядом мага. Конечно это не дневная сила света, способная уничтожить тысячную армию. Но лунный свет больше подходит для ночного убийцы, который должен обезглавить армию, уничтожив одного лишь правителя. Акшар пошатнулся, по привычке сжимая правой рукой воздух. Без посоха каждое заклинание отзывалось болью. Ни оставшиеся солдаты, ни дуотты не обращали на мага внимания. Их триумф был близок, скоро они получат отличный экземпляр для своей некромантии.

Следующее заклинание Маг послал на двух дуоттов. Он приказал всей влаге покинуть тела. Кровь, моча и всё, что может течь, брызнуло во все стороны из всех отверстий. Ближайших змееголовых обдало этим зловонным фонтаном. За несколько секунд тела двух дуоттов исторгли из себя всю живительную влагу, а иссушенная земля жадно впитывала её, припасая для новой жизни. Рядом стоявшие дуотты в недоумении взирали, как в бесформенной одежде свернулись останки, похожие на шкуры, сброшенные двумя исполинскими змеями. А Акшар, пошатнувшись, припал на одно колено. Змееголовые, наконец, удостоили его вниманием, и это внимание не предвещало ничего хорошего.

Кто-то из дуоттов ещё пытался додавить беззащитную жертву, но долго сплетаемое заклинание рухнуло. И теперь добыча превратилась в охотника. Чувства и мысли, словно прорвавшая плотину река, ворвались в иссушённое сознание юноши. Он одним движением вскочил на ноги и сделал то, что так жаждал, наблюдая как змееголовые беспечно парят над землёй, лишив себя веса. Воздушная волна накрыла сломленный строй дуоттов. Не сильная, не сжатая в один кулак, но быстрая и неожиданная, которую может сотворить и ребёнок. Их смело и врезало в строй стоявших позади воинов.

Акшар выхватил непривычно пустой правой рукой широкий утяжелённый нож гномьей работы и перерезал горло ближайшему дуотту, свалившемуся у ног воина. Строй солдат так и не шелохнулся. Маг подбежал ещё к одному и воткнул нож в затылок, переламывая кости. Теперь надо уходить и быстро. И тут он услышал…

— ДЕД!.. — наконец, увидев в свете горящих солдат знакомую фигуру, закричал юноша.

— Уходи, — мысленно приказал учитель.

Но тот уже бежал к своему деду по брызгающей во все стороны кровавой жиже. Солдаты в ало-зелёном одеянии, наконец, ожили, отсекая Акшара от внука. А дуотты, словно поняв, где слабое место, обрушились на Несущего посох. Юноша остановился, утопая в чужой крови, все силы уходили, чтобы отражать одиночные удары, а солдаты всё теснили и теснили пожилого мага. Посох поглощал магические выпады, которые сыпались теперь без перерыва.

Акшар видел, как снова его внук опустился на колени и выставил перед собой посох, словно щит.

По посоху пошли трещины, и он рассыпался, оставив перед ошеломлённым юношей какой-то светящийся знак, который притягивал и манил. И в этот миг он ощутил, как змееголовые сплетают новые заклятия, готовые уничтожить саму память о нём на земле. Он, Носящий, разрушил посох, и теперь ему нет места среди живых. Как он посмотрит своему деду и учителю в глаза? Что ответит на Общем Круге? Как простит сам себя? А непонятный символ тянет к себе, словно знает выход, словно сам является выходом, лишь протяни руку.

Ещё трое солдат вспыхнули факелами, и один змееголовый остался лежать с ножом в груди, но из ушей уже текла кровь, а ноги стали, как ватные. Акшар видел, как дюжина смертельных заклятий вмиг разорвали, сожгли и сгноили его внука, а через миг погас Символ Перерождения. Теперь не найти следа внука, нужно ждать, когда он сам выберет дорогу. И маг растворился в ночи…

Юный маг, стоя коленями в кровавом месиве, потянулся к маняще-неведомому, сокрытому в знаке, одной лишь мыслью, которая быстрее подгоняемых ненавистью заклинаний. И точно со стороны увидел, как начала гнить голова, покрывающаяся язвами и стекающим гноем, вломилась в грудь ледяная стрела, сломав кости, а рёбра, оторванные от позвоночника, разорвали спину. И в его сознание ворвалась тупая рвущая боль, словно он потерял самого дорогого человека, похоронил все свои мечты и надежды, рухнули все принципы, по которым он жил, и погребли под собой всех, кого любил и ненавидел. Нет больше ничего, лишь желание скрыться, исчезнуть. А знак, парящий прямо над землёй ловит его последнее желание и снисходительно ждёт, словно понимая, что нет у него другого выбора. И маг сделал шаг на встречу неизвестности…

По широкой площади шла вереница закованных в цепи людей. Две дюжины тех, кто не смог умереть в морском сражении с императорским флотом. Ещё вчера наглые морские разбойники теперь представляли собой поистине жалкое зрелище. Не так ужасно выглядели их окровавленные повязки и разорванная одежда, как обречённые лица. Даже на виселице некоторые из них оскорбляли императора со всей его роднёй, плевали в лицо судьи, читавшего приговор, но сейчас никто из них даже не мог поднять глаз на толпу зевак, провожавшую мрачную процессию до самой пирамиды. Да и сами любопытствующие не бросали объедками и унизительными словами в мрачных насильников и убийц, явно сочтя, что хуже тем уже не будет.

Император подписал указ «О замене смертной казни на ритуальное очищение», и теперь их душам не будет покоя. Среди вольного морского братства ходило много леденящих душу историй о том, что вытворяют со своими жертвами змееголовые образины. Четыре долговязые фигуры, полностью закутанные в чёрные мантии, с низко опущенными капюшонами следовали за узниками. Всю процессию охраняло четыре дюжины солдат в вызывающих ало-зелёных плащах и со странным оружием в виде большой косы.

Воины в костяных доспехах и ярких одеяниях остались у входа, толпа не решилась подойти близко, а мрачная закованная вереница устремилась вглубь лабиринта пирамиды. Вступившим в пирамиду узникам уже не нужна была стража, их ноги двигались точно сами по себе.

Людям казалось, что прошла уже вечность их плутания по лабиринтам пирамиды, но пусть она не заканчивается, лишь бы не то, что ждёт их впереди. Процессия остановилась. Дуотты освободили первого, молодого парня лет двадцати пяти от роду с окровавленной повязкой через пробитое стрелой плечо. Он не сопротивлялся, а послушно, как бык, которого тянут за вдетое в нос кольцо, зашел в небольшой зал с каменным ложем по середине. Он подошёл и лёг так, как будто делал это много раз. В зал с другого входа вплыло ещё девять дуоттов, которые встали вокруг него, прямо точно над какими-то символами на полу. Они были с откинутыми капюшонами, и здесь, в царившем полумраке, размазанные черты их змееподобных голов уже не казались отвратительными, а словно являли само воплощение ужаса. Какая-то магия сильнее всякого железа приковала человека к ложу, точно тысячи стальных нитей спеленали всё его тело.

Как только невидимые оковы обездвижили тело, пелена спала с сознания разбойника. Ярость, спасавшая ему жизнь в морских сражениях, преодолела страх. Он пытался пошевелиться, но путы впивались по всему телу, и всё, что ему осталось, это испепелять взглядом нелюдей и изрыгать самые отвратительные ругательства, на которые только способен человеческий язык. Он отдал бы всё, чтобы освободиться сейчас и рвать, ломать голыми руками своих врагов. Дуотты явно упивались яростью и бессилием своей жертвы, они подняли передние лапы и зашипели хором.

Адская боль взорвала основание позвоночника и медленно, как таран, покатилась к голове. Он закричал, но не услышал своего крика. Боль выжгла все другие чувства и мысли из обезумевшего человека. Он рванулся от неё, неважно куда, лишь бы спастись. И тьма поглотила его, спрятала от нечеловеческих мук, от ненавистных палачей, которым нет дела до твоих оскорблений. Только кромешная тьма и тихий спокойный голос, который можно слушать вечно. Где-то очень далеко горит красный свет, и оттуда слышен приятный лёгкий шёпот. Или это сам свет говорит с ним, маня к себе? И есть лишь одно желание: идти и слушать, идти и слушать… Вечно…

Он долго лежал в темноте, не помня, кто он, и не понимая, куда он попал. Он хотел лишь спрятаться, чтобы никто не посягал на его жизнь. Ему нужно совсем немного места в огромном, безграничном пространстве. Где-то недалеко впереди забрезжил свет. Постепенно становилось всё светлей, и он начал привыкать, что может видеть; попытался встать, но тело не слушалось, было каким-то неповоротливым, словно чужое.

Небольшая, с виду безобидная ящерка неуклюже выползла из норы. Размеренно раскачивалась какая-то живая масса вверху, заслоняя небо. Мир был полон самых невероятных запахов, которые он или забыл, или чувствовал впервые. Некоторые казались опасными, а некоторые очень притягательными. И превозмогая тяжесть непослушных мышц, он пополз. Хотя явно был день, всё потеряло цвет, как в сумерках.

Он полз на приятный вонючий запах разлагающейся плоти, как вдруг что-то надвинулось, полоснуло болью по ногам, вздёрнуло за них высоко над землёй и потащило сквозь заросли растений, хлеставших по телу. Он попытался вывернуться, стараясь увидеть, что происходит; какая-то огромная уродливая тварь тащила его в зубах. Чудовище забежало в просторную пещеру и бросило его на землю, прижав лапой. Страшная мысль вонзилась в сознание: «Оно меня сейчас сожрёт.» Он пытался выговорить какие-то забытые слова, но язык не слушался.

Проснулась ярость: «Я лишь хочу жить, но ты лишаешь меня этого права». Вдруг ужасно захотелось отомстить, заплатить обидчику тем же. И, когда тварь, обнажив зубы, склонилась к жертве, он всей своей волей бросился на встречу её желанию, а в памяти всплыл какой-то странный знак. Чудовище впилось в тёплую сочную плоть и упивалось вкусом свежего мяса. И тогда он отсёк его сознание от собственного тела, точно умелый полководец окружает конницу противника, увлечённую погоней.

Все четыре лапы подкосились, и тяжёлая туша упала на землю. Началась агония, тело сотрясалось от невидимой схватки, на минуту замерло и стало медленно подниматься на ноги.

Теперь пещера показалась значительно меньше, чем вначале. Голова почти задевала её свод, да и развернуться можно было с трудом. И надо сказать, развернулся он вовремя. К пещере осторожно приближалась полдюжины уродливых созданий. Они передвигались на мощных задних конечностях, чуть-чуть наклонив вперёд туловище, обтянутое грубой морщинистой серой кожей с лёгким зеленоватым оттенком. Неуклюже поджатые на уровне груди щуплые передние лапы оканчивались далеко не безобидными загнутыми когтями. Челюсти с двумя рядами зубов-частоколов, занимавшие большую часть головы, и явно ядовитая слюна, обильно стекавшая с пасти, красноречиво говорили о готовности к трапезе, а злобные жадно бегающие глазки не предвещали ничего хорошего от такой встречи.

Все они были раза в два меньше пещерного монстра, но, почувствовав, что он ослаблен, осмелели и, мерно раскачиваясь, стали приближаться к пещере. Сразу четыре недомерка в ряд зашли внутрь. Вход был слишком широк для обороны, и хозяин логова попятился, заурчал, на голове поднялись шипы похожие на козьи рога. Он старался встать на задние лапы, чтобы бить передними, но голова упиралась в свод пещеры, а тело было скованно и неповоротливо. Из пасти торчали острые большие зубы, которые враз могли перекусить пополам самого наглого из незваных гостей, но он отбивался лапами, даже не пытаясь укусить врага. Пару раз он попал, не причинив наступавшим почти никакого вреда, но исход был предрешён.

Дождавшись, когда гигант попытался встать на задние лапы и поднял голову, самый ближний вцепился в незащищённое горло. Острые зубы глубоко пропороли шею, и кровь ручьями побежала, орошая пол пещеры. Недомерки отступили, ожидая пока жертва перестанет сопротивляться.

А гигант и не собирался долго сопротивляться, он завалился набок, открыв шею. Все шестеро сразу ринулись терзать ещё вздрагивающую тушу, уступая вожаку истекающую вкусной влагой шею.

Вожак с наслаждением глубоко вгрызся в тёплую плоть, но, неожиданно вздрогнув, повалился рядом. А его сородичи ничего не заметили, отрывая и заглатывая куски от неподвижной туши.

…Наконец ему удалось встать на задние ноги, он так и не мог вспомнить кто он, но похоже пять уродливых тварей, терзающих свою добычу, теперь пахли безопасно.

Насытившись, двуногие уродцы оторвались от туши и уставились на своего вожака с недоумением. Один, покрупнее, подошел к нему и, всё больше и больше смелея, стал кусать и пытаться сбить с ног. После нескольких удачных нападений уродец повалил его на землю и, явно удовлетворённый своим преимуществом и одержанной победой, побежал в лес; остальные четверо поспешили за ним. Что-то подсказывало, что нужно идти за ними, там ты сможешь скрыться, ведь они не хотят съесть тебя. И он побежал следом, размашисто, но прихрамывая на раненную ногу. Теперь лес был не только полон запахов, но и красок…

Легко и хорошо прятаться среди множества соплеменников, вместе охотиться, вместе спасаться. Хищники съедают всего нескольких самых слабых из сотен, а он — сильный и бежит рядом с вожаком.

Однажды они напали на след добычи, что-то очень знакомое было в этом запахе, опасное и манящее. Их было шестеро вместе с вожаком, и они настигали жертву. Та настороженно остановилась, явно чувствуя погоню, и тогда они стали, медленно раскачиваясь, приближаться к ней. Запах просто сводил с ума, голова кружилась от воспоминаний, неспособных прорваться. Ещё пара шагов и сквозь заросли он увидел… Человека.

Тошнота и омерзение свалили его на землю; воспоминания нахлынули, как весенний, мутный поток. Он вдруг осознал, какой мерзкой тварью стал. Стрела, пущенная человеком, вошла прямо в глаз вожаку. Две другие, посланные почти без перерыва, сразили ещё двух соплеменников, остальные отступили. Человек обнажил длинный блестевший на солнце меч, по-видимому, у него не осталось стрел. Он смотрел человеку в глаза и не мог отвести взгляда. Это был красивый молодой мужчина, выше его почти на голову. Стоя гордо подняв голову, в правой руке он держал меч, а на левую была одета белая перчатка, в которой чувствовалась сокрытая магия. Магия… ещё одно слово, разрывавшее грудь от тоски.

Ему было дурно, хотелось, чтобы высокий человек в латах, гордый и величественный, оборвал его жалкую жизнь. Точно услышав, тот стал приближаться плавно и стремительно, его запах источал смерть. И вдруг стало жалко даже такую жизнь… Ноги понесли прочь. Человек подобрал стрелы и ушёл.

Он не помнил своего имени, но хорошо помнил своих врагов. Змееголовые долговязые твари, отравлявшие разум своей сиплой речью, разорвали его на части. Дед давал ему возможность бежать, отвлекая врагов на себя, но он не мог оставить своего деда одного и бросился к нему, чтобы быть вместе… И теперь он — монстр, не такой опасный, как дуотты, но не менее уродливый.

Всё новые и новые воспоминания захлёстывали его, погружая в пучину скорби. Если бы он мог, то заплакал бы от жалости к себе и ненависти к людям. Только дед пришёл к нему на помощь, а остальные бежали. Император, которому он искренне служил два года, предпочёл советника-дуотта, а может и вовсе выдал его змееголовым. Пусть будет проклято то имя, что дал ему император. Теперь он сам выберет своё имя. Отныне он — Акшар, как и его дед. Ведь он вернулся дорогами жрецов-титанов обратно в этот мир… А может это другой мир? Ведь титаны ушли, найдя дорогу в иной, более лучший.

Но это не важно, он — Акшар, победивший смерть. Он вернётся и отомстит дуоттам и императору, который бросил его дуоттам, как кость собакам. Пусть даже ему предстоит пройти путями междумирия или воспользоваться магией смерти, чтобы вызвать и терзать души своих врагов.

— Я помогу тебе, — прозвучал, словно дуновение лёгкого весеннего ветра, тихий голос в его голове.

— Кто ты? Маг, человек или жрец древнего народа? — отозвался Акшар. Он попытался говорить вслух, но лишь урчание вырывалось из пасти, а изо рта капала ядовитая слюна.

— Как бы ты не назвал меня — это буду не я. Зови меня Сущность, потому что я есть, я реальна и я — Хозяйка здесь. Ты можешь возглавить мою армию и повести на наших врагов, — голос лился печальной песней.

И маг доверился голосу. Кем бы он ни был, хозяин голоса, но это единственный, кто говорил с ним за целую вечность. А теперь ему нет места ни среди людей, ни среди тварей этого огромного леса.

Акшар нашёл тихую пещеру, прогнав своим появлением её обитателей. Хозяйка голоса вливала в него силу. За годы, проведённые в этом лесу, он научился избегать ядовитых и хищных растений, убегать от монстров более крупных, чем он, но сейчас все расступались перед ним, словно простолюдины перед императором, вышедшим на прогулку.

Ему не удавалось теперь воспользоваться заклинаниями, которым его учили с детства. Петь гимны он не мог, и жесты, требующие наличия пяти пальцев, не сплетались трёхпалой когтистой лапой. Ему оставалась лишь символьная магия, которая его семьёй использовалась только для ритуальных действий. Когтем он царапал на земле кривые круги, линии и другие фигуры. С пищей проблем не было; местные обитатели великодушно жертвовали собой, но теперь ему, помнящему своё прошлое, эта еда казалась отвратительной.

Усилия не прошли даром, символы получались всё лучше. Его пещера расширилась, обросла ведомыми только ему тропами. Непрошеный гость, реши он здесь спрятаться, заблудился бы в невидимых лабиринтах и умер от голода и ужаса.

Но символьной магии явно было недостаточно, Акшар жаждал вернуть себе способность прошлого человеческого тела. Два раза в расставленные им ловушки попадались охотники за его подданными. И оба умирали, так и не выполнив своего предназначения. Акшар ждал до последнего их вздоха, но так и не смог заставить жертву в последний момент сосредоточить всё внимание на нём. То ли дело животные, простые создания, способные вместить в себя одну лишь мысль, одно чувство. Как говорили в империи: «Хорош слуга, коль голова пуста». Точно в пустой сосуд, он вливал в их сознание нужные идеи. Завлеки их чем-то, и вот они уже в ловушке. Но не таков человек, который перед смертью думает о детях и о своей бабе, о своих товарищах, о долге, который ляжет на плечи семьи, о чём угодно, но только не о тупой покрытой обвисшей кожей твари, «развлекающейся» с жертвой. И необычный голос Сущности давно не нарушал его одиночества, оставив лишь силу повелевать лесными обитателями.

Магу пришлось оставить свои попытки быстро перекинуться в человеческую личину. Пришлось идти длинным путём постепенной трансформации с её неизменной спутницей — болью. Месяцы ушли на подготовку ложа. И вот, когда луна стала расти, он погрузился в поток боли. Легче всего давались опыты с кожей. Да, это были именно опыты, ведь раньше он лишь наращивал кожу пациентов после ожогов или травм, а сейчас ему предстояло трансформировать грубую шкуру, покрытую роговыми наростами, в мягкую человеческую плоть. Сначала он медленно «поджаривался на сковородке», равномерно со всех сторон, ведь именно стихия огня обладает способностью изменять формы. Сжечь старую кожу и лишь потом остудить, влив прохладу воды. Затем, пока плоть ещё податливо мягкая, вылепить то, что нужно. И так снова и снова, постепенно меняя облик.

Месяц за месяцем ровно на десять дней Акшар исчезал в лабиринте своего логова. Десять дней его тело охватывал магический огонь, который раз за разом продвигался всё глубже в плоть, доходя до трансформации костей. Огонь сменяли потоки воды, и он при этом неизменно вскрикивал и терял сознание. Вода приносила жизнь в выжженные ткани, и он чувствовал боль, словно был самой землёй, которую весной пронзают бесчисленные побеги растений, с каждым днём всё больше разрывая её поверхность. И потом снова палящее Солнце, без его силы не выжить молодым побегам, вырвавшимся из материнского лона.

Каждый раз он выползал из пещеры измученный и опустошённый, точно губка, впитывая в себя злобу леса, порождавшую ужасных тварей. И огромных усилий требовалось, чтобы в дни трансформации не желать вырастить из себя монстра, какого не видывал ещё этот мир. Образ мужчины, который первым встретился ему в лесу, помог преодолеть злость и жестокость и сохранить росток человечности.

Высокий, гордый и благородный. Акшар чувствовал в нём что-то, что делало его схожим с дедом. И магу казалось, что такой человек не предаст, не бросит своего друга или сына в беде. Кто он, лишь одним взглядом покоривший сердце одинокого чудовища, заброшенного в чуждый мир? Встретится ли ещё раз на пути уже принявшего человеческий облик Акшара? Тогда они смогут просто поговорить, сидя у костра…

Снова наступила весна, самое благоприятное время для любых трансформ. Жизнь рвалась из земли жадно и неудержимо, точно настал последний час для наслаждений. Маг продолжал преобразование костей, самый болезненный этап превращения. Его тело сотрясалось от нескончаемых судорог, точно земля, на которой все горы решили поменяться местами с морями.

В те дни, когда Акшар не истязал себя перевоплощением, он создавал свою армию. Тысячи и тысячи яиц хранились под землёй в магически защищённых от охотников пещерах. Несколько раз он гнал своих непослушных воителей на стены, но не для того, чтобы прорвать оборону, а упражняясь в управлении змеиным войском и изучая, как воюют люди. Охотники приходили в лес, чтобы уничтожить потомство. Маг запутывал тропы, заманивал в ловушки, и всё равно детёныши и кладки гибли. И тогда он сотворил пещеры на подобие своей, в которые не проникнут никакие охотники. Там он ставил свои эксперименты, выводя новые виды монстров. Вылупившись, это живое оружие за считанные минуты разнесёт любые стены. А пока пусть люди, уничтожающие кладки на поверхности, спят спокойно до того времени, когда созреет его первая армия. И даже если она будет потеряна, он создаст новую, учтя все ошибки.

Пока он мало походил на человека, но его новая кожа требовала защиты, и он облачился в вещи убитого охотника. А вместо своей верной Вьюги (Не хотелось о ней думать плохо, несмотря на то, что перед битвой она обезумела от страха.) он приспособил быстробегающую восьминогую ящерицу. Пришлось долго учиться удерживаться на спине, но это был единственный способ быстро перемещаться на поле боя. Да! Он готовился не просто к бою, а к войне!

Явившаяся ещё несколько раз Сущность показала ему, где он находится. Это, так называемый Змеиный лес на острове известном как Кинт Ближний. Империя Клешней, поднявшая своё новое знамя, сильно изменилась. Сотни тысяч новых воинов (Видно дуотты теперь «очищали» не только схваченных морских разбойников.) со своими косами похожих на посланников смерти, готовы были выкосить всё живое, куда бы их ни послали.

Акшар теперь сам следил за империей из своей пещеры. А что, если дуотты так и не придут на Кинт Ближний? Или придут, но, уже захватив весь материк, и тогда будет поздно, не устоит змеиное войско против живых зомби? Первая их попытка высадиться в Арвесте закончилась провалом, правда, и материк заплатил слишком высокую цену. Ему нужны корабли и помощь деда-учителя, но в таком виде он не мог явиться перед Кругом. Пока оставалось только ждать, учиться командовать армией и молить судьбу.

И она откликнулась на молитвы…

После очередной декады трансформации, Сущность явила ему флот империи, шедший под всеми парусами, наполняемыми магическим ветром, мимо берегов Семиградья и маяка на северной оконечности Кинта Дальнего. Сотни глубоко посаженных в воду галер и галеонов были нацелены на тихий портовый городок Скавелл.

Его новое оружие ещё не было готово, но ждать было нельзя. Если армия дуоттов империи закрепится на Кинте Ближнем, он может потерять всю армию, и за ним начнётся охота. Акшар созывал всех, кто достиг опасного возраста, набравшись яда или мощи. Нужно было нанести удар, пока часть армии не займёт стены. Он уже знал, как пройти стену, защищаемую местным войском. Защитников, рассеянных по всей длине стены с севера на юг, было слишком мало. Когда валит «живая река», они стягивают все силы в одном месте, и тогда ничего не стоит прорваться на другом участки, а затем ударить в спину. Но его враги не те, что охраняют стену, а те, что на всех парусах летят к Скавеллу. Их больше ста тысяч, и это только передовые силы. Им ничего не стоит закрыть весь периметр стены, а затем двинуться в глубь лесов.

У войска мага-одиночки было одно большое преимущество, по сравнению с другими армиями ему не требовалось тащить за собой обозы с продовольствием, правда, и войско со временем таяло само по себе. Акшар пока научился управлять только живыми потоками, задавая направления удара, невозможно было обучить «солдат» воинской дисциплине или слаженному бою в строю. Навыки сражения сводились к количеству отдельных потоков, которыми управлял маг.

Первый поток из самых безобидных тварей ещё до рассвета устремился намного южнее планируемого главного удара, чтобы отвлечь защитников стены. Поэтому, когда лавина термитов вгрызлась в стены, лишь несколько часовых поспешили скрыться с донесением. Без затруднений преодолев вал и поедая на ходу ненароком задавленных собратьев, войско вытекло в степь по направлению к месту высадки. Глазами посланной птицы Акшар увидел всю мощь флота, с ним двигалось не менее сотни некромантов, и на победу рассчитывать не приходилось, разве что ввязавшиеся в бой с местными защитниками имперцы подставят фланги. Главный удар должен приходиться на магов-дуоттов, без них часть армии, состоящая из живых зомби, может быть деморализована.

Основная часть змеиного войска перетекла через разрушенные укрепления, когда маг заметил, что часть кораблей имперцев отделились, чтобы высадиться между Скавеллом и стеной, рядом с какой-то рыбацкой деревушкой, уже покинутой жителями. По-видимому, они решили либо наступать на порт с двух сторон, либо сразу занять стену. Это удача, он ударит, когда на берег высадится десант вместе с дуоттами.

Десятитысячное имперское войско, облачённое в доспехи самых ярких цветов, заканчивало высадку в рыбацкой деревеньке западнее Скавелла. Похоже, они ждали известий от штурмовавших порт, когда из-за полосы садов выплыл поток «живой смерти». Спешно выстраивались шеренги с тяжелыми железными щитами, а за ними и на крышах занимали позиции лучники. Их первый залп унёс жизни первых чудищ, но те даже не остановились, чтобы подкрепиться. Страх пожара, который внушил им лесной маг, гнал их вперёд, а те, что стоят на пути, лишь помеха их спасению.

Живая волна врезалась в стену из стали, просачиваясь в самые маленькие щели и подкапывая под щиты. Она кусала и царапала ноги воинов. Разорвался строй, пали первые имперцы. Надо отдать должное командирам; солдаты, как один, бросили тяжёлые щиты на землю и встали на них, защищая ноги от подкопов. Во втором потоке Акшара шла мелочь, и от тяжелых щитов в руках было мало проку. Сейчас спасала подвижность, а косы очень хорошо скашивали мелких тварей. Но, видно армия не была обучена сражаться против жителей змеиного леса в чистом поле. Воины падали, а всё новые и новые солдаты затыкали линию обороны, подтягиваясь из глубины деревни.

Начали разрываться первые горючие ядра, пущенные из выгруженных на берег катапульт. И тут пошла третья волна… В центре деревни вспух водяной гриб; прорвавшись на поверхность, подземная река вынесла обильный весенний выводок ядовитых змей. Ядовитые гады жалили расчёты катапульт, сея панику среди людей, не обработанных некромантами. Глазами заворожённой птицы маг видел, как на берег высадилась дюжина долговязых фигур закрытых капюшонами. Их окружали именно те «ни-живые-ни-мёртвые», личная охрана и гвардия. Некроманты заспешили в деревню, навести порядок.

Четвёртая волна из ударных сил Акшара катилась вдоль берега, с востока, обойдя деревню широким крюком. Здесь были самые сильные и быстрые чудища, зашедшие в тыл.

Впереди неслись орудия первого опыта мага — иглокожи, спины и бока которых были покрыты костяными шипам размером с локоть. Каждый из них был раза в два больше быка, а укреплённый костяной череп маг снабдил четырьмя длинными толстыми рогами. Массивная голова, защищённая шипами, опускаясь для атаки, упиралась в грудь, придававшую ещё большую ударную силу. Стрелы и тяжёлые болты застревали между этих шипов, так и не дойдя до шкуры. Иглокож один мог снести деревянный дом, и не было речи, чтобы самая тяжеловооруженная пехота могла его остановить. Единственное слабое место — это брюхо, на котором сейчас гроздьями висели мелкие твари. Их яд был смертелен для человека, а огромный монстр от него становился точно берсерк, нечувствующий ни страха, ни боли. Покинув умершего иглокожа, они бросались во все стороны, жаля врагов.

Четвёртая волна смела заграждения, выставленные войском имперцев, и неслась прямо на дуоттов, окружённых своими рабами. Змееголовые образовали круг, подняв посохи. Акшар видел, как колдовали дуотты, и чувствовал, как огромная незримая коса прошла по его ударным силам, разрывая саму связь души и тела. Не добежав полсотни шагов до тяжеловооружённой охраны дуоттов, огромные туши повалились замертво, образуя колоссальную груду трупов. Ярость животных, так быстро лишившихся своих тел, ещё несла их души, жаждущие крови. И они, только магам видимой тенью, накрыли обороняющихся, но уже не могли причинить вреда ни живым, ни мёртвым…

…Тьма давала покой, такой желаемый всеми, но не достижимый смертными, и лишь голос, слившийся с красным светом, указывал путь в вечности. И вдруг, туча из теней умерших диких тварей закрыла свет, пропал голос. В кромешной тьме, из которой нет выхода, ужас всё сильней охватывает душу. И сознание рвётся к свету, разрывая самые прочные путы… Южное солнце ослепляет забывшие дневной свет глаза молодого разбойника. В нём кипит ярость, и он молит бога войны о последней возможности перед смертью вцепиться в горло хотя бы одному мучителю. С трудом разжимая веки, он видит, что уже не в пирамиде, его руки свободны, а совсем недалеко, в пяти шагах, стоят ненавистные долговязые фигуры в бесформенных плащах. Вокруг идёт сеча, охранники дуоттов рубят друг друга, а кто-то из них уже разрубил своей косой первого некроманта пополам. И благодаря бога войны за милость, он бросается уничтожать всех, кто встанет между ним и змееголовыми…

Акшар видел, как бывшая охрана дуоттов, ведомая тупой жаждой мести, ринулась убивать в первую очередь своих хозяев и тех, кто стоял на их пути. Пятая волна докатилась до ещё держащих строй имперцев, и живой поток резал металл, словно листья деревьев. Теряющие людей войска стали отходить к морю, где обезумевшие воины кромсали друг друга…

Он ненавидел дуоттов с их отвратительными рабами, но сам стал ещё омерзительнее. Ненависть хороша для того, кто идёт в свой последний бой, не жалея себя, чтобы забрать больше своих врагов. Ненависть к врагам постепенно разъедает сердце, делая его всё слабее. Он ненавидел войну и проиграл свой первый бой. Слово «война» собирает ополченцев под знамёна умелого воеводы, спасая от полного истребления мирные города.

Он жаждал любви, а не ненависти, но его лишили всего, что было дорого, отняв даже жизнь. У него не осталось ничего, что он мог бы любить, только война. Ну что ж… Он полюбит войну.

Дмитрий Напольских
ВОЙНА ВЕРЫ

«Тяжек путь идущего к Свету. Множество опасностей и соблазнов подстерегают его. Велика сила Тьмы, не одного лживыми посулами прельстила Она. Но каждого, сохранившего Веру в Господа нашего Спасителя, в посмертии ждёт вечное счастье. Ибо встанет он у подножия трона Его, и вечно будут звучать прекрасные гимны, прославляя Спасителя и тех, кто до конца дней исполнял заветы Его.

Тяжек путь Веры…

Но стократ тяжелее стезя того, кто жизнь свою отдаёт без остатка искоренению грехов рода человеческого, кто, себя не жалея, по мере слабых сил своих борется с ведьмами, некромантами и Ересью.

Ибо что могут малефики? Изводят они урожаи, скот, людей, отравляя подчас омерзительнейшими ритуалами даже плод в утробе матери. Но вредят они лишь телам, лишь сильнейшие из них могут губить души бессмертные. Все они смерти подлежат.

Но Ересь страшнее, ибо, проносясь через целые государства подобно лесному пожару, оставляет она за собой лишь огромный лес обожжённых и искореженных пламенем лживой веры душ человеческих.

И переполнится Чаша Терпения, и отвратит Спаситель взор милосердный от погрязшего в грехах мира, обрекая людей, обещаниями Тьмы прельстившихся, на вечное рабство и муки в Царствие Её.

Но не свершится это пока стоять будет Истинная Церковь Спасителя, верный путь людям указующая! Пока творить будет правый и скорый суд карающая длань Святой Матери Нашей — Святая Инквизиция!

И я, скромный отец-экзекутор третьего ранга, чьё имя неважно, ибо я лишь один из многих, жизнь на алтарь служения Богу Истинному кладущих, силами малыми, коими милосердный Спаситель одарил верное чадо своё, грехи человеческие искоренять обязуюсь, дабы никогда на землях благословенного Эвиала не воцарилась Тьма!»

Жилистый тридцатилетний мужчина в серой замызганной рясе отложил в сторону перо и аккуратно посыпал написанные строчки мелким белым песочком из стоявшей подле него на грубо сколоченном дубовом столе склянки.

Ожидая пока впитаются остаток чернил, он в очередной раз оглядел помещение: в свете чадящих факелов изломанные тени предметов приобретали какой-то зловещий облик. На низко нависающем потолке виднелись размазанные пятна жирной копоти. Голые, сложенные из огромных камней стены густо покрыты чёрно-красными разводами. Невиданные злодейства творили в этой мрачной комнате еретики, именем Святой Инквизиции прикрываясь. Не раз обрекали они на смерть невинных чад Спасителевых, даже под жестокими пытками не желающих от Истинной Веры отрекаться. Но прошло их время, и ныне заседающий в этих стенах Трибунал Святой Инквизиции многих нечестивых еретиков осудил уже на справедливое наказание.

Отец-экзекутор, убедившись, что чернила просохли, бережно ссыпал с бумаги песок в другую склянку, ибо расточительство — грех, и поставил её рядом с первой.

Заскрипела тяжёлая дверь, двое младших инквизиторов ввели в помещение очередную подсудимую. Непонятного цвета лохмотья закрывали несомненно женскую фигуру. Лицо скрыто капюшоном. Руки и ноги закованы в кандалы, соединённые между собой железной цепью.

Пришедшие инквизиторы передали женщину трём братьям, исполняющим роль палачей, и, поклонившись главе Трибунала, вышли. Сидевший справа от него секретарь положил на стол несколько листов бумаги, испещрённых мелким корявым почерком, — материалы дела.

Однако, инквизитор не обратил на них внимания. Перевернув страницу он продолжил писать.

«Тяжек труд инквизитора. Уже больше месяца возглавляю я один из Трибуналов в городе Арвесте. И лишь в последнее время уменьшился поток предстающих перед судом еретиков. Многие жители отреклись от Истинной Веры, посулами лживых священников соблазнившись, и предались грехам и разврату, обрекая души свои на вечные муки в посмертии. Месяц мы почти не спали и не ели. Лишь короткие, но искренние молитвы поддерживали наши силы. Ибо верно сказано в священных книгах: «Кто силён верой, того грешное тело не подведёт». Но труд наш нелёгкий приносит свои плоды: ересь изгоняется из душ жителей города, и в Арвест возвращается то благочиние, коим был славен он до появления в его стенах еретиков богомерзких.

Но не кончается на этом наша работа. Во многих городах и сёлах Семиградья остались ещё люди, свет Истинной Веры отринувшие и других к тому подталкивающие. И в других странах сильны ересиархи, но и до них дотянется карающая длань Святой Инквизиции».

Отец-экзекутор вновь отложил в сторону обтянутую серой кожей тетрадь. Подсудимая уже распростёрлась на дыбе. Одежда с неё была сорвана, исхудалое обнажённое женское тело в неровном свете факелов напомнило инквизитору знаменитую фреску брата Малибия: «Грешница», украшавшую покои Истинного Архипрелата. Все волосы с тела еретички, как и положено, были сбриты. Ибо под ними могли скрываться знаки, коими Тьма отмечает тела рабынь своих. Или же в них могли быть вплетены ведьминские амулеты. Истинным слугам Спасителя они, разумеется, повредить не могли, но затруднить работу Трибунала или облегчить боль от пыток, вполне.

Обнажена и голова, и срамные места, которые, как известно, обривали себе и блудливые девицы, что во множестве завелись в Арвесте под покровительством еретиков. Но с приходом в город воинства Истинной Церкви они были изничтожены. Наказание соответствовало совершённому преступлению. В чресла, Спасителем для рождения детей в браке законном предназначенные, а не для разврата и смущения верных сынов Церкви, заливался расплавленный свинец. А груди, что Спаситель женщинам для вскормления младенцев дал, отдавались на растерзание голодным крысам.

- Проверена ли эта женщина на наличие знаков Тьмы? — тихий голос отца-экзекутора третьего ранга гулко разогнал застоявшуюся тишину.

- Сейчас, отец Грелан, — один из палачей щипцами вытащил из небольшой жаровни длинную острую иглу. И, профессиональным взглядом нашарив крупную родинку, с силой ткнул в неё раскалённой сталью. Женщина закричала.

«Кричит — это хорошо», - про себя отметил инквизитор, погружаясь в чтение поданных ему секретарём бумаг. — «Значит, родимое пятно не есть отметина Тьмы, женщина — не ведьма, и есть шанс на спасение её бессмертной души».

Вопли затихли.

Отец-экзекутор ознакомился с обвинениями.

- Отец Грелан, на теле подсудимой знаков Тьмы не обнаружено, — отчитался палач.

- Хорошо, — сказал в ответ инквизитор. — Начинаем. Слушается дело… проставьте нужный номер, отец Бренью, — кивок в сторону секретаря, — из категории «Преступления против Веры».

- Желает ли подсудимая добровольно рассказать о совершённых преступлениях и покаяться в них? — инквизитор впервые посмотрел в глаза женщине и поймал полный ненависти взгляд. Но взор не отвёл, и женщина, не выдержав, опустила голову. По исхудавшим щекам скользнули жемчужины слёз и упали на грязный пол, смешиваясь с кровью предыдущего подсудимого.

Грелан удовлетворённо кивнул, словно соглашаясь с кем-то: «Прав отец Лидай, прав. Не ненавидеть должны мы отступивших от Истинной Веры, а скорбеть об их потерянных для Господа душах. И молить Спасителя, чтобы Он в бесконечной милости Своей принял в Царствие Своё заблудших, но искренне раскаявшихся. И женщина эта на верном пути к спасению своей бессмертной души, хотя сильна ещё Тьма. Ох, сильна».

— Что ж, подсудимая отказалась. — Возгласил глава Трибунала. Скрипя пером, секретарь что-то записал. — Начнём же суд правый и справедливый. И да поможет Спаситель распознать нам правду и ложь. Аминь!

«Аминь!» — дружно подхватили палачи. «Аминь!» — хрипло прокаркал секретарь. Подсудимая молчала.

— Начнем же, — повторил инквизитор. — Признаешься ли ты, Риеда, дочь Камлая, что, находясь в храме Спасителя, во время молитвы, здравию приверженцев Истинной Веры посвященной, наряду с именем Архипрелата Истинного, помянула ты имя Архиересиарха Аркинского? Да поглотит его Тьма, которой он усердно служит!

Женщина не ответила. По знаку Грелана один из палачей положил в жаровню тиски для расплющивания пальцев. Инквизитор продолжил:

- По свидетельствам Истинных чад Святой Матери Нашей — Истинной Церкви Спасителя, многие из которых в рядах Святой Инквизиции состоят, после произнесения тобой сих слов нечестивых, два месяца назад рождённый сын твой, Проилом названный… Отметьте, отец Бренью — подсудимая виновна в развращении невинного младенца, путём передачи его еретикам, в рясы слуг Господних обрядившихся, для проведения богомерзкого ритуала, извращением церемонии Святого Крещения полученного. — Инквизитор вновь обратился к женщине. — Сын твой, Проилом названный, обернул к тебе голову свою и громогласно, на весь храм, возгласил: «Еретичка!»

Подсудимая, наконец, подняла голову и обвела всех присутствующих полубессмысленным взглядом, словно пытаясь что-то понять.

- Сын мой! Что с ним!? Что с моим сыном!? — неожиданно закричала она, извиваясь на дыбе насколько позволяли верёвки.

Двое палачей начали крутить ворот, растягивая тело несчастной, третий же, выхватив из жаровни раскалённые тиски, грубо сдавил ими палец на ноге женщины. Вопли превратились в бессвязный вой.

Грелан спокойно наблюдал за пыткой. Он уже привык к подобному — многие еретики обретали на допросах в Инквизиции бесноватую ярость, но ни кому она так и не помогла.

Когда крики затихли, палачи, по знаку главы Трибунала, ослабили верёвки, и кости, вырванные из суставов, с резкой болью вернулись обратно. Но женщина, лишь вздрогнув всем телом, промолчала.

- Сын твой? — переспросил инквизитор. — По правилам положено огнём проверить, насколько нечестивые ритуалы осквернили его душу. Но! — торжественно возгласил Грелан. — Его устами говорил сам Спаситель, значит — душа дитя твоего непорочна. И если осталась в сердце твоём хоть капля материнской любви, то возрадуешься ты за него! Ибо передан он на воспитание в Арвестскую консисторию Святой Инквизиции, и, повзрослев, вступит он в благословенные Спасителем ряды святых братьев, искореняя грехи людские и приближая Царствие Божие на наших многострадальных землях!

- Неееет! — опять закричала женщина. — Убейте его! Лучше убейте! Будьте вы прокляты!

Вновь заскрипели верёвки, разрывая тело женщины. Третий же палач просто заткнул её рот заранее заготовленным кляпом.

— Отметьте, отец Бренью, — обратился глава Трибунала к секретарю, — подсудимая желает смерти своему ребёнку — будущему инквизитору. Кроме того, она попыталась навести порчу на праведный суд. Полагаю, что разбирательство можно считать оконченным.

И больше не глядя на распростершуюся на дыбе женщину, палачи так и не ослабили верёвки, отец Грелан вынес приговор.

Промозглый северный ветер, дувший с моря Ветров, снова гнал на Арвест тяжёлые снеговые тучи. Наступившая весна была ему не указ. Гнулся под яростными порывами недалёкий лес, за которым вздымались громады Железных гор. Гнулся и другой лес, поближе, — каждое дерево являло собой виселицу с болтающимся в петле человеком. Скрипели верёвки, не давая телам еретиков вновь осквернить собой землю.

Прижимающиеся к стенам домов люди, торопливо шедшие куда-то по своим делам, не обращали на виселицы никакого внимания — привыкли. Но привыкнуть к приземистому каменному строению на западной окраине Арвеста они так и не смогли. Испуганно поглядывая на него, горожане, тем не менее, подходили к стоящему у деревянных, окованных железными полосами дверей человеку в серой инквизиторской рясе и, приняв благословение, почти убегали прочь.

— Да не угаснет пламень Истинной Веры в твоей душе! — проговорил инквизитор, привычным жестом осеняя знаком Спасителя стоящую перед ним женщину с младенцем. Лицо её уродливыми пятнами иссекли следы недавней оспы, ниспосланной Господом за грехи горожан, предавшихся аркинской ереси. Эпидемия во многом поспособствовала армии Истинной Церкви, более месяца назад взявшей Арвест.

Исхудалый младенец истошно вопил, красное от натуги лицо покрыто испариной, странной при таком холоде и ветре. Редкие снежинки, попадая на его щеки сразу же таяли, добавляя новые капли. Верный признак болезни.

— Аминь! — закончил инквизитор. Символ Спасителя — не роскошная золотая перечёркнутая стрела, изукрашенная рубинами цвета свежей крови, как у аркинских прелатов — обычная деревяшка, почерневшая от влаги, а не от времени, с погрызенными краями, не иначе жуки-древоеды постарались, слабо замерцала желтоватым светом.

Женщина, с лица которой исчезли оспины, прижимая к груди притихшего младенца, рухнула на колени перед инквизитором. Не обращая внимания на вцепившуюся ледяной хваткой в прикрытые лишь лохмотьями ноги грязь, она попыталась облобызать край замызганной серой рясы. Но сильная рука без труда подняла её невесомое от голода тело.

— Не меня благодари, а Спасителя! — с лёгким упрёком произнёс принёсший избавление голос.

Женщина, улучив момент, поцеловала висящий на шее инквизитора символ и, бормоча истовые молитвы, побрела прочь, прижимая к себе мирно спящего младенца.

- Как вы можете здесь стоять, отец Грелан? Холодно и мерзко. — Из здания Трибунала, кутаясь в одеяние инквизитора, выбрался пожилой мужчина.

- На всё воля Спасителя, отец Бренью. Ведь только познав плохое, мы можем оценить хорошее. Хотя такая погода мне нравится. Ветер с моря разогнал вонь, идущую от протухающих на виселицах тел еретиков. Впервые за последний месяц можно насладится свежим воздухом, — Грелан глубоко и с удовольствием вдохнул.

- Может быть, может быть… — неуверенно покачал головой секретарь, и тут же изошёлся в жестоком приступе кашля, на грязную мостовую полетели крохотные окровавленные ошмётки.

- Вы ещё не решились принять мою помощь?

- Спасибо, — с трудом проговорил отец Бренью. — Я хочу излечиться сам. Молитвы приносят мне облегчение. Полгода назад я бы не менее часа провалялся на земле, заплёвывая всё вокруг кусочками лёгких.

- Спаситель вознаграждает преданных слуг своих, — согласился Грелан, благословив очередного подошедшего горожанина, который, испуганно оглядываясь на здание Трибунала, тотчас же зашагал прочь. — Тяжек наш труд, — инквизитор проводил взглядом удалявшегося мужчину. — Вот он — верный сын Святой Церкви, но тем не менее боится еретички, даже заточённой в темнице Инквизиции. А страх губит Веру, страх — верный путь к Тьме. Истинная Вера — в искренней любви к Господу нашему Спасителю и ко всем чадам его, пусть и отступившим от верного пути.

Грелан замолчал, вглядываясь в натёкший на городские улицы с моря туман. Отец Бренью поплотнее закутался в серую рясу, давя очередной приступ кашля. Дверь за спиной открылась, и двое дюжих инквизиторов вытащили из здания Трибунала осуждённую. Закованные в кандалы ноги безвольно волоклись по грязному камню мостовой — вырванные из суставов кости не позволяли женщине идти самостоятельно.

- Почему вы были к ней так милостивы, отец Грелан? — хрипло спросил секретарь.

- Мне показалось, что её душу ещё можно спасти, очистив от скверны в пламени костра. Освобождая через муки бессмертную душу от грешного и грешащего тела, мы даём ей последний шанс на посмертное существование в Царствие Господа нашего Спасителя, — глава Трибунала вновь замолчал, наблюдая, как инквизиторы со своей жертвой заворачивают за угол, направляясь к одной из городских площадей, где, несмотря на слякотную погоду, беспрестанно горели костры. — Да упокоит Спаситель её грешную душу.

На другой стороне улицы мелькнула закутанная в толстый зимний плащ фигура. Человек повернулся было к стоящим инквизиторам, но потом ещё быстрее зашагал своей дорогой, рассчитывая, что густой туман скроет его от серых.

Грелан лишь досадливо покачал головой, легонько прикасаясь к лежащему поверх рясы символу Спасителя. Деревяшка вспыхнула жёлтым, из неё вырвался тонкий луч и умчался вдогонку за ушедшим человеком. Теперь того задержит следующий патруль Святой Инквизиции.

— Путь ко Тьме начинается с малого. Маловерие — первый шаг к ереси. — Прошептал Грелан обращаясь к туману. Тот согласно засветился, показывая, как на соседней улице четверо серых братьев уводят испуганно оправдывающегося человека.

- В пятый повели, — задумчиво произнёс секретарь. — А мы-то что теперь делать будем?

- На юг пойдём, вместе с армией, искоренять ересь в тамошних землях. Возьмём Абардим, а потом, с помощью Спасителя, доберёмся и до аркинских архиересиархов. А из пятидесяти городских Трибуналов в Арвесте не более десяти останется.

«Арвест, от скверны очищенный, остался позади. Армия Истинной Церкви Спасителевой вновь выступила в поход, дабы и другие города и веси благословенного Семиградья от ереси богомерзкой освободить и свет Истинной Веры возжечь в душах людских, Тьмой ныне объятых.

И множество верных чад Святой Церкви, благословение Святой Инквизиции испросив, к армии нашей присоединились. Ремесленники и пахари, дровосеки и моряки встали под знамёна Веры Истинной, дабы помочь в борьбе нашей тяжкой с южными городами под ересиархами страдающими. Немногие из них оружием владеют, не для всех нашлись и мечи с копьями, мало у кого доспех.

Но главное — что Вера в сердцах их горит непомутнённым пламенем. И даже бездоспешный и оборуженный лишь колом деревянным верный сын Церкви Святой в бою десяти нечестивцев, Тьме предавшихся, стоит. И погибнув от рук еретиков, встанет он одесную самого Спасителя, у трона Его Пресветлого.

Наряду с людом бедным, многие богатые и благородные, гневом праведным воспылав, испросили разрешение встать рядом со святыми братьями в битве с нечестивцами. И получив оное, пришли они конно, людно и оружно, с мечами и копьями хорошими, в доспехах крепких.

И возрадовались сердца наши, узрев сколь много Истинных сынов Церкви в землях Арвестских. Но сильна Тьма на юге гнездо себе свившая. И явил Спаситель Истинному Архипрелату в ниспосланном видении мощь армий еретических и направил мысли его на поиск союзников, что в Святом деле поспособствуют.

И пришли из Лесных Кантонов, что у западного подножия Железного Хребта раскинулись, алебардисты и арбалетчики. Люди выносливые и в бою искусные, но в Вере не крепкие и золото слишком ценящие. Хоть Вера и слаба, но Истинна, и в бою с ересью негоже отказываться от таких союзников. Главное — изничтожить приспешников Тьмы, а в Лесных Кантонах Веру после укреплять будем.

Неисповедимы пути Спасителевы. И другими союзниками нашими стали орки-язычники, с Волчьих островов приплывшие. Но даже орк мне ближе и роднее еретика-человека. У орков нет души и неподвластны они Тьме, хоты и не познать им благости Истинной Веры».

- Идут! — негромко сообщил Грелану молодой воин в надетой поверх кольчуги серой рясе. Тот в ответ лишь кивнул, убирая серую тетрадь в перемётную суму, туда же последовали чернильница с песочницей и несколько гусиных перьев.

Выдвинутый вперёд небольшой отряд инквизиторов под командованием отца-экзекутора второго ранга Грелана терпеливо дожидался основных сил Святой Армии. Их сменщики уже проскакали по дороге более часа назад, и вот вдалеке вновь поднялись клубы пыли. А ещё через час мимо сидящих в небольшой кленовой роще инквизиторов стали проходить отряды Воинства Истинной Церкви.

Вначале на рысях прошли конные сотни Святой Инквизиции. Знаменитые серые рясы с изображенным на груди кулаком в алом круге. Под ними — добротные панцири, не только на Спасителя уповают святые братья. Из оружия — пики и сабли.

Далее настала очередь всадников арвестского ополчения. Эти делились на две части: впереди на тяжёлых боевых конях, покрытых кожаными и кольчужными попонами, — закованные с ног до головы в сталь ударные сотни. С длинными копьями и полутораручными мечами-бастардами. Способные могучим слитным ударом прорвать пехотный строй, разбросав в стороны вставших у себя на пути. За ними — глотая взметнувшуюся пыль — бездоспешные конные лучники. Не все из них могли послать на скаку меткую стрелу, в основном на лошадях сидели те, кто во время боя воевал в пешем строю. Кони же лишь увеличивали их подвижность.

Потом пошла пехота: стройные ряды алебардистов и арбалетчиков из Лесных Кантонов. Отличные кирасы, помимо основного оружия — булавы с шипованными стальными шарами на ухватистых деревянных рукоятях, что при умелом ударе даже через доспех ломают кости. За спину закинут небольшой круглый щит.

Далее — отряды орков, каждый под своим знаменем и с особым вооружением. За наёмниками с Волчьих островов тащилась длинная колонна арвестского ополчения: доспехов почти нет, заржавленные мечи и копья, порой — заострённые колы или плотничьи топоры. Замыкали движение пешие инквизиторы, единственное отличие от всадников — отсутствие коня.

Чуть подотстав от святых братьев, пылил обоз. Над повозками с провизией, запасным оружием и доспехами, телегами для раненых и уставших, возвышались неуклюжие палаческие колымаги. Столбы печально знаменитого несгораемого огненного дерева, что за баснословные деньги продавали аррасские купцы, покрыты свежими ожогами, на пыточных решётках — не засохшие пятна крови — множество еретиков расстались с грешными телами за богомерзкие убеждения.

Раненые в многочисленных мелких стычках воины с испугом оглядывались на скрипящие махины и, несмотря на предупреждения медикусов, практически сбегали в свои отряды.

Убедившись, что лошади отдохнули, Грелан отдал команду и инквизиторы, взнуздав и оседлав лошадей, поскакали в начало колонны — догонять своих.

Ближе к вечеру, когда уже хвост обоза начал втягиваться в кое-как укреплённый лагерь, вернувшиеся разведчики сообщили, что войска южных еретиков расположились на ночлег за дальним перелеском. Две армии разделяла лишь лига плоской, как стол, с разбросанными небольшими рощицами Кленовой равнины.

Здесь, по-видимому, и решится судьба Семиградья.

Лидеры северян были в этом уверены, поэтому — на всеобщей вечерней молитве, не участвовали лишь язычники-орки, священники просили Спасителя о даровании верным чадам Истинной Церкви победы в завтрашней битве над нечестивыми еретиками, предавшимися аркинской ереси, а посредством её — и самой Тьме.

Спаситель ответил — высоко в небе, под самыми звёздами, вспыхнула исполинская перечёркнутая стрела. Убеждённые в Божьей благосклонности воины, вновь вознеся истовые молитвы, улеглись спать.

«Кленовая равнина. Именно здесь и сойдётся армия Истинной Церкви Спасителевой с полчищами нечестивых еретиков, дабы очистить Семиградье от их богомерзких учений.

Множество истинно верующих встали под наши священные знамена: три тысячи святых братьев в пешем строю, и более полутора тысяч — в конном. Двенадцать сотен могучей панцирной конницы, что привели богатые и благородные арвестские купцы, и восемь — лёгких конных лучников. И более двух тысяч — пеших. Семь тысяч арвестских ополченцев будут сражаться с нами за правое дело.

За церковное золото пришли сражаться воины Лесных Кантонов: двадцать пять сотен алебардистов и десять сотен арбалетчиков.

И три тысячи — язычников-орков, что приплыли с Волчьих островов.

И хотя негоже язычникам находиться в армии Истинной Церкви, но для восславления Господа нашего Спасителя — все средства хороши. Да ни оставит нас Его милость!

Но немалую армию привели и южные еретики: до шести тысяч нечестивцев, себя «святыми братьями» именующих, из них более тысячи — на конях. Более восьми тысяч обманутых лживыми посулами прислужников Тьмы абардимских ополченцев, но купцов не удалось прельстить нечестивым еретикам — лишь две сотни конных латников дал армии Тьмы богатый град Абардим!

Немалую помощь успел прислать ересиархам и император Эбина, да нашлёт на него Спаситель оспу, проказу и все срамные болезни! Семь тысяч пехоты, среди которых до двадцати сотен лучников и полтысячи арбалетчиков, лишь немногим уступающих кантонистам. И до тысячи конников — панцирников и дротикометателей-прайденов — успел отправить нечестивый правитель нечестивой империи своим союзникам по гнусной ереси. Не иначе сама Тьма надувала паруса тяжёлых имперских судов!

Но не устоять им перед напором армии Света! Спаситель приведёт к победе верных чад своих. Не даром же засиял Его Святой Символ высоко в небесах, затмевая самые звёзды! Ярко вспыхнула перечёркнутая стрела, озарив души верных! Вспыхнула в полулиге к югу от нашего лагеря, осветив то место, где назавтра армия Истинной Церкви сотрёт с лица земли полчища нечестивых еретиков!

Аминь!»

Сотворив короткую утреннюю молитву армия начала медленно выползать из лагеря. Сначала выдвинулись конные и пешие стрелки, за ними вышли остальные отряды. Отойдя на полмили от места ночевки войска стали выстраиваться, не рискуя делать это слишком близко от противника.

Как оказалось, враги проснулись раньше и уже заканчивали свою линию, левый фланг которой упёрся в рощу, где наверняка засели стрелки, правый же прикрывала почти пересохшая по летнему времени речка Зилама с очень крутыми берегами.

Отец-экзекутор первого ранга Афлий — глава разведки арвестского Воинства Святой Церкви — судорожно вздрогнул и, бормоча молитвы, опустился на колени. На левом фланге южан в полной готовности застыли в сёдлах до шести тысяч вражеских инквизиторов, хотя по сведениям полученным конными разъездами и состоящими под его началом мастерами святой магии выходило, что противник имел не более двадцати пяти сотен всадников.

По беззвучному знаку командующего армии северян — Истинного Архипрелата Арвеста и всея Эвиала — двое дюжих инквизиторов под локти подняли бывшего отца-экзекутора первого ранга, а ныне — еретика и пособника Тьмы Афлия, и потащили в лагерь, чтобы после победы казнить вместе с захваченными во время боя нечестивцами.

Справа от святых братьев расположилась, ощетинившись пиками, фаланга эбинцев. Между ней и нестройными рядами абардимского ополчения образовался небольшой зазор. Похоже, что заносчивые имперцы просто не подпускали к себе семиградских пахарей и ремесленников. И, несмотря на все старания фигурок в серых рясах, брешь продолжала оставаться. Наконец, её занял отряд инквизиторов, но было видно, что глубина у строя святых братьев небольшая.

Рядом с ополченцами выстроилась уже полноценная фаланга воинов в серых рясах, справа от которой встали эбинские тяжелые всадники и абардимских конные латники. Строй панцирников прикрывали знаменитые имперские прайдены, каждый из которых имел до десяти дротиков.

Перед пехотинцами, прикрываясь поставленными на землю массивными деревянными щитами, расположились стрелки — эбинские лучники и арбалетчики.

Обладая почти двукратным превосходством в коннице, южане, однако, не торопились начать битву, терпеливо дожидаясь пока достроиться противник.

Вскоре воинство Севера тоже изготовились к бою в полутора тысячах футов от армии Юга.

Против мощного отряда вражеских конных инквизиторов, представляющего, несомненно, наибольшую опасность, они выставили почти всю свою конницу, намереваясь в могучем встречном ударе опрокинуть всадников южан, на скаку пройти мимо подозрительно пустынной рощи и обрушиться во фланг и тыл эбинцам, что и должно было решить исход сражения.

В центре боевого порядка северян вытянулся длинный строй арвестских ополченцев, посреди которого встали алебардисты, целясь в стык эбинцев и абардимцев. Пешие инквизиторы же расположились супротив святых братьев противника.

Левый фланг заняли орки, долженствующие остановить напор тяжёлой имперской конницы.

Перед строем наёмников с Волчьих островов и арвестских ополченцев рассыпались лучники. Прославленные арбалетчики Лесных Кантонов прикрывали лишь своих товарищей с алебардами да инквизиторов.

За основными силами стали сотни резерва. Там же собрались и мастера святой магии, готовые пресечь любые попытки колдовства со стороны противника, и, при возможности, обрушить на головы еретиков какое-нибудь изощрённое заклинание.

Взвыли трубы, и стрелки северян выдвинулись вперёд, но вскоре вынуждены были отойти, попав под обстрел прячущегося за щитами противника и понеся потери. Враги же отнюдь не собирались выходить из-за укрытий.

Несколько минут враги простояли неподвижно, но вот вновь разнёсся над полем изрыгнутый трубами вой, и стоявшие на правом фланге северян всадники шагом направили коней в сторону противника, не желая попусту расходовать небеспредельные лошадиные силы. Через восемьсот футов они перешли на рысь, и лишь, когда до замершего на месте противника, осталось не более четырёхсот футов северяне погнали лошадей во весь опор, изготовив для удара пики и копья.

Скачущие позади конные лучника, пристав на стременах, послали над головами панцирников первые стрелы. Несколько инквизиторов упало, остальные этого словно и не заметили.

А латники, всё горяча лошадей и вознося истовые молитвы Спасителю за снизошедшее на врага безумие — а как ещё назвать желание встретить наскок противника, оставаясь на месте? — рвались вперёд. Первый ряд неподвижными статуями замерших на конях инквизиторов они разметали мгновенно. А за ним…

А за ним оказался воплотившийся наяву самый страшный кошмар любого конника — взметнувшийся навстречу лес пик. Длинные — до восемнадцати футов, на древки насажено по десять дюймов смертоносной стали, упёртые в землю и направляемые крепкими руками абардимских мастеровых они готовились принять на себя могучий удар бронированных конских туш, погасить стремительный натиск и оставить груды лошадиных тел, меж которых будут валяться вылетевшие из сёдел беззащитные, закованные в неподъёмный доспех всадники.

Сотворённый врагом морок рассеялся.

Кто-то попытался остановиться, от ужаса не понимая, что скачущие следом просто вытолкнут его на выставленные пики. Кто-то, наоборот, отчаянно рвал шпорами лошадиные бока, поплотнее прижимая к морде обезумевшего животного кожаные наглазники, надеясь, что ополченцы дрогнут в последний момент, отведут в сторону смертоносные наконечники, и можно будет ворваться в плотный пехотный порядок, а там… на всё воля Спасителя.

Нестройная масса конницы с тяжким грохотом столкнулась с абардимскими ополченцами.

Захрипели умирающие кони, даже в смерти не в силах остановить свой последний разбег. Мёртвые туши, насаженные подчас на десяток пик, падали, давя до конца сжимающих древки ополченцев — тем некуда было отступать. Неудачливые всадники, не успевшие вытащить ноги из стремян, отправлялись за своими лошадьми в этот гибельный полёт. Счастливчики, выпадавшие из седёл, проживали чуть дольше.

У кого-то получалось уклониться и насадить на копьё нескольких врагов. Кто-то даже успевал выхватить меч, прежде чем его стаскивали с коня обезумевшие ополченцы.

Наконец, всадники смогли остановиться, нестройной массой впечатавшись в пехотный строй. И тут с яростными воплями выдержавшие натиск врага абардимцы сами пошли в атаку. К пикам прибавились переданные из задних рядов алебарды, протазаны, гизармы, боевые вилы, трезубцы… Всё, чем можно если не сразу убить, то хотя бы стянуть с коня всадника.

Поднимались и опускались клевцы, со скрежетом пробивая сталь доспехов. Тяжёлые кузнечные молоты обращали тела упавших в кроваво-металлическое месиво.

Но конники не собирались умирать, как бараны на бойне. Здоровенный латник, легко размахивая увесистым бастардом, разметал окруживших его ополченцев и теперь вёл небольшой отряд всадников на прорыв. Привычным движением разрубив пополам сунувшегося к нему мужика с обрубком пики, он двинул коня дальше. Но благородное животное, вывезенное хозяином из самого Княж-города, лишь жалобно заржало и припало на колено, почувствовав, как чьи-то зубы впились в подколенную жилу. С трудом привстав, конь ловко ударил копытом. Захрустели сломанные рёбра. Ещё раз — копыто раздробило скулу и разворотило полчелюсти, но хватка не ослабла, зубы всё глубже впивались в неподатливую плоть. Обречённо захрипев конь рухнул на землю. Всадник неуклюже свалился рядом. И последним, что увидел перед смертью сын одно из богатейших арвестских купцов, было окровавленное лицо неграмотного абардимского подёнщика. Изуродованные губы ополченца изогнулись в жутком подобии улыбки: «Прими Спаситель душу отступившего от Тебя, не оставь его без Милости Своей». А затем сжались пальцы, легко сминая стальной воротник и погружаясь в горло упавшего всадника.

Довершая разгром арвестской конницы из расположенной рядом рощи вышли ровные ряды абардимских инквизиторов, что несколько часов пролежали на земле, прикрывшись зелёными ветками, и атаковали правый фланг. До полутысячи имперцев выдвинулось вперёд и, развернувшись, ударило в левый. Сквозь образовавшийся проход проскакали три сотни всадников в серых рясах и обрушились с тыла на конных лучников северян, что до последнего посылали стрелы через головы своих умирающих товарищей.

Но арвестцы продолжали отчаянно сражаться, даже не пытаясь отступить. Сквозь грохот сталкивающегося металла они слышали знакомые звуки сигнальных труб — а значит, враг разбит, его ряды прорваны. Лишь здесь он пытается ещё сопротивляться, но для победы осталось сделать последнее усилие.

А за строем арвестской пехоты, пораженные магическим ударом, лежали командиры северян. Из широко раскрытых глаз упавшего Архипрелата вытекали кровавые слёзы.

Невдалеке стояла сотня святых братьев, но, поглощенные незримым поединком с адептами противника, они ничего вокруг не замечали.

А рядом главный трубач, не в силах оторвать от губ свой инструмент, продолжал играть гибельный сигнал, что, подхваченный остальными, долетал до гибнущей в окружении конницы, вселяя во всадников ложную надежду.

Сверкнула ослепительная вспышка, и, внезапно замолкнув, трубач в ужасе уставился на оставшиеся на мундштуке окровавленные губы.

— Отступление! Спасителем тебя заклинаю, отступление играй! — рявкнул ему в ухо чей-то голос.

Трубач обернулся и узнал отца Грелана. Вышедшего из транса инквизитора заметно шатало, но на бледном лице яростно сверкали глаза.

— Отступление! Слышишь?! Отступление!

Трубач послушно кивнул и, зажав инструмент окровавленным ртом, заиграл необходимый сигнал.

Остатки почти уничтоженной конницы, прорвав неплотное окружение, отошли назад. Потрёпанный враг не решился на преследование.

Приказами Грелана на место переставшего существовать правого фланга выдвинулись резервные сотни и последние ряды воинов центра. Дыру удалось заткнуть, хотя строй и имел недостаточную глубину, но против понесших серьёзные потери ополченцев этого должно было хватить. Уцелевшие после чудовищного разгрома всадники прикрыли выходящий в чистое поле правый фланг арвестцев.

За спинами южан взревели трубы, вся линия, слаженно пропустив стрелков, которые должны были посылать стрелы через головы пехоты, в едином порыве двинулась вперёд.

Загрохотали имперские барабаны, задавая шаг эбинской фаланге, но наступающим под орлиноголовыми штандартами воинам приходилось сдерживаться, чтобы не оторваться от идущих с обеих сторон ополченцев. Те, хотя их и подгоняли инквизиторы последнего ряда, просто не могли двигаться быстрее — их строй сразу бы развалился.

Но командующего эбинцами — незаконнорождённого сына императора — такой темп не устраивал. Решив присвоить себе все лавры победителя нечестивых еретиков, он отдал приказ, и барабанщики застучали быстрее. Фаланга рванулась вперёд, переходя на знаменитый «эбинский атакующий шаг».

Арвестские лучники попытались отойти за ополченцев, но те, напуганные зрелищем стремительно наступающих имперцев, замешкались. Началась давка.

Первый удар фаланги был страшен. Тысячи глоток исторгли: «Слава Империи!», пятнадцатифутовые, до половины окованные сталью пики, с пугающей лёгкостью пробивали бездоспешные тела ополченцев. Потерявшее всякий порядок человеческое стадо с безумными воплями отхлынуло назад, оставляя сотни погибших.

Но стоявшие редкой цепью позади них инквизиторы тут же затянули песню во Славу Спасителя, обещая любому погибшему за Веру, будь он богат, как аррасский султан, иль нищ, как последний семиградский бедняк, вечное блаженство в Царствие Господнем.

Несколько мгновений поколебавшись, ополченцы нестройной толпой кинулись на врага и сполна воспользовались растерянностью фалангитов. Дрогнули руки имперцев, привыкших видеть после первого стремительного натиска лишь спины убегающего неприятеля. Вразнобой взметнулись пики, забирая множество жизней, но уже не внося опустошения первого удара.

А под длинными древками уже ползли вооружённые топорами и ножами ополченцы.

Дико орущий безоружный арвестский ремесленник чуть ли не сам насадился на пику. Имперец попытался вырвать оружие из живота ополченца, но тот, помогая себе руками, уже полз к нему по древку. «Спаситель!» — кровавым потоком, хлынувшим прямо на побледневшего лицо фалангита, вырвался из глотки ополченца яростный вопль. И эбинец, не успевая удивиться, почувствовал, как натруженные пальцы противника с безумной лёгкостью пробивают кованый нагрудник, ломают рёбра и, глубоко погрузившись в плоть, резко сдавливают сердце.

А правый фланг имперцев атаковали алебардисты. Эти не пёрли дуром на выставленные стальные наконечники. Шедшие перед строем воины, чьи короткие алебарды были снабжены особенно здоровенными топорами, вломились в ряды неприятельских пик, разрубая окованные железом древки, словно обычные деревяшки (не иначе на гномью сталь разорились кантонисты, но жизнь-то — дороже!), и расчищая проход для основных сил. И те не замедлили ударить в обезоруженного врага.

Рассыпавшаяся фаланга попробовала отступить, но фланг и тыл имперцев также атаковали отряды алебардистов, в короткой сшибке смявшие инквизиторский заслон.

Стоявшие на берегу орки, завидев начинающую разбег эбинскую конницу, лишь плотнее сомкнули ряды и выставили длинные копья, отрезая для расположившихся перед их строем стрелков путь к отступлению. Растерянных и напуганных лучников смяли прайдены, что, подскакав к оркам и едва не задевая наконечники копий, в упор забросали наёмников дротиками и отхлынули в стороны, открывая дорогу тяжёлой коннице, раньше, чем те успели что-то сообразить.

Но тут орки не растерялись. Стоявшие в задних рядах пращники встретили имперских всадников настоящим градом свинцовых шариков. Выпущенные могучими руками они оставляли на доспехах глубокие вмятины и ломали кости. Слитный конный строй рассыпался и наёмники с Волчьих островов с дикими криками сами пошли в атаку, сминая встретивших неожиданный отпор всадников. Не выдержав натиска пехоты конница покатилась обратно.

И встретила новые отряды орков, которые, прикрываясь высокими берегами, прошли по высохшему руслу реки и оказались в тылу у эбинцев. Отступавших всадников наёмники встретили метательными топорами и молотами. Несколько орков, несшие на себе причудливой формы трубы, яростно задули в них, и обезумевшие кони понеслись обратно на копья наступающей пехоты.

На другом фланге до полутысячи орков, выступивших в обход ещё затемно, выбили из рощи оставшихся там инквизиторов и обрушились в тыл абардимским ополченцам.

Пробив центр южан, алебардисты завершили окружение имперской пехоты. Хлынувшие за ними в образовавшуюся брешь арбалетчики и лёгкоконные сотни истребили стрелков противника.

Оправившиеся от разгрома тяжёлые всадники, сменив измотанных лошадей, в повторной атаке без труда прошли через расстроенные орочьим обходом ряды ополченцев, оставляя за собой сотни тел.

Яростно сопротивляющихся абардимских инквизиторов с тыла расстреляли арбалетчики.

Битва превратилась в избиение.

В руки северян попал лагерь и обоз противника. Командиры южан покончили с собой, полагая, что самоубийство, конечно, грех и кара за него последует, но уж больно у врага палачи хорошие.

Абардимских мастеров святой магии, сцепившихся в незримом бою с адептами арвестцев, а оттого — абсолютно беззащитных, частью истребили на месте, остальных — тщательно связав, отправили для суда инквизиторам.

Северяне потеряли до пяти тысяч убитыми и более восьми тысяч — раненными.

Двадцатитрёхтысячная армия южан перестала существовать. Попавших в плен победители просто прирезали как осмелившихся противиться воле Спасителя, за исключением, разумеется, тех, кто не заслужил подобной милости.

А над истерзанными телами незримой дымкой начали появляться размытые крылатые фигуры. Не над всеми — всего не более двух сотен. И над абардимцами, и над арвестцами. Туманными светящимися пятнами они уходили вверх, где в бесконечной вышине их уже ждали распахнувшиеся Врата.

Вот одна фигура отделилась от проткнутого десятком пик тела арвестского ополченца, что так и не вытащил пробившие сталь руки из груди поверженного врага.

Вот ещё две скользнули ввысь, вырвавшись из сплётшихся в смертельном объятье изуродованных останков абардимского подёнщика и сына богатого арвестского купца. Забыв о былой телесной вражде, бесплотные крылатые существа поднимались в небо, взаимно проникая друг в друга.

И приветствуя удостоившихся, звучала божественная музыка, призывая к себе освобождённые от бренной оболочки души. Души тех, чья вера оказалась сильнее смерти.

«И вот, разгромив орды нечестивых еретиков на благословенной Кленовой равнине, армия Истинной Церкви Спасителевой подошла к главному гнезду аркинской скверны на семиградской земле.

Абардим! Город, с которого нечестивое учение началось расползаться по всему полуострову. Сотни лет назад именно в него приплыли посланцы аркинских ересиархов, а когда жители гневно отринули ложную веру, то именно с Абардима началось вторжение богопротивных эбинских корпусов.

Аркин и Эбин — две цитадели Тьмы на землях Эвиала. Проклятый Спасителем град Аркин — медоточивые уста ереси, империя Эбин — руки её, многократно омытые кровью невинных жертв.

В одном лишь правы аркинские лжесвященники — да, на их землях явил себя миру Спаситель. Но лишь, чтобы плюнуть на них и проклясть на веки вечные, ибо уже тогда сей град был местом развратным и порочным. И кто как не аркинцы преследовали Господа нашего и погубили злой смертью его земное тело?

И лишь на землях Семиградья с радостью приняли свет Истинной Веры, принесённый Им.

Но не смирились аркинцы, а ведь гордыня — первый из смертных грехов! Извратили они Учение, Спасителем нам для утешения данное, и обратились к Тьме, души свои на вечные муки обрекая. И с Её помощью принялись обращать в лживую веру люд окрестных земель.

Но самую сильную свою подмогу обрели еретики в императорах эбинских, что грехами своими подчас и самих архиересиархов аркинских превосходили. Сильны стали адепты Тьмы, и двинулись имперские корпуса во все края мира, огнём и мечом насаждая нечестивую веру. И содрогнулась земля от хлынувшей на неё крови, и на много дней вода в реках стала красной. И начал отвращать свой лик Спаситель от погрязшего в грехах мира.

Не сразу, но нашлись те, кто решился бросить вызов зарвавшимся еретикам! Нашлись на семиградской земле, что первой познала свет Истинной Веры!

И вспыхнули Войны за Веру! Но первые две были проиграны, ибо слишком сильны оказались воинства Тьмы, и слишком мало верующих стало под знамёна Армии Господа нашего Спасителя.

И ныне идёт третья Война — победоносная. А четвёртой войне — не бывать!

После победы над еретиками на Кленовой равнине, прочие города Семиградья склонились перед Арвестским Святым Престолом, признали Истинную Веру и прислали в Святую Армию свои отряды! Лишь Абардим, погрязший во всех смертных грехах, затворил свои врата пред армией Истинной Церкви, отказавшись отречься от аркинской ереси.

И собравшийся Великий Трибунал Святой Инквизиции приговорил всех жителей проклятого города к смерти как предавшихся Тьме нечестивцев, повелев солдатам Воинства Спасителева без жалости убивать их как во время штурма, так и после него. А если окажется среди убиенных истинное чадо Святой Церкви, то Спаситель всенепременно примет мученически за Веру погибшего в Царствие своё Небесное!

И свершив утреннюю молитву, войска уже направились под стены проклятого города, чтобы решительным штурмом выжечь последнее гнездо скверны на благословенной семиградской земле.

И да поможет нам Спаситель!

Аминь!»

Отряд инквизиторов прошёл через обугленные остатки главных городских ворот. Опалённые очищающим пламенем Спасителя толстые, обитые железными полосами створки разлетелись тысячами обломков, густо усыпав новопоименованную улицу Истинной Церкви.

Оставшиеся в живых после разгрома в битве на Кленовой равнине немногочисленные мастера святой магии южан ничего не смогли противопоставить слитному удару инквизиторов Севера. Прижатые вражеским заклинанием к грязному камню мостовой, они лишь наблюдали, как огромная перечёркнутая стрела с лёгкостью сметает тяжёлые ворота и, разделившись на тысячи огненных потоков, устремляется на уцелевших защитников города. Плавились доспехи, сгорала плоть, тысячи криков, молитв и проклятий, рванулись в высь.

И небо ответило, но ныне оно было на вражеской стороне. Несмотря на ясный солнечный день начали падать звёзды. Одна, вторая, третья… стремительными росчерками скользнули они к обречённому городу. И застонала земля, не в силах принять смертоносный дар небес. А звёзды продолжали падать, не размениваясь на охоту за воинами, не снося ещё стоявшие стены и башни.

Первым содрогнулся от страшного удара главный собор Абардима. Рухнули веками стоявшие стены, зашатавшись, провалился центральный купол с гордо вознёсшейся перечёркнутой стрелой, погребая под обломками сотни собравшихся в нём людей, лишая последней поддержки адептов святой магии. Многоголосый вой на мгновение вырвался из развалин, но тут же затих, придавленный каменными сводами.

Затем настала очередь прочих церквей и храмов, в которых тысячи стариков, женщин и детей молили милосердного Спасителя о даровании победы над еретиками, пришедшими под стены оставшегося верным Аркинскому Престолу городу: «Господь наш Спаситель, дай нашим воинам силу истребить нечестивцев, извративших Твоё Учение, предавшихся Тьме, обрёкших свои души на вечные муки. Дай нашим воинам силу, и мы выжжем оплот скверны на Севере, истребим еретиков и построим новые города на месте принявших Тьму. Города и храмы, в которых до скончания мира будет прославляться имя Твоё».

И рушились камни, разбивая алтари, обрывая человеческие жизни. И рушились камни, отвечая на чужие молитвы. Молитвы тысяч стоящих на коленях перед воротами северных мужиков-ополченцев. Великую Силу даёт Великая Вера. Особливо, если есть кому эту Силу направить на нужное дело, а мастеров святой магии у осаждающих гораздо больше. И шептали обветренными губами, неуклюже сложив лодочкой натружённые ладони: «Господи, покарай нечестивцев, что слова Твои Истинные, людям для утешения данные, в угоду Тьме извратили. Покарай их город, что рассадником грехов и пороков стал, приняв богомерзкую аркинскую ересь. Благослови верных чад своих на штурм сего оплота Тьмы, кровавой занозой засевшего на наших землях. И мы дойдём до града, откуда кровавой рекой растеклось по миру лживое учение и сотрём с лика земли самую память о проклятом Аркине! Благослови, Спаситель. Яви свою Силу!» И рушились камни, рушились, рушились, рушились…

А в разбитые ворота вошли первые осаждающие. Не инквизиторы с глазами, горящими фанатичным огнём, не ополченцы, уверенные, что сам Спаситель незримым духом шагает рядом с ними, не охочие до грабежа и добычи наёмники-орки, не напуганные, но сохранившие полную невозмутимость и верность приказам воины Лесных Кантонов.

Нет. Несколько звонких чистых голосов затянули гимн во славу Спасителя. Несколько пар босых ног зашлёпало по обугленному и окровавленному камню. Мимо обрушенных привратных башен, перешагивая через обгорелые тела и деревянные обломки, в город вошли семеро мальчиков. В ослепительно белоснежных одеждах, совсем юные — старшему едва ли больше девяти, с неземным блеском в глазах, слабые детские реки легко держат тяжеловесные перечёркнутые стрелы, объятые ярким белым пламенем.

Семеро… Именно столько, согласно священным книгам северян, стало первых последователей у Спасителя, когда он, спустившись в мир в человеческом облике, впервые ступил на земли будущего Семиградья, преследуемый аркинскими нечестивцами. И именно в их честь были названы семь городов, из которых ныне лишь один — Абардим — оставался пока во власти аркинской ереси.

Падали на колени уцелевшие защитники города, отроки шли… Сгорали во внезапно появлявшемся пламени пущенные в упор стрелы и тяжёлые арбалетные болты, отроки шли… Звучали мольбы и проклятья, отроки шли… Шлепали по кровавым лужам босые ноги, славила милосердного Спасителя песня. Ничего не видя вокруг, они направлялись к развалинам главного городского собора.

А уже за Семерыми в Абардим ворвались воины, замелькали мечи и копья, булавы и топоры, приводя в исполнение приговор Великого Трибунала Святой Инквизиции, подтверждённый самим Спасителем. Потрясённые произошедшим оставшиеся в живых горожане не оказали ни малейшего сопротивления…

Отец-экзекутор первого ранга Грелан одним движением ладони прикрыл глаза лежащего у ворот мужчины в серой рясе — один из немногих северян, погибших во время штурма. Губы привычно прошептали заупокойную молитву, хотя Спаситель и так уже принял погибшего за Него воина в Своё Царствие.

Шёл мелкий дождь, смывая покрывавшую древние камни мостовой кровь. Много работы ещё предстоит: надо сбросить в Море Надежд тысячи тел еретиков, дабы не загрязнять ими землю благословенного Семиградья.

Грелан постоял несколько минут, а затем двинулся дальше вглубь города, остальные инквизиторы молча зашагали за ним.

Густо лежащие у ворот тела воинов в оплавленных магическим пламенем доспехах сменились окровавленными и изуродованными останками стариков, женщин и детей. Солдаты северян помнили, что чем более жестокие муки примет перед смертью еретик, тем сильнее очистится душа нечестивца и тогда, быть может, примет Спаситель заблудшего в Своё Царствие. Это была последняя милость, которую захватчики могли оказать погрязшим во Тьме абардимцам.

Дождь всё усиливался, водяные потоки слизывали с мостовой кровь, сами становясь подобием кровавых рек. В наплывшем с моря Надежд тумане бродили растерянные и напуганные орки. Наёмники, привыкшие коваными сапогами топтать младенцев, вспарывать животы беременным женщинам, медленно снимать кожу, поливая оголившиеся участки окровавленной плоти раскалённым маслом, — лишь бы вырвать у хозяина, где он прячет сокровища. Наёмники, привыкшие запытывать людей и не только ради нескольких медных монет, не решались даже переступить порога богатых купеческих домов.

Постепенно, старательно не смотря на инквизиторов, орки потянулись обратно в лагерь. Кантонисты ушли из города сразу после штурма.

Отряд отца Грелана уже миновал очередную обрушенную церковь, когда из-под её развалин неожиданно раздался громкий детский крик.

Инквизитор развернулся и пошёл обратно. Осторожно перебрался через остатки стены и прошептал короткую молитву. Один из камней поднялся и отлетел чуть в сторону. Увидев лежащёго в углублении между рухнувшим алтарём и упавшей колонной младенца, Грелан не колебался ни мгновения.

— Прими, Господи, сию грешную душу в Царствие Своё, — губы ещё не закончили двигаться, а короткий с узким чуть изогнутым клинком кинжал точным ударом в сердце уже оборвал детскую жизнь.

Приговоры Инквизиции должны исполняться.

Отряд святых братьев наконец дошёл до главной площади. Там было многолюдно.

Тысячи живых безмолвно стояли среди тысяч мёртвых. А на развалинах абардимского собора неподвижными изваяниями застыли Семеро. Всё также белоснежны одежды, ни одна капля дождя не упала на них, всё тем же неземным светом сияют глаза. Но затихла прославляющая Спасителя песня, а перечёркнутые стрелы, что дети несли в руках, многократно увеличившись, зависли перед ними в воздухе.

Словно по чьей-то неслышной команде все, кроме Семерых, одновременно опустились на колени. И каждый зашептал свою молитву, самые искренние, идущие из глубин души слова зазвучали над залитой кровью площадью.

И каждый почувствовал, будто незримая рука отёрла с лиц перемешанный с грязью и кровью многодневный пот, унося прочь все тревоги и сомнения. Словно сам Спаситель благословлял верных чад Своих, свершивших праведное дело.

А в наплывшем с моря туманном мареве свершалось новое чудо: из развалин старого, осквернённого еретиками собора, медленно вырастал другой — семиглавый, на куполах которого вознеслись принесённые детьми перечёркнутые стрелы. А сами Семеро могучими взмахами белоснежных крыльев уходили в надзвёздную высь, в неведомые дали, откуда уже рванулся им навстречу мягкий божественный свет…

А тысячи людей всё стояли на коленях, шепча молитвы, не замечая идущий уже много часов дождь, не зная, что ушли кантонисты, решительным натиском смяв немногочисленную охрану лагеря и бросив честно заработанную ими плату на бездыханные тела в серых рясах, что бежали перепуганные орки, унося, однако, полученное золото.

Им не было до этого дела, людям — узревшим Бога.

«Многократно являл нам Свои чудеса Спаситель, помогая верным чадам Истинной Церкви сокрушить последнюю цитадель ереси на семиградской земле. А все жители окаянного Абардима казнены были по приговору справедливого Трибунала Святой Инквизиции, подтверждённому самим Господом нашим Спасителем. И вознесся на развалинах нечестивого капища Храм Господень, прекраснейший из всех существовавших. А семь его куполов, Символами Спасителевыми венчанные, явили верным слугам Его, что Семиградье, с которого началась в нашем мире Истинная Вера, стало местом, откуда начнётся возрождение её.

И содрогнутся стены проклятого Аркина, и разверзнется под ним сама земля, верная Слову Спасителя, и поглотит окаянный град со всеми его нечестивыми обитателями. И настанет во всех землях Царствие Божие.

Но далёк ещё этот благословенный день, и многое предстоит сделать для его достижения. И явил милосердный Спаситель преданным слугам Своим, что вновь собираются вторгнуться в пределы наших земель кровавые имперские корпуса, а с ними пойдёт сама гвардия Тьмы, известная как Стражи Аркина, и множество магов, Спасителем за их богомерзкие волхования проклятых, коих Он по бесконечной милости Своей не допустил на помощь нечестивым абардимцам.

Но найдётся у нас чем встретить орды еретиков: жители Семиградья все, как один, встанут на борьбу за Истинную Веру. Тысячи святых братьев готовы отдать жизни за Спасителя.

И пускай подло бежали, подняв оружие на Солдат Господа — инквизиторов, воины Лесных Кантонов, чья вера оказалась слабее их же стали. Пусть ушли, соблазнённые неизвестными посулами Тьмы, на свои бесплодные Волчьи острова язычники-орки — несчастные полуживотные, не имеющие души.

Но крепка Вера у оставшихся верных чад Святой Церкви, и с помощью милосердного Спасителя сокрушим мы полчища нечестивцев, а позже разберёмся и с бежавшими отступниками, предав очищающему огню и леса Лесных Кантонов, и мёртвые камни Волчьих островов.

Благослови нас на нелёгкий бой, Господи! Оборони от происков Тьмы! И восславим мы имя твоё отныне и во веки веков!

Аминь».

«Разбиты полчища еретиков, сам Спаситель направлял удары наших мечей и копий, пронзающих покорную Тьме плоть. Отчаянно бились они, понимая, что Она не простит рабов Своих, в очередной раз поражение от Армии Света потерпевших. И ныне в самых жутких темницах Царства Её претерпевают еретики самые ужасающие муки, расплачиваясь за неудачу.

Но далёк ещё миг победы, и до конца исполним мы свой долг перед Святой Матерью Нашей — Церковью Спасителя. Очищающим огнём выжжем мы ересь, свившую себе гнездо на многострадальных семиградских землях.

Вновь происки Тьмы на этом несчастном полуострове, вновь еретики в угоду Ей изуверски умерщвляют верных чад Святой Церкви. И недаром — именно здесь Семеро порождений Тьмы искушали Господа нашего Спасителя, принёсшего прозябающим в язычестве людям Свет Истинной Веры, в скудоумии своём пытаясь склонить Пресветлого на сторону своей Хозяйки.

А когда Спаситель отвёрг их лживые посулы, то они, чародейства богомерзкие сотворив, околдовали множество людей. Каждый из Нечестивых принял имя того города, в коем он жителей с пути истинного совратил. И привёл Арвест многие тысячи — более прочих, и доныне град сей — Сердце Ереси. А с Абардимом пришли немногие десятки, лишь отъявленнейших насильников и убийц смог склонить он на сторону Тьмы, и ныне град сей — самый крепкий в Вере.

И разорвали они тело Спасителя в клочья, бросив Его свящённые останки в море. Не сопротивлялся Пресветлый, до конца увещевал он нечестивцев, призывая отказаться от Тьмы, изгнать Её из своих душ и принять в себя Пламень Истинной Веры. А последними словами простил Спаситель своих погубителей, лишь Семерых проклял он навеки, ибо они — не люди, лишь телесная оболочка была у них человеческой, а душу они давно Тьме отдали.

И великая скорбь объяла весь мир: побагровели воды — рыбы и гады морские и речные плакали кровью. Необъятное горе свело в одном месте и зайца, и волка, и оленя, и медведя. И не было ни свирепого хищника, ни кроткого травоеда — лишь твари Божьи, горевавшие о жестокой кончине Пресветлого. А птицы в небесах сложили телами своими Святой Символ Спасителя — перечёркнутую стрелу.

А на берегах залива, на которых вознесётся в подзвёздную высь храмами и соборами благословенный Аркин, собрались Десятеро, что первыми узрели сошедшего в мир Спасителя. И девять дней скорбели они, а в ночь на десятый необоримый сон прервал их истовые молитвы. И узрели Десятеро одно и тоже видение.

И наполнились их сердца ненавистью и яростью, когда увидели они, как толпы нечестивцев рвут священную плоть Учителя, принёсшего Свет Истинной Веры. Но явился затем пред их мысленным взором сам Спаситель в сиянии неземном, и устыдились они. А Пресветлый возгласил: «Не печальтесь о бренном теле Моём, ибо грешно оно, как и у любого другого существа. Душе же Моей Тьма повредить не в силах. И всегда будет с вами Моё благословение: и в жизни, и в смерти. И призываю Я вас, несите Свет во все земли Эвиала, возжигая в душах Пламень Истинной Веры, не оставляя без милости Моей и обитателей Семиградья, околдованных ныне прислужниками Тьмы. А на месте, где впервые ступил Я на землю, захороните тело Моё, и, вознеся над ним Святой Град, разойдитесь, неся Моё Учение. А в Граде Святом пусть останется Первый из вас. А когда Я призову его к себе, он выберет приемника, который продолжит сие нелёгкое дело. Ибо пока стоит Святой Град, не будет пути на восток Западной Тьме, воплощением Тьмы Истинной являющейся. И хотя Западная Тьма, преступлением семиградцев рождённая, не столь опасна, как Тьма, гнездо своё в душах свившая, но может Она мир погубить, коли погрязнет он в грехах. Вы слышали Слово Моё, исполните Его в точности и души ваши бессмертные после смерти бренного тела попадут в Царствие Моё. Аминь».

И проснувшись, узрели Десятеро, что на берегу рядом с ними лежит тело Спасителя, сиянием озарённое. И нет на нём ни единой раны. И молитву сотворив, похоронили они тело Учителя. И Девятеро разошлись, неся Истинное Учение во все земли. А Первый из Десяти — Аркин основал город с помощью Спасителя и людей, Веру принявших, и стал Град сей центром Истинной Веры.

Ушедшие же Девятеро погибли, приняв смерть мученическую от рук пособников Тьмы, но смогли они возжечь Пламень Веры в душах человеческих, а последовавшие за Аркином Архипрелаты разнесли Учение Спасителево по всему миру. И следуя Слову Его, не оставили они и семиградцев, умертвивших Господа нашего.

И пришли священники на земли полуострова и были с ними благословенные корпуса Эбинской империи, под особым покровительством Спасителя находящейся, что помогали святым отцам искоренить угнездившуюся там ересь. И смели воины Светы нечестивые орды, приспешников Тьмы сокрушив. Но не примирились еретики: третий раз уже пытаются они возродить Царствие Тьмы на своих землях и распространить его на весь мир. И вновь дают им отпор армии Истинной Веры.

Отбит Абардим, тысячи жителей которого жестоко умерщвлены еретиками. На останках же погибших заклинаниями самой изощренной некромантии построили нечестивцы храм Тьмы, Семерым Её порождениям посвященный. Десять тысяч Стражей Аркина — Святой Гвардии Спасителя при помощи пяти имперских корпусов взяли штурмом Абардим, возвращая его в лоно Истинной Церкви. И когда пал последний приспешник Тьмы, то обрушилось нечестивое капище, стены которого лишь на человеческих жертвах держались.

Освобождая от ереси города и сёла, двинулась Святая Армия на север, дабы искоренить Учение Тьмы в сердце его — окаянном граде Арвесте. И взяла с помощью Спасителя сей проклятый город. И Арвест был разрушен, ибо вся земля, на которой стоял он, пропиталась Тьмой.

Множество еретиков нашли смерть свою от благословенного Спасителем оружия воинов Святой Армии, но самые злодейские из них захвачены были, дабы судить их судом праведным, а после — казнить на главной площади Святого Града Аркина.

И сам Архипрелат, Спасителем над нами поставленный, решил почтить Великий Трибунал Святой Инквизиции, на коем решена будет судьба нечестивца, Греланом рекомого, который истреблением многих верных чад Святой Церкви прославился. Тысячи семиградцев предал он злодейской смерти, приказам Тьмы следуя и свою натуру изуверскую теша.

Но здесь, в самых глубоких подземельях Аркина, не поможет еретику его Хозяйка. Спаситель оградит верных слуг Своих от происков Тьмы.

Да восславится имя Его отныне и во веки веков!

Аминь».

Полноватый пожилой инквизитор, сидящий у левого края длинного дубового стола, за которым заседал Великий Трибунал Инквизиции, торопливо дописал последние строки и захлопнул солидного вида иззолочённый том, с выложенным поверх тонко выделанной козьей кожи полудрагоценным ярко-алым салладорским кармитом святым символом Спасителя. В нём отец-экзекутор второго ранга Кранист уже более сорока лет описывал нелёгкую борьбу Инквизиции с многочисленными ересями и иными происками Тьмы, а также своё скромное участие в непрекращающейся битве за души человеческие.

Протяжно завыли трубы, и в просторную залу, освещенную светом сотен факелов и обогретую жаром десятков каминов, в сопровождении шестнадцати епископов — восемь спереди, восемь сзади — с трудом несущих золотые, изукрашенные рубинами перечёркнутые стрелы, восшествовал сам Аркинский Архипрелат, Наместник Святого Града и всего Эвиала, самим Спасителем помазанный, Первый Защитник Веры, Великий Врачеватель Душ Человеческих и прочая, прочая, прочая…

Натужно дыша, он опустился в подставленное кресло и, похотливо улыбаясь, посмотрел на стоящего у дальней стены молодого послушника, недавно прибывшего из Эгеста. Тамошний архиепископ решил-таки на старости лет перебраться в Аркин. Многоопытный и искушенный в интригах иерарх прекрасно знал вкусы Архипрелата и уже спокойно собирал вещи, готовясь переехать в Святой Город.

Наконец, в заполненную церковниками залу ввели подсудимого. Еретика окружали около тридцати лучших мастеров святой магии, чтобы приспешник Тьмы не смог повредить священной особе Спасителева Наместника.

Под внимательным присмотром инквизиторов десяток палачей сменили кандалы, в которых Грелана привели из подземной темницы, на другие — с более длинными цепями. Ножные — немедленно приковали к вделанным в каменный пол железным кольцам, ручные — пропустили через висящие под потолком блоки. Бесшумно закрутился тщательно смазанный ворот, и тело еретика медленно поднялось вверх и зависло, распятое цепями.

В это время в зал вошло ещё четверо святых братьев. Они торжественно внесли носилки, на которых лежала потрёпанная серая тетрадь, обнаруженная у отродья Тьмы, и поставили их на стол перед Трибуналом. Согласно поданным судьям записям в ней подсудимый описывал и смаковал свои неисчислимые злодейства, также в тетради якобы содержались сильнейшие заклинания некромантии, многие из которых еретик использовал против Святой Армии, и жутчайшие проклятия, направленные на истинных слуг Спасителя. Всё это измыслили дознаватели Инквизиции, так и не решившиеся открыть тетрадь, справедливо полагая, что, во-первых, не сильно грешат против истины, во-вторых, помогут покарать гнусное отродье Тьмы и, в-третьих, судьи всё равно не захотят подвергать себя и, главное, присутствующего Архипрелата смертельной опасности, читая записи нечестивца.

Всё было готово. Сидевший в центре стола Глава Великого Трибунала поднялся и потерянно посмотрел на Архипрелата. Тот, не обращая внимания ни на инквизиторов, ни на представшего перед их судом еретика, что-то улыбаясь объяснял склонившемуся над ним высокому тощему священнику, поминутно кивая в сторону молодого послушника. Один из пришедших со Спасителевым Наместником епископов, заметив растерянность Главы Трибунала, попытался что-то сказать Его Преосвященству, но тот лишь отмахнулся.

Решив считать этот жест Архипрелата разрешением, инквизитор начал заседание Трибунала.

— Отец Кранист, — торжественно возгласил он. — Откройте лицо еретика, дабы узрели мы мерзкий лик гнусного приспешника Тьмы!

Сидевший с краю стола инквизитор послушно встал и, поднявшись по ступенькам на пододвинутый палачами помост, оказался вровень с висевшим на цепях Греланом. Откинув с лица еретика низко надвинутый капюшон, Кранист с криком отпрянул назад. Из глазниц нечестивца на инквизитора смотрела Тьма, в которой яростным пламенем полыхали перечёркнутые стрелы. Решив, что еретик насмехается над ним и всей Инквизицией, Кранист, истошно завопив, страшным ударом обрушил тому на голову случайно оказавшуюся в кармане чернильницу.

Череп разлетелся, забрызгав инквизитора ошмётками мозга, но тот не остановился, продолжая безумствовать. Лишь когда очередной удар снёс нижнюю челюсть Грелана, измазанный красно-серой жижей Кранист обернулся.

Что-то орал Глава несостоявшегося Трибунала, ему вторили остальные судьи и священники. Соизволил даже разъярённо взглянуть на спятившего святого брата сам Архипрелат. Спасителев Наместник хотел даже что-то сказать, но осёкся, завидев, что Кранист, облизав чернильницу и безумно улыбаясь, медленно направляется к нему. Мастера святой магии начали творить волшбу, не решаясь, однако, преградить дорогу лишившемуся рассудка инквизитору. Из шестнадцати защищающих священную архипрелатову плоть епископов лишь двое не успели убежать, столкнувшись, они повалились на пол и, перевирая слова, забормотали молитвы.

Но им повезло: дошедший до края помоста безумный Кранист, по-прежнему улыбаясь, шагнул в пустоту и свалился, прижимая к груди чернильницу.

Обвисшее на цепях тело еретика неожиданно дрогнуло, из спины, разрывая в клочья заношенную рясу, рванулись в стороны ослепительно сверкающие крылья.

Взмах, второй, третий… По залу загулял настоящий ураган, унося бумаги, переворачивая мебель, опрокидывая людей. Фолиант отца Краниста взлетел под потолок и свалился прямо на голову Архипрелата, отправляя Спасителева Наместника в беспамятство.

Задрожала в корчах землях, со скрежетом повалились оборванные цепи. Тело Грелана рухнуло на пол, но на его месте осталась висеть в воздухе светящаяся крылатая фигура. Вновь содрогнулась земля, исполинской трещиной расходясь над сияющим существом. И оно стремительными взмахами крыльев устремилось по образовавшейся расщелине к звёздному небу.

Зазвучала божественная музыка, в бесконечной выси распахнулись колоссальные сверкающие врата, из них вырвались крохотные на таком расстоянии фигурки и, постепенно увеличиваясь, стали опускаться, встречая своего нового собрата.

Утро в Святом Городе выдалось суматошное.

Когда инквизиторы, с трудом связав безумного Краниста, повели его в темницу, тот, неведомым образом изловчившись, выплюнул кляп и невероятно громко заорал, перебудив половину города, что, дескать, Аркин да и весь Эвиал погрязли в грехах и разврате, и переполнена Чаша Терпения Спасителя, и грядет некий Разрушитель, который окончательно отдаст мир во власть Тьмы.

Старательно скрипели перьями отцы-архивариусы, во всех подробностях расписывая развернувшуюся в аркинских подземельях битву, где в смертельном бою с главнейшим отродьем Тьмы сошёлся сам Архипрелат, на помощь которому Спаситель прислал Крылатого Воителя.

По развалинам вокруг трещины с целой сворой помощников носился знаменитый маг-архитектор Лебан, собирающийся воздвигнуть исполинский собор на месте явления Спасителева Чуда, дабы увековечить величайшую победу Света.

Сам же Спасителев Наместник старательно забывал перенесённый ужас, запершись в своих покоях с молодым послушником.

Эгестский Архиепископ уже подъезжал к городу, готовясь занять достойный преподнесённого Архипрелату подарка дворец.

Петр Марков
СИЯНИЕ БУЛЫЖНИКА, БЛЕКЛОСТЬ САПФИРА

Ночь великодушно нарядила в черные покровы Обитель Непорочной Жены, расположившейся в паре дней пути от стольного Княж-города. Все ее тело было укрыто от досужих взглядов, как и подобает благочестивой отроковице, подобных которой служительницы Обители ежедневно пытались сделать из своих юных подопечных.

Но сейчас, в третьем часу ночи, спали все. Тишина и благодать воцарились над святыми стенами, и лишь желтоватый глаз-луна портил умиляющую картину, нагло пялясь с небес.

Биянка, Матерь Настоятельница Обители, резко села в постели. За окном ей послышался какой-то звук, казавшийся продолжением ночного кошмара, вызванного, несомненно, излишком столь любимых ею, помилуй, Дева, свиных ребрышек.

— Кто-то проник внутрь! — спросонья обожгла тревожная мысль, но тут же погасла, угодив в холодные воды рассудка. Небось, осенний ветерок. Охранники-поури, хвала Спасителю, никому не позволят проникнуть за стены, хотя пытались многие, и изнутри, и снаружи. Не даром значительная часть денежных поступлений уходит на оплату службы этих уродливых карл.

История с часовыми для Обители принесла в свое время немало мигрени Матери Настоятельнице и сальных шуток в высившуюся неподалеку казарму Красных монахов.

Почтенные клиенты отдавали своих дочерей на воспитание в эти святые стены, уплачивая изрядное количество золотых. Они желали уберечь девушек от любых мирских соблазнов, которые могут навредить как чистым душам, так и непорочным телам. Вот с последними-то и возникали многочисленные проблемы.

Сколь часто ночною порою Биянка заставляла очередную подопечную не в страстном чтении молитв, а в страстных объятиях какого-нибудь из красавцев-охранников. Это выливалось в постоянные скандалы с достопочтенными родителями, возмущенными, что даже здесь не смогли уберечь непорочность их дочери.

Надо было что-то делать. Не помогали ни постоянные смены стражников, ни душеспасительные беседы с самими девушками.

Ничего не изменил даже нанятый отряд Красных монахов, искренне пытавшихся бороться с заигрываниями, но вечно капитулирующие на условиях неприятеля. Впрочем, некоторые сдавались на милость победителя сразу же.

Пришлось пойти на крайние меры. Преподобная Матерь призвала Нелюдь. Святые стены стали охранять зеленокожие и клыкастые гоблины Золотых гор и пупырчатые огры.

Но и эта затея, в конце концов, рухнула. Девушки, поначалу с криками шарахавшиеся от страшных морд, ошалев от недостатка мужского внимания, все с большим и большим интересом поглядывали на этих столь некрасивых, но таких мускулистых охранников.

Взмолившись Спасителю, за что он ей посылает такие испытания, Биянка пошла к Мегане, Хозяйке Волшебного Двора. Молодая, но могучая волшебница, сама отличавшаяся немалыми добродетелями, внимательно выслушала несчастную и нашла таки выход!

Так Обитель получила наконец надежную стражу, А Волшебный Двор новое доходное дело.

Проводится довольно сложный магический обряд, требующий большого затрата сил, который приуменьшал природную злобность и жестокость с огромными потерями захваченных в плен поури, делая их более послушными и терпимыми к людям, а особенно к магам. Немногие выживали, слишком стойкими оказались карлы, но тем более возрастала цена на измененных. Их, не жалея средств, нанимала Обитель, а также множество богачей, желавших иметь для защиты своих жен надежных, но безопасных телохранителей.

Ибо, ежели послушницы и преодолевали свою понятную брезгливость и начинали предпринимать в отношении суровых воинов вполне однозначные поползновения, те при всем желании не могли им помочь. Ибо, не смотря на все усилия магов, так и не удалось выяснить, как же размножаются поури.

Спокойствие охватило Обитель и ее Матерь Настоятельницу. Конечно, буйным цветом расцвели противоестественные удовольствия, но они, слава Спасителю, никак не угрожали непорочности тел послушниц.

На улице раздались звон металла и чьи-то вскрики. Там явно сражались!

Трясущаяся от страха старуха подошла к окну, пытаясь разглядеть происходящее. Но стекло с жалобным звоном раскололось, и ее шею пронзила резкая боль.

Дрожащей рукой она выдернула вонзившийся в нее дротик матового черного цвета. О, Непорочная жена! От раны по телу стремительно распространялась волна покалывающего тепла. Ноги вдруг предательски подогнулись, и Биянка рухнула на пол.

Она открыла рот, попытавшись крикнуть, но с ужасом поняла, что не может этого. Тело охватил паралич, добравшийся, похоже, и до мозга. Ибо мысли потекли как-то вяло, мелкими обрывками.

Рука, открывающая окно.

Молодой парень, влезающий в комнату, ее комнату!

Его куртка и штаны из кожи брюквенного цвета с фиолетовыми пятнами.

Щегольски нашитая на спину полоска серых пушистых перьев неведомой птицы, показавшаяся, когда он стал осматривать комнату. Но что ему надо?

Длинная черная трубка, зажатая в руке.

Загорелое лицо, склонившееся над ней. Улыбка.

— Встань!

Тело подчинилось. С облегчением она попыталась хоть что-то сказать, шевельнуть пальцами, просто моргнуть, но вновь ничего не вышло.

— Сейчас ты отправишься в комнату Мулибии, дочери купца Ригбора и осторожно приведешь ее сюда. Выполняй!

Голос подавлял малейшее сопротивление. Она повернулась и вышла.

Довольно кивнув, парень схватил лежащее на столе яблоко и растянулся на койке.

Отлично! Яд действовал! Он позволял чешуйчатой чепелюхе парализовать тело жертвы, сохраняя жизнь, а потом, подчиняясь посвистыванию твари, еда сама шла в логово, где уже жадно вопили вечно голодные детеныши. Немало охотников Темных Болот ты сгубила, мерзкая уродина, но сегодня спасибо за помощь! Правда, посмертно.

В углу раздалось недовольное воркование. Так, а что это там?

Сдернув плотную ткань, он обнаружил серебряную клетку, в которой громко выражали свое негодование два разбуженных голубя.

О, а это идея! Секундным делом было открыть дверцу и схватить одну из птиц. После чего он привязал к ее лапке алую ленточку, одну из лежавших рядом. Спокойно, приятель, сейчас отпущу!

Он и, правда, отпустил, подойдя к окошку. Ошалевший от радости пернатый растворился в ночном сумраке.

Странная улыбка скользнула по губам, когда парень сел на стул и стал терпеливо ждать.

Нервная дрожь сотрясала тело Мулибии. Она невольно вскрикнула, когда, проснувшись от толчка в плечо, увидела застывшее нелепой маской лицо Преподобной Матери.

— Что случилось? Вам плохо?

Тревожно пролепетала девушка. Но Преподобная, ни сказав ни слова, отрицательно мотнула головой и поманила ее за собой.

— Но зачем? Чего вы хотите?

Вновь призывающий взмах руки. Два чувства боролись внутри Мулибии: почтение к старшей и тревожная боязнь. О, Дева, чего же она так жутко молчит? Наконец, трясясь, она оделась и двинулась за старухой.

Биянка неслышно шла вперед. Лучше бы она, как обычно, непрерывно изрекала уже набившие оскомину поучения, чем так пугающе молчала, похоже на призрака. А может, она и есть призрак, пришедший, чтобы забрать ее с собой? Мулибия испуганно оцепенела.

Но Матерь уже открывала дверь своей комнаты, а там …

— Трэйби!!!

И Мулибия кинулась на шею парню. Облегчение от прекратившегося страха и просто неземной восторг при виде любимого смешались внутри в невероятный коктейль, мгновенно ударивший в голову опьяняющей радостью.

Она страстно целовала это любимое лицо, эти колючие щеки, эту милую родинку, эти пухлые губы, со счастливым удовлетворением замечая ответный любовный хмель в его серых глазах.

— Но как …

Чмок

— … ты нашел меня?

С трудом оторвавшись от девушки, парень охрипшим от страсти голосом произнес:

— Деньги помогли. Пришлось отдать приказчику твоего отца всю выручку от продажи костей и яда щарча. Он то и поведал мне, куда Ригбор спрятал от меня свою дочь. И вот я пришел за тобой.

Последовал новый всплеск жарких объятий и поцелуев. Позабытая Биянка, так и стоявшая статуей у двери, уже начала сочинять оправдания, которые она униженно будет говорить суровому Ригбору, сколотившему состояние на покупке у добытчиков Темных Болот костей, шкур, яда и крови расплодившихся там монстров и перепродажи их всемидорога на рынках Запада.

Но Трэйби, наконец, заметил ее:

— Спи, Преподобная.

И сон милосердно обрубил страдания Матери Настоятельницы.

— Любовь моя!

Он схватил изящную кисть девушки.

— Ты убежишь со мной? Я нашел возможность как нам быть вместе. Ты согласна?

Мулибия не могла видеть выражение мучительного ожидания на его лице.

— Дурачок! И ты еще спрашиваешь! Ты, которого я полюбила, едва увидев! Ты, чей образ всегда в моих мыслях, и даже во время святых молитв, да простят меня Спаситель и Дева!

Парень радостно бросился целовать каждый ее ноготок.

Задумчивая мина возникла на лице девушки.

— А как ты проник сюда? Как смог преодолеть поури?

Парень довольно ухмыльнулся.

— Лучше поури, Мулибия, могут быть только поури. Поспеши же, ты все увидишь сама!

Покинув комнату через окно, он помог девушке спуститься вниз, и они двинулись к воротам.

У самого выхода дорогу им преградила невысокая плотная фигура, сжимающее странное оружие, похоже на двузубую рогатину.

— А, Лаффи, ну, как закончилась драка?

Поури торжественно произнес:

— Души наших плененных братьев теперь свободны и вновь вернутся к нам, очищенными от скверны. Мы помогли тебе. Отдай обещанное.

В руках у Трэйби появилась пятидюймовая фигурка какого-то существа, похожего на зубастую усатую ящерицу с крыльями, как у летучей мыши. Она была изящно вытесана из неизвестного материала, красиво запереливавшегося в свете луны.

На лице карлы появился священный восторг. Он с осторожным благоговением принял статуэтку и, аккуратно завернув ее в плат из дорогой эбинской парчи, убрал в котомку.

— Ты выполнил договор и можешь идти.

Едва уловимый жест, и из кустов вышла орава поури, прятавшаяся на непредвиденный случай.

Кивнув им, парень с девушкой покинули Обитель.

— Что это было за чудовище?

Женское любопытство требовало выхода.

— Не знаю. Поури называют их ишхар. Они поклоняются этим фигуркам.

— Но где ты взял ее?

— Однажды мы разорили гнездо шипастых жжагов, уничтожив целый выводок этих тварей. Там я и обнаружил эту фигурку. Кто знает, где жжаг взял ее? Они вечно тащат в гнездо любую блестящую мелочь. Прослышав, что поури интересуются такими, я попросил их о помощи. Они как раз собирались в набег.

— В набег? Но они же убьют всех.

Мулибия стукнула Трэби кулаком в грудь.

— Как ты мог допустить такое?

— Ты что? Разве они заслужили подобную участь? Нет, я сделал все возможное, чтобы они не умерли, поверь мне.

— Ах, мой герой.

— Любимая!

И луна, усмехнувшись, спряталась за тучу, чтобы влюбленных не заметили гнавшие во весь опор всадники.

Отряд Красных монахов, примчавшийся по тревоге, поднятой из-за прилетевшего из Обители голубя с алой лентой, знаком высшей опасности, понеся большие потери, все же уничтожил орду поури. Лишь считанным единицам удалось ускользнуть. Ни среди живых, ни среди убитых так и не удалось найти одну из подопечных, и лишь очнувшаяся Матерь Биянка прояснила ситуацию.

— Ну и что ты наделал, гад?

Горшечник со злостью посмотрел на неуклюжего верзилу. Жена и так сегодня с утра опять скандалила из-за денег, а тут еще ублюдок, не смотрящий по сторонам, толкнул его в плечо, в результате чего укрепленная на спине деревянная конструкция, наполненная готовым для продажи товаром, рухнула на мостовую, разбив надежду на сегодняшнюю выручку.

— Думаешь, надел цепь из салладорского золота, и все можно?

Взор, который уронил на него незнакомец, заставил переменить мнение о гневных взглядах. Ярость просто полыхала в глазах мужчины, только и ища возможность вырваться наружу. Оглядев черепки, Ригбор бросил горшечнику пару золотых и двинулся дальше, не вслушиваясь в проклятия мастерового.

Его чувства нельзя было назвать яростью. Это была лютая ненависть. Он ненавидел Матерь Настоятельницу, боязливо лепетавшую что-то в оправдание, он ненавидел самого себя, решившего, что стены Обители уберегут его любимую дочь.

При мысли о Мулибии его охватила волна горделивой нежности. Доченька! Последняя отрада после смерти жены, завещавшей ребенку красоту трепетной лани. Единственная и неповторимая!

Но тут он представил ее в объятиях этого вонючего охотника и грязно выругался. Вот кого он ненавидел больше всего! Этот грязнуля, один из тех, что приносят ему на продажу трупы тварей, посмел заикнуться о руке его Мулибии! Этот …, которому всю жизнь предстоит прозябать на своем мерзостном болоте, хотел породниться с одним из богатейших купцов Княж-города! Он, с гневной отповедью выброшенный на улицу, посмел похитить его дочь!

Не-е-ет, смерть — это слишком легкое для него наказание!

Вывеска прервала мысли как раз тогда, когда умелое движение ножа обнажило кость голени вопящего Трэйби. С куска дерева злобно скалилась голова собаки, судя по морде, огровой овчарки. Символ Ищеек. Над ним белела надпись: Маг Нолия. Лицензия Волшебного Двора № 6334. То, что нужно!

Дверь с мелодичным звоном распахнулась сама собой. Ригбор снова выругался. Ему не нужны были эти дешевые фокусники, он искал настоящего специалиста.

Комната выдавала любителя роскоши. Чего стоили только стены, обшитые шкурами ропицадра со столь прихотливым и неповторимым узором и дорогой эбинский ковер. Видимо, маг Нолия богат.

Нет, не богат. Богата. Женщина, вошедшая через противоположную дверь, притушила кипевшую ненависть. Длинные черные волосы, странные оливковые глаза, платье голубого шелка из Синь-И, облепившее роскошное тело на миг заставили забыть обет верности умершей жене. Но она же не старше Мулибии! Тряхнув головой, купец взял себя в руки.

— Да, я понимаю Вас.

Голос соответствовал телу.

— Мне тоже претят все эти внешние эффекты. Но что поделать, основной контингент моих клиентов без них не верят, что я достаточно квалифицирована.

Она села за стол из черной кости пайда и указала купцу на необычное, все какое-то меховое кресло.

— Перейдем сразу к делу. Что Вас привело ко мне?

Ригбор вздрогнул, когда кресло неожиданно стало массировать ему спину и плечи.

— О, не пугайтесь! Я зову его меховик. Это мой зачет по бестиургии.

Плавные движения несли отдохновение, он словно качался на теплых морских волнах. Вся злость стала какой-то не важной. Спокойствие мурлыкая расположилось в теле купца. Слова медленно и неторопливо текли изо рта.

— … когда я примчался в Обитель, было уже поздно. Мулибия и этот оборвыш успели скрыться. Отчаянные поиски ни к чему не привели. Мне порекомендовали Вас как одну из лучших Ищеек нашего города, к тому же обладающей отличной избирательной памятью в отношении кое-каких подробностей прошлых дел. Со мной отряд смелых и решительных людей, отлично знающих местность. Вам, Нолия, надо отыскать мою дочь, а уж об остальном мы позаботимся.

— А что же Вы сделаете с Трэйби?

— Зачем Вам знать?

— Понимаете, от того, насколько далеко Вы зайдете в своей мести, зависит моя оплата. Как видите, — она обвела рукой комнату — мой образ жизни требует значительных затрат, и я не могу позволить себе излишнюю благотворительность.

— Я плачу, сколько не попросите. Ради любимой Мулибии …

— Тогда я сразу же берусь за Ваше дело.

Взгляд Ригбора упал на изящный посох, трехфутовой длины, украшенный узорчатыми серебряными накладками, стоявший на подставке рядом со столом. Он возмущенно фыркнул.

— Что? У Вас только посох Подмастерья? Вы даже не окончили Академию?

Глаза Нолии метнули искры вызова.

— Вам мало Лицензии Волшебного Двора? Или вы не доверяете их магам?

Вспомнив надпись над входом, Ригбор несколько успокоился. Мегана не раздает разрешение на магическую практику кому попало.

— Но поймите меня, я ищу грамотную Ищейку. Достаточно ли Вы квалифицированы? Ведь если Вас отчислили …

— Хорошо, хорошо!

Голос ее дрожал. Она чувствовала, что ему придется раскрыть все карты, но как же не хотелось этого делать.

— Я расскажу все.

Длинные тонкие пальцы яростно забарабанили по столу. Покрывавший их лак стал быстро менять цвет, переливаясь всеми цветами радуги.

— Вы помните Подмастерье Зорбу, пропавшего на Темных Болотах полтора года назад?

О, да! История породила немало слухов и мрачных легенд. Молодой монстролог, решивший избрать для своей самостоятельной заключительной работы одну из тварей Болот и не испугавшийся многочисленных предостережений, просто исчез. Отправившиеся на поиски маги Академии и Двора, ведомые проводниками из охотников, так и не смогли ничего выяснить. Каждый дюйм Болот источал эманации Тьмы, искажая заклятия, мешая расследователям. Они-то вернулись все, но безрезультатно.

— Он учился на курс старше меня. Мы…

Румянец смущения залил нежные щеки.

— Мы были близки. Зорбу был таким балагуром. Он не боялся ничего. Когда настало время для работы над трактатом, ему в голову пришла мысль описать какого-нибудь монстра с Темных Болот пострашнее. Дескать, до него никто не решался. И правильно делали! Вы знаете, чем это закончилось.

Нолия всхлипнула.

— Я умоляла отпустить меня на Болота! Я верила, что моя любовь поможет найти его, выяснить, что же случилось, но наставники, подчиняясь запрету на посещение берегов Темной реки, наложенного из-за пропажи Зорбу, не хотели ничего слышать. И я убежала, бросив учебу в середине сессии. Меня, конечно, быстро нашли и доставили к ректору. Бросив неодобрительный взгляд, милорд сказал, что если я до сих пор не научилась самоконтролю, из меня уже не выйдет хорошего мага, и недрогнувшей рукой написал приказ об отчислении.

Вот оно что! Но магичка продолжала.

— Мне было все это совершенно неважно. Наконец-то я свободно могла отправиться на поиски.

Она усмехнулась.

— Конечно же, ничего не вышло. Разве может недоучка сделать то, что не удалось опытным магам? Но надо было на что-то жить. На Запад возвращаться было стыдно, и я осталась в Княж-городе. Достопочтенная Мегана, выслушав мою историю, позволила сдать экзамен на Ищейку. Знаний на это хватило, хотя я и не доучилась один год. Ну что, Вас успокоил мой рассказ?

Чувство неловкости царапало душу купца, но он прогнал его.

— Успокоил, но и вы должны понять отца, нежно любящего единственную дочь, обманутую этим шкурником.

Нолия грустно улыбнулась.

— Я понимаю.

— И все же интересно …

Ригбор потянул затекшие руки.

— Как именно Вы найдете Мулибию и Трэйби?

С лица магичкий окончательно исчезли остатки печали.

— У меня есть напарник.

Громкий чмокающий звук раздался из полноватых губ. И в комнату стремительно ворвался небольшой снежный буран, хотя нет, это кусок странного перекати-поля. Или ком горной лавины. Нет, это все-таки было какое-то животное.

Присмотревшись повнимательней, Ригбор восхищенно ахнул.

— Это же …, это …

— Да!

Утверждающе торжественно кивнула Нолия.

— Перед Вами Кайра, снежный лев Нарна.

Купец восторженно любовался грациозной кошкой. Он всегда любил необычных животных, и даже приказывал набивать чучела из шкур самых красивых, приносимых охотниками.

— Но где Вы его взяли?

— Великая Айлин как-то посещала Академию. В дар бестиарию она преподнесла двух львят — самца и самочку. Это один из их потомков. Кайра — мой тотем, а эту связь не так-то просто разорвать. Поэтому после отчисления его мне оставили. Именно с помощью льва я разрешу Вашу проблему.

— Я рад. Выступаем через два часа. Жду Вас у Ворот Заката.

— Мы будем готовы.

И они улыбнулись. Оба.

Двое молодых людей, почти полностью поглощенных собой, неторопливо шагали по неширокому тракту, извилисто изгибавшемуся среди холмов. Хотя для них, истово влюбленных, все выглядело не столь обыденно.

Для Мулибии это было обычной пыльной дорогой, порой «украшенной» кучками конского навоза.

Нет, на самом деле это светлый и радостный Путь в еще неведомое, но уже нежно любимое ею место, где они с Трэйби наконец-то будут счастливы; к сладостной жизни, которую не омрачат ни навязчиво заботливый отец, ни огромный, но странно пустой дом, ни маячившая время от времени перспектива замужества с сыном очередного папиного компаньона.

Охотник видел не голубое небо. Нет, это был величественный купол гигантского храма, украшенного девственно белыми покровами облаков, возведенного во имя величайшей ценности мира сего — его Мулибии. Он покрыл бы ее изображениями все алтари Эвиала и сам бы возлагал на каждый свои скромные дары — частицы его жаркой и искренней любви. Он сравнял бы с землей все горы, чтобы собрать самые прекрасные драгоценные камни, он оборвал бы все цветы, чтобы вручить все это любимой.

Не солнце сияло высоко в небе. Это горел горячий гигантский светильник, пылающий, подобно их неистовой любви, согревающий, так приятно обжигающий и ласкающий, словно пытаясь превозмочь их страстные поцелуи.

Нет, не цикады стрекотали в придорожной траве. Это все твари Эвиальские тянули восторженные гимны, воспевающие ее страсть к этому темноволосому парню, восхищаясь его лицом, мускулистым телом, смелым сердцем, благородной душой и тысячами прочих достоинств, из-за которых она и влюбилась в него.

Все вокруг говорило ему о ней. Высокие холмы шептали о прекрасных формах Мулибии, зеленые стебельки трав были мягки, подобно ее длинным рыжим волосам, бегущий неподалеку ручеек искренне и с упоением, но все также безрезультатно пытался журчать хоть вполовину благозвучней голоска Мулибии.

— Я люблю тебя!

Сказали они одновременно, и весь мир вокруг в очередной раз исчез, растворившись в жарких поцелуях.

— Знаешь, дорогая — произнес Трэйби, когда они, утомившись дорогой, устроили привал и съели неприхотливую еду: хлеб, сыр, мясо, зелень, которые охотник достал из котомки.

— Помню, одна старая женщина сказала мне фразу, прочитанную ею в какой-то книге: «Сколь прихотливо сияние сапфира и сколь проста блеклость булыжника. Кто положит рядом прекраснейшую драгоценность и убогую дешевку?».

Он вздохнул.

— Услышав это, я был глубоко поражен. Ведь это про нас с тобой. Ты, Мулибия, красивейший драгоценный сапфир, ты с рождения привыкшая к богатству и роскоши, и я, простой булыжник, которые тысячами валяются под ногами, бедный охотник за монстрами, каждое утро отправляющийся на промысел и даже не знающий, не только удастся ли сегодня получить хоть какой-то заработок, но и, вообще, сохраню ли я жизнь. Долго эта фраза бродила в моих мыслях, причиняя страдания …

— Глупый!

Мулибия оборвала его, приобняв за плечи.

— Если я действительно драгоценный камень, то вставленный в самую красивую и дорогую, но и в самую прочную оправу, которая с каждым днем сжимала меня все больше и больше. Я мечтала о свободе, желая вырваться из-под опеки отца, думавшего, что он действует мне во благо, но не слушавшего моих мыслей и мечтаний, считая их возрастными бреднями, которые скоро пройдут.

Она теснее прижалась к парню.

— А ты, Трэйби, полагающий себя булыжником, забываешь, что этот камень свободен. Вольно валяется он на дороге, попадаясь под ноги всем без разбора: и богатому дворянину, и бедному крестьянину. Ты, обычный камень, не испугался проклятий и угроз моего отца, не устрашился общества известных своей жестокостью поури, не убоялся напасть на Святую Обитель, зная, что Красные монахи это так не оставят. Нет, если ты и булыжник, то самый лучший, и спускающий такое сияние, перед которым блекнет такой простой сапфир как я.

— Но дорогая …

Мулибия, не давая договорить, заткнула ему рот поцелуем, заставившим забыть все мысли, просившиеся на язык.

Когда, наконец, их губы разомкнулись, девушка заговорила первой:

— Но что будет дальше? Ты и, правда, не опасаешься погони?

Трэйби улыбнулся.

— Дорогая, самые сильные преследователи, которых пошлет Ригбор, не идут ни в какое сравнение даже с маленьким саблехвостом, которых я уничтожал в свое время немало.

— А если нас догонит сам папа? Что ты с ним сделаешь?

— Ты что Мулибия? Да он причинил мне немало гадостей, он приказал своим слугам избить меня, когда я наивно пришел свататься, но я не буду убивать его, этого отца моей будущей жены.

— Жены? Что-то я ничего об этом не слышала.

Трэйби упал на колени.

— Я как раз хотел поговорить об этом. Мулибия, мне так хочется, продолжить наше дальнейшее совместное существование в качестве супругов. Я знаю, в дневном переходе отсюда, в Зубъих горах, есть жилище Святого Отшельника. Он с радостью обвенчает нас. Ты согласна быть моей женой?

Восторг полосатым питоном обвил ее душу.

— Конечно же, да!

— Так поспешим же!

Нолия приехала на небольшой повозке, ведомой черным халистанским иноходцем, невозмутимо реагирующим на, бежавшего рядом, Кайру. Женщина не держала в руках поводья, зачем эти орудия управления монстрологу?

— А где Ваши спутники?

— Они присоединятся к нам у Обители. Именно там последнее известное пребывание Трэйби и Мулибии. Это, правда, существенно облегчит поиски?

— Вы не ошиблись. Но еще больше поможет какая-нибудь вещь, которая касалась их.

— Да, я знаю. Вот.

И Ригбор протянул магичке финифтиевый браслет.

— Его подарил моей дочери этот голодранец. Она забыла его дома.

Женщина осторожно взяла украшение и протянула его льву. Тот внимательным образом обнюхал его, а затем недовольно рыкнул.

Последовав его примеру, Нолия также пустила в ход обоняние. Ее ноздри затрепетали, принюхиваясь.

— Так, проверим. Хм, создатель браслета родом из Пятиречья. А вот и запах торговца. Изрядный пройдоха.

Она резко дернулась и чихнула. А после улыбка понимания материализовалась на губах.

— Что же, Ригбор, Вам повезло, что Трэйби занимался промыслом на Темных Болотах. Тьма оставляет едва уловимый отпечаток на всех, имеющих с ней дело, даже если это уничтожение ее порождений. Конечно, умелый маг вовремя очистится, но что ожидать от простого охотника? Я почуяла эту «метку» и теперь ни за что не упущу его. Надо только взять след.

— Вот и отлично!

Но девушка уже вновь принюхивалась.

— А вот и следующий аромат. Довольно необычный. Ну, просто несет …

Она судорожно ахнула и бросила испуганный взгляд на Ригбора.

— Простите, я правда не хотела.

Руки купца сжались в кулаки.

А что, ты думала, так просто нажить состояние, не запятнав одежду? Довольна?

Нолия зачарованно помотала головой.

— Ладно, двинулись!

И они тронулись в путь. Заклятие неутомимости, наложенное на коней, позволило сократить длительность поездки вдвое.

Магичка, потрясенная увиденным, вначале просто молчала. Но постепенно она оживилась, не в силах противиться извечной женской привычке поболтать. Ригбор хмуро отвечал, потом, оттаяв, сам стал задавать вопросы. По молчаливому согласию, они не касались обнаруженного Нолией.

Разговор скрашивал унылое однообразие пейзажа. Купцу очень захотелось узнать, какова природа силы монстрологов.

— Ну, как Вам может быть известно …

Нолии, так и не окончившей Академию, было приятно, что кто-то интересуется ее знаниями.

— Сила незримыми ветрами несется по миру, подобная, простите за избитое сравнение, кругам, расходящимся от брошенного в воду камня. Для нее не существует естественных преград, таких как горы и деревья, поэтому она щедро разлита в земле, в воздухе, в воде. Оттуда ее и черпают стихийные маги. Наше же могущество сродни алхимии. Все живые существа в различной степени могут накапливать Силу. Всевозможные животные, населяющие сушу, моря, небо, в какой-то мере обладают возможностью преобразовывать накопленное, что, к примеру, привело к возникновению у них инстинкта, или позволяет саламандре танцевать внутри самого яркого огня.

Кайра, бежавший рядом с повозкой, издал громкий рык.

— Вот эту-то преобразованную ими Силу мы умеем извлекать, заимствуя кое-какие звериные возможности, например, омолаживаться, подобно фениксу. Почему, Вы думаете, я выгляжу столь юной?

Ригбор мысленно вновь пообещал себе больше не попадаться на эту уловку магов.

— А еще, комбинируя способности, мы можем создавать собственное новое существо, или призвать в трудную минуту верного союзника. Но монстролог получает Силу не с помощью пыток, подобно некромантам, а в процессе Слияния со зверем, на время становясь им самим…

С помощью подобных клинков-разговоров удалось быстро убить самое продолжительное чудовище — время. Впереди показались каменные стены питомника благочестивых девиц.

Возле ворот же виднелся десяток всадников в ярко-красных сутанах. Их появление было отмечено бурным восторгом.

— Нолия!

— Любовь моя!

— Не может быть, ты ли это!

Один монах даже стащил со спины лютню и затянул что-то фривольное о жгучих красотках, которым в охотку.

Вымученно улыбнувшись, Ищейка прошипела Ригбору.

— Знала бы, что предстоит иметь дело с этими бабниками, запросила бы на треть больше!

Опешивший купец бросил украдкой благодарный взгляд на командира отряда, Отца Сардера, посоветовавшего ему утаить состав путников.

В результате проведенного расследования выяснилось, что кроме поури в атаке на Обитель принял участие и охотник с Темных Болот. Подобного святотатства Красные монахи не прощали. Карлы получили свое, теперь пришла очередь Трэйби. Ригбор был рад этому, ибо они являлись первостатейными воинами.

— Да, «благочестивые» братья мои, возлюбившие ближних своих!

Вещала Нолия.

— Я тоже счастлива влиться в ваше общество, но как рек Спаситель: «одолей проблему, или проблема одолеет тебя». Мне надо работать.

Несмотря на свой разгульный характер, Красные монахи отличались отличной дисциплиной. Крики смолкли. Работа магички требовала наибольшей тишины.

Ригбор помог Нолии вынести из повозки мягкую белую циновку, сплетенную, как он понял, из шерсти Кайры, и небольшой сундучок.

Ищейка извлекла из него черный ошейник для льва, сделанный, на сей раз, из своих локонов. После она протянула купцу висящий на полосатом шнурке из волос обоих «львиный глаз».

— Наденьте его на шею. С помощью амулета мы сможем общаться, а в нужный момент Вы увидите то же, что и я. Заказчик должен наблюдать исполнение заказа.

— Но разве Вы уходите?

— Да. Я войду в Слияние с Кайрой, поместив в него свой разум. Вооруженная его острым обонянием, не менее острыми когтями и скоростью, я превращусь в быстрого и грозного зверя, не лишенного познаний в магии. Ну а Вы, пользуясь амулетом, поведете остальных. Прошу только беречь мое тело и не позволять себе всяких вольностей.

Она усмехнулась.

— Каких таких вольностей?

Но женщина уже снимала с себя всю одежду, заставив Ригбора и остальных восхищенно застыть. Святые подвижники, сколько бы лет ей не было, зрелище было восхитительным!

Под пристальными жадными взглядами мужчин Нолия встала на четвереньки на белую циновку, застегнула ошейник на льве и застыла, пристально уставившись в глаза зверя.

Не было никаких бормотаний, воплей или вспышек пламени пополам с громом и молниями. Ригбор лишь на мгновение вздрогнул, словно жена вновь шутливо щекотала его шею гусиным пером, когда он сидел, углубленный в подсчет прибылей. А потом Кайра и Нолия резко дернулись, и тело женщины бессильно упало на циновку, корчась и извиваясь.

— Что-то не так? Ей плохо!

— Успокойся, сын мой, -

Отец Сардер положил руку ему на плечо.

— Я не в первой наблюдаю подобное. Это отдача, ее плата за колдовство.

Тем временем лев с каким-то жадным интересом внимательно оглядывал магичку. Представив себя, смотрящего на собственное тело со стороны, купец почувствовал озноб. Слишком это напоминало смерть.

Кайра же, похоже, удовлетворенный осмотром, метнул на собравшихся взгляд своих ставших густо оливковыми глаз. Громко мурлыкнув, он потерся о грудь Ригбора, шершавым языком лизнул лицо, а затем быстрыми прыжками скрылся из виду.

Купец ошалело посмотрел вслед, а потом, чувствуя себя маньяком-некрофилом, помог монахам поднять циновку с прекрасным, но недвижно застывшем в трансе, телом молодой женщины и положить его в повозку.

В ушах стало покалывать, и раздался ехидный смешок.

— Ну, как, доволен зрелищем?

Голос Нолии совсем не изменился. Как-то совершенно естественным выглядел переход на «ты».

— Да-а-а, теперь я понимаю, почему Красные были так рады твоему появлению.

— Ну, еще бы! Небось, добровольцы устроили знатную потасовку за право отправиться в поход. Теперь о деле. Я нащупала их след. Они движутся по тропе, ведущей к Зубъим горам. Поспеши же. С вашей скоростью вы сможете нагнать их.

— По коням!

Монахи собрались быстро. Через пять минут Обитель уже исчезла за горизонтом. Ригбор никому не доверил управление повозкой. Ему, правда, пришлось воспользоваться поводьями. Тело женщины так и лежало недвижимо на циновке, время от времени, но все чаще и чаще содрогаясь в корчах отдачи.

Отряд подвигался быстро. Лишь на перекрестках они ненадолго замирали, ожидая, пока купец, сверившись с амулетом, укажет направление.

Ночь вышла из укрытия, злорадно надеясь, что уж теперь-то они точно устанут и сделают привал, но, так и не дождавшись, бессильно скрылась, уступив место новому дню, так же безуспешно пытавшемуся утомить преследователей. Но монахи, используя свои тайные знания, успешно боролись с усталостью.

И вот, когда они уже вступили во вторую половину суток, купец услышал.

— Я нашла их, слышишь?

— Да! Где они?

— Смотри же сам.

Из расплывчатой мешанины, закружившей перед глазами, показались воспрянувшие к небу вершины. Зубъи горы!

Но что это? Сквозь частые ветви кустов, за которыми скрывался лев, стала заметна добротная каменная хижина, высившаяся у выползшего вперед гранитного языка. А возле нее трое. Седой старик в мешковатой серой сутане, сейчас что-то вдохновенно вещавший, и стоявшие на коленях беглецы. Трэйби нежно сжимал руку Мулибии.

— Что они делают?

— Ну, похоже, дело пахнет свадьбой. Мои поздравления!

Свадьба? Он все-таки осмелился! Породниться с этим нищим шкуродером? Ну, нет, никогда!

— Останови их немедленно! Спаси мою дочь от всего этого!

— Ради этого ты меня и нанял. Но что сотворить с Трэйби?

— Убей эту сволочь! Выпусти ему кишки!

— Желание заказчика закон.

И громкое рычание эхом разнеслось среди каменных исполинов.

— … и любите друг друга так же сильно, как возлюбил все творения свои Спаситель наш, властью которого, дети мои, я объявляю вас мужем и женой. Облобызайте же Святой Символ!

Они поочередно поцеловали протянутую отшельником перечеркнутую стрелу, а затем их губы счастливо соприкоснулись.

— Свершилось!

Трэйби довольно взглянул на святого аскета.

— Благодарю Вас, Святой отец, за этот Великий Подарок. У меня сегодня такое хорошее настроение, позвольте и мне сделать Вам драгоценный дар, самый дорогой, который я могу позволить.

— О, не надо, сын мой! Это моя обязанность, и лишь Спаситель руцей своей может вознаградить слугу своего.

Но охотник уже копался в своей необъятной котомке. И вдруг.

Громкое рычание эхом разнеслось среди камней исполинов. Трэйби схватил рогатину, брошенную на камни перед святой церемонией, и обернулся в направлении звука.

Мулибия вскрикнула. Отшельник сам рухнул на колени и громко забормотал молитвы.

Перед ними стоял лев, размером с добрую лошадь. Белая шерсть, густая грива, перечеркнутая черным ошейником. Длинный хвост, нетерпеливо дергающийся из стороны в сторону. Изобразив нечто, похожее на улыбку, зверь прыгнул на парня.

Но охотника хранит реакция. Без нее не выжить в Темных болотах Он уже был готов, уперев конец рогатины в землю, а острие направив в грудь летящей кошке. Сейчас животное рухнет пронзенным, как не раз погибал двугорбый варан, также обожающий такие методы нападения.

С рычание зверь упал на оружие. Но не тут-то было! Трэйби потрясенно заметил, как в месте соприкосновения с острием тело твари изменилось, превратившись на миг в прочный костяной панцирь. Но он не растерялся, а напряженно поднял рогатину, резко перекинул льва через себя. Тот рухнул на спину, но тут же выскочил, вновь готовый к бою.

— Магия! -

С отвращением протянул Трэйби, но пришлось спешно уворачиваться от очередного прыжка. Снова и снова зверь атаковал, заставляя совершать немыслимые кульбиты. Пригодилось все умение, приобретенное на Темных Болотах. Ему даже несколько раз удавалось ударить животное, но тело того вновь становилось прочным панцирем, пусть на мгновение, но этого хватало.

Так не могло долго продолжаться. Очередной удар он пропустил. Лев мощным движением лапы опрокинул охотника, оставив на теле кровоточащие порезы. Рогатина отлетела в сторону.

Удовлетворенно мурлыкнув, зверь медленно направился к Трэйби, намереваясь закончить бой.

— Не тронь его! Не смей!

Отчаянно заорала Мулибия, вцепившись в длинный белый хвост, желая задержать, уберечь, спасти.

Яростно рыкнув, кошка обернулась к девушке.

Ригбор, с помощью амулета следивший за схваткой, быстро произнес.

— Не вздумай причинить ей вреда, поняла?

— Не бойся, я обо всем позабочусь.

Кайра пристально посмотрел на дочь купца, и та оцепенела.

Эти странные оливковые глаза манили и притягивали. Весь мир скрылся во тьме, лишь этих два глаза, два солнца горели перед ней, заставляя забыть обо всем. Но вот веки скрыли их, явив солнечное затмение, и все вокруг окружила темнота.

Мулибия упала на землю.

— С ней все в порядке?

Ригбору очень не понравилось проделанное с дочерью.

— Да. Взгляд василиска лишь на время парализует жертву, позволяя без помех заглотнуть ее. Слишком сильно любит этот чешуйчатый гад переваривать еще живое тело.

— Отлично! Тогда покончи со шкурником.

И лев вновь повернулся к охотнику.

Но Трэйби не валялся недвижимым камнем. Едва зверь отвлекся, он бросился к своей котомке и стал быстро рыться в ней, выбрасывая вещи на поверхность.

И теперь он стоял, довольно сжимая в руке шар размером с яблоко, похожий на кусок мориона, на сгусток черной застывшей крови, на затвердевшую частицу Тьмы.

— Лови, тварь!

И глобула полетела во льва.

Ударившись о белое тело, она словно расплескавшись, покрыв шерсть густой маслянистой пленкой, тем не менее, быстро всасывавшейся в кожу.

Крик, изданный зверем, так поразительно напоминал человеческий. Он вопил, он рычал, он стонал, разбрасывая дергающимися лапами камешки, он бился головой, стремясь унять страдание, причиняемое яростно жегшей субстанцией.

Даже Ригбор, посредством амулета, отчасти ощутил боль Нолии и Кайры. С него будто содрали всю кожу, сразу же закопав в кучу соли, он зашипел сквозь плотно стиснутые зубы. Но горше всего были душевные муки.

Казалось, он видел, как на его глазах банда огров насилует и убивает его жену и дочь, а Ригбор крепко связан, не в силах помочь или хотя бы отомстить, от чего было еще больнее.

А рядом корчилось в мучениях тело магички. Оно стремительно покрывалось похожей черной пленкой, причинявшей жутчайшие страдания.

В голову пробилось тихое:

— Амуле-е-ет! Я задела гаденыш-ш-ша! Ты сможешь сам почуять его-о-о! Отомсти-и-и!

И все мигом прекратилось. Потрясенный Ригбор смотрел на прекрасное тело, застывшее теперь в смертном трансе, из которого Нолию не вывел бы самый магучий маг.

А тем временем у отрогов Зубьих гор охотник удовлетворенно смотрел на труп кошки, теперь утратившей всякую опасность.

— Действует!

Кивнул он и повернулся к отшельнику.

— Простите, святой отец, что мы осквернили ваше жилище своими мирскими разборками. Я сожалею об этом.

Бросившись к Мулибии, Трэйби осмотрел ее. С радостью нащупав пульс, он взял девушку на руки и удалился.

Остались лишь труп кошки и отшельник, потрясенно молившийся Спасителю.

Слезы капали одна за другой. Суровый купец, последний раз рыдавший на могиле жены, горько смотрел на медленно опускаемое в могилу тело Нолии, завернутое в ту самую цинновку. На ее лице так и застыла маска мучительной боли, появившаяся теперь и на лицах монахов. Теперь не только долг вел их вперед.

Отец Сардер все же пытался успокаивать Ригбора:

— Не страдай понапрасну. Она теперь счастливо сидит у ног Спасителя. Скитания ее души прекратились. Суровыми муками и участием в нашем святом походе добилась она Царствия Небесного. Нолия уже весело разговаривает со свои Зорбу.

Но грусть не желала уходить.

К тому же неожиданно нахлынула жгучая ревность к никогда не виданному им Подмастерью. Она ушла, убитая проклятым Трэйби. Его счет к охотнику возрос до небес. Не важно как он победил в бою, ему не спастись!

Месть, лютая месть рычала в клетке его разума, отчаяна просясь на волю.

— Ты можешь найти его?

Монахи уже закопали Ищейку, воздвигнув на могиле перечеркнутую стрелу.

Ригбор кивнул. Сверившись с амулетом, он махнул рукой, указывая дорогу. Беглецам все равно не скрыться.

Забытье так не хотело отпускать. Тяжелыми пудовыми камнями придавило оно веки, плеснула в голову какой-то черный тягучий кисель, вкрадчиво нашептывало прямо в мозг любезным хозяином:

— Ну, зачем тебе уходить? Побудь еще чуть-чуть опутывая тело обессиливающей липкой паутиной.

Лба коснулась чья-то теплая рука, враз прогнав наваждение. Мулибия медленно открыла глаза.

— Трэйби!

И забытье, громко проклиная парня, окончательно исчезло.

Выскользнув из нежных рук, она огляделась.

— Где мы?

— В одной из пещер Зубъих гор. Я принес тебя сюда, любимая. Нельзя было ждать, пока ты очнешься. За этой тварью могли последовать новые. Вот уж не ожидал подобного от Ригбора.

— Но как ты справился с ней?

— Ну что ж, Мулибия.

Парень задумчиво погладил по ее волосам.

Было видно, что говорить ему все труднее и труднее.

— И мы двинулись в глубь болот. Буквально пару недель до этого мы проводили Большой Гон, поэтому тварей было немного, хотя встречались отдельные представители, впрочем, особо не глянувшиеся магу.

— Слишком мелки!

Презрительно морщился он.

— Мне требуется нечто более крупное!

Ну и нашел на свою голову. Неожиданно перед нами на кочку вылезло какое-то неведомое ранее чудовище, похожее на серую пятифутовую жабу с рыжим гребнем вдоль спины. Оно издало резкий треск и, не успели мы выхватить оружие, как из пор ее кожи стала сочиться странная черная слизь. Потом тварь резко раздулась, и жидкость полетела на нас. Никогда я так быстро не двигался, стирая с себя эту гадость. Но для меня и прочих парней все обошлось. Лишь раздались громкие и жуткие крики мага, корчавшегося под каплями слизи. О, Мулибия, как он орал!

Трэйби крепко сжал девушку в объятиях.

— Скажу честно, мы испугались и убежали, оставив Зорбу умирать. И даже когда в болота хлынули маги на его поиски, мы промолчали, благо никто не видел, как он говорил с нами. Но, отправляясь спасать тебя, я вспомнил о твари. Как ни странно, убить ее не составило труда. Видно, слишком сложно пока Тьме создать одинаково смертельных для всех зверей. И вот, слизь пригодилась. Но знаешь, я сожалею, что убил эту кошку. Жаль, она не оставила мне выбора.

— Но ты спас нас обоих!

— Да, и я так горжусь этим! Не знаю, что было бы, если б они забрали тебя у меня!

Он поцеловал свою любовь, и она не замедлила ответить жаркой взаимностью. Его движения становились все более настойчивыми, заставляющими страстно извиваться в ответ и издавать громкие крики восторга и благодарности. Трэйби был яростным солнцем, а она была куском масла, плавясь под его горячими прикосновениями, он стал гигантский птицей, своими ласками-взмахами возносившей Мулибию куда-то вверх, парень превратился в полыхающий, пожирающий огонь, а девушка стала мягкой податливой водой, но их соединение окончилось отнюдь не взаимным уничтожением. Это был смерч невероятных ощущений, это было извержением страсти, это была мгновенная вспышка, закончившаяся полной темнотой. Казалось, в этом мраке не было никого, кроме них. Да и кто еще был нужен их телам и разумам, восторженно любящим друг друга и слившимся в одно невероятное существо.

— Я хочу, чтобы это продолжалось вечно!

Вскричала Мулибия, и мужские губы благодарно впились в ее жаждущее тело.

— Любимая! -

Сказал парень, когда они пришли в себя.

— Я хочу подарить тебе самое ценное, что у меня есть!

— А самое ценное, что у меня есть, это ты, дурачок!

— Нет, Мулибия, подожди! Я так долго ждал этого мига, я так готовился!

Он порывисто вскочил и бросился к своей котомке, лежащей у стены пещерки. Лучи солнца высветили обнаженное мускулистое тело. Увидев это зрелище, девушка стыдливо отвела глаза.

— Вот.

И ее плеча коснулась крепкая рука.

Обернувшись, она увидела ларец из костей какой-то из многочисленных тварей Темных Болот. Откинув крышку, Трэйби извлек из него что-то похожее на каркас от зонта для защиты от солнца. Она видела такие у записных модниц Княж-города. Завозимые из Синь — И, они стоили невероятно дорого.

— Но что это?

Любопытство заставило придвинуться поближе.

— Сейчас увидишь.

В голосе Трэйби прозвучал предвкушающий восторг.

Став на подходящий валун, он извлеченным из ларца молотом вбил в каменный потолок загнутый крюк, на который и подвесил загадочную штуковину так, что ее прутья свесились вниз.

— Ну и что дальше?

— Подойди сюда и стань прямо под ним.

Так и не набросив ничего на свое прекрасное тело, девушка с улыбкой подчинилась.

— Что же произойдет? Не томи меня, прошу! Я просто сгораю от любопытства!

Трэйби долго и нежно посмотрел в ее столь любимые глаза и нагнулся к ларцу.

— Ах, я так обожаю тебя!

Громко вскричал он, и возникший в руке кинжал вонзился в плечо Мулибии. Раздался болезненный крик. Кровь ручейком потекла по руке. Девушка рухнула на валун, испуганно мотая головой, она глядела в глаза парня, в которых застыла смесь страстной любви и какого-то священного упоения.

Ну же, дорогая, думал охотник, я должен сделать это. Ради нашей любви, прошлого и будущего, стерпи, заклинаю! Обещаю, скоро тебе станет хорошо, очень хорошо!

Твоя кровь уже хлещет широкой рекой. Позволь влить в нее новые ручьи!

Знаешь, так же бурно несся другой поток, Темная река, берег которой приютил страдающего странника, убитого столь категоричным отказом Ригбора. Казалось, эти тягучие черные воды текли не здесь, а внутри моей души. Именно там и произошла первая встреча с Парьером и Шалгой. Выслушав сбивчивую исповедь, они поведали о своем братстве, подарив Надежду.

Суровыми нитями вшиты в память первые слова Откровения, услышанными тогда:

— Разве сочтешь все радости мирские? Это и грация салладорской танцовщицы, и бархатный глоток ордосского лазурного, и изящные бейты эбинских поэтов, и великолепная роспись аркинских соборов, и множество других услад для тела и разума. Но разве доступны они простому эгестскому серву, вынужденному ежедневно вставать засветло, дабы заработать на чечевичную похлебку?

Старшая, слепая от рождения, бежала из разгромленного в Эгри гнезда далеко на Восток. Трактат унес другой птенец, но Шалга пронесла Книгу в своей памяти. Каждое слово, каждый звук, не единожды слышанные на ковенах, накрепко вонзились в разум, позволив другим познавать учение.

Бросить быстрый взгляд на Ключ. Отлично, его спицы начали подниматься. Надо ускорить процесс. Любимая, необходимо разрезать здесь.

У-у-у, каждый вскрик терзает душу подобно моему кинжалу. Но кричи, Мулибия, ори, что есть мочи, ибо так надо.

Захлебываясь кровью, ты проклинаешь меня. Жизнь моя, если бы ты могла читать мысли! Ты бы увидела, как я люблю тебя, ты бы поняла и простила! Хотя чего это я? Там, куда ты сейчас окунешься, не останется тайн и неизвестностей, там всепознание и всевидение. И тогда ты извинишь бедного парня и за причиняемые мучения, и за единственный мой обман по отношению к тебе, рассказ об убийстве мага.

Но если и так все будет известно, зачем же молчать? Я могу, наконец, выговориться, вырвать когти совести из души.

Пойми, я не мог тогда поведать правду. Прозвучала страшная клятва, запрещающая говорить об этом с кем-то, кроме прочих птенцов.

Знаешь, глобула боли была моим первым заданием. Нам не дано, подобно волшебникам, накапливать Силу внутри себя, приходиться концентрировать потоки в Артефактах. Требовалось проверить действие глобулы на мага.

Зорбу подвернулся очень вовремя. Нельзя было упустить такой случай. Подмастерье очень удивился, когда один из сопровождающих метнул в него странный шар. Спустя миг он перестал удивляться чему бы-то ни было. Так я сделал первый шаг к нашему союзу.

Спицы поднимаются все быстрее. Отлично, скоро они уже начнут вращаться! А теперь, еще раз молю, прости, надо повернуть тебя и сделать еще пару надрезов, здесь и здесь. На миг закрываю глаза, чтобы не видеть гримасу мучительной боли на любимом лице.

Ну же, возьми себя в руки. Ведь говорил Наставник в своем труде: «Так сохрани же жизнь врагу своему и избавь объект любви своей от бремени бытия, ибо, что есть человеческое тело, как не твердая скорлупа, мешающая птенцу, наконец, появиться на свет и в полной мере вкусить восторг и величие полета?».

Святые слова! Зря, что ли, ты месяцами выполнял поручения Старшей, похищая почтенных негоциантов ради выкупа, передавая послания другим гнездам? Однажды еле убежал от отряда Красных, после того как плеснул в лицо Отца Дабада, отличавшегося излишним рвением в борьбе с птенцами, слюну сахага, оставляющую незаживающие и вечно болящие ожоги, тем самым, сделав для святоши еще более мучительным самое тяжкое бремя человека — саму жизнь.

После этого Старшая сказала, что я, наконец, заслужил право на Уход.

О, да заслужил. Потому что Уход — это наивысшая привилегия, а не бесплатные врата в бессмертие. Сам Изведавший Тьму говорил, что ему не нужен кто попало, он ищет самых лучших, самых верных, самых достойных.

Поэтому при разгроме гнезд выжившие бегут, унося трактат, а не обращаются всю его мощь на погибель врагам.

Вот почему лишь в самом крайнем случае проводится Великий Уход, и города Эвиала лишь из-за этого еще не превратились в черные ямы, ибо кто может остановить произнесшего первые слова обряда?

И только доказав что достоин, может птенец узнать, как провести Малый Уход, созданный, дабы не допускать до бессмертия всякого жаждущего. Он требует куда больших приготовлений, ибо Поток Тьмы с яростью устремляется в любое отверстие, и немало сил нужно для сдерживания этой мощи, чтобы ни одной капли не упало на других людей.

Ключ уже бешено вращается. Его спицы слились, образуя маленький конус. Сейчас, уже скоро. Подожди еще немного, любимая. Я должен нанести на твое тело последние штрихи.

Этот крик превзошел все предыдущие! О, Тьма! Ничего, Мулибия, этот плач новорожденного, это вопль избавляющегося от тяжелого доспеха, чтобы, наконец, вдохнуть полной грудью.

Последний надрез.

И черный вихрь-конус взвыл. Медленно и величаво то, что некогда было ключом, отделилось от потолка и опустилось на грудь девушки.

С восторгом он смотрел, как исчезает это израненное, но все еще прекрасное тело, дабы отправиться во Тьму, в Великое Освобождение.

Наконец от валуна осталась лишь темная дымящаяся дыра, уродливо портящая пещеру.

Слезы вновь хлынули дождем, но теперь они лились от радости за Мулибию, которая уже Там, счастливая и ждущая его. Ничего, сейчас он к ней присоединится.

И парень вновь занес кинжал.

Меткий камень резко выбил оружие из рук. Что? У входа стояла толпа Красных монахов, один из которых вновь заряжал пращу. С боку высился Ригбор.

Крепкая рука купца с силой сдавила горло.

— Где моя дочь?

Трэйби от волнения не мог подобрать слов, чтобы сообщить счастливому отцу приятную новость.

— Ее более нет с нами. Она в гораздо лучшем, чем этот, мире.

Дрожь пробежала по телу Ригбора:

— Ты … ты убил ее?

Парень восторженно улыбнулся:

— Нет, я дал ей свободу. Я спас ее от тяжелого бремени существования в человеческом теле.

Словно огромная скала низринула на купца. Он рухнул на колени, отчаянно раздирая лицо ногтями. Тяжкий вой озарил пещеру. Все поддерживающие его в погоне силы, вся ненависть, все горе мира было в этом страшном реве, заставившем монахов потрясенно застыть.

Молча смотрели они на метавшееся по каменному полу тело, разбивавшее кулаки в кровь. Он потерял все, что имел. Зачем ему невиданные богатства, если нет более дорогой Мулибии. Горе, мне горе!

А-а-а-а! И кулак вновь ударился о камень.

— Не плачь, отец!

Трэйби нежно потряс за плечо.

— Лучше возрадуйся, ибо твоя дочь и моя жена сейчас гораздо счастливее всех людей, вместе взятых!

Тяжелый удар опрокинул парня на спину.

— Ты поплатишься за это! Своей гнилой кровью, своим вонючим телом, своей жалкой жизнью!

И купец достал изящный охотничий нож, подарок, Спаситель, за что-о-о, любимой дочери на день рождения.

Но на удивление, в глазах Трэйби читалась радость и предвкушение. Он упоительно закивал головой, словно умоляя начать поскорее.

— Нет.

Ригбор обернулся. Отец Сардер, теребя бородку, стоял рядом.

— Он в нашей компетенции. Смотри сам, несчастный.

И монах указал на черную воронку на полу.

— Сие след от богомерзкого темного обряда. Этот гаденыш — птенец из гнезда Салладорца. Мы о нем позаботимся. Не бойся.

Ладонь утешающе похлопала по плечу.

— Он в полной мере изведает муки обряда Изгнания. Взять!

И толпа Красных умело связала охотника особыми узлами, опробованными на проклятом племени Свободных.

Трясущийся и рыдающий родитель, безнадежно утешаемый сочувствующими увещеваниями монахов, был погружен в себя. Все, это конец. Он потерял всех своих любимых. Осталась только ненависть, лютая жажда мести к этому злобному шкурнику, но вскоре утолится и она. Так зачем же жить далее? Спаситель, простишь ли ты грешное чадо свое за это?

Тем временем все уже было готово. Дрова, как на подбор из молодых и сырых деревьев, были сложены в огромный костер, в центре которого стоял прикованный к столбу малефик, на лице которого по-прежнему царили радость и нетерпение.

Скорей же! Мулибия ушла недавно, и их еще связывает незримый мостик-нить, по которому он последует за ней. Они станут едины, они будут вместе отныне и вовеки веков! Ну, шевелитесь, олухи!

Хм, похоже, ему придется повторить участь Жучки. Вообще-то, приложения к трактату рекомендуют для создания глобулы боли сжечь кошку и пять-шесть ее котят, но ему пришлось использовать свою собаку и ее новорожденных щенков. Действительно уж, по-собачьи, любившая хозяина псина, умерев, позволила накопить достаточно сил. Сила смерти сожженных щенков пробила все магические щиты чародейки, и на ее разум обрушилось страдание матери, наблюдавшей за убийством своих детей. Но сегодня сожгут его.

Бормоча молитвы, монахи протянули вокруг костра десяток цепей из металла, похожего на золото. Возле них застыли пятеро Красных. Каждый из них прицепил к металлическому поясу по два конца цепочки, соединяя себя, таким образом, с двумя другими братьями. Сверху все это напоминало огромную пятиконечную звезду с монахом в каждой из вершин и дровами в центре. У Красных своя магия, частично изобретенная самостоятельно, частично заимствованная у Свободных.

— Начнем же, во имя Спасителя!

Отец Сардер махнул рукой.

— Во славу и величие Его!

Хором ответили монахи. В ладонях священников, стоявших в вершине звезды, вспыхнули файерболы, и костер загорелся, подожженный с пяти сторон.

Громкие слова литании разнеслись над горами.

Трэйби напрягся. Пришло его время! Он забормотал намертво вызубренные слова Ухода.

Но тут же закашлялся и сбился. С ужасом пробовал начать снова и снова, но с тем же успехом. Пламя, жадно лизавшее тело, несло сильную боль, но птенец с радостью приветствовал ее, она — дорога в Западную Тьму. Но дым от сырых дров настойчиво лез в горло, заставляя судорожно задыхаться.

В отчаянии он вскричал:

— Ригбор! Молю тебя, если ты действительно любишь свою дочь, позволь мне окончить обряд. Дай нам возможность быть счастливыми.

— Заткнись, гаденыш! Ты, убивший Мулибию, смеешь о чем-то просить меня? Сдохни, тварь.

И купец, несмотря на сильный жар, подошел к огню и смачно плюнул в него.

Неужели это конец? Неужели все это было напрасно? Они так и не будут вместе, их души разъединятся навсегда, страдая и мучаясь без любимого? Ну, нет!

В отчаянии он закрыл глаза, и, не обращая ни на что внимание, зашептал нужные слова. Но не тут-то было.

Монахи, стоявшие вокруг, тоже не дремали. То один, то другой под напором Сил, бушевавших внутри, начинал медленно сдвигаться, разрывая фигуру, но крепко держали цепи, но громче звучали слова литании, возводя непреодолимую стену, сдерживающую мятежную душу.

И тут Трэйби зарыдал. Он оплакивал бесплотность попыток, он скорбел об теперь уже уходящей навеки любви. Прощай, Мулибия! Будь счастлива же в своей свободе!

Когда перед глазами возникло переливчатое мерцание, сложившееся в исполинского орла, губы сожженного еще успели с грустной усмешкой шепнуть:

— Сияние булыжника и блеклость сапфира …

Ирина Антипова
ХОЗЯЙКА ПЕРЕКРЕСТКОВ

Застывший ветер свернулся у ног — клубком, верным псом, готовым бежать и держать — только скажи. Но я не говорю. Мне нужна его служба, мне нужен он, глаза, уши и руки. Это все, что осталось. Да еще кожа — земля дорог, на которой остаются следы. Но еще не время. Я могу слишком мало, чтобы позволить себе играть этим. Я знаю слишком много, чтобы допустить так глупо разменять последние крохи. Последние крохи Силы.

Откровенность, даже с собой — это почти пытка. Почти такая же, как и придумывать то, что я действительно могу сделать. Но ничего. Можно упиваться даже собственным унижением, я разрешаю себе эту слабость, потому что надо же где-то брать силу. Вот такой смешной парадокс. Но когда кроме себя ничего не остается…

Я знаю много. Даже слишком. Даже то, что не хотела бы. Например, как умирают боги. Например, почему знание скручивает знающего по рукам и ногам — не шелохнуться. Например… Но я люблю парадоксы. Я люблю играть с Силой, если уж не быть ей. Я вижу, как просто заиграться. То, что я сейчас делаю, по краю чего иду — это даже не смерть. Это безумие. Это то, чего всегда боялись всемогущие. Потому что зачем тебе все, если нет себя? Но всего у меня нет. Поэтому — я играю. Как не играла давно, может быть — никогда. Играю, выдавливая последние капли Силы. Потому что есть вещи, которые просто нельзя допускать, сколь бы смешно это не звучало.

Он скребется в двери, стучит в окно. Я знаю — скоро он придет не просить, но брать, и я ничего не смогу сделать. Он говорит, что мы — одно, что так будет лучше всем, что я — дочь, хоть и блудная, хоть и упрямая. Он лжет. Я вижу его ложь, она заползает в уши, она отравляет кровь. Хуже. Она забирает Силу. Но я не отдам. Сила нужна. Я не кричу, что он враг, что дотронуться до него — смерть, что не будет ни прощенья, ни возврата, потому что слабость не прощают — ее берут, берут и используют. Я слушаю. Я знаю, что однажды он — скажет. И тогда…

Я жду.

На дорогах неправильная тишина. Она разорвана пламенем костров, располосована звуками шагов, наполнена гулом тысяч голосов. И Тьмой. Тьмой, в которой все-таки нет места Тьме. Бред. Скажи мне это кто-то не так уж и давно — он услышал бы только смех. И наказание за попытку одурачить хозяйку перекрестков. Но теперь… я слишком хорошо вижу разницу. Это страшно.

Опять приходил Сиррин. Говорил, что так нельзя, что надо дружными рядами, Тьму на плечи — и вперед. Дескать, и что нам смогут сделать? Даже он? Он пришел говорить, а не слушать. Потому что надо было — хоть к кому-то. Он готов был рвать и метать, безжалостный повелитель полярных ночей. И — не мог. Он был сильнее меня и хуже переносил бессилие. А еще — он не слушал. Он кричал, что здешний гам его доконает, он спрашивал, как я вообще умудряюсь хоть что-то разбирать тут, не то что подслушивать его. Но ему не нужны были ответы. А мне…

Я опять, в который раз, пыталась докричаться до Уккарона — и ничего. Полубезумный, он стоял на страже его слишком давно. И продолжал стоять. Как, почему, откуда? Он почти не понимает слов, он только чует Силу — и делит ее на своих и чужих. И стоит. До сих пор. Наверное, единственный из нас, что бы не мнили и не думали остальные. А еще… он что-то знает, не может не знать. Но молчит. Не хочет сказать? Не может? Или я снова спрашиваю — не то и не так?

Ветер летит по дорогам. Ветер приносит слова — и складывает их у ног. Наверное, они важны. И я беру их в руки, я согреваю и оживляю. Но… Слова слиплись от крови. В них нет смысла — только боль, только… Грязными комьями они облепляют руки, они разлетаются вокруг. Они одинаковы. Даже слишком. Кровь и страх. Они… Почему люди на перекрестках говорят только об этом? Неужели все светлое и доброе они берегут для домов? Или я опять слушаю не то? Или… не то принес ветер?

Он молчит. Он знает — все пройдет.

Но слова слиплись от крови, слова, которые должны быть услышаны. Они вяжут руки. И нервы, уставшие от напряжения и ожидания, готовы отпустить и забыть. И уйти — в сторону. Оставив все — своим чередом… Но я смотрю и вижу — его. И знаю, что дальше не будет, что это «дальше» придет совсем скоро.

Я не понимаю, зачем он идет. Ведь таким ничего не нужно, в них нет, не должно быть ни желаний, ни порывов. Но — есть. И уже не время спрашивать, почему. А может быть, и вообще не время. Потому что — кончилось. Так долго сыпался песок, и вот… Я никогда не представляла себе вечность так, простенькими песочными часами, но сейчас почти слышу шорох. И ветер приносит липкие от крови слова. Зачем?

Пустые вопросы убивают Силу. Но оставить некоторые без ответа — себе дороже. Где грань?

И я бросаю слова вниз, заставляя их звучать. Чем бы они ни были, мне нельзя не слушать.

Слуха коснулась дрожь, слуха коснулся крик. Чей-то безмолвный крик, безнадежно-безжалостный в своей обреченности. Он просил Силы. Да и чего ж еще он мог просить? Как всегда. Он обещал крови, много крови, реки-океяны, и довольно соглашался Сиррин, утешенный хоть этим, и радостно улыбалась Зенда, вечно голодная и всегда обпившаяся ею, понуро кивал Аххи, давно решивший, что вещи, оплаченные так, должны быть выполнены. Шаадан просто привык, он считал платящих кровью чем-то вроде поклоняющихся, а то и детей, и за одно это готов был помочь. Не забывая, впрочем, стребовать плату. И Уккарону, как всегда — все равно. Надо — дадим, нет — еще лучше. И… осталась я — и мое слово. Да, да, да, конечно, да! Бери. Кто бы ты ни был, где бы ты ни был, для чего бы не… Поверь, мне хватает той крови, которую оставляют на перекрестках. Но ты, просящий у нас, не должен быть отпущен, не должен умереть. И не потому, что хочу жить я — жить и есть веру, страх или знание. Потому что кто же еще пойдет, когда будет сказано то, что должно, когда опять, в который раз, все будет решать — деяние?

И я смотрю, я жду, ведь, может, ты… По деяниям их узнаете… Но армия мертвецов — это не деяние, это страх. Я опять ошиблась, я снова увидела то, что хотела, вместо…

Плевать. Еще один, помнящий Тьму. Пусть будет — хоть так.

Он говорит, что Тьма — это свобода, и я не спорю. Даже с тем, что это свобода от себя. Но вариант свободы от свободы, свободы от любых намеков на бытие немножко не устаивает. Он знает, но говорит. Вязь слов выплескивается и падает — рядом. Вязью слов очень просто связать, на самом-то деле. И это он тоже знает.

А я играю. Моя игра похожа на безумие, моя игра похожа на бред, и даже он не видит в ней смысла. Это хорошо. Это очень хорошо, почти замечательно. Его слова тоже лежат здесь — как и сотни тысяч других. Я жду. Однажды я увижу, я пойму, что они и как их… И тогда вязь слов очень просто будет превратить в веревку, у которой два конца, и если умело воспользоваться своим, он не придет. Зенда говорит, что это глупая надежда и еще более бессмысленная попытка. Но она не предложила ничего лучше, и поэтому я играю. Я даже знаю, чего это будет стоить — и готова платить. Так или иначе, мы все заплатим. Я хочу, чтобы было за что.

Дорогами Межреальности ходят Великие. Я слышу их шаги, они впиваются в кожу. Великие ищут Мечи. Пусть. Я не знаю, что это, не знаю, в чем их сила и как ее собираются использовать, но… Искать, конечно, удобно, но это ошибка. Потому что создал же кто-то эти самые Мечи, а раз созданное может быть повторено. Потому что то, что ищешь, очень просто не найти. Я знаю это, быть может, слишком хорошо. Не раз и не два эта смешная драма повторялась на перекрестках. Они сильны и мудры, но они не умеют самого главного — они не умеют творить. Зато хорошо, даже слишком — убивать. А этого мало. Они… неужели не видят? Даже не чувствуют? У них же есть все, что нужно — Сила и вера, и целые миры — для. Но они не делают. Почему? Не могут? Ложь. Бояться? Туда же. Забыли? Или просто выбрали ту простую дорогу, которая попалась на глаза? Но разве так сложно понять, что на сей раз она приведет даже не во Тьму — к нему? В руки, если они у него есть, или во что-то другое.

Дороги Межреальности дрожат от Силы. Их так много, они почти всемогущи, и порой мне хочется кричать — почему? Почему — вы — не? Но они не слышат. Только дети Тьмы, привыкшие слушать ее, иногда разбирают мои слова. И не верят — почти всегда. Так же, как никогда бы не поверили в разумность дороги. А я смотрю, смотрю и молчу. На человека (или уже нет?), чьей Силы не выдержал бы ни один мир, который тоже ищет Мечи. Зачем? Если бы я могла докричаться… Тебе — зачем? Что может дать Силе большей, чем мир, даже самый могущественный из созданных в этом самом мире, созданных из него артефактов? Да, одному не выстоять — даже тебе. Но ведь вас же… Воюющих с одним врагом, убегающих, умирающих, останавливающих… Почему? У меня нет Силы — почти совсем. Может, поэтому я вижу то, что все они столь упорно не замечают? Вот только толку…

Чужая боль накатывает волной, привычно, зло, безжалостно. Я смотрю на человека, умирающего на обочине, я не вижу крови, но ведь это ничего не меняет. Я знаю — у него пробито легкое и шея — стрелами. Он похрипит — еще совсем недолго. И его кровь, пусть немного, ведь раны невелики, хоть и смертельны, упадет на истоптанную землю. Упадет мне в руки. Я жду. Это… становиться мерзко. Я еще помню дни, когда убийцы не смели подойти к дорогам — они оскорбили бы меня, а такие вещи не прощаются. Смерть всегда была быстрой и страшной, но, как и все достаточно злые уроки, быстро забывалась. Приходили другие, и… Теперь не бояться. Только иногда вспоминают. Я еще держу перекрестки. На них не дерутся и даже не ругаются. Я стала до жути мудрой от бессилия, я поняла, что предотвратить то, с чем не смогу мириться проще, чем мстить. Я все еще хозяйка перекрестков, но на дороги меня уже не хватает. И должна была прийти злость, всепоглощающая, изворотливая, или лучше — безжалостная ярость. Но вместо — только пустота. И намек на понимание. И невозможность достать. Как многому это учит… С каким удовольствием я отказалась бы от этих уроков!

Человек умирал, роняя кровь и жизнь мне на кожу. Да, подачки просящих мне не нужны. Сиррин вон завидует, и, кажется, почти искренне. Он не понимает, насколько это мало, сколько сверкающе-алых капель нужно для того, чтобы хотя бы связно мыслить…

Но стрелы продолжают лететь. Вот как, здесь имеется намек на бой… Мне, видевшей воистину страшные битвы, он кажется именно намеком, но им… И правда — не все ли равно, где умереть? Ведь важно только одно — как. И я ловлю стрелы — ветром, и направляю не туда, куда они летели. Лучники, видать, и не надеялись на такую меткость… но я не умею промахиваться. И на дорогу падают тела, даря кровь — и Силу. Ее хватит, чтобы не выпустить остальных. И не важно, кто тут прав, и прав ли хоть кто-то. Сила нужна как воздух, больше, чем… И я возьму. Потому что иначе никак. Потому что я слишком хорошо рассмотрела обещанное им небытие.

А ведь обходят же еще перекрестки, предпочитая для таких вот забав леса и улицы… По старой памяти?

Я хочу кричать. Я устала, устала, устала быть бессильной! Устала играть, придумывать уловки и выкручиваться. А ведь находятся те, кто просит у нас силы. И мы даем, мы не можем перестать. Чтоб потом со злобой полунищего ростовщика требовать долги.

Я не представляю, как, чем живет Сиррин. Полярные ночи страшны и пусты. Неужели подбирает каждую каплю, как я? Но ведь там не так уж часто умирают разумные — потому что хватает ума не идти, а на крови зверей… Кровь. Это все, что осталось. Это все, что будет всегда. Счастливы те высшие, которые могут жить верой. Или хотя бы страхом. Потому что мы… Нам остались только сделки. И воровство — у земли, у других, у… И то, что я плачу за это болью, кажется почти счастьем. Значит, еще есть, чем платить.

Его голос проникает в сознание, его голос не возможно не слышать. Я до сих ор не могу понять, почему он говорит. Ведь в этом… в этом просто нет смысла. Ни при каком раскладе. Но я ловлю его слова, я собираю их, я ищу повторы и противоречия. Я плету вязь. Свою.

Зенда больше не смеется. Боги не умеют бояться, не должны, но мы перестали таковыми быть с приходом Спасителя, а теперь… Зенда кричит, что какая-то вшивая чародейка, устроившаяся на границе ее земель, возомнила о себе настолько, что перестала даже делать вид, будто с ней, Зендой, считается. И пока не получается ничего сделать в отместку. Но… Я не просто уверена — я знаю, чародейке это вылезет боком. Зенда не из тех, кто прощает, особенно такое. И… Она тоже пригубила из горькой чаши под названием бессилие. А я не нахожу в себе ни сил, ни желания этому радоваться.

Его голос ломает сознание. Очень хочет это сделать. Прям до жути. Он… он хочет, чтобы ему открыли двери. Ведь идти напролом и дольше, и себе дороже. Странная мысль. Ведь из тех, кто мог бы ему поверить и пойти, нет ни одного, кому достанет Силы это сделать. А из тех, у кого получилось бы… Неужели он считает, что однажды я сломаюсь? Или — не хочет пренебрегать даже такой возможностью? И… тогда я такая не одна. Но они, кем бы ни были, тоже должны уметь думать и понимать. Иначе… иначе они просто не получили бы ту Силу, которая так нужна ему.

Чьи-то руки разрывают Тьму, разрывают на части. Руки тех, кто должен был ей служить, кто пришел, чтобы остаться, по не сейчас, не… Это не правильно. Нельзя отпускать пришедших. Но иначе уже не получается, иначе… А они рвут, они бьют вслепую, тем, чего не знают, не понимают, даже не пытаются понять. У них нет времени. Они не успевают даже жить. Они… Тьма — в Тьме — в Тьме — в тьме… Бред. Как похоже это на бред. Как была бы счастлива я, объясни мне кто-то, что так оно и есть. Трагедия ошибок, когда никто не хотел и тем более никому оно не было нужно, но вот… И даже если бы я могла докричаться, просто «остановитесь!» ничего бы не изменило. Слишком много Сил собралось здесь и сейчас. Чересчур. И если, чтобы остановить, призвать еще, то не над чем будет останавливаться, потому как труп мира — зрелище неприглядное. А они… Никто не хочет умирать. Никто не хочет остаться обиженным. И обижают, обижают по и без причины, упрямо, самоуверенно, раскалывая и так надломленный мир — изнутри.

Хватит. Хватит об этом думать. Слова без Силы — это даже не сотрясание воздуха, особенно мои. Игра-игрушечка… Поломай мир, собери мир… Нельзя играть в «если». Потому что его не будет. Надо смотреть и видеть. Смотреть, видеть и слушать. И ждать. Потому что оружие слабых — мастерство и хитрость, и умение ударить в тот самый, единственный миг, когда все решает точка, а не Сила.

Я повторяюсь. Я хочу покоя. Я не прощу его себе. Это неправильно. У этого мира уже есть целая толпа спасателей и спасителей, и еще большая — пытающихся таковыми быть. У этого мира… Куда уж и мне-то? Но я иду. Это массовое помешательство, это страх не успеть, не сделать — и погибнуть просто за то, что был тогда не там, а не потому, что ты — это ты, или что мог, или… Смерть — это последнее оружие, особенно своя. То, что уже не удастся переиграть, то, что при наибольшем желании не использовать дважды. То… Только когда не остается почти ничего, приходит осознание, сколь много ты имел и имеешь. Потому что всегда есть то, на что не хочется смотреть, что не получится забыть. Знание того, что может быть хуже. Ибо воистину возможности гремучей смеси Упорядоченного и Хаоса бесконечны.

Может быть, я однажды загляну за грань. Может быть, я уже на пол дороги, как и все безумцы. Так говорит Шаадан, и я уже не думаю над тем, верю ему или нет.

Должен быть страх. Говорят, он тоже дает силу, которую можно использовать. Но он ушел. Хорошо? Плохо?

Я смотрю вокруг. Я снова и снова спрашиваю себя, вижу ли я то, что вижу. Потому что… Он рядом. И его голос перекрывает даже вздохи земли.

Аххи говорит — брось.

Я смеюсь.

Поздно.

Его голос заглушает почти все. Его голос старайся — не сможешь не услышать. Голос, обещающий Силы и возмездие, обещающий, обещающий, обещающий… Но я знаю цену бессилия. Нас затерло, высосало и выбросило. То, что мы привыкли считать своей собственностью, своей Силой, обрело разум и мысль. Пробудилось. И забрало все, что давало. Тьма начинает оживать. Тьма Тьмы. Или Тьмей. Или Тьмов. Самых всяких, каких угодно. Своих и чужих, Западных и Предвечных, знакомых и нет. Откуда их тут только столько… Не узнать. Не мне. Не сейчас. Тьма Тьмы…

Этот мир разорвут на части — и он не понадобится. Если бы он хотел этого, было бы проще. Но ему все равно. И я не могу понять, почему он говорит и обещает, и не могу не слушать.

Во тьме горит костер. Просто — во тьме, просто — костер, и вокруг него сидят люди или кто они там, и они смеются и пьют. И поют о чем-то, не чисто и не правильно, но — искренне. Я стою в стороне, я здесь, но не тут, я ловлю их слова, их голоса, искры то костра падают мне на кожу. Я улыбаюсь. Я стараюсь не забыть. Я ворую их счастье у них, у ночи, у вечности. Счастье, которого не видят и не замечают, как воздух. Счастье, которое они таковым не считают. Мне не нужны их имена и их судьбы. Да, наверное, и они сами. Но то, что в них… Нет, не кровь. Сегодня — не кровь. Покой. Хоть и не свой. Хоть посмотреть, посмотреть и примерить. Я возьму не надолго, я обязательно отдам, просто потому что не смогу, просто потому что нельзя…

Я ловлю обрывки фраз. И осколки душ, вылетающих вместе с ними. Я…

Я не спрошу себя зачем. Никогда. И, быть может, это тоже счастье, которое не стоит замечать.

Ветер свернулся у ног — клубком. Ветер устал. Мне жаль его, как было бы жаль себя, если бы это имело смысл. И я тихо, вполголоса, неслышного даже в крике, спою ему колыбельную, расскажу ему сказку. Что-то очень доброе и светлое, что-то… О любви. О верности и о дружбе… Может быть, о прекрасной принцессе и о благородном герое, чьей Силы хватило на полчища нечисти и нежити — и на счастье тоже, как ни редко это бывает. Может быть, о суровом отшельнике, которые все еще ходят плотью моих дорог и бывают добры без разбору. А может…

Я баюкаю ветер как больного ребенка.

Я боюсь.

Как долго можно стоять на краю? А жить? Мне жаль дозорных в степи — они живут ради мига, который так просто пропустить, который так часто заканчивается смертью. Это не подвиг — стоять у предела, каким бы он ни был. Это просто неправильно, потому что ни один предел не будет ждать. Но я стою. Потому что стоит он. Пока еще. Все еще.

За моими плечами вечность. Вечность, данная каждому. Вечность, рассчитанная только на одну вещь — на то, чтоб ее прожить. И не важно, во сколько мгновений, лет или тысячелетий можно уложиться. Вечность, за которую надо успеть все. И умереть — тоже. Потому что это всего лишь шаг — за Пределы. За все разом. Я не верю в это. Но хочу. И… поэтому я расскажу себе сказку. И постараюсь к ней привыкнуть. Вера — бесценный дар, которым я никогда на обладала. Наверное, его все-таки нельзя ни украсть, ни придумать. Но я попробую. Потому что с Силой, которую дает вера, мало что сравниться даже из Сил истинных.

Он говорит. Его слова могли бы быть смешными, если бы не были столь страшны. Ему нужна самая малость — двери, которые откроют изнутри. Это вроде не приятие духа, не убийство и даже не ложь. Ведь это так просто. Ты, хозяин, встань и впусти гостя… А что будет потом… полно, ты получишь и подарок, и награду, и даже возможность уйти, и Силу, и Силу тоже, ведь на что еще можно купить тех, кто… Посмотри на них. Кто… зачем… и стоит ли? И если… это ведь не сложно. Так ведь будет даже лучше. Они получат… не успеют… и… Спаситель ведь умеет прощать, правда?

Он не думает, на что мне, Дарре, одной из Шести, Спаситель. Не думаю, что он знает, кому говорит. Он просто очень хочет войти, и ему все равно настолько, что обещания могут и не оказаться ложью. И я снова, в который раз, спрашиваю себя, кто еще… ведь должен же, должен быть… Тот, кто сумеет, достаточно обреченный, чтобы согласиться, достаточно злой или обиженный, для того чтобы допустить. Где? Кто? Я снова и снова гоняю ветер, но он не приносит ответа.

Пожалуй, это почти смешно. И не очень осмысленно. Но… остановиться страшно. Еще страшнее, чем слушать, как трещит под его ударами Межреальность, откупаясь мирами, отступая в сторону. А не слушать нельзя. Не слушая… слишком просто опоздать. И тогда все, это все будет зря, зря, зря…

Если широко расставить руки, можно попробовать обнять мир. Когда-то это получалось всегда. Сейчас… Я стала слишком мало верить себе. И, в очередной раз пытаясь обнять мир, я замирала с раскинутыми руками и не решалась выбрать, то ли приходящие ощущения — отблески угасающей силы, то ли просто память тела, вгрызшаяся так же намертво, как и привычка этого не очень-то и удобного жеста.

Слишком мало верить себе. Может, именно в этом и вся беда? Ведь как тогда верить еще кому-то? Тем более — ему. Да, везде свои плюсы, равно как и минусы. Ведь если на этом держится моя стойкость… стоп. Хватит. Хватит! Иначе то, что я сделаю, я делаю с собой…

— Аххи, — тихо говорю в никуда, зная, что он услышит.

— Дарра? — вздыхает камень, выпуская его, низкорослого, кряжистого, крепкого, как скалы, и столь же равнодушного. До странного, ненормально похожего на гномов, которые не так уж часто, но все-таки жили в его пещерах.

Я не знаю, о чем с ним говорить, даже зачем я его позвала. Просто в один сверкающий миг звенящего одиночества стало слишком много для меня одной, а компания его скорее усугубляла, чем исправляла дело. Но он пришел, неожиданно, сразу, будто бы только и ждал моих слов, будто бы уже шел сам. Зачем? И шел ли?

— Аххи… Как вы там?

— Ничего, — насмешливо качает он головой. — Зачем спрашивать то, что ты и так знаешь?

— Наверное, просто чтобы спросить, — честно отвечаю я.

— И то дело.

Странно, у нас так мало общего, всегда было, да и будет… Бесконечность дорог и промозглый ветер перекрестков — мои. И его темные пещеры, где слышны вздохи земли, если слушать умело, и деловитый перезвон метала и камня, если просто. Но здесь и сейчас мы понимали друг друга с полу слова, и мне и в голову не пришло звать кого-то другого. И ладно бы Шаадана, отношения с которым всегда были капочку натянуты, так и видеть здесь Сиррина или Зенду хотелось ни чуть не больше. Разве что услышать пару слов полубезумного Уккарона…

— А я вот тоже пришел…

— Зачем? — улыбаюсь я.

— Поговорить, конечно, — серьезно смотрит он, но как-то печально и насмешливо.

— Зря, — тихо отвечаю я. — Все, что должно…

— Давным давно было сказано, — заканчивает он. — Знаю.

Как и я. Но… это не мешает. Скорее наоборот. Только теперь, только здесь и сейчас это стало по-настоящему нужно.

— Ты устала, — он не спрашивает, он утверждает.

— Да, наверное.

От его слов хочется зябко кутаться в тьму и огонь — и плакать. Я, Дарра… плакать, как маленькая девочка, слишком долго стоявшая в темноте в страшном подвале одна и наконец нашедшая кого-то, кто разделит с ней страх и одиночество… Не за этим ли пришел сюда и Аххи?

— Все слушаешь?

— Ты же знаешь.

— Я вот тоже начал, — неожиданно сказал он.

— И как? — с любопытством спрашиваю я.

— Гадость, — сплевывает он в костер. — Но затягивающая, однако.

— Я все думаю, сколько же нас, таких…

— Ну его. Много, что ж тут думать? Остается только надеяться, что…

Я знаю. Я все знаю. Сколько сотен, тысяч раз я повторяла себе те же самые слова?

— А может, прав Сиррин? Тьму на плечи…

— Которую? — сердито вздыхает Аххи. — Развелось тут, понимаешь… не продохнуть. А они все… Мало же! И Силы, и места, и мира этого! Ну на что, скажи мне, на что мы им всем сдались?

— Просто мы очень хорошие, — пробую пошутить я.

— Скорее, вкусные, — хмыкает в усы Аххи. — Только вот что они тут есть собрались — ума не преложу. Ведь не нас же, в самом-то деле. Смешно это просто.

— Смешно, — соглашаюсь я. И не говорю, что и жутко тоже.

Аххи замирает, тревожно вслушиваясь в ночь.

— Ах… Опять!

Злость. Злость звенит, переливается, сверкает в его голосе. Злость безысходная, бессильная. Как моя.

— Прости, Дарра, — поднимает он на меня глаза. — Я пошел.

Он не говорит очевидного «мне надо» или «сама же видишь». Потому что и вижу, и надо.

— Иди, — соглашаюсь я. И не добавляю того, что обязательно сказала бы еще полгода назад. Потому что слова «тебе помочь?» столь же не нужны, как и объяснения. Нечем. А раз нечем, то и смысла пытаться? Я даже не представляю, как Аххи собирается решать то что-то, что поймало его даже тут.

— Если… Когда… В общем, — неожиданно просящее говорю я, — ты заходи, хорошо?

Он кивает, не слушая, он прикидывает что-то в уме, скорее всего, производя печальные расчеты возможных действий на основе имеющейся Силы. Впрочем, я могу и ошибаться. И когда он поспешно идет к ближайшему камню (все правильно, так легче открыть…), я еле сдерживаюсь, что бы не крикнуть ему «удачи!». Но молчу. Потому что Боги не верят в нее. Даже те, кому не хватило смелости или очевидности признаться себе в печальном слове бывшие.

Я смотрю ему вслед и стараюсь не думать. Ни о том, куда и как он идет, ни о том, увижу ли я его потом. Вместо… вместо думается о другом. Что Аххи прав, им что-то нужно, не может быть не. И раз брать здесь особо нечего… неужели таки мы? Или просто то, что стоим на дороге, а мир слишком массивная штука, чтобы его обойти? Наверное, это самая неприятная причина. И самая вероятная. Потому что иначе я и вовсе не представляю — зачем. А самое обидное то, что, на самом деле, это ничего не меняет. Ничегошеньки.

Колючий свет холодного утра плутал в пыли. Зябко кружились пыль и роса, сорванные ветром. Непривычная, почти чужая тишина обволакивала все вокруг. Тишина, в которой не было даже его. И… сначала это было почти блаженством. Потом пришел страх. Если он замолчал, значит, я больше не нужна. То есть нашелся кто-то, кто откроет… открыл…

Оказывается, осколки Силы — это не так уж мало. По крайней мере на прощупывание границ мира их хватило. Все на месте. Значит, не открыл. Откроет? Кто? Где? Когда? И… я ведь ничего так толком и не успела! Страх был… страхом. А я забыла, давно забыла, что умею бояться. Я знала, что сумею принять смерть, и наказать врагов, и жить — даже так, но… Если не успеть? Открыт наш мир, мерзко открыт кем-то, не особо понимавшим и задумывавшимся над тем, что он делает. И не помогла даже Сила Спасителя, до которого нам, даже вшестером… Тогда вскрыли одну броню, более прочную, внешнюю. Но оставалась внутренняя, та, которая мы. И если… Тот… та… когда… И можно было уйти тропами Межреальности куда-нибудь и куда угодно. Быть может, так и стоило сделать. Тогда, давно, но… Я осталась. Сила… Сила никогда не привязала бы так к миру, этому или любому другому, как боль и надрыв, как попытки вывернуться — даже из себя. И… моя игра страшна. И захватывающа. Я… никогда не играла со столь незначительными шансами на успех. И — с таким противником. Я не уйду. Как не ушла Зенда, Сиррин, Аххи, тот же Шаадан. Уккарону все равно, но я не думаю, что так лучше. Я не уйду. И придется будить ветер, придется слушать и искать. Если еще не поздно, значит, можно успеть. Значит…

Его голос ударил по сознанию — привычной болью, из которой потихоньку, как разведчики вражеской армии, пробирались слова. И… я была рада. И боли, и… даже ему. А он почуял. Но пожалуй, так даже лучше. Буду хорошо слушать — и услышу…

— Дарра?

Сиррин сегодня непохож на себя. Отчаянье давно переросло в злость, а злость — во что-то другое. Он непривычно спокоен, почти суров, он больше не мечется и не дрожит. И не ждет. Хотя нет, тут что-то есть…

— Дарра, мне нужна твоя помощь.

— Ты знаешь, в чем и как я могу помочь, — никогда не срывалось с моих губ что-то столь близкое к признанию собственной беспомощности, но… Сиррин свой, а своим лгать нельзя.

— Знаю, — кивает он. — Потому и пришел — к тебе.

— Ко мне? — мне уже не смешно, мне интересно. И горько, невероятно горько…

— Дарра, ты ведь не откажешь?

Я готова была сказать да, я почти сказала, но… Его голос ломал виски. Голос, с которым надо жить, который надо слушать.

— Что же ты хочешь, Сиррин?

Вышло слишком официально, почти грубо, но он то ли не заметил, то ли не счел должным этого сделать. Он пришел просить, и эта смешная истина вдруг жуткой болью отозвалась в…

— Я хочу уйти, Дарра, — ответил он.

— Кто тебя держит? — удивилась я.

— Дарра… мне не хватает Силы. И не хватит. Я… ты хозяйка дорог, Дарра, хозяйка дорог и перекрестков. Отпусти, выпусти меня в Межреальность — и я уйду. Или хочешь — уйдем вместе? Ты и я? Или все вшестером? Дарра, здесь нельзя оставаться, здесь ждет только одно, и ты знаешь что, Дарра. Я… я прошу тебя. Ты ведь можешь. Зачем… зачем мне, нам здесь умирать? Дарра…

В его словах было отчаянье, в его словах была правда. Но…

— Сиррин, я не могу.

— Почему? Я стал тебе врагом? Ты не хочешь уходить? Но ведь выпустить… Дарра, я же знаю, я…

— Сиррин, — подняла я руку. — Если я открою двери, не важно, кому, не важно, как, в них войдет он.

— Глупости, Дарра. Он просто не может контролировать все точки переходов, и если…

— Да, — согласилась я, не дав ему договорить. — Но он чует меня. И — придет.

— Чует? Ты подпустила его так близко? — горечь, невыразимая горечь говорит его словами. — Или уже…

— Разве ты не видишь? — это… то, чего больше всего на свете… но…

— Прости. Прости, Дарра.

— Сиррин! — почти кричу я. — Постой, Сиррин! Хочешь, я дам тебе Силу? Силу для перехода? И покажу точки? И…

— Не стоит, — качает он головой. — Ты же знаешь, как я…

Знаю. Все знаю. И то, что для него дороги — это и впрямь почти кара, и что в умении заблудиться ему почти нет равных, и… даже то, что это, пожалуй, почти единственный выход. Для него.

— Но ведь стоит попробовать, правда?

— Дарра… Ты же знаешь, сколько на это уйдет всего — без тебя? И на это, и на то, чтобы идти дальше?

— Сиррин, это возможность. Не просто сидеть тут, а…

— С чем останешься ты?

— Я напьюсь крови, брат. Я… я позволю им убивать и умирать. Все будет хорошо. Ведь, в конце концов, хватает же нас на то, чтобы поделиться этой самой Силой со всякими, а уж для тебя… Ты возьмешь, Сиррин?

— Я…

Он не сказал да. Но я знала — возьмет. Потому что хоть такие подарки и похожи на милостыню, без них не выжить. Потому что…

— Только не говори мне, где и когда. Я… не должна знать. Ни в коем случае, слышишь? И… остальным наверно тоже — не говори. А точки… точки лови. И выбирай.

Память — это то, чем можно гордиться. Карта развернулась легко, со всеми поправками и изменениями, увиденными ветром, увиденными мною. И так же легко легла в сознание Сиррина.

— Видишь?

— Да, — задумчиво сказал он. — И… Сила, Дарра.

Конечно, как же иначе. Но… до чего нужно было дойти, чтоб не просто просить — напоминать? Ох, Сиррин, Сиррин… Обнять мир… выходит, еще можно, если действительно нужно. И взять из него все, что можно взять, не опустив себя до состояния полубессознательного функционирования. Конечно, на заполнить все это уйдет не один… Сиррин…

Темный шарик Силы застыл между ладонями. Такой маленький и такой…

— Держи, — сказала я. — Этого хватит на открыть. А дальше ты уже сам.

— Спасибо, — удивленно и почти растрогано взял он у меня темный комочек длинными тонкими пальцами. Будто до самого конца надеясь, но не веря, веря, но не ожидая… — Спасибо, Дарра.

— Иди, — говорю я. Сейчас… только кровь, много крови, снова, в который раз… — И не вздумай заходить прощаться.

Помнить… о том что ни где, ни когда… Но он ведь и так не забудет. А я не посмотрю.

Сиррин подходит ближе, оказывается совсем рядом. И жесткие, ледяные губы касаются моего лба.

— Спасибо, Дарра, — говорит он. — Прощай.

Холод приходит неожиданно, но привычно. Холод почти так же нежен, как ветер, но еще более безжалостен. Холод напоминает о Сирине, но я не решаюсь спрашивать даже его. Это неправильно. Я не должна, я не умею чувствовать холод, я… Голоса роятся вокруг, слова опавшей листвой ложатся под ноги. Я не беру. Я не хочу их знать, их слышать, я…

Я смотрю на солнце и стараюсь улыбаться. Просто чтобы не забыть, зачем я делаю то, что делаю, просто чтобы…

Холод и ветер играют рядом, играют вместе. Холод и ветер, неотъемлемые спутники руин и брошенных храмов. Не тех, которые Спасителя — старых, тех, что стоили на холмах, поближе к небу, где вместо стен были колоны и…

Я улыбаюсь. И стараюсь не гримасничать. Я хотела света, света и тепла. Но они не нужны владычице Тьмы, а я забываю…

Аххи говорит, что учиться бояться, и это не может нравиться. Иногда мне кажется, что я слышу отзвук его шагов в гулких залах подземелий. Возможно, он-то как раз и выбрал по-настоящему нужный путь, став одним из, и делая что может так, как получается. Но мне не к кому идти, да и… Я не смогу. Люди не живут на перекрестках, и нелюди тоже. Я же…

Холод. Холод, свет и ветер. Это — Сила. Или осколки Силы. Надо только научиться брать, надо только… Аххи. Мне так хочется позвать его, мне так нужны его слова и его знания, и… Но я молчу. Мы не дети, быть может, слишком давно. Каждый выбрал свой путь. И только ему им идти.

— Зажралась, Дарра? — насмешливо спрашивает Зенда.

— С чего ты взяла?

— Сиррин сказал, ты поделилась с ним Силой.

— Сиррин? Он еще не ушел?

— А должен был? — удивленно спрашивает Зенда. — Подожди. Так ты дала ему ключ?

— Скорее лом.

— А я?

— А что ты?

— Дарра, ты не подумала, что не он один хочет уйти?

— А, ты тоже… что ж, ни чем не могу помочь. Если получиться, найди Сиррина, раз он до сих пор не ушел. На еще одну такую штуку меня не хватит, а дверям все равно, сколькие в них войдут.

— Все равно, говоришь… А еще подруга называется.

— Разве нет? — удивляюсь я.

— Почему ты отдала ключ Сиррину?

— Потому что он попросил.

— Значит, все остальные как хотите, да? Подождет он, как же… Или ты подумала, что раз сама решила умереть, то и остальные собираются заняться тем же?

— Зенда, я…

— Зря, — отворачивается она и уходит не попрощавшись.

— Что ж… Успешно тебе найти…

Интересно, придет ли Шаадан?

Мы научились столь многому, чему не стоило учиться, мы вспомнили, вжились, мы… Зенда не обижалась раньше, она или забывала, или убивала. Слабость одевает маски. Это… неправильно, грустно, мерзко. Потому что если я перестану верить своим, пожалуй, даже игра с ним потеряет смысл. Потому что вглядываясь по утрам в умытый тьмой и облаками лик солнца, я не смогу ответить себе зачем. И тогда уж точно… нет, не стоит об этом думать. Даже если Зенда больше не пускает меня в свою долину, даже если мне страшно думать о Сиррине, чтобы случайно не засечь точку и всплеск, даже если… Никогда, никогда не было мне так горько мое одиночество — и мое бессилие. Да разве не открыла бы я для них двери, хоть и все двери мира? Разве… Расстаться с всезнанием больнее всего. Не так давно я просто не сумела бы ошибиться подобным образом.

А еще я вдруг поняла, что даже у меня есть то, чем можно меня купить.

Окутанный голосами, руки касается ветер. Они кричат, далекие, неистовые, они… А меня не хватит даже на шаг. Я только и могу, что ловить горячие капли расплавленного багрянца, и рассказывать себе, что я не чудовище, что так надо, что зло меньшее все-таки существует, и я даже не творю его, а только подбираю, что… Что я не одинока, в конце концов, что дети Света и Тьмы снова и снова пьют из того де грязного ручья, что не все ли равно пролитой крови и силе, на что она пойдет, что… Но падальщиком быть еще противнее. Ничего, я возьму свою гордость и спрячу, как самый драгоценный клад, как прятали секреты жизни и смерти, как прятал Спаситель скрижали…

Я слушаю, как его голос ломает виски. Я чувствую, как ломается душа, или что там у меня вместо, ломается под моими пальцами. Я…

Дарра. Об этом нельзя забывать. Хозяйка перекрестков. Даже если только их…

Я хочу смеяться. Долго, неистово, безумно, уткнувшись лбом в землю и кашляя пылью. Но не решаюсь.

Вязь слов — это много. Это вера и заклятья, это знание и сила. Надо только суметь взять, не сломав, не испортив, не… Оружием может стать что угодно. Даже в моих руках.

А еще хочется плакать. Так часто, так неправильно. Я помню, кто-то где-то когда-то говорил, что слезы приносят облегчение и покой, что это оружие бессильных. Но проверить не получается. Порой кажется что вот, сейчас, и я почти вижу каплю тьмы, слегка отливающую серебром, срывающуюся с края века, но… Я не умею плакать. Как боги, как звери. Я… У меня есть не так уж мало — цель и оправдание, и даже намек на возможность. Наверное, это смешно и глупо, играть роль трагического героя даже с собой, но я никогда не умела лгать наполовину. Потому что ложь, в которую веришь даже ты, перестает быть таковой. А еще… лгать себе — это по-настоящему опасная штука, а мне хватает его, чтобы не искать ни дополнительных врагов, ни проблем. Потому что игра не в коем случае не будет ни легкой, ни простой. Потому что…

Кажется, я делаю ошибку. Я начале ему отвечать. Начала просто для того, чтобы убедиться, слышит ли он. Слышит. Даже чересчур хорошо. Это похоже на разговор с собой. Это похоже на те пресловутые искушения, о которых так любят вспоминать Светлые. Тем страшнее, чем ближе они к правде. Но я знаю — правд много, и каждому… Осталось только не перепутать его и свою.

Вязь слов у ног оживает, наливается силой. Я выбрала то, что было нужно, то, что не в коем случае нельзя было выбирать. Но… мне уже почти все равно. Высшая степень увлеченности игрой, когда ничто кроме не имеет значения, когда так просто заиграться и потерять что-то невероятно, более, чем жизненно важное, и не заметить этого. Поэтому я подглядываю за собой. Я боюсь безумия. Я боюсь его. И потихоньку начинаю бояться даже себя. Того, хватит ли сил. Того, смогу ли увидеть тогда, когда…

Темная капля, отливающая серебром, которая должна сорваться с края века, только я все время забываю, с которого, облегчила бы многое. Так говорят слишком многие, чтобы я рискнула попробовать проверить. Но… Ладно, не получается так не получается. Будем искать дальше.

Это неправильно. Смешное слово, столь же бессмысленное, как и все слова. Но… я меняю себя, перекручивая мышцы и кости, ломая… ломая… Я помню, как когда-то, чтобы взять Силу, приходилось убивать себя — и там, захлебываясь собственной кровью, познавать ее силу. Я помню, как легко и больно было отказывать в помощи тем, кому мы не могли помочь. И… чем это кончилось, тоже помню. Наверное, то, что я делаю сейчас, можно рассматривать как очередной шаг по все той же довольно мерзкой, на самом-то деле, дороге. С которой не сойти. На которую трижды подумала бы, прежде чем ступить, если бы знала цену. Но… нам всегда говорили, и другие, и мы сами, что еще чуть-чуть, еще немножко, отдать самую малость, а там будет легче, а там уже как-то обойдется, что… А потом приходилось жертвовать чем-то еще, снова и снова обещая себе, что все, что больше не… ни в коем случае, вот только… То, что получалось в итоге, бесконечно далеко было от того, с чего начиналось. И цена крови была не самым страшным. Я… я еще помню нас, сплоченных жуткой смесью дружбы, поисков родства, жажды Силы и одиночества, решивших взять все и сразу — и взять там, где очень долго очень у многих не получалось. И взяли. И даже не стали просто куклами в руках Тьмы, великой и могучей. Впрочем, сейчас не об этом говорить. Тьма теперь не одна, какая нравиться, такую и выбирай. А мы уже не держим даже свою. И мне не хочется думать, была ли она когда-то такой, или же просто позволяла нам использовать себя, застыв в том извечном, равнодушном ожидании, которое поражало и тогда, и теперь. О том, что нечто, столь упорно ожидаемое Тьмой — вот уже, на пороге, думать не хотелось. Собственно говоря… не все ли равно? Миром больше, миром меньше… вот только он пройдет дальше, и не станет ли это последней каплей, превращающей его силу в непобедимость — тоже вопрос. Порой мне жутко любопытно, куда же так тянет его, куда и зачем. Но… он не скажет, да и не мне делать что-то с такими ответами. Равно как и не найти того, кто…

А все-таки это смешно — смотреть, как существа, изо всех сил не желающие допустить гибель своего мира, сами ее готовят, украшая помещение и… слава всем истинным Силам — пока не приглашают гостей. Правда, те приходят сами… хорошо, что не все. Хорошо.

Когда закрываешь глаза, легче увидеть мир. И не важно, насколько осмысленно, больно и глупо то, что в нем твориться. Мир, на бой за который я уже согласилась. И не время, да и нельзя, искать другие варианты. Хотя… Очень хотелось бы, в самом деле, взять Сиррина и Зенду, Аххи и Уккарона, даже Шаадана — и уйти, оставив их играть и умирать самостоятельно. В самом деле, вот он, искус…

Но его голос привычно врывается в сознание, и сил думать о чем-то кроме просто не остается. Его голос — это ответ на четыре пятых вопросов и сомнений. А то, что осталось… что ж, пусть остается. Даже такие вещи иногда спасают жизнь.

Я жду. Сказанного и не сказанного достаточно для удара. Если мне повезет, вязь слов превратиться в плеть. И тогда, когда он будет убивать меня, может быть, кто-то успеет убить его.

— Дарра, — голос Аххи тих и грустен. — Эх, Дарра… Вот ведь оно как…

— Что у тебя случилось? — спрашиваю я.

— То же, что и всегда, — качает он головой. — Нет, ну нельзя же так, нельзя и все тут!

— Нельзя, — соглашаюсь я не спросив, с чем именно.

— То-то и оно… — сердито вздыхает он и садиться рядом. Серый дым из старой, надбитой трубки вплетается в небо, и какое-то время Аххи зачаровано наблюдает за его полетом, а потом продолжает. — Дети, право слово. Взрослые любители глупых сказок. Придумали себе Апостола, понимаешь, нафаршировали его своей верой, страхами и прочей гадостью…

— Ты ведь знаешь, что Анналы — это не сказка.

— Ну и что с того? Нет, ты мне скажи! Они же… дураки эти и в самом деле слепят из него самого что ни на есть апостолообразного Разрушителя, чтоб им всем…

— Разница между слепить и увидеть…

— Знаю, не велика. Но… они же просто заставят его таким стать, они… Они не оставят ему и намека на возможность другого выхода из ситуации, понимаешь?

— Понимаю, — соглашаюсь я. — Вот только плохой из него выйдет Разрушитель.

— Плохой, хороший… К чему все это? С такими вещами не играют, а они…

— Они верят, Аххи.

— Верят…Не будем об этом, Дарра.

— Не будем. Как дела на Железном хребте?

— Идут, — не сдерживает он улыбки. — Со мной, как и без меня…

— Они сами не знают, сколько построили на твоей Силе.

— Построили, Дарра. Уже.

— Не грусти. Зачем? Если это будет бой, пусть и последний, он должен быть красив и весел.

— Ты всегда умела утешать… Но знаешь что? Я вот все боюсь, а что, если его не будет?

— То есть?

— Вместо того, чтобы ломать Границы, он просто подождет, периодически постоянно подсовывая очередную гадость. А они в это время весело друг друга перебьют.

— Ты… несколько преувеличиваешь свойственную им склонность к суициду, — улыбнулась я. — Да и гадости скорее сплотят, чем наоборот.

— Ага, как же… Дарра, они слушают, это факт. Но знала бы ты разницу между тем, что они слушают, и тем, что слышат! Про понимают я вообще молчу…

— Из тебя вышел бы прекрасный правитель, Аххи.

— И паршивый бог. Знаю.

— Нет, я не то хотела сказать… Ты не обижаешься на меня?

— За что?

— За то, что я отдала ключ Сиррину.

— Дарра, я не собираюсь уходить. Да и он ведь тоже не ушел.

— Тогда зачем же просил? Ведь не мог не знать, чего стоит такая игрушка…

— Не знаю. Спроси его. Или просто подожди и посмотри, что будет.

— Мерзкий совет.

— Какой есть.

— Зачем ты пришел, Аххи? Ведь не просто же поговорить?

— И это тоже. Но… ты права.

— Тогда…

— Я пришел одолжить у тебя Силу.

— Аххи, мне нечего отдавать.

— Ты же наскребла на ключ для Сиррина.

— Вот ты о чем… — Зенда. Теперь он. Кажется, скоро пора ждать Шаадана. Или он не унизиться? До чего же обидно… — Я еще долго буду расплачиваться за этот подарок. И поэтому вдвойне обидно, что он остался невостребованным.

— Дарра, ты единственная, кто еще более ли менее что-то может. Ну что тебе стоит…

Да уж, действительно, что? Еще пару десятков идиотов, которых я даже не убью своими руками — а просто помогу? Глотать каждую каплю, так или иначе попадающую на дороги? Почему бы и нет? Или… почему бы и да?

— Зачем?

— Дарра, каждый хочет жить.

— Несомненно. Но ведь жил же ты как-то без моей Силы. А это не товар, и ты должен знать. Что могла, то дала, просить же большего… Зачем тебе моя Сила, Аххи?

— Построить стену.

— Бред. Это не поможет да и не изменит… пожалуй, таки ничего.

— Ты не поняла. Я хочу замкнуть кольцо.

— Мир-в-мире? С ограниченным доступом или полной изоляцией?

— С полной. Хватит с меня всего… этого. Пусть себе… где хотят, как хотят…

— Аххи, это же не выход. Ведь кольцо в любом случае часть мира, и случись что-нибудь с ним…

— Так то ж если случиться. Да и когда… А сейчас — это просто невыносимо.

Еще один вариант выхода. Или только ухода?

— Прости, Аххи.

— Нет?

— Нет.

И я даже не пыталась объяснить, что действительно не могу, что такая изоляция только добавит количество гадостей, которые все равно, так или иначе будут пробираться через кольцо, а средства справиться с ними наверняка останутся за пределами этого мира-в-мире, что… Главным было не это. А банальное не хочу. Чтобы Аххи уходил. Чтобы другие пробовали использовать тот же заведомо проигрышный вариант, который, как ни крути, а таки оттянет агонию, но… просто глупо тратить на это Силу. Тем более Силу, которую я просто не успею восстановить.

— Ну и ладно, — неожиданно спокойно ответил Аххи, будто бы другого ответа и не ожидал.

Интересно, сколько еще вариантов мы перепробуем?

Боль касается кожи легко и бережно, как порыв ветра, как… Боль и кровь. Причины Силы. Причины… К ним нельзя привыкнуть, как ни старайся, с ними не получается смириться.

Он стучит в двери. Я слышу, как содрогаются от его стука стены мира. Аххи ошибался. Он не будет ждать, пока многочисленные Тьмы будут ломать этот мир, пока Светлые и Темные всех путей и народов будут делить его рваные, окровавленные ошметки, забывая о том, что грядет, отвлекаясь на него, когда уже нельзя не заметить, чтобы тут же снова ввязаться в драку… Он не будет ждать. Он не видит смысла. Может быть, он прав, но я боюсь его правды. Боль… это еще ничего. И даже с безумием можно пробовать играть, но он… Я зря начала отвечать. Потому что чем дальше, тем страшнее. Потому что… Я ловлю в его словах обрывки заклинаний, я не решаюсь верить и не верить, я… Я не соглашусь принять его, он это знает и продолжает. Вопрос «зачем» — жутенькая штука. Его нельзя задавать, на него нельзя отвлекаться. Сомнения убивают силу, а у меня ее не так много, чтобы… И бессмысленно спрашивать, что и для чего ему нужно. Это просто и это очевидно. И… он не уйдет.

— Ты понимаешь, что делаешь? — спросила Зенда, и я бесконечно рада была просто видеть и слышать ее.

— Скорее да чем нет.

— Дарра, это глупо. Только маленькие дети могут думать о том, что вот, я умру, они все поймут, образумятся, и будут долго и отчаянно плакать.

— Мне это и не приходило в голову.

— Смерть… ничего не изменит, Дарра. Даже твоя.

— Смерть меняет все. Всегда меняла.

— И что тебе даст твоя?

— Разве ты не слышишь его шагов? И ломающегося остова Границ? И…

— Дарра, ты же не сможешь. Даже если мы вшестером встанем рядом.

— Поэтом хватит меня одной. Почему ты не ушла, Зенда? Ведь нашла же Сиррина.

— Не знаю. Просто… последнее время я все спрашиваю себя, не преувеличиваем ли мы? Ну, придет и пойдет дальше. Или просто обойдет и… Да и когда это будет? Ведь если время не имеет значения…

— Ты разучилась слушать?

— Я слышу. Но слышу слишком давно, чтобы еще мочь бояться.

— А…

— Идем, Дарра. Побываешь у меня, ты ведь так давно не заходила. Заглянем в Храм. И… я почти придумала, что устрою этой милой нахалке, считающей, что нас не существует.

— Зенда…

Может, она и права. Но вот только куда мне девать свою правду?

— Идем, — улыбается она. — Остальные тоже должны прийти. Мы… невероятно давно не собирались так, все вместе.

— Даже Уккарон? — удивилась я.

— Он еще более невменяемый, чем ты. Его… не оттащить от Ямы. Идем.

Это должно было походить на пир во время чумы, но не походило ни капли. Мы были здесь, вместе, как когда-то, как всегда, мы… Мне было смешно смотреть, как отчаянно виновато прячет глаза Сиррин. Еще бы! Закатить истерику, вырвать с кровью… увы, именно с ней… с мясом Силу — и отложить, как капризный младенец, теряющий интерес к игрушке, как только она попадает в его руки. Мне было смешно, но я не сказала, даже, кажется, не подала виду. Правда, тихо подхахатывал в кулак Шаадан, любуясь на нас, таких умных, но это не задевало не капельки. Даже странно было, с чего я на него так взъелась. Зенда… Занде было хорошо. Она смеялась громче всех по поводу и без, и сложно было разобрать, где заканчивается радость и начинается страх. Да мы и не старались. Аххи сидел в углу, сосредоточенно куря трубку и демонстративно сердито поглядывая на нас. Мол, нашли время. Но… поглядывал он слишком уж демонстративно, чтобы сделать возможной хоть тень веры в его серьезность. Глупые. Это было по-настоящему нужно, более того, единственно возможно, а мы… Зачем-то разошлись по уделам… забыв, кто мы всем и друг другу, забыв, что возможны мы только вместе, только… Я знала — мы разойдемся совсем скоро, но не забудем. Потому что забыть это значит забыть себя. Потому что здесь — то, чем мы были, и то, чем будем. Вопреки всему, не смотря ни на что. Потому что…

Я знала — мне нельзя оставаться слишком долго. Равно как и уходить первой. И даже не пыталась думать, почему. Верить… кому еще верить, если не себе, не той истине, что стучится в грудь, обходя многозначительность слов и спорность поступков? И… Шаадан долго смотрел мне в глаза, внимательно… даже слишком. А потом улыбнулся, кивнул — и ушел. Наболтав кучу глупостей и запугав грудой несделанных дел. Ушел не оборачиваясь, пряча горькую и понимающую усмешку и от меня, и от себя. И, конечно, от них. Шаадан… что ж, он признал мое право на шаг и на безумие. Потому что каждый выбирает по себе. И не остальным судить, каков на самом деле его выбор. Выбирать и платить… Полно, это ведь почти мелочи, если знаешь… Полно… Я прощалась улыбаясь. И не прощаясь толком, а так, рассказав… отдав… Хорошо, что у Сиррина останется такой замечательный подарок. Ведь мои ключи не имеют ни срока годности, и степени давности. А воспользуются им или нет — это уже совершенно другой вопрос. Ответ на который мне на самом деле не так уж и нужен.

Для того, чтобы пойти дальше, надо только вернуться.

Ветер лежит у ног. Ветер холоден и устал. Обрывки слов разметались по земле — вперемешку с кровью. Они пахнут травой, растертой между пальцами — и болью. Ветер нес подарок, красивый, хороший подарок своей хозяйке. Не донес. Мне не жаль. Я даже не пытаюсь ловить осколки Силы. Я…

Он говорит, и я улыбаюсь его словам, его голосу, его жуткому упрямству. Ему.

Это не сон, не игра в самообман. Это то, что есть. Боль и кровь. Вязь слов.

Да, он будет ждать. Но не долго. Сколько бы это ни было — это покажется слишком мало. Это… Это не ложь. Можно кричать, рваться изо всех сил, убивать и умирать, и жертвовать с ножом у горла, это так просто и так очевидно. Или когда ломается мир. Или когда умирают сотни и тысячи. Но… не проще ли не пустить? Да, я знаю, мне не хватит ни меня, ни сил, но… Он идет. Дать ему по носу сейчас или потом… Быть может, это ничего и не изменит. Но в словах, принесенных ветром, я нашла одну маленькую и хрупкую истину — спасать надо тогда, когда есть что, спасаться — когда уже не кого. О, я буду аккуратна. Он не придет раньше срока, ни в коем случае. Он…

Это будет странный бой. Может быть, глупый. А может и смешной. Но я не пущу. Его — никогда. Даже если придется стать границей. Даже если… Я знаю, что. Я почти знаю как. Я не смогу не попробовать.

И можно было бы сыграть иначе, жестче, веселее, но для такой игры нужны хотя бы двое, а тут…

Я вижу — полубезумный Уккарон недвижимо и нерушимо застыл над Черной Ямой. Он тоже выбрал, много раньше, много больнее. И заплатил — собой. Как моровое нашествие эта необходимость, необходимость платить действительно всем. И… кажется, теперь моя очередь. Ну что ж…