Эвакуация

Огромный посадочный ангар казался совсем пустым. Лишь в дальнем его отсеке зависли на гравиплатформах два межпланетных космолёта.

Мартин никак не мог привыкнуть к этому зрелищу, ему всегда казалось, что эти многотонные аппараты удерживаются в воздухе на тонких конструкциях трапов, которые могут в любой момент не выдержать водружённой на них тяжести, и громадные металлические машины с лязгом и грохотом обрушатся вниз.

— Гражданин, решайте быстрее. Старт через семнадцать минут. — Голос космодесантника за непрозрачным защитным стеклом гермошлема звучал глухо и безэмоционально.

— Сержант, Вы не понимаете… — в который раз уже повторил Мартин.

Десантник хлопнул обтянутой перчаткой ладонью где-то в районе виска, пластины защитного экрана разошлись в стороны, открыв молодое, измождённое лицо.

— Я прекрасно всё понимаю. Моя семья сейчас на Южном Континенте. Жена и две дочери. Они близнецы, им сейчас по четыре года. Возможно, сейчас, в эту самую минуту, она делает свой выбор. А Вам предстоит сделать свой. И никто не сможет принять решение за Вас. Вы знаете правила эвакуации. Один взрослый — один ребёнок.

Надвигающаяся катастрофа застала всех врасплох. Внезапно вышла из строя сложная система, обеспечивающая энергией всю планету. Мартин, будучи биологом, совсем не разбирался в том, как она работает и что именно произошло; да и, откровенно говоря, он никогда прежде не задумывался о том, откуда берутся тепло, вода и свет в его жилище, какая энергия обеспечивает работу его наручного коммуникатора и двигателя личного гравифлаера. Да и как всё это произошло, было сейчас совсем неважно.

Авария произошла вчера. Накопленной энергии хватит меньше чем на сутки — по каким то неизвестным Мартину техническим причинам невозможно ни сэкономить, ни растянуть этот скудный остаток. Временное отключение всех систем жизнеобеспечения — вещь сама по себе неприятная, но не страшная. Но терраформирование планеты было завершено совсем недавно, и если отключатся системы управления климатом, меньше чем через сутки планета станет тем, чем она была до прихода землян — куском холодного камня, вращающимся среди такой же холодной пустоты. Обо всём этом населению планеты поведала сегодня во всеобщем обращении председатель Планетарного Совета.

Скоростные космолёты уже унесли призыв о помощи ко всем близлежащим мирам — но до ближайшей из крупных земных колоний им надо добираться больше года. Ещё четыре года уйдёт на то, чтобы до их звёздной системы добрались огромные спасательные лайнеры.

Было принято решение о срочной эвакуации населения. Часть его планировалось разместить на большой орбитальной станции, занимавшейся терраформированием соседней, третьей планеты этой звёздной системы. Ещё часть людей могли принять четыре огромных космических завода в поясе астероидов, которые сейчас срочно готовились к приёму беженцев. Но жестокая правда состояла в том, что места для размещения всех колонистов будет недостаточно. Да и тем, кому удастся выбраться со стремительно гибнущей планеты, несколько долгих лет в ожидании помощи придётся жить, экономя каждый вдох и каждый глоток воды.

Спасательных кораблей с автономной системой энергообеспечения было немало, но ни один из них, в связи со скоротечностью катастрофы, не успеет сделать второй рейс, чтобы забрать оставшихся. У тех, кто будет оставлен на планете, нет ни малейших шансов на выживание.

Решение Совета было очень жёстким. Эвакуации подлежали только лица в возрасте от семнадцати до шестидесяти пяти лет — очень жестокое решение, поскольку средняя продолжительность жизни на планете составляла восемьдесят девять лет. Никаких личных вещей, кроме одежды и наручных коммуникаторов. Взрослые старше двадцати лет могли взять с собой одного ребёнка в возрасте до шестнадцати лет. Только одного. А детей у Мартина было двое. И это было проблемой.

Вообще, конечно, в семье Шурмановых детей было трое, но старшая дочь и жена находились в отъезде, на другом полушарии планеты. С Мартином осталось двое сыновей. И ему сейчас следовало выбрать.

— Решайте, кого из детей берёте с собой, а кого оставляете, — поторопил его десантник.

Мартин не готов был принять решение. Таяли секунды, отсчитывающие мгновения до конца, а он всё стоял, словно надеясь, что решение придёт само собой, что ему не придётся делать этот сложный и страшный выбор.

Мартин внезапно поймал себя на мысли, что за тридцать пять лет своей жизни ему не разу не приходилось сталкиваться со сложным выбором. Не по мелочам, а действительно важным, определяющим ход событий на долгие годы вперёд. Учиться на биолога он стал, потому что так хотел его отец. Будущую жену, дочь одной из своих подруг, ему ненавязчиво подыскала мать. Решение перебраться из крупной колонии на Альфа Центавра на эту богом забытую дальнюю планету, можно сказать, приняла его супруга, ему самому было абсолютно всё равно, где жить и работать, лишь бы условия для жизни были сносными, а работа сложной и интересной. Нет, он не жалел ни об одном из этих решений — все они были абсолютно правильными. Просто за него их всегда принимал кто-то другой.

Сейчас он злился на жену, которой не было рядом. Супруга со старшей, двенадцатилетней дочерью сейчас находились на одном из крупных островов Восточного Архипелага. Буквально перед тем, как отключилась общепланетарная коммуникационная связь, от жены пришло сообщение — они с дочерью готовятся к посадке на космолёт. И ни слова о том, кого из двух сыновей ему следует оставить, а кого взять с собой.

Если бы ещё сутки назад Мартину задали вопрос, кого из своих детей он больше любит, он бы только рассмеялся в ответ. Конечно же, обоих — это же его сыновья, его плоть и кровь. Он бы и предположить не мог, что вскоре он станет перед проблемой не только ответить на этот вроде бы простой вопрос, но и будет обязан сделать выбор. И при этом его предстоящее решение, на первый взгляд, было очевидным. Достаточно было просто посмотреть на мальчишек.

Восьмилетний Матвей был совсем не похож на своего отца — худощавый, рыжий, угловатый. Он удался даже не в мать, а в тестя, с которым у Мартина доверительных отношений так и не сложилось. Фантазёр, витающий в облаках мечтатель. С самого раннего детства ребёнок рос замкнутым и погружённым в самого себя. Он не разделял увлечений отца биологией, без интереса относясь к показываемым тем «травкам» и «зверушкам», да и в целом был равнодушен ко всем нормальным мальчишеским увлечениям — будь то игрушечные роботы, гравилёты или занятия спортом. Больше всего он любил проводить время возле огромного экрана, занимавшего почти всю стену его детской комнаты, выводя на нём странные узоры и причудливо смешивая цвета. В школе тоже были проблемы: «Понимаете, гражданин Шурманов, Ваш сын пишет хорошие, серьёзные, совсем не детские стихи. Но это не следует делать во время уроков — школа, в конце концов, предназначена для получения детьми необходимых нашему обществу базовых знаний, а развитием индивидуальных способностей следует заниматься в определённые часы». Шурмановы даже водили сына к психологу, который никаких расстройств личности у мальчика не нашёл, и посоветовал родителям больше времени уделять своему ребёнку.

Второго сына, своего младшего ребёнка, Мартин сейчас держал на руках. Поднятый слишком рано, двухлетний Майкл задремал сразу же после того, как они вышли из своего жилого блока, сейчас он тихо посапывал на плече у отца, мягкие пушистые волосы на затылке при каждом вдохе щекотали щёку Мартина. Мартин удержался от желания ещё крепче прижать сына к себе, боясь его разбудить.

С Майклом всё было совершенно по-другому… Принимавшая роды акушерка, хорошая знакомая их семьи, сразу же после его рождения вынесла вердикт: «Вылитый отец!». Дело было не только во внешнем сходстве. Майклу передались не только черты внешности, но и характер отца, между ними сразу же установилась какая-то подсознательная, не подкреплённая словами внутренняя связь, своего рода единство душ. Мартин умел угадывать малейшие желания сына задолго до того, как научил его произносить первые слова; он старался передать ему всё, что умеет и знает сам — разумеется на том уровне, что доступен маленькому ребёнку. Мартин гордился тем, что первое слово, которое произнёс малыш, было «папа», а не «мама», он радовался каждому небольшому успеху сына — первым неуверенным шагам, навыкам самостоятельно есть ложкой, неловким попыткам самостоятельно застегнуть молнию на курточке. Каждый новый усвоенный навык всё теснее сближал его с Майклом… и всё больше отдалял от него Матвея.

Мартин попытался вспомнить, когда последний раз по-нормальному общался со старшим сыном, и не смог. Всё общение сводилось к задаваемым формальным вопросам — как дела в школе, какие планы на выходные, и тому подобным простым вещам; причём Мартин не всегда дослушивал до конца рассказы сына.

Мартин беспомощно огляделся по сторонам. Посадка на космолёт происходила без излишней суеты, взлётный ангар был полупустым. У гравилёта, расположенного чуть дальше от них, какой-то пожилой мужчина, явившийся на посадку только сейчас, ожесточённо размахивая руками, что-то эмоционально доказывал охранявшему трап космодесантнику. До Мартина доносились обрывки фраз: «Это несправедливо… мне всего шестьдесят семь… я абсолютно здоров… я могу быть полезен…» Космодесантник что-то ему отвечал, пытаясь успокоить, из-за расстояния слов его не было слышно. Но мужчина не успокаивался, он говорил всё громче и перешёл на крик. Раздался негромкий хлопок; Мартин вздрогнул, узнав звук пистолетного выстрела, и поспешно отвернулся, чтобы не видеть, как человеческое тело упадёт на твёрдый бетон.

У стены ангара, метрах в пятидесяти от космолёта, сбилась в стайку небольшая группа брошенных детей. Человек сорок или пятьдесят, разных по возрасту — от грудных малышей до подростков. Вели они себя тоже по-разному. Одни казались полностью ушедшими в себя — сидели, сжавшись в комок, плотно обхватив колени и глядя перед собой ничего не выражающим взглядом. Некоторые плакали. Мальчик лет четырёх, темноволосый и большеглазый, волоча за лапу большого плюшевого мишку, обходил окружающих, спрашивая, где его мама. Малыши, не понимавшие, что происходит вокруг, смеялись и играли. Самые младшие спали в специальном отсеке, отгороженном из брошенных багажных сумок.

В небольшом посёлке при биостанции, где проживала семья Шурмановых, население составляло чуть больше двух тысяч человек, размещавшихся в раскиданных по территории острова многоквартирных блоках. Мартин с сыновьями отправился к посадочному ангару вскоре после того, как была объявлена эвакуация, но поскольку их жилой блок располагался на краю посёлка, немного в стороне от остальных, к месту посадки они добрались в числе последних, когда большинство семей уже поднялись на борт космолёта. Поблизости не было никого из знакомых, кого можно было бы попросить провести на борт одного из детей. Впрочем, после того, как четыре года назад Планетарным Советом были отменены запреты по ограничения рождаемости, на планете осталось не так уж много семей, в которых было менее чем по три ребёнка. И стайка брошенных детей, которым не нашлось места на корабле — лучший тому пример.

Всем происходящим руководила девочка лет пятнадцати, высокая и стройная. Слишком взрослая, чтобы можно было назвать её ребёнком, и слишком юная, чтобы без сопровождения кого-нибудь из взрослых получить право подняться на борт космолёта. Ей помогала женщина лет сорока, спокойный, профессионально поставленный командный голос, которым она общалась с детьми, позволял безошибочно угадать в ней школьную наставницу. Впрочем, по всему было видно, что главная тут совсем не она.

Неподалёку, но в стороне от всех, расположилась пожилая супружеская пара. Им было обоим лет под восемьдесят, и выглядели они полной противоположностью друг другу — сухая, как ветка старушка с острым взглядом и пышной седой шевелюрой, и полный, одутловатый старик, с покрытым пигментными пятнами лысым черепом. Супруги сидели молча, взявшись за руки.

Не отыскав никого, кто мог бы ему помочь, Мартин вновь обратился к космодесантнику.

— Если Ваши дети всё равно не здесь, то не могли бы Вы…

— Нет. Мой ребёнок уже на борту. Дочь моего сослуживца. — В голосе десантника Мартину послышались извиняющиеся ноты.

Мартин беспомощно огляделся по сторонам. Немного в стороне от других он заметил наконец знакомое лицо. Женщина была соседкой по их жилому блоку. Она сидела прямо на бетонном полу, поглаживая отвратительного вида мелкую собачонку, и что-то тихо и ласково ей шептала. Дама с собачкой были хорошо знакомы Мартину, даже слишком хорошо — она была их соседкой. Будучи биологом, Мартин отличался любовью ко всем живым существам — за исключением вот этой самой собачонки, которая казалась ему гораздо более мерзкой, чем многие представители местной фауны, которым удалось благополучно перенести терраформирование. Собственно, их знакомство и общение, если подобное выражение в данной ситуации вообще можно было употреблять, сводилось многочисленным жалобам, которые он посылал на собаку и её хозяйку в комиссии по совместному проживанию, эпидемиологическому и ветеринарному надзору. Мартин утверждал, что собака нарушает покой в их жилом блоке, лает по ночам, пугает детей и нарушает санитарию в саду возле их жилого блока. Дело дошло даже до административной комиссии, которая всесторонне изучила вопрос и вынесла постановление, что хозяйка не нарушает правила содержания домашних животных и санитарно-эпидемические нормы совместного проживания. Конечно, укреплению добрососедских отношений это не способствовало.

Но сейчас Мартин вынужден был обратиться именно к этой женщине, поскольку знал, что у той нет ни детей, ни мужа, и мерзкая собачонка является единственным членом её семьи. А правила эвакуации приравнивали домашних животных к багажу и запрещали их вывоз.

Взяв Матвея за руку, он подошёл и остановился рядом с женщиной, ожидая, когда она обратит на него внимание. Когда спустя минуту этого не произошло, он откашлялся и как можно вежливее произнёс:

— Простите, гражданка… — Мартин замялся, поняв, что имя женщины напрочь стёрлось у него из памяти.

— Оставьте меня в покое, гражданин Шурманов — ответила та, даже не повернув в его сторону головы. — Не мешайте мне прощаться с Люсией.

— Послушайте, Вам всё равно не разрешат взять собаку с собой. Почему бы Вам не взять кого-нибудь из моих детей? Моя жена сейчас…

— Оставьте меня в покое! — Не дав ему ничего объяснить, резко перебила соседка. Она наконец повернулась и подняла на Мартина сердитые, опухшие от слёз глаза. — Люсия долгие годы была единственным для меня дорогим существом. Единственным, кто меня понимал и принимал. А сейчас я вынуждена её бросить. Впрочем, Вам этого не понять. Вы никогда и никого не любили.

Мартин задохнулся от показавшегося ему чудовищно несправедливым обвинения, собирался резко ответить, но потом только со злостью и досадой махнул рукой и отошёл в сторону, понимая, что спорить и умолять бесполезно.

На какое-то мгновение у него созрело решение силой прорваться на борт космолёта, но он сразу же его отбросил. Он не забыл, что произошло с тем пожилым мужчиной, и ни на секунду не сомневался в том, что их вежливый сержант при возникновении подобной ситуации применит оружие. И тогда его дети останутся тут. Оба.

Мартин поймал взгляд Матвея — совсем не детский, сложный взгляд, в которым читались одновременно страх, непонимание, обида… и обречённость. Пустой взгляд, в котором можно было прочесть всё, кроме надежды. Встретившись глазами с отцом, мальчик сразу же отвернулся, словно сердясь на себя за то, что позволил вырваться наружу своим чувствам. И вот тогда Мартин принял, наконец, решение.

Сделав глубокий вдох и выдох, боясь, что передумает, он решительно направился к группе оставленных детей.

Женщина, которую Мартин определил как школьную наставницу, инструктировала девочку:

— Возьми вот это. — Стеклянный флакон с какими-то лиловыми капсулами перешёл из рук в руки. — Это не яд, это слабое успокоительное. На тебя, скорее всего, не подействует, но детям должно быть достаточно, чтобы они уснули. Раздашь им по капсуле, когда температура совсем упадёт. А пока — когда мы стартуем, соберите по корпусам сколько сможете найти одеял и запритесь в каком-нибудь помещении, где поменьше окон. В этой сумке — еда и бутылки с водой, можете не экономить, здесь её хватит на сутки, а больше вам и не понадобится.

Девочка ничего не ответила, только серьёзно кивнула в ответ.

— Лана, ты знаешь, что я не могу остаться, хотя хотела бы этого больше всего на свете. Держись, и позаботься о младших. — С этими словами женщина обняла девочку, подхватила на руки грудного малыша и, не оглядываясь, направилась к гравилёту.

Мартин проводил её взглядом.

— Прошу прощения, не могли бы Вы… — обратился он наконец к руководившей малышами девочке. Он почему-то не смог обратиться к ней на «ты» — такой она в тот момент казалась взрослой, серьёзной и ответственной. Девочка, поняв всё без лишних слов, кивнула ему в ответ, показав глазами на сооружённое из брошенных вещей подобие ложа, где в данный момент спало несколько малышей. Стараясь двигаться тише, чтобы не разбудить Майкла, Мартин осторожно опустил его рядом с какой-то маленькой девочкой. Малыш пошевелился во сне, смешно пошевелил пухлыми губами, и повернулся на бок, подпихнув под щёку пухлый кулачок. Мартин, чувствуя, что его сердце вот-вот разорвётся от горя и отчаяния, какое-то время молча стоял и смотрел на сына, подавляя желания снова схватить его на руки и крепко прижать к себе. Решение было принято. Мартин зачем-то снял с себя куртку и осторожно укрыл Майкла. Это был совершенно ненужный жест, жалкая и нелепая попытка защитить — сейчас в ангаре было тепло, а от космического холода, который вскоре должен наступить, тонкая куртка всё равно не спасёт.

Проглотив стоявшей в горле ком, он резко развернулся и решительно двинулся в сторону трапа. Матвей смотрел на него, приоткрыв от изумления рот; Мартин молча развернул старшего сына в сторону люка и слегка подтолкнул, не дав прозвучать готовому сорваться у него с губ вопросу. Сержант молча снял идентификационную информацию с коммуникатора и посторонился, пропуская отца с сыном внутрь корабля, взгляд его был нейтральным, не выражающим ни одобрения, ни осуждения.

Грузовой отсек корабля, спешно переоборудованный для перевозки пассажиров, был заполнен людьми. Мартин подошёл к сыну. Тот стоял, уставившись в иллюминатор, так, как будто наблюдал что-то интересное, а не пустую бетонную стену с переплетением неизвестного назначения труб и кабелей.

— Почему — я? — спросил он наконец без всякой интонации в голосе.

— Что? — откликнулся Мартин.

— Почему ты выбрал меня? — Матвей повернулся к отцу, посмотрел на него своими серыми серьёзными глазами. — Ведь Майкл тебе нужнее, чем я. И ты был ему нужнее, чем мне.

— Майкл ещё совсем маленький. Он не поймёт, что произошло. В отличие от тебя…

— Ты уверен? Ты правда думаешь, что проснувшись он не будет плакать и звать тебя? И ты не будешь чувствовать себя предателем, потому что Майкл не сможет понять, что его предали?

Мартин внезапно почувствовал, что хочет ударить сына. Залепить ему пощёчину, чтобы заставить замолчать. Это было странным и необычным желанием — он никогда не поднимал руку ни на кого из своих детей.

— А ты, как бы ты поступил на моём месте?

Матвей оставив этот вопрос без ответа, отвернулся к иллюминатору.

— Если ты считаешь, что я сделал неправильный выбор, ты бы мог вызваться и остаться вместо брата.

— Я не хотел оставаться вместо него, — неохотно признался наконец он. — Я люблю Майкла, но я бы не смог. Мне было очень страшно. Я был уверен, что ты оставишь меня и улетишь. Ведь ты всегда любил Майкла больше, чем меня.

Мартин не нашёлся, что ему ответить. Сидевший неподалёку пожилой мужчина поймал беспомощный взгляд Мартина и слегка покачал головой.

— Не вините себя, — сказал он едва слышно. — Какой бы выбор в этой ситуации Вы не сделали — в любом случае это был бы неправильный выбор.

Мартин вдруг понял, как он должен поступить. Выбраться из корабля, найти Майкла, прижать к себе, и согревать своим дыханием — до тех пор, пока оба они не превратятся в куски мёртвой обледеневшей плоти. Пробираясь между заполнившими зал пассажирами, он двинулся к выходу из отсека. Дорогу ему перегородил уже знакомый ему космодесантник, уже успевший избавиться от шлема, керамики боевых доспехов и устрашающего автомата.

— Вернитесь на своё место, гражданин.

— Но я только хотел…

— Я понимаю. Но что бы Вы не задумали — всё равно уже слишком поздно. Команда уже герметизирует люки, взлёт через две минуты.

Мгновение помолчав, десантник добавил:

— Если Вам будет от этого легче, то Ваш сын остался жив. Во всяком случае, он тоже покинет планету.

— Как? — только и смог произнести Мартин.

— Эта дама с собачкой, с которой Вы так мило беседовали… Она отдала свою собачонку какой-то девочке и взяла Вашего малыша. На нашем корабле уже поднимали трап, и они полетят на другом. Они стартуют через пять минут после нас.

— Значит… Я смогу увидеть Майкла?

— Возможно. Лет через шесть, когда прибудут корабли спасательной экспедиции. Наш корабль отправляется на орбитальную станцию, а тот, другой — в пояс астероидов. В любом случае, к тому моменту, когда вы встретитесь, ребёнок уже успеет Вас забыть.

— Понятно… — произнёс Мартин. — Спасибо, сержант.

Боль не прошла, она лишь слегка притупилась.

Мягкий, почти не ощутимый телом толчок свидетельствовал о том, что гравилёт тронулся с места в посадочном ангаре. Предстоял долгий путь от умирающей планеты к космической станции. Не было ни предупреждения о старте, ни знакомых по старым фильмам приказа занять места и пристегнуть ремни. Мартин не слишком разбирался в технике, но знал — не будет ни перегрузок, ни невесомости.

Мартин пробрался через набитый людьми отсек к сыну. Тот по прежнему стоял, глядя перед собой, возле иллюминатора, хотя створки того при старте наглухо закрылись. Мартин положил руку на плечо сыну и едва сдержал желание отдёрнуть руку — мышцы мальчика, сведённые спазмом эмоционального напряжения, казались твёрдыми как камень.

— Матвей, тот сержант сказал…

— Я всё слышал. — Лишённым всяких эмоций голосом откликнулся мальчик.

Мартин сделал глубокий вдох, прежде чем заговорить:

— Послушай меня, Матвей. Я был не слишком хорошим отцом, теперь я это понимаю. Но сейчас всё изменилось. Мы не скоро увидим Майкла, теперь мы знаем об этом. Очень велика вероятность, что мы не окажемся на одной станции с мамой и сестрой. Мы не встретимся ещё несколько лет, и вряд ли у нас будет даже возможность с ними поговорить. Мы по-прежнему одна семья, но вместе, рядом друг с другом, остались только ты и я.

Мартин немного помолчал, потом продолжил:

— Знаешь, нам предстоят нелёгкие годы. Придётся экономить всё: свет, воду, еду и даже воздух. Нельзя будет бегать, прыгать, играть в шумные игры. Но мы справимся, верно? Мы же мужчины, и нас двое. Я буду заботиться о тебе. Разговаривать с тобой и играть. Если разрешат, я буду отдавать тебе часть своей еды — ведь ты же растёшь. И ещё, мы будем часто — каждую свободную минуту! — вспоминать маму, сестру и брата. И ждать того дня, когда все мы снова будет вместе…

Мартин продолжал говорить, чувствуя, как уходит напряжение из тела сына, и как внутри его самого расправляется скрученная стальная спираль.

Гравилёт уносился в просторы космоса, прочь от обречённой планеты.