Если разбудить память

В нашем классе завелся вундеркинд. И надо же, стал им Петька Самойлов, для которого тройка всегда была единственным "средством передвижения" из четверти в четверть.

Однажды он пришел в класс, бросил портфель на парту и стал декламировать:

— Эх, тройка, птица тройка! Кто тебя выдумал!..

Мы, конечно, засмеялись.

— Сам, — говорим, — тройку заработал.

— Эх вы! Это сочинил писатель Николай Васильевич Гоголь, — сказал Петька. И пошел декламировать наизусть, словно артист в телевизоре: Знать, у бойкого народа ты могла только родиться…

И так далее. Как в учебнике, который мы еще не проходили.

А тут как раз урок литературы. Танька Воробьева, ясно, не выдержала, пискнула из-за парты:

— А Петя про тройку выучил.

Анна Петровна поглядела на нас, а потом в журнал. Видно, не поняла.

— Что мы приготовили дома? Кто готов отвечать?

Каждый раз она так спрашивает, и каждый раз после этого ее вопроса парты скрипеть начинают. Это мы сползаем пониже. А тут все повернулись к Петьке. И Анна Петровна тоже на него поглядела.

И Петька не стал ломаться, вылез из-за парты, даже рот открыл — и ни слова. Молчит. Мы уж подсказывать начали. Анна Петровна закрыла глаза ладонью — верный признак двойки. Но тут Петька словно проснулся. Всхлипнул как-то странно и сказал:

— Я лучше "Евгения Онегина" прочитаю.

И, не дожидаясь разрешения, пошел скороговоркой про того дядю, который не в шутку занемог и уважать себя заставил.

Анна Петровна не поверила даже, подошла, посмотрела — не по книжке ли он читает. Да так и простояла рядом чуть не весь урок. А когда звонок прозвенел, взяла Петьку за руку и увела в учительскую.

Вышел он оттуда красный как рак, улыбающийся.

— Пятерку получил?

— Что пятерка! — сказал Петька таким тоном, будто никогда ничего другого не получал. — Она меня представлять будет.

— Как это «представлять»?

— Обыкновенно. Перед всеми учителями «Евгения» читать буду.

И он пошел по коридору таким зазнайкой. А мы все стояли на месте, удивленные, восхищенные, пораженные возможностями, которые отныне открывались перед Петькой. Мы-то знали: если кто попадает в вундеркинды, тому тройку не поставят. Лучше спросят еще раз.

На другой день было Петькино «представление». В клубе. Впереди сидели учителя, потом мы всем классом (все-таки он наш вундеркинд), а на последних рядах — остальные.

Представляла сама Анна Петровна. Она говорила недолго, но здорово.

— Товарищи! — говорила она. — Ребята! Кое-кто из нас жалуется на плохую память. А ведь память наша обладает фантастическими возможностями. История знает немало примеров, когда простой человек выучивал невероятно много. Приведу только один пример — Маццофанти. Итальянец Джузеппе Маццофанти, живший во времена Пушкина, выучил пятьдесят шесть языков. Конечно, не у всех такие способности. Но все могут развить свою память настолько, чтобы хорошо помнить не только уроки, но и многое другое. Живой пример этому…

Тут Анна Петровна убежала за кулисы и вывела на сцену красного как рак нашего Петьку.

— Это Петя Самойлов. Вы все его хорошо знаете. Он сумел развить свою память. Сейчас Петя прочтет по памяти отрывки из романа в стихах Александра Сергеевича Пушкина "Евгений Онегин". — И первая похлопала в ладоши.

А потом наступила тишина. Слышно было, как воробьи за окном чирикали на весеннем солнце, да половицы под Петькой скрипели. Он все переминался с ноги на ногу, уже не красный, а бледный. И молчал.

— У лукоморья дуб зеленый, — подсказал кто-то. Видать, для смеха.

Потом мы зашушукали:

— Мой дядя… Дядя честных правил…

Вдруг Петька словно проснулся:

— Богат и славен Кочубей, — сказал. — Его поля необозримы. Там табуны его коней пасутся…

Анна Петровна попыталась возразить, что это, мол, не "Евгений Онегин", а «Полтава». На нее замахали руками из учительских рядов: все равно, мол, Пушкин. И так Петька и продолжал без запинки говорить про Мазепу да про Марию. С выражением говорил, какого мы от него никогда и не слышали. Особенно это: "…И грянул бой, Полтавский бой!.."

Прямо мурашки по коже.

Петьку долго не отпускали со сцены. А после мы за него взялись. Мы это Колька Еремеев, Ваня Колосков и, стало быть, я. Еще с утра мы договорились взять «вундеркинда» под свою опеку. Скоро был конец года, и нам тоже не помешало бы вызубрить по поэмке.

На улице мы подошли к нему с трех сторон.

— Что вы, ребята? — испугался Петька.

— Не бойся, — успокоил его Ваня. — Мы только хотим узнать, как тебе удалось столько вызубрить.

Но Петька еще больше испугался. Видно, решил, чудак, что мы драться собрались. А чего тут драться, кулаки учебе не помощь.

— Я и не зубрил вовсе, — сказал Петька. — Чтоб мне лопнуть. Я этих стихов и в глаза никогда не видел.

— Наверное, ты их сам сочинил, — съязвил Коля Еремеев. Он всегда такой язва, прямо не может без своих шуточек.

— Да они мне приснились, честное слово. Пусть меня на второй год оставят, если вру.

Это была всем клятвам клятва. В такую поневоле поверишь.

— Обучение во сне, — обрадовался Ваня. — Известное дело. Я читал: включаешь магнитофон и спишь себе. А во сне все само выучивается.

— Да нет у меня никакого магнитофона, — взмолился Петька.

— Может, у тебя кровать такая волшебная?

— Ничего не волшебная.

— А ну покажи кровать…

Мы пошли к Петьке домой. Оглядели кровать, ничего интересного не нашли. Кроме царапины на деревянной спинке да еще гвоздя, вбитого зачем-то снизу.

— А может, ты все-таки врешь? — растерянно спросил Коля. Хотя по Петькиной физиономии было видно, что ему самому все это до смерти интересно.

— А чего ты "Евгения"-то своего не читал со сцены?

— Забыл, — шепотом сказал Петька. — На другую ночь мне «Полтава» приснилась.

И мы зашептались, удивленные. Шепот ведь такая штука, только начни, потом слово вслух сказать страшно. Так мы стояли и шептались, пока не дошептались до одной идеи: кому-то остаться у Петьки ночевать. Кинули жребий — досталось мне.

Родителей мы быстро уговорили. Сказали, что надо вместе уроки учить, чтобы получить пятерки по литературе. А родителям, известно, только пятерку пообещай — что хочешь разрешат…

Постелили мне на полу. Лег я и стал глядеть в потолок. А по потолку тени ползали: должно быть, на улице гулял ветер, фонари качал. Петька уже храпел давно, а я все лежал с открытыми глазами и завидовал ему, зубрящему во сне свою очередную поэму. Потом догадался, подтянул свой матрасик к самой его кровати и скоро уснул. Во сне я стоял у доски и рассказывал какую-то сложнющую теорему. А учитель по математике — наша самая страшная гроза — стоял и улыбался.

Вдруг на задней парте кто-то тоскливо завыл. Я хотел проснуться и встать, но почувствовал, что меня держат за трусы. Тут мне стало совсем страшно. Дернулся я, ударился обо что-то головой. И вдруг кто-то ка-ак прыгнет на меня сверху, ка-ак закричит диким голосом…

Тут зажегся свет. В дверях стоял Петькин отец. А мы с Петькой барахтались на полу и кричали со страху. Оказалось, что это я во сне скатился под кровать и зацепился там за гвоздь. Оказалось, что Петька, услышав, что под кроватью кто-то возится, с испугу свалился на пол. А выл это соседский щенок, которого ночью выгнали на балкон. Одним словом, все было ясно, понятно и смешно.

На другой день мы дружно посмеялись над этим ночным происшествием. Но смеялись мы только до урока математики. Выйдя к доске, я вдруг совершенно ясно вспомнил свой сон и начал исписывать доску тригонометрическими знаками.

— Это же из программы девятого класса! — удивился учитель.

Он взял меня за руку и повел в учительскую.

После этого моего триумфа вся школа потеряла покой. На переменах только и разговоров было, что о «вундеркиндах» из 5-го «В». С других этажей приходили смотреть на нас. Как на артистов.

Потом к Петьке стал проситься Коля Еремеев. Но прежде чем удалось еще раз уговорить родителей, мы сделали открытие. Случайно узнали, что "волшебные сны" можно видеть не только в Петькиной комнате, но и по другую сторону стены, на улице, и не только ночью, но и вечером, если задремать.

Мы вкопали в том месте скамеечку и допоздна стали просиживать на ней с закрытыми глазами.

Сны наши были как кино. Даже интереснее. Потому что кино быстро забывается, а сны помнились целый день во всех подробностях. Мы рассказывали их и друг другу, и приятелям в школе, кому можно было доверять. Жаль только, что пятерки нам уже не ставили. Учителя, прежде говорившие: «интересно», стали говорить: «подозрительно». И требовали ответов на заданные уроки. А уроки нам почему-то не снились.

Так продолжалось месяца два. Однажды мы, как всегда, сидели на своей скамейке и спорили о причинах странных снов.

— Дом у нас старый, — говорил Петька. — А в старых домах привидения водятся. Когда я был маленький, мне бабушка такое рассказывала!..

— Заколдованный дом! — прошептал Коля Еремеев.

А Ваня, который ничего не представлял себе без загадок космоса, стоял на своем:

— Это космические лучи. Кто-то с другой звезды внушает нам свои мысли.

— Откуда же они знают про "Евгения Онегина"?

— А может, они тебе только помогли вспомнить.

— Было бы чего вспоминать. Я этого «Евгения» и не читал ни разу.

— А может, отец читал? — сказал кто-то над нами.

Мы чуть со скамейки не попадали. Рядом стоял высокий дядя в плаще и шляпе.

Первым опомнился Петька.

— При чем тут отец? — сказал он.

— Вот тебе раз! Ты же сын своего отца.

— Дяденька, — сердито сказал Ваня. — Вы ведь не знаете, о чем мы говорим.

— Подумаешь — тайна. Вы разговариваете об обучении во сне.

Мы рты поразевали от удивления.

— А вы кто? — наконец спросил Ваня.

— Гражданин, как и вы. Живу во-он в том доме. Видите крышу?

Ваня безнадежно махнул рукой. Но и это незнакомый дядя понял так, будто неделю невидимо сидел рядом с нами.

— Могу утешить. Вы не одни мучаетесь. Мне тоже эти сны не дают покоя.

— Ка-акие сны?! — чуть не хором воскликнули мы.

— Эти самые. Вы только любуетесь ими, а мне еще приходится разбираться в их природе. Понимаете, какая штука? Замечено, что под воздействием определенных излучений в человеческом мозгу просыпаются какие-то неведомые центры памяти. Происходит это во сне…

— Во сне просыпаются? — спросил Колька Еремеев. Я дернул его за рукав, Петька наступил на ногу, а Ваня толкнул в бок. Чтобы не мешал слушать.

— Ну а что видите вы во сне?

Тут уж таиться было ни к чему, и мы, перебивая друг друга, рассказали все.

— Интересно, интересно, — говорил незнакомый дядя.

А когда мы все высказались, он встал и собрался уходить.

Должно быть, на наших физиономиях выразилось что-то этакое. Потому что он снова сел рядом с нами.

— Вы хотите спросить, что это такое? Не знаю, ребятки. Да и никто, думаю, не знает. Ясно только, что это память.

— А Петька никогда не читал "Евгения Онегина", а вспомнил. Как он мог вспомнить, чего не читал?

— Вероятно, отец читал или дедушка. Говорят же — весь в отца. Если наследуется внешность, разные физиологические особенности, почему же не быть наследственной памяти? Почему бы детям не перенимать знания и опыт родителей? Такая память, похоже, существует в каждом из нас. Только не может вспомниться.

— Во была бы жизнь! — заволновался Коля Еремеев. — Учиться не надо, ведь папка все проходил уже.

Мы поглядели на Кольку с завистью: его отец был кандидатом наук.

— Все пройти нельзя. Может, учиться тогда пришлось бы еще больше. Только не с первого класса, а, скажем, сразу с института.

— Все равно легче.

— Легче ли? Ведь тогда непременно надо будет только на пятерки учиться. Ибо ваши знания станут реальным наследством, они перейдут к вашим детям.

— Лет через сто это какие же головы у людей будут?!

— Наверное, такие же. Речь идет не о том, чтобы все всегда помнить, а чтобы, когда понадобится, вызывать в памяти нужные знания. Будут люди ходить с какими-нибудь аппаратиками. Нажал нужную кнопку — и все вспомнил.

— Как электронная машина?

— Вот-вот. Только запоминающее устройство — твоя голова. А в руках пульт управления. Улавливаете идею? Ведь что такое мозг? Это миллиарды нервных клеток, миллиарды и миллиарды связей между ними. Вероятно, никогда не удастся создать электронную машину, подобную мозгу. Вот мы и подумали: а зачем ее создавать, когда она уже создана? У каждого своя. Надо только научиться управлять ею…

Он щелкнул Ваню по лбу. А Ваня даже не отодвинулся, смотрел на дядьку круглыми глазами, стараясь что-то понять.

— А чего же память? — спросил он.

— Скажи-ка, что ты проходил в прошлом году?

— Вона! Разве я помню?

— Помнишь. Все, что читал или видел когда-нибудь, навсегда остается в голове.

Мы засмеялись: взрослый человек, а не понимает. Даже учительница говорит, что у нас в одно ухо влетает, а из другого вылетает.

— Ничего не забывается, — сказал он. — И вы сами в этом убедились. Мы работали с нашими излучениями во-он там. Видно, один лучик пробился, дошел до вашего дома. Он-то и заставил вас вспомнить то, что когда-то проходили ваши отцы…

Дядька начал говорить о каких-то сложностях, которые при этом возникают, о переизбытке информации, о самозащите мыслящих систем от информационного взрыва, о том, что, может быть, невозможность в обычных условиях пробудить память предков и есть результат такой самозащиты…

Но эти рассуждения мы плохо поняли. Мы мечтали о возможностях, которые открылись бы перед нами, будь у нас такой аппаратик, чтобы вспоминать все. И за папу, и за маму, и за дедушку. Чем больше они проходили, тем больше мы помним и знаем…

— А у меня деда на фронте убило, — сказал Ваня грустно.

И нам стало очень жаль Ваню. Мы вдруг заметили, что уже поздно и дома нам здорово влетит. Для памяти…

Но на другой день после уроков мы снова сидели на своей скамейке, ждали этого дяденьку. А он не пришел. И волшебные сны все пропали. И на скамье, и даже в Петькиной комнате снилась теперь всякая чепуха, которую ни запомнить, ни понять.

Но мы все собираемся по вечерам возле Петькиного дома. Сидим и спорим, мечтаем о том времени, когда станем взрослыми и сами сделаем такую машинку для пробуждения памяти. Чтобы не только свое, а все помнить — и отцово и дедово. И не забывать никогда.