Ещё повоюем

Смотрю на таких, и умиляюсь. Откуда? Ну, откуда они берутся? Казалось бы, учебка напрочь должна выбить героическую дурь, а нажми посильнее, и потечёт из человека приторный сиропчик романтики. Хочется ему, чтобы яблони на Марсе да караваны ракет, а вместо этого сволочную работу подсовывают. Обидно!

Яблони с караванами никто не отменял, но за этим делом не к нам, за этим — к героям-космонавтам. Только стать космонавтом, что «Волгу» в лотерею выиграть. Все про такое слышали, а чтобы именно ты — это вряд ли! Зато к нам — милости просим. Пиши заявление в училище ВКС, а дальше от тебя зависит. Почти, как в мореходку поступить.

По первости им Земля в иллюминаторе — чудо чудное, Луна со звёздами краше сокровищ Алмазного фонда. Приходится вправлять мозги. Не из особенной какой-то вредности. Просто должны ребята осознать — они здесь не для того, чтобы любоваться космическими красотами, они здесь, чтобы делать ту самую нужную стране, но от того не менее сволочную работу. Луна со звёздами — потом, если желание останется.

Офицерские погоны, красивая форма, значки-медальки к нашему делу, конечно, прилагаются. Но это для Земли, на «Алмазах» побрякушки не сильно ценятся. Льготы тоже входят в комплект, частенько — пополам с инвалидностью. Но двадцатилетние не очень про это думают. Что случится не скоро, случится как бы и не с ними.

Моя работа — учить молодняк уму-разуму. И делать-то ничего не приходится, воспитательную работу сам космос и проводит. Не каждый выдюжит сутки в хрупкой, тесной, даже не герметичной скорлупке. Перед глазами, во всю переднюю полусферу, иллюминатор. Вот они, космические красоты, залюбуйся. Курсанты поначалу пялятся, а потом начинают с непривычки отворачиваться, закрывают глаза, чтобы не закружила, не затянула космическая бездна. Только от пространства не спрячешься, потому что негде в космоскафе спрятаться. Не предусмотрено места, чтобы с ложемента подняться. Даже руки-ноги размять — особая сноровка нужна. Для нервных я специальную занавесочку приспособил, вроде экрана для кинопроектора. Опустил, и не видно звёзд.

Случается и по-другому. Нипочём человеку космос, но вахта его, как лимон, выжимает — в скафандре жарко, комбинезон, мокрый от пота, прилип к телу, а ступни и ладони мёрзнут. Подгузник разбух и чудится: всё, что между ног, облепила мерзкая студенистая масса. Посидишь сутки без сна, отхлёбывая солоноватый тонизирующий бульончик из нагубника да изредка прикемаривая вполглаза, после, на «Алмазе», кое-как вымоешься, отоспишься в тесной капсуле, и подумаешь — а ну его к чёрту! Быстро до ребят доходит — может, и есть во всём этом какой-то извращённый героизм, но от него неприятно пахнет. Соответственно, и с романтикой у нас не густо.

Два, три, четыре вылета, и пишут рапорт. Никто и не держит, наоборот, ещё перед отправкой на «Алмаз» объясняют: ничего позорного в этом нет, не прошедшим отбор будут подобраны места дальнейшего прохождения службы. Не каждому дано…

А с курсантом Ковтун всё по-другому. Девчонка мне сразу приглянулась. Не в том плане, что ладная, хотя не без того. Увидал её, маленькую да худенькую, и сразу подумалось — будто под наши космоскафы фигурка скроена. Остальное уж после разглядел.

Держалась Оксана Ковтун шикарно. Поможешь пигалице чернявенькой, после того, как всё закончилось, выбраться из скафандра, поблагодаришь за службу. А она — воробей взъерошенный — через силу, но по-доброму улыбнётся, ямочки на впалых щеках появятся и тут же убегут, глаза истомленные сверкнут из-под распухших красных век. И потопает девчонка в камеру гигиены; только клацанье магнитных подков по коридорам «Алмаза» разлетается. Мы такие побрякушки из принципа не носим — не лошади, чтоб подковами цокать, но курсант Ковтун ещё неуверенно чувствует себя в невесомости, ей пока не зазорно. Смотрю девчонке в спину, наблюдаю за неловкими усталыми движениями, и откуда-то знаю — давно с её лица сползла улыбка, может, даже слёзки на глаза набежали, сейчас маленькими невесомыми шариками сорвутся с ресничек, да разлетятся по коридору.

Не раз я проклял день, когда приказом командира «Алмаза-18» полковника Георгадзе был переведён из боевых пилотов в инструкторы. Будто по возрасту списали — к сорока уже, для нашей работы не шутка. А можно и по-другому рассудить — кто-то должен сопли салабонам утирать. Выпало мне.

В очередной раз пожалел о том, что согласился нянчиться с новичками, когда услыхал там, в космосе, девичий плач. То ли от запредельной усталости, то ли осознав весь сволочизм дела, которому решила посвятить жизнь, Оксана разрыдалась. Глупышка, думала, если в скафандре, то не слышно, забыла отключить микрофон. А я, как последний осёл, делал вид, будто не замечаю, чтоб не ставить человека в неловкое положение. Проревелась, и ничего, бодрячком. Точно говорю, есть что-то у неё внутри, металлический каркас какой-то. Думается иногда: как выходит, что всем с детства вдалбливают одни и те же истины, а люди получаются разные. Одни железные, а другие… не хочу даже говорить, из чего они, эти другие сделаны.

Когда бываю на Земле, руки чешутся растормошить засыпающий, зажравшийся муравейник. Я, понимаете ли, там, на небесах, калечусь, светит мне через несколько лет инвалидность от тяжёлых условий труда и почётная военная пенсия, если раньше времени не навернусь. А им подавай развлечения и шмотки. Было дело, и я до хрипоты отстаивал право человека на самовыражение. Получал от гопников за «рокерские» патлы. А сейчас…Снаружи тот же Александр Шпагин, а внутри. Внутри тоже я, но другой.

Когда начинаешь понимать, что космос пережевал тебя и выплюнул, а ты стал после этого каким-то не таким — это, как удар по голове.

Потому и сдуваю пылинки с каждого, кто решился хотя бы попробовать взглянуть на Землю с высоты. А цветочек мой аленький, Оксану Ковтун, готов холить и лелеять.

Есть время действий: промедлил, ошибся — пропал. Но чаще в космосе заняться абсолютно нечем. Вот и молчим; у Оксаны получается уютно молчать. Не раздирает её, как некоторых, словесный понос. Так бывает: оказавшийся в непривычной и пугающей обстановке курсант пытается заполнить тишину бестолковым глупым трёпом. Ничем этот фонтан не заткнёшь. И не нужно затыкать, пусть льётся, если организм требует. Но в такие моменты возникает желание послать всех по известному адресу, и оказаться на полноценном боевым дежурстве. Уж лучше один на один с космосом, от которого даже не защищает, лишь отгораживает, тонкая — ткни посильнее, и проткнёшь — алюминиевая стенка космоскафа.

Сам скаф типа «Беркут» — всего лишь атомный двигатель, обвешенный оружием. Ещё имеется крохотная, в виде шара, кабинка. В ней едва помещаются пилотский ложемент, и пульт управления с вычислителем. Учебный скаф от боевого ничем не отличается, только вместо спасательной капсулы в него втиснули дополнительный, курсантский, ложемент. И чёрт с ней, этой капсулой! Она иногда может выручить. Теоретически. Чаще лишь позволит умереть не очень быстро.

Ладно. Я говорил, что с радостью променял бы учебный вылет на боевое дежурство? Это если бы вместо Оксаны в соседнем ложементе сидел другой курсант. А с ней уютно, она ведёт себя так, что порой кажется, будто её вовсе нет. Прижались мы друг к другу, словно арахисовые ядра в хрупкой скорлупке. Понятно, через скафандры человеческое тепло не почувствуешь. И хорошо, не хватало ещё, чтобы девчонка ощущала мой липкий от пота комбинезон, обоняла сопревшее мужское тело.

Это наш пятый совместный вылет, и первый с боевой нагрузкой. Мы только начали. Кислорода в системе достаточно, плюс индивидуальные баллоны.

Влетаем в ночь.

Под нами Уральские горы. Сибирь вся в пятнах отражённого орбитальными зеркалами солнечного света. По расчётам, где-то здесь, над тайгой, мы встретимся с мишенью — отработавшим и приговорённым за долгую и безупречную службу к расстрелу метеорологическим спутником.

Болванку перехватили там, где и ожидали. Она давала на экране локатора смешной призрачный блик. Я ещё поинтересовался, захотел проверить Оксанину чуйку:

— Отсюда накроешь?

Зря, конечно, спросил. Сам-то, даже без вердикта вычислителя, чувствовал — никакой гарантии. Цель слишком мала, слишком далека и, чтобы мы совсем не заскучали, пытается маневрировать. Но всё же процентов шестьдесят, а то и все шестьдесят пять на успех этого дела я бы положил. Это если бы стрелял я. Но и я предпочёл бы подобраться к противнику поближе.

— Так точно, товарищ капитан, накрою, — в голосе курсанта Ковтун не послышалось и тени сомнения. Ну, кто меня тянул за язык?

— И валяй! — Не давать же задний ход. Попадёт — молодец. Промахнётся — вместе на разборе втык получим. Тоже польза, для нее, по крайней мере.

Скаф завибрировал, и эту зыбкую дрожь не смог погасить даже ложемент, я ощутил её всем телом. В космосе пушки не бабахают, но, показалось, будто внутри черепной коробки зажужжал, запищал комар, и от этого заныли зубы. Через пару секунд всё кончилось. Болванка по-прежнему бликовала на экране локатора.

— Промазала… Товарищ капитан…

— Вижу.

Задание провалено. Если бы это был не беззащитный метеорологический спутник, а американская суборбитальная боеголовка, она бы уже просочилась через наш передний рубеж и сейчас неслась бы к Земле. Если бы это был один из боевых лазеров имени недоброй памяти Рональда Рейгана, он бы уже отстрелялся по известной только ему цели, а если бы это был американский боевой шаттл, то мы с Оксаной Ковтун превратились бы в две хорошо подрумяненные котлетки. Но перед нами всего лишь болванка. И стрельба учебная. Незачем превращать девчоночью ошибку в трагедию.

Бортовой реактор накачивает энергией аккумуляторы, системы охлаждения торопятся остудить перегретую боевую часть и через минуту выстрел можно будет повторить. Конечно, враг этой самой минуты тебе не даст, а на учениях пали, сколько влезет. Опять же, теперь есть повод отработать ракетную атаку. Потому строго и официально говорю:

— Курсант Ковтун, отставить лазер. Делаем второй вариант. Готовь ракеты.

— Так точно, есть, поразить цель ракетой! То есть… борт «Беркут-140бис», к ракетным стрельбам готов.

Я тронул клавиши вычислителя, железяка натужила свой ламповый мозг и выдала вариант сближения с целью. Я одобрил. Три коротких импульса, три раза тело на мгновение чувствительно вплющило в ложемент. Поплыли звёзды, а Земля перевернулась, и теперь повисла над нашими головами. Закрутились циферки на табло.

Главное — вычислить оптимальное расстояние для выстрела. С одной стороны, чем ближе сумеешь подобраться к супостату, тем меньше вероятность, что супостат уклонится от атаки. Но и совсем близко нельзя, чего доброго, поймаешь обломок уничтоженного объекта или самой ракеты. Если мы атакуем шаттл, деваться некуда, чтобы появился хоть какой-то шанс, надо буквально прижаться к нему. Но американец не дурак, близко не подпустит. Он и ракету не подпустит, его достанет только лазер. А по болванке можно и отсюда шмальнуть, куда она денется? Всё равно ближе на этом витке без экстремального маневрирования я скаф не подтащу.

— Пли! — сказал я, и по едва ощутимому толчку понял: ракету выбросило из контейнера, и она поплыла к цели.

Мы давно вошли в тень Земли, потому и ракету, и мишень разглядеть не просто. Про мишень понятно, её на таком расстоянии различить среди россыпи звёзд трудно: надо знать, куда смотреть и что видеть. А ракета отмечает свой путь неторопливо удаляющимися от «Беркута» короткими, едва заметными выбросами из сопел.

— Цель захвачена, — доложила Оксана, а, через двадцать показавшихся вечностью секунд я заметил слабую вспышку по курсу и чуть слышно перевёл дух. В шлемофоне радостно зазвенело: — Цель уничтожена!

Сейчас под нами, вернее, над нами (потому что Земля повисла над головой) проплывала ночная Америка. Горизонт сиял в лучах ещё не взошедшего Солнца, будто голубой венчик атмосферы мазнули розовой акварелью.

— Молодец, курсант Ковтун, — похвалил я девушку и стал рассчитывать траекторию возвращения на станцию. По всему получалось, что мы сумеем пристыковаться к «Алмазу» уже на втором витке.

Этот выскочил, как чёрт из табакерки. Вру, конечно. Хорошим бы я был пилотом, если б не заметил, что локатор среди космического хлама вычленил приближающийся объект. Я даже предположил, что этот объект — орбитальный шаттл типа «Джордж Буш», уж очень характерные блики, точь-в-точь, как в учебном фильме, трепыхались на экране.

Новинка. Гордость и надежда Соединённых Штатов. Шла эта гордость и надежда по восходящей траектории. Шла быстрее нас и уходила на более высокую орбиту. Беда в том, что лишь сейчас вычислитель окончательно подтвердил — наши траектории пересекаются. И вряд ли случайно.

— Чего он к нам лезет? — удивилась Оксана. А чего бы ему не лезть? Космос, он общий. Мы тоже не упускаем случая повисеть рядом с их объектами, продемонстрировать флаг. Летит себе какой-то «Буш», и хрен бы с ним, а нам пора домой.

— Любопытные, вот и лезут. Суют нос, куда собака свой… куда не надо, — сказал я, будто это хоть что-то объясняло. Не на кухне мы, чтобы молоть языками, а в боевом вылете, потому что, раз уж нарисовался этот янки, вылет точно можно переквалифицировать в боевой.

А техника у них, что бы там ни говорили, на уровне. Невидимые технологии, конечно, ерунда — всё мы видим, хоть бы и этого «Буша». Вон как на экране отсвечивает. А насчёт остального скажу — нормально сделано. Тот же «Буш», словно и не космический корабль, а самолёт с подрезанными крыльями. Говорят, на нём можно и без скафандра летать. Даже специальное устройство, чтобы справлять нужду, имеется. Куда моему жестяному скафу с этим красавцем тягаться?

Такой шаттл, чтобы запустить в космос, нужно сначала поднять на самолёте-носителе в стратосферу. Сам по себе он только приземляется. Астронавт полетал-полетал, а к вечеру домой, кофе пить да жену любить. Обзавидуешься. Но кто понимает, сразу скажет — бестолковая это красота, и удобства бестолковые. Случись большая заварушка, не взлетят носителяи, их аэродромы — наша первейшая цель. Отсюда, из космоса, все, как на ладони. Да и сами шаттлы в атмосфере едва поворотливей коровы — на один зубок для ПВО. Потому наши от подобных космических самолётиков и отказались, решили не тратиться на «Спирали», а делать то, что лучше получается — орбитальные станции. На орбите поди-ка, достань. А если к каждому «Алмазу» таких скорлупок, как моя три десятка пристыковано? А самих «Алмазов»… Ладно, опять разговорился.

— «Алмаз-18», я «Беркут-140бис», — доложился я. — Задание выполнено. Идём домой. Сзади любопытный буржуй. Прёт по пересекающейся.

В наушниках затрещало, заскрипело и я услышал голос диспетчера:

— Видим его. ЦУП сообщает, разминётесь. От греха подальше, не дёргайся, пропусти дурака.

— Свяжитесь с этим психом, мы тут ракетой отстрелялись, намусорили, как бы он под обломки не влез, — сказал я. Вероятность, конечно, мизерная, но лучше предупредить.

А потом в шлемофоне сквозь треск, послышалась не наша речь, завершившаяся довольным гоготом. Я английский знаю не то чтобы хорошо, разобрал с пятого на десятое про дурака-ивана в летающем сарае, да про его задницу, которую бравый американский парень уже видит и скоро надерёт. Было там что-то ещё, за треском помех и не разобрал, но весело засмеялся — молодец, тоску развеял. Обычно-то они требуют убраться куда подальше, освободить дорогу представителю исключительной нации. А этот, ишь, с юморком.

Зато курсанта Ковтун проняло, она полушёпотом выругалась — что поделать, молодая, горячая. Опыт и выдержка, они не сразу приходят.

— Ответьте ему, курсант Ковтун! — отсмеявшись, приказал я.

— Как ответить?

— А как душа пожелает. Нужно учиться бить врага не только ракетами. Главное — вежливо бить. Попросите убраться с нашей частоты, засоряют эфир всякие…

И Оксана показала как нужно бить врага. Выдала! В отличие от меня, она с английским дружила. По крайней мере, в пределах, необходимых для общения с больными на всю голову американскими пилотами. Самым приличным из того, что я понял, было «грёбаный буржуйский недоносок», и обещание, что этот недоносок сейчас вылижет до блеска орбитального зеркала ту самую задницу, которую грозился надрать. В эфире установилась тишина, потом началось:

— «Беркут-140бис», я «Алмаз-18». От души поздравляю курсанта Ковтун с боевым крещением. Так держать.

— Служу Советскому Союзу! — обрадовалась девчонка, а поражённый вусмерть американец, заткнулся. Оклемавшись, он попытался было заговорить на русском:

— О-о, товарисч девушка…, — и, по-своему: — о, шит…

И — тишина! А после в наушниках — лишь громкий, вгоняющий своей неуместностью и неожиданностью в ступор писк аварийного маячка. Чужого, американского, маячка. Я начал действовать по обстановке. Говоря по-простому, ничего не делал, ждал, чем всё обернётся.

Минут через пять американец нагнал скаф. К тому времени из-за горизонта выкатилось Солнце. Слепящие лучи мешали рассмотреть, что произошло с шаттлом; я привычно опустил забрало светофильтра, и дал вычислителю задание выровнять траектории.

Когда подошли ближе, я даже через светофильтр увидел, что у шаттла сорван фонарь-обтекатель кабины. Пилот застыл в ложементе. Вот и не верь, что такое случается. Если есть Бог, то родился он точно не в Штатах. Словил-таки буржуй осколок космического мусора: то ли обломок нашей ракеты, то ли частицу разбитого вдребезги спутника. Наверное, это был не самый большой осколок, но американцу хватило. Быть может, удар в фонарь кабины, а, может, вырвавшийся в космос воздух и придали кораблю вращательный импульс. Шаттл медленно, медленнее секундной стрелки, поворачивался вокруг продольной оси, показывая то белоснежно сверкающую в лучах восходящего солнца спину, то угольно-чёрное, чернее беззвёздного неба, брюхо, как панцирем закрытое разлохмаченными плитками термозащиты.

О том, что у меня могут возникнуть проблемы, я сначала и не подумал, только жаль было, что так получилось с этим невезучим астронавтом. А проблемы могли возникнуть нешуточные. Ведь санкцию на запуск ракет мы не получали, вероятного противника об учебных стрельбах не предупреждали. Они тоже не предупреждают, но есть же конвенция. В общем, повод докопаться присутствует.

Но забрало гермошлема у астронавта опущено. Может, ещё живой? Чем чёрт не шутит?

Переключившись на зашифрованный канал, я доложил обстановку. Ответ пришёл не сразу, видно, на «Алмазе» тоже не знали, что предпринять. Совещались с ЦУПом. И то сказать, неординарная ситуация. Сейчас период относительно мирных отношений и не хочется, чтобы эти отношения обострились. Ещё меньше хочется быть виновником этого обострения.

— Попробуй перейти на шаттл, — наконец пришёл ответ. — Не рискуй, но всё же… Посмотри, живой ли этот козё… пилот. Оставайтесь рядом с американцем, включайте маяки. Через пару часов будем.

Смелое решение, и, пожалуй, оправданное. Когда ещё появится возможность покопаться во вражеской технике? Раз уж так сложилось, неплохо бы и выгоду с этого поиметь. Повод — не подкопаешься, мы оказались на вашем корабле только ради спасения астронавта! А вы что подумали? Ну, что вы, в самом деле? Не интересует нас ваш пепелац! Конечно, всё до последнего винтика вернём…

Это кажется, что раз плюнуть. Говорил же — он вертится! Вертится подбитый шаттл, чёрт его побери! Значит, не смогу я прицепиться к скафу фалом, ибо бесполезно и даже опасно. Как окажусь на вращающемся шаттле, фал вокруг него обмотается, ещё и меня, чего доброго, перехлестнёт. Но это лишь половина проблемы. Из-за незапланированного выхода в открытый космос придётся отключаться от систем жизнеобеспечения. На автономном дыхании можно продержаться часа три. Конечно, через два часа нас обещали забрать. Но вдруг что-то пойдёт не так?

Как вы понимаете, шлюз на космоскафе не предусмотрен; открыл люк и шагнул в пространство. Это нам не в диковинку, это мы тренировали, справимся. Главное — без резких движений. Осторожно спружинил ногами и медленно поплыл. Если силу не рассчитаешь, улетишь, куда Макар телят не гонял и никакие ранцевые сопла вернуться не помогут. Но это совсем тупым надо быть, чтобы мимо приличных размеров космического корабля с двадцати метров просвистеть. Только крутится он. И куда причалишь, загодя просчитать трудно.

Получилось удачно, даже не пришлось выправлять траекторию импульсами ранцевых сопел, что сэкономило немного кислорода. Я, как клещ, вцепился в край пилотской кабины.

Внутрь протиснуться не удалось. Враньё, что в шаттлах удобно и просторно. Теснота похлеще, чем у нас. И откуда бы, если подумать, там взяться простору? Шаттл больше, но что из того? Ему надо из стратосферы стартовать, а потом на Землю вернуться. Тонкими алюминиевыми стеночками не обойдёшься, тут уйма дополнительного оборудования нужна.

Всю кабину заполнил мёртвый, как тогда показалось, астронавт, и для меня в ней места не осталось. Ух, здоровущий, гад, у нас таких не берут в космонавты. Сразу после аварии парень был жив. Откуда я это понял? Осколок разбитого фонаря распорол-таки его скафандр. Фьють, краешком по рукаву, и привет. Может, после того, как детина залепил порез изолентой, а, может, и до этого, припечатало его сорванной крышкой пульта управления. Вот она, рядом плавает, а толстый жгут разноцветных проводов тянется за ней, будто фал, не даёт упорхнуть в пустоту. Сам пульт вроде бы уцелел, даже какие-то панельки светятся.

Этот парень успел залепить порез. Обмотал толстой изолентой. Честно, не вру. Это после я узнал: у них ремкомплект такой, позволяет быстро залатать небольшую пробоину. А тогда сильно удивился. Кислород из-под синей обмотки сифонил наружу — даже иней на рукаве образовался. Но утечка была небольшая, система жизнеобеспечения продолжала нагнетать в скафандр дыхательную смесь. Может, жив ещё, охламон?

Каким-то образом, хоть убей, не вспомню, как, я сумел расстегнуть ремни, прихватившие астронавта к ложементу, и вытянул громоздкую тушу из кабины. Был момент, показалось, улечу вместе с ним в пространство. Будем кувыркаться в обнимочку, и гадать: найдут ли, спасут? Но — доставил парня в скаф, пришлось лишь слегка подкорректировать ранцем траекторию.

Запихал я бедолагу в свой ложемент: ноги не поместились, руки безвольно в невесомости болтаются. Оксане и места почти не осталось.

— Займись. Зашей дыру, — указал я на обкрученную изолентой руку, — а я пошёл.

Молодец, Оксана, не полезла с расспросами. Вскрыла ремпакет, сначала залила пеной из баллончика, а поверху металлизированную заплатку пришлёпнула. Не знаю, будет ли такой бутерброд держаться на их скафандре, наши запечатывает намертво.

А я вновь перелетел в кабину шаттла. Тут и заметил это самое мигающее табло. Горят красные буковки, предупреждают: включена, мол система самоуничтожения, требуется немедленно ввести код. И циферки обратного отсчёта секунды назад отматывают. Эх, гады, подумалось тогда, заманили в ловушку. Когда вытаскивал астронавта, эта панелька, вроде бы, не светилась. Или просто не обратил внимания? Что толку гадать, это я такой растяпа, или шаттл, среагировав на отсутствие пилота, включил режим заметания следов? Важно, что у нас, чтобы убраться от этого, готового бабахнуть агрегата, осталось минут пять. Допустим, успею вернуться на «Беркут», подготовлю скаф к старту, уведу на безопасное расстояние — нет, не получается. Даже при самом хорошем раскладе не хватает времени. Опять же, что с американцем делать? В космос его вышвырнуть? А вдруг живой? Нет, и так, и эдак — не получается.

— Оксана, — включил я связь. — Курсант Ковтун, стартуйте немедленно. Уходи от шаттла! Без вопросов, это приказ. Не беспокойся, я дождусь наших здесь. Как поняла?

— Поняла, товарищ капитан.

Сколько-то времени ей понадобится, чтобы ввести данные в вычислитель. Ещё нужно подготовить двигатели к старту. Не страшно, если сама не сможет вернуться на «Алмаз», её найдут.

Девочке хватило пары минут. Я увидел серию коротких выхлопов из передних дюз. Потеряв скорость, космоскаф стал проваливаться на низкую орбиту. Всё, умничка.

И я молодец, сделал то, за чем вернулся на погибающий корабль. Я выбрался из шаттла, и со всех сил метнул своё тело туда, где ещё виднелась звёздочка удаляющегося скафа. Особого смысла в этом не было, просто хотелось оказаться немного поближе к Оксане.

— «Алмаз-18», я «Беркут-140бис», — задействовал я зашифрованный канал. Вдруг услышат? — Системы шаттла включены на самоуничтожение. Я в открытом космосе. Ориентируйтесь на аварийный маяк. Кислорода часа на два, вряд ли больше. Но вы обязательно меня найдите раньше амеров, слышите, обязательно. Хоть мёртвого. Кажется, я стащил у них кое-что интересное.

А потом проклятый «Джордж Буш» долбанул.

Бывал я в разных передрягах. Порой казалось — жизни осталось на пол затяжки, но вывозила кривая. А тут мысли всякие нехорошие. С «Алмаза» меня подбадривают, а спасать не торопятся. Мелькнуло даже: пора открывать гермошлем, чтобы побыстрее, и не слишком мучительно. Что-то удержало. А потом, кажется, вырубился. Нет, как меня подобрали, не помню, очухался на станции.

Первое время, понятно, никого ко мне не пускали, берегли, как хрустального, разве что ватой не обложили. Но один человек, специально для этого прибывший на «Алмаз», допрашивал много и подолгу. В основном, конечно, про пепелац американский. Что я там делал, да что успел разглядеть. Уже перед отправкой в санаторий, навестил наш батя Иосиф Георгадзе. Я, говорит, документы на тебя подал. На героя. Но не знаю, не знаю… Героя вряд ли. А орден Ленина, ты, пожалуй, заслужил. Помнится, заупрямился я, лучше, говорю, Красное Знамя. Боевое. А Лениным и трактористов, и фигуристов награждают. Батя рукой махнул. Оно и понятно, это у космонавтов по герою, а то и по два. А мы кто? Мы пилоты-высотники. Летаем низенько и недалече.

Всё ж наградили Лениным, правда, к нему добавили Золотую Звезду. И Оксане Звезду, только Красную. Неплохо для курсанта. Хотя, какой она вам курсант? Лейтенантские погоны на худенькие плечики в мгновение ока приземлились.

Конечно, выпало нам счастье не за то, что спасли астронавта. Хотя, официально — за это. Кстати, парнишка неплохой оказался — здоровущий негр по имени Джон, и улыбается, что твой Гагарин. Мы, когда с «Алмаза» на Землю спускались, пересеклись с ним. Общалась, в основном, Оксана, я поддакивал, умно качал головой, будто понимал, над чем молодёжь хихикает.

На том наши дорожки и разошлись. Передали его американцам, выслушали вежливые, сквозь зубы процеженные, благодарности. А после нам с Оксаной по медальке от НАСА прислали. Красивые такие. Синенькие, с позолотой по краям, крестики. То ли за выдающуюся службу называются, то ли за заслуги.

Уже в санатории, где мы приходили в себя после всех коврижек, получил я посылку из штата Алабама. Адрес такой и был: «Герою Советского Союза майору Шпагину». Заметно, что вскрывали. Я так думаю — специально следы оставили, чтобы мы, значит, увидели и прониклись заботой. Но ни бутылку виски, ни коробку с духами для Оксаны, не тронули. Получается, нашла благодарность героев. Честно, эта посылка больше непонятных американских побрякушек порадовала.

Душевно мы с Оксаной посидели, распробовали иноземный напиток. Попрощались, значит. Не захотела девчонка на «Алмаз» возвращаться. «Нечего, — заявляет, — нам с американцами воевать, нам дружить надо!» А я вдруг загрустил, потому, как не понял, откуда в ней этот пацифизм взялся. Вру, конечно, всё я понял, видел, как они с Джоном переглядывались, как он ей, будто с фото шесть на девять, скалился. Всё я понимал. Только объяснить ей всё равно бы ничего не смог. Для неё всё ясно: «миру — мир», «нет войне». И я бы со всей душой, только служба другое в мозги вбила, да так крепко, что одной белозубой улыбки чтобы разубедить, маловато. Так уж мы устроены, что без врага жизнь — не жизнь. Ежели кто-то мешает, тогда горы своротим, зубы стиснем и дорогу в светлое будущее проложим. Просто назло! Иначе… Когда ещё появится тот самый человек будущего, который не за жрачку, а за идею… Я так думаю, если кто кого по глупости одолеет — мы американцев, или они нас — тот сам быстро загнётся, потому что отупеет и зажрётся.

Тут главное — удержаться, не перейти черту, за которой настоящая война. А удержаться трудно. Иногда хочется шмальнуть, и чтобы ответили, и чтобы понеслось… Ладно, не о том говорю… Не на кухне же.

Так уж получилось — распрощались мы с девчонкой. Написал ей рекомендацию в отряд космонавтов. Мной подписанная бумажка, немного стоит; и что же, что герой, у них там все герои. А вот батя наш Иосиф Давидович, тот поохал, попричитал, да связался с кем надо. Георгадзе, он такой, для своих в лепёшку расшибётся.

Случалось, мы с Оксаной и после созванивались, бывало, и встречались, только никакой душевности из этих встреч не вышло. И то сказать, кто я — старый инструктор, и кто она — герой-космонавт, участник первой высадки на Венеру. Её именем пионерские отряды называют, а моим зелёных юнцов, только прибывших на «Алмаз», пугают.

А отпуск я кое-как догулял. Съездил домой. Помню, то лето случилось особенно жарким. Дым с горящих торфяников заползал в город. И город жарился… нет, не так, город плавился, серо-белые прямоугольники жилых домов оплывали в колышущемся над асфальтом мареве, будто кубики масла, брошенные на тёплое блюдечко в курсантской столовой.

Помню, хотелось, безумно хотелось выпить «Бархатного». Постоять в тени растущей возле кинотеатра пыльной берёзки, и прямо из горлышка, из зелёной бутылки влить в себя тёмно-коричневую пенистую жидкость. Нельзя. Я в форме. Честь мундира и всё такое. А в кафешке никакого удовольствия из этого не получалось. Кружка оказывалась наполнена тёплой светло-жёлтой, кисловатой жидкостью с ублюдочным ободком пены вдоль стенок. Выпитое сразу выступало капельками пота на лбу.

Так всё и пролетело: друзья, родители, юг, санаторий, шелест волн по гальке. Что ещё? Глупая медсестричка, прижатая к стенке — зарделась и хихикает, рада, что на неё положил глаз пилот-космонавт. Ресторан. Танцы. Всё прекрасно.

Не мог я дождаться, когда этот незапланированный отпуск кончится, потому как, если тебя охраняют так же демонстративно и неусыпно, как мавзолей, отдохнуть всё равно не получается. Говорю без претензий, понимаю: дорого бы дали буржуи, чтобы разузнать, что я на шаттле делал, да не увидел ли того, что посторонним видеть не полагается. А кое-что я увидел, и даже с собой прихватил.

Ещё вытаскивая астронавта из кабины, заметил, что набезобразничавший осколок разворочал половину пульта. Внутренности наружу, провода, разъёмы, верхняя крышка сорвана. А внутри — кожух вычислителя: оцинкованный, неприметный, похожий на гробик. Хоть и выглядел этот гробик неважно, сильно мне приглянулся. Маленький такой, привёрнут с одного краешка, а вокруг полно свободного места, будто совсем под другую начинку пульт проектировался. У этого оцинкованного ящика одну стенку покорёжило, отверстие там получилось. Посветил я фонариком, электронные платы увидел. И до того захотелось этот чудной вычислитель забрать — чтобы знающие люди на него посмотрели. Потому что увидел я эти платы, и сразу понял, не такие они. Вроде всё, как надо. Сопротивления, катушки да конденсаторы. А ламп нет. То есть я понимаю, что их стараются использовать по минимуму, потому что не надёжны, а, главное, много места занимают. Но тут я удивился — как американцы сумели вообще без них обойтись?

К космической технике требования особенные. И к габаритам и к надёжности. Одно дело, если проектируешь сверхвычислитель для «Госплана». Хоть сто подземных этажей для него выкопай. А в космическом корабле сантиметры и килограммы на вес золота. Над уменьшением электронных компонентов большие НИИ работают. Но есть предел, дальше которого не получается.

Заинтересовал этот вычислитель из-за размеров. В том плане, что можно легко с собой прихватить. А спецы сами решат, интересно им в иностранной электронике покопаться, или не очень. Может, из памяти что-то для нас полезное достанут.

Спецам понравилось. Говорят, когда разобрались, что за штуковину я у супостата увёл, жуть, что началось!

Американцы, понятно, страшно это дело секретили. Ещё бы, такой прорыв. Кремниевый прибор заместо лампы — штука посильнее атомной бомбы. Что-то где-то всё равно просочилось, кто-то услышал, кому-то передал. Только и близко подобраться к новой технологии наша разведка не смогла. Мы и сами к тому времени начали с кремнием работать, но посмотреть, как идут дела у вероятного противника, очень хотелось. Даже сейчас от возможностей кремниевой технологии дух захватывает, а уж тогда…

Представляете, вычислитель с мощностью, как у легендарной «госплановской» супермашины, только умещается он в небольшой комнате? Сейчас это не кажется фантастикой, а тогда я не поверил, когда услышал, что речь идёт о сотнях тысяч операций в секунду, говорят, и миллион не за горами. Это же искусственный разум! А если помечтать? Боевые беспилотные скафы. В голове не укладывается! И маневрирование на сверхускорениях и длительность боевых дежурств не в пример нынешним.

И напрасно не верите. Всё возможно. В детстве отец зачитывался Беляевым, полёт в космос для него был фантастикой. И что? Цветут яблони на Марсе, ещё как цветут. Пока в куполах, а придёт время, и пустыни освоим. Главное — задаться целью. Потому что держава без цели, как человек без мечты — и не держава вовсе, а недоразумение какое-то. Так и с этой американской технологией. Близко они подобрались, чтобы нас одолеть, да не получилось. И никогда не получится. Не потому, что, благодаря, в том числе и прихваченному у супостата вычислителю, транзисторные приёмники теперь и в Риге, а не только за бугром делают. А потому ещё, что у нашей страны и цель, и мечта есть. Значит, ещё повоюем!